Сердце Януса

Глава 1

Декабрь 1860 года вписал себя в историю Петербурга не блеском бала и не гулом университетских аудиторий, а пронзительным, свистящим ветром с залива, который казался дыханием умирающего. Небо, цвета затертого олова, давило на город, и редкие лучи холодного солнца лишь подчеркивали унылость панорамы. В такие дни река Нева, скованная льдом, казалась не рекой, а огромной мертвой змеей, на чьей спине город нес свои горести и тайны.

Именно по этой мертвой спине, по Невскому проспекту, медленно ползла черная лента траурной процессии. Первой ехала катафалк, запряженный четверкой вороных с черными султанами на головах. За ним следовала вереница карет, самых дорогих и модных в столице, но сегодня они выглядели уныло и однообразно, словно траурные саваны, накинутые на роскошь. Внутри одной из них, отделанной черным бархатом и серебром, сидел князь Дмитрий Павлович Волков.

Ему было двадцать два года. Всего год назад он с восторгом покинул университет, полный планов, мечтаний и юношеской уверенности, что мир устроен просто и справедливо. Он собирался путешествовать, читать, писать стихи, которые, разумеется, не увидели бы света, но приносили бы ему удовлетворение. Он думал о любви, о светских успехах, о том, как будет однажды управлять своим имением. Он не думал о смерти.

А смерть пришла без приглашения. Влачившаяся по Невскому процессия была ее визитной карточкой. Два гроба в катафалке. Его отец, князь Павел Петрович, и его мать, княгиня Анна Васильевна. «Несчастный случай», – шептали в светских салонах. «Сани встретили полынью у Летнего сада, в темноте не разглядели. Лед хрупкий в эту оттепель». Дмитрий слышал эти слухи, липкие, как декабрьская слякоть. Они были слишком аккуратными, слишком удобными. Его отец, человек опытный и осторожный, не стал бы гулять по льду Невы в сумерках. Но кто будет спорить с вердиктом «несчастного случая»? Тем более, когда речь идет о князьях Волковых.

Дмитрий смотрел в окно, но не видел ни встречных прохожих, приспускающих шапки в знак уважения, ни витрин магазинов, затянутых траурной кисеей. Он видел лицо отца, слышал его смех, ощущал запах материнских духов, смешанный с ароматом фиалок из их оранжереи. Мир сузился до размеров этих воспоминаний, и реальность за окном казалась дурным сном.

– Барин, а вы не волнуйтесь, – раздался рядом тихий, но отчетливый голос. – Так слава богу, хоть на похоронах не замерзли. Погода-то какая для скорби – настоящая. Ни капли фальши.

Дмитрий медленно повернул голову. На запятке кареты, прижавшись к холодному стеклу, сидел его слуга, Петька. Ему было девятнадцать, и он был крепостным. Длинный, тощий, с огромными глазами, в которых вечно плясали чертики, и носом с горбинкой, который придавал его лицу хитрое и насмешливое выражение. Сейчас он смотрел на Дмитрия с видом, который был странной смесью сочувствия и профессионального интереса.

– Петька, слезь с запяток, – устало сказал Дмитрий. – Садись внутрь. Промозгло.

Петька не заставил себя просить. Юркая фигурка мелькнула у двери, и вот он уже сидел на противоположном сиденье, по-хозяйски расстегивая мундирчик. Он не стал смотреть на Дмитрия, а устремил свой взгляд на дорогу, словно он, а не его хозяин, был здесь главным.

– Ну что, – снова заговорил он, когда карета тронулась с места. – Отбыли. Теперь, значит, вы у нас главный. Князь. Весь этот ваш огород – ваш. И я, можно сказать, тоже ваш. Теперь я не просто Петька, а «его сиятельство Петька». Звучит-то как! Благородно.

Дмитрий не нашел в себе сил ответить. Он знал этот тон. Это была защитная реакция Петьки на горе, его способ бороться с тишиной и отчаянием. С тех пор как Дмитрий помнил себя, Петька всегда был рядом. То дерзкий мальчишка, прятавшийся от его гувернеров, то юноша, научившийся вовремя подать нужную книгу и вовремя исчезнуть. Он был тенью, эхом, частью мебели, которую Дмитрий замечал, только когда она исчезала. Но сейчас, в этой оглушающей тишине, этот голос, эти едкие шутки были единственной ниточкой, связывающей его с реальным миром.

– Молчите, Петр, – прошептал Дмитрий.

– Я не молчу, барин, я поддерживаю беседу, – невозмутимо ответил слуга. – А то сидим, как два филина на сухом дереве. Скорбь, конечно, дело святое, но до определенной степени. А то можно и с ума сойти. Или, не дай бог, в поэты записаться. А это, я вам скажу, хуже нет. Поэт в России – что крепостной без барина. Куда ни ткнись, везде не твое.

Дмитрий слабо улыбнулся. Петька всегда умел находить самые неожиданные и точные сравнения. Впрочем, сейчас его слова попадали в самое сердце. Дмитрий и правда чувствовал себя сиротой, брошенным в огромный, враждебный мир. Отец и мать были его «барином», его защитой. Теперь ее не стало.

Процессия свернула к Смольническому кладбищу. Ветер здесь дул еще сильнее, срывая шапки и трепля траурные ленты. Священник в ризах, цвета ночного неба, уже ждал у открытых могил. Голос его дрожал от холода и, казалось, от притворного сочувствия. Он говорил о вечном покое, о божественном промысле, о том, что смерть есть лишь переход в иное бытие. Дмитрий слушал его и думал, что эти слова ничего не значат. Они были пусты, как небо над головой.

Он смотрел на лица пришедших. Графы и князья, генералы и сенаторы, их жены и дочери. Все они с выражением глубокой скорби на лицах. Но Дмитрий видел, как граф Орлов едва заметно подмигнул княгине Шаховской, как дочь камергера беззастенчиво зевала, прикрывая рот муфтой. Скорбь, облеченная в сукно и мех, была таким же светским ритуалом, как и бал или раут. Они приехали не проститься, а посмотреть. Убедиться, что несчастье действительно случилось. Пожелать друг другу удачи в новом, изменившемся раскладе сил.

Когда первые комья земли ударили по крышкам гробов, процессия начала расходиться. Кареты одна за другой уезжали, унося с собой фальшивую печаль. Через десять минут у могил остались лишь Дмитрий, Петька и старый могильщик, неторопливо собиравший свои инструменты.

Ветер завыл в голых ветвях деревьев, словно оплакивая усопших лучше любого священника. Дмитрий стоял и смотрел на два свежих холмика земли, на два временных креста. Он был один. Совершенно, до ужаса один. Впервые в жизни он не знал, что делать, куда идти, кого позвать на помощь. Он был наследником огромного состояния, десятков тысяч десятин земли и тысяч душ крепостных. Но все это казалось пылью на весах судьбы.

Он почувствовал, как кто-то накинул ему на плечи шинель. Он обернулся. Петька стоял за ним, и его насмешливые глаза были сейчас серьезными и печальными.

– Ну что, барин, – тихо сказал он, – Пошли домой. Теперь там вы главный. И я, можно сказать, тоже. Будем вместе это ваше горе… и состояние… осваивать.

