Однажды в Асхане

От автора

По большому счету книга эта появилась и была написана ради одного конкретного героя или, лучше сказать, – Человека, многие годы волновавшего мое воображение и наконец-то воплотившегося после стольких размышлений на страницах реального произведения. Условное средневековье и очередная околотолкиновская вселенная требовались мне лишь как игровая площадка, как наиболее гибкая традиционная модель, удобная для воплощения замысла. Кроме того, мне не хотелось бы создавать впечатление, будто вселенная эта – именно моя. Во многом вдохновившим меня на написание источником стал мир из серии компьютерных игр «Heroes of Might and Magic», называвшийся Асханом в пятой и последовавших за ней частях. Но, за исключением общемифологической канвы и некоторых имен персонажей, вселенная эта использовалась и была переработана мной на собственный лад, за что я заранее извиняюсь перед фанатами. Назвать это произведение «фанфиком» при всем желании никак не возможно, да я и не ставил себе подобной задачи. Я лишь благодарен и радуюсь тому, что некогда любимое подростковое увлечение сумело подтолкнуть меня к написанию романа, запечатлевшего также и давно искомый мной жизненный идеал, пускай даже только отчасти.

Последняя глава этой книги представляет из себя историю внутри истории, которую главный герой рассказывает своим слушателям ночью у костра и которую я поместил в конце для удобства. И, хотя она не связана напрямую с основным сюжетом, внимательный читатель найдет там для себя подсказки или даже ответы на некоторые вопросы, которые, вполне вероятно, возникнут у него по ходу прочтения. Кроме того, этот отдельный рассказ дополняет и расширяет вселенную Асхана, чьи мифология и эсхатология также по-своему значимы для понимания моего героя.

Глава первая. Дрозды и стрелы

В одно из ясных летних утр, в год 960-ый от просветления Седьмого Дракона, из небольшой деревеньки, прилегающей к городку Данмур, вышел, а, скорее, выскочил вприпрыжку двенадцатилетний светловолосый мальчуган. Дом его располагался на самой окраине и граничил со старым Джейвудским лесом. Именно туда мальчуган и направлялся, выбрав хорошо знакомую и исхоженную им с детства тропинку. Песчаная полоса ее, ныряя в чащу уже шагов через тридцать, петляла вначале в кустах, стараясь сбить с толку неопытного следопыта, но совсем скоро выравнивалась и до самого оврага мчалась все время под откос, словно стремительный и веселый поток в хорошо выбитом и надежном русле. Мальчик шел в лес по поручению деда – набрать ягод и сухого валежника. Но куда больше хотелось ему просто побродить и погулять, поискать и поисследовать что-нибудь интересное и необычное в окрестностях, – иначе говоря, побездельничать и от души повалять дурака. Как и у всех порядочных мальчишек, то было самым главным и излюбленным его повседневным занятием, которому можно было предаваться с утра и до вечера безо всякого риска устать.

Он шел бодро и не сбавляя шаг, то и дело срываясь с места, чтобы отхлестать прутом куст или ствол векового дерева. При этом он каждый раз оборачивался, поглядывая, нет ли поблизости других мальчишек, что могли бы заподозрить его в чересчур детском и неподобающем возрасту поведении. В глубине души мальчуган не считал это таким уж глупым и неоправданным занятием и все же на людях старался сдерживаться и вести себя, как полагается. Стволы деревьев, становившиеся в его воображении никем иным, как грозным противником (огром, великаном или големом), и впрямь, слово исполинская колоннада, высились по обе стороны от тропинки, поражая своим безмолвным и неоспоримым величием, несоизмеримым с человеческим масштабом. Но невозмутимый мальчик, «проезжая» стройные ряды их, видел себя уже прославленным полководцем и даже самим государем-Императором, устраивавшим положенный смотр своей личной великанской гвардии.

Надо сказать, что в лесу этом было удивительно, почти непостижимо прохладно, дышалось же настолько легко, что, казалось, воздухом этим можно переполниться и взлететь прямиком к облакам. Окрестности Данмура издревле считались одним из самых тихих и зеленых уголков Империи. Спасаясь от суеты столиц, раскаленных улиц и государственных забот, можно было отправиться сюда и обрести здесь, если не покой, то свежую внезапность мысли. Так поступали многие великие правители, и в их числе – легендарный Брайан Сокол. В прохладе джейвудских рощ он размышлял о значении религии и поклонении Стихийным Драконам, один из которых, Илат – свободолюбивый и вечно юный Дракон Воздуха, был вынужден отступить и покинуть сердца жителей Империи, где насаждался в те времена культ сиятельнейшего и благороднейшего среди всех его сестер и братьев – великого и Светлейшего Эльрата. Непримиримость жителей южных городов обернулась тогда нелегким, но неизбежным компромиссом – переселением их в Свободные Города Востока. Но и много позднее, покинув эти места, император Брайан не раз вспоминал еще обитель «изумрудной тишины», как прозвал ее в первый же миг, оказавшись под сводами стражей Силанны, чьим дыханием полнилась теперь и грудь мальчугана, продолжавшего свой утренний путь.

Спускаясь в небольшой овраг, по каменистому дну которого журчал, переливаясь, ручей, он перепачкал все колени и ладони, но не обратил на это никакого внимания и, присев на корточки, тут же бросился умываться, щурясь и улыбаясь на солнце. Зачерпывая воду обеими руками, мальчик горстями выливал ее себе на голову и за шиворот, вздрагивая от колючего, но бодрящего прикосновения стихии. Ручей этот брал начало далеко в Вантирийских горах, и вода в нем всегда была ледяная и чистая, что очень удивляло мальчугана. Зная, что напиться будет лучше выше по течению (вода там была намного вкуснее), он тут же вскочил на ноги и принялся штурмовать стену. Она осыпалась под ним песком и спасавшимися от лавины муравьями, возводившими здесь свое маленькое независимое государство, пока наконец наглый захватчик и нарушитель спокойствия не оказался на самой вершине. Едва успев отдышаться, мальчик замер вдруг прямо на четвереньках, словно хищник, готовый броситься на жертву и уставившийся в одну точку, с тем чтобы не упустить момента прыжка.

Впереди и справа от него, шагах примерно в двадцати, стоял высокий и статный человек в зеленом плаще с капюшоном. Он стоял очень прямо и неподвижно, задрав кверху голову, – туда, где кроны деревьев плотно сходились, тихо покачиваясь на ветру. Казалось, что он забыл, зачем пришел сюда, и пытался теперь вспомнить об этом, прислушиваясь к собственным мыслям. Не зная, подняться ли ему с колен или съехать потихоньку обратно, мальчик все же решил остаться и понаблюдать, поудобнее устроившись на животе. Какое-то время незнакомец оставался в том же положении, но затем опустил голову и, присев в траву, внимательно осмотрелся в ней. Раздвинув несколько стебельков, он извлек из-за пояса нож и, произнеся полушепотом какие-то слова, срезал широкий пятиугольный листок. Он произнес свои слова опять, срезал еще один лист и, наконец, поднялся. Облокотившись на ствол дуба, высившегося у него за спиной, незнакомец уложил листья в один из карманов плаща и прислушался. Прислушался тут же и мальчик. Только теперь услышал и различил он знакомое посвистывание, наполнившее мгновенно весь лес и принадлежавшее, несомненно, дрозду, как учил его однажды дед.

Продолжая слушать и не поворачивая головы, незнакомец сделал жест рукой, словно приманивал или подзывал кого-то. Пытаясь понять, к кому же он обращается, мальчуган сохранял неподвижность и ждал. Внезапно человек в плаще обернулся и посмотрел прямо на него. Тот не шевельнулся. Приманивающий жест повторился снова: незнакомец подзывал его. Мальчик быстро поднялся и, тихо пройдя разделявшее их расстояние (он и сам не знал почему), нерешительно взглянул на незнакомца, но тот уже опять смотрел на ветки.

– Ты ведь знаешь, почему птицы поют? – спросил он, обернувшись, полушепотом.

– Потому что им нравится.

Незнакомец улыбнулся.

– Не сомневаюсь. Но поют они уж точно не для нашего удовольствия. Видишь вон того дрозда?

Он указал рукой между веток.

– Нет.

– Приглядись повнимательнее. На одной из верхних.

– А-а, да, – согласился мальчик. – Черный дрозд.

– Черный, конечно. Уже какое-то время он призывает другого, – где-то за теми деревьями, – присоединиться к их маленькой стайке. Слышишь, какое резкое начало и окончание у его песенки?

– Да. И она повторяется.

– Верно. Это чтобы тот дрозд лучше понял, где находится стая.

– Но ведь пением птицы приманивают своих женщин, разве нет?

– И это тоже. Но песенка в таких случаях другая. Я не буду сейчас изображать ее, чтобы не сбивать дроздов с толку.

Они оба замолчали и какое-то время продолжали слушать.

– А ты кто? – решился наконец спросить мальчуган. – Я тебя никогда здесь раньше не видел.

– Я бывал здесь когда-то давно, но ты этого помнить не можешь. Я – простой странник и немножко – травник. Я искал тут один нужный мне очень листок.

– Да, я видел, но ведь это же сорняк!

– Ты так думаешь?

