Новые стихи

Размер шрифта: 13

Разве мало даровано?

Часто не хочется читать современную поэзию. В большинстве случаев это либо псевдогражданская лирика, проклинающая в дурно сложенных виршах на случай современную политику, олигархов и все тяготы жизни, либо модные стихи. Столь вычурные и изощрённые, столь зашифрованные, что понять их может разве что сам автор, да и то не всегда.

Стихи Г. Макаровой просты по форме и содержанию, но их хочется читать и перечитывать. Потому что это поэзия настоящая. Автор не проклинает и не шифруется. Она просто пишет о жизни. Г. Макарова умеет увидеть прекрасное в обыденном, найти в повседневности счастливые моменты.

Ценность поэзии не в широте охвата тем. Она в философском отношении к миру. Можно писать о больших потрясениях, о мрачном и горьком, пересчитывать несчастья и беды и выражать миру своё негодование. Зла в мире хватает. А можно, не смиряясь с горем, переживая его, искать в жизни маленькие, но веские точки опоры: любоваться цветком и молодыми листьями, снегопадом и дождём, радоваться детям и внукам, письму подруги, беседе с хорошим человеком, наслаждаться музыкой и литературой.

«Разве мало даровано?» – писала Г. Макарова в одном из ранних стихотворений. Действительно, пока существуют такие «мелочи», как дружба, любовь, синее небо, радуга, весенний дождь, поющие птицы, мир устоит, несмотря на войны, беды, людское равнодушие и отчуждение.

Неучастие в зле и насилии, противопоставление им добра и мира – это тоже борьба со злом.

Поэзию Галины Макаровой читать стоит. И пусть для кого-то её стихи тоже станут счастливым моментом и точкой опоры.

Руфь Рафалович

В ожидании весны

«Это пёрышко невесомое…»

Это пёрышко невесомое,
эта выдумка чистой воды,
и веселье моё невесёлое,
и напрасные эти труды,
что зовутся бумагомаранием,
что приносят и радость, и грусть, —
этим со всевозможным старанием
и займусь.

Не летаю я в мыслях высями,
по земле мне хватает ходьбы.
Но от пёрышка я зависима,
как зависима от судьбы.

Русский язык

Слова-словечки —
совсем не овечки.
Есть слова, как выстрел: пул,
скользкие, как мыло: блюл,
есть глухие: папа, пуп,
звонкие слетают с губ:
мама, родина, весна,
вольнолюбие, волна.
А вот
тянется
длинной
шипящей
змеёй
и застревает в зубах, беся,
хвост заударный семислоговой:
заму —
сори —
ваю —
щая —
ся.

Калина

Лежишь на блюдце красной горкой,
и нипочём мороз.
А мне моей дороги горькой
не одолеть без слёз.
Ах, ягодка, блистаешь лаково,
приятная для глаз.
А я давно глаза проплакала
и слёз иссяк запас.
Благие помыслы в обычае,
а радость – стороной.
У нас с тобой имён различие
лишь в буковке одной.

Стиховарение

Август. Яблоки. Варенье.
Рифма позвала к столу.
Отвернулась на мгновенье —
и варенье на полу.
Накипает пылко пеной
и ворчит: ко мне вернись.
Я в ответ ему смиренно:
сладкое моё, уймись.
Не завидуй гостье редкой,
мелкой ревностью кипя.
Столь же, сколь до строчки меткой,
я охоча до тебя!

Верю

Что ты смотришь со стены
тёмными очами,
спать в объятьях тишины
не даёшь ночами?
Год свирепствует война,
что чумы страшнее.
Значит, гибнуть я должна
или стать сильнее
и трусливо не дрожать,
как листок осины?
Будут женщины рожать,
песни петь мужчины.
Будет кончена зима
ужасов. Дай, Боже!
Ты по-прежнему нема,
только смотришь строже.
Строже были времена —
помню бабку, деда.
Пусть рифмуется весна
не с войной – с победой!

Пасха 2022 года

Спокойствием моя душа
совсем не часто отличалась.
И жить, и чувствовать спеша,
она вмещала гнев и жалость,
и вспышки радости, и боль,
и своевольную любовь.

Не сосчитать уроков горьких,
прошедшее приветы шлёт.
Теперь, с последнего пригорка
я вижу: тает тёмный лёд.
И шум воды, и дней янтарность,
колоколов благая весть
в душе рождают благодарность
за всё, что было, будет, есть.

Я бунтовала страстно, много,
но безрассудно, безуспешно.
В один конец ведёт дорога:
жизнь – неизбежна.

Бывало радостно и тошно,
минут немного безмятежных,
но благодарна я за то, что
жизнь – неизбежна.

