Теория одиночного мореплавателя

Размер шрифта: 13

Gilles Grelet

Theory of the Solitary Sailor

Falmouth Urbanomic

Книга выпущена в рамках совместной издательской программы Ad Marginem и HylePress

Перевод

Артём Морозов

Научный редактор

Данила Волков

Оформление

Елизавета Лотникова

Sailor © Urbanomic Media Ltd., 2022

Предуведомление

Это книга, в которой море приходит в теорию. Это книга о теории, которая не берет море в качестве своего объекта, но изобретает себя в качестве субъекта непосредственно на море, из-за мира и по его случаю.

Перед вами не скрупулезное исследование случая одиночного плавания; не эссе, тематизирующее хождение под парусом, словно поход в горы или езду на велосипеде, в качестве некоего введения в философию или в своего рода духовную практику; не руководство, где я, надев шляпу инструктора по парусному спорту, делюсь знаниями о море и лодках; это также не отчет о моих плаваниях.

Что еще я должен сказать? Меня мало что связывает с пилотом моторного спорта, коим является современный яхтсмен, или с искателем приключений, пересекающим моря и океаны в поисках достижений, достойных рекорда, или даже с путешественником, который рассматривает парусный спорт как исследование дальних стран.

Пилот, авантюрист, путешественник – вот три вида одиночного плавания. Я не отношусь ни к одному из них.

Конечно же, я хожу под парусом. Почти столько, сколько себя помню: мне не было и года, когда родители начали брать меня с собой на воду. Затем мой разнообразный морской опыт копился, и порой я проводил в море более шести месяцев в году, пока наконец, около 10 лет назад, не обосновался на воде, исполнив свое пожизненное намерение жить на борту без каких-либо перерывов и перспектив возвращения на сушу. И чаще всего я плаваю один – по склонности и по правилу метода. Но очень далеко не заплываю – скажем, дальше Ирландии и Азорских островов. Также я всегда стараюсь ходить в благоприятную погоду. Если я добавлю, что моя лодка – крепкий мореходный парусник длиной 11 метров и весом 10 тонн[3] – при любых обстоятельствах может управляться в одиночку, вы тотчас поймете, что в моих морских заслугах нет решительно ничего выдающегося, ничего достойного спектакля. Так зачем же мне нужна этикетка, которая, похоже, была предназначена для морских зрелищ?

Я понимаю «одиночного мореплавателя» в радикальном (человеческом, не иначе как человеческом), а не в спектакулярном (или же мирском, слишком мирском) смысле. Другими словами, я стремлюсь вырвать это означающее из ритуалов и ярлыков, в которые облекает себя мир, – включая сюда и те, где море становится манящим уходом от мира, – и сделать его именем: именем самого человека, человека, освобожденного от мира, возвращенного к себе самому. Именем, в котором имеются отзвуки [Биографии] обыденного человека Франсуа Ларюэля и, более того, [Прогулок] одинокого мечтателя Жан-Жака Руссо, если мы здесь ограничимся лишь двумя великими траекториями мысли, которые в какой-то мере близки к пути, который я прокладываю:

(I) пути строгого знания дел человеческих (иными словами, гнозиса, а не человеческой науки);

(II) пути экзистенциального восстания против мира-мысли, который есть философия (то есть пути реальной жизни, а не реализации).

Таков скудный путь – унилатерально-дуальный или дивидуальный/дивинизированный [divi(ni)sée][4] – антифилософии как строгого гнозиса.

Мореплаватель-одиночка, которым я являюсь, не вписываясь ни в один из модусов – скоростные регаты, авантюрные подвиги и дальнее плавание, – добавляет к ним еще один, превращающий сей триплет в четверицу. Итак, наряду со спортсменом, искателем приключений и исследователем у нас есть антифилософ.

Как и полагается в таких случаях, четвертое – ключ к организации всего четвероякого устройства, которое оно устанавливает прямиком в реальном, прямиком в человеке, вместо того чтобы позволить тому отчалить в мир: антифилософ, добавляясь к триплету одиночного мореплавателя, выводит его из мирского режима, чей спектакль, каким бы изнуряющим он ни был, не исчерпывает собою всё. Антифилософ определяет мирской режим более радикальным образом для того, чтобы посягать на мирскую жизнь, в самом ее корне взятую в качестве Самодостаточной С(п)екулярности, или СС, в чьи махинации входит смешение реального и реальности, человеческого и мирского, а затем еще и основание подчинения человека реализаторским целям мира, его покорность непрестанным предписаниям, всенепременно практическим, реализовывать и реализовываться. Короче говоря, антифилософ усложняет одиночного мореплавателя, дабы вернуть его к человеческой простоте и иметь возможность противопоставить империи целокупной реализации реальное восстание целостной жизни.

Итак, теория одиночного мореплавателя – это опыт антифилософии.

Не «эссе по антифилософии», поскольку антифилософия как жанр до сих пор практически не существовала[5], а попытка придать антифилософии всецело позитивное измерение. Дать ей меньше, чем систему, но больше, чем взрывы и раскаты: минималистичное, но завершенное устройство, канон (теорию метода) и органон (метод теории), способное вести и выигрывать свою войну за независимость от философии, быть «суверенной ересью» (а не одной из гетеродоксий, которыми философская ортодоксия питается так охотно, что в прошлом веке сумела принять облик того, что сама же переваривает: гетеродоксия стала ее преобладающим способом существования, ее основным способом быть ортодоксальной, способом, который настолько же коварен, насколько и эффективен). Делая его менее уловимым для мира и вскоре вырывая из мировой хватки своей комплексией, теория одиночного мореплавателя не усложняет мореплавателя-одиночку (так как еретическая комплексность – это буквально антипод усложнений гетероортодоксии, или ортодоксии, продолженной средствами гетеродоксии, в первую очередь – критической мысли) – она радикализирует его, возводя на его основании радикальную мысль.