Мальчик хотел было ответить, но задумался.

– Как тебя зовут? – спросил человек в плаще.

– Максимилиан.

Тот удивленно взглянул на него.

– В самом деле?

– Да.

Его собеседник уважительно кивнул.

– Живешь где-то неподалеку?

– В деревне, на самом краю, это примерно в миле отсюда.

– А чем занимаются твои родители?

– Я сирота. – Максимилиан произнес это почти гордо. – Я живу с дедом. Он разводит свиней и кур, а еще он – учитель. К нам ходят почти все деревенские мальчишки.

– Я очень уважаю учителей, – серьезно ответил незнакомец. – Наверное, ты здесь по его поручению?

– Да, то есть… Я должен был набрать валежника и ягод, но забыл их название.

– А ты сможешь описать их?

– Дед говорит, что они редкие, но иногда встречаются и в Джейвуде. Они сливаются с листвой, поэтому их очень сложно найти.

– Силановы слезы?

– Точно!

– Эти ягоды, и впрямь, очень редки. Здесь они мне пока не попадались. Но, знаешь, вкус у них просто удивительный, ни на что не похожий. Если никогда не пробовал, я не смогу тебе описать.

– А почему их называют «слезами»?

– Твой дед не рассказывал тебе легенду?

Мальчик отрицательно покачал головой.

– Что ж, рассказать ее недолго. Из всех Стихийных Драконов у Силанны – самый неторопливый и мягкий характер. Считается, что она всегда выступает примирительницей в ссорах своих «родственников», возникающих из-за того почитания, что оказывают им народы Асхана. Силанна же – очень мирная и предусмотрительная, ведь она – Дракон Земли. Земля прочна и малоподвижна, она никогда не спешит и действует обдуманно. Но, как и всем, ей свойственны ярость и печаль, которые она испытывает, видя, как детей ее безжалостно уничтожают. Легенда гласит, что во время одной из страшных войн, что случились еще в далекую эпоху Шантири, обезумевшие солдаты изрубили и сожгли целый лес, чтобы выстроить из него осадные орудия, решившие исход битвы. В этом лесу была и священная роща Силанны, где наши предки поклонялись Дракону, но воины не пощадили и ее. И, подобно своей Матери, Асхе, Силанна заплакала, стремительно промчавшись в гневе по Асхану и роняя изумрудные слезы. На тех местах, где они упали, и растут теперь священные ягоды.

Некоторое время Максимилиан стоял молча и как бы нахмурившись.

– Но, раз они священные, значит я не могу собирать их?

– Думаю, что твоему деду известны свойства силановых слез, раз он посылает тебя за ними. Поэтому, если найдешь их, просто сразу отнеси ему. Я не говорю, что их нельзя есть, но это, знаешь ли, не лакомство для двенадцатилетних мальчишек.

Человек в плаще взглянул на него наставительно, но по-доброму. Максимилиан удивленно кивнул.

– Откуда ты знаешь, сколько мне лет?

– Ниоткуда. Просто ты так выглядишь.

– Ты – друид?

Настал черед удивляться незнакомцу.

– Разве я похож на друида?

– Конечно. Высокий, зеленый плащ с капюшоном, знаешь все о птицах и о растениях. А еще я слышал, как ты произнес какие-то слова перед тем, как срезать листок.

– Верно. Но это была всего лишь благодарность – и извинение.

– Как это?

– Я благодарил Силанну за те дары, что она приносит нам каждый день, и извинялся за необходимость лишить жизни и использовать одного из детей Земли.

– Это такой ритуал?

– Нет, это просто благодарность – и просто извинение. Представь, что твой дед целый год выращивал поросенка, ухаживал за ним, берег, и вдруг пришел какой-то человек и просто, без предупреждений, зарезал его себе на потеху. Только потому, что ему так захотелось. А теперь представь, что это был не поросенок, а твой младший брат или твоя маленькая сестренка. Хотел бы ты защитить их от безнаказанной жестокости такого человека?

– Разумеется!

– Вот так же и Силанна хочет защитить своих детей. Но она понимает, что мы нуждаемся в них, а потому позволяет забирать. Возможно, каждый раз ей бывает очень больно от этого. Но думаю, что она и радуется, зная, что кто-то сумел излечиться или насытиться благодаря одному из творений Земли. А, когда крестьянин засевает поле и сажает дерево или куст, для нее это радостно вдвойне. Так мы делимся с Силанной тем, что забираем у нее. Конечно, это очень хрупкая гармония, но все-таки она достижима.

Максимилиан опустил голову и потер затылок.

– Я как-то не задумывался об этом, – признался он.

Незнакомец улыбнулся.

– Да. Но надеюсь, что теперь хотя бы иногда будешь. Достаточно взглянуть на все это великолепие. – Он развел руками. – Видишь это зеленое царство вокруг? Оно – «изумрудная песнь». Поэтому и месяц так называется.

– Правда?

– Похоже на нее.

Человек в плаще усмехнулся, – и мальчик усмехнулся следом.

– Все-таки ты – друид, – решительно заявил он.

– Что ж, если тебе нравится так думать. Подожди-ка… Слышишь?

– Что?

– Дрозды больше не поют.

Треск веток, раздавшийся позади, заставил Максимилиана обернуться и вздрогнуть. Однако это был всего лишь кролик, выскочивший из-за кустов прямиком на середину поляны. Пугливо сверкнув по сторонам своими черными бусинками, он еще плотнее прижал уши и часто и крупно задрожал.

– Нас боится.

– Не думаю, – ответил незнакомец. – Да и дрозды кого-то почувствовали.

– Кого же?

Треск повторился, – и сорвавшийся с места кролик упал, пронзенный стрелой. Отшатнувшись в сторону, мальчик испуганно огляделся. Не прошло и нескольких секунд, как следующая стрела глухо вонзилась в дерево. Максимилиан тут же бросился на землю, но человек в плаще даже не шелохнулся. Стрела вошла в древесину слева, в нескольких сантиметрах от него. Спокойным, но резким движением он вытащил ее и с любопытством повертел в руке. Подняв голову, мальчик увидел, что со стороны чащи быстрыми и уверенными шагами направляется к ним рыжеволосая девушка. Она была в черных мужских сапогах и черном охотничьем камзоле. Большой и чрезвычайно крепкий на вид тисовый лук покоился у нее в правой руке. Следом за девушкой шел, опустив глаза, худощавый черноволосый юноша, несший с собой полный колчан. Через несколько мгновений из-за деревьев показались и остальные. Шумная компания из двадцати или тридцати человек явно была настроена весело, перебрасываясь на ходу ругательствами и шутками, относившимися к одному из них.

Мальчик взглянул на человека в плаще. С доброжелательным и открытым выражением лица тот смотрел прямо перед собой, ожидая развития событий. Подойдя почти вплотную, лучница остановилась и испытующе посмотрела на него. Чернота ее блестящих глаз, – живых и наглых, задорных и обжигающих, – показалась Максимилиану необыкновенной. Ухватив незнакомца за подбородок, она стала поворачивать и придирчиво изучать его красивое и правильное лицо, так, словно выбирала лошадь. Но тот был, казалось, не против подобного обращения и покорно сносил свой «осмотр».

– Кажется, это ваше, миледи, – вежливо сказал он, протянув к ней оперением стрелу, когда лучница наконец закончила.

Услышав такое обращение, некоторые из толпы загоготали, начав приседать и кланяться, словно встречали королевскую особу. Усмехнувшись лишь уголком губ, девушка взяла стрелу и молча протянула юноше. Быстро схватив ее, тот снова отступил и потупился.

– Спасибо, красавчик. Эй, Слинт, отдай-ка мою добычу Отшельнику! Пусть потушит ее нам с травами сегодня на ужин.

Веснушчатый парень, к которому обращалась лучница, поднял кролика за шкирку. Увидев, что стрела прошла через шею, все дружно зааплодировали.

– Я бы не попала в тебя, если ты думаешь об этом, – насмешливо произнесла девушка, снова повернувшись к незнакомцу. – Стрела пришла ровно в цель.

– Знаю.

Она прищурилась.

– Ты из местных?

– Нет, всего лишь странник, проходивший мимо.

– Храбрый, храбрый странник, – полунапевом произнес кто-то, отделившись от остальной толпы.

Бордовый и сильно потершийся, но некогда щегольской кожаный жилет выдавал в нем человека знатного и явно утонченного, равно как и нижняя рубаха того же необычно темного и красноватого оттенка и не менее потрепанные, но все еще выделявшиеся покроем бархатистые черные штаны. Присев у соседнего дуба, он положил себе на грудь лютню и слегка тронул ее струны.

– Не сейчас, Уильям.

– Не хочет она моих песен, – печально произнес лютнист. – О, Сорша, что не хочет песен менестреля, слагающего их в муках и любви, ты та, что…

– Да заткнись уже! – рявкнул кто-то из компании, зашвырнув в него поднятым камнем.

Легко увернувшись, Уильям заиграл снова.

– Поэты – всегда изгои, – многозначительно изрек он.

– Вы, наверное, разбойники? – простодушно поинтересовался человек в плаще, переводя взгляд с менестреля на некоторых из стоявших поблизости.

Вяло ухмыльнувшись, тот откинул назад голову и так же лениво продолжил бренчать.

