Взлет и падение Третьего Рейха

Размер шрифта:   13
Взлет и падение Третьего Рейха

ПРЕДИСЛОВИЕ

На одном из советско–американских симпозиумов по второй мировой войне, которые вот уже несколько лет проводятся поочередно в СССР и США, руководитель американской делегации, видный историк и знаток архивных документов профессор У. Кимболл заметил, что всем, кто интересуется историей гитлеровской Германии, событиями, потрясшими Европу и мир в 30–е и первую половину 40–х годов, следует прежде всего рекомендовать книгу У. Ширера «Взлет и падение третьего рейха». Учитывая, что на эту тему написаны тысячи книг и число их продолжает расти, такая оценка сама по себе примечательна. Во всяком случае, эта книга весьма полезна для читателей с любым уровнем знаний. Она неоднократно переиздавалась в США, переводилась во многих странах мира. Ныне стала возможной ее публикация и в СССР.

Уильям Ширер, родившийся в 1904 году, — известный американский историк и журналист. Был корреспондентом в Париже, Лондоне и Риме. С 1926 года по декабрь 1941–го находился в Германии, представляя «Чикаго трибюн», а затем «Коламбиа бродкастинг сервис». В дальнейшем с осени 1945–го вновь работал в Германии. Присутствовал на Нюрнбергском процессе. Является автором ряда книг, из которых наибольшую известность получила «Взлет и падение третьего рейха».

Уникальность книги — в ее документальности, обогащенной личным восприятием многих событии, их оценок непосредственными участниками, в глубоком анализе многих исторических явлений. Наибольшего накала при изложении исторического материала, что вполне закономерно, Ширер достигает именно при сочетании перечисленных факторов; там же, где личные наблюдения автора отсутствуют, книга грешит некоторым схематизмом. В указанном смысле первые книги, на мой взгляд, более обстоятельны, нежели последующие.

Труд представляет собой историю германского фашизма, начиная с возникновения нацистской партии и кончая разгромом гитлеровского рейха во второй мировой войне. Широко используя секретные документы государственных учреждений и различных ведомств Германии, материалы конференций и совещаний, записи доверительных переговоров нацистского руководства, дневники дипломатов, политиков и генералов, архивы МИДа, Германии, штабов верховного командования вермахта (ОКВ), сухопутных войск (ОКХ), военно–воздушных (ОКЛ) и военно–морских (ОКМ), воспоминания лиц из окружения Гитлера, показания обвиняемых и свидетелей на Нюрнбергском процессе, автор освещает узловые проблемы возникновения, становления, развития и крушения нацистской Германии и фашизма как общественного явления в целом. Лишь в нескольких местах, по словам Ширера, он прибегает к догадкам — там, где не оказалось документов. Но такие случаи автор старается оговаривать.

Книга выдержана в традициях умеренно–консервативной западной историографии с ее неприятием многих реалий советского общества. Вместе с тем объективная позиция автора способствует яркому и убедительному раскрытию фашизма как порождения империализма, смертельной угрозы существованию цивилизованного человечества, связей фашизма с монополиями и реакционной военщиной.

Рассматривая историю рейха, автор уделяет большое внимание довольно слабо освещенному в советской исторической литературе вопросу возникновения и становления нацистской партии, появления ее вождей. Подробно освещается биография Гитлера до первой мировой войны, когда он еще не определился как личность, и после принятия рокового для него и для мира решения посвятить свою жизнь политике завоевания для Германии «жизненного пространства», достижения мирового господства и уничтожения большевизма. При этом «угроза большевизма» неизменно использовалась в обоснование как внешней, так и внутренней политики Германии (например, при расправах с соперниками внутри нацистской партии — с Ремом и другими). Автор рисует обстановку, сложившуюся в Германии после ее поражения в первой мировой войне, становление Веймарской республики, исследует расстановку сил, причины возникновения нацистской партии как реакцию финансово–промышленных кругов на крепнущее рабочее движение. Эти круги не допускали гитлеровцев к штурвалу государственной машины до тех пор, пока могли управлять массами с помощью методов, присущих буржуазной демократии. Однако, как хорошо показано в книге, когда германский империализм утратил возможность бороться с рабочим движением испытанными методами, он обратился к нацистской партии и способствовал ее приходу к власти. Этого требовала и жажда реванша за проигранную войну, которой соответствовала агрессивная внешнеполитическая программа нацистов.

Анализируя мировоззренческие взгляды самого фюрера и его приспешников, в частности книгу Гитлера «Майн кампф», справедливо получившую в свое время название «библии людоедов», автор приходит к выводу, что основные постулаты нацистов представляли собой смесь вульгарного дарвинизма, фантазий садистов, мегаломании, философии традиционного германского милитаризма и пруссачества одновременно. «Нацизм и третий рейх по существу были не чем иным, как логическим продолжением германской истории», — констатирует Ширер. В фашизации Германии, по его мнению, были виноваты и сами немцы, которые, не ведая, что творят, надели на себя ярмо нацистской тирании.

В книге подробно рассматриваются процесс передачи власти правящими кругами Веймарской республики фашистской клике, поджог рейхстага, междоусобная борьба в стане гитлеровцев в первые месяцы нацистского режима. Отдельная глава отводится описанию жизни населения Германии в годы фашистского правления. Освещается деятельность правительственных органов, система пропаганды, принудительного труда, отношение нацистов к церкви, нацификация культуры и просвещения, состояние промышленности, сельского хозяйства и других областей жизнедеятельности государства в условиях «нового порядка».

Раскрывая корни чудовищных преступлений нацистов, поддержку широкими массами населения их агрессивной программы, Ширер отмечает, что германскую нацию выковала грубая сила и сплотила неприкрытая агрессия. Он показывает, что псевдореволюционная риторика и обработка общественного мнения, тотальные репрессии против инакомыслящих, прежде всего коммунистов и социал–демократов, явились для нацистов главными средствами достижения цели. Социалистические лозунги Гитлера, по мысли Ширера, были лишь «средством пропаганды, завоевания на свою сторону масс в период продвижения к власти».

Нельзя не согласиться с автором в том, что отсутствие единства в рабочем движении Германии, раскол между коммунистами и социал–демократами способствовали приходу гитлеровцев к власти. В книге убедительно показано, что существовала реальная возможность, особенно на выборах в ноябре 1932 года, когда гитлеровцы потеряли 2 миллиона голосов, не допустить их прихода к власти (нацисты получили 196 мест в рейхстаге, социал–демократы — 121, коммунисты — 100). Однако обстановка, сложившаяся к тому времени в рабочем движении Германии (политика предательства и террора, проводившаяся лидерами правой социал–демократии в период Ноябрьской революции 1918 года, в последующем привела к зарождению на этой основе не без помощи Сталина и Коминтерна теории «социал–фашизма»), исключала такую возможность.

Внешняя политика рейха в первые годы его существования представляла собой, по мнению автора, смесь псевдомиролюбивой демагогии и проводимой втайне подготовки к войне. Все это имело одну цель — усыпить бдительность союзных держав и не дать им повода применить санкции против Германии.

В книге подробно разбираются нарушение третьим рейхом Версальского договора, занятие гитлеровцами демилитаризованной Рейнской зоны, усиленная подготовка к войне, обновление руководства вооруженными силами. Отдельная глава повествует о захвате Австрии, две главы отведены истории Мюнхенского соглашения и оккупации Чехословакии.

Надо отметить, что предыстория второй мировой войны освещена в книге достаточно широко и интересно. В ряде случаев ход событий ставит автора в тупик: если главы правительств Англии и Франции знали, что захват Чехословакии посредством военной силы нереален, что это приведет Германию к поражению, то как случилось, что они принесли в жертву жизненные интересы своих стран? В поисках ответа на эти вопросы читатель, по замечанию Ширера, сталкивается с тайной Мюнхена. Какой? Прямого ответа автор не дает, но из книги следует, что мюнхенский сговор явился одним из промежуточных результатов противоборства, развернувшегося в середине 30–х годов между двумя еще окончательно не оформившимися группировками империалистических держав: Германией, Италией и Японией с одной стороны и Великобританией, Францией и США — с другой. Первая представляла собой, выражаясь словами В. И. Ленина, буржуазию «алчущую», стремящуюся к захвату мирового господства, вторая — буржуазию «сытую», целью которой являлось удержать и укрепить свои доминирующие позиции в мире[1].

Обе группировки объединяли антисоветские тенденции, стремление разрешить противоречия за счет СССР.

В 1931 году милитаристская Япония развязала на Дальнем Востоке захватническую войну против Китая. С приходом к власти в Германии в январе 1933 года нацистов, дорогу которым вымостили немецкие финансово–промышленные и военные круги, резко возросла опасность войны в Европе.

Советский Союз, заинтересованный в предотвращении войны, опираясь на свою растущую мощь, стремление к защите государств, которым угрожала агрессия, и поддержку антивоенного движения, выступил в декабре 1933 года с программой создания системы коллективной безопасности. К середине 30–х годов в активе советской внешней политики имелся ряд существенных достижений. Общепризнанным был положительный вклад СССР в деятельность Лиги Наций, направленный на укрепление ее как органа коллективной безопасности. СССР заключил договоры о взаимопомощи с Францией и Чехословакией, конвенцию об определении агрессии, выступил с предложением заключить региональный оборонительный пакт с участием СССР, Франции, Польши, Чехословакии, Финляндии, Латвии, Эстонии, Литвы и Бельгии (Восточный пакт), а также соглашение о ненападении с участием СССР, США, Великобритании, Франции, Японии и Китая (Тихоокеанский пакт), оказывал самоотверженную помощь, в том числе военную, жертвам агрессии. Однако создание системы коллективной безопасности в том виде, в каком предлагал Советский Союз, оказалось невозможным. Не были заключены ни Восточный, ни Тихоокеанский пакт. Основной причиной этого явилась политика так называемого «умиротворения» (уступок агрессору), которую проводили западные демократии, что и привело к мюнхенскому сговору.

Агрессоры, используя сложившуюся обстановку, действовали быстро и нагло. В 1935 году фашистская Италия захватила Абиссинию; в 1936 году Германия ввела войска в демилитаризованную согласно Версальскому договору Рейнскую зону, итало–немецкие вооруженные силы начали военную интервенцию против республиканской Испании; в 1937 году развернулся новый широкомасштабный этап японской агрессии в Китае; в марте 1938 года германские войска вступили в Австрию, ликвидировав ее независимость.

Мюнхенское соглашение явилось переломным рубежом, изменившим всю политическую и стратегическую обстановку в Европе, оно нанесло сокрушительный удар по политике коллективной безопасности, обесценило договоры СССР с Францией и Чехословакией о взаимопомощи, открыло путь фашистской агрессии в общеевропейском масштабе. СССР, выступивший в защиту Чехословакии, оказался в международной изоляции. Давая оценку мюнхенскому сговору, Ширер резко осуждает политику глав правительств Англии и Франции, высказывая предположение, что Чемберлен еще до возникновения чехословацкого кризиса дал понять Гитлеру: Англия не выступит в защиту Чехословакии. Это, кстати, подтверждается дальнейшим ходом событий и документами дипломатической переписки.

Последствия не заставили себя ждать. 14 марта 1939 года немецкие войска вступили на территорию Чехии. На следующий день Чехословакия как самостоятельное государство перестало существовать. 22 марта войска вермахта оккупировали литовский порт Клайпеда (Мемель). 3 апреля Гитлер утвердил план операции «Вайс» (агрессия против Польши). 7 апреля итальянские войска захватили Албанию. Европа оказалась охвачена политическим кризисом.

Скрупулезно исследуя события 1939 года, главное место автор отводит подготовке германской агрессии против Польши, англо–франко–советским и советско–германским переговорам, а также поискам возможности заключить германо–английское соглашение о разделе сфер влияния.

Многосторонние переговоры к середине августа вступили в решающую фазу. От их исхода зависела не только реализация последней возможности предотвратить нападение Германии на Польшу и вовлечение в войну целого ряда других государств, но и общая расстановка сил в войне. Каждая из сторон преследовала свои цели. Германия стремилась обеспечить наиболее благоприятные внешнеполитические условия для нападения на Польшу, воспрепятствовать созданию англо–франко–советской коалиции («не допустить союза Англии и Франции с Россией»), вовлечению в войну на стороне Польши Советского Союза; Англия и Франция — избежать войны с Германией и направить ее агрессивные устремления против СССР, а при определенных условиях достигнуть нового сговора с Германией, решив «польскую проблему» путем компромисса с рейхом; СССР — воспрепятствовать сговору Англии и Франции с Германией и Италией на антисоветской и антипольской основе, не допустить в случае возникновения германо–польской войны выхода вермахта к советским границам, добиться заключения военно–политического союза с Англией и Францией для пресечения новых актов фашистской агрессии.

Эти переговоры, казалось, призванные решить «польскую проблему», а в действительности определявшие судьбы войны и мира в глобальном масштабе, отличались рядом особенностей. Во–первых, все они были взаимосвязаны: положение на одних переговорах во многом определяло движение вперед или вспять на других. Во–вторых, несмотря на секретный характер британо–германских и германо–советских переговоров, об основном их содержании знали соответственно в Москве и в Лондоне. Все это превращало их в запутанный клубок, ситуация менялась стремительно, порой с непредсказуемыми последствиями. Чтобы уяснить некоторые связанные с переговорами в изложении автора книги обстоятельства, уточним общую картину на последнем их этапе.

К 19 августа англо–франко–советские переговоры зашли в тупик. Советское правительство дало согласие на приезд Риббентропа в Москву 26–27 августа. В то же время было принято решение оставить двери для переговоров с Англией и Францией открытыми. В ночь на 20 августа в Берлине состоялось подписание советско–германского кредитного соглашения, о чем было сообщено в печати. В тот же день Гитлер обратился к И. В. Сталину с личным посланием, настаивая на приезде Риббентропа в Москву 22 августа, самое позднее 23–го.

О напряженности этих дней свидетельствует хотя бы такой факт. На 23 августа одновременно была намечена встреча Геринга с Чемберленом в Англии. На один из немецких аэродромов за именитым гостем уже прибыл самолет «Локхид А–12» английских секретных служб. Содержание условий сговора хранят в тайне британские архивы. Утром 21 августа на переговорах в Москве началось последнее заседание советской, британской и французской военных делегаций, закончившееся безрезультатно. Вечером Сталин отправил Гитлеру телеграмму с согласием на приезд Риббентропа 23 августа. Полет Геринга в Англию был отменен.

