Боль души

Размер шрифта: 13

О книге «Боль души»

Уважаемые читатели! Рад представить вашему вниманию новый поэтический сборник вологодского поэта, члена Российского союза писателей Виталия Рябкова, известного в литературных кругах под псевдонимом Александр Ковшиков. Название книги говорит само за себя: «Боль души». В предыдущих книгах я уже рассказывал о самобытности творчества автора. Поэтому хочу поговорить о том, что для русского поэта важнее всего. В чём именно заключается боль его души? Вопрос довольно сложный, ибо нет поэтов одинаковых… а, значит, и нет одинаковых стихов. Но если речь идёт о душевной боли, то, пожалуй, она одинакова у всех поэтов и писателей. Это боль за судьбу нашей многострадальной державы, уходящая корнями в русскую глубинку. Автор антонимично ставит перед читателями два образа: образ матушки-природы и образ русской глубинки. Казалось бы, на первый взгляд, два этих образа неразделимо слились в один, но… это только на первый взгляд. На самом деле оба этих образа находятся по разные стороны. Между ними только людские слёзы. Красота нашей природы – по левую руку, а по правую – разруха и грязь, заброшенные деревни и сёла, покосившиеся старые ветхие домишки, в которых живут старики. Наверно поэтому автор обращается к природе как к высшему разуму, ибо вера в чистое и животворящее, в Бога и природу – одинаково значимы:

О, Боже! – бор благослови!..

(Стихотворение «В душе рождённые стихи»)

Искупались в реке, как в купели…

(Стихотворение «Ночка выдалась тёмная, злая…»)

Для поэта даже душевная боль лечится обычным листом подорожника:

А грудь наполнит сладкая истома,
Лишь приложу к израненной душе
Тот подорожник, сорванный у дома…

(Стихотворение «Вот место, где когда-то был наш дом…»)

В некоторых поэтических произведениях Александра прослеживается добрая чудинка, свойственная «шукшинскому» стилю. Достаточно вспомнить рассказы Василия Шукшина и сравнить с ними стихотворение Ковшикова «Разговор со стариком». Здесь вы не найдёте красивых витиеватых описаний, метафоричности и философских рассуждений. Только прямой, открытый и простой диалог – вот что использовано автором. Именно диалог двух простых сельских мужиков и создаёт русскую «ломовую» философию со слезами по умирающей матушке-глубинке.

Следует отметить очень важную деталь: старик в этом произведении не живёт, а выживает, но… он не жалуется, не стонет, не плачет. Он просто разговаривает с собеседником. Нужда стала неотъемлемой частью, я бы сказал, привычкой для русского человека. Она отчётливо отображена автором.

И как тут читателю не заплакать?..

В стихотворении «Горька моя печаль» поэт мастерски ввернул в тяжбу деревенского быта неистребимую русскую весёлую душу. Наш брат всегда мастак гульнуть!

Обстановка небогатая:
Печка, стол, дрова, гармонь…

(Стихотворение «Горька моя печаль»)

Обратите внимание, как можно показать одним словом «гармонь» то, что, несмотря на непосильный труд и тяжёлую русскую долюшку крестьянина, жажда и стремление к жизни не гаснет свечкой, не умирает среди крестов, а тянется к свету и радости.

Поэзия Александра Ковшикова зачастую имеет два сопряжения: «деревенская радость» и «деревенская грусть». Если в стихотворении «Горька моя печаль» олицетворением радости является гармонь, то в стихотворении «Придут другие времена» олицетворением грусти являются деревенские постройки. Сам вид окрестности навевает на поэта «некрасовскую» тоску:

Окину дали взглядом скорбным —
Гнилые срубы. Грай ворон
Звучит напевом похоронным
На всех ветрах, со всех сторон.

