Роман

Я всегда был немного хуже остальных. Даже в интернате, где все равны. Среди малолетних убийц, грабителей, хулиганов и просто беспризорников, найденных на улице социальными службами, я не выделялся личным делом. Несколько раз ловили на краже еды, пару раз я пытался сопротивляться аресту. Потом коррекционное заведение, занятия с психологом, жёсткий распорядок дня. Мы ложились и просыпались по команде, гуляли за оградой, ходили на обед по часам. После моей прошлой жизни настоящий рай. Сухо, сытно, тепло. Не нужно драться с собаками за мусорный бак с объедками. Не нужно дрожать под картонкой, закрываясь от хлещущего дождя. Никто не сломает пару рёбер просто так, от скуки или потому, что выражение лица твоего не понравилось. Не попытается запустить руку в трусы. Всё было бы хорошо. Если бы я выглядел, как все.

– Ро́ман, смотри, не пни свой нос! – они смеялись, как стая гиен, обходили меня с разных сторон. – Он у тебя такой огромный, что до земли вист.

– Интересно, он может понюхать у себя между ног? – Ниро́ смеялся, скаля крупные зубы с желтоватым табачным налётом.

Толпа взорвалась хохотом. Они всегда делали это здесь, в углу огромного двора старого интерната. Закуток с сараями, заросший орешником и лебедой мордой скрыть десяток подростков. Здесь часто происходили разборки с неугодными. Ниро́ с дружками любил загонять меня сюда и издеваться в силу своей скудной фантазии. Бить они меня не рисковали – боялись покалечить или убить. В свои пятнадцать Ниро́ был выше сверстников и шире в плечах, а я был похож на скелет ребёнка – так сильно кожа обтягивала кости. Когда в интернат приходила проверка, меня закрывали в кладовой. Вид тощего носатого подростка с сероватой кожей, с ввалившимися глазами и выпирающими костями мог стать причиной серьёзного разбирательства. Местный фельдшер осмотрел, ощупал и прослушал меня всего, но только пожал плечами. Я был как будто здоров.

– Эй, Ро́ман, а куда ты ещё можешь сунуть свой длинный нос? Может, под подол Пачи?

Они снова загоготали. Пачи была нашей доброй старой нянюшкой. В интернате она стирала, убиралась, содержала в строгости штат работниц, которые всё время норовили запить. А ещё угощала нас домашними булочками и рассказывала сказки. Я сжал зубы, стараясь не выходить из себя. В гневе я смотрелся нелепо и мог разве что закричать. Один из дружков Ниро́ поднял с земли что-то мелкое и тёмное, а потом швырнул в меня. Отскочив от щеки, кругляш обдал меня вонью. Собачье дерьмо. Воодушевлённые они начали оглядываться по сторонам в поисках новых снарядов.

– Эй, помойные крысы, ищите, что можно сожрать? – мягкий не по годам, вибрирующий голос заставил нас замереть. – Не трудитесь, недавно здесь был уборщик – всё унёс. Можете сходить на мусорку за пищеблоком.

Кисси вышла из-за куста, хитро улыбаясь. Озорные синие глаза щурились, вздёрнутый нос и округлые щёки слегка пунцовели, а кисти рук, торчащие из рукавов огромной серой джинсовки, упирались в крутые бёдра. Тот, кто не знал Кисси, мог бы сказать, что девушка нахально заигрывает. Но многие в интернате познакомились с крутым нравом пухленькой блондинки. Когда Кисси была в бешенстве – она очаровательно улыбалась до ямочек на щеках. А потом вытаскивала из-под куртки дубинку.

Ниро́ медленно выпрямился, восхищённо улыбаясь. Только эта девчонка осмеливалась прямо указывать ему и его банде на место. Он всякий раз плотоядно скалился и пожирал глазами ладную пышную фигурку девушки, но не подходил близко. Несколько уроков, преподанных прилюдно, отбили у многих желание приближаться к милой хохотушке. Прихвостни здоровяка скучковались за спиной предводителя затылками ко мне. Очень хотелось взять камень и расколоть их черепа. Но с моей силой можно было только шишки набить.

– Кисси, я же когда-нибудь тебя отшлёпаю по сочной заднице, – почти промурлыкал здоровяк.

– Только в твоём дрочильном сне, герой, – она широко улыбнулась, распахивая куртку, под которой можно было различить рукоять дубинки, если не пялиться на грудь, – давай, тащи своих говнолизов отсюда и побыстрее. Или я позову Коштана. Он давно хотел тебя затащить на кухню.

Она сложила губы в мясистый бант и задвигала бровями. Ниро́ перестал улыбаться, лицо свело злобным оскалом, за которым поглядывал страх. Я с удовольствием рассматривал его профиль и чуть улыбался. Коштан был нашим поваром и огромным мужиком, заросшим звериной щетиной до самых глаз. Он обожал сюсюкаться с девчонками от мала до велика, души в них не чаял и всячески оберегал. Но больше девочек он любил щупать крепкие задницы парней. Повар давно приглашал к себе на кухню Ниро́, зазывая дармовой колбасой. Директор интерната знал об этом и не вмешивался. Коштан был отличным рычагом давления на отпетых хулиганов.

Когда банда скрылась, Кисси перестала улыбаться и посмотрела на меня встревоженно. Она встала рядом и принялась меня вертеть так и эдак, щупать рёбра и спину. Я тихо рассмеялся.

– Уф, Ро́ман! Я испугалась!

– Не в первый раз, – я пожал плечами, – он от меня уже никогда не отстанет. Спасибо. Мы ведь раньше не общались. Почему ты за меня вступилась?

– А почему нет? – девушка одёрнула куртку запахиваясь. – Чем ты хуже других?

– Не знаю. Наверное, тем, что я урод?

– Знаешь, – Кисси улыбнулась широко, сверкнув белыми зубами, – если сравнить тебя и Ниро́, то кубок уродства он выиграет с огромным отрывом. Пойдём, сейчас кормить будут.

С тех пор у меня появился маленький приятный секрет. У меня появился друг. Пусть мы редко виделись – женские и мужские корпуса были разделены, встречались мы только на занятиях, прогулках или на уборке территории. Но эти встречи всегда были самым прекрасным, что со мной могло случиться. Однажды она отозвала меня за шашечный стол на прогулке.

– Не хочешь прогуляться за забор? – синие глаза озорно блеснули.

– Сбежать?..

– Нет, что ты! Зачем тебе усугубление характеристики? – она сделала ход и едва заметно улыбнулась. – Просто прогуляться. Тебя ведь не отправляют на заработки.

Это была правда. Меня никогда не отправляли за ограду как других. Никто не хотел меня брать. Там нужны были крепкие ребята, которые смогут грузить ящики, таскать тележки, забивать гвозди. А от одного взгляда на меня люди начинали смеяться.

– Нет, – я сделал ответный ход.

– А у меня завтра ночная смена. Не хочешь прийти?

– Кем тебя отправили? – я спросил, но боялся услышать ответ, ведь говорили, что хорошеньких девушек заставляют подрабатывать телом.

– Сторожу склад. Всего-то и нужно – обходить территорию каждые два часа и если что – звонить настоящим охранникам. Скука смертная! – она скорчила гримасу и стукнула шашкой по доске. – А с тобой мне не будет так скучно.

– Как я к тебе попаду? Меня же не возьмут тебе в пару.

– Смотри, – она показала на шашки, – здесь ваш корпус, тут пищеблок. За мусоркой в заборе есть щель. С виду там торчит арматура, но Ниро́ и его ублюдки давно её расшатали. Прут можно отодвинуть и выйти. А как добраться до склада я тебе нарисую.

Меня поразило сначала то, что она ходила таким образом, чтобы наши шашки образовали карту двора. Только потом остальное дошло до сознания.

– Хорошо, – я почувствовал, как вспотели ладони, и взялся за пешку, – тогда я выхожу из комнаты, спускаюсь на первый этаж, вылезаю из окна в коридоре, через которое курит охрана, чтобы не выходить. Иду вдоль корпуса и в дыру? Почему тогда никто ещё не сбежал так?

– Потому что никто не знает, кроме Ниро́ и меня. Я заметила, как они ковыряли забор, а этот болван мне всё выложил. Убегать не резон, сам знаешь, – Кисси посмотрела на серое здание интерната, за которое закатывалось солнце, – здесь, конечно, не сахар, но на улице…

– Да, там хуже.

Все беспризорники это знали. Пусть в интернате к нам относились равнодушно почти всегда, так даже лучше. Обычно, когда люди замечают одиночек – ничем хорошим это не кончается. Мы с Кисси переглянулись, встали из-за стола. Она шепнула: "Постарайся быть между двумя и тремя ночи", и мы разошлись. Грядущая вылазка будоражила ум. Я чуть не бросился ночью проверять, на месте ли дыра в заборе, но остановил себя. Конечно, где-то на задворках сознания вертелся ехидный голос, который твердил, что всё это не больше, чем розыгрыш, который организовал Ниро́ и его подружка, чтобы побольнее задеть уродца. Я отмахивался от него. Хотелось верить в то, что у меня есть друг, который хочет видеть меня рядом. Человек, рядом с которым я в безопасности и могу говорить о чём угодно. А Кисси была ещё и красива. С ней я чувствовал себя просто нормальным человеком.

Следующий день был солнечным, вечер обещал быть тёплым. Настроение было настолько хорошим, что хотелось петь, но я не знал ни одной песни. Потому просто ходил и скрывал улыбку. День, как назло, тянулся медленно и мучительно, а вечером наш этаж отправили подметать дорожки вдоль корпусов. Я опасался столкнуться с Ниро́. Он жил на моём этаже вместе со своими дружками и вышел на уборку тоже, но не обратил на меня внимания. Зато я навострил уши, когда услышал обрывок разговора.

– Сегодня ночью наведаюсь. Кисси будет дежурить, и я к ней подвалю. Наедине она ломаться не будет.

