Жизнь на биполярных широтах. Как выжить в экстремальных зонах собственной психики

Глава 1. Винсент Ван Гог

«Жизнь проходит, и время никогда не возвращается назад. Я знаю, что, получив однажды шанс заняться живописью, ты уже никогда не вернешься к этому снова, поэтому я усердно работаю. Теперь, когда у меня случаются более тяжелые приступы, моя способность рисовать пропадает, так что, возможно, я никогда больше не смогу рисовать. <…> Словом, я стараюсь поправиться, словно человек, который собирался покончить с собой, но выполз на берег реки, осознав, что вода слишком холодная»[4].

По меркам современной психиатрии трудно точно сказать, какой болезнью страдал Винсент Ван Гог. Об этом гениальном художнике, который умер более 130 лет назад, мы знаем, что у него были психические нарушения: он отрезал себе ухо и покончил жизнь самоубийством.

Винсент с детства был трудным ребенком. Его отца беспокоило, что Винсент часто впадает в меланхолию. До того как стать художником, Винсент под влиянием своего отца-пастора некоторое время учился в семинарии, но учебу так и не закончил: ему было трудно учиться даже в средней школе, не говоря уже о семинарии, и было тяжело иметь постоянную работу. Проявив интерес к живописи, Винсент часто выходил в поле и рисовал нидерландских фермеров, усердно работающих даже в суровые зимние месяцы. Однажды он принес свою картину к семейному ужину и сказал, поразив всех родственников: «Сегодня давайте поедим, размышляя о страданиях этих людей». До Великой Октябрьской социалистической революции в России оставалось еще 50 лет.

Отец Винсента всегда беспокоился о сыне, считая его ненормальным. Когда отец умер от кровоизлияния в мозг, мать Винсента была убеждена, что ее муж умер из-за Винсента, она так и не простила сына. Младший брат Винсента Тео встал на сторону своего старшего брата, даже несмотря на то, что зачастую его боялся, потому что Винсент время от времени вел себя странно. Но Тео поддерживал брата в его занятиях живописью и помогал ему как морально, так и материально, хотя сам не имел постоянного дохода.

Во многих описаниях жизни Винсента Ван Гога в его действиях отмечаются такие черты поведения, как трудности во взаимодействии с окружающими людьми, навязчивые действия, импульсивность и отсутствие самоконтроля. У него не было постоянного дохода, и он не мог нанимать моделей, поэтому рисовал портреты окружающих его людей. Винсенту было трудно поддерживать беседу, но писание портретов стало для него уникальным способом взаимодействия с миром. Многие люди считали Винсента странным человеком, но тот факт, что люди позировали для него, показывает, что он не был агрессивен по отношению к ним.

Последние дни своей жизни Винсент провел в комнате, расположенной на втором этаже гостиницы «Оберж Раву» (Auberge Ravoux) в городе Овер-сюр-Уаз. Очевидцы говорили, что художник разговаривал только тогда, когда по утрам спускался из своей комнаты вниз и просил еду у дочери владельца гостиницы. В другое время он брал свои художественные принадлежности и отправлялся в поле.

Известно, что Винсент Ван Гог покончил с собой, хотя многие в этом сомневаются, но спустя 130 лет узнать правду, конечно, уже невозможно. В настоящее время выдвигаются предположения о его убийстве. Основанием для таких предположений могут быть следующие факты: во-первых, Винсенту, которого в городе считали сумасшедшим, было бы нелегко достать оружие; во-вторых, угол вхождения пули в тело говорит о том, что ему самому сделать такой выстрел было бы затруднительно; а в-третьих, после того как Винсент получил ранение он, умирая, прошел большое расстояние, а по прибытии в «Оберж Раву» сказал удивленным людям: «В моей смерти нет ничьей вины».

В то время Овер-сюр-Уаз был летним курортом для состоятельных парижан. Так как существуют записи о том, что богачи из французской столицы издевались над Винсентом, который выглядел, как сказали бы сейчас, как отаку[5] или помешанный фанатик своего дела, нельзя исключать и такую возможность, что смерть художника стала результатом неудачной шутки. Независимо от того, было ли это самоубийство или убийство, смерть Ван Гога остается болезненной и душераздирающей.