Согрета вешними ветрами
смотрю на всё прощально-нежно:
конец пути не за горами,
жизнь – неизбежна!

III

Нет грязи непролазной,
спокойны небеса.
И нет хулы заглазной
и похвалы в глаза.
Цветов ещё не много,
а верба расцвела.
Так отчего тревога
в душе гнездо свила?
И жалит без опаски,
пустив отраву в кровь,
и светлый праздник Пасхи
мне омрачает вновь.
Колоколов гул слитный
волнует издавна…
С войной кровопролитной
рифмуется весна.
Над вешним первоцветом
свод облаков свинцов.
Наверное, нет смерти,
но жертвы налицо.

Пусть жизнь о возрасте твердит,
я чувствую себя подростком,
ростком и черновым наброском
того, что только предстоит.
А возраст мой – такая малость,
и так безудержна весна!
Я полностью не состоялась,
но состояться всё ж должна.
Мы будем жить не на виду,
как в зазеркалье – за пределом.
И чтó душе разлука с телом,
когда бессмертен дух!

Капелька

Капелька скатилась по щеке,
не слеза – растаяли снежинки.
Слава Богу, мы не в нищете,
есть необходимые пожитки.
«Слава Богу» говорю всё чаще,
если сделать что-то удалось.
Значит, человек я не пропащий,
если с Богом не бываю врозь.

«На самом дне колодца…»

На самом дне колодца
студёная вода.
Кто долго ждёт – дождётся,
бывает иногда.
Кто ищет, тот находит, —
теряя в свой черёд, —
не то, но что-то вроде,
да ладно, подойдёт.
Всё дело в генном коде.
Что жизнь моя, скажи?
Так, что-то жизни вроде.
И с этим надо жить!

«Был домик ярко-голубым…»

Был домик ярко-голубым,
он выглядел отлично,
и был поэтами любим
судьбы харизматичной.
Они являлись по средам
с наставницею Ольгой[1]
Стоял до крыши шум и гам —
страстей кипело столько!
Престиж наставницы велик,
она большой поэт.
Здесь беспристрастность мне велит
сказать: подобных нет.
Печалям – радостям свой срок:
поэты разбрелись.
А что же домик? Он поблёк,
и полусгнил карниз.
Тоскует, видимо, по тем
денькам, когда был дюж.
Ах, сколько нераскрытых тем!
И раскрывать кому ж?..

Вдохнови!

Застрахованы мы от любви
нашим возрастом, слишком серьёзным.
Вдохнови же меня, вдохнови
благодарной быть зимам морозным,
зацветающим в мае лугам
и простому синичкину пенью,
и стремглав пролетевшим годам,
и любому земному творенью.
Разве к жизни любовь – не любовь?
Здесь не может быть разных мнений.
Окажусь на поляне – и вновь
мне цветы поцелуют колени.
Так о чём же ещё мне мечтать?
Ведь судьба не такая уж скряга.
Нам даётся она – благодать,
и рождает ответное благо.

А ведь что-то делала

Наверно, если срок высчитывать,
то можно многое успеть:
и книжки умные почитывать,
и кружево плести, и петь.
А мне так кружево не выплести.
Лишь звёздочки начнут мерцать,
мне хочется на волю выбрести
и созерцать, и созерцать…
И я, конечно, что-то делала,
когда мне было только… дцать,
а стала старше – обрадела я,
что можно чаще созерцать.
Ещё могу почти не слышно я
порой на лире побряцать.
Такая, право, никудышная.
Но есть блаженство созерцать!

«Как древний иудей трясясь…»

Как древний иудей трясясь,
пугаюсь, видит Бог:
мысль обжигает, не спросясь,
и застаёт врасплох:
кáк тот, кто робок, шепеляв,
озвучит ясно суть?
Неплавающему – и вплавь,
безногому – и в путь?
Спасёт ли труса сильный конь,
не скроет ли волна?
Когда ему вручён огонь,
бессилье пересилит он —
и суть донесена!

Covid-19

Когда Фортуна смотрит косо
и мир инфекцией прошит,
хранит спокойствие философ:
коронавирус всё решит.

Мир в шоке: вирус бьёт рекорды.
Смотрю на мир в окошко-щёлку.
Поднадоевшие сканворды
дано мне в одиночку щёлкать.
Жаль не себя: жизнь за плечами,
жаль молодых людей до боли,
чей путь обрван был в начале
по чьей-то непреклонной воле.
Своим капризам потакая,
природу мы губили долго.
И вирус-мститель ищет щёлку.
А жизнь короткая такая…

III

Ещё жива, ещё вяжу
досужие цепочки слов.
Вокруг незнаемая жуть,
с которой борется любовь.
Все силы брошены на то,
чтобы заразу – наповал!
Где ты, желанное плато,
когда пройдём мы перевал?
Но мы пройдём – достанет сил,
и время не прервёт свой бег.
Пусть прозвучит: ты победил,
дыши свободно, человек!

