В сердце войны

© Карпов А., 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Глава 1

Под палящим июньским солнцем ватага босоногих мальчишек выбежала по тропинке из рощи и, достигнув берега заводи, образованной речушкой, остановилась. Все как один они смотрели на Витьку, вопрошая его взглядами: в чем причина их массового бегства во время вполне безобидной игры. Тот, вытирая с лица пот и пытаясь отдышаться, вскидывал трясущуюся руку в сторону тропинки, хватал ртом воздух и, почти заикаясь от страха, пытался что-то произнести.

– Ну, что там? – также задыхаясь от быстрого бега, спросил его самый загорелый из полуголых, одетых либо в трусы, либо в штанишки, мальчишек.

– Говори, ну, Витька! – поторопил его с ответом другой.

– Собака большая! – выпалил тот, сглатывая густую слюну. –  Сейчас здесь будет!

Услышав о приближении угрозы в виде свирепой, но никем не увиденной, кроме самого Витьки, собаки, вся мальчишеская толпа устремилась дальше, бегом по тропинке. Потом пацаны вскарабкались по поднимавшейся наверх, на небольшой, но крутой склон, дорожке и устремились вдоль тянущихся деревянных заборов, ограждавших огороды и владения жителей города. Через несколько минут, почти задыхаясь от усталости и интенсивного бега, они остановились и упали на мягкий травяной ковер, усыпанный морем одуванчиков.

– Все! Отстала! Уже не догонит! Слишком далеко от ее дома, –  заключил мальчик по прозвищу Цыган и закрыл глаза от слепящего солнца.

Ребята развалились на полянке, на которую выходила проселочная дорога узкой и извилистой городской улицы. Их тела часто вздымались от глубокого, вызванного длительным быстрым бегом дыхания. Они, обессиленные, лежали в траве, отдыхая. Слова авторитетного в их мальчишеской среде Цыгана вселили в каждого из них уверенность, что злая собака, загнавшая их своим лаем, больше не будет гнаться и вся погоня на этом и закончится.

– О, водовозка! – неожиданно сказал один из ребят, первым поднявший голову из травы, чтобы осмотреться. –  Айда попьем, пацаны.

Все как один они подняли голову, и, увидев худенькую лошаденку, запряженную в повозку с деревянной бочкой, вскочили и пошли в ее сторону.

Возле повозки стояли три женщины и седобородый старик-водовоз. Он поочередно наполнял ведра водой. Потом перекрывал медный кран, вставленный с торца бочки. Подставлял другое ведро и снова его наполнял.

Ребята подошли вплотную к повозке и почти окружили старика, занятого своим делом.

– Деда Миша, налей нам водички, пожалуйста, –  первым подал голос светловолосый мальчик.

– А, Витек, ты! – Старик обернулся к ребятам и осмотрел их своими водянистыми старческими глазами, почти закрытыми длинными и густыми седыми бровями. –  И мальчишки с тобой. Ну, хулиганье, опять где-то бегаете. Вон, потные все.

Он снова повернулся к своей бочке, где поменял наполненное ведро на пустое.

– Сейчас налью хозяйкам, потом вас попою, –  старик улыбнулся своей доброй беззубой улыбкой, располагая к себе собравшихся рядом детей.

Стоявшие возле бочки женщины обеспокоенными взглядами смотрели друг на друга. Одна из них, самая молодая, краем платка закрывала нижнюю часть лица. Глаза ее наполнялись слезами. Вторая, сложив на боках сжатые в кулаки руки, отвернулась в сторону и, казалось, вот-вот зальется горьким плачем.

– Как же теперь быть-то? – сказала третья, растерянно дергая головой по сторонам, как будто искала что-то. –  Мужиков-то наших всех позабирают.

– Вот то-то же! И не понятно, надолго ли? – ответила ей та, что стояла, подперев руками бока.

– Как же мы теперь? А детки наши? Господи! – запричитала та, что закрывала лицо платком.

Все три женщины залились слезами. Они, почти как по договоренности, одновременно обернулись к подошедшим к повозке детям. Бросив на них взгляды, женщины расплакались еще сильнее. Две из них отвернулись, стесняясь своих слез. А та, что мотала до этого головой, сложила ладони на подбородке и плача, стала оглядывать мальчишек, которые не обращали на нее никакого внимания.

– Да не ревите вы! – громко крикнул на них старик-водовоз. –  Подумаешь германец! И что? В четырнадцатом годе тоже с ним воевали! И ничего! Сыты, здоровы! Вон, каких детей нарожали! Приятно посмотреть!

Он кивнул в сторону стоявших возле него ребят.

К водовозке быстрым шагом приблизилась еще одна молодая женщина. Выглядела она не менее озадаченно, чем те, что уже заливались слезами. Поддавшись их общему настроению, она тоже заревела, вытягивая из себя тонким голоском:

– Ой, что будет-то!

Старик отставил от себя последнее наполненное водой ведро. Он немного поерзал на маленьком стульчике, потом снял с гвоздя подвешенную на него деревянную кружку, громко дунул в нее, выдувая накопившуюся пыль и песок, и подставил под кран. Вода с шумом наполнила емкость прохладной водой. После чего старик протянул ее стоявшему ближе всех мальчику.

– Держи, Витек, наслаждайся! – произнес водовоз, снова расплываясь в беззубой добродушной улыбке.

Мальчик взял кружку и передал ее самому маленькому по росту и по возрасту, что непременно было положительно оценено остальной ребячьей компанией.

– Да не войте вы здесь! – громко крикнул старик на женщин, все еще не уходивших от его повозки. –  Ребят напугаете!

Солнце стояло уже высоко. День становился необычайно жарким. Разморенный погодой и усталостью от приключений первой половины дня мальчик Витя, оставив друзей, зашел в распахнутую калитку, расположенную в конце огорода, и направился к невысокому, облицованному доской бревенчатому дому с низкой крышей. Дверь в строение была распахнута настежь, что объяснялось полуденной жарой. Мальчик поднялся по скрипучим ступеням на крыльцо и вошел в сени, где, наполнив ковшик из широкого большого деревянного ведра, снова стал пить холодную воду.

– Ну где ты ходишь, сорванец! – услышал Витя строгий голос бабушки – матери отца. –  Бегом за стол! Обедать пора.

Он не спеша прошел в просторную горницу и направился к стоящему возле окна столу, за которым уже обедала его трехлетняя сестра Валя, старательно зачерпывая ложкой содержимое тарелки и отправляя себе в рот. Подбородок и голая грудь девочки были уже изрядно испачканы едой.

Вошедшего в горницу Витю, как бы здороваясь, небрежно потрепал по голове его дядя Илья, младший брат отца, сидевший в углу справа от входа.

– На-ка, супчика поешь. Сейчас еще молочком побелю, чтоб сытнее было, –  старушка поставила на стол тарелку с похлебкой, потом положила рядом большую деревянную ложку и кусок ржаного пахучего хлеба, выпеченного в печи утром, когда Витя еще крепко спал.

– Так ты говоришь, что все слышали? Что из репродуктора так и сказали? – обратилась к Илье мать Вити, подошедшая к сыну сзади и погладившая его коротко стриженную голову.

– Ну да, –  ответил ей Илья, –  народ сразу зароптал, бабы какие-то завыли. Так я сразу и пришел, чтобы рассказать.

Мать и бабушка переглянулись. После чего пожилая женщина, строго посмотрев на младшего сына, заворчала на него:

– Брешешь, поди! Выдумал чего! Война, война. Сиди уж. Петя со службы придет и разъяснит все как есть. Ему-то виднее там, в армии, –  она снова посмотрела на мать Вали и Вити, глаза которой стали наполняться слезами: – А ты чего? Тебе волноваться нельзя. Родила, кормить должна, а то молока не будет! Покупать придется!

– Так Петю опять воевать пошлют. Два года назад уже посылали. Вон, какой худой оттуда вернулся, –  запричитала женщина в ответ на упреки свекрови.

Витя невольно повернулся к матери и посмотрел в ее лицо, продолжая пережевывать кусок смоченного похлебкой хлеба.

– Ничего, главное, что вернулся, –  ответила ей пожилая женщина, хлопоча возле печи.

Ее сноха выдвинула из-под стола табуретку и села на нее, расположившись между сыном и дочерью. Она поочередно смотрела на них.

– Пойди лучше в погреб, картошки набери, –  строго сказала бабушка Илье. –  Скоро Петя со службы придет, кормить надо.

Хромоногий с детства молодой человек встал, опираясь на край стола, и вышел из горницы, после чего из сеней послышался грохот, возникший от неуклюже взятого с собой под картошку пустого мешка, лежавшего на лавке под железными инструментами.

– Петю не тревожь. Твое дело – дети, –  ворчала у печи бабушка, адресуя свои напутствия снохе.

Молодая женщина продолжала поочередно смотреть на своих детей. Постепенно глаза ее становились влажными, и, чтобы не испугать слезами ребятишек, она отошла в сторону, к подвешенной за гвоздь на потолке люльке, где как раз подавала голос четырехмесячная Тамара.

Витя уже закончил обедать и стоял в сенях возле большого деревянного ведра, пил из него с помощью ковшика, когда возвратился Илья, держа в руке грязный мешок, наполовину заполненный картошкой из погреба.

– Ну-ка, Витя, давай сюда ведро. Я картошку пересыплю, –  сказал ему дядя, поднимаясь по скрипучим ступеням в дом.

– Сюда неси! – громко потребовала бабушка. –  Тут ведро стоит. Витя, помоги ему, ведро подержи.

Мальчик давно уже привык к строгости, а порой к откровенной грубости своей бабушки, сама жизнь которой не позволила ей долго оставаться мягкой. Одна, без мужа, погибшего в Первую мировую войну, она тянула четверых детей. Нужда, постоянная нехватка самого необходимого, инвалидность младшего ребенка сделали женщину суровой во многом, даже в мелочах. Потому она не стеснялась своего громкого голоса, властвовала, командовала и подчиняла себе всех домашних. Авторитетом в доме был только отец Вити, после смерти родителя вынужденный быстро повзрослеть, чтобы тянуть на себе часть мужского труда в домашнем хозяйстве. В конце двадцатых годов он уехал на заработки на Донбасс, чтобы помогать матери кормить остававшегося с ней младшего брата-инвалида. Через несколько лет он вернулся домой, но уже не один. В отчий дом он привел молодую супругу, ставшую впоследствии матерью для Вити и двух его сестер. К тому времени с начинавшей стареть женщиной в доме оставался только хромоногий от неудачных родов Илья. А старшие сыновья уже создали свои собственные семьи и разъехались кто куда.

– Мама, я так думаю, что война недолго продлится, –  неожиданно продолжил начатую беседу Илья, уже направлявший горловину мешка с картошкой в ведро, –  может, и Петьку туда не отправят. У нас такая армия! В стольких войнах победила!

– Не шуми! Нашумел уже! Вон, Тамару разбудил грохотом в сенях, –  пожилая женщина строго посмотрела на сына, взглядом давая ему понять, что в присутствии кормящей снохи лучше не вести пугающих ее разговоров об отправки мужа на войну.

Но Илья по простоте душевной и необразованности не понял матери. Он с улыбкой на лице продолжил излагать мысли, считая нужным по-своему успокоить жену брата:

– Я и говорю. С японцами мы разобрались уже. Сначала на КВЖД, потом на Хасане, потом на Халкин-Голе. В Западной Белоруссии границу отодвинули. Петя сам там участвовал. Даже медаль получил! Белофиннов разгромили.

– Да замолчишь ты или нет! Вон, картошку просыпал! – продолжала ворчать пожилая женщина, наклонившаяся для того, чтобы поднять с пола просыпавшиеся клубни.

– А что? – не унимался Илья. –  Гитлера тоже погоним. Нечего Пакт о ненападении нарушать. Да еще и без объявления войны.

Витя не обращал никакого внимания на разговоры взрослых. Его мысли были заняты очередной предстоящей встречей с ровесниками, с которыми в жаркий день они собирались тайком от взрослых сбежать на речку.

– Я пойду? – он вопросительно посмотрел на мать, ожидая ее разрешения на продолжение своей беззаботной детской жизни, посвященной в его семь с половиной лет только веселому времяпрепровождению с друзьями на свежем воздухе с постоянными играми и шалостями.

– Иди, только на речку не ходи. Витя, ты понял меня? – мать пыталась говорить строго, стараясь перевесить чашу влияния свекрови на ее маленького сына в свою сторону.

Но в состоянии неожиданно навалившейся опасности и волнения за судьбу мужа она не могла сделать свой голос и выражение лица строгими. Сказанная ею фраза звучала исключительно жалостливо и волнующе, выдавая ее состояние.

– Пусть Илья с ними пойдет. Все равно ведь сбегут на реку, –  вставила свое слово строгая бабушка, –  чего ему тут в жару сидеть. Сам искупается и за ребятами присмотрит.

Радостный Витя, не дожидаясь официального разрешения на прогулку, с радостным криком выбежал на улицу, где его уже поджидали двое его неразлучных друзей: Леха и Цыган.

Дисциплинированный Леха, услышав о намерении пойти с ними на речку Витькиного дяди, решил непременно сообщить об этом своей матери. Жили они по соседству, поэтому друзьям не составило труда навестить соседку тетку Нюру – Лехину маму. Цыган, в свою очередь, был более самостоятельным и независимым от контроля своих родителей, что избавляло его от необходимости оповещать их о своих намерениях.

Едва дождавшись хромоногого, а потому медлительного Илью, ребята с шумом помчались в направлении тропинки, которая вела к реке мимо жилых домов, сараев и огородов. Иногда они останавливались и начинали баловаться, играть во что-нибудь, ожидая еле идущего к ним Илью. А иногда прятались от него где-нибудь в кустах и, сидя в засаде, ждали, пока тот пройдет мимо, не заметив их присутствия. Потом друзья пристраивались сзади и начинали весело пародировать ковыляющую походку инвалида. На эти выходки простодушный Илья никогда не обижался. Он лишь делал строгий вид, но быстро менял его на обычное свое доброе выражение лица и веселился вместе с мальчишками.

Немногим позже шумная компания босоногих ребят устало и не спеша возвращалась с речки. Нанырявшись и наплававшись, друзья брели к своим домам. Как всегда, что свойственно их юному возрасту, они не обращали никакого внимания на происходящее вокруг них. Обсуждая между собой яркие впечатления от проделанных трюков во время ныряний, они не заметили происходившую на улицах суету. То и дело мимо проходила какая-нибудь заплаканная женщина. Или несколько женщин стояли вместе, что-то живо обсуждая между собой. А некоторые из них вытирали слезы с раскрасневшихся лиц.

– Как же мы теперь будем-то? – говорила одна, опустив голову.

– Да еще и с детьми малыми, –  отвечала ей вторая, вытирая краем платка влажные щеки. –  У меня трое, у тебя четверо.

Уже подходя к дому и поочередно расставаясь до завтрашнего дня то с одним, то с другим товарищем, Витя увидел из-за кустов двух приближавшихся всадников в военной форме, одним из которых был его отец. Витя уже собрался было догнать его, когда тот спрыгнул с лошади и отдал поводья второму военному, который тут же повернул своего и отцовского коня и поскакал прочь. Отец, обычно возвращавшийся домой со службы верхом и с коноводом, обязательно усаживал сына в седло и давал ему немного покататься верхом, с детства тем самым приучая к взрослой мужской жизни. Но на этот раз такого не случилось. Отец снял с головы фуражку и, рукавом гимнастерки вытирая пот со лба, устало побрел к калитке дома.

От неожиданности увиденного Витя перешел с бега на шаг, удивляясь такому необычному поведению родителя. Он догнал его в сенях, где стояла мать и полными слез глазами вопросительно смотрела на мужа. Тот вошел в горницу и сразу сел на стул в углу, где еще днем располагался дядя Илья. Вошедшего в дом сына он сразу взял за плечо и притянул к себе. Мужчина ни на кого не смотрел. Его усталый взгляд был направлен в пол. Он молчал, часто и глубоко дышал. Через несколько минут он поднял глаза на супругу и тихо произнес:

– К утру надо чемодан собрать. Белье, портянки. –  Он сделал паузу и о чем-то ненадолго задумался, потом продолжил: – Шинель заверни. Бритву я сам положу. И поесть там чего-нибудь на три дня.

Он сильнее прижал к себе сына, продолжая смотреть только в пол. Мать прижала руки к груди и, почти не мигая, смотрела на мужа. Недолго так постояв, она тихо спросила его:

– Петя, ты есть будешь?

– Нет. Не хочется совсем, –  ответил ей супруг.

Потом он встал и, взяв за руку Витю, вышел на крыльцо. Сев на ступеньки, он посадил его рядом и закурил, чего никогда не позволял себе делать, находясь рядом с ребенком.

– Мать береги, сестер береги, –  сказал он, глядя в сторону садившегося за горизонт июньского солнца, –  ты уже совсем большой. Во второй класс пойдешь. Помогай матери во всем. И учиться не ленись.

Витя пристально смотрел на отца, каждый раз взглядом провожая его руку, державшую тлеющую папиросу. После произнесенных в свой адрес слов, он быстро закивал, давая понять, что непременно будет исполнять наказ родителя. Хотя сказанное не пустило корни в душе семилетнего мальчика в силу возраста, еще не дававшего ему осознавать важность услышанного.

На пороге появилась мать. Она вела за руку трехлетнюю Валю и держала у груди маленькую Тамару. Отец, докурив, взял у нее детей, расположив на колене старшую, а на руках – младшую. Он начал целовать их и прижимать к себе, делая это так, как будто очень переживает за их судьбу и старается передать им свою любовь. Всю ту отцовскую любовь, которую не успел отдать своим детям за предыдущее время. У матери затрясся подбородок. Она залилась слезами и отвернулась, а потом и вовсе скрылась в сенях, чтобы своим плачем не расстраивать детей.

– Папа, ты что? – спросил его ничего не понимающий Витя.

Отец медленно повернул в его сторону голову и посмотрел прямо в глаза сыну.

– Война началась, сынок. Воевать я поеду, –  сказал он и погладил его по голове.

Витя вздрогнул от неожиданности услышанного. В его памяти уже почти стерлись события двухлетней давности, когда несколько месяцев отца не было дома. А потом он вернулся с яркой красивой медалью на гимнастерке и еще долгое время приходил в себя, оставаясь необычно молчаливым.

