Хранитель Моста влюбленных

Хранитель

Накрапывал холодный дождь. Серое небо, серые лужи, серые плащи. Серые и сырые. Сырые, сырые, сырые. Мельтешат, суетятся, прячутся под зонтики. А в башмаках хлюпает. Хлюп-хлюп, хлюп-хлюп, хлюп-хлюп.

Кругом серо и сыро. Тьфу! Лету конец, тоскливо подумал Хранитель моста. Осень уже рядом. Наступает, давит, витает в воздухе. Он от нее и так и сяк. А она все равно витает. Вот дрянь!

Осень – это дрянь. И оводы – дрянь: никакого спасу в начале лета. Оводы и осень. Осень и оводы. Оводоосень. Осенеовод. Жужжит осень. Ох, как жужжит осень!

И на мосту жужжат. Все жужжат, жужжат двое. Никакой жизни. И дождь им нипочем. Жужжат, ругаются. Жилы рвут. Они жужжат, а зудит у него. Свербит. Скребет.

Скорей бы зима, вздохнул Хранитель. Мороз, снег скрипит, изо рта пар. Ходят редко – силы берегут. Тепло берегут. Зимой так оно – инстинкты. Куда от них. Одному зимой трудно выживать. Страшно. Ох, как страшно им.

А ему хорошо. Иной день – никого. А то и целую неделю. Или забегут – рта не откроют. В воротники прячутся. В шарфы кутаются. Из-под капюшонов – зырк-зырк. Позыркают и дальше.

Зимой он жиреет. Темные круги под глазами исчезают. Морщины разглаживаются. Силы копятся. Зимой живет как раньше – вольготно.

Любит он зиму. Ох, как любит. Темно. Снег кругом. Кружится, метет, вьюжит. Дороги завалены. Сугробы. И в ушах – скрип-скрип, скрип-скрип, скрип-скрип. Баюкает.

И они зимой друг за друга хватаются. Цепляются. Крепко держат. Держатся. Локоть подставляют. Варежка к варежке. Под руку.

Скорей бы, скорей бы зима. Тошно как. Осенью всегда тошно. Сил уже нет мирить их. Кончаются силы. Кончаются. Все на них извел, проворчал Хранитель. И перевернулся на бок. В темноте сверкнули два разноцветных глаза – синий и зеленый.

Показалось, вздрогнула ковыляющая мимо бабка. Но на всякий случай глянула на Вознесенско-Георгиевский храм на берегу реки и перекрестилась. И обернулась туда, где привидилось. Никого.

Сдаю, ох, сдаю, пробубнил под нос Хранитель Моста влюбленных.

Глава, в которой Бубнила рассказывает об истории моста, рухнувшего из-за бабки

Опять тащится и народ тащит, недовольно подумал Хранитель, услышав знакомый звук каблуков, теряющийся в топоте взрослых и детей. Он узнавал его от Площади Борцов Революции – идет плавно, цокает размеренно. И говорит так же – бу-бу-бу, бу-бу-бу. Он ее так и прозвал – Бубнила.

– Впереди еще одна из достопримечательностей Тюмени – Мост влюбленных, – услышал он знакомый звонкий женский голос. – Пешеходный вантовый мост был построен после трагедии, которая произошла в 1982 году…

Высокая стройная экскурсовод с черными гладкими волосами до плеч, одетая в красный лаковый плащ, вела за собой группу туристов. Светловолосый мальчишка лет пяти в зеленых резиновых сапогах с изображением крокодильчика запрыгал возле матери, уткнувшейся в телефон.

– Любленных, любленных? А кто такие любленные? А почему мост любленных?

Мать, не отрывая взгляда от экрана, зашипела и дернула сына за рукав. Бубнила строго глянула на нее, а мальчишке улыбнулась и по слогам произнесла:

– Влю-бле-нных. Тех, кто влюбился. Как твоя маму в папу, а папа в маму.

– И я в Катьку, – со знанием дела поддакнул мальчуган.

В толпе засмеялись. А Хранитель закатил глаза. Дурь, какая дурь. Влюбляются они. Они влюбляются, а расхлебывать ему. Бестолочи. Какие все бестолочи. И этот – в сапожонках – от горшка два вершка, и туда же, Леший дери его душу. А Бубнила только масла в огонь подливает. Она уже как-то вещала тут: любовь соединяет, любовь соединяет. Тьфу! Тоже мне любовь. Мосты соединяют! И баста!

– А что за трагедия-то? – задали вопрос из толпы.

– Чуть поодаль находился автомобильный деревянный мост. Центральный пролет сорвался с опор и плашмя обрушился в Туру. В это время на нем находились мотоциклист, несколько дворников и маршрутный автобус. Мотоциклист погиб, а водителю маршрутки удалось удержать ее на пролете и спасти пассажиров, – рассказала экскурсовод.