Ниро́ изобразил однозначно, чем собирался заняться. Я постарался отойти подальше. Сердце колотилось в ушах, от гнева тряслись руки. Хотелось сдавить эту толстую волосатую шею и не отпускать, пока Ниро́ не замолчит навсегда. Воспитатель скомандовал сдавать инвентарь и строиться.

– И когда пойдёшь? – услышал я краем уха и замедлился.

– Часа в три, до рассвета вернусь.

Я решил, что пойду раньше и расскажу всё подруге. Она точно встретит его так, что Ниро́ потом с неделю ходить будет только через боль. После душа я еле дождался отбоя. Радовало то, что под моим весом не скрипела кровать. Когда в комнате спят четыре человека – сложно выйти тихо, если от каждого движения раздаётся душераздирающий скрип. Обычно мои соседи засыпали не сразу, подолгу шушукались, но сегодня все были какими-то уставшими. К полуночи они похрапывали. Я аккуратно встал, переоделся, взял ботинки и выглянул в коридор. Обход был около получаса назад, охрана в это время как раз перекусывала, потом шла на перекур, а после они засыпали где-то в час ночи. Я об этом знал от соседей по комнате, которые иногда бегали и просили у сторожей окурки.

По коридору тянуло свежим дымом, открытое окно поскрипывало на ветру. Сердце трепыхалось где-то в горле, пока я крался по коридору. Казалось, что сейчас из-за двери в конце коридора выглянет охранник, заметит меня, и всё. Что "всё" я себе описать не мог. Казалось, что я рухну без сознания, а безвольное тело уволокут в карцер. Когда я нащупал кончиками пальцев край рамы, дверь в караулку действительно скрипнула и приоткрылась. В глазах потемнело от ужаса. Но видимо сторож передумал выходить. Я пытался восстановить дыхание и чувствовал, как дрожат руки и ноги. А потом под окном прошуршали уверенные шаги. Выглянув из-за края рамы, я увидел одного из охранников периметра. Хорош бы я был, если бы свалился из окна к нему на голову.

Поблагодарив все силы, помогающие мне, я перелез через подоконник и спрыгнул в высокую траву. Весна выдалась тёплая, начало лета дождливым и трава у здания выросла быстрее, чем наши ленивые работники успевали её косить. Я обулся и тихо прокрался вдоль корпуса, миновал пищеблок и вонючие баки с отходами. Зайдя за грязную жестяную клеть, в которой стояли мусорные контейнеры, я увидел дыру в бетонном заборе. Её перегораживали крепкие на вид прутья арматуры, но стоило взяться за центральный, как я почувствовал, что он шатается, как молочный зуб в десне. Отодвинув хлипкую преграду, я оказался на улице.

За пару лет, что я не выходил за территорию интерната, совсем отвык от пространства. Уходящие в темноту улицы с редкими тусклыми фонарями казались мне бесконечными. А тьма живой и подвижной. Совладав с первой паникой, я осторожно поставил прут на место и дрожащими руками открыл карту, которую Кисси набросала мне на клочке обоев. Сориентировавшись, я крадучись пошёл вдоль забора. Наброшенная поверх серой робы куртка болталась на мне, как на пугало. Со стороны я, наверное, был похож на призрак голодного мальчика из городских легенд.

Говорили, что после большого неурожая разразился страшный голод. Была зима с оттепелями, а лето выдалось жутко холодным. Охотно верится. Прошло лет пятнадцать, а люди до сих пор прятали запасы "на чёрный день". Тогда больше всего доставалось, как ни странно, богатым. Свои земельные участки они продали, переселились в большие города, занялись индустрией. Денег у них было с избытком, но их же не съесть. Ни за какие деньги одна семья не смогла купить достаточно еды. Всё, что мог сделать отец – отдать сыну своё дорогое пальто, все деньги и отправить в деревни, где мальчик мог бы прибиться хоть куда-нибудь. Но куда бы парнишка ни стучал, какие бы суммы ни сулил – ему отказывали. Так он и умер на улицах пригорода с полными карманами денег и в дорогой одежде. Дух его не упокоился и продолжил бродить по улицам, выпрашивая еду у прохожих.

Я решил, что если встречу кого-то, то обязательно потребую еды. Ужин был давно, желудок уже недовольно урчал. Усмехнувшись, я почувствовал, как отпускает страх. Глаза привыкали к полумраку, он уже не казался пропастью, в которую я мог кануть безвозвратно. Тихо ступая по обочине неслышной тенью, я сверялся с картой на каждом перекрёстке и скоро был у складов. Сюда свозили принятые в порту товары. Весь район назывался Складским потому, что тут почти ничего не было, кроме однотипных двухэтажных построек за бетонными заборами. В воротах нужного мне склада была оставлена щель. Вряд ли туда смог бы протиснуться кто-то больше ребёнка и меня.

На территории горел единственный фонарь. В центре небольшого двора двухэтажный склад с одним окном на каждой стене и единственным входом. Я стоял и прислушивался. Нередко рядом со зданием стояла собачья будка, в которой держали злющего цепного пса. Но здесь, видимо, надеялись только на людей. Стоило мне сделать пару шагов к двери, как из темноты раздался знакомый звонкий голос.

– Стоят! Ещё шаг и костей не соберёшь!

– Я от твоего крика могу рассыпаться.

– Ро́ман? – девушка вышла в свет фонаря и закинула на плечо настоящий карабин.

– Ого, он заряжен? – я уважительно покосился на тускло блеснувший ствол.

– Конечно. И я могу стрелять туда, куда сочту нужным, – она счастливо улыбнулась и погладила приклад. – Я ждала тебя позже.

– Пришлось поторопиться. Я к тебе с предложением.

– Тогда зайдём. Ты, наверное, голодный, а мне хозяин оставил харчей столько, что не съесть до завтра.

Она кивнула на дверь. В небольшом тамбуре было темно и пахло пылью, химией от моли и немного потом. Я рефлекторно затормозил, но Кисси упёрлась в спину ладонью и подтолкнула вперёд. Пришлось шагать к узенькой полосе света, которая пробивалась из-под прикрытой двери. Стоило слегка на неё нажать и меня ослепило.

– Ух, Ро́ман! – девушка врезалась в меня.

– Извини, но я ничего не вижу!

Она протиснулась мимо и чем-то зашуршала. Глаза потихоньку привыкали к свету, я увидел уютную обстановку караулки. Старенький диванчик с громоздкими деревянными подлокотниками широкими, как небольшие столики, занимал почти всё пространство. Напротив него такой же старый и огромный кукурайт. Меня всегда смешило это слово. Как могли люди в здравом уме обозвать выпуклый экран в деревянной коробке, передающий изображение и звук кукурайтом? Кому такое приснилось? Потом, уже в интернате я узнал, что первый аппарат передачи изображения и звука изобрёл Владу Кукурайт. К штуковине приклеилась фамилия изобретателя и теперь, когда их производят на заводах разные фирмы, название остаётся тоже. Их пытались переименовать в анимафоны, но не прижилось. Оставшееся место занимал крохотный столик на массивной ноге, уставленный мисками и контейнерами с едой. В углу на полу ютился автоматический чайник с горячей водой.

– Садись! – Кисси похлопала по дивану рядом с собой. – давай поедим, и ты мне всё расскажешь.

– Угу, – я скинул куртку и ботинки, с ногами забравшись на сиденье, – а то я готов был представляться призраком голодного мальчика и пугать людей, лишь бы меня покормили.

– Во даёшь! – она весело рассмеялась.

– Просто голодный, – сказал я, зачерпывая хлебом паштет. – А прибежал я к тебе раньше потому, что услышал Ниро́. Он собирается к тебе заглянуть часа в три ночи с намерением сблизиться.

– Спасибо, – девушка мрачно покосилась на дверь и подтянула поближе дубинку, – я его встречу как положено. Пусть только сунется. Ты ешь!

И я ел. Домашняя еда всегда отличается от любой дорогой. Я давно это знал. Можно стянуть пирожок из лавки и даже не глядя узнать, что он из лавки – там все пропорции вымерены и еда получается примерно одинаковой. Но стащи пирожок из окна чьего-то дома и сразу понятен характер хозяйки. А уж еда в интернате несравнима с едой из дома. Я ел и чувствовал, что не просто набиваю желудок, а получаю удовольствие. Мы с Кисси пили чай и болтали, но меня клонило в сон – сытый желудок и позднее время сказывались. Она, наверное, заметила это и засуетилась, убирая чашки.

– Давай, Роман, поднимайся! Если ты здесь уснёшь – нас обоим достанется.

Я нехотя встал. Перед глазами пронеслась картина: меня не видят на утренней зарядке и ищут с полицией. По спине пробежал холодок, сон как рукой сняло. Я помог девушке убрать со стола и заторопился к выходу.

– Спасибо, – Кисси замерла на пороге склада, – я так рада, что ты пришёл!

– Да не за что. Развлёк тебя разговорами и объел основательно, – я рассмеялся.

На секунду мне показалось, что вместо зрачков у подруги чёрные провалы, в которых даже не отражается свет фонаря. Я тряхнул головой. Видение исчезло, оставив после себя стойкую картину в сознании: Кисси стоит и как-то жутко улыбается, сверля меня чёрными пятнами зрачков. Я неловко переступил с ноги на ногу. Подруга сделала шаг вперёд, схватила меня за куртку на уровне груди и притянула к себе. Я не успел среагировать, покорно наклонился к ней и почувствовал её тёплые губы и обжигающий язык во рту. Стало странно и неприятно. Казалось, что из неё вместе с горячим дыханием в меня вливается нечто чужеродное.

Губы разомкнулись. Я чувствовал её запах и металлический привкус на языке. Как будто хлебнул крови. Она непонимающе моргала, словно только проснулась, а потом неловко помахала мне и зашла в склад. Я пятился к воротам, не сводя глаз с двери. Казалось, что вместо Кисси на меня выпрыгнет жадное чудовище. Нащупав металл, я протиснулся в щель и заспешил по улице. Попадая в тень редких фонарей, я становился практически невидимкой.

