В памят(и/ь) фидейи

I

Фидэ не обрушилась с губительной силой, она, подобно болезни, растекалась по телу, поражая все больше и больше, пока не превратилась в смертельную опухоль. Однако тогда еще я не знала, что со мной происходит, перемены были настолько плавными, почти незаметными. Не успела понять, в какой миг в моей голове поселились воспоминания тысяч женщин.

Только сейчас могу свидетельствовать о том, что собственные глупость и неосмотрительность привели к плачевному концу. Имея все вводные, воспоминания каждой предшествующей владелицы фидэ в собственной голове, над которой слишком скоро утратила контроль, я даже не пыталась сложить этот пазл, чтобы узреть картину целиком. Лишь бежала вперед, стараясь избавиться от груза чужого прошлого, не осознавая, что стала его частью.

Тогда я жила в Лондоне уже год с окончания Университета Эссекса и пять лет с переезда из Фишгарда – окраины Уэльса, и снимала квартиру в шаговой доступности от Фенчерч билдинг, в котором подрабатывала дневными сменами, принимая посетителей на ресепшене, как раз перед занятиями в университете.

В тот вечер, казалось, весь город внезапно вымер: ни прохожих, ни машин, ни лая собак, ни шороха крыс из мусорных баков, ни потасовок бродячих котов. Никого и ничего, кроме топкой тишины.

Я уже стояла у дверей в свои апартаменты, упорно пытаясь разглядеть во мраке неосвещенного этажа (отчего-то именно тогда лампочка перегорела, а заменить ее не успели) в сумочке связку ключей, подсвечивая себе экраном мобильного, когда неожиданный голос из-за спины напугал едва ли не до потери пульса:

– Добрый вечер, – поздоровался он.

Поборов первый порыв направить свет мобильного в лицо незнакомцу, я приложила руку к груди, силясь унять бешеный пульс. Из темноты в тусклый свет, падающий из маленького окошка, выступил мужчина, а на уровне его бедер сверкнули два золотистых глаза. Вздрогнув, я инстинктивно попятилась, но быстро уперлась спиной в дверь апартаментов. Тогда незнакомец прокашлялся и поспешил добавить:

– Простите, не хотел вас напугать. Я заехал в соседние апартаменты еще неделю назад, но так и не смог поймать сказочную соседку, чтобы пригласить на чай и познакомиться.

Рельефной, подтянутой рукой рукой, на которой от напряжения образовались бугорки, оттенившие впадины, скрывая их от единственного источника свет, он провел по кучерявым волосам. Стоявшая рядом с ним собака, прервав частое дыхание, сглотнула, что пропустило очередной разряд паники по телу. На меня напало сильнейшее дежавю.

– Я Элисон, премного рада знакомству, – постаралась не слишком натянуто улыбнуться. – Обязательно зайду, но, прошу меня извинить, в другой раз… Доброй ночи.

К счастью, достаточно быстро нащупав злосчастные ключи, я спешно забежала в апартаменты. Усталость и страх все еще покалывали пяточки.

– Доброй… – донеслось, прежде чем захлопнулась дверь.

Соседа разглядеть не удалось, но силуэт кудрявых, зачесанных назад волос и мощных скул был различим довольно четко. Могу поклясться, что позже или раньше видела его в своих или чьих-то снах. Забегая вперед, с соседом мы так и не познакомились. Я больше не видела ни его, ни пса, но уверена, что в том есть какая-то загадка, ответ на которую сокрыт глубже – в чужих воспоминаниях.

Продолжение того вечера представляется таким несущественным, словно не могло повлиять на исход, но в каждом моменте есть своя ускользающая деталь, за которой гонюсь подобно крысе в колесе и никак не могу догнать.

Меня встретила тихая светлая комната, совмещающая гостиную, спальню, кухню и столовую с дешевыми шторами и дорогим постельным бельем на кровати, в меру захламленная, но чистая от пыли и грязи. Домашних растений в ней меньше, чем хотелось бы. Один громоздкий фикус лирата и пара неприхотливых сансевиерий (микадо и зейланика). Опустошив осушители, я отправила собранную воду в фильтр, позднее она пойдет на полив домашних растений, сходила в душ, стараясь не слишком транжирить горячую воду, и, изрядно подмерзнув, надела вечерний костюм, поскольку ночь обещала быть холодной, забралась на кровать под одеяло и впервые за день залезла в социальные сети не по рабочим вопросам.

Странное чувство подкралось внезапно. Предварительно участившееся дыхание резко сперло где-то в области живота. Спокойствие обратилось ватой в голове так же медленно, как зверь наступает все настойчивее и подбирается ближе к добыче. Что-то незримое ударило под дых, вдавило в кровать, которую я уже не чувствовала. Я силилась вдохнуть, но теплое, немое ощущение закупоренного горла чем-то мягким, кружащим голову, не пропускало ни толику кислорода.

Сейчас это навевает болезненное воспоминание, которое не хочет, чтобы я туда заглядывала. То не виде́ние и не путешествие. Как мы вспоминаем рождественские обеды во времена детства или лучшие моменты студенческой жизни, так и я вспоминаю то, что произошло не со мной. В моей памяти я – каждая предшествующая фидейя. Я вижу прошлое их глазами, слышу потаенные, самые глубокие и темные мысли, чувствую то, что чувствовали они.

Первая, с кем довелось познакомиться, была Клеменс.

Ее глазами я впервые увидела Фидэ-холл.

II

Раз в год в нашем кампусе отключали освещение. Обычные технические работы: проводка очень старая, чинить ее было очень сложно. Для нас – студентов – это означало одно: ночь темна перед рассветом. Особое событие, глазами преподавателей, давно смирившихся с традицией – обычная попойка. Так или иначе, этот вечер ждали все без исключения, что случалось крайне редко, поскольку устраивали шумную вечеринку в одном из подвальных помещений и свято верили, что никто из дирекции не в курсе похождений. Было бы ложью сказать, что присутствовали все. Но в одном была правда – спящих не было совсем. Некоторые приходили танцевать, другие закрывались в комнатах общежития, пытаясь пережить, как судную ночь, третьи выбирали иного рода развлечения. Асли была как никогда настойчива в своем рвении затащить меня туда, хоть я не слишком сопротивлялась. В коротком, черном платье с открытыми плечами я чувствовала себя более чем глупо, но один взгляд в зеркало менял мнение в противоположную сторону. Правда, спустя пятнадцать минут снова становилось дурно и приходилось повторять ритуал, ловя свое отражение везде, где только возможно. Первым делом я подошла к импровизированному бару, где бутылок стояло больше, чем я видела за всю свою жизнь. Я долго пыталась подобрать что-то, в Уэльсе ассортимент не сильно, но отличался, а в Эссексе и вовсе не доводилось бывать на подобных мероприятиях.

– Советую этот, – стоявший рядом парень искоса поглядывал за тяготами выбора, пока в конечном счете не решился предложить помощь. – Он отдает легким вкусом карамели… Мне кажется, тебе понравится, – парень неловко улыбнулся и сместил взгляд на свои ступни.

– Спасибо. Элисон, – протянула ему руку для пожатия. – Можно просто Эли.

– Я знаю, мы в одной группе по латыни. Я Чарли, – улыбнулся он шире и пожал руку.

Не уверена, что его действительно звали Чарли, но запомнилось именно это имя. В всяком случае, после той ночи мне больше ни разу оно не пригодилось. Мне была поразительна стеснительность Чарли, ведь он обладал исключительно очаровательным асимметричным лицом с большими губами и добрыми глазами. Несмотря на легкую сутулость, Чарли возвышался надо мной на целую голову. Я открыла жестяную баночку и сделала глоток. Вкус был удивительный: сливочно-карамельный. На мой восхищенный взгляд Чарли расплылся в довольной улыбке.

– Потанцуем? – выпалил он на одном дыхании, как если бы старался не дать себе времени передумать.

Преследуя план обзавестись знакомствами, я оглянулась в поисках Асли, ее еще не было, потому я тоже не дала себе поводов и времени на сомнения, резко схватила Чарли за руку и потянула в центр зала, параллельно всасывая как можно больше сидра. В голову дало быстро. По телу растеклось тепло, в глазах зарябило. И не могу сказать точно, но, кажется, в тот миг даже мой застенчивый кавалер стал двигаться увереннее. Либо же я тогда или раньше рисовала ему тот образ, какой хотела видеть.

– Ты не местная? – спросил Чарли.

– Из Уэльса. Два года проучилась в Университете Эссекса. А ты?

– Я англичанин, – гордо задрав подбородок, заявил он.

– Что ж, англичанин, расскажи что-нибудь о себе, – улыбнулась я.

– Родился и вырос здесь, в Лондоне. Но всегда мечтал о Франции, – вздохнул он.

– Почему не поехал?

– Родители отказались платить за обучение там, поэтому пока коплю сам.

– Как-то не слишком патриотично для того, кто с такой гордостью заявляет о своем чистокровном английском происхождении.

– «Погоди, пока я не откину бороду, ведь она ни в каких государственных изменах не повинна»1, – понизив голос, иронизируя над самим собой, изрек он.

– Ты цитируешь Томаса Мора? – я вскинула бровь и коротко усмехнулась.

– Мне положено. Я ведь почти историк.

– Почему именно Франция?

Чарли зачитал нудную лекцию, чем знаменательна Франция в части архитектуры, а когда рассказ зашел о том, как бы он хотел побывать в Кале, я уже перестала слушать. А в прекрасный момент в толпе, увидев Асли, совсем беспардонно бросила партнера и умчалась к ней, обронив лишь: «Прошу прощения, вынуждена покинуть тебя, пришла моя подруга, не могу позволить ей оставаться в одиночестве». Он ответил что-то вроде «Увидимся» и исчез из виду.

С Асли мы оттанцевали несколько песен, отчетливо помню, что ярче всех для нас была «Bad Blood»2, ведь именно на ней я сорвала голос, потому пришлось отойти за водой. Асли отправилась в уборную. Выпив, я взяла еще один сидр, и в ожидании я присела на скамейки у стены, рядом плюхнулся светловолосый американец (это стало сразу понятно по акценту) по имени Марк. Снобизмом я никогда не отличалась, не вспомню, о чем завязался разговор, но помню, что в конце сказала что-то вроде: «вы попираете не только наш язык, но и нравственность, извращаете идеалы…». Не знаю, с чего я так разошлась, но помню, он сказал что-то совсем оскорбительное, а алкоголь в крови добавил духа народного единства и любви к английской демократии.

– В очереди в туалет говорят, кто-то плеснул в лицо американцу за короля и за Англию… – нашла меня Асли, едва не сгибаясь пополам от хохота. – Я и не подумала, что это ты, пока не изобразили выражение лица.

Она продемонстрировала приспущенные уголки губ, прикрывающие верхние зубы и обнажающие нижние, затем неловко и натужено махнула рукой, на что я закатила глаза:

– Я так не делаю!

– Делаешь! – неуемно смеялась Асли до тех пор, пока на глазах не проступили слеы, а смахнув их, продолжила хихикать. – Что он тебе сказал?

– Не помню… Что-то про угасающее пагубное влияние короны парламент Австралии. Господи… Я уже пьяна, мне пора домой, – захныкала я.

– Шутишь? Вечер только начался.

– Легко тебе говорить, ты ведь не пьешь.

– Но и тебя никто не заставлял.

– Верно…

И все же мы остались. Не слишком надолго, примерно в полночь отправились ко мне домой. Поутру в голове продолжали всплывать обрывки разговоров, незнакомые ранее имена. Все больше и больше перемешивалось в единую кашу, которую становилось труднее разгрести. Асли подскочила ни свет ни заря и умчалась обратно в отель, перед чем я пригласила ее в ресторан, чтобы хоть как-то отвлечься, не думать. Перед выходом в аптечке нашла обезболивающее и выпила несколько таблеток. Даже тогда знала, что это не поможет, но что-то распирало голову изнутри нарастающей, пульсирующей болью, которая еще долго преследовала меня и скоро превратилась в глупую привычку, в извращенную норму.

