Смерть придёт на лёгких крыльях
© Сешт А., текст, 2024
© Shunyah, иллюстрации, 2024
© ООО «Издательство АСТ», 2024
Ваши тела не сгнили, и не разложилась ваша плоть,
Вы избавляетесь от вашей влаги
И дышите так, как я повелел вам.
Вы – те, кто в водах Нун,
Плывете за отцом моим,
дабы ваши души-Ба могли жить! [1]
Пролог
Глубины были темны и бездонны, как беззвездное небо, и, казалось, она ослепла, созерцая их. В ее теле больше не было силы, и руки, скрещенные на груди, не могли подняться даже для единственного гребка.
Тягучие воды мерцали матовым блеском, словно ртуть или потускневшее от времени зеркало, и это было ее единственным светом. Ее грудь силилась подняться для вдоха, но толща вод смыкалась вокруг, запеленывая погребальным саваном.
И вокруг плыли другие тела, такие же безвольные, безымянные, уносимые все дальше. Сознание онемело, оцепенело в этой шелестящей тишине, плещущейся чьими-то далекими голосами – криками ли, стонами или безнадежным зовом, рассыпающимся где-то в незримых сводах бесконечных пещер.
Смутно она помнила, что у нее должны быть крылья и что кто-то должен сохранить ее имя, иначе она растворится здесь.
Смутно она помнила имена Врат и Стражей на пути, который должна пройти, иначе она не найдет себя.
Смутно…
И не было ни боли, ни страха – лишь постепенное угасание воли, погружение в многоликую зыбкость, в которой не узреть и не вспомнить отражения собственного лица…
Пространство вокруг пришло в движение. Нечто прорезало тягучие воды – огромное, великое, рассекающее пространство многоо́бразной вечности из века в век. И, очнувшись от погибельной дремоты, она и другие обратили свои взоры к ослепительному сиянию Божественной Ладьи.
Шевельнулось внутри узнавание, память о том, каково это – сделать вздох, протянуть руки навстречу могучему зову жизни, противиться которому не могло ничто здесь. И она вздохнула, закричала, выплеснутая первозданными водами…
Тысячи пещер и переходов распахнулись перед ее сознанием, наполненные иной, потусторонней жизнью. Обитавшие здесь сущности слетались к ней, зовя, касаясь, пробуя на вкус.
Она распрямилась, потерянная, вспоминая, что у нее было тело, был облик и имя. И впервые ее окутал страх – она отчаянно пыталась вспомнить и не могла. Вот она, нить, на кончиках пальцев – ускользает безвозвратно, как ни пытайся поймать. А вместе с именем тает и путь, по которому можно было бы вернуться…
Тягучая подвижная темнота разбивалась на сотни отражений, пока одна из форм не восстала перед ней – не чуждая, как многое здесь, но до боли знакомая.
С отчаянием она протянула свою призрачную хрупкую руку, нащупывая темную шерсть зверя, более настоящую, чем она сама. Путеводными звездами вспыхнули во мраке глаза. Она обняла зверя, прильнула к нему, излучающему живое тепло, безошибочное родство.
Черный пес, проводник душ, повел ее сквозь зыбкое пространство полузабытья, и другие сущности отступали, более не пытаясь поглотить ее или задержать.
С каждым шагом она сама становилась все реальнее, и где-то далеко ее сердце вспоминало, как биться, в тягучем ритме повторяя имя ее божества.
Инпут…
Инпут…
Глава I
1-й год правления[2]Владыки Рамсеса Хекамаатра[3]-Сетепенамона[4]
Песок и мелкие камешки рассыпались от каждого шага, царапая огрубевшие подушечки лап. Она остановилась, поскребла зубами между пальцами, выгрызая застрявший камень. Встряхнулась, продолжая путь. Несколько других присоединились к ней.
Ее люди в эти дни были беспокойны. Весь некрополь, вверенный ей и ее стае, гудел, как разоренный улей. В воздухе пахло кровью и смертью – легкий пока аромат, предчувствие настоящего запаха, который она и подобные ей умели узнавать.
Плохо, плохо. Уйдут раньше срока те, кто не должен. Многим душам нужно будет помочь отыскать потаенные тропы во мраке.
Она не знала слов людского языка, но жила подле них слишком долго, чтобы узнавать смыслы. Люди скорбели и боялись, оплакивая свое божество. Его срок переродиться тоже, похоже, наступил слишком рано. Закатилась солнечная ладья, которой надлежало подниматься над горизонтом еще несколько сезонов.
Она чуяла такие вещи и редко ошибалась.
Не ошиблась и сегодня. Много душ она провожала Туда, а вот нырять в первозданный мрак и приводить кого-то обратно приходилось нечасто. Но так повелела Первая. Найти, вернуть, привести… И она справилась. Теперь нужно было немного подождать.
А еще – отыскать кое-кого подходящего… кого-то, кто умел слышать и чуять. Той понадобится подспорье, сама, поди, не справится. Да только где ж его отыщешь, когда вот-вот разразится буря и люди так волнуются, не слыша даже друг друга. А времени немного…
Вот он. Щенок, входящий в силу пса-стража. Она помнила его и его стаю, помогавшую охранять некрополь живых Богов. Подойдет.
Ее люди относили в этот дом тела. Граница между Здесь и Там зыбкая. Вот-вот проснется та, которую она привела. Сюда же она привела и стража, пока буря не унесла его к другому берегу, как тростниковую лодку.
Она села в стороне, коротко махнула хвостом по песку, усыпавшему тропу, и теперь неотрывно смотрела на щенка, которого выбрала. Другие собрались вокруг нее, молчаливые наблюдатели. Под их взглядами щенку было неуютно – он и сам пока не знал, что именно чуял.
Но чуял.
Пальцы дрогнули, сжимая шерсть зверя… нет, грубый лен.
Далекие голоса омывали границы ее восприятия, бились, словно волны о борта ладьи, понемногу становясь все четче. Тихий невнятный гул складывался в слова:
– …позорная смерть…
– …в шкуры. Пускай сгниют.
– Забвение. Ведь совсем девчонки еще.
– Хоть что-то мы можем сделать? Не по-людски это как-то… и не по нашим обетам.
– Хотите присоединиться? – голос осек, словно удар хлыста. – За все приходится платить. Особенно тем, кто посягнул на Бога.
Тихий шепот – молитва о том, чтоб не коснулась тень такого неслыханного кощунства. И снова тот же голос:
– Новый Владыка приказал позаботиться только об этой. Сам просил за нее. Остальных уносите.
– И ты…
– Сам займусь. Выполняйте что велено.
Шаркающие шаги удалились. Стало так тихо, словно здесь не осталось живых. Но она чувствовала, что не одна здесь, запертая в ловушке холодного тела.
Чья-то воля продолжала настойчиво тянуть ее.
«Пробудись, пробудись…»
Эта воля разгоняла заново кровь, подтачивала кости, тревожила струны мышц и сухожилий болезненно, безжалостно.
«Ты нужна нам».
«Вернуть память».
«Вернуть истину».
«Пробудись, пробудись!..»
В многоликом шепоте, ставшем совсем далеким, голос своей Богини она различала ярче прочих.
«Первозданные воды омывают тебя. Дарую тебе свое дыхание – дыхание Западного Берега. Твоя плоть жива. Твое дело еще не закончено, моя Шепсет…»
Шепсет.
Ее звали Шепсет.
Осознав свое имя, она сумела, наконец, сделать судорожный вздох, сладкий, как ритуальное вино…
И в тот самый миг боль вспышкой рассекла ей бок.
Она закричала, распахнула глаза, встречаясь взглядом со склонившимся над ней Инпу[5], Первым из Западных.
Нет… конечно же, всего лишь жреца, воплощавшего Инпу.
Мужчина отшатнулся. Маска с шакальей головой сползла, приоткрывая лицо. Черты расплывались перед затуманенным взором в неверном ало-золотистом свете.
Шепсет протянула к нему дрожащую руку, попыталась сесть, зажимая другой ладонью рану. Кровь выходила толчками, почему-то холодная… И собственный голос звучал хрипло, незнакомо, пугающе:
– Помоги мне…
– Ты… ты же… – мужчина осекся, выставив перед собой окровавленный нож.
Память разворачивалась медленно, неохотно. Она отчетливо помнила ртутные воды и шерсть пса-проводника под ладонью, но и эти видения понемногу меркли, оседая внутри. Шепсет не понимала, где она и как здесь оказалась. Ужасающая слабость мешала двигаться, словно девушка все еще была скована мертвыми волнами небытия. Но боль странным образом отступала – тело будто онемело.
Шепсет облизнула сухие губы. Привкус собственной крови смешивался с горьковатой сладостью. Почему-то важно было вспомнить этот вкус.
– Пожалуйста… я… – Она уставилась на нож, подрагивающей в его руке.
Черный обсидиан. Клинок, которым рассекают плоть, готовя тело к мумификации.
Бальзамировщик готовил к вечности… ее тело?
– Ты мертва, – жестко закончил жрец, запечатывая приговор.
Шепсет порывисто покачала головой, сделала еще одну попытку подняться, опираясь о… ритуальный стол, стаскивая за собой льняное полотно.
– Нет, нет, я не… – Она растерянно опустила голову, глядя на окровавленную ладонь, зажимающую рану.
Ноги подкосились, и она крепче ухватилась за ритуальный стол. Перед глазами плыло, но пульсацию хлещущей крови она больше не чувствовала, а боль уже не мешала дышать. Но Шепсет боялась отнять руку, не зная, что обнаружит.
Бальзамировщик успел стянуть мешающую маску. Лицо было незнакомым, но в чертах застыла мрачная решимость – ни тени сочувствия. От его первого страха осталась лишь легкая тень. Мужчина смотрел на нее, как на одну из тварей самых темных уголков Дуата[6], которую нужно отправить обратно во что бы то ни стало. Коротко он глянул в сторону, стараясь не упускать из вида Шепсет.
Девушка проследила за его взглядом. Оружия в комнате подготовки не было, кроме разложенных на белом полотне ножей и крючьев – его инструментов. Ближе к ней, у стола, стояли корзины с натроном[7].
Жрец подхватил второй нож и двинулся на девушку, шепча молитвы Инпу. За его спиной темнел дверной проем, скрытый тяжелой занавесью.
«Ты нужна нам…»
Голоса внутри смешались с шумом и голосами снаружи. Вдалеке кто-то закричал.
Бальзамировщик вздрогнул, инстинктивно обернулся через плечо.
Очень хотелось жить.
Быстро зачерпнув горсть натрона, Шепсет швырнула соль в лицо бальзамировщику. Мужчина вскрикнул, не успев заслониться, яростно тер глаза, проклиная ее. Девушка оттолкнула его с пути и, оскальзываясь, устремилась к выходу. Добежав до порога, Шепсет рванула занавесь, едва не запутавшись в ней, слыша уже, что сюда идут другие. Слыша, что за спиной пришел в себя бальзамировщик.
Она буквально вытолкнула свое тело вперед, в полумрак смежного зала. Показалось, или брызнули в стороны, разбегаясь, собачьи тени? В следующий миг яркий свет факелов ослепил ее. Шепсет дернулась было вперед, не разбирая дороги, насколько хватило угасающих сил… и натолкнулась на живую стену.
– Что за…
Чья-то рука подхватила ее, удержав на ногах. Она вцепилась в эту руку, сжимавшую копье, вскинула голову, встречаясь взглядом с изумленным незнакомцем.
– Помоги, – хрипло прошептала Шепсет, прежде чем силы оставили ее, а сознание милосердно померкло.
Глава II
1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона
Тела доставили ночью, завернутые в полотна. Посмотреть никому не дали – так и занесли в спешке в мастерскую, тихо, неприметно, без каких-либо почестей. Да и жрецов позаботиться об этих телах было отряжено немного – всего трое, кроме местного старикана, который приглядывал здесь за порядком, кажется, еще со времен легендарного Владыки Сетепенра[8].
Все это казалось несколько странным, ведь мастерская бальзамировщиков была хоть и дальней, а все-таки из царских, относилась к владениям Храма Миллионов Лет[9]. Значит, и мертвые гости были не из простых?
Нахт не привык задавать лишних вопросов – не его это, в общем-то, дело. Гораздо больше его тревожили участившиеся беспорядки на Западном Берегу. Снова перебои в поставках воды и продовольствия, десятки неисполненных обещаний и отложенных выплат жалованья. Казалось, Владыка отвел свой царственный взор от этих краев, а теперь, как прогремела мрачная весть, уже успевшая обрасти жуткими слухами, надеяться на скорое возвращение Маат[10]и вовсе не приходилось.
У патрулей на дорогах прибавилось работы. Командование подняло все отряды до самой Долины Царей. Сам Нахт с товарищами обычно патрулировал основные пути, в том числе и тропу, ведущую от Сет-Маат[11]к ближайшему каналу.
По ней как раз со дня на день должны были возобновить снабжение.
Но теперь по странному стечению обстоятельств меджай[12]застрял здесь, с несколькими воинами командира Бека.
Дело было, смешно сказать, в псах. Не все стражи покоя мертвых были двуногими. К собакам, во множестве обитавшим в некрополях, меджаи привыкли давно. Как известно, Боги смотрят на людей глазами своих зверей и птиц. Ну а Боги, защищавшие мертвых, издревле выбирали себе собачьи формы. Отец частенько ему рассказывал, что порой вот так смотрит на тебя зверь, а и не зверь он вовсе… Сложно объяснить, пока сам не увидишь.
