36 улиц

Глава 01

Проблема с героями заключалась в том, что они были уверены: мир должен воздать им почести, перед тем как отправить на смерть. Последнее пожелание. Слава после смерти. Вся чушь в таком же роде. Этот герой ничем не отличался. Прикованный наручниками к ржавой водопроводной трубе, запястья в крови, смотрящий на Линь Тхи Ву сквозь пелену пота, страха и сохранившейся вопреки всему надежды. Черные глаза, щуплые плечи, худое лицо.

– Передай весточку моей матери, – стиснув зубы, процедил он. – Расскажи ей о том, что произошло.

Эти слова на английском языке поступили Линь через переводчик прямо на сетчатку глаза. Она и так поняла, что сказал герой, но по привычке прочитала перевод, прежде чем кивнуть.

Дядя Бао сообщил ей местонахождение конспиративного дома, попросил соблюдать осторожность, действовать только в том случае, если цель будет одна, в противном случае уходить. Сделать только то, за что им платят. Что полностью соответствовало мыслям самой Линь.

Герой пришел один; Линь с ним разобралась. Как обычно, действуя значительно жестче, чем было необходимо.

За тридцать минут до этого Линь ждала в пластиковом кресле в самом темном углу помещения, с конической шляпой из бамбука на голове, край опущен на глаза. Непрерывно курила, чтобы помочь совладать с дрожью в руках. Цель опаздывала, поэтому тряска усиливалась. Линь выбивала ногой по земле нервное стаккато; свободная рука возбужденно теребила выцветшую голубую ткань брюк. Импульсный пистолет лежал на коленях. Взяв его, Линь проверила заряд и положила обратно. Снова взяла и снова положила обратно. Потертая сталь с голубоватым отливом, полустертое клеймо компании «Бао-сталь» на задней части ствольной коробки.

У Линь оставалось всего три сигареты, когда в замке наконец загромыхал ключ. Она вскочила на ноги, и пистолет с громким стуком упал на пол. Линь наклонилась, чтобы его подобрать, и снова уронила, когда дверь отворилась и полоса света разорвала полумрак. В дверном проеме показался силуэт. Линь, опустившись на одно колено, наконец схватила оружие.

– Кто здесь? – спросил голос. Теперь Линь видела уже более отчетливо. По крайней мере, достаточно отчетливо для того, чтобы убедиться, что это тот, кто ей нужен: молодой парень двадцати двух лет, курьер и разведчик Вьетминя[2] в окрестностях озера Хоанкьем.

Сделав шаг вперед, парень прищурился, всматриваясь в полумрак и нащупывая что-то на поясе. Линь нажала на спусковой крючок, комната озарилась яркой вспышкой голубоватого света, парень широко раскрыл глаза от изумления.

Однако Линь выстрелила навскидку, не целясь; голубая электрическая дуга попала парню в плечо, затем отразилась от стены у него за спиной, сорвав с крючка черно-белый портрет Хо Ши Мина[3]. Вскрикнув от боли, парень развернулся, у него подогнулись ноги. Его оружие – нож с кривым лезвием – упало на пол. Он ухватился за дверной косяк, стремясь подтянуться к двери и покинуть комнату.

– Твою мать! – выругалась Линь, снова нажимая на спусковой крючок. Оружие ответило глухим щелчком. После чего повторило еще несколько раз: «щелк, щелк, щелк». Линь снова выругалась, уже не думая о том, что могут услышать соседи. Дрожь в руках прошла, перед глазами прояснилось, по организму разлилась волна адреналина, вызванная неминуемым провалом.

Вскочив на ноги, Линь сделала четыре шага вперед и крутанула бедрами, нанеся ногой удар парню в висок. Его голова дернулась вбок и ударилась о косяк, и он рухнул на пол.

Подхватив парня под мышки, Линь проволокла его по гладким плиткам пола. Тяжело дыша, она приковала парня к водопроводной трубе и заклеила рот пластырем, и в этот момент судороги начались снова. Шатаясь, Линь добрела до дивана, плюхнулась на него задом, промахнулась, соскользнула со скругленного подлокотника и, ударившись задницей об пол, налетела виском на столик. Тем не менее она достала из кармана флакон и поднесла его к глазам, рассматривая в тусклом свете.

С ее губ сорвался вздох. Вязкая желтая жидкость светилась так, словно сама испускала свет. Не имея чем запить, Линь выдвинула пипетку. Ее руки успокоились, поскольку химические вещества у нее в организме начали изменяться в предвкушении, уже ведя себя так, как будто препарат оказывает свое действие.

Три капли на язык. Горький, терпкий привкус кошачьей мочи, после чего…

Блаженство.

Сияние капель расползлось от языка к глазным яблокам, к мочкам ушей, к кончикам пальцев. И Линь тоже засветилась, как светился флакон. Полная умиротворенность, совсем как флакон, радушный прием, совсем как флакон, часть бесконечного настоящего, связанного посредством жизненно важных светящихся нитей со всеми остальными жизненно важными светящимися существами в этой паутине, растянутой в пространстве, они связаны, связаны все, все нужны, все необходимы, все известны, все желанны…

Линь очнулась. Во рту пересохло. Губы покалывало – побочный эффект препарата; она провела по ним большим пальцем, словно вытирая это ощущение. Кряхтя, Линь поднялась на ноги. Левая рука – сплошные иголки и булавки в том месте, где она на ней лежала. Выведенные на сетчатку глаз часы показывали 18:16.

Она провела в отключке двадцать минут. Парень по-прежнему был здесь; напряжение стиснуло ей грудь. Запястья окровавлены; должно быть, парень очнулся раньше ее и предпринял последнюю отчаянную попытку бежать.

– Да, вы ей передадите? – снова спросил парень.

Линь молча кивнула. Даже одно это движение далось ей с трудом, отяжеленное ложью. Не будет никакого доверительного общения, не будет встречи за столом на кухне, когда Линь накроет ладонью руку какой-то пожилой женщины, бормоча слова сочувствия. Такие контакты можно будет проследить к Линь. А Линь – ну, у нее не было особого желания быть похищенной бойцами Вьетминя, чтобы ее истязали перед объективом кинокамеры, убили, а затем кадры всего этого передали по открытой волне как пример того, какая судьба ждет предателей.

– Обещаете? – спросил парень.

Линь поджала губы, недовольная его требованием, но все-таки ответила по-вьетнамски:

– Chį hüa. – Незачем заводить парня до прибытия начальства.

– Она живет в Чанкаме. Зеленый дом, третий этаж, – продолжал парень. – Вы знаете этот район?

Линь кивнула. На тридцати шести улицах. Разумеется, она его знала.

– Скажете ей, что я умер как патриот, за нашу родину.

Закурив сигарету, Линь откинулась на спинку дивана. Действие препарата расслабило ее члены, вернуло сосредоточенность. Теперь парень обращался уже не к ней. Он разговаривал с собой, слова формировали героические образы у него в сознании. Эпилог повествования о своей жизни. Линь выпустила облачко дыма. Парню лет двадцать, чуть больше, чуть меньше. Повествование очень короткое.

Дым собрался лужицей под потолком. Грязно-белая облупившаяся краска, вентилятора нет. Узкое оконце, вечерние сумерки, в комнате быстро темнело. Из окна вид на двор, заросший сорняками, узкий прямоугольник между нагроможденными друг на друга жилыми домами, четыре, пять, шесть этажей, в зависимости от того, на какой риск был готов пойти землевладелец. Бывали случаи, когда построенные кое-как квартиры наверху теряли крышу, обстановку, даже жильцов, если ветер был слишком сильный.

Этот дом был прочным. Просто старым, вход в него прятался в одном из переулков Старого Квартала. Запутанные лабиринты коридоров, без каких-либо указателей, скользкий бетон, зеленые пучки, торчащие из трещин, из водостоков.

Линь курила до тех пор, пока в дверь не постучали. Она поднялась на ноги, гибкая, проворная, в руке нож. Удобная черная рукоятка, длинное черное лезвие, два одинаковых ножа на обеих щиколотках, высококачественное оружие китайского спецназа, какими-то неведомыми путями попавшее на уличный базар в Ханое.

– Да? – спросила по-вьетнамски Линь.