– Мы сами по себе, – ответила Сорша. – Боишься, что мы тебя ограбим, красавчик?

– Думаю, что ни одна из моих вещей не представляет никакой ценности, а потому, напротив, я боюсь, что совсем никак не сумею послужить вам, друзья мои.

– Да плащец-то у тебя недурной! – воскликнул плечистый здоровяк, подойдя к незнакомцу поближе и рассматривая его с ног до головы. – Поди эльфийский!

Сам он был одет в простую изорванную рубаху и подвернутые до колен крестьянские штаны, из-под которых торчали босые и огромные, под стать своему хозяину ноги.

– Так и есть, – с готовностью ответил незнакомец. – Этот плащ подарил мне один старый друг, живущий на побережье Шалайи.

– А, может, ты его с мертвого, с эльфа-то снял? Тебе не жарко, парень? Он, небось, и спит, и живет в нем круглый год! – посыпались издевательские насмешки.

Незнакомец собирался ответить и на них, но босой здоровяк опередил его.

– Смотри-ка, да и посох у него какой гладкий и ровнехонький. Друид что ли?

– Да, – выпалил вдруг Максимилиан и сам себе удивился.

Бросив взгляд на мальчика, лучница с любопытством повернулась к незнакомцу.

– Это правда?

– Похоже на нее. Но только на первый взгляд. Видите ли, миледи, – начал объяснять человек в плаще, – настоящие друиды ходят в очень широких балахонах, сшитых иногда одновременно из разных тканей, а часто и из растений, нося поверх них шкуру зверя, которого особенно почитают, а также – его голову. Знаете, в виде такой большой и просторной шапки, довольно массивной и устрашающей с виду. Да и посохи у них выглядят поизящнее, а этот… – «Друид» указал Сорше на свой. – Самая обычная дорожная палка, хотя и очень гладкая, и удобная, это правда. Где-то на дороге я ее и нашел. Тем не менее, посох этот прослужил мне очень долго, и надеюсь, еще столько же прослужит и в будущем.

– Если только мы не позаимствуем его! – начал было кто-то в заднем ряду, но Сорша сделала знак рукой, и неведомый шутник тут же без возражений умолк.

– Можешь оставить свои вещи себе и идти своей дорогой, странник. Хоть ты и красавчик, но прок от тебя вряд ли будет.

Казалось, что добродушная простота и открытость человека в плаще разочаровали, либо больше не интересовали рыжеволосую и прекрасную лучницу. Нетрудно было догадаться, что именно она возглавляла всю эту немалую, по-видимому, шайку, в которой насчитывалось теперь человек сорок, а, может быть, даже и больше. Расположившись на поляне, разбойники уже разбирали телеги и снимали поклажу с двух лошадей, имевших самый жалкий и самый унылый на свете вид, какой только приходилось встречать Максимилиану. Хуже бедных животных выглядел разве что юноша, носивший за предводительницей стрелы и тихо усевшийся теперь подальше от всех остальных. Не обращая внимания ни на мальчика, ни на высокого незнакомца, Сорша раздавала приказания и, судя по всему, собиралась наведаться в Данмур, располагавшийся совсем неподалеку, –справа у подножия холма, где разбили свой лагерь разбойники. Но города отсюда было не видно, и эта позиция показалась лучнице выгодной. Называя имена, она формировала отряд для вылазки.

– Я желаю вступить, – послышалось вдруг у нее за спиной.

Человек в плаще произнес это ясно и подчеркнуто громко, – совсем не так, как говорил до того.

– Прости? – обернулась к нему Сорша.

– Я хочу стать частью вашей славной и могучей шайки. Вы все мне очень нравитесь, друзья мои. Я сам по себе, вы сами по себе, – так давайте же будем вместе сами по себе. Что скажете?

Несколько секунд все молчали. Хлопнув своего соседа по плечу (отчего тот едва не рухнул), босой и плечистый здоровяк пробасил:

– А что, мне этот парень по душе. Я за!

Лучница вновь оценивающе взглянула на незнакомца и усмехнулась, но потом как будто бы задумалась. Наконец, облизнув губы, она поманила юношу и, попросив у него флягу, обратилась снова к незнакомцу:

– Видишь эту фляжку? Чтобы мой паж сбегал наполнить ее к ручью и вернулся обратно, потребуется чуть больше минуты. Если выстоишь все это время в кулачном бою с Арчи, – она указала на босого здоровяка, – то я обещаю подумать.

Все оживились, но тут же раздался и смех. Уильям присвистнул.

– Не соглашайся, – твердо сказал он. – У тебя нет никаких шансов.

– Вшивых поэтишек просим не лезть, – оборвал его вихрастый разбойник.

Человек в плаще вдруг словно разом погрустнел и как-то устало, слегка поморщившись, вздохнул.

– Я не очень-то люблю драться, – проговорил он, как бы извиняясь.

Смех стал еще громче.

– Что ж, в таком случае, ты можешь не защищаться, – предложила, едва сдерживаясь, Сорша. – Твоя задача – остаться стоять на ногах.

– Хотел стать частью, а станет частями. Которые потом не соберешь!

В толпе загоготали снова.

– Да я это… по лицу-то не буду, – добродушно заметил Арчи, уже засучивавший остатки рукавов.

Но незнакомец лишь рассеяно оглядывался по сторонам, будто изучая окружающую обстановку. Мысль о том, что он хочет сбежать, не показалась Максимилиану позорной. Глядя на его противника, мальчик весь внутренне съежился, сознавая, что тот запросто переломит и ствол, а не то что самого обыкновенного и совсем не крепкого на вид человека. О собственной же дальнейшей участи он и вовсе старался не думать.

– Так что скажешь… Друид? – насмешливо спросила Сорша. – Если ты боишься или думаешь, что тебе это не по силам, то ничего страшного, мы все тут прекрасно поймем.

Человек в плаще пожал плечами.

– Если таковы ваши условия, миледи, то я согласен.

Кругом раздались свист и одобрительные возгласы. Вихрастый разбойник предложил делать ставки. Почти все поставили на Арчи по несколько звонких медяков.

– Ладно. – Уильям слегка привстал, отложив в сторону лютню. – Один золотой на храброго странника.

Бросив свою монету в шапку, он улегся обратно, подложив под голову руку. Поднялся восторженный гул.

– Похоже, братцы, нам выпала сегодня великая честь – оставить поэта без штанов!

Сорша недовольно покосилась на менестреля, но не сказала при этом ни слова.

– В таком случае, и я поставлю серебряный на этого парня. Отважных бойцов всегда надо поддерживать.

Вперед вышел светловолосый красавец с холодным и надменным лицом, не уступавший ростом незнакомцу. На плече у него лежал двуручный меч, завернутый в парусиновую ткань. Придерживая его свободной рукой, он лениво нащупывал в кармане монету, снисходительно поглядывая на фаворита. Несмотря на дорожную пыль, его богатый и строгий камзол резко выделялся на фоне остальных, выдавая в нем солдата высокого ранга, привыкшего указывать другим.

– Что я вижу? Наш жадный до золота капитан проявил настоящую щедрость!

Несмотря на злую иронию в голосе, лучница была явно удивлена. Кроме того, она начинала терять терпение.

– Теперь мы можем начинать?

– Конечно, миледи.

Приложив руку к сердцу, надменный красавец слегка поклонился ей. По толпе снова пробежал смешок. Смерив его презрительным взглядом, предводительница передала свою флягу юноше.

– Не торопись, мой паж, но и не медли, – сладко проговорила она. – Делай то, что тебе велено.

Юноша, по-прежнему поникший, не спеша направился к ручью. Все это время он мирно и звонко журчал, не обращая внимания на разговоры. Не обращали его теперь и дрозды, наконец-то призвавшие чужака в стаю и переговаривавшиеся о чем-то ином. Косые лучи солнца все настойчивее пронзали лесной покров, и Максимилиан поневоле залюбовался одним из них, особенно удачно ложившимся на куст. Здоровяк Арчи разминал руки, плечи и шею. Медленно сняв свой длинный и словно только что сшитый, без малейшей потертости или изношенности плащ, незнакомец аккуратно сложил и уложил его прямо за деревом, и туда же поставил и посох. Стоя перед толпой в чистой, почти белоснежной тунике, он казался теперь совсем юным и стройным, словно молодая и нежная березка. Сложив руки за спиной, он очень спокойно и просто взглянул на своего противника, подтвердив короткой улыбкой, что готов начинать бой.

– Ты бы лучше отошел, – сказал вдруг незнакомец, обращаясь к Максимилиану, и как-то особенно внимательно посмотрел на него. Кивнув, мальчик отступил на несколько шагов. Как и все, он с нетерпением ожидал боя. Сомкнувшись полукольцом за спиной у предводительницы, разбойники постепенно затихли. Некоторые даже с жалостью и внезапным сочувствием поглядывали на беззащитного молодого Друида, чья судьба представлялась им теперь, мягко говоря, незавидной. Открытое выражение лица и совсем не агрессивная поза немного смутили босого здоровяка, но Сорша нетерпеливо воскликнула:

– Начинайте же!