Дмитрий кивнул. Он посмотрел на своего крепостного, на этого тощего, остроумного парня, который единственный остался с ним. И вдруг понял, что наследство его отца – это не только деньги и земли. Это еще и ответственность. За этого парня, стоящего рядом. За тысяч таких же, чьи судьбы теперь были в его руках.

Они медленно побрели к одиноко стоящей карете. Позади оставались могилы, впереди – огромный, холодный и пугающий дом на Английской набережной. Дом, который теперь был его крепостью и его тюрьмой. Впереди лежала жизнь, о которой он ничего не знал. И только легкая ирония в голосе Петьки давала ему слабую надежду, что он с ней справится.

Глава 2

Дом на Английской набережной встретил их гробовой тишиной. Воздух, неподвижный и тяжелый, казалось, пропитался запахом восковых свечей и забытых времен. Покои родителей опечатали, слуги прятались по углам, передвигаясь бесшумно, как тени, и только Петька был единственным, кто осмеливался нарушать эту мертвую тишину своей звонкой, хотя и приглушенной сейчас, речью.

Дни после похорон прошли в тумане. Дмитрий ходил по огромным комнатам, как призрак, прикасаясь к вещам, которые еще вчера казались частью уютного, привычного мира, а сегодня стали безжизненными экспонатами из чужой жизни. Он не ел, почти не спал, и если бы не Петька, который дважды в день настойчиво ставил перед ним тарелку с бульоном и менял белье, он бы, вероятно, и вовсе растворился в этих стенах.

На третий день после похорон пришел официальный конверт с гербовой печатью. Приглашение к нотариусу Сене Аполлоновичу Брагину для чтения завещания.

– Ну, барин, сейчас самое интересное начнется, – сказал Петька, помогая Дмитрию надеть сюртук. – Начнется дележ шкуры неубитого медведя. Не люблю я это дело. Все такие важные, с каменными физиономиями, а в глазах – счеты. Кто сколько получит, да кому что достанется.

Дмитрий молча кивнул. Ему было все равно. Пусть делят. Он хотел лишь одного, чтобы все это поскорее закончилось.

Кабинет нотариуса располагался в старом доме на Гороховой. Это было тесное, низкое помещение, заваленное папками в кожаных переплетах, где пахло старой бумагой, пылью и гарью от недавно погасшей лампы. Сам Сеня Аполлонович, маленький, сухонький старичок в очках-пенсне, сидел за огромным письменным столом из красного дерева и выглядел как один из старых фолиантов на своих полках.

– Князь Дмитрий Павлович, – промурлыкал он, вставая и кланяясь с преувеличенным почтением. – Приношу мои глубочайшие соболезнования. Время такое… суровое. И для государства, и для каждого из нас. Прошу, присаживайтесь.

Он указал на кожаное кресло. Дмитрий сел. Петька, не дожидаясь приглашения, бесшумно встал у стены у двери, став почти невидимым.

Нотариус развернул толстый пергамент, скрепленный сургучной печатью, и начал читать монотонным, бесстрастным голосом. Он перечислял имения: Волковка в Тверской губернии с двумя тысячами душ крепостных, Богородское с лесами, в которых, как говаривал отец, «можно заблудиться на неделю и не встретить живой души», каменный дом в Москве, заводы на Урале… Дмитрий слушал, и эти цифры и названия отскакивали от его сознания, как горошины от стенки. Это были не владения, а бремя. Сотни, тысячи жизней, которые теперь зависели от его каприза, от его нерешительности.

– …и таковым образом, – подытожил нотариус, откашлявшись, – все недвижимое и движимое имущество, все капиталы и активы переходят в единоличное и безраздельное владение его сиятельства князя Дмитрия Павловича Волкова, с сего дня и впредь.

Нотариус поднял глаза поверх очков и посмотрел на Дмитрия. В его взгляде мелькнуло что-то похожее на сочувствие. «Вот тебе, молодой человек, – говорил этот взгляд, – крест, который ты должен нести до конца своих дней».

– Кроме того, – продолжил он, перелистывая страницу, – покойный князь Павел Петрович оставил личное письмо вашему сиятельству.

Он протянул Дмитрию конверт со знакомым отцовским почерком. Дрожащими руками Дмитрий вскрыл его. Строки плыли перед глазами.

«Дмитрий, сын мой. Если ты читаешь это, значит, меня нет рядом. Прости меня, что не успел сказать тебе многого. Я не учил тебя управлять состоянием, я учил тебя быть человеком. Помни: честь и совесть – единственное богатство, которое у тебя никто не отнимет. Не будь жесток, но будь тверд. Не доверяй льстецам, но прислушивайся к советам тех, кто не боится говорить тебе правду в глаза. И береги то, что я оставил тебе в ларце. Оно может быть опаснее любого врага, но и полезнее любого друга. Твой отец».

Дмитрий сложил письмо. Сжал его в кулаке так, что хрустнула бумага. Горький ком подступил к горлу.

– Есть еще одна вещь, – сказал нотариус, видя его состояние. Он кивнул Петьке, который молча вышел и вернулся, внося небольшой, но тяжелый на вид ларец. Он был сделан из темного, почти черного дерева, неизвестной породы, и окован железом с причудливыми, похожими на узлы, узорами. На крышке не было ни замка, ни замочной скважины. Только небольшая выгравированная надпись: «Вскрыть лишь в полном одиночестве».

– Покойный князь оставил строжайшую инструкцию, – пояснил нотариус. – Ларец может быть вскрыт только вами и только тогда, когда вы будете совершенно одни. Никаких свидетелей. Никаких слуг.

Дмитрий взвесил ларец в руках. Он был удивительно тяжелым. Что в нем могло быть? Драгоценности? Документы? Почему такая таинственность?

– Ну вот, – раздался с порога голос Петьки. – Теперь все по закону. Барин – князь, я – его собственность. Завещание читано, печать поставлена. Можно и обедать.

Дмитрий поднял на него глаза. В голосе слуги слышалась привычная ирония, но в этот раз она прозвучала особенно горько.

– Что ты хочешь сказать, Петька? – устало спросил он.

Петька подошел ближе и ткнул пальцем в ларец.

– А то и говорю, барин. Любят господа свои загадки. И после смерти порядок наводят. «Вскрыть в одиночестве». А что, если там лежит предписание выдать мне вольную и тысячу рублей ассигнациями на обзаведение? Это ж как неловко получится. Вскроете вы его в одиночестве, а мне потом не расскажете. И я, значит, так и останусь при своих делах. Непорядок.

Дмитрий невольно усмехнулся. Только Петька мог найти в этом трагическом моменте повод для циничной шутки. Но его слова задели живую струну. Вольная. Он, Дмитрий, теперь имел право дать Петьке свободу в любую минуту. Но что значила эта свобода для девятнадцатилетнего парня без гроша за душой, без ремесла, без связей в огромном, враждебном городе? Свобода умереть с голоду на улице?

Когда они выезжали от нотариуса, город встретил их гулом и суетой. На углу Невского и Садовой толпа людей сгрудилась у стенда, читая свежие номера «Колокола» и «Современника». Дмитрий услышал обрывки фраз.

– …Господа реформаторы совсем умом тронулись! Отменить крепостное право – это же Россию вверх дном перевернуть! – гудел бородатый купец в медвежьей шубе.