Дверь со скрипом неуверенно приоткрылась, втягивая за собой человека. Это был уличный мальчишка, работающий на Линь, грязное лицо, выпученные глаза. Он был слишком беден, чтобы иметь булавку памяти, в комнате было темно, а край бамбуковой шляпы закрывал ему половину лица. И тем не менее Линь схватила мальчишку за волосы и мягко опустила ему голову так, чтобы он смотрел в пол.

– Они здесь, – пробормотал мальчишка.

Убрав лезвие в ножны, Линь достала из кармана пачку юаней. Все утверждали, что это мир без наличных денег. Вопреки многочисленным свидетельствам обратного. Начать с того, граждане не хотели записывать на свой счет проституток, какими бы ни были гарантии анонимности. Черный рынок признавал только наличные.

Линь вручила мальчишке банкноту. Тот жадно ее схватил, и его лицо расплылось в широкой улыбке. Линь развернула его и выставила за дверь. В последнее время из-за постановки помех нейросвязь в Старом Квартале постоянно пропадала, поэтому Линь пришлось перейти на аналоговые линии и найти уличный коммутатор. Впрочем, так оно и к лучшему: проследить ее будет труднее.

Закрыв за мальчишкой дверь, Линь подошла к молодому герою, проверила наручники, сверкнувшие в лучах заходящего солнца, крепко стягивающие красные от крови запястья. Нужно будет добавить в счет за работу их стоимость.

Парень поднял на нее взгляд. Теперь им полностью завладел страх, прогнав последние остатки праведного гнева.

– Что со мной будет?

Тебя будут истязать. Виртуально, физически, до тех пор, пока ты не перестанешь чувствовать разницу. На протяжении нескольких недель. Тебя сделают предателем. Ты предашь всех, кого любил. Предашь все, что любил. Всех, с кем вместе сражался. Тебя заставят признаться во всех нападениях, в которых ты участвовал и о которых только слышал. А потом тебе всадят пулю. И закопают в джунглях в безымянной могиле.

– Не знаю, – сказала Линь.

Парень молча кивнул. Собирая остатки мужества.

Линь поймала себя на том, что внимательно разглядывает его. Тонкая рубашка, пропотевшая насквозь, угасающее мужество. Абсолютно одинокий. Линь облизнула губы, собираясь что-нибудь сказать, но передумала, услышав громкие шаги тяжелых ботинок на лестнице.

Быстро покинув комнату, Линь Тхи Ву разминулась с мужчинами, потупив взгляд, пряча лицо под краем шляпы. Не желая быть увиденной, но в первую очередь не желая увидеть их и твердую решимость у них в глазах.

Спустившись по лестнице, Линь подобрала бамбуковый шест, повесила на концы корзины с бананами, личи и мангостанами, всем тем, что смогла найти утром на рынке. После чего вышла в погруженный в темноту переулок, в горячий, влажный ночной воздух.

Свободные брюки, традиционная рубаха, коническая шляпа: если не присматриваться, ее можно было принять за молодую разносчицу. А разносчицы не заслуживают того, чтобы к ним присматривались. Линь направилась туда, где были свет и шум. На улицах лихорадочный сумбур, словно за плотным потоком девяти миллионов глиммер-мопедов и одного миллиона машин можно было забыть окружающий мир. Забыть войну. Как только Линь ступила на тротуар, ее ударила жизненная энергия города, ярость оккупации, поражения; этот воинственный, несгибаемый город теперь был сломлен. Теперь ярость выплескивалась в белый шум, накинутый подобно покрывалу на мысли и воспоминания.

В первую очередь на воспоминания. Забыть прошлое, забыть даже настоящее, скрыть его за звуком и движением, за спором по поводу цены товара, за потасовкой из-за мопедов, поставленных слишком близко друг к другу, за поножовщиной из-за исхода футбольного матча.

Целый город, пульсирующий страхом и отрицанием, пот, текущий по его лицу, в удушливом зное, забивающем горло и затуманивающем рассудок.

Удерживая на плечах бамбуковый шест с корзинами, Линь шла, не замечая всего этого. Призрак, неотъемлемая часть города. Обремененная тяжестью ноши, она обходила скользкие зловонные лужицы, в какофонии клаксонов и голосов уличных торговцев.

Сгибаясь под грузом корзин с фруктами, Линь пробиралась в смердящее сердце тридцати шести улиц.

Глава 02

Линь поднялась по узкой кривой лестнице. Затхлый воздух, сырость на камне. Возраст сто лет – сто лет ноги в обуви с мягкой подошвой ходили по этим ступеням вверх и вниз, полируя, проминая их. «Кап-кап-кап» человеческого бытия, точащее камень, делающее его гладким и безразличным.

На четвертом этаже Линь постучала кулаком в стальную дверь. Отступив назад, она задрала голову вверх, позволяя нанокамерам под потолком – и обслуживающим их людям – изучить свое лицо. Одновременно датчики в двери получили пароль доступа от вживленного в ушную раковину импланта. Как только человеческий и технологический компоненты системы безопасности были удовлетворены, дверь со скрипом отворилась.

Линь шагнула в комнату, наполненную табачным дымом, смехом и кислым мужским запахом. Пожалуй, здесь собралась половина людей Бао – человек тридцать сидели на пластиковых стульях высотой по колено, пили, ели, играли в карты и в кости.

Они встретили Линь приветственными криками: «chúc sức khỏe!» Здоровья тебе! отправляя в себя рисовую водку и свежее пиво, раскрасневшиеся, шумные, веселые. Часами непрерывно курящие самокрутки из купленного на черном рынке дешевого табака, день за днем в ожидании очередного задания. Никотин тонкой желтой пленкой покрывал белые занавески, темнел пятнами на потолке. Цементный пол, который каждый день вечером за кормежку подметала сгорбленная древняя старуха, теперь был усыпан шелухой от арахиса и заляпан пролитым пивом.

За ближайшим к двери столом сидели тощий садист Тран по прозвищу Змеиная Голова и Бычья Шея Буи, склонившись над партией в командирские шахматы[4]. Подняв взгляд, Бычья Шея толкнул Змеиную Голову в плечо, указывая подбородком на Линь.

Бычья Шея, таксист из Сайгона в третьем поколении, теперь был одним из ведущих боевиков группы. Линь никак не могла понять, как к нему относиться. Формально в иерархии группы она занимала более высокое положение, однако ни сам Буи, ни кто-либо другой никак этого не показывал.

Вздохнув, Линь опустила шест с корзинами с фруктами на пол.

Тран ухмыльнулся, Бычья Шея разразился хохотом.

– Ба-ба-ба! – указал он стаканчиком на одежду Линь. – Эй! Молчаливая! Приготовь-ка мне phô!

– Младшая сестра! – подхватил боевик за соседним столом. – Отправляешься на работу в поле?

И еще один:

– Младшая сестра, а мне пончиков, твою мать!

– Đụ má! – посмотрев на перевод их замечаний на сетчатке глаза, ответила Линь.

Мужчины расхохотались. Линь никак не удавалось добиться правильного произношения, даже в словах, которые она употребляла постоянно, вроде «ублюдок». Боевики неизменно находили это умопомрачительно смешным. Красные глаза, блестящая от пота кожа, выбитые зубы. Уродливые, жестокие, грубые, необразованные, преданные, крепкие. Лучше многих. Лучшие, каких только можно найти в этом городе.

Пройдя сквозь дым и оскорбления, Линь толкнула грубую деревянную дверь в противоположном конце помещения. Дверь закрылась за ней, и Линь оперлась на нее. Одна в своем крошечном кабинете, погруженном в полумрак, она закрыла глаза, всего на несколько мгновений. Вздохнув, Линь сорвала с головы шляпу, зашвырнула ее в угол и протиснулась за письменный стол. Не садясь за него, она выдвинула верхний ящик и достала бутылку саке с зеленой этикеткой и белую керамическую кружку. Наполнила кружку, выпила залпом, наполнила снова, снова достала светящуюся пипетку, воспользовалась ею.

Держа кружку в руке, Линь повернулась к окну. Теперь по всему городу зажглись огни, откуда-то издалека доносился треск выстрелов, позади раздавался громкий смех боевиков. Внизу сияла фиолетовым неоном вывеска бара. Линь отпила глоток саке и приняла каплю «ледяной семерки».

