Нож

Глава 2. После сна

Глава 3. Узы

Запах чудной яичницы, витая в воздухе и накапливаясь во всех остальных комнатах, разбудил Янсона, чей храп до сего момента разносился по всей улице, вызывая недоумение и насмешки у проходящих мимо старого дома людей. В пухлом животе, на котором виднелся недавний порез довольно острым предметом, от одной стенки желудка к другой метались молнии, поднимались волны урчания и последовавшая за всем этим долгая отрыжка. Было слышно и то, как он пытался слезть с кровати – штукатурка начала осыпать полусонные, болезненные лица проживающих. Тяжелым шагом, иногда отклоняясь от маршрута, Янсон смог преодолеть расстояние, тянувшееся целую вечность, и дойти до туалета, на котором виднелась огромная трещина, в любую минуту она могла увеличиться от падения на неё зада невиданной формы. Немного позже, толстяк, придя в себя, решился сходить в гости к своему доброму и загадочному соседу, Джеку, только с одной целью – вытрясти из его призрачного на вид и на ощупь тельца квартплату с дополнительными, возникшими из ниоткуда расходами на улучшение жилищных условий: травля тараканов, ремонт крыльца, вставка новых окон, дорогостоящий ремонт крыши и конечно же проведения отопления. Никому неизвестно, на какой срок Янсон вновь переносит общий ремонт и сколько потребует средств в будущем, да вот ничего, кроме уборки, которая в лучшем случае проводилась раз в неделю, да и то зачастую добровольцами, не было и в помине.

В расшатанную дверь, которая едва держалась на ни разу не смазанных петлях, били кулаком, прикладывая дополнительную силу, так что стук звучал больше, как угроза, нежели, чем разрешение войти. Джек аккуратно встал со стула, стараясь не выдать своё присутствие скрипом и шорохами, подошел к двери, положил на неё свои жилистые руки, и прилипнув левым ухом, стал вслушиваться и ждать голоса, хотя на самом деле прекрасно знал, кому так не терпится увидеть его и поговорить «с глазу на глаз».

За дверью послышался злобные восклицания:

– «Комната номер… Жилец… Долг за месяц, никак иначе… Откройте! Это у нас миссис…» – Янсон никак не мог подвести итог к своему обращению – его отвлек звук падающих кусочков облезлой краски, нарушенный бесконечными царапинами узор в верхних углах ветхой двери и надоедливая муха, бороздящая просторы узкого даже для ее не слишком требовательной персоны коридора.

– «Мистер… Так вы слышите меня, уважаемый? А? Мне нужно войти вот сейчас или вы выйдите в конце концов!».

Джек, ничуть не удивленный наглостью соседа, ничего на это не ответил – в жизни своей он был нем и потому будто безоружен, но совсем от этого не страдал. Зачем, думал он, людям знать его мысли, если все вокруг помешаны исключительно на своем «идеальном» миропонимании? Порой их даже занимательно слушать и совсем бессмысленно что-то добавлять в их цветущий оазис, сотворенный в мечтах по-детски наивных, нередко лживых. Там, где укрепляется ложь, всё истинно бело и правдоподобно, без потайных ходов, стираются даже темные пятна сомнений, удерживающих ложь в её особенном положении, буквально на расстоянии от истины. Джека такие люди удивляют, но совсем не радуют – что в них благого? Врать самому себе – последнее на свете дело. Джек привык воспринимать эту мысль буквально, представляя себе идущего к обрыву мечтателя – в голове у мечтателя чудесная идея, что на своих двух он прекрасно справится с обрывом, потому что очень этого хочет и может даже способен это сделать, может даже склонен к полёту, как птенец, что еще не освоился в жизни. Но тело, не до конца привыкнув к неестественной среде обитания, спешит к земле, голова хлопается о скалы, делясь с морем кусками своего содержимого. Жаль, это был только первый полёт и, вполне вероятно, второй оказался бы более удачным, но царство небесное имеет только вход. Задумался бы мечтатель после второй попытки, получив возможность её совершить? Может, но ведь теперь заперт он там, наверху, и всем от этого только легче.

Нащупывая в глубоком кармане свой старинный ключ, который тщательно оберегал все эти годы и сохранял в надлежащем состоянии, Джек еще раз посмотрел на дверь с таким вниманием, словно нашел на ней еще одно отверстие для ключа и не может теперь выбрать между ними. Осторожно вставив ключ в единственный доступный дверной замок, докручивая последний оборот, Джек выставил ногу назад и больно упал на хрупкую спину, а его ключ вылетел из скважины и закатился под кровать. Резко распахнулась дверь, и перед ним стоял увесистый и массивный мужичек с слипшимися веками левого глаза и огромной бородавкой-островком с двумя волосками – коротким и длинным. На его темечке невозможно было разглядеть хотя-бы одного волоса, виднелась лишь абсолютно гладкая поверхность с небольшими бугристостями и ямками. Усы, законопаченные желтыми комочками, подтянулись кверху, и хозяин их шмыгнул громко – аллергия на запах тараканьего помета.

Сначала в комнате появлялось выпирающее пузо, еле протискивающееся в тонкий дверной проём, а после и весь Янсон целиком, с его маленькой головешкой, выпуклыми глазами, которые так и норовились вылететь из орбит, и необъятной фигурой.

Он удивленно посмотрел на распластавшегося по всей длине холодного пола Джека, исследовавшего каждую трещинку на низком потолке, что вот-вот раздавит их обоих. После молчания, которое продолжалось примерно несколько секунд, изумленный толстяк встряхнул неподвижной головой и тут же сказал:

– «Б-батюшки!» – Янсон развел руками и подбирался к лежачему всё ближе и ближе. «Звезды считаешь?» – толстяк улыбнулся, глядя на то, как тщательно Джек рассматривает свой потрескавшийся потолок, встал на коленки, опуская на них свои пухлые ладошки и уставился на лицо беззащитного, как комарик в паутине, соседа. Эти же ладони Янсон поднёс к щеке Джека, похлопывая живым будильником. «Да ты лучше б долги свои пересчитал, крысиная морда…» – как дело доходило до денег, то у Янсона сразу развязывался язык и речь его наполнялась внятностью и смыслом. «Платить-то, понимаешь, некому – дохнут, как… Как мухи!» – наконец добавил толстяк. После он отвёл свой взгляд, всматриваясь в серые ставни, и то, что было за ними, его почему-то веселило —«А ты всё еще жив?».

В комнате определенно был кто-то еще, слышно выдыхая – этот пассивный наблюдатель предпочел не шевелиться. Джек заглянул в его детские глаза – кто-то еще очень юн и явно расстроен, полон сожаления, непонятно к чему именно. Грязные шорты и подранные коленки, образ дворовый и противоречивый – не живет этот мальчик на вольных хлебах, его прекрасное лицо безвинно молочное, словно на картине с овечкой и святой. Перед мальчиком стыдно ужасно, его логика взрослее круглого тела, и он проверяет душу, как серафим перед тем, как взять её под крыло. Такого человека Джек еще не встречал – его пугаешься и одновременно хочешь спасти в объятиях. Он прячется за спиной Янсона, как будто ищет защиты у сильнейшего.

– «Папа! Вот и ты, нашелся!».

Названный папой совсем опешил и будто притворился мертвым, чтобы не услышать это еще раз. Янсон наскоро отступил, цепкие руки отвернулись от Джека, аккуратно легли на широкие колени. Папа привстал и оглянулся на ребенка —«Харри?!»

– «Папа… почему ты его бьёшь?».

Исполин-отец медленно подступал к месту, откуда шел детский голос. Джек теперь видел только ноги ребенка.

– Пустяки. Я его не трогал!

Ножки поменьше почему-то отступали.

– «Тебя мать послала? Только не ври мне!» – сухо спросил Янсон.

Голосок затаился за большим телом в дверном проёме.

Папа протянул что-то сыну. Как немного позже додумался Джек, то был кулак с выпученной жирной фигой. —«Нету у меня денег! А были бы – всё одно!» – произнося это, отец подставлял свой кулак еще вперед, проводя указательным пальцем вверх и вниз, как сторож шлагбаумом. Подтянув свои широкие даже для двух Янсонов штаны, толстяк продолжил: -«А ты их заслужил, Харёк?».

– «Что ты такое говоришь?! Я пришел к тебе…» – заплел дрожащий голосок, левая ножка немного отступила.

– «Тогда слушай» – выпрямился отец, будто отпугивал хищников – «Ты бездельник, очень уж чистенький, миленький! Нигде не работаешь, да? Не трудишься. Воруешь деньги у матери, у отца? Нет, Харёк, вы с мистером Джекмом…» – Янсон заметил, как тот лёжа перебирается к ножкам кровати —«…у государства тырите, не у меня! Оно дает тебе, дает еще другому – тот потратит их на вещь, вещью и заработает! Чем тебе не работается, а?!».

– Давай я в следующий раз…

– «Куда?!» – перебил Янсон, даже надрываясь – «Да ты… даже мне не помог в работе! Кто чужой видит и говорит – к черту нам такие нужны! К черту нам, говорят, прох-хиндеи ваши! Они не трудо«в»способны!».

– Кто такое говорит? Прекрати!

– «Ты рот то закрой!» – доводя самого себя до истерики, Янсон кипел вместе с алкоголем в крови так, что на бледном лбу его надувались широкие синие вены —«Противный! Не работаешь – не жрешь, вот как говорят! Моя жена – дура, и тебя дураком сделала!».

– Ты, жирный дурак, мою мать сделал несчастной!

«Несчастной!» – отскочило от стен перед повисшей в комнате тишиной. Казалось, эти стены дышали раздававшимся в них треском, гудением ветра из щелей, что делают вдох и не выдыхают воздух, пряча его за решетками гибких воздуховодов.

– Прости!

Неприятный человеческому уху рев, рожденный внутри грудной клетки, вырывался наружу с хриплым смехом. Никто не ошибся – Янсон громко хохотал, не прикрываясь даже ладонями, разбрызгивая слюни и иногда кашляя.

– «Сукин сын! Я…» – Янсон закашлялся так, что пришлось хвататься за горло —«Я люблю Лилиан!».

– «Нихера ты её не любишь!» – крикнул Харри, понимая, что хуже уже не будет. Голос подвел и вышло больше писка, чем ответа.

– «Ай как спорит! И это – мой сыну-у-уля! Ну-се – знал бы, чего из тебя вырастет… Салфетка-ведро-помойка. Жил бы там а-ля крысиный король. Хотя кому ты, скажи мне, нужен – пожевали бы и выплюнули, как третий сорт. А ну подошел!».

Харри отступил уже совсем далеко, понимая, что стоит в коридоре, а сквозняк обдувает тонкую футболку сзади. Нижняя губа мальчика немного тряслась, как при приступе какой-нибудь нервной болезни, а из правой ноздри тянулась длинная сопля, с которой нужно было срочно что-то делать.

Джек оперся на локоть, но защемило спину – тело, на которое забили, само забивало Джека к полу. Волнение росло, и тот юношеский взгляд застыл перед глазами, как прощанье.

– «Откуда…» – внезапно заговорил мальчик —«откуда в тебе столько злобы, так много ненависти… Ты стал страшным, отпусти меня!

– «Позорище!» – Янсон в решительном наступлении сам понимал где-то на затворках своих мозгов, что куда-то далеко они с сыном ушли, и что сейчас окажутся вдвоем, пятясь и громко ругаясь, где-нибудь на улице, а через время и вовсе на проезжей части, перекрикивая собак и злых мамочек. «Был бы ты позором, но ты еще сто раз хуже! Ты – лужа на моей родине! Пятно на рубашке бомжа! В тебе ничего нет, кроме помоев, слышишь?!».

Глазенки Харри вдруг налились горячими слезами. Джек всего этого не видел, но очень даже чувствовал какой-то странной, невидимой связью с этим ребенком.

Папа рванул вперед – много сил не потребовалось. Перед броском его локти еще торчали из-за рёбер, но теперь ушли куда-то вперед, что-то сжимая. Детские ножки оторвались от земли и тряслись, дрыгаясь в страшном танце. Их метания, как метания антилопы, когда её рвут на куски, долгое время разрезали воздух, поднимая пыль в полувидимом вихре. Харри кричал от боли совсем странным образом – икая и хрипя, клокочущий голос вибрировал. Джек полз на помощь и дрожал, видя кроссовки, коленки, шорты, футболку, руки, обхватывающие мясистые тиски, шею, что трусилась беспомощно, и голову. Треск, издаваемый с тонким писком, заставлял Джека ползти еще быстрее, но что-то розовое и блестящее плюхнуло прямо перед ним, забрызгав лоб, щеки и глаза – лицо ангела раздробилось на две части, и всё это месиво продолжало грустно смотреть на Джека, предсмертно булькая гортанью, ужасно при этом отдавая хрипотцой. Голова Джека стала наливаться тяжестью, и всё вокруг мертвых глаз так и темнело. Расплющенные кости черепа и висящие на них куски уезжали куда-то вдаль, в комнату напротив. Дверь соседней комнаты громко шарахнулась об косяк и стало видно – ничего.

Глава 4. Всё по старенькому

Джек выпятил свой «тощий зад» на показ всем тем, кто с улыбкой смотрел на него, проходя мимо открытой, уносимой из стороны в сторону ветром двери. Шаркая длинными руками, под чутким надзором железных ветвей колоссальных массивов кровати, чуть оживившаяся личность продолжала поиски своего драгоценного ключика, что первым успел скрыться от губительного света разнузданного непотребства. Сначала что-то больно укусило за палец. Вторая попытка также не увенчалась успехом, ведь своей рукой он сжимал весьма подозрительный предмет, который, к сожалению, ключом не являлся – что-то металлическое, но подозрительно круглое, небольших размеров, еще и звуки издаёт! После того, как худощавая рука выгребла находку из-под недосягаемых и сумрачных глубин, звук стал сильнее, и Джек даже немного побаивался разжимать свои пальцы. Вещь в них оказалась пустяковой – всего лишь старые механические часы со своим причудливым тиком. Часы, кстати, показывали три, а значит, было самое время что-нибудь да съесть за обедом. Немного приободрившийся обладатель диковинной и по своему драгоценной вещи (семейной реликвии, если можно так выразиться) засунул свою находку в карман довольно широких штанов, выбранных скорее не по размеру, а по подходящей цене; найденный неподалеку ключ (который уже и не играл особой роли) он положил на стол. Нежданно появился и припоздавший аппетит, и Джек принял окончательное решение – собрать свои кости воедино и направить этот хрупкий скелет в магазин за необходимыми продуктами, не забыв при этом и о своем верном спутнике – потрепанном, но вечно модном для него самого пиджаке, что уже дожидался его после химчистки на вешалке сразу за ресепшеном на первом этаже.

Он вдруг вспомнил о ребенке. Но пол был чистым и, как показалось Джеку – это сон, снова тревожный и гадкий, отсылающий к какой-нибудь старой травме. Никакой крови, никакого сбежавшегося народу – всё по старенькому. Значит, можно жить.

Глава 5. Избыток Кислорода

Дневное солнце своими раскаленными лучами плавило оковы Джека, освобождая его от тяжести мыслей и закрученных вокруг шеи проблем, не дававших ему вздохнуть лишний раз, не оглянувшись назад, в поисках недремлющих преследователей. Не обнаружив за своей спиной лишнего и через чур подозрительного движения, Джек последовал в ближайший продуктовый магазин, но по дороге засмотрелся на одну картину, отбирающую его неусыпное внимание и драгоценное время: на реке, чьё мирное течение никогда не вызывало особого внимания у прохожих, спокойно шла своим ходом утлая лодчонка (главный интерес состоял в том, что в такое время водный транспорт не появлялся на виду даже у вечных смотрителей водной дали). На ней располагался измождённый временем старик с белой, как молоко, бородой, длину которой на первый взгляд можно было измерить несколькими шагами взрослого человека, и безмятежно глядел на выстилавшуюся перед ним водную гладь. На удивление Джека, пожилой господин всё-таки повернул свою голову, и их взгляды вонзились друг в друга, будто все это было предначертано сценической судьбой. Но в глазах человека в лодке не было пульсирующей жизни, лишь стеклянные хрусталики, чьи лучи устремились в первое попавшееся тело, такое же беззащитное и беспомощное, как и он сам. Старец достаточно хорошо изучил молодого паренька, и, не сводя с него глаз, продолжил свой недалекий путь, лишь медленно покачивая головой то вправо, то влево, повторяя этот безумный цикл до тех пор, пока вместе со своей посудиной не ушел под воду.

Глава 6. Жизнь – это сахар

Джек, сгорбившись, доедал последний кусок хлеба с ветчиной – на вкус, словно резиновые перчатки. Наполнив свой желудок и не заметив проглоченных кусков, он встал из-за стола, но его астральная оболочка по-прежнему оставалась сидеть, окутавшись шерстяным одеялом, где каждый волосок был обращен лишь к одной мысли – что же произошло?

Но этот вопрос так и остался нераскрытым. Его заменил новый, более актуальный именно в эту минуту, зародившийся из-за непонятных звуков в соседней комнате. Сначала это был горестный женский плач, сдавленный грудной клеткой с такой силой, что еле вырывался наружу, в тот мир, где его не способны понять и принять, отодвинув и дальше пылиться на никому не нужной полке. После последовал грохот разбитой посуды и упавшего на пол тяжелого предмета. Джек встрепенулся, будто пробудившись от вечного сна, и быстро побежал в эпицентр произошедшего, доверившись инстинктам (свою каморку он конечно же не запер и даже не скрыл это зрелище от всеобщего обозрения притаившихся соседей). Приоткрыв дверь комнатки, из которой совсем недавно доносился отдалённый шум, Джек увидел лежащую возле перламутровой раковины онемевшую старушку Бейлу и поспешил хоть чем-то ей помочь.

– «Нет, не подходи» – с усердием проговаривала последние слова Бэйла, – «Не за чем, милый» – Джек хотел взять её руку, но та выскальзывала и изворачивалась, как щупальце гигантского осьминога, – «Ты лучше иди на улицу, ты лучше продолжай свой путь, а я…» – она подняла свою голову к потухшей лампе и жадно впивалась в неё своими полными слёз глазами, в них яростно металась искра жизни, в отличие от тех, которые Джек на досуге отдал водовороту грядущих событий.

Старая госпожа пыталась сказать еще несколько слов Джеку, либо призраку любимого мужа, но голосовые связки отказывались подчиняться её воле, и только губы пытались хоть в чем-то ей угодить, но вскоре и они бросили эту затею.

На руках Джека покоилось холодное тельце, искаженное мучительными судорогами. Костлявые пальцы по началу крепко сжимали крошечный предмет, но хватка постепенно ослабевала, и на сухой ладошке виднелся раздавленный кубик сахара, чьи крошечные тельца уже начинали осыпаться. Примечательным было то, что белоснежные крупинки не падали на землю, а летели вверх, завиваясь и обретая причудливые формы, и на момент могло показаться чьё-то лицо, воссозданное из мельчайших частиц, обретающее покой и душевную свободу.

А лицо Джека оставалось неизменным. Не из-за того, что он был ко всему безразличен, вовсе нет. Его нервная система на миг замерла вместе с сердцем бедной старухи, пытаясь переварить увиденное глазами зрелище. Скорее всего, Джек просто не мог поверить, что видит настоящую смерть настоящего человека. В мозг проник разбитый жизнью ребенок, его губы несли предсмертное послание старухи – совершенно глупое, как подумал Джек, не достойное последнего слова, раз уж выпала такая возможность.

Настало время тишины и вечного покоя, но только не в голове того ребенка, что сам становился стариком, переживая последние минуты жизни знакомого ему человека. Джек полностью погрузился в себя, в свой внутренний мир, выстроенный им из детских кубиков, на каждом из которых по буквам было выведено только его имя. Эту игральную комнатку заполонил бесформенный хаос, разбрасывая игрушки в самые дальние уголки необъятного пространства, царапая на стенах чьи-то дьявольские лица. Они выпирали наружу, преодолевая границы реальности и все точки соприкосновения с привычной для нас действительностью, растягиваясь в неестественных формах и пропорциях. В их смолистых глазах, поглощенных самой бездной, не было ни света, ни даже намека на него. Лишь океан пустоты, тонущий в ещё большем океане – таком липком и густом, что невольно может захватить всех тех прохожих, что, не задумываясь, прыгают в него с головой. Резиновые рты этих демонических созданий были широко открыты, но огромных и острых клыков не имелось: только черные дыры, изливающие на гладкий пол суспензию своего безумия неизвестной материи.

Джек воспрянул от мракобесия, выплясывающего в его маленькой и хрупкой однокомнатной квартирке, где мозг уже не мог работать, как прежде, со свойственной ему открытостью для всего нового и необъяснимого. Его барабанные перепонки вдруг забились от приближающегося шума. Входная дверь распахнулась еще шире – за ней виднелся огромный силуэт, рождающий в перепутанном и искривленном разуме Джека ужасную картину – Янсон снова вернулся, еще более раздраженный. Пухлый увалень, увидев эту сцену из немого кино, будто перед ним не один труп, а сразу два, резко взмахнул своими куриными крыльями и схватил ничего не понимающего паренька, да так сильно сжал, что у того вырвался беззвучный крик и бледное лицо вдруг обрело красный оттенок.

Глава 7. Люди в мешке

Руки Джека полировали железные наручники, оставляя на запястьях следы своего пребывания на мягкой и изнеженной коже. Подкашивались длинные ноги, вес тела доставался теперь не им, а двум крепким полицейским, что волочили за собой нарушителя и убийцу, жертвой которого стала беззащитная старушка – легкая добыча даже для неопытного маньяка.

– «Смотри, смотри!» – выкрикнул кто-то из толпы, любующейся поимкой «опасного преступника» – «Я хочу посмотреть в эти, сука, трусливые, тупые глаза и выколоть их!». «Да-а!» – дружным хором взвыла толпа, требуя зрелищ и крови. «Убийство бедной старушки… – где был её муж! – бедные, маленькие внучата… – из квартиры небось тоже всё вынес! – Она была бедна… – Он забрал последнее!» – выкрики из толпы сопровождались бурными подтверждениями сказанного, будто каждый из этих людей, затаив дыхание, наблюдал сие действие из шкафа, прикрывая рот потной ладонью. Кто-то со слезами на глазах возносил руки к небу и взывал к божьему суду, другие, перекрикивая друг друга, жестами воспроизводили все детали преступления. Миловидная женщина с громким ребенком в коляске, извлекла его из удобного гнездышка и прижала к груди, опрокидывая на его пухленькое личико свои крокодиловы слёзы.

Из тени полуживого дерева, чем-то зараженного, аккуратно проплелся наружу заместитель одного из заместителей, приспустив на лоб козырек серой шляпы, ясно понимая, что почитать книгу в теньке у него сегодня не получится – слишком суетлив народ в понедельник.