Отцу Вити, Петру Дмитриевичу, было тридцать пять лет. Уже в восемь он остался сиротой – в то время домой пришла весть о гибели на фронте Первой мировой войны его отца. А вскоре, чтобы хоть как-то прокормиться, он был отдан в ученики в сапожную мастерскую, где впоследствии, старательно обучаясь ремеслу, стал подмастерьем. Помимо этого, ему пришлось еще прислуживать у мастера, выполнять некоторые поручения по хозяйству, присматривать за детьми и помогать в работе по дому. В ответ на это хозяин мастерской хорошо к нему относился и, как говорили тогда, не обижал. А вскоре и сам Петр Дмитриевич стал неплохим сапожником.

Послереволюционные события, Гражданская война были с немалыми усилиями пережиты оставшейся без старшего мужчины семьей Петра Дмитриевича. Становление новой власти, НЭП, трудные голодные годы – все это было преодолено матерью и четырьмя ее взрослевшими сыновьями. Вскоре двое из них создали свои семьи и покинули отчий дом, начав обустраиваться где-то поблизости. Самый старший – в деревне, где в то время было легче прокормиться по причине наличия собственного хозяйства. Второй брат тоже уехал с молодою женой, найдя заработок где-то в стороне от родных мест.

По старой русской традиции, почитавшейся тогда, в родительском доме оставался самый младший из сыновей фамилии, который и брал на себя заботу о стареющих родителях и сохранении родового гнезда. Самый младший, Илья, был хромоногим с рождения. Из-за своей физической неполноценности он сторонился незнакомых людей, мало выходил из дому, а потому оставался, как говорили в народе – недоразвитым. Хотя люди, близко знавшие его, так не считали. А причиной установившегося о нем мнения была его необразованность и крайне узкий кругозор, основанный лишь на разговорах соседок, приходивших поболтать да посплетничать к его матери. Лишь в последние годы старший брат – Петр Дмитриевич, настойчиво стал приучать Илью к чтению, давая ему книги из библиотеки, основанной им самим в воинской части, и газеты центральной и местной печати, старательно им собираемые и приносимые в дом. Это существенно расширило познания молодого человека, которому уже шел двадцать седьмой год от роду. Он стал грамотнее во многих, особенно в политических, вопросах. Чем иногда пользовался, доводя до соседей прочитанное им в очередном номере «Правды», проводя тем самым что-то вроде политзанятия с малограмотным населением своей улицы, которое порой высокомерно называл мещанами.

В обычной жизни Илья оставался добродушным парнем, беззаветно любившим свою строгую и порою грубую мать. Он всецело был подчинен ей. Безропотно выполнял любые ее указания. Делал большую часть работы по дому, не гнушаясь абсолютно ничего. И даже существенно помогал молодой супруге Петра в воспитании ее троих малолетних детей. Илья играл роль своеобразного буфера в общении жены старшего брата со своей матерью. Скромная молодая женщина сторонилась злой и несдержанной на слова свекрови. Она никогда ее не осуждала, но очень боялась и старалась во всем угодить. Младший брат мужа за спиной матери или в ее отсутствие делал все для того, чтобы хоть немного облегчить жизнь родственницы, проживавшей с ним под одной крышей. Этим он существенно поддерживал ее существование, отводя гнев и недовольство со стороны властной свекрови.

Петр Дмитриевич привез жену в начале тридцатых с Донбасса, где несколько лет отработал в шахте. Еще до отъезда в далекий край на заработки в начальный период индустриализации, он с охотой посещал курсы ликвидации безграмотности, куда пришел, едва умея внятно читать и писать. Получая начальный образовательный уровень, он увлекся чтением классической и новой советской литературы. Затем вступил в комсомол и стал активно заниматься общественной работой. Именно призыв молодежи на участие в становлении и строительстве промышленности молодого государства рабочих и крестьян привел его в шахту на Донбассе, старательно работая в которой, он параллельно учился на рабфаке, став грамотным и обстоятельным человеком.

Вернувшись в родительский дом в начале тридцатых годов, с учетом имевшегося опыта работы, неплохого образования и наличия партийного билета члена ВКП(б), Петр Дмитриевич был назначен органами власти председателем сельского совета в деревне Михайлов Брод, что находилась в 12 километрах от его родного Мценска. Ввиду отсутствия опыта руководящей работы он противился этому, возмущался со словами: «Какой из меня председатель, я – рабочий!» Но в период формирования колхозов, когда на селе не хватало грамотных людей и партийных кадров, ему пришлось не только смириться со своей участью, но всецело посвятить себя работе в сельском хозяйстве. Старания его не прошли даром. Вскоре он был назначен парторгом на машинно-тракторную станцию в одной из деревень, до которой еще нужно было долго добираться на лошади от родного дома. Но партийному работнику роптать на судьбу не позволялось. Забот и работы было много, а потому, отдаваясь им полностью, он пропадал в полях и деревнях целыми днями, порой не возвращаясь совсем и ночуя там, где застанет его темное время суток.

В тридцать девятом году Петра Дмитриевича призвали на службу в ряды Рабоче-крестьянской Красной армии, в составе которой ему пришлось участвовать в походе в Западную Белоруссию, за что он был награжден медалью «За боевые заслуги», украсившей его гимнастерку и вызвавшей немалое уважение среди земляков. С возвращением домой его служба не закончилась. В звании помощника политрука он был направлен военным комиссаром города на работу на военные склады, где Петр Дмитриевич и пропадал с раннего утра и до позднего вечера, организовывая партийно-политическую деятельность, соответствующую его статусу и званию.

Наличие боевой награды отца сказывалось и на сыне. Вите завидовали все его многочисленные друзья, прямо говорившие ему:

– Какой папка у тебя!

Имевшаяся медаль вызывала немалую гордость и ответственность, потому каждый вечер он старался протереть ее чистой тканью, любуясь изображением на аверсе.

– Ну что, сынок? – громко спросила Петра Дмитриевича его мать, почти вбежавшая через калитку после докатившихся до нее слухов о начале всеобщей мобилизации и отправке всех мужчин в действующую армию.

Она взволнованным взглядом смотрела на сына, сидевшего на ступеньках крыльца и прижимавшего в себе маленьких дочерей и Витю. Увиденное все сказало само за себя пожилой женщине, наделенной немалым жизненным опытом. Скорбное выражение лица сына не оставляло ей никакой надежды на продолжение прежней мирной и спокойной жизни.

– Когда хоть? – спросила она уже другим голосом, силясь сдержать горькие слезы.

Петр Дмитриевич тяжело вздохнул. Он отвел взгляд в сторону и тихо ответил матери:

– Завтра все станет известно.

Почти сразу в тот вечер начались в их доме нервные хлопоты, связанные со сбором необходимых вещей для сына и мужа перед его отъездом в неизвестном направлении на неопределенный срок. Старая и молодая хозяйки не произносили лишних слов. Обе плакали и не находили себе места. То старшая сбивалась с привычного каждодневного ритма, что-нибудь роняя на пол или ставя какую-нибудь домашнюю утварь не на положенное ей место. То младшая трясущимися руками брала не то, что нужно, садилась с этим на край кровати и замирала, всхлипывая и вытирая влажным запястьем очередную слезу. Отчего-то капризничали дети. То одна, то другая маленькие девочки заводились беспричинным плачем, усугубляя неуравновешенную обстановку этого, почти траурного июньского вечера.

Петр Дмитриевич много и нервно курил, глядя на заходящее солнце. Рядом с ним, на деревянной скамейке возле дома, так, чтобы не мешать сновавшим туда-сюда женщинам, сидели по обе руки от него сын и брат. Все трое молчали. И лишь иногда то Илья, то Витя спрашивали что-нибудь у хозяина дома о предстоящих событиях, интересовались его мнением. Тот почти ничего не отвечал им. Затушив одну докуренную папиросу, он, почти не моргая, смотрел в пустоту, затем снова закуривал, пуская клубы густого табачного дыма.

Обстановку разрядила младшая хозяйка, тихим спокойным голосом позвавшая маленького сына спать. Стройная, красивая молодая женщина, кроткая и послушная с самого детства, она рано осталась без родителей и была взята на воспитание в семью своего родного дяди, брата матери. Став одиннадцатым ребенком в большой и бедной крестьянской семье, она, несмотря на частые упреки со стороны мачехи, старалась со дня своего появления там трудиться на благо новой семьи, не отказываясь ни от какой, даже самой тяжелой и грязной работы по дому и по хозяйству. Воспитанная еще родителями в трудолюбии и послушании, она спокойно переносила все тяготы жизни в доме, где была почти всеми не любима, кроме самых маленьких детей, для которых являлась почти второй матерью. Малыши обожали ее, охотно слушались, чем снимали часть упреков со стороны своей родной матери к падчерице. А та, видя, что получает в ее лице заметную помощь в хозяйстве и в воспитании младших детей, умеряла свой гнев и старалась быть снисходительнее.

Время шло. Девушка подрастала. Росли и воспитанные с ней дети. Старшие шли работать на шахту. Места в дома становилось все меньше. Количество претендентов на роль жениха для красивой и трудолюбивой девушки росло день ото дня. Но большая часть из них, видя отсутствие приданого, бросала намерения о сватовстве. Оставшиеся, как правило, сами были голытьбой, и вести им невесту было некуда. Или проявляли к ней только животный интерес, получая тем самым от ворот поворот. Видя это, мачеха все чаще задумывалась об избавлении от уже надоевшей повзрослевшей падчерицы, создававшей конкуренцию на рынке женихов для родных дочерей. Да и расходов на себя она требовала уже больше, а по факту не имела даже более или менее порядочного наряда. Поэтому при появлении первой же вакансии на предприятиях при шахте девушка была немедленно отправлена туда на работу с последующим переселением в рабочие бараки. Там она и встретила двадцатичетырехлетнего приезжего рабочего Петра Дмитриевича – комсомольского активиста, учившегося на вечернем рабфаке.

Обстоятельный и видный, серьезный не по годам молодой человек сразу привлек внимание новой работницы, вынужденной искать в его лице не только достойного кавалера, но и заступника от грубых посягательств на нее со стороны мужского населения бараков.

Скопив некоторую сумму заработанных на шахте денег, Петр Дмитриевич с молодою женою вернулся в родительский дом. Родная мать приняла супругу сына и позволила поселиться с ней под одной крышей, так как жить молодой семье было негде, а скопленных денег на покупку отдельного жилья не хватало. Да и хозяйство без мужских рук приходило в запустение, что было поводом для пожилой женщины не только впустить в дом сына, но и примириться с его супругой.

Вскоре в семье стали появляться дети, принося с собой в дом смех, радость и дополнительные заботы. Домашнего хозяйства и доходов Петра Дмитриевича, занимавшего партийный руководящий пост, вполне хватало для жизни, хоть и особо заметного богатства не приносило.

Старшим ребенком был Витя, росший послушным и здоровым, ничем не досаждавший родителям и почти не болевший. Но родившийся после него сынок оказался слаб здоровьем и на втором году жизни умер от болезни, принеся в дом скорбь и горе неутешным родителям, бабушке и дяде Илье. Но, как всегда, на смену горю вскоре приходит радость. И у четырехлетнего Вити появилась сестренка Валя, а еще через три года – Тамара. Горе забылось. Родители и другие члены семьи с головою погрузились в воспитание детей.

Жизнь, казалось, упорядочивалась. Петр Дмитриевич рано утром уходил на службу, оставляя в доме жену с детьми, брата-инвалида и стареющую мать. Витя начал ходить в школу и окончил первый класс с похвальным листом. К постоянному злобному ворчанию пожилой хозяйки все давно привыкли и приспособились. Каждый член семьи занимал свое место и выполнял свою роль.

Как гром среди ясного неба обрушилась на обитателей дома, как и на всех остальных жителей небольшого Мценска, война; это слово стало основным в лексиконе всех и каждого в солнечное и жаркое июньское воскресенье. Уже на следующий день маленький Витя удивленно наблюдал, как рыдала женщина, жившая недалеко от их дома, на соседней улице. Та, упав на колени, вцепилась в ногу своего мужа, одетого по-походному и державшего в одной руке вещмешок. Она громко кричала и плакала, а трое детей ее сновали вокруг родителей, заливаясь под стать ей звонким плачем, переходящим порою в настоящий ор.

– Не пущу, не пущу никуда! – кричала она, рыдая и не отпуская ногу мужа.

Тот, не зная, что ему делать, стесняясь людей, держал ее за плечи и вертел головой, краснея от того, что становится объектом всеобщего внимания. Потом сам он заплакал, уже без всякого стеснения вытирая рукавом слезы с лица.

Над увиденным никто не смеялся. Иная женщина, представляя себе предстоящее прощание с призванным на службу супругом, уходила к себе, закрывала за собою калитку, оборачивалась, снова смотрела на «прощание» вцепившейся в мужа безутешной соседки. Потом шла в дом, отворачивая лицо, на котором уже тоже текли горестные слезы.

– Пойди к тетке Марусе, молочка принеси, –  сказала пожилая хозяйка внуку и вручила ему завернутый в чистую ткань глиняный кувшин, –  смотри не разбей, неси аккуратнее.

– Ладно, ба! – ответил ей Витя и вышел за калитку.

Едва он повернул за угол, как увидел в узком проулке двух мужчин – соседей по улице, шедших с вещмешками за спинами. А за ними, поддерживая друг друга под руки, шли, рыдая, их жены. Одна из женщин особенно горько переживала предстоящую разлуку с мужем, отправлявшимся по призыву на еще неведомую никому войну. Она закрывала ладонями нижнюю часть лица, потом вскидывала руки в сторону удаляющегося мужчины и надрывно, с воем в голосе кричала:

– Ну куда ты, куда? Ваську припомни. Какой он с войны вернулся? Кожа да кости. Весь обмороженный!

Витя вспомнил уже почти забытого по малости лет своих соседа, жившего через несколько домов, –  дядю Василия, который больше года назад вернулся после Финской войны домой. Невероятно худой, с выпученными глазами, с лицом бледным, как у покойника, с серым цветом кожи, хромой на обе от обморожения ноги. Он умер вскоре после возвращения домой. У Вити всплыли в памяти слова возвращавшихся с поминок соседок, которые приговаривали, вспоминая Василия, что был плотен телом, силен, крепок и удал. Что любая работа спорилась в его руках. А женщины заглядывались на него, даже женатого.

Мальчик шел за провожавшими своих мужей женщинами, одна из которых продолжала громко рыдать и причитать. Вторая только тихо плакала, вытирая одной рукой слезы с лица, а другой держала под локоть подругу. Ее двенадцатилетняя дочь тоже плакала, неловко смахивая слезы с раскрасневшегося лица, на котором взбух и стал пунцовым ее носик. Витя еще долго провожал взглядом удалявшихся женщин. Он так и не решался отвести от них глаза, невольно представляя себе, как будет уходить на фронт его собственный отец, который уже сегодня должен сообщить дома точную дату своего убытия.

– Здрасьте! – сказал мальчик взволнованной старушке, тетке Марусе, встретившей его на пороге своего дома.

Она молча взяла у него глиняный кувшин и так же молча повернулась и ушла внутрь дома. Витя проследовал за ней, видя необычное поведение старой женщины, которая, как правило, всегда была разговорчива и обязательно угощала чем-нибудь вкусненьким приходившего к ней внука любимой подруги. Сегодня женщина таковой не выглядела. Еще в Первую мировую потерявшая одного сына, а в Гражданскую – второго, она прекрасно понимала, какие страдания будут принесены в дома ее соседок.

– Папка твой когда уезжает? – спросила она мальчика, когда выходила из погреба, в котором держала кувшины и бутыли с коровьим молоком.

– Не знаю. Сегодня должен сказать, –  ответил ей Витя, наблюдая ее необычно взволнованный вид.

– Ой! Что будет, что будет! – запричитала тетка Маруся, садясь за стол возле окна, выходившего на улицу, за которым было видно, как очередная молодая женщина шла под руку с мужчиной, за плечами которого виднелся походный вещмешок.

Она приложила пальцы правой руки к губам и тихо сама себе сказала:

– И внуков моих, наверное, тоже заберут. Возраст то у них подходящий, –  всхлипнула она и горестно завыла, обливаясь слезами и уронив голову на грудь.

Витя спешно выскочил из ее дома и сломя голову, не чувствуя под собой ног, побежал домой. Он ничего не видел и не слышал. Людское горе врезалось в его маленькое детское сердце. Едва добежав до дому, он поставил кувшин с молоком на стол в сенях и тут же, выскочив на улицу, спрятался за сараем. Там он сел на корточки, сложил руки на коленках и тихо заплакал, жалея отца, которому предстояло самому участвовать в неведомой, но, видимо, очень страшной войне, и мать, остававшуюся одной с тремя маленькими детьми на руках.

– Витька, айда к военкомату! – позвал его Цыган. –  Там мужики со всего города собираются. Все хотят ехать воевать с Гитлером.

Мальчишки под предводительством ребячьего авторитета Цыгана быстро, почти бегом, направились к центру города. По пути они находили длинные тонкие палки и, представляя, что это винтовки и сабли, имитировали стремительные атаки и сражения с врагами, изображаемые в духе героев всеми ими не раз виденного фильма «Чапаев».

Ближе к центру города улицы были заполнены людьми, что было необычно. Несмотря на понедельник, людские потоки и толчея напоминали воскресный торговый день, когда на центральной площади собирались торговцы. Но сейчас их почти не было. А по улицам передвигались большей частью молодые мужчины, часто в сопровождении женщин и детей. Возле торговых рядов играла гармошка. Кто-то звонким голосом пел частушки. А сквозь плотную толпу мальчишки, наклонив головы, видели через ряды ног танцующих под музыку людей. На другом конце торговых рядов тоже играла гармонь. Но вместо частушек и звонкого смеха молодые мужские и женские голоса пели модные патриотические песни. Гармонист звонко проговаривал под музыку очередной куплет, а потом почти вся толпа одновременно хором пела припев. Мальчишки остановились возле них. С улыбками на лицах, поворачиваясь друг к другу, они тоже подхватили слова песни. Как только гармонист стих, один из ребят радостно прокричал:

– Митя!

К ним подошел худощавый молодой человек, брат того самого мальчика, который радостным воплем обозначил его приближение.