(Стихотворение «Придут другие времена»)

Одушевление образов – неотъемлемая часть в творчестве любого поэта. Да и как писать стихи о родине, если не видеть и не представлять её живой?.. Ласковая целующая зорька – образ молодой русской дéвицы:

Зорька нежно целует наличники
На моей захудалой избе…

(Стихотворение «Мечтаю»)

Или хрипло, по-стариковски дышащий образ ветхого деревенского дома:

Скрипучий старец с потемневшим ликом,
Он и упрёк, и совесть, и судья…

(Стихотворение «Ода старому дому»)

В любом стихотворении Александра Ковшикова есть дыхание и динамика; есть тот или иной «конфликт». Если нет «конфликта», то нет и стихотворения. И это не мной придумано и сказано. Об этом говорил на обучающих литературных семинарах выдающийся русский поэт, секретарь правления Союза писателей России, мой учитель словесности – Евгений Николаевич Семичев.

Читая стихи Александра Ковшикова, я вижу, насколько правы мастера. Без кислорода, динамики и конфликта действительно всякое стихотворение считается несостоявшимся. Только эти фабулы позволяют жить лирическому герою. Только они будоражат сознание читателей. И всякий раз Ковшиков заставляет трепетать сердца от своих откровенных строк.

Мы не отошли от основной темы нашего разговора, ибо в образах и персонажах тоже скрыта боль. Она повсюду растеклась по родной земле. Автор пытается остановить этот поток, ставя невидимые плотины на пути. И это ему удаётся. Не в защиту творчества поэта, а для разъяснения добавлю, что я не настаивал на точной рифме и удалении шероховатостей в некоторых текстах. Счёл нужным оставить как есть, ибо углядел именно в этих «непричёсанных» строках раскрытую книгу авторской души. Она вещает нам так, как чувствует.

Не буду полностью пересказывать содержание сборника. Прочтите и сами всё поймёте и оцените! В добрый путь по страницам этой замечательной книги!..

Владислав Терентьев, поэт, публицист, член Российского союза писателей, член Ассоциации Поэтов и Писателей «Арт», магистр Международного Фонда «ВСМ»

В душе рождённые стихи

Седые бороды тумана
Речные лижут берега.
Душистым запахом тимьяна
Дурманят утром облака.
Цветная шаль листвы осенней
Лежит на плечиках берёз,
И полон разных откровений
Негромкий шёпот дальних гроз.
Дымы печные каруселью
Кружат на крыльях ветерка.
Округа спит, лишь дятел «дрелью»
Буравит дуб у родника.

И только я незримой тенью
Бесшумно выскользну во двор,
Борясь с усталостью и ленью,
Спеша с корзинкой в дальний бор.
Меня там ждёт души отрада:
Полян брусничные ковры,
В подлеске ёлочном маслята,
Рябин зардевшихся костры,
И подосиновиков малость…
Адреналин вскипит в крови,
Я позабуду про усталость
(О, Боже! – бор благослови!)

И красотой любуясь дивной,
Я позабуду все грехи,
И будут литься непрерывно
В душе рождённые стихи.

«Ночка выдалась тёмная, злая…»

Ночка выдалась тёмная, злая.
Тучи спрятали звёзд хоровод.
Косари у костра, суп хлебая,
От дневных отдыхали забот.

Непростые достались угодья.
Завтра снова побудка чуть свет.
Хорошо, что им бабка Авдотья
Приготовила поздний обед.

Хоть собрался народ и бывалый,
Руки всем била мелкая дрожь.
Ведь какой бы ты ни был удалый —
Кровяные мозоли набьёшь.

Искупались в реке, как в купели,
В костерок подложили сушняк,
Покряхтели, махрой попыхтели
И отправились спать на бивак.

Озарилась вдруг полночь глухая,
Видно стало окрест далеко.
А с небес, светом звёздным мерцая,
Потекло на луга молоко…

«Деревенька от сырости утренней…»

Деревенька от сырости утренней
Завернулась в тумана халат.
Травы тонут в росе перламутровой
На лугах, где коровы мычат.

Гуси шествуют важно по улочке.
В небо рвутся печные дымы.
У колодца воркуют бабулечки
О приходе студёной зимы.