Радикальную: мысль, что зрит вещи в их корне – в Двоице самих вещей, в их грубом антагонизме. И придерживается этого, отрекаясь как от возврата, так и от преодоления, от заботы как об истоке, так и о прогрессе, как от Одного (слияния), так и от Трех (транзакции). Комплексность, которая пускается здесь в дело, – это согласованность Двух, что противостоит ложной простоте (иллюзорной рас-согласованности) Единого и сложностям (несогласностям) Многого.

Двоица прежде всего реального и реальности: человека и мира, моря и суши. И – в конечном счете – реального исключительно как реального и реального реальности, человека и субъекта, человеческого одиночества и одиночного мореплавателя. В равной степени Двоица субъекта и мысли. Мореплавателя и мореплавания. Двоица мысли (антифилософской) и мысли-мира (философской). Двоица равным образом самой антифилософии, чей антидиалектический метод, наполняя содержанием теорию как короткое замыкание практики, изобретает в качестве этики еретика, наступающего на гегемонию реализации.

И как лучше выделить эту Двоицу антифилософии [где метод вмешивается дважды – как отделенное от теории и как то, что придает содержание их разладу, дабы прийти к ней[6] [7]], чем не написать, сгущая без потерь, слово «ерэтика» [héréthique]? О данной книге можно сказать – это установление ерэтики на самом море. Попытка морской ерэтики.

* * *

Но не только морской. Море – сущностное, изначальное – не единственная стихия в этой ерэтике. Есть и еще одна, достаточно решающая, чтобы потребовать если не проблематизации (она не входит в цели книги), то хотя бы тематизации, стихия, важность которой я не осознавал, то есть чье существование как самостийного элемента я сначала принял постепенно, неощутимо, за десятилетие написания последующей горстки страниц[8], которые, в свою очередь, всё больше учреждали свой привилегированный рабочий стол и gueuloir[9].

Эта стихия – это интернет, подобный морю, открытому для навигации[10] и плавания. А эта книга – попытка ерэтики навигации.

Посвящение

Слишком мореходная для тех, кому известна только суша, слишком теоретическая для тех, кто живет только морем и восторгается жизнью, эта книга навряд ли окажется по нраву большому свету.

Не придется она по вкусу и тем, кто, цепляясь за свою индивидуальность высказывающего суждения потребителя как за сокровище, считают делом чести читать только как зрители, для развлечения или получения информации, для подпитки мечтаний или рефлексии, но прежде всего – читать без риска быть субъективно призванными к чему бы то ни было; кто поэтому в моменты чтения читает лишь на отдалении, на достаточно большом расстоянии, чтобы не касаться читаемого ими, не быть затронутым им и чтобы иметь возможность заранее отказаться от принятия каких-либо последствий.

Книга, вне всякого сомнения, будет еще меньше пользоваться популярностью среди членов партии спиритуализма – сторожевых псов[11] установленного порядка дня сегодняшнего, как и вчерашнего, которые всё предписывают нам действовать как людям мысли, ну а мыслить – как людям действия, чтобы мы не были ни теми, ни другими, ни тем более теми и другими сразу. Псы эти наиболее мирские из всех, поскольку они сочетают свое отвращение к радикализму, составляющее основу их мирскости, с записью в реестры высшего света. Стратегически они будут самыми яростными в своем отношении, то есть тактически наиболее безразличными, если только маловероятное стечение обстоятельств не заставит их проявить снисходительность.

Короче говоря, книга не понравится ни тем, кто заякорен реальностью, проникнут прагматизмом и принимает за теорию лишь те ее части, что спекулятивно возвращают к тому, что они сами делают и что́ делает их самих; ни их двойникам, составляющим с ними полный набор, для кого практика заслуживает внимания лишь после того, как пройдет просеивание через теорию, которая ценна тем более, чем меньше имеет последствий. Обе группы объединяет отвращение к субъективации.

Но это не значит, что будто бы книга не предназначена ни для кого вообще.

В конце концов, вы всегда пишете для одного или нескольких; всякое письмо адресовано.

На это можно возразить: дескать, если не считать обязательных знаков внимания и социальных или профессиональных подмигиваний, стоящих во главе многих произведений, абсолютное большинство произведений лишено всякой адресации. И разумеется, идиот пишет для себя, мерзавец для большинства, имбецил для всех в целом и ни для кого в частности, а кретин для потомков[12]. Но в целом никто из них не пишет: они жуют жвачку, льстят, общаются или фантазируют. А коли они пишут, коли мы признаём, что творимое ими – письмо, в таком случае я не пишу. Гипотеза не то чтобы абсурдная, если уж на то пошло, учитывая то, с какой легкостью они пишут: по привычке, по необходимости, по долгу или принуждению, – тогда как для меня сложить слова одно за другим, чтобы образовать малейшее предложение, зачастую задача непосильная. Если слова облегчают им жизнь, если они пишут, как дышат, то я не пишу или же пишу с трудом, пишу так, как задыхаются.

Мореходная и теоретическая, книга эта, во всяком случае, была создана для конкретных людей, которым и посвящается. Ясно, а может быть даже и отчетливо, что они уже признали себя.