– А вы-то что здесь делаете? Тоже в военкомат идете? А не рано вам еще? Годов десять подождать придется. К тому времени Гитлер уже разбит будет! Домой идите. –  Он погладил по голове своего маленького брата и, переведя взгляд на Витю, уже серьезно спросил его: – А твой-то папка когда отправляется?

Мальчик ничего не ответил. Он лишь смущенно пожал плечами.

– Митя, а ты что, тоже на войну собираешься? Мамка сказала, что тебя не возьмут. Восемнадцать только в августе будет, –  с немного ехидным выражением сказал младший брат молодого человека.

Тот немного смутился, улыбнулся и ответил:

– Вот так и сказали. Будет восемнадцать, тогда приходи. –  Он снова посмотрел на Витю. –  А папку твоего я видел. Он верхом приезжал в военкомат. Побыл там и уехал. Хотел спросить его, да не успел.

Митю кто-то окликнул, и он тут же отошел от ребят, оставив их одних.

После услышанного в свой адрес вопроса о времени отъезда отца Витя погрустнел. Цыган заметил это и отвел глаза в сторону, понимая волнение своего лучшего друга. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, он предложил ребятам двинуться в сторону военкомата, чтобы посмотреть на то, что там происходит.

В тот вечер отец так и не появился дома. Утром, едва проснувшись, Витя понял, что тот даже не ночевал дома, так как отцовский помазок для бритья оставался сухим. Сухим было и его полотенце, висевшее точно так же, как было оставлено прошлым утром. Он сразу подошел к матери, надеясь поинтересоваться, не уехал ли на фронт отец. Но остановился, едва увидев, что мать выглядит по-обычному, не заплаканная и не расстроенная. К тому же наличие бритвенных принадлежностей на своих местах тут же подсказало мальчику, что отец еще не уехал, иначе бы все эти предметы взял с собой.

Мать сидела на кровати возле детской люльки, подвешенной к потолку, и, взяв на руки четырехмесячную Тамару, играла с ней, приговаривая:

– Вот папа наш приедет на обед. Покушает. Расскажет нам последние новости. Мы будем кормить его и слушать. Да-а?

Девочка улыбалась, ловя интонацию в голосе и выражение лица матери.

Вскоре действительно приехал отец. Вид его говорил о сильной усталости, волнении и заботах по службе. Он был немного бледен. Глаза воспалены от недосыпа. Губы плотно сжаты, как обычно, если его что-то беспокоило. Вопреки сказанному матерью о новостях, которые ему предстоит поведать за обедом, отец молчал и почти не произнес ни слова. Но, что сразу было замечено мальчиком, он довольно обеспокоенно смотрел на жену и детей. Бросал на них взволнованные взгляды и быстро отводил глаза в сторону.

Вечером отец приехал домой позже обычного. Едва он пересек порог дома, как за ним попытались войти несколько мужчин из числа соседей. Они остановились возле крыльца и вопросительно смотрели на него. Потом один из них, высокий и видный пожилой мужчина, громко спросил:

– Петр Дмитрич, ну ты хоть поведай нам, что там творится-то? Долго ли война будет идти?

– Уже несколько человек с нашей улицы сегодня отправились. С соседней – тоже, –  сказал второй мужчина, выглядевший чуть моложе, чем первый.

Хозяин дома снял с головы фуражку. Вытер потный лоб ладонью. Он нехотя и взволнованно посмотрел на мужчин и, понимая, что ему как человеку осведомленному и уважаемому ими не удастся отвертеться от ответов, сказал:

– Мне пока мало что известно. А то, что я знаю, я вам сказать не могу. Права такого не имею. Знаю только, что враг напал вероломно. Он сильный. Но мы его все равно победим!

После сказанного, чтобы избежать других неудобных вопросов, он резко повернулся и исчез внутри дома.

Через несколько дней отец уехал. Витя понял это по отсутствию некоторых его вещей, которые тот брал с собой всегда, когда куда-нибудь отправлялся. Мать заплаканная сидела на кровати. На коленях лежала нательная рубаха мужа, которую она нежно гладила одной рукой. Глаза ее были направлены в одну точку. Она смотрела не моргая. А по щекам ее иногда текла слеза, которая останавливалась только возле подбородка.

– Ну, хватит горевать. Детей корми. Витька проснулся. Сейчас Валька поднимется. Нечего сиднем сидеть, –  строго сказала вошедшая в дом пожилая хозяйка, лицо которой также имело следы горестного прощания с сыном.

– Мама, –  проговорил Витя, подойдя к матери, –  а что же он со мной не попрощался?

– Попрощался сынок. И с тобой, и с Валей, и с Тамарой. Просто вы все спали. А папа вас будить не хотел, –  она обняла сына и крепко прижала его к себе, уткнувшись лицом в его коротко стриженную голову.

Мальчик тоже обнял мать, прижавшись к ней. Он чувствовал тепло и с детства знакомый ему запах тела самого близкого человека. Они так и застыли в нежных объятиях матери и сына, пока их не разбудила своим тоненьким плачем трехлетняя Валя, которая только что проснулась и требовала к себе внимания.

Шла вторая половина жаркого лета. Улицы Мценска опустели. Заметно становилось меньше людей, особенно мужчин того возраста, который принято называть призывным. После отъезда отца Вити, а также призыва и отправки на службу отцов и старших братьев многих своих друзей любимым развлечением мальчишеских компаний всех возрастов стало дежурство поблизости от проходившей через их город железной дороги. Склоны у стоявших на возвышенностях жилых домов, расположенных вдоль путей, были заполнены детьми и подростками, особенно семи-двенадцати лет, которые караулили проходящие мимо них эшелоны с войсками и боевой техникой. Особенно радостно приветствовались те поезда, которые были заполнены солдатами, стоявшими в проемах распахнутых дверей вагонов-теплушек. Но самыми желанными были те составы, что везли в сторону фронта танки, артиллерийские тягачи или пушки. Такие эшелоны были самыми почитаемыми в мальчишеской среде, и увидеть их считалось большой удачей. Прохождение каждого такого состава еще долго обсуждалось всеми и оставалось темой для разговоров еще несколько часов, вызывая бурные споры и восхваления вооружений самой сильной и непобедимой никакими врагами Красной армии.

Нахождение возле железной дороги, отрезок которой располагался в городе, объединяло детей и подростков всех полов, возрастов и мест жительства. Никто не враждовал, сидя на склонах возле путей. Даже самые яростные соперники, не позволявшие парням из других улиц и районов города появляться на своей территории, теперь в едином порыве радовались каждому эшелону, следующему на фронт. Иначе смотрели они на санитарные поезда, которые ехали в обратном направлении и вызывали напряженные взгляды подростков. Никто уже радостно не кричал и не размахивал руками. Все просто молча пытались разглядеть в окнах раненых солдат.

Еще более напряженные взгляды были сосредоточены на железнодорожных составах, которые везли людей. То были не только пассажирские, но и обычные товарняки, в окнах и дверных проемах которых виднелись скорбные лица всех возрастов. Такие поезда были набиты людьми до отказа. Многие ехали в тамбурах, на ступеньках, и даже на крышах вагонов.

Чтобы не пропустить очередной воинский эшелон, компания мальчишек прибыла на привычное для себя место наблюдения чуть раньше обычного. Едва расположившись, пацаны вдруг с удивлением увидели приближающегося к ним Илью.

– Витька, это же твой дядька! Как он тут оказался? – спросил Цыган, подойдя к лучшему другу.

– Не знаю, –  ответил тот и направился в сторону своего дяди.

Он почти совсем близко подошел к нему и спросил:

– Ты чего здесь делаешь?

– Бабушка попросила присмотреть за вами. А то уходите куда-то на весь день. А она волнуется. На речку ходил – вас там нет. На ручей – тоже нет. А сегодня выследил. Да и ребята сказали, –  ответил Илья, выглядевший необычно серьезным, –  в городе беженцы появились. Люди нездешние. Мало ли кто обидит.

– А как это – нездешние? – последовал вопрос от племянника, привлекший к нему внимание остальных мальчишек.

– Ну, –  протянул задумчиво Илья. –  Это которые не из нашего города. А откуда-нибудь.

– А беженцы кто такие? – влез со своим вопросом шустрый Цыган.

Дядя сделал еще более серьезный вид, стараясь подобрать правильные слова для ответа.

– Это те, кто от войны бежит, –  произнес он в ответ.

– Как это – от войны бежит? – спросил третий мальчик, единственный из компании, у кого на голове была панамка.

– Это когда их дома немцы захватили, –  почти не задумываясь, ответил Илья, –  война до их города докатилась.

Мальчишки следовали за хромающим Ильей, иногда отставая от него, отвлекаясь на что-нибудь. Едва вся мальчишеская процессия, возглавляемая им, вышла на проходившее через город шоссе, как они наткнулись на целую колонну людей и телег, устало следовавших откуда-то издалека, о чем говорил весь их внешний облик. Запряженные в повозки лошади были худы и едва переставляли ноги. Люди преимущественно шли пешком, везя весь свой немногочисленный скарб на возах, где еще разместили самых маленьких детей и стариков, которые дремали под забиравшим последние силы палящим августовским солнцем.

Первое, что увидели они, была повозка, запряженная невысокой лошадкой, ведомой низкорослым, пожилым, седобородым мужчиной. Он был облачен в запыленные высокие сапоги, такие же пыльные штаны и светлую с разводами пота на спине рубаху. Голову его покрывала широкополая соломенная шляпа. Он шел, почти не глядя по сторонам, сильно кренясь то вправо, то влево, с каждым шагом делая это в такт со своей лошадью, кивавшей при каждом выбросе ноги вперед. За мужчиной следовала очень худая невысокая молодая женщина, в длинной, почти до пят юбке, из-под которой выглядывали носы запыленной обуви. Она держала руку на ободе повозки возле спящего на ней маленького, загорелого ребенка. Повозка, скрипя колесами, поворачивала по шоссе в сторону моста через протекавшую через весь город реку, показывая оглядывавшим ее ребятам сидящую на корме старую сморщенную старушку. Она безучастно сидела на самом краю повозки, скрючившись и сложив натруженные, коричневые от солнца и постоянной физической работы руки на высоко поднятых из-за бортика повозки худые коленки. Старушки смотрела только вниз на утекающую дорогу. Ее глаза были безжизненны. И, если бы не шевелился, как будто что-то пережевывая, ее рот, то могло бы показаться, что она вовсе не живая.

За первым возом следовал второй, ведомый подростком лет четырнадцати, державшим за поводья светлогривую лошадку. С другой стороны поводья держал еще один мальчик, по виду являвшийся младшим братом первому. За ними шли две женщины, средних лет и молодая. А на повозке сидели сразу четверо детей, от двух до десяти лет, измученных палящим солнцем и долгой дорогой.

За двумя первыми телегами следовали вторая, третья, четвертая, седьмая. Вереница запряженных тощими лошадьми возов с имуществом и детьми с пешей скоростью заходила по пыльному шоссе в город. Из находившихся вдоль него жилых домов выходили жители, провожая взглядами обездоленных войной людей, вынужденных покинуть свои родные места и податься в чужие края куда глаза глядят.

– Откуда вы?! – протяжно крикнула стоявшая на обочине дороги местная жительница, горестным взглядом озиравшая процессию людей и телег.

Руки ее, только что сложенные возле груди, медленно опустились вдоль тела, когда она поймала взглядом груженную маленькими детьми повозку.

– Из-под Бобруйска мы. От немцев убегаем, –  ответил ей худой подросток, шедший за одной из повозок и старавшийся чем-нибудь успокоить громко плачущего ребенка, сидевшего на самом ее краю.

– От войны бежим, детей спасаем, –  добавил старик, который вел под уздцы следующую лошадку и телегу.

– Так вы хоть остановитесь. Дайте детям отдохнуть. Водички попейте. В тенечке посидите, –  продолжила протяжно говорить стоявшая на обочине женщина. –  Что же мы, не люди! Горя не видим!

– Вот именно! Остановились бы! Отдохнули бы! Детишки, вон, измучились все! – предлагала вторая женщина, появившаяся из калитки ближнего дома.

– Спасибо! Нам бы только до речки добраться. А там и передохнем, –  ответил ей старик, усталыми глазами оглядывая сердобольных местных жительниц.

– А куда же вы идете? – последовал вопрос еще одной женщины, что вышла из двери своего дома, держа в руках кувшин воды, чтобы самой напоить измученных долгой дорогой детей прямо на ходу, не останавливая хода всей процессии.

Она уже почти догнала одну из телег, как старик отпустил поводья, отдав их мальчику лет десяти, и пошел навстречу ей.

– Пока не знаем. Но идем туда, где войны ждать не придется, вглубь страны. Туда, где опасности нет. Немец, вон, за несколько дней до Минска дошел, потом до Смоленска. Так и до Москвы доберется, –  он взял кувшин и начал жадно пить из него.

– Как до Москвы? – удивилась и немало испугалась первая женщина.

– Ты что такое говоришь? – быстро подошла к ней вторая и набросилась с вопросами на путника. –  От нас до Москвы всего триста верст.

– Вот и я говорю. Всего ничего осталось. –  Старик протянул кувшин подошедшему к нему из вереницы повозок подростку. –  Армия бежит. Мы бежим. Все дороги беженцами забиты. Перед каждым мостом стоять и ждать своей очереди приходится. У вас еще спокойно. А когда мы от своих мест отходили, так нас еще и бомбили. Народу побило! На обочинах да в полях вдоль дорог столько мертвых лежит! И бабы, и дети! Бомбят всех без разбору.

Услышав это, женщины переглянулись. Они испуганно смотрели то друг на друга, то на старика-беженца и подростка рядом с ним.

– Благодарю за водичку, –  раскланялся старик, поняв, что наговорил лишнего добродушным и беззащитным хозяйкам, любезно предлагавшим беженцам помощь, о наступающей опасности прихода в эти мирные места войны.

– Ой! Что будет?! – запричитала одна из женщин.

Илья и компания мальчишек провожали взглядами вереницу повозок беженцев с детьми и стариками. Ребята молчали и почти не моргая разглядывали скорбную процессию, пожилой представитель которой навел ужас своими рассказами о творящемся где-то совсем недалеко от здешних мест.

– Так, значит, и до нас война может дойти? – тихим голосом, почти про себя произнес Илья, опустивший голову и смотрящий в пустоту, куда-то себе под ноги.

– Что? Что ты сказал, дядя Илья? – Витя дернул его за руку.

– Да так, ничего, –  молодой человек успел опомниться и не стал дальше развивать мысль.

– Там вода. К реке пошли. Они ведь до реки хотели добраться, чтобы отдохнуть, –  рассудительно и почти по-взрослому озвучил увиденное Цыган.

Вдоль дороги на пыльной обочине одна за другой расположились телеги. Почти все беженцы стали спускаться по круче к быстротекущей речке. У повозок оставались только те, кто мог самостоятельно распрягать лошадей, и те, кого оставляли для присмотра за вещами. К остановившейся процессии вместе с толпою возглавляемых Ильей мальчишек двинулись многочисленные зеваки. Из окрестных домов стали выходить запоздавшие хозяйки, которые, оценив увиденное, подкрепленное словами тех, кто уже присутствовал и все видел, стали выносить завернутые в тряпицы продукты и кое-какие вещи. Остававшиеся возле повозок беженцы охотно принимали то, что давали, благодарно кланялись, прикладывая, в знак уважения, ладони к груди.

Компания мальчишек, не отпуская от себя Илью, поравнялась с остановившимися повозками беженцев, которые растянулись по дороге к мосту, за которым начиналась главная улица города. Уставшие от долгого пути и изнуряющей жары люди спускались к пристани и заходили в прохладную воду реки. Дети и подростки тут же начали купаться, оглашая окрестности громкими звонкими криками. Местные жители, свободные от дел и оказавшиеся в данное время возле воды, обступили повозки беженцев в надежде услышать от них рассказы о происходящем в тех местах, которых уже коснулась война.

– Так вы и немцев видели? – послышался мужской голос из толпы любопытствующих.

– Как не видеть, их самолеты низко-низко над нами летали. Мы даже лица летчиков могли разглядеть, –  отвечал ему кто-то из гостей.

– С рогами? – протянул кто-то громким басом, после чего по толпе раскатился всеобщий смех.

– Да с какими рогами? Обыкновенные они. Только рыжих много. –  Заметно выделяясь нездешним говором, отвечал толпе гость.

– Пойдемте домой, –  сказал Илья мальчикам и стал уводить их подальше от моста и стоявших на нем беженцев. –  Обедать уже скоро. Пока дойдем.

Он ускорил шаг насколько мог, учитывая собственную хромоту, направляясь через весь город на родную улицу.

Уже почти подойдя к своим домам, ребята все никак не могли отвлечься от увиденного возле речки. Они живо обсуждали услышанные рассказы беженцев о пришедшей в их родные места войне.

Подойдя к проулку, уходящему к дому одного из мальчиков, вся компания обратила внимание на стоявшего возле калитки молодого солдата, одетого в выгоревшую на солнце полевую форму, ботинки с обмотками на ногах и пилотку на голове. Большими пальцами рук он вцепился в лямки висевшего за спиной вещмешка и грустно смотрел на кусты малины, торчавшие из-за забора.

– Я домой! – сказал один из ребят, к дому которого вел проулок, и зашагал навстречу солдату, уже успевшему поднять глаза на компанию мальчишек.

Едва он это сделал, как из-за забора послышался громкий женский вопль, перешедший в завывание и душераздирающий, с причитаниями плач. Услышав его, ребенок рванул к калитке, едва не задев стоявшего возле нее солдата. Уже в проеме он наткнулся на второго облаченного в полевую форму красноармейца, проскочил мимо него и исчез в двери дома.

– Лучше бы письмом сообщили, чем так, прямо в глаза ей сказать, –  проговорил солдат, быстро шагая и уводя за собой товарища. –  Зачем мы приехали? Надо было письмом…

Витя, Цыган и другие провожали взглядами удалявшихся солдат, пока те не свернули на соседнюю улицу и не скрылись из вида.

– А ну-ка ребята, по домам, –  почти скомандовал Илья.

Он уже схватил за руки некоторых из стоявших неподвижно детей, застывших слушая доносившийся из дома их товарища плач его матери.

– А чего там? – спросил Витя, подняв голову и посмотрев на бледного Илью.

– Дома скажу, –  резко ответил тот, подталкивая мальчишек.

