Камень безумия

Размер шрифта: 13

La piedra de la locura

Benjamín Labatut

Editorial Anagrama

2021

Перевод Полина Казанкова

C/O Puentes Agency

Извлечение камня безумия

Летом 1926 года американский писатель Говард Филлипс Лавкрафт мельком увидел дух совершенно нового ужаса.

Пусть автору с трудом удалось подобрать нужные слова, чтобы описать его, он смог оформить кое-какие свои кошмарные видения в рассказ, который озаглавил «Зов Ктулху» – предостережение людскому роду о возвращении древнего ужаса, о том, как опасно заходить за черту, и о том, чтó может поджидать нас за этой чертой. «Самое милосердное в этом мире, – писал Лавкрафт, – неспособность человеческого разума проводить связи между всем, что он в себе содержит. Мы живем на тихом острове невежества среди черных морей бесконечности, и дальние странствия нам не положены. Науки, каждая из которых тянет в свою сторону, до сих пор не причинили нам большого вреда, но однажды мы соединим разрозненные знания, и нам откроются столь жуткие картины реальности и нашего ужасного положения в ней, что мы либо сойдем с ума от такого откровения, либо сбежим от света в покой, под защиту новых Темных веков». По сюжету рассказа главный герой случайно узнает о некоем культе, участники которого предрекают скорое пробуждение древнего божества от вечного сна. Начав поиски злополучной секты, герой находит свидетельства о подозрительных вспышках массовой истерии, паники, коллективного помешательства, маниакальных проявлений и чудачеств – все они так или иначе связаны с глиняными идолами, а идолы эти не только противоестественной формы, но вдобавок будто пропитаны природной враждебностью. Одного такого глиняного идола смастерил молодой скульптор из штата Род-Айленд – исполинское чудовище приснилось ему в особенно ярком ночном кошмаре; другого полицейский из Нового Орлеана конфисковал во время облавы на сектантов, проводивших свои ритуалы на местных болотах; третьего норвежский моряк нашел на циклопическом острове посреди сокрушительных волн Тихого океана, на проклятом куске суши, уродливые рельефы которого громоздились один на другой не просто наперекор законам перспективы, а превозмогая и разлагая кристально-крепкие геометрические формы, создавая пейзажи настолько неестественные, что приятель моряка лишился рассудка, увидев в них ужас, неподвластный его пониманию, – воплощение зла, существо более древнее, чем само время, и по сравнению с ним человечество и весь наш мир выглядели юными и незрелыми.

На написание «Зова Ктулху» Лавкрафта вдохновили собственные сны, он пересказывал их в письмах другу Райнхарту Кляйнеру. Как-то раз во сне Лавкрафт пытался продать жуткий барельеф, который сам же и вылепил, музею древностей в родном городе Провиденсе. Когда престарелый куратор музея поднял на смех его попытку выдать новодел за антик, Лавкрафт ответил: «Почему же новодел? Человеческие сны древнее мрачного Египта и задумчивого Сфинкса, древнее окруженного садами Вавилона, а этот барельеф привиделся мне как раз во сне».

Через два года после публикации рассказа Лавкрафта Давид Гильберт, светило математики XX века, наконец вышел на пенсию.

Это был самый влиятельный математик своего времени. Он царил в европейской науке, занимая пост профессора Гёттингенского университета – виднейшего математического вуза того времени. Гильберт предложил неслыханную по своей амбициозности программу: он намеревался выяснить, можно ли объяснить всю математическую науку одним набором логических аксиом. Его программа должна была вывести царицу наук из глубочайшего кризиса, в который математика погрузилась после того, как ученые решили докопаться до ее основ, но вместо этого обнажили неразрешимые парадоксы и логические несоответствия, которые грозились пошатнуть ее стройную систему. Исторически появление программы Гильберта совпало с подъемом варварских фашистских движений по всей Европе, и программа вдобавок стала своего рода попыткой, пусть и бессознательной, нащупать твердую почву под ногами, остановить безумие абсурда, которое, казалось, проникло не только на политическую арену, но и в самую рациональную из наук, будто восстало из могилы, которую разворошили такие пионеры, как Георг Кантор, – это он раздвинул границы нашего понимания бесконечности, радикально изменив математику. Парадоксы бесконечности и завораживающие формы неевклидовой геометрии – вот лишь два примера сил, покусившихся на нашу несокрушимую уверенность в том, что чистые математические уравнения могут должным образом отразить и обуздать мир. Пока Гильберт и его последователи отважно сражались с приливной волной непознаваемости, несколько противоположных точек зрения – логицизм, формализм и интуиционизм – каждая по-своему требовали вернуть классический порядок либо освободить математику от кандалов устаревшего мышления.

Осенью 1930 года, когда Гильберт уже отошел от дел, его попросили выступить в родном Кёнигсберге перед представителями «Общества немецких ученых и врачей». Он долго говорил о естествознании, о значении математики для науки в целом и о главенстве логики в математике. Он твердо заявил, что соглашаться с идеей непознаваемости нельзя, в науке не должно быть нерешаемых задач, у понимания не должно быть онтологических пределов, ничего нельзя признавать заведомо непознаваемым, а закончил свою вдохновенную диатрибу, едва ли не взывая к национальной гордости, громкими восклицаниями: Wir müssen wissen! Wir werden wissen!

Мы должны знать! Мы будем знать!

Почти пятьдесят лет спустя, в 1977 году, научный фантаст Филип Киндред Дик делал доклад во французском городе Мец.

Видео его выступления можно найти в Сети. Качество аудио никуда не годится, разобрать его слова, не напрягая слух, практически невозможно, но, по правде говоря, даже с хорошим звуком понять писателя получится едва ли. Он зачитывает текст под названием «Если ты думаешь, что наш мир плох, тебе стоит увидеть другие», и в своих разглагольствованиях он делится предчувствиями странного будущего – в семидесятые казалось, оно вот-вот наступит, а сегодня мы живем в нем. Дик рассуждает о напряжении между галлюцинациями и реальностью, которое отличает всё его творчество; он допускает возможность существования ортогональных линий времени, параллельных миров, которые пересекаются с потоком линейного времени под прямым углом, а потом отворачивают в сторону бесконечности; рассуждает о блок-времени, идее Эйнштейна, согласно которой все мгновения происходят прямо сейчас, одновременно друг с другом, прошлого нет – назад не оглянуться, и будущего нет – покорять нечего, есть только безграничный простор настоящего; Дик говорит об имманентном божестве, о «десяти тысячах тел Бога, собранных вместе, точно костюмы в каком-нибудь огромном шкафу», и умоляет нас посмотреть на целый космос как на одно разумное существо. Казалось, ничего более параноидального придумать уже нельзя, и тогда Дик произнес мысль, которая сегодня норовит превратиться в мейнстрим, потому что реальность исказилась и приняла такие формы, в существование которых практически невозможно поверить. Он предположил, что наш мир, твердая планета, населенная людьми, на самом деле никакая не осязаемая, и гораздо правильнее воспринимать ее как симулякр.

Продолжить чтение