Солнце над тенью

Глава 1

Глава 1. Ритм дыхания

Будильник срабатывает в пять тридцать.

Звук короткий, режущий, будто кто-то рассекает утреннюю тишину лезвием. Я не сразу открываю глаза – просто лежу, считая вдохи. Четыре секунды вдох. Шесть – выдох. Так проще убедить себя, что я всё ещё контролирую хоть что-то.

Комната маленькая. Две соседки-трейни ещё спят, укрывшись с головой. Воздух тяжёлый от кондиционера и вчерашнего пота – не пахнет домом, но пахнет привычкой.

Я поднимаюсь, бесшумно одеваюсь в тренировочную форму и собираю волосы в тугой пучок.

Зеркало в коридоре показывает лицо, которое я вижу шесть лет подряд. Тот же взгляд – чуть ниже линии горизонта, будто я всё время смотрю не на мир, а под ноги.

Под глазами легкие тени, как акварель, смытая дождём. Макияж запрещён до прослушиваний, но я всё равно провожу тинтом по губам, чтобы скрыть их бледность .

На кухне – дежурная чашка кофе. Без сахара, без молока. Агентство экономит, а я – привыкла.

Снаружи город только просыпается. Узкие улочки пахнут паром от уличных кафешек и мокрым асфальтом. Над головой висят рекламные плакаты с лицами тех, кто “смог”. Таких, как я, там нет – только тех, кто когда-то стоял рядом, а потом исчез из тренировочного списка.

До агентства двадцать минут пешком. За эти двадцать минут я успеваю вспомнить всё, что пытаюсь забыть:

мамино лицо на вокзале, когда я уезжала в Сеул; её голос: “Ты думаешь, песни накормят тебя? Вернись, пока не поздно.”

Я тогда молчала. Потому что не знала, что ответить. И теперь тоже не знаю.

Здание агентства будто выточено из стекла и усталости. На входе дежурный кивает, но взгляд его равнодушен. Здесь все лица похожи, все мечты одинаковы.

В раздевалке пахнет косметикой и дезодорантом. Девушки уже собираются на первый урок по хореографии. Кто-то хихикает, кто-то проверяет телефон, кто-то делает растяжку до хруста костей.

Я включаю музыку – ту же, что слушаю каждый день.

Ритм задаёт всё: движение, дыхание, даже мысли.

Мы тренируемся часами, пока мышцы не начинают дрожать.

Инструктор кричит:

– Больше энергии! Сцена не ждёт ваших оправданий!

Я слышу, но не реагирую. Мой мир давно состоит из счёта: раз, два, три, четыре.

Иногда я думаю, что перестану чувствовать тело. Что стану просто частью ритма – машиной, двигающейся в такт.

После репетиции я падаю на пол. Пот капает на холодный паркет, и я вижу в нём своё отражение – искажённое, но, пожалуй, честное.

– Ён-а, всё нормально? – спрашивает Джиён, младшая. Ей всего семнадцать, глаза блестят, как у тех, кто ещё верит.

– Конечно. Просто устала.

Она кивает и уходит.

Никто здесь не спрашивает больше одного раза. Это правило.

Я иду в душ. Вода горячая, но не смывает усталость. Кожа краснеет, и это единственное, что доказывает, что я жива.

Иногда я думаю: если бы я ушла, кто-нибудь заметил бы? Или просто поставили бы нового человека в ряд, и всё продолжилось бы так же.

После обеда нас собирают в зале для групповой психотерапии. Это модное движение для попытки убедить нас не сойти с ума.

На стуле у стены сидит новый парень – я вижу его впервые. Он в капюшоне, со стаканом кофе, и смотрит так, будто всё вокруг – неинтересный сериал.

Тренер позже расскажет, что он перевелся из другого агентства. И мы должны будем “поддержать новичка”.

Я ловлю его взгляд – тёмный, спокойный, но внимательный.