В эти дни все псы некрополя пребывали в беспокойстве – явно чувствовали настроения людей. Собаки появлялись повсюду и уже даже снились. Нахт не был жрецом и не привык придавать особенного значения своим снам, но череда видений была слишком настойчива. Даже стражу царского некрополя не так уж часто является сам Инпу – тревожное предупреждение.
Ну а наяву за ним увязалась эта псина, чернющая, как сгусток ночи. Огромная зверюга, и глазищи такие умные, даже не по себе становилось. Собака ходила за ним по пятам вот уже несколько дней, при этом держась поодаль и не соблазнялась даже на предложенный паек. Псина и в патруль за Нахтом пошла, и к мастерской у реки, куда он отправился, чтобы доставить секретные распоряжения командира Усерхата Беку.
Мастерские бальзамировщиков обычно не подвергались нападениям – все-таки народ даже в ходе волнений опасался гнева Богов. Да и поживиться здесь было нечем, кроме проклятий на свою голову. Потому бо́льшую часть охраны перекинули к храмовым хозяйствам – к запертым житницам и лавкам, чтоб было кому остановить возможные погромы. Но нескольких воинов решено было оставить здесь – и опять не без участия псов. Старик-жрец, понаблюдав за ними, сказал, что звери чуют какую-то беду и что ему спокойнее будет под охраной, хоть бы даже и скромной.
Солнечная ладья начинала клониться к горизонту, окрашивая храмовые сады и рощи алыми отблесками. Нахт, передав послание Беку, как раз собирался возвращаться, когда местная стая заступила на тропу, преграждая ему дорогу. А впереди стояла уже знакомая ему крупная черная псина. Он готов был поклясться, что зверюга будто подначивала остальных!
Что обозлило стражей, почему они так нервничали, воин не знал. Разразились лаем, словно недужные, и будто намеренно не собирались отпускать его от проклятой мастерской ни на шаг. На лай вышел жрец – прикрикнул на них, погрозил пальцем, потом прищурился, пристально разглядывая молодого меджая.
– Я их не дразнил, мудрый, – Нахт развел руками. – Может, просто не нравлюсь. Но не копьем же себе дорогу прокладывать.
Старик прищелкнул языком, глядя то на воина, то на притихших псов.
– Оставайся-ка ты пока тут. Может, кого от смерти спасешь. А может, и сам спасешься.
– Что ты име…
Но жрец ничего не стал объяснять – отмахнулся и зашаркал обратно в дом. Бек, стоявший там же, в тени плетеного навеса, рассмеялся и хлопнул озадаченного Нахта по плечу.
– Ну, значит, решено. Меджай у меня в отряде не лишний – мало ли что. Мне так спокойнее, да и старику тоже, – он кивнул в сторону двери, за которой скрылся бальзамировщик.
Это «мало ли что» Нахту очень не понравилось, потому что сочеталось со смутными предчувствиями беды. Но прямого приказа возвращаться у него не было, а охранять жрецов Западного Берега, в общем-то, тоже входило в его обязанности.
Он остался, потому и видел, как той же ночью привезли мертвых.
Тягучие темные воды мерцали матовым блеском, словно ртуть или потускневшее от времени зеркало. Темнота разбивалась на сотни отражений, дробилась на тысячи обличий. Казалось, во мраке вокруг проступали формы – словно расколотые статуи минувших эпох.
Он стоял в воде, глядя, как та плещется у его ног, понемногу поднимаясь. Отражения было не различить.
Легкое перо медленно опускалось из темноты, и из-под покрова вод проступали очертания Весов. Перо ложилось на одну чашу.
На другой не было сердца.
Он протянул руку, но форма истаяла, рассыпалась в зыбком мраке, и только перо легло ему на ладонь.
Когда он опустил взгляд, то увидел свое отражение…
Нет, не свое – собачьего Бога, ощерившегося в оскале.
Инпу распахнул пылающие глаза, отражавшие саму вечность.
«Помоги!»
Нахт вскинулся, растерянно озираясь. Похоже, он сам не заметил, как задремал, присев у выбеленной стены мастерской. Страж укорил себя – хоть вокруг пока тихо, а все же терять бдительность нельзя.
Образы из сна таяли. Безлунная ночь опускалась на Город Мертвых темным искристым покрывалом, мягко ступала по пескам и садам, перешептываясь с ветром среди ветвей. Западный Берег, гудевший днем, словно улей, засыпал, и, если прислушаться, в этой тишине можно было даже услышать плеск волн Итеру[13]. Где-то в скалах, граничащих с бескрайними песками Дешрет[14], подвывали шакалы, и псы-стражи вторили им на разные голоса.
Заслышав далекий клич дозорных: «Все спокойно!» – Нахт поднялся, повел плечами, пытаясь сбросить напряжение. Спокойно, да. Хорошо бы. Но затишье казалось тяжелым, недобрым – как перед песчаной бурей. Отец называл это чутьем – что-то вроде запаха, по которому идешь, как по следу. Может, сон еще не отпустил? Странное, тревожное видение. Но Нахт уже почти два дня провел здесь, и ничего не случилось.
Стая бродила вокруг. Черная зверюга держалась миролюбиво, даже хвостом мела по песку, только буравила своим странным взглядом – слишком разумным, почти насмешливым.
– А говорил еще, что им не нравишься, – хмыкнул подошедший Бек, протягивая флягу с вином. Нахт с благодарностью отхлебнул, согреваясь в вечерней прохладе. – Вон как смотрит. Ты ее что, подкармливаешь?
– Пробовал – не берет, – меджай покачал головой, привалился плечом к стене.
Командир вздохнул, нахмурился, глядя на тихие темные сады, на далекие ночные огни Города Мертвых и ремесленных поселений в холмах, на громаду храма, возвышавшуюся над возделываемыми землями. Ему явно хотелось что-то обсудить, и Нахт приготовился слушать. С этим рэмеч[15]они сталкивались уже не первый раз и впечатление друг о друге составили приятное. Еще недавно Нахт с товарищами помог ему, когда в ходе беспорядков едва не пропала часть вверенных отряду Бека под охрану драгоценных алебастровых ваз для святилищ.
– Хватит с нас уже тревожных вестей, да? Вот вроде тихо все, а как-то будто неладно, – сказал Бек. – Ведь недаром говорят, если на празднествах что-то пошло не так – значит, чем-то мы прогневали Богов.
– А что было не так? – спросил меджай. – Даже непонятно толком, что случилось. Но ведь на торжественных процессиях обошлось без неприятностей?
– Теперь уже поди разберись. Болтают всякое. Кого послушать – так священная барка Амона едва не рухнула на головы несущим ее жрецам. А еще – что в малом дворце у храма какой-то недуг, потому двери заперли для всех. Никого ни впускать не велено, ни выпускать.
– И эти – из дворца? – Нахт кивнул в сторону мастерской, в недрах которой бальзамировщики готовили тела к погребению. – Кто они, не знаешь?
Бек покачал головой.
– Попытался узнать, но этот новый жрец захлопнул рот, как дворцовые двери. Но если у них там, – командир неопределенно ткнул пальцем вверх, – волнения, то и до нас скоро докатится. А у нас тут и так хрупкое перемирие. Сколько ж можно кормить людей обещаниями? Мастера, сам знаешь, на такое жалование не согласны. Да и наши тоже уже недовольны, того и гляди сложат оружие.
Нахт кивнул. Стражам некрополей обычно платили исправно, но даже им уже с некоторыми задержками. Он знал это, потому что Усерхат, командир их гарнизона, упомянул, что пришлось открывать запасы до срока. Но ведь урожай был щедр, и храм Владыки поставлял продовольствие для Города Мертвых исправно? Что успело произойти?..
Словно в ответ на его мысли из глубин мастерской раздался пронзительный крик – что удивительно, женский. Почти одновременно с этим собаки встрепенулись, разразились звонким лаем.
А потом ночь ожила голосами. Далекий пока гул накатывал волнами – та самая песчаная буря, о которой нашептывало чутье. Даже шелест садов стал зловещим, а за ними, словно встревоженный зверь, просыпался Город Мертвых. И дозорные больше не кричали «все спокойно».
Бек и Нахт переглянулись, уже понимая. Толпа направлялась к Храму Миллионов Лет. И вскоре эти люди будут здесь.
– Проверь, что внутри, – я разбужу остальных, – велел Бек, подхватывая один из воткнутых в песок факелов и зажигая.
Нахт закинул щит за спину, подхватил второй факел. Черная собака проскользнула мимо них внутрь, быстро скрылась за границей круга света. Никого из бальзамировщиков в коридоре не оказалось. Бек свернул к террасе, где обычно отдыхали воины.
Меджай поднял факел, освещая себе путь. Длинные тени разбегались от огня, словно живые. Ветер колыхал тяжелые полотна занавесей у дальнего окна и дверных проходов.
Шум и голоса привлекли его внимание. Черная тень метнулась в боковой проход и Нахт, подумав, свернул туда же – к залу, где, как он знал, бальзамировщики омывали тела и проводили над ними обряды. Кажется, звуки, встревожившие даже собаку, доносились оттуда.
– Эй, у вас там все хорошо? – крикнул он, втыкая факел в напольную жаровню, чтобы освободить руку, перехватил копье поудобнее. Он слышал, что сюда уже бегут остальные.
Все произошло слишком быстро. Нахт едва успел подойти ко входу в зал, когда полотно, закрывавшее проем, взметнулось. Кто-то выбежал ему навстречу, натолкнулся, едва не сбивая с ног.
– Что за…
Инстинктивно Нахт подхватил столкнувшуюся с ним женщину, удержал. Она намертво вцепилась в его руку с копьем, вскинула голову. Совсем еще молодая девчонка. В распахнутых глазах под сеткой растрепанных волос плескался ужас.
– Помоги, – хрипло прошептала она, оседая на руках воина, и лишилась чувств. Льняная ткань, которую девчонка прижимала к себе, была в крови.
«Помоги!»
Разглядеть он толком ничего не успел. Воинские привычки были быстрее разума. Краем глаза Нахт заметил движение даже прежде, чем вслед за девицей из зала выскочил мужчина с ножами.
– Мертва! – бессвязно крикнул он, бросаясь на замершего на пороге стража.
Нахт развернулся, заслоняя свою непрошенную ношу, перехватил копье и с силой ударил жреца в грудь древком, отталкивая обратно в зал. Мужчина охнул, неловко взмахнул руками, проваливаясь в проход. Он зацепился за занавесь, и полотно затрещало, но не остановило падение. Ударившись о ритуальный стол за порогом, жрец затих.
Меджай выждал несколько мгновений, бережно опустил девушку на пол, глядя на жреца. Он медлил подойти и проверить, но почему-то знал уже точно – нападавший был мертв.
Глава III
1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона
Прислонив копье к стене, Нахт подошел к жрецу, присел рядом, осматривая. При падении бальзамировщик ударился головой об угол своего ритуального стола и уже не дышал. Под ним растекалась лужица крови. Рядом лежали выроненные ножи – обсидиановый и бронзовый.
Он, Нахт, только что убил жреца. И судя по облачению и амулетам – старшего жреца из тех троих, что прибыли недавно. Осознать эту мысль полностью пока не получалось – разум словно застыл, и перед мысленным взором проносились роковые мгновения. Снова и снова. Мог ли он что-то сделать иначе?..
Звуки вторглись в его сознание, выводя из оцепенения. Коридор за спиной наполнился голосами и лаем возбужденных псов, которых кто-то впустил внутрь.
– Я никуда не пойду! – возмущался старый бальзамировщик. – Тут жил – тут и помру!
– Они уже почти здесь! Нужно уходить.
– Да, в храме больше воинов. Туда они точно не сунутся!
– Я запер двери не просто так, – рявкнул Бек. – Да не трожь ты засов, дурень!
– Ты хоть знаешь, с кем говоришь?!
– Потом расскажешь. А пока не мешай мне делать свое дело. Что там у тебя, Нахт?
Меджай коротко покачал головой, не зная, с чего начать. Он подхватил девушку и перенес на ритуальный стол, прикрыл ее наготу покрывалом. Подошедшая черная собака села рядом с Нахтом, положив морду на стол, и теперь обнюхивала незнакомку, чуть сдвигая пропитавшийся кровью лен.
В отличие от жреца, девица была жива – дышала, хоть и сбивчиво, едва слышно. Столько крови… весь бок залит. Меджай, отбросив приличия, все же осмотрел рану, судорожно соображая, как помочь. Удивительно, но края раны стянулись сами, словно слиплись – такого Нахт прежде не видел. Она… заживала?
В небольшом зале подготовки быстро стало тесно. Бальзамировщики, увидев тело своего товарища, заголосили, перебивая друг друга и сыпля обвинениями. Бек протолкнулся вперед, к Нахту. Меджай вскинул голову, прямо встречая гневный взгляд командира:
– Она сильно ранена.
Бек тихо выругался, позвал старика, который из всей жреческой братии сейчас казался самым разумным. Тот засуетился, копаясь в корзинах у стены, принес какие-то снадобья и миску с водой.