«Мы его сейчас…!» – не слишком громко вещал крепкий мужчина с сигаретой меж желтых зубов, которые были оголены настолько, что напоминали оскал бешеной псины, сохраняющей неприкосновенность еды в её стальной мисочке, а руки походили на два кузнечных молота, всегда готовых врезаться в головы тем везунчикам, что первыми отгребают в начале любого мордобоя; со скоростью хищного зверя, он подлетел к Джеку и с криком двинул ему в живот своей мощной ногой. Полицейский, который находился по правую сторону от Джека и придерживал его плечо и локоть, с такой же быстротой отреагировал на непредвиденное обстоятельство, оставив покалеченного, оттолкнул нападающего так, что второй отлетел на несколько шагов назад и повалился на асфальт. Потом служитель закона ловким движением достал резиновую дубинку и пустил её в ход. Первыми пострадали голова распластавшегося на земле человека и рука, которой он закрывал свое смугловатое лицо. С одного размаху вылетало по нескольку зубов, а рука, которая служила щитом избиваемому мужчине, не могла предугадать траекторию наносимых с особой жестокостью ударов, и через парочку таких резких движений, плавно опустилась на острые камни, лишь судорожное подергивание пальцев выдавало остаток заключенной в ней жизни. Стоявшая рядом женщина (как оказалось после экспертизы – жена избитого до полусмерти мужчины) со слезами смотрела на то, что было её мужем, совсем недавно живым. Она также закрывала своё лицо руками и стонала, ей хотелось закричать так, чтоб все стекла окружающих домов задребезжали и с треском осыпались осколками, поглощая то горе, которое в данный момент испытывало всё её существо. Но буквально через мгновение она отбросила поглотившие её страх и безысходность, её глаза бегали в поисках предмета, что хоть как-то способен остановить это безумное насилие. Неподалеку лежал кусок плитки, которой ленивые строители так и не обложили недоделанный кусок тротуара. Дама схватила его, как брошенный ей спасательный круг и бросилась с ним на размахивающего дубинкой создание.

Далее прозвучал выстрел. Как оказалось, второй полицейский уже дотащил тело Джека и усадил его в бронированную машину с затонированными стеклами, на боках которой виднелся знакомый всем «знак трёх мечей», означавший борьбу за порядок, за свободу и за мирное небо над головой, небо, которое едва виднелось за едким дымом, источаемом местными заводами и фабриками по производству недоступного для обыкновенных граждан сырья. Этот же полицейский, освобожденный от груза в виде громко кашляющего преступника, увидел опасность, нависшую над его напарником, и вовремя нажал на курок, обеспечив полную неприкосновенность исполнительного органа власти ценою в жизнь проявлявшей бессмысленную агрессию женщины.

Следующий выстрел являлся предупреждением для остальных зевак, и был произведен в пол возле столпившейся кучки людей, которые до сих пор не могли разобраться в происходящем и понять суть вещей в целом. Второй полицейский последний раз взмахнул «мечом правосудия», приподнял свою голову и оглядел всех людей вокруг, внушая им страх от одного лишь взгляда на его гладко выбритое, запачканное кровью лицо. Повесив свою дубинку на кожаный ремень, он подошел к машине, еще раз оглянулся уже для собственной безопасности и сел в салон, где его уже ждали верный напарник, с улыбкой на лице заряжающий свой любимый револьвер и убийца невинных, который смотрел в окно на лица мирных граждан, изнывая от боли и облокотившись на спинку заднего сидения.

Глава 8. История одного города

На всю улицу раздался рев мощного двигателя машины, вид которой приходился обитателям трущоб в диковинку. Каждый видел в ней свою истину: маленькому ребенку казалось, что это железное существо создает такой звук, колебания которого отдают в уши дыханием монстра, облаченного в роскошный наряд из тяжелых металлических пластин; взрослый же считал, что перед ним – недалекое будущее, подступающее к порогу повседневной реальности. На самом же деле для людей современных, проживающих на другом конце уже другого города, загражденного баррикадами и парапетами от деревенского и наивного люда, такое «будущее» уже становилось прошлым и не могло ничем удивить.

Разделение этого города на две отличающиеся друг от друга составляющие стоило-бы рассмотреть по подробнее. Та местность, в которой обитал Джек, являлась обителью для тех скитальцев и отбросов общества, которых отделяли еще на ранних стадиях, словно унаследованную опухоль от рожденного целостной системой организма – государства. Можно разбросать конкретику на целое поле букв и ознакомиться с историей разделения общества на две касты: правящей элиты и подчиняющегося большинства, которое на подсознательном уровне до сих пор не осознает своего рабского поведения, разумеется, из-за неосведомленности и внушаемого представления о мире, бездумно поглощенного уже с молоком ни о чем не сведущих матерей, традиционно не мыслящих, отдающих почву для раздумий своим мужьям, на которых и останавливается развитие мысли в целом.

Несколькими десятилетиями ранее, еще до задержания Джека, ученым с довольно глубокими знаниями в области экономических и правовых общественных отношений и кучкой его приверженцев – крупных землевладельцев и чиновников, под предлогом перехода к новой ветви развития экономики государства, была введена «Программа Изолированного Потребителя (ПИП)», благодаря которой всем участникам РК (рабочего класса) предоставлялось жилье в определенном регионе (о котором мало упоминалось в основных документах), небольшой презент в виде оклада за три месяца работы гражданина в своей отрасли производства, льготы, увеличивающие заработную плату в несколько раз за каждый год трудового стажа, и минимизация налогообложения или вовсе исключение взимаемого с гражданина налога (предоставляемое гражданину за его заслуги в данной отрасли).

От такого подарка судьбы было просто невозможно отказаться. Когда первому подписавшему договор жителю, ставшему участником данной программы, предоставили всё то, что и было обещано на бумаге, то и все остальные, не раздумывая, потянулись следом, в результате чего практически каждый представитель рабочего класса был заселён на другой конец города, материально обеспечен на многие года вперёд и удовлетворён во всех своих потребностях.

Название программы, на удивление её создателей, не вызвало ни малейших вопросов у обыкновенного трудящегося гражданина. Гражданин душой стоит за великую историю, поднимающую этот его дух, и заселяющего в него мечту. Придёт озарение, неравнодушный поделится им, изложив в упрощенной форме, с какой-нибудь ржавой шуткой, теребя значок на воротнике вещи премиум класса. Куда мазутно-деготному люду до летящего вдохновения, выбор в наивности, куда ни глянь – плохо, а на смазливом лике чистое и обещанное счастье, что улыбается в ответ.

Рабочие выполняли свою трудовую повинность с неподдельным энтузиазмом, довольствуясь тем, что имели и зарабатывали своим честным трудом на протяжении многих лет.

А все те, кто остались в городе (преимущественно та элита общества, о которой упоминалось ранее), времени зря не теряли. Убедившись в незыблемости созданной их руками циклической системы, богатеи начали развитие отдельного кусочка земли, принадлежавшей исключительно им, а также ввели закон, запрещающий въезд на их территорию тем самым представителям рабочего класса, которые и не пытались туда возвращаться. По началу вносились изменения в существующую конституцию данного региона: многие законы начали трактоваться в совершенно ином виде, оставшиеся и вовсе заменены или попросту удалены. В конце концов правящая элита решила, что данный свод законов не может быть утвержден и закреплен в кругах данного общества, из-за своей несовершенности и примитивности. Указом ВСПЛ (Высший Совет Правящих Лиц), вместо отмершей конституции с её некомпетентными и устаревшими законами была введена Преинституция – высший догмат о власти и подчинении, превосходящий по своей значимости все законоположения, принципы и даже заповеди (большинство из которых уже не были в силе, ведь радикальным переломом, установленным Преинституцией, являлось полное искоренение религии и веры во что-то, кроме процветания пока еще узкого социума вечно правящей «династии», где всё бы передавалось из поколения в поколение, и преклонением перед «Создателем») остальных институтов общества.

Но, если вдуматься в суть описанного, то можно задать животрепещущий вопрос: «Неужели сами чиновники занимались такой трудоемкой работой?». Да, это было бы невозможно, таким малым составом, пускай и большими средствами, поднимать свою империю. Но на самом деле, весь труд возлагался не на их девичьи плечи, и даже не на горбы их самых близких слуг. Тогда на чьи же?

Джек конечно-же не был знаком с этой сложной и непонятной системой. Насколько он сам помнит своё затуманенное прошлое, произошел он от тех переселенцев, для которых вся информация, не касающаяся их дела, была лишней и не вызывала хоть какого-либо интереса. Но эту информацию он был вынужден получить не по своей воле, а по воле случая, обрекшего его на искупление не совершённого им греха и восстановление не совмещенной с реальным ходом вещей справедливости.

Впрочем, Джек мало помнил о своей прошлой жизни, вернее – не помнил ничего, будто её стерли из памяти.

Пассажир, что разложил свои останки на заднем сидении и был целиком проглочен мыслями об уходящих пейзажах его родины, отрывками вспоминал свою прошлую жизнь, её картины на залапанных немытыми руками стенах. В окне он видел не пустыри и нескончаемые поля мёртвой растительности – перед ним разрастались только его воспоминания: творческий уголок, заключенный в четырёх стенах, где в каждом из углов ждали верные приятели, которые всегда были рядом, доедая хлебные крошки и остатки мозга безымянного человека, что прячется от всех земных бед в своём уютном логове гигантских пауков – людоедов; забитые досками окна домов без стёкол, заросшая тропинка, ведущая от ветхого жилища до продуктового магазина, река с её причудливыми миражами и фантазиями, изошедшие несколькими слоями пота и копоти работяги, которые шли отдавать свои последние деньги на то, что их со временем убьёт, и наконец, лицо того самого мальчика. А когда заходит солнце – птицы щебечут о своём, о мальчике, помогая Джеку хранить информацию о нечистом деле, из уст в уста, из клюва в клюв.

Резко заскрипело радио, но вместо музыки радиоприёмник отобразил перед собой голограмму лица, которому, на самом деле, не хватало человеческих черт. Больше всего это походило на маску, не имеющую определенного природного состояния, края которой расплывались и испарялись в очищенном от токсинов воздухе (внутри машины имелось много полезных и интересных функций). Владелец необычного лица представиться не соизволил, и начинал разговор не с доброжелательного приветствия:

– «Добро пожаловать в CILOLI» – Начал свою речь искусственный интеллект, притягивая внимание приятным голосом, одурманивающим разум, – «Перед въездом на территорию города вам необходимо пройти ИВЛ (идентификация властвующей личности), либо предоставить документ, удостоверяющий вашу личность, дающий доступ на въезд в данный город, и выезд из него».

– «Принять ИВЛ» – ответил полицейский, слегка придерживая руль машины, которая и без его поддержки чувствовала себя прекрасно, и ехала по заранее указанному маршруту.

– «ИВЛ принято. Идентификация личности прошла успешно. Номеру 71911170 разрешен въезд в город».

На панели небольшого компьютера, встроенного в машину, с уже знакомым скрипом открылось небольшое круглое отверстие, поглотившее фантом проектируемого лица. Выглядело это так, будто крошечных размеров пылесос засасывал в себя оставшиеся после пролитого чая капельки на невидимом для человеческих глаз ковре.

Произошло это моментально, как и вылетело из головы Джека после того, как в панораму наблюдаемой им картины попалось необычайное фиолетово-зеленоватое свечение, устремившее свои лучи прямиком в небо, разрезая облака, чем-то отдалённо напоминая полярное сияние, растворяющее в себе все близлежащие объекты. Возможно, это неописуемое сочетание цветов, растягивающее наше эфемерное видение обыденных вещей, воспринимаемое человеческой особью на рефлекторном уровне, являлось необычной аурой, чья инаковость первоначальной концепции строения мира скрывала за собой такие пространственно-временные горизонты, о которых нормальный человек не мог бы и догадываться и вообще предпочел бы не углубляться в подобные тайны мироздания.

За всей этой фантасмагорией, возникшей посредством восприятия неистовой палитры насыщенных цветов, последовали шпили возвышенных зданий, и огромные картины названия города, витающие в воздухе, разделённые на три части и образующие цилиндрическую фигуру. Со временем синие буквы на красном фоне чудесным образом перевоплотились в стройные фигуры прекрасных на вид женщин, обтянувших себя необыкновенными нарядами, изобилующими яркими тонами, узорами и вырезками, обнажавшими некоторые части этих бледных тел.

На серединах зданий виднелись огромные экраны, по которым, как в аквариуме, проплывали разноперые рыбы неизвестного происхождения (морскими обитателями они казались только на вид, на самом же деле их природа была настолько удивительна, насколько и чудовищна своей необъяснимостью). Через считанные секунды они угасали, и из всех уголков широких панелей возникали буквы, соединяясь и образуя слова, растекающиеся по всей поверхности экрана, а после – растворяющиеся в его устрашающей пустоте.

На подъезде к городу во всей своей красоте расстилались гигантские прозрачные стены, похожие на стекла невиданных размеров, на создание которых у простых рабочих ушли бы долгие годы их отчужденной жизни. Входа или даже небольшого проёма в стенах не имелось, и было непонятно, как преодолеть это массивное препятствие. Но по хрустальной поверхности с разных сторон постепенно возникали полосы, напоминающие неоднородную жидкость, растекающуюся по стенкам при переливе из одного стеклянного сосуда в другой. Двигаясь с одинаковой скоростью, они мчались друг на друга, как прилив и его зеркальная копия. Джек был настолько увлечён это картиной, что казалось его глаза вот-вот вылетят из орбит и понесутся в эпицентр происходящего. Тем временем расстояние между маслянистыми полосами стремительно уменьшалось и наступал момент истины, момент столкновения разноименных полюсов загадочного вещества, момент их слияния или, напротив, разъединения, сопровождаемого взрывной волной или чем-то более ужасным и масштабным во всём своём проявлении. Итак, два этих материка, максимально приблизившись, начали смешиваться, поглощая друг друга, образуя круговой вихрь эмульсионных красок и всё новые сочетания цветов, утопающих в общей массе вязкого и густого вещества, отталкивающего своей чужеродностью и явно космическим происхождением. Машина не сбавляла своей скорости и неслась прямиком в всепоглощающую бездну этого портала, будто не замечая, что впереди творится полнейший хаос, сулящий всем пассажирам верную гибель. По крупицам собирался несуществующий в природе свет, от которого занемело тело.

На лице Джека выступили капельки пота, содержащие в себе тот ужас и страх, которым был переполнен его организм, пытающийся хоть как-то избавиться от смолянистых сгустков кошмарной безысходности и растерянности, тромбов отчаяния и катастрофичности, закупоривающих кровеносные сосуды.

Всё произошло мгновенно. Машина, погружаясь в мистическое кольцо постоянно движущейся жидкости, не встретила никакого сопротивления и проскочила сквозь этот зловещий барьер. «CILOLI» заключил Джека в радушные объятья и пресытил своей информацией настолько, что у того разболелась голова от всего увиденного им в течение нескольких минут перевернутой с ног на голову жизни.

Глава 9. Погружение

Шумный город продолжал воздействовать на мозг Джека с еще большей силой, открывая ему те запретные тайны и потайные ходы метафизического измерения, существование которых казалось сплошной иллюзией. Благодаря теории «вмешательства третьих лиц», мы можем определить истинное происхождение материи, образующей загадочные предметы, содержащие настолько глубокий смысл, что погружающийся в него догматик не смог бы найти ни единой нити, за которую можно было бы зацепиться.

Казалось, что город играет с Джеком, испытывая его нервную систему на прочность, подсовывая ему всё новые и новые загадки, ответы на которые мог дать только Вергилий во время странствования с ним по загробному миру.

Встречные машины, похожие друг на друга, как две капли воды, стекались по улицам и этим транспортным потоком достигали входных устьиц многоэтажных зданий. Преодолев еще несколько миль, Джек заметил вытянутый вдоль дороги парк и монументальные скульптуры по всей видимости известных и уважаемых людей. Каменные изваяния опирались на массивные мраморные плиты, линии которых находились в беспорядочном движении, отталкиваясь от углов самой конструкции, словно заключенные в древний сосуд несчастные души погребенных заживо людей. Перед тем, как машина оставила позади неподвижные окаменелости, Джек впервые за всю поездку решил оглянуться, дабы удостовериться, что за машиной город не бесследно исчезает во тьме, а продолжает своё существование в таком же ритме. Но, повернув свою голову, он снова наткнулся на эти каменные лица. Они смотрели ему вслед и ехидно улыбались.

Тело прилипло к сидению и съехало вниз, дабы спрятаться от ужаса-преследователя. Но любопытство взяло верх над рассудком и вытянуло голову так, что глаза, бегающие из одной стороны в другую, перебирая общую картину происходящего, снова остановились на подозрительном предмете. Этим предметом являлся великолепный пенистый фонтан, из которого вылетали тонкие струи тёмно-зелёной жидкости. За считанные секунды вода вдруг стала алой, образуя в середине небольшие потемневшие сгустки. Вся эта вакханалия, для которой гравитация была лишь вымыслом большим, чем она сама, поднималась и опускалась, соединялась и рушилась, пока наконец жидкость не начала бурлить и пузыриться, будто сама преисподняя нагревала дно гигантского котлована. Из воды постепенно появлялись неясные очертания людей, чьи тела были залиты горячей кровью (Вокруг них клубился белёсый пар, доказывающий наличие высокой температуры). Их лица можно было сравнить с замороженным тортом, на который льют клубничный сироп, обволакивающий всю поверхность и аккуратно стекающий вниз. Их глаза были выколоты, а все остальные части тела – скрыты красными слоями густеющего вещества. Порождения кромешного ада тянули свои руки к Джеку, жестами умоляя его присоединиться к их весёлой компании. Демонов становилось всё больше, они начинали своё движения, пытаясь переступить через водную границу, но, преодолев её, становясь своими пошатывающимися ногами на твёрдую почву, лопались, как мыльные пузыри, оставляя вместо себя лишь небольшие лужицы и кровавые пятна на земле.

Это было последним, что еще помнилось Джеку, пока он был в сознании и здравом уме. Ошеломлённый увиденным, он рухнул на спину, и всё вдруг становилось тусклым. Он также успел заметить и то, что на потолке машины тоже было окно, через которое ему довелось увидеть то самое сияние, но уже с более насыщенным фиолетовым оттенком, угасающим под небом.

***

Агенты спешно стучали по ступенькам, держась вплотную друг к дружке рыбьим косяком. В здании они образовывались спонтанно, по крайней мере, Роберт совсем не наблюдал прибытие новеньких. А прибытие исчислялось сотнями – может, верхние этажи на самом деле не помещения вовсе, не места документооборота, а всего лишь островки икры, теплица оплодотворенных яиц. Роберт ничего не забыл на этом шпиле, на этом поднебесном Олимпе, даже если бы пустили. Иногда лучше не знать, забыть о той потерянной где-то там справке – вдруг сверху гнездо еще недружелюбнее, чем ты думал.

Агенты шумно тащили свои плащи за собой, шаркая раздражительно – торопились. Воспользовавшись моментом, Роберт ловко завернул листок в конверт, плотно вдев язычок. Уполномоченные пробежали мимо. Роберт откинул назад голову – на уровне щитовидки раскрылось некое подобие внутреннего кармана, рядом торчали букетом трубки и узлы. Он закинул конверт в щель и как-бы сглотнул, замыкая дыру на уровне шеи кивком вперед, со стороны прямо как зажигалка с откидной крышкой.

Глава 10. Процесс

Джек ощутил небольшую боль в спине, чувствовал пронизывающий холод, что своими иглами внедрялся в каждый сантиметр тонкой кожи, и только после этого аккуратно поднял свои веки, смотря на высокие силуэты людей, не понимая, что происходит вокруг, но бренным телом устремившись к бренной земле.

После секундного шока, Джек почувствовал, как его голову сдавливает память, в облике недавних ужасающих событий и необъяснимых явлений, которые разум, не переваривая, отрыгивал на поверхность его полушарий. Два человека, что стояли перед ним, обкидывая своими леденящими душу взглядами каждую морщинку на лице задержанного.

– «Встань» – спокойно, но с акцентом произнёс полицейский, на чьей рубашке (возле верхнего левого кармана) вблизи были видны две цифры – «ноль» и «пять».

Джек, опираясь на левый локоть, приподнимая все свои конечности, обрёл сидячее положение и почувствовал небольшие головокружения. Все двоилось и расплывалось, делалось неясным и невыносимым.

– «Команда ОВПС (Органа Власти Первой Ступени) не была выполнена гражданином X (так называли всех тех людей, что не были зарегистрированы в общей базе населения «CILOLI»)» – громко и чётко выкрикивал номер «ноль-пять» – «В силу своих должностных обязанностей, активирую программу «Приговор – Невыполнение Приказа ОВПС», выбрав наказанием для объекта – нарушителя пять ударов в брюшную и грудинную области».

Второй полицейский (На рубашке которого виднелось число «девятнадцать»), стоявший рядом, словно прикованный к асфальту, неожиданно сделал своё первое движение – опустил руку на пояс, нащупывая пальцами верную дубинку, повисшую на кожаном ремешке. Следующим было движение ног в сторону ни о чем не подозревающего человека, что мирно отсиживался в сторонке и хватал свою голову обеими руками, будто пытаясь склеить две совершенно разные части одного паззла.

«Один» – наносил свой первый удар номер «девятнадцать», прощупывая им своего противника – «Два» – Второй пришелся в область ключицы, развернув Джека в сторону размаха (по горизонтали) – «Три» – Третий откинул Джека назад, ввергнув его в смятение и полное замешательство – «Четыре» – Перед ним Джек попытался встать, но точное попадание в бок заставило его согнуться и снова рухнуть на землю – «Пять» – Заключительным ударом, номер «девятнадцать» рассёк полуживой особи щеку и задел нос, из которого, впоследствии, хлынула алая кровь, стекая на синие сжатые губы.

– «Приговор выполнен в точности предоставленным инструкциям. Приговор неоспорим и справедлив» – заговорил рукоприкладчик машинным текстом.

Номер «ноль-пять» и номер «девятнадцать» подняли Джека и дотащили до здания суда, возле которого и стоял их «железный монстр». Само здание представляло собой сплетения огромных стеклянных квадратов между собой, входивших друг в друга, словно два сплавленных компонента одного металла. Края контуров этих фигур были выстланы небольшими серыми плитами, из которых ветвились темные линии, что соединялись в определённых местах, а в других – снова расходились и следовали по своему маршруту. Казалось, будто они находятся в постоянном движении, но пытаются скрыть его, вместе со своими траекториями и изваяниями, от глаз невнимательных жителей. Но с каждым морганием, Джек, который толком не мог стоять на своих ногах, замечал, что расположение этих полос меняется – ни одна из них не оставалась на своём прежнем месте.

Соль крови набилась в щели поломанных губ – больно щипало. Переформатированный гуманоид, как подумал про полицейского Джек, нащупывал у здания волшебную кнопочку, но рука уходила в сторону, вывихнутая после неудачного удара. И вверх, и вниз, но не в кнопочку, как первые неудачи с клитором – Джек уже сам потянулся помочь, но вместо этого подставил пальцы под нос – кровь уже не хлестала, пощупал крылья носа – смотрели в другую сторону. Это была необычная практика – извращенное кем-то тело становится немного чужим, а чтобы получить пару тройку ударов достаточно просто лежать – лежачего бьют и топчут, слабого подталкивают. Мистический город еще никогда не был таким реальным.

Глава 11. Да здравствует наш суд!

На пороге таинственного здания Джека и его сопровождающих встретили четверо фигур в мрачных одеяниях. Тела их были укутаны длиннополыми плащами, а на головах располагались жесткие фетровые Хомбурги с отделкой по краям и шелковой лентой по тулье. Возникший тяжелый топот дал понять, что под ступнями у людей в черном была твердая и толстая подошва, материал которой чем-то напоминал термоэластопласт или полиуретан, но был в разы прочнее своих предшественников, а звук, издаваемый при любом движении этих мощных оснований, непостижимым образом воздействовал на нервную систему, моментами приглушая её, прерывая ход мыслей и разрушая структуру рассуждений преступника, не давая ему опомниться и сделать хоть малейшее движение в другую сторону.