Канон окружения
Глубочайшая тайна человечности
(Антиполитика)

Место, предшествующее формуле.
– Ив Эллеуэ[13]

Пункт 0

[0.0] В Крабе-барабанщике – великой книге Пьера Шёндёрффера о чести и море – авизо национального французского флота натыкается на крохотный парусник, которому, израненному страшной бурей, удается выбраться из непогоды, ложась в дрейфе под парусом. «А, мореплаватель-одиночка, – замечает инспектор по рыболовству, а затем добавляет: – Скоро из настоящих моряков только они и останутся…» Его начальник реагирует жестко и пренебрежительно: «Моряки, настоящие моряки, – это те, кто в море зарабатывает на жизнь, на хлеб насущный»[14].

[0.1] В море идут либо чтобы покинуть мир, очиститься от него, либо чтобы присоединить море к миру, довести мирозатворение моря до возможного предела.

Таково радикальное разграничение – отделение [départ][15] – моряков на два типа: согласно описанию человека моря, инспектора по рыболовству, и описанию его начальника, который прежде всего является человеком военным.

Разрывая понятие моряка надвое, разграничение высвобождает точку, исходя из которой оказывается возможным порывать с миром, раздирая саму его ткань, «от начала до конца, – пишет Лардро, – на всём протяжении, где глаз святого различит пунктир»[16]; оно учреждает одиночного мореплавателя как гностика, нулевую точку антифилософии.

[0.2] Отделенность одиночного моряка от мира, происходящая из одного его существования (онтологическое одиночество удваивается существованием в качестве одного и приспосабливается к нему), столь же проста и непосредственна, сколь комплексно и трудно то, что следует из его отделения, – если только, будучи возвращенными к своей иллюзорной простоте, эти следствия не обусловят ретроактивно разрыв, откуда они и происходят, совершая посредством махинации обратный захват самого разрыва миром.

Никакой спекулярности между простотой разрыва с миром и следствиями, что вытекают из отделения; иначе восторжествуют секулярность и мир, поглощающий то, что с ним порывает. Мир поглощает его: не просто изничтожает, но переваривает – стремится за его счет увековечить себя, подобно тому как это делает вопрос со своим ответом[17].

[0.3] Теория одиночного мореплавателя: для нее мореплаватель является одновременно объектом и субъектом, и в этом смысле теория не столь уж теоретична (нейтральна, безразлична, эпистемологична), сколь теористична[18] (вооружена, витальна, гностична), она есть то, что позволяет придерживаться нулевой точки, придавая той значение и роль аксиомы для упорядочивания множества теорем, чья комплексность есть поворот – метод в буквальном смысле этого [древнегреческого] слова – от простоты.

[0.4] Теоризм одиночного мореплавателя: если он и выносит что-то из моря, то только ничтожность [vide] светскостей, их аннигилированность [vidange] и ангелированную жизнь [vie d’ange][19], которая один за другим развязывает узлы, что цепляют и удерживают людей за мир, и которую одиночный мореплаватель изобретает для себя пункт за пунктом.

Пункт 1

[1.1] Радикальное есть то, что отвергает мир или общество людей; мирское, или светское, есть то, что отвергает человека или человеческое одиночество.

Радикализация, вырывание людей из мира, есть гуманизация; мирозатворение, приспособление людей к миру, есть реализация.

[1.2] Люди держатся за реальное, которое они выпускают из рук, приходя в мир; мир держится за реальность, выброшенную из реального и лишенную на него прав.

Реальное есть не столько человек, сколько меланхолия, обрекающая людей на радикальность; реальность же есть не столько мир, сколько спекулярная самодостаточность, чьи махинации обеспечивают его секулярность.

Меланхолия для людей и самодостаточная с(п)екулярность для мира суть то же, что божественность для Бога.

[1.3] Мирозатворению внутренне свойственно вампиризировать человека, проституировать человеческое одиночество, превращать людей в мирские ресурсы; радикализации же по ее существу свойственно наступать на мир, растворять его самодостаточность, возвращать людям их не-мирскую кладку [assiette], их независимость.

[1.4] Между чистыми фигурами светскости и радикализма вписывается ряд смесей, отличных по пропорциям, чьи две главные фигуры – мирская радикализация, вырывание людей из мира путем приспособления к ничто мира, к миру, сведенному не столько к небытию своей истины, сколько к истине своего небытия, и радикальное мирозатворение, приспособление людей к миру путем вырывания из этого мира во имя некоего другого мира (состоящего в преемстве и непрерывности с этим миром) или даже во имя мира иного или «совершенно иного» (состоящего в разрыве с этим миром).

[1.5] В плоскости идеологии мирозатворение приводит к консерватизму, радикальное мирозатворение ведет к прогрессивизму (к относительному или абсолютному в зависимости от того, ориентируется он на различие от сего мира в степени или на различие по природе), мирская радикализация – к нигилизму, а радикализация – к ангелизму. Эта четверица детерминирует четверицу, в которую входят философия, гипофилософия, контрфилософия, антифилософия[20].

[1.6] Антифилософия опирается на реальное, дабы приподнять и возмутить реальность, дать ей крылья: это ангелизм. Дающий ей рычаг или точку опоры для того, чтоб оторвать от мира – спасти от мира – клочья реальности и пункт за пунктом подвесить с(п)екулярное предприятие; ее ангелизм есть материализм.