– Ну наконец-то! Сколько можно ждать, –  злобно проговорила пожилая женщина, увидев в дверях дома своего внука. –  Садись за стол, обедать будешь.

Она стала суетиться возле печи. Потом поставила на стол кружку с молоком и положила кусок свежевыпеченного ржаного хлеба, а рядом пучок зеленого лука.

– От отца письмо пришло! Поешь – прочитаю, –  добавила женщина, приподняв с комода развернутый листок бумаги, на котором были видны строчки, написанные синими чернилами.

От услышанных слов у мальчика радостно и изумленно приподнялись брови. Глаза его засияли. Он соскочил со стула и кинулся к комоду к долгожданному письму отца. Он жаждал узнать из него о победных сражениях. Ему грезились описания стремительных кавалерийских атак, в которых участвует отец как лихой наездник, на той самой лошади, на которой он обычно приезжал на обед домой из части.

– Сказала: я тебе прочитаю, когда поешь! – пожилая женщина строгим голосом вернула внука назад за стол.

Он сел на табурет, но при этом не сводил взгляда с лежащего на комоде долгожданного письма.

– Мама! – зашумел в сенях Илья, неуклюже снимая с ног сандалии. –  У Коршуновых отца убили! Только что двое солдат у них были. Весть принесли.

Витя вздрогнул. Миша Коршунов был его другом. Именно возле его дома они с товарищами встретили двух красноармейцев. Глаза мальчика забегали по комнате. Старушка от услышанных слов прижала ладони к щекам и подбородку и опустилась на скамейку возле печи.

– Это Григория, что ли? – произнесла она как будто не своим голосом.

– Кажется, да, –  ответил Илья, понимая, что принес в дом неожиданную весть.

– Садитесь обедать, –  вскочила пожилая женщина и выбежала на улицу.

Витя молча смотрел на дядю. В его совсем юную детскую душу вселились подряд две новости. На смену первой – хорошей, пришла следующая – плохая. Мальчик чувствовал себя потерянным. Только что он жаждал скорейшего прочтения отцовского письма, самого дорогого для себя в данный момент известия. А теперь он не знал, как будет вести себя в присутствии друга, у которого война отняла родителя. Думая о товарище, он вдруг на мгновение представил себе, что к ним в дом тоже заходят красноармейцы и приносят страшную весть. От собственных мыслей мальчик неожиданно расплакался, кинулся на кровать и, всхлипывая, уткнулся лицом в подушку.

– Да ты что, Витя? Бабушка заругается! Ты зачем на кровать днем улегся? Вот она задаст тебе за это, –  приговаривал Илья, стоя возле печи и наполняя похлебкой тарелки.

– Дядя Илья, скажи, что с папой все в порядке! Скажи! Там письмо от него. Прочитай! Скажи, что он живой! – почти кричал Витя, глядя зареванными глазами на своего дядю.

– Да ты что, конечно живой! У тебя такой папка! Он уже воевал. Знает, что это такое. С ним ничего не случится, –  успокаивал Илья племянника, охватившего дядю своими детскими объятиями.

Глава 2

– Смотри, Витька, что везут! – Цыган почти вопил от восторга, когда увидел остановившуюся колонну военных грузовиков, буксировавших зачехленные артиллерийские орудия. –  Айда туда, посмотрим!

Мальчишки, не отрывая взглядов от стоявшей в паре сотен метров от них техники, побежали, почти не разбирая дороги. Они поднимали в воздух брызги от луж и осенней грязи, образовавшейся на городских улицах. Через минуту они стояли перед тентованными армейскими «ЗИСами», к которым сзади были прицеплены невидимые из-за брезентовых чехлов пушки. Ребята, словно околдованные, смотрели на никогда не виданные ими тандемы машин и орудий. Непроизвольно открыв рты, они безвольно наблюдали за быстрыми действиями человека в военной форме, облаченного в шинель, туго опоясанную ремнями и портупеей, с пристегнутой кобурой и планшетом на боку. Покинувший свое место в кабине обладатель притягивающего мальчишеские взгляды обмундирования быстрыми шагами подошел к толпе людей, скопление которых стало препятствием для дальнейшего продвижения армейской механизированной колонны.

Народ непроизвольно столпился, обходя запряженную повозку, у которой, к несчастью для кучера, отвалилось одно колесо. Груженная уцелевшим и спасенным скарбом телега покинувших родные места людей, бежавших от войны, встала прямо посередине улицы, перегородив почти все движение по одной ее стороне. Брань и крики, советы и ропот слышались отовсюду. Люди безмолвствовали. Смертельно уставшие от долгого пути беженцы по большей части объезжали застрявшую из-за поломки повозку. Поток уплотнился, едва не образуя дорожную пробку, дававшую только узкий проход для телег. Более широкие транспортные средства, такие как автомобили, да еще и с прицепами, не могли ее преодолеть. А для военной колонны простой в движении был просто противопоказан.

Выскочивший из кабины головной машины человек в военной форме с кубарями в петлицах быстрыми шагами подошел к застрявшей из-за поломки колеса повозке. Под немигающие взгляды любопытных мальчишек и людей из толпы он моментально оценил обстановку и так же быстро пробежал вдоль своей колонны, громко призывая к себе солдат, сидевших в кузовах машин. Не более чем через минуту десяток невысоких крепких парней в военной форме на руках переместили аварийную повозку ближе к обочине. Потом они так же быстро отбежали от нее и ловко запрыгнули на свои места под тенты над кузовами грузовиков. После чего их командир вскочил на подножку головной машины и, размахивая рукой, громко и коротко выкрикивая слова, закричал на людей, все еще столпившихся на пути следования армейской колонны:

– Разойдись! Разойдись!

Народ начал расступаться, пропуская машины, буксировавшие в сторону фронта зачехленные артиллерийские орудия. Мальчишеские глаза стали быстро осматривать то, что казалось им в эти минуты самым интересным, что они могли увидеть в своей такой еще юной жизни.

– Смотри, смотри! – Толкнул Цыган Витю в бок, показывая пальцем на сидящих в кузове одной из машин солдат, которые махали им руками, переговариваясь между собой, улыбаясь и смеясь.

Когда последняя машина стала удаляться от мальчишек, медленно набирая скорость, они бежали за ней до тех пор, пока не наткнулись на смыкающуюся и уплотняющуюся толпу. Шустрый Цыган успел проскочить, а едва успевавший за ним Витя уткнулся в чьи-то ноги, так и не догнав товарища. Мальчик мгновенно сообразил, где можно обойти образовавшееся скопление народа, и кинулся ближе к постройкам, надеясь протиснуться вдоль их стен. Но и здесь его ждало разочарование. Он с горестным видом прикусил губу, поняв, что уже безнадежно отстал от друга, который, по его мнению, все еще бежал за армейскими грузовиками.

– А ты подумал, что я с ними на фронт воевать поехал? – услышал Витя позади себя знакомый голос Цыгана, который восторженными глазами смотрел на него и поправлял на голове фуражку.

– Нет. Я просто подумал, что тебя могли там затоптать, –  соврал мальчик, не сумев найти в себе силы признаться, что просто отстал от товарища.

– Да что со мной может случиться? Айда домой! – громко ответил Цыган и, по-дружески обняв Витю за плечо, раскачивающейся походкой повел его в сторону своей улицы.

Они шли, обходя уже ставшие привычными для всех жителей города произвольные стоянки беженцев, которые образовывались, как правило, возле колодцев с водой. Многие начинали занимать места для ночлега под навесами прилавков торговой площади. Люди переговаривались между собой. Маленькие дети плакали. Кто-то громко бранился, ругая соседа по несчастью. Мальчишки, в силу своего возраста, уже привыкли не обращать внимания на пришлых людей. Они почти бегом преодолели загруженный беженцами, повозками и лошадьми участок и пошли вдоль домов на окраине, направляясь к себе привычным маршрутом, которым пользовались всегда по пути из школы.

– Подайте, Христа ради, люди добрые! – привлек их внимание жалостливый женский голос, обладательница которого стала видна им после преодоления ветвистой тропинки, проложенной вдоль накренившегося высокого деревянного забора.

Женщина, державшая на руках одного завернутого в одеяло маленького ребенка и прижимавшая к себе второго, который прислонился к ее ноге, просила милостыню у отворившей ей калитку хозяйки.

– Мне бы только детей накормить. Пожалейте хоть их, –  она заплакала, уткнувшись лицом в край одеяла, обвивавшего голову малыша на ее руках, –  месяц почти бежим. Старшую дочку, сестренку и мать убило. Наш эшелон разбомбили. Я с этими осталась. Мужа на фронт забрали во вторую неделю войны. Мне идти некуда!

Она еще что-то причитала, совсем опустив лицо в одеяло. Но этого уже не было слышно из-за охватившего женщину плача. Мальчики обошли ее сзади и остановились от того, что еще никогда не были свидетелями подобных сцен. Еще никто и никогда в их присутствии не взывал о помощи, не просил милостыни. Они застыли на одном месте.

– Да откуда же вас столько? Все приходят и приходят. Только и успеваю дверь открывать, –  проговорила распахнувшая калитку хозяйка, жалостливым взглядом рассматривая женщину и ее малышей.

Она смотрела на них и менялась в лице. Потом, отведя взгляд, тихо, почти шепотом произнесла:

– Да входите наконец. Не бросать же вас на улице.

Ребята переглянулись, все еще не осознавая происходящего у них на глазах.

– Ты почувствовал, как от них воняло? – неожиданно спросил Витя у друга, когда они отошли на несколько десятков шагов.

– А я заметил, что так от многих беженцев пахнет. Они же не моются в пути. Да и где им мыться-то? Летом в нашей речке еще можно было. А сейчас холодно, –  рассудил Цыган своим еще совсем юным суждением девятилетнего мальчика, не отдававший полного отчета людскому горю, человеческой трагедии.

Пока для них слово «война» ассоциировалось только с тем, что успели они увидеть в немногочисленных кинокартинах, появлении на железной дороге эшелонов с боевой техникой и войсками, следующими на запад, санитарными поездами, идущими на восток. А еще отсутствие дома их отцов, что уже несколько месяцев находятся где-то далеко, в действующей армии. Наводнение городских улиц беженцами пока не осознавалось ими как следствие разрушительной силы войны. И не их была в том вина, что в их маленьких головах еще не помещалось все то, что несет с собой огненная буря, заставляющая миллионы людей покидать насиженные места и, взяв самое дорогое, бежать на восток, подальше от смертельной опасности.

Ребята свернули на родную улицу и уже стали приближаться к своим домам, когда их внимание привлек худой высокий мужчина и такая же худая, только низкорослая женщина, державшая возле себя за руки двух детей примерно трех и пяти лет. Они стояли прямо напротив входа в дом, где жил Витя с мамой, сестрами, бабушкой и дядей. Возле двери их встречала пожилая бабушка Вити. Она передавала что-то прямо в руки мужчине, который, принимая это, кланялся пожилой женщине и благодарил ее. Мальчик уже почти подошел к своему дому, когда они стали медленно удаляться от него, укладывая на ходу в вещевой мешок то, что получили. Женщина прихрамывала на одну ногу и не выпускала ручки детей из своих рук. Мужчина затягивал лямки поклажи и закидывал ее за спину. Бабушка все еще продолжала стоять возле открытой двери и провожала этих людей глазами. Она не заметила приближения внука, который сразу спросил ее:

– А кто это, ба?

Пожилая женщина, нахмурив брови, тяжело вздохнула и с тоской в глазах посмотрела на Витю.

– Им больше некуда идти. И дома у них больше нет, –  ответила она, вытирая покатившуюся по щеке слезу краем платка.

– А как это – некуда идти? Они беженцы, что ли? – спросил ее мальчик, глядя вслед уходящим от их дома людям.

Женщина прижала его к себе, продолжая смотреть вдаль.

– Иди, руки мой. Кормить тебя буду, –  сказала она уже привычно строго, подталкивая внука рукой в плечо в сторону крыльца.

– И ты, Васятка, иди к себе. А то мама, наверное, твоя уже заждалась тебя из школы.

Цыган посмотрел на женщину и, повернувшись, направился в сторону своего дома, стоявшего по соседству.

– Васятка! – тихо и с легкой ухмылкой проговорил Витя, редко слышавший настоящее имя своего друга и привыкший называть его исключительно по кличке с ударением на первый слог.

…Ура-а-а-а-а-а! Ура-а-а-а-а-а! – громко кричал Витя, разбегаясь и врезаясь в толпу мальчишек.

Рядом с ним то же самое проделывали другие ребята. И всего не менее двух десятков второклассников, едва покинув территорию своей школы, устроили яростное сражение, как всегда, начинавшееся с фразы: «Пацаны, кто в войнушку играть?!» Мальчишеская ватага бегом бросилась на ближайшую поляну, подбирая с земли палки всевозможной длины и конфигурации, которым предстояло в ближайшие минуты становиться их винтовками, пулеметами и саблями. Такие игры уже становились нормой в маленьком тыловом городишке на четвертом месяце войны. Хождения в атаку с палками в руках и выкриками звуков, подражающих стрельбе из винтовок и пулеметов, продолжались не менее получаса и заканчивались только в случае нанесения «ранения» одному из участников битвы, когда мальчишеские слезы и всхлипывания от получения болезненного удара палкой прекращали сражение школьников. Пострадавшего успокаивали и провожали домой.

На этот раз не повезло именно Вите, получившему хлесткий удар палкой-саблей по руке. От чего мальчик сначала охнул, потом заплакал, хватаясь за ушибленное место. Он упал на колени с выражением обиды на лице. А тот, кто ударил его, спешно ретировался в сопровождении своих товарищей, оставив условно раненого одноклассника на импровизированном поле боя. И только верный друг Цыган не бросил своего товарища. Он склонился над ним, тут же пытаясь взять под свой контроль ситуацию фразой:

– Ну-ка, дай посмотрю!

Витя разжал ладонь и протянул ушибленное запястье другу, одновременно зажмуриваясь и отворачиваясь в сторону, чтобы не видеть возможной травмы.

– Да тут же нет ничего! – громко сказал Цыган и недоуменно посмотрел на товарища.

Тот открыл глаза и сам посмотрел на свою руку, мгновенно обрадовавшись новости, услышанной от друга, которому всегда и всецело доверял.

– Зато больно как! – он медленно выдавил из себя, все еще кривясь от страдания.

– Ух ты! Смотри! – Цыган перебил Витю, направив взгляд в сторону, и при этом широко открыл глаза от удивления, увидев что-то вдалеке.

Они оба приподнялись с травы и стали смотреть на проходящую по улице колонну вооруженных винтовками красноармейцев. Медленно начав двигаться в сторону идущих солдат, они резко ускорили шаг и почти сразу перешли на бег, увидев бегущих ребят на класс старше, которые так же решили поближе рассмотреть следовавшие в сторону фронта войска.

– Куда это они? – спросил кто-то из толпы зевак, рассматривая проходящих.

– Так на Орел идут. К Брянску, наверное. Там ведь сейчас бои идут, –  ответили ему.

Едва расслышав сказанное, Витя, Цыган и еще несколько ребят выдвинулись ближе к идущим красноармейцам. Они завороженно смотрели на солдат, сосредотачивая свое внимание на висевших за их спинами винтовках с примкнутыми штыками. Особенно приковал их взгляды ручной пулемет у одного из красноармейцев, самого высокого в колонне и единственного, кто улыбнулся им, остальные же лица солдат были строгими и сосредоточенными. Хмурые молодые мужчины, одетые в серые суконные шинели, ботинки с обмотками, следовали через город. За их колонной вытянулись запряженные лошадьми повозки с сидевшими на них ездовыми в солдатском обмундировании. Их лица также были подчеркнуто суровы, соответствуя обстановке.

– Что, думаешь, везут? – спросил друга Цыган, который, по причине более высокого роста, привстав на носки, уже успел рассмотреть на повозках силуэты перевозимых предметов, укрытых брезентом. – «Максимы» везут. Точно тебе говорю.

– А ты откуда знаешь? Там не видно ничего, все укрыто, –  с обидой ответил Витя, понимая, что ему не удалось увидеть то, что уже успел рассмотреть его более шустрый товарищ.

– Да укрыто так, что понять можно! – заулыбался Цыган. –  Сам посмотри. Вон ствол пулемета угадывается, а рядом – щиток от него. Сняли и положили. Видишь?

– Ага, –  с тихой радостью ответил мальчишка.

– А вон и командир их идет, –  мальчик рукой указал в хвост колонны, снова удивляя Витю своей прозорливостью.

Он повернул голову в указанном направлении, отыскивая взглядом того самого, кого Цыган назвал командиром. Спустя секунду ему удалось заметить высокого человека в шинели, на петлицах которой виднелись по четыре треугольника.

– Старшина! Как папка мой! – радостно и громко сказал мальчик, пытаясь привлечь к себе внимание окружающих.

Толпа совсем маленьких ребят быстро образовалась в хвосте колонны, маршируя следом за солдатами и вызывая этим самым невольные улыбки горожан. Радостные мальчишки с искренне счастливыми улыбками на лицах неуклюже и по-детски демонстрировали строевой шаг. Витя, Цыган и еще два их товарища примкнули к идущим за солдатами детям. Они, довольные собой, с силой ударяли каблуками ботинок в дорожное покрытие, пытаясь быть максимально похожими на уходящих на фронт бойцов.

Пройдя не более ста метров, ребята быстро устали и направились домой, следуя мимо садов местных жителей.

…Витя вздрогнул во сне и проснулся от плача своей семимесячной сестренки Тамары. Возле ее кроватки уже стояла мама, еще не ложившаяся в столь поздний час, когда за окном было уже совсем темно. Едва ей удалось успокоить ребенка, как захныкала спавшая на одной с братом кровати трехлетняя Валя. К ней тут же поспешила мать. Она нежно поцеловала дочку и снова вернулась за стол, где ее ждала свекровь.

Увидев в проеме немного раздвинутых занавесок, отделявших кровать от горницы, сидевших за столом родных ему женщин, Витя растерял остатки своего сна. Он лежал с открытыми глазами и наблюдал за матерью, которая штопала его порванную курточку и специально оставила занавески в таком положении, чтобы видеть спящих детей.