Перед тем, как затемнённые силуэты зашагали в сторону Джека, тот заметил, что плащи этих людей (именно в тот момент, когда лица в темных масках своими красными окулярами, заменившими им человеческие глаза, окутывали взглядом очертания преступника) начали смыкаться по ровной линии без вмешательства своих обладателей, а вместе с этим поднялись и воротнички, словно защищая хозяина от нападения, то ли это был рефлекс единого с одеждой организма, как напряжение пресса перед ударом в живот.

Руки в кожаных перчатках тянулись к Джеку, как лапы сказочных тварей в лесной чаще, окутанной Вальпургиевой ночью. Преступника с радостью передали черным фигурам, а те, в свою очередь, сразу же поволокли его прямиком в пасть нахмурившегося здания.

Войдя в него, Джек перестал чувствовать звуки, нарушающие деятельность его мозга, благодаря полам, выстланным мягкими красными коврами с золотистыми вставками и узорами. В глаза бросилась высокая и массивная стена цвета червлёной крови, из которой немного выпирали две серебряные руки: в одной из них лежал увеличенный в размерах человеческий череп, а на другой покоилась книга, вылитая, на первый взгляд, из меди. В центре обложки этой удивительной книги поместились две огромные буквы – П и Р, означающие, что книга эта являлась той самой «Преинституцией».

Под всей этой композицией располагался овальный и вытянутый стол, в центре которого по круговой линии были закреплены светодиоды, создающие плавную подсветку по всему периметру этого искусного творенья.

За столом сидел корпулентный господин в круглых очках и что-то рассматривал на своей панели, тыкая пальцем в разные точки стеклянной поверхности. Когда весь отряд, состоящий из четырех людей в темных плащах (у каждого из них также был свой порядковый номер, и если бы Джек в этот момент отошел на небольшое расстояние и рассмотрел их всех слева направо, то перед ним возникли бы цифры «пять», «два», «восемь» и «один») и одного безжалостного преступника, подошел к занятому человеку, ожидающему новых посетителей, то Джеку всё же было разрешено вырваться из надоедливых объятий и опираться на свои верные ноги.

Человек за столом пристально поглядел на Джека, недоверчиво шмыгнув носом. После он опустил свою голову к экрану, что впитывал тепло его рук в ожидании новых команд и задач, выполнение которых обычно не занимало много времени. В щелях между пальцами Роберта (имя его было выведено блестящими позолоченными буквами на черном фоне стеклянной таблички) появлялось легкое голубое свечение, постепенно усиливаясь с каждой секундой и, в конечном счете, достигнув своего максимума. Сомкнутые ладони, вместе с длинными крючковатыми пальцами, становились мягче и постепенно расходились, открывая за собой новую картину: объёмный трёхмерный куб, с заключенной внутри него неиссякаемой энергией. По правое плечо от важного господина стена начала вести себя особенно неестественно: сначала по всему её периметру начали выступать одинаковые по размеру квадраты, и заходить обратно в стену. В хаотичном движении небольших фигур имелись проблески скрытого смысла, но Джек не понимал, как твердый предмет мог вмиг обрести разум и прийти в движение без вмешательств посторонних лиц. Тем временем в стене образовывался проём, равноудалённый от обоих её концов. Проём постепенно увеличивался, а небольшие квадраты становились поистине пугающим зрелищем – их движение переменилось, вместе с формой и структурными особенностями. Они, подобно волне черных кобр, начинали, растягиваясь в необъяснимые вытянутые предметы, своё движение в бок, пытаясь достичь края стен, поглощая её останки со звуком, сродни грохоту тамтамов, переносящегося в ритм биений сердец каждого присутствующего на этом священном мероприятии, к стуку деревянных ложек, к звону котлов и хрусту смолистых веток, тонущих в языках багрового пламени.

Когда стена прекратила своё существование, и поток сплошного разложения зловонными червями непроницаемых поверхностей оказался свергнут в еще одно неприятное событие прошедшего времени, обрела видимость сокрытая за плотоядной стеной сумрачная комнатка, стены, потолок и пол которой также были обиты красными слоями драгоценных на вид масс тканей и материй. В середине этой комнатушки расположился огромный куб, обрамлённый угольными контурами и линиями, подобными тем, что Джек заметил еще на входе в это наводящее все больший ужас здание. Стекло, составляющее основу стенок данной фигуры, было слегка серым, но за ним прекрасно виднелся силуэт человека (или еще одного Переформатированного Гуманоида), который сидел на полу, сгорбившись, скрещивая свои руки чуть ниже колен, прижав к ним свою идеальной формы голову. Его тело скрывал костюм цвета короткоусых падальных мух с сине-зелёными тонами и металлическим отливом на верхней части их хрупких тел. Оболочку покрывали небольшие бугорки – на вид их можно было перепутать с чешуй довольно крупной экзотической рыбёшки.

Краем глаза можно было заметить, как Роберт поднёс руки к уменьшенному варианту своего куба, и тот, в свою очередь, отреагировал на этот жест небольшой вспышкой света внутри себя.

В этот же момент заключенное в четырёх стеклянных стенах тельце, наличие жизни в котором не было полностью ни подтверждено, ни опровергнуто, вдруг подняло свою голову, оглядывая пространство, в котором находилось. Личина этого существа являла собой лишь гладкую поверхность без малейшего проявления мимики и движения каких-нибудь частей на этой кислотной физиономии. Глаза также отсутствовали, но одинокое творенье всё же пыталось что-то увидеть вокруг себя (нельзя и отрицать, что оно действительно видело, возможно в большей степени, чем видим мы). Следующим движением было легкое приподнимание своего туловища – робкое и нежное. Существо продолжало «рассматривать» своё окружение, но стояло на одном и том же месте, не делая ничего лишнего, будто ему открылся весь ужас, скопившийся в каждом квадратом сантиметре этой унылой камеры.

В мощных руках Роберта началось аккуратное движение маленькой фигурки. Вместе с ней двигалась и оригинальная версия громадного куба, по началу немного поскрипывая и треща. Постепенно скорость движения увеличивалась, и звук пропадал. Своё перемещение внутри габаритной фигуры начал и рассматриваемый нами субъект. Он носился, будто ужаленный, по всей поверхности внутри крутящегося куба. После каждого удара стопы существа о стеклянные стенки камеры, подсвечивались небольшие квадратные панельки и тут же погасали. Были они всех цветов радуги и создавалось впечатление, что ты находишься под диско-шаром, танцуя неадекватно. Само собой, это вовсе не ты, но окружающие хотят этих движений, искусного шевеления конечностями, чтобы снова тебя оценить, но уже по-новому.

Всё это можно было назвать опиоидным безумием, но в движении квадратной фигуры смысл всё-таки имелся. Внимательный зритель мог заметить, что куб крутится не анархично – он наклонялся, переворачивался и вертелся с такой закономерностью, чтобы существо не наступало на еще не активированные плиты – те области стекла, которые еще не были подсвечены.

После того, как все цвета были отражены во всём своём ярком обличии, массивная фигура застыла и встала на свою исходную позицию, а существо наклонилось и также обхватило свои колени, и ушло в мир вечных снов, пугающих насыщенностью непрерывных кошмаров.

За спиной у Роберта раздался небольшой треск. Повернувшись в его сторону, Джек увидел, как из красной стены выпячивается длинный ящик (красным он был только спереди, все остальные его стороны обволакивались смолянистым веществом). По своей протяженности эта полка достигала метра полтора на вид и этим немного отпугивала Джека, как любое через чур длинное произведение.

Когда вытягивание ящика вперёд прекратилось, и он твёрдо остановился в определённой точке; господин, до сего момента располагавшийся на удобном кресле, был вынужден его покинуть. Он подошел к этой протянутой горизонтально длинной квадратной колонне, сжал руку в кулак и ударил левым ребром ладони по основанию ящика так, что возникла небольшая вибрация. В нижней части ящика послышался лёгкий свист из небольшого проёма, откуда постепенно выходил исписанный лист белоснежной бумаги. Как оказалось, это и было дело гражданина X по совершению им убийства в ГИП (Городе Изолированных Потребителей). В наличии была и его цветная фотография с закрытыми глазами, а также прикреплённое свидетельство о проживании в этом городе, на определённой улице и в определённом доме, свидетельство о его рождении с интересным шифром на лицевой части листа, и документ об аресте. В последнем необходимо было наличие трёх подписей: первая – подпись ОВПС (Органа Власти Первой Ступени), тех самых полицейских, что присутствовали при задержании, вторая – подпись ОВВС (Орган Власти Второй Ступени) – человека, ответственного за первичное рассмотрение данного дела и его перемещение в руки вышестоящих правящих лиц, третья – от человека, совершившего данное преступление и несущего полную ответственность за своё поведение и за все свои действия в здании суда.

Первая подпись была проставлена заранее, а вторая вырисовывалась без вмешательства её обладателя. Роберт пододвинул листок в сторону Джека таким образом, чтобы тот смог рассмотреть каждую выведенную густыми тёмно-синими чернилами строчку. Хватило и одного взгляда обвиняемого – третья подпись не заставила себя долго ждать и вот уже красочно разливалась на своём законном месте.

Роберт снова коснулся панели, и из потолка украдкой выворачивался длинный серебристо-чёрный шланг, повисший над правым плечом своего господина. Тот незамедлительно подтянул эту трубчатую конструкцию к себе и вставил в её проход закрученное дело гражданина X. Раздался уже знакомый нам свист и шланг втянулся обратно, словно сверху чей-то большой рот втянул трубочку от сока.

Лицо Роберта вдруг переменилось и каждая черта, выведенная на его строгой мине, необычайным образом начала двигаться к центру области губного желобка. Глаза господина вытягивались в продолговатые линии, чем-то напоминая пролитое молоко, достигшее края стола, тонкими струйками выливаясь за его пределы. Также плыли и зрачки, границы которых увеличивались с каждой секундой и становились недосягаемыми в этом безумном потоке. Нос впячивался в постепенно засасывающий его всепоглощающий омут, а уши, следуя примеру остальных частей лица, отправились в короткое плавание по океану бескровных щёк, бугристого подбородка и весёлого лба, который уже не казался таким твёрдым. Волосы походили на падающие тёмные звезды, ознаменовавшие свой последний полёт, либо на планеты, втянутые бездонными чёрными дырами.

Последней вобралась кожа, и от лица осталось только его название. Голова перевоплотилась в зеркальный шар, будто наделённый даром провидения, но предсказывающий в данный момент только исходную реальность.

В следующий миг раздался небольшой треск и шар неспешно удалялся от головы, воздымая над покинутым телом. Как оказалось, мышцы шеи представляли собой трубки, внешне схожие с раковинами гигантских ахатин. Из них вырывались богомерзкие щупальца, прикреплённые к затылочной кости округлого, плавного черепа, который постепенно изменился до такой степени, что стал не более, чем ровной отполированной поверхностью без всяческих изъянов в виде ненужных и даже неуместных выпуклостей и впячиваний. Своё место в этой бесноватой мозаике нашла и липкая слизь, вытягивающаяся от верхних слоёв опустошенных раковин до самых кончиков длинных щупальцев.

Щупальца начали тереться друг об друга, смахивая с себя смрадную слизь, что сковывала их движение. В той точке, где лицо прекратило своё существование, в прямом смысле, смываясь от дотошных зрителей, выходили лиловые полосы плотной жидкости, обволакивающей всю поверхность зеркального шара.

– «Доброго дня, мистер Джек» – раздался добродушный голос, упоминающий имя обвиняемого и тем самым, привлекающий особое внимание. – «Можете не оглядываться, я нахожусь прямо перед вами». Джек сверху до низу осмотрел шар, что располагался перед ним, но так и не понял откуда именно исходит звук и каким образом он воссоздаётся. —«Понимаю, для вас это в новинку, мистер Джек, но вам не следует искать разгадки к тому, чего вы объяснить не в силах. Лишняя трата времени и ваших драгоценных нервов. Пройдёмте далее по коридору. Я постараюсь вам всё разъяснить так, что у вас не останется ко мне ни единого вопроса, уверяю». – Сфера двинулась к коридору, что вмиг открылся перед ней прямо за рабочим столом ныне живущего господина, чьё тело застыло, окаменело и осталось в привычном своём положении важного государственного лица (лица то как раз и не было).

Джек, вместе с его круглым проводником двинулись по одному из самых длинных коридоров, которые первый встречал в своей однообразной до происходящих в данный момент событий жизни.

– «Сейчас вы чувствуете небольшую слабость и эйфорию, слегка подавляющую ваш страх, различные фобии, панику, тревогу и другие ответные реакции вашего организма на окружающие уму непостижимые явления, верно?»

Джек несколько секунд раздумывал над той истиной, что проповедовал ему взявшийся из ниоткуда голос. Поняв лишь отчасти услышанное, обвиняемый мирно покачал головой, отвечая согласием на поставленный ему вопрос.

– «Ваши ощущения сейчас можно объяснить воздействием на нервную систему введённого вам вещества, которое изначально было создано именно для этой цели: сохранить ваш рассудок и уменьшить пагубное влияние страха на организм. Это вещество вам ввёл один из людей в черном костюме через свою перчатку, оснащённую специальным прибором, главная функция которого – безболезненно вводить, собственно, вам небольшую дозу концентрата, в состав которого также входит успокоительное, снотворное и другие важные и полезные компоненты, никак не сказывающиеся на вашем здоровье. Полный состав я вам не скажу».

Услышав слово «безболезненно» и конец предложения «никак не сказывающиеся на вашем здоровье», Джек немного приободрился.

– «Вижу, что вы заинтересованы, Джек, – и это здорово. Мне действительно есть, что вам рассказать. В начале нашей беседы вы наверняка задавали себе один и тот же вопрос – откуда идёт этот странный голос – не так ли?»

Джек снова ответил согласием, слегка приподнимая свою отяжелевшую голову и бросая её на уровень вниз, касаясь подбородком шеи.

– «Хорошо. Голос этот появился сразу после того, как вся сфера покрылась специальной жидкостью, позволяющей поверхности моего корпуса передавать определённые импульсы, частоты и колебания, превращая их в звук, который вы сейчас слышите. Жидкость эта обладает великолепной проводимостью и проницаемостью. Благодаря ей мой голос может обретать любые тона и разнообразные тембры, но я предпочитаю именно эти настройки, данные мне изначально моим уважаемым создателем. Полный механизм я вам не расскажу».

Джек, слушая мелодичное повествование, под которое так и хотелось закрыть глаза и забыться в красочном сне, наткнулся на интересные портреты людей, постоянно следивших за ним, ни на минуту не отставая от него своими зловещими взглядами в обрамленных изумрудными планками, украшенными витиеватыми и замысловатыми узорами, представляющими собой таинственное наследие древних цивилизаций картин. Но в этих произведениях отображалось далеко не величие и красота, скорее – тлетворное влияние на заключенных в рамки людей – они протягивали свои руки, теряя куски своей плоти, истекая желтоватым гноем, что сочился из кожи, словно кровь из новоиспечённых ран. Люди в портретах выглядели омерзительно, представляя собой разлагающиеся трупы, в которых не умирала только их надежда на спасение, но Джек не сильно впечатлялся этим зрелищем и не испытывал к ним ничего, кроме равнодушия (вещество подействовало довольно быстро).

– «Полагаю, Джек, что сейчас вы наблюдаете самые необычные галлюцинации, которые только может себе представить человек, но ваше состояние сейчас – нормальное, в этом нет ничего сверхъестественного, просто мозг, переместившийся в совершенно неизвестную для него среду, начинает играть с вами, подкидывая что-то новенькое. Сами иллюзии, создаваемые в качестве психической защиты, зависят исключительно от воображения и умственных способностей. Вы можете видеть всё, что угодно, но прошу вас не верить этому «всему», не поддаваться на действия провокационного характера, не отклоняться от поставленного мною маршрута, если хотите избежать осложнения вашего заключения. Действуйте строго по правилам, установленными ОВВС (Орган Власти Второй Ступени), и избегайте всякого отклонения от этих правил и тогда, возможно, мы предпримем необходимые меры, чтобы ваше заключение прошло в более комфортных условиях. Кстати, я совсем забыл представиться. Моё кодовое имя – Роберт, вы всегда можете обратиться ко мне с интересующими вас вопросами, и я конечно же отвечу на них, но только находясь непосредственно вблизи от вас и именно в этом здании. На остальные вопросы в этой жизни вы ответите себе сами.

Джек впитал в себя информацию, которую ему предоставил заботливый Роберт, отложил для себя самое необходимое, ведь запоминать всё оказалось намного труднее из-за воздействия на мозг вещества. Это было странно, ведь здоровье, и в частности – нервная система, немного страдали от неизвестного препарата, и состояние никак нельзя было называть «нормальным», но мысли Джека снова переключились, едва он увидел еще одну невероятно сложенную галлюцинацию. Когда они с Робертом приблизились к концу коридора необычайной протяженности, последняя картина оказалась пустой. Джека это всё-таки немного удивило, и он решил приблизиться к этому пустому произведению, дабы тщательнее рассмотреть следы того, что еще совсем недавно здесь находилось. На пустом полотне вблизи виднелись небольшие устьица, из которых каплями выходила зелёная жидкость, стекая на пол и образуя небольшую лужицу. Джек отступил назад, заметив, как из этой самой лужи появилась конечность – вероятно, человеческая, может ядовитое насекомое и вполне вероятно, что растение. Постепенно из водной массы на свет появилось нечто, покрытое чем-то вроде медовых сот. Из каждой щели этого потустороннего существа (или сразу нескольких существ), надувались небольшие красные пузырьки. Было видно, как они вбирали в себя необходимое количество воздуха, а после выбивали его из себя и сдувались, исторгая ужасный запах птомаинов (трупного яда). Ног существа видно не было, но сразу три руки тянулись к Джеку. Одновременно с началом этого движения образовалась небольшая щель между двух передних конечностей, из которой доносились ужасные звуки, режущие слух и заставляющие Джека закрывать руками ушные раковины, дабы не остаться глухим до конца своей жизни.

– «Помоги!» – твердили они, – «Вытащи нас отсюда, Джек!» – звук был настолько мощным, что выбивал из равновесия —«Выпусти нас на волю, Джек, мы хотим дышать!».

Джек резко почувствовал, как по его телу пошли мурашки, будто стая муравьев решила устроить на его теле вечеринку с бассейном, полном холодного пота. Но резкий импульс заставил его встать на ноги и избавиться от дурных мыслей.

– «Кажется, я предупреждал тебя, Джек» – говорила сфера ровным и грозным голосом, скрывающим за собой затаённую злобу. —«Мы еще не дошли до точки рассмотрения твоего дела Уполномоченными Лицами в суде, а ты уже протестуешь? Сказал же – не покидать! А ведь я уже хотел за тебя заступиться!» – Роберт зашипел, перевел звук в новую частоту и резал ей перепонку – «В этом коридоре нет камер, чтоб ты знал, мои силы здесь никем не контролируются, я – власть на данном этапе. Мы оба знаем, у кого тут больше шансов».

Речь Роберта внезапно оборвалась: вместо неё слышалось тихое шипение. Создаваемые вновь звуки переливались по воздуху, кружили вокруг головы Джека, становились то звонче, то мягче и плавнее. Их видов было великое множество – все они в каждой своей нотке отличались друг от друга, но принадлежали лишь одному голосу – тому, что по крупинке доносился от Роберта, вернее, прямиком из его внутренностей, если они вообще существовали. В какой-то момент Джеку страшно захотелось воспользоваться тем, что Роберт «затормозил» – схватить и потрясти хорошенько, как шар с искусственными снежинками – зимнее кружево в стекле, которое требовалось взбить.

– «Хм…» – задумчиво произнесла сфера – «Возможно, произошла какая-то ошибка?» – обременил себя своим же вопросом Роберт. На протяжении нескольких следующих секунд появились те же звуки, что наполняли коридор сразу после неожиданно прерванной агрессии сферы. В течение недолгого времени звуки снова будоражили воображение, но через несколько мгновений от них осталось лишь коридорное эхо. «Хорошо. Давай забудем это. Ты – первый, кого заметил мой создатель. Удивительно, каким образом… А, впрочем, не важно. Он хочет видеть тебя живым. Но перед этим я посвящу тебя в еще несколько подробностей, которые пусть и не окажут на тебя должного влияния, но уберегут от ненужных проблем с твоими выходками и твоей впечатлительностью. За этой дверью сидят очень важные люди, собравшиеся все вместе, придерживаясь единственной цели – решить твою судьбу. Главный из них будет стоять на отведённой ему платформе из вулканического стекла и нефрита. Навряд-ли тебе это о чём-нибудь говорит, но поблескивающий материал светло-зелёного цвета бросится тебе в глаза ещё на входе. Остальные представители нашего судебного сообщества сидят напротив и облачены в тёмно-бардовые мантии. Лицо каждого из присутствующих скрывается под белой атласной Баутой с треугольным профилем, выполненной из папье-маше особого качества. Бледная рожа, пришибленный подбородок, если попроще. Такие имеются только у высокопоставленных граждан нашего города и служат только для того, чтобы… Стоп, тебе это знать не обязательно, Джек. Элемент исторически сохранился еще от наших предков и используется до сих пор в качестве символа высокого происхождения, значимости в обществе и власти над, как говорят они сами, „соплеменниками“. Далее идет важная часть».

Действие вещества ослабевало, но его остаток еще долго и мучительно въедался в каждый уголок нервной системы Джека с одним только желанием – взять под контроль всю периферию и затуплять любое движение, заключая обвиняемого в его же теле. Джек начинал воспринимать большее количество информации и постепенно пришел к выводу, что спать он хочет в тепле и малейшем уюте. Но к черту сон – нарастала мысль о боли, что существует боль, не купируемая никакими лекарствами.

– «Порядок действий: первое – войдя в зал, обведи глазами всех членов мероприятия и поклонись им, жестом своим высказывая благодарность за приём, и если ты сделаешь всё правильно, то они ответят тебе небольшим кивком, тем самым, приветствуя твою личность, даруя своё внимание на ближайшее время нахождения с тобой – преступником и убийцей – не забывай и о своём положении в данной ситуации».

Джек медленно покачал головой несколько раз – с каждым последующим движением она замедлялась и в итоге дошла до первоначальной позиции.

«Кивать будут они, а не ты. Очнись!» – повысил тембр Роберт, наблюдая за тем, как подбородок Джека начал сползать вниз, едва не касаясь тонкой шеи. Далее последовал тяжелый «вздох?» шарообразной фигуры. -«Ох-ёх, мои анализаторы чувствуют острый приступ непонимания – беда будет с тобой. Да и без тоже – это моя жизнь… что не представляет собой ничего, кроме вечных бесед с такими „Джеками“. Думаешь, мне всего этого достаточно, чтобы я чувствовал себя хотя-бы подобием человека? Ощущал каждый его шаг, каждое движение тела, каждый жест и шевеления несуществующих мускул на лице, представляющем собой не более, чем натянутую вдоль и поперёк обёртку, попавшую на печать только ради того, чтобы закрыть неделикатную пустоту…».