До сих пор преобладало мнение о том, что болезнью, которой страдал Винсент, была височная эпилепсия – разновидность эпилепсии, при которой у человека возникают слуховые и зрительные галлюцинации, тревога и чувство ужаса без потери сознания. Однако сейчас есть гипотеза, что художник болел типичным биполярным расстройством. Многие из его записей очень похожи на проявление таких симптомов, как тревога, паника, мания[6], депрессия, на которые жалуются пациенты, страдающие биполярным расстройством. Например, в своих записях Винсент отмечал следующее: «Иногда моя голова кажется пустой, а иногда она раскаляется так, словно горит огнем, и мысли бывают очень беспорядочные», «Я испытываю настолько сильное чувство ужаса, что не могу его выразить», «Я слишком тороплюсь сказать или сделать что-то, даже если с этим можно немного повременить», «Я ничего не могу делать и испытываю такую вялость, будто лежу со связанными руками и ногами в глубокой и темной яме». Записи показывают, что случай, когда Ван Гог отрезал себе мочку уха после ссоры с Гогеном, был не первым в его жизни эпизодом самоистязания: до этого художник наносил себе увечья деревянными палками.

Не следует считать, что психическая болезнь Винсента Ван Гога была связана с поздними стадиями сифилиса, которым он заразился в результате беспорядочной сексуальной жизни. В данном случае причинно-следственная связь была обратной: распутная жизнь художника, которая привела к сифилису, была результатом его психической болезни, ведь сексуальная одержимость наблюдается у некоторых пациентов с биполярным расстройством.

Винсент, как известно, злоупотреблял алкоголем и табаком, и дело было не в его силе воли. Он говорил: «Выпивка и курение – единственное, что утешает и успокаивает меня. Если буря во мне бушует слишком сильно, мне следует напиться, чтобы парализовать себя. Я сумасшедший». Алкоголь, табак и сексуальное удовлетворение были для него всего лишь средствами облегчения душевной боли. Но даже испытывая такую боль, Винсент полностью посвящал себя живописи, когда был в хорошем состоянии. Он описывал эти эпизоды так: «Я не спал три ночи подряд и рисовал. Я спал днем. Я думаю, что ночь живее и намного ярче, чем день». Свое состояние художник комментировал следующим образом: «Иногда мой разум становится очень ясным, а природа кажется такой прекрасной, что я забываюсь, и рисование ощущается как сон. Но мне немного страшно, потому что я знаю, что депрессия вернется, когда мое состояние ухудшится».

Самым известным случаем в истории психического заболевания Винсента является то, что он отрезал себе мочку уха. Это произошло так. Его младший брат Тео посчитал, что для улучшения состояния Винсента ему нужен друг, поэтому отправил к нему в город Арль Поля Гогена: ему казалось, что художники, говорили на одном языке. Однако менее чем через два месяца Гоген объявил, что не может больше жить с Винсентом. Сначала у них было полное взаимопонимание, и они рисовали портреты друг друга, но в конце концов Гоген, который тоже обладал слишком скверным характером, собрал вещи и оставил Винсента одного за несколько дней до Рождества. Уже на следующий день после отъезда Гогена Винсент отрезал себе мочку уха и отдал ее знакомой проститутке, после чего лег на лечение психиатрическую больницу.

Некоторые исследователи интерпретируют этот случай как проявление пограничного расстройства личности. Пограничное расстройство часто путают с биполярным расстройством. Симптомом пограничного расстройства личности является чрезмерный страх быть покинутым. Вследствие этого у таких больных появляется особенность в поведении, выражающаяся самоубийством или самоистязанием.