Полоска света – приоткрылась вторая дверь ее кабинета.

– Как ты, младшая сестра? – произнес голос по-вьетнамски, тихий, но отнюдь не мягкий.

– Чудесно, дядя, – по-английски ответила Линь.

– «Чудесно», – повторил он, используя английское слово, после чего стал ждать.

Линь снова вздохнула.

– Не надо больше таких заданий.

– Почему? – В голосе прозвучало любопытство.

Линь обернулась.

Бао Нгуен стоял в дверях. Пышные седые волосы, черные усы, внимательные глаза, от которых никогда ничего не укроется. Линь начала было что-то говорить, но затем передумала.

– Захвати бутылку, – сказал Бао и скрылся из вида.

Закрыв дверь, Линь потянулась за саке, но тут дала о себе знать пульсирующая боль в висках.

Боль никуда не уходила, притаившись под туманом лекарств и отупляющим чувством вины. Прикоснувшись к виску, Линь отдернула руку; кончики пальцев были в крови. Она подошла к холодильному устройству – маленькой черной коробке на полу у стены, – достала поднос со льдом и высыпала на пол несколько кубиков. Порывшись на полке, Линь нашла нижнюю рубашку, завернула в нее лед и приложила к виску.

Держа в другой руке кружку с саке, она прошла в соседнюю комнату.

Бао сидел за письменным столом, столешница из фальшдерева потерта и поцарапана, сбоку гибкий экран, прямо перед ним початая бутылка бренди и блюдце с семечками. Одет он был просто. Поношенный пиджак, рубашка с мятым воротничком. Как обычно, ничего такого, что указывало бы на его статус наиболее влиятельного гангстера в Ханое.

Сев напротив Бао, Линь под его пристальным взглядом налила себе в кружку. У Бао была привычка долго разглядывать своего собеседника, прежде чем заговорить. Линь не могла сказать, то ли он обдумывает свои слова, то ли пытается рассмотреть что-то в своем собеседнике. Временами ее тревожил еще один момент, связанный с окружающими Бао слухами: действительно ли его интересовало то, что ему говорили, или же его мысли витали где-то в другом месте, в джунглях.

Отняв рубашку со льдом от виска, Линь зажгла сигарету, закрыла крышку стальной зажигалки и положила ее перед собой на стол. Держа в одной руке лед, в другой кружку с саке и сигарету, она приготовилась слушать.

Криво усмехнувшись, Бао поднял свой маленький красный стаканчик.

– За твое здоровье! – сказал он.

– Chúc sức khỏe, – ответила Линь, и они выпили.

Бао всегда казался спокойным, сдержанным, лишь изредка позволяя себе сухо пошутить. За все те пять лет, что Линь его знала, она лишь однажды видела его в ярости. Хотя тот раз… Ну да ладно.

– Ты сделала дело, – сказал Бао. Это был не вопрос.

– Да.

– Только это и имеет значение.

Ничего не ответив на это, Линь глубоко затянулась сигаретой.

– Линь, сколько тебе лет? – спросил Бао.

Линь вопросительно подняла брови.

– Это имеет какое-то значение?

– Да, – подтвердил Бао, ожидая ответа.

– Двадцать четыре года.

– Гм. Дух твой гораздо старше. Но все равно ты сохраняешь наивность молодости.

– Мать вашу, дядя, я гангстер с девятнадцати лет! У вас.

– Да. Однако в молодости еще можно во что-то верить.

Линь залпом осушила кружку. Наполнив ее снова, она сказала:

– Это все, дядя, что у вас есть: «не будь наивной»? «Ты молодая и не знаешь, о чем говоришь»?

Какое-то мгновение Бао пристально разглядывал ее.

– Ну… да. Со всеми остальными это работает. – Он усмехнулся. – Они почтительно кивают, после чего наливают себе мое бренди.

– Ха! Пейте сами свое долбаное бренди. – Сияние от «ледяной семерки» расползалось по всему организму. Одна капля, как раз достаточно, чтобы тело расслабилось, рассудок сосредоточился, сознание переключилось на нейтральный режим. Бао был единственным помимо ее родных, с кем Линь чувствовала себя уютно, разговаривая по-английски. Возвратившись во Вьетнам почти девять лет назад, она понимала практически все, что говорили ей по-вьетнамски, но все-таки находила полезным перепроверять незнакомые слова на сетчатке глаза, убеждаясь в том, что правильно поняла их смысл.

У нее были свои сильные стороны. Две, по крайней мере. Но способности к языкам в это число не входили. Линь терпеть не могла смех, звучащий всякий раз, когда она ошибалась с интонацией; стесняясь употреблять новые слова, она умолкала. Стремящаяся к совершенству, остро реагирующая на свои ошибки, гордая: порочная троица, когда речь заходила об изучении языка. Поэтому Линь говорила мало. Переходя с английского на вьетнамский, стесняясь использовать оба языка, стесняясь своего непонятного положения.

Своей неразговорчивостью Линь заслужила в банде прозвище Молчаливая. Вначале ее называли Мышкой, но после того, как она сломала колено Весельчаку Трану и ткнула его лицом в сковороду с жарящимися соевыми бобами, ребята… ну, они рассудили, что Мышка не очень ей подходит. Весельчак назвал ее Заморской собакой. Пожалуй, это была последняя членораздельная фраза, которую он произнес. Губы расплавились, нос оказался где-то сбоку – жуткое, невнятно бормочущее зрелище, на которое страшно было смотреть.

Бао сделал вид, будто ничего не заметил: Линь дралась именно так, как он ее научил. Выписавшись из больницы, Весельчак не захотел оставаться в Ханое. Собрал свои вещички и уехал. По слухам, чтобы участвовать в подпольных боях без правил в Дананге.

Линь дралась с ним молча. Выслушала оскорбление, после чего расправилась с обидчиком. Ничего особенного ей для этого не потребовалось: нужно просто быть умнее, крепче и злее всех остальных присутствующих.

Раздавив семечку ногтями, Бао отправил ее в рот, выбросив лузгу. По-прежнему внимательно смотря на Линь.

– Это война, – наконец сказал он.

– Да, – ответила Линь, откидываясь на спинку кресла. Кресла у Бао были удобные. Сшитая вручную обивка, мягкие подлокотники. Линь запрокинула голову назад так, что затылок лег на спинку, а лицо оказалось обращено к потолку. По нему стекала полосками влага, отчего белая краска вздувалась, пузырилась. В кабинете было прохладно. Какой смысл быть боссом, если к этому не прилагается кондиционер.

Линь курила, по-прежнему прижимая к виску лед, и смотрела на то, как по потолку течет вода. Слушала хруст ломающихся в пальцах Бао семечек; стук игральных костей и кружек с пивом на столах в соседнем помещении убаюкал ее, вернув к тому первому разу.

Глава 03

Девятнадцать лет, пьяная, потерявшаяся. Языка не знает, слишком перепуганная, чтобы спросить, где она, на такси денег нет. Все до последнего доллары потрачены на свежее пиво. Пустой желудок, сожалеющий о том, что она не купила немного жареных соевых бобов. Вареного арахиса. Хоть чего-нибудь.

Мощеный переулок, со всех сторон стены, Старый Квартал. Посетители биа-хой, которую она только что покинула, проводили ее взглядами, угрюмую, с красными глазами. Жара, хуже, чем обычно, невыносимая, несмотря на поздний час, духота. Нервы у всех на взводе, последствия устроенной китайцами на прошлой неделе облавы. Призматическая граната, брошенная в дорогой ресторан, популярный среди китайских военных: два убитых офицера, два убитых официанта, десяток раненых. Не самое громкое нападение, вот только одним из убитых офицеров был генерал. Поэтому прошли облавы и аресты, появились трупы молодых мужчин и молодых женщин, которых подвергли страшным пыткам, а затем вывесили на всеобщее обозрение. Всюду осведомители, всюду Вьетминь, никому нельзя верить, ни с кем нельзя говорить откровенно.

Пошатываясь, она двинулась по переулку. Этот район назывался «Тридцать шесть улиц». Возможно, когда-то улиц действительно было тридцать шесть, до того, как был построен Старый Квартал. Тридцать шесть улиц для тридцати шести гильдий ремесленников, существовавших здесь семьсот лет назад: ткачей, изготовлявших шелковые ткани, ювелиров, работавших с серебром, столяров, работавших с деревом и бамбуком, лекарей, готовивших целебные отвары из трав, портных, шивших самую разную одежду.

