Остановите поезд – я сойду

Лиха беда – начало

Судя по тому, как за окном ветер остервенело вьюжил редкие снежинки, сбивая их в небольшие кучки на сухой замёрзшей земле, день для поездки выдался не из приятных.

«Подумаешь! Да нет таких препятствий, которые смогли бы меня остановить! – решительно заключила молодая женщина, поёживаясь под пушистой шалью. – Главное – гуманитарную помощь суметь довезти. Такое большое дело сделано! Столько снеди домой привезу – и самим хватит, и друзей побалую. Осталось только один день да одну ночь под стук колёс на поезде потрястись».

– Сестра! Ты как? Готова? Машину подогнал. Приглашаю на посадку! – прервал размышления голос младшего брата, вошедшего в дом.

Высокий молодой человек лет тридцати в шапке и дублёнке, сбросив обувь, прошёл на веранду и, не раздеваясь, опустился в большое кресло.

– Холодно-то как сегодня! Такой ветер свирепый, как будто иголками в кожу впивается. И ведь мороза-то всего несколько градусов. Вот почему меня на родине морозы за шестьдесят так не бесили, как здесь эти несколько градусов, а?

– Привет! – подходя к вешалке и собравшись с мыслями, ответила сестра. – Это потому, что ты одет неправильно. Вот во что ты обут? У тебя где-то густо, а где-то пусто. Тело нужно с головы до ног прикрывать, а не местами. Одно дело – в воду с головой погружаться, другое – когда тебе в лицо водой брызнут. В каком случае ты всем телом вздрогнешь? Считай, что это – твоя реакция на поглощение тебя окружающей средой. Пойдём грузиться – у меня восемь мест багажа набралось.

– Ну ничего себе! А как ты с вещами с поезда до дома доберёшься? У тебя же рук всего две, – съязвил брат, поднимаясь с кресла, чтобы подать сестре пальто.

– Спасибо, что любезно напомнил. Я заранее билет с субботы на воскресенье брала, чтобы муж встретить смог.

– Я вот не пойму, вы там что, совсем в Москве оголодали, что ли? Неужели всё настолько плохо?

– Посмотрела бы я на тебя, когда бы у вас во всех магазинах полки были пустыми. Натурально пустыми. Хоть шаром покати. Ты же был в нашем городке, видел: один магазин – продуктовый, второй – овощной. И во всех мыши повесились. Я всё своё свободное время в очередях провожу, чтобы мужа было чем покормить. Ты только представь себе, целый день простоять в ожидании манны небесной: вдруг чего выбросят по карточкам. Причём, не сходя с места, целый день простоять. Плечом к плечу, так сказать. Потому что если выйдешь из очереди, то назад тебе уже просто пройти не дадут. Считай, даром простояла.

– А люди чего? Неужели никто не возмущается?

– А чего люди? Они ноги по самую шею стирают в бегах по окрестностям в поисках чего-нибудь съедобного. Можно сказать, интересы, желания и потребности людей сегодня настолько сузились, что действия человека ограничиваются одним и тем же маршрутом: от стола до унитаза. Живём как слизняки какие-то. Одна забота – покушать и покакать. Да и когда возмущаться, если нужно успеть у телевизора воду и крема зарядить, чтобы сеансами гипноза здоровье поправить. Да и мексиканские фильмы хорошо расслабляют. Всё разом выделяется: и слёзы, и слюни. А уж стойко преодолевать тяготы армейской службы сам Бог велел. Ты кофейку-то успел попить? Можно грузиться?

Призраки прошлого

Минут через пятнадцать брат с сестрой уже выезжали на центральную улицу Второго Северного посёлка, устремляясь в направлении железнодорожного вокзала.

– Я тут как-то задумалась. Девятнадцать лет уже здесь обитаем, а я не устаю поражаться народной мудрости: называть остановки по времени возникновения торговых точек. Мы когда сюда приехали, был только «Старый магазин» и «Новый магазин». А теперь ещё и «Новейший магазин» и «Самый новый магазин».

– Ну да. Осталось завершить эту логическую цепочку открытием «Супер-пупер-магазина».

– Главное, с названием улиц всё предельно понятно. Двенадцать улиц Полевых, двадцать четыре – Северных. И никакой мороки. Всё просто и ясно. А как ты думаешь, почему так сложилось? Почему единственная и направляющая партия на них свою лапу не наложила? Запросто могла бы, к примеру, громкие имена своих сподвижников им присвоить.

– Ну, наверное, потому что она никакого отношения к строительству этих посёлков не имеет. Я тебе больше скажу, здесь народ собственное жильё построил стихийно, то есть не благодаря её заботе, а вопреки. Иначе говоря, не только не по её решению, но и против её воли.