Как раз, не успев дойти до очередного светлого круга, я увидел Ниро́. Парень спокойно шёл по улице, под распахнутой курткой блестело горлышко бутылки, а в руке он вертел настоящие наручники. Откуда он стянул их я не знал, но в красках представил, что может произойти, если он сможет защёлкнуть их на руках Кисси. Ниро́ прошёл мимо, а за ним тянулся густой алкогольный шлейф. Он был жутко пьян.

Над моей головой каркнул ворон. Громко, как колокольный звон. По улице прокатилось гулкое эхо его хриплого крика. Кровь зашумела в ушах. Я слышал в этом карканье призыв, почти приказ остановить Ниро́. Спасти Кисси. Я вышел под свет фонаря. Мой противник оглянулся, глядя на птицу, наклонился, подбирая камень, и замер. Для него я возник из ниоткуда.

– Эй! Ты кто? – его голос слегка звенел от страха впервые на моей памяти.

– Ты к ней не пойдёшь! – я постарался сказать это громко и уверенно, но получилось почти так же высоко и испуганно, как у него.

– Ро́ман? – Ниро́ рассмеялся и подбросил камень на руке. – Иди отсюда, пугало носатое! Ты не помешаешь мне повеселиться! Или можешь топать за мной и поглядеть в щёлочку, как я буду пялить красотку Кисси.

У меня задрожали руки. Стало очень жарко. Куртка соскользнула с плеч и упала в пыль. Над головой закаркали вороны. Много. Десятки. Они носились в небе, как будто увидели труп сдохшей лошади и радостно горланили о том, что сейчас будет пир. Я видел, как шевелятся губы Ниро́, кривясь в усмешке и выплёвывая новые издевательства, как он прижимает ладонь к животу, изображая хохот, и тычет в меня пальцем. А потом крик ворон заполнил мою голову. В глазах стало темно мельтешения чёрных перьев с маслянистым переливом. Кажется, я закричал.

Что было дальше – я не могу вспомнить. Так часто бывает, когда что-то происходит впервые. Делаешь всё инстинктивно или не делаешь ничего, но память теряется. Остаётся только следствие. Тьма перед глазами рассеялась, когда лица коснулась вода. Я вздрогнул и осмотрелся. В полутёмной душевой я стоял один. Скудное желтоватое освещение делало окружающее каким-то нереальным, похожим на старую выгоревшую открытку. Пытаясь понять, что происходит, я осмотрел себя. Всё тело было в крови. Схватившись за мыло, я принялся оттирать кожу, прислушиваясь к ощущениям. Но ничего не болело. Кровь была не моя. И она ещё не успела схватиться – настолько свежей была.

Тщательно вымывшись, я огляделся в поисках одежды, но её не было. Даже полотенце отсутствовало. Поёжившись, я вышел в коридор и там нашёл свои ботинки и куртку. Набросив на плечи одежду, я быстро добрался до комнаты, забрался в кровать и уснул. А на следующий день в интернат пришла полиция.

Зубы

Полицейские – не редкие гости в стенах нашего заведения. Они инспектируют своих "подопечных", периодически возвращают тех, кто сбегает и проводят разъяснительные беседы. Это наши пастыри закона. Я слышал, что раньше люди ходили в специальные места и разговаривали с духовными наставниками. Но времена веры давно прошли. У нас люди уповали только на закон и технологии.

Но то, что седеющий мужчина в форменном пиджаке и строгая женщина в закрытом платье стояли на пороге интерната и о чём-то негромко говорили с директором, меня тревожило. На следующий день после моей вылазки. После того как я смывал с себя кровь и пытался не думать о том, что она принадлежит Ниро́. Мы занимались утренней зарядкой рядом со своим корпусом. С площадки было хорошо видно вход в интернат, курящего на пороге директора и полицейских.

На перекличке Ниро́ недосчитались. Его дружки выглядели растерянными и напуганными, когда тренер задавал им вопросы. Пока мы занимались, я видел, как в окнах нашего этажа мелькает охрана, обыскивая крыло. Но часто исчезал, но всё время возвращался сам, отбывал наказание и затаривался до следующего побега.

Нас собрали и построили, чтобы отвести в душевые. В узком тамбуре я нервничал, стягивая серую тренировочную форму. Взгляд метался по лавочкам и шкафам, боясь наткнуться на следы крови. Когда большая часть парней уже стягивала трусы, прозвучала команда встать смирно. Мы замерли, вытянулись. В тамбур вошёл седой офицер.

– Доброе утро, ребята, – мы ответили тихим нестройным хором, – кто хорошо знал Ниро́ Бокана?

В несколько человек подняло руки. Полицейский попросил их назваться и записал имена.

– У кого были конфликты с Ниро́? – он посмотрел на нас суровым взглядом.

– Ниро́ часто задирал Ро́мана, – хрипло ляпнул один из банды и показал на меня.

– Я Ро́ман, – ждать, пока меня выдернут из строя, не хотелось.

– Какие у тебя статьи, мальчик? – как-то снисходительно спросил полицейский.

– Бродяжничество и воровство.

Он сделал пометку в блокноте и снова внимательно на меня посмотрел. Я стоял в трусах, слегка дрожа от холода в тамбуре душевой, и понимал, откуда на лице сурового мужчины читается едва заметная жалость.

– Где ты был вчера ночью?

– В своей комнате, спал.

– Хорошо, – он сделал ещё пометку, – кто ещё конфликтовал с Ниро́?

Но с этим придурком не дрался разве что только я и совсем малышня. Через полчаса всех отпустили. Выдохнув, я прошлёпал по кафелю к лейке душа и сделал воду погорячее. Взгляд упал на вентиль. Я вздрогнул. На покрытой пятнами ржавчины ручке темнел жирный кровавый след. Но прошло всего мгновение и он исчез, как будто впитался в металл. Дурнота подкатила к горлу. Что-то щекотало во рту, словно я проглотил волос и никак не мог его выплюнуть. Меня скрутил кашель такой силы, что пришлось упасть на колени. Приступы стискивали грудь, оставляя совсем небольшой промежуток на вдох.

Я завалилсяна пол. Что-то кольнуло изнутри губы. Засунув пальцы в рот, я вытащил мокрое чёрное перо, слипшиеся от слюны. И меня вырвало. Царапая кафельные стенки душевой я исторгал из себя чёрные сгустки. Потом снова была темнота и холод. Нельзя сказать, что я потерял сознание. Когда сознание теряешь – нет ничего, ни мыслей, ни чувств. Ты как бы выключаешься, а потом снова включаешься. Но сейчас я не выключился, а находился словно бы во сне и был не один. Темнота смотрела на меня своими странными глазами. Я не видел, но чувствовал взгляд. И повсюду шорох, как будто вдалеке бьют крыльями по воздуху миллионы птиц.

Равномерный шелест нарастал, пока не начал оглушать Я закричал, но не услышал собственного крика. Уши запомнил грохот крыльев. Он стал таким громким, что исчез. Осталась только звенящая тишина, как будто мне дали по затылку. "Ты выпил из золотого кувшина," – прозвучало в этой пустоте, – "и принял меня". Что-то больно укололо в сгиб руки. Я дёрнулся, по глазам резанул свет. Чьи-то ладони упёрлись в плечи, перехватили локоть. Проморгавшись я увидел над собой суровое сосредоточенное лицо медбрата, который крепко прижимал меня к кушетке.

– Павле, отпусти, – голос нашего штатного врача действовал на всех одинаково: люди делали то, что она пожелает, – Ро́ман, ты слышишь меня?

Лицо Павле исчезло. Я посмотрел в бледно-зелёные глаза Минки Нерсе и кивнул. Она скупо улыбнулась сухими тонкими губами и заправила прядь коротких серых волос за ухо.

– У тебя что-то болит? – я прислушался к ощущениям и помотал головой. – Говорить можешь?

– Да… – горло как будто ободрало, я закашлялся.

– Открой рот, – она посветила фонариком и кивнула, – закрывай. Так, полежишь немного в лазарете. Несложные процедуры и покой тебе пойдут на пользу. Павле, увези пациента в третий бокс.

Медбрат одной рукой взялся за спинку каталки, а другой понёс стойку с прозрачным мешочком капельницы. Трубка тянулась от него к моему предплечью и подавала раствор в вену, который казался ледяным. Я откинулся на жёсткую подушку и стал изучать узоры трещин на потолке. Хотелось разобраться, что происходит, но тихий голос в сознании просто не лезть, не смотреть в сторону этой тайны, не думать о золотом кувшине, из которого я будто бы испил. Всё бред, галлюцинация и, возможно, болезнь. Ниро́, наверное, поранился, залил меня своей кровью и умер, а я убежал. И теперь я окончательно заболел какой-то неведомой болезнью, не зря же всё время был таким худым. Может, даже скоро умру.

Мысль о смерти никогда меня не тревожила. Это был естественный ход вещей: родился, жил, умер. Как конец любой истории. Не хотелось мучиться. Терпеть боль – это неприятно. Но все же терпят так или иначе. Я не заметил, как кончился коридор. Павле вкатил медицинскую койку в небольшую комнату без окна. Темноту здесь разгоняли только две желтоватые лампы под потолком. Он поставил каталку у стены и привлёк моё внимание, помахав рукой. Медбрат ткнул в мешочек с капельницей, показал уровень жидкости и жестами объяснил, что когда она закончится – мне нужно будет перекрыть трубку. Я кивнул и остался в палате в одиночестве.

Лежать было скучно, но вставать совершенно не хотелось. Я смотрел в стену и, кажется, начал задрёмывать. Бессонная ночь забирала силы, глаза закрывались будто сами собой. Я погружался в мутный полусон, из которого вроде бы всплывал, а может, и нет. Всё смешалось: видения и реальность. Я был как будто птицей на привязи, которая готова взлететь. Но прочная нитка держала крепко. Перекусить её клювом было нельзя. "Если бы у меня были зубы!" – мелькнула дурацкая мысль. Сознание зацепилось за неё. Ведь я человек, у меня есть зубы. Я не мог прекратить думать. Зубы!