Он кивает, я едва наклоняю голову в ответ.

Дальше идут обычные разговоры о цели, дисциплине, фокусе. Я отвечаю автоматически, слова звучат чужими.

“Музыка – это дыхание.”

“Я хочу делиться эмоциями со зрителем.”

На самом деле я просто не знаю, смогу ли это воплотить в жизнь.

Вечером – свободная практика. Я остаюсь одна в зале.

Тусклый свет падает на зеркала, и я начинаю двигаться, не думая. Не ради кого-то, не ради сцены – просто потому что движение – единственное, что даёт мне смысл.

Тело знает музыку лучше, чем разум. Оно запоминает удары сердца, вибрации пола, дыхание.

Когда свет начинает меркнуть, я останавливаюсь.

В зеркале – та же я, но с красными глазами.

Я улыбаюсь самой себе. Без радости, но с каким-то упрямством.

Я всё ещё здесь.

Я всё ещё двигаюсь.

И, может быть, это и есть единственное, что сейчас имеет значение.

Глава 2

Глава 2. Урок тишины

Утро пахнет пылью, железом и потом.

В тренажёрном зале всегда немного холодно, даже когда пот течёт по спине. Кондиционер гудит как далёкий океан, зеркала отражают чужие движения. Здесь нет ни сцен, ни света – только шаги, тяжесть дыхания и время, которое течёт слишком медленно.

Я прихожу раньше других. Привычка. Здесь хотя бы можно побыть одной, без взгляда инструктора, без шёпота девчонок, которые считают, что шесть лет – это уже приговор.

Я включаю беговую дорожку, ставлю скорость чуть выше нормы. Мне нужно услышать, как сердце выстреливает в ритм, будто пытается доказать, что ещё умеет биться.

Шаг за шагом, музыка в наушниках – и вдруг ощущение, что я не одна.

Это не звук – просто воздух стал другим, плотнее.

Я сбавляю темп.

У зеркала растягивался парень. Чёрная майка, серые спортивные штаны, лицо, в котором слишком много усталости для того, кто недавно перевелся. Его движения выверенные, точные – не из тех, кто делает вид, что старается.

Он замечает меня и кивает, будто мы уже знакомы. Я отвечаю – коротко, механически, но почему-то не отвожу взгляда.

Он подходит ближе, но держит дистанцию.

– Ты рано, – говорит негромко. Голос чуть хриплый, с тем оттенком, что остаётся после бессонных ночей.

– Здесь не бывает “рано”. Возможно, я просто хотела позаниматься в одиночестве.

Уголки его губ дрогнули. Не улыбка – скорее признание в понимании.

– Тогда, кажется, мы оба не получим того, что хотели.

Он берёт гантели, и я ловлю ритм его движений. Мы не разговариваем, но я чувствую, как всё в этом зале начинает звучать иначе: дыхание, шум воздуха, даже металлический звон, когда он ставит вес на место.

Иногда наши отражения пересекаются в зеркале. Я стараюсь не смотреть, но взгляд всё равно возвращается. Как будто там – единственное живое лицо, кроме моего.

– Говорят, ты здесь давно, – произносит он после паузы.

Я киваю.

– Шесть лет.

– Серьёзно? – Он поднимает брови. – Многие за это время успевают стать айдолами, а потом исчезнуть.

– Многие и правда проделывают такой путь. Но, увы, у меня не было официального дебюта, только несколько выступлений и пару песен, где главный герой не я.

Он тихо смеётся, опираясь на стойку.

– Но ты всё ещё здесь. Почему не сдалась?

Вопрос звучит спокойно, но я чувствую, как он попадает в самое больное место.

Я отвожу взгляд, делаю глоток воды, чтобы выиграть пару секунд.

– Наверное, потому что не знаю, куда идти, если не быть здесь.

Он не отвечает. Только кивает, будто понимает слишком хорошо.

– Бывает, – говорит наконец. – Когда сцена перестаёт быть мечтой, так и не став реальностью.