– Как это?

– Ты слышала такое слово, как «самозахват»?

– Не слышала. Но, представь себе, видела! Меня даже передёрнуло, когда оно мне посередине титульного листа нашей домовой книги на большом жирном штампе в глаза бросилось. Такое неприятное чувство накрыло… как будто всей нашей семье смертный приговор вынесен, но его исполнение почему-то отложено… И что это значит?

– То, что в любой момент партия могла всё отнять.

– А если бы Ленин из гроба встал, то и всех собственников перестрелял бы, что ли?

– В этом я даже как-то и не сомневаюсь. Сколько народу ещё при его жизни в капусту порубили? Под обещания построения светлой жизни. До сих пор ведь не посчитали.

– Ой, как ты прав! Я давно заметила, что за уничтожение людей только со Сталина спрашивают, но никак не с Ленина. Почему так?

– А почему с него не спрашивать, если он хотя бы тройки создал и учёт дел организовал? У людей хотя бы фамилию, имя, отчество, место рождения спрашивать стали. Получается, что его заботами в нашей стране культура уничтожения собственного народа была повышена…

– Это же просто ужас тихий, если в твои слова вдуматься.

– А в ленинские времена не сходя с места людей расстреливали. Нет мозолей на руках – в расход. Казачество вон за тягу к вольной жизни практически всё под корень уничтожили…

– А как же партия этот самозахват земли допустила?

– Молча. Да и что ей было делать? Война закончилась. Город разрушен. Люди домой возвращаются, а жить где? В очередь становиться и годами в полях под кустами ждать, когда тебе партия ключи на блюдечке с голубой каёмочкой преподнесёт? Думаю, что не было у людей такой крепкой веры, чтобы на неё целиком полагаться. Потому в сумерках, после работы, и шли глину с соломой месить да саманные стены ставить. Сначала времяночку с печкой лепили, потом вокруг неё дом строили. Так себя кровом над головой и обеспечили, поднимая престиж партии, которая народные усилия себе в заслугу приписывала: мол, столько-то квадратных метров жилья построено.

– Мне папа как-то рассказывал, как в сорок шестом году, в августе, ссыльные пришли по этапу на голое место. Сначала в шалаше спали, своими телами друг друга согревая. Шалаш к утру густым инеем покрывался. А после работы, в сумерках, землянки рыли на первое время, а уже позже себе дома из брёвен строили…

Закон – акт общественного согласия

Вдруг машина резко затормозила. Выйдя из автомобиля, брат обошёл её вокруг.

– Опаньки! Приехали…

На ходу сбрасывая с себя дублёнку, несмотря на шквальный ветер, мужчина бросился к багажнику.

– Без паники, сестра! У меня норматив по замене колеса сдаётся на отлично. Всё успеем.

Сестра замерла на полуслове в тревожном ожидании.

«Главное – не мешаться под ногами и не отвлекать неуместными разговорами. Нужно взять себя в руки и успокоиться. Подыши: резкий вдох и медленный выдох. И думать нужно о чём-то приятном, чтобы не дать страху взять тебя за горло», – мысленно обращалась к себе женщина. В это мгновение она ощутила, как вместе с машиной поднимается вверх. Это чувство показалось ей очень знакомым, и она охотно погрузилась в воспоминания. В её памяти всплыл тот день, когда она волну землетрясения в семь с половиной баллов, докатившуюся из Болгарии, не заметила. Поздним вечером, возвращаясь в родительский дом на такси, подскакивание автомобиля списала на дорожные ухабы, а сборище людей в халатах и домашних тапочках на автобусных остановках – на предпраздничное настроение. Позже оказалось, что толчки были настолько мощными, что привели к сносу всех хрущёвских домов в городе…

– Фу-у-у, справился. Можно ехать, – усаживаясь в кресло и включая ключ зажигания, выдохнул брат. – Слушай, сестра, давно тебя спросить хотел. Сейчас столько разговоров про реабилитацию ссыльных со всех сторон слышу. Наши родители тоже ведь сосланы были. Как ты считаешь, они могут на неё рассчитывать?

– И ты туда же. Вот хлебом людей не корми – дай обмануться.

– Ты хочешь сказать, как семьдесят три года людям головы ленинизмом дурили, так теперь якобы реабилитацией дурить будут?