– А что, мужикам вольная не надобна? – отвечал ему тонкий голос интеллигента в очках. – Пора в цивилизованное время входить!

– Вольная! – хрипло рассмеялся кто-то в толпе. – Вольная – это когда у тебя есть земля, а не когда тебя с земли гонят без копейки!

Дмитрий слушал этот гул, и ему становилось не по себе. Он, только что получивший в наследство почти три тысячи «душ», теперь слышал, как весь город говорит о том, что эти самые «души» вот-вот перестанут быть собственностью. Мир, который он считал незыблемым, трещал по швам. И его личная трагедия разворачивалась на фоне трагедии или, может быть, триумфа всей страны.

Вернувшись домой, он приказал отнести ларец в кабинет отца. Петька, установив его на огромном письменном столе, поклонился и хотел было выйти, но Дмитрий остановил его.

– Погоди.

Он подошел к ларцу и провел рукой по холодному железу.

– Петька, а ты… ты чего хочешь? Если… если завтра дадут вольную?

Петька на секунду задумался, его обычно насмешливое выражение лица сменилось чем-то серьезным и глубоким.

– Хочу, барин, – медленно сказал он. – Хочу, чтобы у меня был кусок хлеба, который я сам заработал. Хочу, чтобы меня называли по имени, а не «постой» или «эй, ты». А еще хочу… – он замялся и хитро прищурился, – хочу, чтобы у вас всегда были чистые сапоги, и чтобы вы не забывали завтракать. А то с таким хозяином, как вы, и вольная-то не радость. Пропадешь.

Сказав это, он развернулся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Дмитрий остался один. В огромном, гулком кабинете, перед таинственным ларцом, который ждал своего часа. Он был теперь не просто князем. Он был хозяином трех тысяч судеб. И наследником тайны, которая, как ему казалось, была страшнее всего остального.

Глава 3

Вечер того же дня опустился на город серой, влажной пеленой. В библиотеке отца пахло старыми книгами, кожаными переплетами и едва уловимым ароматом табака, который покойный князь курил через серебряный кальян. Огромный письменный стол из красного дерева, заваленный бумагами, картами и астролябиями, казался островом упорядоченного хаоса посреди вселенской пустоты, которую теперь ощущал Дмитрий.

Он отпустил слуг под предлогом усталости. Но настоящая причина была в ларце. Инструкция отца – «Вскрыть лишь в полном одиночестве» – звучала в его голове как приказ, как последний завет, который нельзя было ослушаться.

– Барин, вы уж не засидитесь слишком допоздна, – сказал на пороге Петька, его глаза метнули любопытный блеск в сторону ларца. – А то, как бы вам во сне это сокровище не приснилось, а то я потом разбираться не буду. Не мое это дело – сны господ толковать.

Дмитрий лишь кивнул, и дверь за слугой закрылась. Он повернул ключ в замке, и в комнате повисла звенящая, почти осязаемая тишина, нарушаемая лишь тиканьем старинных часов в углу. Он был один. Один со своим горем и с тайной отца.

Он подошел к ларцу и опустился на колени. Железные узоры на темном дереве были холодными как лед. Он провел по ним пальцами, ища хоть малейший намек на замок или щель. Не было ничего. Ларец казался монолитным куском металла и дерева. Дмитрий нахмурился, вспоминая слова отца о том, что не все замки видны глазу. Он начал надавливать на узоры, один за другим, пытаясь нащупать податливую точку.

Минут десять он безуспешно пытался открыть его, пока его пальцы не наткнулись на одну из железных скоб, которая выступала чуть больше остальных. Он нажал на нее. Раздался тихий, едва слышный щелчок, и одна из боковых стенок ларца поддалась, отъезжая в сторону с едва заметным скрежетом.

Дыхание перехватило. Внутри, на подложке из черного бархата, лежало то, что он никогда не видел и не мог себе представить.

Это был Механизм.

Он был размером с большую антикварную книгу и состоял из двух полусфер, плотно примыкавших друг к другу, словно два щита, обращенных в разные стороны. Одна половина, обращенная к Дмитрию, была выполнена из розового золота и напоминала сложнейший часовой механизм. Сквозь прозрачные кварцевые пластины виднелись тысячи микроскопических шестеренок, валов и пружин, переплетенных в невероятно сложный узор. На некоторых из самых крупных шестеренок были выгравированы крошечные, почти невидимые глазу сцены: коронация царей, битвы, подписания указов. История прошлых веков, застывшая в металле.

Вторая половина, обращенная в другую сторону, была сделана из белого, почти серебряного золота и хрусталя. Там не было видимых шестеренок. Вместо этого там расходились тончайшие, как паутина, спицы из кристалла, заканчивающиеся линзами и призмами, которые, казалось, были настроены на что-то, находящееся за пределами комнаты, где-то в будущем.

Дмитрий осторожно, кончиками пальцев, поднял механизм. Он был тяжелее, чем выглядел. Это было не просто устройство, это было произведение искусства, гениальное и пугающее. Он повертел его в руках, ища заводную головку. На боку он нашел небольшую розетку, похожую на те, что у карманных часов. Он вставил в нее ноготь большого пальца и попытался повернуть.

Ничего.

Механизм не поддавался. Он был мертвым, как камень. Пружина не давала обратного хода, не было ни щелчка, ни малейшего движения. Дмитрий попробовал снова, приложив больше силы. Результат был тот же. Будто он пытался завести скалу.

Разочарование смешалось с растерянностью. Зачем отец оставил ему эту мертвую, хоть и прекрасную игрушку? Это было похоже на жестокую шутку.

Он положил механизм обратно на бархат и стал его изучать. Он смотрел на него так долго, что у него заболели глаза. Он водил пальцем по линии соприкосновения двух половин, по тончайшему шву. И тут его палец нащупал углубление.

В самом центре, там, где золотое прошлое встречалось с хрустальным будущим, была пустая выемка. Она была сложной, асимметричной формы, напоминающей стилизованное сердце или ключ. Внутри углубления виднелось несколько крошечных позолоченных контактов, похожих на иголки. Механизм был не сломан. Он был неполным. В нем не хватало какой-то детали.

Дмитрий снова обшарил ларец, заглянул под бархатную подложку. Ничего. Он сел на пол, обхватив голову руками. К чему все эти загадки? Мертвый механизм, пустая выемка, таинственные слова отца…

«Береги то, что я оставил тебе в ларце. Оно может быть опаснее любого врага, но и полезнее любого друга».

Опаснее врага? Этот безобидный кусок металла? Дмитрий вдруг почувствовал приступ злости. Отец всегда любил свои загадки, свои интеллектуальные игры. А теперь он оставил его самого посреди самой запутанной из них, без каких-либо правил и подсказок.

В отчаянии он снова вцепился в бархатную подложку, пытаясь ее оторвать. Плотная ткань не поддавалась. Он вспомнил о перочинном ноже, который всегда лежал в ящике стола отца. Достал его, раскрыл лезвие и осторожно, чтобы не повредить, разрезал шов по краю ларца.

Под бархатом, в тонком тайнике, лежал сложенный вдвое лист бумаги. Почерк был отцовским – беглый, уверенный, с характерными росчерками на буквах «а» и «т».

Дмитрий с трепетом развернул записку.