После госпитализации Ван Гог страдал от сильных галлюцинаций и потери памяти. С тех пор психическое здоровье Винсента стало ухудшаться. Усиление симптомов психического расстройства, госпитализация и чрезмерное употребление алкоголя ухудшили психическое и физическое состояние художника. Вероятно, последние годы его жизни проходили под сильным влиянием алкоголя и развившихся в результате этого многочисленных физических болезней. Он часто страдал, испытывая сильные душевные потрясения, с которыми ничего не мог поделать, и пытался заглушить их с помощью выпивки. Когда он пил, ему становилось физически плохо, а когда прекращал пить, у него начинался бред.

Карьера художника продолжалась у Винсента немногим более десяти лет. Ван Гон оставил после себя 875 картин и более 1000 рисунков и набросков, и это несмотря на нестерпимые страдания, причиняемые болезнью, которую в то время врачи не могли не только лечить, но даже диагностировать. Такая творческая продуктивность удивляет и восхищает, но тот факт, что при жизни художник почти не продавал свои картины, и даже те люди, для которых он их рисовал, не осознавали их ценности и хранили полотна в конюшнях, вызывает печальные чувства у людей, которые смотрят на его работы сегодня.

За месяц до своей смерти Винсент оставил матери письмо[7], в котором написал следующее: «Воспоминания о жизни, о расставаниях, о мертвых, о постоянном шуме… Бывают моменты, когда я вспоминаю все это смутно, как будто смотрю в телескоп, и мне кажется, что только так я могу уловить прошлое. Думаю, я по-прежнему буду одинок. Даже тех, кого я любил больше всего, можно только расплывчато увидеть в телескоп».

Глава 2. Никто не знал, что происходит

Когда на самом деле все пошло не так? Потрясенная, я начала восстанавливать в памяти некоторые моменты из короткой жизни моей дочери.

Когда моя дочь Анна перешла в старшую школу, ее классный руководитель попросила меня встретиться и обсудить результат теста на депрессию: у девочки были слишком высокие показатели депрессии и склонности к суициду.

Я была изумлена:

– Но этого не может быть! У Анны много друзей, у нее хорошие отношения со мной и с папой.

Учительница пояснила с выражением недоумения на лице:

– Я тоже так считаю. Анна всегда такая послушная и милая, что я была поражена ее результатами. Не волнуйтесь слишком сильно, это формальный тест, который проводит школа. У нас установлен порядок, который требует, чтобы по итогам теста мы встретились с родителями ребенка и обсудили проблему, если что-то идет не так. Но до сих пор ни у кого не было никаких проблем, так что результатам этого теста нельзя верить.

Так и закончилась моя встреча с классным руководителем дочери. Учительница пообещала, что проблем не будет, и она сама лично будет внимательно наблюдать за Анной на занятиях. Она пояснила, что при получении таких результатов теста родителям советуют пойти с ребенком на консультацию к психологу, но она не видит в этом необходимости.

Как оказалось, моя дочь очень хорошо умела скрывать свое состояние, и вскоре эта встреча и неприятный разговор с учительницей были забыты. Первое тревожное предупреждение прозвучало за четыре года до того, как дочери поставили диагноз «биполярное расстройство». Произошло это так.

За несколько дней до итоговых вступительных экзаменов мне позвонили и сообщили, что Анна не пришла в школу. В то время я кружилась в водовороте своих собственных дел и забот, моя голова была занята разными мыслями и проблемами, которые необходимо было решать, и на своих собственных детей у меня уже не оставалось ни времени, ни сил. Но моя дочь не была проблемным ребенком, и никогда раньше она не пропускала занятия без предупреждения, поэтому я очень удивилась, когда услышала, что ее не было в школе. Заволновавшись, я поспешила домой, а обнаружив ее лежащей без сил на кровати в своей комнате, выдохнула с облегчением:

– Анна, тебе плохо?

Дочка посмотрела на меня, слегка приоткрыв глаза: у нее не было температуры, и в целом она не выглядела больной. В период экзаменов, когда другие родители буквально не могут продохнуть, заботясь о детях, я не могла проявить такую же заботу о своей дочери: из-за возникших проблем, которые требовали срочного решения, я бегала как сумасшедшая по полицейским участкам, адвокатским конторам и налоговым органам, и у меня даже не было времени проверить состояние дочери. И оказалось, что у нее уже несколько дней не было сил.