Проснулся от жара. Хотелось пить ужасно. Болел рот, дёсны чесались и пульсировали. Я повернулся набок и задел рукой стойку с пустой капельницей. Подача лекарства была перекрыта. Вынимать иголку я не рискнул, схватился за металлический штатив, как за трость и встал. Слабость и головокружение были не такими страшными, как озноб, который заставлял тело дрожать не прекращая. Рука прыгала, как бы я ни цеплялся ею в край кровати, мышцы на ногах свело от сильной дрожи, но хуже всего было зубам. Они клацали, и каждое соприкосновение отдавалось мучительной болью, кое-как я завернулся в больничное одеяло и вспомнил, что в коридоре была дверь в туалет.

Шаркая босыми ногами по холодному полу, я шёл со скоростью улитки, опираясь на капельницу, как на палку. Пол под ногами как будто шатался. Но мне нужно было попить и умыться. Казалось, что я умру, если этого не сделаю. Несколько шагов через коридор были бесконечностью. Добравшись до заветной двери, я вошёл и увидел в углу душевую. Гораздо лучше, чем просто умывальник! Как мало нужно человеку для счастья – кафельный квадрат со сливом под ногами и лейка душа. Я боялся, что горячей воды не будет, но, к счастью, был не прав. Пусть она казалась немного теплее тела, но повесив полотенце на крючок и сбросив последнее, что на мне было, я чуть не заплакал от счастья, когда смог отогреться.

А через несколько минут рефлекторно почесал десну пальцем. Что-то захрустело. Я знал этот звук и резкую неприятную боль. Так выпадает молочный зуб. Или отламывается коренной, если по нему хорошенько ударить. Пару зубов я потерял именно так. Замерев, я вынул палец изо рта и посмотрел на него. Со сморщившейся от воды подушечке стекала кровь. Захотелось завыть. Тронув языком зуб, я почувствовал, как он отделился от десны и твёрдым чужеродным кусочком упал в рот. Инстинктивно я его выплюнул. Зуб поскакал по кафелю и укатился в сток. Я запаниковал и, кажется, заскулил, принялся ощупывать всю челюсть, дотрагиваться пальцами до зубов. Некоторые с хрустом отрывались и выпадали мне под ноги.

Я рванул к двери и закричал. В проёме возникла огромная тёмная фигура. Мне показалось, что там стоит птица в плаще. В глазах потемнело. Резкая боль на уровне сгиба локтя отрезвила. Через пару ко мне шёл Павле и нервно жестикулировал. Я только мычал и мотал головой, показывая на свой рот. Медбрат схватил полотенце и прижал к моей руке, потом сгрёб меня, оторвал от пола, как куклу и понёс. В коридоре мне стало холодно, снова пробрала дрожь. Павле положил меня на кушетку, выдвинул ящик в тумбочке и принялся мотать мне руку. Только потом принёс два одеяла и требовательно уставился в глаза.

– Зубы… – прохрипел я и открыл рот, показывая на свежие кровоточащие лунки.

Он нахмурился. Придавил меня ладонью к кушетке и погрозил пальцем. Вышел, но быстро вернулся с планшеткой и столиком-этажеркой, на которой блестели инструменты. Павле открыл рот и ткнул в мою грудь. Я повторил жест. Медбрат посветил фонариком, снова сдвинул брови. Он откупорил стеклянную медицинскую бутылку, подал мне её и маленькую плошку. Я послушно прополоскал рот несколько раз, выплёвывая раствор. Мужчина записывал, потом измерил мне температуру, сделал укол и оставил лежать. Спустя несколько минут я уснул.

– Значит, ты у нас ночью буянил, – прозвучал над ухом голос Нерсе, – просыпайся. Надо осмотреть тебя и накормить.

Я открыл глаза. Голова была тяжёлая. Доктор глядела на меня сверху вниз и казалось, что она парит где-то под потолком, а я лежу в очень глубокой яме. Воспоминания о произошедшем нахлынули стремительно. Я хотел сесть, но получилось только приподнять голову от подушки.

– Зубы… – хриплый шёпот никак не становился громче, как бы я ни напрягался.

– Да, читала ночные записи Павле. Сейчас всё посмотрим. Сесть можешь? – я отрицательно помотал головой. – Ладно. Павле!

Медбрат появился тихо. Я тогда впервые понял, что почти никогда не слышал его шагов. Огромный мужчина с массивной фигурой, который всё время сутулился, чтобы не зацепить притолоку головой ходил бесшумно, как кошка.

– Посади Ро́мана, надо бы его покормить и осмотреть.

Сначала доктор измерила мне давление, температуру, перевязала ранку на руке. Как по мне – совсем небольшая царапина, но Минка отнеслась к ней очень серьёзно. Только после этого она заглянула мне в рот.

– Так больно? А так? – я протестующе замычал. Когда холодная сталь инструмента коснулась лунки, всё тело как током прошибло. – Здесь? – я почти подпрыгнул оттого, что по зубу легонько постучали. – Хм, ну и ну.

– Что? – я смотрел, как доктор снимает перчатки и убирает инструменты в специальную коробочку.

– Ничего определённого не могу сказать, Ро́ман, но буду просить, чтобы тебя увезли в больницу. У нас нет просвета, а он здесь очень нужен. Пока соберём у тебя анализы и отправим специалистам.

Она вышла, а я задумался. Просветом пользовались, чтобы посмотреть на внутренности: кости, органы, мозг. Я вспомнил, что когда Ниро́ столкнул с лестницы пухлого Басти, того просветили всего. Он рассказывал, что его поместили в большой куб, велели закрыть глаза и глубоко вдохнуть, когда свет мигнёт. А потом рассматривали фотографии его потрохов со всех сторон. Интернат такую роскошь позволить себе не мог.

– Мы не можем себе это позволить! – я встрепенулся и прислушался. В коридоре разговаривали директор и доктор. – Минка, у нас в интернате труп сбежавшего подростка! И ты хочешь увезти отсюда ещё одного?

– Уже подтвердили, что это Ниро́? – голос Нерсе был спокойным в отличии директорского.

– Пока только по особым приметам. Там от тела ничего вразумительного не осталось. У парня сорвано лицо, вспорот живот, внутренности наружу, рёбра разломаны, – я слышал, как голос мужчины проседает в шёпот, – полиция не может даже сказать, что его убило. Над трупом потрудилась огромная стая ворон.

– Ждём экспертизы. Оруд, это не твоя вина. Парень был любителем риска, сам же знаешь.

– Знаю. Дай мне чего-нибудь успокоительного. Я до сих пор после опознания не могу в себя прийти.

Шаги удалялись. Чуть позже ко мне зашёл Павле с объёмным чемоданом. Он поставил мне в другую руку катетер и набрал несколько пробирок крови, пошуровал ватой на палочке у меня в носу и во рту – всё упаковал в чемодан, который оказался холодильником. Только после этого мне принесли завтрак.

Есть было страшно. Я чувствовал дырки в дёснах и боялся, что еда забьётся туда и начнёт гнить. Но голод был настолько сильный, что тошнило. Расправился я с жидкой кашей и морковным пюре, наверное, за полчаса, если не больше. После стакана молока Павле принёс мне полоскалку для рта и показал на дверь. Я обернулся и замер. В проёме стояла Кисси и встревоженно за мной наблюдала. Когда медбрат вышел, она прокралась в палату, как будто боялась, что её услышат и схватят, и села в ногах. Сейчас былого озорного огня в её глазах не было, девушка выглядела притихшей и бледной, даже волосы не так золотились, а желтоватый свет слабых ламп вообще делал её похожей на призрака.

– Ты уже знаешь? – синие глаза казались зелёными из-за света.

– Про Ниро́? – подруга только кивнула, глядя на меня печально. – Да, я знаю.

– И про то, что с ним случилось?

– В общем. Подслушал разговор директора и доктора, – я хотел выглядеть испуганным, как она, но не получалось, смерть Ниро́ меня не трогала.

– Нескольких парней допросили. Им показывали снимки, – Кисси вздрогнула и медленно моргнула, как будто сдерживала слёзы, – а они рассказали, что увидели. Ужас. Кто мог так поступить?

– Не знаю, – но в голове вертелось слово "монстр", – да и человек это вообще сделал?

– Скажи, ты веришь?

– Во что? – она так резко переключилась на другую тему, что я не сразу понял, о чём речь.

– В демонов, призраков, монстров? Ведь нам говорили, что это выдумки. Нет ничего, что бы не смогла объяснить наука! Но люди всё равно верят в призрака мальчика, в души, – Кисси комкала одеяло у меня в ногах, сильно скручивая ткань бледными пальцами, – они всё равно иногда молятся на ночь. А ты веришь?

– Нет. Если бы всё это существовало, то уже проявилось бы. Кто-то смог бы увидеть призрака или призвать демона, – я тоже вцепился в край одеяла, но только чтобы девушка его не стянула. Совсем не хотелось оказаться внезапно голым, – но сколько бы учёные ни проверяли всякие случаи – всё брехня.

– Тогда кто это сделал? Может, те, кто столкнулся с этим ужасом, просто не могут рассказать, что случилось? – она отпустила ткань и требовательно уставилась мне в глаза. – Мне страшно, Ро́ман. Если это действительно демон, то он может пройти сквозь любые стены и убить кого угодно.

– Ты чего? – я попытался улыбнуться, но серьёзное лицо подруги не дрогнуло. – Кисси, это не демон. Я уверен. Даже если он, то обещаю: я тебя защищу от него.

– Как? – она действительно требовала ответа. Влажные глаза девушки были по-детски испуганными и тревожными.

– Ниро́ доказал, что против монстра мышцы ничто. Значит, нужно подключить ум. На него я вроде не жалуюсь, придумаю.