Витя смотрел на исхудавшую за последнее время маму. До войны она несколько лет работала в швейной артели. Потом трудилась там же в должности бригадира. Жизнерадостная и веселая, несмотря на сиротское детство и раннюю самостоятельность, она оставалась такой до самого отъезда мужа на фронт. Властная и строгая свекровь все время старалась подчеркнуть свою значимость в доме. Молодая женщина при этом сохраняла удивительное хладнокровие, послушно и безропотно выполняя все указания матери супруга. Но при этом она умудрялась пошутить и улыбнуться за спиной свекрови или в ее отсутствие. Несгибаемый характер матери очень нравился Вите, который в силу своего малого возраста еще до конца не отдавал отчет всему происходящему в доме и смотрел на многое по-детски широко открытыми глазами. Веселый нрав и жизнерадостность его матери нравились всем вокруг. Она снискала одновременно любовь и уважение среди работниц швейной артели и соседок по улице за невероятное трудолюбие и бойкий характер.

Сейчас Витя не узнавал своей матери. Когда-то улыбчивая и веселая, она стала хмурой и задумчивой. Сильно похудела, хотя и была до этого довольно стройной. С ее лица не сходило выражение печали и озабоченности. Каждый день ей приходилось изворачиваться для того, чтобы прокормить трех своих маленьких детей. Лишь иногда, когда она замечала пристальный взгляд сына и взволнованное личико старшей дочери, она непременно менялась в лице, улыбалась и старалась казаться такой, кокой была еще совсем недавно.

– Завтра пойду на базар, сменяю там картошку и яйца на что-нибудь, –  сказала пожилая женщина, склонившись над ведром, в которое сбрасывала кожуру с только что почищенной картофелины. –  Маслица бы надо достать да кусок мяса. Небольшой хотя бы. Деток бы чуть подкормить. Илюша весь исхудал.

Она по-стариковски засопела носом и тяжело вздохнула. Потом повернула лицо к печи и продолжила с тоской в голосе:

– На рынке все дорого. А в магазинах нет ничего. Торгаши деньги перестают принимать. Обменивать приходится. С каждым днем цены все растут. Чем детей-то кормить будем? И у тебя все заказы закончились. Сейчас-то уже никто не заходит. Людям не до нарядов стало. Да и вообще, не до жиру.

Молодая хозяйка ловким движением руки перерезала при помощи ножниц нитку. Одернула на весу только что зашитую курточку сына и положила ее на стол. Грустными глазами на опечаленном от постоянных жизненных трудностей лице она посмотрела на лежащую в ведре очищенную свекровью картошку и произнесла тихим голосом:

– Хоть бы от Пети весточка была. А то ни телеграмм, ни писем.

Оставив работу после рождения младшей дочери, молодая женщина не сидела без дела. Заботы о хозяйстве и уход за детьми отнимали немало сил. Но она все равно находила время на дополнительный заработок, занимаясь на дому перешивом и починкой одежды. Слух об аккуратной и мастеровитой портнихе быстро разнесся по окрестным улицам, и к ней потянулись люди с заказами.

Уложив детей спать, женщина садилась при свете керосиновой лампы за работу. Иногда ей так и не приходилось самой ложиться спать и она просиживала за шитьем до рассвета. А утром, как всегда с улыбкой, провожала мужа на службу, а сына – в школу. Потом на ее плечи взваливались заботы на огороде и по хозяйству, что порою не оставляло ей свободной минуты, учитывая, что дома были еще и две маленькие дочери.

Иногда молодая хозяйка находила возможность поднять себе и другим настроение. Она быстро мастерила из лоскутов ткани маленьких куколок и незамысловатые фигурки животных, при помощи которых порой разыгрывала целые представления, удивляя своей находчивостью и выдумкой всех домашних, а особенно детей. После чего Витя и Валя перенимали у матери самодельных лоскутных кукол и играли с ними, предоставляя ей возможность выполнять разные нужные дела.

Илья, тоже получавший заряд бодрости от импровизированных спектаклей, в такие часы брал на себя заботу о племянниках, подхватывая веселые интонации и включая в игру сделанных из дерева своими руками игрушечных людей и животных. Причем под впечатлением от посещения воинской части старшего брата ему особенно удавались фигурки солдат, разрисованные цветными карандашами. Но чаще всего молодому человеку приходилось тянуть на себе всю самую тяжелую работу в огороде, таскать воду и ходить с престарелой матерью на торговую площадь. Врожденный недуг не давал ему возможности делать все в полную силу. И в отличие от здорового и крепкого старшего брата, он был вынужден выполнять работу максимум вполсилы. Воду он носил налитую до половины ведра. Дрова колол только небольшого размера. Огород копал, погружая лопату в землю лишь на две трети. Но он был в доме помощником всем и во всем. Витя с ним выполнял домашние задания без вмешательства и контроля со стороны других взрослых. Малыши оставались под опекой дяди, как только родителям и бабушке нужно было отлучиться. Для своей матери он был первым исполнителем всех ее указаний. А для жены брата Илья стал настоящей отдушиной, беря на себя многое из того, что должно было выполняться молодой женщиной по указанию свекрови.

– В толк взять не могу, –  сказала пожилая женщина, желая сменить тему о наболевших житейских проблемах, –  вы зачем Витьку так рано в школу отдали? Детю еще и восьми лет нет, а он уже во второй класс ходит. Подождать нельзя было годик, а то и два. Васятке, другу его, хоть девять уже. Все парень постарше и пошустрее.

Молодая женщина ничего не ответила. Усталость брала свое. Она медленно вытерла руки о фартук, встала и направилась в сторону кровати, где спали Витя и Валя.

– Петя все со своей образованностью лезет, –  не унималась пожилая женщина.

Она подняла голову и взглянула на печь, на которой тихо похрапывал ее младший сын.

Почувствовав тепло матери, взявшей в свою руку его маленькую ладонь, Витя начал медленно погружаться в глубокий детский сон. Ему снился отец. Они вместе сидели на берегу реки, ловили рыбу. Мальчик крепко вцепился в удочку и сосредоточил свое внимание на мерно покачивающемся на волнах поплавке, стараясь уловить мгновение, когда тот начнет дергаться от попавшейся на крючок рыбы. Умиротворенное состояние, душевный покой и ожидание новых, острых ощущений от непременно положительного исхода мероприятия, держали мальчика в легком напряжении. Его широко открытые глаза, сосредоточенные на мерно покачивающемся на волнах поплавке, подчеркивали его ощущение защищенности от любых неприятностей в присутствии рядом сильного и любящего отца. Мальчик сидел не шевелясь, затаив дыхание, с нетерпением и одновременно с внутренним спокойствием ожидая чуда, которое может состояться буквально в следующую секунду.

«Подсекай! Подсекай!» – кричал ему отец.

Но Витя никак не мог сосредоточиться на поплавке своей удочки. Он смотрел только на поплавок отца, который уже полным ходом давал понять своему хозяину, что наживку рыба заглотнула и можно тянуть добычу из воды.

«Подсекай! Подсекай!» – снова и еще громче кричал ему отец.

Мальчик растерялся. Он старался ответить отцу, что у него тоже клюет. Но никак не мог до него докричаться. Голос отца был мощнее и громче. Он заглушал тихий крик сына.

– Папа! Папа! – продолжал кричать Витя.

– Витя, Витя, успокойся. Это просто сон. Спи, спи, сынок, –  услышал он нежный голос матери, которая склонилась над ним.

Он оторвал голову от подушки, приподнялся, упираясь на локоть, и произнес:

– Папа! Папа!

– Спи, спи, сынок, –  снова успокаивала его мать.

– Витька, айда на вокзал! – громко прокричал Цыган, подбегая к другу, который только что вышел из двери школы и собирался разыскать внезапно исчезнувшего товарища, чтобы вмести пойти после уроков домой.

Глаза Цыгана были широко открыты и необычно сияли. Он излучал радость. Весь его вид говорил о каком-то событии, которое сильно потрясло мальчика. Шапка съехала на затылок больше обычного, хотя почти так он ее всегда и носил. Пальто, несмотря на октябрь, было распахнуто. Верхние пуговицы рубашки расстегнуты, обнажая худенькую загорелую мальчишескую грудь. Он радостно пританцовывал перед изумленным от его необычного вида и состояния другом.

Цыган, видя непонимание в глазах товарища и одноклассника, затряс его за плечи:

– Там танки, танки там! Побежали посмотрим, Витька! – он быстрыми движениями дергал за рукава пальто своего друга, продолжая радостно кричать ему прямо в лицо: – Скорее побежали! Все ребята уже там!

– Какие танки? Откуда они взялись? – возмущенно смотрел Витя на товарища, не понимая до конца всей полноты счастья, свалившегося на него неведомо откуда.

– Ну что ты стоишь? Пошли скорее! – Цыган схватил друга за руку и потащил за собой в сторону улицы. – Они там с платформ выгружаются. Вся площадь, говорят, перед вокзалом танками забита. Побежали скорее.

Следуя в направлении железнодорожного вокзала, располагавшегося за рекой, ребята заметили, что они не одиноки в своих намерениях увидеть неведомо откуда взявшиеся в их маленьком городе танки. Вместе с ними шли и бежали другие мальчишки всех возрастов. Маленькие группы объединялись между собой, громко обсуждая вероятность правдивой информации о наличии на вокзале боевой техники, которую почти никто из них еще не видел вблизи. Толпы мальчишек сливались в огромный поток, который становился все плотнее и плотнее по мере приближения его к конечной точке. Чем ближе они были к заветной цели, тем громче обсуждали предстоящее событие, которое становилось все более вероятным после увиденных на следующей от железнодорожного вокзала улице нескольких армейских грузовых автомобилей с солдатами за рулем.

Эти машины были совсем новыми и очень чистыми, несмотря на промозглую погоду. И стояли они именно на той улице, что вела к железнодорожной станции. До сих пор по городу проезжали в направлении фронта и от него грязные, запыленные автомобили, порою с простреленными кабинами, с поломанными бортами и рваными тентами. По проходящему через город шоссе они везли всевозможный груз и солдат, сидевших прямо в кузовах. А назад следовали с мирными жителями или с ранеными в боях красноармейцами, направляясь в сторону городской больницы, некоторое время назад преобразованной в госпиталь. Почти ежедневно сразу после уроков школьники, не заходя домой, чтобы оставить портфели и пообедать, устраивали засады на дорогах, стараясь рассмотреть проезжавших по городу кавалеристов и проходившие пешие колонны красноармейцев. Ребята пристраивались к ним и маршировали, провожая уходивших в сторону фронта солдат.

Иногда поставленный для охраны часовой с винтовкой наперевес никого не подпускал к остановившейся машине. Бывало, что строгий командир громким криком отгонял подходивших к нему детей и женщин, провозглашая своим голосом веское: «Не положено!» И уже подошедшие к транспорту мальчишки отбегали, а женщины и старухи стояли поодаль, иногда повторяя попытку подойти и узнать новости.

От тех шоферов, кто все же рассказывал что-нибудь, как правило, люди узнавали только нерадостные вести, в которых сообщалось о приближении гитлеровской военной машины и об оставлении Красной армией очередного населенного пункта. Простые по происхождению солдаты, выходцы из обычных крестьянских семей, не всегда старались успокоить людей. Многие, по обыкновению своему, рассказывали об увиденных ими ужасах войны. Еще больше страха в сердца местных жителей вселяли проходившие через город беженцы, которых с каждым днем становилось все больше и больше. Люди шли в неведомом им направлении в надежде спасти детей и то немногое имущество, что удавалось увезти на телеге и унести на себе.

Восторженная толпа школьников всех возрастов, увидев военный транспорт, с быстрого шага перешла на бег, стараясь как можно быстрее добраться до конца улицы и увидеть наконец то, ради чего они проделали путь через весь город. Скопившиеся десятки, сотни человек взрослых и детей почти перекрыли улицу возле слободы, расположенной по пути к городскому железнодорожному вокзалу. Над головами снующих между домами людей Витя наконец увидел башню танка с открытым люком, из-за которого виднелись головы и плечи танкистов, облаченных в танкошлемы и комбинезоны.

Танк, злобно рыча мощным дизельным двигателем, громко лязгая и скрипя гусеницами, медленно повернул немного вправо и замер на обочине дороги. Танкисты на нем засуетились. Один из них скрылся в люке, другой опустил голову вниз. Было видно, что он сосредоточенно смотрит внутрь башни и что-то говорит. Танк издал рев, выбрасывая из кормы клубы дыма, и заглох. Из люка вновь появились оба танкиста, радуя собравшихся людей своим появлением в городе и улыбками, от которых местные жители давно уже отвыкли. Едва танк заглушил двигатель, как стали слышны громкие голоса тех, кого Витя не мог разглядеть по причине своего небольшого роста. Он привставал на носки, подпрыгивал. Потом, увлекаемый своим другом Цыганом, начал протискиваться между людей, стараясь пробраться поближе к танку.

– Не положено! Не положено, вам говорю! – уже кричал, а не говорил кто-то стоящий перед танком.

– Отойдите к обочине! Не мешайте проходу техники! Не задерживайте технику! – кричал еще один голос, более низкий и громкий.

Витя наконец пробился к первому ряду стоявших возле танка людей и встал между двух мальчишек, по возрасту немного старше его.

Одетый в опоясанный ремнями и подсумками ватник сержант упирался руками в остановившихся перед боевой машиной людей. Слева и справа от него стояли несколько солдат-пехотинцев, державших наперевес свои винтовки, создавая ими преграду для продвижения обрадованных появлению танкистов людей. Толпа ликовала. В общем шуме можно было различить только отдельные возгласы.

– Куда пойдете? На Орел? На Брянск? – звонким голосом кричал танкистам, сидевшим на башне, худой высокий юноша в широкополой кепке.

– А немцы-то сейчас где? До Орла дошли уже? А то у нас в городе столько беженцев отовсюду. Пройти нельзя. Все идут и идут, –  кричал еще один подросток, стоявший рядом с Витей и не дававший ему протиснуться вперед.

– Ребята, а вы у нас остановитесь или куда дальше двинетесь? – спросила звонким голосом молодая женщина из толпы, которую мальчик сразу узнал, как работницу той же швейной артели, где когда-то трудилась его мать.

Танкисты как будто не слышали доносившихся до них вопросов. Они повернулись в другую сторону и уже любезничали с подошедшими вплотную к танку девушками.

Вдруг толпа буквально взревела. Со стороны железнодорожного вокзала прямо на них двигался еще один танк, точно такой же, как и первый. Отличался он только номером, написанным краской на башне. Его широкий люк также был в поднятом положении, а из-за него выглядывали молодые танкисты в танкошлемах на головах. На корме боевой машины сидели пехотинцы, на ходу осматривавшие дома и людей незнакомого им города.

К подъезжавшему танку сразу хлынула часть собравшейся толпы.

Витя едва не был сбит с ног внезапно двинувшимися с места людьми. Устояв, он оказался как раз возле спины того самого сержанта, который только что руководил солдатами, сдерживавшими толпу. Глаза мальчика скользнули по снаряжению, разглядев висевшие на поясе малую саперную лопатку и фляжку. Он перевел взгляд в сторону по амуниции бойца и увидел причудливой формы и вида оружие, которое до этого момента ему никогда не приходилось встречать даже у проходивших в сторону фронта через весь город солдат.

– Автомат! – тихо и радостно произнес сам себе Витя, довольный тем, что узнал вид оружия, когда-то описанного ему отцом.

Мальчик до сих пор хранил дома рисунок, сделанный рукой родителя, на котором был запечатлен точно такой же автомат. Теперь автомат был перед его глазами. Темная деревянная часть, вороненое железо, черный кожух ствола с прорезями, круглый диск магазина. Витя не сводил жадного взгляда от увиденного. Он стоял как завороженный, невольно протянув руку вперед, чтобы коснуться края боевого оружия. Его пальцы уже почти дотронулись до ствола, как вдруг сержант резко двинулся вперед и зашагал в сторону второго танка, который так же съехал к обочине и заглушил двигатель.

– Витька! Айда сюда! – послышался со стороны звонкий голос Цыгана.

Мальчик стал вертеть головой, пытаясь найти друга в толпе проходящих мимо людей.

– Я здесь! Голову подними! – снова прозвучал откуда-то голос Цыгана.

Витя стал вертеть головой по сторонам, теперь уже подняв глаза и не понимая, откуда его зовут. Внезапно он увидел товарища, который, расплываясь в широкой, счастливой улыбке, сидел на корме танка, ухватившись рукой за поручень на башне.

– Как ты туда?.. –  Витя почти захлебывался от неожиданности увиденного, моментально начав завидовать и восхищаться ловкостью и находчивостью друга. – Как ты туда попал?

– Дуй сюда! Тебя тоже поднимут! – хохотал Цыган, сияя горящими от радости глазами.

Витя сделал несколько быстрых шагов в сторону стоявшего танка, когда чьи-то сильные руки подхватили его и почти забросили на броню боевой машины. Он сел рядом с Цыганом, не веря своему счастью когда-либо оказаться там, где даже не мечтал побывать.

Несколько мальчишек облепили оба танка, снуя по крыльям, ящикам «ЗИП», корме, люку механика-водителя, хватаясь руками за стволы пушки и курсового пулемета. А по улице, уходившей к зданию железнодорожного вокзала, уже слышался скрежет гусениц и рев двигателя приближавшегося третьего танка. Часть толпы отхлынула к нему. Снова раздались радостные крики приветствия. Люди все подходили и подходили к ним. Боевые машины окружила многочисленная толпа местных жителей. Стоявшие в охранении солдаты были потеснены и смешались с толпой. Отовсюду звучали смех и крики детей. Лились звонкие голоса девушек, обрадованных появлением большого числа молодых людей в военной форме.

– Вот город ваш Мценск называется, –  с заигрывающим выражением в голосе общался с ними танкист, спустившийся на землю с корпуса танка, –  а как же жители тогда зовутся?

Ответ девушек никем не был услышан, из-за громкого хохота еще одной женской компании, собравшейся с другой стороны боевой машины возле остряка пехотинца, рассказывавшего анекдоты и при этом широко размахивавшего руками, что придавало ему артистичный вид.

Витя и Цыган не обращали никакого внимания на происходящее за пределами танка. Они уже поднялись на ноги и пытались забраться на крышу башни, подсаживая друг друга, чтобы заглянуть внутрь боевой машины. Их интересовало абсолютно все, что могло попасться на глаза. Забыв обо всем, два товарища, стоя на четвереньках и держась за окрашенный металл, опустили головы вниз, разглядывая внутреннее устройство боевого отделения танка.