[1.7] «Одиночка, – пишет Сен-Поль-Ру, – это существо, которое, всё еще будучи человеком, всё еще не есть Бог. Всё еще не Бог: это лишь вопрос времени, дело одного только сдерживания»[21]. Бог или, скорее, ангел в становлении: не человек от мира сего, а ничто человеческое человека, радикализированное; человек, чье ожидание в одиночестве есть наступление на мир.

Пункт 2

[2.1] Первое, что нужно сделать, – это нарушить молчание. Не потому, что речь предпочтительнее[22], а потому, что только у нее имеется шанс, при условии соблюдения ряда жестких условий, сохранить существенное, а именно молчание. И одиночество. Они выражаются друг через друга так же, как это делают речь и мир.

[2.2] Молчание и одиночество для болтунов, чьи махинации и создают мир на потребу их интриганству, недопустимы, поскольку они «придают обыденным вещам красоту, выходящую за пределы выносимого»[23]. Молчание и одиночество – из-за них и из-за поиска их регулярности я на сороковом году жизни вернулся на лодку и в окрестности Бретани[24], вернулся к их двойной конечности, открытой для реальной бесконечности, покинув Париж и оставив за собой воображаемую бесконечность мирских возможностей.

[2.3] Покинув Париж, этот интенсивный очаг светскости[25], я удалился от мира. (Повернуться к миру спиной в самом расцвете лет – жест, казалось бы, внушающий уважение. Но в данном случае он не значит великого отказа, нет и речи о жертвовании карьерой, к примеру; мир, надо сказать, никогда не оказывал мне особо теплого приема[26]; не будучи жертвой чего бы то ни было, я всегда ощущал в нем себя неуютно, эксцессом, не на своем месте.)

[2.4] Удалившись в крайнюю точку себя, расположившись в отдалении от мира, разобравшись с привязанностями и аффективными недоразумениями, вялое продлевание которых граничит с малодушием, владея только лодкой и кипами книг, собранных на берегу[27], далеко, а затем рядом, в Бретани, я получил то, чего хотел: дни и дни, дни несчетные, но складывающиеся в годы, дни наедине с морем.

[2.5] Как вокруг меня, так и внутри смолк гул мира; от светскости нашлось противоядие.

Будучи наедине с морем, всецело сведенный к строгой конечности своего судна, сопровождаемой конечностью Бретани, где свет дрожит и заставляет дрожать, где дышится лучше, чем где бы то ни было, этой земли, которая вдохновляет на то, чтобы выдохнуть в море, лицом к заходящему солнцу и сильным западным ветрам, конечностью этого крайне-западного края, где проявляет себя величие Запада, единственного, но колоссального, хранящего в себе бесконечность своей меланхолии, я начал жить, щадя слова, вровень с вещами.

[2.6] Из «занятого в деятельности плавания под парусом с жилой опорой», говоря надменным языком Французской федерации парусного спорта[28], из опытного мореплавателя-энтузиаста, но ходящего в море лишь по каникулам, хватающегося за любую возможность обогащения морского curriculum vitae и накопления лет стажа (чтоб потом ими хвастаться, конечно), я превратился в просто-напросто моряка, в моряка субъективированного.

[2.7] «Я создал вокруг себя вакуум, – говорит капитан супертанкера Марко Сильвестри (в исполнении Венсана Линдона) в фильме Клер Дени Славные ублюдки. – Для этого и существует флот»[29].

Я превратился в моряка, который, будучи наедине с морем, делает из мира вакуум. Очищает от мира атмосферу вокруг себя и внутри себя.

[2.8] Среди пользователей моря, как мы отныне, кажется, должны их называть, мало моряков в радикальном смысле слова. Профессионалы ли, любители ли они, большинство из них выходят на воду для извлечения некой пользы или выгоды, будь то торговля, эксплуатация ресурсов, завоевание спортивных наград или даже испытание себя перед лучшим возвращением в мир. Всё это светские люди моря.

Водораздел-магистраль проходит между теми, кто пользуется морем, и теми, кто пользуется мореходством.

Светские люди моря соотносят море с тем миром, к которому относятся они сами, а моряки – с радикалом человечества, чьим зеркалом служит море.

[2.9] Постоянно находясь на воде, не покидая лодку более чем на несколько часов (в конечном счете за первые пять лет набралось всего пять ночей), почти не пересекаясь с толпами людей, я устроился в четырех уголках каюты на открытом море так, как устраиваются в аристократических родословных. С тех пор плавал я уже не потому, что хождение под парусом что-то добавляло к моей жизни, а потому, что это и была моя жизнь: если и не лучшая, то как минимум неплохая.

1 Руссо Ж.-Ж. Прогулки одинокого мечтателя [1782]/ пер. Д.А. Горбова // Руссо Ж.-Ж. Избр. соч. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961. Т. III. С. 611. [В рус. пер.: «Между тем он [остров Ламотта] очень приятен и удачно расположен для счастья человека, любящего уединение». – Прим. пер.]

2 Авторские примечания, обозначенные цифрами, см. в конце книги.