Голос лучницы как будто подстегнул усомнившегося бойца, и с необычайной стремительностью Арчи бросился на противника. Несмотря на это, тот легко избежал первых увесистых ударов, сваливших бы, наверняка, и медведя. На мгновение здоровяк замер, словно пораженный подобным исходом, но тут же снова ринулся в атаку, учащенно замахав кулачищами. Однако его высокий и хрупкий противник не замечал будто бы и малейшей разницы между всеми этими ударами, приходившимися неизменно мимо, так как он без труда от них уворачивался. Со стороны такая тактика выглядела до смешного простой, как показалось это сразу же Максимилиану, наблюдавшему за тем, как незнакомец уклонялся и отступал, пригибался и отходил, иногда даже немного отпрыгивал, но не делал ровно ничего, чтобы пробовать закрыться и хоть как-то себя защитить.

Паж уже набирал из ручья воду, когда Друид стал отводить удары. Делал он это так же просто, словно рука здоровяка сама плавно разворачивалась в полете, лишь слегка направляемая рукой неуловимого и ловкого противника. Разъяренный до предела Арчи атаковал все быстрее и опрометчивее, теряя постепенно чувство пространства, а также и контроля над своими движениями. Незнакомец буквально кружил его, кружась вокруг противника и сам и неумолимо уходя в сторону от пудового кулака в самый последний момент. Крупный пот струился по всем мускулам босого здоровяка, оголенного теперь по пояс. Стекал он у него и по шее, и по лбу, все больше застилая зрение и все больше распаляя бойца.

Наконец, разогнавшись, как бык, для атаки, Арчи влетел головой в дерево, куда мягко направил его увернувшийся снова незнакомец, и один из дроздов, вспорхнув, спешно устремился в чащу. Оказавшись на земле, здоровяк увидел протянутую ему сверху руку. Недолго думая, тот схватил ее, но, не успев еще толком и подняться, снова отлетел в сторону, предательски замахнувшись на Друида, распознавшего его прием мгновенно. Окончательно запыхавшись, Арчи устало уселся на траве и вытер ладонью лицо. Солнце падало ему прямо в глаза и, недовольно отмахиваясь от лучей, здоровяк внезапно расхохотался, увидев своего противника, стоявшего над ним возле дуба и глядевшего с дружелюбной усмешкой.

– Ваша фляга, – тихо произнес юноша, и Сорша, обескураженная, повернулась.

– Как, уже?

– Я не спешил и не медлил, как вы и приказывали, – покорно ответил тот.

Она вновь сладко улыбнулась.

– Что ж, ладно.

Разбойники закричали и зашумели. Начавшие было раздаваться смешки сменились безмолвным недоумением, как только они увидели незнакомца в действии, и перешли даже в восторженный гул, пока обладатели нескольких монет не вспомнили тут же про ставки, так что гул вдруг сменился ропотом. Продолжая лежать все в том же положении, Уильям тихо смеялся, словно исход был для него очевиден.

– Похоже на то, господа, что поэт выпьет сегодня за ваш счет.

Снова протянув руку, Друид поднял с земли здоровяка и подал ее еще раз.

– Ну, будем знакомы, друг! Аэрисом меня звать.

– Арчибальд! Можно просто Арчи.

Они похлопали друг друга по плечу и казались чрезвычайно довольными.

– Ловко ты меня, конечно, ловко. Клянусь Эльратом, но такого – не ожидал!

К ним подошел светловолосый надменный красавец, как и Уильям, получивший свое.

– Где ты выучился этим движениям? В Империи так не бьется ни один солдат.

– О, я много где побывал и много у кого учился. Но, если вы не возражаете, будем считать, что это мой маленький «друидский» секрет.

Арчи снова захохотал.

– А язык-то у парня подвешан что надо! Рутгер у нас – бывший капитан императорских латников, – объяснил он Аэрису, – так что интересуется не из простого любопытства, а как человек бывалый и опытный. Хотя, может, и для того, чтобы головорезов своих подучить, – как людей, то есть, получше убивать.

– Не все же голыми руками махать, если на большее не способен, – холодно усмехнувшись, ответил капитан. – А с тобой мы еще потолкуем, боец. Польза от тебя явно будет.

Максимилиан тем временем не скрывал своего торжества. О валежнике и ягодах он забыл окончательно. Мальчик был просто в восторге от всего увиденного, о чем он еще неделю будет рассказывать теперь всем приятелям и знакомым в деревне, жадным до слухов и всяческого рода сплетен. Никто и никогда не дрался и не побеждал еще в кулачных боях так, как это только что сделал Аэрис. Собственно, он и не дрался вовсе, и было в этом что-то театральное и немного показное, как подумалось внезапно Максимилиану, рассчитывавшему, конечно, на успех своей новой батальной истории. Прикидывая, как бы получше обыграть необычную тактику Друида, он даже не заметил, как на поляне появился еще один из членов шайки. Завернутый в малиновый плащ, с многодневной щетиной на лице и совершенно каменным, почти неживым и нечеловеческим выражением он показался бы нелепым комедиантом, если бы не производил такого жуткого и леденящего душу впечатления.

– Эх, жаль, что ты не видел, Монти, – громко обратился к нему Арчибальд, – здорово меня уделали! Вообще-то впервые со мной такой, признаюсь в этом откровенно.

Человек в малиновом плаще глядел какое-то время на собравшихся, сурово и безо всякого интереса. По-видимому, он был тем самым Отшельником, о котором упоминала предводительница, так как, забрав наконец подстреленного кролика, он развернулся и ушел, не произнеся ни единого слова.

– Как и всегда, красноречиво, – заметил вихрастый разбойник.

– Так что же, миледи? Вы подумали над моим предложением?

Все это время Сорша стояла на том же месте и, услышав вопрос Аэриса, очаровательно и хитро прищурилась.

– Еще нет, красавчик. У меня есть дела поважнее.

С этими словами она вернулась к обсуждению вопроса о вылазке, так как припасы у разбойников явно заканчивались, а голодать они очень не любили. Слинт – веснушчатый парень, показывавший всем убитого кролика и служивший в этой шайке казначеем, – как и всегда, высказывался за грабеж, простой, выгодный и ловкий. Большинство разбойников, оказавшихся теперь без гроша, соглашались почти без возражений. Но лучница остановила их.

– В отличие от вас, мальчики, я раньше бывала в Данмуре и знаю, кто его губернатор. Клайв Морган не только обладает куда большим влиянием, чем сам герцог Единорога, но и имеет в своем распоряжении армию, с которой мог бы претендовать на титул.

– Я посылал своих парней вниз, – прервал ее Рутгер. – Там даже ограды никакой нет. Сами городские стены достаточно далеко, да и солдат в окрестностях нету. А вот рынков и телег с провизией – сколько угодно. Достаточно шести-семи человек, и эти толстые лавочники даже пикнуть не успеют. Хотя бы развлечемся немного.

Он лениво зевнул.

– Да и оставаться здесь все равно ни к чему. Надо идти дальше на запад. Есть там парочка мест, где я предложил бы вам и солидный куш, и все условия, чтобы отдохнуть как следует душой. Мои парни порядочно устали и давно уже лишены приличного женского общества и заслуженных солдатских харчей.

– Да, румяные и свеженькие сейчас бы не помешали! – воскликнул один толстяк. – Причем как девки, так и пирожки!

Услышав слова Рутгера, Максимилиан тут же похолодел. Все его друзья собирались встретиться сегодня как раз у торговых лавок. Разбойники, стоявшие за Слинтом, уже потирали, довольные, руки. Однако Сорша, казалось, не разделяла всеобщего энтузиазма и собиралась уже возразить, но тут к ней подошел Друид.

– Прощу прощения, что прерываю вас, миледи, – начал он очень бодро и с ощутимым задором, – но меня искренне удивляет, зачем тратить силы и рисковать собой, если можно за все заплатить? Мне с трудом верится, что у такой славной и могучей шайки разбойников попросту не хватает денег. Если же ваши люди действительно устали, капитан, я с удовольствием сам спущусь и прогуляюсь до города и приобрету там все необходимое. Тем более, что замечание вашей предводительницы совершенно справедливо. Данмур – не самое безопасное и привлекательное место, чтобы встревать там в какие-нибудь переделки. Я неоднократно бывал в этих краях и еще ни разу не слышал, чтобы любых, даже самых отчаянных смельчаков и задир, устраивавших схватки и потасовки за пределами городских стен, рано или поздно не поймали и не упрятали бы надолго за решетку, откуда выбраться им удавалось с трудом. Губернатор Данмура ужасно не любит беспорядки, но еще больше – непокорность на подвластных территориях. Поэтому я предлагаю избавить вас от этих неприятностей, что будет намного проще.

После представления, устроенного им в бою с Арчибальдом, большинство уже не смеялось над Аэрисом и слушало его, почти не перебивая. Многие даже закивали головой и усомнились в словах капитана. Но Слинт лишь презрительно фыркнул.

– Хочешь сказать, мы дадим тебе горстку монет, а ты с ними потихоньку и смоешься?

Друид усмехнулся.

– Если ты так опасаешься за свои сокровища, отправь со мной кого-нибудь, кто проследит и не даст мне при случае уйти. Только какой смысл красть мне какую-то мелочь, когда, втеревшись в доверие, я сумею выведать информацию о других тайниках и ценностях и обобрать вас уже как следует?