Что бы ни находилось здесь в прошлом, сейчас это были мириады улочек, переулков, проходных дворов и погруженных в вечный полумрак тупиков, упирающихся в глухие кирпичные стены. Указатели сорваны, чтобы сбить с толку китайцев. Линь заблудилась в этом лабиринте, не зная, как вернуться домой, обратно в ту тесную, пропитанную страхом квартирку, где она жила вместе с Кайли и Фыонг. Она направилась к выходу из переулка, не обращая внимания на проносящиеся мимо стада глиммер-мопедов; оказавшись на улице, она как-нибудь сориентируется. Будет ковылять до тех пор, пока не окажется в каком-нибудь знакомом месте.

– Младшая сестра, куда ты идешь? – В тени мужчины, трое, рядом со своими видавшими виды мопедами. Двое играли во вьетнамские шахматы, третий наблюдал за ними; сейчас все трое смотрели на Линь.

Не обращая на них внимания, та прошла мимо, опустив голову.

– Младшая сестра, присоединяйся к нам, выпей чего-нибудь, – окликнул ее один из мужчин.

Линь оглянулась. Говоривший был с обнаженным торсом, а его приятели закатали рубашки, открывая животы. Тот, что без рубашки, был обрит наголо; в руке он держал бутылку дешевого ржаного виски.

Упали редкие капли дождя, крупные, оставляя пятна размером с ладонь. Плюх – шаг – плюх – шаг – плюх.

Линь ускорила шаг, стремясь оказаться подальше от липкого внимания троицы. Поскользнувшись в лужице, она едва удержала равновесие, тотчас же поскользнулась снова и растянулась на земле.

Мужчины рассмеялись. Линь поморщилась. Смущенная, она постаралась побыстрее встать и опять поскользнулась.

У нее перед лицом появилась рука.

– Давай помогу!

Отстранив протянутую руку, Линь с трудом поднялась на ноги. Только теперь до нее дошло, как же здесь темно – наверное, отключили свет. В оставшейся метрах в тридцати позади биа-хой уже забыли про нее. В нескольких шагах справа перед своим домом сидела старуха. Сморщенная, седые волосы с прямым пробором, смуглая уроженка гор, сидящая на шестидюймовом бамбуковом стульчике, моющая посуду в большом пластмассовом тазу. Она не смотрела на Линь. На этих улицах происходило много такого, что люди предпочитали не видеть.

Линь остро прочувствовала то, в каком она виде. Плечи голые, вся ее одежда – черная безрукавка, джинсы в обтяжку, на ногах резиновые вьетнамки. От жары и жирных капель дождя ткань рубахи прилипла к телу. Бритоголовый мужчина – примерно одного роста с Линь – окинул ее взглядом с ног до головы, задержавшись на груди.

– Оставьте меня в покое! – сказала Линь. По-английски.

Лицо мужчины стало твердым.

– Что ты сказала?

Линь лишь стиснула губы.

– Что ты сказала? – повторил мужчина. – Ты вьетнамка?

То, что было дальше, произошло быстро.

Линь попыталась протиснуться мимо него…

…он ударил ее в живот зажатой в кулаке бутылкой виски…

…она согнулась пополам, и ее вырвало прямо ему на ноги. На босые ноги в пластиковых шлепанцах.

Застонав, Линь схватилась за живот, чувствуя во рту привкус рвоты. Отпрянув назад, мужчина обозвал ее шлюхой.

– Эй! Оставьте ее в покое! – крикнул кто-то. Старуха на пороге своего дома, все-таки решившая увидеть.

– Поешь дерьма, стерва! – бросил ей мужчина.

– Маленький член!

– Ты черная, словно собачье дерьмо!

Пауза, затем гневно:

– Я позову своего сына!

Мужчина без рубашки выхватил из-за пояса нож, лезвие маленькое и зазубренное, и показал его старухе.

– Убирайся к себе домой!

Старуха ничего не сказала.

Мужчина снова махнул ножом.

– Я перережу тебе глотку!

Старуха встала.

– У тебя член как этот нож! Я позову своего сына! – С этими словами она забежала в дом, оставив посуду на асфальте.

Мужчина снова обратил все свое внимание на Линь.

– Жирные губы. Такими хорошо сосать член!

– Аппетитная девчонка! – добавил один из его приятелей.

Другой приятель, безразличный к происходящему, по-прежнему смотрел на доску, обдумывая следующий ход.

Урок, который Линь усвоила еще в юности: если собираешься действовать, отдавайся этому полностью. Никаких полумер.

Она изо всех сил ударила мужчине с голым торсом пястью в нос. Хрустнули кости, мужчина отшатнулся назад, выпавшая из руки бутылка разбилась вдребезги.

Голова Линь резко дернулась вбок. Белая вспышка боли, и она полетела вниз, ободрав ладони о мокрый асфальт.

Бритый наголо снова обозвал ее шлюхой, лягнув ногой в живот. Выпучив глаза, Линь судорожно вскрикнула, катаясь в луже. К первому мужчине присоединился второй. Оглушивший Линь ударом кулака. Линь перекатилась на спину, включился инстинкт, она согнула ноги, готовая резко их выбросить, когда кто-либо из мужчин подойдет слишком близко.

Страх прояснил ее сознание: теперь она видела и слышала своих врагов, чувствовала их запах, следила за тем, как они движутся, обходя ее с двух сторон.

Страх прояснил ее сознание, показав их черные намерения.

Страх, первобытный, животный.

Линь вонзила пятку в яйца тому, который приблизился первым; тот застонал, хватаясь за промежность, и попятился назад. Вместо него показалось изрытое оспой лицо, Линь нанесла удар ногой, мужчина сорвал с нее вьетнамку, стараясь ухватить за ногу, Линь лягнула его снова. Рассмеявшись, мужчина отступил назад. У него кровь на верхней губе и подбородке, нос сломан. И тем не менее он улыбнулся. Сверкнув зубами, наслаждаясь собой. Он шагнул к Линь, и у него в руке сверкнуло лезвие ножа. Линь сдвинулась назад, по-прежнему лежа на спине, но ее голова наткнулась на каменный водосток. Мужчины расположились у ее ног. Вожак с изрытым оспой лицом, с ножом и разбитым носом, его приятель, зажимающий себе пах, третий мужчина по-прежнему оставался поглощен игрой, по-прежнему обдумывал свой следующий ход.

– Лучше бы ты согласилась выпить с нами, – сказал тот, что с обнаженным торсом.

– Вряд ли, поскольку мне пришлось бы понюхать зловоние сточной канавы, исходящее из твоего рта.

– Мы научим тебя вести себя так, как подобает вьетнамке!

– Похоже, я это уже поняла.

Мужчины надвинулись на нее, Линь снова нанесла удар ногой, опять попав второму нападающему в промежность. Тот рухнул навзничь, Линь помимо воли улыбнулась. Трудно побороть чувство удовлетворения от точного попадания пяткой по яйцам, дважды.

Улыбка продержалась у Линь на лице добрых полсекунды. До тех пор, пока тот, что с обнаженным торсом, не всадил в нее свою ногу. Линь вскрикнула, а мужчина уже склонился к ней, с горящими глазами, зажимая ей рот.

Его пальцы вонзились ей в подбородок.

– Ты здесь чужая!

Один его палец случайно приблизился ко рту Линь, та его укусила, чувствуя, как у нее внутри вскипает что-то ликующее и неистовое. Настал черед мужчины вскрикнуть, громко, пронзительно; он попытался выдернуть палец, но Линь лишь укусила сильнее, и ей в рот брызнула кровь. Что-то ударило ей в лицо, но она только крепче стиснула челюсти; мужчина снова ударил ее в лицо, она ударилась затылком об асфальт, и…

…свет ослепил ее. Линь закашлялась, выплевывая кровь и кончик пальца. Освобожденная от веса тела мужчины, она откатилась в сторону и подняла руку, защищаясь от яркого сияния фар мопедов, озарившего переулок.

Силуэты, три.