Я подняла Анну с постели, накормила и отвела в салон красоты, чтобы подстричь волосы, думая, что это поднимет ей настроение. Выражение лица девочки все еще было мрачным. Намного позже я узнала, что в тот день моя дочь впервые в жизни предприняла попытку самоубийства. Но она не знала, как можно убить себя с помощью лекарств, поэтому выпила горсть таблеток, не представляющих угрозы для жизни, и всего лишь потеряла сознание.

Я подумала, что это была депрессия, вызванная беспокойством дочери перед сдачей экзаменов, и с того дня я была рядом с ней, кормила вкусной едой и всячески подбадривала ее. Так она смогла сдать экзамены. Учитывая состояние Анны, ее оценки были на удивление достойными. Хотя невольно ожидания были выше (Анна всегда хорошо училась). Я подумала, что в третьем классе старшей школы она, возможно, запуталась и потеряла цель, поэтому я заранее все продумала и записала ее в академию для подготовки к повторной сдаче экзаменов. Мне казалось, что в академии девочка каким-то образом приспособилась к учебному процессу и требованиям, однако с приближением экзамена тревога снова повисла над ней темным облаком. Поскольку такое уже случалось, на этот раз я очень внимательно следила за состоянием дочери, и оно определенно было очень мрачным. Я все еще думала, что это из-за экзаменов.

Анна сдала экзамены повторно, но поступить в тот университет, в который хотела, она не смогла и пошла учиться в тот, что выбрала ей я. Я была рада и этому, но моя дочь стала еще более угрюмой.

После поступления в университет у нее все было хорошо, и оценки были отличными. Когда-то в средней школе ее считали вундеркиндом по физике. В свободное время она играла в музыкальной группе. Иногда я приходила на ее выступления и видела, как она выкладывалась на сцене до такой степени, что я невольно задавалась вопросом: неужели у моей дочери был и такой талант? Я верила, что депрессия у нее временная и связана с напряжением, которое она испытывала в период поступления в университет. Но меня кое-что беспокоило: ко второму курсу она заявила, что уедет из дома и будет жить самостоятельно. Ее отец очень возмутился и заявил, что это чушь, ведь мы и так живем в Сеуле, но он так и не смог сломить упрямство дочери, которая заранее подумала о том, где будет брать средства на свое существование. Так наш второй ребенок вырвался из-под опеки родителей.

Однако самостоятельная жизнь Анны не была стабильной и предсказуемой: в промежутках между учебой, работой на полставки, куда она устроилась, чтобы зарабатывать деньги на жизнь, и занятиями в кружке в ней что-то постепенно разрушалось. Я не могла не замечать такие изменения, но в то время я все это отрицала, говоря себе, что этого не может быть… Я видела свою дочь дважды в неделю и, несмотря на ее мрачное лицо, легкомысленно думала: кто сейчас не впадает в депрессию? А сама она никак не проявляла свои чувства.

Позже выяснилось, что Анна посещала психиатра и принимала лекарства, но мне она об этом не рассказывала. В конце концов ее попросили позвать маму, и я, стоя в больнице перед врачом, все отрицала, снова и снова повторяя, что с моей дочерью ничего такого не может быть. Конечно, все случилось только потому, что я слепо верила ее утверждениям, что она в порядке. Позже я узнала, что все дети, которые так болеют, прекрасно умеют притворяться и убеждать окружающих, что у них все хорошо.

В тот день я впервые сама увидела у дочери следы самоповреждений. Мы ужинали вместе, но я едва могла есть. После ужина мы вернулись к ней домой, и я попросила ее рассказать все от начала до конца. Только тогда она впервые призналась мне в том, насколько ей тяжело жить. Анна считала, что единственным для нее способом избавиться от душевной боли является смерть, и призналась, что однажды обдумывала план самоубийства…

Мой мир разваливался на части, но я должна была держать себя в руках. Мне нужно было срочно что-то предпринять, и прежде всего я отвезла дочь домой. В машине на обратном пути я впервые подумала о том, что проблема Анны – это не просто депрессивное состояние, но, учитывая мои ограниченные знания о психических расстройствах, я не могла определить точно, в чем дело.