«Дмитрий, сын мой. Если ты читаешь это, значит, ты вскрыл ларец и держишь в руках Янус. Не пугайся его вида. Это не просто часы. Это мысль, заключенная в металл. Одно его лицо смотрит в прошлое, храня память о том, что было. Другое – пытается заглянуть в будущее, вычисляя вероятности того, что может быть. Но он мертв. Он ждет своего Сердца.

«Сердце Януса» – это не просто деталь. Это ключ. Ключ к его запуску и к пониманию его истинной цели. Я не мог оставить его вместе с механизмом – слишком опасно. Те, кто ищет Янус, не должны его получить. Найди Сердце, Дмитрий. Оно единственное, что может оживить его. Это ключ ко всему. И к нашему проклятию, и к нашему спасению. Твой отец».

Дмитрий прочитал записку трижды. Каждое слово врезалось в сознание. «Проклятие и спасение». Опаснее любого врага. Теперь все сходилось. Этот механизм был не просто семейной реликвией. Он был оружием. Или источником знания, способным изменить мир.

Он снова посмотрел на механизм, лежавший на бархате. Теперь он видел его не просто как красивую безделушку. Он видел в нем потенциал. Силу. Угрозу. И в центре всего – пустая выемка, похожая на рану.

Сердце Януса.

Где его искать? Что это такое? Дмитрий не имел ни малейшего понятия. Но впервые за последние недели ледяная ком горя в его груди дал трещину. На смену ему пришло новое, острое чувство – чувство цели. Он был больше не просто скорбящий сын, раздавленный под тяжестью наследства. Он был на пороге поиска. И он знал, что этот поиск будет опаснее, чем все, что он себе представить.

Глава 4

Ночь была безлунной, и густой, бархатный мрак плотно окутал дом на Английской набережной. Дмитрий не ложился спать. Он сидел в кресле в библиотеке отца, уставившись на ларец. Записка отца обжигала воображение. «Сердце Януса». «Проклятие и спасение». Эти слова не давали ему покоя, кружились в голове вместе с образами мертвых родителей и циничным лицом Петьки.

Он чувствовал себя не в своей тарелке, как актер на чужой сцене. Этот огромный дом, наполненный дорогой мебелью и картинами, больше не был его домом. Он стал хранилищем чужих тайн. Он осторожно поднял механизм, завернул его в бархатную подложку и уложил обратно в ларец. Теперь он выглядел еще более безобидным – просто тяжелый деревянный ящик. Но Дмитрий знал, что внутри него спит сила, способная, судя по словам отца, перевернуть мир.

Наконец, измотанный эмоционально и физически, он поднялся на второй этаж, в свою спальню. Дмитрий разделся, не гася свечу, и лег на кровать, уставившись в потолок. Сон не шел. В доме стояла такая тишина, что, казалось, можно было услышать, как пыль оседает на паркете. Каждый скрип половицы, каждое завывание ветра за окном заставлял его вздрагивать. Он прислушивался, и ему казалось, что он слышит шаги на первом этаже. Шаги чужие, бесшумные, крадущиеся.

Он списал это на расстроенные нервы и усталость. Но шаги не прекращались. Они были реальными.

Дмитрий замер, задержав дыхание. Да, это были шаги. Три, а может быть, четыре пары ног. Они двигались по коридору внизу, осторожно, стараясь не производить шума. Затем послышался тихий, скрежещущий звук – кто-то пытался открыть дверь в библиотеку.

Сердце Дмитрия ухнуло в пятки. Воры. Но какие воры пробираются в дом князя Волкова, зная, что почти вся прислуга спит в флигеле, а в самом доме – лишь хозяин и один слуга? И почему они направляются в библиотеку? Там не было ни серебра, ни денег. Там были только книги и… ларец.

Он вскочил с кровати. Холодный пот выступил у него на лбу. Что делать? Оружия у него не было. Он был абсолютно беззащитен. Он был просто молодым человеком, привыкшим, что за его безопасность отвечают другие, а теперь оставшимся один на один с опасностью.

Внизу раздался глухой удар – дверь в библиотеку, видимо, выломали. Дмитрий похолодел. На ватных ногах он подкрался к двери. Он хотел спрятаться, запереться, но понимал, что это бесполезно. Он должен был что-то делать. Он должен был защитить… что? Мертвый механизм? Или отцовский последний завет?

Дмитрий тихо, на цыпочках, вышел из спальни и проскользил на лестничную площадку. Оттуда был виден коридор первого этажа. Дверь в библиотеку была распахнута. Внутри, в свете одного фонаря, который несли незнакомцы, копошились три темные фигуры. Они были одеты в черное, их лица были скрыты.

– Быстрее, ищи! – прошептал один из них, его голос был низким и хриплым. – Князь сказал, что он здесь. В ларце.

– Я не могу найти этот чертов ларец, – ответил другой, более высокий. – Здесь одни книги.

– Ищи везде! – рявкнул третий, видимо, главарь. – Нам нужны часы! «Часы князя». Это важнее любых драгоценностей.

Дмитрия обдало холодом. Они искали механизм. Его отец был прав. Опасность была реальной. Он стоял на лестнице, парализованный страхом, и понимал, что через несколько секунд они найдут ларец, и тогда…

Внезапно по всему дому пронесся оглушительный, вибрирующий звук.

БЫЫЫЫЫМ!

Это был такой мощный, низкий гул, что, казалось, задрожали сами стены. Звук похожий на удар колокола, но только в сто раз громче и ближе. Он исходил из вестибюля, с первого этажа.

Незнакомцы в библиотеке замерли, как вкопанные.

– Что это было? – испуганно прошептал один.

– Сигнал! Тревога! – выдохнул главарь. – Нас заметили! Быстрее, прочь отсюда!

Паника охватила их. Они бросили фонарь, который с грохотом упал на пол и погас, и бросились к выходу. Дмитрий слышал их топот по коридору, скрип входной двери, и вот уже тишина. Они исчезли так же внезапно, как и появились.

Весь дом пришел в движение. На лестнице появились заспанные слуги, зажигая свечи. В коридоре загомонили, задавая друг друга вопросы. Дмитрий все еще стоял на площадке, не в силах пошевелиться.

И тут он увидел его. Из-за колонны в вестибюле вышла фигурка Петьки. В руках он держал тяжелую колотушку от большого медного гонга, который висел в холле для сбора прислуги. На лице слуги было выражение вины, но в глазах плясали чертики.

– Что это было, Петька? – крикнул Дмитрий, спускаясь по лестнице.

Петька вздрогнул и обернулся.

– А, барин, вы не спите? – сказал он, пряча колотушку за спину. – Так, мелочь случилась. Мышь. Огромная, как кот. Пробежала по полке с сервизом, я за ней, а она – прямо на гонг. Вот и вышло. Громко, а?

Дмитрий подошел к нему вплотную. Он посмотрел в глаза своему слуге. Он знал, что Петька лжет. Но он знал и то, что эта ложь только что спасла его, и, возможно, спасла механизм.

– Я слышал их голоса, Петька, – тихо сказал Дмитрий. – Они искали «часы князя».

Лицо Петьки мгновенно стало серьезным. Циничная маска спала.

– Я тоже слышал, барин, – так же тихо ответил он. – Когда полз по чердаку, чтобы до гонга добраться. Они прямо под мной прошли. Говорили, что в ларце какая-то штука лежит, которую ваш покойный батюшка от всех прятал. И что за эту штуку хорошо заплатят.