Вертится времён веретено,
смешивая явь со страшной сказкой.
Неужели людям суждено
дó смерти ходить под душной маской?
Как в душе тревогу ни глуши,
принимаешь новый день с опаской.
Грусть туманит зеркало души,
что у встречных светится над маской.

Осветили переулки
лучики весны.
Одиночные прогулки
не запрещены.
Псы гуляют без опаски
тут и там.
Не нужны перчатки, маски
и котам.
Одуванчик на пригреве
нестерпимо жёлт.
Бог на нас сегодня в гневе,
гнев Его тяжёл.
Гибнет мир. Мороз по коже
от таких вестей.
Мир в слезах: прости нас, Боже,
как шальных детей.

«Сны любви вороша…»

Сны любви вороша,
истомилась душа.
Счастье рядом прошло,
не согрев, обожгло.
Но вопросы к судьбе —
то вопросы к себе.
Если горек твой хлеб,
хлебороб, значит, слеп.
Слеп и слаб, мало сил,
чтобы жить на Руси,
где ни мир, ни война,
только стон – тишина.
В тучах вязнет звезда.
Стонет ветер больной.
А твоя-то беда
стала горькой виной.
Но пока ты жива —
не на ветер слова!

«Охота рифмовать пришла…»

Охота рифмовать пришла,
волной накрыла властной.
Забыты прочие дела,
что рифме не причастны.
Не объяснить (не обессудь!)
её очарованья.
Чтó это – прихоть или суть
земного пребыванья?
Иные чепухой сочтут,
им всё без рифмы ясно.
А это, между прочим, труд,
и не совсем напрасный!

Этюд

Клён не алый и не золотой,
некрасивой ржавью налитой,
полуоборванец, нищеброд,
будто знак тревоги подаёт.

Грустно наклонился небосвод.
Ветер притаился за углом.
И не улыбнётся пешеход,
думая о чём-то о своём.

«Опять не спишь, скрипишь пером…»

Опять не спишь, скрипишь пером,
слов зачарован серебром.
Не перья, строго говоря,
а ручку держат ручки
и, вдохновением горя,
выводят закорючки
на поле на бумажном
иль нагружая гаджет.
Стихи родятся или бред,
уверен автор – он поэт.
Есть бог поэзии, поэтому
Все времена кишат поэтами.

«Поэтов бездна. Вон их сколько…»

О. А. Фокиной

Поэтов бездна. Вон их сколько.
Но есть один меж ними – Ольга.
Её строка строга, чиста,
как влага росная с листа
и родниковая вода.
Попробуй – сладко или горько,
приворожит к себе надолго
её поэзии звезда.

По-пытка перевода

Оригиналу по плечо
Взбираюсь резво на ходули
и вся в сомнениях (смогу ли?)
я приступаю горячо.
Вот рифма вроде неплоха
(не говорите про дела мне!),
но камня к вечеру на камне
не остаётся от стиха.
Мысль закружилась в фуэте:
ходули – прочь, нужны пуанты.
Записываю варианты
и понимаю: все не те.
Устали сердце и перо,
и ставлю точку я наутро:
пускай сияет перламутром
оригинала серебро.

Тетрадь

Прости меня, моя тетрадь,
собранье жалоб и печалей.
Прочёл бы кто – пожал плечами:
бумагу стоит ли марать.
А ты прибежищем была
и тайною исповедальней.
Вместить полжизни ты смогла.
Теперь перед дорогой дальней
я скорби прошлые сожгла.
Ничьих не омрачишь ты лиц,
не дашь и повод посмеяться,
и с болью писанных страниц
никто не будет прикасаться.
Нередко выручала ты,
когла тоска когтила душу.
Перечитав, тебя я рушу
и благодарно жгу листы.

Подруге

Я приду к тебе взъерошенной,
как задира воробей,
то обидой огорошена,
то вопросами к себе.
Пусть они неразрешимые,
к ним ответов не найти, —
без наставницы души моей
мне не одолеть пути.
Откровенно буду каяться,
глядя в добрые глаза,
пусть сердца перекликаются,
как живые голоса.

Куст

А я, как тот осенний куст,
листочками уже не густ,
а что остались, те в морщинах.
И ветер мчится сквозь вершину.
Век – день, и я на склоне дня.
Воспоминаньями дразня,
минуты мчатся сквозь меня
неудержимо.