И снова раздалась оргия непримиримых звуков, трепещущих и возбуждающих каждый нерв Джека, задевающих каждую его мышцу и проникающих прямиком в его кровь. Был слышен и еще один вздох Роберта, но уже в совершенно ином виде – воздух поступал с некоторым прерыванием и создавалось ощущение, что шар начинал задыхаться. Затем Роберт по всей видимости восстановил своё дыхание и продолжил разговор в нормальной манере общения, чем немного озадачил вдумывающегося в суть дела Джека:

«Второе – после того, как вы с аудиторией поприветствовали друг друга, подойди к нефритовой платформе главного судьи УИПП (Уполномоченного Исполнением Первоначального Приговора), отведи ему свой второй поклон и стань на белое поле, которое располагается прям напротив судьи, ты его сразу увидишь, оно даже подсвечивается немного. Как только ты встанешь на это поле, то его цвет изменится, в зависимости от преступления, которое ты совершил. Синий цвет означает нарушение договоров, невыплату счетов, кредитов, нахождение на территории закрытого предприятия без определённых документов. За это следует наказание первого уровня сложности. С каждым последующим цветом уровень будет повышаться и наказание будут ужесточаться. Какие именно следуют наказания тебе и так скажут, так что в это мы погружаться не будем. Следующий цвет – розовый. Появление этого цвета предусматривает невыплату задолженностей гражданину ГИП (Города Изолированных Потребителей) городу „CILOLI“ через должностных лиц или их посредников, а также невыполнение хотя-бы одного пункта сделки между нарушителем и крупной компанией – более крупной, чем те, с которыми ты сталкивался в своей деревушке, Джек. Наказание второго уровня сложности, всё по стандарту. Далее у нас идёт Фиолетовый…».

– «Далее у нас идет… фиолетовый? А может серо-буро-малиновый? Или какой? Сука, я же дальтоник…» – сфера медленно улетала дальше, забыв о Джеке —«Всё перепутал!».

– «Мистер Джек, кровь красная?» – вопросительно вибрировал шар, усердно бегая жгутиками по воздуху, чтобы максимально быстро вернуться – «Да, спасибо. Предпоследним цветом является красный. Его ты скорее всего и получишь, Джек, ведь он высвечивается только в тех случаях, когда перед судом – преднамеренное убийство, лишение жизни гражданина ГИП, насилие, имеющее сексуальный характер, нарушение работы мелких и крупных предприятий или их временное выведение из строя. А трава голубая, мистер Джек? Ай-яй, может зелёная? Ну вот это и есть последний цвет, воплощение всеобщего ужаса»,

Джек сначала не поверил словам Роберта и принял их за шутку, ведь последним цветом оказался самый безобидный и добрый из всех цветов. «Зачем они всё делают по-другому?» – подумалось свободно, пока что.

– «Напоминает сок трав после косилки, раскидистые деревья, своими пышными и густыми кронами создающие прохладные тени, что спасают тебя в невыносимую летнюю жару. А может тот зелёный вагончик, на котором мы с родителями покидали свой родной город на встречу пугающему и неизвестному, что одно и то же. Когда-то у меня была душа, но как я посмел отдать её… Интересно, где она сейчас?».

Джек сначала заметил, что сок у растений не зеленый. Но какой вагончик для такого полуколобка-полувибратора? И что теперь для Джека эта сфера – философствующий через слои непонятного вещества шар, чья зеркальная поверхность ранее напоминала отражение мира, в котором находились оба, отражение света и каждого теплого лучика, внутренняя пустота, отдающая холодом или вовсе полнейший вакуум, напрочь лишенный всякого ощущения мира, который он не хочет или не может принять. А вдруг этот летающий пельмень прав и, прожив тысячу лет, застал время зеленого сока у травы. Вдруг его слепили человеком, и человек выбрал неправильно.

– «Но в нашем случае, Джек, всё немного по-другому. Зеленый – цвет земли, в частности тех границ, пересечение которых влечёт за собой тетаническую ответственность. И наказание здесь одно – твоя жизнь. Да, самое, что ни на есть, строгое наказание, самая огромная плата, которую тебя заставят заплатить без твоего согласия или несогласия. Здесь вообще мало что от тебя зависит – просто не дёргайся и, возможно, не клюнут. Также зелёный цвет грозит тебе в случае убийства жителя города „CILOLI“. И от этого невозможно убежать, скрыться, уединиться – тебя найдут и вздернут, в какую дыру ты бы не залез – глаза повсюду, и любой желающий тоже следит против твоего».

Действие вещества практически остановило своё влияние на потрёпанный организм, и Джек почувствовал прилив сил. Смысл предложений усваивался в его голове, как нарезка из свежих овощей, брошенных в кастрюлю с кипящим от подогревающего интереса бульоном. Но с осознанием и понимаем постепенно приходил и ужас, извлекаемый из каждого слова Роберта. Здесь не поспорить – наш мозг есть самое главное оружие, что может сыграть и против его носителя.

– «Время, Джек» – напомнил о своём существовании Роберт —«Достаточно на сегодня художественного безобразия. Теперь ты знаешь, куда идти и что делать – вооружись этим и смело топай навстречу своей судьбе. Знаешь…» – голос притих; сфера пыталась вытащить из себя последние слова, явно не предусмотренные её программой —«За время, проведённое вместе с таким болваном, как ты, я понял одну очень интересную вещь: как бы странно это не звучало, но я к тебе привык. Наверное потому, что ты еще ни разу не разомкнул своих губ и не извергнул в окружающую тебя среду какую-нибудь глупость, которая наверняка бы заставила меня слететь с орбит» -упоминать про шар и его схожесть с планетой не пришлось – «Что бы не ожидало тебя за этими дверьми, помни одно: Роберт стоит чуть позади, по левое твоё плечо, и в критических случаях Роберта нужно слышать, и самое главное – слушать всё, что он скажет, медленно исправляя совершенные ошибки. При худшем исходе – страдать нам обоим. Тебе и так за решеткой, а мне – за все твои грехи в зале суда. Тебе всё понятно?»

Джек убедительно кивнул.

– «Вот и отлично. А теперь я открываю дверь, и ты делаешь всё, как я сказал. Либо – ты сам знаешь что».

Щупальца круглого спутника потянулись к двери. При касании одного из них внушительных размеров двери тёмно-коричневого цвета, покрытой чуть поблескивающим в полутьме лаком, отсвечивающим два призрачных силуэта, принадлежавших Джеку и низкорослому мужчине, был слышен звук, аналогичный тому, что открывается дорогому посетителю в начале торжественных церемоний. Двери распахнулись, и Джеку открылся ошеломительный вид на пугающих размеров помещение, в котором и должен был вступить в силу приговор. В глаза бросались малахитовые стены, основания которых закрывали языки ярко-зелёного пламени, что находилось в своём порывистом и неумолимом движении, и обретало продолжение на этих самых стенах в виде жутких теней, искривляющих гладкую поверхность. Джек аккуратно ступал на наливные полы из зеленоватого мрамора и изумруда и, изумляясь каждой детали, находился в таком восторге, какой навряд-ли бы испытал любой другой преступник. Но ведь он не был преступником хотя бы даже своей совести? Впрочем, Джека мало интересовало, кем он являлся – путешествие всегда интересно, что бы не стояло за ним – так подумывал Джек. Обратив свой взор, стремящийся ввысь от безупречных полов к сгорающим стенам, и в конечном счёте, достигнув своим взглядом самой верхней точки – невиданного ранее потолка, на котором, предположительно, должна была находиться гигантская хрустальная люстра, либо десятки небольших – кованых или медных, что своими неподвижными и отяжелевшими тонкими руками сжимают свечи, по которым каплями стекает расплавленный воск, чей запах уносит нас под отлитые солнечным золотом купола, во внутренности чаш, переполненных осветлённой водой, чудотворных икон, скрывающих трещины ветхого здания, молитв и песнопений, обращенных к рукам Всевышнего, и царящей вокруг духовной атмосферы, сопровождаемой колокольным перезвоном. Вместо дорогих люстр и свечей на потолке, из его зловещей темноты были видны раскачивающиеся люди, чьи свернутые шеи были сомкнуты цепями, на которых и были подвешены. Их тела тоже отдавали зеленью, с нередким присутствием посиневших волдырей размером с кулак пятилетнего ребёнка. Вместо воска капала густая жидкость, походившая своими цветами на драгоценные минералы: зелёный аматрикс и калифорнийскую бирюзу. Целый дождь из крови повешенных окропил всё тело и лицо Джека. После того, как Джек целиком промок под холодным градом неизвестной жидкости, капельки на его одежде и коже начали тянуться друг к другу, образовывая единые массы, закрывая собой своего заложника, который, под этим тяжелым грузом слипающихся воедино слизней, не мог произвести ни единого движения в сторону, и стоял, как вкопанный. Постепенно всё это месиво поглотило ноги, торс, грудь и добралось до лица Джека. Когда плотоядные слизни начали проникать в глазницы и рот их жалкого пленника, в его ушах раздался набирающий силу голос:

– «Джек… Джек…» – повторялось одно и то же имя так, как будто произносящий его говорил себе в ладошку —«Джек, открой свои глаза, умоляю тебя…» – голос усиливался и был уже где-то рядом, совсем близко —«Они смотрят на тебя, Джек!».

Странно потрясывая Джека, невидимое чувство разыгралось на всю – телесное мясо ели, для движений больше не было сил. Стук в ушах повторился снова – голос, как сломанный микрофон, выстреливал колючим шумом в спину. Словно ветеринар, кусок света дергал всякую подкожную мерзость, «раздупляя» Джека, который вот уже делает новый шаг.

«А теперь кланяйся им… Быстро!» – в левом ухе был слышен громкий голос Роберта.

Но Джек его именно не слушал, ведь снова отдал всё своё внимание раздирающей заблудшую душу картине. Среди общего маскарада пугающих своей похожестью друг на друга людей, укутанных в багровые мантии, умостившихся на креслах из темного дерева, обтянутых красной кожей высокого качества, в поле зрения сразу попался один леденящий душу экземпляр, что или забыл нацепить на свое обрюзглое и морщинистое, немного сползающее лицо маску, или она и вовсе была ему не нужна. Это же оголённое лицо старика, не подчиняющееся дресс-коду, украшала сардоническая улыбка – углы рта были оттянуты книзу, образовывая множество кожных складок; брови стояли мостиком, вызывая одновременное сожаление и глубокое отвращение, а сверкающие во тьме глаза, объятые белой дымкой, выдавали слепоту старика, но, изучая их напрямую можно было убедиться – видели они насквозь. Эти безумные глаза сдирали с Джека кожу, отодвигали все ткани в сторону, резали покровы и ткнулись в бьющееся с бешеной скоростью сердце. Они сжимали клапаны и затрудняли кровообращение, собирали в кучку нервы, уходившие в пятки, и образовывали там клубок. С глаз взгляд снова перешел чуть ниже. При виде этого оскала с желтыми ближе к корням и черными, словно смола, на концах зубами, страх затек глубже в мозг. Волны седых прядей старика неравномерно разливались по темени его округлого черепа. Жидкие волосы, ссохшиеся и затвердевшие губы, покрытые пеленой глаза, растянутая кожа на шее, бесчисленное множество морщин, большинство из которых нашли своё уютное местечко на лобных складках жирного лица – всё это в совокупности отображало то, что делает с человеком время – как тот самый слизень, истачивает и дырявит, заражает и создаёт всё новых носителей времени, и тело становится своеобразным гербом.

Ноги Джека начинали затвердевать и становились неуправляемыми. Всё его тело, включая искаженное до неузнаваемости лицо, схватила сильная судорога, борьба с которой казалась невозможной.

Старик не моргал, и ни на одну секунду не отводил взгляда с тела, что в данный момент было схоже с трухлявым стволом дерева, да еще и смытым дождем в овраг. Такая обстановка лишала Джека его последних сил, постепенно превращая порабощенную фигуру в мягкотелого Сипункулида, доживающего свой век на одном из базаров в провинции Гуандун.

Как оказалось, не обошлось и без щупалец Роберта, благодаря которым окутанный страхом человек смог избежать потери своей души во мрачном соитии с иллюзией, застигшей его врасплох. К людям в красном Джек обращен был спиной, но исключительно из человеческого любопытства повернулся взглянуть, не продолжает ли пугающий старец пожирать своим всевидящим глазом стоящего на коленях. К счастью последнего, улыбающегося дьявола не обнаружилось – вместо него меж собой переглядывались представители публики в своих странных масках: кто-то пожимал плечами, приподнимая багряную мантию, другие и вовсе разводили руками, жестами высказывая своё недовольство и удивление от увиденного.

Джек с облегчением вздохнул, приподнимаясь и обретая свое исходное положение. Страх ненадолго испарился из его холодной кожи, но вместо него своё укромное местечко внутри взбаламученного организма нашел стыд перед механическом другом, как стыдится пьяница перед трезвым товарищем. Улыбаясь по-дурацки, Джек аккуратно оглянулся в другую сторону, держа в своей голове читаемую мысль – «Это всё не я, это слепые руки обстоятельств…». Двери вдруг закрылись, и никого в них больше не было.

«Обвиняемый, прошу вас!» – раздражённо проговорил УИПП (Уполномоченный Исполнением Первоначального Приговора). Джек немного ускорился и оказался на белоснежном квадрате. Джека немного трясло – он напрочь забыл сделать те обязательные движения, которые ему пытался вбить в голову круглый проводник. Оставалось лишь мирно дожидаться своей жалкой участи. Вся эта ситуация напоминала серьёзный разговор между учителем и учеником, что-то нужное ведь оказалось не сделанным. И такого неотложного в помощи взгляда на спину больше нет, всё только обезоруживающее осуждение судейскими глазами. Здесь судьи все, даже Джек над собой, грубо ненавидя то внутри, что нужно крепко любить.

«Всё, что вы скажете или сделаете в этом помещении обязательно будет направлено против вас» – судья, нахмурившись, перевернул листок на столе, имеющем форму правильного додекаэдра, верхняя грань которого и служила той поверхностью, на которой располагалось «дело номер…». -«Сейчас вы подвергнитесь первоначальному анализу, в ходе которого мы и выявим характер ответственности, которую вы понесёте вследствие совершенного вами преступления – действия, противоречащего догмам Преинституции. Во время проведения анализа попрошу вас оставаться на своём месте до тех пор, пока я лично не сообщу о вашем выходе за пределы данной территории – в противном случае к вам будут приложена грубая сила. Если вам всё понятно, то можно приступать».

Наступило всеобщее молчание, и пятиугольные грани начали показывать не один цвет, а сразу пять в виде треугольников еще меньшего размера – они, в свою очередь, постоянно меняли цвета в уже заданном диапазоне (наличие только тех цветов, которые были связаны непосредственно с самим преступлением). Пятиугольник, лежащий в середине додекаэдра, прямо напротив лица Джека, вдруг погас. Вместо пяти цветов на каждом треугольнике появлялась цифра, а вместе с ней окрашивалась и остальная часть небольшого треугольника (цифра – белая, остальное пространство – зелёное). «5…» – загорелся первый треугольник —«4…» – на очередь пошел второй-«3…» -с точно такой же последовательностью загорелись и остальные-«2…1…».

Грань, служащая таймером, потеряла свой цвет и стала черной. Каждый пятиугольник, стоящий рядом с уже погасшим, становился черным до тех пор, пока вся фигура не обрела единственный цвет.

Красный свет портала под ногами Джека заливал туловище и придавал ему зловещий вид брони тирана, тонущего в потоке кипящей крови перед ликом пробудившегося от вечного льда пленника. Слизень внутри резво заскользил, онанируя Джеку в мозг – точно также мы напрочь теряем логическую связь с миром, отторгаем ответственность, чтобы извращенный червяк выел человеческое лицо и начал говорить такие недостойные нас слова.

– «Властью, данной мне великим и уважаемым Создателем, исходя из полученных данных и возникшего в присутствии Уполномоченных Лиц заключения по делу гражданина ГИП – Джека Уильямса, подтверждаю обвинения в убийстве гражданки ГИП – Бейлы Саггистон и объявляю о вступлении в силу приговора по делу: «Убийство гражданина ГИП» – Судья охватывал взглядом всю свою аудиторию, будто с нетерпением выжидая их поддержку и согласие на елейных мордах за единым маскарадом. После того, как по всему залу пролетело протяжное эхо и бесследно исчезло спустя небольшой промежуток времени, Судья поднял стопку листков, возлежавших на его причудливом столике, аккуратно их выровнял и снова обратился к своим терпеливым и внимательным слушателям:

– «С этого момента гражданин Джек Уильямс официально является „Врагом Преинституции“ и несёт за собой наказание в виде работ по облагораживанию выделенной ему территории и пожизненного заключения в стенах ТБИНа (Тюремного Блока Изолированных Нарушителей) без права на официальную амнистию, но с возможностью требовать своего помилования кому он там захочет» – судья поднял правую руку и указательным пальцем достиг области крайней трети правого нижнего века, и проделал такой же приём с левым. В конце концов его трепетный и иссохший палец остановился возле мышцы гордецов и продержался в таком положении чуть больше двух-трёх секунд, а после – снова опустился на гладкую поверхность стола.

«Объявляю завершение вынесения первоначального приговора. За подсудимым остаётся его последнее слово или желание, которое может подлежать рассмотрению только с разрешением, полученным в результате общего голосования». Судья презрительно опустил свой взгляд на без пяти минут заключенного, и сразу стала ясна его мрачная позиция.

Джек устало мотал своей головой из стороны в сторону, пока случайно не заметил, как плита под его пятками обретала тот же белоснежный покрой, в виде огромных и пушистых хлопьев.

– «Вот и славно…» – победоносно произнёс Судья —«Заседание окончено, все могут быть свободны…» – после этих слов он снова глянул на Джека —«А ты думал? Ебись с этим дальше сам» – Джек остолбенел, встряхнул головой и понял, что последние слова пришли ему в голову сами.

– «А вам в ту дверь слева…» – тем же пальцем указал верный путь добрейший судия, ехидно улыбаясь —«Там уже ждут».

Джек прекрасно понимал, что ждёт его за той крошечной дверкой, во многом отличавшейся от парадной не только своим размером, но и формой, покрытием и наличием дверной ручки с отверстием меньше сантиметра. Но одного он понять всё же не мог – что ждет его за толстыми тюремными стенами? Совершенно серьезно, он сядет сейчас на пожизненно, и пропадёт во мраке. Осознание бьёт под дых всегда слишком поздно, а в нос, почему-то, бьёт тяжелый аромат мочевины.

Мысли теснили свободный, чистый воздух и таяли на земле. Рождались новые, а старые уходили в недра грунтовых вод, где всё смывалось в единую неразбериху. Сколько дней, месяцев, или даже лет Джек сможет продержаться в неволе, прижавшись к холодным бетонным стенам, отторгающим всякое проявление теплоты внутренних чувств и ощущений приближающейся весны? Со временем всё не только снаружи, но и внутри закончит свой цикл, и бог знает, что останется после – полосы, отточенные мелом на стенах, плакат обнаженной девушки, или привыкший ко всему скелет, обтянутый треснутой кожей и тем тряпьём, на котором собранная комочками пыль и есть след покинутой надежды?

От всей этой картины хотелось вывернуться наизнанку, но Джек оставался еще спокойным и уравновешенным. Несколько шагов – и вот он уже на пороге, отделяющем его прошлую жизнь от неминуемой настоящей и будущей. Теперь никто ничего не расскажет ему, наверное. Тут же в голове промчалась путеводная звезда и позолоченная табличка с именем «Роберт». Может стоит вернуться и отыскать его? Зачем идти вперёд, если путь позади уже проверен и не так опасен? Хочется хотя-бы за всё извиниться.

Но Джек, будто озарённый, еще ближе подошел к небольшой дверце в мир больших перемен, но, по правде, лишенный всего, и дернул за ручку.

– «Это дверь в мой личный туалет, ну повернись ты чуть левей…» – вздохнул судья, спешно набивая кожаную сумку, копошась нервно. На Джека он не смотрел.

Джек поднёс правую руку ко лбу, с которого градом стекал солёный пот и двинулся неуютно в направлении двери, находившейся «чуть левее» от первой. Подойдя к ней вплотную, он с опаской подогнул легкую ручку и дверь подалась вперёд.

В лицо ударил свежий воздух так, что низ пиджака парил, словно ковёр-самолёт, а из потрёпанного кармана вместе с длинными нитками вылетели небрежно скомканные бумажки, и что-то слегка тяжелое с каждым разом налегало на бедро, но он не придал этому никакого значения. Волосы развивались, словно пшеница, прижатая к родной земле, в которой набирает высоту, а мысли со свистом покинули уже свежую голову.

Но ветер вдруг дал заднюю и буквально вытолкнул Джека из проёма. За дверью оказалось – ничего. Джек оступился и полетел вниз, падая на что-то мягкое и нежное, как подхватывающее его облако. Послышался скрип и приглушаемое тарахтение крошечных колесиков. Тяжелый квадратный люк отделял Джека от подмигивающего только ему солнца, и спустя одно лишь мгновение закрыл собой всю панораму небосвода. В глазах все стало тусклым и расплывалось. Джек, придя в не себя от ярости, вскочил, как ужаленный, и начал выбивать по стене помещения, в котором теперь находился, самые разнообразные ритмы, но его кулаки врезались в тот же смягчающий удары материал, так что все старания были напрасны, а звуки – неслышны. Он долго стоял в таком положении, но в кромешной тьме его поведение снова изменилось, и Джек плюхнулся на пол, горько рыдая от переполняющей его боли утраты.

***

Захрустел трикотаж матраса напротив совершенно растворившегося Джека, собственно, окруженного этими матрасами со всех сторон. Зацарапали крошечные ножки, не принадлежавшие никому, коготками на концах. Обмякшее тело задрожало – сейчас не он источник звуков, ему хочется законопатить черную точку в этой келье без свечки плотным одеялом, которого поблизости нет.

Черная точка, чернее нависшего фона, плавала в одном месте рядом с Джеком, подскребывая – по её бокам образовывалось вблизи явное шевеление. На всякий случай, ноги пришлось поджать к себе. В темноте белели глаза, как в любой ночной сцене. Белые шарики замусолили напротив Джека так трагично, и будто рыдали без слез. Перед Джеком, привыкшим к темноте, стояла на пальцах, вместо ушей, верхняя и безносая половина черепа, словно принадлежавшая тому, кто уже утонул под хлопковым сумрачным полотном. По-варварски черномазые пальцы вжимались в податливый пол, закругляясь тромбоном, череп затрусился в потрясающем ознобе, либо обычной судороге. Маленький уродец всё-таки успокоился через секунд десять, чем-то двинул Джека в ногу:

– «О, ты уже в лоховозе… Значит, я вовремя!».

Его пальцы, голова – всё ушло в непрозрачную глубь, исчез из виду мистический компаньон, но по-прежнему общался голосом из «дыры», громко кашляя:

– «Ты не ищи меня только. Здесь ничего нет, а мой глубокий колодец исчезнет спустя время. Я просто дам тебе… Да где ж ты, ё моё… Тут же торчал…» – пауза – «Во-о-тано!».

Джек мало чего видел, но рядом с ним звякнуло что-то после падения. Черная точка уменьшалась тяжело, раздавливая своим весом матрас, пока не сузилась в ноль – гость не попрощался и ушел. Джек стал щупать её, лужицу из вязкой тени, бегая по ней уже своими пальцами и, проведя указательным вдоль понял, что порезался. Страх вырос в смятение, но палец продолжал скользить по остроте в мазохистическом припадке, подключилась вся рука, охватившая предмет ладонь бросила его в карман пиджака бессознательно. Казалось, что где-то за пазухой уже существовала проекция этого предмета, но именно сейчас у неё получилось перейти в настоящее.

Глава 12. Одна клетка на всех

Тьма по-прежнему сгущалась в спёртом воздухе. Ни одному лучику света не удавалось проникнуть внутрь, как бы сильно они не стучались снаружи. На самом же деле звук этот зарождался под давлением тяжелых колёс, обтянутых лысой резиной, на мелкий придорожный гравий. Сухой треск, вибрация под ногами, звонкие удары острых камушков об ржавый дымящийся глушитель и заднюю подвеску – единственное, чем Джек занимал себя на протяжении всего пути. Зрачки расширились, и скучающего пассажира начинали развлекать будоражащие воображение тени, навевая страх и чувство, что кто-то совсем близко, уже в наряде пострашнее, на расстоянии вытянутой руки, пытается играть с тобой твоим же оружием.