– А ты сам посуди. Если суть реабилитации заключается в восстановлении утраченного статуса добропорядочного гражданина, то факт его утраты должен быть установлен в законном порядке. Однако в отношении ссыльных уголовные дела не возбуждались. И следствие не проводилось, и вина их судом не доказывалась, и, соответственно, приговоры не выносились. Даже когда целые народы ссылались. А восстановить то, что не было юридически оформлено, невозможно. Вот и получается, что люди ссылались не по приговору суда, а по сговору верных ленинцев, прикрывавших внесудебные расправы целесообразностью. Это когда по закону нельзя, но коммунистам очень хочется. А ведь жертвами этого подковёрного сговора оказались несколько миллионов человек. Верхи сговаривались, а низы доблестно исполняли. Вот и вся история.

– Похоже, что у тебя и доказательства этому есть? – осторожно спросил брат.

– Ещё бы! Обращалась в архив той области, в которой бабушка с дедушкой жили. Из копий документов узнала, что мама в несовершеннолетнем возрасте 2 июля 1948 года была выслана. Ровно через месяц после подписания закрытого Указа. В районы Крайнего Севера. На восемь лет. Решением якобы колхозного собрания.

Краем глаза сестра заметила, как изменилось лицо брата: брови нахмурились, губы крепко сжались, взгляд помрачнел. Ей вспомнился тот день, когда она, распечатав почтовый конверт, сама впервые увидела те зловещие строки, которые только что озвучила. Слёзы брызнули из глаз, а из груди невольно вырвался крик. Спохватившись, закрыла себе рот руками, чтобы соседей не потревожить, и уткнулась головой в подушку. Слава Богу, что в квартире никого не было.

– Во-первых, почему «якобы»? – прерывая тягостное молчание, хрипло спросил брат.

– Потому что по тем местам в войну линия фронта проходила. Вся земля взрывами снарядов была перепахана. В селе ни одного дома не сохранилось. Как только немцы отступили, бабушка с тремя детьми была эвакуирована в город Молотов. Вернулась после окончания войны, а жить негде. Устроилась на завод работать в районном центре. И она такой не одна была. А колхоз восстанавливать кому-то нужно было. Потому страх на людей закрытым Указом от 2 июня сорок восьмого года и нагоняли. Это ведь только в успешных странах, не ведавших ленинизма, закон – акт общественного согласия, а не дышло и не дубинка.

– Получается, что сверху спустили разнарядку для выполнения в месячный срок? А в последний день уже и детей хватали?

– Вот именно что «хватали». Бабушка рассказывала, что мама по улице шла, когда к ней «воронок» подъехал. Так в одном лёгком платьице да на босу ногу и загребли… Бабушка, когда узнала подробности, к прокурору области обратилась. Свидетелей к нему с собой привозила, которые подтверждали дату маминого рождения. Церковь во время войны сгорела, а других документов у колхозников не было. Тот протест, который прокурор вынес, только через два года маму догнал, когда она уже замужем была. Так в ссылке с папой и осталась.

– Неужели ты Указ своими глазами видела?

– Не только видела, но и светокопию с него получила. Дома хранится. Не хочу его родителям показывать, чтобы лишний раз не расстраиваться. И тебе не советую.

– Получается, что любой человек может обратиться с запросом в архив по своим родственникам и ему все документы выдадут?

– Какие-то справки предоставят, если родство подтвердить документально. Что касается закрытых Указов, то потребуют допуск к государственной тайне по первой форме предъявить.

– Ничего себе! И что ты сделала?

– Просто вспомнила, что он у меня есть. Я же на работу после учёбы в войсковую часть распределилась. Допуск к документам «особой важности» получила сразу, как приехала.

– Это как так? Родители же ссыльные. Как ты могла допуск получить? Или ты в анкете про них этого не указывала?

– Наоборот. Со всеми мельчайшими подробностями описала всё, что мне было известно! Однако никаких документов, имеющих юридическое значение, на родителей в ходе проверки обнаружено не было. Соответственно, не было оснований мне отказывать в выдаче допуска.

Другое дело, что при получении закрытого Указа только одному из тысячи человек может так повезти, как мне. Согласись. Ленинцы всё делают для того, чтобы их в преступлениях обвинить не смогли. Кстати, за реабилитацию ещё ошибочно выдают объявление об освобождении из специального поселения. При этом под роспись предупреждают о том, что, во-первых, снятие ограничений не влечёт за собой возвращение конфискованного имущества. Во-вторых, человек не имеет права вернуться в место, откуда был выселен. Разве это не умышленное создание препятствия в получении информации?

– И что ты с этими документами делать думаешь?

– Не знаю. С одной стороны, если бы родителей не сослали, то мы бы с тобой не родились. А с другой стороны, если генеральный прокурор взялся бы ленинцев обвинить в присвоении монополии на насилие, то я бы ему отдала. Однако вряд ли такой найдётся. По этой простой причине никаких предпосылок к реабилитации наших родителей пока нет.