Клич утиный летит от закраины
И тревожит в лесу тишину.
На осинах листочки надраены
И по цвету подобны огню.

Мама шанежки стряпает пресные[1],
И готовы уже колдуны[2].
За окном нашим дали чудесные
Красоты первозданной полны.

Прогуляюсь-ка бойкой тропиночкой,
Что до лога петляет семь вёрст.
Там подарят берёзы в косыночках
Мне брусники немалую горсть.

Выйду к речке, присяду у омута
Подле ивы у самой воды
И увижу, как плачут черёмухи,
Обронив золотые листы.

«Вот место, где когда-то был наш дом…»

Вот место, где когда-то был наш дом,
Где с криком я на белый свет явился.
Ах, сколько счастья испытал я в нём,
И боль утрат, и в первый раз влюбился.

Был здесь крещён и здесь мой Иордан…
И не считайте, будто я безбожник,
Когда сорву и положу в карман,
Как оберег – обычный подорожник.

Пойду на милый сердцу бережок,
Средь ив найду немного сухостоя.
И запалив неброский костерок,
Чай вскипячу с листами зверобоя.

Ночь проведу, как в детстве, в шалаше,
А грудь наполнит сладкая истома,
Лишь приложу к израненной душе
Тот подорожник, сорванный у дома.

Путь поэта

Он брёл по полю наугад,
Среди снегов торил дорогу,
О чём-то бредил невпопад
И возносил молитвы Богу.

Ещё надеясь на приют,
Толпы признание безликой,
Всё шёл (страшась, а вдруг побьют!)
По телу Родины великой.

Средь белой этой целины,
Где не найти людского следа,
Где перспективы не видны, —
Дорога бедного поэта.

Обидеть каждый норовит,
Ругая глупым стихоплётом,
Мол, «белой ниткою прошит
Любой твой стих. Наш глаз намётан».

Но он не заводил речей,
Молчал на скверну обвинений,
Всё шёл дорогою своей…
И, наконец, услышал:
– Гений!

«В глухом саду под дождиком осенним…»

В глухом саду под дождиком осенним,
К земле клоня прекраснейший бутон,
Грустила роза, яхонтом бесценным
Мне лепестки роняя на ладонь.

Я наблюдал природы увяданье
И эту боль последнего цветка, —
Припоминалось первое свиданье,
И то, как ты тогда была робкá.

В обнимку мы вечернею порою
Вошли в цветущий разнотравьем сад,
И, веселясь под майскою грозою,
Дождя встречали буйный водопад.

Фата черёмух падала на землю,
Вокруг хмельной струился аромат.
Мы наблюдали то, как розы дремлют,
Шмели вокруг промокшие кружат.

В душе рождалось сказочное чувство
Под тихий шёпот молодой листвы,
Я был готов на разные безумства,
Покорный первой страсти и любви…

Промчалось лето, осень наступила,
Остыли чувства, сердце жжёт печаль.
По небу тучи носит злая сила…
Любви угасшей бесконечно жаль.

Последний лист падёт в лучах заката,
И эта роза на исходе дня
Уйдёт туда, откуда нет возврата,
Покинет так же, как и ты меня.

Разговор со стариком

– Привет, дедуль, как жизнь в глубинке,
Что изменил в своей судьбе?
– Живём… Всё так же, по старинке,
Дровами топим печь в избе,
С колодца воду в вёдрах носим,
В бор старый ходим за грибом,
Молитвы Господу возносим,
Простуду лечим первачом.
– А как с едой?
– В обед – картошка,
Грибы, капуста, огурцы,
На ужин – суп или окрошка,
На завтрак – каша иль блинцы.
– А магазин?
– Есть автолавка,
Вот там и тратим мы гроши.
Ох, знатная бывает давка,
Коль опоздают торгаши.
– А держит кто-нибудь корову?
– Да что ты, милый, Бог с тобой!
Как обрядить её, оторву?
Нет сил, чтоб справиться с козой.
– Глянь, у избы венцы прогнили,
Наверно, надо заменить?
– Хотел, но цену заломили,
Что мне перехотелось жить…
– А есть в деревне молодые?
– Стремятся в город драпануть.
На праздник или выходные
Заедут разве отдохнуть.
Иль привезут внучат на лето,
Тогда все словно оживут,
И в избах будто больше света,
И бабки пироги пекут.
А помирать-то рановато,
Ещё свой не дожили век.
Вот кровлю подновить бы надо,
А то уж скоро грянет снег.