22 августа советская печать сообщила о предстоящем приезде Риббентропа. Готовясь к его приему, в Москве ожидали положительного сдвига на переговорах с Великобританией и Францией. Глава французской военной делегации генерал Ж. Думенк посетил в тот день К. Е. Ворошилова и сообщил, что получил от своего правительства положительный ответ на «основной кардинальный вопрос» (согласие на пропуск советских войск через территории Польши и Румынии в случае наступления германских армий) и полномочия подписать военную конвенцию. Однако он признал, что о позиции английского, румынского и польского правительств ему ничего не известно. Иными словами, подписание военной конвенции и предотвращение совместными усилиями нападения Германии на Польшу оказалось невозможным. У. Ширер считает, что Чемберлен, отвергнув соглашение с СССР, впоследствии «вернулся к этой мысли». Если все обстояло именно так, то английский премьер пошел на это лишь с целью оказать давление на Германию, вернуть ее политику в «разумные рамки» мюнхенского сговора. Анализ доступных в настоящее время английских дипломатических документов показывает, что правительство Великобритании стремилось избежать войны с Германией, но не желало заключать соглашения с СССР на основе обеспечения равной безопасности, да, пожалуй, и вообще какой–либо договоренности с СССР, направленной против Германии, хотя необходимость именно такого соглашения диктовалась угрозой фашистской агрессии, нависшей над Европой. Впрочем, это всего лишь частное замечание. В целом же автор довольно объективно раскрывает политику Англии и Франции, подчеркивая: «В любом случае Сталин, по–моему, не принимал окончательного решения (о заключении пакта о ненападении с Германией. — О. Р.) до вечера 19 августа».

Разгром Польши представлен автором как результат сговора между Гитлером и Сталиным. Советско–германский договор о ненападении и взаимоотношения между СССР и Германией анализируются в мельчайших подробностях и трактуются как отношения между двумя родственными по духу тоталитарными державами. Приводятся выдержки из секретных протоколов к советско–германским договорам от 23 августа и 28 сентября 1939 года, фрагменты ответа Молотова Шуленбургу от 26 ноября 1940 года о согласии СССР на вступление в тройственный пакт на определенных условиях. Требование Сталина о выделении сфер влияния для СССР в Европе и на Среднем Востоке, по мысли автора, привело к принятию Гитлером окончательного решения начать войну против СССР, подготовка к которой велась с середины 1940 года. Отдельные главы посвящены «странной войне», захвату Дании и Норвегии, падению Франции, битве за Англию и операции «Морской лев», захвату гитлеровцами Балканских государств.

В этой связи необходимо, на наш взгляд, прояснить вопрос о советско–германских договорах от 23 августа и 28 сентября 1939 года. Как следует из дипломатических документов, договоренность, достигнутая между СССР и Германией в августе и сентябре 1939 года, четко определяла сферы интересов двух государств, что было необходимо для безопасности СССР и максимально возможной в тех условиях защиты от нацистской оккупации приграничных стран и территорий. Конкретно к сфере интересов СССР были отнесены Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Западная Белоруссия, Западная Украина и Бессарабия.

Сегодня можно констатировать, что Советское правительство, заключая 23 августа 1939 года пакт о ненападении с Германией, учитывало последствия неизбежного разгрома Польши, лишенной правительствами Англии и Франции, а также собственными правителями советской помощи, и считало необходимым при таком развитии событий любой ценой предотвратить выход вермахта к советским границам, вовлечение СССР в войну.

Это решение давало СССР определенные гарантии национальной безопасности и защиты западных границ, временный нейтралитет в надвигавшейся войне, но содержало и неизбежные последствия компромисса с разбойным гитлеровским режимом — негативные явления политического, идеологического и военного характера. Эти явления усугубили демонстрация некой «дружбы» с Германией и ряд противоправных действий, допущенных при освобождении Западной Украины и Западной Белоруссии, а позднее в Прибалтийских странах в обстановке стремительно нараставшей угрозы войны Германии против СССР.

Нельзя не учитывать также, что летом и осенью 1939 года СССР и МНР отражали агрессию японских захватчиков на Дальнем Востоке. Словом, угроза войны на два фронта, а в наихудшем варианте и против других империалистических государств являлась суровой реальностью. Вопрос стоял о жизни и смерти Советского государства. У. Черчилль, современник рассматриваемых событий, говорил в этой связи 1 октября 1939 года, выступая по радио:

«То, что русские армии должны были находиться на этой линии, было, без всякого сомнения, необходимо для безопасности России перед немецкой угрозой. Во всяком случае, была занята позиция и создан Восточный фронт, который немецкая армия не осмелилась атаковать».

Подсчеты, кто в итоге выиграл от германо–советских договоренностей, представляются гипотетичными. Для Германии к июню 1941 года сложились наиболее благоприятные условия для нападения на СССР — главной программной цели нацизма. СССР, заключив пакт с Германией и договор о нейтралитете с Японией, обеспечил себе почти два года для укрепления обороны страны, что сыграло важнейшую роль в первый, наиболее тяжелый период Великой Отечественной войны. Экономическими соглашениями, заключенными в 1939–1940 годах, каждая из сторон также преследовала свои цели.

Известные историки из ФРГ Ф. Форстмайер и X. Фолькман пишут: «В торговых отношениях с Германией Советский Союз показал себя упорным, несговорчивым партнером, который последовательно отстаивал собственные экономические и оборонные интересы. Часто высказываемое мнение о «существенной поддержке» германской военной экономики советскими поставками сырья не учитывают того объема и ассортимента поставок, которые СССР требовал и получал от Германии. Например, в конце 1940 года СССР согласился увеличить поставки зерна в Германию на 10 процентов, но за это Германия должна была увеличить поставки в СССР алюминия и кобальта, которых крайне недоставало ей самой. В ответ же на просьбы Германии о дополнительных поставках сырья СССР выдвигал новые требования о поставках станков и грузовых машин, а также вооружений».

Одной из причин затянувшихся дискуссий о советско–германских договоренностях 1939 года являлось наше длительное молчание по поводу публикаций на Западе еще в 1948 году относящихся к ним секретных протоколов, что многие десятилетия использовалось реакционной пропагандой в антисоветских целях. Между тем взятые в совокупности документы и факты многое проясняют, позволяют дать советско–германским договоренностям более объективную оценку, не причислять СССР к «невоюющим союзникам» Германии, как это начали утверждать отдельные историки. Все обстояло значительно сложнее. Исчерпывающий ответ на этот вопрос содержится в документах II съезда народных депутатов СССР (1989 год).

Реализация достигнутых в 1939 году договоренностей между Германией и СССР отражала обстановку вынужденного с обеих сторон, хотя и по разным причинам, временного компромисса, в котором определяющим фактором являлись стремительно нараставшие противоречия, вызванные усиливавшейся подготовкой Германии к агрессии против СССР.

Что касается переговоров В. Молотова в Берлине в конце 1940 года и согласия СССР на вступление в тройственный пакт, то как предложение, сделанное Советскому правительству, так и его ответ необходимо, на наш взгляд, рассматривать в контексте сложившейся военно–политической обстановки, которая диктовалась уже принятым к этому времени решением гитлеровского руководства о войне против СССР, о подготовке к которой было известно в Москве. На переговорах в Берлине Германия стремилась дезориентировать СССР относительно своих планов (отсюда и предложение о новом разделе сфер влияния), а СССР — дезориентировать Германию, якобы приняв ее предложение как реальное, и таким образом отдалить еще на какое–то время войну, укрепить оборону страны, в первую очередь Вооруженные Силы, которые, как показала война в Финляндии, явно не были готовы к отражению агрессии. Думается, что ни та, ни другая сторона своих целей не достигли. Гитлеровцы продолжали наращивать масштабы подготовки к агрессии. Отсутствие немецкого ответа на советское письмо от 26 ноября 1940 года лишний раз подтверждало неизбежность войны. Не оставалось, видимо, у гитлеровцев сомнений и в том, что скрыть свои планы от СССР не удастся, о чем свидетельствовала достаточно жесткая позиция, занятая В. М. Молотовым на переговорах в Берлине, на что указывают и приводимые в книге фрагменты.

Довольно обстоятельно рассматривая агрессию Германии против Польши, вступление в войну Англии и Франции, сражение за скандинавский плацдарм, поражение Франции, автор затем отводит немалое место битве за Англию, высказываясь в том смысле, что «какой–то десяток английских летчиков» сорвал гитлеровские планы вторжения на Британские острова и устремления Гитлера «волей–неволей» развернулись в другом направлении. Позволю возразить: ситуация была несколько иной. Упорная оборона Англии, самоотверженная защита ее территории от угрозы вторжения морского десанта противника, умелые действия британских средств ПВО и особенно истребительной авиации явились существенным фактором в срыве планов Гитлера «выбомбить Англию из войны». При этом следует учитывать, что в тот период Великобритания и ее вооруженные силы вели единоборство с фашистской Германией, значение которого для будущих событий войны еще не получило в советских исследованиях должной оценки.

Вместе с тем, как свидетельствуют документы, задача вывести Англию из войны являлась важной, но подчиненной целью германского руководства. Основные его усилия после разгрома Франции сосредоточивались на непосредственной подготовке войны против СССР. 30 июня 1940 года, то есть на пятый день после прекращения огня во Франции, начальник генерального штаба сухопутных войск Германии генерал–полковник Франц Гальдер записал в своем дневнике: «Основное внимание — на Восток… Англии мы должны будем, вероятно, еще раз продемонстрировать нашу силу, прежде чем она прекратит борьбу и развяжет нам руки на Востоке». Разработка плана нападения на СССР началась, судя по документам, 25 июня. Через месяц она развернулась ускоренными темпами и завершилась в первом варианте 31 июня 1940 года. В этот день в Бергхофе состоялось совещание руководящего состава вооруженных сил, на котором были уточнены цели и замыслы войны, намечены ее сроки. Гитлер обосновывал необходимость разгрома Советского Союза стремлением завоевать господство в Европе. «В соответствии с этим, — заявил он, — Россия должна быть ликвидирована. Срок — весна 1941 года». По мнению У. Ширера, в конце мая 1940 года Гитлер мог нанести сокрушительный, даже фатальный удар по Великобритании. С таким мнением трудно согласиться. Для подготовки форсирования Ла–Манша и вторжения на Британские острова требовалось время. Немецкая авиация господствовала в воздухе, однако на море господствовал британский флот и английский народ был полон решимости не допустить вторжения. Кроме того, в это время все активнее включаются в поддержку Англии Соединенные Штаты Америки. Не остался бы, по–видимому, в стороне (это уже из области предположений) и Советский Союз.

Решение немецко–фашистского руководства о нападении на СССР, подписание Гитлером 18 декабря 1940 года плана «Барбаросса» оцениваются в книге как «самое роковое из всех его решений». Еще ранее Ширер отметил: «Британское верховное командование, как впоследствии и немецкое верховное командование, сильно недооценило мощь Красной Армии».

События на советско–германском фронте рассматриваются в общем–то довольно бегло, тем не менее читателю дается возможность представить картину развернувшейся гигантской по масштабам и напряжению вооруженной борьбы. Однако ряд оценок, прежде всего касающихся первых месяцев войны и коренного перелома, следует отнести к разряду дискуссионных. Например, автор считает, что коренной перелом во второй мировой войне произошел в 1942 году, что его решающими событиями являлись Сталинградская битва и сражение под Эль–Аламейном в Северной Африке. Хочется высказать по этому поводу следующие соображения.

Освещение коренного перелома предполагает, на наш взгляд, рассмотрение военных, экономических, политических и других факторов, обусловивших его достижение силами антигитлеровской коалиции в результате длительной и тяжелой борьбы с противником.

Стратегическая инициатива — важнейший показатель коренного перелома впервые в войне была вырвана у противника в битве под Москвой, правда, как свидетельствовал дальнейший ход событий, временно. В битве же под Сталинградом — окончательно и бесповоротно. Битва под Москвой (30 сентября 1941 года–20 апреля 1942 года) имела в ходе войны особое значение. Напомним кратко сложившуюся к тому времени обстановку. К июню 1941 года, когда фашистская Германия напала на СССР, 12 стран Европейского континента Австрия, Чехословакия, Албания, Польша, Дания, Норвегия, Голландия, Бельгия, Люксембург, Франция, Югославия и Греция были захвачены агрессорами, их население подвергалось всяческим гонениям, террору, а в некоторых странах находилось под угрозой полного уничтожения. Смертельная опасность нацистского

вторжения нависла над Англией. Итало–немецкие войска развернули наступление в Северной Африке. Наиболее мощный союзник Германии — Япония, оккупировав обширные районы Китая и Индокитая, готовилась к захвату тихоокеанских владений США и угрожала СССР. Ключевые позиции для порабощения мира, как представлялось тогда агрессорам, давал молниеносный поход против СССР.

Историческое место битвы под Москвой в ходе войны нельзя уяснить, не учитывая той драматической обстановки, которая сложилась к осени 1941 года непосредственно на советско–германском фронте. Готовя внезапное нападение на Советский Союз, нацистское руководство делало ставку на мощные удары вермахта, которые в считанные недели и месяцы должны были сокрушить сопротивление Красной Армии, уничтожить ее основные силы, парализовать волю советского народа, сделать его неспособным к дальнейшей борьбе. Гитлеровские генералы собирались повторить опыт летней кампании 1940 года, когда они довольно быстро добились полной победы над Францией. Учитывали они и преимущества, которые давало им ведение основных операций на одном фронте, позволявшее сосредоточить против Советского Союза максимум военной мощи рейха и его союзников. Центр вооруженной борьбы во второй мировой войне переместился на советско–германский фронт.

Первоначальному успеху врага способствовал ряд факторов, включая вероломство его нападения. Фашистская Германия обрушила на Советский Союз внезапный удар невиданной в истории армии вторжения — 190 дивизий, свыше 4 тысяч танков, около 5 тысяч самолетов, около 200 кораблей. Для ведения войны против СССР была создана коалиция, основой которой стал Берлинский (тройственный) пакт, заключенный в 1940 году между Германией, Италией и Японией. К активному участию в агрессии были привлечены Румыния, Финляндия и Венгрия. Гитлеровцам оказывали помощь реакционные правящие круги Болгарии, а также марионеточных государств Словакии и Хорватии. С фашистской Германией сотрудничали Испания, вишистская Франция, Португалия и Турция. В целях военно–экономического обеспечения «восточного похода» использовались ресурсы европейских государств — как прямых союзников Германии, так и оккупированных, зависимых и нейтральных стран, общая численность населения которых превышала 300 миллионов человек.