– Маленький член! – Голос старухи, где-то за головой Линь. – Мой сын здесь!

Трое новоприбывших двинулись по переулку; те двое, что напали на Линь, медленно попятились назад. Свет с противоположной стороны, еще мопеды. Еще люди. Линь поднялась на четвереньки, встала на ноги, выпрямилась во весь рост.

Свет озарил того, кто, вне всякого сомнения, являлся предводителем новоприбывших. Густые седые волосы, свисающая изо рта сигарета, проницательный взгляд, спокойный, немигающий. За ним по пятам следовал смуглый мужчина с выпученными в ярости глазами.

– Дядя Бао, – залепетал тот, у которого лицо было изрыто оспой. – Я не… я не знал… не знал, что вы…

– Пчелиный Улей Хунг, – сказал седовласый, – я тебя знаю. Ты тратишь заработок своей жены на виски и ставки на бокс.

– Приношу свои извинения, дядя…

– Ты мне задолжал десять миллионов триста тысяч донгов. Срок возврата истек три дня назад.

Пчелиный Улей Хунг молча потупился.

– Теперь ты уже должен мне пятнадцать миллионов.

Пчелиный Улей поднял было взгляд, но ничего не сказал.

– Заплатишь тетушке Бе, – продолжал Бао, указывая на старуху, – за нанесенное ей оскорбление.

Пчелиный Улей последовательно скривил губы в две разных фигуры, после чего кивнул и снова потупился.

– А сейчас, – сказал Бао, очень кстати выпуская облачко дыма, – убирайтесь к такой-то матери!

Парочка, напавшая на Линь, не заставила упрашивать себя дважды. Пчелиному Улью Хунгу пришлось изрядно повозиться, заводя свой скутер окровавленной рукой, но наконец это ему все же удалось. Игрок в шахматы, вздохнув, помог своему бледному приятелю, все еще зажимающему пах, сесть сзади на его мопед, и они скрылись следом.

Бао подошел к Линь. Та не двинулась с места, стиснув кулаки.

Он смерил ее взглядом с головы до ног. Один глаз у Линь заплыл. Адреналин схлынул, и у нее затряслись ноги.

Бао выждал несколько мгновений дольше необходимого, затем наконец сказал:

– Ты сестра Фыонг. Та, которая плохая.

– Откуда вы… – начала было Линь и осеклась. Было в этом человеке что-то такое, от чего в его присутствии умолкали досужие разговоры. Как сказал бы какой-нибудь австралиец – фильтр, отсеивающий ерунду. На самом деле что-то даже еще более сильное, что просто подавляло всю ерунду в зародыше. Его глаза, эти глаза – они были очень выразительные. И они не сулили никакого компромисса.

Какое-то время Бао и Линь стояли молча; он думал и наконец решил, что хочет заговорить снова.

– Первым делом, – сказал Бао, – нужно научить тебя драться.

Глава 04

Губы у нее пересохли. Она расправила плечи. Что-то прилипло ей к щеке. Ее рука нащупала семечку, еще несколько лежали у нее на коленях.

– Мать вашу, Бао, что это такое?

Бао зажимал между пальцами еще одну черную семечку, готовый «выстрелить».

– Почти все мои люди делают вид, будто все мои слова имеют вес закона и мудрость столетий.

Пробурчав себе под нос что-то невнятное, Линь уселась прямо.

– Ты просто заснула.

Линь рассеянно похлопала по карманам в поисках сигарет.

– Прошу прощения, дядя.

– Нет, ты нисколько не раскаиваешься.

Найдя курево, Линь заколебалась и в конце концов положила пачку на колени.

– Раскаиваюсь, Бао, честное слово, – вздохнула она. – Просто… просто мне не нравится работать на этих долбаных китаезов.

Бао внутренне напрягся. Дым ленивой струйкой поднимался над его сигаретой.

– Это никому не нравится, – наконец сказал он. – За эту работу я взялся… – Бао выпустил облачко белого дыма, – …из практических соображений.

Линь ждала, что он объяснится, но вместо этого получила:

– Уходи отсюда, приведи себя в порядок. У меня для тебя есть новая работа.

Линь вопросительно подняла брови.

– В гостинице «Метрополь», сегодня вечером.

Закурив, Линь глубоко затянулась, наслаждаясь сигаретой.

– Младшая сестра, ты хочешь отдохнуть от своей обычной работы. В каком-то смысле это можно будет считать отдыхом.

– Да?

– Человек с Запада, очень состоятельный. Считает нас частными детективами.

– И кто его так надоумил? – язвительно усмехнулась Линь.

– Москит Ха работает там в баре. Он помогает клиентам получать доступ к тому, чего нельзя добиться законным путем.

– Кому сейчас это нужно?

– Необходимо соблюдать внешние приличия, даже во время войны.

– Богатые приезжают сюда только из-за войны. Они могут делать все, что захотят.

– Богатые везде могут делать то, что захотят. Однако соблюдать внешние приличия нужно всегда. И такие люди, как Москит, помогают иностранцам играть в эти игры. – Бао сделал глубокую затяжку, и у него в глазах сверкнули веселые искорки. – Итак, этот человек – англичанин или какой-то другой европеец. Расспрашивал про частных детективов. Москит сказал, что с этим не будет никаких проблем, у нас во Вьетнаме есть частные детективы. Очень хорошие и очень дешево. Никаких проблем. Этот иностранец говорит, что ему необходимо решить один «очень деликатный» вопрос и для этого ему нужен лучший человек. Москит сначала выяснил значение слова «деликатный», после чего он говорит этому человеку: никаких проблем, мы пришлем нашего лучшего человека. Самого лучшего. Только и делает, что решает деликатные вопросы.

– Частный сыщик, твою мать? – усмехнулась Линь.

– Быть может, ему нравятся старые фильмы.

– По-моему, я не видела ни одного старого фильма.

– А я видел, – сказал Бао. Он посмотрел на Линь, и у той мелькнула мысль, что он ждет, чтобы она что-то сказала. Но затем Бао добавил: – Это не сильно отличается от того, чем ты уже занимаешься. Рабочие контакты, слежка, осведомители. Розыск тех, кто не хочет, чтобы их нашли.

– Как скажете.

– Пьешь много, как и полагается частному детективу. – Бао мельком перевел взгляд на ссадину у Линь на виске. – Дерешься.

– Я упала.

– Накачалась, заснула в кабинете у босса. Храпела.

– Я не храплю.

– Одинокая. Храпит, как пьяная кошка. Близких отношений ни с кем нет.

– Я постоянно с кем-нибудь перепихиваюсь.

Помолчав, Бао снова затянулся.

– Родственников нет. Стабильности нет.

Болезненное жало проникло даже сквозь пелену дурмана, вызванного лекарствами.

– Не начинайте, Бао!

Бао молча наблюдал за ней.

Линь курила, подумывая еще об одной капле «ледяной семерки».

– Твоя сестра снова попала в выпуски новостей.

Допив бренди, Линь разгладила выражение лица. Она поднялась на ноги, сжимая бутылку.

– Задание, – напомнил Бао. – Гостиница «Метрополь», половина восьмого вечера.

– Почему именно я?

– Я тебе уже говорил.

– Почему еще?

– Тебе уютнее с ними.

– Неправда! – поджала губы Линь.

– Возможно. Но ты их лучше понимаешь. Они тебе доверяют.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ты говоришь по-английски. – Линь полагала, Бао собирается добавить что-нибудь к этому, однако вместо этого он сказал: – Ты хотела работу другого рода. Вот тебе задание. Ты за него возьмешься.

Наклонившись, Линь подобрала рубашку с завернутым в нее льдом. Холодная, из нее капала вода.

– Да, дядя, – вздохнула она.

– И еще одно, младшая сестра.

Линь обернулась.

– Да?

– Этот иностранец.

– Да?

– Позаботься о том, чтобы забрать все его деньги.

Глава 05

Линь задержалась у двери своей квартиры, чтобы послушать, как поет Барри. Она криво усмехнулась. Трели оборвались, как только Линь прикоснулась большим пальцем к замку.