Дмитрий обернулся и посмотрел на темный проем библиотеки. Теперь он понимал все. Это не были обычные воры. Это были наемники, посланные теми, кто знал о существовании механизма. Возможно, теми, кто был причастен к смерти его родителей.

Он снова посмотрел на Петьку. На этого тощего, насмешливого крепостного, который только что проявил больше смелости и сообразительности, чем он, князь Волков. Он не испугался. Он не спрятался. Он нашел способ создать панику и спугнуть врагов.

– Спасибо, Петька, – сказал Дмитрий, и это было первое искреннее, теплое слово, которое он сказал ему за все эти дни.

Петька смутился и почесал затылок.

– Да не за что, барин. Куда ж это годится, чтобы чужие люди по нашему дому ходили и ваше имущество трогали. Тем более такое… ценное. Он покосился на библиотеку, и Дмитрий понял, что Петька догадался о важности содержимого ларца.

В эту ночь Дмитрий Волков окончательно понял, что его наследство – это не только имения и крепостные. Это тайна, за которую уже убили его родителей и которая теперь угрожала ему самому. И он понял, что в этом огромном, враждебном мире у него есть один союзник. Союзник в смешном мундирчике, с остроумным языком и смелым сердцем. И этот союзник был его крепостным.

Глава 5

Следующие два дня прошли в нервном ожидании. Дом на Английской набережной, казалось, превратился в осажденную крепость. Дмитрий не отпускал Петьку от себя, и они вдвоем дежурили по ночах, вооружившись тяжелыми подсвечниками. Ночные гости больше не появлялись, но их визит оставил после себя тяжелый осадок тревоги. Дмитрий понял, что сидеть сложа руки – верная смерть. Ему нужен был союзник. Советчик. Человек, который знал бы об отце больше, чем он сам.

В его памяти всплыл образ профессора истории Степановича, Арсения Павловича. Старый, седовласый, с глазами, которые, казалось, видели не собеседника, а события вековой давности. Он был единственным другом отца, чья дружба не была омрачена светскими расчетами. Они часами могли просиживать в этой самой библиотеке, споря о реформах Петра Великого или о причинах падения Рима. Если кто-то и мог знать что-то о «Сердце Януса», то только он.

– Петька, собирайся, – сказал Дмитрий утром, решившись. – Поедем к профессору Степановичу.

– К книжному червю? – прищурился Петька, чистя сапоги. – Барин, вы уверены? От таких людей, как он, толку мало. Он вам вместо совета про татаро-монгольское иго три часа рассказывать будет, а вы умрете с голоду. Да и что ему сказать-то? «Вот, профессор, у меня тут штуковина непонятная, а ее воры крадут».

– Он был другом моего отца, – твердо ответил Дмитрий. – Это единственный человек, которому я доверяю. И бери ларец. Только осторожно.

Дом профессора располагался на Васильевском острове, в тихом, академическом переулке. Это был совсем другой мир, нежели чем роскошная Английская набережная. Старинное, немного обшарпанное здание, заваленные книгами окна, пахнущий сыростью и старой бумагой подъезд. Дверь им открыл сам Арсений Павлович. Он был в своем обычном поношенном халате, с очками на кончике носа.

– Дима, мой мальчик! – он обнял Дмитрия, и его старческие руки показались ему удивительно крепкими. – Как я сочувствую тебе… Как сочувствую… Заходи, заходи. Не стой на сквозняке.

Его кабинет был точной копией того мира, в котором он жил. Книги везде. На полках, на столе, на полу, под стульями. Стены были увешаны старинными картами и гравюрами. В воздухе висел густой запах пыли, кожаных переплетов и забытой мудрости. Петька, втащив тяжелый ларец, с любопытством огляделся, словно попал в музей.

– Арсений Павлович, я пришел к вам за советом, – начал Дмитрий, не теряя времени. – Дело очень серьезное.

Профессор внимательно посмотрел на него, затем на ларец. Его брови слегка сдвинулись.

– Этот ларец… я помню его.

Дмитрий кивнул Петьке. Тот, поняв команду, открыл ларец. Когда Арсений Павлович увидел Механизм Януса, его лицо изменилось. Удивление сменилось недоумением, затем – узнаванием, и, наконец, чистым, первобытным ужасом. Он отшатнулся назад, словно от него, а не от ларца, исходил холод. Его рука, сжимавшая пенсне, затряслась так, что очки упали на пол.

– Господи… – прошептал он. Он не смотрел на Дмитрия, его взгляд был прикован к механизму. – Оно здесь… Янус… А где… где его Сердце?

Дмитрий замер. Профессор знал. Он все знал.

– Его нет, – ответил он. – Отец спрятал его. Я не знаю где.

Профессор тяжело опустился в свое кресло. Он выглядел так, будто внезапно постарел на десять лет. Его лицо было серым, как пепел.

– Грехи отцов… – пробормотал он, глядя в стену. – Они всегда ложатся на плечи сыновей. Твой отец… он погиб из-за него. Из-за этого… проклятия. Он прятал Сердце, чтобы недостойные не могли использовать механизм. А они искали его, чтобы запустить.

– Кто «они»? – шагнул вперед Дмитрий.

– Те, кто боится будущего, – сказал профессор, и его голос стал тихим и заговорщицким. – Те, кто хочет остановить время, заморозить империю в ее старых грехах. Они думают, что этот механизм даст им власть. Силу предсказывать и управлять. Они не понимают, что это не инструмент. Это зеркало. Оно показывает то, что ты боишься увидеть.

Он замолчал, тяжело дыша. В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь тиканьем старинных часов на каминной полке.

– Арсений Павлович, помогите мне, – умоляюще сказал Дмитрий. – Я не знаю, что делать. Где искать Сердце?

Профессор медленно повернул к нему голову. В его глазах плескалась безысходность.

– Я не могу, Дима. Я слишком стар. И слишком много знаю. Они уже следят за мной. Я чувствую их взгляды. Он сделал паузу, словно собираясь с силами. – Я могу дать тебе только один совет. Не ищи будущее, оно само тебя найдет. Ищи в прошлом. Все ответы скрыты там.

С этими словами он встал и решительно направился к двери.

– Идите, Дмитрий. Идите и заберите это… это чудовище. Чем дольше оно будет в вашем доме, тем больше опасности для вас. Пожалуйста, уходите.

Он был так настойчив, так напуган, что Дмитрий не стал спорить. Они с Петькой поспешно закрыли ларец и вышли из квартиры, оставив старого профессора одного посреди его книг и его ужаса.

На следующий день новость о его смерти обрушилась на Дмитрия как удар. Петька принес утреннюю газету, и на первой странице, мелким шрифтом, была заметка: «Трагический случай. Профессор университета Арсений Павлович Степанович скончался вчера вечером от сердечного приступа. Найден в своем кабинете».

Сердечный приступ. Дмитрий сжал газету в кулаке. Все те же «несчастные случаи». Все та же удобная, аккуратная ложь. Ниточка оборвалась. Единственный человек, который мог ему помочь, был мертв. Он снова был один. Один с мертвым механизмом и живой опасностью.

Он сел в кресло в гостиной, чувствуя, как отчаяние ледяными иглами впивается в душу. Куда идти? К кому бежать? Путь был отрезан.