В большие окна «EL&N London» на Парк Лейн – узкой улочке, заставленной магазинами, косыми клыками вонзались крупные капли дождя. Проезжающие мимо машины разрезали лужи, брызги из-под колес веером неслись во все стороны, заливая все, чего коснутся. Несмотря на невзгоды и трудности, которые он приносит, я всегда любила дождь, ведь он меняет абсолютно все, делает вещи сложнее и глубже, людей – загадочнее, улицу – опаснее. Но именно в такую погоду, когда промозглый лондонский воздух, еще больше насыщается атласной влагой, становясь тяжелее, я всякий раз ощущаю почти недозволительное умиротворение.

Когда часы пробили девять вечера, Асли опаздывала уже на сорок минут, что было в ее духе. Потому я всегда приходила на полчаса позже назначенного времени, заказывала чай или кофе и наслаждалась минутами покоя. В тот вечер в ожидании я глазела то на стекло, то за него, фокусируя и расфокусируя взгляд. То смотрела на полотна луж, отороченных химикатами, лившимися из машин, то на свое отражение. Рассматривать себя в случайных поверхностях было моим развлечением и убийцей времени с самого раннего возраста, когда я себя помню. Отражение в окнах и отполированных столовых приборах отличается от того, что доводится видеть в зеркале, будто по ту сторону сидит совсем другая Элисон – не миловидная, немного дерзкая, в меру взбалмошная. Здесь лицо казалось острее и строже, но в жизни большие детские серо-зеленые глаза совсем не производили устрашающего впечатления, а рыжие волосы до поясницы многим навевали мысли о чем-то колдовском, почти ведьмовском. Знала бы еще в юности, что действительно приобрету способности мечты, несмотря на их губительность, уверена, пребывала бы в нелепом, детском восторге.

– Привет! Прости, что опоздала, я… – запыхавшаяся Асли клюнула меня в щеку.

– Избавь меня от оправданий, – я скорчила недовольное лицо. – Мне пришлось ждать целый час!

Она ненадолго нахмурилась, но после моего последнего заявления расплылась в лучезарной улыбке. Белые брюки и топ с открытыми плечами выглядели донельзя сюрреалистично, но красота Асли оставляла место только восхищению. Некоторые образы или моменты отпечатываются в голове так явственно, что невольно вызывают вопрос: а чем же тот эпизод был настолько важным, что занял самое видное место на средней полке стеллажа памяти? Почему мне отчетливо запомнились изящные осветленные локоны ниже плеч, которые чудесным образом не повредил даже дождь, и то, как серебряный рефлекс контрового света, ниспадающего из ламп, прикрытых начищенными хрустальными лепестками, играл едва уловимыми искорками в небрежных волосках? Запомнились и серо-голубые глаза, подчеркнутые черной подводкой и тушью, и алевшая вельветовая помада на пухлых губах, приспущенных с уголков.

– Врушка! – ничуть не стесняясь, воскликнула Асли. – Думаешь, я не знаю, что ты пришла от силы минут двадцать назад? – Она плюхнулась на диванчик напротив и жестом пригласила официанта. – Как всегда, прекрасно выглядишь. И как ты успеваешь так быстро собраться?

– А как ты умудряешься опоздать, даже когда тебе идти десять минут?

– Не ворчи. Вообще-то, у меня для тебя подарок.

– Пытаешься задобрить? – Я очень старалась сохранить серьезное выражение лица, но от самого только слова «подарок» я всегда таяла, как мороженое на солнце.

– А ты сильно против?

Асли откинула назад волосы, протянула мне черный пакетик и едва не подпрыгивала от нетерпения, сгорала от желания скорее увидеть мою реакцию.

– Извини, но…? – выгнула бровь и полезла смотреть содержимое, когда подошел официант.

– Извиняю. Открывай скорее! – велела мне Асли и тут же обратилась к официанту. – Трюфельный ка́чо э пе́пе, салат и бокал белого сухого, – выпалила она, даже не взглянув на меню, пока я ковыряла несносную ленту. – В винах я ничего не смыслю, поэтому подберите что-нибудь подходящее, пожалуйста.

– Могу предложить… – начал официант, но Асли не дала ему закончить:

– Не надо предлагать. Просто сделайте.

– Хорошо. А что будете вы? – обратился он уже ко мне.

Когда оторвала глаза от адского банта, излишне хитро повязанного вокруг коробочки, заметила, что в углу зала сидела русоволосая девушка, чересчур выбивавшаяся из обстановки, притом кидала на нас подозрительные взгляды. Не то, чтобы это был ресторан для непомерно состоятельных, к этой категории я отнюдь не относилась, но все же хиппи и любители гранж культуры зачастую предпочитали прочие места. Но, что необычно, пялилась она именно на меня, и от ее взгляда мне остановилось не по себе.

– Что-нибудь выбрали? – переспросил официант, когда мое молчание не в меру растянулось.

– А? Да… Да, я буду эспрессо и к нему… к нему буду тартар.

– Хорошо. – Он едва заметно дернул бровью. – Стакан воды к кофе?

– Да…

– Напитки сразу или к блюдам?

– К блюдам, – опрометью ответила Асли, ранее чем я успела опомниться. Коротко кивнув, официант удалился. – Что за гадость ты заказала? Кофе к тартару? Планируешь не вылезать из туалета до завтра?

– Какой тартар? – очнулась я от наваждения, вызванного той девушкой.

– Ты заказала кофе и тартар.

– Я заказала тартар? – Асли кивнула. – Отвратительно. То есть… Я хотела трюфельный торт, – захныкала я.

– О том и речь. О чем ты задумалась? И ты что, до сих пор не развернула? – она поджала губы и посмотрела на меня слишком неодобрительно.

– Я не разобралась с дурацким бантом, – говоря с Асли, я невольно кидала взгляды на загадочную девушку.

Уже тогда казалось, что мы давно знакомы, поскольку легко представлялось ее детство, заливистый смех и впервые разбитые коленки, но я не могла сказать наверняка. Хорошо помнилось и чувство взрослой снисходительности по отношению к ней, хоть она и выглядела примерно на мой возраст.

Кенна. Нам так и не довелось с ней познакомиться. Зато ее знала Клеменс. Об этой несущественной детали я вспомню позже, а вернее – выужу из чужой памяти очередной бесполезный факт, который никак не мог повлиять ни на одно событие, произошедшее со мной с момента обретения фидэ. И тем не менее только теперь понимаю, насколько много Клеменс стало в моей жизни: она вытесняла настоящую Элисон, а я даже этого не заметила.

– Дай сюда.

Асли не слишком эстетично перевалилась через столик и выхватила коробку. Ловко расправившись с бантом, самодовольно протянула подарок в раскрытом виде, будто делала предложение руки и сердца.

– Элисон Престон, окажи мне честь воспользоваться этим парфюмом.

– Намекаешь, что от меня воняет? – довольная своей язвительностью, скрестив руки на груди, я с трудом сдерживала улыбку, хотя, конечно, Асли прекрасно меня читала.

Рядом с ней мне всегда становилось легче и спокойнее. Иногда одно присутствие Асли могло повлиять на мое настроение, опустошить голову от лишних мыслей.

– Намекаю, что никто другой не подойдет этому божественному аромату так, как ты, – активно жестикулируя в родной, присущей только туркам, манере, она сладостно закатила глаза и улыбнулась еще шире.

– Опять отец привез то, что тебе не подошло?

– Тебе кто-нибудь говорил, что ты до ужаса неприятная особа, kızım3? Хочешь, научу, что положено говорить в таких случаях? – Асли указала большим и указательным пальцами на свои губы. – Спа-си-бо! Спасибо, и улыбнуться. Вот так!

– Спасибо. Так что, я не права?

Я открыла флакон и распылила парфюм на руку. Плохо помню этот запах, но отлично помню, что едва не расплавилась от пекущего удовольствия.

– Нет. Я целый месяц охотилась за этим ароматом специально для тебя и должна сказать, что очень разочарована твоей реакцией.

– Прости, пожалуйста, – настала моя очередь улыбаться во все тридцать два. – Я, правда, тебе несказанно благодарна! – положив руку на сердце, театрально кивнула.

– То-то же, – цокнула она, а когда посмотрела куда-то за мою спину, едва не расхохоталась. – Твой ужин.

– Прошу, – официант поставил передо мной тарелку тартара, чашку кофе и стакан воды.

– Благодарю…

Нос самовольно и очень неэтично сморщился, а губы, потакая хорошему вкусу и негодуя от безобразия, образовавшегося на столе, также самовольно поджались. Судя по всему, это не осталось незамеченным, ведь в следующий миг молодой человек предложил заменить кофе на красное вино, чему я обрадовалась больше, чем дорогому парфюму.

Когда в очередной раз глаз упал на место, где сидела смутившая меня девушка, ее уже там не оказалось. С того момента вечер протекал намного легче, но ощущение, что кто-то все еще за мной наблюдал, не покидало до самого конца, будто сидел с нами за одним столиком.

– Поедешь к родителям? – внезапно спросила Асли.

– Мгм, – кивнула я, ковыряя вилкой тартар, но тут же уставилась перед собой. – Я забыла проверить календарь забастовок…

– Потом проверишь. Думаешь, кто-то в банковский выходной захочет заниматься социальной или политической ситуацией в стране?

– Я выезжаю накануне вечером, – захныкала я.

– Тогда это действительно проблема. – Асли вскинула брови и неловко поерзала на месте. – А твой симпатичный кузен там будет?

– Primo4 Эдди? – я закатила глаза, хотя отрицать то, что он действительно с созревания был хорош собой, было бы совсем уж неправдоподобно.

– Ты говоришь на испанском? – Асли удивленно и коротко кивнула, и бросила на меня кокетливый взгляд исподлобья.

Я нахмурилась, пытаясь вспомнить, откуда мне вообще известно такое слово, но перед глазами пронеслись лишь странные бессвязные картинки, будто эпизоды какого-то сериала.

– Нет… Само собой вырвалось. Будет, куда ему деваться?

– Передай ему от меня пару добрых пожеланий.

– Это каких? – улыбнулась я.

– Ну-у, например, «Le Parfum de Therese» Фредерик Малле5.

– Ты прекрасно знаешь, что мне это ни о чем не говорит.

– Тем лучше, – усмехнулась себе под нос Асли. Ее тут же спас вовремя подошедший ужин.

Пока она сладостно прикрывала глаза, смакуя вкус ка́чо э пе́пе, говорить о чем-либо было бесполезно.

Мы просидели еще пару часов, после я взяла такси, а Асли предпочла прогуляться до отеля пешком. Дождь закончился, и влага пуховым одеялом окутывала весь город, ложилась на плечи. Дышалось значительно легче.

У дома встретила тишина. Даже таксист поспешил скорее меня высадить и поехать по своим делам, так и не вернув сдачу. Не то чтобы я жалела пенсы, но это мои пенсы, и вполне естественной реакцией было очень неприлично ругнуться.

Кожу обласкал влажный ветер, вынудил меня поежиться. Я глупо пялилась на дверь в дом, откровенно боясь войти внутрь, но, дрожа не то от холода, не то от страха, все же сделала шаг вперед.

