Глоток

Пятница. Какое замечательное слово. Такое же замечательное, как и сам день недели. Не весь, конечно, лишь вторая его половина. Работа заканчивается. Усталые мозолистые руки наконец отлипают от горячего станка. На плечи медленно наползает куртка. И ноги шаркая, обгоняя одна другую, ведут меня туда, где пахнет чесноком, вяленой рыбой, табаком и лопающимися пузырьками горьковатой пены.

Глоток.

Какая это по счету? Где-то четвертая. Думаю, на сегодня последняя. Прекрасный напиток. И кто его только придумал? Полная гранённая кружка выглядит, как небольшой кусочек льда. По её запотевшим стенкам медленно стекают прохладные капельки, соревнуясь между собой. Они бы и рады пересечь черту финиша – деревянный залапанный стол с небольшими затертыми лаком сколами, – но, увы, на пути их ожидает непреодолимое препятствие в виде моей руки. Ну и руки у меня. «Настоящие мужские» – сказал бы кто-то из таких же настоящих мужчин. Но мне они не очень нравились. На правой ладони, среди темных пятен въевшегося в кожу масла, красуется длинный шрам. Он напоминает мне один большой такой горный хребет, только без снега. Скалистое слияние кожи друг с другом, с небольшими тропинками, что подводили через бугры-холмики к протяженной вдоль всей ладони вершине. Не пихайте, дети, руки куда попало. Особенно в рабочие станки. Но это уже обращение к большим детям.

Да уж. Точно детям. Вот чем я-то от них отличаюсь? Да, выгляжу я непременно хуже. Лысина блестит за редкими длинными волосами прямо посередине моего черепа, а по бокам седина борется с остатками некогда роскошной шевелюры. Как называет мою прическу жена: «Три тополя на плющихе в окружении стаи горихвосток-чернушек». Ну и в общем-то это все отличия. Да, я крупнее, упитаннее. Я бы сказал, почти колобок, но разве детей нет таких? Каждый день, проходя мимо детсада вижу двух-трёх ребятишек, которых кормят, не жалея хлебов. Точно. Вот теперь то точно всё перечислил. Голова то у меня, как мне кажется, такая же. Я хочу быть где-то не тут всегда – хочу быть завоевателем всего мира. Хочу дымиться чувствами, как салют перед взлётом и взрываться эмоциями так же красиво, как тот же салют, но взлетевший в ночное небо. Мне интересно, что бы могло из меня получиться. Неужели я проиграл самую главную битву в своей жизни? Да-да, в тот самый момент, когда я приехал в Москву поступать. Я стоял у порога института театрального искусства, держа папку с документами. Я стоял, разглядывая высокие полукруглые деревянные двери главного корпуса ГИТИСа, заглядывал в широкие оконные рамы, приглядывался к людям, что заходили внутрь. Я хотел сделать шаг за ними. Шаг в ту, как мне казалось, невообразимо счастливую жизнь. Роли, сцена, быть может и кино. Кто знает, где бы я оказался, если бы я не струсил тогда. Но я знаю точно, где оказался я сейчас. Заводчанин, сидящий один за круглым столом, рассуждающий о жизни и разглядывающий некрасивые квадратные двери пивной каждую пятницу. Я точно проиграл ту битву. И не кому-то, а самому себе. Своему страху.