– Хорошо. – она отвернула край одеяла и залезла под него, обняв меня руками за шею и закинув ногу на бедро. Кажется, я забыл, как дышать в тот момент. – Отомри, Ро́ман, мне нет дела до мужских причиндалов. Просто обними меня, пожалуйста.

Я послушался. От Кисси пахло мылом и клеем. Наверное, ушла после трудовой дисциплины. Девочки там часто клеят всякие мелочи из картона и дерева. Она перебирала мои волосы на затылке, и я чувствовал, как успокаивается её дыхание. Закрыв глаза, я наслаждался нежными касаниями и тихо млел. Никто никогда так ко мне не прикасался. Вспомнился случай из жизни до интерната. Я рылся в мусорке у мясной лавки в поисках обрезков колбасы и под коробкой нашёл маленького котёнка. Он вздыбил редкую шерсть на тощем теле, тонко завыл и вообще начал показывать, какой он грозный зверь. Но стоило его погладить всего минуту – замурчал и стал ластиться к ладони. Сейчас я себя чувствовал таким котёнком.

– Да у нас тут посторонние, – Минка громко постучала костяшками по косяку.

Кисси нехотя вылезла из-под одеяла, демонстративно одёрнула серую рубашку и вышла, опустив глаза в пол. Доктор вошла только после того, как шаги моей подруги затихли в коридоре. Она принялась измерять мне давление, пульс, температуру, кропотливо записывая данные в журнал. Посмотрела мне в глаза и нахмурилась. Знакомое выражение на её лице, прямо как утром, когда она осматривала мои зубы.

– Посмотри вверх, – я послушно поднял взгляд к потолку, а Нерсе оттянула мне нижнее веко, – теперь вниз. Глаза не болят? Ничего не поменялось?

– Вроде нет, – я моргнул, пожал плечами.

– Ну, хотя бы голос вернулся.

Врач поджала губы и достала фотоаппарат. Я впервые его увидел вблизи. Карманные машинки для снимков были дорогой вещью, хрупкой, такие люди редко носили с собой без повода. Массивная коробочка из тёмного дерева с большой трубой объектива и поблескивающей линзой заворожила меня. Нерсе сделала несколько снимков моих глаз, открытого рта, уколола мне лекарства и ушла, пожелав доброго дня. Только посмотрев ей вслед, я понял, что с расстояния десятка шагов вижу мелкие веснушки на лице Минки, искусно замазанные косметикой. Она ушла, а я стал осматривать палату. В дальнем углу под потолком маленький чёрный паук плёл свою сеть. Я не мог вспомнить, видел ли я его вчера, мог ли разглядеть поблескивающие нити паутины.

Павле привёз обед и поздоровался кивком. Ощущение времени совсем исчезло в комнате без окон и часов. Я не мог сказать, который час и ориентировался только примерно по чувству голода и усталости. Медбрат поставил рядом привычный набор для полоскания рта и присел на стул напротив. Он наблюдал, как я ем, а мне было странно. Я видел раньше немых людей, но никогда не видел таких, как Павле. Он жил в медицинском корпусе в подвале, практически не появлялся наверху, а общалась тесно с ним только доктор Нерсе. Кто-то говорил, что он попал сюда маленьким и не захотел покидать интернат. Другие рассказывали, что он убивал пациентов и поэтому здесь живёт и работает – больше никуда не берут. И никто не спрашивал у самого Павле.

– Слушай, а почему ты здесь? – вопрос вырвался сам собой, как продолжение мыслей.

Медбрат взглянул на меня исподлобья и взялся за планшет. Он что-то недолго и быстро писал, а потом протянул мне листок с текстом: "Я работал медбратом в полевой хирургии во время войны. Осколком ранило в горло. Еле выжил. Решил больше не связываться с войной. Сюда меня пригласила Минка". Я улыбнулся.

– Ребята разочаруются, если узнают об этом. Они напридумывали всяких ужасов о тебе.

Впервые на моей памяти Павле улыбнулся. Крупное почти квадратное лицо с мясистым носом и узкими губами озарилось искренней улыбкой. Даже бледные глаза заискрились. Он принялся строчить что-то на листе, который я ему вернул. Скоро я получил ответ: "Я знаю. Сам даже подаю иногда идеи Минке. Она рассказывает при вас что-нибудь жуткое обо мне. Так спокойнее". Я понимающе кивнул.

– Ро́ман, – мы вздрогнули, услышав голос директора, – одевайся. С тобой хотят поговорить.

Павле взял из рук директора серую робу и передал мне. По спине пробежали мурашки.

Решение

Я стоял перед знакомым полицейским. Он допрашивал нас в тамбуре душевой. Седой мужчина с пронзительным взглядом сидел на месте учителя в классе. Он кивнул мне за первую парту и принялся листать папку. А я уставился за окно, глядя на залитый послеобеденным солнцем двор. Там кипела работа: мужчины в грязных комбинезонах таскали мешки с раствором, а несколько парней и девчонок сменили рядом, неся инструменты. Видимо, решили заделать злополучную дыру в заборе. Стоило немного напрячь зрение, и я смог разглядеть, как на противоположном конце двора в окне женского корпуса хлопочет одна из горничных. Директор вышел. Шорох страниц прекратился.

– Ро́ман, да? – он посмотрел на меня прямо, очень пронзительно, как будто к месту пришпилил. – Ты потерял сознание в душевой после нашего разговора. Помню, да. Я – офицер Кёрль, мы с коллегой ведём дело об убийстве Ниро́. Среди его останков мы нашли некоторые вещи.

Он вытащил несколько жёстких хрустящих пакетов, в которых лежали всякие мелочи: самодельный нож, игральные кубики, зажигалка, матерчатый мешочек, который тяжело брякнул, опустившись на стол. Сквозь блестящий полиэтилен можно было видеть, сколько крови на предметах. Я мельком видел эти вещи или похожие в руках Ниро́, но нож помнил хорошо. Не так давно он чиркнул им мне по плечу. Просто так потому, что захотелось.

– Вижу, ты что-то узнал, да? Не торопись с ответом. Видишь ли, меня профессия обязывает читать по лицам. Так что подумай, прежде чем врать.

– Я не хотел врать, – голос снова стал отдавать в хрипотцу, горло как будто сжалось, появилась одышка, – мне почти всё знакомо. Ниро́ носил в мешочке железяки, чтобы, если что кинуть его в кого-нибудь. Кости есть почти у всех парней, которые водились с ним. Зажигалку не видел, он не курил у меня на глазах. А ножом он меня недавно порезал.

– И когда? – Кёрль улыбнулся, уперевшись локтями в стол.

– Неделю назад примерно, – я неловко принялся теребить пуговицы, расстёгивая рубашку, – вот.

На плече остался небольшой розовый шрам. Пришлось тогда врать, что я напоролся на торчащий угол железяки, чтобы Ниро́ не сломал мне что-нибудь за то, что я на него донёс. Офицер подошёл, ощупал жёсткими пальцами моё плечо, надавил на шрам и вернулся на своё место. После его прикосновений на коже остался холод, как будто его пальцы были сосульками. Хотя вроде и не холодные вовсе.

– Да, ты наверняка хорошо знаком с этим ножом. Скажи, за что Ниро́ тебя так не любил?

– Он никого не любил, – я застегнул рубашку и уставился на свои руки, – даже Кисси. Просто ходил и делал больно людям, которые ему казались слабее. Потому что ему это нравилось.

– А Кисси – это ваша общая знакомая, да? – я прикусил язык и поднял на него округлившиеся глаза.

– Да. Она ему нравилась. Вернее, он хотел… – повторить то, что говорил Ниро́, я просто не мог.

– Он просто хотел её тела, да? – подсказал улыбаясь полицейский.

– Не совсем. Скорее, сделать её своей. Чтобы она любила то же, что он, делала, как он сказал и всё в таком духе. Если бы он просто хотел тела – он бы сделал.

– Вот как. Тогда мне нужно побеседовать с юной леди, – он стал из-за стола и протянул мне руку, – спасибо за беседу.

– И вы не покажете мне фотографии? – я постарался твёрдо подать ему руку, но куда там.

– А зачем? Ты вряд ли смог бы сделать то, что сотворили с несчастным. Поправляйся, Ро́ман.

Меня проводили обратно. В подвале время снова исчезло. Среди серо-зелёных стен и жёлтых ламп можно было только размышлять, чтобы не сойти с ума. После короткого разговора с офицером накатила слабость, стало дурно. Но хуже всего было то, что опять разболелись зубы. Я уже знал, чем это грозит, и прилёг, свернувшись калачиком на кушетке. Как только начало знобить – укрылся. А в голове вертелся вопрос Кисси. Если монстры действительно существуют, то могут ли они вселяться в человека? Или может ли человек стать монстром, если очень захочет?

Я вспомнил, как ещё во времена бродяжной жизни мечтал о том, что смогу быть сильным. Хотел быть самым страшным кошмаром любого, кто осмелится меня обидеть. Становится большим, страшным монстром, который может разорвать человека пополам. Я хотел видеть кровь и мучения врагов. А потом попал в интернат, и эти мысли отошли на второй план. Когда подключаешься к обществу, становишься вроде как участником большой игры, принимаешь правила. Ты понимаешь, какую роль в этой игре исполняешь и знаешь, можешь ли претендовать на что-то большее. Наверное, это и называется смирением.

Боль отвлекла от мыслей. Невозможно сосредоточиться на чём-то, когда чувствуешь себя так, будто поел битого стекла. Я уткнулся лицом в подушку и почувствовал, как от нажатия хрустнул и зашатался очередной зуб. Захотелось вытолкнуть его, но кончик языка попал в соседнюю лунку. Боль отошла на второй план. Вместо выпавшего вчера зуба рос новый, и он был каким-то неправильным. Мне ужасно захотелось найти хоть что-то отражающее, но в палате ничего похожего не было. Нужно было идти к Павле.