Война поставила Советскую страну перед необходимостью вести борьбу с фашистской Германией в неравных условиях. Красная Армия оказалась неподготовленной к борьбе с таким мощным противником. Ее кадры были ослаблены сталинскими репрессиями. Первые пять месяцев войны стали самыми трудными для Советского Союза. Немецко–фашистские орды вторглись в его пределы на глубину от 850 до 1200 километров, блокировали Ленинград, находились в опасной близости к Москве, захватили Харьков, большую часть Донбасса и Крыма. Гитлеровцами были оккупированы Прибалтика, Белоруссия, Молдавия, почти вся Украина, ряд областей Российской Федерации и часть Карелии. Территория, занятая врагом, превышала 1,5 миллиона квадратных километров. На ней перед войной проживало 74,5 миллиона человек. Миллионы советских людей погибли в боях, оказались в оккупации, в плену, в гитлеровских концлагерях.

Гитлеровское руководство было настолько уверено в успешном осуществлении плана «Барбаросса», что еще весной 1941 года приступило к детальной разработке дальнейших замыслов завоевания мирового господства. В служебном дневнике верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) за 17 февраля 1941 года излагалось требование Гитлера: «После окончания восточной кампании необходимо предусмотреть захват Афганистана и организацию наступления на Индию». Исходя из этих указаний, штаб ОКВ начал планирование операций вермахта на будущее. Эти операции намечалось провести поздней осенью 1941 года и зимой 1941/42 года. Замысел их был изложен в проекте директивы э 32 («Подготовка к периоду после осуществления плана «Барбаросса»), направленной в сухопутные войска, военно–воздушные и военно–морские силы 11 июня 1941 года.

Проект предусматривал после разгрома Советских Вооруженных Сил захват английских колониальных владений и некоторых независимых стран в бассейне Средиземного моря, Африке, на Ближнем и Среднем Востоке, вторжение на Британские острова, развертывание военных действий против Америки. Германские стратеги рассчитывали уже осенью 1941 года приступить к завоеванию Ирана, Ирака, Египта, района Суэцкого канала, а затем и Индии, где планировалось соединиться с японскими войсками. Немецко–фашистское руководство надеялось, присоединив к Германии Испанию и Португалию, быстро захватить Гибралтар, отрезать Англию от ее сырьевых источников и предпринять осаду островов. Разработка директивы э 32 и других документов свидетельствует, что после разгрома СССР и решения «английской проблемы» гитлеровцы намеревались в союзе с Японией «устранить влияние англосаксов в Северной Америке».

Захват Канады и Соединенных Штатов Америки предполагалось осуществить при помощи крупных морских десантов, высаженных с баз в Гренландии, Исландии, на Азорских островах и в Бразилии на восточное побережье Северной Америки и с Алеутских и Гавайских островов — на западное. Командующий объединенным флотом Японии адмирал И. Ямамото, конкретизируя эти замыслы, заявил: «Для нас недостаточно захватить Гуам и Филиппины или даже Гаваи и Сан–Франциско. Мы должны вступить в Вашингтон и подписать договор в Белом доме».

В ходе битвы под Москвой сложилось крайне тяжелое положение и для других стран антигитлеровской коалиции. В результате вероломного нападения на главную базу Тихоокеанского флота США в Перл–Харборе (7 декабря 1941 года) и последующего наступления японских вооруженных сил на Тихом океане и в Юго–Восточной Азии агрессоры захватили к весне 1942 года огромную территорию — 4,2 миллиона квадратных километров с населением более 200 миллионов человек, вышли на подступы к Аляске, Индии и Австралии. Командующий вооруженными силами США на Дальнем Востоке генерал Д. Макартур незадолго до капитуляции своего гарнизона на Филиппинах, обращаясь к войскам, констатировал: «Сложившаяся международная обстановка показывает, что ныне надежды цивилизации неразрывно связаны с действиями Красной Армии, ее доблестными знаменами».

Военный фактор дает основание считать битву под Москвой началом коренного перелома в войне. В ходе контрнаступления советских войск под Москвой фашистской группе армий «Центр» был нанесен сокрушительный удар: подверглись разгрому 38 гитлеровских дивизий. Особенно большие потери понесли танковые соединения врага, которым отводилась в войне решающая роль. К концу марта 1942 года в 16 танковых дивизиях, сражавшихся на Восточном фронте, осталось всего 140 боеспособных машин. Потери личного состава группы армий «Центр», действовавшей на московском направлении, составили, по немецким данным, 772 тысячи человек.

В результате краха «блицкрига» и поражения под Москвой фашистская Германия оказалась вынужденной перейти к стратегии затяжной войны, к которой она не была готова ни в военном, ни в экономическом, ни в политическом отношении. Западногерманский историк К. Рейнгардт в обстоятельном исследовании о битве под Москвой приходит к выводу, что «несгибаемое упорство советского командования и его вооруженных сил, их умение использовать климатические условия, а также своевременная переброска резервов из восточных районов страны и создание новых формирований окончательно перечеркнули стратегические планы Гитлера»[2].

Второй фактор — экономический. Разгром немецко–фашистских войск под Москвой и его последствия нанесли сильнейший удар по военной экономике рейха. Дело не только в том, что пришлось восполнить огромные потери в средствах ведения борьбы. Потери на фронте потребовали мобилизации в вооруженные силы наиболее дееспособной части населения. Это породило острый недостаток рабочей силы. К весне на заводах не хватало около 800 тысяч рабочих. Еще более серьезным фактором явилось то, что для ведения длительной войны требовались тотальная мобилизация экономики, реорганизация управления промышленностью, перераспределение рабочей силы и стратегического сырья, нужды в котором не покрывались имевшимися запасами. Зимой 1941/42 года экономическое положение Германии ухудшилось.

Соотношение основных видов вооружения на советско–германском фронте в декабре 1941 года было еще в пользу Германии. Победа над противником, превосходившим нас в силах и средствах ведения войны, при отсутствии возможности полностью использовать оборонный потенциал страны была достигнута в результате беспримерного героизма войск, самоотверженной поддержки защитников Москвы населением столицы и всей Советской страны. В декабре 1941 года выпуск военной продукции начал возрастать, а к середине 1942 года утраченные мощности военной промышленности были не только восстановлены, но и значительно превзойдены. В целом военный фактор в ходе битвы под Москвой явился опережающим по отношению к фактору экономическому.

Что касается политического фактора, то именно в период битвы под Москвой в значительной степени сформировалась антигитлеровская коалиция союз народов и государств, боровшихся во второй мировой войне против агрессивного блока Германии, Италии, Японии и их сателлитов. Объединились силы трех великих держав — Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании.

В это же время заметно ухудшилось внешнеполитическое положение Германии. Агрессивные круги Японии и Турции, намеревавшиеся вступить в войну на стороне рейха, после поражения вермахта под Москвой отказались двинуть войска против СССР. Политический престиж гитлеровской Германии оказался подорван и в глазах правителей Венгрии, Румынии, Финляндии и других ее союзников.

Четвертый фактор — идеологический. Битва под Москвой началась в то время, когда фашистская Германия не знала поражений. Миф о ее непобедимости настойчиво распространялся нацистской пропагандой, и на Западе многие находились под его гипнозом. Однако события на советско–германском фронте показали, что сопротивление Красной Армии, героизм жителей столицы и бойцов народного ополчения, самоотверженная поддержка фронта советским тылом непреодолимы для агрессора. Народы мира поверили, что есть сила, способная избавить человечество от угрозы фашистской тирании. Международный авторитет СССР резко возрос.

Очевидно и то, что для окружения и полного уничтожения группы армий «Центр» имевшихся в то время у нашей страны сил оказалось недостаточно. Общее наступление Красной Армии в январе — апреле 1942 года принесло лишь частичные результаты. Впоследствии стратегическая инициатива вновь перешла к противнику. Однако понятие «коренной перелом» не предполагает, что процесс развивается неизменно по восходящей. По мере его развития возможны временные спады, что и произошло летом 1942 года. В ноябре того же года Красная Армия вновь овладела стратегической инициативой, на этот раз окончательно и бесповоротно. Таким образом, в результате разгрома немецко–фашистских войск под Москвой произошли необратимые для фашистской Германии и ее союзников изменения, потерпел крах весь план войны против СССР, на который делало ставку гитлеровское руководство.

Решающим вкладов в коренной перелом в войне явилась победа Советских Вооруженных Сил в великой Сталинградской битве. Победы в битвах под Курском и за Днепр завершили коренной перелом в Великой Отечественной войне.

Изгнание итало–немецких войск из Северной Африки (май 1943 года), стабилизация обстановки на Атлантическом и Тихом океанах, а также в Юго–Восточной Азии свидетельствовали, что происходит коренной перелом и во второй мировой войне в целом. Определяющим фактором в этом процессе стали события на советско–германском фронте — главном фронте борьбы с фашизмом.

В сражении под Эль–Аламейном (23 октября — 4 ноября 1942 года), которое являлось важной частью Северо–Африканской кампании западных союзников 1940–1943 годов, перед английской 8–й армией под командованием Б. Монтгомери стояла задача разгромить итало–немецкую танковую армию «Африка» под командованием Э. Роммеля. В ходе операции, которую Д. Эйзенхауэр впоследствии назвал «блестящим тактическим успехом», английская 8–я армия (1500 самолетов) нанесла поражение армии «Африка» (около 80 тысяч человек, 540 танков, 1219 орудий, 350 самолетов). Итало–немецкие войска потеряли 55 тысяч человек, 320 танков, около тысячи орудий. Победа под Эль–Аламейном, достигнутая в трудных условиях Североафриканского театра военных действий, явилась первым крупным успехом британской армии в 1942 году и знаменовала собой начало разгрома противника в Северной Африке. В Советском Союзе по достоинству оценили ее значение, тем не менее нет оснований ставить ее в ряд с победой Красной Армии в Сталинградской битве.

Более обстоятельно освещаемые автором события, связанные с открытием второго фронта, также требуют ряда уточнений. Наиболее существенные из них касаются контрнаступления немецко–фашистских войск в Арденнах (декабрь 1944 года — январь 1945 года).

Немецко–фашистское руководство решило нанести удар в Арденнах, рассчитывая внести раскол в антигитлеровскую коалицию, демонстрацией силы склонить США и Англию к заключению сепаратного мира и даже совместно с ними повернуть оружие против Красной Армии. При этом ставка делалась на разжигание противоречий между СССР, США и Англией, на возможный отказ западных держав от совместного с СССР требования безоговорочной капитуляции фашистской Германии в целях сохранения сил главного противника Советского Союза в Европе.

Англо–американское командование до самого начала немецкого наступления оставалось в неведении относительно замыслов противника, считало, что он неспособен провести крупную операцию. Район Арденн оценивался союзниками как наиболее безопасный участок. Здесь на 120–километровом фронте скрытно сосредоточенной немецкой группировке противостояло лишь пять дивизий американской 1–й армии из состава 12–й группы армий генерала О. Брэдли.

Немецкие войска нанесли удар в Арденнах на рассвете 16 декабря 1944 года, преследуя цель разгромить англо–американские войска к северу от линии Антверпен, Брюссель, Люксембург. Танки с фашистской свастикой на броне прорвали фронт и, сея панику в рядах противника и дезорганизуя его оборону, устремились по территории Бельгии и Люксембурга на северо–запад.

Застигнутые врасплох американские дивизии отступили. К 25 декабря фронт американских войск был прорван на 80–километровом участке на глубину до 100 километров. Не располагая подготовленными резервами, командование союзников спешно перебросило в Арденны крупные силы с других участков фронта и нанесло контрудар по наступавшим войскам противника с юга, создав угрозу прорыва его южного фланга. Немецкое командование приостановило продвижение на запад, произвело перегруппировку и перенесло направление главного удара на юг. Атаки немецко–фашистских войск были столь яростны, а потери союзников столь велики, что американский генерал Д. Паттон 4 января 1945 года записал в своем дневнике: «Мы еще можем проиграть эту войну».

В начале января положение американских войск на Западном фронте осложнилось в связи с тем, что немецкие войска нанесли удар в Эльзасе. Кроме того, 1 января 1945 года более тысячи самолетов немецкого авиационного командования «Запад» обрушили внезапный удар по 27 прифронтовым аэродромам, складам и скоплениям боевой техники, причинив им немалый урон.

Союзники считали, что со стороны противника могут последовать новые удары. 6 января 1945 года У. Черчилль обратился к И. В. Сталину с просьбой как можно скорее начать новое наступление советских войск, чтобы разрядить напряженную обстановку на Западном фронте. В свою очередь Д. Эйзенхауэр сообщил в Вашингтон, что отсутствие помощи со стороны Красной Армии поставило бы американские войска «в самое тяжелое положение».

12 января 1945 года Красная Армия на восемь дней ранее запланированного срока перешла в наступление от Балтийского моря до Карпат. В результате совместных ударов гитлеровское командование вынуждено было признать бесперспективность наступательных действий на Западном фронте и отдало приказ об отступлении из Арденн. 28 января последние немецкие части, преследуемые войсками союзников, откатились на ранее занимаемые позиции и перешли к обороне.

И последнее. Книга создавалась в период острой конфронтации между СССР и США, когда мир не раз стоял на пороге ядерной катастрофы. Ныне в результате советско–американских и других договоренностей, достигнутых в последние годы, международная безопасность укрепилась. Но угроза войны остается. Поэтому весьма своевременно звучит предупреждение автора о том, что «большая агрессивная война, если дойдет до этого, может быть развязана ничтожными самоубийцами, в припадке безумия нажавшими на электронную кнопку. Такая война продлится недолго и окажется последней. На планете не останется ни победителей, ни побежденных, а лишь одни обугленные трупы». Думается, эта понятная каждому здравомыслящему человеку позиция автора, последовательного противника войны и фашизма, является важным фактором неослабевающего к его содержательному и поучительному труду читательского интереса.

У. Ширер, несмотря на свой почтенный возраст, внимательно следит за происходящими в мире, особенно в Германии, событиями. Объединение этой страны он прокомментировал следующим образом: «Немцы по своей натуре экстремисты. У меня в тридцатые годы были в Германии два друга–либерала, и оба стали нацистами». Но сейчас — другие времена.

Профессор О. А. РЖЕШЕВСКИЙ

К ЧИТАТЕЛЮ

Хотя, живя и работая в Германии в первую половину недолгого существования третьего рейха, я имел возможность наблюдать, как Адольф Гитлер, диктатор великой и загадочной нации, консолидировал силы, а затем вверг страну в пучину войн, личный опыт не заставил бы меня взяться за перо и написать эту книгу, если бы в конце второй мировой войны не произошло событие, не имеющее аналогов в истории.