III

Это воспоминание представляется совсем в других цветах и ощущениях, как картинка из очень грустного нуарного кино, только без закадрового дарк-джаза в стиле Майлза Дэвиса6, и кажется оно чужим. Однако то событие совершенно точно я видела никак иначе, как собственными глазами. К часу, когда я подошла к входу в дом, ночь распространилась темнотой повсюду, заглянула даже в самые неприступные закоулки, делая их еще мрачнее и страшнее. Одним из таких мест была лестница на мой этаж. Пару раз споткнувшись, я волей судьбы не покатилась кубарем вниз. К счастью или сожалению, неизвестный мне на тот момент мужчина вовремя перехватил меня за предплечье и помог уверенно встать на ноги. Я работала больше суток без сна, ушла домой, лишь когда начальство отправило почти насильно, решив не платить мне за последующие часы, ведь вид стал откровенно неприглядный.

– Все хорошо?

От разрезавшего тишину бархатистого голоса я вздрогнула и попыталась пятиться, но слишком быстро уткнулась в перила.

– Простите, не хотел вас напугать. Я заехал в соседнюю квартиру еще неделю назад, но так и не смог поймать сказочную соседку, чтобы пригласить на чай и познакомиться. – Он провел рукой по волосам и шумно выдохнул, как если бы усмехнулся. – Ричард. – Выжидающе уставился на меня, а когда что-то шевельнулось под ногами, наклонился туда. О той собаке я и думать забыла.

– Это Ливи, – сообщил Ричард. – Так что? Зайдете?

– Да. Ладно. Почему бы нет? – выпалила я на одном дыхании, все еще силясь привести себя в чувство.

Так и не смогла объяснить, что испытала – странное, почти маниакальное желание следовать за ним. Словно между нами скоро образовались путы, стягиваемые магией его голоса. Ричард был учтив, галантен и очень красив.

Глупый поступок.

Звук закрывающейся за спиной двери прозвучал как приговор, но и тогда я предпочла списать переживания на не обоснованные, пустые страхи и в лишний раз не думать, что оказалась в доме совершенно незнакомого мужчины, который при желании мог сделать со мной все что угодно. Но он не хотел.

– Зовите меня Рори, – улыбнулся, поджав и без того тонкие губы.

Ричард прошел в кухню, совмещенную с гостиной. Я оглядела жилище, оказавшееся совсем обезличенным. На диване все еще лежали одеяло и подушки – единственное, что выбивалось из картины идеального, вылизанного гостиничного номера. Что говорить, даже в раковине не было ни одной грязной чашки.

Педант?

– Нетипичное сокращение.

– Можете звать меня как угодно, но не Дик…

– Хорошо. Рори… У вас есть терраса, но нет спальни? – выпалила я раньше, чем успела подумать о значении такого вопроса.

Я устроилась за круглым обеденным столом на одном из двух стульев.

– Не ожидал разговоров о спальне с порога, – неоднозначно усмехнулся он, отчего на моих щеках вспыхнул пожар. В бесстыдном существовании, каким ощущался предшествующий десяток лет, то было чем-то действительно новым. – Спальня есть, и, бьюсь об заклад, в ней очень удобная кровать. Но в последние дни я так уставал, что сил хватало лишь на то, чтобы упасть на диван. Заботливая Ливи принесла мне одеяло и подушки.

– Где вы работаете?

– Отлавливаю тварей, отравляющих существование людей, – он бросил на меня улыбающийся взгляд из-за спины, будто ожидая какую-то реакцию.

– Диких и бродячих животных?

– Вроде того…

– Ждала что угодно, но не охотника в Торонто. Часто выезжаете? Нунавут или Альберта? Может, Британская Колумбия? Едва ли это ежедневное занятие, путь неблизкий. Насколько мне известно, рядом угодий нет.

– Все из этого. Часто бываю в Европе. Сейчас провожу больше времени в городе, тренирую подрастающее поколение.

Я вздернула бровь, как если бы поймала его на преувеличении своих достоинств. В голове зрели все новые вопросы, несмотря на то что знакомство было его инициативой. Он шумно усмехнулся и ненадолго умолк, очевидно, что-то обдумывал. Это длилось не больше нескольких секунд, но по ощущениям прошла целая вечность. Сама того не замечая, я пристально изучала его подтянутую фигуру. Ягодицы под брюками палаццо переминались так, будто состояли из одних лишь мышц, широкая спина скрыта белой рубашкой. Повисло неловкое молчание, под давлением я снова выпалила первое, что пришло в голову:

– Вы выглядите старше, чем мне показалось. Извините за бестактное замечание.

Но Рори то ничуть не смутило. Почему-то внутри сидело ничем не обусловленное стремление говорить с ним. Из раза в раз слышать тембр его чарующего голоса. То было не влечение и не вожделение, а совершенно искреннее, почти детское любопытство.

– Наверное, это немного пугает. Почему-то считают, что чем мужчина старше, тем опаснее.

– Да. Пока не наступает переломный момент, и он не превращается в милого дедулю. – Избегая смотреть на Рори, я скребла пальцем деревянную столешницу.

– Дедули тоже могут быть маньяками.

– Знаю.

– Быть может, не стоило принимать приглашение пугающего незнакомца? – Он обернулся и оперся на столешницу, скрестив руки на груди.

– Возможно. – Подняв взор, встретилась с улыбающимся взглядом зелено-голубых глаз.

Повисло молчание, нарушаемое прерывистым дыханием добермана. А спустя мгновенье мы дружно рассмеялись с нелепости происходящего, и, вероятно, так началась наша история.

– Что ж, Клеменс, сколько бы вы мне дали?

– Я не говорила, как меня зовут…

Клеменс…

А ведь я не знала никакого Ричарда, но тем не менее вот он – в моей памяти, и глядела на него никак иначе, как своими глазами. И пусть в Торонто мне бывать никогда не приходилось, я действительно была там. Но это произошло не со мной – то произошло с Клеменс. Фидэ дает заглянуть в чертоги ее памяти так, будто та моя собственная, позволяет вернуться в чужие воспоминания и ощутить заново, как если бы то действительно пережила я сама. Как много моментов я считаю своими, но те не принадлежат мне?

– Я догадался. Так что?

– Не слишком убедительно. – Я вновь вскинула бровь.

Он знал меня. А меня то ничуть не сконфузило. Насторожило, но не смутило. Поведение Клеменс казалось мне странным, многого из того, что совершила она, я бы делать не стала. Фидэ любопытная вещь, порой я испытывала настоящий испанский стыд от действий других фидей, хоть им самим собственные поступки казались логичными и понятными.

– Спросил у домовладельца, – признался он и опустил голову, украдкой глядя на меня исподлобья.

– Никакой конфиденциальности, – наигранно вздохнула я.

– Просто кошмар! – Рори состроил недовольную гримасу, за которой пряталась очаровательнейшая улыбка. – Так что?

– Тридцать три-тридцать пять.

– Близко. Мне тридцать девять.

– Боже, вы годитесь мне в отцы, – ляпнула я, не подумав, тут же прикрыла рот руками и сквозь сжатые губы промычала: – Простите.

Но к счастью, Рори просто зашелся теплым искренним смехом.

– Надеюсь, это не будет проблемой.

– Вовсе нет. Никаких проблем!

Мы… Нет, они понимали друг друга с полуслова, а позже и вовсе обходились без слов. Чувства Клеменс к Ричарду стали ее слабостью. Такая любовь не исчезает бесследно и остается в памяти даже после смерти. Теперь она разрушает, выжигает меня изнутри. С самой первой минуты знакомства между ними образовалась незримая, но очень осязаемая связь. Могу утверждать с абсолютной верой, ведь с приходом фидэ чувствовала это сама. Я полюбила человека, которого никогда не знала. Тосковала по тому, кого никогда не видела. Чувства других фидей по большому счету оставались лишь отголоском того, чем они действительно являлись, тенью себя настоящих, но эмоции Клеменс выглядели так, будто мои кто-то усилил в десять крат.

В ночь, когда меня настигла фидэ, приходил человек. Сосед, которого я видела раз в жизни, как мне теперь кажется, пытался сойти за Рори, сыграть на памяти фидейи. На чувствах Клеменс. Но кто это мог быть, я не знаю до сих пор, однако живет во мне уверенность, что его личность – ключ к разгадке куда большей тайны. Я чувствую это так же, как чувствую холод приближающихся объятий смерти.

IV

Как и планировалось, на несколько дней я уехала в Фишгард, к семье, а Асли улетела на родину – в Стамбул. Как бы сильно она ни любила Англию, солнечная Турция была ей роднее и ближе по духу. Асли нравились шумные и открытые люди, какими британцы никогда не были.

Пока Асли наслаждалась первым классом, я тряслась в шумном поезде лондонской подземки, стараясь не оглохнуть от звука трения колес о рельсы. Игравшая в наушниках музыка совсем не спасала. «Can't Take My Eyes Off You» Энгельберта Хампердинка.

Много лет назад под эту песню я танцевала в захолустной квартире на окраине города с единственной и последней любовью всей жизни. Мы вернулись с концерта классической музыки. Он взял напрокат ретро автомобиль, позаботился о настоящем французском шампанском, а перед этим купил дорогущее черное платье с открытой спиной от какого-то местного бренда. У него не было денег, чтобы обеспечить себя хорошим жильем, но то, что он тратил на меня, кажется уму непостижимым. Погруженная в мысли, в чужие воспоминания я и не заметила, как поезд подошел к станции Паддингтон. В подземке проехать не туда чревато большими последствиями, поэтому, схватив багаж, я понеслась из поезда, едва не сбив прохожих. Переход на станцию Паддингтон GWR7 был совсем недолгим, но исключительно травмоопасным.

Последующие события можно назвать переломными. Я так старалась их забыть, найти разумные объяснения, выдумывала нелепые оправдания, но чем активнее пыталась, тем меньше верила самой себе.

Пока мама готовила праздничный ужин, из большой комнаты доносился тихий звук телевизора. Каждый год на первомайские банковские каникулы я приезжала в родительский дом, мама накрывала праздничный ужин, а вечером мы всегда выбирались на гуляния. Фишгард был одним из немногих городов, в котором каникулы отмечались с размахом.

– Подай ту миску, – велела мама – женщина лет выше среднего с молодым, но осунувшимся от усталости лицом, длинным крючковатым носом и напоминавшая тетю Петунию из фильмов про Гарри Поттера.

– Держи.

Я протянула ей пустую посуду, не отрываясь от уничтожения вкуснейшего ароматного огурца. Солнце приятно грело оголенную кожу рук, будоражило волоски, побуждало их подниматься нестройными рядами мурашек. Лежавший на стуле черно-белый кот по кличке Персей ласково замурчал, когда я почесала его за ушком.

– Виктория должна быть с минуты на минуту, а у нас ничего не готово. Наверняка отпустит пару колкостей, – заметила мама, активно замешивая тесто. – Где носит твоего отца?

Виктория – тетя Виктория – старшая сестра моей матери, по совместительству женщина, не отличающаяся кротким нравом и добрым языком. Об этой ее особенности известно каждому члену семьи, хоть и до конца неизвестно, где именно она получила выдержку заправского сержанта, ведь ныне покойные бабушка и дедушка обладали характером ласковым и совсем мягким – таким, который унаследовала моя мама. Но от тети Виктории все же набралась сварливости, о чем ей, разумеется, говорить было попросту опасно.

– Она отпустит пару колкостей, даже если все пройдет идеально. – Увлекшись Персеем, я едва сумела оторваться от него, чтобы оказать маме хоть какое-то содействие. – Ты же сама отправила папу с огромным списком продуктов. – Закатив глаза, запихнула в рот последний кусок огурца, хлопнула в ладоши и с видом человека, готового взять все в свои руки, встала рядом с мамой. – Чем тебе помочь?

– Иди, не мешай. Лучше закончи сервировку, но смотри, чтобы все лежало ровно, – буркнула она.