Полная женщина в синей толстовке закивала:

– Да-да, я читала – ему квартиру дали и золотые часы. А он молодой был – вот повезло!

Во дура, сплюнул Хранитель. Русалка рассказывала, бабка с внучкой чуть не выпали, а он им орет – за бревна держитесь. Хватайтесь! Поседел парень за день. А она – квартира, часы. Поть на них!

– Гелой! – со знанием дела произнес мальчуган в сапогах.

Бубнила одобрительно кивнула:

– Конечно, герой, спас несколько жизней.

Хранитель презрительно фыркнул. Хотел про себя, а получилось вслух. Туристы стали озираться. Но, никого не увидев, списали это на пробегающую мимо кудлатую собачонку. Жабры тряслись, и Хранитель задержал дыхание.

Да если бы не Кикимора, потонула бы ваша маршрутка. На плечах держала пролет, чтобы не шатало. До тех пор, пока катер со спасателями не подоспел. У нее шрам на ключице до сих пор. Потому и космами все завешивает.

Ей до людей дела нет – пошли бы ко дну, так корм рыбам. Только она с бабкой его, Бродницей, дружит. А мост ведь из-за бабки и рухнул. И коли б кто погиб – за такое сразу в ссылку. Ну, а то, что один помер, Кикимора в суматохе не увидала, вот и надрывала пупок. Из-за подружайки – чтобы та в немилость не впала. Да итог один. Бабка все равно теперь опальная. И это все влюбленности виноваты. А им тут еще мосты посвящают!

Хранитель не удержался и снова фыркнул. Но туристическая группа была увлечена рассказом Бубнилы. Обернулся только мальчишка. И уставился ровно в то место, где развалился у перил Хранитель.

Зыркай, зыркай, подумал он. Но тому быстро надоело рассматривать пустоту, и он, отвернувшись, начал дергать за рукав отца.

– Нынешнее название мост, который раньше именовался Пешеходным, получил в 2003 году, после того как здесь прошел конкурс на самый долгий поцелуй, – доносился до ушей Хранителя размеренный голос Бубнилы.

Он прикрыл глаза. Сколько можно, сколько можно. Бу-бу-бу, бу-бу-бу. Каждый день. Одно и то же. Как только патлатому ее не надоело. Она же и дома поди так же бубнит. Он работает, а она – бу-бу-бу. Он ест, а она – бу-бу-бу.

– На том берегу вы видите Вознесенско-Георгиевскую церковь, построенную на средства прихожан в 1789 году. После Октябрьской революции в здании размещался клуб кожевников и химиков, – доносилось до Хранителя сквозь дремоту, – затем общежитие шоферов и комбайнеров. Тобольско-Тюменской епархии оно было передано в 1996 году. Слева от нас – Никольский мост. Река Тюменка, которая брала начало в болотах и когда-то была очень рыбной, здесь впадала в Туру. На этом месте и была основана Тюмень. Как я говорила раньше – в 1586 году.

Хранитель запыхтел и перевернулся на другой бок, а Бубнила продолжила:

– А вы знаете, какое название хотели дать Никольскому мосту?

Туристы молчали. Где им, недовольно подумал Хранитель. Вот ты, дурында, зачем их каждый раз спрашиваешь? Да не знают они. Бубни давай.

Бабка рассказывала, что овраг был такой крутой, что первый мост бедовый вышел. Навьючат лошадь, а она наверх ни-ни – никак не заберется. Кучер и так и сяк, а она ни в какую. Он вокруг бегает, то хлещет, то уговаривает, а та столбом встанет. Животина хоть, да ведь не дура – жилы ради купчишек рвать. Вот бабка и развлекалась. Сядут с Кикиморой на берегу, хихикают и по рукам бьют, сдюжит кобыла или нет. Кто проиграет, кучера целует.

А щека-то у него к тому времени, ой, потнявая, рассказывала бабка, широко улыбаясь во весь беззубый рот. Шо жабу цаловать, шо его, да жабу куда гоже – гладкая, а не щетнявая. Но я то шо – я то чаще ухадывала. А потом скумекала и ховорю – Кикимошка, ты поди в кучеров втюрилась. Так ты бы видал, Хранечка, шо за чудеса вышли: токо предо мной раскрасавицей сидела – зеленущая-зеленущая, как озерная лягушонка: шо космы, шо рожа. И враз – как рак вареный! У, какая страхолюдина! Ой, хохотала я, как хохотала, а ты знаешь – хохотать я охоча. Ну, да пусть кучеров цалует, коли любы, жалко шо ли мне. Так всех, Хранечка, она перецаловала, всех! Даже Федьку хромого с оспинами. И, подмигнув, добавляла – мостом своим, внуча, клянусь!