Впрямь каплет с потолка, я вижу.
Что «в ступе воду зря толочь?»
Беру топор, полез на крышу,
Хоть чем-то тут смогу помочь.

Боль души

Там, где травы давно не кошены,
Где репей захватил поля,
Где деревня навеки брошена —
Горько плачет росой земля.

И не помнит она духмяные
Сена смётанные стога,
Как колосья шумят овсяные
Под порывами ветерка.

Завалили леса валежины,
Елей сломанные хребты.
По зиме все пути заснежены —
Не проехать и не пройти.

Позабыта там Русь крещёная,
Даже храм головой поник…
Лишь, как прежде, водой студёною
За околицей бьёт родник.

Горька моя печаль

Вечереет. Солнце алое
Спать ложится средь полей.
Я шагаю тропкой шалою,
Чую – воздух стал свежей.
Вдруг случилась несуразица —
Не туда свернул впотьмах.
Как теперь обезопаситься
В незнакомых мне местах?

Вижу избы дюже старые —
Покосились от времён,
И вороны сухопарые
На кривой уселись клён.
Раскричались, как на кладбище,
Лишь завидели меня
(Только нет надгробных надписей,
И не плачет здесь родня).

Мелкий дождик стал накрапывать,
От него – в избу стрелой.
Рядом кто-то стал посапывать —
Не иначе домовой!
Обстановка небогатая:
Печка, стол, дрова, гармонь…
И жилище мною «снятое»
Озарил живой огонь.

Растянул меха скрипучие,
Песни тихо затянул:
И про ивушки плакучие,
И про свой ночной загул,
Про деревни, что заброшены
До скончания веков,
Про угодья, что не кошены,
Про забытый отчий кров.

Вскоре утро распогодится,
Облака умчатся вдаль,
И увидит Богородица,
Как горька моя печаль
По былому, по далёкому,
По ушедшим временам,
По мальчонке краснощёкому
И оставленным домам.

«Заплутала в берёзоньках зорька…»

Заплутала в берёзоньках зорька,
Подломила у туфли каблук,
И теперь плачет дождиком горько,
Обронив новый веник из рук.

Собиралась с тем веником в баньку
Во субботу сходить вечерком,
И сестрицу свою, хулиганку,
Проучить, окатив кипятком.

Не рыдай, разве это проблема?
Починю тот каблук, так и знай,
Не кручинься, всё выправит время,
В небо взвейся, гори и сияй!

А на зорьке вечерней в субботу,
(Не моргнув глазом, я посулю)
О тебе проявляя заботу,
Баньку жарко свою истоплю.

Шанежки

Замешала из ржаной муки
Мама в кадке теста целый ворох.
Дотлевают в печке угольки.
На столе – обрат и свежий творог,
Полотенца чистого сукно,
Шкварки с луком, с чесноком толчёным.
В чугунке запарено пшено
С ароматным маслицем топлёным.
– Что ли шаньги стряпать собралась?
Вот те на! С утра благие вести!
Жизнь, как видно, нынче удалась!
Как же мне теперь сидеть на месте?
Улыбнулась матушка в ответ:
– Потерпи немножко, пострелёнок,
Ишь, унюхал и вскочил чуть свет.
Знаю я, что любишь их с пелёнок.
Хочешь чаю? – Самовар согрет.
Есть телячий окорок холодный,
А ещё – со шкварками омлет…
Или ты не очень-то голодный?
– Я голодный! Только обожду
Запечённых шанежек духмяных.
Лучше яблок я пока в саду
Наберу в корзиночку румяных.
А потом усядусь за столом
И спрошу:
– Что, матушка, устала?
Так давай есть шанежки с чайком,
Наслаждаться ими до отвала!