Собственно, как бы мама ни склабилась на тетю Викторию, сама тактичностью порой не отличалась. Поэтому, если ей не понравится расположение хотя бы одной вилки на столе, она обязательно выскажет свое негодование.

Подходя к работе со знанием дела, я даже не пыталась разложить все идеально, ведь «идеально» для мамы в такие моменты не существовало. В любом случае со своей сказочной расторопностью я провозилась порядка получаса: натерла приборы, разложила их в верной последовательности, хоть и не особо стройной.

По телевизору крутили какую-то французскую романтическо-эротическую комедию двухтысячных. Выглядело совсем плохо, в частности постельные сцены второстепенных героев казались вырезками из компьютерной игры и, вероятно, таковыми и являлись. Поморщившись, я взяла пульт, чтобы переключить на что-то поинтереснее, но это «поинтереснее» настигло меня раньше.

То утро могло быть прекрасным, если бы не отпечаталось болезненным ожогом на подкорке сознания, как самый страшный кошмар, который только можно пережить.

Эфир прервал выпуск новостей.

– Добрый день, уважаемые зрители, – сообщал мужчина средних лет с противно-идеально зализанной прической. – Мы прерываем вещание с экстренными новостями, – он пробежался глазами по телесуфлеру, переплел пальцы на столе, деловито и участливо нахмурил брови, чтобы особенно подчеркнуть важность последующих слов. – По последним наблюдениям орнитологов, заметивших странное и очень нетипичное поведение ворон, нам сообщили, что большая стая, очевидно, агрессивно настроенных птиц направляется в сторону Фишгарда. Известно, что вороны не обладают особой выносливостью и не способны преодолевать колоссальные расстояния без остановок, однако, как сообщается, указанная группа преодолела уже сотню миль, отличается крупными размерами, значительно превосходящими обычных представителей данного вида. – На экране появилось изображение птицы, один только вид которой навевал ужас. Черная, ни единого светлого пятнышка, когти и клюв походили скорее на кинжалы или ножи, когда красные глаза навевали мысль о чучеле, набитом опилками, в чьи глазницы бесчеловечно воткнуты блестящие рубины – Напоминаем, что стаи даже обычных ворон могут представлять угрозу жизни человека. Просим жителей Фишгарда и всех близлежащих городов оставаться дома до полного устранения угрозы. Рекомендуется принять меры, чтобы ограничить проникновение птиц в ваш дом. Магазины работают до часа дня. По подсчетам орнитологов стая достигнет города через три-четыре часа. Угроза будет устранена в течение пары дней. Будем держать вас в курсе. Берегите себя.

Сердце проморгало удар, а по телу разлилась холодная пустота. Меня охватила не то паника, не то дрожащая боязливость. Страшно было даже шевельнуться, хоть я и знала, что должна действовать. Сделав три глубоких вдоха, стиснула кулаки и завопила:

– Мам! Мама!

– Что такое? К чему столько криков? – раздраженно кинула мама.

Быстрым шагом я добралась до кухни, где мама уже доставала из печи индейку с овощами и готовилась отправить запекаться пирог.

– На город движется стая огромных ворон, – выпалила я на одном дыхании.

Было страшно до обледеневших стоп. Наверное, уже тогда я ощущала, что грядет нечто большее. Нечто ужасающее и разрушительное. От шока мама едва не выронила противень, и, быстро и молча засунув его в духовой шкаф, выпрямилась и вперила взгляд в окно. Совладав собой и, в привычной манере скрывать эмоции, поджав губы, мама вскинула брови, задрала подбородок и спросила так, будто у нас ожидается дополнительный гость к ужину:

– Когда?

– Три-четыре часа, – я вытерла вспотевшие ладошки о брюки.

– Хорошо, – слабо выдохнула она.

– Хорошо?

– Да, достань все постельные принадлежности. Надо забаррикадироваться, не забудь забить дымоход камина. Я позвоню Виктории и бабушке, а ты поторопи отца. Переждем это вместе.

Мама уже достала смартфон с верхней полки, куда его убирала каждый раз, когда занималась кухонными делами, поскольку только там он был в безопасности от влаги и продуктов и достаточно высоко, чтобы звонок оказался слышим в любой точке, независимо от работающего крана или миксера.

– Говоришь, как профессионал, – сквозь истерику и страх, я отпустила шутку, на которую мама ответила грустной улыбкой.

Она поправила фартук и, приблизившись ко мне, отпечатала поцелуй на лбу, не отрывая смартфона от уха, откуда доносились даже до меня монотонные тревожные гудки. Когда дядя ответил тихим «алло», я тяжело сглотнула, казалось, в горле не ком образовался, а вырос настоящий еж, царапающий стенки.

По ее поручениям я позвонила папе, кряхтя, придвинула матрасы к окнам, предварительно завесив их тряпьем. Того явно недостаточно, но двигать платяные шкафы самостоятельно было равносильно самоубийству, а потому я решила дождаться папу, дядю Генри – мужа тети Виктории, и их сына – моего кузена Эдмунда.

Вместе с двоюродной бабушкой они приехали очень скоро. Мы обезопасили себя настолько, насколько только возможно. Гости позаботились о еде, прихватив из своих домов немного продовольствия. На всякий случай мы набрали несколько бутылей воды. Когда дела были уже сделаны, оставалось только самое тяжелое – ждать.

Я поднялась в свою комнату, обессилев, повалилась на кровать и почти уснула, как неприятным ударом по самым мозгам открылась дверь, и стройным уверенным шагом ко мне вошел Эдди.

– Ты потерялся? – недовольно буркнула я.

– Да. Никак не могу найти путь в сердце любимой кузины.

– Ой, брось, – захныкала я.

– Тетя Оливия приглашает к обеду.

– Скоро приду.

– Опаздывать некрасиво. – Эдди запрыгнул на письменный стол, стоявший у окна, достал из карманов брюк мятую стиков и закурил прямо там – в моей комнате.

– Эдди! – возмутилась я. – Ты, конечно, извини, но…

– Ладно.

– Ты несносен!

– В этом мое очарование. Вообще-то, я пришел похвалиться. Меня пригласили на вторые вступительные в Уотерфордский технологический институт, – без тени бахвальства заявил кузен и стряхнул пепел за окно. – Конечно, не то же самое, что второй университет, гордость семьи не переплюнешь, – съязвил он, многозначительно подняв брови. – Но все же…

– Ты едешь в Ирландию?! – воскликнула я, едва не подскочив с места. Хотелось расцеловать Эдди в обе щеки, но в тот момент позвонила обеспокоенная Асли: до нее дошли новости, она хотела удостовериться, все ли со мной и моей семьей в порядке. – Ох, я тебя поздравляю! Извини, я отвечу и спущусь. Ты уже сказал семье?

Он сжато кивнул, как если бы стеснялся своего нового статуса абитуриента.

– Передай привет своей подружке, – сально ухмыльнулся Эдди так, что мне вмиг захотелось дать ему затрещину.

– Да. Мы подготовились, – ответила я Асли на ее тревожную тираду. – Надеюсь, ничего не случится ни с электричеством, ни с водой, иначе с ума сойти можно, – приложив руку ко лбу, я мерила шагами комнату. – Как твои дела?

– А то ты не знаешь, бабушка недовольна тем, что я становлюсь старой девой, отец таскает по ужинам, где мне за его спиной улыбаются пузатые партнеры…

– И впрямь полнейший ужас!

– Кошмар!

– Катастрофа! – повисло недолгое молчание, которое я нарушила первой. – Никогда не думала, что конец света принесут вороны. Даже звучит абсурдно.

–Ты излишне dramatik8, дорогая, – притом сама, пребывая в нервном возбуждении, оценила Асли. – Это просто птицы, которых скоро выведут, – продолжила она, скорее успокаивая себя. – Как нашествие саранчи или град. Только представь радость Персея, когда он увидит кучу перебитых здоровенных ворон и решит, что они все в его распоряжении.

– Как бы не так. Не хочу, чтобы он к ним приближался. Неизвестно, какие болячки они могли занести. К слову, а где он?..

– Наверняка рядом с едой, где еще.

– Не смешно. Надо найти его. Я перезвоню.

– Хорошо. Сообщи потом. И скинь мне фото с ним. Я очень хочу посмотреть на эту наглую мордашку.

– Обязательно. Пока.

– Береги себя, – послышалось напоследок, прежде чем нервное щебетание сменилось вязкой тишиной.

Оставив телефон на кровати, я спустилась, подзывая к себе Персея, но он не откликался. Внутри нарастала тревога, а в голове прокручивались самые страшные сценарии. Я вошла в гостиную, где за накрытым ранее столом, невзирая на тревожные вести, все же развернулся праздничный обед.

– Приятного аппетита. Вы не видели кота? Нигде не могу найти его, – сообщила я.

– Нет, дорогая, – обеспокоенно бросила мама. – Я думала, он с тобой.

– Не со мной. Он не мог выбежать, когда вы вошли? – обратилась к тете.

– Не знаю. Я не заметила… – также встревоженно ответствовала тетя Виктория.

– Пойду проверю.

– Не глупи, где ты будешь искать его? – встрял Эдмунд, со скучающим видом ковырявший салат.

Отчего-то игравший в его светлых растрепанных волосах свет ламп и желваки на скуластом лице отложились в памяти обстоятельно и слишком четко. Полагаю, то вновь особенность нашего разума – хранить совершенно ненужные вещи: песню из рекламы, унизительные эпизоды из начальной школы и прочую ерунду.

– Дома его точно нет, он бы откликнулся, – пробубнила я, покусывая губу.

– Я пойду, – встал папа.

– Не стоит. Я сама, – коротко кивнув, недолго помешкала, натягивая рукава рубашки на кисти.

Дверь уже надежно прикрыта матрасом, зафиксированным прибитыми досками. Путь отрезан, но окна защищены меньше. Отодвинув стулья и оторвав скотч, державший подушки, я выглянула на улицу, там было еще тихо.

Или уже тихо.

Не отличавшийся особой живостью, Фишгард и вовсе стал походить на город-призрак из ночных кошмаров. Так или иначе, ни бешеных ворон, ни кота не было видно. Я осторожно вылезла из окна, под нескончаемые вздохи, родни и ворчание матери, которая хоть и высказывала недовольство, за кота переживала не меньше.

– Персей! – звала я. – Персей!

– Эли, далеко не уходи! – донесся голос отца.

Под «мяу», граничащее с урчанием, тряся отъевшими боками, кот бежал ко мне навстречу. Но подходить не спешил, на улице ему было интереснее, домой, очевидно, совсем не хотелось.

С каждой секундой становилось все больше не по нутру. Я еще никогда в жизни не чувствовала себя настолько не в безопасности, а едва краем глаза на проводах увидела крупного ворона, инстинктивно отшатнулась, а сердце и вовсе пропустило три удара, после чего разогналось с неимоверной скоростью.

Сделав вид, что держу нечто вкусное, обманом заманила Персея к себе. Быстро схватив его, засунула в окно, в тот же момент ворон сорвался с места и полетел прямо на меня. Я старалась карабкаться как можно стремительнее кажется, еще никогда не прикладывала столько сил, но птица оказалась резвее. Ломая ногти и сдирая кожу на коленях, я лезла в окно родительского дома, слышала приближение угрозы, шорох крыльев, разрезающих воздух, – мне оставалось совсем недолго.

И все же удалось.

Удалось не одной мне.

Ворон успел залететь следом, прежде чем мама захлопнула окно. С криками, все, кроме нас с отцом, выбежали прочь из кухни. Ворон кружил под потолком, хищно клацая клювом. Папа резко обернулся, прислушиваясь к звукам снаружи, а после схватил два ножа, один из которых протянул мне.