Я имею в виду захват секретных государственных архивов Германии и всех их филиалов, включая архивы министерства иностранных дел, сухопутных войск и военно–морских сил, национал–социалистской партии и тайной полиции Генриха Гиммлера. Думаю, в истории не было прецедентов, когда столь ценные материалы попадали в руки современных исследователей. До сих пор архивы великих держав — даже после поражения в войне и революционного свержения правительства, как это имело место в России в 1917 году и в Германии в 1918 году, — охранялись государством. Полностью публиковались лишь те документы, которые служили интересам правительства, пришедшего к власти.

Стремительный крах третьего рейха весной 1945 года привел к тому, что в результате капитуляции были обнародованы не только многочисленные секретные документы, но и такие бесценные материалы, как личные дневники, строго засекреченные выступления, отчеты конференций, переписка и даже телефонные разговоры нацистских главарей, по распоряжению Германа Геринга записанные специальной службой, размещавшейся в министерстве военно–воздушных сил.

Генерал Франц Гальдер, например, вел дневник, делая стенографические записи по нескольку раз на дню. Записи генерала — уникальный источник краткой информации за период с 14 августа 1939 по 24 сентября 1942 года, когда он занимал пост начальника генерального штаба сухопутных войск и ежедневно встречался с Гитлером и другими главарями нацистской Германии. Среди дневников это наиболее показательные записи, но есть и другие, также представляющие большую ценность. Сюда относятся дневники доктора Йозефа Геббельса, министра пропаганды, близкого соратника Гитлера по партии, и генерала Альфреда Йодля, начальника штаба оперативного командования вооруженных сил (ОКВ). Существуют также записи самого ОКВ и штаба военно–морских сил. Действительно, в шестидесяти тысячах досье военно–морских архивов Германии, захваченных в замке Тамбах под Кобургом, приводятся практически все сигналы связи, судовые журналы, дневники, меморандумы и другие документы немецкого военно–морского флота, датированные апрелем 1945 года, когда они были найдены, и более ранние, начиная с 1868 года–года создания военно–морских сил Германии.

485 тонн материалов министерства иностранных дел Германии, захваченные 1–й американской армией в различных замках и шахтах Гарца в тот момент, когда по приказу из Берлина их должны были уничтожить, охватывают не только период третьего рейха, но и Веймарскую республику и начинаются со времени правления Бисмарка — второго рейха.

Долгие годы по окончании войны тонны нацистских документов лежали опечатанными на большом военном складе в американском городе Александрия, штат Виргиния. Правительство США не высказывало желания хотя бы вскрыть ящики и посмотреть, какие материалы представят интерес для историков. Наконец в 1955 году, десять лет спустя после того, как они были захвачены, по инициативе Американской исторической ассоциации и благодаря финансовой поддержке нескольких частных фондов материалы были открыты. Небольшая группа ученых, не располагавшая достаточным оборудованием, приступила к работе анализу и фотографированию документов, прежде чем правительство поспешно передало их Германии. Материалы оказались настоящей находкой.

Большую ценность представляют и такие документы, как 51 частично застенографированное «выступление» фюрера о военном положении, которое ежедневно обсуждалось в ставке Гитлера, и полный текст бесед нацистского главаря со старыми товарищами по партии и секретарями во время войны. Первые удалось обнаружить среди обугленных бумаг, оставшихся после Гитлера в Берхтесгадене, офицеру–разведчику 101–й воздушно–десантной дивизии США, вторые были найдены в материалах Мартина Бормана.

Сотни тысяч захваченных нацистских документов были спешно отправлены в Нюрнберг на судебный процесс и фигурировали в качестве улик против главных нацистских военных преступников. Освещая в газете первую половину Нюрнбергского процесса, я собрал кипу мимеографических копий, а позднее опубликованные в сорока двух томах свидетельские показания и документы, дополненные десятью томами переводов важных материалов на английском языке. Тексты других документов, собранные в пятнадцатитомных сериях по материалам следующих двенадцати судебных процессов в Нюрнберге, также представляют определенную ценность, хотя многие свидетельские показания и факты не приведены.

И наконец, помимо этих объемистых материалов имелись подробные записи допросов немецких военных, партийных и государственных служащих, их свидетельские показания, данные под присягой на различных послевоенных судебных процессах, что обеспечивало исследователей информацией, на мой взгляд, ранее им неизвестной.

Естественно, я не мог прочесть документацию в полном объеме — это не по силам одному человеку, однако я тщательно проанализировал значительную часть материалов. Работа замедлялась из–за отсутствия подходящих ориентиров, как и у других исследователей, трудившихся над таким же обилием информации.

Весьма знаменательно, как мало находившиеся в Германии во времена нацизма журналисты и дипломаты знали о том, что происходило за фасадом третьего рейха. Тоталитарная диктатура в силу своей природы действовала в строжайшей тайне и умела оградить эту тайну от посторонних взглядов. Довольно просто было выделять и описывать неприкрашенные, волнующие и часто вызывающие отвращение события, происходившие в третьем рейхе: приход Гитлера к власти, поджог рейхстага, кровавую расправу над Ремом, аншлюс Австрии, капитуляцию Чемберлена в Мюнхене, оккупацию Чехословакии, нападение на Польшу, Скандинавию, Западную Европу, Балканы и Россию, ужасы нацистской оккупации и концентрационных лагерей, ликвидацию евреев.

Но втайне принятые роковые решения, интриги, измены, мотивы и заблуждения, приведшие к этому, сцены, сыгранные главными актерами за опущенным занавесом, размах осуществляемого ими террора и техника его организации — все это и многое другое в значительной степени было нам неведомо, пока не всплыли на свет секретные документы нацистской Германии.

Кое–кто, возможно, полагает, что слишком рано писать историю третьего рейха, что такую задачу надо оставить потомкам, у которых появится временная перспектива. Я обнаружил, что подобный взгляд особенно распространен во Франции, когда приехал туда, чтобы провести определенную исследовательскую работу. Мне говорили, что историку нужно заниматься эпохой Наполеона, но никак не более поздним периодом.

В таком подходе есть свои плюсы. Историки ждали пятьдесят, сто или больше лет, прежде чем описать какую–либо страну, империю или эпоху. Но не происходило ли это главным образом потому, что требовалось много времени, чтобы разыскать подходящие документы и представить подлинный материал? И, несмотря на все преимущества временной перспективы, не терялось ли что–то, поскольку у авторов отсутствовало личное знание эпохи, атмосферы того времени и исторических фигур, которых они описывали?

В случае с третьим рейхом — а он поистине уникален — в момент его падения имелись почти все документальные материалы, которые были дополнены свидетельскими показаниями военных и государственных деятелей, оставшихся в живых или позднее понесших самое суровое наказание. Располагая уникальными источниками и хорошо помня жизнь в нацистской Германии, внешний облик, поведение и характер лиц, находившихся у власти, в первую очередь Гитлера, я решил, чего бы мне это ни стоило, изложить историю взлета и падения третьего рейха.

«Я прожил всю войну, — заметил Фукидид в «Истории Пелопонесской войны» — величайшем историческом труде, когда–либо написанном, — с годами постигая события и уделяя им внимание, чтобы познать их истинный смысл».

Мне было довольно трудно (и не всегда удавалось) познать истинный смысл событий, происходивших в гитлеровской Германии. Лавина фактического материала помогала в поисках истины, что, вероятно, было возможно и двадцать лет назад, но его обилие часто вводило в заблуждение. Во всех записях и свидетельских показаниях непременно встречались загадочные противоречия.

Несомненно, что мои собственные предубеждения, тесно связанные с личным жизненным опытом и поведением, время от времени проникают на страницы этой книги. Я в принципе не приемлю тоталитарную диктатуру, но стал испытывать еще большее отвращение к ней, живя в Германии и наблюдая, как гнусно оскорбляют человеческую личность. И все же в этой работе я постарался быть предельно объективным, заставляя говорить вместо себя факты и каждый раз ссылаясь на источники. В книге нет вымышленных ситуаций, сцен или цитат, все основано на документах, свидетельских показаниях или личных наблюдениях. Примерно в шести случаях, когда вместо фактов выдвигаются предположения, этому даются соответствующие объяснения.

Не сомневаюсь, что моя трактовка событий многими будет оспорена. Это неизбежно, поскольку ошибаться может каждый. Я решился изложить свои взгляды, чтобы сделать повествование более ясным и обоснованным, выбрав самое бесспорное из свидетельских показаний и используя собственный жизненный опыт и знания.

Адольф Гитлер, вероятно, последний из великих авантюристов–завоевателей, действовавший в духе Александра Македонского, Юлия Цезаря и Наполеона, а третий рейх — последняя из империй, решившая вступить на путь, пройденный ранее Францией, Древним Римом и Македонией. Занавес был наконец опущен на данной исторической стадии в результате создания водородной бомбы, баллистических ракет и ракет, способных достигнуть Луны.

В наше время, когда смертоносные игрушки пришли на смену прежним видам вооружений, большая агрессивная война, если дойдет до этого, может быть развязана ничтожными самоубийцами, в припадке безумия нажавшими на электронную кнопку. Такая война продлится недолго и окажется последней. На планете не останется ни победителей, ни побежденных; а лишь одни обугленные трупы.

КНИГА ПЕРВАЯ — ПРИХОД ГИТЛЕРА К ВЛАСТИ

РОЖДЕНИЕ ТРЕТЬЕГО РЕЙХА

В канун рождения третьего рейха Берлин лихорадило. Веймарской республике — это было ясно чуть ли не каждому — пришел конец. Агония республики длилась уже более года. Генерала Курта фон Шлейхера, как и его предшественника Франца фон Папена, мало волновала судьба республики и меньше того судьба демократии. Генерал, как и фон Папен, назначенный президентским указом канцлером и руководивший страной, не согласуя своих действий с парламентом, находился у власти пятьдесят семь дней.

28 января 1933 года, в субботу, он был внезапно смещен престарелым президентом республики фельдмаршалом фон Гинденбургом. Адольф Гитлер, главарь национал–социалистской партии — самой крупной политической партии Германии, потребовал назначить его канцлером демократической республики, которую он поклялся уничтожить.

В те роковые дни в столице распространялись самые невероятные слухи о предстоящих событиях и даже наиболее тревожные из них, как, впрочем, и случилось, имели под собой основание. Поговаривали, что Шлейхер вместе с генералом Куртом фон Хаммерштейном, командующим сухопутными войсками, при поддержке Потсдамского гарнизона готовят путч и собираются арестовать президента и установить военную диктатуру. Не исключали также вероятности нацистского путча. Берлинские штурмовики при содействии полицейских, симпатизировавших нацистам, намеревались захватить Вильгельм–штрассе, где находились президентский дворец и большинство государственных учреждений.

Поговаривали и о всеобщей забастовке. В воскресенье 29 января около ста тысяч рабочих собрались в Лустгартене в центре Берлина, чтобы протестовать против назначения Гитлера канцлером. Один из руководителей пытался связаться с генералом фон Хаммерштейном и предложить армии поддержку рабочих отрядов в случае, если Гитлера назначат главой нового правительства. Однажды, во времена Капповского путча в 1920 году, посредством всеобщей забастовки удалось спасти республику, когда правительство бежало из столицы.

Большую часть ночи с воскресенья на понедельник Гитлер не спал, прохаживаясь взад–вперед по номеру отеля «Кайзерхоф», расположенного на Рейхсканцлерплац, неподалеку от резиденции канцлера. Несмотря на некоторую нервозность, он был абсолютно уверен, что его час пробил. Почти месяц он вел секретные переговоры с Папеном и другими лидерами правого крыла консерваторов. Пришлось пойти на компромисс. Ему бы не позволили сформировать правительство, состоящее только из нацистов. Но он мог стать главой коалиционного правительства, члены которого (восемь из одиннадцати не принадлежали к национал–социалистской партии) разделяли бы его взгляды о необходимости ликвидировать демократический веймарский режим. Лишь старый упрямый президент, похоже, стоял на его пути. 26 января, за два дня до решающих событий, убеленный сединами фельдмаршал заявил генералу фон Хаммерштейну, что «не намерен назначать этого австрийского капрала ни министром обороны, ни рейхсканцлером».

Тем не менее под давлением сына, майора Оскара фон Гинденбурга, статс–секретаря президента Отто фон Мейснера, Папена и других членов придворной клики президент в конце концов сдался. Ему было восемьдесят шесть лет, и возраст давал о себе знать. В воскресенье 29 января, после обеда, когда Гитлер с Геббельсом и другими подручными сидели за чашкой кофе, в комнату ворвался Герман Геринг, председатель рейхстага и второй человек после Гитлера в нацистской партии, и решительно заявил, что утром Гитлер будет назначен канцлером.

В понедельник 30 января 1933 года, около полудня, Гитлер отправился в рейхсканцелярию на беседу с Гинденбургом, которая имела роковые последствия для самого Гитлера, для Германии и для всего человечества. Из окон «Кайзерхофа» Геббельс, Рем и другие нацистские главари с нетерпением наблюдали за дверями канцелярии, откуда вскоре должен был появиться фюрер. «По его лицу мы узнаем, удалось добиться успеха или нет», — заметил Геббельс. Даже тогда они не были до конца уверены в успехе. «Сердца наши переполняли сомнения, надежды, радость, уныние… — записал впоследствии в своем дневнике Геббельс. — Мы так часто разочаровывались, что непросто было всей душой уверовать, что великое чудо свершилось».

Несколько минут спустя они стали свидетелями этого чуда. Человек с усиками Чарли Чаплина, едва сводивший в юности концы с концами, никому не известный солдат первой мировой войны, всеми покинутый в Мюнхене в суровые послевоенные дни, чудаковатый главарь «пивного путча», оратор, владеющий аудиторией, австриец, а не немец по происхождению, которому исполнилось лишь сорок три года, был только что приведен к присяге в должности рейхсканцлера Германии.

Проехав сотню метров до «Кайзерхофа», он оказался в компании своих закадычных друзей — Геббельса, Геринга, Рема и других «коричневых», которые помогли ему расчистить тернистый путь к власти. «Он ничего не сказал, и никто из нас ничего не произнес, — отметил Геббельс, — но глаза его были полны слез».

До поздней ночи штурмовые отряды нацистов исступленно маршировали с факелами, празднуя победу. Четко разбившись на колонны, они появились из глубины Тиргартена и прошествовали под Триумфальной аркой Бранденбургских ворот вниз по Вильгельм–штрассе. Духовые оркестры громко трубили военные марши под оглушающий бой барабанов, нацисты распевали новый гимн «Хорст Вессель» и старинные немецкие песни, энергично отбивая каблуками ритм по мостовой. Факелы, которые они держали высоко над головами, напоминали в темноте огненную ленту, и это вызывало восторженные возгласы людей, толпившихся на тротуарах.