Дома я уложила дочь в постель, чтобы она немного отдохнула. Моя тревога за ее состояние только возрастала, и мне не хотелось оставлять ее без присмотра. Когда я убедилась, что Анна заснула, я сказала мужу, что наша дочь сильно больна. Мы осознали, что медлить нельзя, и начали принимать меры.

Глава 3. «Спасите моего ребенка!»

Мы должны были срочно найти врача, который вылечит Анну. Несмотря на то что мы с мужем оба работаем в больнице, мы сразу решили не рассматривать вариант лечения дочери в нашем психиатрическом отделении. Мы отказались от него не из-за того, что не хотели, чтобы на работе узнали о том, что у нашей дочери есть проблема, а потому, что мы были уверены, что ей требуется госпитализация, и были хорошо осведомлены об атмосфере в психиатрическом отделении нашей больницы.

Так же, как и во время учебы в школе, нам важно было знать, с кем и в какой атмосфере нашей дочери предстоит проводить время. У моего мужа было другое мнение, но я без колебаний выбрала одну больницу, где у меня был знакомый старший коллега, которого я могла легко попросить об одолжении. Я договорилась о месте в больнице и изучила все, что смогла найти, о процессе лечения, однако мне потребовалось довольно много времени, чтобы решиться поговорить с дочерью.

В тот момент мне больше всего на свете хотелось напрямую спросить у Анны, что же такое с ней происходит, но я не могла задать ей такой вопрос. Причина моей нерешительности, вероятно, заключалась в том, что дочь думала, что родители мало что смогут сделать для решения ее проблем. Когда мы осознали серьезность ситуации и начали принимать активные меры, наша дочь немного раскрылась. К счастью, первое, что она сказала, было: «Я действительно хочу поправиться». Да, она пошла наперекор родителям и съехала от нас, но в результате ее ситуация все равно оставалась тяжелой из-за того, что самооценка Анны была серьезно подорвана, кроме того, дала о себе знать психологическая травма от того, что она не смогла учиться в том университете, в котором хотела.

Я предложила дочери поехать на ее первое обследование вместе, но она отказалась и отправилась в больницу одна. Однако на полпути к больнице ей стало трудно дышать в переполненном метро и пришлось выйти из вагона. У нее началась паника. Это определенно был симптом болезни, хотя в тот момент я еще не знала, что у дочери есть такая проблема. Анна приехала на обследование поздно, и мой коллега, осмотревший ее, диагностировал расстройство биполярного спектра на основе всей информации, включая тот факт, что она не смогла благополучно проехать в метро.

Термин «биполярное расстройство» я услышала впервые еще в школе, но симптомы, беспокоившие мою дочь, и представления об этой болезни, сложившиеся в моем сознании, были очень далеки друг от друга. Я тогда имела смутное представление о том, что биполярное расстройство – это заболевание, при котором период маниакального состояния, когда у человека хорошее настроение и он ведет себя странно, чередуется с периодом депрессивного состояния, когда человек сникает. Но в то время я считала, что проблема моей дочери только в ее депрессивном состоянии. Я знала, что депрессия была у нее настолько сильной, что девочка истязала себя, чтобы умереть, и планировала самоубийство, но эта информация была из той области медицины и психиатрии, о которой я совершенно ничего не знала. При первой же возможности я просмотрела профессиональную литературу на эту тему, но понять, о чем рассказывают специалисты, было нелегко.

Как бы то ни было, Анна оказалась в ситуации, когда ей требовалось лечение в больнице. Ей нужно было принимать лекарства, и если она продолжит прилежно их принимать, ей станет легче. Но путь к выздоровлению будет долгим, если не бесконечным: даже когда она выйдет замуж и родит ребенка, ей все еще придется принимать эти лекарства…

Мне казалось, что мой мир полностью раскололся на «до» и «после», и слова профессора о том, что моя дочь когда-нибудь выйдет замуж и родит ребенка, звучали непривычно и очень странно. Однако мне не оставалось ничего другого, кроме как поверить в них и следовать им.