Я собрался с силами, сел, но не успел слезть с койки – медбрат вошёл в палату вместе с Нерсе и ещё одним врачом. Розовощёкий полноватый улыбчивый господин был больше похож на ведущего цирковой программы. Его круглое гладкое лицо и редкие светлые волосы на красноватой макушке делали голову мужчины похожей на раскрашенное яйцо, которое запихнули в горловину костюма. Хотя может это мои бредовые ассоциации. Он внимательно посмотрел на меня через маленькие кругляши очков. Пухлые губы сложились в овал, а брови забавно взмыли вверх.

– Минка, да мальчику совсем худо!

– Вы преувеличиваете, доктор Сморрок, он всегда выглядит болезненно, – врач присмотрелась ко мне, – хотя, наверное, в этот раз вы правы. Ро́ман, как ты себя чувствуешь.

– Плохо, – прошептал я, изо рта выскочил расшатанный зуб и покатился под ноги вошедшим.

– Павле, неси капельницу, – коротко распорядилась Минка и подошла вместе с гостем.

– Это то, о чём вы говорили? – мужчина смотрел на меня, как на занятную вещь. Нерсе только кивнула.

– Ложись и открывай рот, Ро́ман. Смотрите.

Я лежал, ощущая, как от лихорадки всё сильнее трясёт, и пытался не слишком дёргаться. Сознание плыло. Я видел в стене окно, а за ним чёрных птиц, которые смотрели в комнату, сидя на деревьях. Они иногда встряхивались и каркали, словно ждали чего-то. Голоса склонившихся надо мной врачей долетали издалека. Всё пространство окна заняла тёмная фигура. Это был как будто огромный ворон с человеческим телом или человек с птичьей головой. Я видел его блестящий жёлтый глаз, который пялился сквозь стекло на меня.

– Я исполняю твоё желание, Ро́ман, – голос человека-птицы звучал прямо у меня в голове, – и ты мне за это поможешь. Придёт время – всё узнаешь.

Боль от укола в сгиб руки привела меня в чувства. Окно и птицечеловек исчезли. Я моргнул, глядя на яркий свет, который тут же пропал – это Минка убрала фонарик. Врачи отошли, что-то тихо обсуждая, а Павле налаживал капельницу, укрыл меня одеялом и протянул стакан с водой.

– Павле, – прошептал я, глядя на сидящего рядом мужчину, – ты ничего не слышал о человеке с головой ворона?

Он сначала пожал плечами, но потом задумчиво нахмурился. Минка прекратила совещаться с коллегой, окликнула помощника. Вместе они вышли. Лекарство потихоньку действовало, отпускала дрожь, затихала боль только зуд в дёснах, и слабость остались. Я уплывал в беспамятство. Сквозь пелену сна прорывалась реальность, меня иногда тормошили и просили поесть, но сознание как будто полностью не включалось. Словно меня уносила бурная тёмная река.

В какой-то момент я перестал понимать – это свет в палате погас или я окончательно провалился в видения. Вокруг было темно и холодно. Я лежал на чём-то твёрдом, но стоило пошевелиться – поверхность разъезжалась и проминалась. Над головой висела огромная красная луна, но света почти не давала. Я поднялся и услышал, как шурша с моей одежды осыпается песок. Слабый ветер подхватывал его, закручивал в вихри и уносил прочь. Глаза привыкли к освещению, я различил торчащие тут и там одинокие скалы, похожие на чёрные силуэты. Одна из них пошевелилась. Мне навстречу шёл мужчина с головой ворона. Его балахон волочился по песку и шелестел, не переставая. На массивном клюве играли отблески лунного света.

Я не боялся снов, но это существо вызывало у меня тревогу. Как будто я видел не совсем сон, а очень похожую на галлюцинацию реальность. Вороноголовый остановился рядом, изучая меня блестящими глазами.

– Кто ты? – нарушил я молчание.

– Анмор, – прозвучало у меня в голове.

– Чего ты ко мне пристал? Я не звал тебя!

Он не ответил. Из складок балахона показалась бледная худая рука, как у меня прямо. Он протягивал мне какой-то предмет. Я не мог рассмотреть, что там, но рискнул принять. Громко каркнула невесть откуда взявшаяся птица. Я проснулся. В руке был зажат сложенный вчетверо лист. Гладкий, глянцевый он слегка колол углами кожу. Я точно знал, что ничего подобного в палате не было. На расправленной бумаге красовалась эмблема Большой Центральной Библиотеки страны. Я её видел на книгах в кабинете директора и хорошо запомнил потому, что отчитывали меня как раз за порчу книги. "Хорошо, что это была не книга Центральной Библиотеки, Ро́ман, иначе к твоему списку проступков прибавился бы ещё один наказуемый – ущерб государству!" – строго выговорил мне мужчина и отправил тогда работать на сортировке макулатуры.

В листовке заголовок красивыми завитыми буквами предлагал посетить выставку ужаснейших заблуждений человечества. В столице любили демонстрировать дремучесть мысли прошлого. Вера в духов, богов и демонов высмеивалась повсюду. Я посмотрел на дату, подсчитал дни и решил, что на листовке опечатка. Невозможно держать в руках бумажку из будущего. В потом голова словно взорвалась вопросами. Как вообще рекламка попала ко мне в руки? Невозможно вытащить предмет из сна. Может это чудо?

– А ещё у человека не вырастают коренные зубы, если он их теряет, – произнёс я уже вслух и ощупал языком лунки. Зубы лезли. Настоящие, острые. Совсем непохожие на человеческие.

– Ро́ман, да? – ко мне вошёл доктор Сморрок. – Привет, мальчик.

– Здравствуйте, – я случайно свистнул через щель на месте недостающих зубов.

– Тяжко тебе здесь, да? Считай, как в тюрьме, – он посмотрел на стены моей палаты, – хочешь уехать?

– Я не хочу бежать.

– Ни в коем случае! – он замахал на меня пухлыми ладонями, вынул платок и вытер обильно вспотевшую макушку. – Ничего противоправного. Просто твой случай… Он уникален. В столице тебя бы окружили заботой, лучшими усилиями, новейшими лекарствами и аппаратурой. И компетентными специалистами. Я знаю, что Минка Нерсе – божественный врач, но у неё тут просто нет возможности тебя лечить! Боюсь, ты просто погибнешь здесь, Ро́ман.

– Какая вам от этого выгода, доктор? – я помнил, что никто не будет по доброй воле суетиться ради другого, всегда есть цена.

– Ну раз мы взяли деловой тон, – он перестал нервно улыбаться и одёрнул дорогой пиджак, – мне нравится твоя прагматичность. Ты действительно уникальный случай. Твоё заболевание нетипично. Изучая тебя с помощью передовой аппаратуры, я смогу прославиться. А ты действительно будешь окружён столичными благами: вкусная еда, библиотеки, хорошее лечение и приличное жильё. Думаю, я смогу надавить на полицейский департамент и тебе спишут преступления.

– Но до конца жизни я буду вашим ручным уродцем?

– Да что ты! Я только напишу по твоей патологии труд, и ты будешь свободен.

Он сделал вид, что сказал правду, а я сделал вид, что поверил. Другой возможности попасть в Библиотеку у меня всё равно не было. Каким бы странным ни казалось происходящее, я начинал верить. Это пугало. Но невозможно было не верить в то, что начало само себя доказывать. Не хотелось только уезжать, не поговорив с Кисси. Я дождался, когда Павле принесёт завтрак и утреннюю порцию лекарств.

– Павле, а ты сможешь передать Кисси записку? – спросил я, потирая место укола.

Медбрат кивнул и даже дал мне огрызок листка и ручку. Я задумался, а потом просто написал: "Нужно поговорить. Ро́ман" и вложил клочок бумаги в руку мужчины. Он хитро на меня взглянул и улыбнулся едва заметно. Наверное, нас принимают за странную парочку. Представляю, какие слухи ходят среди парней. Я поймал себя на мысли, что немного скучаю по привычной жизни. Вроде бы не так давно попал в медкорпус, а ощущение будто вечность. Тишина здесь была очень своеобразной, какой-то неживой. Воздух холодный, но неподвижный. Не зря о лазарете у нас травили жуткие байки.

Железный лязг показался мне очень громким. Я высунулся в коридор. Павле толкал впереди себя грохочущую каталку. На ней кто-то лежал, накрытый простынёй от макушки до пяток. Медбрат не особо заботился о пациенте, вёз как придётся. Только когда каталка поравнялась с моей палатой, пришло осознание: под тканью труп. Я видел мертвецов часто. Люди умирают на улицах, и никто не закрывает их лица. Приезжает серая служба, забрасывает труп в мешок и увозит в специальный цех при сталелитейном заводе. Там их и сжигают, а прах используют для удобрения городских теплиц. Когда-то давно мертвецов закапывали в землю вроде бы, но эти времена сгинули вместе с верой.

Я вышел и тихо прокрался за Павле, который успел свернуть в конце коридора за тяжёлую железную дверь. Почти от самого входа коридор понижался, освещённый бледными холодными лампами. Я слышал лязг каталки и шёл за ним, как зачарованный. Спустившись примерно на этаж, я почувствовал, как похолодало, сквозь тонкую ткань тело ощутимо пробрало. Прямой коридор заканчивался ещё одной дверью. Я успел заметить, как она закрылась за Павле и припустил почти бегом. Приоткрыв её, я застыл. Медбрат шёл мимо рядов ячеек, похожих на шкафчики для одежды. Только занимали они почти всю ширину комнаты, оставляя проход только для разворота каталки. Мужчина открыл одну ячейку, посмотрел на номер, записал в планшетку и, выдвинув железный поддон, переложил на него тело.