– Ух ты! – тихо и протяжно выдавил из себя мальчик, видя казенник танковой пушки.

Глаза его скользнули по сторонам, фиксируя сиденье командира, снаряды в боеукладках по бортам башни.

– Смотри! А он как туда попал? Нам тоже надо! – Цыган направил указательный палец руки на мальчика лет десяти, сидевшего перед открытым в лобовом листе корпуса люком на сиденье механика-водителя.

Едва он это произнес, как рядом послышался громкий крик одного из танкистов, перекрывавший накатывающийся рев четвертого танка, приближавшегося к уже стоявшим вдоль улицы машинам:

– Товарищ старший лейтенант, к нам Гусев едет!

После этих слов танкисты моментально бросили общаться с местными жителями, кинулись к своим танкам, чтобы спустить с них на землю собравшуюся детвору.

– А ну-ка, ребятня, кыш отсюда! – проговорил один из членов экипажа первой машины.

– Бегом вниз, пацаны! – прокричал другой, хватая руками под бока первого попавшегося мальчишку, стоявшего на крыле, и опуская его на землю.

– Сейчас нам Гусев задаст! А ну, брысь отсюда! – зашипел третий танкист, подхватывая ничего не понимающего Витю под мышки и передавая товарищу, чтобы тот спустил мальчика с брони.

Только оказавшись внизу на дороге, ребята поняли происходящее. На корпусе приближавшегося четвертого танка стоял человек в комбинезоне и накинутой поверх него кожаной куртке. Едва боевая машина остановилась, как он спрыгнул с нее и, размахивая в воздухе руками, закричал на скопившихся возле боевых машин танкистов и пехотинцев, которые поздно заметили появление старшего по званию. Они быстро стали выстраиваться вдоль бортов танков, приветствуя своего командира. Но разгневанный начальник снова закричал четким командным голосом:

– Почему не выставлено оцепление! Товарищ сержант, наведите порядок! Что за бардак!

К нему быстрыми широкими шагами подбежал тот самый сержант с автоматом за спиной, которого уже успел разглядеть со спины Витя.

– Виноват, товарищ капитан! – успел ответить он командиру, следовавшему вдоль расставленных на обочине танков, которые шириной своих стальных корпусов почти полностью перегородили какое-либо возможное движение по улице.

Не успел сержант договорить, как звонкий женский голос разнесся над толпой:

– Ребята, «ура» товарищу капитану! «Ура» танкистам!

– Ура-а-а-а-а-а! Ура-а-а-а-а-а! – зазвучали хором юные голоса, вызывая улыбки на лицах всех присутствующих солдат.

Шедший вдоль стоящих танков командир оставался единственным, кто сохранил начальствующий вид и не стал улыбаться, подчеркивая тем самым не только свою значимость, но и сложность обстановки, из-за которой он здесь находился.

– Товарищ капитан! – начал докладывать ему один из танкистов, вышедший вперед из строя.

– Отставить, товарищ старший лейтенант! – перебил его тот. –  Почему расслабились? Где оцепление?

Он обвел глазами боевые машины и солдат возле них. Потом сделал несколько шагов вперед, увлекая за собой старшего лейтенанта.

– Выдвигайтесь к началу улицы, к той церкви, –  начал он давать указания, вытягивая вперед руку для обозначения названного объекта, –  вставайте за сто метров до перекрестка. И не забудьте об охранении.

Витя и Цыган мелким шагами стали пробираться поближе к стоявшим перед первым танком командирам, чтобы получше их разглядеть. Они уже почти подошли к ним вплотную, как услышали:

– Обстановка не до конца понятна. Не забывайте о близости фронта. Не исключено, что немцы уже близко к Орлу, –  продолжал говорить капитан. –  Сейчас «тридцатьчетверки» все соберутся за вами. Потом «КВ». Ближе к вечеру разгрузится батальон «бэтэшэк» капитана Рафтопулло. Всю технику будем выстраивать за вами. Обеспечьте соответствующее охранение. Сейчас к вам должен подойти старший политрук Загудаев. Он будет контролировать построение всех машин.

Капитан снова стал обводить глазами стоявшие танки и остановил взгляд на приближающейся к построенной колонне пятой по счету боевой машине. С нее спрыгнул танкист, также облаченный в кожаную куртку, и направился к голове колонны, от которой солдаты-пехотинцы уже стали оттеснять гражданских лиц, состоявших преимущественно из детей, подростков и женщин.

– Товарищ капитан, –  обратился подошедший, прикладывая ладонь к танкошлему на голове, –  старший лейтенант Лавриненко…

Не успел он закончить говорить, как капитан перебил его, бросив на того уже не резкий, а вполне дружелюбный взгляд, который заметили стоявшие в паре метров от него Витя и Цыган. Мальчики переглянулись, обмениваясь улыбками от навалившегося на них счастья видеть возле себя такое скопление боевых командиров.

– Что-то хотел сказать? – капитан смотрел в глаза подошедшему.

Тот кивнул в сторону перекрестка, к которому должны были переместиться первые танки с охранением.

– Беженцы. Смотри, сколько их. Даже по железнодорожным путям идут. Много как. Я с начала войны такого не видел, –  сказал старший лейтенант, глядя вдаль. –  Так просто не получится двигаться. Дороги забиты.

Капитан с полминуты разглядывал видневшийся в конце улицы поток беженцев, следовавший через весь город. Он плотно сжал губы, короткими движениями помотал головой и повернулся к стоявшим рядом командирам. Он хотел что-то сказать, но тут заметил рядом толпу мальчишек, на переднем плане которой стояли Витя и Цыган. Они внимательно разглядывали всех троих танкистов, вслушивались в произносимые ими слова. Капитан улыбнулся ребятам, чем привлек внимание обоих старших лейтенантов. Те тоже бросили взгляды на мальчишек, одарив их своими улыбками.

Витя и Цыган, потрясенные вниманием к себе со стороны тех, кого в данный момент считали полубогами, раскраснелись от смущения и сделали несколько шагов назад, смешиваясь с толпой мальчишек.

Капитан неожиданно изменился в лице и строго сказал:

– Шли бы вы, ребята, по домам. Не место вам тут. Только мешаться будете.

– Что значит «мешаться будем»? – ответил ему кто-то из толпы, что был постарше остальных. –  Мы вам танки охранять будем. Поможем чем, если надо.

Не успел парень это договорить, как невысокий смуглолицый солдат с винтовкой за спиной подошел к ним и стал надавливать всем телом на мальчишек, широко расставляя в стороны руки, чтобы оттеснить их с дороги.

– Ну-ка, ребятки, сдвиньтесь! Не мешайте! – негромко сказал солдат.

Возле него как из-под земли вырос сержант с автоматом за плечами, громким басом старавшийся навести порядок возле боевых машин.

– Разойдись, шпана! – закричал он. –  Дуйте по домам, к мамкам своим!

Мальчишки послушно стали отодвигаться к краю дороги.

– Приступайте к выполнению приказа, а я – к комбригу на доклад, –  произнес капитан и быстро пошел вдоль стоявших танков в сторону железнодорожного вокзала.

Оба старших лейтенанта отдали ему честь и двинулись к своим машинам. Один из них, глядя в направлении своего экипажа, показал им жест указательным пальцем руки, обведя им несколько раз воображаемый в воздухе круг. Увидев это, стоявшие возле последнего танка танкисты ловко и быстро стали запрыгивать внутрь бронированного корпуса.

– По машинам! – громко крикнул другой старший лейтенант, стоявший в полный рост на башне головного танка.

Услышав команду, все экипажи начали посадку стремительными, отработанными до автоматизма движениями. Сержант, командовавший охраной из солдат-пехотинцев, подбежал к первому танку и в реве запущенного двигателя стал получать указания от уже стоявшего по пояс внутри башни старшего лейтенанта.

Первые два танка под восторженные крики многолюдной толпы мальчишек и подростков выехали на дорогу и двинулись в направлении перекрестка, указанного ранее капитаном. Вереница детей всех возрастов в едином порыве побежала за ревущими и лязгающими сталью боевыми машинами. Сидевшие на башнях танкисты стали интенсивно жестикулировать, пытаясь отогнать ребяческую толпу, почти наседавшую на корму и борта машин, рискуя угодить прямо под гусеницы. Механики-водители, выглядывая из открытых люков, отчаянно пытались как можно ровнее и без рывков вести машины. Один из них специально дал максимальные обороты двигателя на внезапно остановившемся посреди улицы танке. Его машина взревела, издав такой рык, что на дороге в радиусе не менее десяти метров вокруг броневого корпуса не осталось ни одной живой души. Образовавшийся вакуум позволил танкистам уже беспрепятственно следовать к намеченному месту. Толпа ненадолго стихла. Экипажи следующих машин поступили аналогично, стараясь обеспечить себе спокойное движение по улице, но лишь не более чем на полминуты. Ошарашенная ревом танковых двигателей толпа снова устремилась вслед за гремящими стальными конями, образуя сплошной детский поток. Мальчишки, восхищенные присутствием на улицах их маленького города никогда не виданных ими боевых машин, бежали, не разбирая дороги, вслед за ними.

– Ура-а-а! – закричал Витя, подхватывая ликующие крики бегущих.

– Стой! – вдруг услышал он голос схватившего его за рукав куртки Цыгана.

Мальчик посмотрел на друга, не понимая его.

– Чего ты? – он улыбался и сиял.

– Постой, Витек. Айда со мной на вокзал, –  сказал ему Цыган с лицом, на котором было довольно серьезное выражение.

– Зачем? Побежали со всеми. –  Витя попытался выдернуть рукав куртки из захвата друга, но не смог этого сделать.

– Да пусть все бегут. А мы с тобой на вокзал пойдем. Здесь только первые танки, а остальные все там, –  рассудительный мальчик кивнул в сторону удалявшейся фигуры капитана-танкиста, который остановился посередине дороги, прямо напротив двигавшегося танка, готовившегося догнать всю бронированную колонну, перемещавшуюся в сторону перекрестка.

Витя вытянул шею, всматриваясь в происходящее в том конце улицы, которая выходила на привокзальную площадь.

– Они еще не все выгрузились. Самое интересное там, –  Цыган кивнул в сторону железнодорожной станции. –  Пошли!

Друзья бросились догонять удалявшегося капитана, который уже отпустил стоявший возле него танк и продолжил идти по дороге. Боевая машина, тем временем набрав невысокую скорость, двигалась по улице, стараясь нагнать уже ушедшую вдаль голову формировавшейся колонны.

Витя и Цыган уже почти догнали капитана. Они шли за ним по пятам, разглядывая своего нового кумира, прячась за толстыми стволами деревьев. Объект их наблюдения и преследования не спеша продолжал свой путь. Он держал в руке сорванную ветку увядшей сирени и размахивал ею так, как будто небрежно отгонял от себя отсутствующих в воздухе насекомых. Капитан насвистывал себе под нос какую-то мелодию, мотив которой совершенно не интересовал его юных преследователей. Они лишь сосредоточили свое внимание на всей фигуре командира-танкиста в целом и отдельно на его кобуре с «наганом», висевшей на поясном ремне.

Вышедшая из одного из домов на его пути женщина застыла у двери, невольно начав улыбаться при виде веселого военного в кожаной куртке и в танкошлеме на голове. Со стороны было видно, как танкист приветственно отвесил ей легкий поклон и обронил короткую фразу, которая развеселила женщину, вызвав у нее громкий и задорный смех.

– Важный какой! А зовут тебя как, командир? – ответила капитану женщина, озаренная улыбкой после произнесенной в ее адрес шутки.

– Василий Георгиевич! – громко ответил ей танкист, еще раз одарив местную жительницу своим веселым взглядом.

Цыган и Витя в несколько прыжков проскочили к следующему дереву и сразу же спрятались за его ствол.

Танкист продолжал идти раскачивающейся походкой, когда к нему с вопросами стали подходить другие женщины, выходившие из своих домов. Они по большей части были намного старше его. И внимание их было сосредоточено на опросе военного человека об обстановке на фронте.

– Далеко ли немец от нас? – спросила одна из них.

– Вы уж его к нам не пускайте! А то нам идти некуда, а у нас детки малые, –  прижимая руки к груди, говорила вторая.

– Зашли бы, чайку бы попили, –  приглашала третья.

Капитан что-то отвечал им. Сначала бойко и весело. Потом уже тихо и строго, опустив голову и стараясь не показывать глаза.

Мальчишки продолжали преследовать его до тех пор, пока танкист не вывел их на площадь перед железнодорожным вокзалом. От увиденного там ребята тут же упустили его из виду. Их внимание привлекло наличие многочисленного скопления людей в военной форме и при оружии, а также стоявшие в стороне танки. Возле них суетилось большое число народа в комбинезонах, кожаных куртках, шинелях и ватниках. Бойцы и командиры в танкошлемах и фуражках, пилотках и касках сновали возле боевых машин. Несколько солдат закатывали тяжелые бочки в кузов автомобиля через откинутый борт. Другие перетаскивали и складывали в штабеля тяжелые ящики, разворачивались и уходили, освобождая место для уже приближавшихся со следующими ящиками товарищей. Перед площадью было выставлено оцепление из ряда красноармейцев с винтовками за спинами. Они выстроились, не давая немногочисленной толпе желающих пройти к зданию железнодорожной станции. Хоть в это время никто и никуда уже не собирался ехать, и никого не интересовала сама станция. Люди желали всего лишь приветствовать солдат своей армии, помогать им во всем, что будет нужно в данный момент.

– Я только молочка принесла, –  твердила старушка не пропускавшему ее на площадь здоровяку-солдату, монотонно твердившему ей:

– Не положено! Старший не велит.

– Солдатик, тогда ты, что ли, испей. Молоко парное, только утром из-под коровы, –  старуха протягивала ему темный кувшин с обвязанным белой материей горлышком.

Витя невольно повернулся к говорившей пожилой женщине. Но тут же почувствовал толчок в плечо от Цыгана. Его наблюдательный друг сказал:

– Давай сейчас туда пойдем.

– Зачем? – Витя испуганно посмотрел на него, абсолютно не понимая, что хочет тот сделать.

– Как зачем? Ну ты даешь! Можно на саму площадь проскочить. И нас никто не заметит! – улыбался Цыган.

– А если заметят? – парень продолжал испуганно смотреть на друга.

– Ну и что! Поймают и выгонят отсюда, –  спокойным и уверенным голосом ответил мальчик.

Витя, как обычно это бывало, решил довериться своему товарищу. Он двинулся за ним. Мальчики преодолели плотные заросли кустарника. Потом протиснулись между забором и старыми сараями на узкую прилегающую улицу и побежали на площадь к скоплению военных и боевой техники, где едва не уткнулись в группу солдат, грузивших в кузов машины деревянные ящики защитного цвета. Бойцы засмеялись, увидев двух перепуганных мальчишек. Один из них потрепал рукой по голове Цыгана и с улыбкой на лице сказал им:

– Чего тут просто так бегаете? А ну, помогайте!

Растерявшись, ребята ухватились за веревочные лямки одного из ящиков, который уже несли два бойца. Поставив вместе с ними свою ношу в штабель, они машинально стали следовать за этими солдатами, возвращавшимися на платформу к железнодорожным вагонам, стоявшим на путях.

– Ну, пацаны, с вами дело точно быстрее пойдет! – громко и с насмешкой произнес один из бойцов.

Вокруг маленьких помощников стала образовываться аура всеобщего внимания десятков молодых красноармейцев и командиров.

– Хватайте быстрее, а то вам ящиков не достанется! – сострил один из них.

Они снова и снова брались своими маленькими детскими руками за лямки очередного груза и, стараясь не создавать помехи для двух солдат, для которых они стали помощниками, старательно и искренне добровольно выполняли свою работу. После переноса очередного ящика один из солдат снял с пояса фляжку, открутил колпачок и, немного отпив, протянул флягу Вите. Мальчик опешил, широко открытыми глазами уставившись на бойца.

– Что смотришь? Пей, давай! Ты же работал, помогал, –  красноармеец улыбался, глядя на мальчика, и настойчиво предлагал ему воду.

Витя, в свою очередь, переняв у того веселую интонацию, тоже ответил улыбкой и взял флягу. Но едва он поднес ее к губам, как почувствовал на себе взгляд друга, который завистливо смотрел на него, в свою очередь не удостоившись от своего напарника-солдата такой чести для ребенка – отведать воды из горлышка настоящей солдатской фляжки. Витя, виновато посмотрев на все еще улыбавшегося бойца, стал медленно протягивать воду своему другу, ожидая, что красноармеец вот-вот запретит ему это делать. Но боец не возмутился, а даже одобрил этот жест:

– Конечно! Так и надо! Товарищу в первую очередь, а уже потом себе! Все правильно делаешь!

Мальчишки расплылись в улыбке и по очереди испили, наверное, самой вкусной в их жизни воды, потому что она была в настоящей солдатской фляжке.

– Почему посторонние в расположении?! – вдруг раздался откуда-то со стороны громкий строгий голос подошедшего старшины.

Витя едва успел повернуться к нему, как его начал тянуть на себя Цыган с воплем:

– Бежим!

Ребята рванули что есть мочи мимо ящиков. Но если первому из них удалось проскочить препятствие из штабелей, то второй споткнулся и покатился кубарем по земле.

– Беги, Витька! – закричал он вслед убегающему другу.

Тот успел обогнуть на скорости несколько машин и чуть не врезался в стальную конструкцию тяжелой гусеницы боевого исполина, который затрясся от заработавшего в нем дизельного двигателя и выпустил из себя струи раскаленных газов отработавшего топлива.

– Куда ты?! – закричал на мальчика танкист, стоявший рядом.

Он подхватил упавшего на землю и сильно перепугавшегося от вида громадного танка Витю и поставил его на ноги.

– Это же «Клим Ворошилов»! Самый лучший советский танк! – громко проговорил танкист, с улыбкой глядя на мальчика.

А с крыши башни гигантской боевой машины, в реве мотора грозил ему кулаком серьезного вида боец в комбинезоне и танкошлеме на голове.