– Он кричал, что мертвая, – тихо сказал Нахт командиру, кивнув на тело жреца. – Кинулся на меня как безумный. Я оттолкнул. Но… вот как вышло…
– Вижу, что не копьем пырнул, – хмуро ответил Бек, потирая ладонью лоб, раздумывая, как быть. – Как же некстати-то все… Такую смерть скрыть трудно. Явно высокого полета птица.
Они оба слышали, что ночь уже давно перестала быть безмятежной – за стенами было шумно, как в базарный день. Времени на долгие разбирательства у них не было.
– Скрывать я и не буду. Отвечу, как полагается, – меджай пожал плечами. – Я страж некрополя, а не преступник.
– Молод еще и глуп. И так много наших поляжет, – проворчал Бек, сжал его плечо. – Я сам свидетельствовать за тебя буду. Давай только переживем эту ночь… Да тихо вы там! – прикрикнул он на споривших жрецов, потом перевел взгляд на девицу. – Кто ее пытался прирезать? Что здесь вообще случилось – объясните? Прошлой ночью в мастерскую ведь доставили трупы.
Нахт коротко рассказал, что успел увидеть, но к уже сказанному добавить было особенно нечего. Один из жрецов подошел к ним. Собака глухо зарычала, вздыбив шерсть, и это удивило меджая. До этого она ведь совершенно спокойно пропустила старика, который занимался раной девчонки.
– Убери пса, – приказал бальзамировщик. – А ты – отойди от тела.
Старик вдруг распрямился и посмотрел на него совершенно ясным взглядом.
– Думаешь, я не видел, что вы сделали с остальными телами?.. А эту… да неужто потрошить заживо взялись? Надрез обсидиановым ножом. Для удаления внутренностей… Какое кощунство перед Усиром[16]и Инпу!
Оба других бальзамировщика выглядели потрясенными, но тщательно пытались скрыть это за привычными масками достоинства.
– Отойди. От. Тела, – повторил жрец. Его голос дрогнул, хоть и едва заметно – словно он пытался убедить себя самого. – Она мертва, как и остальные. И лучше ей оставаться мертвой!
– Мертвые не бросаются на живых, – веско возразил Нахт прежде, чем Бек успел остановить его. – Не истекают кровью…
– И не дышат, – хмыкнул старик, плотно перетягивая полосами льна бока девушки. В спертом воздухе зала стоял тяжелый запах крови, смол и целебных трав.
– Вы просто не понимаете происходящего, – более миролюбиво добавил другой бальзамировщик, придержав за плечо своего товарища. – Мы должны закончить. Если бы вы знали, что случилось, и кто отдавал нам приказы – предпочли бы не вмешиваться.
– Так, – Бек обвел всех хмурым взглядом. – Прежде, чем мы перегрыземся между собой, вам лучше объя…
Его прервал грохот у двери – кто-то пытался вломиться внутрь.
– Командир, они уже здесь! – крикнул один из воинов, охранявших двери.
Бек переглянулся с Нахтом.
– Надеюсь, стреляешь ты так же хорошо, как о вас говорят. А вы, – он кивнул жрецам, – займитесь пока лучше тем, кто уже точно мертв.
Выходя из зала вслед за командиром, меджай коротко посмотрел на девчонку, оставшуюся на попечении старика и собаки. Так себе охрана, но лучше не было. Мерзкий голосок внутри нашептывал, что он и без того уже успел испортить себе жизнь из-за этой незнакомки. К тому же Нахт понимал: если сейчас им не удастся разогнать толпу – не поможет он уже не только этой живой-мертвой, но даже себе самому.
– Вас гонит голод! Мы это понимаем. И никого не хотим убивать. Возвращайтесь!
Голос воина гремел над улицей. Небольшой отряд меджаев едва держал волну людей на щитах, при этом не пуская в ход копья. Пока. Их никто не слушал и не слышал. Толпа пыталась прорвать хрупкий заслон, готовая пожертвовать любым. Звучали проклятия, что-то о неисполненных обещаниях, голодающих семьях и скудном урожае, и о нарушенном Законе Маат.
– Я открываю кладовые! Но вы должны отступить! Открываю, слышите? – Этот голос потонул в общем хаосе, сокрушительном, как бурные пороги Итеру. Командир отряда вскинул руку, отступая к дверям. Вместе с товарищем они отперли тяжелый засов, нарушив все мыслимые правила, до которых здесь и сейчас никому не было дела. По его приказу отряд расступился, пропуская поток людей в житницы – в сокровищницы, полные тем, что дороже золота.
Но даров никогда не бывает достаточно…
– Папа!
– Что ты здесь делаешь? Немедленно возвращайся.
– Сюда идут другие. С оружием! Я видел! – запыхавшись, он затараторил, рассказывая о вооруженной толпе. О пожаре, перекинувшемся от святилища к домам.
Меджаи обеспокоенно переговаривались. Покинуть пост, примкнуть к другим отрядам? Или встретить угрозу?
Но он все-таки успел – добежать, предупредить – и очень собой гордился!
– Ты молодец, – отец улыбнулся, пряча тревогу. – Только теперь тебе нужно спрятаться, хорошо? Сделаешь это для меня?
– Я могу помочь. Я ведь уже…
– Это приказ, – тихо, но твердо проговорил отец уже как командир отряда и легонько подтолкнул его. – Давай. Иди первым.
Тяжелые двери начали закрываться.
Толпа взвыла на разные голоса, перемалывая сама себя.
– Осторожно!
Он кричал, звал, но его скорбь была песчинкой в этой буре. Непобедимый темнокожий гигант, заслонивший его собой, пошатнулся. Попытался улыбнуться ободряюще… и рухнул, заливая кровью плиты храмовой житницы. Множество копошащихся тел похоронило его под собой почти тотчас же.
Чьи-то руки подхватили Нахта, оттаскивая прочь от отца прежде, чем людская масса поглотила и его…
В тот день он понял, что толпа была голодным обезумевшим зверем, перемалывающим судьбы. И в ее жадных челюстях ничья жизнь не имела значения.
В пылающем зареве горящих факелов ночь, еще недавно такая спокойная, преображалась, став похожей на преддверие Дуата. Хищные тени протягивались из окружающих мастерскую садов, словно границы реальности размылись. Огонь, тени и гнев искажали лица до жутких неузнаваемых масок.
Несколько десятков людей столпилось на небольшой улочке у мастерской, жарко споря, и невозможно было даже разобрать отдельных слов.
Несколько человек упорно пытались вынести дверь. Кто-то, не собираясь останавливаться, уже нырнул в сады, чтобы сократить путь вдоль реки до окрестностей храма.
Многие были вооружены. И хотя их оружие значительно уступало тому, что было у воинов, Нахт хорошо знал силу толпы. Ему уже доводилось участвовать в подавлении беспорядков в некрополе.
А день, когда в ходе одного из бунтов погиб отец, был высечен в его памяти как по камню…
Четверо воинов остались внизу, в доме, на случай, если люди все-таки прорвутся внутрь. Бек и Нахт поднялись на крышу. В их распоряжении были прекрасные составные луки, стрелы и огонь. Но стрел не хватит на всех, а огонь мог перекинуться на сад и мастерскую. Меджай надеялся, что стрелять не придется, но был готов ко всему.
– Расходитесь! – крикнул Бек, не показывая свою тревогу, говоря с ними так, словно был хозяином положения. – Здесь поживиться нечем. А смолами для бальзамирования семью не прокормишь.
Ему ответили руганью. Кто-то кидал камни, но те не долетали, ударяясь о край крыши. Нахт пустил пару стрел, для острастки – те вонзилась у чьих-то ног, и кидать перестали.
– Чиновничьи прихвостни!
– Сытые псы, вам-то платят как положено!
– Мой брат не для того покалечился в царской гробнице, чтобы теперь его семья голодала!
– …отдавать жизнь и здоровье – за что…
– …а у жены пропало молоко…
– …попирают Закон Маат…
Нахт едва улавливал отдельные слова и фразы. Десятки тревог сливались в единое безумие, которое он даже по-своему понимал.
Его отец тоже когда-то понимал…
«Вас гонит голод…»
Меджай хотел бы гневаться на этих людей, но не мог. Сюда их привела даже не ярость, а черное отчаяние. И выстрелив еще несколько раз – просто, чтобы отогнать их от дверей – он не находил в себе твердости нанести кому-то здесь серьезное увечье. Вместе с тем Нахт понимал, что в какой-то момент придется защищаться.
Когда в толпе раздались призывы поджечь мастерскую, сквозь общий нестройный хор прорезался голос Бека – угрозы стрелять, пока хватало стрел, сменились увещеваниями:
– Побойтесь гнева Богов. У бальзамировщиков действительно нечего брать! Снабжение нам поступает из храма.
Многие действительно готовы были выдвигаться дальше и требовать ответа у жрецов и чиновников. Ведь разве не для того наполнялись от года к году храмовые житницы, чтобы кормить народ в голодные годы? Но всегда были те, чей гнев оказывался сильнее.
– Я открою кладовую! – «Открываю, слышите?…» – Сами увидите, что до нас доходит не больше вашего…
– Осторожно! – Нахт кинулся к командиру.
Камни могли не долететь, зато долетела чья-то стрела. Меджай, чудом почуяв, успел оттолкнуть Бека, но выстрел пришелся в плечо чуть выше грудины. Оба воина рухнули на крышу. Нахт слышал, как совсем рядом чиркнуло еще несколько стрел.
Примерно в тот же момент дверь внизу застонала и подалась, разлетаясь в щепу. Но нападавших встретили не только копья стражи. Пронзительный, зловещий собачий вой огласил и без того безумную ночь, и кто-то отвечал им издалека, от скал Долины Царей.
Нахт подполз к краю крыши, не решаясь подняться, чтобы не стать мишенью. Заглянул вниз. На пороге завязался бой, но знамение Богов оказалось страшнее. Черные тени псов кидались безжалостно, и толпа отпрянула в ужасе, который не могли вселить несколько воинов. Меджай не стал стрелять, увидев, как волна людей огибает мастерскую под какофонию криков и лая.
Они отступили, не решившись в итоге ни поджечь мастерскую, ни убить тех, кто скрывался внутри. Но долго еще эхом прокатывался в скалах далекий потусторонний вой. Нахт откинулся на спину, глядя на темное звездное небо, отдышался, беззвучно благодаря Богов.
– Что там? – слабо спросил Бек.
– Ты не поверишь. – Меджай помог командиру подняться, и вместе они направились в дом.
Кладовую, конечно, разорили, но не так уж много чем там можно было поживиться – воинские пайки на несколько дней, пара кувшинов вина для подношений и немного зерна. Что примечательно – не тронули запасы натрона, снадобий и смол для бальзамирования. Должно быть, нападающие и правда убоялись гнева Инпу и Усира.
Избежать драки совсем не удалось – воины Бека, охранявшие вход, сцепились с несколькими особо упрямыми незваными гостями, которые не испугались даже псов, за что и поплатились. Досталось всем, но их маленький отряд все-таки выстоял.
Раненому Беку Нахт помог добраться до покоя подготовки, чтобы кто-то из бальзамировщиков успел заняться его ранами. Как известно, лучшими целителями были те, кто разбирался в устройстве тел, пусть и мертвых.
Каким-то чудом все обошлось, а гнев толпы был перенаправлен на основные силы Города Мертвых. Меджай понимал, их удача дорого обойдется кому-то еще, но сейчас все равно был благодарен.
Присмиревшие бальзамировщики помогли воинам, а потом погрузились в заботы о своем старшем – унесли его тело, о чем-то тихо переговариваясь.
Старик уже дремал, причем там же, в зале подготовки, под ритуальным столом, на котором отдыхала его подопечная, пока так и не пришедшая в сознание. Черная собака, царственно обойдя вверенные ей владения и явно удовлетворенная тем, что ее стае удалось отогнать врагов, вернулась и улеглась рядом со жрецом.
Нахт решил, что, пожалуй, тоже останется отдыхать здесь. Когда, наконец, забрезжил рассвет, он сумел уснуть чутким поверхностным сном, радуясь, что эта долгая ночь закончилась.
Но его сну не суждено было продолжаться долго. Разбудило его взлаивание пса и клинок, занесенный над ритуальным столом.
Глава IV
1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона
Меджай и сам не понял, кто успел раньше – собака, кинувшаяся на убийцу, или он сам. Мгновение он еще пытался удерживаться за тяжелое покрывало дремоты, не понимая, что именно разбудило его… и вот он уже взвился на ноги, подлетел к столу, отталкивая мужчину. Впечатал его в стену одной рукой, другой крепко стиснул его запястье.
– Что ты делаешь! – воскликнул он, заглядывая в лицо… одному из бальзамировщиков.
Жрец попытался высвободиться, но воин был сильнее – сжал его руку так, что нож выпал. Собака встала рядом с Нахтом, низко жутковато рыча.
– Ты не знаешь, кто она… Не знаешь, что она совершила, глупый ты мальчишка, – просипел бальзамировщик, опасливо покосившись на зверя. На Нахта он смотрел с презрением, за которым таился страх.
Воин мрачно смотрел на него в ответ, ожидая объяснений. За спиной проснулся старик, сонно пробормотал что-то, видимо, пытаясь понять, что случилось.