Я впервые поднимаю на него глаза прямо.

И понимаю, что он не выглядит тем, кто “просто перевелся”. Скорее тем, кто уже падал. Просто умеет вставать так, будто это часть тренировки.

Мы продолжаем заниматься в тишине.

Между нами не напряжение – скорее равновесие, тонкое, как струна. Мы оба дышим в одном ритме.

Я слышу, как он ставит вес на место, как резиновое покрытие пола под ногами пружинит от шагов. Всё кажется замедленным, будто мир разрешил на минуту перестать спешить.

– Как тебя зовут? – спрашиваю я.

– Со Джун. Кан Со Джун. А ты – Ён-а, да?

– Да.

Имя звучит непривычно спокойно. Как будто он произносит его не вслух, а где-то внутри себя.

Я улыбаюсь – не ради приличия, не ради вежливости. Просто потому что впервые за долгое время мне не нужно ничего отвечать.

– Ты не из разговорчивых, – говорит он, убирая полотенце в сумку.

– А ты кажешься любопытным, прости, если так проявляется твое дружелюбие.

Он останавливается на секунду, будто хочет что-то сказать, но передумывает.

– Увидимся, Ён-а.

Когда он уходит, зал снова становится обычным. Холодным, шумным, безликим.

Но в воздухе остаётся что-то, похожее на дыхание.

Я снова включаю дорожку. Ставлю ту же скорость.

Шаг, вдох, выдох.

Но теперь каждый удар сердца будто звучит громче.

Я не понимаю, что изменилось. Только чувствую: где-то глубоко внутри что-то сместилось с места.

Может быть, совсем чуть-чуть.

Но именно с таких движений начинается песня.

Глава 3

Вокальная аудитория всегда была самым тихим местом агентства.

Не потому что там молчали – наоборот. Просто каждый звук здесь имел вес.

Каждый неверный вдох, каждая дрожь в голосе вызывали эхом взгляд педагога, и даже стены будто запоминали чужие ошибки.

Я стою у окна и смотрю, как дождь ползёт по стеклу. День серый, вязкий, и даже лампы под потолком светят тускло.

За пианино сидит сонсэнним, преподаватель по вокалу, с тем же неизменным видом: очки на кончике носа, строгая чёрная кофта.

– Ён-а, сегодня поработаешь в паре, – говорит она, не поднимая взгляда.

– В паре? С кем?

– С новеньким. Кан Со Джун. У вас очень хорошее совпадение в тональности голосов.

Я не успеваю ответить. Дверь открывается, и он входит. Всё тот же – чёрная толстовка, наушники на шее, взгляд, будто только что пробудился от сна.

Он приветствует педагога, потом меня.

Внутри что-то дрогнуло, как струна под пальцами.

– У вас будет дуэт, – объясняет сонсэнним. – Песня новая, пока без названия. Простая мелодия, но со своей изюминкой. Поймёте, о чём она, – сможете спеть. Не поймёте – не выйдет ничего.

Она передает нам листы с текстом.

Я читаю: строки о тех, кто идёт к свету, не зная, найдут ли дорогу обратно.

Слишком честно.

Слишком близко к моему состоянию.

Мы садимся по разные стороны от микрофона. Между нами стол, ноутбук, стаканы с водой.

– Начнём с припева, – говорит сонсэнним. – Ён-а, начинай.

Я делаю вдох. Голос выходит чуть хрипло, неуверенно.

Звук в наушниках отражается глухо, как будто комната не принимает.

– Снова, – коротко говорит она. – Чище. Глубже.

Я пою ещё раз. Лучше, но всё равно не так. Я чувствую, что фальшива не нотой, а чувствами.

– Теперь ты, Со Джун.

Он поёт спокойно, низко, будто не старается, но от его голоса воздух становится плотнее.

Никаких украшений, никакой демонстрации – просто чистый, живой звук.