– В начале этого века, – нарушив тишину, сдалась Бубнила, – его предлагали назвать в честь Робинзона Крузо.

– Это почему? – возмутился стоявший в сторонке толстяк в распахнутом сером пальто. – Где Крузо, а где Тюмень! Все бы иностранщину приплести!

Туристы захихикали и одобрительно закивали. Вот неучи, недовольно буркнул Хранитель. Ладно есть кому просветить – эта хоть знает, глянул он на Бубнилу. Та дождалась, когда смолкнут смешки, и невозмутимо продолжила:

– Связь есть. В начале восемнадцатого века была опубликована книга – продолжение приключений Робинзона Крузо. В ней говорилось, что герой отправился в путешествие и посетил Тобольск. В произведении указано, что караван пошел в обход Тюмени, но некоторые краеведы считают, что это было невозможно. Путь бы обязательно пролегал здесь, над Тюменкой. И кстати, – Бубнила подняла вверх указательный палец, – Даниэль Дефо, купец, журналист, занимавший должность в секретной службе королевы Великобритании, вполне мог побывать в Тюмени.

– Да ну, – усомнился кто-то из толпы.

– Это только версия, – согласилась Бубнила, – подтверждений которой нет. Но краеведы указывают на тот факт, что Дефо описывал в приключенческой истории такие детали, которые не могли бы быть ему известны без посещения нашего города.

Подтверждений у них нет, вздохнул Хранитель. А у Болотника, бабкиного ухажера, есть. Тут тогда такая топь была – Болотнику раздолье. Любил путешественников заманить да попугать. И Дефо этого помнит. Да что помнит – он у него парик спер. Занятный, говорит. Чужестранец так верещал, когда Болотник его по щиколотки затянул. Да повезло бедолаге – вытянули, но белые лохмы в трясину канули. Болотник их на Ивана Купала нацеплял – щеголял, да то когда было – три века минуло.

– Так почему он Никольский? – не унимался толстяк.

– Провели конкурс, – пояснила экскурсовод. – Был предложен и вариант в честь литературного героя. Но выбрали название Никольский – в честь Крестовоздвиженской церкви, точнее ее придела во имя святителя Николая Чудотворца. Зеленые купола этого храма вы можете увидеть слева от Никольского моста.

Все повернули головы в указанном направлении.

– Его история тоже очень интересна, – слышал Хранитель уже сквозь сон. – Он строился на протяжении семнадцати лет, работы были завершены в 1791 году. У храма есть несколько названий, некоторые из них, возможно, вы слышали. Например, Николы Угодника или…

Хранитель выдал залп храпа.

– Гром, – заметила невысокая женщина, кутаясь в коричневое пончо с большой желтой пуговицей.

Вся группа синхронно глянула на затянутое тучами небо.

– Не переживайте, мы уже заканчиваем, – поспешила успокоить туристов экскурсовод. – Давайте вернемся на площадь, и по дороге я расскажу вам о создании тюменской набережной, протяженность которой составляет четыре километра.

Хранитель распахнул глаза. Балда! Три километра девятьсот девяносто три метра. Никакой точности. Могла бы и знать. Ох уж это молодое поколение.

– А ну, пшел! – прикрикнул он на жирного голубя.

Все перила загажены. Вот дерьмо!

Глава о рыжей девице, которая вовсе не девица, и о четырех изваяниях, топивших в фонтане писающего паренька

Рыжая девица с длинными вьющимися волосами, стуча каблуками, неслась по улице Ленина. Зеленое пальто с золотыми эполетами и воротником-стойкой, идеально сидящее на стройной фигуре, было застегнуто на большие пуговицы. Прохожие оборачивались вслед. Мужчины – с восхищением и цокая языками, женщины – завистливо, делая вид, что их интересует пейзаж за спиной.

Девица по старой привычке называла первую в городе улицу, появившуюся в царское время и берущую начало у Моста влюбленных, Спасской. Прошло больше века, а привычка осталась. Хотя что век – он как лопоухий заяц: глазом не успеешь моргнуть, как проглотила. Новое название девица не признавала и во всех отчетах о произошедшем за день указывала старое. Исправления вышестоящего начальства упорно игнорировала: что эти названия – меняются с той же периодичностью, как окрас после линьки.

Улица была хлопотной. Оно и понятно – шла через исторический центр. За подопечными глаз да глаз, и все равно толку нет – что ни день, то столько протоколов выписываешь, что порой на два тома хватает.

Свернув к Цветному бульвару и не обращая внимания на веселую ребятню, снующую туда-сюда между аттракционами, она стремительно приблизилась к фонтану «Времена года». Под шатром из металла и цветного витража были установлены четыре фигуры женщин.