– Пап? – позвала я, не сводя взгляда с ворона.

– Да?

– Мне кажется, кто-то стучит в окно большой комнаты, – после недолгого молчания, наконец заявила я.

Разумеется, никаких звуков не было, но мне нужен был предлог, чтобы отослать папу отсюда.

– Иди первая.

Я знала, что ворон здесь из-за меня, хоть и не было ни одного разумного объяснения.

Я знала: ворон жаждет моей плоти, предвкушает кровь.

– Идем, – тоном, не подразумевающим возражений, велел отец. – Вернусь сюда позже, один он не представляет существенной угрозы, но лучше держаться подальше.

– Хорошо, – протянула я, не рассчитывая на особую убедительность.

И тем не менее у папы сомнений не возникло. Стоило ему покинуть кухню, я забежала обратно, захлопнула дверь и заперлась на хлипкий замок. С той стороны послышались вздохи, возмущенные и напуганные возгласы, а папа стал требовать открыть дверь, стараясь умерить панику в голосе.

Ворон был огромен, величиной с мою голову или даже больше, походил скорее на орла. В жизни не доводилось видеть подобных птиц. Правый черный, почти человеческий глаз влажно поблескивал на фоне угольного оперения и смотрел в упор, когда левый, сочившийся багрянцем на космическом бельме, походил на драгоценный камень, лишенный души и жизни. Ворон сидел на верхних подвесных шкафах, прямо под потолком, переминался с лапы на лапу, готовясь напасть.

С первого взгляда я поняла, что передо мной итейе, хоть и не осознавала в полной мере, что это значит. Название вертелось в голове, как имя вида или простое описание заурядной птицы. Разумеется, от ординарного и нормального там было ровным счетом ничего.

Так или иначе, в голове зрели две мысли: ворон пришел за мной, выживет только один – они пускали корни по венам, будто руководили моими действиями вопреки разуму и здравому рассудку. Приди подобное умозаключение в другой момент, без сомнений, я бы от души рассмеялась всей нелепости, но в тот миг смятения не было и капли. Что-то било по мозгам, изнутри застилало взор, затыкало уши. Я перестала чувствовать себя, свое тело, не слышала мыслей, обратившись сгустком отчаяния тысяч женщин, злости и обиды тысяч фидей, жажды отмщения, заполнившей чашу терпения до краев.

Со звонким визгом, стараясь подгадать траекторию, бросалась на птицу, но безуспешно.

В ответ он дразнил меня. То приближался, то отдалялся, демонстрировал свою недосягаемость.

Я знала, что долго это продолжаться не может.

Он знал это тоже.

С размаху ворон сложил крылья и камнем понесся прямо в меня, выставив вперед когтистые лапы. Сверкая в свете закатного солнца, они казались стальными.

Мне удалось перехватить его раньше, чем он нанес удар. Несмотря на то что мои вес и размер явно преобладали, ворон оказался гораздо сильнее. Мы повалились на пол. Его когти впивались в мою грудь, а клюв угодил в артерию на шее. Кажется, я завопила от боли, собственная кровь обжигала кожу, будто растекалась жидким пламенем. Ворон издал животный, совсем не птичий рев, выпрямил крылья и взмыл ввысь, волоча меня за собой, после чего резко отпустил, а я с хрустом и грохотом приземлилась на спину, сдавленно кряхтя.

Я пыталась привести себя в чувство, ощущая, что изнутри подпитывает что-то большее, необузданное. Оно помогло мне подняться ровно в тот миг, когда ворон вновь пикировал, угрожающе направив когти на мои глаза. Под дикий крик, рвущийся из самого нутра, я придавила птицу к полу, руками сжимая его шею. Домочадцев явно не на шутку напугали звуки, потому что скоро по двери забарабанили, а позже Эдмунд пытался ее выбить. В это время я продолжала сжимать шею ворона.

Я знала, что он умрет. Он верил, что нет.

Это было видно по глазам, в которых теплилась надежда. В черном зрачке блестел страх.

То, что произошло потом, предугадать было невозможно: стоило мне моргнуть, как ворон, умиравший под натиском моих рук, обратился парнем, чье лицо, от недостатка кислорода стало ало-синим. Он не говорил ни слова, даже не пытался. Лишь с надеждой, болью и страхом взирал на меня, в самую душу.

Мальчишка лет шестнадцати с угольно-черными волосами и небесно-голубыми глазами раздувал ноздри, пытался вдохнуть, губы его дрожали, а бельма наливались кровью.

Я была уверена в верности своих действий, но правда в том, что в тот момент совсем утратила контроль над собой. Я не ослабила хватку. Уже не могла остановиться. Эдмунд выбил дверь, и все семейство ворвалось на кухню, став свидетелем страшной жестокости.

Из забытья я очнулась гораздо позднее, застав себя вопящей и рыдающей. Что-то внутри взывало к выходу, требовало оповестить весь мир о том, что маленький ворон сегодня погиб. Погладив его по лбу, провела по волосам, отпечатала едва ощутимый поцелуй чуть выше переносицы. Мальчик растаял, будто его и не было вовсе. На его месте образовалась свора сотен мотыльков, заполонивших кухню. Лишь хвостовое перо приземлилось на мою сжатую ладонь, став вечным напоминанием чего-то ужасного.

После этого вороны быстро покинули город. Тем же вечером от них не осталось и следа, бригада даже не успела подготовить сонный раствор.

Когда семья ворвалась в кухню, никого и ничего, кроме кучки перьев, не осталось. Все подумали, что Персей решил проблему, съев несчастную птицу, и даже мои слезы и убеждения не имели значения. Все верили лишь в то, что видели.

Слишком долго я лежала на кухонном полу и рыдала, наотрез отказываясь признавать реальность, несмотря на то, что одежда была цела, а на теле не виднелось ни единой царапины. Словно и не было никакого вороненка. Мне вызывали доктора, он вколол снотворное, вероятно, это единственное в чем я уверена. Осмотрев меня, пришел к выводу, что страх, что стресс и легкая травма головы после падения вызвали жуткий и тревожный сон, рекомендовал отоспаться, пропить курс успокоительного и обратиться к психиатру. Как позже пояснили, ворон влетел в кухню, я пыталась отбиться от него, но упала, попутно ударившись головой о столешницу.

VII

Само слово «итейе» разносилось по коридорам памяти разными голосами, обрывками цветастых картинок, осколками витража.

Помню, что я вновь словно в нуарном кино, а рядом порядка пятнадцати незнакомцев, все мы стояли на брусьях, расположенных по периметру помещения. Они подняты на металлических балках примерно на метр от пола. Внизу щебень: острые камешки угрожающе выставили углы к верху. Падать было бы больно.

– Готова? – блондинка в очках лет тринадцати самоуверенно ухмыльнулась и сгруппировалась для низкого старта.

Я не успела ответить, как брусья пришли в движение по часовой, держаться на ногах стало просто невозможно. Так и не смогла разобраться, как это работало, да и времени на то совсем не было. Все побежали в противоположную сторону, и мне не осталось ничего, кроме как повторять за ними. Слишком скоро я выбилась из сил и замедлилась, но старалась продолжать движение, чтобы не упасть.

– Быстрее! – прокричала в спину девушка, которая уже, очевидно, проделала круг, а зайти на второй ей мешала только я. – Ты подводишь всю команду!

– Стоп! – прокричал тучный лысый мужчина. – Стоп! Она не справляется, – констатировал он, чем вызвал мое возмущение. – Мы все отстаем из-за нее. Пусть пройдет другой тест.

– Нет, – холодно возразила бледная черноволосая женщина. – Он недоработан и его еще никто не проходил.

Я узнала ее позже. Ребекка. Острые черты лица, тяжелый взгляд подчеркнут подводкой. Если бы благородство обрело человеческий облик, то непременно бы стало Ребеккой.

– Тем лучше, – улыбнулся мужчина. – Проведем первые испытания, а потом быстрее избавимся от балласта, – он самодовольно облизнул губы.

– За нее поручился Ричард.

– Тогда поцелуй ей ручку и сразу уступи свое место, – сплюнул тот.

Ладошки вспотели, я жутко нервничала. Рори не хотел впускать меня в свой мир, считая его жестоким и очень опасным. Но я была одержима, просто знала, что именно туда мне и нужно. Рори помог мне попасть к итейе, а я чувствовала, что, наконец, достигла конечной станции своего нескончаемого путешествия.

– У меня есть имя, – не слишком убедительно вклинилась я.

– Да? Правда? Какое же? Если не начинается с титула, знать не хочу. – Лысый нравился мне все меньше. Он умер раньше, чем я успела с ним познакомиться, о чем нисколько не жалела.

– Меня зовут Клеменс. И я готова пройти ваш тест.

– Хорошо, Клеменс, – кивнула Ребекка. – Принесите ей задания.

Передо мной поставили металлический поднос с разноцветными камешками. Если присмотреться, то внутри каждого из них что-то изображено: засохшие цветы, птицы, замысловатые знаки, которых раньше я никогда не видела.

– Это не просто тест на память, а на тип мышления, – пояснила Ребекка. – Мы оценим, сможешь ли ты присоединиться к охотникам либо останешься среди простых итейе и будешь обслуживать охоту. Не переживай, это не менее почетно, впрочем, наверняка Ричард уже успел тебе все объяснить, – она выдавила кривую улыбку, больше похожую на оскал, хоть и непременно изящную, оголив белые зубы, растянув мягкие губы. – Запомни расположение, через пару минут нужно будет его восстановить.

– Хорошо… – согласилась я.

– Время! – объявила Ребекка, и лысый заменил поднос на такой же, только на новом все разбросано хаотично. – У тебя три минуты.

Сделав глубокий вдох, шумно выдохнула и просто дала волю рукам, которые тут же сами собирали нужные комбинации. Один камень за другим стали подсвечиваться лазурным сиянием. В тот момент я гордилась собой, как гордятся дети, показывая родителям рисунки, или как гордятся серьезные мужчины в дорогих костюмах, представляя руководству новый проект, считая его апогеем своей гениальности.

Погрузившись в задание, не сразу заметила, что вдруг стало довольно шумно. Все столпились у единственного окна, что-то в нем упорно высматривая. Краем глаза я позволила себе покоситься в щель. У сарая остановился черный пикап. Не отвлекаться было трудно, я слишком привыкла оценивать перемены в обстановке, анализировать на потенциальную угрозу. Рори говорил, что это лучшее качество для охотника. Прямо перед тем, как разразиться негодованием от моего желания к ним присоединиться.

– Почему он приехал так рано? – с тревогой справился лысый.

– Тебя спросить забыл. – Ребекка подобрала подол черного платья и двинулась к двери.

– Кто это? – полюбопытствовала я и поймала десяток недоумевающих взглядов.

– Доминик, – ответила рыжая веснушчатая девушка. Кенна. – Он лучший охотник, – в ее словах так и сквозил восторг.

– До поры до времени… – протянул кудрявый темноволосый мальчишка, на вид лет двенадцати.

Его зовут Милош, мальчика слишком скоро постигнет грустная судьба. Тогда я и не предполагала, что умрет он именно от моих рук. На самом деле, спустя немного времени после произошедшего в Фишгарде я вспомнила Милоша и как была знакома с ним будучи Клеменс. Мне было горько, я знала, что лишила жизни маленького итейе, несмотря на то, что внутри сидела отчетливая уверенность в верности своих действий. Сонным проведением я точно знала, что его судьба предопределена и далеко не мной – самой смертью. Ее зов не спутать ни с чем. Милош должен был погибнуть, тем не менее, я также точно знаю, что не от моих рук, так как же вышло, что я исполнила волю смерти раньше, чем ею предписанная судьба?