Я ловлю себя на том, что слушаю слишком внимательно.

Когда он заканчивает, сонсэнним закрывает ноутбук.

– Вместе. С самого начала.

Музыка начинается.

Наши голоса пересекаются – не сразу, будто два разных потока воды ищут русло.

Он чуть быстрее, я – медленнее. Мы не совпадаем.

– Стоп, – резко. – Ён-а, ты не слышишь партнёра.

– Я слышу, – отвечаю тихо.

– Нет. Ты слышишь только себя. Так не годится.

Я сжимаю лист бумаги. Она не знает, сколько лет я пыталась научиться слышать кого-то, кроме себя.

– Попробуем ещё, – говорит Со Джун, спокойно. – Слушай меня, не песню.

Он начинает.

Я стараюсь поймать ритм его дыхания, не звук, а паузы между словами.

На третьей строчке мы вдруг совпадаем.

Ненадолго – как будто что-то наконец встало на место.

Сонсэнним кивает.

– Вот. Теперь дышите вместе. Только не держите голос насильно, он должен жить.

Она объявляет перерыв и выходит из комнаты, оставляя нас вдвоём.

Дверь закрывается, и тишина падает на плечи.

– Ты злишься, – говорит он, не глядя.

– Нет.

– Врёшь. У тебя голос дрожит, когда врёшь.

Я поднимаю глаза.

– А ты быстро изучаешь людей.

– Не людей, – он слегка усмехается. – Голоса. Они честнее.

Я хочу ответить, но слова застревают.

Вместо этого снова начинаю петь. Без музыки, без ритма. Просто строчки, которые звучат как признание:

“Я стою на границе света, но не знаю, куда идти…”

Он подключается. Его голос мягко обволакивает мой, будто защищает, но не давит.

И в какой-то момент я перестаю думать, кто из нас ведёт, а кто следует.

Когда песня заканчивается, воздух остаётся неподвижным.

Он смотрит на меня – без улыбки, без оценки. Просто смотрит.

– Теперь у этой песни есть дыхание, – говорит он. – Осталось имя.

Я отворачиваюсь к окну, где дождь стал сильнее.

Внутри всё будто сдвинулось. Не больно, но глубоко – как будто что-то во мне вспомнило, что значит чувствовать.

– Песня, у которой нет имени, – тихо говорю я. – Как-то грустно получается.

Он не отвечает. Только садится обратно и тихо постукивает пальцами по столу в такт каплям дождя.

И в этом ритме есть всё, что нельзя сказать словами.

Глава 4

Запах пота и пыли прочно впитался в стены танцевального зала в подвале.

Здесь всегда казалось темнее, чем должно быть. Свет из ламп выцветал, отражаясь от зеркал, и даже он уставал. Мы приходили сюда утром и уходили ночью – иногда казалось, что снаружи уже нет мира, только дыхание и счёт: «Раз, два, три, четыре».

Сегодня воздух был тяжелее обычного. Вентиляторы молчали. Кто-то уронил бутылку воды – звон пластика отдался под кожей, как по нерву. Я стояла у стены, натягивая резинку на запястье, пока преподаватель объяснял новую комбинацию.

Ю Ха Ныль стояла впереди. Её тень на зеркале была прямой, как нож. Она всегда такая – первая приходит, последней уходит. На ней держится всё.

Музыка началась – резкий ритм, глухой бас, мы шагнули в него, как в холодную воду.

Пять часов подряд без перерыва. Ноги уже не слушались, но Ха Ныль не разрешала останавливаться. «Мы должны выглядеть, как будто рождены для этого. Даже если умираем.»

Мы смеялись, когда она говорила так, но сегодня никто не улыбался.

Я поймала своё отражение – серое лицо, распущенные волосы прилипли к шее. Зеркало дрожало от баса, и мне показалось, что отражение тоже дрожит – не от усталости, а от страха.