На многих лицах изобразилось недоумение, но некоторые все же засмеялись, да и само предложение Аэриса признали вполне разумным. Слушая и наблюдая за ним, лучница наконец произнесла:

– Что ж, красавчик, если ты, и правда, хочешь угодить мне, я дам тебе такую возможность.

Сделав повелительный жест рукой, она строго посмотрела на Слинта. Недоверчиво покосившись на Рутгера, он неохотно извлек откуда-то мешочек и бросил его в руки предводительнице.

– Здесь десять золотых, – поймав его, продолжала Сорша. – Если мы и идем в город торговаться, то именно с этой суммой. В зависимости от того, с каким количеством монет ты вернешься, я и буду размышлять дальше о том, не зря ли дала тебе шанс. С тобой пойдут Ральф и Рогир, так как доверять тебе причин у меня, и правда, нет. А на случай, если ты решишь их перехитрить, я возьму себе в плен этого мальчишку. Сдается мне, ты не захочешь бросить его на произвол судьбы и оставить парнишку без головы.

От жестокой несправедливости услышанного Максимилиан просто опешил. Ведь он познакомился с Друидом только сегодня, – с чего бы тот стал возвращаться за ним! Но такое предположение показалось ему почему-то неверным. Он с надеждой взглянул на Аэриса.

– Итак, мы будем ждать тебя в течение часа или немного дольше, после чего…

Но лучница не договорила. Молча выхватив у нее из рук мешочек, Друид решительно зашагал прочь. Близнецы Ральф и Рогир бросились за ним следом. Однако шагов через десять Аэрис остановился, повернулся и, ободряюще кивнув мальчугану, продолжил свой прежний путь.

– Ну, ты попал, парень! – хихикнул толстяк, обращаясь к Максимилиану, увидев, как тот вытаращил глаза. Немного сбитая с толку предводительница казалась, тем не менее, довольной.

– Расслабляйтесь, мальчики. Завтрак, так или иначе, скоро сам придет к вам.

– Всегда бы так! – удовлетворенно произнес Арчи и, похлопывая себя ладонями по ребрам, направился к ручью умываться.

Глава вторая. За мясом и молоком

Когда Аэрис и братья скрылись из виду, Сорша подозвала Максимилиана и, нежно улыбнувшись ему, велела никуда не уходить. Однако улыбка эта совсем не показалась мальчику доброй и даже наоборот. Усевшись рядом с ней в небольшом кругу, он начал тоскливо оглядываться по сторонам в поисках возможного друга. Разбившись на несколько отдельных групп, разбойники с нетерпением дожидались завтрака, наслаждаясь лесной прохладой и занимаясь каждый своими делами. Плескаясь в ручье, Арчибальд опускал туда голову, омывая поочередно руки, плечи и могучий торс, вспотевший от недавней схватки. При этом он уморительно и по-собачьи фыркал, приговаривая нечто, что перешло наконец в посвистывание и нескладный напев, заставивший усмехнуться Рутгера. Сидя верхом на камне и так же по пояс оголенный, капитан брился кинжалом с рукоятью, покрытой изящной резьбой. Вспомнив, что он так и не успел напиться из ручья, Максимилиан все же не решался заговаривать с лучницей, боясь лишний раз пошевелиться и чем-нибудь случайно разозлить ее, отчего только еще больше поник головой. Вера в то, что Аэрис, и правда, вернется за ним, слабела с каждой минутой.

Грустнее, чем ему, было, пожалуй, только пажу. Вынужденный развлекаться с дружками Слинта, затеявшими потешную драку, юноша беспомощно стоял и принимал удары, изображая соломенное чучело. Сам казначей сидел на поваленном дереве и, посмеиваясь, раздавал советы. В руках у него блестела золотая монета. С ловкостью, приобретенной за годы воровского ремесла, он перегонял ее между пальцами, словно волну, перебрасывавшуюся туда и обратно без видимых усилий и далее, на другую руку. Как завзятый деревенский фокусник, он демонстрировал публике золотой, подбрасывая его в воздух, где тот, звеня, вертелся, делал хватающее движение ладонью – и раскрывал ее перед всеми пустую. После чего, извлекая монету из другого рукава, повторял свой трюк еще раз под одобрительные возгласы разбойников. На том же дереве, но значительно дальше, устроились и три женщины, которых мальчик заметил не сразу. На руках у одной из них, самой пожилой, спал убаюканный ребенок. Подняв голову, она встретилась глазами с Максимилианом. Следы бед и пережитых страданий проступали на этом резком, но приятном лице столь же явно, как и выражение скромной и незлобивой покорности, мудрой и сострадательной расположенности, мягкости и внимания ко всем. Вихрастому разбойнику, подошедшему и начавшему было сюсюкаться с тихо сопевшим малышом, она ласково, но сердито улыбнулась, и тот, поворчав, отошел.

Две другие женщины были и моложе, и привлекательнее своей соседки, однако Максимилиан сразу же догадался, кем были эти жалкие, хотя и пестро разодетые красотки со следами румянца и дерзкими смеющимися взглядами, которые те, перешептываясь, бросали на мальчика, вновь опустившего глаза. Несмотря на это, он успел заметить, что обе они явно уступают рыжеволосой предводительнице, находившейся так близко от Максимилиана, что по всему телу его бегали холодные мурашки. Старше мальчика лет на десять, высокая, стройная и с удивительным цветом волос она казалась недостижимой и пугающей совершенством своих плавных движений. Сколько он ни пытался, Максимилиану не удавалось отвести от них завороженного взгляда, и даже шорох травы, приминаемой ее сапогом, отдавался в животе его томительным и сладостным уколом. Встретившись глазами с несчастным юношей, которого оставили наконец-то в покое, мальчик понял, что и тот испытывает нечто подобное и точно так же робеет, когда лучница проходит мимо него, надеясь быть ею замеченным и обойденным при этом стороной.

Видимо поймав этот взгляд, лежавший в стороне Уильям тихо усмехнулся и снова откинулся назад. Меланхолия и ирония на его лице слились в какое-то неопределенное мечтательное выражение, словно витал он где-то далеко в облаках, хотя и не прочь был бы с кем-нибудь побеседовать, вот только собеседников, очевидно, не находилось. Особняком от остальных держался и хмурый Отшельник. Прислонившись спиной к соседнему дереву, он сидел страшно и неподвижно, словно статуя, не ведавшая ни сна, ни покоя, ни зноя, ни стужи, ни каких-либо чувств вообще. Да и был ли он даже человеком, – вопрос этот вертелся у Максимилиана в голове совсем не из праздного мальчишеского любопытства, так что он старался гнать от себя подобные мысли, ничуть не облегчавшие его положения. Хотя прислушиваться поневоле к грязным шуткам и походным байкам разбойников доставляло ему еще меньше удовольствия. Тем более, что некоторые из них стали обращаться к мальчику с вопросами и намеками, часть из которых он не понимал, все больше и больше теряясь, хотя и стараясь им как-то отвечать, в то время как те покатывались со смеху и продолжали над ним издеваться. Притянув его к себе на колени, один из разбойников начал рассказывать Максимилиану «сказку», причитая что-то писклявым противным голоском и поглаживая его ручищей по головке. Другой же, ухватив мальчугана за рукав, высморкался в его рубашку. Наконец его водворили на место и велели изображать осла.

– Ты ж деревенский или как? Давай, малец, научи нас.

– Если ничего умнее вы придумать не можете, отдайте-ка его лучше мне, – послышался голос лютниста, наблюдавшего за этим шутовством.

– А на что он тебе? Тоже пажа что ль захотел?

– Это неплохая мысль. Сорше и одного хватит.

Прищурившись, лучница толкнула Максимилиана в плечо.

– Иди же, чего смотришь? Я не возражаю, если ты поступишь в услужение к нашему дорогому Уильяму. Как-никак, а он все-таки – сын барона. Вот только слуг и земель своих давно уже по глупости лишился. Может, хоть ты развеешь нескончаемую тоску нашего менестреля, согнав с его лица это кислое и надменное выражение, ведь нас-то он почитает за идиотов.

Мальчик недоверчиво взглянул на Соршу. На мгновение ему показалось, что черты лица предводительницы смягчились, сложившись в полуулыбку и некий безмолвный, как бы ободряющий призыв, но уже в следующую секунду глаза девушки вновь заблистали привычным недобрым огоньком, и ничего, кроме легкой снисходительной иронии, прочесть в них было невозможно. Присев возле Уильяма, Максимилиан с некоторой опаской повернулся к нему. Лениво-безразличная поза лютниста, все еще лежавшего на траве, излучала явное дружелюбие и непонятную уверенность в безопасности, словно, находясь поблизости от этого человека, ты оказывался под его защитой. Некоторое время менестрель молчал и наконец негромко произнес:

– В пажи я тебя брать не буду, можешь не беспокоиться. Возможно, я и занимал когда-то соответствующее этому положение, но теперь у меня нет таких наклонностей и желания пользоваться кем-то как бесправным и бездушным скотом. Безответственная вольная жизнь и к хорошему приучивает тоже, это я все-таки признаю.