Гинденбург наблюдал за марширующими из окна дворца, тростью отбивая ритм, видимо довольный тем, что наконец–то нашел на пост канцлера человека, способного пробудить в народе истинно немецкие чувства. Сомнительно, что у старика, впавшего в детство, существовали какие–либо подозрения на тот счет, какого зверя спустил он сегодня с цепи. Вскоре по Берлину пополз слух, возможно недостоверный, что в разгар парада Гинденбург обернулся к одному старому генералу и заметил: «А я и не знал, что мы взяли в плен так много русских».

Чуть дальше по Вильгельмштрассе у открытого окна рейхсканцелярии стоял радостный и возбужденный Адольф Гитлер, он пританцовывал, периодически выбрасывая руку в нацистском приветствии и весело смеялся, пока на глаза вновь не навернулись слезы.

Происходящие в тот вечер события вызвали у одного иностранного наблюдателя иные чувства. «Факельное шествие проплыло мимо французского посольства, — писал посол Франции в Германии Андре Франсуа–Понсе, — и я смотрел вслед ему с тяжелым сердцем и тревогой».

Усталый, но счастливый Геббельс вернулся домой в три часа ночи. Прежде чем отойти ко сну, он записал в дневнике: «Похоже на сон… на сказку… рождение нового рейха. Четырнадцать лет работы увенчались победой. Немецкая революция началась!»

«Третий рейх, рождение которому было положено 30 января 1933 года, хвастался Гитлер, — просуществует тысячу лет». И впредь нацистская пропаганда будет часто называть его «тысячелетним» рейхом. Он просуществует двенадцать лет и четыре месяца, но за этот мимолетный с точки зрения истории период вызовет на земле потрясения более мощные и разрушительные, чем любая из существовавших ранее империй, вознеся немцев к таким высотам власти, какие им были неведомы более тысячи лет, сделав их хозяевами Европы от Атлантики до Волги, от Северного моря до Средиземноморья и ввергнув в пучину разрухи и отчаяния в конце второй мировой войны, которую хладнокровно спровоцировала немецкая нация и в ходе которой на оккупированных территориях царили террор и страх, по масштабам истребления народов и уничтожения человеческой личности превзошедшие самые дикие тирании предшествующих веков.

Человек, создавший третий рейх, правивший страной с необычайной жестокостью и безжалостной прямолинейностью, вознесший Германию на гребень столь головокружительного успеха и приведший ее к столь печальному концу, был, несомненно, злым гением. Верно, что он обнаружил в немцах (хотя таинственное провидение и вековой жизненный опыт уже сформировали их к тому времени) то, что послужило материалом для достижения его собственных зловещих целей. Однако можно почти с уверенностью утверждать, что без Адольфа Гитлера, личности демонической, обладавшей несгибаемой волей, сверхъестественной интуицией, хладнокровной жестокостью, незаурядным умом, пылким воображением и — вплоть до окончания войны, когда в упоении властью и успехом он зашел слишком далеко, — удивительной способностью оценивать обстановку и людей, не было бы и третьего рейха.

Как заметил выдающийся немецкий историк Фридрих Майнеке: «Это один из известных примеров необычной силы личности в истории».

Некоторым немцам и, безусловно, многим иностранцам казалось, что в Берлине к власти пришел какой–то шарлатан. Большинство же немцев считали Гитлера (или вскоре стали считать) по–настоящему обаятельным лидером. Они слепо шли за ним в течение двенадцати последующих лет, словно он обладал неким пророческим даром.

Зная его происхождение и юность, трудно представить более неподходящую кандидатуру на роль продолжателя дела Бисмарка, династии Гогенцоллернов и президента Гинденбурга, чем этот странный мужлан–австрияк, родившийся в половине седьмого вечера 20 апреля 1889 года в скромной гостинице «Цум Поммер» в городе Браунау–ам–Инн, расположенном на границе с Баварией.

Месту рождения на австро–германской границе придавалось большое значение, поскольку в юности Гитлер был одержим идеей, согласно которой два германоязычных народа принадлежат одному рейху и не могут быть разделены границей. Его чувства были настолько сильны и глубоки, что в тридцать пять лет, сидя в немецкой тюрьме и диктуя книгу, которая стала для третьего рейха руководством к действию, Гитлер в первой же строке подчеркнул, что видит определенную символику в том, что родился именно там:

«То, что судьба выбрала Браунау–ам–Инн местом моего рождения, кажется мне сейчас знаком божьим. Этот маленький городок находится на границе двух немецких государств, объединению которых мы, более молодое поколение, решили посвятить свою жизнь, чего бы это нам ни стоило… Небольшой городок видится мне символом высокого предназначения»[3] .

Адольф Гитлер был третьим сыном от третьего брака мелкого австрийского чиновника, незаконнорожденного, до тридцати девяти лет носившего фамилию своей матери Шикльгрубер. Фамилия Гитлер встречалась как по материнской, так и по отцовской линии. И бабушка Гитлера по матери, и дед его по отцу носили фамилию Гитлер или ее варианты — Гидлер, Гютлер, Гюттлер. Мать Адольфа доводилась его отцу двоюродной сестрой, и на брак потребовалось разрешение епископа.

Предки будущего немецкого фюрера на протяжении поколений обитали в Вальдфиртеле — районе Нижней Австрии, расположенном между Дунаем, Богемией и Моравией. Направляясь из Вены в Прагу или Германию, я неоднократно проезжал мимо этого места. Холмистое, лесное, с крестьянскими деревеньками и небольшими фермами, находящееся от Вены в каких–нибудь пятидесяти километрах, оно казалось убогим и заброшенным, словно события австрийской истории не коснулись его. Жители отличались суровым нравом, как и чешские крестьяне, проживавшие чуть севернее. Родственные браки были делом привычным, как в случае с родителями Гитлера, и дети, рожденные вне брака, не были редким явлением.

Быт родственников по материнской линии отличался стабильностью. Четыре поколения семьи Клары Пельцль жили в деревне Шпиталь, в доме под номером тридцать семь. История предков Гитлера по отцовской линии совершенно иная. Как мы заметили, произношение фамилии менялось, менялось и местожительство семьи. Гитлерам было свойственно непостоянство, вечная тяга к переездам из деревни в деревню. Они брались то за одну работу, то за другую, не желая связывать себя прочными узами, проявляли по отношению к женщинам некоторое легкомыслие.

Иоганн Георг Гидлер, дед Адольфа, был бродячим мельником, подрабатывая то в одной, то в другой деревушке Нижней Австрии. В 1824 году через пять месяцев после свадьбы у него родился сын, но жена с ребенком умерли. Он женился вторично восемнадцать лет спустя в Дюрентале на сорокасемилетней крестьянке Марии Анне Шикльгрубер из деревни Штронес. За пять лет до замужества, 7 июня 1837 года, она родила внебрачного сына, будущего отца Адольфа Гитлера, которого назвала Алоисом. Вполне вероятно, что Иоганн Гидлер приходился ребенку отцом, но данных, подтверждающих это, нет. Во всяком случае, Иоганн в конце концов женился на ней, однако усыновить после свадьбы мальчика не удосужился, и ребенку дали фамилию матери Шикльгрубер.

Мария умерла в 1847 году. После ее кончины Иоганн Гидлер исчез, и о нем ничего не было слышно в течение тридцати лет.

8 возрасте восьмидесяти четырех лет он объявился в городе Вейтра в Вальдфиртеле, заменив в своей фамилии букву «д» на «т» (Гитлер), чтобы заверить у нотариуса в присутствии трех свидетелей, что он — отец Алоиса Шикльгрубера. Почему старику потребовалось столько времени, чтобы сделать этот шаг, и почему он его в конце концов сделал, из имеющихся источников неясно. Согласно версии Хайдена, Алоис впоследствии признался приятелю, что это было необходимо для получения наследства от дяди — брата мельника, вырастившего юношу в своей семье. Запоздалое признание отцовства было, таким образом, зафиксировано 6 июня 1876 года, а 23 ноября приходский священник в Деллершейме, получив письменное извещение нотариуса, зачеркнул в церковной книге фамилию Шикльгрубер и записал: «Гитлер».

С этого момента отец Адольфа на законном основании носил фамилию Гитлер, которая, естественно, перешла к его сыну. Лишь в 30–е годы предприимчивые журналисты, порывшись в архивах приходской церкви, раскопали факты происхождения Гитлера и, несмотря на запоздалое признание старым Иоганном Георгом Гидлером своего внебрачного сына, пытались называть нацистского фюрера Адольфом Шикльгрубером.

В странной жизни Адольфа Гитлера, полной необъяснимых превратностей судьбы, этот случай, имевший место за тринадцать лет до его рождения, кажется самым необъяснимым. Если бы восьмидесятичетырехлетний бродячий мельник не объявился, чтобы признать свое отцовство по отношению к тридцатидевятилетнему сыну спустя тридцать лет после смерти его матери, Адольфа Гитлера звали бы Адольфом Шикльгрубером.

Факт сам по себе, может быть, малозначащий, однако я слышал, как немцы строили догадки по поводу того, удалось бы Гитлеру стать хозяином Германии, если бы он остался Шикльгрубером. Есть что–то смешное в том, как эту фамилию произносят немцы на юге страны. Разве можно представить толпу, неистово выкрикивающую: «Хайль! Хайль, Шикльгрубер!»? «Хайль, Гитлер!» не только напоминало вагнеровскую музыку, воспевающую языческий дух древнегерманских саг и соответствующую мистическому настрою массовых нацистских сборищ, но и использовалось во времена третьего рейха как обязательная форма приветствия, заменявшее даже привычное «алло». «Хайль, Шикльгрубер!» — это представить гораздо труднее[4].

Очевидно, родители Алоиса никогда не жили вместе и после свадьбы, и будущий отец Адольфа Гитлера рос в семье своего дяди, который, приходясь Иоганну Георгу Гидлеру братом, произносил свою фамилию на иной лад и был известен как Иоганн фон Непомук Гютлер. Принимая во внимание оголтелую с ранней молодости ненависть нацистского фюрера к чехам — нации, которую он впоследствии полностью лишил независимости, следует сказать несколько слов об этом славянском имени. Непомук был национальным святым чешского народа, и некоторые историки усматривают в этом наличие чешской крови в его роду.

Алоис Шикльгрубер вначале изучал сапожное дело в деревне Шпиталь, но, будучи, как и его отец, натурой беспокойной, вскоре отправился на заработки в Вену. В восемнадцать лет он вступил в пограничную полицию австрийской таможенной службы, через девять лет получил повышение и женился на Анне Гласл–Херер, приемной дочери таможенного чиновника. За невесту дали небольшое приданое, и социальный статус Алоиса повысился — обычное явление в среде австро–венгерского чиновничества низшего звена. Но брак этот оказался несчастливым. Анна была на четырнадцать лет старше мужа, слаба здоровьем и не могла иметь детей. Прожив шестнадцать лет, они расстались, и через три года, в 1883 году, она умерла.

До разрыва с женой Алоис, теперь уже на законном основании именовавшийся Гитлером, сошелся с молодой кухаркой при гостинице Франциской Матцельсбергер, которая в 1882 году родила от него сына, тоже Алоиса. Через месяц после смерти жены он женился на кухарке, а через три месяца она родила ему дочь Ангелу. И второй брак Алоиса оказался недолговечным. Год спустя Франциска скончалась от туберкулеза. А через шесть месяцев Алоис Гитлер женился в третий — и последний — раз.

Новой невесте Кларе Пельцль, которая в скором времени станет матерью Адольфа Гитлера, было двадцать пять, ее мужу — сорок восемь, и они давно знали друг друга. Клара была родом из Шпиталя — деревни, в которой проживали многочисленные родственники Гитлеров. Иоганн фон Непомук Гютлер, в семье которого вырос племянник Алоис Шикльгрубер — Гитлер, приходился ей дедушкой. Таким образом, Алоис доводился Кларе двоюродным братом, и на их брак, как мы уже знаем, потребовалось разрешение епископа.

Это был союз, о котором таможенный чиновник подумывал задолго до момента, когда Клара вошла в его первую семью, где не было детей, в качестве приемной дочери. Девочка прожила с Шикльгруберами в Браунау несколько лет. Первая жена Алоиса часто болела, и у него, по–видимому, возникла мысль жениться на Кларе, как только он станет вдовцом. Отцовское признание и получение Алоисом наследства совпали с шестнадцатилетием девушки, когда она по закону уже могла выйти замуж. Но, как известно, первая жена после разрыва прожила еще несколько лет, а Алоис тем временем связался с кухаркой, и Клара в двадцать лет, покинув родную деревню, уехала в Вену, где нанялась служанкой.

Вернулась она через четыре года, чтобы вести хозяйство в доме двоюродного брата, — Франциска в последние месяцы жизни тоже жила отдельно от мужа. Алоис Гитлер и Клара Пельцль поженились 7 января 1885 года, а через четыре месяца и десять дней у них родился первенец Густав. Он умер во младенчестве, как и вторая малышка Ида, родившаяся в 1886 году.

Адольф Гитлер был их третьим ребенком. Младший брат Эдмунд, родившийся в 1894 году, прожил всего шесть лет. Пятый, и последний, ребенок — дочь Паула родилась в 1896 году и пережила своего брата.

Сводный брат Адольфа Алоис и сводная сестра Ангела — дети Франциски Матцельсбергер выросли и стали взрослыми. Ангела, хорошенькая молодая женщина, вышла замуж за служащего налогового управления по фамилии Раубал, после его смерти работала в Вене экономкой, а одно время, если верить сведениям Хайдена, кухаркой в еврейской благотворительной общине. В 1928 году она переехала к Гитлеру в Берхтесгаден для ведения хозяйства, и в нацистских кругах много говорили о вкусной венской сдобе и сладких блюдах на десерт, приготовленных Ангелой, которые Гитлер поглощал с волчьим аппетитом. Она уехала от него в 1936 году, чтобы выйти замуж за профессора архитектуры в Дрездене, и Гитлер, будучи уже рейхсканцлером и диктатором, не простил ей этого и даже отказался сделать свадебный подарок. Она была единственной родственницей, с кем Гитлер в зрелом возрасте поддерживал тесные отношения. А впрочем, было еще одно исключение. У Ангелы была дочь — тоже Ангела (Гели) Раубал, красивая блондинка, к которой Гитлер, как мы убедимся, питал по–настоящему глубокое чувство.