Со Джун стоял за стеклянной перегородкой, его группа закончила раньше. Я заметила, как он наблюдает. Только на секунду, но этого хватило: воздух стал гуще, как перед дождём.

Ха Ныль заметила мой взгляд.

– Сосредоточься, Ён-а. Ты снова не в счёте.

Голос её был ровным, но в нём трещало что-то опасное. Я кивнула, вдохнула, попыталась поймать ритм.

Музыка остановилась.

Ха Ныль подошла к колонке, нажала кнопку, повернулась к нам.

– Вы видите себя? – она указала на зеркала. – Это то, что вы называете «мечтой»?

Никто не ответил.

– Смотрите, – сказала она тише. – Смотрите, как мы жалки.

И вдруг швырнула бутылку в зеркало. Пластик ударился, отразился глухо, вода пролилась по полу. Никто не пошевелился.

Она начала кричать – не слова, а боль. Про то, что мы медленные, что нас заменят, что агентству не нужны слабые. Про то, что кто-то из нас всё равно не дебютирует.

Я слушала, и в какой-то момент перестала различать слова. Только видела её плечи – как у человека, который слишком долго держал всё внутри.

Отражения множились, и казалось, что мы стоим не одна группа, а сотни одинаковых людей, усталых, пустых, боящихся моргнуть.

Когда всё стихло, тишина легла между нами, как ткань. Никто не знал, что сказать.

Я смотрела в зеркало: глаза – чужие, почти без блеска. Со Джун ушел, и его отражение скользнуло мимо моего, не задержавшись.

В груди стало тесно – не от обиды, а от чего-то безымянного. Наверное, это чувство можно назвать тоской.

Когда все ушли, подвал стал казаться другим – будто выдохнул. Воздух остался тёплым, пропитанным потом и пылью, но без людей он звучал тише, почти нежно.

Я села прямо на пол, спиной к зеркалу. Холод стекла прошёл через футболку и заставил меня вздрогнуть.

Тишина здесь особенная. Она не просто отсутствие звука – она знает, сколько здесь слёз и сорванных голосов.

Я посмотрела на себя через плечо: волосы спутались, на шее красная полоса от микрофонного шнура. На губах – соль, то ли пот, то ли слёзы.

Наверное, снаружи уже ночь. Я больше не уверена, что солнце ещё существует.

«Вы должны выглядеть, как будто рождены для этого».

Фраза Ха Ныль крутилась в голове, как заезженная пластинка.

А если я не рождена? Если просто привыкла выживать здесь, в чужом ритме, в зеркалах, которые не прощают?

Дверь тихо скрипнула. Я не обернулась – подумала, кто-то из преподавателей вернулся. Но никто не заговорил. Только мягкие шаги, и потом – музыка.

Пианино. Простая мелодия, без слов, будто пробует себя.

Я подняла голову. Звук шёл из соседней комнаты – где обычно парни репетируют вокал.

Со Джун.

Он играл не для кого. Даже не для себя – просто чтобы не молчать.

Каждая нота будто заполняла трещины в стенах, щели в сердце, смывая остатки злости, что повисла в воздухе.

Я подошла ближе к двери, не открывая её. Слушала.

Мелодия была странной – некрасивая, неуверенная, с пропущенными нотами, но именно поэтому – живая.

В какой-то момент я заметила, что дышу в том же ритме.

Наверное, вот так и начинается любовь – не с признаний и не с прикосновений, а с того, что кто-то играет музыку, когда тебе одиноко.

Ты просто стоишь за дверью, и тебе впервые не страшно.

Я прижала ладонь к стене – холодной, влажной.

В зеркале напротив отражалась только я, но впервые за долгое время мне не хотелось отворачиваться.

Музыка стихла, осталась только тишина и запах пыли.

Но я знала: этот вечер я не забуду.

Не из-за крика. Из-за звука, что пробился сквозь бетон.

Глава 5

Свет пробивается сквозь жалюзи полосами – ровными, почти безжизненными.