Прислушайся на секунду: ты здесь не один и никогда не был в одиночестве, хоть и глупо верил в своё личное пространство. Неоднородность «личного» допускает присутствие рядом с тобой «кого-то еще». Он не уведомит даже тогда, когда встанет к тебе вплотную. Ведь он всего лишь твоя тень, ты никогда бы о нём и не узнал, если бы не один сущий пустяк. Стойкий запах пота. Глоток стремительно выделяющейся слюны, перевалившей за бледный кончик языка. Хриплые, медленные вдохи и выдохи. Поток теплого воздуха, ощущаемый каждым рецептором кожи затвердевшей щеки. Но это и есть ты, только уже не в себе самом.

Треск под колёсами резко возрастал: камни, будто высыпаясь из старой водяной мельницы, стучали и тёрлись друг об друга, создавая неприятный фоновый шум. Тело пассажира впивалось в мягкую стену – машина притормаживала.

Глушитель кусками выплевывал сажу до тех пор, пока ревущий мотор не сбавил свои обороты – металлические стены машины впитали его последние слова, и гудящее дыхание под капотом на время остановилось. Еле уловимый скрип открывающихся с обеих сторон дверей насторожил Джека, и тот прислушивался к каждому последующему движению за мягкими изнутри стенами.

Небольшой шлепок по правое плечо – первым спрыгнул водитель. Нечастые звуки шагов – человек, возможно, высокого роста. Звуки уже отдалённые – пошел по делам. Еще один аккуратный шлепок справа. Нога скользит, звуки разнятся – прихрамывает. Отходит в противоположную сторону – не к Джеку, и то хорошо. Окликнул кого-то. Здороваются. Идут сюда. Приближающиеся шаги с правой стороны – водитель вернулся. Их трое, и они уже здесь, прямо за стеной.

Послышался треск дверного затвора, и в середине тёмной стены, располагающейся прямо напротив Джека, образовалась линия света, блики которого нещадно били по глазам, оставляя свои следы на роговице. Линия расширялась, а вместе с ней показался тёмный силуэт. Его плечи и края остальных частей тела обдавал багрянец. Закатный свет обнажал руки и каждый торчащий волосок на мускулистом предплечье. Ладони сжимались с такой силой, что косточки на запястье начинали бледнеть.

Рядом с этим мрачным типом расположились еще две фигуры, выходящие из-за распахнувшихся дверей. Их черные мундиры поблёскивали своими серебряными пуговицами, а накрахмаленные воротнички белоснежных рубашек давали прекрасное начало шелковым галстукам. Поверх козырьков, на околыше в глаза бросалась кокарда, в центре которой виднелся череп, наклонённый вперёд, с чуть отвисшей челюстью. За правым плечом угрожающе высовывался заточенный штык винтовки, пугающий своей длиной. Держалось оружие на ремешке из тёмной кожи; в центре ремешка красовалась золотая офицерская пряжка.

Джек съежился в углу небольшого на вид помещения (теперь-то он мог его по настоящему видеть, а не ощущать), и первое, что пришло ему в голову, была характеристика представших перед ним джентльменов: первым оказался водитель – его выдавали простые и ничем не примечательные элементы слегка пыльной и потрёпанной в некоторых местах одежды – чопорной жилетке, рваные места которой небрежно прикрывались нашитыми заплатками, либо это засаленная кожаная безрукавка с торчащими во все стороны нитками, а под ней рубашка в горошек с короткими рукавами, и самое главное – немного перекошенная на бок кепка.

Второй, что стоял слева от водителя, очевидно, являлся штурманом и был явно не самым интересным собеседником, и всю дорогу только пристукивал пальцем по бардачку в такт воображаемой мелодии. Облачён был в тот же мундир, что и третий, но благодаря повязке на левой ноге, обмотанной в области коленного сустава, позволил Джеку сразу определить, кто из этих двоих находился в машине, а кто – стоял на посту и готовился встречать.

– «Остановочка, шмон будет» – послышался дерзкий голос мускулистого водителя. Джек, уставившись на крепкую фигуру, загораживающую багровое солнце, кивнул, слегка щурясь, кидая что-то наподобие улыбки в сторону ожидающего ответ человека.

– «И че это значит?» – водитель обдумывал жест и не мог понять, «да» или же «нет». -«Ссышь? Ну, давай по-твоему: там отель, в отеле – шлюхи, на пузах у них небодяженный порошок. Я всем это пихаю» – в конце концов он просто улыбнулся и шмыгнул загоревшим носом.

Джек опёрся своим телом и дрожащими руками о стенку за его спиной, слегка приподнимаясь. Стена по-прежнему его ждала, как и всех тех, кто был раньше, кто будет чуть позже. Она не отпускает, притягивая того, кто так хотел поскорей от неё избавиться, но в итоге – хватается за её поверхности, будто стоит на склоне обрывистой горы, удерживая груз своего тела костлявыми лодыжками, пока снизу своего избранника ждёт под венец дешевое «крючево» его односложного, одуренного воображения.

– «Тебе как будто по яйцам дали. Проще будь» – водила бросил с ним, обращаясь к офицерам: -«Брать будете? Вы тока аккуратнее, пацан не в себе».

– «Нам тут указания ни к чему, сами разберёмся» – ответил офицер Дак, поглядывая куда-то в сторону, одновременно обнажая свою любимую винтовку.

Загорелый обладатель кожанки снова шмыгнул носом и повернулся ко второму напарнику. Тот, увидев одно только выражение угрюмого лица, пропитанного жирным блеском, двинулся в глубь темной комнаты. На пару с водителем, они вытолкнули Джека из машины, наступая нерасторопному на пятки. Все четверо отдалялись от стальных дверей машины и двигались к бетонным баррикадам, как вдруг из покинутой комнаты, из её самого тёмного угла раздался скрипящий голос: «Нам суждено встретиться, Джек!».

Вход на территорию тюрьмы представлял собой небольшую будку, облепленную потрескавшейся желтой краской, для одного, максимум -двух охранников, прижатых к друг другу спинами. На металлическом заборе грустно свешивался треугольный знак высокого напряжения, а колючая проволока, закрученная в единую спираль явно на скорую руку, отходила в некоторых местах, создавая щели, через которые смог бы перелезть и школьник. Габаритное здание, выглядывающее из-за ограждения, казалось покинутым и заброшенным: об этом свидетельствовал полуразрушенный фасад, поросший бархатным и пушистым мхом, на удивление фиолетового цвета, трещины на асфальтированной части дороги, из которых торчали ветвистые стебли масличной клещевины с расположенными меж пыльных, полусухих листьев плодами – колючими коробочками, ярко-желтые одуванчики – всё еще растущие, либо раздавленные, с вытекающим из них густым млечным соком, притягивающим случайный взгляд своей откровенной белизной. Трава пожухла, потеряла сочность под, будто бы, таким же пожизненным сроком. Дергать её некому, и расти высокой не к чему. Всё приходящее рано или поздно тупо покидает эти места, оставляя след в виде семян и их плодов, выцарапанных имен на стенах одиноких бетонных камер. Трава гнулась печально, и думала, что можно было бы посадить её в какой-нибудь дачный участок перед забором, а лучше прямо во двор, чтоб собаки не ссали.

Напротив главного здания тюрьмы, где и прохаживались по выделенным квадратным метрам заросшие до ног заключенные, располагалось крохотное кирпичное здание – Пункт Досмотра, куда Джек и его «команда» прямиком и направились. Вооруженная охрана стояла на главных входах и выходах из зданий, пунктах выдачи и одновременно приёма пищи, что именовались, неожиданно, «столовыми»: их было две – одна для заключенных, другая для тех, кто нёс службу в определённое время суток. Но охраны для такой обширной территории всё равно не хватало, как могло показаться на входе. Полностью периметр окружен не был, находились такие лазейки, куда взгляд офицеров за весь рабочий день ни разу не попадал: например, укромное местечко за туалетом, отделанным дешевым песчаником, тропинка к пункту приёма грязного белья, где на деревянной лавочке, сидя на которой открывался безбрежный вид кукурузного поля, что-то весело обсуждали уборщицы, смакуя ароматы курительной махорки собственной сушки. Войдя во вкус, они частенько представляли, как, раскрывая выпачканную простыню, находят в ней пару тройку настоящих сигар и скромную посылочку в камеру номер девять. «Система уже совсем обросла» – твердит уныло и ежедневно одна из уборщиц, окунаясь в очередной мираж курева.

– «Майк, за пивком, а?» – после продолжительного зевка вдруг послышался бодрый голос из стеклянной будки, расположенной в середине комнаты досмотра —«Да уже взял, на двоих, пока ты пинал… А Бетти на позитиве, дольёт такому красавчику, мне – навряд-ли».

– «Навряд-ли, друг…» – повторил Майк, конечностями разбросанный на скамье, нога на ногу —«Переставай булочки свои жрать – тебя и так слишком много, а жене потом спать меж двух матрасов, как курице в бутерброде».

– А?

– «Да всё уже. Ну давай тогда, как в песне: сначала хер в забор просуну, потом и жопу покажу» – ответил Майк не вполне серьезно, но от него и вправду можно было ожидать чего угодно. —«Будет мне скидка?».

– «Теща-гадина раскормила… Че ты там про забор говорил? Подальше от меня, пожалуйста!» – подметил Джон, отводя ладони вперед и в шутку защищаясь—«И от пива дальше – вспенится еще от тебя, ловелас херов» – прокричав последние два слова, он продолжил уже смехом – громким, так оплодотворяются чайки, но кто действительно знает этот звук, скажут ли они то же самое?

– Насчет меня влажные свои фантазии отбрось. Ну или с женой разводись. Корм впихивают, кто больше, а все чтоб их хомяк домашний в клетке до смерти крутился, чтоб в другую не переехал.

– Ох, злые бабы!

– Не злее вяленой воблы. Слушай, желудок просит, я пойду!

Раздался лёгкий стук в дверь. Джон быстро прикрыл прозрачную дверцу кабинки и пододвинулся к микрофону:

– «Входите-входите!».

Тяжелая дверь приоткрылась – за ней стоял Джек и уже двое офицеров.

– «Так, подойдите к кабинке 03 и оставьте там все свои вещи, вплоть до нижнего белья» – четко и ясно произнёс Джон, руководствуясь своим опытом за долгие годы своей работы —«Оголившись, выйдите из кабинки на поле, отмеченное красным крестом, назовите своё имя, фамилию, дату рождения, родителей, адрес прошлого места жительства, номер приказа об аресте, номер приказа о направлении в „ТБИН“, подтверждение на полный досмотр, подтверждение на выдачу „номера заключенного“, подтверждение на психологический анализ, подтверждение приказа на срок тюремного заключения, подтверждение на режим активного или пассивного питания, подтверждение на использование необходимых медицинских средств, подтверждение на ежедневную проверку поверхности стен и пола камеры, койки, туалета и раковины после их непосредственного использования, подоконника, подтверждение „ТУЗ“ (Трудовое Устройство Заключенного), подтверждение о прекращении контакта с лицами, находящимися вне территории ТБИНа, подтверждение на медицинское освидетельствование, проводимое раз в месяц строго в один и тот же день календаря, подтверждение на страхование личного имущества, оставленного в Пункте Досмотра, подтверждение на передачу нам абсолютно всех ваших документов на ознакомление, опись и дальнейшее хранение, а после – развернитесь по своей оси, не покидая отмеченной зоны, вправо на девяносто градусов, направив свой взгляд на второй красный крест, находящийся на двери выхода из Пункта Досмотра. Вам все понятно?» – завершил свою отработанную до идеала речь Джон, немного задыхаясь.

– «Он вам не ответит, мистер Джон…» – аккуратно сказал сопровождающий Джека офицер, уже знакомый нам Дак, подрагивая своим строгим и неприступным для ярких эмоций лицом—«Он, вроде бы, немой…»

– «Вы че, суки, раньше не могли сказать?» – возмутился про себя Джон, раздавливая воображаемый фрукт в руках. «И… что теперь делать?» – выкрикнул Джон в приоткрытое им окошечко, стараясь дышать как можно глубже, отходя от сказанной им речи, засевшей в нём ярости и желания раздавить не фрукт, а другое.

– «Документы я его принёс все…» – ответил Дак —«…на каждом уже стоит галочка в нужном месте, посмотрите вот… вам не о чем беспокоиться, печати только…».

– Ну сюда неси, давай!

Офицер подошел к стеклянной будке и сложил приличную стопку листов на небольшой подоконник. Правая рука Джона, протиснувшись в щель будочки, выхватывала по одному листку из общей стопки, когда левая тут же их и опечатывала, после отодвигая в сторонку. Штамп буквально выбивал на бумаге одно и то же слово в квадратной рамочке, отчего деревянный стол, на котором и происходила бумажная волокита, буквально подпрыгивал в такт дребезжащим тарелкам с недоеденными остатками лимонного пирога. Где-то неподалёку улыбался Майк, забыв даже о важном.

Дверь кабинки с номером 03 легонько подалась вперёд и из неё вылезла голова ничего не понимающего Джека – в его глазах читался весьма понятный вопрос: что дальше?

– «А, ну да…» – опомнился Джон – «…Встань давай на крест и жди… Не до тебя тут».

Джек, прикрываясь обеими руками, подошел к отмеченной зоне и стал еще более худощавым – так падала на него тень.

– «Совсем не ел ничего? К нам все такие приходят. То ли дорога тяжелая, то ли желудки слабые – понять не можем» – произнёс Майк, рассматривая каждую выпирающую кость, что всегда его пугало, даже ключицы. —«Приспособлены мы, остаткам столовой до помойки шанс второй даём. Сегодня повезло тебе» – вдыхая полной грудью, поднялся Майк, направляясь к серой стене, до несуразности пустой, с одной лишь «модернистской» деталью. В середине её виднелось окошко в другую комнату, белёсое, обманчиво заколоченное чем-то ветхим, но с ржавой щеколдой. Стук, как по дереву, призвал оттуда коротко стриженную голову, а после нескольких слов показались и короткие пухлые ручки с белой фаянсовой тарелкой, обрамленной розами и лилиями. Дороже посуды только то, что в ней хранилось – остывшая, но сочная куриная ножка с блестящей золотой корочкой.

– Можешь взять, парень

– «Крест не покидать!» – выкрикнул Джон в микрофон, не успев стукнуть штампом, когда услышал речь своего друга – «Сам дай, но тихо, еще тише! Учуют – я знать вас не знаю!»

– Харэ бубнить. Мы все люди, парень, одного роду.

Джек буквально выхватил обмасленную куриную ножку из волосатых рук-кормильцев, приличия перешли в «офф» режим. Голод не тетка; желудок поднялся выше и стал мозгом, зубы перемалывали куриную конечность, часто бились о кость, раздирая даже её хрящи. Мясо вкусное, до сопения и стона вкусное мясо, таким оно еще никогда не было.

– «Приятного аппетита!» – полушепотом приговаривал Майк, как довольная мать —«Приятного… Кость верни, не подавись же!».

В новую комнату, куда Джека вместе с Даком направил Джон (Буква «Дэ» здесь не при чем) после того, как отштамповал сотню важных бумажек, свет проникал только через открытую дверь. Внутри всё казалось мрачным и пустым – интерьер, словом, как в пещере Сивиллы – узкий проём вёл неизвестно куда и неизвестно зачем.

Дверь захлопнулась. Джек, не успев привыкнуть к темноте, почувствовал резкую боль в левом плече. Его глаза начали смыкаться, мышцы расслабились, а в ногах больше не оставалось сил. Тело рухнуло на бетонный пол, а дальше – пустота не хуже, чем была на входе в неосвещённый коридор.

Глава 13. «Малышка До»

«Остаточное свечение люминофора уснувшей души» – показалось Джеку, когда мигающая перед носом лампа уезжала куда-то вправо. Опустить голову было невозможно, потому опускались глазные яблоки, и веки прятали зрачки от блеска ослепительно белой кожи, в некоторых местах объятой тугими ремнями. Его собственное тело намертво приковали к чуть наклоненной назад поверхности, похожей на гроб. Лямка затянутого до боли ремня немного позвякивала – было холодно лежать тут голым.

Одного себя всегда приходится недостаточно, когда речь идет о темных углах комнат и нестандартных обстановках. Да и лампы на ножках не двигаются сами, если это не заставка мультипликационной студии. На пыльном столе в темном углу, когда туда посмотрел Джек, оказались чертежи с подвернутыми углами, бумажки, неопределенные инструменты – трудно было представить их назначение в ремесле. Комната уже не такая пустая, и сквозь восприятие вещей в ней также туго образуются много-много новых мыслей.

Господин, обратившийся к Джеку по имени, но стоявший только спиной, изволил протянуть свою руку к ржавому крючку, расшатывающемуся на бетонной стене, отдававшей тем же холодом, и сдернул с него запачканный старой засохшей кровью халат, дабы не запачкать новый парадный костюм – голубой или какой еще там цвет может более красиво описать вещь за немыслимые суммы, наверное оттенка небесной лазури. На деревянном столе, выделявшемся своей грубой отделкой, он подобрал кожаные перчатки и старый свинцовый ящик со всякой мешаниной.

– «Чудное местечко эта работа, да?» – вопрос чисто риторический, если подумать – немой ты или говорящий, все одно.

Закончив с подготовкой инвентаря, мистер элегант задумчиво повернулся в сторону своего партнера по каким-то странным играм, аккуратно подошел и только прямо перед Джеком заглянул ему в лицо, ни на что больше не отвлекаясь. Над воротничком торчал через чур обращающий на себя внимание кадык, похожий на треугольный лифт без стекол цвета человеческой кожи. Отполированное лицо Джеку показалось его собственным отражением, как зеркальный лабиринт вместо головы – чудесная лысина лишь дополняла образ. Но выглядеть сам Джек, по его мнению, должен был лучше, точно моложе. Мистер ровных черт и строгих эмоций был невероятно скучен на вид, словно его прирожденную изюминку просто выплавили паяльником.

Мистер протянул довольно резко руку – в ней переливался светом предмет, похожий на секатор, такой неспецифично крошечный, словно мужик из анекдота про колдуна.

– «Представляюсь – Бэн, твой доброжелательный (щелк) и внима- (щелк) -тельный начальник. Не дрожи, пока я не скажу. А этой штукой (щелк-щелк) я себе ногти обрезаю» – отпустил руку господин, не собирающийся ничего никому пожимать.

Попытка тупо опустить и приподнять голову оказалась для Джека задачей нового уровня, для которого еще нужно было много опыта, поэтому он просто моргнул два раза подряд.

Представившийся начальник наконец положил на колченогий табурет свой тяжелый ящик, перед этим постоянно оглядываясь то на ящик, то на табурет, крутя что-то в голове. Раздался треск и было неудивительно, что злополучная ножка табуретки решила вдруг отойти от своих собратьев. Шлепнувшись об пол, довольно вместительная изнутри коробка дала волю замкам и те, в свою очередь, слетели, высвобождая хор стальных инструментов. «Да сколько их у него, сраный извращенец…» – крякнуло у Джека между одним и вторым наблюдениями.

Бэн его, на удивление, пнул с удвоенной силой, отбросив куда-то в занавес, громко крича странно совмещенные друг с другом ругательства – у Джека от ящика только звенело в ушах, но мат зачастую можно понять даже в полной «заглушенности», такой уж он легкодоступный для понимания.

– «Ты мне как будто бы знаком…» – также резко бросив всё и вернувшись к привязанному, вдруг подметил Бэн, печатая на лице энтузиазм как копию любого другого душевного чувства —«Тоже занимаешься всякой хуйней?».

Джек отрицательно покачал головой, но после задумался.

– «Ага… уже брешешь… Че крутишься, я не то говорю? Тебя спрашиваю – бабку зачем грохнул?» – высказался Бэн, маниакально выпучив глаза и напрягая губы.

Ничего не оставалось Джеку, как снова покрутить головой.

– «Да, да, ты именно этим и занимался до одного вот момента. А я тут как раз грехи отпускаю на раз, и на два, чтоб простил тебя великий Создатель за весь сотворенный тобою Пиздец».

Руки начальника потянулись к колпачкам длиной с дистальную фалангу мизинца, а шириной с кончик носа (это стало заметным сразу после того, как господин поднёс эту вещицу ближе к своим увлеченным глазам, дабы подробно рассмотреть на отсутствие дефектов). Тщательно смазав их веществом из пробирки, он положил каждый обмазанный предмет на поднос.

По обе стороны от Джека, на толстых стержнях неизвестного по своему происхождению металла виднелись расположенные вертикально и направленные прямо на оголенное тело заключенного выступы с тремя выходящими из них тоненькими иглами (возможно из чистого серебра). Заключенный не мог рассмотреть каждую из диковинных деталей, но уже наперёд знал, что все они созданы только для истязаний грешной плоти – ему хорошо подсказали.

В конце концов начальник, используя молоток с интересной насадкой (сделанной из того же материала, что и поднос), заколачивал колпачки на выступы, закрывая тем самыми тянувшиеся к своей жертве иглы.

Затем без лишних слов Бэн открыл затаённую дверцу встроенного в стену шкафа, и не трудно было догадаться, что делал он это ни ради того, чтобы достать оттуда швабру. На этот раз пред заключенным буквально выкатилось не что иное, как гладкий, будто отполированный, фиолетовый цилиндр на самодельной подставке с деревянными колёсиками, вилявшими из стороны в сторону, из-за которых столь подозрительный и кажущийся безобидным предмет, чуть не падая, отклонялся от поставленного маршрута.

Джек представил, что это была нелепая шутка. И правда – что можно сделать такой штуковиной: побить, пошвырять, излечить геморрой? Великое множество нелепых вариантов – засунут куда-нибудь, что-то оторвут, где-то поцарапают – обычная БДСМ-вечеринка, если подумать. Эта глупая мысль, спрессованная в одну только секунду, действительно спасала, ибо она было обо всём, только не о происходящем. Отвлекшись, Джек не успел среагировать на уткнувшуюся ему между рёбер насадку сверла.

Кожу перекрутило и сорвался беззвучный крик, вместо которого гулко ревел моторик. Сверло подвигалось ближе, стальной конец взбивал ткань и дырявил её слоями, которые только чувствовались. Джек сжал кулаки и забился головой, немного растянув ремни своими рывками, его шея натянулась струнами. Снаружи и внутри затрещало – сверло задело ребро.

Господин поднёс свою ладошку к груди заключенного, второй приподнимая его рухнувший в бессилии подбородок, и держал до тех пор, пока на ладонь не вытекло достаточное количество алой грешной крови. Далее вторая рука ушла куда-то из поля зрения, а голова Джека тем временем вновь приподнялась и прижалась плотно, сдавило лоб. После всего вышеперечисленного Бэн поднёс этот дар к цилиндру и вылил на него все содержимое, будто заключая жертвенный договор между человеком и машиной. Около минуты цилиндр никак на это не реагировал, словно принял заявку на божественное рассмотрение, пока начальник со злости и нетерпения не треснул по нему тем же самым кулаком, чуть левее от образовавшей лужицы.

Алая кровь подпрыгнула вверх, и крышка цилиндра буквально засосала её до последней капли. Он вдруг стал менять свой цвет – с самого дна фиолетовый оттенок постепенно вытеснялся бордовым. Деревянная подставка трещала (цилиндр буйно дрожал), чудом не крошась на мелкие кусочки. Сильные вибрации отдавали в пол, а от него – к стенам и к телу Джека.