3 Моя лодка – Globe-flotteur 33, спроектированная Мишелем Жубером и Бернаром Нивельтом и построенная верфью Промета в Тараре из толстого оцинкованного алюминия (Strongall®) в несущей обшивке. Спущенная на воду в 1983 году, она стала третьей в серии, начатой проектом Voyage певца, писателя, инженера и моряка Антуана. После нескольких лет плавания на борту Om (Damien II, который был слишком велик для его вкуса, в основном по причинам технического обслуживания), Антуан захотел лодку поменьше (которая в итоге оказалась слишком мала, поскольку подходящим размером он счел размер своей третьей лодки, катамарана Banana Split, которому был верен в течение тридцати лет). Я шестой владелец. Кстати, ее предыдущий владелец пошел по пути, противоположному пути Антуана, от Globe-flotteur 33 к Damien II. Это хорошая лодка. Хороший компаньон. Не «красивая» лодка, а простая, трезвая лодка с лицом и характером. Без сомнения, если бы у меня были средства, я бы построил себе немного другую лодку, более уникальную, оптимизированную для моего личного использования; но все великолепные характеристики, которые определяют ее, были бы сохранены. Много сведений о Globe-flotteur 33 можно найти в двух книгах Антуана – в повествовании Путешествие к Америкам (Antoine. Voyage aux Amériques. P.: Arthaud, 1986 и руководстве Установка парусов (Idem. Mettre les voiles [1983]. P.: Arthaud, 2010, а также в книге Жан-Мишеля Сотера Море людей (Sautter J. -M. Mer des hommes. Louviers: L’Ancre de Marine, 2007 – рассказе о кругосветном плавании через Панамский канал и мыс Доброй Надежды 2000–2004 с дружной семейной командой, написанном человеком, на тот момент бывшим (третьим) владельцем моей лодки.

4 * «Скудный путь» – отсылка на книгу Скудный путь восстания антифилософа и антиэкономиста Жака Фрадена, который, как и Греле, черпал вдохновение в сочинениях католика-мистика Леона Блуа. Divi(ni)sée – отсылка на предыдущую книгу Греле «Объявляя гнозис», открывавшуюся парафразом изречения Мао Цзэдуна, переводящегося на французский как «мы вправе восставать» (on a raison de se révolter): on a raison de se divi(ni)ser – «мы вправе делиться/обожествляться». По-русски фразу Мао обычно передают как «Бунт – дело правое». – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. пер.

5 Как субъективированный жанр, отстаиваемый изнутри и наделенный собственной строгостью, а не характеризуемый внешне, иными словами, приниженный или, по крайней мере, явным образом релятивизированный и заключенный в сомнительный реестр побочных продуктов философии.

6 * Прийти подобно Ангелу Ги Лардро и Кристиана Жамбе – двух мэтров Греле – из одноименного первого тома их «Онтологии революции» (Lardreau G., Jambet C. Ontologie de la révolution I. L’Ange. P.: Grasset, 1976): «Нужно, чтобы Ангел пришел».

7 В книге Объявляя гнозис. О войне, вновь приходящей к культуре (Grelet G. Déclarer la gnose. D’une guerre qui revient à la culture. P.: L’Harmattan, 2002, моей первой и пока единственной личной книге, я анонсировал второй том – Учреждая гнозис. Об Ангеле, приходящем к теории, – который в итоге так и не увидел свет, по крайней мере в качестве изданной книги, поскольку в остальном он есть и был представлен как часть «Введения в строгий гнозис» [Introduction à une gnose rigoureuse], докторской диссертации, защищенной в конце 2002 года. Будучи скорее сборником текстов (часто опубликованных в других местах или опубликованных впоследствии), чем книгой в строгом смысле слова, он требовал серьезной переработки, которая была отложена во время создания совместно с Франсуа Ларюэлем и Рэем Брассье Onphi (Международной не-философской организации, Organisation Non-Philosophique Internationale), задуманной в качестве органа продвижения и развития наших исследований на высоком уровне интенсивности – как коллективная попытка наполнить теорию содержанием. Тем не менее провал Onphi, которая была распущена в начале 2006 года (и впоследствии пересоздана на чисто мирской основе), означал, что путь, намеченный второй частью моей диссертации, заводил в тупик, а стало быть, следует отказаться от написания о нем книги. Но факт остается фактом: испорченное название второй части призрачного диптиха (на деле триптиха, поскольку авантюрная третья часть, заявленная под названием Гнозис Тинтина, должна была завершить и повторить устройство первых двух) до сих пор прекрасно сообразуется с содержанием, заявляя в своем подзаголовке о нерве моей работы, поскольку здесь он обретает менее ущербную строгость – что и начинает являть собой формула, к которой привязана эта заметка.

8 Книге не нужно быть написанной, чтобы существовать; написание лишь делает возможным ее чтение. Книге нужна идея в самом сильном смысле, она обретает тело и заверяется в сверхкомпактной материальности заглавия, которое объявляет целое – дуальность конечности и бесконечности. В этом смысле эта книга существует с 2007 года. А в реальности она пишется с августа 2012 года. Это заикающееся письмо, состоящее из славных продвижений и жалких раскаяний, из абзацев, лихорадочно выстроенных днем и радостно вычеркнутых ночью (или наоборот), из спотыканий (где единственное, что можно получить, это благотворную иллюзию того, что работа ведется(а), – но, вероятно, я уже вышел из возраста, когда надо уверять себя в том, что ты всё время работаешь?) и горько-сладкого паралича, вплоть до забрасывания работы. Такова афера, к которой меня сумел вернуть Робин Маккей, постоянно поощрявший мою работу начиная с 2007 года. Спасибо ему за это и за всё остальное. (a) Поздний Витгенштейн предлагает почти что систематическое описание подобной иллюзии в примечании 1948 года к предисловию к Философским исследованиям (см.: Витгенштейн Л. Культура и ценность / пер. М. С. Козловой, Ю. А. Асеева // Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. М.: Гнозис, 1994. С. 472: «Лишь в тот или иной момент реально срабатывает, продвигая мысль вперед, какое-то из написанных здесь мной предложений; остальные же подобны лязгающим ножницам парикмахера, которые – дабы сработать в нужный момент – беспрерывно должны быть в движении». Что до меня, то я не только не признаю никакой добродетели в топтании, но и стараюсь не включать ничего подобного в свою прозу (которая в данном отношении не слишком-то и прозаична).