Желтая певчая канарейка Барри висел вниз головой в своей бамбуковой клетке у раскрытого окна, глядя во внутренний двор. У многих других жильцов была такая же привычка: их певчие птицы, синие, черные и красные, пели друг другу в замкнутом пространстве, ограниченном со всех четырех сторон высокими стенами многоквартирных зданий. Внизу пышная зелень, вверху облупившийся бетон, воздух в промежутке заполнен мелодичными трелями.

Продавец, у которого Линь купила Барри, утверждал, что птичка из плоти и крови. Генетически модифицированный вид, устойчивый к птичьему гриппу, двадцать лет назад погубившему три процента населения Ханоя и всех птиц в городе. На самом же деле это, скорее всего, был переоборудованный дрон, с загруженным в него искусственным интеллектом с крайне ограниченными возможностями и записанными аудиофайлами трелей. Но Линь не собиралась потрошить Барри, чтобы это выяснить.

– Твою мать, ты когда-нибудь споешь для меня? – спросила она у птички.

Барри выкрутил шею, глядя на нее, как это делают птицы, и ничего не ответил. Достав лоток, Линь насыпала в него свежих семечек.

– Барри, ты отдаешь себе отчет в том, что это сделка? – выразительным тоном спросила она. – Кормежка за песню. Как это делают твои друзья по соседству.

Барри выкрутил шею в другую сторону, но по-прежнему ничего не сказал, выжидая.

Вздохнув, Линь вставила лоток в клетку. Запрыгнув на жердочку, Барри принялся клевать семечки. Снимая с себя наряд мальчишки-сорванца, Линь рассеянно обвела взглядом свое маленькое темное жилище. Подобрав с пола другие вещи, она переоделась, в последнюю очередь надев пиджак. Линь ощупала внутренний карман, убеждаясь в наличии сигарет и книги.

– Ладно, Барри, – вздохнула она. – Я должна выполнить это долбаное задание.

Барри начал петь, как только за ней захлопнулась дверь.

Глава 06

Ее третье посещение «Метрополя». И в третий раз Линь чувствовала под ложечкой гнев. Вызванный желтым золотом, сверкающим хрусталем, официантами в белых смокингах, разносящими коктейли стоимостью в тысячу юаней. Вызванный завсегдатаями в вечерних нарядах, запивающими шампанским дорогие блюда с черного рынка так, как будто это было что-то само собой разумеющееся.

Как будто нехватка продуктов, город, погребальные костры, на которых сжигали трупы, существовали где-то на другой планете.

Линь стояла в фойе, разглядывая проходящих мимо гостей. Не обращающих на нее внимания. Не обращающих на нее абсолютно никакого внимания. Как и просил Бао, Линь надела свои лучшие вещи: джинсы, блестящая темно-синяя куртка; короткие волосы зачесаны назад. Из своей квартиры она выходила, чувствуя себя разодетой в пух и прах.

Однако рядом со сшитыми на заказ костюмами и шелковыми ципао[5] ее лучший наряд казался лохмотьями нищего бродяги. Если ей повезет, его зачтут за постматериалистический крестьянский шик.

Похоже, этого не происходило, судя по взглядам, которыми ее удостаивали. По большей части презрительными, как будто она была каким-то отвратительным грызуном.

Мимо прошли две молодые китаянки, хихикая, прикрывая рукой лицо. Одна была в костюме Мао, с подведенными золотом глазами, вторая вела на усыпанном сверкающими бриллиантами поводке обритую наголо кошку.

Да. Определенно, это была другая планета.

К Линь приблизился вьетнамец в черном костюме с иголочки, с серебряным бейджиком с именем и слишком прямой спиной.

– Мисс Ву, из «Расследования Нгуен»? – спросил он, окидывая взглядом ее наряд.

Линь молча кивнула.

– Следуйте за мной, – сказал портье, разворачиваясь на каблуках своих лакированных штиблет.

Когда они подошли к лифту, он добавил:

– Герберт Молейсон – важный клиент.

Линь ничего не сказала. Они вошли в кабину, и портье нажал кнопку предпоследнего этажа.

– Нам известно, на кого ты работаешь. Ничего такого нам в «Метрополе» не нужно.

Пискнув, двери кабины открылись, но Линь так ничего и не сказала. Портье поджал губы.

– За «Метрополем» стоят китайские военные. По сравнению с ними ваша банда…

– Тсс! – приложив палец ему к губам, шепнула Линь. Лицо портье залила краска. Линь вышла из лифта.

Глава 07

Когда Линь вошла в номер, Герберт Молейсон стоял у бара. Серые в полоску брюки, такой же пиджак, наглаженная белая сорочка, ноги скрещены. Седые вьющиеся волосы, высокий лоб, маленькая квадратная бородка, свисающая с подбородка, галстук-бабочка, толстый, рыхлый, пятьдесят пять лет. Стакан с выпивкой, зажатый кончиками пухлых белых пальцев. Пустые светящиеся глаза старых, наследственных денег.

Остановившись в нескольких метрах от него, Линь окинула взглядом номер: повсюду темное дерево ценных пород, кофейный столик у кожаного дивана, бар, раздвижные двери, ведущие в спальню. Белый ковер с густым ворсом, золотые занавески, запах цветов и ароматных масел; на стенах картины в красных рамках – старинная китайская пагода, золотой карп, кружащий в пруду, кувшинки. Сквозь не полностью раздвинутую дверь в спальне были видны край кровати, застеленной белоснежным бельем, и бра под зеленым абажуром.

– Мисс Ву, я так понимаю, – произнес Герберт Молейсон с сильным английским акцентом.

Линь бросила на него взгляд, красноречиво говорящий: «Да, несомненно».

– Герберт Молейсон, – по-английски сухо улыбнулся он. – Рад с вами познакомиться.

Убедившись в том, что Линь по-прежнему не собирается ничего говорить, Молейсон, нисколько не смутившись, спросил:

– Юная дама желает что-нибудь выпить?

– «Юёндай».

Молейсон театрально наморщил лоб.

– Гм… – Он посмотрел на бар. – Знаете, я не уверен, что здесь есть саке. Ужасно печально! Хотите, я попрошу человека принести бутылку?

– Бурбон, – указала подбородком Линь.

– Разумеется. – Налив ей щедрую порцию, Молейсон снова наполнил свой стакан из другой бутылки. Граппа.

Слегка хромая, он приблизился к Линь и протянул ей наполовину полный хрустальный стакан.

– Я давно пришел к выводу, – сказал Герберт, поднимая свой стакан, – что начало любого знакомства заключается по большей части в том, чтобы делать вид, будто ты слушаешь, и стараться не пердеть. Обыкновенно дальше все только катится под откос. Надеюсь, моя дорогая, что наши отношения будут более продуктивными. Ваше здоровье!

Непроизвольно одарив его мимолетной улыбкой «это еще что за тип», Линь отпила большой глоток. Подойдя к дивану, она устроилась на нем, достав из кармана пачку сигарет «Двойное счастье».

– Итак, спасибо за то, что пришли, – сказал Герберт, усаживаясь напротив.

Закурив, Линь глубоко затянулась.

– Не сомневаюсь, вы ужасно заняты.

Она допила бурбон.

– Я так понимаю, вы занимаетесь частным сыском.

– Удобный диван, – заметила Линь, сползая так, что ее затылок оказался на мягкой коже.

Герберт откашлялся.

– Ну да. Это очень приличное заведение, с давней историей. Во время войны со Штатами, больше ста лет назад, оно пережило американские бомбардировки. Здесь останавливались самые разные журналисты, активисты, знаменитости, они распевали песни и трахались как кролики. – Тряхнув кудрями, он добавил: – Война – великолепный афродизиак.

– Бурбон у вас хороший. Так что я могу сидеть здесь весь день, ожидая, когда вы наконец перейдете к делу.

– Ха! Ладно. Начнем с того, что ваш английский просто замечательный. Тут ваш человек в баре сказал правду.

Линь повела плечами, устраиваясь поудобнее.

– Однако поведение у вас скорее местное.

Вопросительно подняв брови, Линь затянулась.

– Сожалею о том, милая леди, что приходится уточнять, но… э… по-моему, курить в номере нельзя.

– Если захотите, вы можете трахнуть здесь козу.

– Гм. И почему же?

– Возможно, война – это действительно афродизиак, но для туризма это полная задница.

– Ах да, конечно.

– Но вы и так это знали.

– Вот как?