Когда я говорила, что у моей дочери есть такая проблема, многие специалисты из моего окружения давали мне советы. В то время я услышала от них два важных утверждения, которые подарили мне надежду: «С возрастом становится лучше», – и: «У ребенка, который самостоятельно обратился в больницу, хороший прогноз». Я заучила эти слова и твердила их, словно заклинание, чтобы спасти свою дочь.

После того как было принято решение о госпитализации, Анна взяла в университете академический отпуск. Так для моей дочери и для нас, ее родителей, начался тот долгий путь, на который мы никогда ранее не ступали, и та другая жизнь, которой у нас никогда раньше не было.

Глава 4. Психические заболевания

Отец психически больного пациента описал свое состояние, когда он впервые поместил сына в больницу, так: «В тот момент, когда с грохотом закрылась железная дверь, я тяжело опустился на стул и заплакал».

Закрытое отделение психиатрической больницы вызывает у обычного человека ярко выраженные негативные образы, а в книгах и фильмах ужасов описание такого отделения используется для создания особой гнетущей атмосферы. Хоть я сама врач, для меня ситуация не сильно отличается. Время от времени мне приходится обращаться за консультацией в закрытое отделение психиатрической клиники. Я знаю, что для того чтобы войти в такое отделение, кто-то должен открыть мне тяжелую дверь, и из-за этого я раньше думала, что оно ничем не отличается от тюрьмы. Я также ничего не знала о пациентах с ментальными расстройствами, потому что психические заболевания лечат по другой методике, нежели общие, так что для меня это была та область медицины, которую я не изучала и которой не интересовалась. Прежде всего, я никогда не видела пациентов с психическим заболеванием среди моих братьев и сестер, и среди других родственников по материнской или отцовской линии их тоже не было.

Однако теперь моя дочь должна была ложиться на лечение в закрытое отделение психиатрической больницы. Это была особая задача: даже те вещи, которые мне нужно было приготовить, чтобы она могла взять их с собой, отличались от тех, что нужны для обычной госпитализации. Поскольку в такую больницу попадают пациенты, которые могут причинить вред себе или другим, им нельзя брать с собой ничего такого, что считают опасным. Я была удивлена тому огромному разнообразию вещей, которые запрещено брать с собой. Конечно, им не разрешалось брать никаких острых предметов, таких как ножи, но запрещена также косметика в стеклянных бутылочках, тетради на спиралях и влажные салфетки. Все эти меры были предприняты для предотвращения самоповреждений. Нам сказали, что были случаи нанесения увечий пружиной от тетради, а однажды кто-то положил между влажными салфетками лезвие бритвы. Еще запрещены ремни, обувь со шнурками, сумки с лямками и одежда с карманами, так как с их помощью есть возможность удушения или проноса острых предметов. Чем больше я слушала об этих запретах, тем новее мне казался этот чужой незнакомый мир.

По той же причине были ограничения в посещении пациентов: навещать пациентов могли только ближайшие родственники, которые с наименьшей вероятностью могли принести в больницу опасные предметы. В отделении нельзя было пользоваться сотовыми телефонами и Интернетом, поэтому пациентам нужны таксофонные карточки, а для развлечения им требовались книги и музыка в формате MP3.

Когда я складывала для Анны ее больничные принадлежности, то четко осознала, что моя дочь действительно серьезно больна, но она сама беспокоилась о другом и спросила меня:

– А вдруг я потом не смогу работать, потому что у меня есть запись о госпитализации в психиатрическое отделение?

Я почувствовала облегчение: если моя дочь, которая думала о смерти, переживает по такому поводу, то это дает нам надежду на будущее. Я пояснила:

– Твоя медицинская карта или название болезни никому не раскрываются, и даже когда ты устроишься на работу, никто не узнает об этом, пока ты сама не расскажешь.

И все-таки я переживала за нее: даже если она не столкнется с дискриминацией из-за ее психических расстройств, сможет ли она работать вообще?