– «Я не промахнулся, если что. Убивать вас сейчас нет никакой радости» – спокойно сообщал Бэн, поглощенный механизмом в чудо-машине —«Есть такое определение – „Интервенция“. Это когда, чисто психологически, ты вмешиваешься в сознание другого человека и что-то там меняешь. Такое практикуют на свободе, но мы ведь с тобой здесь… да заткну её сейчас чем-нибудь, хуле ты отвлекаешься. Так вот, лично я за эффективность, читать вам лекции и ждать внятные ответы – да кто вы блять такие, чтобы я так делал. То безмозглый, то немой. Я люблю копаться в людях так, как умею – эта игрушка, посмотри, она прекрасна».

Наконец, спустя два десятка секунд, цилиндр обрёл спокойствие – для Джека именно это являлось самым жутким из всего, что он видел чуть раньше. Боязнь того, что может произойти – теперь сотня тысяч исходов в голове, ведущие к собственной кончине. Смерть не играет, вестники смерти не шутят. И плевать, что сказал мистер Бэн про свои промахи – он только что сверлом выдолбил дыру в Джеке.

Предмет страха, казалось, остывал, подготавливаясь к новому трюку. В следующий миг из цилиндра плавно выпячивались четыре пластинки его собственного корпуса, обретая свой первоначальный оттенок. За каждой из этих пластин торчали трубки, сродни человеческой трахее. Они были переполнены желеобразной массой студенистого вещества и Джеку на миг показалось, что сейчас из него будут выкачивать мозги.

– Я называю её Малышкой До. Типа есть «До», а есть «После», когда другим становишься. Она деформирует всё, к чему прикасается, а сама остаётся чистой девственницей. Ну ты понял.

«Женевер Плюс», снятый с производства – вспоминал Джек – а всё после того, как на заводе их компании в ГИПе случился несчастный случай с одним из дегустаторов на юбилее этого самого завода. Беднягу так сразил грог, что на праздничной экскурсии пышный джентльмен поскользнулся на пролитой им же лужице любимого напитка и, перелетев через не слишком хорошо закрепленные перила, угодил прямо в один из известных котлов компании, отдав, так сказать, частичку себя этому достойному уважения ремеслу. Может, Малышка До намного хуже, чем утонуть в многотонной цистерне дешевого пойла?

– «Забыл поставить маячки, представляешь?» – очень увлеченно признавался Бэн, делая закономерно шаг влево, шаг вправо, пока занимался делами —«Ну вот. А спасибо где? Тебя бы без них по всей комнате распидорасило» – он засмеялся, не ограничивая себя какой-то стеснительностью.

Джек с огромным трудом повернул свою голову на несколько сантиметров вправо – трубки из цилиндра, теперь больше напоминающие могучие и гибкие щупальца гигантского осьминога, пугающие своей длиной, но ещё больше – своей разумностью, расползлись по небольшому периметру пола, рядом со своим гнездом (цилиндром), если можно так выразиться. После того, как одно из них, будто учуяв свою добычу, приподнялось и приняло позу, очень напоминающую морского конька, Джек понял, что его всё сильнее тошнит, именно от этих морских атрибутов.

Потом Джек почему-то сразу подумал о дождевых червях. Жирных, откормленных «пищей богов», с развитым обонянием, невидимыми глазищами и самое главное – человеческими мозгами. Они и впрямь смотрели на него, прощупывая каждое импульсивное колебание, дергающие за определенный нерв, вызывая при этом неприятные ощущения в их огромном спектре.

Наконец всё (или все) встало (и) на свои места – щупальца обрели вид длинных шлангов от пылесоса, которые и не думали куда-то ползти или трепать человечишкам нервы, а начальник заметно скрючился над ними.

– «Ох, малышка, ненасытная ты шлюха…» – Джека словно перемкнуло, когда он это услышал —«Я так жду это связи, и ты делаешь это всегда… Давай, снимай эти покровы, и моя рука будет в тебе. Снова».

Бэн нежно погладил крышку, пока Джек думал про него – «какой же озабоченный мудозвон», и повернул на сто восемьдесят градусов, и что-то внутри предмета вдруг затрещало. Из задней части его корпуса вылезала наружу, подобно тем, кто был до нее, пластина, точно также меняющая свой цвет. Но за ней располагался не знакомый нам шланг, а довольно непростой на вид механизм, представляющий собой скреплённые чем-то вроде белоснежных человеческих суставов, покрытых застывшим на них подсолнечным маслом, сплющенных труб (цвета самого цилиндра). Две первые трубы выскочили по обеим сторонам от пластины, и из них каждую секунду появлялись следующие, превышающие размером все свои прошлые версии. Выдвигались они до того момента, пока не достигли уровня рук призвавшего их человека. Последние из этих труб, прекратив наконец свое движение, надувались, словно к ним был подключен мощный насос. Далее послышался тихий хлопок и края уже раздувшейся, как типичное сравнение этого с половым органом, трубки лопнули, образовав средних размеров проемы. Заглянув внутрь, можно было увидеть, как несколько десятков тонких штырей, напоминающих тем не менее напуганных угрей, что из разных концов своего аквариума сбивались в стаю, переплетаются между собой и образуют что-то наподобие железных подставок, в каждую из которых можно было опустить все свои пять пальцев.

Господин опустил в два образовавшихся слева и справа кратера обе руки. Послышался лязг металла и на лице начальника виднелась крупица привычной для него в данном процессе боли, которую он всеми силами пытался заглушить и не придавал ей особого значения. Для каждой подушечки его пальцев также имелось специальное металлическая поле, из которого вырастали шипы (по одному на каждую). На кончиках этих шипов что-то резко загорелось зелёным светом, будто светофор, разрешающий встречному потоку озаряющих улицу своими полированными крыльями машин продолжать движение вперёд и только вперёд.

Бесконечный поток энергии, проходящий сквозь тело, подобно удару молнии. Чувство, что в этом безумном процессе от тебя отделилась твоя же копия, только уже с совершенно другими намерениями, состоящими в манипулировании всеми твоими физическими действиями посредством слияния с нервной системой. Маленькие шарики, перекатывающиеся под кожей, прямо в сосудах, от запястья к локтю, от локтя к плечу, а далее – прямиком в гигантский носитель информации, в ядро машины, приводящей в действие каждую шестерёнку единого механизма – в мозг. Всё это на своей шкуре испытывал Бэн, которому это состояние напоминало, конечно же, любовную эйфорию. По его напряженным мышцам было понятно, что он испытывал бы это снова и снова. Быть сильным, чувствовать, как оно течёт в тебе, каждый раз возбуждаясь при этом. Теперь ты не человек, ты – что-то внеземное, находящееся в неподчинении. Для тебя жизнь не может считаться жизнью, пока ты находишься за её пределами.

И вновь ожили эти богомерзкие щупальца! Пять с одной, и еще пять с другой стороны – все они снова обрели свою силу и свое зрение. Они вырывались из отверстий, вместе с нанизанными на них кольцами и колпачками. Но они не были хаосом – в них царила гармония, упорядоченность, связность со всеми звеньями их общей цепи. Они выстраивались; Джек видел перед собой уже не ползучих аспидов, а огромные руки. Длинные шланги стали пальцами этих нечеловеческих рук – четыре сверху и один сбоку, и так с обеих сторон.

– «И что ты теперь скажешь, Пит!» – Бэн сжал зубы, глядя исподлобья, словно хотел всех испепелить. Вид у него был совсем даже не оживленный, а скорее наоборот – иссушенный. Старые ранки вновь пробили острые оборудованные кончики машины – как иглы в уже сине-зелёную локтевую ямку наркомана. Его приход длился недолго, вспотел и покраснел лоб – безграничное удовольствие оказалось очень даже ограниченным. —«Я помог ему арендовать целый этаж для этой жирной дуры с её бесконечно тупыми идеями, а теперь он смотрит на меня, как на «подай-принеси»…Сам скоро здесь будешь, Пит, под тобой уже копают. И тогда посмотрим, как ты начнешь ссать кипятком после своего «Коффе-Клера».

Грудь щелкнула от полного вдоха, просверленная дыра закровила на теле, как млечный сок вытекает из надрезанного ствола. Когда на тебе такое пятно, как подпалина на шерсти, мыслишь в эту самую дыру, в новый компонент своего тела, изучая и ужасаясь, ты похож на ребенка, выдавливающего невиданную ранее кровь, свою собственную. Бэн со своей дедовщиной явно берет всё, что захочет – вскрывает моллюсков, натаскивает борзых, наверняка создает себе прислугу, что называется красиво «вышколенной». Джек всё меньше понимает, о чем его новый начальник говорит – то ли от злости, то ли просто не понимает. Джек уверен, что всё можно перетерпеть.

Пафосно, но проработано поколением потерпевших – так следует обозвать работу Бэна, сосредоточенного на врачебную манеру перед операцией, правда с нелепо выскользнувшим наружу языком, привставшим, как крючок. Его «заковыченные» колдовством руки в устоявшейся здесь мистерии приказывали особенному инструменту, или наоборот. Но Бэн явно хотел всего этого, чуть ли не пуская слюни.

– Неудачная дырка получилась. Я просто раньше это делал ножом, выходило куда лучше. Вот найду того, кто скоммуниздил – яйца на лоб вместе с трусами натяну, прикончу суку тринадцатью способами. Мне просто число нравится, я сам жил в доме номер «Тринадцать», если интересно тебе.

Джек хотел было кивнуть, но снова ощутил, что его голова закручена, как набухшая консерва из-под тушенки перед вскрытием. А потом Джек вдруг понял, что вовсе не собирается соглашаться. За ним закрепили кошмарный ярлык преступления, вперемежку с насилием, но он не заслуживал смертельной муки – рана выглядела страшно, но по большей части её закрывал нос. Никто не заслуживает смерти за то, что он совершил, ведь преступление – это болезнь, заразная болезнь, переходящая от одного человек к другому за неустойчивостью его психологического барьера. Неосуждение греха? Скорее – взыскание и спасение погибающей души. Джек закрылся этим убеждением, словно это энергетический щит, который становится всё толще с каждой случайной позитивной мыслью.

– «Знаешь, что смотрящие у тебя в личном настрочили?» – обратил внимание Бэн, снова отвлекаясь, мотая одно из щупалец в сторону «Дела номер…», другой толкнув Джека в голову:

Говорить не хочет может! Немой!! (подчёркнуто дважды)

– Что ты не мой. А чей же ты?

Щупальца находились в состоянии полной готовности. Они ждали команды своего хозяина, принюхиваясь. Для переполненных веществом трубок, запертых в более материальном предмете, чем они сами, такого рода погружение в человеческий организм было сродни просмотру фильма, снятого двумя ультрасовременными аппаратами, передающими запах, вкус и природу, лежащую вне нравственной сферы и не подлежащей этнической оценке, её бессознательность. Только человеку ведь подвластно осознание, описание природы, влияние на её циклы. Воссоздание, или наоборот, разрушение. Это ощущение силы и безграничности сейчас чувствовали и человек, и несколько пар подключенных к нему установок с мозгами. Первый из них, в силу своего недалекого ума, характеризовал силу, как предмет влияния на окружающую среду, способный нанести ей урон несоизмеримый с человеческими возможностями. Второй же (вторые, если быть точными, ведь их количество равнялось десяти) считал, что настоящее проявление силы заключается в преодолении недосягаемостей, в доступности использования и концентрировании своего физического потенциала. Простыми словами, это щупальце, этот оживлённый механизм предполагал, что сила заключается в свободе проявления своего внешнего и внутреннего потенциала. По этой логике сильнейшим является тот, кто преумножает свою силу своими возможностями.

– Не будем обманывать друг-дружку: я – исследователь, образованный человек, гуманист, никто до меня так кропотливо не изучал преступность – просто, понимаешь, били руками и ногами. Ты же – забойная лошадь, ну или корова. Вся ваша пиздобратия, все ваши дворы и скотинушки. Запрягли, попользовались и схавали. Ну и что? Есть ведь и другая жизнь, и еще одна за ней – станешь кем угодно. Только не забывай, что и я тоже стану, держись в следующий раз подальше, заройся в норку и грызи себе белковых жучков. Это я по-дружески, для будущих Джеков-Хуеков.

Начальник профессионально оценил ситуацию, оглядывая свои скрюченные щупальца – им стало скучно в момент «синкретизма». Трубки с мозгами ведь не могли действовать самостоятельно, когда контролировались волей своего хозяина – в этом состоял их главный недостаток. Шланги терлись друг от друга, словно перешептываясь раздраженно. И вот они уже скоблили кожу их «заточки», очередного привезенного, чтоб не зарастать. Щупальца – убрать из них «щу», и вот уже эти пальцы расширяют рану так, чтобы она зияла, а соседи-пальцы безобразно плотно вталкиваются внутрь. Зрачки Джека привстали, как бы уплыв внутрь, и тело его дрожало ивой на ветру. Щупальца-пальцы, стараясь проникнуть все сразу, взрывали пузыри внутри, которые сами же и натирали, тонкий желтый слой жира окунал ногти-металлические наперстки в сальный блеск, «подкорка» трещала так, как отделяемая кожура апельсина. Пальцы завивались глубже, и Джек задыхался, непонятно отчего, «отключаясь» на секунды и снова «подключаясь», когда терпеть стало уже невозможно, а белки глаз Бэна тем временем заливал кровавый берег:

– Система доходного отчисления… Что эта пизда тогда имела ввиду? Какой новый тариф, какие системы накоплений – я просто зашел чай взять, молочный улун, а она мне про потребительские бонусы…

Сердце Джека бешено колотилось. Он слышал его сокращения, будто этот орган заместил все остальные и занял собой всё истощенное тело (кроме желудка, ведь тот постоянного напоминал о себе с того момента, когда Джека угостили сочной куриной ножкой). Кожа набухала, и по ней перекатывались мурашки, а Бэн всё копался внутри, разговаривая с собой, чтобы хоть как-то скрасить свой кровавый понедельник.

Очертания окружающих объектов двоились, троились и размывались, а после – распадались на маленькие квадратики из цветов, которые до этого сливались в единые предметы, а сейчас как будто распадались на атомы. Но квадраты теряли свой цвет – их заполняла белая штукатурка, и вскоре всё стало единственным белым квадратом. На всю эту белизну, в конце концов, падали черные капли, растворяя её в себе, образуя при этом воздушные карманы, звук которых был неуловим из-за бормотания начальника. Тёмные пятна расползались по всей гладкой поверхности и захватывали предоставленное им пространство, пока наконец Джек не почувствовал новое ощущение прилива, свежего, как утренний ветер, и широко открыл глаза. Щупальца более не трогали его, а своими полукруглыми наконечниками раскатывались по всему телу, вызывая щекотку. Джек видел, как его кожа перекатывается, словно морские волны в шторм, и лишь один шаг отделял его от повторной потери сознания. От также наблюдал, как эти щупальца притягивали его перемолотые в кашицу внутренние органы, подобно вантузу, выкачивающему из забитых труб их содержимое, и каким-то чудеснейшим образом ставили их на своё прежнее место.

Бэн никак на это не отреагировал, но под Джеком в эту минуту образовывалась лужица желтого цвета, и на неё шлёпалось, бросая в разные стороны капли уже совмещенной субстанции, настоящее свежее дерьмо. «Курочка вылетела из гнезда» – вспоминал Джек ту самую подачку на входе, закапываясь от стыда в воображаемую землю.

На висках Джека вены набухли до такого размера, что, казалось, сейчас взорвутся и запачкают кровью все помещение. От них по всему телу исходила ноющая боль, будто внутри вен сейчас находились раскалённые спирали, раскручивающиеся в непрерывном движении, царапающие стенки сосудов, но не дававшие им разорваться.

Толстые жилы пульсировали, словно их агрегатное состояние изменилось на жидкое, и теперь эта смесь, удерживаемая лишь тонким роговым слоем, бурлила с такой силой, что выбрасывала из себя сотни пузырьков, лопающихся прямо под остатками кожи, где вены меняли свои формы и положение.

Эпителий сейчас являлся экраном, показывающим, как те самые щупальца, что доставали Джека снаружи, теперь находятся внутри него и разносятся по всему телу, словно надоедливые паразиты или плавающие в ванной волосы, которые сейчас уносит водоворот, искусственно созданный выдергиванием силиконовой пробки.

Кости растворялись. В буквальном смысле. Джек ощущал себя желейным червячком в кругу мармеладных зверей, провожавших его в последний путь – чей-то слюнявый рот, усеянный зубами, закреплёнными ортодонтическими скобами.

Кошмар, переступивший барьер понимания. Возможно, всё это сон. Но во сне нет такой боли, нет ощущений, которых человек не может себе представить, ведь сон – это созданный мир, который не может содержать в себе того, чего не может воссоздать мозг. Тогда кто этот больной психопат, который придумал всё это? Откуда он черпал такие дурные идеи?

Последним подвергся атаке мозг. Оба полушария начинали, как показалось Джеку (удивительно, что он вообще мог думать в этот момент), затвердевать и крошиться, стираясь в пыль. В этот момент он наблюдал, как мир вокруг тоже начал рушиться – все окружающие предметы постепенно засасывал пол, больше напоминающие зыбучие пески. Бен улыбался, как настоящий кретин, и, не обращая внимание на то, что происходит вокруг, уходил всем телом под бетонную подстилку, как тонущий корабль уходит под воду. Полки шкафа заходили друг в друга, и вся его конструкция складывалась до тех пор, пока сам шкаф не стал плоским, как фанерная доска. То же самое происходило и с другими предметами, пока всё, что находилось в комнате не стало максимально приземленным к полу. Тогда за дело взялись стены. Из них выступали бетонные очертания людей, и все до единого напоминали вредного начальника. Его морда отпечаталась на людях, как неудачный снимок лица в тот момент, когда человек отвлекался от процесса съёмки и случайно поворачивал свою голову. Эти бетонные человечки, своим ростом не выше бабушкиной табуретки, но числом превосходящие целую армию, бежали к центру комнаты, напоминая маленьких хулиганов после срабатывания звоночка у двери незнакомой квартиры. Когда все проказники провалились сквозь пол (как будто именно в центре его зияла невидимая пропасть), от стен ни осталось даже крошечного камня, и наступила очередь самого основания помещения. Оно стало жидким, кроме железобетонных перемычек, которые сейчас всплывали из серого месива и стремились вместе со всем остальным к центру этой злополучной комнатушки.

Когда всё стеклось в одну жирную точку, Джек понял, что перед ним – железный люк. Он привстал, наблюдая, как из закрытого люка проваливаются в кромешную бездну (о которой он смутно догадывался, ведь то, что было под люком ему пока неизвестно) крошечные металлические квадраты, и теперь эта круглая и плоская железяка напоминала переливной лоток плавательного бассейна. И тут понеслось: Джек почувствовал, как что-то сильно ударило его в спину. Оказалось, что все соседние здания обваливаются из-за движения их фундамента. Кирпичи, бетон, шлакоблоки, деревья, камень, стекло – всё это и еще многое другое летело к самому люку, сталкиваясь по пути с хрупким человеком, сбивая его с ног и толкая к эпицентру. Что уж говорить, сама трава, дёрн, почва и даже небо стекались в беспрерывный поток, словно на общую картину мира вылили раствор «Смывки для стойких лакокрасочных покрытий». Приблизившись к люку, Джек ахнул, но неслышно и про себя, как обычно. Предметы, входившие в отверстия железного лотка, сужались до таких размеров, что даже здоровенные бетонные блоки становились тонкими серыми усиками и проваливались в чёрные дыры. Джек не стал исключением. Во всем этом потоке он летел ногами вперёд, пока эти же ноги, начиная с ступни, не разделялись на части, становясь всё тоньше и тоньше. Джек чувствовал, будто его ногу сдавливают невидимые круглые тески, превращая в макаронины. Когда всё его тело прошло через эту мясорубку, Джек еще оставался при памяти, и вдруг осознал для себя, что теперь его много. Все его копии глядели друг на друга растянутыми книзу глазами, походившими теперь на блестящие лески от удочки, и улыбались так, что их улыбка окутала тело на все триста шестьдесят градусов. А потом наступил непроглядный туман, а после него и полнейший мрак, где невозможно было разглядеть ничего, кроме безликого черного круга на идеально белом фоне.

Глава 14. Внутри Себя

Джек открыл глаза. Он по-прежнему был прикован; перед ним стоял всё тот же господин со своими трубами, но что-то всё-таки изменилось вокруг. И всё это изменённое заползало внутрь тела, как паучий яд растворял тело жертвы, так отяжеленное еще некоторое время назад тело обрело небывалую легкость, словно внутри него растворились камни черного базальта в белую кашицу:

Хватит… прошу, хватит, я больше не могу…

Джек слышал свой голос и от этого чуть вздрогнул. Его настоящая речь, которую он или позабыл, или вовсе никогда не знал, раздавалась у него в голове, сопровождая поток упорядоченных мыслей. Голос зарождался внутри, но не выходил наружу. Так что кроме Джека его никто не слышал.

Голос! Он… необычный…

Бен долго ждал. Просто стоял и смотрел в лицо Джека, заглядывая ему прямо в глотку, когда тот открыл свой рот. Но никаких звуков оттуда не вырывалось, даже хрипа, того же стона – ничего!

– «Я… теперь что… делать… я… не знаю…» – господин произносил слова медленнее, чем обычно, а взгляд его уходил куда-то в пол, скрываясь пораженно —«Обычно всё как-то по-другому… Иди ты…».

Бен нервно ударил по цилиндру ногой; его руки высвободились от металлических ветвей. Щупальца, сразу после резкого отключения их хозяина, потеряли равновесие и свалились на пол. Из них буквально выстрелили сначала колпачки, а потом и кольца, разлетаясь по всей комнате. После этого, трубки медленно заворачивались внутрь цилиндра и всё. Пришлось катить его осторожно, постоянно выравнивая поддон, чтобы колёса не начали разъезжаться в разные стороны, словно выпускники после получения аттестата.

Когда цилиндр был спрятан, Бен подошел к входной двери и открыл её, подзывая кого-то с улицы. Солнце уже давно зашло за горизонт, оставив после себя сиреневые сумерки, лунный свет, черпающий свою силу из близлежащих серебристых рек и заливающий низменные равнины, и несколько тусклых звёзд, ожидающих своих отдалённых, до сих пор блуждающих братьев и сестёр.

Это… так красиво…

В комнату зашли двое офицеров в той же униформе, что и остальные, патрулирующие тюремный двор. Правда на одном из них не хватало головного убора, а у второго ружьё через чур отвисло кзади из-за ослабленного ремешка, шея была откровенно оголена, так еще и след губной помады красовался на самом видном месте. Бэн не устроил им круговой поруки, совсем не обратил внимания на внешний вид и был всё это время чем-то озадачен:

– «Отведите этого к доктору, а потом… к Дезам и в камеру… смотрите на талон….и давайте без глупостей, я вас умоляю!» – начальник хлопнул офицера «любовных войск» по плечу так, что тот подпрыгнул.

– Мне нужно домой. Я давно не был дома.