9 * Окказионализм Гюстава Флобера, производный от слова gueuler, «гортанный крик, рев, рык», обозначавший один из методов его письма: исступленное выкрикивание текста до тех пор, пока слова не придут в согласие с гортанным звуком, а ритм не сольется с дыханием.

10 * Слово navigation, которое использует здесь Греле, крайне важно для всей его работы, в особенности для второй ее части. Оно одновременно обозначает и морское плавание, судоходство, и, собственно, навигацию, и эта двусмысленность является ключевой для текста Греле, в само название которого вынесен navigateur, то есть мореплаватель. В нашем переводе это слово и слова, близкие к нему, переводятся по-разному, в соответствии с двумя приведенными значениями и в зависимости от контекста, в котором их использует Греле. Поэтому для понимания всего дальнейшего текста работы важно помнить: каждый раз, когда Греле пишет о навигации, он также говорит о мореплавании и судоходстве, а каждый раз, когда в его тексте фигурируют последние – он подразумевает и навигацию. – Примеч. науч. ред.

11 * Ср. эссе Сторожевые псы (1932) Поля Низана, товарища Жана-Поля Сартра, посвященное критике Анри Бергсона и других представителей тогдашнего философского мейнстрима Франции. И самого Бергсона, и линию спиритуалистической философии XIX века, которую он во многом продолжал, зачастую обвиняли в реакционной политической и социальной позиции, в роялизме и политико-этическом консерватизме.

12 «Письмо хорошо тем, что в нем сплетаются две радости – разговора с самим собой и разговора с толпой» (Pavese C. Le Métier de vivre [1952]. P.: Gallimard, 2013. P. 463 [04.05.1946], пер. изм. – Ж. Г.). Вполне возможно сочетать все эти четыре позиции в посвящении различными образами.

13 Elléouët Y. Falc’hun. P.: Gallimard, 1976. P. 66. Falc’hun и Livre des rois de Bretagne (P.: Gallimard, 1974 – это блестящий диптих бретонского гнозиса, гнозиса без спасения.

14 Schoendoerffer P. Le Crabe-tambour. P.: Grasset, 1976. P. 295–297.

15 * Франц. départ обыкновенно означает отъезд или, в контексте работы Греле, отплытие, глагол же départir означает разделение, распределение, раздачу. На этой двусмысленности и играет здесь Греле. – Примеч. науч. ред.

16 Lardreau G. La Mort de Joseph Staline. Bouffonnerie philosophique. P.: Grasset, 1978. P. 85[152].

17 Вопрос требует ответа, который, не кладя ему конец, не заставляя его исчезнуть, как это бывает с решением проблемы, является его смещением и перезапуском. Он переваривает ответ, делая пищей своей вечности, причем перезапуск происходит без конца: без какого бы то ни было назначенного срока или телеологии – кроме той, что позволяет вопросу длиться вечно. Обращение к вопросу здесь, следовательно, не столько дает наглядную метафору для с(п)екулярности, сколько задает центральный оператор режима мышления, которое творит мир под властью принципа достаточной с(п)екулярности, а именно философии или того, что занимает ее место.

18 Понятие теоризма я выдвинул в работе Пролегомены к восстанию как теоризму (диссертация для DEA Философия и город, Университет Париж–Нантер, 1996. Недостаток у него лишь один – эта омофония [теории и терроризма] плохо срабатывает в английском; почти нетронутая до того, как я ею воспользовался (Trésor de la langue française[153] приводит два случая, причем робких, ее употребления, а именно у Шатобриана и де Виньи), вот уже четверть века она проходит красной нитью через мое путешествие. Однако нить эта неоднородна. Вероятно, следует различать два периода теоризма, стыком между которыми является 2006/07 учебный год. Теоризм первого вида, который можно было бы обозначить как «теоризм I», заставляет меня отказаться от судоходства [в 1996 году]; теоризм на второй лад, новая волна, так сказать, «теоризм II», заставил меня снова ходить под парусом. «Цель состоит в том, – писал я в 2011 году, – чтобы продолжить мою работу другими средствами, теми, которые дает мне круизное парусное судно, учрежденное в качестве тела или органона теории» (онлайн, сайт les Éditions Matière).

19 * Начало целой серии проходящих через всю книгу Греле словесных игр на созвучиях, основанных на словосочетании vie d’ange – «жизнь ангела, ангельская жизнь». Vide – букв. «пустота», vidange – букв. «вывоз нечистот, опорожнение». Здесь и далее мы стараемся – везде, где это возможно, – передать игры Греле доступными в русском языке созвучиями. – Примеч. науч. ред.