Сказав это, Уильям закрыл глаза и снова умолк. Поняв, что предчувствие его не обмануло, Максимилиан немного успокоился и осторожно посмотрел на Соршу. Теперь он видел только ее профиль (она стояла, что-то изображая), но вновь, как и прежде, не мог отвести взгляда от этой изящной и туго натянутой, словно лук, фигуры – фигуры девушки и женщины. На их осанку и бедра мальчик никогда раньше не обращал внимания. Все девушки (а, скорее, девчонки), которых он когда-либо знал или встречал в округе, и близко не отличались ни статью, ни умом, так что Максимилиан относился к ним подчеркнуто равнодушно и более того – с некоторым презрением.

Самого его считали одним из самых ловких, находчивых и храбрых парней в деревне, и даже девушки постарше порой интересовались им, расспрашивая по секрету сестер. Здесь же, рядом с незнакомой лучницей, Максимилиан ощущал себя глупым и беспомощным ребенком, что злило и ранило его уже пробудившееся мальчишеское самолюбие, особенно же после шуток и тех унижений, которым подвергли его приятели Сорши. Втайне он уже поклялся отомстить им, как только представится удобная возможность, хотя по-настоящему в это и не верил. Но, вспомнив опять про Друида и его поединок с Арчибальдом, Максимилиан укрепился в мысли, что не все еще, вероятно, потеряно. При условии, что Аэрис действительно вернется и окажется его союзником.

– Я завидую тебе, – неожиданно начал менестрель. – Ты смотришь на эту женщину как на первую и самую реальную в твоей жизни. Для меня же она – приевшийся и наскучивший образ, воспламеняющий одну лишь кровь. Вот только сердце здесь совершенно не причем. Ты можешь открыть его этой рыжей и изящной кошечке, но она выцарапает твое сердечко когтями и, не задумываясь, целиком проглотит. Тот юный бедолага, обреченный быть ее слугой, сбежал из родного дома, чтобы следовать за Соршей повсюду. Кошечка же наша только смеется, да всячески унижает его. Я, конечно, зачерствел и стал уже слишком циничным, и все-таки на его месте оказаться бы ни за что не хотел.

– А как его зовут?

– Эдмунд. Вот уже две недели он таскается за нами и ходит как в воду опущенный. Эти-то ребята – все насквозь бывалые, прожженные, их только одно интересует. А наш дорогой юноша влюбился в нее по уши и уж, конечно, ночами не спит, строит планы и грезит. Я пробовал с ним как-то разговаривать, да только он мне не доверяет, и это совершенно естественно. Думает, что и я хочу над ним посмеяться, имея куда больше шансов на успех. Но какие у меня в реальности шансы? Может быть, они и есть, но совсем небольшие, да мне это уже и не интересно. Так или иначе, нашей кошечке нравится лишь определенный тип мужчин, а именно – вот этот.

Уильям указал на проходившего мимо них капитана латников, по-прежнему – с оголенным торсом. Резко притянув Рутгера к себе, лучница стала что-то шептать ему, игриво проводя пальчиками по мускулистому и загорелому телу. Тот так же тихо и удовлетворенно отвечал ей, хотя как будто бы и с неохотой. Обхватив капитана за шею и сочно поцеловав его в губы, предводительница вдруг дико и звонко захохотала, после чего, вся разомлев и замурлыкав, стала ластиться и буквально запрыгивать на него, пока не оседлала, наконец, и совсем. С равнодушным самодовольством обладателя Рутгер покрепче ухватил ее повыше щиколоток и направился к одной из палаток.

– Иными словами, – продолжал лютнист, – Сорша предпочитает знатных и воспитанных мужланов, хотя не чурается и романтичных обмирающих юнцов, готовых положить к ее ногам все мыслимые и немыслимые сокровища. Но не думай, что она хочет их денег. Ей просто весело забавляться с такими болванами, весело быть роскошной любовницей роскошных в ее понимании мужчин. «Весело» – ее любимое слово.

Менестрель перебрал несколько струн, словно пытаясь сыграть его.

– Знаешь, что означает стрела, угодившая в дерево рядом с Аэрисом? Только то, что наш храбрый и ловкий странник теперь тоже – ее добыча. Она может быть любовницей Рутгера, но развлекаться и с кем-нибудь другим. И каждый здесь, уж поверь мне, пускает на нее слюнки. Разве что простодушный Арчибальд верен Сорше, как сторожевой пес, да наш непроницаемый молчун Амонтильядо почему-то симпатизирует и явно поддерживает ее, а, впрочем… – Уильям улыбнулся. – Тебе, парень, еще рановато о таких вещах думать. Не хочу портить романтические мечты юности, но и предупредить был все-таки должен. А дальше уж сам думай и лучше всего – головой. Но и сердцем, конечно, тоже, да…

Лютнист опять заиграл и задумался. Говорил он по-прежнему негромко, и их странной беседы не слышал больше никто. Максимилиан был несколько растерян и удивлен такой разговорчивости и открытости человека, сообщившего ему столько подробностей, и только молча продолжал слушать.

– А ты здесь неподалеку живешь? – снова заговорил менестрель.

– Да, примерно в миле отсюда, то есть…

Мальчик понял, что сболтнул лишнего.

– С родителями?

– Нет… с дедом. Мои родители умерли.

Уильям сочувственно покачал головой.

– А корова у него есть?

– Вообще-то он разводит свиней и кур, но две коровы мы тоже держим – для себя.

Максимилиан уже не мог остановиться, но надеялся, что это просто разговор.

– Это правильно. – Лютнист бросил взгляд на поляну. – А как думаешь, твой дед продаст мне немного молока?

– Я… я не знаю… А вы любите молоко?

Ничего лучше мальчик не придумал.

– Не то чтобы, – спокойно продолжал Уильям. – Но я страдаю редкой и неприятной болезнью костей, и для их укрепления мне необходимо молоко. А достать его не везде удается, знаешь ли… Ты бы очень выручил меня, если бы отвел к своему деду. И деньги, и фляга у меня есть. Думаю, что мы с ним сторгуемся.

Лицо менестреля стало даже немного проще и добрее. Он явно хотел расположить к себе мальчугана, судорожно о чем-то размышлявшего.

– Ты не должен меня бояться, хоть я и понимаю, как это звучит.

– Я не боюсь, но… Но ведь меня же взяли в плен, разве я могу уйти? – с искренним удивлением спросил Максимилиан, вспомнив о своем положении.

– Если бы ты был пленником Слинта или Рутгера, я бы тебе не позавидовал. Но наша предводительница лучше, чем о ней можно подумать. Она, конечно, никому в этом не признается, но детей Сорша любит, а особенно – мальчиков. Тот малыш, которого баюкает Эстрильда, – она все время о нем спрашивает, следит, чтобы он был сыт, одет и здоров. Ты, разумеется, уже не ребенок, – поспешил добавить лютнист, заметив недовольство и смущение на лице Максимилиана, – но она и оставила-то тебя, может быть, только потому, что ты ей пришелся по вкусу. Хотя особенно не обольщайся. Ничем хорошим тебе это не грозит.

Мальчик заколебался. Слегка приподнявшись, Уильям похлопал его по плечу.

– В конце концов, ты ведь не сбегаешь, а просто уходишь вместе со мной. Кроме того, Сорша сейчас несколько занята. – Менестрель кивнул в сторону палатки. – Возможно, она ничего и не заметит. Да и сообщать мы никому не обязаны.

Они сидели недалеко от оврага, и, судя по всему, разбойники, и правда, не обращали на Максимилиана никакого внимания, словно забыв о его существовании, либо не предавая ему особенного значения. Кроме того, разговоры и перепалки на поляне заметно теперь поутихли. Большинство членов шайки разлеглось в разных положениях на траве, в телегах или палатках. Несмотря на царившую кругом прохладу, их явно клонило ко сну, чему они не видели смысла сопротивляться. Даже у сидевшего неподалеку Отшельника глаза были плотно закрыты. А потому и поднявшегося с места Уильяма никто, кажется, вокруг не заметил. Продолжая оглядываться, Максимилиан старался бесшумно следовать за ним. Они были уже почти на краю оврага, как вдруг неизвестно откуда возникла перед ними знакомая фигура – фигура вихрастого разбойника.

– Куда это вы двое собрались, интересно?

Говорил он, к счастью, негромко.

– Коров доить, – невозмутимо бросил лютнист, указывая на пустую флягу.

– Что, организм молочка требует, да? Ну-ну. А этого зачем взял?

Разбойник кивнул на мальчугана.

– Мне нужен проводник, чтобы добраться до деревни. Или, может быть, ты мне дорогу подскажешь?

– Нет уж, тут я тебе не помощник. Я в этих краях не бывал, да и не больно вообще-то хотелось. Говорят, леса тут заколдованные или что-то в этом роде… В общем, соваться сюда нечего.

– Мы это учтем. Тем более, что парнишка-то, наверняка, знает секретные тропы.

– Ага, ну да, – неопределенно буркнул вихрастый. – И что же мне сказать Сорше?

– Скажи, что я верну ей добычу в целости и сохранности. Ручаюсь в этом собственной головой.

– Хах, смотри-смотри. Как бы не лишиться тебе твоей светлой головушки.