– В смысле? – возмутилась Кенна.

– Рэймонд скоро станет самым молодым охотником, на счету которого будет уже несколько фидей.

От его слов по коже побежали мурашки. Я понимала, о чем он, и мне было жутко и страшно, ведь совсем юнец с благоговением говорит о самых настоящих убийствах.

Это испытание итейе. Его проходят все дети. А учитывая их жизнерадостность, они еще не получили свою Печать, вероятнее всего, даже не предполагали, что их ждет. Зато знала я. Моя Печать зияла незатягивающейся раной в сердце. С годами боль только росла, эту пропасть расширяли приют, побег оттуда, маргинальные способы заработка.

Рэймонд.

V

Вернувшись в Лондон, я не смогла вернуться к привычной жизни. Произошедшее оставило неизгладимый след и вынудило усомниться в здравости собственного рассудка. В ночных кошмарах я видела того мальчишку, его напуганные, остекленевшие глаза. Мальчишку, которого видела я одна.

Вспоминается факт из курса судебной психиатрии, который я брала факультативно в Университете Эссекса: нам рассказывали, что убийство человека сильно оказывает влияние на психику, но всякий убийца ведет себя и переживает по-разному. Одних накрывает экзистенциальный кризис, другие не находят прочего способа справиться с этим, кроме как покончить с собой или утопиться в алкогольных и психотропных веществах, но есть и те, кто продолжают спать спокойно и жить так, будто ничего не произошло. И не всегда это психически нездоровые люди с маниакальными наклонностями. Это может быть особенность психики, крепкая нервная система и здоровая доля нигилизма в мировоззрении.

Как оказалось, я отношусь именно к последней категории, несмотря на то что меня накрыла апатия, я вновь и вновь прокручивала в голове события «сна», убеждала себя в том, что в реальном мире такого произойти не могло. Мне было странно, но не более. Страшные сны доставляли дискомфорт, но не вгоняли в тревожные состояния и почти никак не сказывались на жизни. Тем не менее, сидела внутри и какая-то червоточина. Углубляясь вновь в те ощущения, сейчас бы описала так, будто последствия отпечатались не внутри, а привязались, как балласт, как камень для утопленника, тянущий вниз. Только я не собиралась идти ко дну. Предпочитая между тем, чтобы считать себя убийцей, или поверить в сильный ушиб и тревожный сон, ответ очевиден.

В этом году каникулы начались раньше, с трудом я отучилась еще две недели, а после могла позволить себе забыть дорогу в университет, как выглядят учебные пособия и как читать научный текст на целых два месяца. Хоть ландшафтный дизайн мне и приносил особое удовольствие, а вечерние занятия отлично разгружали после насыщенных рабочих дней в коммуникации с потоком людей, не всегда дружелюбно настроенных, экзамены неизменно привносили в дела хаос, а в моральное состояние толику нервозности. Асли решила увезти меня, а куда – я не знала. Согласно нашему уговору, встретились уже у входа в здание аэропорта после получаса ожидания под солнцем.

– Это что такое? – выпалила Асли вместо приветствия, указывая на фикус лирата в моих руках. – Тебя с этим в салон не пустят, а в багажном сама знаешь, что с ним случится.

– Мне было не с кем его оставить… За месяц он трижды успеет иссохнуть.

– А твоя соседка? – спросила Асли, подразумевая пожилую леди Уитмор, жившую на первом этаже. Она относилась к нам обеим с необъяснимой любовью, вечно норовя угостить свежей выпечкой, а я старалась помогать ей с домашними делами.

– Уехала. – Пожала я плечами, поджав губы.

– Ты же знаешь, что кашпо с грунтом – это не ручная кладь?

– А он и не в кашпо… И не с грунтом. – Приоткрыв бумажный пакет, я продемонстрировала чистые оголенные корни, бережно обернутые в полиэтиленовую пленку с влажной тряпкой. – Чем не букет?

– Элисон, ты…

– Знаю, – улыбнулась я. – Пойдем, я есть хочу.

Пока мы ожидали посадку, повсюду сновали люди с семьями и без, мне все казалось, что в мою сторону ежеминутно летели осуждающие взгляды. Я нервно трясла ногой, до боли грызя заусенец.

– Смотри, что нашла, – Асли села рядом и распылила духи в воздух, хоть и знала, что это непрофессионально. Сладковатый аромат окружил нас со всех сторон. – Как тебе?

– Приятно пахнет.

– «Le Labo Santal 33», – заявила она, задрав подбородок, будто название должно было мне о чем-то сказать. – Это тебе, – Асли протянула флакон.

– Ты не можешь одаривать меня постоянно. Как минимум это неприлично…

– Как минимум так я выражаю свою любовь, – она взмахнула флаконом у моего носа, но впихивать не стала.

Парфюмерия – жизнь Асли, ее смысл. Это стало мне предельно ясно на занятиях по химии в Университете Эссекса, где мы и познакомились, когда я изучала ботанику, а Асли – бизнес-управление, куда ее отправил отец. Притом, несмотря на то что химия – это далеко не ее профиль, справлялась она лучше меня. Вероятно, моя полная неосведомленность о процессах и веществах положила начало нашей дружбе: я совершенно искренне восхищалась умениями Асли, а она совершенно искренне упивалась самодовольством от собственного превосходства, а потому сочла своим долгом помочь мне на этом нелегком поприще. Я никогда не сомневалась, что когда-нибудь Асли сможет создать уникальный, неповторимый бренд парфюмерии, где каждое новое сочетание будет большим сумасшествием, чем предыдущее.

Тогда в аэропорту Асли выглядела из ряда вон странно. Стоило раньше углядеть перемены в ней, а когда заметила, придать им значение. Обычно плавные движения стали резковатыми, Асли постоянно трусила ногой, кусала ногти и пугалась всякого проявления мужского внимания. Она всегда была особенно привлекательной, ей нравилось чувствовать себя желанной, заигрывать с прохожими, флиртовать со случайными знакомыми в ресторане. Она никогда не думала о последствиях, жила легко и непринужденно. По моему возвращению из Фишгарда, Асли выглядела иначе: растрепана и рассеянна. Заявила, что все дело в учебе, ей, как и мне, необходим отпуск.

Когда объявили посадку, она нервно подскочила, я лениво поднялась за ней.

В первом классе нас встретила улыбчивая бортпроводница, она же провела до мест, вручила дорожные чемоданчики и пледы и оставила отдыхать.

– Асли, я никогда не завидовала тому, что ты неприлично богата, но глядя на такой сервис, начинаю… – пробормотала я, откидывая спинку кресла, превращая его в кровать.

– Наслаждайся, kızım. Ты заслужила, – неоднозначно улыбнулась Асли и открыла книгу «Приглашение к вальсу» Розамонды Леманн.

Я хмыкнула, но ничего не ответила. Мое сознание точно пыталось меня добить, ведь во сне я увидела чужой страх. То был чей-то ночной кошмар. Под «Glitter & Gold» Барнса Кортни я погрузилась в сон.

VI

О воронах итейе я могла вспомнить и раньше, ведь вновь Клеменс оказалась редким случаем – тем самым, когда охотник стал жертвой, а сказать вернее, объединил в себе и то и другое. Прекратила ли Клеменс быть итейе с получением фидэ рассуждать так же нелепо, как думать, перестал ли Карл Габсбург быть Габсбургом, если бы сделал ринопластику. Совершенно неуместные сравнения стали для меня такой же обыденностью, как чашка чая по утрам, и тем не менее нет, Клеменс была итейе по праву рождения, а потому и умерла итейе. Фидэ открыла ей новые грани, свежее видение. Клеменс переродилась раз, когда попала в клан и стала охотником, а после и когда получила фидэ. Смутно помнится момент, когда Клеменс обрела фидэ, однако, иной случай, который поставил ее на грань разоблачения, к тому же подвергнув жизнь угрозе, приходит ко мне настолько же четко, как звон в ушах, оповещающий о том, что очень скоро мое тело попросту забудет о связи с мозгом, а мозг – с сердцем.

– Что с ними будет? – спросила я отстраненно уже ставшим знакомым голосом.

Поразительно знать, коим его слышала я-Элиссон, как он звучал для меня-Клеменс и каким его воспринимала я-Розмерта. Осознать и рационализировать это не удается, лишь просто принять факт, поверить в то, что я знаю одного человека, с которым никогда не была знакома, да к тому же знаю в различных своих и ее ипостасях.

– С фидейями? – усмехнулся Рэймонд, на что я неловко кивнула. – Они – последнее, о чем тебе следует волноваться. Если хочешь жить, держись от них подальше. И все же любопытно, как ты там оказалась.

Рэймонд так круто остановился, что я врезалась в его спину. Он отступил на шаг и внимательно посмотрел на меня, хмыкнул, но ничего не сказал.

– Может, поведаешь? Что с ними будет? Только не говори, что нет времени на объяснения, пока мы идем; что ты занят чем-то таким, что мешало бы ответить на вопросы, – внезапно осмелев, я выдала гневную тираду, вызвав у Рэймонда более недовольные вздохи, чем были ранее.

– На протяжении этого пути, сколько поворотов ты насчитала? – Спокойно спросил он не поворачиваясь.

– Нисколько.

– А мы свернули порядка двенадцати раз. Обратила ли ты внимание на то, сколько ответвлений есть в этих коридорах? – Поняв, к чему он ведет, я предпочла промолчать. – Так я и думал.

Спустя поворот мы очутились у обрыва. Здесь часть замка представлялась попросту отрезанной, и, не прегради Рэймонд мне путь, я бы полетела прямиком вниз – туда, где торчащие скалы готовы насадить меня, как бусину на нить.

– Это Фидэ-холл, древний замок ведьм фидей. Он устроен так, чтобы запутать обычных людей и тем более итейе. Это была неприступная крепость. До некоторых пор.

– До некоторых пор?

– Обращайся. Нам нужно попасть в другую часть замка, для этого придется лететь.

Указания довольно четкие, хоть все кажутся вырезанными из какого-нибудь мультфильма. Итейе обречены превращаться в воронов всякий раз, когда счастье в сердце вытесняет все прочее, когда боль уходит. Мне это давалось сложнее, ведь счастья в моей жизни было немного. Пока остальных итейе в человеческом обличии держала Печать, я в том решительно не нуждалась: вся жизнь была нескончаемым кошмаром.

Была такой до появления Рори. С ним я впервые познала любовь. Поняла, каково это – быть любимой. Быть нужной и желанной просто потому, что я Клеменс.

Рори…

Рэймонд обратился в ворона. Огромного ворона, выглядевшего опаснее всякого зверя на планете. Такого, что мог одной лапой раскромсать кости, выпотрошить внутренности. За время, проведенное с итейе, я видела подобное много раз, но так и не смогла принять за данность: слишком пугающе это выглядело. Особенно страшно было осознавать, что я стала добычей. Стараясь держать себя в руках, чтобы не выдать волнения, я последовала его примеру.

Рэймонд вылетел из замка и понесся вверх, вдоль башен. Внизу простирались не скалы, а самые настоящие облака, как и солнце сияло снизу, зато замок крепился к земле, что расположена наверху, и походил на огромный, свисающий черный сталактит. Рэймонд едва не потерялся из виду, слившись с окружающей средой, но глядя на стремительно исчезающую точку, я, не жалея крыльев, понеслась прямо за ним.

VII

– Эли! – звал родной и близкий сердцу женский голос. – Элисон! Проснись! – Асли погладила меня по плечу, чтобы привести в чувство. – Мы готовимся к посадке. Нужно привести спинку кресла в горизонтальное положение.

Я дернулась, глубоко вздохнула и широко распахнула глаза, силясь унять разгоряченное сердце, нервно вытерла пот со лба.