Когда Анна скрылась за плотно закрытой дверью отделения психиатрической больницы, я тяжело опустилась на стул, но не заплакала: у меня не было времени плакать, потому что я должна была жить две жизни. После того как моя дочь ушла на лечение, я вернулась на работу в свою больницу и спокойно проводила обследования. Анну поместили в закрытое отделение психиатрической клиники, но мир не рухнул, и жизнь продолжалась.

Глава 5. Будни закрытого психиатрического отделения

В день первого визита к дочери я взяла с собой кое-какие вещи. В ожидании, когда откроется дверь отделения, я стояла бок о бок с пожилой женщиной. На вид ей было около 70 лет, а судя по одежде и поведению, она обладала значительным социальным и экономическим статусом. У меня в голове мелькнула мысль, что она пришла не к мужу и не к кому-то из родителей; вероятно, она навещает своего ребенка. И я подумала, что в таком случае этому пациенту должно быть уже более 40 лет! Неужели возможно такое, что я тоже буду стоять за дверьми этого отделения в ожидании визита к дочери на протяжении долгих лет или даже десятилетий? Я пришла в ужас от этой мысли и постаралась побыстрее ее забыть.

Но вот наконец послышалось звяканье нескольких ключей, и дверь отделения открылась. Анна, одетая в больничную одежду, казалась спокойной. Она рассказывала о том, что произошло в больнице, о том, что она хочет съесть так много разной еды, а я смотрела на нее и все еще не могла почувствовать, что моя дочь действительно должна здесь находиться. Возможно, самым важным моментом, который Анна получила от госпитализации, стало осознание того, что она не одинока: за запертой дверью закрытого психиатрического отделения находилось множество душ, которые, как и она, мучились после того, как их ранил мир. Но еще в этом отделении были люди, которые стремились помочь этим несчастным душам и считали это дело призванием своей жизни.

В закрытом отделении действуют необычные правила, и пациентам, которые ложатся туда добровольно, предоставляется гораздо больше свободы действий, чем тем, кто оказался там не по своей воле. Недобровольная госпитализация чаще называется принудительной: если сам пациент не осознает, что он болен, но при этом ведет себя опасным образом, то ближайшие родственники могут отправить его на госпитализацию в психиатрическую больницу без его согласия. В таком случае необходимо строго соблюдать определенные правила, так как в противоположном случае принудительная госпитализация может стать серьезным нарушением прав человека.

Пациенты, которые оказались в закрытом отделении психиатрической больнице по своей воле, могут относительно свободно общаться с семьей и гулять по территории больницы с опекуном. Конечно, так было до пандемии COVID-19. Я виделась с дочерью дважды в неделю. Больше всего меня беспокоило, не будет ли в этой больнице слишком много «странных» людей, но после того как я побывала там лично, я поняла, что мои переживания были напрасными: пациенты не были слишком странными. Например, красивый парень, ровесник моей дочери, рассказал, что попал сюда после того, как пытался покончить с собой, и для этого поджег брикет древесного угля. А приветливая девушка, ровесница Анны, изучающая искусство в университете, оказалась здесь из-за самоистязаний, вызванных сильной тревогой.

В этом отделении не было мрачных и пугающих людей, которых изображали в фильмах ужасов или в фильме «Пролетая над гнездом кукушки» (1975). Там были молодые люди, которые не причиняли кому-то вред, а наоборот, искали в этом месте защиты, чтобы мир не причинил вред им.

Во время трехнедельного пребывания в этой больнице Анне прописали лекарства, содержащие литий, и она смогла понемногу вернуться к стабильному состоянию. Однако на мой вопрос о том, какое у нее настроение, она всегда отвечала: «Я не знаю…»

Однажды во время моего визита мы с Анной сидели у одной из достопримечательностей больницы, которую она нашла сама, и я с удивлением подумала, что совсем не знаю свою дочь. Самой важной проблемой, которую мы с ней обсуждали во время ее пребывания в больнице, был вопрос о том, почему все так случилось, но я, конечно, не могла на него ответить.