– Так, сестра, мы уже подъезжаем. Смотри-ка, метель-то ледяная никак не унимается. Посиди в машине, пока я за носильщиком хожу.

Дорогу осилит идущий

Пронизывающий ветер бесцеремонно забирался под одежду, обдавая тело холодной зябью, зло колол лицо, вынуждая от него отворачиваться. Редкий снег под ногами порывами ветра сдувался с асфальта к обочинам, обнажая на нём наледь.

Выгрузив багаж из тележки у предполагаемого места остановки шестого вагона транзитного поезда «Южный Буг», отпустив носильщика, брат с сестрой осмотрелись.

– Ничего себе, сколько вещей у народа! Я смотрю, это ты ещё очень скромно затарилась. А поезд всего двадцать минут стоит. Хорошо ещё, что вагон у тебя не плацкартный. Влезешь в него с Божьей помощью.

– Слушай, малой, не нагнетай. Мне на днях такой жуткий сон приснился. Будто бы я уже на ступеньку в вагон поднялась, а меня кто-то сзади за лодыжки хватает и не пускает. Поворачиваюсь посмотреть, а это руки нашей бабушки Лины корнями деревьев ко мне тянутся. У меня до сих пор внутри всё холодеет от ужаса.

– Прими сон как знак. Думаю, наши предки пытаются нас предупреждать о грядущих испытаниях. Как бы подготовить. Это бывает очень важно. Мне вот те врачи нравятся, которые заранее предупреждают: «Будет больно», потому что есть время воздуха в грудь набрать и все мышцы напрячь.

Неожиданно ветер успокоился. Женщина сняла перчатки, мужчина отогнул воротник и, расстёгивая дублёнку, поинтересовался:

– А почитать с собой взяла что-нибудь?

– Ещё бы! Твой зять поручил мне реферат подготовить к его выступлению в понедельник на четырехчасовом семинаре по марксистско-ленинской подготовке.

– Как это?

– Да вот так! Согласно ранее принятому плану. В марте партия медным тазом накрылась. Уже девять месяцев прошло, а она всё равно живее всех живых.

– У нас тут некоторые коммунисты совсем оборзели: свои партбилеты публично рвут. Это только у нас или по всей стране так?

– Кстати, как домой вернёшься, не забудь у своей сестры спросить, куда она свой партбилет дела.

– А тебе она уже не сестра, что ли? Ладно, как скажешь. У обеих спрошу: и у своей сестры, и у твоей. Куда они свои партбилеты девали. Вот уж никогда не думал, что в нашей семье аж два коммуниста было.

– Три.

– Чего три?

– Она ещё и старшему брату – сестра.

– Ну, да! Получается, что три. Это ты правильно посчитала, – ухмыльнулся мужчина. – Надо будет на работе этой арифметикой кому-нибудь голову задурить… А вот и поезд показался. Ты здесь стой, пока я первую ходку сделаю.

Заметив, что вагон остановится рядом с ними входной дверью, брат сбросил с себя дублёнку.

– Подержи пока. Без неё легче будет проталкиваться.

Подхватив две самые большие сумки, молодой человек проворно взобрался в вагон, ловко проскочив между замешкавшимися пассажирами. С каждой минутой народу становилось всё больше, люди с громоздким багажом всё настойчивее протискивались к вагону. Оживлённая толчея – обычное дело при посадке. Провожающие помогали подниматься пассажирам, подавая багаж в тамбур, соблюдая осторожность: на замёрзших металлических ступеньках ноги сильно скользили. В тревожном ожидании прошло минут десять, когда наконец-то сестра увидела брата, стоящего в тамбуре и пропускающего входивших пассажиров.

Выскочив из вагона, молодой человек оделся и обеспокоенно спросил:

– Я смотрю, народу меньше не становится? А времени совсем чуток остаётся. Ну ничего. На крайний случай, в тамбур я тебя впихну, а ты уже там по ходу сама до купе доберёшься. Сразу предупреждаю: всё купе забито вещами доверху. С тобой семья едет с девочкой-подростком. Они тебе ни одного квадратного сантиметра не оставили. Я сумки на твою верхнюю полку поставил. Но не расстраивайся. Есть и хорошая новость. В одном вагоне с бригадиром поезда поедешь. Здоровый такой кабанище. Чуть с ног меня не свалил у туалета. Видать, совсем ему плохо. Но такой краси-и-ивый, чертяка. Проводницы вокруг него так и вьются. Судя по перегару, они, похоже, с момента отправления из Николаева ему наливают – в хлам пьяный… Ну что? Пойдём уже пробиваться – время подпирает.

Каждому Господь посылает испытания по его силам