– Вы здесь уже останавливались.

– Останавливался? – озадаченно спросил Герберт.

– Да.

– А. Что ж, в таком случае позвольте присоединиться к вам. – Он достал из кармана пиджака серебряный портсигар. Открыл крышку, вытащил белую самокрутку, захлопнул крышку. Закурил, затянулся, выпустил дым. Терпкий, резкий.

– Да. Конечно, – сказал Герберт, обращаясь не столько к Линь, сколько к себе самому. Закрыв глаза, он сделал еще одну затяжку, глубокую. Когда Герберт снова открыл глаза, они налились кровью.

– Что ж, это отвратительное дело. Просто отвратительное. Мой старый друг, если точнее, это еще с Итона, приехал сюда в Ханой. Бедолага. – Герберт покачал головой, тряхнув при этом кудрями. – Получил предложение о совместном предприятии, очень заманчивое, очень выгодное. Как вам хорошо известно, война – это время больших возможностей.

Линь сохраняла лицо непроницаемым. Она научилась делать это мастерски. Как-то, довольно давно, ей сказали, что после пятнадцати лет в Австралии выражение ее лица «стало западным». Сперва Линь не понимала, что это означает, но затем встретила японку, выросшую в Соединенных Штатах. Она делала все то, что, должно быть, делала сама Линь – хмурилась, широко раскрывала глаза, морщила нос, улыбалась, и смотрелось это нелепо. С этого момента Линь стала упорно работать над тем, чтобы ничего не показывать на своем лице, сохраняя его абсолютно бесстрастным. И не то чтобы она стремилась копировать выражения лица вьетнамцев, которые, разумеется, также менялись, пусть и более тонко. Линь стыдилась принять какую-либо одну культуру, поэтому она постаралась растоптать обе. Чтобы не выдавать никаких чувств. Помогала «ледяная семерка». Притуплявшая чувства, дававшая полную отрешенность.

Хотя жирный англичанин ничего этого не замечал. Он просто хотел говорить, широко раскрывая рот, наполняя воздух звуками собственного голоса. Для некоторых жителей Западного мира молчание означает подчинение. Они стремятся доминировать за счет громкого голоса, за счет безапелляционных заявлений. Даже несмотря на то, что в настоящий момент все эти люди лишь выли на ветер и никто в мире их больше не слушал.

Опустив плечи, Герберт Молейсон на мгновение поднял взгляд на потолок.

– Итак, на чем я остановился? Ах да, соблазнительная сделка. Одним словом, Раймонд Чан – программист. Проработал несколько лет в Кремниевой долине, затем получил предложение из Чжунгуаньчуня[6]. Находясь там, он в свободное время разработал игру под названием «Добрая ссора»[7]. Вы о ней что-нибудь слышали?

Раскрыв ладонь, Линь подняла плечо: разумеется, она слышала об этой игре.

Линь практически ничего не знала об играх от первого лица и вообще о сервисах вывода изображения непосредственно на сетчатку глаза. И не понимала их привлекательности. Как человек может каждую минуту своего бодрствования ходить и что-нибудь делать, когда на сетчатку его глаз, куда-то на периферию, выводятся стрелялки, концерты, разговоры, футбольные матчи или рулетка? Постоянный отвлекающий фактор, надоедливо жужжащий на задворках сознания, не дающий покоя.

Как правило, Линь сохраняла свое зрение чистым. Лишь изредка, затуманив рассудок спиртным, она отправлялась бродить по бесконечным белым песчаным пляжам Австралии. Австралийцы не ценят то, какие уникальные вещи у них есть. Уединиться на этих вечных песках, безмолвных, если не считать шума прибоя и криков чаек, вдали от окружающего мира, в полной умиротворенности.

Программа хранилась в закрученном в виде улитки импланте, вживленном за левым ухом Линь. Эта программа не выводила никаких видеопотоков – в ремесле Линь этим не грешил практически никто. Даже если бы у нее возникло такое желание и даже если бы где-нибудь в Старом Квартале можно было найти доступную связь для обеспечения видеопотока, круглосуточное подключение к открытому каналу было весьма нежелательно. Рано или поздно кто-нибудь решит разузнать, что к чему – государственные органы, мегакорпорация, организованная преступность, – и выяснит, чем ты занимаешься, с кем встречаешься, что говоришь. В зоне боевых действий компрометация каналов связи происходит сплошь и рядом. Гангстеры, по крайней мере серьезные гангстеры, выжигают в своем импланте узел подключения к открытой сети, заменяя его подключением к локальной сети, защищенной, которая используется только для связи членов банды между собой и больше ни для чего.

И все же, несмотря на все это, Линь слышала про «Добрую ссору». В эту игру играли все; в прошлом году о ней упомянули все до единой новостные ленты. Во Вьетнаме каждый человек смотрел на выведенную на сетчатку картинку. У себя дома, за столиком в биа-хой, на заднем сиденье мопеда – все играли в «Добрую ссору». Игра велась от лица американского солдата времен войны во Вьетнаме. Вся его жизнь – прибытие на военно-транспортном самолете, тесное боевое братство на базе, участие в патрулях и вылазках и, в конце концов, неминуемая смерть от руки вьетминьца или бойца армии Северного Вьетнама. Неотвратимая. Неизбежная.

Линь не видела особого смысла в игре, в которой невозможно одержать победу, особенно для игрока-вьетнамца в роли американского солдата, для которого все до одного боевые задания заканчивались жуткой кровавой смертью. То пытки в плену у вьетминьцев, то оторванные конечности, то многочасовые мучения, пронзительные крики, волочащиеся по земле вырванные кишки и полчища москитов. Эта игра, подобно многим играм от первого лица, вводила мозг в заблуждение, заставляя тело поверить в то, что все это действительно происходит с ним, в зависимости от окружающей обстановки.

А окружающая обстановка, судя по всему, воспроизводилась в «Доброй ссоре» очень достоверно. Некоторое время назад в большом количестве появлялась информация о побочных эффектах, от которых страдали заядлые игроки. Ночные кошмары, депрессия, вспышки насилия. Действительность и виртуальный мир сплетались воедино.

В конце концов программу запретили, хотя на черном рынке по-прежнему можно было найти пиратскую версию. Одно время ими торговал Бао, до тех пор, пока один из его боевиков не уговорил поиграть его самого. Шесть часов спустя Бао с пепельно-серым лицом открыл глаза и приказал боевику удалить все копии. Запретил всем членам «Биньсыена»[8] играть в игру, запретил продавать ее на тридцати шести улицах. Причем сказал он это так, что все поняли: решение окончательное; оно и было окончательным, и больше никто о «Доброй ссоре» даже не упоминал.

– Я никак не мог взять в толк, почему игра пользовалась такой популярностью, – сказал Молейсон синхронно с линией мысли Линь. – Поразительно, но это было так. Мы заработали на ней очень неплохие деньги. Хотя, полагаю, в конечном счете для Раймонда и Германа все обернулось не слишком удачно.

– Для Германа?

– Германа Гебба. Второго программиста, участвовавшего в проекте.

– У меня во рту пересохло, – сказала Линь, отрываясь от дивана. Герберт недовольно скривил рот, на что она не обратила ни малейшего внимания. Подойдя к бару, Линь повернулась к Молейсону спиной и добавила в бурбон капельку «ледяной семерки». Вернувшись с бутылкой, она села на свое прежнее место.

– Итак, Раймонда нет в живых, а Герман пропал, – сказала Линь.

– Гм… – пробормотал Герберт. – Не помню, чтобы я говорил… откуда вам это известно?

Отпив еще глоток, Линь откинулась на спинку дивана. Закурив, она заговорила с сигаретой во рту:

– Вы говорили о своем друге Раймонде в прошедшем времени. Вы сказали Москиту Ха, что вам нужна помощь, чтобы найти одного человека.

– Поразительная проницательность.

– Долбаный Шерлок Холмс.

Герберт поджал губы, затем смочил их граппой.

– Чем они занимались? – спросила Линь.

– В основном программированием.

– Деньги давали вы.

Герберт молча кивнул.

– Занимались они этим хорошо, – добавила Линь. Это был не вопрос.