«Деревенька моя неприметная…»

Деревенька моя неприметная
Затерялась в косматой глуши.
Здесь царит тишина заповедная,
Лишь на речке поют камыши.

Гордо сосны стоят величавые.
В кроны к ним на вечерней заре
Облака спать ложатся курчавые,
Кудри вязнут у них в янтаре.

Сколько мною здесь тропок исхожено,
Сколько смётано пряных стогов,
Родникам сколь поклонов положено,
Сплетено из ромашек венков.

Всякий раз, добредя до околицы,
К небесам поднимая глаза,
Вижу лик пресвятой Богородицы, —
Крепнет вера моя в чудеса.

Вера в то, что однажды ушедшее
Возвернётся на крýги своя,
Расцветёт всё когда-то отцветшее
Под весеннюю песнь соловья.

Не время спать

Видно исстари так повелось:
За безумство всего человечества
Каждый раз расплатиться бралось
Незлобивое наше Отечество.
И платило по всем векселям
В лихолетья и годы холодные,
Даже если по всем закромам
Крались воры да крысы голодные.
Сколько раз ополчались на нас
Племена из Европы и Азии,
И грозили мечами, подчас,
Чтобы выбить на рабство согласие.
Только мы век от века сильней
Становились. Росло осознание —
Если их не прогоним взашей,
То поставим на кон выживание.
И справлялись с ужасной бедой,
Напрягая все силы народные,
Но не ведали мы, что страной
Овладеют шакалы безродные.
И теперь за шакальи грехи
Платим самым большим отчислением,
И в потоках поганой брехни
Тонет Божие благословение.
И теряем с землёю мы связь,
Что седыми завещана предками,
Станет скоро она будто грязь,
Или чьими-то просто объедками.
Просыпайтесь! Нет времени спать!
Возлелейте землицу – кормилицу!
А не то станет мачехой мать,
Потеряем мы нашу любимицу.

Первый снег

(Шуточное)

Вот те на! Благие вести!
Наконец-то первый снег.
Что же, встретим честь по чести
И уложим на ночлег.

Да ведь ты и сам не промах,
Глянь, перину расстелил,
На бескрайних окоёмах
Расстарался, что есть сил.

Занавесил тёплой шалью
Томных елей терема,
И тончайшею вуалью
На стрехах висит кайма.

Подарил по пелеринке
В роще каждой из берёз
И пушистые косынки
Всем осинкам преподнёс.

Разухабился с дарами,
Осчастливил всех и вся,
Наполняя чудесами
Все деревни и леса.

И свою закончив шалость,
Удалился на покой.
А меня (какая жалость!)
Одарил лишь сединой.

Вернём ли?

Ещё вчера жила деревня,
Народ трудился на полях.
Была забота ежедневна
О детях и о стариках;
О том, накормлена ль скотина,
Удастся ль нынче урожай,
Кто на Покров заколет свина,
Лишь успевай, соображай…
Грибы сушили в русской печке
И там же свежий хлеб пекли,
Коней купали в чистой речке
И экономили рубли.
Не позабыть, наверно, сроду
Вкус щей томлёных в чугунке,
Знаком тот вкус всему народу…
А каравай на рушнике?
Ходили по субботам в бани, —
Тот был ещё аттракцион!
И, что скрывать? – конечно, гнали
Ядрёный русский самогон.
И где теперь те землепашцы,
Что, позабыв про все грехи,
Трудились, несмотря на святцы,
У бороны и у сохи?..
Доукрупнялись, довнедряли
Колхозный метод на селе,
Подворья частные ломали
(Чуть что, получишь по скуле).
И вот теперь взгляни на избы,
Что, покосившись, вдоль дорог
Стоят, как на исходе жизни,
И вдалеке от всех тревог.
А мы, балябы, с «охом-ахом»
Вернуть пытаемся всё то,
Что впопыхах с таким размахом
Втоптали в грязь, в небытиё!