20 12.a) Три плана или, точнее, три неровные, неравномерные поверхности, каждая из которых поддерживает четырехгранник, наложены здесь друг на друга, переплетаются посредством впадин и выступов в игре жестких детерминаций, в промежутках между уровнями и в пределах одного уровня, каждый четырехгранник ориентирован в соответствии со своим четвертым термином и термин за термином соотносится с другими четверицами. К этому триплету четвериц (мирозатворение, радикальное мирозатворение, мирская радикализация и радикализация; философия, гипофилософия, контрфилософия и антифилософия; консерватизм, прогрессивизм, нигилизм и ангелизм) можно прибавить по меньшей мере еще четвертый уровень, подпорку четырехгранника из теоретизма, туризма, терроризма – или, скорее, террор(ет)изма – и теоризма. Только третья из четвериц получила обозначение, за неимением проясняющих категорий, которыми можно было бы обозначить остальные. (И опять же: категория идеологии куда меньше проливает свет на собственное содержание, чем само ее содержание проливает свет на категорию идеологии, так что она не сводится к подчиненному и иллюзорному способу мышления.) 12.b) В противоположность четверице «теоризма I», четверица «теоризма II» не признает обоснованной не-философию. Это связано, однако, не столько с теоризмом, сколько со становлением самой не-философии, которая прошла путь от открытия и исследования нового континента мысли под гениальным и напористым импульсом Франсуа Ларюэля до кристаллизации в качестве сугубо личного его труда – работы с систематическим измерением, которая в итоге стала «не-стандартной философией», иными словами, просто-напросто философией. Что такое не-философия в четверице философии, гипофилософии, контрфилософии и антифилософии? Вовсе не лишний термин, а, скорее, то, что играло каждую из ролей, занимало все места в череде ее последовательностей, tour de force, который организует уже не столько Реформу философии вообще, сколько одну из реформированных философий, и находит завершение в Тетралогосе: опере философий, окончательно превращаясь в становление-безделушкой мышления[154].

21 Saint-Pol-Roux. Litanies de la solitude // La Besace du solitaire / éds. J. Goorma, A. Whyte. Mortemart: Rougerie, 2000. P. 51.

22 «Нет ничего более недостойного, убеждаюсь я с возрастом, чем высокочтимое достоинство мутизма», – заявил Жан-Клод Мильнер в начале новой книги, призванной оправдать его существование (Milner J. -C. L’Universel en éclats. Lagrasse: Verdier, 2014. P. 9. В этом вопросе, как и в других, я нахожусь в полной оппозиции к автору, который долгое время выступал для меня непогрешимым проводником в направлении радикальности, на которую он сам едва ли отваживался, но подступы к которой расчищал как никто другой.

23 «Молчание и одиночество убивали его, делая всё обыденное слишком прекрасным, чтобы душа это вынесла», – как писал Кен Косгроув, взяв псевдоним Дейв Алгонквин, под конец пятого эпизода пятого сезона сериала Безумцы (Мэттью Вайнер, США, 2007–2015.

24 Ксавье Граллю тоже было 40, когда он покинул Париж и поселился в Бретани. Данное совпадение кажется мне значительным. Дело не в том, что эта пора, «половина земной жизни», побуждает людей подводить итоги и вносить изменения в свою жизнь, дабы как можно лучше использовать оставшееся время: подобное управленческое и туристическое видение человеческих дел, жалкое и к тому же ложное, не было присуще ни Граллю, ни мне. Более радикально то обстоятельство, что мне потребовалось 40 лет, чтобы начать жить. В молодости, если ты не болван, ты в основном хочешь умереть. Как там в старости, я еще не знаю. С тех пор, как мне стукнуло 40, я живу. Мы с Граллем не управляем своей жизнью, но мы вступили в отношения с жизнью (подобно тому, как Сен-Жюст говорит об отношениях со справедливостью или Сильвен Лазарюс – об отношениях с реальным). И несомненно, именно в этой области в поле современности существует разделяемая разными людьми субъективная структура.

25 В поддержку утверждения, которое само по себе очень хорошо себя зарекомендовало, текущие события напоминают мне слова, сказанные Виктором Гюго по возвращении из изгнания 5 сентября 1870 года (эта речь затем была вновь произнесена 10 января 2016 года во время официальной церемонии почтения памяти жертв парижских убийств в январе и ноябре 2015 года): «Спасти Париж – значит больше, чем спасти Францию; это значит – спасти весь мир. Париж – это центр человечества. Париж – священный город. Кто нападает на Париж, угрожает всему человеческому роду. Париж – столица цивилизации, а цивилизация – не королевство и не империя, цивилизация – это весь род человеческий, его прошлое и его будущее. Знаете ли вы, почему Париж – город цивилизации? Потому что он – город революции»[155].