– Ну что, барин, приуныли? – раздался над ним голос Петьки.

Дмитрий поднял голову. Петька стоял перед ним, держа в руках что-то маленькое и блестящее.

– Умер профессор. Жалко, конечно. Умный был мужик. Только зря вы горюете. Не все еще потеряно.

– Что ты имеешь в виду? – безразлично спросил Дмитрий.

– Вот, – Петька протянул ему визитную карточку, затянутую черной лентой с золотой тиснением. – «Мадам Воронцова просит уделить ей честь своим присутствием на литературном вечере в ее салоне в субботу».

Дмитрий растерянно взял карточку.

– Откуда это у тебя?

– Да так… – Петька почесал затылок и отводя глаза в сторону. – Когда мы вчера от профессора уходили, я заметил, что у него на столе лежит. И подумал – раз он такой ученый, может, к этому вечеру готовился. Я и взял. А раз он теперь… ну, ему она уже не понадобится. Пропадать добру-то!

Дмитрий посмотрел на имя: Зоя Воронцова. Он слышал это имя. В светских кругах о ней шептались. Говорили, что она держит один из самых модных и свободных салонов в Петербурге, куда сходятся и либералы, и заговорщики, и иностранные дипломаты.

«Не ищи будущее, оно само тебя найдешь. Ищи в прошлом».

Слова профессора внезапно обрели смысл. Салон Воронцовой. Место, где пересекаются все нити прошлого настоящего. Место, где можно найти ответы.

Дмитрий поднял глаза на Петьку. В его циничном лице, в его «пропадать добру не надо», он увидел не просто воровство. Он увидел спасательный круг, брошенный ему в море отчаяния.

– Петька, – сказал он, и в его голосе впервые за долгое время появилась стальные нотки. – Ты гений.

Глава 6

Субботний вечер наступил с петербургской пунктуальностью – сырой, пронизывающий, с туманом, который, словно призрачный саван, окутал набережные Фонтанки. Дмитрий, одетый в лучший свой фрак, чувствовал себя не в своей тарелке. Воздух был пропитан тревогой, а визитная карточка в его кармане казалась пропуском не в светский салон, а в логово Левиафана.

– Я вас здесь буду ждать, барин, – сказал Петька, когда карета остановилась у скромного, но ухоженного особняка на Литейном. – Только вы там смотрите. Не увлекайтесь. От таких дам, как эта ваша Воронцова, люди либо к высокой чести приходят, либо в Сибирь. А мне, если честно, и тот, и другой путь не по душе.

– Я буду осторожен, Петька, – пообещал Дмитрий, хотя сам не знал, сможет ли сдержать это обещание.

Он отдал визитку лакею в ливрее и был проведен в небольшую, но изысканно обставленную гостиную. Атмосфера здесь разительно отличалась от чопорных, душных гостиных, где он бывал раньше. Здесь не было ни золотых рам на стенах, ни хрустальных люстр. Вместо этого – мягкий свет масляных ламп, темное красное дерево, старинные гобелены с мифологическими сценами и полки, заставленные книгами, многие из которых были на иностранных языках. В воздухе висел густой, пряный аромат дорогих духов, французского коньяка и табачного дыма.

Гости уже собрались. Это была пестрая, на первый взгляд, несочетаемая толпа. Здесь был молодой профессор с горящими глазами, говоривший о грядущей эмансипации; седой генерал в отставке, с презрением слушавший его; два угловатых студента, споривших о Герцене; и пара темноволосых мужчин с южными чертами лиц, говоривших между собой по-французски с сильным акцентом. Дмитрий понял, что Петька был прав. Это было не просто литературное собрание. Это был узел, где сходились нити всех заговоров и интриг столицы.

Его провели к маленькому столику у окна, где уже сидели двое: пожилой дипломат в иностранном мундире и дама средних лет с усталым, но проницательным лицом. Дмитрий сел, чувствуя себя чужим.

Внезапно гул голосов в комнате стих. Все взгляды обратились к выходящим на небольшое возвышение в конце гостиной.

И тогда он ее увидел.

Она не была красавицей в том классическом, фарфоровом смысле, в котором были красивы девицы из высшего света. У нее было слишком живое, слишком умное лицо. Большие, темные, как спелая вишня, глаза, обрамленные густыми ресницами, смотрели на мир с вызовом и легкой насмешкой. Тонкие, четко очерченные брови, гордая посадка головы и рот, который мог быть и жестоким, и невероятно соблазнительным. Ее черные волосы, без единого украшения, были собраны в сложную прическу, открывая изящную линию шеи. Она была одета в простое, темно-синее бархатное платье, которое сидело на ней так, словно было ее второй кожей.

Это была Зоя Воронцова.

Она не произнесла ни слова приветствия. Она просто молча обвела взглядом комнату, и тишина стала еще гуще. Затем она начала говорить. Ее голос, низкий и обволакивающий, как бархат, заполнил все пространство. Она читала стихи – не Пушкина, не Лермонтова, а кого-то из французов, чье имя Дмитрий не расслышал. Стихи были о страсти, о власти, о тонкой грани между любовью и ненавистью, между жизнью и смертью.

Она не просто читала, она играла. Ее лицо менялось, отражая каждую строчку. Голос то становился шепотом, полным нежности, то прорезался стальной нотой презрения. Она двигалась, делая плавные, полные скрытой музыкальности жесты, и вся комната, все эти циничные дипломаты, отчаявшиеся революционеры и скучающие аристократы, были заворожены, прикованы к ней, как змеи к флейте факира.

Дмитрий забыл дышать. Он никогда не видел ничего подобного. Эта женщина была не просто хозяйкой салона. Она была его душой, его центром. Она очаровывала и пугала одновременно. В ней чувствовалась огромная, сдерживаемая сила, хищная грация и глубокая, глубокая печаль.

Когда она закончила, на несколько секунд повисла тишина, а затем по комнате прокатился вздох восхищения и аплодисменты. Зоя чуть поклонилась, и на ее губах появилась легкая, загадочная улыбка.

– Ну что, князь, нравится вам наша хозяйка? – прошептала его соседка, дама с усталым лицом. – Дочь разорившегося рязанского помещика. Отец ее за карты спустил все, да и сам сгинул где-то. Пришлось девочке самой за себя бороться. И, надо сказать, она в люди вышла.

– Она… необыкновенна, – выдохнул Дмитрий, не в силах оторвать от нее взгляд.

– Необыкновенна – это еще мягко сказано, – вступил в разговор дипломат и перешел на шёпот. – Она невероятно опасна. Здесь можно встретить кого угодно. От студента-террориста до прусского шпиона. Все они влюблены в нее, и все они готовы за ней идти в огонь и в воду. А она использует их всех. Для своих целей. Каких – никто не знает.

Дмитрий слушал их, но уже не вникал в слова. Он видел, как Зоя, пройдясь по комнате, остановилась рядом со столиком, где сидели два темноволосых иностранца. Она наклонилась к ним, и что-то тихо сказала, улыбаясь. Дмитрий видел, как один из них протянул ей под столом конверт, а она, не глядя, спрятала его в складках платья. Все это произошло за несколько секунд, почти незаметно для постороннего глаза. Но Дмитрий видел. И понял, что дипломат был прав. Она была в центре паутины.