Ода старому дому

Мой старый дом, по крышу заметённый,
Печально дремлет средь седых снегов,
Построен дедом, батей сохранённый, —
Родник души из глубины веков.

Скрипучий старец с потемневшим ликом,
Он – и упрёк, и совесть, и судья.
Какое б в жизни ни случалось лихо,
Он – оберег на море бытия.

Когда от злости набухают вены,
Спешу туда, где плещется заря,
Где на крылечке охают ступени,
А в кронах сосен ухают ветра.

Прорвусь сквозь ночь, сугробы и метели,
Войду в светёлку, сяду, чуть дыша…
И вдруг мотив знакомой мне свирели
Услышу —
Успокоится душа…

…И возродится, и замрёт в покое,
Почувствую, что заново рождён!..
В небытие уйдёт всё напускное,
И буду я от бед освобождён.

Придут другие времена!

Деревня, сколько злоключений
Тебе изведать довелось,
Нападок, боли, унижений,
Но ты живёшь, отринув злость.
Теряешь храмы и погосты,
И сыновей, и дочерей.
Теряешь старые колодцы,
Как родники души своей.

Окину дали взглядом скорбным —
Гнилые срубы. Грай ворон
Звучит напевом похоронным
На всех ветрах, со всех сторон.
Полуистлев, печные трубы
Гудят вопросом в тишине:
«Кто были эти душегубы,
Свои или пришли извне?»

Коль чужаки, то всё понятно:
Те с незапамятных времён
Хотят и явно, и не явно
Всю землю нашу взять в полон.
А коль свои, то где их матерь,
Что детям не смогла привить
Любовь к простому слову «пахарь»,
Как свой удел боготворить?

Как мало стало в нашем веке
Тех, кто с родной землёй на «ты»,
Кто строит избы и сусеки,
На храмы ставит вновь кресты.
Пусть деревням, в стихах воспетым,
Жизнь будет вновь возвращена,
Тогда придут на смену этим
Совсем иные времена!

Поскотина

За угором в приболотине,
Где лютуют комары,
Помогали мне поскотину[3]
Ставить добрые бобры.
Сколько я жердей осиновых
И поваленных стволов
На своих плечах сатиновых,
Без дорог и без мостков,
Ко двору доставил скотному,
Замастачил[4] там забор,
Чтобы глупые животные
Не смогли в дремучий бор
Забрести по недомыслию,
Недогляда пастуха,
Чтоб с проблем, мной перечисленных,
Не случилась бы беда.

Здесь теперь одни колодины[5],
Лет промчалась череда,
Но ещё жива поскотина,
Что поставил я тогда.

Что новый день сулит

Завтра рано поутру проснусь,
Если вовсе спать сегодня лягу.
Даже бражка не развеет грусть,
Осушил уже вторую флягу.
Умер Пётр Иванович – сосед,
Опустела без него деревня.
Был из мужиков один лишь дед,
И судьба деревни сей плачевна.
Пять домов, пять немощных старух,
Пять подворий с рухнувшим забором,
Восемь кур и лишь один петух
(Есть, где разгуляться волонтёрам).
Я, конечно, всем хочу помочь,
Но бываю, дай Бог, раз в полгода,
Да и помогаю, но невмочь
Одному тянуть всё год от года.
Не дождавшись помощи властей,
Силами своими хоронили.
Ни родных, ни близких, ни друзей,
Лишь соседи у его могилы.
За четыре литра первача
Нанимали копалей бригаду,
И они копали, хохоча,
Тут же изничтожив всю награду.

1 Пресные шанежки готовятся из бездрожжевого теста.

2 Колдуны – маленькие пирожки с начинкой.

3 Поскотина – загон для домашних животных.

4 Замастачил (простореч.) – сделал, построил.

5 Колодины – старые брёвна.

Продолжить чтение