26 Прием людей миром – важнейший вопрос. Это не роскошь и не добродетель. Действительно, что же такое есть мир, если не общий поток мирозатворения людей? Будучи не чем иным, как превращением людей в агентов увековечивания собственного мирозатворничества через с(п)екулярный дублет творения и размножения, самое меньшее, что может сделать мир для себя, в своих интересах, – это оказать людям прием, подготовить для них местечко. Прием миром людей – не «милость», оказанная им в порядке исключения из общего правила, правила исключений; скорее, таково необходимое следствие его грандиозного принципа, без которого он бы сам на себя обрушился подобно суфле. Мир не «способен» на гостеприимный прием, он гостеприимен насквозь. Так что же означает для мира оказывать людям теплый прием? Позволить человеку развиваться на полную катушку, процветать настолько всесторонне, насколько возможно, во всех измерениях. Религии, философии и учения о правах человека создали для этого все условия. И именно так живет мир. Развитие людей – а именно приспособление, накопление, реализация – и есть само мирозатворение. А «ничто человеческое» ему чуждо: это мир, не что иное, как мир, живет – переживает сам себя – за счет того, что человек живет как можно более полноценной жизнью («счастье» – вот главная светская категория). Когда мир замедляет теплый прием людей, то тормозит свое развитие вплоть до самоутопления. И всё же именно этот путь почти всегда избирается миром, который столь часто работает на свое собственное потопление. Как правило, эти локальные пробоины, затапливающие мир, далее компенсируются в других местах. Стратегическая победа есть подспудное принятие ряда тактических поражений. Необходимо удерживать стратегическую перспективу, в чем, очевидно, состояла роль Церкви на Западе на протяжении последнего тысячелетия. После промышленной революции с ее неконтролируемыми последствиями, несмотря на успешное создание в течение нескольких десятилетий неограниченного среднего класса, сомнительно, что мир глобализации не находится на пути к глобальному самоуничтожению. Люди существуют радикально лишь для того, чтобы защищать себя от мира. Это уже довольно сложно. Нам нужны (и здесь я забегаю вперед) институции, которые всегда хрупки, устройства независимости – таков, к примеру, корабль, – с тем, чтобы сделать невыносимое для жизни выносимым. Но что может означать отрекаться от мира, когда мир, в свою очередь и своим особым способом, сам от себя отрекается? Быть может, слова из Дневника Кафки – «В борьбе между тобой и миром встань на сторону мира»[156], – находят здесь свое самое полное применение.

27 Моя библиотека, несомненно, единственное, по чему я скучаю в своей жизни на суше. Порой я остро чувствую ее нехватку, будь то для поддержки незавершенной работы или из-за возможности заглядывать то в одну, то в другую книгу, плодотворность которой уже не нужно доказывать. Но не сказать, будто я совсем обделен. Помимо довольно обширной электронной библиотеки, которая бесценна и в качестве альтернативы физической библиотеке, и как дополнение к ней – возможности инструментов для изучения уже знакомого текста не имеют себе равных, – у меня есть и бортовая библиотека. Сколь бы стесненной и недоступной она ни была (поскольку книги, упакованные в полиэтиленовые пакеты для защиты от сырости, при помощи обувного рожка втискиваются в коробки или седельные сумки, которые сами, в свою очередь, втискиваются в ящики под сиденьями или за спинками скамеек), она всё же содержит несколько сотен томов. И я адаптирую ее состав, обмениваясь со своей основной библиотекой.

28 Жаргон ФФПС, Французской федерации парусного спорта (FFV, Fédération Française de voile), этот соответствующий ничтожности мышления отвратительный язык, который соткан из педагогики с решительно десубъективированными и десубъективизирующими психо-социологическими источниками, оказался пучиной, в которой на рубеже 1990-х утонула душа школы Les Glénans (душа, о да, именно душа!). В то время, пройдя федеральную квалификацию как тренер инструкторов по яхтингу, я наблюдал это утопание школы вблизи, полагая, что сумею его предотвратить с помощью имеющихся средств – тех, которые я начинал создавать для себя, и тех, которые прежде всего скрывались в мышлении-Glénans или в том, что казалось мне чем-то около того.

29 Славные ублюдки, реж. Клэр Дени, Франция, 2013.

152 * «Если не существует двух историй, двух миров, двух душ, если мифы старых манихеев нельзя подхватить там, где они были ими оставлены, то никакое мышление о восстании невозможно. Жизнь должна быть разорвана надвое – от начала до конца, на всём протяжении, где глаз святого различит пунктир» – в таком, более полном, виде цитата из Лардро стала эпиграфом к первой книге Греле «Объявляя гнозис».

153 * Словарь французского языка XIX–XX веков, созданный в последней трети XX века. Помимо подробного определения слов, их синтаксиса, истории и этимологии, также включает в себя многочисленные примеры их вхождения в корпус французского языка – на них-то и ссылается Греле. – Примеч. науч. ред.

154 * Тетралогос – последний труд Ларюэля, скончавшегося в 2024 году (Laruelle F. Tétralogos: Un opéra de philosophies. P.: Cerf, 2019. Изданная после него монография Новый технологический дух (Idem. Le Nouvel Esprit technologique. P.: Les Belles Lettres, 2020, судя по всему, была написана еще в прошлом столетии. На месте «безделушки» в оригинале стоит bibelot – отсылка к сонету Стефана Малларме Ses purs ongles très haut…, в котором это слово, через созвучие, намекает на отсутствие не только голосов и разговоров, но даже библиотеки в кабинете Мастера, Учителя, который «ушел черпать слезы из Стикса». Несмотря на то что книга Греле была написана и вышла еще до смерти Ларюэля, образный ряд сонета Малларме емко суммирует его размышления об итогах и наследии проекта основателя не-философии. – Примеч. пер. и науч. ред.

155 * Гюго В. Возвращение в Париж. 5 сентября 1870 года / пер. Я. Лесюка // В. Гюго. Собрание сочинений в 15 т. Т. 15: Дела и речи. М.: Государственное издательство художественной литературы, 1956. С. 492.

156 * У Кафки в оригинале на месте «встань на сторону мира» стоит двусмысленное sekundiere der Welt, означающее не только занятие стороны мира в борьбе, но и становление секундантом мира (Kafka F. Nachgelassene Schriften und Fragmente II. Fr. a. M.: S. Fischer Verlag, 1992. S. 58, 124. Греле ставит калькирующий глагол seconder, у которого уже отсутствует дуэльная семантика, – и именно поэтому мы выбираем перевод, близкий к его франкоязычному высказыванию. – Примеч. науч. ред.

Продолжить чтение