Девица заметила, что одна из дам, увидев ее, едва заметно пошевелила губами. И все четверо приосанились. Рыжая поглядела по сторонам: детвора бегает, родители внимательно следят – за тем, что происходит в телефонах.

– Лаааадно, – протянула себе под нос рыжая, убедившись, что никто не обращает на них внимания.

Делая вид, что прогуливается, девица стала кругом обходить фонтан. Женщины не моргая сосредоточенно смотрели перед собой.

– Ни одна зараза даже мускулом не пошевелит? – ехидно поинтересовалась у них девица.

Изваяния, как и подобает, не шевелились. Как подобает приличным изваяниям, сделала для себя ремарку рыжая.

– Ай да умницы, ай да молодцы! – бархатным голосом похвалила их девица.

От ее цепкого взгляда не укрылось, что Весна судорожно сглотнула.

– Отставить! – прошипела рыжая.

Она, прищурившись, забарабанила пальцами в длинных коричневых перчатках из тончайшей кожи по бортику.

– Кто вчера вечером парнишку с головой в воду окунал! – не выдержала рыжая.

Молодые женщины продолжали не замечать ее и молча смотрели перед собой.

– Я вам, заразы такие, воду перекрою!

Зима тревожно перевела на нее взгляд, а Лето не выдержала и звонким голоском попыталась оправдаться:

– Он в фонтан пописать хотел!

– Что же нам – терпеть? – поддержала ее Весна.

А Осень гордо пояснила:

– Мы не «Писающий мальчик»!

Девица облокотилась на гранитный бортик и, улыбнувшись мимо проходящему старичку с внучкой, которая ела мороженое, прошептала:

– Он деру дал со спущенными штанами! Видео теперь во всех городских пабликах!

– А мы что, – беспечно пожала плечами Лето. – Мы штаны с него не снимали, он сам.

– Нам без зассанцев забот хватает, – объяснила Зима. – Монетки замучились вынимать.

Девица резко выпрямилась и, ощерившись, погрозила:

– Последнее предупреждение!

Не прощаясь с собеседницами, она стремительно направилась в сторону, игнорируя смех за спиной. У Весны он журчал подобно ручейку, Лето звенела колокольчиком, а смех Осени с легкой хрипотцой шуршал, как опавшая листва. И только Зима как зрелая дама, опасаясь новых морщин и боясь задействовать мимику, выдавала – хо-хо-хо.

Рыжая дошагала до Площади Согласия и Единства и остановилась возле памятника «Полюбите собаку», на установку которого средства собирали сами горожане. Она обошла вокруг взъерошенной дворняги, которая словно стерегла рядом стоящую миску с отверстием для денег.

Девица наклонилась, чтобы опустить монетку, и прошептала сидящей собачонке с поднятой передней лапой:

– Жулька, пожертвования кому полагаются, а?

И сама же ответила:

– Бездомным животным!

Рыжая щелкнула собаку по носу, и та скосила на нее глаза.

– А ты что с ними сделала?

И сама же ответила:

– На сосиски перевела!

Жулька еле слышно тявкнула и возмутилась:

– Я сосиски бездомным и раздала!

– Только сама сначала их и купила! Ладно продавец пьяный был: ему что псина, что другая образина!

– Сама такая! – огрызнулась дворняга. – Попадись мне, рыжая, ночью – без хвоста останешься!

Девица фыркнула и медленно провела рукой по спине собаки против шерсти. Жулька оскалилась, но сдержалась, оставшись на месте. А рыжая, усмехнувшись, поспешила на улицу Республики. Проходя мимо Главпочтамта, она машинально поправила лямку сумки у бронзовой почтальонши. Та дождалась, когда девица отойдет на пару метров, и вернула ее на место.

Перейдя дорогу, рыжая приблизилась к зданию областного правительства, утопающему в кустах роскошных гортензий. Она глянула на золотые часы на тонком запястье, затем на заходящее солнце. И стала прогуливаться по аллеям, то и дело задирая голову к небу. И едва солнце зашло, тут же обратилась лисой и побежала к зданию. Она юркнула в маленькую нору под стеной и понеслась по темным коридорам.

Глава, в которой появляется Мила – не будь ее, не произошла бы эта история

Мила расчесывала волосы, стоя возле зеркала. Она слегка припудрилась, нанесла блеск на губы и улыбнулась отражению. Так ее учила бабушка – обязательно улыбаться самой себе, подмечать красивое и хвалить. Ты ж у меня красавица, спрашивала она, обнимая внучку. Класавица, отвечала пятилетняя Мила. Вот и напоминай себе об этом каждый раз, как в зеркало глянешь, не жалей доброго слова, наставляла бабушка. Ее уже не было, но Мила продолжала следовать совету.