Витя обернулся. Его в данный момент уже не волновало возможное преследование его старшиной. Он переживал за судьбу пойманного друга и очень надеялся, что шустрому и ловкому Цыгану все же удастся вырваться и сбежать от сурового военного. Еще он сильно хотел, чтобы друг обязательно увидел этот большой танк, который больше тех, что они уже видели около получаса назад. Витя взволнованно озирался по сторонам, желая непременно рассмотреть гигантского «Клима Ворошилова» вместе с товарищем. Но, едва он снова обернулся, как вздрогнул от нового рева мощного двигателя, выбросившего в воздух поток раскаленных газов. Танк, загремев сталью подвески, дернулся на месте, потом начал вращать одну гусеницу, вырывая второй, стоявшей неподвижно, комья земли и грязи. Он еще раз дернулся и пополз вперед.

Витя еще раз обернулся, пытаясь разыскать глазами пропавшего друга. Но того нигде видно не было. Решив, что сам может попасться в руки старшины или еще кого-либо, мальчик не стал стоять на месте. Он обежал вокруг стоявших на погрузку грузовых машин и выскочил на группу людей в военной форме, собравшихся возле одного из танков. На появление ребенка, никто из них не обратил внимания. Все стоявшие внимательно слушали одного невысокого худого человека с вытянутым лицом. В этой группе Витя увидел того самого капитана, которого они с Цыганом преследовали до самой привокзальной площади. Тот стоял позади выступающего и внимательно его слушал. Мальчик осторожно обошел всю группу и еще раз обернулся, стараясь обезопасить себя от внезапного появления строгого старшины. Он медленно провел глазами по штабелям из ящиков, скоплению бочек, от которых пахло бензином и соляркой, нескольким груженым машинам, пытаясь отыскать Цыгана. Взгляд его на мгновение коснулся того самого худого военного с вытянутым лицом. Мальчик начал разглядывать его.

Опрятная форма, ровная красивая комсоставская фуражка, рука с часами на запястье, выводившая что-то, видимо, на разложенной на броне танка карте.

– Полковник! – тихо прошептал сам себе Витя, увидев на петлицах военного по четыре «шпалы».

Когда-то отец научил его разбираться в воинских званиях. Мальчику не раз с тех пор удавалось блеснуть перед своими друзьями познаниями, никому из них на тот момент не доступными. И даже самый шустрый друг Цыган не мог ничего противопоставить знаниям Вити и очень завидовал тому, что его отец – военный человек. До сих пор на полке в доме стояла книжка с вложенным в нее свернутым вдвое тетрадным листком, на котором рукой отца были старательно нарисованы карандашом знаки различия военнослужащих Красной армии. Много раз мальчик доставал потом этот листок из книги, разворачивал его и по слогам читал сделанные печатными буквами надписи под изображенными петлицами…

– Поэтому я считаю, что как минимум две танковые группы на «тридцатьчетверках» должны немедленно убыть в сторону Орла для проведения разведки. –  Полковник отвлекся от лежавшей на броне танка карты и посмотрел на стоявших рядом командиров. –  Одну группу возглавит капитан Гусев, а вторую – старший лейтенант Бурда. В каждую группу должно войти не менее роты танков с десантом пехоты на броне.

– Товарищ полковник, –  обратился к нему один из командиров, –  стоит заметить, что выдвижение разведгрупп сейчас не представляется возможным.

Говоривший военный сосредоточил на себе внимание всех стоявших поблизости участников совещания.

– Только что капитан Гусев доложил о плотном потоке беженцев со стороны Орла, которые следуют именно по шоссе, –  продолжал докладчик, –  это приведет к трудностям при движении. Может, стоит дождаться вечера и только тогда выступать?

Полковник повернулся в сторону того самого капитана, которого преследовали до вокзала ребята.

– Очень много беженцев. И повозок много. Люди посторонятся, а телеги быстро к обочине не уйдут. В скорости можем потерять, товарищ полковник. Топливо пожжем, время потеряем, –  проговорил капитан, глядя в лицо старшему по званию.

– Хорошо! Но с разведкой медлить нельзя. Как начнет темнеть, надо выдвигаться, –  полковник снова посмотрел на карту. –  Нужно обязательно успеть до подхода состава с танками батальона капитана Рафтопулло.

Он поднял глаза и заметил стоявшего позади кормы боевой машины Витю.

– Иначе к таким юным местным жителям придут непрошеные гости с оружием в руках, –  полковник серьезным взглядом посмотрел на мальчика.

Стоявшие рядом командиры тоже повернулись в сторону парня. Один из них подмигнул Вите. Другой неожиданно и громко сказал:

– А ты здесь откуда? А ну, марш домой! Нашел место для игр!

Вздрогнув от сделанного в его адрес замечания, мальчик что есть силы побежал в ту самую сторону, откуда они с Цыганом пришли на привокзальную площадь. Настигнув солдатское оцепление, он обежал его стороной и скрылся за теми самыми сараями, между которыми ранее провел его товарищ, чтобы не попасть в руки строгого старшины.

– Бабушка, бабушка! – Витя забежал в сени и, еще не сняв с себя куртки и фуражки, стал радостно кричать: – Там столько танков! Вся площадь заставлена! Столько военных! Я даже настоящего полковника видел! Все с винтовками, с пулеметами! Я автомат вблизи разглядел!

Витя вбежал в горницу, где за столом сидели его мать и дядя Илья.

– Ах, вот где ты был! Значит, на вокзал бегал, –  мать строго посмотрела на мальчика. –  Мы тут уже и не знаем, где искать его. Чуть Илью на поиски не отправили. Васина мама прибегала, спрашивала про вас. А им все нипочем.

– Тут не знаешь, как зиму протянуть. В доме денег ни копейки. На рынке все дорого. А этому танки все какие-то, –  проворчала возле печи старушка. –  Садись за стол, щей сейчас налью тебе.

В силу возраста, Витя абсолютно не понимал значения страшных для взрослых людей слов бабушки об отсутствии денег в доме, о тяжелом положении с продуктами питания. Перед глазами мальчика все еще стояли капитан в танкошлеме и комбинезоне, худощавый полковник, проводивший совещание, и строгий старшина. В детских ушах все еще звенел рев танковых двигателей и исполинские по размеру стальные гусеницы ревущего всей своей мощью «Клима Ворошилова».

Глава 3

– Ой, что на улице делается! Беженцы бегом бегут, бросают все и бегут. Только детей на руках несут, а остальное все бросают, –  пожилая женщина спускалась в погреб, одновременно описывая происходящее наверху. –  Мужчину одного вели, так у него все лицо в крови… Ребенок у нее на руках орет. Сама бежит… Мужчину окровавленного за руку тащит, причитает. Я ей кричу: «Давай сюда, к нам!» А она не слышит, бежит.

Все присутствовавшие в погребе смотрели на старую хозяйку широко открытыми глазами, внимательно слушая каждое ее слово. Витя от удивления описанного вытянул шею и, открыв рот, наблюдал за своей бабушкой. Та, спустившись вниз, поставила на пол опустошенное и накрытое крышкой помойное ведро. Другой рукой она водрузила на деревянную полку бутыль с керосином.

– Илюша, сынок, ты бы притушил лампу-то. А то нам так света не хватит. И керосин взять сейчас негде, –  сказала она сидевшему в углу сыну, который сразу же послушно протянул руки к лампе и немного убавил горевшее в ней пламя.

Он сидел в углу погреба на маленькой скамейке, служившей одновременно столом для имеющихся скудных продуктов, которые брали здесь же и ели сырыми из-за отсутствия возможности что-либо приготовить на огне. Позапрошлой ночью женщины, оставив спящих детей на попечении Ильи, пробрались в темноте в дом и, пользуясь затишьем, растопили печь и приготовили нехитрую еду. Они принесли горячий чугунок и чайник в погреб, прихватив с собой кое-что из теплых вещей, чтобы не замерзнуть в их холодном и сыром убежище и не простудиться, поскольку лечить в терзаемом боевыми действиями городе было некому – докторов не было, да и лекарств тоже.

Витя пристроился рядом с Ильей. Он то сидел, то полулежал на свернутом вдвое старом одеяле, постеленном на кучке уложенной на зимнее хранение моркови, покрытой сверху ветхим суконным пальто. С другой стороны от Ильи, почти возле самого входа, расположилась бабушка Вити. Пристанищем ей служил низкий потертый деревянный сундук и постеленный на него овчинный тулуп мужа, погибшего еще в Первую мировую войну.

Своего деда, в молодые годы простого крестьянина, пришедшего в голодный неурожайный год в город на заработки, Витя, конечно, никогда не видел. Рано оставшись без родителя, молодой человек был вынужден покинуть родную деревню и податься в поисках куска хлеба в ближайший уездный город, каким и был в то время Мценск. Перебиваясь некоторое время случайными заработками, в основном заключавшимися в помощи заезжим купцам в разгрузке товаров, ему наконец удалось устроиться истопником на кружевную мануфактуру, а потом перейти в ученики к ремесленнику. Впоследствии дедушка Вити женился, взяв в жены крестьянскую девушку, служившую прислугой в доме состоятельного лавочника-торговца. У жены оказался строгий нрав и непростой характер, и молодому человеку то и дело приходилось подыскивать своей супруге новое место работы, так как спустя некоторое время ее выставляли за ворота за чрезмерную упертость и излишнюю грубость. Постепенно он смирился с характером жены и даже высоко ценил ее за трудолюбие и хозяйственность. Дмитрий Максимович сумел выстроить для своей семьи небольшой бревенчатый дом, возле которого он разместил постройки для домашнего скота и всякого скарба, развел огород. Так и шла его жизнь – в трудах и заботах, в работе в ремесленной мастерской, пока не настал срок призыва в царскую армию в самом начале Первой мировой войны, в пекле которой он сгинул буквально через несколько месяцев после того, как покинул родной дом и семью. О гибели нижнего чина Осокина Дмитрия Максимовича сообщили его супруге письмом, доставленным в дом павшего за Царя и Отечество пожилым отставным штабс-капитаном. Тот, имея вид подобающий для такой ситуации, сняв фуражку и аккуратно указательным пальцем разгладив пышные усы, зачитал неграмотной Прасковье Семеновне письмо, написанное одним из офицеров полка, где служил ее супруг во время своей гибели.

Обычно в таких случаях в русских семьях, внезапно остававшихся без кормильца, бабий вой оглашал окрестности. Потом заказывался в церкви молебен. И многочисленная родня геройски павшего солдата, защищавшего свою землю от супостата, помолившись за упокой души его, садилась за поминальный стол и многократно осушала наполненные горячительными напитками рюмки, вспоминая только добрым словом этого человека.

Но не тот был характер у Прасковьи Семеновны, чтобы громогласно оповещать соседей о своей утрате. Не выла она громким голосом, причитая о несчастной судьбе своей. Не лила, по крайней мере на виду у всех, горьких слез. Спокойно надела траурное одеяние. И приняла случившееся как должное, прекрасно осознавая, как теперь осложнится ее жизнь с четырьмя маленькими сыновьями, старшему из которых было только двенадцать лет, а самому младшему – всего несколько месяцев.

Получая пенсию по утрате кормильца, работая в огороде и ухаживая за немногочисленным домашним скотом и птицей, она тянула своих детей как могла. Что непременно еще больше сказалось на ее и так не простом характере и весьма жестком нраве. Спустя год она отдала ремесленнику в ученики двух старших сыновей, решив с малых лет сделать их самостоятельными и тем самым упростить жизнь оставшимся при ней детям, самый младший из которых, как оказалось, родился с неполноценным здоровьем и никак не мог начать ходить. Спустя некоторое время в сапожную мастерскую убыл в ученики и третий сын – Петр, самый старательный и смышленый в семье, будущий отец Вити. С Прасковьей Семеновной оставался лишь самый младший, инвалид Илья, начавший все же ходить, но очень поздно и совсем кое-как, что соответствовало его врожденному недугу.

Сидя в погребе, Илья увидел, как задремала на руках у матери его восьмимесячная племянница Тамара. В то время как трехлетняя Валя уже начинала шуметь и капризничать, по-детски страдая от тяжелого и мучительного для ребенка пребывания в холодном и сыром погребе, не предназначенном для многодневного сидения в нем. Илья прибавил пламя в керосиновой лампе и достал из кармана своего пальто небольшую детскую книжку с картинками, показал ее Вале и тихо, чтобы не будить спящую малышку, спросил:

– Сказки почитаем?

Девочка закивала. Она, держась ручками за деревянное ограждение картофельной кучи, направилась к Илье. Он усадил ее на колени и развернул книжку. Витя вытянул шею, встал и подошел ближе к дяде и сестре в надежде тоже услышать чтение сказок, несмотря на то что уже много раз они были ему прочитаны еще отцом. Илья начал читать, но был прерван маленькой племянницей, которая сказала, что ей совсем не слышно и попросила читать громче. Он оглянулся на спящую Тамару и, убедившись, что не потревожит грудного ребенка, стал читать громче. Но этого девочке оказалось мало. Она захотела лучше рассмотреть рисованные картинки на страницах. Илье пришлось сесть так, чтобы тусклый огонь керосиновой лампы, горевший в экономичном режиме, как можно лучше освещал развернутую перед Валей детскую книжку.

Сидевшая напротив мать Ильи тоже стала слушать, как читает сын, разглядывая его и внуков тем взглядом, который может возникнуть у женщины при сильном беспокойстве за судьбу и жизнь своих маленьких и совсем беззащитных потомков. Такой взгляд не был присущ для старухи с очень строгим характером и железной стойкостью. Но сейчас она смотрела именно так. Она смотрела горестными глазами и думала о том, что тяжелая вдовья жизнь не сломала ее, не пошла она по миру с протянутой рукой, подняла и воспитала сыновей. Но она никогда не думала о том, что возле ее дома будет твориться то, чего и представить она себе не могла. Что прямо возле порога будет стоять не далекая и неведомая, а самая настоящая разрушительная война.

– Сегодня тихо как-то. Вчера все стреляли, а сегодня что-то не очень, –  молодая хозяйка приподнялась со своего места, где только что укачала младшую дочку. –  Может, нам сегодня в доме заночевать. Ночи темные, печку затопим, а то Валя засопливила уже. Не дай бог заболеет.

Пожилая женщина опустила глаза в земляной пол погреба, тяжело вздохнула.

– Будь они все прокляты! – тихо произнесла она в адрес стоявших на подступах к городу гитлеровских полчищ. –  К вечеру посмотрим. –  Потом она перевела взгляд на сына и добавила: – Илюша, ты бы вечером, как стемнеет, окошки заколотил, сынок. Не ровен час, как стекла вынесут. Грохот какой стоит порой. Того и гляди, они повылетают.

– Я затоплю печь, как стемнеет. Ребята хоть в тепле поспят, –  сказала молодая женщина, глядя на свекровь.

Та быстро закивала ей в ответ.

– Ау! Есть кто? Вы еще здесь сидите? – послышался знакомый мальчишеский голос из-за подпертой изнутри лопатой двери погреба.

– Колька, что ли, Морозов? – быстро сообразил Илья, уставившись на дверь в конце узенького туннеля спуска в домашнее овощехранилище.

– Я открою? – молодая женщина посмотрела на свекровь, как бы спрашивая ее разрешения.

Та быстро завертела головой, и, ничего не ответив, одним взглядом дала понять о своем согласии, и при этом сама попыталась встать, но не смогла этого сделать, так все тело затекло от долгого и почти неподвижного сидения в земляном укрытии.

Молодая хозяйка стала быстро подниматься по лестнице наверх, приговаривая:

– Коленька, не уходи. Сейчас я тебе открою.

Витя проснулся от возникшего шума и суеты. Он стал приподниматься на локтях, стараясь освободиться от одеяла, под которым спал вместе с сестрой Валей. Девочка продолжала сопеть, не реагируя на посторонние шумы. В это время маленькая Тамара уже зашевелилась и вот-вот должна была заплакать от возникшего дискомфорта. Пожилая хозяйка подошла к ней, стараясь заслонить своим телом проникающий в помещение погреба яркий дневной свет из-за открытой двери, за которой уже слышался разговор ее снохи и внезапно появившегося сына соседей.

– Ну что там? – спросила его молодая хозяйка, озираясь по сторонам привыкающими к солнечному свету глазами.

– Выходите из укрытия, тетя Настя. Немцы только что по мосту в город вошли. Наши все разбежались. Так кое-где еще снуют. Вроде прячутся, –  мальчик говорил взволнованно и выглядел очень напуганным. –  Я к вам по огороду прошел. Дед сказал, что надо сейчас всем в своих домах быть и не прятаться, чтобы немцы все видели.

– А наши что, все ушли? – женщина растерянно смотрела на двенадцатилетнего сына соседей. –  Столько войск было в городе. Думали, что отстоят нас. Немцев на порог не пустят.

Откуда-то послышались хлопающие выстрелы. Что-то громыхнуло вдали. В воздухе сильно пахло порохом и дымом от горящего дерева, запах которого стал проникать в тесное помещение погреба.

– Давайте-ка выходить, –  заявила пожилая женщина и взяла на руки уже проснувшуюся маленькую внучку. – Тамару кормить пора. Илья, сынок, Валю возьми. Витя, поднимайся наверх.

– Я побегу, тетя Настя, –  сказал Коля Морозов и, не дожидаясь ответа, скрылся за сараем.

Едва вся семья выбралась из погреба, как над ними заревели моторы и в воздухе в сотнях метров над землей пронеслись два темных самолета с крестами на крыльях. Увидев их, Витя тревожно посмотрел на Илью, который тоже стоял, подняв голову, разглядывая чужеродные боевые машины. От испуга расплакалась Валя. Вслед за ней тут же зашлась плачем маленькая Тамара.

– Ну что стоите? Бегом в дом! – пожилая женщина быстрыми шагами отправилась в сторону крыльца. –  Илюша, скорее, сынок. Неси Валю.

Войдя в избу, Витя растерянно сел на стул возле окна, как обычно это делал, когда входил в горницу, чтобы не мешать бабушке. Он ничего не понимающими глазами стал наблюдать за суетой женщин. Больше всего его сейчас удивлял Илья. Обычно уверенный в себе, гордящийся своей начитанностью, старательный молодой человек выглядел опустошенным и абсолютно потерянным. Он неподвижно стоял возле входа, ожидая указания пожилой матери, от слов и действий которой он всецело зависел в данный момент.

Та передала в руки молодой хозяйки маленькую Тамару и сказала:

– Давай, корми ее скорее, чтоб не плакала. А то немцы, говорят, порядок любят.