Адольфу Гитлеру не нравилось, когда при нем упоминали имя сводного брата. Алоис Матцельсбергер, в дальнейшем по праву именовавшийся Алоисом Гитлером, стал официантом и на протяжении долгих лет был не в ладах с законом. Хайден писал, что в восемнадцать лет его приговорили за кражу к пяти месяцам тюрьмы, а в двадцать (тоже за кражу) — к восьми месяцам. В конце концов он переехал в Германию, но тут же впутался в новую историю. В 1924 году, когда Адольф Гитлер томился в тюрьме за организацию бунта в Мюнхене, гамбургский суд приговорил Алоиса Гитлера к шестимесячному заключению за двоеженство. Затем, как рассказывает Хайден, он поселился в Англии, женился, но вскоре бросил семью.

С приходом к власти национал–социалистов для Алоиса Гитлера настали счастливые времена. Он открыл небольшую пивную в предместье Берлина, а незадолго до окончания войны перенес ее на Виттенбергерплац, в фешенебельный квартал на западе столицы. Пивную часто посещали нацисты, и в первые годы войны, когда с продуктами было плохо, в ней всегда царило изобилие. В те дни я тоже иногда заглядывал туда. Шестидесятилетний Алоис, тучный, простоватый и добродушный, внешне мало походил на знаменитого сводного брата и ничем не отличался от многочисленных владельцев небольших питейных заведений, разбросанных по Германии и Австрии. Дела у него шли хорошо, и он, предав забвению небезупречное прошлое, наслаждался обеспеченной жизнью.

Боялся он лишь одного — чтобы сводный брат в припадке раздражения не отнял лицензию. В пивной поговаривали, что фюрер сожалел о существовании сводного брата, напоминавшего ему о скромном происхождении их семьи. Помнится, Алоис отказывался участвовать в каких бы то ни было разговорах о сводном брате, — разумная мера предосторожности, правда, разочаровавшая тех, кто пытался узнать как можно больше о прошлом человека, уже к тому времени приступившего к завоеванию Европы.

За исключением «Майн кампф», на страницах которой дается скудный биографический материал, что нередко вводит исследователей в заблуждение, и имеются большие временные пробелы, Гитлер не обсуждал и не позволял обсуждать в его присутствии свою родословную, детские и юношеские годы. С прошлым семьи мы познакомились. Какими же были детство и юность фюрера?

ДЕТСКИЕ И ЮНОШЕСКИЕ ГОДЫ АДОЛЬФА ГИТЛЕРА

В тот год, когда отец в возрасте пятидесяти восьми лет оставил службу в таможне и вышел на пенсию, шестилетний Адольф начал ходить в школу в деревне Фишльхам неподалеку от Линца. Это произошло в 1895 году. Затем в течение четырех–пяти лет беспокойный пенсионер несколько раз переезжал из одной деревни в другую в окрестностях Линца. К тому времени, когда сыну исполнилось пятнадцать лет, семья сменила семь раз местожительство, а мальчик пять школ. Два года он посещал занятия в монастыре бенедиктинцев в Ламбахе, по соседству с которым отец приобрел ферму. Там юный Гитлер пел в хоре и, по его собственным словам, мечтал о духовном сане. В конце концов вышедший на пенсию таможенный чиновник прочно обосновался в деревушке Леондинг, к югу от Линца, где семья занимала скромный дом с садом.

Когда мальчику исполнилось одиннадцать лет, он стал посещать среднюю школу в Линце. Для отца это было связано с определенными финансовыми издержками, но свидетельствовало о его честолюбии — сын должен пойти по стопам отца и стать государственным служащим. Юноша же меньше всего стремился к этому.

«Мне едва исполнилось одиннадцать, — рассказывал впоследствии Гитлер, когда я впервые был вынужден сказать «нет» собственному отцу… Я не хотел быть чиновником».

Невеселая история непримиримой борьбы мальчика, по сути еще ребенка, с упрямым и, как он уверяет, деспотичным отцом — один из немногих эпизодов биографии, подробно и откровенно описанных Гитлером в «Майн кампф».

Этот конфликт стал по существу первым проявлением необузданной силы воли, которая впоследствии завела его так далеко и, несмотря на казавшиеся непреодолимыми препятствия и трудности, сокрушила всех, кто стоял у него на пути, наложила неизгладимую печать на судьбы Германии и Европы.

«Я не хотел быть чиновником. Нет и еще раз нет! Все старания отца привить мне любовь и уважение к этой профессии, примеры из его собственной жизни имели совершенно противоположный эффект. Меня… тошнило от одной мысли, что придется сидеть в конторе, не располагая свободой и собственным временем, сведя цель жизни к заполнению бумажных формуляров…

В один прекрасный день я понял, что стану художником… Отец мой лишился дара речи.

‑ Художником?

Ему показалось, что я не в своем уме, или, может, он считал, что ослышался и неправильно меня понял, Когда же отец выяснил, о чем идет речь, и осознал всю серьезность моих намерений, он в свойственной ему категоричной манере стал возражать…

‑ Художником? Нет! Никогда, пока я жив!.. Отец долго повторял свое «никогда». А я тем не менее настаивал…»

Ссора привела к тому, что мальчик бросил школу. «Я подумал, — объяснял Гитлер, — что, как только отец убедится, насколько неблагополучно обстоят мои дела в школе, он позволит мне осуществить свою мечту, независимо от того, по душе это ему или нет».

Эти слова, написанные тридцать четыре года спустя, в какой–то мере могут служить оправданием школьных неудач Гитлера. Его оценки в начальной школе были в целом хорошими. Но в средней школе в Линце Гитлер учился весьма посредственно и в итоге, не получив аттестата, вынужден был перевестись в школу в Штейре. Там он занимался недолго и, не доучившись, бросил школу.

Школьные неудачи не давали покоя Гитлеру и в более зрелом возрасте, когда он всячески высмеивал ученых мужей, их степени, дипломы, тщеславие и высокомерие. Даже последние три–четыре года своей жизни, находясь в ставке верховного главнокомандования и вдаваясь в тонкости военной тактики, стратегии и командования, он иногда откладывал все дела и вместе со старыми дружками по партии предавался воспоминаниям о недалекости учителей, преподававших ему в юности. Некоторые высказывания этого безумного гения, в то время верховного главнокомандующего, лично руководившего огромными армиями на пространствах от Волги до Ла–Манша, дошли до наших дней.

«Вспоминая своих учителей, я понимаю, что у большинства из них было не все в порядке с психикой. Те же, кого можно считать хорошими преподавателями, являлись исключением. Печально думать, что такие люди способны были преградить молодому человеку дорогу в жизнь.

3 марта 1942 года.

Самые неприятные воспоминания остались у меня об учителях, преподававших в школе. Внешний вид говорил об их нечистоплотности, воротнички всегда казались несвежими… Они были порождением пролетариата, лишенного способности мыслить самостоятельно, их отличало крайнее невежество, и они прекрасно подходили для того, чтобы стать винтиками деградирующей системы правления, которая — слава всевышнему! — теперь уже в прошлом.

12 апреля 1942 года.

Вспоминая своих школьных учителей, я сознаю, что половина из них были людьми ненормальными… Мы, ученики старой Австрии, воспитывались в духе уважения к старикам и женщинам. Однако мы были безжалостны по отношению к нашим преподавателям, они являлись для нас настоящими врагами. Большинство были умственно неполноценными, и многие к концу жизни превратились в настоящих безумцев… Особенно не везло с учителями мне. Совершенно не проявились мои способности к иностранным языкам, хотя все могло сложиться иначе, не будь преподаватель полным идиотом. Я просто не выносил его.

29 августа 1942 года.

Наши учителя были настоящими тиранами. К молодежи они не испытывали никакой симпатии. Их единственная цель состояла в том, чтобы вбить нам в голову разную чепуху и превратить в таких же ученых обезьян, какими были они сами. Стоило кому–то проявить малейшие признаки самостоятельного мышления, его начинали систематически преследовать. А примерные ученики, которых мне довелось знать, во взрослой жизни оказались неудачниками.

7 сентября 1942 года».

Совершенно очевидно, что до последних дней своей жизни Гитлер не забывал о преподавателях, ставивших ему когда–то плохие оценки, и постарался представить прошлые события в виде фарса.

Впечатления преподавателей о молодом Гитлере были записаны после того, как он стал известен всему миру. Одним из немногих учителей, которого, похоже, жаловал Гитлер, был профессор Теодор Гиссингер, пытавшийся привить ему любовь к естественным наукам. Гиссингер впоследствии вспоминал: «Лично у меня от Гитлера в Линце не осталось никакого впечатления — ни хорошего, ни плохого. Его ни в коей мере нельзя было назвать лидером класса. Худощавый, державшийся прямо юноша, с бледным, вытянутым, как у чахоточного, лицом… Открытый взгляд… Глаза блестят».

Профессор Эдуард Хюмер, принадлежавший, очевидно, к числу тех «полных идиотов», о которых высказывался Гитлер, поскольку преподавал французский язык, приезжал в 1923 году в Мюнхен давать свидетельские показания по делу своего бывшего ученика, обвиненного в измене за участие в «пивном путче». Разделяя взгляды Гитлера, он заявил, что от всей души желает осуществления его идей, и набросал портрет своего бывшего ученика;

«Гитлер, безусловно, был способным учеником, хотя способности его проявлялись лишь по отдельным предметам. Ему не хватало самоконтроля, поэтому, мягко говоря, его считали спорщиком, деспотичным, самонадеянным, невыдержанным, не подчиняющимся школьной дисциплине. Усердием он также не отличался, иначе добился бы лучших результатов, принимая во внимание его способности»,

Один из учителей средней школы в Линце оказал сильное и, как выяснилось, роковое влияние на молодого Адольфа Гитлера. Это был преподаватель истории доктор Леопольд Петч — выходец с юга, где проходила граница с южными славянами. Региональные конфликты на расовой почве превратили Петча в фанатичного немецкого националиста. До приезда в Линц он преподавал в Марбурге, который позднее, когда данная область после первой мировой войны отошла к Югославии, был переименован в Марибор.

Несмотря на то что доктор Петч ставил своему ученику лишь «удовлетворительно», он единственный из учителей, о ком фюрер тепло отозвался в «Майн кампф».

«Для всей моей последующей жизни определяющим моментом, пожалуй, явилось то, что судьба ниспослала мне такого преподавателя истории, который, как никто другой, понимал принцип… сохранения главного и отбрасывания в сторону всего несущественного… В моем учителе средней школы в Линце докторе Леопольде Петче это требование сочеталось идеальным образом. Пожилой человек, добрый и одновременно твердый, он умел не только привлекать наше внимание своим поразительным красноречием, но и вести за собой. Даже теперь я с трепетом вспоминаю этого седого человека, который своей страстной речью иногда заставлял нас забывать настоящее, который словно по мановению волшебной палочки переносил нас в прошлое и превращал сухие исторические факты вековой давности в живую реальность. Мы внимали, зачастую обуреваемые энтузиазмом, растроганные до слез… Он использовал зарождавшийся в нас национальный фанатизм как средство воспитания, нередко обращаясь к чувству нашего национального достоинства.

Благодаря стараниям педагога история стала моим любимым предметом.

И действительно, хотя у него и не было такого намерения, именно тогда я сделался молодым революционером».

Тридцать пять лет спустя, в 1938 году, в ходе триумфального визита в Австрию после ее присоединения к третьему рейху рейхсканцлер Гитлер ненадолго остановился в Клагенфурте, чтобы навестить своего старого учителя, уже вышедшего на пенсию. Он с удовлетворением узнал, что Петч являлся членом нацистской организации СС, которая в независимой Австрии была запрещена.

Гитлер беседовал с ним наедине в течение часа и позднее признался товарищам по партии: «Вы представить себе не можете, как я обязан этому старому человеку».

Алоис Гитлер умер от легочного кровотечения 3 января 1903 года в возрасте шестидесяти пяти лет. Приступ застал его во время утреннего моциона, и он скончался в расположенной поблизости гостинице на руках у соседа. Когда тринадцатилетний сын увидел тело отца, он не выдержал и разрыдался.

Его мать, которой было тогда сорок два года, переехала в скромную квартирку в Урфаре — пригороде Линца, где вместе с двумя оставшимися в живых детьми — Адольфом и Паулой перебивалась на скромные сбережения и выделенную ей пенсию. Она считала себя обязанной, как заметил Гитлер в «Майн кампф», согласно воле отца заботиться о его дальнейшем образовании. «Другими словами, — уточнял фюрер, — заставить меня учиться на государственного служащего».

Хотя молодая вдова потворствовала прихотям сына и он, похоже, тоже искренне любил ее, мальчик «более, чем когда–либо, был уверен, что не станет чиновником». Таким образом, несмотря на нежные чувства матери и сына, между ними возникли трения, потому что Адольф по–прежнему пренебрегал занятиями в школе.

«Неожиданно мне помогла болезнь, несколько недель определили мое будущее и положили конец извечным домашним ссорам».

Когда Гитлеру было почти шестнадцать, обнаружили, что он болен легочным заболеванием, и юноша вынужден был прервать учебу по крайней мере на год. На какое–то время его отослали в деревушку Шпиталь к родственникам. В доме у тетки по матери, крестьянки Терезы Шмидт, Адольф быстро поправился. После выздоровления он ненадолго вернулся в среднюю школу. В последнем отчете об успеваемости от 16 сентября 1905 года Гитлеру выставлены оценки «хорошо» по немецкому языку, химии, физике, геометрии. По географии и истории он имел «удовлетворительно», а по рисованию на свободные темы «отлично». Его настолько воодушевила перспектива навсегда распроститься со школой, что он напился в первый и последний раз в жизни. Позднее он вспоминал, что на рассвете где–то на проселочной дороге под Штейром его подобрала молочница и помогла добраться до города. И он тогда же поклялся, что такое больше не повторится[5]. В данном случае Гитлер сдержал слово — он стал трезвенником, воздерживался от курения, был вегетарианцем сначала в силу обстоятельств, когда без гроша в кармане бродяжничал в Вене и Мюнхене, потом — по убеждению.

Последующие два–три года Гитлер считал самыми счастливыми в своей жизни[6]. Несмотря на просьбу матери и настойчивые призывы родственников пойти работать и приобрести профессию, он довольствовался мечтами о том, что в будущем станет художником, и предавался развлечениям на берегах Дуная. Гитлеру навсегда запомнилась безоблачная пора юности, когда он, будучи любимцем матери, наслаждался «прелестями праздной жизни».

Хотя болезненной вдове было нелегко сводить концы с концами, располагая довольно скудными средствами, молодой Адольф категорически не желал искать работу, чтобы помочь семье. Сама мысль о необходимости зарабатывать себе на хлеб уже тогда претила ему, и он не изменил своего отношения к этому на протяжении всей жизни.