– Красавица, – улыбнулась она отражению.

Сегодня ей предстояла экскурсия по паркам и скверам Тюмени. Она традиционно начиналась на Исторической площади – в начале улиц Ленина и Республики, в месте, где отряд казаков возвел деревянную крепость. Далее шла очередь Площади Борцов Революции, ранее носившей название Александровской – в честь цесаревича Александра, который был в Тюмени проездом. Обязательно посещали Сквер сибирских кошек – постаменты с позолоченными изваяниями животных вызывали радость и восторг не только у детей, но и у взрослых, которые с удовольствием фотографировались с котятами и терли им носы, веря, что это поможет исполнению загаданного желания.

Далее следовали набережная – единственная четырехъярусная в России, Цветной бульвар, но самым любимым местом маршрута у Милы был Загородный сад. Это было связано не только с его богатой историей, а с особой аурой, которую она в нем ощущала. Мила легко могла представить, как здесь проходили роскошные балы, играл оркестр и дамы в изящных нарядах вальсировали с кавалерами.

Гуляя по аллеям, она словно погружалась в эпоху этого времени. Ей самой хотелось вращаться в танце, и иногда, когда никого поблизости не было, она с удовольствием себе это позволяла.

У нее даже возникало чувство, что невидимая рука ведет за собой, направляет, кружит. Мила делала реверансы и протягивала незримому ухажеру ручку для поцелуя и так входила в образ, что ощущала на коже теплое прикосновение губ.

– Какой чудесный парк! – восхищенно говорила она мужу после каждого его посещения.

Но Вадим только пожимал плечами.

– Парк как парк, – не разделял он ее восторга. – Есть у нас и побольше, и посимпатичнее.

– Вадька, – не соглашалась с ним Мила, – все дело в атмосфере! Надо закрыть глаза, вдохнуть и почувствовать ее.

Тот обещал дышать и чувствовать и иногда приезжал в него погулять вместе с Милой. Но так и не понял, чем сад ее покорил.

Глава про Бродника, который шлепнул по заду даму и соврал чугунной Машеньке, что она легкая, как перышко

Аллеи Загородного сада, возвышающегося над Профсоюзным мостом, усыпало желтой листвой. Но из-за сильного ветра гуляющих почти не было. Бродила только одна парочка.

– А-а-а! – завопила, подпрыгнув, светловолосая кудрявая толстушка в плаще до колена и ботиночках на невысоком каблуке.

Красная помада, румяна, глазищи. Ух, какие голубые глазищи! Хороша прелестница, страсть как хороша, подумал Бродник и даже цокнул языком от удовольствия, созерцая колышущийся перед ним упитанный зад. И снова от души по нему шлепнул.

– Николай! – деланно возмущенным голосом вскрикнула новоявленная муза, обращаясь к лысому коротышке, идущему рядом.

– Да, Олечка, – поспешил ответить ухажер.

И, отвернувшись вправо, звучно высморкался в платок.

– Какой проказник! – игриво покосилась на него блондинка, поправляя прядь волос и взяв мужичка под локоть.

– А что я? Я ничего, – проблеял он, для верности вытерев под носом тыльной стороной ладони.

Но хорошего настроения его спутницы было уже не испортить. Она захлопала накрашенными ресницами, зазывно поглядывая на коротышку и явно ожидая продолжения.

С-с-с… – начал было думать Бродник, но вспомнил, что дал обещание бабусе не материться. С-с-самка собаки! Мямля! Вафля какая-то! Что за мужики пошли – ни ущипнуть, ни по заднице даму шлепнуть. То ли времена были. Какие в этом саду танцы устраивали! Что ни па, то щипок за филейную часть. Кавалеры не менжевались – лапали, лапали. А коли они лапают, так и Бродник невзначай. Где за бочок, где за титечку. А сейчас – с-с-с…! С-с-скукота. С-с-смертная!

Раньше что – его когда назначили, мосточек в саду подвесной был. Так – шаляй-валяй. Милое дело было его расшатать, когда дамочки идут. То тут подол колыхнет, ножку оголит, то там. А они визжат так уморно, за перила хватаются. И бледненькие – какие хорошенькие! Ай, какие хорошенькие! С каждой бы станцевал! Каждой бы ручку облобызал! По локоток, а то и по плечико.

За таким мосточком следить – любо-дорого. Музыка играет, а ты пляши, подпевай. Лепота! А потом парку каюк пришел. Сиди как бирюк. Тоска зеленая – ни танцев, ни дамочек. Из развлечений только шпану гонять.