– Послушай меня, – жрец понизил голос, положил свободную ладонь на предплечье воина. – Мы готовы будем забыть то, что сделал ты, если дашь закончить дело. Просто выйди из зала, уведи с собой собаку и старика. Ты ничего не видел… а мы видели, что Павера убили в потасовке бунтовщики.
И тогда Нахт заколебался. Ему предлагали такой прекрасный легкий путь! Его жизнь могла вернуться в прежнее русло. Он выйдет отсюда и забудет обо всем. Забудет это странное происшествие и странную девицу, которой, выходит, и в живых-то быть не должно. Сможет спокойно исполнять свой долг дальше…
От жреца не укрылись эти сомнения и он улыбнулся.
– Давай же, меджай. Так будет правильно. Ни к чему тебе губить свою жизнь…
Воин опустил взгляд. Псина, вздыбившая шерсть, вдруг притихла и посмотрела на него совсем не собачьим взглядом – печально, почти разочарованно.
Некстати Нахт вспомнил отчаянный ужас в глазах девчонки.
«Помоги…»
Вспомнил странные сны, пылающий взгляд Инпу и собак, которые привели его сюда, а потом помогли отряду отбиться – настоящее божественное чудо.
«Помоги…»
Его решение не поддавалось никаким разумным объяснениям, но в этот самый момент он почему-то был совершенно уверен: уйти и забыть будет… неправильно.
– Нет, – чуть слышно ответил он жрецу и отпустил его, отступая.
– Что ты сказал? – недоверчиво переспросил бальзамировщик.
– Нет. Иди.
Жрец поморщился, потирая запястье, и покачал головой.
– Ты пожалеешь об этом, мальчик. Но жалеть придется недолго.
– Возможно.
– Даже не представляешь себе, кому ты перешел дорогу…
– Как хорошо все-таки, что Павер начал с бока, а не сразу череп ей вычищать! – радостно заявил старик – так громко, что оба вздрогнули от неожиданности. – А то мы б тогда ничего уже не успели… И чего вы там стоите мнетесь?
Бальзамировщик сплюнул, оттолкнул меджая с дороги и покинул зал подготовки. Нахт понимал, что нажил себе опасного врага и привлек пристальное внимание кого не следует. Но решение уже было принято, и придется разбираться с последствиями. Он никогда не сбегал от трудностей – не тому его учил отец.
Воин обернулся к старику, пожал плечами:
– Не спится что-то, мудрый. Ночка выдалась та еще.
– А я спал крепко, как мертвец, пока вы не начали тут шуметь, – проворчал бальзамировщик и, кряхтя, поднялся. Потрепал за ушами подошедшую к нему собаку, осмотрел девчонку и добавил доверительно: – Представляешь, даже зашивать ее не пришлось – вот же удивительно. Павер ведь обсидиановым ножом ее вспорол, как полагается, а рана у нее… как будто заживать уже начала.
Нахт устало потер виски, жалея, что все это не было просто каким-нибудь очередным дурным сном. Что теперь делать, он решительно не представлял. Его мысли обрывались на том, что обязательно нужно доложить обо всем командиру Усерхату. Не сразу, но до него дошел смысл слов сказанного.
– Заживать, говоришь? – переспросил он. Значит, не показалось, что края раны будто склеились. Но разве такое было возможно?..
– Ага. О, просыпается… а так сладко спала, как будто на мягких циновках, а не на столе для освященных трупов, – старик умиленно покачал головой.
Девушка застонала, чуть пошевелилась, но в следующий миг распахнула глаза и затравлено огляделась. Стиснула руками покрывало, в которое укутал ее бальзамировщик – уже свежее, а не то окровавленное.
– Тихо-тихо, ты только не вскакивай, – жрец успокаивающе похлопал ее по плечу и усмехнулся. – Не каждый день приходится возвращаться из Дуата, да?.. Шучу я. Никто оттуда не возвращается. Ишь чего удумали – мертвая, ха…
– Кто ты такая? – спросил Нахт, сразу переходя к делу. – Как оказалась у бальзамировщиков?
– Вот это мне тоже, признаться, интересно, – закивал старик. – Подготовка тела для вечности – почетное погребение. Да еще и в одной из царских мастерских… А тебя привезли с теми, кого уже… кхм…
Лицо девушки исказилось, словно от боли, и она закусила губу, но так ничего и не ответила.
– А что, кстати, с остальными? – спросил меджай, но старик сделал вид, что не расслышал.
– Если тебя собирались пытать, девочка, ты лучше расскажи, чтоб мы доложили, кому следует, – продолжал бальзамировщик тихо, успокаивающе. – Но если я хоть что-то понимаю в своем ремесле… а я этим всю свою жизнь занимаюсь… тебя собирались именно похоронить.
Она вздохнула и закрыла глаза, нащупывая повязки под покрывалом. Потом осторожно села, заворачиваясь в ткань. Спутанные волосы, заплетенные в мелкие косы, рассыпались по плечам, закрыли лицо.
Подошла собака и положила ей морду на колени. Девушка протянула к ней дрожащую руку, осторожно погладила… а потом расплакалась, отчаянно, но едва слышно, словно боялась издать хоть один лишний звук.
Нахт смущенно отошел, не зная как ей помочь. Выглянул в коридор. Их никто не подслушивал – жреца уже и след простыл. Зато показался один из воинов отряда и приветственно кивнул меджаю.
– Тебя командир звал. Как проснулся – сразу просил прийти поскорее.
– Ему уже лучше?
– Опасность вроде миновала. И все благодаря тебе!
– Я рад, – Нахт смущенно улыбнулся. – Покараулишь тут пока за меня?
– А что, тут есть, от кого охранять? – удивился воин.
– Так всем будет спокойнее, уж поверь. Хватит с нас происшествий.
Бек сидел на циновках, откинувшись к стене. Повязка, стягивающая плечо и грудь, пропиталась кровью, а кожа была пепельно-бледной. Прошлой ночью бальзамировщики благополучно извлекли стрелу, но командиру явно требовался не один день отдыха, чтобы полностью прийти в себя.
– Видишь, как хорошо, что ты остался, меджай, – усмехнулся Бек и похлопал по циновке. – А то и я бы сейчас лег на ритуальный стол. Благодарю тебя.
Воин смутился еще больше, присел рядом.
– По счастью, люди все-таки испугались гнева Богов. Даже не верится, как все обернулось…
– Еще не закончилось, – командир хмуро покачал головой. – Беспорядки вспыхнут по всему Западному Берегу. Так уже было, ты помнишь…
Он замолчал. Нахт не торопил, позволяя собеседнику собраться с мыслями. Бек словно сам пока не решил, чем стоит делиться, а чем – нет.
– Эта девчонка, о которой вчера спорили… – задумчиво начал он и сделал рукой охранный жест. – Жрец сказал, она восстала из мертвых. К нашей общей беде, – в ответ на изумленный взгляд меджая он хмыкнул. – Я и сам думал, что ослышался. От боли вообще вчера худо соображал. Но бальзамировщик этот рассказал, что тела нескольких девушек совершенно точно привезли мертвыми. И старший их, Павер, должен был подготовить эту женщину для вечности. А она, стало быть, взяла и ожила… Жрец все твердил мне, что ее непременно нужно упокоить обратно. Что за ней по пятам идет дюжина несчастий, и всякий, кто свяжется с ней, познает участь куда хуже, чем смерть… Намекнул, что старик наш уже не очень тверд умом, поэтому не разглядел главного, а взялся лечить ее… В смысле, труп этот восставший лечить.
Бек передернул плечами – ему явно было не по себе от этих разговоров. Да и Нахт почувствовал, как по спине побежали мурашки. Можно было без страха сразиться с привычным врагом – но как быть с созданиями Дуата? Могли ли некропольские псы в самом деле охранять ожившую мертвую? Она несла волю Инпу или была связана с сущностями более зловещими, черпающими свою силу не от Маат, а от Исфет[17]?
И если все действительно обстояло так – тогда понятно было, почему Павер кинулся на них с ножами. Он напал не на Нахта, а на эту девушку. И понятно, почему жрец проник в зал подготовки, рискуя собой, и даже предложил ему, Нахту, бесценную сделку – полное снятие вины.
Все, что сейчас происходило, было многим выше понимания одного молодого меджая… И как его вообще угораздило во все это ввязаться?!
Нахт вздохнул.
– Один из них уже пытался ее упокоить. Прокрался в зал, пока мы спали. Я помешал ему, но… – меджай покачал головой. – Не скрою, я не понимаю, что происходит, командир.
– Да чтоб я сам понимал! Интриги знати, божественные знаки… это все не нашего с тобой ума дело. Нам бы тут народ успокоить, и чтоб с наименьшими потерями… ан видишь, как оно, – Бек расстроенно потер ладонью лицо.
Меджай коротко рассказал о произошедшем. И о предложении жреца, которое не принял.
– Эта девушка выглядит вполне живой, – закончил он. – Возможно, она преступница, возможно – посланница неведомых сил. И я не знаю, правильно ли поступил… Но ведь этой ночью Боги защитили нас, а это что-то да значит.
Бек сосредоточенно закивал, обдумывая какую-то мысль, глядя в сторону.
– Именно мы тут оказались в этот час. Тоже, поди, неспроста. Вот взять хоть тебя с этой собакой… Я обязан тебе, но и раньше уже сказал, что буду свидетельствовать за тебя, – он подался вперед, сжал предплечье меджая, свободной рукой стягивая с шеи шнур с одним из своих амулетов – скарабеем с личной печатью. – Вот что, Нахт. Возвращайся к командиру Усерхату – он поболе нас с тобой знает. Передашь ему мое слово, что я за тобой стою. Не смотри на меня так и не спорь! И эту… с собой возьми. Пусть командир посмотрит на нее сам и решит, что делать. Выдвигайтесь прямо сегодня, с сумерками. Постарайся держаться подальше от хоженых троп, ни во что не вмешивайся и не геройствуй. Твоя задача – доставить мою волю командиру, понял? Это сейчас куда нужнее, чем твоя помощь в подавлении мятежей. Нынче такие силы схлестнулись, что не нам с ними тягаться… Доверим это дело тем, кто поумнее и помогущественнее.
Нахт растерянно сжал в кулаке скарабея с печатью.
– До гарнизона дня два, если не спеша и никому особо на глаза не показываясь, – деловито продолжал Бек и усмехнулся. – Только с едой уж не помогу, извини, – мы все раздали, сам помнишь. Раздобудешь что-нибудь по дороге. На худой конец, собаку эту свою сожрешь.
– Скорее уж она меня, – мрачно усмехнулся меджай. – Хорошо, командир, я понял. Не подведу. Ты только береги себя, ладно? Те люди сюда уже не вернутся, но все же…
– Не хорони меня раньше времени, – Бек подмигнул ему. – Скоро всяко свидимся. В конце концов, на одном и том же берегу службу несем.
Нахт кивнул. Ему очень хотелось в это верить.
Когда меджай вернулся в покой подготовки, девица уже перестала рыдать и даже успела слезть с ритуального стола. Теперь она сидела у стены в обнимку с собакой. Старик устроился напротив них и что-то тихо ей говорил. Когда Нахт переступил порог, все трое повернули головы, глядя на него.
– После заката уходим, – сообщил воин гостье, потом посмотрел на жреца. – Идти ведь она может? Нести не придется?
– Ну… это, конечно… насколько я понимаю… Но давай я хоть одежду ей какую принесу. А куда уходите? – во взгляде бальзамировщика отразилась тревога. Он словно чувствовал ответственность за ту, кого исцелял и, похоже, явно не верил, что эта девушка принесет с собой все беды Исфет.
Нахт постарался говорить мягче.
– В гарнизон. Там безопаснее. Командир Бек просил об этом позаботиться.
– Ну что ж, так правильно, пожалуй, – вздохнул старик и, кряхтя, поднялся. – Лучше уж так, чем в шкурах гнить, да… – бормоча что-то себе под нос, он вышел из зала.
И причем тут шкуры?
Меджай присел на корточки рядом с девушкой так, чтобы их глаза были почти вровень. Она смотрела на него недоверчиво, но вполне осмысленно, и крепко обнимала собаку. Если б не все обстоятельства, Нахт, пожалуй, назвал бы ее хорошенькой, только уж очень затравленная. И слишком худющая на его вкус. А так – точеное личико, хоть и немного опухшее от слез. Огромные глаза цвета золотистого сердолика, сейчас кажущиеся еще больше. И уж точно она не выглядела опасной, что бы там жрецы ни говорили… Хотя кто знает? Внешняя безмятежность бывает обманчивой – как мираж в песках Дешрет. Он не собирался терять бдительность, но и угрожать пока было незачем.
– Не бойся меня, – тихо проговорил он, показывая свой амулет с Оком и знаком бумеранга. – Я меджай, страж. Защитник. Отведу тебя в безопасное место. Ты меня понимаешь?
Девушка прищурилась, отвела с лица спутанные расплетающиеся косички, словно чтобы лучше разглядеть его. При этом она не расставалась с собакой, продолжая крепко обнимать одной рукой. Псина не возражала.
– Я пригляжу за тобой в пути. Там сейчас неспокойно, – продолжал Нахт так же мягко, словно говорил с ребенком или с диким зверем. – Но и ты уж постарайся не усложнять мне жизнь и не глупить, договорились?
