Монтажный лист

Размер шрифта: 13

«Все о любви и о войне…»

Мир сегодня как, пожалуй, никогда полон «белого шума», забивающего пространство. Он изумляет степенью абсурда и какой-то жестокой, беспросветной глухотой… Порой кажется, не пробиться ни к себе, ни к другому человеку через эти враждебные бессмысленные вихри – но всегда остаются стихи. Они просто есть – и пространство вокруг них оживает, преображается и начинает звучать. Словно черно-белое немое кино становится полноценной многоцветной и многоголосой реальностью.

Открывая книгу Натальи Шухно, с радостью понимаешь: да нет никакого «белого шума», и абсурд смешон и наивен, все поэзия, а в ней музыка, и она – грустная, пронзительная, трагическая – подлинное счастье. В книге переплелись – не разъять – любовь и война, жизнь и смерть, обыденное и небесное. Но сначала они сошлись остриями в сердце поэта, и поэт выполнил свою простую работу – протянул меридианы от полюса к полюсу, и мир снова стал целым.

Удивительное чувство возникает при прочтении этих стихов: вроде все прозрачно, бесхитростно, никаких особых украшений, но ведь именно в простоте и точности оживает поэтическая энергия, внутренняя сила течет по строчкам как по проводам. Не хочется цитировать, рознить строфы – отличительным свойством таланта Натальи является именно глубокая связность, слитность звуковая, словесная, метафорическая естественность тихого разговора.

Но это не «тихая лирика» в прямом смысле слова – стихи открыты и наполнены людьми, событиями, судьбами. Нет уже ставшей привычной нам замкнутости самовыражения, и даже если поэту не всегда удается почувствовать на всю глубину чью-то душу, все равно каждая попытка – то же протягивание меридианов от полюса к полюсу, от человека к человеку, то же восстановление целого, противостояние хаосу.

Две пронзительные темы книги – любовь и война. И здесь удивительным образом проявляется душевная и поэтическая зрелость поэтессы: столько любви в стихах о войне, о разлуке, о гибели, что понимаешь: побеждают любовью. Любовью тех, кто идет в огонь, и тех, кто провожает и ждет, встречает или оплакивает, тех, кто помнит. Разве это не лучшее доказательство полновесной жизни молодой поэзии?

Стихи очень разные – в книге богатая звуковая палитра, мелодическая основа, метафорическая ткань. Но все это не бросается в глаза, все воспринимается естественно, потому что работает на главное, сосредоточено на смысле – и именно смысл сегодня ищут в поэзии читатели. Смысл обновленный, но надежный и устойчивый.

Наверное, самое глубокое и пронзительное в книге, и в то же время самое простое, бесхитростное – а иначе как ему взойти в высоту? – стихотворение «Рождество»:

В печи огонь пылает с треском,
Цветы из инея растут,
И носят мальчики звезду
По веткам улиц деревенских.

Младенец спит, а колыбель
Так по-июльски пахнет сеном,
И ослик тычет носом серым
В его душистую постель…

Здесь «всегда» соединилось с «сейчас», и любовь уже победила.

Приветствуя новую книгу, хочется пожелать ей счастливой судьбы. Эпоха горькой тишины вокруг поэзии заканчивается, к ней все чаще обращаются в поисках силы, смысла, гармонии, ищут ответы на больные вопросы – и значит, новая книга Натальи Шухно выходит в свет вовремя.

Нина

Ягодинцева

Джульетта, уходи с балкона…

«Смывает тушь, стирает губы…»

Смывает тушь, стирает губы
И курит, глядя в никуда,
Пока по водосточным трубам
Бежит осенняя вода.

И хмурый вечер сложен вдвое
Среди душистых тополей,
Ей кажется – окно чужое
И ярче светит, и теплей.

Печаль туманна, боль условна,
Фонарик сломан, пуст вокзал.
Джульетта, уходи с балкона,
Тебя никто туда не звал.

«Мне снился бесконечный океан…»

Мне снился бесконечный океан,
Печаль волны и то, что будет поздно,
Огромный кит, плывущий в небе звездном,
Пускал неисчерпаемый фонтан.

Когда окно врезается в туман,
В молочной мгле не видно дом соседний,
Рябины кисти, розы цвет последний,
Фонарный столб, желтеющий каштан.

И человек не виден в пустоте,
Хотя ладонь была живой и теплой,
Он уходил сквозь выбитые стекла
Кататься на космическом ките.