– Ладно. Может, все же вертикальное? – буркнула я и потерла глаза.

–Ну ты поняла, – вымученно улыбнулась Асли.

Глубоко зевнув, я выгнула спину, размяла шею, а после снова зевнула так, что заслезились глаза. Вернув кресло в первоначальное положение, я пристегнулась, а затем размяла кости до хруста.

– Иногда мне кажется, что тебе лет сто, – пробубнила Асли.

– Зато я не боюсь пуговиц, – съязвила я в ответ.

– Ты когда-нибудь перестанешь над этим смеяться?

– Нет.

Асли закатила глаза, а я, довольная собой, приняла очередную дозу успокоительного и снова отвернулась к иллюминатору, но в груди все что-то скреблось, будто воткнули тысячи маленьких сосулек. Подняв шторку, выглянула наружу и ахнула от увиденного, ведь под нами простирался настоящий зеленый рай. Солнце клонилось к закату, окрашивая плотное ватное одеяло облаков в персиковые и малиновые тона. Самолет зашел на посадку. На несколько минут за окном все поблекло, облака скрыли из виду вообще все, пока не открыли взору прекрасный город.

Мы прилетели в Цюрих, но я подозревала, что это не конечная точка нашего путешествия, а когда Асли повела меня на железнодорожный вокзал, уверилась в том наверняка. Мы сели поезд до Гриндельвальда. Прежде мне казалось, что это имя злодея из «Фантастических тварей», но оказалось, что так называется очаровательнейшая коммуна, расположенная посреди гор Швейцарии. За три часа пути я увидела просто невероятные красоты природы, которые заглушили боль последних событий. Я глядела в окно разинув рот, в тот момент не ждала от жизни ничего, существовали лишь я и лес. Смена обстановки уже шла на пользу. Это место обладало удивительнейшим свойством: стоило мне выйти из вагона, как стало легче передвигаться, как если бы с плеч скинули балласт.

Прилив вдохновения, здравости рассудка и любви к жизни наполнили целиком. Я ощущала силу Гриндельвальда отчетливо, даже не зная его истории и знаковости. Все складывалось чудесно, но Асли выглядела как никогда бледной. Ее укачало еще в самолете, а путешествие на поезде совсем добило. К счастью, со станции нас встретило такси. Мы ехали мимо небольших домиков с деревянной обшивкой, мимо здания, казавшегося крупнее на фоне всех остальных, но до лондонских небоскребов ему, естественно было далеко, да и не нужно. Над козырьком висели флаги Швейцарии, красные с белыми крестами и красно-желтые с медведем – старые флаги Берна и еще мне незнакомые. Снизу располагались забегаловки с двумя высокими столами и четырьмя стульями, магазин с забавным названием «Галерея футболок», кондитерская, а сверху возвышался отель.

Но мы ехали все дальше и дальше – навстречу одной из многих вершин, пока машина не остановилась у двухэтажного домика, буквально сошедшего из самых глубоких мечтаний. Он располагался не на окраине города, но в том месте, где строения стояли реже, а деревья гуще. Прикрытый лесом, за которым виднелась высокая гора, уходящая в сизую дымку облаков с одной стороны; смотрящий дверьми на дорогу, за которой открывается безлюдная зеленая пустошь с маленькими домиками совсем уж в отдалении, с другой.

– Что это за дом? – спросила я, едва переступив порог, завороженно разглядывая внутреннее убранство.

Совмещенные кухня и гостиная занимали почти весь первый этаж. Слева от входа разделочные столы с островом, ближе к двери небольшой обеденный стол на четыре персоны, справа от входа внушительных размеров диван напротив камина, поверх которого не особо разумно (как мне казалось) висел огромнейший телевизор.

– Он мамин. Папин свадебный подарок, – грустное лицо Асли играло рисованным тоскливым счастьем. – Ну знаешь… Где турки проводят медовый месяц, когда море всегда под рукой?

– В Европе? – неловко улыбнулась я, не зная, как правильно реагировать на душевные признания.

– Почти. Маму всегда тянуло к заснеженным вершинам, она могла подолгу разглядывать картинки деревянных домиков с каминами. – Асли тяжело вздохнула. – Раньше мы часто с ней сюда приезжали. Особенно, когда у папы было много работы. После ее смерти я не рискнула вновь сунуться сюда… Боялась, что будет тяжело.

– Почему сейчас решилась?

– Хочется отдохнуть. И тут я… Как будто мама рядом. Да и с тобой мне спокойнее. Хочу создать новые воспоминания об этом месте, – она хлопнула по бедрам, провела руками до талии, уперла руки в боки и, поджав губы, невесело оглянулась. – А теперь, я в душ и спать. Чувствуй себя как дома.

– Хорошо.

За годы нашей дружбы Асли ни разу не раскрывала душу настолько. Редко говорила о своих чувствах, еще реже о матери. Я знала, как сильно Асли ее любила, поэтому то, что она позволила мне прикоснуться к этой части своей жизни, растрогало до жжения сердца.

В доме пахло затхлым и пыльным отсутствием человека. Так пахнет бабушкин дом. После ее смерти мы заезжаем туда несколько раз в год, чтобы навести порядок. Мама никак не может решиться продать его, поэтому мы стараемся продлить ему жизнь, как когда-то самой бабушке, снабжая его медикаментами – бытовой химией – и ухаживая, как за больным в стерильной больничной палате. В груди неприятно кольнуло. Всякий раз в бабушкином доме мне становилось не по себе, накатывали старые и бессовестно счастливые воспоминания, а вместе с ними и слезы.

Я понимала Асли, знала, как она себя чувствует. Ровно так же знала, что могу ей помочь только тем, что оживлю этот дом, подарю ему новое начало. Хотела закупить ароматических свечей, пару новых пледов, уютных пижам, но за окном уже была непроглядная ночь. Большие панорамные окна гостиной выходили в сторону безлюдной пустоши, за которой шумел тишиной маленький городок. На облачном небе не виднелось ни единой звездочки, зато город сверкал так, будто то был канун Рождества.

Едва ли получилось бы передать словами, но Гриндельвальд отличался от Лондона своей размеренностью, от Фишгарда – головокружительной озоновой свежестью. Мне был по душе этот город, я влюбилась в него бесповоротно с того самого момента, когда только вышла из вагона.

VIII

Не помню, в какой именно момент Клеменс явилась ко мне в одном из бесчисленных ночных кошмаров, в которые она превратила мои сны, даже казавшиеся светлыми и добрыми, приобретали жуткий окрас, как ясное небо перед бурей. Это точно было в один из первых дней пребывания в Гриндельвальде, а возможно, в самый первый, тогда я еще не знала, что предыдущим моим воплощениям, либо же предшествующим фидейям совсем несвойственно являться к ныне живущим. Тот маленький, хоть и крайне существенный фактор оказался сокрыт настолько глубоко, что извлечь его мне удалось не из собственной головы, а из диалога с фидейями, которыми тогда мне лишь предстояло познакомиться. Город будто питал нас, придавал сил, а вместе с тем и увеличивал возможности Клеменс влияния на меня.

Следующее воспоминание всплыло вовремя, явилось предостережением, истиной сути Клеменс, позволило не пойти на поводу у ее сладостных речей, которыми она одарит меня немногим позднее, и не склонить голову перед ее силой убеждения.

– Прости, Клеменс, – кряхтел старик.

Хотя стариком его можно было назвать с большой натяжкой. Статная мужская фигура, несмотря на то что сидела на коленях, морально возвышалась надо мной. Уильям взирал снизу вверх, но умудрялся при этом глядеть свысока, со всеми присущими ему надменностью и холодом. Тонкие губы опущены, придавая его виду суровости и расчетливой жестокости. Он тяжело дышал, я ждала прилива злости с его стороны, но в светлых, совсем как у меня, глазах не читалось ничего.

– За что ты просишь прощения, Уильям? – скрипела я, с трудом сдерживая крик.

Меня разрывала ненависть, в которую обратилась былая бесконечная любовь к тому, кто сейчас так жалко развалился у моих ног. Жалко? С жалостью – так сказать вернее. Это злило еще больше. Он молил о прощении, но я знала – то лишь пустой звук.

– За в… – он скорчился и промычал от боли. – Все… – пытался отдышаться, но вместо этого гортанно кашлял, изо рта нескончаемо сочилась кровь.

Я трепетно хранила, копила слова, и боль ради этого дня, предвкушала сладкое отмщение, думала, станет легче. Хотя бы на йоту. Но внутри что-то треснуло. С трудом сдерживая слезы, я не могла связать больше двух слов. От обиды и отчаяния хотелось вопить во все горло, раздирая его истошным воем, топать, крушить. Все это я сглатывала, не могла показать ему, насколько слаба. Как сломило меня его предательство.

Уильям держался из последних сил, хватался за правый бок, под пальцами по белой рубашке все больше растекался багрянец.

Мне было больнее, чем ему. Всю жизнь.

Воспоминания об этом, о том, что он сделал с моей семьей, со мной предательски не хотели вязаться с образом милого старика, которому бессердечная Клеменс доставляла страдания. Приходилось почти насильно напоминать себе о том, что Уильям – человек, когда-то уничтоживший меня, сломавший мою жизнь.

Вновь ударила Уильяма по лицу, он повалился ниц.

– Кто? Кто она? – надломлено требовала я, но он молчал. – Отвечай. Как ее имя? Где она живет?

– Роуз… Розм…

– Не зли меня, отвечай! – Чем дольше он тянул, тем скорее уменьшалась моя уверенность в собственных действиях. Часть меня уже спасалась бегством от сделанного выбора.

– Розмерта. На… На Хеол Крвис…

– Сразу бы так.

– Клеменс, она пожилая женщина. И очень хорошая.

По щеке Уильяма скатилась одинокая слеза, которая невыносимой болью пронзила мое сердце.

«Хорошая»

Он положил жизни (свою, мою, мамину) на алтарь долга, а теперь выгораживал и защищал фидейю, ведьму, которую положено истребить. Его броня треснула из-за нее, это окончательно стерло мою связь с реальностью.

– Я спрашивала об этом? – я тихо, истерично расхохоталась.

– Не будь жестокой… – в глазах Уильяма впервые блеснул неподдельный ужас, словно лишь тогда он понял, во что превратил свою дочь.

– Тебе ли говорить о жестокости? – сплюнула я.

– Я беспокоюсь о твоей душе.

– Слишком поздно, – прошептала я, несмотря на то что в доме мы были одни.

– Я люблю вас, Клеменс…

Боялась, что, если скажу что-то в полный голос, точно не выдержу. Вытащив из-за пояса нож, который успел неплохо оцарапать бедро, приставила его к горлу Уильяма. Слезы было уже не остановить. Я хотела попрощаться с ним, либо сказать нечто ужасное, либо… Чувства настолько переполнили, что едва не отступила. Но отступать было некуда.

Прикрыв глаза, лишила Уильяма жизни.

Одного движения хватило, чтобы кровь брызнула на мое лицо. Она обожгла. Сильно и очень больно.

IX

Проснувшись абсолютно разбитой, сквозь слипающиеся глаза и звон в ушах, я пыталась понять, где пребывала. Размытое помещение все не обретало четкие очертания, но было ясно, что там находится кто-то еще. Из света, льющегося из прямоугольника, походившего на окно, проступила фигура и вошла в поле зрения. Ее обдало ангельским сиянием, которое потухло, как только она подошла ближе и явила совсем неангельское выражение лица. Рыжеволосая женщина неописуемой красоты стояла в черном платье, скрестив руки на груди.

– Клеменс, – тут же узнав ее, тихо произнесла я.