Она чуть кивнула, но по-прежнему не проронила ни слова – видимо, пребывала в сильнейшем потрясении. Так они и сидели молча некоторое время, разглядывая друг друга, пока не вернулся старик.
– Придется тебе походить в моей тунике. Но если поясом стянуть, сойдет, – сказал бальзамировщик, сунув ей в руки сверток. – Да и всяко лучше, чем погребальное покрывало, правда же? А, вот еще что. Почему-то подумал, тебе это надо. Хоть какой-то амулет тебе в защиту, а этот попался неспроста, – старик протянул ей на ладони маленький кулон из голубого фаянса[18]грубовато сделанную статуэтку собаки или шакала – Инпу, возлежащего на своем святилище.
Несколько мгновений девушка недоверчиво смотрела на амулет, поглаживая кончиками пальцев… а потом вдруг подалась вперед и крепко обняла бальзамировщика. Старик закашлялся – не то смущенно, не то растроганно. Собака ткнулась мокрым носом в ладонь Нахта, будто бы ободряя.
– Ладно, мы… кхм… выйдем, – сказал жрец. – Оденься пока. Тут вот и вода есть. Кладовые у нас правда пусты, но хоть вода.
Оба покинули зал. Старик тяжело шаркал, опираясь на Нахта, да так и не выпустил локоть воина, когда они вышли в коридор. Меджай не выдержал и тихо спросил:
– Послушай, мудрый… а ты как считаешь, она и правда может нести с собой Исфет? Ожившая мертвая? Ты когда-нибудь такое видел?
– Ой чего я только не видел, мальчик, – отмахнулся жрец. – Но, клянусь Богами, всю жизнь исполнял свои обеты и берег покой мертвых. То, что здесь теперь творится, – не по Маат все, и не по сердцу мне. А девочка эта… и правда пахнет Дуатом. Или же просто меня там уже заждались, вот и мерещится, – он тихо скрипуче рассмеялся, но Нахту стало несколько не по себе от его слов – как и от рассказа Бека до этого.
– Да ты не бери в голову, – добавил старик. – Видишь, живы ж мы пока. А ведь Боги могли распорядиться совсем иначе… В общем, отведи ее, куда велено, да и возвращайся к своим делам. Дел у вас, стражей, будет теперь еще больше, чем прежде, вот уж точно. Когда меняется эпоха, всегда приходится несладко, особенно нам, людям попроще.
Глава V
1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона
Живые казались такими хрупкими, нереальными. Пытались говорить ей что-то, дозваться, но она с трудом слышала их сквозь все, с трудом разбирала всю эту сложную вязь слов сквозь многоликий шепот Тех. Восприятие слоилось, как будто часть ее все еще пребывала Там, не в силах выйти и прочнее обосноваться в теле. И даже собственное тело казалось каким-то… не до конца настоящим. Физическая боль, обычно отрезвляющая, отступила, и Шепсет словно наблюдала за собой со стороны, а не только изнутри.
Кое-что было реальным, доходило до нее сквозь марево. Пес-проводник каким-то чудом был с ней и Там, и Здесь – воплощенная часть Силы ее Богини. И девушка отчаянно цеплялась за это надежное присутствие, которое понемногу, нить за нитью, вытягивало ее из тягучего полунебытия. А еще – ей вернули ее имя, и она стала более целостной, ведь имя – необходимая часть души.
Но этих двоих мужчин она видела не ярче, чем тени приходивших прежде. Вроде бы они заботились и защищали. А потом один из них – старик – сказал что-то о возвращении из Дуата, и она вспомнила, вспомнила…
Боги, как же больно – совсем другой болью, чем та, которую способен причинить нож. Хотелось кричать, но горло сдавило тисками, и она давилась собственными вздохами, силясь выплеснуть все, что переполняло ее до краев, разрывало тело и сознание.
И все же разум хотел сберечь свою хрупкую целостность. Между Шепсет и ее воспоминаниями выросла стена, за которую она пока не в силах была заглянуть. Из-за которой сквозь общий сонм голосов Тех прорывался особенный, родной голос, не приказывавший – мягко направлявший:
«Найди… найди…»
Собака вывела ее из этой внутренней бездны. Шепсет сама не поняла, как оказалась у стены, крепко обнимая зверя – надежное тепло, сила и жизнь, текущая в этих жилах, мягкая шерсть под ладонями. Еще несколько фрагментов окружающей действительности встали на место.
– …безопасное место. Ты меня понимаешь?
Что он только что говорил? Девушка попыталась сфокусировать взгляд, разглядеть его лицо, но ярче горел амулет в его руке. Око и бумеранг.
Губы мужчины беззвучно шевелились. Шепсет смотрела на него, словно со дна, сквозь толщу глубоких вод, и смысл сказанного достигал ее запоздало, чуть искаженно, издалека.
– …мне жизнь и не глупить. Договорились?
Чего он хотел от нее? Боялся, что она нападет? Или сбежит? Если бы она могла – рассмеялась бы. Куда ей было бежать? Откуда взять сил, а главное, смысл нападать?..
Запоздало Шепсет узнала его. Это ведь с ним она столкнулась в коридоре, сбегая от своего убийцы. Это его попросила о помощи, прежде чем небытие снова окутало ее, а реальность и междумирье закружились, сменяя друг друга, борясь между собой за власть над ней.
И он помог. Благодаря ему она была здесь, почти живая.
Некоторое время они молчали, разглядывая друг друга. Его черты плыли, и она никак не могла составить и запомнить его смертную форму до конца.
Вернулся второй, сунул ей что-то в руки, говоря слова, размывавшиеся в единое марево. Но в следующий миг на его ладони засияло, прорываясь сквозь ткань нереальности, изображение ее божества… Шепсет протянула руку, боясь поверить, чувствуя, как неуверенно дрожат пальцы. Она очертила архаичную собачью форму, сглаженную временем и множеством касаний. Амулет пульсировал тем же теплом, что и пес, к которому прижималась девушка. Сиял ярким огнем в ночи – как окна дома, где тебя ждут.
Шепсет помнила, что прежде у нее был другой амулет, жреческий. Особенный знак ее культа. Вот только и его забрали, не оставив ей ничего, кроме тела…
Не в силах выразить всю меру своей благодарности и то, как именно сейчас ей нужен был этот теплый сияющий фаянсовый пес, Шепсет крепко обняла старика.
Потом мужчины ушли. Собака ткнула носом ворох ткани.
Одежда. Да, пожалуй, нужно было одеться.
Руки и ноги слушались совсем плохо. Но ведь как-то она сумела слезть с ритуального стола? Почему-то второе пробуждение далось ей сложнее, но, к счастью, когда силы оставили ее, больше не было никаких видений.
Пошатываясь, придерживаясь одной рукой за стену, другой – за холку пса, Шепсет встала, оглядела себя. Покрывало, в которое она инстинктивно завернулась, с шелестом упало к ее ногам. Ребра были стянуты льняными повязками, словно у мумии, и кровь не проступала сквозь ткань. Как странно… Ей ведь рассекли бок ножом, и эта рана не могла зажить так быстро.
А быстро ли? Сколько вообще прошло времени? Зависнув в безвременье, заново осознать течение часов и дней было трудно.
Привычки взяли свое. Девушка не осознавала свои движения и едва направляла их, но все же сумела натянуть на себя мешковатую тунику, затянула поясом. И все это время она сжимала в кулаке амулет, напоминавший, что она живая, настоящая. Или хотя бы просто настоящая, потому что в жизни ни в своей, ни в чьей бы то ни было, Шепсет уже не могла быть уверена. Когда пало нечто столь великое, незыблемое – разве хоть что-то могло уцелеть?..
Молодой мужчина вернулся, протянул ей руку, что-то говоря, и поманил за собой. Нерешительно Шепсет последовала за ним, придерживаясь за холку собаки. Она ужасно боялась отпустить зверя, потому что казалось, что без проводника заблудится и сгинет где-то меж пространств живых и мертвых. Идти все еще было не так легко, но власть над телом понемногу восстанавливалась. Каждый упрямо сделанный шаг будто возвращал ее к себе самой, по песчинкам восстанавливал ее право быть Здесь. А в кулаке отзывался теплом фаянсовый амулет.
Старик провожал их. Оба мужчины о чем-то переговаривались – очень тихо, словно не желали, чтобы кто-то еще услышал их. Но вокруг больше не было ни души, только откуда-то издалека звучали чьи-то голоса – или это ей могло показаться, сквозь голоса Тех.
За дверью угасал день. Солнечная ладья уже почти полностью скрылась за горизонтом, отбрасывая алые отблески на высокие величественные скалы. Небольшая улочка уходила к тропе, ведущей куда-то в каменистые холмы. А вокруг шелестел сад, полный подвижных теней, и шепот ветвей казался зловещим. Сумерки притупляли и без того хрупкое ощущение реальности – пограничное состояние между явью и сном. Между жизнью и смертью.
Шепсет замешкалась. Ее спутник хотел, чтобы она пошла за ним в этот сад, а не по тропе. Будто бы даже поторапливал. Тени не пугали его, потому что он не видел их и не слышал их зов. Вокруг них собрались другие собаки, и старик, оставшийся на пороге, мягко напутствовал ее.
Девушка вскинула голову, встречаясь взглядом со своим спутником, различая его нетерпение и не зная, как объяснить. Он что-то почуял, потому что вдруг шагнул к ней и осторожно сжал ее запястье, увлекая Шепсет за собой. Простое теплое касание, но такое… заземляющее. Тепло его жизни разгоняло внутренний холод, отпугивало тени. Его рука стала надежной крепкой опорой, напомнившей ей, где она сейчас находилась.
И сумерки небытия стали просто наступающим вечером, а сад, полный зловещих шепчущих теней, – просто садом, в который они шагнули уже вместе. Мужчина, идущий рядом с ней, перестал быть зыбкой формой. Теперь, несмотря на меркнущий свет, Шепсет могла разглядеть его получше. Высокий, крепкий. Кожа смуглая, почти как у кушитов[19], но все же не настолько темная. Волосы собраны в необычную прическу, словно из спутанных прядей, но не кос, как у нее. Щит за спиной, копье, на которое он чуть опирался одной рукой, другой удерживая Шепсет за запястье. На поясе поверх схенти[20]крепились ножны с кинжалом, на левой руке – широкий кожаный браслет лучника. Грудь пересекал ремень колчана. Девушка не разглядела, какие именно амулеты он носил на шее – но один из них был Оком, которое воин показал ей еще в зале.
«Меджай, страж. Защитник», – всплыли в памяти слова. Кажется, это ведь он сам успел сказать ей?
Сумерки сгущались. Мужчина молча вел ее через сад, выбирая дорогу, не ускоряя шаг – видел, что она идет пока не слишком уверенно. Собака ступала с ней рядом, почти прижимаясь к ногам, по-своему поддерживая. Шепсет казалось, она слышала вдалеке какой-то гул, но не была уверена – слишком зыбким еще было ее чувствование реальности.
Сколько они так прошли, девушка не знала. Становилось все темнее, но ее спутник словно намеренно не выходил из-под покрова деревьев на более открытую местность, и тропу приходилось нащупывать.
В какой-то момент собака, ткнувшись холодным носом в ладонь Шепсет, вдруг отошла, потрусила вперед, а потом скрылась в зарослях – бесшумно, как рыба, уходящая глубже в воду.
Девушка ощутила себя удивительно беспомощной, невольно остановилась. Разумом она понимала, что земля под ней не разверзнется и не исчезнет, и воздух не утечет как скудеющий поток. Но ей пришлось сделать несколько вдохов, чтобы успокоить бешено заколотившееся сердце, и крепче сжать в кулаке амулет.
Мужчина насторожился, глядя вслед псу, потом обернулся к девушке.
– Эй, ты чего? – тихо позвал он. – Чего вдруг испугалась? Я рядом. Угрозы пока нет. Но и задерживаться не стоит. Уже скоро отдохнешь.
Его слова звучали теперь куда четче, и она поняла смысл сразу. Прикосновение к живому словно укрепило ее связь с привычным. Шепсет постаралась сосредоточиться на ходьбе, а не на страхе перед собственной эфемерностью. Шаг, другой, третий. Тепло чужой ладони. Чуть шершавая ткань туники, льнущая к коже. Приятная тяжесть амулета в кулаке. Волосы, падающие на лицо, щекочущие шею. Прохладный воздух, полный целого сонма звуков – шелеста ветвей, плеска воды. Где-то далеко, казалось, перекрикивались люди, а ночь озарялась всполохами огней, но вокруг них было тихо.
Собачий лай впереди заставил Шепсет вздрогнуть, а воина – замереть, прислушаться. В следующий миг, подхватив девушку, он увлек ее за собой в заросли.
Шепсет едва не вскрикнула от неожиданности, но его ладонь накрыла ее губы.
– Тише, тише, – прошептал он у самого уха, отводя ладонь. – Выждем.
Она слабо кивнула, не пытаясь высвободиться, чувствуя спиной своего спутника. Его мышцы были крепкими, словно выточенными из камня.
Одной рукой воин поддерживал ее на ногах, прижимая к себе, другой перехватил копье. В отличие от девушки, он дышал ровно, мерно, и она настроилась на этот успокаивающий ритм.
В зарослях что-то затрещало. Голоса зазвучали громче, яснее. Свет пары факелов разгонял тени, и воин отступил чуть дальше в темноту, стараясь, чтобы ни одна веточка не хрустнула.