Из-под простыни выскользнула синюшная рука. Я узнал её. Даже с расстояния в два десятка шагов я видел тёмный узор запавших вен, шрам на кривом сломанном пальце, которым так часто хвастался Ниро́. А выше локтя подсохшая кожа висела зеленоватым серпантином, обнажая переплетение разорванных мышц и желтоватое пятно кости. Павле подобрал конечность, пряча её под покрывало, потом прикрепил бирку к ноге трупа и задвинул его в ячейку. Я прикрыл дверь и быстро пошёл по коридору. Не хотелось, чтобы медбрат застал меня здесь. Только сейчас появилось чувство осознания: Ниро́ действительно мёртв, и я, возможно, его убил.

Забившись в палату, я ощущал дикую смесь чувств: страх, отвращение, торжество, смятение. Нас учили, что жизнь человека есть высшая ценность, и только Закон может ею распоряжаться. В нашей стране казнили редко, только самых неисправимых и умственно больных. Правительство старательно подчищало общество от неизлечимо опасных – серийных убийц, неизлечимых зависимых и потомственных инвалидов с помощью казней и запретов на размножение , если человек не был опасен для общества. Но теперь я как будто сам был Законом. Мог наказать того, кого не увидела машина правительства. Это пугало и радовало одновременно.

Осталось разобраться, как владеть этой силой. Что сделать, чтобы она мне подчинилась. Я решил, что найду ответы в Библиотеке. Не зря птицеголовый подбросил мне листовку из будущего. Свернувшись в клубок под одеялом, я думал о том, как будет хорошо не бояться больше никого в этом мире. Реальность напомнила о себе резко распахнувшейся дверью. Минка Нерсе вошла, громко впечатывая подошвы ботинок в пол на каждом шагу. Она с грохотом пододвинула стул и села на него, резко сложившись пополам, как будто сломалась. Только потом посмотрела мне в глаза как-то зло и отчаянно.

– Что он пообещал тебе? Почему ты согласился ехать в Бакрицу? – тихо спросила врач.

– Он много чего обещал, – я пожал плечами, садясь, – но не очень-то верится. Я просто хочу увидеть столицу. Хотя бы раз в жизни.

– Только из-за этого? – она растерянно моргнула, потёрла переносицу.

– Да наверное. Что я здесь увижу? На завод меня возьмут разве что тарелки в столовой мыть, – я горько усмехнулся, – ни одна лавка не пустит даже уборщиком бывшего воришку. Может, дворником или упаковщиком в теплицы ещё могут. Вся жизнь пройдёт здесь, я даже не выеду за пределы Накра. Может, только в виде праха.

– Ты прав, – она горько усмехнулась, опустив глаза, – но учти, что Родо Сморрок вытянет из тебя всю пользу, в потом выкинет. Я позвала его только потому, что он действительно высококлассный эксперт. Но помимо этого он эгоистичный, жестокий, циничный урод.

– Я понял. Спасибо за заботу, доктор Нерсе, но я в любом случае мертвец. Здесь вам меня не вылечить, там меня не захотят лечить. Зато я смогу почитать настоящие книги вместо инструкций, учебников и свода Законов.

– Прости, Ро́ман, – Минка глубоко вдохнула, встала, обхватывая себя руками, – я делаю всё, что могу.

– Я знаю, спасибо.

Она ушла. Мне жаль было расстраивать честную и добрую ко мне женщину, но говорить о своих планах было глупо. Я не хотел угодить под надзор службы учёта сумасшедших. Вздохнув, я прошёлся по палате. Совершенно невозможно было сидеть на месте. Время тянулось долго. Павле принёс обед. На мой вопросительный взгляд он кивнул. Значит, можно было ждать Кисси где-то до ужина. Пока жевал, выплюнул ещё парочку зубов. Аппетит пропал совершенно. Радовало только то, что препараты действовали и жестокая лихорадка не возвращалась. От скуки я рассматривал узоры паутины в углу и гадал, знает ли паук о том, что плетёт сложную сеть, думает ли, как её лучше подвесить или делает то, что велит ему инстинкт.

– Ты не спишь?

Я сел на кровати. Кисси сделала несколько шагов в палату и уставилась туда, где сидел паук.

– Что ты там разглядывал?

– Там паутина и паук. Я думал, осознаёт ли паук своё дело или просто действует инстинктивно.

– Не вижу паука, – призналась девушка, садясь на край кровати.

– Он там есть, просто поверь, – я улыбнулся, вспомнив не к месту, как она забралась ко мне под одеяло, – слушай, я хотел поговорить о важном.

Подруга оторвалась от созерцания угла и внимательно на меня посмотрела. Синие глаза пытались заглянуть куда-то вглубь меня, как будто прямо в мозг.

– Мне придётся уехать в столицу, – я выдохнул фразу и сжал зубы, ожидая реакции.

– Ты же обещал, что защитишь меня, – Кисси нахмурилась, а уголки её губ предательски дрогнули и поползли вверх. Она злилась.

– Поэтому и еду. Чтобы понять, что здесь происходит, мне нужно знать больше. Один человек предложил мне поехать. Он будет изучать мою болезнь, а я смогу…

– Ничего ты не сможешь, Ро́ман, – девушка спрыгнула с кровати и развернулась лицом ко мне криво улыбаясь, – защищают те, кто находится рядом! А ты бежишь.

Она ушла, а я весь как будто обмяк. За день я причинил боль двум людям, которые пытались обо мне заботиться. Это ощущалось, как предательство. Плевать, что они не знали всей картины, плевать на обстоятельства. Они просто хотели мне добра. А я поступил правильно. Почему правильные поступки иногда бывают такими болезненными – я не знаю. Упав на кровать, я снова уставился в потолок, на паука, который, скорее всего, не понимал, что делает, но делал.

От ужина я отказался. Лекарства к ночи переставали действовать, становилось хуже. Я всё время слышал странные звуки: хлопанье крыльев, хриплое далёкое карканье. Возвращалась мучительная боль в дёснах. Разозлившись, я пошёл в душ, включил горячую воду и дождался, когда тело хорошенько распариться, а потом подошёл к висящему над раковиной зеркалу. Мутная поверхность отразила меня, как сквозь туман – лицо смазалось, только глаза выделялись на бледном пятне ярко. Они были всегда карими, но сейчас я разглядел в них жёлтые и красноватые пятна. Как будто одну краску нечаянно капнули в другую.

Отодвинув мысль о глазах, я открыл рот, задрал губы. Опухшие дёсны выделялись красным, из-под зубов сочилась кровь. Я хорошенько прополоскал рот ледяной водой несколько раз и принялся выдёргивать то, что ещё не выпало, раз за разом вскрикивая от боли. Потом шатаясь я доплёлся до кровати и упал на неё, пытаясь уснуть. Сознание блуждало в полудрёме. Сквозь него иногда пробивался странный скребущий звук. По ощущениям наступила глубокая ночь, но это могла быть запросто иллюзия, обман сознания. Я медленно поднялся с кровати и прислушался.

Что-то чиркало по железу не иначе. Я помнил такое же противное "кр-р-рынь, б-р-р-рынь", которое раздавалось, когда кто-то из соседей подтачивал самодельный нож о спинку кровати. Мне было интересно, слышит ли кто-то ещё этот звук. Я встал, нашарил ногами ботинки и вышел в коридор. Горело ночное освещение. Экономии ради отключали треть лампочек в коридоре. Жёлтые пятна света выхватывали участки пола и стен, а остальное терялось в темноте. Павле наверняка спал в небольшой комнате у спуска, а звук шёл с противоположной стороны. От двери в морг.

Я хотел вернуться в палату. Что бы ни скреблось в морге – оно могло подождать пробуждения Павле. Но когда я обернулся в сторону поста медбрата, то увидел летящую на меня птицу. Огромный ворон, казалось, заполнил собой всё поле зрения. По лицу хлестнуло сильное крыло, когти ощутимо оцарапали руку, которой я успел загородить глаза. Птица развернулась и снова бросилась на меня, оттесняя от палаты. Я пытался отмахнуться, но промазывал по вёрткой твари, которая раз за разом бросалась. Несколько раз ворон клюнул меня в щёку и ухо, оторвав кусочек кожи, когти распороли рукав рубашки, оставили кровавые полосы на руке. Я развернулся и побежал, прикрывая затылок руками.

У двери на второй уровень подвала я замешкался и получил ощутимый удар клювом в плечо. Я юркнул под защиту металла и замер. Со стороны коридора доносилось хриплое карканье и глухие удары, как будто птица пыталась проломить преграду.

– Нет, дальше я не пойду, – мой шёпот показался громким.

Удары прекратились, но дверь начала открываться. Я вскрикнул и схватился за ручку изнутри, но она была гладкая, круглая и выскальзывала из рук. В тёмном зазоре появилась тонкая чёрная лапа, похожая на птичью, но размером с большую человеческую руку. Когти скребли по металлу двери, пытаясь ухватиться поудобнее. Я чувствовал, что не выдержу этой борьбы, отскочил и побежал вниз. Никогда раньше я так быстро не бегал. Ноги, казалось, не касались пола. Разогнавшись, я едва не впечатался лицом в дверь морга, но успел выставить перед собой руки. Не оглядываясь, я забрался в трупохранилище и оглянулся. На глаза попалась швабра. Как мог я заблокировал ею вход и отошёл подальше.

Тишина продлилась недолго. За моей спиной отчётливо раздался звук царапания по металлу. Я понял, что если попытаюсь забиться в угол и не обращать внимания – меня не оставят в покое. Пройдя вдоль железных ячеек, я остановился у той, из которой отчётливо слышал скрежет. Я помнил её. Здесь лежал Ниро́.

Путь в темноте

Больше всего на свете мне хотелось сбежать. Особенно когда я понял, что стою в полной темноте, которой раньше не заметил. Предметы вырисовывались только серыми очертаниями, как выцарапанные поверх закопчённой деревяшки. Ячейка с трупом Ниро́ дрожала. Швабра, которая подпирала дверь, отскочила, как зубочистка. В проёме стояло существо с головой ворона чернее темноты. Я видел его, как силуэт фигуру из тьмы со светящимися круглыми глазами. Растопыренные в стороны когтистые лапы скребли по ячейкам, иногда высекая искры. Он медленно шёл на меня. Я сделал шаг назад и дёрнул за ячейку.