– Клеменс, – она поджала губы. – Полагаю, в таких случаях принято говорить: «Рада знакомству», но, если честно, это было бы ложью. – Помня, что она сделала с Уильямом, мне хотелось ответить: «взаимно», но те же самые воспоминания заставили помалкивать. Клеменс буравила меня взглядом, а я понятия не имела, чего ожидать. – Понимаю, вопросов много. Ты приобрела фидэ. Таких, как ты называют фидейя, либо мишенью или жертвой, кому как больше нравится.

От абсурдности происходящего я расхохоталась. Только ненадолго, под пристальным взглядом Клеменс становилось не по себе, хотя ее серьезная гримаса никак не вязалась со вздором произнесенных слов.

– О чем ты говоришь? – сквозь улыбку выпалила я.

– Твоя реакция понятна, – она глубоко вздохнула. – Но неуместна. Давай с самого начала, фидэ – это колдовской дар, ниспосланный на Землю Безымянной богиней. К сожалению, или к счастью, она исчезла вместе с остальным пантеоном и любыми упоминаниями о ней.

Скучающее, умудренное опытом и отяжеленное непонятыми и отвергнутыми откровениями своих учений выражение лица Сократа, мешавшееся с величеством Парфенона – такой была Клеменс. С самой первой минуты ее полные веры в себя глаза, старательно сокрытые маской безжизненного, холодного безразличия, внушали истинную мощь могущественной фидейи. Клеменс была моим наваждением, глотком свежего воздуха, ядом и противоядием.

Меня искренне влекла перспектива нарисовать себе необычные способности. Это было приятнее, чем признаться в проблемах с головой. Куда лучше думать, что я вижу то, что недоступно другим. Я была даже готова объяснить исчезновение вороненка чудесной силой колдовства, лишь бы не грызть себя изнутри, пытаясь привести в порядок собственные мысли.

Внезапное осознание пришло так же неожиданно, как приходит весенний снегопад: это сон. Странный своей правдоподобностью и почти физической осязаемостью, необычный своей подконтрольностью. О таких снах я лишь слышала, они редко посещают людей, но в те счастливые случаи можно ухитриться сотворить все что угодно. Как писали в интернете, они возникают сами собой, объясняются повышенной частотностью и амплитудой волн головного мозга, но в сознании людей рассказы счастливчиков остаются не более, чем вымыслами.

Так или иначе, я полагала, мне повезло. Натужилась посильнее, старательно воображая рядом с Клеменс жирафа (на большее не хватило фантазии), но ничего не вышло. Потом попыталась слепить более курьезное выражение лица самой Клеменс, но та не поддавалась. Осознанный сон оказался совсем неподконтрольным.

– Надеюсь, ты закончила дурачиться, потому что…

Внезапный голос оборвал ее на полуслове, не дав завершить мысль:

– Элисон, – меня кто-то звал, но я не могла определить кто и откуда.

– Ты скоро проснешься, поэтому времени у нас мало, так что пока запомни одно… – встревоженно добавила Клеменс.

– Элисон, – не унимался голос.

– Не доверяй никому. Не оставайся одна. Никуда не ходи с незнакомцами. Берегись итейе.

– Элисон! – Асли трясла меня за плечи так, что стало подташнивать.

– Хва-атит, – прохныкала, обращаясь не то к ней, не то к Клеменс.

Прикроватная лампа, тусклый свет которой заливал спальню вечерним уютом, нещадно полосовала глаза наживую, отчего те сохли, а скоро и заслезились.

– Уже вечер, а ты все еще спишь! – сетовала Асли.

Замотанное вокруг ее головы полотенце забавно дернулось, но Асли успела его перехватить. Всегда ненавидела просыпаться по вечерам – понятия не имела, чем себя занять, день казался поделенным надвое, оставался нелепый кусок времени, до того, как ночь раскинется по городу (я не из тех, кто испытывает, прилив вдохновения по вечерам. Мое время – утро), накатывала тревога, а в довесок потом я не могла уснуть ночью.

Глаза с трудом разлеплялись: я хотела остаться в том сне. Хотела, чтобы Клеменс еще рассказала, какая я необычная, а я бы, как истинный герой, отнекивалась: «Вы ошиблись. Я не волшебник. Просто не могу им быть. Я ведь Гарри. Только Гарри». Но реальность сокрушительной серостью ворвалась в мое сознание и скинула флер волшебства.

– Ага, – я глубоко зевнула. – Мы прилетели пару часов назад.

– Как бы не так, kızım. Ты проспала целые сутки. – Асли развалилась рядом и пристально посмотрела на свои ногти.

Целые сутки ощущались совсем не как сутки. Я ужасно хотела спать, чувствовала себя так, будто по мне все это время кто-то танцевал, либо проехался бульдозер.

– Отлично. Зачем будить было? – я с головой накрылась одеялом, не желая встречать новый день. Стало темно, а от моего дыхания тепло и влажно.

– Потому что мы идем на танцы!

– Куда? – пробубнила я.

– На танцы!

– Не хочу. – Недовольно откинув одеяло, я уставилась на нее, в ожидании ответа.

– Не будь такой вредной. Нас ждут. – Она перекатилась на живот и уставилась на меня исподлобья.

– Боже мой, Асли, что ты успела, пока я спала?

– Ничего. Просто решила завести пару новых знакомств. Скачала приложение и нашла…, – она быстро нашла что-то в смартфоне и протянула экран. – Его зовут Доминик. Мы сегодня обедали, он пригласил на маленький концерт. Оказывается, здесь почти нет клубов, поэтому все активности проходят в отелях.

С фотографии томно смотрели черные глаза. Угольные волосы мужчины лет тридцати уложены в небрежную прическу, аккуратно подстриженная борода навевала мысли о медвежьей доброте человека, но отдающий хитростью лиса прищур совсем не гармонировал с красивым медово-сладким лицом – вылитый Бен Барнс, но знакомым он мне показался далеко не из-за этого сходства. Доминик смутил меня с первого взгляда на фотографию, но я не сказала об этом ни слова. Наша с Асли дружба зиждилась на негласном, нигде не прописанном правиле невмешательства. По правде, мы стали так близки, потому что по большому счету ничего о своих внутренних кошмарах не рассказывали, но тем не менее все знали. Мне достаточно было понимания, что Асли сбегала от тех, кто пытался о ней заботиться, проявлял искреннее беспокойство и чрезмерное внимание. Асли было достаточно того, что я теряла интерес ко всякому, в чьих мыслях прочно осел бы мой образ.

– Отлично… – пробормотала я, отводя морфиновый взгляд от фотографии.

– Здесь, кстати, туристов больше, чем местных. Не знаю, досадно это или нет.

Асли вновь уткнулась в телефон, грызя заусенец. Даже в такие моменты она выглядела величаво, уж не знаю, как ей это удавалось. Она сняла полотенце с головы: светлые волосы влажными паклями, хлюпнув, упали на плечи.

– Дай мне два часа, – зевнув, я отвернулась на другой бок.

Я не собиралась никуда идти. Раз Асли отказывалась меня слушать, я решила растянуть время настолько, чтобы она устала ждать.

– Ну уж нет. Иди собирайся!

– Давай останемся дома. Посмотрим фильм, поедим вкусной гадости. Пожа-алуйста, – жалобно проскулила я и скорчила самую несчастную физиономию.

– Как-то неудобно отменять… – Она нахмурилась. Я почти видела мыслительные процессы, протекавшие в ее голове. – Ладно. Придумаю что-нибудь.

Взвесив все за и против, Асли подскочила и, нахмурив брови, пару раз ткнула в экран, а после приложила телефон к уху. Ее глаза округлились, когда гудки сменились на «алло», отдававшим соблазнительной хрипотцой. Асли подала мне знак молчать, я покорно застегнула рот на замок и уставилась в потолок.

– Доминик… Да… Да, это Асли, – на том конце телефона послышался тихий смешок. – Как ты понял? А… Ну… Давай в другой раз? Да? Отлично, – просияла она. – Я договорилась, – отчиталась, завершив звонок.

– Он тебя не ждал, да? – я победно вскинула бровь.

– Он не ждал нас. Говорит, когда одна подруга решает без другой, они никогда никуда не идут, – цокнула Асли.

– Фу. Стереотипный мужлан.

Сморщив нос, я потянулась за своим смартфоном проверить входящие уведомления. Мама интересовалась моим состоянием, Эдди спросил, хорошо ли прошел полет. В общем-то, все. Стало даже грустно, что за год жизни в Лондоне, кроме Асли и двух огромных осушителей воздуха, так и не обзавелась друзьями, а все фишгардские знакомые успешно потерялись сразу после двух-трех обещаний о встрече.

– Обычный парень. Красивый, вообще-то, – слова Асли пронеслись мимо ушей.

Расположив голову так, что подбородок и щеки ощущались расплывшимся по груди мягким пудингом, открыла новостные порталы: хотелось узнать про нашествие ворон.

– Мне не нравятся такие. Даже несмотря на красивое личико, – прогнусавила я.

На мое удивление ни единого упоминания такого странного, возможно, резонансного события, найти не удалось. Брови хмурились, взгляд скользил по заголовкам, датам, ключевым словам, но так ни на что не наткнулся.

– Вот как? Давно у тебя появился типаж? Расскажи мне тогда, кто в твоем вкусе? – Асли вновь откинулась на кровать поверх одеяла, натянув его весом своего тела.

– Рори, – вырвалось само собой, а от воспоминаний от живота к затылку пронесся жар.

Мой взгляд застыл стеклянным объективом камеры, запечатлевшей тот самый образ: вытянутое лицо, тонкие губы в улыбке до милейших складок на впалых щеках, взгляд теплый, как августовское солнце, греющий нежностью, пленяющий, дурманящий.

– Кто?

– Неважно. – Подумав, что Клеменс разорвет меня на части за любовь всей жизни, я поспешила сменить тему: – Какой фильм будем смотреть?

– «Отпуск по обмену».

– Ты серьезно?

– Серьезнее не бывает. Пошла готовить все. А ты соберись. Хватит валяться. – Асли уже стояла в дверях, как что-то вспомнила: – Ох! Погоди! – Она умчалась и вернулась быстрее, чем я успела понять ее. – Вот, – показала флакон. – Это какой-то местный бренд, но звучит лучше многих мировых. Попробуй, – по своему странному обыкновению, Асли распылила парфюм в воздух.

– Очень свежо и сладко…

– Вот и я в замешательстве, не могу распознать все ноты, но сочетание потрясающее. Я точно слышу дамасскую розу и ваниль с черным перцем. Но вот остальное… Кстати, не будь цветочной ноты, тебе бы подошло. – Она распылила на запястье, взмахнула рукой и поднесла ее к лицу, затянувшись, как самой крепкой сигаретой, прикрыла глаза.

– Зато, кажется, тебе очень идет, – перекатившись набок, я подперла голову рукой и уставилась на Асли.

– Ты как никогда права, – кокетливо сверкнув глазами улыбнулась Асли. – Вставай давай! – торопила он меня, помахав рукой.

– Мне нужно в ванную. – я глубоко зевнула и вновь откинулась на подушку, на что Асли громко цокнула:

– Жду тебя внизу.

Даже осознание, что отхвачу от Асли за длительное ожидание, не смогла отказать себе в горячей ванне. Включила воду, закинула найденные в шкафчиках соли и бомбочки и залезла внутрь. Улечься сразу не получилось, снова переборщила с температурой. Но когда все же обуздала свои ощущения, погрузилась в кипяток, ощущая себя змеей, с которой сходит старая кожа. Помню, как Рори читал мне какую-то книгу, пока я принимала ванну. Он водил рукой по воде, едва касаясь выступающих колен, а его волшебный театральный голос всякий раз пробирал меня на смех. Кажется, он читал «Укрощение строптивой». И читал точно не мне.