Анна рассказала мне о своей подруге, с которой она общалась в период учебы в средней и старшей школе. Конечно, я знала эту девочку, но я не знала, что она нанесла моей дочери душевную рану. Если посмотреть на ситуацию внимательно, можно увидеть, что в поведении этой подруги не было никакого злого умысла, просто у нее было много зависти и недостаточно воспитания, поэтому своими разговорами и рассуждениями она оскорбляла других. Таких детей можно было часто встретить в нашем школьном округе, а моей дочери такое «дружеское» общение слишком глубоко ранило сердце. В том возрасте наши дети еще не понимали, что значит «заклятый враг». Эту девочку, вероятно, ранила мать, которая вызывала у нее сильный стресс, потому что постоянно твердила ей что-то вроде: «Если ты не поступишь в определенный университет, я тебя за человека считать не буду». В итоге моя дочь невольно испачкалась, словно в грязи, в негативных эмоциях своей подруги, которые были результатом искаженных отношений матери и дочери, а я об этом совсем ничего не знала.

Все это было в прошлом, и исправить это было уже никак нельзя, но я отчаянно сожалела о том, что не уделяла больше внимания той боли, которую испытывала моя дочь. Та подруга решила поступать в университет, в котором хотела учиться и моя дочь. Сама же Анна не смогла туда поступить даже после повторной сдачи экзаменов, что стало для нее травмой, от которой она никак не могла избавиться. Я сама в некоторой степени смогла избежать общественного представления о «меритократии[8]», которое на протяжении всей своей жизни я всегда подвергала сомнению, но моей дочери избежать его не удалось. Однако она заболела не из-за негативного влияния той девочки, все произошло как раз наоборот: именно из-за болезни, которой в то время уже страдала Анна, слова и действия подруги ранили ее сердце, словно бритва, и она жила, глубоко страдая каждый день.

С лечащим врачом Анны я была знакома еще с университета, поэтому наша личная консультация проходила в более свободной атмосфере, по сравнению с тем, как обычно проходят беседы специалистов с пациентами и их близкими.

Врач объяснила нам основные особенности болезни Анны и сказала слова ободрения, похожие на доброе напутствие. Ожидалось, что прогноз будет хорошим: Анна была зрелой личностью, не винила других людей в своих трудностях, и к тому же она сама осознавала, что больна, и сама обратилась в больницу за помощью. Большинство пациентов с такой болезнью проецируют все свои проблемы на окружающих, и в результате отношения с близкими рушатся: дети, которым поставили диагноз, и их родители иногда даже становятся врагами. Обвинение других может быть следствием психического расстройства, но у Анны это не наблюдалось: она сосредоточилась на том, что во всем, что с ней происходит, виновата она сама. Но из-за этого у нее была слишком низкая самооценка, что стало еще одной трудностью, хотя в ее проблемах отчасти могли быть виноваты и мы, ее родители.

Я всегда считала, что мне в жизни повезло: я родилась в хорошие времена, училась в хорошем университете, и мне нравилось то, чем я занимаюсь сейчас, поэтому я никогда не заставляла свою дочь, которой повезло меньше, достигать того же, чего достигла я. Однако у ее отца было иное мнение, поэтому он мог ругать Анну за недостаточные усилия. Впервые в жизни моя дочь пожаловалась на отца во время консультации с врачом после госпитализации. Она рассказала, что ощущала такой недостаток понимания с его стороны, какой ощущает человек со сломанной ногой, которому сказали встать и идти.

В отношении моей дочери врач сказала: «Ей нужно прожить свою жизнь, занимаясь культурной и художественной деятельностью».

Это означало, что, если родители будут заставлять Анну жить так, как хотят они, девушка будет несчастлива. И я не могла не согласиться с этим: разве я не буду благодарна судьбе, если моя дочь, которая была на грани смерти, немного поживет счастливо? Но я переживала из-за другого: мне было известно, что учеба – это самое легкое. В моей памяти всплывали истории многих гениальных художников, которые принесли бесконечное счастье окружающим, но сами прожили мучительную и несчастливую жизнь.