Бродник глянул на блондинку с лысым. Те направлялись к выходу. Он звонко ударил себя по ляжкам и покружился, напевая под нос романс. Пританцовывая, колыхнул жирными блоками и шутливо поклонился чугунной Машеньке. А затем смачно поцеловал ее в щеку. Та осторожно повертела головкой и, убедившись, что никого нет, выдала:

– Ой, дядя Бродя, опять шалите! А мне из-за вас нагоняй дадут!

– Не боись, Машутка, – подмигнул Бродник, – кто трусит, тот скучно живет.

– Вы мне в прошлый раз так же говорили, а что вышло!

– Худо вышло, – признал Бродник, – в лесу тебя нашли. Быстрее драпать надо было, а не васильки-ромашки по лужайкам нюхать.

– Т-с-с-с, – прошептала чугунная девочка и кивнула в сторону автобуса, из которого вышла группа людей и направилась ко входу в парк.

Машенька быстрым жестом поправила шляпку, одернула подол и замерла. Бродник чмокнул ее в другую щеку и, потирая передние лапы, радостно произнес:

– Ух, повеселимся! Давно нашей красавицы не было!

По центральной аллее шагала группа туристов. Впереди в красном лаковом плаще – его любимица из числа экскурсоводов, Одри. Ну, или как там ее – неважно. Для него она была Одричкой Хепберн. Видал он такую актрису в забытом на скамейке журнале. Глянул и ахнул – богиня! Точеная фигурка, носик как у мышки, черная челка, и наряды, какие наряды – в таких кружить до рассвета!

Бродник страницы из журнала выдрал и спрятал, любовался, когда в хандру впадал. А в нее он впадал всякий раз, когда дамочки, испугавшись морозов, переставали щеголять в босоножках и туфельках, показывая красивые ножки, и начинали приходить в ботах и теплых рейтузах. Таким и в подол дуть неинтересно.

А потом явилась она. Бродник как в первый раз увидел, так жабрами колыхать перестал – Одри, вылитая Одричка. И платьица у нее летом славные – плечики оголены, талия затянута. Тонкая – как тростиночка, звонкая – как колокольчик. Да и в плаще хороша, и в шубке, когда холодно. Шубка только больно длинная – не видать, неужто и она в рейтузах!

Младший братец Бубнилой ее прозвал. Все ворчит на нее, что спать не дает. Так то и понятно – сам зануда. Вечно всем недоволен, всех хаит. Уж кто бубнила, так это он. С бабусей и то веселее, чем с этим угрюмышем, весь в батю пошел. И то папенька, хранящий мост Челюскинцев, в молодости повеселее был – не то, что его старший отпрыск. Это когда второй мост рядом построили – дублер, он скуксился. За спиной все поговаривали, что семейку их наказали за сбежавшую бабусю: дескать, если сама прячется, пусть сын отдувается.

Хотя у бабуси, как считал Бродник, причина веская была – амурная. Бабуся, известная как особа любвеобильная и ветреная, в очередной раз увлеклась кавалером да вместо положенных трех часов отдыха в день пропала на целые сутки. Вот мост деревянный и рухнул. Выходит, любовь виновата.

Да ну их – родственников! Бродник махнул рукой, подмигнул Машеньке и, колыхая боками, поспешил к любимице.

– Загородный сад, старейший в Тюмени, который также именуют Александровским, был создан в середине девятнадцатого века, – колокольчиком звенел голос Одри. – В благоустройстве участка, на котором раньше пасли скот, принимал участие купец, городской голова Иван Васильевич Иконников. Он и предложил назвать любимое место отдыха горожан в честь императора Александра Второго.

– Это почему? – поинтересовался один из туристов.

– В 1837 году император Николай Первый отправил своего наследника, князя Александра, в путешествие по стране. Сопровождал его поэт Василий Жуковский. Одна из остановок была сделана ими в Тюмени.

Бродник залюбовался – сама белокожая, а губки как вишенки. Подкрался и дунул ей на прядь волос. Та взлетела, но была поймана ручкой в кожаной перчатке и привычным жестом заправлена за ухо. Ох, как ему нравилось, как она это делает. И дунул еще раз. Одри снова ее пригладила.

– Изначально в саду проходили гулянья, играл оркестр, был дом для отдыхающих, в котором собирались чиновники и купцы, – продолжала экскурсовод. – В то время он назывался вокзалом.

Туристы захихикали, а Бродник расплылся в ностальгической улыбке – знатный вокзал был, знатный, не хуже, чем в Петербурге. Ну, это ему так бабуся говорила, а у нее кавалеры со всего свету были, каких только вокзалов не повидали.

– К современному вокзалу это не имеет никакого отношения, – пояснила Одри. – Французское слово «фоксаль» означает увеселительное заведение, расположенное за городом.

– А правда, что здесь росли ананасы? – улыбаясь, спросила девица в больших розовых наушниках, короткой юбке и белых гольфах.