«Ее кресты как обстоятельства…»

Ее кресты как обстоятельства
Сложились в схемы неизменные,
Обыкновенное предательство
И боль вполне обыкновенная.

Она звала. Стальными веками
Моргали совы желтоглазые,
Но откликаться было некому
И сожалеть о недосказанном.

Тревожный сон, в нем что-то важное,
Тугим жгутом рубашка свернута.
Но одиночество не страшное,
Когда луна заходит в комнату.

Промозглый ветер, вечер пятницы,
Звенит в окне осина голая,
Она молчит и улыбается,
И Бог ее целует в голову.

«У ночи осенней в плену…»

У ночи осенней в плену
Тревожные шепчутся клены,
Как на проводах оголенных,
Целуешь чужую жену.

Сочится из форточки мгла,
Часы умирают на кухне,
И пляшут беспечные духи
В размытом пространстве угла.

Излом в середине пути,
Октябрьский привкус песчаный,
Так пахнут земля и туманы,
Так хочется дальше идти.

А дождь продолжает строчить,
Дробиться, как хрупкое счастье,
Ты стал его временной частью,
Которую не повторить.

«Пусть будет лето и жара…»

Пусть будет лето и жара,
Медовый зной, душистый воздух,
И ослепительные звезды,
И сосен теплая кора.

Пчелиный гул, сверчковый плач,
Вишневый сок, трава по пояс,
Я все пытаюсь, успокоясь,
Несопряженное сопрячь.

Июль, зачатый по любви,
Врастет в податливую почву
И затаится в паре строчек
Понятной истиной земли.

Я застываю где-то меж
Ветров и солнца. Вижу сцену,
Венок, который не надену,
И потолок, сдавивший стены,
И клетку собственных надежд.

«Бывает это так, хоть плачь…»

Бывает это так, хоть плачь,
Приходит женщина-палач,
И косо смотрит хмурый врач,
И в карточке строчит.

Она казнит, предвидя ад,
Ведь и ее сейчас казнят,
Пронзают стрелки циферблат,
Безмолвие кричит.

И грех она несет одна,
Печаль как будто не видна,
Твоя вина – плати сполна,
Плевать на сто причин.

Вопрос простой, пустой, ничей:
Кто превращает в палачей?
Им не до этих мелочей,
Молчат… и ты молчи.

«Я пишу тебе. В сумраке комнаты…»

Я пишу тебе. В сумраке комнаты
На обоях тюльпаны цветут,
Стул скрипит, занавески задернуты,
И часы не идут.
Знаешь, здесь ничего не меняется,
Дом стоит, небо в лужах дрожит,
Со стабильной тоской начисляются
Коммунальные платежи.
Я ребенка веду в поликлинику,
Отдаю свои шпильки в ремонт,
Приближаясь беззвучно к полтиннику,
Брат по-прежнему пьет.
Мамы нет. И дыра не латается,
Слезы душат, но делаю вдох,
Только в спальне еще сохраняется
Нежный запах духов.
Может, так бы меня не корежило,
Не рвало на лоскутную ткань,
Если б наше дворовое прошлое
Не сдавило гортань.
Я люблю тебя. Годы – минутою,
Ты взлетел высоко – не достать,
Скоро сорок, а все еще глупая…
Можешь не отвечать.

«Хрустальный мир, до боли хрупкий…»

Хрустальный мир, до боли хрупкий,
Зима рисует от руки,
Твои глаза и незабудки,
Холодный ключ в кармане куртки
И сброшенные каблуки.

Твое лицо и белый север,
Непостижимый, ледяной,
Под снегом ожидает клевер,
Когда под благовест вечерен
Напьется талою водой.

Во всем – единая основа,
Как огонек в степной дали,
Привычен звук, известно слово,
Как будто плакала Ростова
О несложившейся любви.

Нулевые

Когда-то были «нулевые»:
Вино в Серебряном бору,
Созвездий нити золотые,
Так нежно тлевшие к утру.

И поцелуи, как узоры,
Размытые в твоей крови,
И разговоры, разговоры
О книгах, фильмах и любви.

Мы необдуманно мечтали
Под треск углей в ночной тиши
И непременно получали
Благословенье спелой ржи.

Плескались улицы ночные
В чернильной тьме Москвы-реки,
Когда-то были «нулевые»,
Сегодня – ноль в конце строки.