Сюда двигалась группа людей. Они переругивались о чем-то, ни от кого не таясь, и жарко обсуждали – что-то о походе на Храм Миллионов Лет.
Это название тронуло те струны в ее сердца, которых она избегала касаться. Шепсет невольно зажмурилась, боясь, что боль и память сейчас затопят ее.
– …присоединятся мастера из Сет-Маат.
– Да что с них толку? Они уже ходили к Храму. Это же не воины – одни художники да каменотесы!
– А ты сам давно ли поднимал что-то тяжелее плуга? Я бы охотнее пошел с каменотесом.
«Сет-Маат».
Что-то очень важное было связано с этим.
Да, Шепсет вспомнила… Мама.
– Вот если б переманить на нашу сторону побольше крепких молодцов из стражи… – продолжал один из идущих. – Тут уж к нам бы точно прислушались.
– Среди нас и жрецы есть, да толку… Эй, что это там?
Девушка почувствовала, как воин за ней напрягся. Что он будет делать? Защищать? Договариваться? Почему-то он не хотел, чтобы их увидели, иначе вышел бы этим людям навстречу. Ну а люди как раз остановились неподалеку – должно быть, заметили их.
– Там кто-то есть, – сказал один из них, подтверждая опасения Шепсет.
Что-то зашелестело в ветвях совсем рядом, метнулось к ним. Кто-то выругался.
– Тьфу ты, да просто пес! Сколько таких тут по некрополям шастает.
– Ух, здоровая какая. А шерсть аж лоснится…
В ответ прозвучало глухое рычание.
– Ополоумел, что ли? Решил некропольскую собаку своровать? Скорее тебя Аммат[21]сожрет, притом заживо.
Несколько мужчин рассмеялись.
– Пойдемте уже. С патрулем-то мы разминулись, как хотели.
Голоса удалялись. Ее спутник не спешил покидать укрытие и не отпускал от себя Шепсет. Когда глаза немного привыкли к темноте, девушка различила тень, отделившуюся от других. Пес-проводник вернулся, прижался теплым боком к ее ноге.
И только тогда воин чуть расслабился и отпустил девушку, снова аккуратно удерживая за запястье. Они продолжили путь. Прежде, чем покинуть обширные храмовые сады, они еще несколько раз петляли, заслышав впереди патрули. Когда воин вывел ее на каменистую тропу, скрытую среди темных скал, Шепсет уже едва не валилась с ног. Девушка пыталась идти сама, но тяжело опиралась на холку собаки и висла на локте воина, спотыкаясь. Глыбы скал смыкались вокруг, словно стены древней гробницы, но над головой распахнулось звездное небо, бесконечное, как первозданные воды Нун[22]. Несмотря на усталость, дышать стало немного легче.
– Почти пришли, – тихо сказал воин, хотя было совершенно неясно, как он выбирал здесь путь. – Ступай осторожно, острые камни.
Куда он ее привел? В какой-то момент спутник Шепсет провел их в узкий проход среди скал, а потом остановился у черного полузаваленного зева пещеры, замаскированного среди камней.
– Там впереди будут полусбитые ступени. Я хорошо знаю путь – держись за меня, иначе оступишься и что-нибудь себе сломаешь.
Но даже прежде, чем он заговорил, Шепсет испытала хорошо ей знакомое ощущение зыбкости пространства. Здесь голоса Тех звучали отчетливее.
Не пещера – гробница, скорее всего, заброшенная. А всякая гробница была проходом между слоями реальности для душ и для тех, кто знает, куда смотреть.
Девушка замешкалась, ожидая, что нахлынут голоса и видения. Так хотелось задержаться на этой грани, где она только-только начала закрепляться… Почуяв ее страх, собака прошла вперед, скрывшись в темноте.
И Шепсет предпочла довериться своему Божеству. Удерживая амулет в кулаке, свободной рукой она крепко сжала локоть своего спутника, позволяя ввести ее во мрак пограничного пространства.
За спиной ночь в последний раз дохнула ветром жизни.
Глава VI
1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона
Она была дома, в умиротворении родных древних стен из темного камня. Все ее существо пело узнаванием. Перед ней простиралась хорошо знакомая узкая галерея, ведущая к одному из ритуальных залов.
Но что-то как будто было не так… не так, как она привыкла.
Вокруг царил полумрак, лишь впереди сквозь прорезанные высоко под каменным потолком окна лился прореженный золотистый свет. Она была совсем одна здесь, где привыкла слышать песнопения других жрецов, тихие речитативы воззваний и шелестящий перезвон систров[23].
Она двинулась вперед, ведя ладонью по теплой покрытой рельефами стене. Под босыми ступнями в этой неестественной, будто застывшей тишине шелестел песок… столько песка, что он закрыл каменные плиты пола. Но почему песок здесь, внутри? Словно жрецы вдруг перестали следить за храмом…
В следующий миг она увидела и, осознав, – ужаснулась…
Безжалостное время поглотило храм, захватило, стирая яркость красок и очертания надписей. Только ветер и песок стали его обитателями. Она перешла на бег и вскоре оказалась в одном из закрытых внутренних святилищ. С губ сорвался мучительный стон… Статуи ее Богов, расколотые, лежали у подножия оскверненного алтаря – словно развороченные трупы некогда прекрасных, совершенных созданий.
Опустившись на колени, она дрожащими руками потянулась к каменной собачьей голове, уткнувшейся в вездесущий песок. Перевернула, чтобы заглянуть в этот любимый знакомый лик…
В некоем ином ритуальном пространстве, наложившемся на пространство опустевшего одинокого святилища, она увидела слепых безликих воинов с клинками из солнечного света. Они вторглись в ее родной храм, рассекая мягкие сумерки смерти и преддверия иных миров, обители ее Богов. Под их безжалостными клинками псы – проводники душ – кровоточили тенями, растворяясь в породившей их предвечной ласковой темноте. И когда из этих теней поднялась ее Богиня, великолепная Псоглавая, осенявшая души своей милостью – Она, вставшая на защиту, тоже оказалась повергнута. Обезглавлена, павшая расколотой статуей у своего алтаря…
Скорбный вой, многоголосый, пронзительный, заполнил святилище. Эхо дробило его на осколки, унося все дальше в потоке времени. Шепсет взвыла от боли, отзываясь своим братьям и сестрам, а вокруг нее крошился, рассыпа́лся песком храм Псоглавых…
Она очнулась даже не от собственного крика – от своей попытки закричать. Хриплый стон, вырвавшийся из груди, был болезненным, как первый вздох. Девушка резко села, испуганно озираясь. Сердце колотилось у горла. Ее храм был уничтожен. Погибли не только жрецы, но даже Боги оказались преданы забвению…
Нет, она ведь не в храме Хэр-Ди[24]. Реальность накладывалась на кошмарное опустошительное видение. Собака, спавшая рядом, поднялась, коротко лизнула девушку в щеку, словно успокаивая, и уткнулась носом в плечо.
Разреженный золотистый свет лился на разбитые ступени выше, от входа в разграбленную гробницу, в которой они остались на ночь. Всего пара небольших залов. Пол, засыпанный песком и заваленный битым камнем. Росписи на стенах, на которых все еще можно было прочесть имена и разглядеть лица. Что-то из погребальной утвари, на что не позарились даже грабители, – расколотые кувшины, пара треснувших плетеных корзин. Небольшой алтарь, к которому никто уже не приносил подношений.
У алтаря они и устроились. Ее спутник, похоже, ночевал здесь не первый раз, потому что из какого-то тайника принес циновки и покрывала. Скрытое убежище? Здесь и правда было безопасно – немногие решились бы таиться среди мертвых.
Воин дремал рядом, привалившись спиной к стене, положив копье себе на колени. Собака подошла к нему, ткнулась носом в лицо, и он резко проснулся, огляделся, отодвигая зверя.
– Что с тобой? – участливо спросил он у девушки. Голос звучал хрипло ото сна.
Шепсет покачала головой, пригладила волосы… и поняла вдруг, что во сне лишилась амулета. Охнув, она бросилась искать его среди камней, чуть не плача от досады. У нее и так ничего не осталось, а теперь даже этот маленький бесценный подарок исчез!
Воин присел рядом и осторожно тронул ее за плечо. Девушка резко обернулась, натолкнулась на его взгляд. Глаза у него были странные – светлые, зеленовато-золотистые, и от этого взгляд казался пронзительным. А может, это просто свет так падал.
– Давай я помогу найти… Тот амулет, да? Подарок жреца. Скорее всего, ты выронила его уже где-то здесь…
Девушка расстроенно вздохнула, приподняла циновку, ощупывая под ней. Фаянсовой собаки и след простыл, словно сгинула где-то в пространстве жуткого сновидения. От этой мысли становилось совсем уж не по себе.
– О, да вот же он… погоди-ка.
Шепсет недоверчиво смотрела, как воин снял пару своих амулетов, перевесил, а на освободившийся шнур продел собачий кулон. Потом крепко затянул узел и протянул ей на ладони.
– Надень. Так будет сложнее потерять.
Увидев, что Шепсет медлит, он сам аккуратно подцепил пальцем шнур и надел амулет ей на шею. Она сморгнула. Откуда-то из глубины поднялось воспоминание о других руках и другом голосе.
…На его ладони лежал золотой лотос – амулет с инкрустацией из сердолика.
– Почти как твои глаза. Надень.
– Я не… не могу принять, – она покачала головой, хотя забрать драгоценный подарок очень хотелось.
Драгоценный не потому, что был отлит из золота царских сокровищниц и инкрустирован камнями Исет[25], похожими на застывшее закатное солнце. А потому что это был подарок Рамсеса. Его руки касались этого лотоса, и его взгляд выбирал, одобрял его из всех возможных вещиц.
Царевич тихо рассмеялся.
– Почему же? Ни к чему ведь не обязывает, а случай располагает. К тому же я хочу видеть твою радость.
Рамсес сам аккуратно надел амулет ей на шею.
И она не отстранилась, приняла, встречая его мягкий пристальный взгляд и не зная, как быть. Она желала и сбежать, и остаться – все одновременно. Но этой теплой улыбке невозможно было противостоять, а от легкого прикосновения пальцев к шее голова пошла кругом…
Другой амулет. И тот шнур был золотым, а не из простых переплетенных нитей.
Но этот жест кольнул так болезненно, непрошено. Шепсет вздохнула, накрыла амулет ладонью и сама взяла воина за руку.
«Благодарю тебя», – очень хотелось сказать ей, но голос не слушался…
Слова каким-то чудом все же вырвались из сжатого горла, пусть и едва слышным шепотом.
– О, так ты все-таки разговариваешь со мной, – улыбнулся ее спутник.
Шепсет смущенно пожала плечами. Но что-то словно немного разомкнулось внутри, и дышать стало еще чуточку легче.
Воин протянул ей флягу.
– Раз сон тебе все-таки нужен… значит, и вода, полагаю, тоже.
Об этом она не думала. В чем теперь вообще нуждалось ее тело? Привычного голода и жажды она до сих пор не испытывала, только эту ужасную тошнотворную слабость и онемение всех ощущений. Но теперь, когда ее спутник заговорил об этом, Шепсет осознала, что в горле в самом деле очень сухо. Чуть улыбнувшись в знак благодарности, девушка взяла флягу и сделала осторожный глоток. Потом еще один, и еще.
Капли словно падали на потрескавшуюся от долгой засухи почву, напоминая, что значит расцветать жизнью.
«Первозданные воды омывают тебя. Дарую тебе свое дыхание – дыхание Западного Берега. Твоя плоть жива…»
И она в самом деле оживала.
– Жаль я не успел спросить у жрецов, спят ли мертвые и пьют ли воду, – усмехнулся воин, забирая флягу и делая пару глотков. – Мы приносим подношения Ка[26]наших предков, но вот как быть с кем-то вроде тебя?
Шепсет хотела уже было возмутиться, возразить, но и сама пока не слишком понимала свою природу. Она осознавала себя собой, но не до конца. Может быть, от нее и осталось только Ка? Но если ей вернули имя – значит, вернется и все остальное?
Если бы она знала…
В следующий миг она поняла, что ужасно хочет есть. Это ощущение было таким простым и первобытным, что затмило собой даже липкий ужас недавнего кошмара. Ох сколько бы она сейчас отдала за теплую свежую лепешку и горсть кисло-сладких гранатовых зерен! Да, кажется, раньше она очень любила гранаты… Этот вкус на языке был таким явственным, и к нему добавился запах горячего хлеба. Точнее – это были воспоминания о вкусе и запахе.
В животе заурчало, и она недоверчиво прижала ладонь. Воин рассмеялся так открыто и заразительно, что девушка не смогла на него рассердиться.
– Да уж, тяжело тебя опасаться… создание Дуата с урчащим животом.
Создание Дуата? Это она-то? Шепсет, немного обиженная его насмешливостью, теперь и сама не удержалась, фыркнула от смеха.
Воин поднялся, подошел к своим вещам, порылся, ища что-то, а потом вернулся с небольшим свертком. В тряпице оказалось пол лепешки и немного повядшего лука. Поверх легли несколько головок инжира. Две он забрал себе, остальное подвинул девушке.