Последние годы юности перед вступлением во взрослую жизнь Гитлер считал счастливыми, очевидно, потому, что был свободен, мог строить любые планы на будущее, мечтать и проводить дни в шатании по городу или деревне, втолковывая приятелю, что мир устроен несправедливо и это надо исправить. Вечерами он мог уткнуться в книгу либо, проникнув с черного хода в оперный театр Линца или Вены, восхищенно вслушиваться в таинственные мелодии Рихарда Вагнера.

Позднее один из друзей детства отзывался о Гитлере как о болезненном, бледном и худощавом юноше, обычно робком и скрытном, с которым мог внезапно случиться истерический припадок, если кто–либо с ним не соглашался. Четыре года Адольфу казалось, что он по–настоящему влюблен в хорошенькую блондинку по имени Штефания. Часто провожая ее влюбленным взглядом, когда она вместе с матерью прогуливалась по Ландштрассе в Линце, Гитлер ни разу не попытался познакомиться с девушкой, предпочитая, чтобы она, как и многие другие объекты его почитания, оставалась в скрытом от посторонних мире его буйных фантазий. Действительно, во многих лирических стихах, посвященных Штефании (одно из стихотворений называлось «Гимн любимой»), которые он упорно читал своему терпеливому другу Августу Кубичеку[7], она представлялась ему девой из «Валькирии», облаченной в темно–синюю развевающуюся бархатную мантию и скачущей на белом коне по цветущим полям.

Хотя Гитлер намеревался посвятить себя искусству — стать художником или по крайней мере архитектором, в возрасте шестнадцати лет его уже захватила политика. К тому моменту он пропитался ярой ненавистью к Габсбургской монархии и всем ненемецким народностям многонациональной Австро–Венгерской империи, которой они правили, и столь же пылкой любовью ко всему немецкому. В шестнадцать лет Гитлер стал тем, кем оставался всю жизнь вплоть до последнего вздоха — фанатичным немецким националистом.

Вероятно, он не так легкомысленно воспринимал происходящее, как можно было ожидать от праздношатающегося. Мировые проблемы уже тогда давили на него тяжким грузом. Кубичек впоследствии вспоминал; «Повсюду он замечал одни лишь препятствия и враждебность… Он вечно против чего–то возражал и был недоволен окружающим… Я замечал, что он воспринимал происходящее очень серьезно…»

Именно в то время молодого человека, который терпеть не мог школу, обуяла страсть к чтению. Он записывается в публичную библиотеку в Линце и вступает в музейное общество, где берет книги в большом количестве. Знакомый Гитлера тех лет вспоминает, что его всегда окружали книги, любимыми же являлись книги по истории Германии и немецкой мифологии.

Линц был провинциальным городом, и вскоре внимание юноши, которого переполняли амбиции и фантазии, привлекла Вена — блистательная столица империи, славившаяся архитектурой барокко. В 1906 году, как только ему исполнилось семнадцать, Гитлер, взяв денег у матери и родственников, отправился на два месяца в столицу.

Хотя именно здесь позднее пройдут самые мрачные годы его жизни, когда ему в буквальном смысле придется нищенствовать, во время первой встречи Вена очаровала его. Адольф целыми днями бродил по улицам, с восхищением рассматривая фасады домов на Ринге, постоянно пребывая в состоянии возбуждения от того, что видел в музеях, слышал в опере.

Юноша навел справки относительно поступления в Венскую академию изящных искусств и через год, в октябре 1907–го, вновь вернулся в столицу. Первым практическим шагом в осуществлении мечты стать художником явились вступительные экзамены. Тогда, в восемнадцать лет, он был полон надежд, но они не сбылись. Подробно об этом рассказывает запись в экзаменационном протоколе академии:

«В ходе экзаменов следующие лица не добрали баллов и не были приняты… Адольф Гитлер, уроженец Браунау–ам–Инн, родился 20 апреля 1889 года, немец, католик, отец — государственный служащий, окончил четыре класса средней школы. Несколько рисунков головы оценены неудовлетворительно».

На следующий год Гитлер предпринял еще одну попытку поступить в академию, но на этот раз его рисунки оказались настолько плохи, что его не допустили до экзаменов. На молодого человека с большими амбициями, как писал он впоследствии, неудача обрушилась как гром среди ясного неба. Он был твердо уверен, что добьется успеха. Описывая этот эпизод в «Майн кампф», Гитлер упоминает, что потребовал объяснения от ректора академии.

«Этот господин заверил меня в том, что представленные работы со всей очевидностью свидетельствуют, что у меня нет склонности к рисованию и мне лучше попробовать себя в архитектуре. Он заявил, что о моем поступлении в художественную школу академии и речи быть не может и мне надо учиться в архитектурном институте».

Молодой Адольф хотел было последовать этому совету, но вскоре с горечью понял, что отсутствие аттестата не позволит ему поступить в архитектурный институт.

Тем временем его мать умирала от рака груди, и Адольф вынужден был вернуться в Линц. После того как он бросил школу, Клара Гитлер и ее родственники помогали молодому человеку в течение трех лет, однако результатов не видели. 21 декабря 1908 года, когда город оделся в рождественский наряд, мать скончалась. Два дня спустя ее похоронили на кладбище в Леондинге рядом с отцом.

Для девятнадцатилетнего юноши это был страшный удар. «…Я уважал отца и любил мать… Ее внезапная кончина положила конец всем моим далеко идущим планам… Бедность и суровая действительность вынудили меня незамедлительно принять решение… Я столкнулся с проблемой как–нибудь зарабатывать себе на жизнь».

«Как–нибудь»! У него не было профессии. Он с презрением относился к физическому труду и никогда не пытался что–либо заработать. Но трудности не страшили Гитлера. Прощаясь с родственниками, он громогласно заявил, что не вернется сюда, пока не устроит свою судьбу.

«С набитым чемоданом и непоколебимой верой в сердце я отправился в Вену. Я, как и мой отец пятьдесят лет назад, надеялся, что судьба мне улыбнется и я стану кем–то, но только не государственным служащим».

Самый мрачный период жизни Гитлера 1909–1913 годы ознаменованы полной нищетой и крушением надежд тщеславного молодого человека из Линца. В эти последние годы процветания династии Габсбургов, предшествовавшие ее краху, после чего город уже перестал быть столицей пятидесятидвухмиллионной империи, расположенной в самом сердце Европы, в Вене царила атмосфера веселья и очарования, которая всегда выделяла ее среди других столиц мира. Ни один из городов Запада не мог сравниться с ней не только своим архитектурным богатством, но и добродушием, весельем и утонченностью жителей, воспитанных на барокко и рококо.

Место, расположенное на берегу голубого Дуная, в окрестностях Венского леса, среди холмов, покрытых золотисто–зелеными виноградниками, представлялось чудом природы, захватывало воображение приезжих, а венцев заставляло поверить в то, что всевышний к ним особенно благосклонен. Отовсюду лилась изумительная по проникновенности музыка Гайдна, Моцарта, Бетховена и Шуберта — гениальнейших композиторов, которых когда–либо знала Европа, а последние годы в разгар бабьего лета постоянно звучали пленительные вальсы любимца Вены Иоганна Штрауса.

Людям, которым выпало счастье с детских лет любоваться пышным барокко, сама жизнь представлялась неким сном. Жители Вены дни и ночи беззаботно кружились в вальсе и потягивали вино, мило болтали в уютных кафе, слушая музыку и пребывая в мире грез, посещали драмтеатр, оперу, оперетту, предавались любви — другими словами, большую часть своей жизни посвящали удовольствиям и мечтам о них.

Конечно, кому–то надо было управлять империей, руководить армией и флотом, прокладывать коммуникации, заниматься бизнесом и просто трудиться. Однако немногие из венцев работали сверхурочно и даже полный рабочий день.

Безусловно, и здесь существовала так называемая изнанка жизни. В Вене, как и в других городах, имелись бедняки, которые жили в трущобах, недоедали и плохо одевались. Однако, будучи самым крупным промышленным городом Центральной Европы и столицей Австро–Венгерской империи, Вена процветала, и жители в полной мере пользовались благами этого процветания. Политическую жизнь города контролировала большей частью мелкая буржуазия; рабочие создали не только свои профсоюзы, но и мощную политическую партию социал–демократическую. Население города, насчитывавшее в то время два миллиона человек, начинало проявлять активность.

Демократия приходила на смену существовавшему века самодержавию Габсбургов, народные массы получали доступ к образованию и культуре. К тому времени, когда Гитлер, молодой человек без гроша за душой, перебрался в Вену, перед ним открылась перспектива получить высшее образование либо довольно прилично зарабатывать себе на жизнь, влившись в миллионную армию тружеников, и наслаждаться благами цивилизации, которые столица предоставляла своим жителям. Ведь не кто иной, как его единственный друг Кубичек, такой же бедный и неизвестный, как сам Гитлер, уже успел заявить о себе в музыкальной академии.

Но молодой Адольф, позабыв о своих амбициях, решил не поступать в архитектурный институт, хотя такая возможность, несмотря на отсутствие аттестата об окончании средней школы, у него была, поскольку молодых людей, отличавшихся «особым талантом», принимали и без него. Однако, насколько известно, он не подавал заявления о приеме. Его мало заботило и то, что надо приобрести какую–то профессию или поступить на постоянную работу.

Гитлер предпочел перебиваться случайными заработками: убирал снег, выбивал ковры, служил носильщиком на Западном вокзале, а иногда нанимался на несколько дней строительным рабочим. В ноябре 1909 года, почти год спустя после приезда в Вену «в надежде на лучшую судьбу», он был вынужден съехать из меблированной комнаты, которую снимал по Симон–Денк–гассе, и четыре года обитал в ночлежках или в таких убогих местах, как мужское общежитие в доме номер двадцать семь по Мельдеманнштрассе в двадцатом районе Вены, на берегу Дуная. Голод он утолял похлебкой, которую раздавали в городе благотворительные кухни.

Неудивительно, что почти два десятилетия спустя Гитлер писал:

«С Веной — городом, который для многих является воплощением беспечных радостей, излюбленным местом развлечений, у меня, к сожалению, связаны воспоминания о самом печальном периоде моей жизни.

Даже сегодня этот город не вызывает у меня ничего, кроме мрачных мыслей. Вена ассоциируется в моем воображении с пятью годами невзгод и лишений. Пять лет я был вынужден зарабатывать себе на жизнь сначала в качестве поденного рабочего, затем — скромного художника; скудного заработка не хватало даже на то, чтобы каждый день утолять голод».

Рассказывая о том периоде своей жизни, Гитлер подчеркивал, что постоянно недоедал:

«Голод в те годы был со мной неразлучен, словно преданный охранник, ни на минуту не оставляя меня и поглощая все, что у меня было… Жизнь представляла собой вечную борьбу с этим безжалостным другом».

Голод, однако, не заставил его искать постоянное место работы. В «Майн кампф» Гитлер поясняет, что им владел мучительный страх мелкого буржуа скатиться до уровня пролетария, выполняющего физическую работу. Впоследствии при создании национал–социалистской партии Гитлер использовал этот страх, опираясь в основном на плохо оплачиваемый, неприкаянный, не имеющий своего лидера класс «белых воротничков», миллионы представителей которого питали иллюзии, что в социальном отношении они в любом случае стоят выше рабочих.

Хотя Гитлер и говорит, что кое–как перебивался, работая «скромным художником», в своей автобиографии он подробно на этом не останавливается, а лишь упоминает: в 1909–1910 годах его материальное положение настолько улучшилось, что ему уже не надо было трудиться простым рабочим.

«В то время, — пишет он, — я был независимым скромным чертежником и рисовал акварели».

Утверждение это отчасти вводит в заблуждение, как и многое из того, что связано с биографией фюрера, изложенной в «Майн кампф». Хотя высказывания тех, кто знал Гитлера в те годы, не намного достовернее, все–таки удалось воссоздать более точную и наверняка более полную картину[8].

То, что Адольф Гитлер никогда не рисовал дома, в чем язвительно упрекали его политические оппоненты, совершенно очевидно. По крайней мере, нет никаких фактов, подтверждающих, что он этим занимался. Он рисовал маленькие аляповатые картинки с видами Вены, известные всем достопримечательности столицы, такие, как собор святого Стефана, оперу, Бургтеатр, дворец в Шенбрунне или римские развалины в парке Шенбруниа. Знакомые уверяли, что Адольф копировал виды с картин старых мастеров, с натуры он, по–видимому, рисовать не умел. Рисунки его ходульны и безжизненны, словно черновые наброски начинающего архитектора, а человеческие фигуры, которые он иногда изображал на фоне зданий, настолько плохи, что напоминают персонажи комиксов. Я нашел записи, сделанные мной после просмотра папки с оригинальными рисунками Гитлера: «Мало лиц. Аляповато. Ужасное лицо». Хайден высказался следующим образом: «…Они стояли как крошечные набитые мешки и не вписывались в торжественно–праздничное убранство дворцов».

Гитлер, возможно, продал сотни таких жалких картинок мелким торговцам для украшения стен, продавцам для заполнения рам на выставках, мебельщикам, которые, следуя моде тех дней, иногда прибивали их гвоздиками к спинкам дешевых диванов и кресел. Гитлер не пренебрегал и чисто коммерческими заказами, часто рисовал рекламные плакаты для лавочников. На одном из плакатов Дед Мороз продавал ярко раскрашенные свечки, очевидно, чтобы немного заработать на рождество, на другом — готический шпиль собора святого Стефана, который Гитлер не уставал копировать, возвышался над грудой кусков мыла.

Это было для него верхом «художественности», тем не менее до последних дней он считал себя художником.

В годы своей скитальческой жизни в Вене он походил на человека богемы. Те, кто знал в то время Гитлера, впоследствии вспоминали, что он носил длинное, до пят, потертое пальто черного цвета, похожее на кафтан, подаренное ему венгерским евреем, торговавшим подержанными вещами, вместе с которым Гитлер влачил тоскливые дни в мужском общежитии. Рассказывали, что Адольф круглый год не снимал с головы черную же грязную жокейскую кепочку. Спутанные волосы, зачесанные на лоб, как в более поздние годы, лохмами спадали сзади на несвежий воротничок. Гитлер, очевидно, редко стригся и брился, поэтому черная щетина проступала обычно на щеках и подбородке. Если верить Ханишу, который впоследствии стал чем–то наподобие художника, «внешне Гитлер выглядел довольно неординарно».

В отличие от окружавших его отчаявшихся молодых людей Гитлер не был подвержен порокам юности. Он не курил и не употреблял спиртного, женщинами не увлекался — не из–за какой–то аномалии, как утверждали, а просто из–за врожденной робости.