Я лежу на спине и смотрю, как одна из полос медленно скользит по потолку, пока не доходит до моего лица.

Тело всё ещё помнит подвал – гулкий пол, резкий запах пыли и пота, сдавленный крик Ха Ныль.

Вчерашний день тянется внутри, как длинная трещина, по которой теперь всё движется.

Телефон на прикроватной тумбе мигает холодным светом.

Мама.

Я смотрю на это имя, и будто что-то сжимается в горле.

Не страх, не вина – просто тяжесть. Та, что не уходит шесть лет.

Открываю сообщение.

Ён-а, я видела фото. Ты всё ещё там?

Мы думали, ты попробуешь год, ну два…

Может, пора уже подумать о чём-то настоящем?

Папа говорит, что агентства зарабатывают на мечтателях.

Я не хочу, чтобы ты была одной из них.

Возвращайся домой, мы поможем тебе устроиться.

Мама.

Ни одного плохого слова, но больно будто физически.

Мама никогда не кричала. Она просто обрезала воздух между нами до минимума.

Каждое предложение – как оценка, как диагноз: невыгодно, неразумно, бесполезно.

Я закрываю экран, но отражение в чёрном стекле не исчезает.

Шесть лет назад они сами отвезли меня в Сеул. Помогли с переездом, оплатили первые месяцы общежития.

Отец даже улыбался тогда – тихо, с какой-то неловкой гордостью.

«Попробуй. Главное – не застрянь там надолго», – сказал он.

А я пообещала, что не застряну. Что вернусь с результатом.

Шесть лет спустя я всё ещё в том же общежитии. Только теперь не обещаю ничего.

За окном кто-то гонит метлу по асфальту. Ровный звук, как метроном.

Я думаю: может, это и есть настоящий ритм жизни – не счёт хореографа, не биты продюсера, а просто звуки утра, которых я больше не слышу.

Телефон снова в руке. Пустое окно чата.

Пальцы медленно набирают: Мама, я всё ещё верю, что смогу. Даже если вы – уже нет.

Потом стираю.

Слова выглядят слишком жалкими, чтобы их отправлять.

Иногда запахи возвращают сильнее, чем память.

Стоило закрыть глаза – и вместо бетонных стен я снова вижу кухню: низкий потолок, пар над рисоваркой, радио на подоконнике, которое мама никогда не выключала.

Там всегда играли старые баллады. Певцы, которых никто уже не помнил, но она знала всех по именам.

– Слушай, Ён-а, – говорила она тогда, – у них голоса настоящие. Не как сейчас – никакой обработки. Только дыхание и сердце.

Я кивала, притворяясь, что понимаю.

А потом, когда она выходила, вставала на табурет и пела, глядя в окно.

Соседи снизу стучали по батареям, отец смеялся, а мама лишь качала головой.

«Тебе бы учиться, а не эти глупости».

Но потом всё равно оставляла дверь приоткрытой, чтобы слышать.

В тот день, когда я сказала, что хочу стать артисткой, она не удивилась.

Просто тихо сняла фартук и спросила:

– А если не получится?

Я ответила:

– Тогда я попробую ещё раз.

Она не спорила. Только вздохнула – как человек, который уже видел, к чему это приведет.

Я снова открываю глаза в общежитии. В комнате снова тишина.

Экран телефона светится бледным светом.

В черновиках – набранный текст. Всего две строчки:

Я всё ещё здесь.

И если даже никто не ждёт – я всё равно дойду.

Курсор мигает в конце, как пульс.

Я смотрю на него, будто на что-то живое.

Иногда самое честное письмо – это то, которое остаётся неотправленным.

Свет за окном становится ярче, и кажется, что полосы на полу двигаются в такт дыханию.

Я кладу телефон на стол, не закрывая экран.

Пусть это будет моим ответом.

Глава 6

Утро начиналось с холода, хоть