Грохот выкатывающегося поддона был оглушительным. Простыня на трупе топорщилась и шевелилась, как будто он не мог лежать спокойно. Лампочка под потолком мигнула и с треском включилась. Никогда ещё я не желал темноты так сильно. Она могла хотя бы скрыть цвета и сгладить подробности. А под синим светом лампы я видел всё: ломкие тени, бегущие по серой больничной простыне, сине-серые пальцы, которые хватают её край и тянут вниз, обнажая то, что было когда-то телом подростка. Слипшиеся от застывшей крови волосы торчали клочками, вместо одного глаза зияющая кровавая дыра, провал на месте носа обрамлён лоскутами кожи, а верхние зубы не прикрывала губа, её попросту не было.

Мне стало плохо. Незаметно для себя я отступал, пока не упёрся спиной в дальнюю стену морга. Ниро́ с трудом поднялся, цепляясь обглоданными руками за ручки других ячеек, встал на ноги и повернулся ко мне. Огромная дыра на животе была грубо ушита тёмной ниткой, как у курицы, которую начинили яблоками. Уцелевший мутный глаз медленно ощупал стены морга и упёрся в меня. По его лицу прошла судорога, остатки мышц конвульсивно дёргались, пытаясь выразить эмоцию. Ниро́ тихо завыл, медленно поднимая руки в мою сторону. Он шатко двинулся в мою сторону.

– О-о-о-а-а-нгх, – Ниро́ на ходу царапал швы, которые стягивали тело.

Я сполз по стене и замер, глядя на то, как неотвратимо приближается ко мне бывший недруг. Даже кричать не мог. Во всём теле поселилась ужасная слабость. Я боялся, что упаду набок и буду с пола беспомощно наблюдать, как труп идёт ко мне. А за его спиной маячит огромная чёрная фигура с головой ворона. Палец Ниро́ удачно зацепил нитку, шов наполовину разошёлся, обнажая рёбра и пустую грудную клетку, в которой влажно блестел позвоночник. Мертвец запустил руку под рёбра и шарил ею там, как будто что-то искал.

– Ы-ы-ы! – снова зашёлся он, протягивая ко мне окровавленную ладонь. – А-а-б-а-а-л о-о-х-о се-хце.

Я прислушался. Он повторял это снова и снова, медленно приближаясь. Паника отступила, вернулась способность соображать. Я кое-как встал на дрожащие ноги и посмотрел в единственный глаз парня.

– Ты хотел обидеть Кисси. Поэтому я забрал твоё сердце. – я, чувствовал, как пошатывает моё тело, как возвращается озноб и боль в дёснах, но вместе с этим приходила злость. – Ты мучил всех вокруг. Даже своих дружков ты постоянно бил и пугал. Ты должен был сдохнуть, Ниро́. Всем стало легче после того, как ты умер. Зачем ты встал? Чтобы узнать, где твоё сердце?! Я его съел!

Слова вырвались сами. В памяти всплыл запах и вкус горячей солёной крови и хрустящей упругой мышцы, пронизанной трубками артерий. Я сглотнул слюну, глядя на покойника, и оскалился. Боль только подстегнула злость. Я чувствовал, как во рту вылезают зубы, и провёл по ним языком. Они были острые. Я сделал шаг вперёд, глядя своему мучителю в обезображенное лицо.

– Хочешь соединиться со своим сердцем, Ниро́?

Труп моего врага поспешно заковылял к своей ячейке, неуклюже там устроился и как будто выключился затихнув. Я подошёл к затихшему покойнику, набросил простыню и задвинул поддон в нишу. Хотелось спать ужасно, ноги еле двигались, голова гудела. Я кое-как поднялся, выглянул в коридор. Из любопытства я осмотрел дверь снаружи. Несколько царапин не бросались в глаза и могли быть оставлены чем угодно, но я знал, что именно в эти места пришлись удары ворона. Дойдя до комнаты, я рухнул в кровать и мгновенно уснул.

О том, что наступило утро, я понял по гулу голосов за дверью. Несколько человек громко говорили, не стесняясь почти кричать. Прислушавшись, я понял, что директор спорит с незнакомым человеком, которого поддерживает доктор Сморрок, и обращается к Минке, которая не спешит с ним соглашаться.

– Вы не можете просто так взять и изъять у нас подопечного!

– Почему "просто так"? – вкрадчивый голос незнакомца казался тихим, но очень отчётливым. – Мы сделали официальный запрос, предоставили обоснования. Нам разрешило правительство.

– Но он же болен! Минка, ты же сама знаешь, что Ро́ман в плохом состоянии!

– Знаю. И нам здесь его не вылечить. Оставь, у них бумаги в порядке, они вправе. Да и мальчик тоже согласен.

– Ты верно мыслишь, дорогая, – елейно пропел Сморрок, и я представил его широкую улыбку, – здесь парень ничего, кроме жаропонижающих и обезболивающих, не дождётся. Даже анализы вам пришли очень примерные. А на большое исследование у интерната нет средств. Если болезнь заразна? Если это новый супервирус?

– Я так этого не оставлю! Сегодня же отправлю запрос в департамент! – громыхнул директор.

– Конечно, это ваше право, – незнакомец был само спокойствие, – думаю, через месяц вы получите свой ответ. А сейчас извините, нам нужно подготовить пациента к перевозке.

Тяжёлые шаги директора грохотали удаляясь. Дверь скрипнула. Впереди шла Минка Нерсе, её лицо не выражало эмоций, было похоже на маску. За ней, излучая притворное дружелюбие, семенил Сморрок и замыкал шествие мужчина в синем. Синий костюм, тёмно-синяя рубашка, лазоревый шейный платок. В руках он нёс чёрную шляпу с белой полосой. И глаза у него были ярко-синие, я не видел таких никогда. Как цветное стекло. На вид старше доктора Нерсе, со складками у тонкогубого рта и на высоком лбу. Чёрные волосы сильно выбелены на висках сединой и слегка всклокочены.

– Здравствуй, Роман, – сказал он тем самым вкрадчивым голосом, а меня пробрали мурашки, ведь глаза не двигались, – я прекрасно слышу тебя, хоть и не вижу. Меня зовут Чизайя Копта, я твой сопроводитель. Ты громко дышишь, мальчик.

– Здравствуйте, – смог выдавить я.

– Ты волнуешься, – он протянул мне руку, на которой я увидел белые шрамы, похожие на ветвистые молнии, – будем знакомы?

Пришлось пожать эту странную ладонь. Он довольно улыбнулся, взмахнул рукой позади себя в одну сторону, в другую и без труда нашёл стул, который ловко оседлал.

– Ты сейчас сделал глубокий вдох, удивился. Я же прав? Можешь не отвечать, я знаю, что прав. Видишь ли, я побывал в страшной аварии, выжил чудом, но то, во что превратилось моё тело, можно было охарактеризовать, как гуляш. Нарубленные куски мяса. Кое-как меня сшили, заставили дышать, думать, чувствовать боль и страх. Врачи сделали всё, что было в их силах. Потому встал вопрос о моей дальнейшей судьбе. Человек без рук по локоть, без ног, почти без кожи, испытывающий постоянную боль – это агонизирующее животное. Мои страдания решено было прекратить, но вмешался доктор Сморрок и его команда. Они восстановили меня, дали действующее тело. И компенсировали мне зрение особым аппаратом, он вмонтирован мне прямо в голову и усиливает любой звук по желанию, – он выдержал эффектную паузу, – так что не бойся, ты в надёжных руках.

– Нужно подготовиться к транспортировке, – Сморрок деловито достал из внутреннего кармана флакон, – надеюсь, ты ещё не завтракал?

Я отрицательно помотал головой.

– И хорошо.

– Постойте. – я встал и подошёл к Минке, стоящей статуей всех это время. – Спасибо за заботу, доктор Нерсе. Я этого не забуду.

Она молча обняла меня, а потом отпустила кивнув. Я повернулся к гостям. Сморрок отвинтил крышку у флакона, попросил меня запрокинуть голову и закапал по паре капель мне в каждую ноздрю. Я почувствовал, как кружится голова, и сел на кровать. Очень скоро сознание померкло. Навалился тягостный сон. Когда я открыл глаза, то не сразу понял, что очнулся – глаза застилал бархатный мрак. Я попробовал пошевелиться и ощутил под спиной упругую поверхность, руки, ноги и грудь были пристёгнуты в удобном положении к этому материалу, а голова покоилась на подушке.

Что-то щёлкнуло, раздалось едва слышное шипение, мягкий свет со всех сторон разогнал мрак. Ремни на ногах и руках отстегнулись сами собой. Я находился на борту небохода. Огромные машины, которые перевозили грузы и пассажиров в полёте, были по карману немногим. Я покрутил головой. За тонкой, прозрачной преградой пассажирской капсулы я видел ещё несколько мест с удобными креслами, но они пустовали почти все, кроме двух – тех, что занимал Сморрок и Копта. Внутри небоход был похож на комнату, состоящую из мягких панелей. Там что-то мигало иногда на тёмных информационных экранах, но я не успевал прочитать, а повернувшись к стене, возле которой стояла моя капсула, вообще замер.

В овальном окне плыли облака где-то под нами. Казалось, что можно приземлиться прямо на них и ходить по упругой розовато-белой массе. Через секунду облака качнулись навстречу, сердце ухнуло, как с горки полетело и внутри всё защекотало. За белой пеленой я увидел раскинувшийся огромный город, залитый лучами полуденного солнца, в котором кипела жизнь. Моя капсула снова стала тёмной. Я слышал, как что-то гудело, шипело, нас несколько раз немного встряхнуло и любое движение прекратилось. Ожидание в темноте казалось бесконечным, чтобы подавить волнение я принялся размышлять о том, как выглядит столица и где искать Библиотеку.