В этот момент ее взгляд случайно встретился с его. Их глаза скрестились на одно короткое, бесконечно долгое мгновение. В ее темных зрачках Дмитрий не увидел ни удивления, ни любопытства. Только спокойный, оценивающий взгляд, словно она изучала новую, интересную фигуру на своей шахматной доске. Затем она отвернулась и продолжила свой путь по гостиной, как будто их встречи и не было.

Но для Дмитрия она была. В этом коротком взгляде было больше, чем во всех светских разговорах, которые он вел в своей жизни. Он понял, что профессор Степанович был прав. Ответы были здесь. В прошлом. И эта женщина, эта загадочная и прекрасная хозяйка салона, была ключом к нему.

Когда он выходил из особняка, его голова кружилась. Он снова оказался на сырой, темной улице, но мир уже не казался ему таким серым и безнадежным.

– Ну что, барин, налюбовались? – встретил его Петька, появляясь из тени. – Глядеть-то на такую, конечно, приятно, только от таких любований вельможам карманы чаще опустошают, а головы – трещат.

Дмитрий усмехнулся, впервые за долгое время по-настоящему.

– Ты прав, Петька. Голова действительно трещит. Но, кажется, впервые за последнее время, от полезных мыслей.

Глава 7

Прошла неделя. Неделя, которая для Дмитрия растянулась в вечность. Он жил в состоянии нервного напряжения, ожидая чего-то. Ночные гости больше не появлялись, но их призрак бродил по коридорам дома на Английской набережной. Он снова и снова перечитывал записку отца, разглядывал мертвый механизм и видел перед собой глаза Зои Воронцовой – темные, проницательные, полные тайны.

И вот, как в ответ на его немой зов, утром в дверь постучали. Посыльный в ливрее, который вручил ему новую визитную карточку. На этот раз на ней не было приглашения. Лишь одна фраза, выведенная изящным почерком: «Сегодня вечером. Только для избранных».

Дмитрий понял. Это был следующий шаг. Испытание.

– Барин, это ловушка, – решительно заявил Петька, когда Дмитрий рассказал ему об этом. – Я таких историй в народном театре видел. Заманивают неопытного юношу в темную комнату, а там… – он сделал многозначительное лицо, – либо разбойники, либо дама с ножом. И то, и другое для вас одинаково вредно.

– На этот раз я поеду один, Петька, – ответил Дмитрий, надевая фрак. – Оставайся дома. И запри дверь.

Он ехал в той же карете, но чувствовал себя совершенно иначе. Неделю назад он был жертвой обстоятельств, потерявшимся в горе. Сегодня он был охотником, идущим на разведку. Он не знал правил этой игры, но он был готов учиться.

Салон Воронцовой на этот раз встретил его по-другому. Гостей было меньше, человек двадцать, но атмосфера была гуще, более напряженной. Воздух, казалось, вибрировал от невысказанных ожиданий. Не было ни книг, ни споров о политике. Пол в центре гостиной был свободен, а по стенам, в тени, стояли низкие диваны и кресла. В углу музыкант, похожий на цыгана, перебирал струны виолончели, извлекая из них меланхоличные, восточные мотивы.

Дмитрий заметил, что почти все мужчины здесь были те же, что и в прошлый раз. Дипломаты, военные, богатые купцы. Все они смотрели в центр комнаты, где стояла Зоя.

На ней было платье цвета ночного неба, из черного шелка и тончайших золотых нитей, которое обвивало ее тело, оставляя открытыми плечи и спину. Но это было не самое поразительное. В ее руках, извиваясь, лежали две змеи. Одна – темная, почти черная, с переливающейся чешуей. Другая – светлая, песочного цвета. Они не были привязаны, не были оглушены. Они были живыми, спокойными, и их мудрые, немигающие глаза смотрели на мир с таким же безразличием, как и сама хозяйка.

Музыка сменилась. Стала ритмичной, гипнотической, словно удары сердца в темноте.

И Зоя начала танец.

Это был не танец, который Дмитрий видел на балах. Это был ритуал. Древний, первобытный и опасный. Ее тело двигалось с плавностью, которой не могла научить ни одна танцовщица. Это была грация хищницы. Змеи скользили по ее рукам, по ее телу, обвивались вокруг ее шеи, и она не боялась их. Она командовала ими. Они были продолжением ее воли, ее мысли.

Она смотрела не на гостей, а сквозь них. Ее взгляд был устремлен в какую-то иную точку, и в этом была ее сила. Она танцевала не для них, а для себя, для своих богов, для своих демонов. Мужчины в комнате замерли, завороженные. Они не дышали. В их глазах было смешанное чувство страха, желания и абсолютного подчинения. Она была жрицей в храме, где они были лишь прихожанами.

Дмитрий тоже был заворожен, но он видел не только эротику танца. Он видел в нем символ. Символ власти, опасности, игры со смертью. Змеи могли ужалить ее в любой момент, но они не делали этого. Потому что она была их хозяйкой. Так же, как она была хозяйкой всех этих мужчин, держа их в своих руках, как змей.

Танец закончился так же внезапно, как и начался. Последний аккорд виолончели замер в тишине. Зоя стояла в центре комнаты, тяжело дыша, и две змеи лениво обвивали ее запястья. Аплодисментов не было. Все еще были под властью заклинания.

Тогда Зоя медленно подошла к одному из слуг, который поднес ей специальный ящик, и осторожно положила в него змей. Когда она выпрямилась, ее взгляд снова стал обычным – холодным и оценивающим. Она была снова хозяйкой салона, а не жрицей.

Дмитрий понял, что это его шанс. Он оттолкнулся от стены и, пересекая комнату, подошел к ней. Гости расступались, давая ему дорогу, и он чувствовал на себе их удивленные и завистливые взгляды.

– Князь Волков, – сказала она, когда он подошел. В ее голосе не было ни удивления, ни радости. Только констатация факта. – Вы осмелились.

– Ваше приглашение было слишком интригующим, чтобы отказаться, мадам, – ответил он, стараясь, чтобы его голос не дрожал.

– Интрига – это единственный язык, на котором говорят в этом городе, князь, – она чуть улыбнулась, и в этой улыбке было что-то хищное. – Вы пришли задавать вопросы?

– Я пришел искать ответы, – поправил он.

– Ах, да. Ответы… – она провела рукой по своему бархатному платью. – Самые опасные вещи в мире. Они убивают быстрее, чем яд. О чем вы хотите спросить меня? О моих змеях? Или о том, почему бедный профессор Степанович так внезапно решился покинуть этот бренный мир?

Дмитрий почувствовал, как по спине пробежал холодок. Она знала. Она все знала.

– Мой отец… – начал он.

– Ваш отец, – перебила она, и в ее голосе появились стальные нотки, – был не просто барином, который любил читать книги и рассуждать о старине. Он был человеком, который верил, что Россия может стать лучше. И за эту веру его убили.

Она сказала это так прямо, так безжалостно, что у Дмитрия перехватило дыхание. Все его подозрения, все страхи обрели форму, обрели слова.

– Вы… вы знаете, кто это сделал? – прошептал он.

Она посмотрела на него долгим, изучающим взглядом.

– Я знаю, что это были те, кто боится будущего, князь. Те, кто предпочитает тьму свету. Они очень могущественны. И они ищут то, что оставил вам ваш отец. Ящик с часами, не так ли?