Печаль Осени

Подставлю ветру я лицо,
простор окину взглядом:
ну, где ты, красное словцо,
под вязом ли, над вязом.
Кленовый пламенный листок
под ноги ветер бросит,
с десяток невесёлых строк
на нём напишет Осень.
Пойму печаль её письма:
не скрыться от напасти,
в затылок дышит ей Зима
и жаждет полной власти.
Но слёз судьба не ставит в грош.
Не плачь, моя подруга,
и ты своё ещё возьмёшь.
Недаром ветер с юга!

Сэконд хенд

Мятую обёртку
бережно разглажу.
Это вам не вёрткий,
суетливый гаджет.
На листок негладкий
мысль перекочует:
будет стих, загадка,
всё, что захочу я.
В детстве полунищем
мы мечтать не смели
о бумаге писчей
или о портфеле.
На столе тетради
и блокнот – презент.
А рука всё гладит
листик сэконд-хенд.

Хандра

Нет солнышка. Итог таков:
цветы и мы хиреем,
давно я не пишу стихов
ни ямбом, ни хореем.
И серый свет и мёртвый лист
унынья добавляют,
и оптимиста пессимист
во мне одолевает.
Не в помощь горький шоколад
и сладкий чай с лимоном,
когда идёт такой разлад
земли с небесным лоном.
Но всё-таки, пусть нелегко
душе, тоской объятой,
ещё ей очень далеко
до точки невозврата!

«Украсил лист узорный…»

Украсил лист узорный
тропу и тротуар,
а завтра дождь упорный
погасит листьев жар.
Да, песенка их спета,
трава от них пестра.
Последние букеты
уносит детвора.
Вот бабушка за ручку,
опавшими шурша,
ведёт по парку внучку
и мыслит не спеша:
«Листок хорош, как брошка.
Вей, ветерочек, вей».
А детская ладошка
всё греет руку ей.

Настроение

Вам, наверно, не до шалостей
и не до мелочей,
но послушайте, пожалуйста,
ручей моих речей.
Пожурчу хотя б с минуточку —
и легче на душе.
Впрочем, вы на эту удочку
попадалися уже.
(Выручай, самоирония,
для слабого броня!)
Но ведь вы не посторонние,
понимаете меня.
А кому ещё пожалиться,
в ком сочувствия на грош?

…Осень. Лист с деревьев валится,
сеет скуку мелкий дождь.

Грач

Уже и вяз полураздет —
прозрачен золочёный нимб.
Задумчивее, чем поэт,
расхаживает грач под ним.
И на меня косит он глазом,
какие, мол, твои дела,
зачем и ты стоишь под вязом,
нужда какая привела?

Перед зимой тревожны птицы,
ни лавок им и ни аптек.
И пусть поможет прокормиться
им сердобольный человек.

Я знаю

Я знаю, выцветут чернила,
теперь зовущиеся пастой,
немилым станет то, что мило,
отмашку время даст – и баста.
Какому зову отвечая,
я извела бумаги гору?
Печаль сменяется печалью.
Смиряется мой неслух норов.
В глазах растёт туман, однако
бреду вперёд дорогой ясной.
Прощайте, вещая бумага
и мир насмешливо-прекрасный.

Разведчик зимы

Зимы, её разведки
отряд передовой
соседствует на ветке
с испуганной листвой.
Остаться не грозит он,
его ничтожен вес,
он прибыл к нам транзитом
с заплаканных небес.
Такой почти случайный,
как чей-то там просчёт.
И листопад печальный
не завершён ещё.
Гонец не настоящий,
не обжигает щёк.
Ещё придёт хрустящий,
всамделишный снежок.

Ноготки

Цветы мне говорят: прощай…
С. А. Есенин

На обомлевших стебельках
головками повисли,
и о букетиках-цветах
не возникало мысли.
Меж тем шёл снег и капал дождь.
Под снеговым покровом
я в полусумраке, но всё ж
нащупала живого.
И вот нечаянно далёк
от стужи заоконной
цветёт спасённый «огонёк»
в стаканчике гранёном.

Они морозной ночью никнули,
но, лишь оттаяло слегка,
отчаявшимся молча крикнули:
стой и цвети, живёшь пока!

Смотри, они такие сильные,
бессильному глядеть невмочь.
Но подползают тени синие,
опять холодной будет ночь.

Она пройдёт. И я с надеждою
взгляну на них сквозь снег и дождь,
невольно их призыву следуя:
стой и цвети, пока живёшь!

«Давно забыла я про булки…»

1 Поэт О. А. Фокина.

Продолжить чтение