– Ну… – сказал Герберт, крутя напиток в стакане, – я здесь не для того, чтобы обсуждать эти не имеющие отношения к делу аспекты. Но вы правы: оглушительный успех. «Добрая ссора» превзошла все наши ожидания. Полагаю, популярность игры была обусловлена тем, что в кои-то веки вьетнамцы получили возможность одержать победу хоть где-нибудь. Заставить захватчиков страдать, долго и мучительно. Переместиться из пластикового кресла рядом со зловонной сточной канавой в оккупированном городе туда, где они побеждают. Раймонд загипнотизировал игроков фантазиями о том, что они убивают не американцев, а китайцев. Герман пошел еще дальше и подправил программу так, что кое-кто из американских солдат стал похож на китайцев. Полагаю, в определенном смысле это очень захватывает.

– Нет, – возразила Линь. – Нисколько. Ну, по крайней мере, в определенной степени.

Герберт ждал. Увидев, что она не собирается продолжать, он задрал подбородок чуть выше и сказал:

– Неужели, дорогая моя? Что ж… – Подавшись вперед, Герберт произнес тоном одновременно самоуничижительным и самоуверенным: – Юная леди, не молчите загадочно, просветите непонятливого старика.

– Нигилизм.

– Гм. – Герберт поджал губы. – Что за слово. Откуда оно?

Линь затянулась, посматривая одним глазом на англичанина.

– Это вьетнамская штука. Вы не поймете.

Герберт рассмеялся, вполне искренне, тряся кудрями.

– Юная леди, я из страны, которая когда-то повелевала всем миром, над которой никогда не заходило солнце. И эта же самая страна, моя дорогая Англия, теперь деспотический островок у берегов Европы. Унылое однообразие, дождь и полицейские дубинки, каждый божий день. Я прекрасно понимаю, что такое нигилизм.

– В таком случае мне ничего не нужно объяснять.

Герберт склонил голову, признавая справедливость ее слов, и закурил вторую самокрутку. Снова зажав ее между указательным и средним пальцами. Его покрасневшие еще больше глаза стали похожи на закат.

– Как, – спросила Линь, – умер Раймонд Чан?

Глава 08

Допив остатки граппы, Герберт Молейсон поколебался мгновение, затем сказал:

– Его избили. Превратили в кровавое месиво. После чего прикончили выстрелом в живот. Труп обнаружил я. Я… – Он глубоко затянулся самокруткой. У него поникли плечи. – Я почувствовал что-то неладное. Просто почувствовал, когда Раймонд не выходил на связь несколько дней. Я отправился в гостиницу, в которой он остановился.

– Я так понимаю, в полиции заявили, что это была попытка ограбления, но что-то пошло не так.

– Да.

– И, полагаю, полицию вызвали сотрудники гостиницы?

У Герберта затряслись руки. Он еще раз затянулся самокруткой.

– Наверное. Да. Да, теперь, оглядываясь назад, я припоминаю, что рассказал о случившемся, и они позвонили в полицию.

– Странно, что труп не обнаружила уборщица.

– Раймонд остановился не в «Метрополе», дорогая. Ничего похожего.

– Почему?

– Долгая история. Раймонд Чан был очень талантливым человеком. Но, увы, от природы он был босяком. Разумеется, свое пребывание в Ханое Раймонд начал с лучшего – он поселился в «Ориентале». Однако затем он постепенно перебирался во все менее респектабельные заведения.

– Смею предположить, полиция поймала преступника, так? Какого-нибудь мелкого уличного шпану, который во всем сознался. Вам сказали, что его казнят.

– У вас очень хорошо получается играть в догадки.

– Это же Ханой, – пожала плечами Линь.

Герберт аккуратно положил окурок самокрутки на край стола из дорогого дерева.

– Ваше предположение верно. Но я ничему этому не верю. Не могу сказать, мисс Ву, почему. Не знаю, откуда у меня такая уверенность. Однако я абсолютно убежден в том, черт побери, что тот жалкий заморыш, которого мне показали, тут ни при чем. Я абсолютно убежден в том, что это как-то связано с «Доброй ссорой». Будьте добры, плесните мне немного бурбона.

Подавшись вперед, он протянул свой стакан. Линь налила бурбон ему, затем себе.

– Хорошо, – сказала она. – С Раймондом Чаном мы разобрались. Теперь Герман.

– Да. – Герберт откашлялся. – Герман Гебб. Выдающийся программист, которого мы привлекли к проекту несколько недель назад. У Германа возникли кое-какие неприятности дома. Связался с плохой компанией – сами знаете, как такое бывает. – Он посмотрел на Линь, и у него сверкнули глаза. – Можно сказать, что им овладела охота к перемене мест. Наш дорогой Раймонд не справлялся с объемом работ, а Герман окончил тот же университет, но только на два года позже.

– Почему вы не пригласили какой-нибудь местный талант?

– Вопрос, который я задавал себе. Странно. Наши инвесторы настояли на том, чтобы пригласить кого-нибудь из Англии. Так или иначе, ядро нашего проекта увеличилось до трех человек. – Герберт вздохнул. – И теперь, получается, я единственный, кто остается на свободе. Почему – я не знаю, мисс Ву. Раймонд Чан был убит, сознательно, целенаправленно. Что касается Герберта Гебба – что ж, я опасаюсь худшего. Я боюсь, что и его также убили. Он просто бесследно исчез, как сквозь землю провалился. Я объявил солидное вознаграждение, дал деньги всем, кому нужно, в полиции. Ничего. Ни одного словечка. Ни одной ниточки. – Он заглянул в глубины бурбона своим красным глазом.

Он алкоголик. Герберт алкоголик, такой же, как и сама Линь. Дело вовсе не в том, что просто у него сегодня выдался плохой день. Больной. Граппа – это лишь аперитив. Линь прониклась уверенностью, что, если хорошенько поискать, в номере можно будет найти лекарства, отпускаемые только по рецепту, а может быть, «ледяную семерку» или даже «ледяную девятку». Она никак не могла понять, почему мягкие мужчины, ведущие мягкую жизнь, становятся зависимыми, хотя, возможно, дело объяснялось как раз этим. Человек не создан для легкой жизни. Это несовместимо с его природой. Если невзгоды не обрушиваются на него извне, он находит способ, как породить их у себя внутри.

– У вас есть досье, которое вы могли бы прислать мне? – спросила Линь. – Фотографии, записи разговоров и все такое?

Оторвавшись от созерцания дна стакана, Герберт моргнул несколько раз.

– Ах да. Да, разумеется. Даты, когда Раймонд и Герман прибыли в страну, места их размещения и информация по всем тратам.

– Похоже, вы изрядно поработали.

– Да.

– Мне также нужны визуальные образы.

– Не сомневаюсь, можно будет подобрать полную галерею.

– Твою мать! – Линь пригубила бурбон с «ледяной семеркой».

– В чем дело?

– Полагаю, вы вряд ли передадите файл своих воспоминаний за этот период?

– Ну… – Герберт отпил глоток бурбона, обдумывая эту просьбу. Он произнес вслух «нет» через несколько мгновений после того, как Линь это почувствовала, затем добавил: – Разумеется, из соображений коммерческой тайны. Я не могу разбрасываться направо и налево потоком памяти, в которой хранится информация обо всех моих деловых переговорах.

– Это позволило бы сберечь много времени.

– Ну же, дорогая! – Герберт усмехнулся. – Вы знаете хотя бы одного человека, добровольно передавшего свою память за несколько недель, а то и месяцев? Вы сами пошли бы на такое?

Линь откинулась на спинку дивана.

– Нет, не пошли бы, – продолжал Герберт. – Я загрузил два самых дорогих помощника экзопамяти, какие только можно достать, и процедил через них весь свой поток воспоминаний. Экзопомощники не нашли ничего подозрительного – никаких улик. – Поджав губы, он снова усмехнулся. – К тому же… мне бы не хотелось, чтобы вы узнали, где я спрятал всех этих мертвых проституток. – Убедившись в том, что Линь никак на это не отреагировала, Герберт вздохнул и допил бурбон.

Прикоснувшись кончиком пальца к холодной стали улиточного импланта за ухом, Линь прошептала команду, отправляя ему запрос.

– Вот мой код, – сказала она. – На открытой волне меня нет. Это номер локальной сети. Обеспечивает прямой доступ ко мне.