– Это все, что осталось от моего последнего пайка. А инжир из садов, по дороге… то, что там пока не успели разорить. Надеюсь, Боги на меня в обиде не будут за расхищение храмовых владений, – он усмехнулся и надкусил инжир, а один из плодов положил на заброшенный семейный алтарь хозяев гробницы, не задумываясь. Этот жест был таким естественным, что девушка укрепилась в своей мысли – да, он оставался здесь не впервые.
Шепсет жадно накинулась на скудную еду. Лепешка была совсем сухой, не как у нее в мечтах только что, но сейчас казалось, что вкуснее она в жизни ничего не ела.
Как же вкусно.
И как же мало… Тело, словно очнувшись от глубокого сна и решив восполнить недостающее, требовало еще воды и пищи. Шепсет вздохнула, собрала крошки с тряпицы и облизнула пальцы, не задумываясь о манерах и изяществе. Потом подумала, что ведь ему досталось еще меньше, и стало неловко.
Воин ободряюще кивнул ей.
– Попробую раздобыть нам что-нибудь еще к вечеру, а то ты еле на ногах стоишь. Думал, побыстрее пойдем, ну да ладно. Завтра к ночи уже доберемся.
– Куда? – хрипло спросила Шепсет, и сама удивилась, что все-таки получилось. Удивился и ее спутник. Правда, голос у нее был скрипучим, как у какого-нибудь чудовища из тех, которых матери колыбельными и заговорами отгоняют от порога. Таким голосом уже не споешь на ритуалах, услаждая слух Богов. – Куда ты ведешь меня?
– Ах вот оно что. Тебя стоило просто покормить, чтоб ты снизошла до разговора со мной? – насмешливо уточнил воин, пряча удивление, но, увидев ее встревоженный взгляд, посерьезнел. – Мы идем в гарнизон стражи Западного Берега.
Шепсет вздрогнула. Зачем в гарнизон?..
Она вспомнила первое пробуждение – привкус собственной крови, смешанный с горьковатой сладостью. Дело было сделано. Все должно было закончиться еще тогда, но почему-то продолжалось.
«Ты нужна нам…»
Голос воина вторгся в ее мысли.
– Там сейчас безопаснее. В Городе Мертвых все кипит, – он вздохнул. – Пожар бунтов разнесся уже намного дальше от Сет-Маат.
Бунты… Это наверняка было связано с…
Продолжать мысль оказалось страшно – словно, если оставить незавершенной, все еще можно исправить, не допустить.
Шепсет резко подалась вперед.
– Мне нужно… нужно в Сет-Маат.
– Э-э-э нет, вот туда сейчас точно не надо, – покачал головой воин. – Жители очень разгневаны. Лучше дождаться, пока все успокоится. Да и зачем тебе туда?
Девушка опустила взгляд, погладила лежавшую между ними собаку, почему-то не проявившую никакого интереса к скромной трапезе. Почему-то казалось, что с этим человеком лучше быть честной – не такая ведь большая плата за его помощь.
– Семья, – коротко ответила она.
Помолчав, он сказал:
– У меня приказ отвести тебя к командиру. Но я попробую узнать, как обстоят дела в городе мастеров, хорошо?
Шепсет с благодарностью кивнула. Когда ее спутник пошел собирать снаряжение, она помогла ему скатать циновки и убрать все нишу в стене за корзинами и битыми кувшинами. В таких нишах обычно размещали погребальную утварь.
Собака задержалась в гробнице, что-то обнюхивая, даже когда ее люди уже направились к сбитым каменным ступеням, на которые струился скудный свет. Воин обернулся, протянул Шепсет руку для опоры, и осторожно девушка вложила свою ладонь в его.
– Почему ты мне помогаешь? – тихо спросила она.
Он ответил не задумываясь, прямо, но совсем не так, как она ожидала.
– Может, это глупо. Просто мне стало тебя жаль.
Глава VII
1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона
Духота стояла невыносимая, словно сама Дешрет сегодня дышала жарче. Красноватые скалы давали тень, но и окружали удушливыми объятиями, быстро раскаляясь на солнце. И без того скудная растительность казалась еще более пожухшей, а в воздухе чудилось приглушенное гудение, какое бывает в жарком мареве пустыни.
Нахт упрямо брел вперед, выбирая потайные тропы, которые знал не хуже, чем некропольские псы. Он помнил и скрытые пещеры, и разграбленные еще в эпоху смут гробницы. Знал наиболее быстрые пути к колодцам и безлюдные заброшенные проходы, которыми уже не пользовались ни стража, ни местные жители, зато иногда могли облюбовать разбойники. Западный Берег с его негостеприимным ландшафтом и удивительными творениями зодчих, поражающими воображение, был домом меджая с самого детства. Карта этих мест была выгравирована в его разуме так отчетливо, что он мог бы нарисовать ее даже во сне. И потому воину не составляло труда выбрать для них путь вдали от поселений и основных маршрутов патрулей. Здесь был выше риск наткнуться на других обитателей Западного Берега – беглых преступников или расхитителей гробниц, – но он полагался на свое чутье и знание этих мест. Несколько раз он намеренно менял направление, чтобы не рисковать, когда слышал вдалеке голоса или, отходя ненадолго, чтобы разведать путь впереди, замечал группы людей.
Меджай хотел добраться до гарнизона побыстрее и доложить о произошедшем командиру Усерхату. Вынужденные промедления расстраивали. Почему-то внутри было четкое ощущение, что он не успевает в срок, что время просыпается сквозь пальцы, словно песок, и он упускает нечто важное. А возможно, просто накладывалось общее волнение. Он не понимал, что происходит и что за события теперь пришли в движение. Оставалось только надеяться, что Усерхат расскажет.
Но как бы Нахт ни спешил, ему приходилось сдерживать себя. Его спутница старалась поспевать за ним и почти не жаловалась, шла, упрямо стиснув зубы. Разве что просила иногда воды и пила так жадно, что фляги приходилось наполнять чаще, чем воин привык. Но меджай внимательно наблюдал за девушкой и подмечал больше, чем она хотела показать. Она держалась на ногах нетвердо, как после тяжелого недуга. Двигалась неуверенно, стараясь опираться на собаку или на его руку. Что странно, рана, казалось, совсем не причиняла ей беспокойства – дело было в чем-то другом.
Пусть ее лицо было не живее погребальной маски и она почти не разговаривала с ним, его спутница выдавала себя взглядом, случайными жестами. Ей было страшно, и она была растеряна, понимая словно еще меньше, чем он сам. Временами она так глубоко погружалась в свои мысли – как иногда бывало со жрецами в ходе ритуалов, – что не замечала никого и ничего. Пару раз Нахт едва успевал остановить ее, чтобы не наступила на укрывающегося днем в тени камней скорпиона. А иногда складывалось ощущение, будто она вообще не видела тропу перед собой, и когда воин обращался к ней, то словно пробуждалась от глубокого сна. В непосредственной близости гробниц ее охватывало странное оцепенение, будто она видела там что-то такое, чего не видел он.
С собакой у нее была какая-то особая связь. Эта мысль не давала Нахту покоя. Псина держалась поближе к девушке, словно поддерживая и ведя за собой. Даже когда она отлучалась по каким-то своим собачьим делам, в поисках пищи или еще зачем-то, она непременно возвращалась. Но от Нахта не укрылось, что даже в краткое отсутствие собаки девчонка как будто теряла опору, и даже его помощи оказывалось словно недостаточно.
Невольно меджай думал, уж ни к ней ли эта черная собака привела его самого. У мастерской он ведь оказался примерно тогда же, когда привезли тела. И псы не позволили ему уйти в тот день, зато совершенно не возражали позже. Бек тогда приказал своим воинам отвлечь бальзамировщиков, чтобы те не подняли тревогу. Нахту помогал только старик-жрец, который уж точно не собирался болтать попусту и вообще не одобрял то, что там произошло. Вместе с ним провожать меджая и девушку вышли жившие при мастерской собаки, но на этот раз они не поднимали шума.
И если вспомнить и сопоставить – тревожные сны с Инпу ему снились тоже как раз накануне. Определенно, предзнаменование, но неужто в самом деле связанное с этой встречей?
Так кем же была эта девушка? Почему жрецы так хотели от нее избавиться, а некропольские псы будто бы выражали ей особое покровительство?
Странно, очень странно это все было. Нет, на мертвую она была совсем не похожа, на чудовище – тем более. Может быть, ее чем-то опоили, и потому она была почти как труп, когда ее только доставили к бальзамировщикам? Нахт почему-то сомневался, что она вот так просто расскажет.
Когда жара стала совсем уж невыносимой, они остановились в еще одной небольшой гробнице, из которой в прошлом сезоне Нахт и его товарищи выгнали шайку искателей наживы. У входа девчонка снова впала в оцепенение, и пришлось провести ее внутрь за руку. Она остановилась у ложной двери[27], ритуальные надписи на которой были уже наполовину сколоты, и долго вглядывалась в пространство перед собой. Проходы, соединявшие мир живых с Дуатом, и у самого Нахта вызывали некоторый трепет. Иногда, стоя рядом, он чувствовал едва уловимое движение воздуха, словно порыв прохладного ветерка. Но видения его никогда не постигали. Зато с его спутницей дело, похоже, обстояло иначе.
Собака устроилась у портала, словно давая понять, что здесь безопасно, и только тогда девушка вздохнула свободнее.
– Отдохнем немного и в путь, ладно? – сказал он, снимая со спины щит и ослабляя ремни снаряжения. – Думал, мы пораньше доберемся, но уж как есть.
Очень хотелось есть. В последний раз они с товарищами нормально подкрепились еще до нападения на мастерскую, и сейчас плошка хорошей каши из полбы[28], сдобренной луком, казалась пределом мечтаний. Но Нахт еще мог потерпеть, а вот насчет девчонки не был уверен. Вдруг еще помрет, если оставить без пищи? Ее и так-то даже от легкого порыва ветерка пошатывало.
Словно в ответ на его мысли она проговорила:
– Боги, как же хочется есть…
Голос у нее был странный и немного пугающий – хриплый, шелестящий. Пожалуй, это было единственным в ней, что в самом деле навевало мысли о мертвых.
Просьба была уловкой? Не похоже. Прозвучало жалобно, но при этом она словно пыталась скрыть свою слабость. Воин уже не раз успел подумать, не притворялась ли она, но его наблюдения за ней говорили, что все же нет.
Оставлять ее без надзора не хотелось – Нахт ведь отвечал за эту женщину и обещал доставить в гарнизон. Но каждый шаг не самого простого пути давался ей с трудом. Да и вряд ли она хорошо знала эти места – уж точно не лучше, чем он. Если что, не составит труда поймать ее на этих тропах, особенно учитывая ее слабость.
– Я могу раздобыть нам еды, но для этого мне придется ненадолго отлучиться.
Она чуть улыбнулась, искоса глянув на него из-под упавших на лицо прядей.
– Не боишься, что сбегу?
– Далеко ли? Отсюда рукой подать до Долины Царей. Тебя найдет ближайший же патруль, – усмехнулся меджай, надеясь, конечно, что до этого не дойдет.
В ее взгляде промелькнул страх – легкая угроза подействовала. Медленно она села у портала рядом с собакой и обняла себя за колени.
Воин передал ей одну из своих фляг, которые они наполнили по дороге у колодца. Сначала правда пришлось потерять еще немного времени и выждать в укрытии, когда станет безлюдно – местные ходили сюда пополнять запасы.
Девушка с благодарностью кивнула. В такие моменты ее лицо становилось более живым – как вчера, когда он нашел ее фаянсовый амулет и нанизал на шнур.
Жадно она припала к фляге, опустошила в несколько глотков, не задумываясь о том, чтобы оставить хоть немного на потом. Воин покачал головой – что поделать, придется раздобыть еще.
Боги были к нему милосердны – он вернулся довольно быстро с парой подстреленных тощих голубей. Охота, конечно же, была щедрее в заводях Итеру, а здесь разве что в ящерицах да скорпионах не было недостатка. Но они оба пока не настолько отчаялись, чтобы пробовать такие сомнительные блюда на вкус.
Девчонка с любопытством наблюдала, как он разделывает птиц и пытается развести небольшой костерок из сухих веток на пороге гробницы. Днем костер, по крайней мере, не привлек бы ненужного внимания. Но Нахт понимал, что есть мясо придется полусырым – жа́ра было явно недостаточно, чтобы приготовить как следует. Впрочем, его спутница не привередничала, а напротив, набросилась на предложенное «угощение» так же, как до этого на оставшийся кусок лепешки. Меджай тоже быстро прикончил своего голубя, надеясь, что по этим птицам никто скучать не будет. А то вдруг были не совсем дикие?
Собака терлась рядом и теперь аппетитно захрустела костями. Это был первый раз, когда она приняла что-то из предложенной Нахтом пищи.
И где она только ухитрялась находить себе пропитание все это время?
Когда со скудным обедом было покончено, они устроились на небольшой отдых. Здесь у меджая уже не было тайника с циновками, но его спутница и не спрашивала – уткнулась в собачий бок и затихла.
Нахт сел ближе к ступеням, чтобы держать вход в поле зрения, и откинулся спиной к стене, удерживая копье. В гробнице было душно, но хоть немного прохладнее, чем на раскаленных каменистых тропах царских некрополей.
Не особо рассчитывая на ответ, он все же решил задать тот же вопрос, что и в мастерской:
– Кто ты?