Доктор Мэтт оказался вполне себе адекватным и рассудительным человеком, но даже он был не в силах с точностью обнаружить и характеризовать болезнь, поэтому в деле своего пациента замазал выписанный красной пастой спонтанный диагноз, который считал примитивным и ошибочным, и своей перьевой черной ручкой вывел следующие показания:

«Первичная прогрессирующая афазия» (подпись главного врача)

После данного заключения он достал из своей полуоткрытой полки те самые талоны и начал их рассматривать. Бумажный талон, помещённый в пластиковую упаковку с продетой сквозь небольшую дырочку в ней лентой, представлял собой пропуск в один из четырёх блоков, в котором заключенный мог находиться в определённое время суток (обычно ночью, для отдыха, и в обеденный перерыв). Мэтт извлёк бумажку с цифрой «четыре» из упаковки, перевернул её, заглянув на секунду в дело заключенного, и печатными буквами подписал его имя и фамилию, как можно разборчивей, а в конце отдал их Джеку в руки (заключенный был по прежнему голым, карманов у него не находилось). Офицер вырвал талон из рук Джека, поблагодарил доктора за уделённое им время, и двое офицеров вместе с их узником направились в ОПД (Отдел Полной Дезинфекции).

Джек дрожал от холода, и потому обтирал свои голые плечи руками, призывая неведомого ему бога, способного согреть его изнутри и снаружи. В тюремном дворе людей становилось всё меньше: одни заходили погреться, другие уже давно готовились ко сну, а третьих скрывала тихая звёздная ночь, под лоном которой они могли спокойно дымить, ненароком вырисовывая в воздухе подпалёнными концами самокруток с анашой «Звёздную Медведицу».

Прекрасная ночь… Только холодная…

Джек не помнил, чтобы он когда-нибудь гулял в такое время суток, хотя сейчас его прогулка больше напоминала хождение «пленного комбатанта» за колючей проволокой. Осознание того, что прожитая им жизнь вызывает больше вопросов, чем ответов, пришло к Джеку неожиданно, и ударило похлеще мороза немилосердной ночи:

Когда день успел закончиться?

Офицеры привели его к железной двери, со всех углов которой подкрадывалась рыжеватая ржавчина. Ручка отсутствовала; на внешней стороне находилась лишь расцарапанная замочная скважина (вымазанная чем-то липким и неприятным на вид), и одинокий, на скорую руку заблокированный клейкими коричневыми лентами «Васисдас», из всех щелочек которого веяло теплом и уютом. Дверь была настолько узкая, что здоровому заключенному пришлось бы пролезать в неё боком, втянув в себя максимальное количество воздуха.

Вхожу тесными вратами, потому что широки врата и пространен путь, ведущие к могиле, да? Ах, я же голый, нельзя сейчас об этом…

Когда она отворились, то жар хорошо прогреваемого помещения вдарил Джеку по глазам и большей части посиневшего тела, образовывая красные пятна по всему периметру сухой кожи. На зелёном пластмассовом стуле мирно восседал упитанный господин в облегающей белой майке с синими буквами «Доджерс», и вылезающим из-под неё пузом. В газете, на обложке которой виднелись четыре жирные буквы: «ГИИН» (Главный Источник Информации), Джек увидел фотографию, после которой задержал дыхание и выкатил глаза: на ней был запечатлён он сам, с вывернутыми руками (стараниями полицейских, его связавших), с кривым лицом, будто умолял о пощаде и готов был лизать ботинки тому, кто-бы освободил его из под железной хватки, и огромным пятном на штанах. В реальности же он точно не ссался в штаны, и для данной съемки не было необходимого материала. Еще большее недоразумение вызывала подпись под этим чудесным снимком, мелкий шрифт которой не давал ознакомиться с ней полностью с такого расстояния, но начало текста оказалось очень громким:

«Хладнокровное убийство на улице… Чем закончилась ссора между бабушкой и её внуком, и почему тот решил врезать ей сковородкой?»

Очевидцы повествуют о жутких деталях преступления: истошные крики старой женщины, её хлипкие стоны, душераздирающий плач и катания по полу в поисках, чем бы защитить себя…

Как оправдывал себя парнишка перед лицом закона…

«Пропавшая яичница» или как преступник заметал следы…

Смешинка, как снежинка, растаяла на заиндевевшем лице. Из носа вдруг вылезли зелёные сопли, но Джек быстро размазал их по руке и громко шмыгнул, соотнося появление зелёной субстанции в носу с легкой простудой.

А в жизни всё было не так прикольно. Зря мы их ругаем, наверное, сюжетец что надо. Я бы еще добавил абзац про вонь из обоссанных штанов, толпу ведь надо чем-то кормить.

Тело Джека, под мощным толчком сразу двух рук вылетело на площадку, очень походившую на общий душ. Чуть не поскользнувшись, заключенный нашел опору и схватился за железные перилла, которые, под его, казалось бы, незначительным весом, наклонились назад и издали скрежещущий звук. Пол, из-за которого Джек чуть не вылетел за «заграждения», был выстлан белой потрескавшейся плиткой. Белой она была раньше, сейчас же вся белизна ушла, а вместо неё по серым плитам расползались тёмно-коричневые засохшие лужи, желтые пятна, комья попрятавшихся по углам волос, чьи-то прозрачные ногти и что-то похожее на глину.

Я, конечно, не ваза, но за ручки не дергайте…

– «Вот, привели к тебе пришельца, дальше ты уж сам, а мы пока это… покурим, ок’ей?» – обратился к пухлому фанату бейсбола и, скорее всего, хорошего пива, второй офицер, который до сих пор не соизволил привести себя в порядок, да и забыл про это всё, ведь начальник уже давно смотался домой.

– Ну… Скажи этому Йозефу, чтоб остался, мне тут человек нужен. Может, мне вас еще в гузно поцеловать? Так столько ведь не платят. И, вообще, уже пересменка должна быть, у меня отдых по закону!

– «Кто-бы сомневался… Й-о, дружище!» -выкрикнул офицер, подзывая Йозефа (второго офицера), который сейчас стоял за дверью и нащупывал в карманах упаковку любимых сигар, воображая, как в эту минуту ему предстоит вдоволь ими насладится —«Тебя Совок зовёт, я пока на стрёме побуду…».

Йозеф, слегка растерянный, может даже от ломки, начинающейся от никотинового голода, выронил пачку, из которой две сигареты вылетели на мокрый и грязный пол, становясь уже негодными для использования. Офицер сжал левую ладонь в кулак и было слышно, как его мозг начинает свистеть от злости, но внутреннюю зависимость и страдания от потери двух качественных сигарет удалось компенсировать интересным заданием:

– Так… сделай дело – отмой голубчика, я пока за порошком отойду.

– «О-о-о» – удивился Йозеф, которому таких заданий еще не поручали, ведь он здесь был новичком —«Ну, я согласен!».

– «Замечательно, мой хороший! Если бы я тебя спрашивал, то так и сказал бы: тебе не впадлу будет, драгоценный мой? Но я нихрена не спрашивал! Бери шланг, вон тот, слева от канистры… да… еще левее… рядом с ним колёсико, поддаётся плохо, но ты ведь справишься, ты ведь такой сообразительный сукин сын…» – проконтролировал упитанный господин, держа руки на поясе (или поддерживая ими живот) и отхаркивая на пол накопившийся запас мокроты —«Вода ледяная, но ему то разницы нет, в какой задницей трясти… было бы чем трясти, ей богу… Ты когда с колесом возиться будешь шланг не забудь придерживать, а то улетит и сам промокнешь как собака… я скоро!».

Дверь с грохотом хлопнула; от потолка отделялись куски засохшего отбеливателя, а к правому верхнему углу комнаты, прямо возле потайного прохода в соседнюю комнатушку, оборудованную уже под пухлого господина: в наличии имелась складная низенькая кровать, две железные кружки (по неведомой причине стоявшие на полу, поближе к кровати), чугунный котёл, по стенкам которого подсыхало что-то угольно-смолянистое (чем-то напоминающее битумный лак), а также отсвечивающий плакат, на котором виднелись обнаженные, согнутые в коленях миниатюрные ножки и сползающие с них ажурные розовые трусики (в каморке не имелось лампочки, в целях экономии, так что свет из главной комнаты доходил только до этой части плаката, сокрыв всё остальное даже от самых внимательных глаз); примыкало осиное гнездо (двое выглянувших оттуда насекомых с золотистыми брюшками напоминали глаза мумий под сырыми и заплесневелыми бинтами). От громкого звука хлопнувшей двери гнездо начало шевелиться: из его недр доносилось жуткое жужжание, предупреждающее находящихся по соседству людей о скорой безжалостной атаке.

В котле затрещали оставшиеся сухие дрова, и из его жерла повеяло еще большим теплом, ставшим для Джека мягкой воздушной постелью, готовой окутать его сладким медовым сном. Механические осы, казалось, отключили свои взлётные двигатели, подарив последний шанс на спасение. За забитым с внутренней и внешней стороны кривыми досками окном (к тому же заклеенным по краям изолентой) всё равно раздавалось, проникая даже в самые узкие щели, вместе с щекотливым потом слабого ветерка, стрекотание певчих цикад.

Холодный удар сбил Джека с ног. Заключенный отполз к стене, защищая свое голое тело руками, скрючившись в позе эмбриона, прижав покрасневшие колени ближе к ледяной груди. Худощавые ягодицы не смогли обеспечить мягкую посадку на скользкий пол, из-за этого удар пришелся на копчик.

Струя студеной водички под мощным напором била Джеку в колени, взяв чуть выше – в грудь, могла бы дойти до лица, если бы не барьер из сомкнутых (настолько крепко, что, казалось, сплавленных между собой) рук, поэтому попадала на локти и плечи, скатываясь по бедрам к ягодицам.

– «Малыш, тебе нравится?» – вопрос Йозеф преподнёс как строчку из его любимой песни, цокая каблуками своих лакированных туфель и наблюдая, как с помощью предоставленного ему прибора заставляет мокрую фигуру кататься по полу, вроде бы подтанцовывая офицеру. «Альберт! Не выйдешь посмотреть на моего окуня?

Первый офицер, подносящий зажженную спичку к кончику сигареты, которой с ним поделился его добрый напарник, сделал единственную долгую затяжку (осушив сигарету сразу на треть её длины), спокойно выдохнул и выглянул из-за железной двери, одновременно стряхивая пепел:

– У меня девушка есть, пошел на хер!

– «Эй?!» – воскликнул пухлый господин, волоча за собой небольшой мешочек с белым порошком, осыпающимся за его пределы, оставляя след на полу (который сразу же и смывался приличной, растущей в арифметической прогрессии, лужицей).

Нелюди, сами же поскользнётесь…

Совок питал страсть к свободной одежде, которая бы давала простор постоянно потевшему животу, создавая таким образом вентиляцию и для груди (становившейся с каждым годом все больше похожей на женскую). В любой сезон и время года, на Совке можно было рассмотреть помятую во всех местах футболку с логотипом его любимой команды, всю в жирных пятнах (чаще всего от сосисок с кетчупом или бульона с плавающей в нём лапшой быстрого приготовления), джинсовые шорты (К ним хозяин относился с заботой, и случалось, мог лишний раз пройтись по ним утюгом, арендованным у местных уборщиц, ведь торчащие из передних и особенно задних карманов, свисающие на концах нитки делали толстячка модным и молодежным), облегающие каждую складку округлых бёдер, с постоянно расстёгнутой верхней пуговицей и на одну треть спущенной ширинкой (свобода в таких шортах, как таковая, отсутствовала, но купить что-то более ценное возможности не представлялось, тем более хозяину эта вещь была дорога, ровно как и футболка), и конечно же хлюпающие шлепки с полустёртой подошвой (их обладатель буквально чувствовал каждый камень под своими ногами, поэтому не слишком часто перемещался).

– Куда столько воды льёшь, придурошный?!

Йозеф будто сам набрал полный рот этой водицы, не до конца понимая осуждение в его сторону. «Вода как вода, не так-то много её и вытекло, вроде только начали» – три фразы крутились в голове – три неотёсанных камня, застрявших в водосточной трубе.

Совок пихнул офицера барским плечом, расширяя путь к своим владениям. Альберт по-прежнему стоял за дверью, уже не высовываясь. Ночь завораживала его больше, чем свет пыльной лампы, открывающей миру уродливые очертания «толстого и тонкого». Гораздо приятнее было оставаться безучастным и ждать, вслушиваясь в приятный и трепетный шелест кукурузных стеблей, выглядывающих позади угрюмых зданий, мечтать о новом поцелуе, о целой сотне новых поцелуев в укромных местах, и о том, как ты уже лежишь рядом с той самой, и ничего тебе большего в этой жизни уже не нужно. Альберт гордился своей внешностью, как единственной серебряной монетой, позволяющей ему купить кого-то, или продать себя. «Но, если удастся заполучить её бесплатно – тем лучше для меня» – думал он, весело насвистывая себе под нос очередную мелодию, часть которой довелось услышать от Марти – у того имелось не меньше целого десятка виниловых пластинок, одна из которых стала для Альберта любимой (других при нем не крутили). «Как глубоко, такое не каждый поймёт!» – повторял он после каждого раза, как снова вспомнит начало той самой песни.

– «Вста-а-ань» – Совок ждал, пока заключенный, по которому уже как минуту не стекала вода, разомкнет свои конечности и откроется миру. Протянул он свой приказ гнусно и в туповатой манере, как засыпающее на ходу животное что-то жуя и дергая носом, как мертвецки уставшая учительница младших и средних классов, для которой понятие «дети» и «звери» равноценно, поэтому с ними незачем говорить по-человечески. Джек поднимался, дрожа всем телом от закрепившегося в нём зверского усилия над низкой температурой, с недоверием смотрел на мешок в руке толстяка, пытаясь предугадать фокус:

Обведёт тело и отпустит… Как следователь с трупом

Гладкой, как шелк, рукой пухлый сеньор высвобождал порошок, осыпая им Джека с ног до головы, настолько усердно, что из-под белого рыхлого слоя торчали одни лишь глаза, нос, да уши. Джек чихнул, и большая часть нанесенной на его кожу присыпки силой притяжения спустилась на землю. Тело немного покраснело от раздражения, на губах еще оставались белоснежные хлопья с горьким привкусом и запахом бытовой химии.

– «Дуста унюхал?» – весело прохрипел Совок, хватаясь за свое брюхо одной рукой, пока второй поправлял джинсовые шорты сзади, подтягивая их немного кверху. Неожиданно толстый господин вдруг понял, что ладони его по-прежнему были в химическом средстве, которым он успел выпачкать любимую майку и шорты. После такого потрясения он обязательно поругал всех вокруг, распространяя тяжелый вздох отчаяния. Совок, хоть и довольно часто держал в руках «средство для чистки пришельцев», но сам страшно боялся присутствия сыпучих веществ ближе, чем в положенной им кладовке на двух замках. «Это ж яды, сплошные яды!» – часто задавался мыслью беззащитный толстячок, оберегая свою мягкую и такую доступную ко всем заразам, нежную кожу.

«С ним всё, идите ко всем чертям!» – повернулся он к Йозефу и махнул ему рукой, после чего подбежал к шлангу, встал перед ним на колени, будто заколдовывая кобру из корзинки, прокрутил колесо и смыл с себя всю эту «заразу».

– «Для кого черт, а для кого – манна небесная» – важно высказался Альберт, но никто не понял, что он имел ввиду.

Люди, уже перекочевавшие на удобную металлическую скамейку напротив столовой, курить не переставали. Казалось, что их число даже увеличилось с прошлого раза – на перилах лавки удобно разместились двое молодых ребят и что-то весело обсуждали, кидая друг в друга то ли арахис, то ли пшеничные зерна; ближе к правой стороне лавочки смаковали самокрутки очень серьёзные граждане, по лицам которых было ясно, что разговор уже как минимум дошел до политики; по левую сторону, задрав одну ногу на другую, тушил бычок о ботинок своего слишком жизнерадостного товарища, мысленно раздевая появившуюся из ниоткуда женщину в темно синей косынке и коричневом пальто с кусочками меха (сидела она как раз в самой середине). Её наскоро вымазанные вишневой помадой губы блестели даже при отсутствии солнца, будто на них вылили целый ковш свежего, водянистого жира. Но Джек в эту минуту оставался единственным, кто не смотрел в её напудренное личико, а большую часть своего внимания пускал слюни на длинную утеплённую накидку беззаботной женщины.

Она же красивая? Вроде бы.

И тут раздался презрительный хохот. Первой как раз засмеялась та самая женщина, едва поймав на себе взгляд оголенного заключенного, скрывавшего своими руками драгоценные причиндалы. Толпа взревела, когда каждый её член понял, в какую сторону смеяться. Джек действительно выглядел уморительно: трясущиеся ручки жертвы диеты «Стол номер восемь», втянувшаяся задница, на первый взгляд пытающаяся заползти во внутрь её хозяина, спина-колесо, и наконец – уши, из-за которых все разом вспомнили про граммофон Марти.

– «А-А-Альберт, если вы держите свой путь к холодильнику, то захвати мне, пожалуйста, кусочек поплотнее этого господина! (взгляд на сидящих рядом, беленькие зубы и легкое лебединое гоготание, подкрепленное общим кудахтаньем)».

Стерва, как я и думал…

В блоке под номером четыре царила тишина и покой, перебиваемые лишь чьим-то похрюкиванием, храпом и сухим кашлем. Когда Джек и двое его сопровождающих находились еще за пределами данной структуры, заключенному сразу бросилось в глаза расположение тюремных блоков. Они буквально стояли друг за другом, отшагивая на несколько метров, дабы не оказаться в тесноте и четко обозначить свои границы. Облицовка кирпичных стен держалась слишком неуверенно – под ней было опасно находиться даже днём, не говоря уже о ночи, притупляющей восприятие окружающих объектов. Сами стены походили на покачивающиеся из стороны в сторону костяшки в домино – каждая последующая, начиная с первого блока, становилась все ниже, и сами здания из-за этого теряли свою прежнюю форму. Четвертый блок стал в этой цепочки последним, самым тощим среди своих статных собратьев, растерявшим в их глазах весь свой объём и силу духа.

Джек, вслушиваясь в многоголосый хор закоренелых мужей, представил, как доживает свой век в доме престарелых, поправляя после каждой шутки товарища свою вставную челюсть, имея при себе металлический горшок и сухой гренок, аккуратно завернутый в салфетку, или в целлофан. Такая перспектива пугала восприимчивую молодость. Но одно, конечно, успокаивало – чем взрослее оказывался заключенный, тем меньше вопросов возникало к новенькому. Особенно, если это старик, у которого ты не отобрал гренок.

Проходя сквозь несколько рядов камер сначала на первом, а после и на втором этаже, Джек из любопытности заглядывал в каждую, пусть и на одну, максимум две секунды, знакомясь с «местными» (в первых двух камерах они, своей обезвоженностью и сухопаростью напоминали выдолбленный из камня брак, то есть совсем остроугольное изделие). Состояние помещений на твердую троечку – отельных удобств пока еще не разгляделось, из обещаний шофера вышла только одна шлюха, да и та неприветливая.

Увесистые ключи весело стукались друг о друга железными головками и бородками, создавая перезвон и ауру проклятий проснувшихся узников в сторону громких охранников. Тяжелая решетка медленно отползала в сторону, издавая жуткий скрип и такой звук, будто стекло царапали острым гвоздём. От такого проклятий уже было не счесть – теперь не спало примерно одной трети всего этажа. Кто-то колотил руками и ногами по койке, словно младенец, не обнаруживший материнскую сиську, другие сворачивались в клубок, зажимали ушные каналы обеими руками и громко скрипели зубами, словно требуя вернуть тот момент, на котором они уже вот-вот приоткрыли сундук, полный драгоценными камнями, или нажирались до отвала, как в последний день пролетевшей мимо них жизни, а если фантазии не хватало совсем, то совокуплялись с каждой встречной, выкрикивая свое имя, имя человека, готового поиметь всех вокруг.

Джек самым аккуратнейшим образом наклонился над койкой товарища сверху, и тихо прилег на свою, пытаясь не нарушить чужой отдых – единственное спасение заключенного (помимо пищи) от преследующего его всюду духа безнадежности, гремящего кандалами, не отпускающего тех, кто не может найти в таком гнилом местечке хоть какое-либо развлечения, дабы попросту не сойти с ума. Цепи, на которых держалась твердая и совсем непригодная для сна платформа, всё же качнулись и заскрипели, но, к великому счастью новенького, никого не разбудили. За крохотной дырой в стене, которое язык не поворачивался называть окном, выглядывала восходящая, растущая луна, озаряя своим белым светом решетку и свеженькую форму Джека (в полоску), выданную ему перед входом в блок таким же заключенным, как и он сам, только с красной нашивкой дежурного чуть выше локтя, через отверстие в толстом стекле. Сокамерники крепко спали, сопя с силой трех замученных до смерти кобыл, завалившихся набок с вытекающей пеной изо рта. Только Джек по-прежнему бодрствовал, окунувшись с головой в пучину ветвящихся и разраставшихся мыслей, задевая дно своего внутреннего собрата, говорившего за них обоих:

День… И след его простыл. Луна пришла и украла его. И я благодарен ей за это…

Джек смотрел, как свет сочится сквозь решетки, лунный свет, словно прожектора неведомых ему машин, либо уже более знакомый ему обыкновенный фонарик – ныне игрушка в руках того, кто сейчас наблюдает сверху и светит бесстыже прямо в глаза, не давая сомкнуть веки.

Почему мне кажется… нет… я даже уверен в том, что жил одним только этим днём? Вот к примеру…

Джек перебирал в мозгах все, что случилось за сегодня, за один единственный день, который он помнил: утром Янсон, потом этот ребёнок («бедный мальчик, надеюсь, он навсегда забыл этот день, как я все предыдущие»), после этот мираж со стариком и лодкой, чуть позже вернувшийся с прогулки юноша уже в чем-то как всегда виновен («мужик этот еще – мне от полицейских за весь день столько досталось, а он добавил, хотя мне его все таки жаль, да и женщину эту тоже…»), суд («господи, какой стыд, бедный Роберт…»), машина с говорящей крышкой черепа («ужас, просто паранормальный, как и вся эта дребедень, но никак не уйдет из моей памяти…»), водитель, его руки, штыки офицеров, издевательства («глупая всё-таки шутка…»), досмотр («мой любимый пиджак отобрали…»), двое уже нормальных мужиков («от курочки надо было тогда отказаться, я ведь знал, что всё так будет…»), пытки и ужасные, ни с чем не сравнимые мучения («этот господин когда-нибудь сядет на нож, что скрывать, я бы и сам его грохнул за то, что он сделал со мной»). Но на последней мысли Джек резко, даже с треском остановил моментально набиравший скорость болид, мчащийся по поверхности каждого из минувших событий, оставляющий позади каждую новую, давно опередив все старые воспоминания.

А что действительно сделал он со мной? А вдруг без него я бы и дальше жил в этом дне, не прислушиваясь к своему голосу, вдруг этот кошмар оказался бы бесконечным?

От этой мысли Джеку стало жарко. Казалось, что температура поднялась настолько, что на теле уже можно было начинать жарить царский омлет. «Господи, хоть-бы не простудился» – эта мысль пыталась вырваться наружу, но вдруг застряла в узком мозговом канале, проваливаясь обратно в бездну цифр, букв, разнообразных символов и знаковых систем. Вместо неё вырастали новые, более крупные и нагнетающие, но проскальзывали они, как по растопленному маслу:

Интересно, я ведь только что упомянул «Господа», да? Тогда почему, наверное, каждый из этих людей говорит о «Создателе»? Неужели это не одно и то же? Но я сомневаюсь, все они говорят о существе, имеющем облик, возможно, человеческий… Он у них за главного? Они боятся его? Или у него настолько огромная власть, что все, и я в том числе, должны ему поклоняться? Но если это не священный дух, а великий государь, допустим царь, стоит ли мне быть в страхе перед его волей? А если не царь, а что-то божественное, то нужно ли мне верить в него?