«Мне кажется, — заметил Гитлер впоследствии в «Майн кампф» с известной долей юмора, проблески которого были у него столь редки, — что мои знакомые того времени считали меня эксцентричным».

Как и его учителя, они запомнили у Гитлера вызывающе пристальный взгляд, выражающий нечто присущее сильной личности и никак не вязавшийся с жалким обликом немытого бродяги. Они вспоминали, что молодой человек, несмотря на всю свою леность, когда дело касалось физического труда, был ненасытным книгочеем и проводил за чтением большую часть времени.

«В то время я читал много и основательно. Все свободное от работы время я отдавал этому занятию. Таким образом, за несколько лет я накопил основательные знания, которыми пользуюсь и сегодня».

В «Майн кампф» Гитлер подробно обсуждает искусство чтения:

«Под «чтением», правда, я подразумеваю нечто иное, нежели средний представитель нашей так называемой интеллигенции.

Я знаю тех, кто «читает» очень много… но я с трудом мог бы назвать их людьми «начитанными». Естественно, они накопили массу информации, однако их способности не позволяют надлежащим образом расположить и зафиксировать получаемый материал… С другой стороны, человек, владеющий искусством правильного чтения… тотчас же подсознательно отбирает все, что, по его мнению, заслуживает твердого запоминания, поскольку это либо соответствует его цели, либо содержит полезные сведения… Искусство чтения, так же как и самого процесса обучения, состоит в следующем: запомнить главное и забыть все лишнее…

Лишь такое чтение можно считать осмысленным и целесообразным… С этой точки зрения мой венский период особенно плодотворен и ценен».

Ценен для чего? Гитлер отвечает, что, вращаясь среди бедных и бесправных обитателей Вены, он посредством чтения приобрел все те знания, которые потребовались ему в дальнейшей жизни.

«Вена была и остается для меня самой трудной и одновременно самой основательной школой жизни. Я вступил в этот город почти ребенком, а покинул его взрослым человеком, молчаливым и угрюмым.

Именно в ту пору сформировалось мое мироощущение и философия, которые послужили краеугольным камнем для всех моих будущих действий. И впоследствии мне не надо было учиться многому, что–либо менять коренным образом в дополнение к тому, что я создал».

Какие же знания приобрел Гитлер во время тяжких испытаний, столь щедро выпадавших на его долю в Вене? Каковы те идеи, которые он почерпнул из книг и выработал на основании собственного опыта и которым, по словам самого Гитлера, следовал практически до конца дней своих? Даже при самом поверхностном рассмотрении ясно, что идеи эти не отличались глубиной и всесторонностью, зачастую носили гротесковый и нелепый характер и явно окрашены предрассудками. Однако столь же очевидно, что анализ этих идей весьма важен для данного исторического исследования, как и для мировой истории в целом, поскольку они сыграли не последнюю роль в формировании основ третьего рейха, которые вскоре предстояло заложить этому начитанному бродяге.

Идейные воззрения Адольфа Гитлера

Эти воззрения, за малым исключением, не отличались особой оригинальностью и были почерпнуты как они есть из бурлящего водоворота австрийской политической жизни начала двадцатого века. Дунайская монархия разваливалась под бременем собственных противоречий. Германо–австрийское меньшинство на протяжении столетий правило многоязычной империей, в состав которой входило более десятка разных национальностей, навязывая им свой язык и свою культуру. Но с 1848 года позиции монархии пошатнулись. Образно выражаясь, Австрия перестала быть котлом, переваривающим противоречия национальных меньшинств. В 60–е годы прошлого столетия от империи откололась Италия, а в 1867 году венгры добились равенства с немцами в рамках так называемой двуединой монархии.

Теперь же, в начале двадцатого века, потребовали равенства или по крайней мере национальной самостоятельности славянские народы — чехи, словаки, сербы, хорваты и другие. В политической жизни Австрии доминирующее место заняла острая национальная борьба.

Но это было еще не все. Назревал также социальный протест, зачастую превосходивший по своим масштабам расовые волнения. Низшие классы, лишенные избирательного права, добивались участия в выборах, а рабочие боролись за право создавать профсоюзы и проводить забастовки, выдвигая требования не только о повышении заработной платы и улучшении условий труда, но и о предоставлении политических свобод. И действительно, всеобщая забастовка в итоге привела к предоставлению избирательного права мужчинам, что по существу положило конец политическому доминированию германо–австрийцев, составлявших треть населения австрийской части империи.

Гитлер, этот молодой германо–австрийский националист из Линца, был ярым противником подобных перемен. Он считал, что империя стала скатываться в «зловонное болото». Спасти ее можно лишь при условии, если высшая раса немцы сохранят за собой абсолютную власть. Негерманские расы, особенно славяне, а прежде всего чехи, считались низшими. И поэтому ими должны править немцы железной рукой. Следовало распустить парламент и вообще покончить со всякой демократической ерундой.

Хотя Гитлер не занимался политикой, он живо интересовался деятельностью трех основных политических партий старой Австрии: социал–демократической, христианско–социалистической и пангерманских националистов. И вот у этого неопрятного завсегдатая благотворительных кухонь проклюнулись первые ростки политической проницательности, позволившие ему с удивительной ясностью увидеть всю силу и слабость современных политических течений. Дальнейшее развитие этого качества способствовало его превращению в ведущего политического деятеля Германии.

Гитлер с первого взгляда лютой ненавистью возненавидел социал–демократическую партию. «Наибольшую неприязнь во мне, — заявлял он, вызывало их враждебное отношение к борьбе за сохранение германизма и постыдное заигрывание с «товарищами» славянами… За несколько месяцев я получил то, на что в другие времена требовались десятилетия: понимание заразной шлюхи[9], прикрывающейся общественной добродетелью и братской любовью».

И все же он был достаточно умен и погасил в себе чувство ненависти, которое испытывал к партии рабочего класса, чтобы внимательно изучить причины ее популярности. Он пришел к выводу, что таких мотивов несколько, и спустя годы припомнил их и использовал при создании национал–социалистской партии Германии.

Однажды, говорится в «Майн кампф», он явился свидетелем массовой демонстрации венских рабочих. «Почти два часа я стоял и, затаив дыхание, наблюдал, как огромная грозная толпа проплывала мимо. Затем в подавленном состоянии я не спеша направился домой».

Дома он занялся чтением социал–демократической прессы, изучением речей их лидеров и самой организации, анализом психологии и политических методов и подведением итогов. Гитлер пришел к выводу, что социал–демократы добились успехов, во–первых, потому, что знали, как сделать движение массовым, без чего существование любой политической партии не имеет смысла; во–вторых, потому, что научились вести пропагандистскую работу в массах; в–третьих, потому, что хорошо понимали силу «внутреннего и физического страха».

Третий вывод, хотя и основывался на ошибочных представлениях и предубеждениях самого Гитлера, заинтересовал его. Через десять лет он использовал этот принцип в собственных целях.

«Я понял, какой постыдный внутренний страх это движение наводит, в частности, на буржуазию, которая ни морально, ни психически не готова к подобным нападкам; в заданный момент самая настоящая лавина оскорблений и лжи может обрушиться на любого противника, который представляется наиболее опасным, пока у лиц, подвергающихся нападкам, не сдадут нервы… Подобная тактика основывается на точном учете всех человеческих слабостей, и с ее помощью почти с математической точностью можно добиться успеха…

Я пришел также к пониманию того, что такое значение физический страх имеет как в отношении отдельного человека, так и масс в целом… В то время как в рядах сторонников этого движения достигнутые успехи рассматриваются как подтверждение правильности выбранного ими пути, противник, потерпевший поражение, в большинстве случаев понимает всю бессмысленность какого–либо дальнейшего сопротивления».

Более точного анализа нацистской тактики, разработкой которой впоследствии занимался Гитлер, никто никогда не давал.

Пристальное внимание начинающего осознавать себя в Вене Гитлера привлекли две политические партии. Деятельность обеих он подверг беспристрастному скрупулезному анализу. Поначалу, как указывал Гитлер, его симпатии принадлежали пангерманской националистической партии, созданной Георгом Риттером фон Шенерером, выходцем из Нижней Австрии, как и семья Гитлера.

В то время пангерманская партия вела непримиримую борьбу за германское превосходство в многонациональной империи. И хотя Гитлер считал Шенерера «глубоким мыслителем» и с энтузиазмом поддерживал его основополагающую программу воинствующего национализма, антисемитизма, антисоциализма, союза с Германией, оппозиции Габсбургам и Ватикану, он вскоре понял причины неудач этой партии.

«Пангерманское движение в недостаточной мере оценило важность социальных проблем, и это стоило ему того, что оно потеряло поддержку по–настоящему активных народных масс. Участие, партии в парламенте лишило движение мощной притягательной силы и одновременно выявило изъяны, свойственные ему. Борьба против католической церкви… оттолкнула от движения многих передовых людей, которые составляют гордость нации».

Хотя Гитлер забыл об этом, придя к власти в Германии, одним из уроков, извлеченных им в венский период жизни, о котором фюрер довольно подробно пишет в «Майн кампф», явилось понимание тщетности усилий какой–либо политической партии противопоставить себя церкви.

«Независимо от того, насколько вескими были основания для критики того или иного направления, — пишет Гитлер, объясняя, почему тезис Шенерера «отдельно от Рима» был тактической ошиб–кой, — политическая партия ни на минуту не должна упускать из вида тот факт, что за всю предшествующую историю партия, преследующая чисто политические цели, ни разу не добилась успеха в проведении реформации церкви».

Однако Гитлер полагал, что самой большой ошибкой пангерманской партии оказалась ее неспособность вести за собой массы, ее нежелание попытаться понять психологию простого народа. По оценке Гитлером идей, которые начали у него формироваться, едва ему исполнился двадцать один год, очевидно, что такую позицию пангерманистов он считал в корне ошибочной. Гитлер был не намерен повторять подобных просчетов, создавая свое собственное политическое движение.

Не имел он права и на другую ошибку, допущенную пангерманской партией. Пангерманцам не удалось добиться поддержки от мощных институтов страны церкви, военных, кабинета министров или главы правительства. До тех пор пока политическое движение не заручится подобной поддержкой, по мысли молодого Гитлера, ему будет трудно, а то и невозможно прийти к власти. В решающие дни января 1933 года Гитлеру удалось изловчиться и получить в Берлине такую поддержку, что и позволило ему и национал–социалистской партии прийти к власти.

В бытность Гитлера в Вене один политический лидер хорошо понимал это, а также необходимость создания партии, опирающейся на массы. Это был доктор Карл Люгер, бургомистр Вены и лидер христианско–социалистической партии, который в большей, чем кто–либо другой, степени являлся политическим наставником Гитлера, хотя они ни разу не встречались. Гитлер всегда считал его «величайшим германским мэром всех времен… государственным деятелем более важным, чем все так называемые дипломаты того времени… Если бы доктор Карл Люгер проживал в Германии, его с полным основанием можно было бы отнести к великим представителям нашего народа».

Правда, надо заметить, что между Гитлером, каким он потом станет, и Люгером, этим добродушным кумиром мелкой венской буржуазии, было мало общего. Люгер действительно слыл самым влиятельным политическим деятелем Австрии, будучи председателем партии, состоящей из представителей недовольной мелкой буржуазии, нажив политический капитал, как позднее и сам Гитлер, на яром антисемитизме.

Однако Люгер, который не отличался знатным происхождением, учился в университете и был человеком высокообразованным. Даже его оппоненты, включая евреев, соглашались с тем, что он был порядочным, галантным, по–рыцарски щедрым и вполне терпимым. Стефан Цвейг, известный австрийский писатель, еврей по национальности, живший тогда в Вене, подтвердил, что официальный антисемитизм никогда не мешал Люгеру помогать евреям и проявлять дружеские чувства к ним. «При нем, — вспоминает Цвейг, — городом управляли довольно справедливо и даже в типично демократической манере… Евреи, которых привела в ужас победа антисемитской партии, как и раньше, пользовались теми же правами и уважением».

Это не нравилось молодому Гитлеру. Он считал, что Люгер был слишком терпим и не понимал всей значимости расовой проблемы евреев. Гитлер возмущался неудачными попытками бургомистра принять пангерманизм, скептически воспринимал его католический клерикализм и лояльность по отношению к Габсбургам. Разве не престарелый император Франц Иосиф дважды отказывался санкционировать избрание Люгера на пост бургомистра?

Однако в конце концов Гитлер был вынужден признать гениальность этого человека, человека, который знал, каким образом можно добиться поддержки масс, хорошо разбирался в современных социальных проблемах и понимал, какое значение пропаганда и ораторское искусство имеют для воздействия на сознание масс. Гитлер не мог не восхищаться тем, как Люгер контактировал с влиятельной церковью: «политику он проводил с большой проницательностью». И наконец, тот же Люгер «умел эффективно использовать все имеющиеся средства для завоевания поддержки традиционных институтов власти, с тем чтобы получать максимальные преимущества для своей партии со стороны этих влиятельных сил».

Таковы вкратце идеи и методы, которыми позже воспользовался Гитлер для создания своей собственной политической партии и завоевания этой партией власти в Германии. Исключительная изобретательность Гитлера состояла в том, что он оказался единственным правым политическим деятелем, который применил эти идеи и методы в Германии после окончания первой мировой войны. Именно в тот период нацистскому движению — единственному среди прочих националистических и консервативных партий — удалось привлечь на свою сторону широкие массы и благодаря этому добиться поддержки армии, президента республики и представителей большого бизнеса — другими словами, трех традиционных институтов верховной власти, которые помогли Гитлеру найти пути к посту рейхсканцлера Германии. Уроки, полученные в Вене, действительно не прошли даром.

Доктор Карл Люгер был блестящим оратором, а пангерманская партия испытывала недостаток в людях, умеющих хорошо говорить. Гитлер обратил на это внимание и впоследствии в «Майн кампф» не преминул порассуждать о значении ораторского искусства в политике.

«Истоки той силы, которая с незапамятных времен лежала в основе крупнейших религиозных и политических преобразований, скрываются в магическом притяжении сказанного слова, и в нем одном.

Недаром массы можно всколыхнуть лишь силой слова. Все крупные движения — это популярные движения, сгусток человеческих страстей и эмоциональных всплесков, подогретых либо жестокой богиней горя и лишений, либо зажигательными призывами, произнесенными перед массами; такие движения нельзя взрастить слащавыми речами литературных эстетов и салонных героев».

Несмотря на то что молодой Гитлер воздерживался от непосредственного участия в политической жизни Австрии, он уже тогда начал совершенствовать �

Продолжить чтение