С этими словами разбойник повернулся и, продолжая бормотать себе что-то под нос, двинулся обратно к поляне. Максимилиан облегченно вздохнул.

– Ему до нас и дела нет, – заметил Уильям. – Он просто любит почесать языком.

Пройдя еще несколько шагов, менестрель и мальчик спустились наконец-то в овраг. Лениво осмотревшись, лютнист присел у ручья. Максимилиан тут же последовал его примеру, облизнув пересохшие губы. Умывшись и как следует напившись, они продолжили начатый путь. Полуденное солнце стояло уже высоко, а небо было чистым и голубым до безупречности. Оказавшись по другую сторону оврага, вспотевшие путники немного отдышались. Мальчик указал на тропинку.

– А что этот лес, действительно, заколдованный? – поинтересовался Уильям.

– Да нет, вряд ли. Так у нас пугают только чужаков, чтобы они не совались сюда лишний раз и не вырубали наши деревья.

– Разумный подход. Как тебя зовут-то, кстати?

– Максимилиан.

– В самом деле? – Лютнист уважительно покачал головой. – Что ж, веди нас, Максимилиан.

Теперь, когда поляна осталась позади, мальчик почувствовал себя намного лучше. Ему подумалось даже, что все обстоит не так уж и плохо, что при случае он может и не возвращаться и что при необходимости Уильям защитит его. Правда, он ничего не знал об этом человеке, – который был все-таки разбойником, как и все остальные, – но менестрель был явно к нему расположен, и этому хотелось верить. А, кроме того, слова лютниста о Сорше, якобы не случайно оставившей Максимилиана при себе, подействовали на него неожиданным образом, заставив разыграться воображение. Мальчику живо представилось, например, как, вступив в шайку, он будет выполнять личные и самые опасные поручения предводительницы и как все мальчишки в деревне будут страшно завидовать ему, ища покровительства и таких же, как у него, привилегий.

Особенно ясно представилось ему лицо Дориана, хвалившегося своими успехами у женщин, хотя приятелю Максимилиана было всего четырнадцать лет. Но Дориан вырос настоящим дылдой и был сложен как образцовый рыцарь. Из-за этого невысокому, хотя и симпатичному Максимилиану оказывалось непросто состязаться с ним, разве что – в занятиях умственных. Уже с малых лет мальчуган с легкостью выучился читать и писать, а, кроме того, умел очень быстро считать, что не раз пригождалось в хозяйстве. Невероятно наглый же, но туповатый Дориан не справлялся даже и с подсчетом овец, которых отправлялся пасти иногда вместо отца и которых всегда после него не досчитывались.

Максимилиана же дед видел своим наследником и хорошим управляющим, – при условии, что внук его перестанет шататься по окрестностям и приучится к настоящему труду. Вспомнив об этом, мальчик вспомнил и о другом. Дед, наверняка, уже заждался его дома и обязательно проучит Максимилиана, увидев, что тот вернулся с пустыми руками, да еще и с каким-то чужаком. Да и можно ли все-таки доверять Уильяму? Мальчик внимательно посмотрел на своего спутника. Сочетание усталости и достоинства на этом красивом и еще молодом довольно лице с длинным шрамом над правым виском, почти полностью прикрытым волосами, вновь поразило его и заставило проникнуться к лютнисту невольным уважением и одновременно – простым человеческим сочувствием.

Максимилиану только теперь удалось заметить и разглядеть на его лице эту уродливую, хотя и очень почетную и мужественную отметину, тем более что менестрель снова впал в задумчивость, так что даже остановился вдруг посередине дороги и с интересом осмотрелся вокруг. Глядя на исполинские деревья, обступавшие их с обеих сторон, слушая удивительную и благодатную тишину, он глубоко вдохнул и выдохнул, удовлетворенно покачав головой и признавшись, что нигде не встречал еще воздуха столь же освежающего и чистого и проясняющего утомленный ум. Мальчик согласился с ним, молча кивнув. Все еще сомневаясь, можно ли считать его другом, Максимилиан начал осторожно расспрашивать лютниста, к чему подталкивало его и обычное любопытство, хотя куда более – желание удостовериться, что ни ему, ни деду, ни всем его друзьям в действительности ничто не угрожает.

Так он узнал, что Уильям был родом из Бринвуда (города на северо-востоке герцогства Оленя) и что тот служил некогда самому герцогу, будучи одним из лучших стрелков во всех близлежащих землях. Но служба эта была не по душе будущему менестрелю, из-за чего он оставил ее, отправившись странствовать по свету. В одном из своих путешествий он и встретил Соршу, к которой присоединился просто так, от нечего делать. Судя по всему, Уильяму не особенно хотелось разговаривать о прошлом, да и вообще – о самом себе. Ответы его становились все более невнятными и короткими, и Максимилиан прекратил попытки. Кроме того, джейвудский воздух и джейвудские деревья все более и более занимали внимание менестреля, так что скоро он окончательно погрузился в себя, забыв, кажется, не только о мальчике, но и о цели их небольшого путешествия. Максимилиан решил, что лучше ему теперь не мешать, да и сам очень любил это тихое и сокрытое место, так что опять поневоле замечтался. И, хотя деревня его начиналась за ближайшим же кустом перед ними, спешить мальчуган не собирался.

Между тем день был уже в самом разгаре. Он почти подавлял своим безмятежным и всеохватным сиянием, лишь изредка радуя свежим ветерком, налетевшим внезапно и теперь, отчего Эдмунд поневоле очнулся. Протерев глаза, он вспомнил, где именно находится, и от этого ему стало невесело. Ночью беглец спал плохо. Думая о том, насколько же он слаб и позорно, невыносимо труслив, юноша все яснее сознавал, что совершил ошибку, покинув родной дом и свою бедную мать, которая не находила себе, наверное, места, представляя теперь, где он и с кем оказался, да и что с ним вообще сделали.

Сорша ночевала в их доме всего одну ночь. Увидев ее впервые, Эдмунд почувствовал, как задрожали у него беспричинно колени и как загорелось все разом внутри. Он еще не знал этого чувства, но понял, что не сумеет жить без нее, если не будет постоянно видеть. В ту же ночь, через несколько часов, юноша окончательно решил последовать за лучницей, – незаметно, когда разбойники уйдут утром. Но, едва он успел выйти за ограду, как его тут же обнаружили и спросили, почему он за ними идет. Спросила она. Появившаяся на пороге мать задала ему тот же вопрос, и, ни секунды не медля, Эдмунд заявил, что теперь же подастся в разбойники. Сорша громко захохотала и тут же заверила родительницу, что головореза из сынка не получится. Не слушая криков матери и не реагируя на насмешки разбойников, юноша лишь молча перекинул через плечо собранный наспех мешок и, сделав самое хмурое и непримиримое выражение, двинулся прямо вперед.

Так он ушел из дома. Мать не пыталась остановить его, надеясь, что Эдмунд одумается. Но юноша был неумолим. При этом большую часть времени он продолжал молчать и глупо таращиться в землю, нелегко перенося походную жизнь, к которой совершенно не привык, но к которой вынудил себя по собственному желанию, а потому решился ее до конца вытерпеть. Все они – и Рутгер, и Арчибальд, и Слинт – смеялись над глупым мальчишкой, бросившимся служить такой «даме», совершенно ничего не умея. Прозвище «паж» пристало к нему с первых же дней, когда Сорша посылала его за водой или в очередную деревню, чтобы он принес ей оттуда свежих фруктов и овощей, либо «выращенный в саду редкий и самый прекрасный на свете цветок», как и полагается настоящему влюбленному, но Эдмунд все и всегда делал не так и часто возвращался ни с чем, подвергаясь бесчисленным издевкам и насмешкам, в особенности же – со стороны Рутгера.

Бывшего капитана латников он ненавидел столь отчаянно и люто, что готов был перерезать ему глотку. Лежа иногда ночью на земле, юноша почти воочию видел, как вытаскивает из-за пазухи длинный и отточенный нож мясника (которого у него, разумеется, не было), бесшумно и быстро крадется во тьме, склоняясь над своим безмятежно дремлющим и самовлюбленным противником и вонзает ему клинок в горло. Днем же он только мрачно и отрывисто косился на Рутгера, утрачивая надежду на успех.

Тем не менее, несмотря на очевидную бесполезность Эдмунда, предводительница не собиралась просто так отпускать или с позором прогонять его прочь, наслаждаясь возможностью иметь слугу, влюбленного и преданного ей буквально до безумия. Кроме того, он был не испорчен, наивен и молод, и это тешило самолюбие лучницы. Находились также и те, кто сочувствовал положению юноши. Среди них была, в первую очередь, Эстрильда, не упускавшая случая подойти и сказать ему что-нибудь ободряющее и самое теплое, а то и порасспрашивать об оставленном доме. Сама она давно уже жила одна и прибилась к шайке лишь потому, что увидела на руках у девушек ребеночка, мать которого недавно умерла, так что разбойники собирались уже избавиться или отдать кому-нибудь нежеланного малыша, но Эстрильда им не позволила.

