Крупная рыба

Убийца детей выбирал очередного друга, как он это называл, обстоятельно. Не спеша.

Он подошел к скамейке, располагавшейся неподалеку от детской площадки, старательно подволакивая ногу и тяжело опираясь на простецкую деревянную трость. Присел. Достал из кармана кожаной куртки портсигар и поблескивающую серебром зажигалку, но закуривать не стал. Портсигар положил на сиденье рядом с собой, а зажигалку сжал в правой руке, задумчиво поглаживая большим пальцем.

Взгляд убийцы был прикован к детям, играющим на площадке. Он внимательно осмотрел каждого, запоминая лица. А потом обратил внимание на сопровождающих – старших братьев и сестер, нянек, бабушек. И вот тогда закурил.

Несмотря на естественное беспокойство, не все родители заботились о том, чтобы рядом с ребенком постоянно был какой-то проверенный взрослый. Дети от семи до десяти лет, если гуляли во дворе «своей» многоэтажки, уже могли быть предоставленными сами себе. Либо же мать договаривалась с теми, кто выходил гулять в это же время.

Убийцу интересовали не те дети, которые катались на качелях, возились в песочнице или носились по дорожкам. Его интересовали старшие братья, которых отправили «караулить» малышню. Но и среди них не каждый мог подойти. Поэтому процесс выбора очень, очень, очень часто затягивался на месяцы.

Убийца точно знал, чего хочет.

И кого.

К каждому новому другу нужен свой подход. Он готов был ждать, а повторяющиеся неудачи только усиливали предвкушение. Процесс важнее, чем результат. Тем более, результат всегда один и тот же.

Мертвый ребенок.

От двенадцати до четырнадцати, со следами забитости на лице (можно и с подживающими синяками), невысокий для своего возраста, заторможенный, таящий боль в глазах и злость в плотно сжатых губах. Злость, которой не суждено вырваться.

Убийца искал несчастных детей, чтобы сделать их счастливыми. Ничего же хорошего в этой жизни их не ждет, правда?

Иногда он сомневался. Бывало даже, отказывался от своего замысла. Но такие приступы быстро проходили. Он уже не мог остановиться. И, конечно, не хотел, чтобы его остановила тюрьма. Тюрьмы он боялся до аритмии.

Иногда убийце снились страшные сны. Все они были о тюрьме. И ни одного о его собственном детстве.

Убийца свое детство просто забыл. Как забыл и ужас, и попытки задобрить отца, лишь бы снова не бил, и поиски матери, и свои первые убийства…

Он не делает ничего плохого. И никогда не делал. Он просто хочет быть счастливым. И делать счастливыми других.

Он просто хочет завести себе друга.

***

– Славика одного не оставляй!

Последние слова, которые он слышал от мамы. Вечно ноющего Славика хотелось взять и шваркнуть головой об угол стола. Например. Или об пол. Или об угол песочницы, где он возился тогда.

Каникулы. Лето. Хочется самому гулять, а не за этой хныксой следить.

Славика одного не оставляй.

Он и не оставлял. Потом только… пришлось. Лучше прибил бы… А что? Так безопаснее, разве нет?

Душно было в тот день ужасно. Воздух плыл над асфальтом.

В день, когда он встретил убийцу.

Последний день нормальной жизни. И вообще… жизни.

– Привет, Антон!

А это были первые слова, которые он услышал от убийцы. Тогда, понятно, он не знал, кто перед ним. Мужик какой-то. Старый. Возраста мамы, наверное. Тридцать пять лет, что ли. Может, сорок. А, может и все пятьдесят. Правда, на совсем древнего деда он похож не был. Но Антон во взрослых не очень-то разбирался. С этими, которые ходили к маме все время, он особо не пересекался. Она сразу их со Славиком отсылала куда-нибудь: поиграть-погулять на улице, к соседке теть-Нине, брезгливо поджимавшей губы и кормившей их кислым супом. После того, как маму бросил Олег, она «вообще вразнос пошла» по ворчливому выражению теть-Нины. Олег единственный хороший был. Его Антон успел по-настоящему полюбить. Но почему-то никогда не звал папой. Наверное, потому что четко понимал, Олег – не папа, папа умер. Как мама один раз сказала, «вырастешь – расскажу, как он умер, а сейчас не приставай».

Антону тогда было пять, когда Олег только-только появился в их жизни. Славика и вовсе не существовало. И Антону, в общем-то, очень хотелось называть Олега папой, но он не мог. Просто не мог.

– Здравствуйте, – вежливо ответил Антон, хотя мужчину (убийцу) этого не узнал.

Но он же назвал его имя. Значит, друг мамы. Или знакомый. Или как она там их всех называет. Мамин, в общем.

– Не узнаешь меня? – мужчина улыбнулся удивительно мягкой, почти нежной улыбкой.

В этой улыбке было что-то… неуловимо… мамино?.. Или просто женское? Да без разницы. Она вызывала доверие.

– Простите, нет.

– Ну да, мы давно очень не виделись, – мужчина оперся на трость обеими руками.

Антону показалось, что эта самая трость вот-вот переломится. Он подвинулся.

– Садитесь, пожалуйста. Вам же стоять, наверное, тяжело.

Мужчина осторожно присел с краю, довольно далеко от Антона, что сразу усилило едва зарождавшееся чувство приязни. Не стал мерзко приваливаться, забирая все пространство, какое есть. И вообще не лез никак. Пару раз мама говорила Антону про то, что нельзя уходить с чужими мужиками и прочее… ну, в таком же роде. Антон все это помнил. Честно.

Не помогло.

Во-первых, мужчина показался знакомым. Он назвал Антона по имени! Вел себя… лучше, чем обычно взрослые ведут. Во-вторых, Антон просто не был уверен до конца в том, что сказанное мамой важно. Что может спасти ему жизнь.

Антон вообще никогда не думал о смерти.

– Я тоже пожарный. Как Олег, – доверительно сообщил мужчина, и тем разрушил любое недоверие, какое только Антон мог к нему испытывать.