Женщина взяла у свекрови дочку и с ней на руках скрылась за занавеской, отделявшей спальню от горницы.

– Сынок, иди лампу забери из погреба. И запри его, заслони там чем-нибудь. –  Бабушка Вити взяла Валю из рук сына и аккуратно передала ее старшему внуку. –  С тобой пойду. Надо вход в погреб спрятать. А то, чего доброго, немец все последнее потаскает у нас. И картофелины не оставит!

Они с Ильей быстро вышли из дому, оставив Витю одного с сестрой в горнице.

– Я к маме хочу, –  сказала девочка, обиженно посмотрев на брата.

– Ну иди, –  мальчик кивнул в сторону занавески, за которой мать кормила его младшую сестру.

Когда Валя скрылась из виду, зайдя к матери, Витя повернулся к окну, стараясь сквозь щели в досках, защищавших оконные стекла от взрывных волн, разглядеть что-нибудь происходящее на улице. Откуда-то со стороны центра города уже несколько минут доносился частый стук пулемета. Витя был уверен, что это бьет именно пулемет. В дымке далекого пожара он попытался разглядеть примерное место стрельбы. Окна их дома с одной стороны выходили на улицу и ему были видны только стоявшие за дорогой деревья и протекающая внизу под горой в двухстах метрах от дома река, воды которой несли в себе что-то непонятное мальчику, привыкшему видеть чистое течение в просветах между деревьями, растущими по берегам.

Витя не стал вглядываться в поверхность видневшейся речки. Ему было интереснее сейчас определить, что за пулемет так долго стреляет, откуда ведет огонь и по кому. «Если это наш, то почему он все еще бьет? Ведь Коля Морозов сказал, что наша армия ушла из города. Значит, не вся ушла. Значит, еще кто-то сражается? Или Коля не все знает?» – подумал мальчик и решил подойти к окну в противоположной стене, из которого он надеялся рассмотреть видневшуюся колокольню церкви, что стоит возле торговой площади в центре города. Именно с той стороны все еще слышались выстрелы. Едва Витя прильнул к раме, решив еще раз взглянуть на улицу, как отшатнулся назад, едва не упав со стула. Он испуганно схватился за край стола и замер в ступоре от испуга.

В окне он разглядел тех, кого так боялись увидеть абсолютно все жители маленького прифронтового города. Кого абсолютно не ждали и не хотели видеть. Кого винили во всех своих бедах последних месяцев. Кого считали теми, кто принес в их дома страдания и боль. В щелях между досками мальчик увидел мелькнувшие силуэты вражеских солдат в касках и в темных шинелях.

Он широко открытыми глазами оглядел комнату и остановил взгляд на занавеске, за которой были его мать и маленькие сестры. Потом он испуганно стал смотреть на открытую дверь между горницей и сенями. Ему было видно заколоченное снаружи окно, в широкие щели между досками которого проникал яркий дневной свет. Вдруг этот свет померк, давая понять, что к крыльцу подходит кто-то чужой, быстро двигаясь к входу в дом. Послышались тяжелые шаги кованых сапог, донеслось чье-то дыхание. Удар чем-то тяжелым с грохотом опрокинул стоявшие на лавке ведра. С глухим звуком ударилась о деревянный пол длинная метла. Шаги стали приближаться к двери. Витя вскрикнул:

– Мама!

Едва он успел окликнуть мать, как в горницу, широко переставляя обутые в сапоги ноги, начал медленно входить немецкий солдат. Гитлеровец сразу же бросил взгляд на оторопевшего Витю, который попятился в угол комнаты, инстинктивно ища там спасения. Солдат почти не обратил никакого внимания на ребенка. Держа наперевес карабин, он стал оглядывать стены, оценивая обстановку. Убедившись в отсутствии какой-либо опасности для себя, он опустил приклад карабина на пол и, продолжая держать его только одной рукой, начал ходить по комнате, разглядывая стоящие на полках и столе предметы. Он подошел к печи и, откинув на пол заслонку, выдвинул свободной рукой чугунок с еще теплой, сваренной ночью картошкой. Издав на родном языке слова одобрения по поводу удачного обнаружения съестного, солдат переложил клубни в «сухарную» сумку [1], висевшую у него на ремне.

Витя стоял в углу комнаты и молча и не шевелясь наблюдал за уверенными движениями оккупанта, без какого-либо стеснения забиравшего продукты на глазах у ребенка. Закончив опустошение чугунка, гитлеровец, пошарив на полках, отправил в набитую вареным картофелем сумку глиняную плошку с крупными кусками сахара. Затем он взял полулитровую бутылку с маслом, откупорил ее зубами, понюхал и, одобрительно кивнув, заткнул пробку. Оценив добытое, солдат явно не оставался удовлетворенным и продолжал оглядывать комнату, надеясь отыскать для себя еще что-нибудь.

Из-за занавески выскочила на шум молодая хозяйка, на ходу поправлявшая верхнюю пуговицу на кофточке, застегиваясь после кормления дочери грудью. Она моментально оценила происходящее, увидев на полу пустой чугунок и бутылку масла в руке немецкого солдата. Подняв жалостливый взгляд на фашиста, женщина развела перед ним руками и произнесла голосом человека, просящего пощады:

– Мне детей кормить нечем будет! Не забирайте последнее! Детей кормить нечем будет!

Она сделала шаг навстречу солдату, протягивая к нему с мольбой руки. Немец недовольно поморщился и, что-то буркнув себе под нос по-немецки, обошел молодую женщину и двинулся в сторону двери.

– Что ж ты делаешь?! Отдай! – голос ее изменился.

Она кинулась на солдата, вцепившись руками в висевший за его спиной ранец.

– Отдай, гад! – взревела она уже не своим, а звериным голосом, голосом животного, ценой собственной жизни защищающего собственное потомство.

Молодая, стройная, красивая тридцатилетняя женщина моментально превратилась в бесстрашную защитницу собственного дома и детей. Свирепым взглядом и всей имеющейся в ее руках силой она вцепилась в уходящего из ее дома чужеземного грабителя.

Закаленный в боях немецкий солдат резким движением с разворота ударил ее локтем. Вскрикнув, молодая хозяйка упала на пол посередине комнаты. Фашист шагнул к ней и, сопровождая свои действия гортанной бранью, с размаху ударил ее ногою в живот. Она вскрикнула от боли и, съежившись на полу, закрыла руками тело. За занавеской одновременно заплакали обе девочки. Услышав их плач, глядя на лежащую на полу мать, разъяренный маленький Витя кинулся на немца. Солдат отреагировал мгновенно. Едва мальчик приблизился к нему, как он вскинул ему на встречу ногу в сапоге и оттолкнул от себя. Потеряв равновесие от полученного удара в грудь, Витя отлетел прямо под стол, едва не ударившись головой о его ножку. Гитлеровец снова выругался и быстрыми шагами вышел из комнаты. Вскочив, охваченный яростью ребенок, не чувствуя боли, но видя все еще лежащую на полу возле печи мать, побежал вслед за фашистом, мгновенно решив отомстить за родного человека во что бы то ни стало.

– Витя! – тихо произнесла молодая женщина, все еще не придя в себя от болезненного удара ногой в живот, но мальчик ее уже не слышал.

Он выскочил на крыльцо и растерянно остановился, увидев, как еще два немецких солдата ловят во дворе их дома кур и складывают их в большой мешок. Один из них громко смеялся, глядя на беготню другого за курицами. А второй, шумно комментируя свои действия, гонял птиц и, поймав их, отправлял в мешок в руках первого.

Витя резко повернул голову в сторону калитки, за которой только что скрылся обидчик его матери. Злобно закричав, мальчик побежал за фашистом, но неожиданно наткнулся на бабушку, которая успела схватить его за плечи.

– Ты куда? – вскрикнула она, едва сдерживая разъяренного внука.

Тот не реагировал на ее слова и рвался из рук пожилой женщины, тщетно стараясь вцепиться в злобного фашиста с намерениями разорвать того на куски.

– Остановись! Куда ты?! Успокойся! – не то упрашивала, не то причитала бабушка, начиная понимать, что не просто так мальчик стремится наброситься на немецкого солдата, который не обращал на него никакого внимания и подходил к калитке соседнего дома. Он уже было переступил границу участка соседей, как навстречу ему вышла женщина – хозяйка дома. Это была мать Васи Цыгана.

Она встала на пути у фашиста, уперлась руками в откосы проема и смотрела прямо в глаза воинственного грабителя. Взгляд у нее был решительный. Она сверлила им лицо немецкого солдата, призывая его одуматься и не грабить людей.

– Ой, Наташка! – тихо, шепотом, почти про себя взмолилась пожилая женщина, сдерживавшая мстительный порыв своего маленького внука, крепко держа его своими руками, одновременно глядя в сторону соседского забора.

К остановившемуся перед внезапно возникшим на его пути препятствием немецкому солдату подошел его товарищ, державший в руках небольшой матерчатый мешок, наполненный продуктами, взятыми из другого дома. Первый из-за обремененных поклажей рук передал второму полулитровую бутылку с маслом, добытую в доме Вити. После этого гитлеровец, выругавшись, толкнул цевьем карабина стоявшую перед ним женщину, от чего она вскрикнула, но устояла на ногах. Немец снова выругался. Как вдруг она встала перед ним, все так же пронизывая его решительным взглядом. Солдат на секунду оторопел. Он уже, судя по виду, собирался снова оттолкнуть от себя непреклонную защитницу своего дома, как она резко, сильно сама толкнула его в грудь. Тот отскочил на несколько метров и едва не упал. Оба фашиста дико заорали. Первый, сделав выпад в сторону строптивой женщины, резким движением ударил ее прикладом карабина по голове, от чего она рухнула на землю прямо возле забора. Солдат презрительно посмотрел на нее сверху вниз и, удовлетворенный содеянным, шагнул в сторону калитки.

– Не пущу! – вдруг все так же решительно произнесла она, цепляясь рукой в штанину немца. –  Не дам тебе, сволочь, грабить детей!

Шатаясь после сильного удара, она поднялась. Гитлеровец презрительно посмотрел на нее. Потом развернулся, сделал три шага назад и без какого-либо предупреждения вскинул карабин. Он быстро навел его на женщину. Витя оторопел и перестал рваться из рук бабушки. На мгновение мальчик перевел взгляд на мать своего лучшего друга.

– Наташа! – снова тихо произнесла пожилая женщина, тоже не отводившая глаз от происходящего.

Спустя секунду раздался выстрел. Защитница дома ударилась всем телом о забор и упала на землю, сложившись в неестественной позе. Витя, его бабушка и еще несколько женщин, наблюдавших за тем, что происходило у дома Цыгана, одновременно вскрикнули. Мальчик остолбенел. Он широко открыл глаза и рот, не веря случившемуся. Прямо у него на глазах была убита мать Цыгана. Добрая, любимая всеми мальчишками хозяйка, славившаяся тем, что на зависть друзьям сына не запрещала ему проводить много времени в уличных играх, была лишена жизни самым подлым способом. Та, кто ценила добрые сердца и с улыбкой на лице встречала на пороге своего дома Витю, Леху и других ребят, угощая их всех баранками или леденцами, лежала теперь мертвая возле порога.

Пожилая женщина прижала оторопевшего внука к себе. Она закрыла ему лицо ладонью, стараясь избавить мальчика от страшного зрелища. Тело Вити обмякло. Он перестал вырываться из рук бабушки, которая, еле сдерживая порыв плача, быстро повела его к их дому. Мальчик спокойно поддался действиям пожилой женщины. Она почти довела его до крыльца, как из-за забора, со стороны дома только что убитой соседки, послышались частые шаги бегущих людей.

– Мама! – громко прозвучал детский голос, в котором Витя безошибочно угадал голос своего лучшего друга Цыгана.

Он резко дернулся из рук бабушки, вырвался и побежал на улицу. Едва выскочив за пределы участка, он встал как вкопанный, увидев почти лежащего на теле мертвой матери своего товарища. Рядом с убитой родительницей медленно села прямо на землю старшая сестра Цыгана. Ее голова упала на грудь. Потом девочка опрокинулась на спину и потеряла сознание.

– Мама-а! – простонал мальчик над мертвым телом, приподняв с земли ладонями голову убитой женщины. –  Мама-а!

Он снова и снова произносил это слово, еще не осознав, что матери у него больше нет. Цыгана затрясло. Он поднялся. Глаза его были пусты и наполнялись слезами. Через секунды взгляд его начал меняться. Он смотрел на окрестности так, как будто искал кого-либо или что-либо. Лицо его исказила злоба. Витя поймал его взгляд. Уловив его направление, он начал смотреть на удалявшихся по улицы спокойной походкой двух немецких солдат, один из которых только что сотворил непоправимое. Цыган глядел им вслед. Из губ его вырвался злобный рык. Он взревел, словно был не девятилетним мальчиком, а разъяренным диким зверем. Для стоявшего поблизости Вити стало понятно, что может сейчас произойти. И это случилось. Потерявший только что маму, маленький человечек рванул с места в сторону гитлеровцев. Витя бросил вслед ему испуганный взгляд, но тут же зло сжал челюсти и тоже рванул с места за Цыганом, чтобы поддержать атаку друга. Ему это не удалось. Теперь уже Илья, успев схватить его, дернул на себя и обнял, прижимая к себе.

– Пусти! – прорычал Витя, пытаясь вырваться из рук дяди.

Тот молча держал его, прижимая к телу. В последнее мгновение мальчик смог повернуть голову так, что ему стало видно, как Цыган с разбега набрасывается на убийцу матери. Удар был таким, что солдат едва не упал. Он выронил из рук бутылку масла, которая тут же разбилась. Успев повернуться, немец принял на себя второй удар. А от третьего его спас вовремя подскочивший товарищ, ловко сделавший подножку бросавшемуся в атаку ребенку. Цыган упал, но быстро встал и тут же получил удар кулаком в лицо, который сбил его с ног и отбросил на землю. Солдаты, опомнившись, стали наносить ему удары ногами по голове и телу. Затем они повернулись и, ругаясь, двинулись дальше, периодически оглядываясь на лежащего на земле без сознания мальчика и на скопившихся возле мертвой женщины людей.

– Ой, Господи! – начала причитать бабушка Вити.

Она закрыла лицо руками так, что оставались открытыми только глаза, которые мгновенно наполнились слезами. Как только гитлеровцы отошли на несколько шагов, она побежала к избитому ребенку. Со стороны другого соседского дома к нему быстро приблизились, озираясь на удаляющихся солдат, еще две женщины. Все трое склонились над мальчиком. Одна из пришедших на помощь бросилась на колени и бережно подняла голову Цыгана. Тот шевельнулся. Его ощупали и медленно подняли на ноги.

– Пусти! – снова рявкнул Витя на своего дядю, все еще не теряя надежды вырваться из его рук.

Они оба продолжали наблюдать за действиями женщин, старавшихся оказать помощь жестоко избитому ребенку. Тот медленно приподнялся и встал. При этом его поддерживали за плечи. Мальчик шатаясь сделал несколько шагов в сторону своего дома. Когда женщины расступились, Витя и Илья увидели его окровавленное лицо. Цыган поднял голову. Взгляд его на мгновение упал на лежащую возле забора мертвую мать и склонившуюся над ней старшую сестру, которая, придя в сознание, тихо подползла к убитой. Девочка застыла над бездыханным телом. Стала гладить его, оглядывая широко открытыми безумными глазами. Она молчала, но было видно, что вот-вот разразится нечеловеческим воем.

Увидев это, Цыган заорал не своим голосом. Он поднял окровавленное лицо к небу и забился в истерике. Женщины схватили его за руки и стали прижимать к себе. Мальчик вырывался, но быстро обессилел. Он упал на колени и заплакал. Слезы на его щеках смешались с кровью. Он упал на бок в осеннюю дорожную грязь, чуть подмороженную за прошедшую ночь, и продолжал тихо рыдать от бессилия и горя из-за потери матери.

В несколько минут его жизнь, жизнь старшей сестры и жизни еще многих, находившихся поблизости людей изменилась. Боль от смерти родительницы, пытавшейся защитить своих детей, вселилась в его маленькую душу. Сдавленный и потерянный, он распластался на дороге. С его лица на землю падали капли крови, смешанной со слезами. Он всхлипывал, и как только его взгляд снова упал на мертвую мать и склонившуюся над ней сестру, он снова взвыл.

Женщины вновь подняли его. Но вдруг они вздрогнули от чего-то неожиданного. Их лица мгновенно сосредоточились на том, что они увидели. Из-за дыма, шедшего от какого-то недалекого пожара, стали появляться фигуры немецких солдат, медленно идущих по дороге вдоль домов местных жителей. Они с интересом смотрели на жителей только что оккупированного ими города, переживших первую тяжелую трагедию, являвшуюся следствием вторжения на их территорию жестокого и подлого врага.

Один из гитлеровцев, держа наперевес карабин, жевал яблоко. Он шел первым в колонне беспорядочно идущих солдат, облаченных в каски и шинели. Их фигуры стали появляться из редкой, похожей на туман дымки. Они были злы и сосредоточенны. Оружие было наготове. Между собой они передавали солдатскую фляжку и, морщась, пили из нее по очереди.

– А ну, в дом! – Витя услышал позади себя тихий голос матери, которая резко потянула на себя его и Илью.

Мальчик успел только повернуть голову, чтобы посмотреть на все еще остававшегося на пути идущих немцев Цыгана и женщин, среди которых была его бабушка. Но увидеть все он так и не успел. Мать быстро втащила его в калитку. Ему удалось только мельком взглянуть на убегающую с дороги пожилую женщину.

Уже войдя в дом, он прильнул к забитым снаружи досками окнам и стал смотреть через щели на медленно двигавшихся гитлеровских солдат, которые вдруг поменялись с другими людьми, не похожими на них. Грязные солдатские сапоги с широкими голенищами исчезли. На их месте замелькали в проеме досок забора привычные глазу ботинки с обмотками. Витя удивился. Он не поверил своим глазам. Прильнув ближе к стеклам, он стал вглядываться в сторону улицы. Там действительно шли красноармейцы. Мальчик отпрянул от окна. Он повернулся в сторону двери и, не обращая внимания на суетившихся возле кровати мать и бабушку, успокаивавших маленьких сестренок, прошмыгнул в сени, а потом на улицу. Лишь на крыльце он столкнулся с Ильей, ударившись головой в его тело.