Тут же образовалась и новая мысль, ничем не обоснованная, взявшаяся из ниоткуда, как никогда раньше не было. Казалось, что Джек стал чувствительнее, будто с его указательного пальца сняли кожу, и теперь он улавливал им каждое дуновение, даже самое призрачное прикосновение кого-то, кто был над ним, и теперь спустился поближе:

Послушай Меня, призванный Мой: Я тот же, Я первый и Я последний.

Глава 1. У костра

– «Ребят, давайте уже завтра, мне скоро домой…» – Питер Ластвуд стряхивал с загорелых коленок засохшую, безжизненно-желтую траву, пока сам мостился на свежей зелени, запах которой после недавнего покоса придавал аппетит своей насыщенностью и сочностью. Мальчик прекрасно понимал, что затеяли его друзья: «Они выдумывают страшные истории, а веселых у них не так уж много, надо сваливать… матушка ждёт в конце концов!» – убеждал себя Пит, не в силах полностью противостоять своим друзьям, поэтому для начала стоило уверить их в том, чего точно не произойдёт.

Тяжелая рука опустилась на тонкие, как ветви рябины, плечи, приковывая ребёнка к его прежнему месту:

– «Пит, ты никуда не пойдешь!» – Арни знал, что начинать надо с дела, а говорить всегда в лицо – «Харри готовил эту историю („Долго, о-о-чень долго“) целых два дня, чтобы мы заткнулись и послушали её от начала и до конца. Где твоё уважение, а-а?».

– «Ну, если целых два дня, то я, конечно, послушаю, почему бы и нет?» – Питер мысленно проклинал честность и справедливость ко всему на свете у этого бугая Арнольда. «Он что, имеет право нам указывать?» – мысль эта налегала каждый раз, когда самый сильный и крепкий из мальчиков («Его точно кормят сеном, а спит он со свиньями») заставлял других делать то, что делает он сам, делать то, что нужно для всех. Иногда, конечно, детишкам хотелось подурачиться, особенно в те жаркие летние дни, когда после затянувшейся беготни становилось «немного скучновато», когда твое тело, распаренное жаром полуденного солнца, требует бодрящей прохлады, холодной бутылочки свежего лимонада (за которым шли после жеребьёвки – обычно подбрасыванием монетки) и получасового обсуждения «а во что будем играть, а давайте что-нибудь придумаем» под кронами животворящих, раскидистых древ, отбрасывающих пятнистые тени и призывающих ласковые ветра, заползающие под короткий черный волос, рукава футболки и широкие шорты, превращая последние в воздушные паруса.

Арни был авторитетом, лидером среди них. Не потому, что он часто помогал отцу на ферме при сборе урожая, становясь при этом более грубым и развитым физически, не потому что он самый старший, а значит его надо слушать и бояться, как набирающего силу лесного пожара, вовсе нет. Его слушали, потому что Арнольд всегда знал, во что они с друзьями будут играть сегодня. Во время послеобеденного отдыха, он всегда садился за стол в маленькой комнате, являвшейся библиотекой его матери (к книгам он, к сожалению, не слишком тяготел, но если попадалось что-то действительно стоящее, к примеру, из любимой фантастики, то это прогонялось со скоростью несколько сотен страниц за весь оставшийся день, конечно, если не надо было помогать отцу, матери, или делать задания с листочка, которые он сам и придумывал, чтобы с пользой скоротать время), доставал свою толстую альбомную тетрадь (стянутую резинкой для того, чтобы туда никто не заглядывал), и рисовал в ней человечков – уменьшенных в размере друзей, которые, под его могущественной рукой создателя, плясали, играли, бегали, прятались, корчили смешные рожи, обстреливали друг друга из игрушечных орудий, впечатляющих своей детальностью и силой хоть и не настоящих пушек.

Отец Арни воспитывал сына не так, как это делала мать. «Труд сделал из обезьяны человека, а из мальчика – настоящего мужчину и кормильца семьи. Ты ведь не хочешь остаться ребенком навсегда, чтобы твои повзрослевшие сверстники над тобой издевались, правда Арни?» – отец всегда так говорил, когда его единственному ребёнку хотелось больше времени уделять своим друзьям, болтаться с ними черт знает где и забыть о существовании его обязанностей (что случалось крайне редко). «Отец прав, как никто другой, а иначе как ему удается держать целое хозяйство?» – подумывал мальчик после серьёзных наставлений старшего в семье мужчины. «Я хочу быть таким, как мой папа!» – замыкающая цепь рассуждений мысль, после которой у Арни появлялся стимул, цель и аргумент.

На ферме был простор и для ребяческой фантазии: Арнольду, после потной работёнки, нравилось наблюдать за поведением наивных кур, раскрывающих свои жёлтые клювы в надежде, что через проволочную сетку им на головы высыплют из серебристого таза стопку чуть сплющенной люцерны, пока еще не тронутой луговыми мотыльками. Курицам, казалось, тоже нравилось проводить время с Арни – они никогда не смели клевать ребёнка, пусть и такого крепыша, и, собравшись своим пернатым братством в единую голодную толпу, бежали навстречу мальчику, умоляя, чтобы тот засыпал им перемолотое зерно с хлебными крошками и щепоткой серы в удлинённые кормушки своей деревянной лопаткой, вылезавшей из черного ведрышка с широкими стенками и металлической ручкой. Они всегда благодарили своего кормильца, откладывая ему домашние яйца, вкуснее магазинных разумеется.

Задумчивые и немного неуклюжие коровы, чьи белые молочные пятна буквально светились на рыжевато-коричневом теле, медленно жевали траву, одновременно с этим опорожняя свой желудок прямо на соломенную подстилку чуть позади их массивных копыт, прямо под раскачивающимся то влево, то вправо хвостом. Не самое приятное зрелище, но за ними тоже надо убирать, и от этого никуда не убежишь. «Животные тоже ходят по большому, Арни, но делают это где ни попадя, так что всегда смотри под ноги, а если вдруг увидел там лепешку – поверь, лучше от неё избавиться. Навоз накапливается и жутко воняет» – говорил отец, поручая своему ранее немного ошеломленному, но теперь уже чуть привыкшему сыну уборку животных отходов и чистку загонов в целом.

Но больше всего Арнольду нравилась папина мастерская. Сколько же в ней было интересных штуковин! По началу, мальчик не знал применения ни одной из них, помимо, разве что, молотка, да гвоздей в ржавом ведёрке из-под кофе. Но отец, наблюдая за интересами увлеченного инструментами сына, научил его пользоваться некоторыми из них, и даже подпускал к «станку знакомств пилы с длинными пальцами». И это была не шутка – все меры предосторожности должны быть соблюдены с такой же строгостью, с какой сапёр обезвреживает тикающую взрывчатку. У станка всегда находились, в хорошем случае несколько ровных досок, на которых нельзя было уследить и миллиметровой занозы, в плохом – неотёсанные грубые полена, пригодные разве что для отопления котлов или разведения огня, если измельчить материал до уровня хорошеньких веточек.

Арни любил рисовать, помимо человечков и солдатиков, чертежи для своих будущих конструкций. Первым его гениальным изобретением стало деревянное ружьё – одна тонкая и длинная кубическая палка, прибитая двумя гвоздями (для прочности) к мелкой доске, представляющей собой пистолетную рукоятку. С подступающими друг за другом волнами воображения, мальчик добавлял к своему «Карабину имени Арнольда-освободителя» всё новые детали, вид которых доставлял творцу детскую уверенность в том, что получившаяся вещь будет «супер мега крутой», и ребята будут просто в шоке, да они вообще не представляют, с каким оружием имеют дело («Оно должно пускать лазеры, кидаться бомбами и стрелять огненными пулями!»), ни у кого такого нет! Следующей деталью стал, конечно же, прицел. Вот тут пришлось уже подумать немного больше, чем обычно, да и деталь была не из самых простых («Прицел не может быть из дерева, он должен отличаться…»). Глаза бегали по мастерской: отвёртка («Да ну…»), смазанная пружина от старого велосипеда («Вещь хорошая, но лучше оставлю её на потом…»), длинный, чуть изогнутый гвоздь («Слишком просто…»), пыльная трубка, опирающаяся на стену («Хм… Точно!»). Арни осенило —«Труба как раз подойдет; внутри полость; можно вставить стеклышки круглые, маркером нарисую на втором красную точку, боже, ка-а-к же я хорош!». Гордости мальцу не занимать, хотя он её вполне заслуживал – придумать такое в двенадцать лет, это, безусловно, достойно любого начинающего инженера. Но вот сил распилить всё-таки не хватало – труба из прочного пластика постоянно соскальзывала, не находя даже самой простой опоры, укатывалась под ноги («С досками было проще!»), издевалась над бедным маленьким мальчиком, как только могла («У-у-ух, я тебя сейчас!»). Арнольд подобрал молоток, откопал тяжелое железное зубило, и встал на несносную трубу обеими ногами, рассчитывая свой размашистый удар. Зубило царапнуло острым концом трубку по половине от полного диаметра, но вместо того, чтобы разделить её пополам, угодило прямо в земляной пол, намертво там закрепившись. «Э-х, сейчас я тут всё переломаю…» – с печалью в голосе рассудил Арни, который ну никак не мог одержать победу над пластмассовым зверем, перебирая в голове десяток новых способов, но самым действенным оказался последний —«…пойду позову отца, он всё умеет!».

Отец, отвлеченный от стройки нового сарая для уток, с серьёзной миной выслушал от начала и до конца проблему его сына. «Для такого, Арни, нужны тески и немного фантазии…» – Арнольд даже чуть-чуть обиделся после этих слов, ведь в своей фантазии был уверен на все двести, или даже триста процентов. Поместив пластиковую трубку меж зажимными планками, отец достал из кармана своей мокрой, словно половая тряпка, рубашки черный маркер и провёл им по окружности цилиндрического изделия, чуть выше места зажима. Из груды отверток всех цветов радуги, склонившейся набок тяпки и лома, что с грохотом повалился на землю, всезнающий откопал длиннющий и просто здоровенный ручной лобзик с поблескивающей лакированной рукояткой. Нескольких движений узкого пильного полотна «туда-сюда», и длинный конец трубки соскользнул на пол, едва не задев мальчика, а короткий даже не шелохнулся. Отец прокрутил зажимную рукоятку, словно колёсико с невидимым хомячком; ходовой винт попятился назад, и маленький кусочек трубы угодил прямо в руки Арни.

«Люблю тебя, папа!» – прокричал он, не веря своему счастью, и обнял широкоплечего и жилистого мужчину за его крепкую талию, будто держась за самую стойкую мачту, силой с которой не мог помериться ни один северный ветер. Отец погладил Арни по голове, взъерошив и без того лохматые, нестриженные волосы, второй рукой обвив мальчика на уровне его плеч.

«И я тебя, Арни… Но с острыми предметами тебе надо быть осторожнее, иначе твоя мама убьёт сначала тебя, потом доберётся и до меня, ну а в конце мы останемся без ужина, и так пусто станет внутри, что и пердеть будет нечем!». Арнольд хохотал так, будто его щекотали изнутри и снаружи сотня куриных перьев. Пришлось даже взяться за живот, задыхаясь от смеха. Отец тоже немного посмеялся, поддерживая веселый дух мальчика, продлевая действие нелепой, детской для него самого шутки.

Возвращаясь к нашему «детскому собранию», стоит рассказать и о Роберте, тихом и всегда спокойном, «примерном молодом человеке» (как сказала бы его матушка), который в данную минуту, наблюдая за притихнувшим и обозленным Питом, кивком подтвердил свою позицию насчет прослушивания долгожданной истории их друга, хотя сам уже был готов сжимать кулачки и сдерживать свой страх (ведь он имелся у всех, даже у самых стойких), особенно в присутствии милой дамы, перед которой ни в коем случае нельзя так себя опозорить. Роберт не имел привычки встревать в чужой разговор, да и вообще начинать беседу, или быть зачинщиком словесной перепалки, которая могла доходить и до оскорблений (исключительно личности собеседника, но такое случалось только в такие моменты, когда кто-то «уже переходил черту»). На Роберте сейчас была его новая, выглаженная рубашка в синюю полосочку, с длинными рукавами, с накрахмаленным воротничком, черными пуговками и терпким ароматом благовоний. Вельветовые брюки держались на узенькой талии благодаря кожаному ремню. Кроссовки по виду нельзя было отнести к товару местных рынков (скорее всего куплены они были в центре ГИПа, и стоимость их могла так удивить друзей, что они бы завидовали каждый раз, когда Роберт надевает эти «бриллиантовые скороходы» на свои нежные ножки). Но мальчик никогда не хвастался своими приобретениями, необычной, дорогой на вид и на ощупь одеждой, а когда его спрашивали, где он купил «такое чудо», то Роберту каждый раз приходилось врать своим друзьям во благо их дружбы, либо переводить тему разговора: «Да… Ну… Они на рынке последними были, каким-то чудом родителям удалось найти; поставщик в самом углу находится, его никто не замечает, да и сидит он недавно, а может и уйдет скоро, кто этих торгашей знает; папа привёз с работы, дал поносить; да брось, им цена ниже маминой посуды; и тому подобные выходы из каверзных ситуаций.

Роберт сидел на корточках, чтобы не испачкать пятую точку на своих штанишках («Мама была бы в ярости»), сомкнул свои ладони, как две детали детского конструктора, и бил большими пальцами друг о друга, отвлекая себя этим, приводя в порядок свои мысли, и ненароком наткнулся на одну даже интересную: «Сегодня Эш сидит одна, без подружки, ей будет о-очень страшно…» – и на этом самом моменте внутренняя энергия Роберта, скопившаяся на уровне пяток, вдруг выстрелила прямо в сердце —«…мне нужно будет её успокоить, Эшли не должна сидеть одна, её нужно поддержать, она может заплакать, я должен её… обнять…» – последнее заставило мальчика сделать глубокий вздох и еще раз тщательно обдумать всё сначала —«Как я… не смогу… не выйдет, вот и всё…» – Роберт давал заднюю пока еще у себя в голове, но его «внутреннее эхо» облетело вдоль и поперёк это хрупкое тельце и вернулось обратно, но уже совершенно другим, будто кто-то незаметно подменил его, хихикая, укрывшись в тихом местечке —«…я должен подсесть к ней в самый такой момент… когда все уже будут дрожать и ждать заключения, ждать паузы… я обниму… наверное… да! Я аккуратно сяду к ней, прошепчу… нет, шептать это уже пошлость какая-то… просто обниму и прижму… к себе… какая Эшли всё-таки красивая…» – Роберт смотрел на её розоватые щеки, крошечный, симпатичный носик, бархатные ресницы, а под ними – потерянные глаза («Она уже боится, бедная Эш»), на светлые, словно медовые соты, волосы, которые окутали её шею, легли на ключицу и их тонкие и такие нежные кончики приподнимались при каждом порыве легкого ветерка.

Эшли оглянулась, на самом деле на звук, доносившийся с соседнего двора, неожиданность которого напугала девочку. Как оказалось, с упругих веток не такого уж и высокого дерева шлепнулся о бетонный парапет желтый с оранжевым брюшком и почерневшей верхушкой спелый абрикос, выплеснув при падении свои сочные внутренности по небольшому периметру. Роберт в это время моментально переключился на близлежащий предмет – осколок бурого кирпича, и вырисовывал его пылью небольшой круг, две параллельные точки, палочку посередине и широкую улыбку, держа в голове волшебный образ его милой подруги.

Теперь Эшли смотрела на мальчика, рисующего кирпичиком непонятную рожицу. «Э-х, мальчики, им бы шутки шутить, да по двору бегать…» – с тоской и одиночеством подумала Эш. Девочка понимала, что такой сейчас возраст, ей об этом немного рассказывала мама, а папа постоянно с ней соглашался и кивал головой, читая свою любимую газету про рыбалку, садоводство, немного новостей, и еще там чего-то. Но Эшли будто опережала всех этих мальчишек: своими мыслями о взрослой жизни, о том, как уживаются мужчины с женщинами в одном помещении (или даже кровати, как это делают мама с папой) долгие-долгие годы, как зарождается «настоящая любовь» («Папа как-то раз сказал мне, что встретил маму, тогда ещё красивую и такую молодую девушку, случайно, и сразу влюбился – как жаль, что мне одиннадцать лет, а я уже не верю в сказки»), как мальчики ходят в туалет и наконец, как она появилась на этот свет, как до этого момента не могла вдыхать в себя воздух (от этой мысли легкие перестали работать автономно, и Эш начала контролировать свое дыхание вручную).

Вопросы остались дожидаться половой зрелости девочки, чтобы спустя несколько лет раскрыть ей всю правду об анатомии женского тела и огласить множество запретных тем, даже тех, о которых не принято говорить вслух. Пелена ушла с глаз, и перед ними во всей красе продолжал сидеть Роберт, весь во внимании своих друзей, обратившихся к нему с небольшой просьбой что-то разрешить. «Такой опрятный мальчик…» – чуть было не сказала Эшли вслух и улыбнулась про себя, немного краснея —«…а что, если он когда-нибудь попросит моей руки? Как мы будем смотреться вместе? А где мне взять столько денег на красивое платье…» – девочка взглянула на свою длиною до колен хлопковую юбочку, сшитую доброй маменькой на день рождения растущей со скоростью травы в огороде дочери (десять лет всё-таки исполнилось еще в прошлом году, нужен был подарок особенный и от чистого сердца). На подоле синеватой юбочки произрастали из тщательно подобранных ниток розовые лилии, между которыми вытягивались ветвистые стебли с мясистыми зелеными листьями – по нескольким даже стекали алмазные капли, настолько все в этом элементе одежде было продумано. Белая блузка с кружевными бретельками появилась в шкафчике с одеждой благодаря совершенно случайному стечению обстоятельств. Когда единственную старую маечку Эш оставили висеть на улице во время проливного дождя (по началу нудного и мелкого, будто издевательского, а в конце – беспрерывного, словно «Всемирный потоп»), то из бледно-голубой вещица превратилась в темно синюю с коричневыми пятнами и черным низом. Как раз в этот же день папе почему-то надо было срочно забрать у соседа свой велосипед и поехать в город по работе, а на обратном пути он совершенно случайно заглянул к пригласившей его погреться и перевести дух маминой кузине – «Тётушке Бетси», которая как раз в это время раздавала новые женские вещи со склада, по цене ниже рыночной. Эшли не могла найти подходящих слов, когда увидела в тот тревожный из-за непогоды, осенний день белоснежную, упакованную, без единой складочки и мятой стрелочки блузку, да еще и с изящными кружевами! «На платье не будет столько кружева… тогда нам, наверное, придется продать дом, чтобы такое купить…» – девочка считала, что к таким неожиданностям, как, например, бракосочетание («Возьмёт вдруг и позовёт!») нужно готовиться заранее – «Нет… где тогда будут жить мама с папой? Так… если Роберт попросит моей руки, то я ему откажу, как бы я не хотела…» – Эшли не успела додумать свой решающий ход в этом поединке, когда к ней подошел встревоженный, но добродушный Арни:

– «Эш… ты не хочешь…» – такой высокий и сильный мальчик, казалось, был побеждён одним лишь женским взглядом, каким-то не таким, как у его друзей – он теплее, даже горячий, обжигающий, он долгий, такой долгий, что его можно наблюдать и изучать, не отвлекаясь на голоса и звуки, он может довести тебя до истерики, если смотреть слишком долго —«…мармеладку… я набил ими полные карманы, чтобы ребят и тебя… то есть… всех угостить… можешь взять вот эту, фиолетовую – она моя любимая!» – Арни опустошил свои карманы, согнул ручки в ковшик и присел (чтобы девочке не пришлось тянуться и тем более вставать со своего места), предлагая ей на выбор десяток мармеладных конфет, закрученных в пленки с золотистыми петельками, но советуя, на его вкус, самую классную.

– «Спасибо, Арни!» – улыбка Эшли была настолько милой, что Арнольд готов был в неё влюбиться, хотя сам не знал, как это вообще происходит, поэтому улыбнулся в ответ, искренне, но немного глуповато. «М-м-м…» – последовало от девочки, тщательно пережевывающей конфету —«…вку-у-сно… даже очень!» – Эш хоть и не часто видела конфеты на своем столе, но сейчас причмокивала ими не для того, чтобы утолить свою потребность в сладком, а больше, чтобы сделать Арнольду приятнее, ведь от её положительной оценки сердце мальчика будто обливалось этим самым сахаром, и в его округленных глазах читалось истинное восхищение от того, что он смог угодить такой красивой девочке.

Потом Арнольд подошел и к Роберту, спрятал конфеты обратно в штаны и устроил своему другу настоящую лотерею. В широких карманах случайным образом лежали разного цвета мармеладки; Арни достал по одной из каждого кармана, не глядя, и спрятал их себе за спину:

– «В какой руке, Робби?» – высокий мальчуган улыбнулся и подмигнул своему другу, мысленно говоря ему: «Твоя удача в моих руках, дружочек, не обижайся, если попадет зелёная – она со вкусом лайма, от которого, почему-то тошнит».

– «Левая рука, Робби, зелёный свет!» – как можно скорее выкрикнул Пит, предостерегая своего друга от обмана, в который и сам-то верил с трудом, но теперь все, наконец, обратили на него внимание, и он был счастлив, создавая почву для внепланового прикола – «В правой он сжимает свои кокушки от страха, что ты конфету заберешь!»

Роберт перевел свой взгляд на Пита буквально на одну секунду, больше инстинктивно, чем вдумчиво, никак на это не реагируя. Заставил его повернуться лишь громкий звук, раздавшийся на расстоянии двух взрослых шагов, или трёх-четырёх детских, из глотки писклявого друга, который в данный момент всё еще обижался на Арни, как оставшийся без угощения именинник. «Зачем это надо было говорить вообще?» – одновременно держали у себя в голове Роберт и Эш, пока Арни делал вид, будто ничего и не услышал вовсе, осуществляя, как он думал, правильный тактический ход, обыгрывая своим безразличием эмоционального оппонента («Я помню тот день, когда папа взял меня в магазин обуви… мои кеды были похожи на тряпку или дырявый мешок зерна с серыми подошвами, туда постоянно закатывалась земля и мелкие камешки, еще и трава чуть пощипывала, работать было трудновато… я присмотрел хорошую пару черных кроссовок, мне они сразу понравились; ценника на них не было, показал их отцу, ему вроде тоже понравились… он посмотрел на меня и мы пришли к общему выводу, что стоит купить именно эти, а одевать я их буду только на прогулку… на том и порешали, даже посмеялись; мой папа никогда не откажется от подходящей шутки для любого удобного случая… когда мы позвали продавца, то он не сразу отодвинул стекло, а осмотрел сначала отца с ног до головы, а потом и меня, да с таким презрением, будто мне на макушку насрали, и сообщил, что таким, как мы, никогда не хватит денег, чтобы купить его обувь… теперь я хожу в черных спортивных кроссовках на прогулку, даже бегать в них начал по утрам, а какая подошва у них мягкая… а всё потому, что отец тогда ничего не ответил этому злобному прыщу, достал замшевый такой кошелек, вроде бы коричневый, и высыпал оттуда все, что было… когда мы пришли, то матери ничего не сказали – я отработал половину этих денег недалеко от лесополосы, на участке дяди Карла; помню еще, как его жена, тетушка с чистеньким фартучком, кормила меня обедом за общим столом, вместе с их внуками, а еще и звала на чай по выходным – как же я был счастлив там работать… и ничуть не уставал! А вторую долю кстати папа накопил, но намного быстрее, чем я, но у нас всё было по чесноку!»).