У Нахта было еще множество вопросов к ней, но хоть с чего-то нужно было начинать. А может, и не нужно было вообще пытаться узнать ее получше. В конце концов, уже скоро он оставит ее на попечение командира Усерхата и – как хотелось верить – вернется к своей жизни.
Голос внутри нашептывал, что так легко он из этой истории не выйдет… ведь оставался еще убитый им по случайности старший бальзамировщик Павер. А от шанса снять с себя вину он отказался, предпочел спасти сам не зная кого.
– Жрица, – это прозвучало так тихо, что Нахт решил уже было – показалось. Но девушка откашлялась и добавила уже увереннее: – Жрица Инпут.
Меджай открыл глаза, посмотрел на нее, хотя и не мог как следует разглядеть – глубже в гробнице было темнее, а его слепил дневной свет, проливавшийся сквозь узкий проход. Жрица. Что ж, это многое объясняло: и видения с Инпу, и собак. Боги защищали ее.
– Ты жрица Первого из Западных[29]? – удивленно уточнил он.
– Первой, – поправила она. – Инпут – Богиня, тесно связанная с Ним… Его возлюбленная супруга, или Его половина и ипостась – как угодно. Защитница мертвых, утешительница, путеводная звезда… Вряд ли ты даже слышал о нашем культе. Инпут – сокрытая, хотя Ее имя носит целый сепат[30].
О Богине девушка говорила с искренним теплом и благоговением и сейчас впервые была настолько многословна.
– Да, я не слишком силен в жреческих таинствах. Так ты из бальзамировщиков?
Может быть, она перешла дорогу, кому не следует, и к смерти ее приговорили свои же – кто знает?
– Вовсе нет, – возразила девушка. – Мои таланты… иные. Впрочем, это уже не имеет значения… хотя даже теперь моя Богиня не оставила меня.
Последние слова девушка сказала совсем тихо и уткнулась лицом в холку собаки, поглаживая лоснящуюся черную шерсть. На собаку Нахт тоже посмотрел по-новому, хотя и до этого отмечал ее не слишком звериный взгляд и повадки.
– А ты, значит, меджай… И тебе обо мне совсем ничего не рассказывали? – вдруг спросила она.
– Страшилки бальзамировщиков считаются?
– О том, что я мертвая тварь из Дуата? – фыркнула жрица. – Не считаются.
– Тогда совсем ничего.
– Боишься меня? – Девушка приподнялась, пристально глядя на воина, не переставая поглаживать собаку. – Знаешь же, как говорят. Люди боятся того, чего не понимают.
– Бояться не стыдно, стыдно не пытаться преодолеть свой страх, – ответил Нахт. – И нет, я тебя не боюсь. На вид – так вроде обычная девчонка… со странностями.
Жрица возмущенно хмыкнула.
– Зато вот тот бальзамировщик с ножами, Павер… он-то точно понимал побольше, чем я. И боялся. Может, мое счастье как раз в неведении.
Он хотел немного повеселить ее, развеять напряжение, но девушка мрачно проговорила:
– Даже не представляешь себе, какое счастье…
И замолчала.
Нахт пожал плечами, решив пока больше не испытывать судьбу, просто обдумывал слова.
«Ты не знаешь, кто она… Не знаешь, что она совершила, глупый ты мальчишка…»
Боги защитили свою жрицу. Возможно, он все-таки поступил правильно, когда вмешался?..
Короткий переход до ночевки они преодолели почти без приключений. На закате, минуя поверху одну из широких троп, ведущих к реке, они заметили небольшое шумное скопление людей. Среди криков и ругани Нахт не мог разобрать смысл, но споры быстро перешли в драку. Такие потасовки сейчас были нередки, и во многих местах на Западном Берегу – гораздо жарче этой. На них бы вряд ли кто-то обратил внимание, но воин предпочел увести свою подопечную побыстрее.
А вот место, которое он заранее выбрал для ночевки, оказалось занято, и он предпочел не уточнять, кем именно. Разбираться ни с разбойниками, ни с разозленными местными ему сейчас было не с руки. Хорошо хоть по привычке сперва разведал, а не сразу вошел, как к себе домой.
– Придется пройти еще немного, – сказал Нахт, вернувшись к девушке и собаке.
Жрица закатила глаза и тяжело вздохнула.
– Я уже себе ноги сбила на этих камнях. И вообще устала настолько, что готова уснуть прямо здесь. Долго еще?
– А ты уже поживее, чем вчера, – беззлобно подначил ее воин. – И куда разговорчивее. Похоже, прогулки по некрополям идут тебе на пользу.
Девушка зыркнула на него так, что он чуть не прикусил язык. Нахт примирительно улыбнулся.
– Пойдем, там есть на что посмотреть, – он протянул ей руку. Собака, посмотрев на них, потрусила вперед. Жрица, помедлив, вложила ладонь в ладонь меджая.
Покрывало Нут[31]раскинулось над ними искристым куполом, разворачиваясь неспешным танцем созвездий. Западный Берег оживал иной жизнью. Словно размывались границы реальностей, когда далекие огни казались очагами ушедших предков, а крики хищных птиц напоминали голоса потерянных душ. Шорох песка и перестук мелких камней под чьей-то невидимой поступью. Темные зевы гробниц в скалах, будто именно в эти мгновения становившиеся проходами в неведомые пространства Богов и духов.
Нахт вывел жрицу на небольшую площадку в холмах, заброшенную древнюю каменоломню. Отсюда они видели темные пронизанные венами троп скалы Долины Царей и самую высокую из них – гору Та-Дехент[32], похожую на пирамиды Владык древности. Далекие костры стражей озаряли некрополь золотистым светом.
– Отец рассказывал, что когда цари перестали строить свои гробницы в Нижней Земле, они выбрали это место, отмеченное Богами и священной горой, – сказал Нахт, указывая на темный пик. – Она вздымалась к самому солнцу лестницей в небо. А в теле горы и среди холмов теперь целый лабиринт проходов, соединяющих гробницы между собой… так говорят.
– Словно запутанные проходы Росетау[33], соединяющие небо и землю, – тихо проговорила жрица. Она неотрывно смотрела на скалы, словно могла каким-то образом видеть сквозь толщу камня, прозревая проходы.
– Вот в том направлении – гробница нашего Владыки, пока незаконченная, – добавил меджай, указывая куда-то в холмы. – Точное место я не могу тебе сказать, это тайна. Но я не раз стоял там в дозоре и сопровождал мастеров. Помню, как…
Погребальная маска треснула – на ее лице отразилась такая печаль и горечь, что Нахт невольно осекся. Судорожно вздохнув, жрица шагнула к самому краю, вглядываясь в темноту, где мастера Сет-Маат еще не завершили очередное свое великолепное творение вечности. Глаза у нее блестели, как инкрустации на лицах священных статуй. Словно она вот-вот готова заплакать, но не может.
Черная собака села рядом с ней, приглушенно заскулила, и не глядя жрица опустила руку, погладила зверя.
– Что… – начало было Нахт.
– Пойдем, – девушка тряхнула головой, и бусины на ее косах, кое-где сохранившиеся, зазвенели. – Нам ведь еще нужно найти место для ночевки, да? – улыбнувшись с явным усилием, она сжала локоть воина. – Я отдохну и пойду быстрее, обещаю. Мне тоже нужно поговорить с твоим командиром.
Глава VIII
1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона
На следующий день охота была так же удачна, но на этот раз Нахт рискнул – дождался, пока отряд стражи отправится дальше по дороге и спустился к колодцу, сговорившись с кем-то из местных, чтобы обменять дичь на несколько лепешек. В этом не было ничего необычного – они с товарищами и раньше так делали. Странно было только скрываться от своих же, но раз уж Бек просил не показываться никому на глаза лишний раз – значит, не стоило. Это повлекло бы за собой вопросы, а значит, и ненужные сейчас задержки.
К тому же, командир имел в виду больше девчонку, чем самого Нахта. Трудно было сказать, станут ли ее преследовать и чем вообще все это обернется. Что до меджая – даже если тот бальзамировщик исполнил свою угрозу и за минувшие пару дней успел кому-то доложить, весть едва ли успела распространиться. Вряд ли его станут искать прямо сейчас. Зато вот потом кто-то наверняка наведается в гарнизон с вопросами.
Новости, подслушанные у местных, были неутешительными. Беспорядки, разгоревшиеся на Западном Берегу, распространились. Шайки разбойников, которых обычно держали в страхе меджаи, осмелели и нападали на маленькие поселения, потому что меджаев не хватало на всех. Кто-то из стражи некрополя примкнул к бунтовщикам, а дворец Владыки не спешил присылать помощь. Да и не привыкли здешние воины поднимать оружие друг на друга – уж Нахт-то знал – вот и не ввязывались в бои. Но жалование все так же не выплачивалось, поставки из храмовых хозяйств и из Города Живых не возобновились, и люди, отчаявшись, обозлились. В участившихся потасовках были уже не только раненые, но и погибшие.
Нахт никак не мог понять, почему жрецы Амона не проявили привычную щедрость сейчас, когда едва закончился Опет[34]. Ведь раньше, сколько он себя помнил, в дни празднеств не было недостатка в разнообразной еде и товарах. Чуть ли не целые стада забивались во славу Амона, а дичь, рыбу и фрукты к шатрам на берегах Итеру приносили огромными корзинами. Весь народ участвовал в празднествах по-своему. И даже бедняки ликовали, не испытывая в эти дни никакой нужды.
Отец рассказывал, что случались голодные неурожайные годы, но тогда открывались царские и храмовые житницы. Непросто приходилось и в годы войн – как когда Владыка защищал рубежи от Народов Моря, бежавших от собственных бед, или от чехену[35], решивших, что могут посягнуть на богатства Та-Кемет[36]. Но сейчас власть Пер-Аа[37]была велика. Что могло измениться? Владыка оберегал Закон Маат на своей земле, так почему же в Кемет пришла Исфет? И об этом он тоже хотел поговорить с Усер-хатом.
Жрица старалась идти быстрее и вообще как можно меньше докучать своему спутнику просьбами, полностью сосредоточившись на цели. Она словно приняла какое-то решение, и это придавало ей сил. Но когда они, наконец, добрались, девушка обессиленно села прямо на землю, восстанавливая дыхание, глядя на открывшийся впереди ландшафт.
Красноватые скалистые холмы и негостеприимная пустошь сменялись зеленью пальмовых рощ и возделанных полей, выходивших прямо к сверкающим лазурным водам Итеру. Далеко на Восточном Берегу виднелись белые стены храмов Города Живых, и обелиски пронзали бескрайнее небо золочеными вершинами, маня путников и караваны.
Сам гарнизон Долины Царей представлял собой укрепленное поселение, лежавшее в стороне от Сет-Маат и храмовых владений. Добраться сюда было не так просто даже от реки, если не знать дороги. Шатры, домики из сырцового кирпича с выбеленными стенами и тростниковыми крышами, усыпанная песком тренировочная площадка, небольшие зеленые садики. Даже собственного храма, хотя бы маленького, здесь не было, поскольку изначально укрепление подразумевалось как временное, но потом разрослось. Ничего выдающегося, но это место было родным. Здесь был дом отца, который Нахт не променял бы и на прекрасное жреческое поместье в Уасет[38].
Основной задачей здешних воинов была именно охрана некрополей. На Западном Берегу Уасет было еще несколько подобных гарнизонов, самый крупный из которых сейчас располагался у Храма Миллионов Лет и тамошней резиденции Владыки. Говорили, что Усерхата хотели перевести туда на службу, но он решил остаться со своими воинами здесь.
– Пойдем, – нетерпеливо позвал Нахт и помог жрице подняться. – Скоро отдохнешь, да и еды здесь будет вдосталь. Больше никаких недожаренных голубей. А уж какие тут пекут лепешки, м-м-м…
Она тихо рассмеялась. Кажется, даже голос у нее уже звучал немного живее.
Меджай и сам ужасно хотел сперва поесть и смыть с себя пот и пыль, а потом уже докладывать, но долг был важнее. Жрицу он собирался сразу отправить к лекарю и доверить заботам местных женщин, а дальше пусть с ней разбирается командир. Сейчас толку от нее все равно было немного – она устала настолько, что вряд ли сумеет вести связный рассказ.
Уже по дороге к селению их встретил дозорный отряд.
– О, да это ж Нахт! – крикнул один из воинов. Остальные быстро окружили меджая, улыбаясь и похлопывая по плечу.
– И где ты столько дней пропадал?
– Еще и девчонку себе в некрополях ухитрился откопать, ну даешь.
– Да не одну – с собакой. Это уже целое хозяйство!
Воины смеялись, привычно подначивая друга. Жрица смущенно помалкивала, стоя в стороне и гладя собаку, ловя на себе взгляды любопытные, но дружелюбные. Гости в гарнизоне хоть и бывали, но не так уж часто.
– Мы уж думали, не сожрал ли тебя крокодил где-нибудь.
– Или гиены!
– Да-да, или гиены.
– Послание-то хоть доставил?
– Доставил конечно, – усмехнулся меджай. – А потом все пошло не так… Давайте лучше вечером обсудим за пивом? Я уже вымотался, как пес, а мне еще командиру докладывать, – он показал скарабея Бека, и друзья посерьезнели.