«Подними воротник и иди напрямик…»

Подними воротник и иди напрямик,
Как дорога тебе указала.
Оставляй, что любил и к чему так привык,
В переполненном сердце вокзала.

Комнатушку, забитую стопками книг,
Старый шкаф, в тонких рамах пейзажи,
Пару фото, где мама и дед-фронтовик,
Он уже ничего не расскажет.

Осень снова раскинула пестрый шатер
И багряным кружит листопадом.
Не печалься, что нет ни отца, ни сестер,
Ни любимой, которая рядом.

Поезжай, убаюканный стуком колес
И плывущими в дымке лесами.
Пусть один чемодан, и мечты – под откос,
Хоть они очень часто спасали.

У других – целый мир, у тебя – ничего,
И сберечь бы бессмертную душу.
Поезжай до конечной пути своего
И надейся, что там будет лучше.

«Ты спросишь: «Это ли не рай?»…»

Ты спросишь: «Это ли не рай?»
Конечно нет, всего лишь версты:
Леса, сады, дома, погосты
И ускользающие звезды
В окне вагона. Просто май

Еще цветет неосторожно,
В сердцах разбитых болью зреет,
Он по-другому не умеет,
Огонь, который не согреет:
Живых здесь нет и мертвых тоже.

Ты спросишь: «Это ли не сон?»
Конечно сон. Дорогу слушай,
Как стук колес волнует душу,
Ее покоя не нарушу…
Вечерний свет. Пустой перрон.

«Подсушенный, желтеющий стогами…»

Подсушенный, желтеющий стогами,
Древесный, истекающий смолой,
В лазоревой дали под облаками
Разлился акварелью август мой.

Я трогаю созвездия руками
И слушаю во сне и наяву,
Как яблоки с багровыми боками
Со стуком тихим падают в траву.

Дорога вьется спелыми лугами,
Блестит река, и солнце в ней плывет,
Цветной покров, завещанный отцами,
Сосновою иглою память шьет.

Уходит лето, август между нами,
Отпетый нежно крыльями стрекоз.
Возьми для счастья и воспоминаний
Последний мед из вересковых слез.

О том, чего не бывает

По ночам мечталось Зине,
Что богатый и красивый
На роскошном лимузине
Увезет, минуя зимы,
Прямо в лето навсегда.

Там кокосовые пальмы,
Океан поет печально,
Теплый ветер за плечами,
Солнце жаркими лучами
Выбелило города.

За окном многоэтажки
Все знакомо до мурашек,
Дети в школе, быт налажен,
Серый день из серых башен,
У подъезда – алкаши.

Все противно, все достало,
За стеной опять скандалы,
Бьют сердца и бьют бокалы,
И привычная усталость
Гасит огонек души.

Половина жизни вышла
Мимолетно и неслышно,
Незаметно, быстро слишком,
Как вода стекает с крыши
После сильного дождя.

Зина, выпей, Зина, сдайся,
И со счастьем рассчитайся,
От мечты беги скорее,
Только дразнит, а на деле —
Хлопнет дверью, уходя.

«Нас оплакивает зима…»

Нас оплакивает зима,
Воет в трубах железных протяжно,
Потерялся кораблик бумажный,
Зачерпнула воды корма.

Приглашает на эшафот,
Стелет снежную мантию кружев,
Собираясь опять равнодушно
Прерывать захудалый род.

Ледяные поля пусты,
Ждут рождения в царстве безликом,
Мы посадим там землянику
И сиреневые кусты.

«Средневековым полотном…»

Средневековым полотном,
Прозрачным молодым вином
В созревшем небе грянул гром,
Рассыпался в дожде.

И ночь затянута в корсет:
Китовый ус, смолистый цвет,
Она мудра, на сотни лет
Застелена постель.

В траву сырую брошен кнут,
И руки врут и рвут хомут,
Так вишни бешено цветут,
Что видно в темноте.

«На огонь слетались мотыльки…»

На огонь слетались мотыльки,
Небо тлело пепельной фиалкой,
Было жарко, ничего не жалко,
Млечный путь лежал на дне реки.

Юность с волосами цвета льна
Пряталась за домом с сигаретой,
С медной крыши скатывалось лето,
И качалась пьяная луна.

Мы взрослели, каждый новый год
Повисает шариком блестящим,
И бредет душа в еловой чаще,

Продолжить чтение