Дмитрий молча кивнул. Он чувствовал себя совершенно безоружным перед этой женщиной. Она читала его мысли, как открытую книгу.

– Они не получат его, – твердо сказал он.

– О, это еще не факт, – усмехнулась она. – Вы – молодой, неопытный человек. А они – хищники. И они уже чуют вашу кровь. Она подошла к нему вплотную, так близко, что он почувствовал запах ее духов – запах озона после грозы и экзотических цветов. – Я могу помочь вам, князь. Но моя помощь имеет свою цену.

– Какую цену? – спросил он, глядя в ее темные глаза.

Она не ответила. Вместо этого она подняла руку и легонько коснулась его щеки кончиками пальцев. Ее прикосновение было холодным, как у змеи, и обжигающим одновременно.

– Цену вы узнаете, когда будете готовы ее заплатить, – прошептала она. – А сейчас уходите. Вы привлекли слишком много внимания.

Она отвернулась и пошла к другим гостям, оставив его одного посреди комнаты. Дмитрий стоял, чувствуя на себе десятки взглядов. Он пришел сюда за ответами, а ушел с еще большим количеством вопросов. И с главным из них: кто была эта женщина и какую игру она вела?

Глава 8

На следующий день, когда Дмитрий уже начал думать, что вчерашний вечер был лишь наваждением, Петька принес ему маленький, сложенный втрое листок бумаги.

– Девка-то принесла, – сказал он, кивнув на дверь. – Из салона вашей Воронцовой. Говорит, лично в руки. Я ее, конечно, обыскал, да только она, видать, ничего лишнего при себе не имела. Уж больно скромная была.

Дмитрий развернул записку. В ней было всего несколько слов, написанных тем же изящным, уверенным почерком: «Если хотите узнать правила игры, придите сегодня в полночь. Один. Золотой Фазан».

На обороте был нарисован маленький фазан.

– Золотой Фазан… это дорогой ресторан на Невском, – сказал Дмитрий, больше для себя, чем для Петьки. – Там обедают послы и министры.

– Ну вот, – развел руками Петька. – Теперь все ясно. Заманивают в публичное место, чтобы при всех над вами издеваться. Я бы на вашем месте, барин, дома сидел. Да чай с баранками пил. Спокойнее как-то.

– Я должен пойти, Петька, – решительно сказал Дмитрий. – Это проверка. Я чувствую.

В одиннадцать часов вечера карета Дмитрия остановилась у ярко освещенного входа ресторана «Золотой Фазан». Он вошел один, оставив извозчика ждать. Метрдотель, маленький, лысый человек с усами, словно ждал его. Он низко поклонился и, ни слова не говоря, повел Дмитрия через шумный зал, полный голосов, звона бокалов и музыки, в узкий коридор, а затем в маленькую, полутемную комнату.

Комната была обставлена с безупречным, но вызывающим вкусом. На полу лежал толстый персидский ковер, в углу тлел камин, а единственное окно было завешено тяжелым бархатными шторами. Посреди комнаты стоял маленький столик, накрытый белой скатертью, на котором стояли два бокала и бутылка шампанского. А у камина, прислонившись к мраморной полке, стояла она.

Зоя была одета в простое, но невероятно элегантное платье цвета слоновой кости. Ее волосы были распущены и темной волной падали на плечи. Она выглядела не как хозяйка салона или роковая соблазнительница, а просто как красивая женщина. И это было еще более обезоруживающе.

– Вы пришли, – сказала она, когда он вошел. Это был не вопрос, а констатация.

– Вы не оставили мне выбора, мадам Воронцова.

– О, выбор всегда есть, князь, – она подошла к столу и налила шампанского в два бокала. – Просто у каждого выбора есть своя цена. Вы пьете?

– Не отказался бы.

Она протянула ему бокал. Их пальцы на мгновение коснулись. Ее кожа была прохладной.

– Вы хотите узнать о своем отце, – начала она, не сводя с него взгляда. – Но вы не знаете, с чего начать. Вы ищете врага, но не видите его, потому что смотрите не туда. Вы ищете злодея из романа, а перед вами обычные люди. Сенаторы, генералы, промышленники. Они сидят за этим столом, – она кивнула в сторону зала, – пьют вино, обсуждают погоду и цену на пшеницу, а за спиной у них – тени. Тени их дел, их страхов, их амбиций. Вы должны научиться видеть не людей, а их тени.

Она подошла к двери и что-то тихо сказала музыканту в зале. Через мгновение в их комнату донеслась музыка. Не вальс, не полонез. Это было страстное, ритмичное, почти дьявольское звучание скрипки. Танго.

– Танцуйте со мной, князь, – протянула она ему руку.

Это был не вопрос. Это был приказ. Дмитрий взял ее руку. Она притянула его к себе, и его другая рука легла ей на талию. Он почувствовал, как под тонкой тканью платья напряглись ее мышцы. Она была сильной.

– Следите за моими ногами, – прошептала она. – Не думайте. Просто чувствуйте.

Они начали танцевать. Это был не тот танец, которому его учили в юности. Это была борьба. Притяжение и отталкивание. Она вела, а он следовал, теряя равновесие и снова находя его в ее движениях. Их тела были так близки, что он чувствовал ее дыхание, ее запах. Она смотрела ему прямо в глаза, и в ее взгляде плескался вызов. Это была игра. Опасная, волнующая, эротическая. Каждый шаг, каждый поворот был вопросом и ответом, ударом и парированием.

Музыка становилась все быстрее, все страстнее. Мир за пределами этой комнаты перестал существовать. Были только они двое, полумрак, музыка и этот опасный танец. В какой-то момент он сделал шаг не туда, и они потеряли равновесие. Он прижал ее к стене, чтобы она не упала, и их лица оказались в нескольких дюймах друг от друга.

Он не выдержал. Он наклонился и поцеловал ее.

Это был не нежный, не робкий поцелуй. Это был голодный, отчаянный поцелуй, в котором смешались страх, желание и горе. Он целовал ее, как утопающий хватается за соломинку. Она ответила ему с той же страстью, ее руки обвили его шею, и на мгновение ему показалось, что он нашел то, чего так долго искал – убежище, понимание.

И так же внезапно, как началось, все закончилось.

Она оттолкнула его. Не грубо, но решительно. Ее лицо снова стало холодным и бесстрастным, словно и не было этого поцелуя.

– Вот теперь вы начинаете понимать, – сказала она, поправляя свое платье. – Желание – это тоже оружие. Самое опасное из всех, потому что оно отключает разум.

Она отошла к столу и взяла со стола небольшую визитную карточку.

– Вам вручили приглашение на бал к графу Чернышёву, – сказала она, протягивая ему карточку. – Завтра. Он очень влиятельный человек. Друг вашего отца. Он предлагает вам свою дружбу и покровительство. Это легкий путь. Путь света, денег и безопасности. Принесите ему эту карточку, и он примет вас с распростертыми объятиями.

Дмитрий взял карточку. На ней был выгравирован герб Чернышёва. Это был именно тот путь, о котором мечтал бы любой в его возрасте. Светская карьера, покровительство могущественного вельможи.

– А второй путь? – спросил он.

Зоя подошла к нему вплотную. Ее глаза горели в полумраке.