Что за мода, фыркнул Бродник. Еле попу прикроют – никакой интриги! А это плохо – так фантазия атрофируется. То ли дело у Одрички – подол до щиколоток, воображение во всю мощь работает. Так и хочется в танце увлечь да быстро вниз нырнуть – снизу вверх оценить.

– Да, на территории сада была построена оранжерея, в которой выращивались тропические растения, в том числе ананасы и инжир, – продолжала Одри, не подозревая о коварных планах незримого слушателя.

У Бродника от ее слов потекла по подбородку слюнная струйка. Хороши были ананасы. Он зажмурился и чавкнул от удовольствия. Высокая дама в шляпе неодобрительно глянула на девицу в наушниках, которая надувала пузыри из жвачки, списав неприличные звуки на ее счет. Девица свысока посмотрела на нее и демонстративно лопнула новый.

– И кто их ел, эти ананасы, – пробурчал пожилой мужчина в серой ветровке и кепке в клетку. – Как всегда – одни буржуи.

Знамо дело, буржуи, кивнул Бродник. Я и ел! Помню, Агафья, главная по оранжерее, причитала, когда пять штук за раз слопал. Верещит – сегодня прием, сына Александра Второго встречаем, Алексея. Петьку, дворника, метлой огрела – думала, что он ананасы приговорил. А тот с похмелья – мычит только. Ну да ничего, без заморской пакости знатный бал вышел. Хотя они все хороши были – с фейерверками, музыкой, скольких дам он на них облобызал! Да он джентльмен – не считает.

– Парк был создан в английском стиле. В нем высадили липы, ели, акации, смородину, – вещала Одри. – Считалось, что равных ему по красоте нет в Сибири. По этому поводу в знак признательности общественности за его создание по указу государя здесь же высадили кедр. К сожалению, до наших дней он не сохранился.

– Да и малины не видать, – пробурчал турист в кепке.

Экий недовольный, возмущенно помотал головой Бродник. С такой кислой харей и малина несладкой покажется. И легонько наступил мужичку на ногу. Тот возмущенно поглядел на соседку, но промолчал. Будешь Одричку перебивать, хмыкнул Бродник, в рыло получишь! И погрозил кулаком, приставив его к самому носу туриста. Тот заводил ноздрями, принюхиваясь, и сморщился, пробормотав, что парк приличный, а запахи как на настоящем вокзале.

– Сад был расположен на окраине города, он соседствовал с кладбищем и аптекарским огородом провизора Дауделя, в честь которого названа одна из улиц Тюмени. Из-за своей малодоступности парк начал приходить в запустение, у него сложилась репутация небезопасного места. Вскоре его забросили, и здесь все чаще проводила время шпана.

Темные времена настали, согласно закивал Бродник. Одно хулиганье – ни одной приличной мамзели! Сколько их гонял – без толку. Ни балов, ни ананасов – бычки, сморчки и дармоеды по углам!

Брр, встрепенулся Болотник, чего ворчу. Никак от этого заразился – и он глянул на туриста в кепке. Чур меня! И сплюнул в сторону мужичка. Тот бросил взор на образовавшуюся лужицу возле ног, затем на небо. И, не увидев ни одной тучи, недоуменно пожал плечами.

– В начале двадцатого века власти отдали сад в аренду одному из мещан, – продолжила Одри, – и у него началась новая жизнь: выставки, кинопоказы, танцевальные вечера. Однако спустя шесть лет, когда срок договора истек, место отдыха снова потеряло популярность. И только в 1948 году парк в очередной раз привлек к себе внимание. Его переименовали в Сад судостроителей, а в народе называли Заводским – в честь работников предприятия, которые благоустраивали его своими руками. В нем установили летнюю эстраду, карусели, танцплощадку, появились тир и буфет.

Славное пирожное в нем продавали, облизнулся Бродник. А какая буфетчица Зоя была! Пышная, беленькая – сама как булочка! Передничек накрахмален, кудельки из-под чепчика. Со всеми сюси-пуси. Одна беда – хромая, не до фокстрота уж тут.

А какое пиво! Как привезут четыре бочки по сто пятьдесят литров каждая, холодное, с пеночкой. Ммм… И ведь какие нравы были – никто задарма не зарился. Ну, кроме него, конечно.

– Интересный факт, – и Одри подняла вверх указательный палец. – Сад стал местом знакомств, здесь сложилось немало пар. Финальный вальс, звучавший в одиннадцать вечера, называли вышибаловкой, так как после него парк закрывался и влюбленные вынуждены были расходиться по домам.

Группа прошла вперед по дорожке. Экскурсовод продолжила:

– В это же время здесь снова появился так называемый вокзал – творческий клуб судостроительного завода. Здание было расположено ближе к современному входу, возле Машеньки.

И Одри указала рукой на скульптуру чугунной девочки, одетой по дореволюционной моде: шляпка, платьице с воротничком, гольфики.

– Это та самая, которую похитили? – восторженно вскрикнула девица в наушниках.

– Кто похитил? – встрепенулась пожилая туристка. – И как? Она же тяжеленная.

Бродник заметил, как Машенька часто-часто заморгала. Ей-богу, расплачется дуреха. Он неодобрительно зыркнул на дамочку – вот с-с-с…! С-с-сорока-белобока! И поспешил к девчушке, чтобы утешить.

– Не слушай идиотку, – сказал он на ушко Машеньке. – Ты у нас пушиночка! Перышко лебединое!

– Врете вы все, дядя Бродя, – прошептала расстроенная девочка, закусив от обиды губу.

– Мостом клянусь!

Бродник быстро-быстро закивал головой в подтверждение своих слов. И за спиной скрестил пальцы. А сам привел аргумент:

– Как бы я тебя в танце подкидывал, душа моя!

– Так вы сильный!

– Ой, скажешь тоже, – заскромничал Бродник.

Он поправил ей бант на косичке, погладил по голове и засеменил обратно к Одричке.

– Скульптура Машеньки была украдена в 2007 году, – рассказывала его любимица. – Одной из версий было то, что кто-то захотел украсить ею дачу. Но наиболее вероятным считалось, что ее похитили для сдачи в металлолом. Это предположение через год нашло подтверждение: Машеньку обнаружили в лесу. Видимо, распилить ее на части не удалось, а сдавать целиком было опасно, поэтому от скульптуры избавились. И вскоре наша тюменская красавица вернулась на свою скамейку.

Красавица, залыбился Бродник, подмигнув Машеньке. Вот Одричка, вот молодец – никогда доброго слова не пожалеет. Машка – девка хоть и чугунная, да и ей приятно, когда к ней с любовью. А то тяжеленная, тяжеленная – тьфу! Сказанула же злая баба. Егоза наша расстроится, опять ерзать начнет – то косичка с плеча упадет, то складочки на подоле помнутся. Вот и получит малышка нагоняй.

– А это кто? – спросил мужик в кепке, указывая на фигуру офицера в мундире.

– Тюменцы называют его Цесаревичем Александром. Рядом – мечтающий мальчик. А в той стороне, – и Одри указала рукой на дам, гуляющих по аллее с зонтами, – еще две безымянные фигуры.

Пфф, безымянные. Бродник поклонился Аннушке и Настасье, о которых шла речь. Наська, зараза, надменно глядя в сторону, опять сделала вид, что не заметила, а Нюрка, вечно берегущая кожу от загара, слегка порозовела под шляпкой. Хороша шельма! А как пляшет! Такое только редко бывает: Наська за ней бдит, все мечтает за Цесаревича выдать, да он вечно в думах, на девок на заглядывается.

Группа туристов направилась к автобусу. А Одричка как – нецелованная уедет! Бродник поспешил к своей музе. Та, стоя в сторонке, дожидалась, когда все войдут. Бродник смачно приложился губами к тыльной стороне ее ладони. Девушка непроизвольно отдернула руку и испуганно глянула вниз. Возле ног, высунув язык, стояла черная лохматая дворняжка. Ай да Дуська, ай да молодец, обрадовался Бродник, – отрабатывает свои хот-доги, которые он у влюбленных раззяв тырит!

Одричка потрепала собаку за ухом. Та уселась и дружелюбно протянула лапу.

– Ты давай не переигрывай, – наклонившись, прошептал ей на ухо Бродник.

Дворняга, сделав вид, что не слышит, встала на задние лапы перед девушкой, а передними стала шустро перебирать в воздухе. Одричка рассмеялась.

– Ну, ты даешь! В следующий раз привезу тебе гостинец.

Дуська радостно тявкнула, а экскурсовод поднялась на ступени и скрылась в автобусе. Бродник ей помахал и, глянув на дворнягу, похвалил:

– Циркачка!

Та завиляла хвостом и побежала к Машеньке, которая уже с нетерпением косилась в ее сторону.

– С-с-с… С-с-савраска без узды! – выругался Бродник и поспешил вслед за Дуськой.

Глава об утопших в грязи лошадях и о том, как Лиса Бобру на Кикимору жаловалась

Лиса, бурно жестикулируя, расхаживала на передних лапах по кабинету, заставленному множеством шкафов разной эпохи. Вдоль стен были расположены секретеры, книжные шкафы из ценных пород дерева, украшенные резьбой, были с росписью, с расшитыми занавесками, с застекленными дверцами и даже пара буфетов. Во всех громоздились толстые папки и коробки, кое-где они были покрыты пылью и паутиной.