Своих собственных детей у нее не осталось (все они умерли в один страшный и памятный народу голодный год), и она решила целиком посвятить себя этому одинокому и не нужному никому маленькому существу, – точно такому же, как и она сама. Кроме того, Эстрильда разбиралась в травах и умела неплохо врачевать, а потому разбойники ее сразу же взяли. Однако, как и многих из них, юношу почему-то отталкивали и раздражали ее неуемные и неизменно ласковые и участливые расспросы, как раздражала и чрезмерная материнская забота, с какой та пыталась относиться к каждому из членов шайки, умея слушать и интересоваться чужим горем и проблемами не меньше, а то и больше, чем своими собственными.

Поначалу Эдмунд, и правда, делился с ней воспоминаниями о детстве, о матери и даже об отце, которого никогда не видел и не знал, но, осознав, что простодушная и недалекая Эстрильда ничем ему реально не поможет, замкнулся в своем мрачном уединении окончательно. Меланхоличный красавчик Уильям неоднократно заговаривал с ним, пробуя давать советы и представляясь, на первый взгляд, человеком незлобивым и даже ему искренне сочувствующим, но юноша и в нем видел потенциального и очевидного соперника, не решаясь открыться с тем, чтобы позднее тот внезапно не воспользовался этим и не ударил бы еще больнее. Большую же часть времени ему приходилось проводить с двумя подружками-куртизанками Кэт и Лили, а также с толстяком Питом и со всей остальной компанией гнусного казначея Слинта. Пит был туповатым и самодовольным шутником, большим развратником и совершенно неугомонным болтуном. Без особого труда ему удавалось смутить и вогнать в тоску чересчур восприимчивого и зажатого Эдмунда, мучительно выслушавшего все особые детали и тонкости в обращении с женщинами, которые, пуская слюни и отвратительно причмокивая, толстяк жадно смаковал, склонившись над самым ухом юноши в «доверительном мужском разговоре» и желая как следует просветить и «натренировать» своего явно неопытного и стесняющегося чрезмерно приятеля.

Охотно помогали ему в этом и обе подружки, пытавшиеся грубо и откровенно соблазнять Эдмунда, то и дело бесстыдно оголяясь, обнимаясь или пристраиваясь к нему ночью на земле, либо намеренно предаваясь сладостным утехам с очередными своими мерзкими любовничками прямо у него на глазах. Юноша лишь с дрожью и отвращением отворачивался, убегал, пробовал огрызаться и даже драться с ними, но за Кэт и Лили обязательно и быстро вступались, избивая его иногда до того сильно, что даже девушкам становилось жалко «бедненького маленького Эдмунда» и они начали ухаживать и всячески оберегать его от нападок остальных, но потом все начиналось сначала.

Несмотря на это, Слинт был гораздо хуже. Скользкое его имя, равно как и заслуженная кличка «Змей», сполна отвечали этой низкой и темной душонке, вынашивавшей свои подлые и грязные замыслы, отражавшиеся даже и на его отталкивавшем веснушчатом лице, в котором было что-то поросячье, прямолинейное и грубое, но одновременно и лисье, коварное, потаенное. Пытаясь изображать из себя друга и помощника в «делах любовных», Змей всегда как бы случайно, в действительности же – продуманно-изощренно подставлял безответного юношу, стараясь унизить его как можно больше.

Он мог сказать, например, что Сорше нравится какая-нибудь ягода, которую он видел только что в лесу, но специально оставил ее Эдмунду, после чего та мучилась от болей, Слинт же уверял, что перепутал. В другой раз он сообщил, что предводительница желает якобы видеть своего пажа, так как сегодня она в хорошем настроении и, уж наверняка, будет ласкова с юношей. Застав же лучницу с Рутгером (в палатке и в самом разгаре любовной игры) Эдмунд еще долго не мог прийти в себя, притом что почти поверил пространным объяснениям Змея, искренне заявлявшего, что именно Сорша просила его все это передать, говоря совершенно серьезно и без малейшего намека на розыгрыш, который уж он-то, Слинт, давно ее зная, распознал бы, а потому и не заставил бы идти туда юношу. Но со временем намерения казначея становились все более и более очевидными, и, выбирая из двух зол меньшее, Эдмунд держался Пита.

Он и теперь сидел рядом с ним, глядя, как толстяк, перекатываясь с боку на бок, выискивает положение для головы. Промаявшись таким образом минут пять или больше, он протяжно и лениво зевнул и начал усиленно чесаться. Занятие это явно доставляло Питу немалое удовольствие. Он последовательно проходился по затылку и по шее, по плечам и рукам, по вывалившемуся из-под рубахи брюху и по мясистым коротеньким ногам, но особенно – по своему массивному и неподъемному заду, добравшись наконец-то и до заветной спины, так что начал уже даже похрюкивать и сладко стонать от наслаждения. Расплывшись вдруг в идиотской и застывшей на его губах ухмылке, толстяк уставился прямо перед собой, и Эдмунд посмотрел туда же.

Из палатки, слегка пригнувшись и тут же выпрямившись, вышла очень медленно Сорша. Волосы ее были небрежно распущены и волнами золотящихся на солнце кудрей струились по оголенным плечам. Сказать, что она была одета, можно было лишь с большой натяжкой. Провожая предводительницу взглядами, разбойники ловили каждое движение, от бедер и талии до вытягивавшихся сонно рук, шеи и головы, которой лучница неожиданно встряхнула, собрав волосы сзади в то же мгновение и скрывшись за палаткой в следующее. Последовали разочарованные возгласы. Следом за ней вышел так же молча и Рутгер, – по-прежнему по пояс оголенный, – и потянулся могучим, почти жизнерадостным движением человека, осознающего свое превосходство. На шее у него, чуть повыше плеча, виднелись следы укусов. Резко опустив глаза, Эдмунд отчаянно отвернулся. Выглядевший очень бодрым и продолжавший улыбаться Арчибальд, энергично делал приседания, одновременно разводя согнутыми руками в стороны и вращая своей кудрявой и чернющей донельзя головой.

– Присоединяйся, Монти, – добродушно предложил он, видя, что Отшельник смотрит на него очень внимательно и, кажется, даже не моргает. – Ты много сидишь на месте, а человеческому телу нужно двигаться, нужна постоянная физическая нагрузка.

– Боюсь, что нагрузка мыслительная окончательно доконала его, – ответил, вмешавшись, Пит. – Я вон вообще ни о чем не думаю, – и гляди, в какой превосходной и подтянутой форме!

Вихрастый разбойник фыркнул.

– А где мальчишка?

Голос уже одетой и приближавшейся лучницы тут же оборвал разговор.

– Так это… Он трубадура нашего коров доить повел. Видать, деревня здесь совсем недалеко.

– А ты его так и отпустил?

– А чего в этом плохого-то? – огрызнулся вихрастый.

– А что плохого в том, если прямо вот сюда, – предводительница схватила его за волосы и указала пальчиком в лоб, – всажу я тебе стрелу-другую, – так, на всякий случай?

– Да он и сам бы тебе с удовольствием всадил, – хмыкнул негромко толстяк.

Последовавший тут же удар сапога пришелся ему прямо в живот. Скорчившись на земле, Пит протяжно заныл и бессильно перекатился на спину. Объяснения вихрастого разбойника, заметно поубавившего свою дерзость, не очень-то понравились Сорше, но как раз в этот момент на холм поднялись снизу Аэрис с двумя братьями за спиной, а чуть дальше в стороне о них – Максимилиан и Уильям. Обменявшись с мальчуганом несколькими словами, Друид подошел ближе к разбойникам и необычайно воодушевленно и радостно произнес:

– Что ж, некоторые уже успели сходить за молоком, а я тем временем отлично управился и с мясом! Курочек выторговал отменнейших, просто на зависть. В связи с таким успехом стоит, как мне кажется, и перекусить.

– Ага, вот только еда-то где? – недоуменно спросил кто-то.

– А еда, друзья мои, едет к вам сейчас на двух замечательных осликах. Я подумал, что им тяжеловато будет забираться сюда, и пустил поэтому в обход, по дороге. Но завтрак будет по расписанию, можете не беспокоиться. Мы с этими осликами очень подружились, так что донесут они все в целости и сохранности, уверяю вас в этом совершенно.

Немного обескураженные такими обещаниями и чрезвычайно оживленными, почти даже хвастовскими заявлениями Аэриса, некоторые из членов шайки начали уже шумно возмущаться, но повелительно вытянутая вперед рука предводительницы заставила всех поутихнуть. Угадав намек, Друид извлек из кармана мешочек и бросил, – и та перебросила его казначею.

– Ну, что там, Слинт?

– Восемь, – слегка сдвинув брови, не сразу ответил Змей.

Арчи присвистнул.

– Во дает!

Разбойники начали переговариваться.

– И как же тебе удалось потратить всего две монеты? – вызывающе спросила у него Сорша, заинтригованная не меньше остальных.

Аэрис улыбнулся и пожал плечами.

– Прошу простить меня, миледи, но у друидов и на это есть свои особые и личные секреты. Вы послали Аэриса, чтобы он потратил как можно меньше золота, и Аэрис свою задачу выполнил. Теперь же он, если позволите, хотел бы присоединиться к трапезе. Как это ни странно, но и нам, друидам, набить свое ученое брюхо бывает порой необходимо. Очень полезно для развития чутья и всяких там «друидских» штучек, знаете ли.

– Охотно верю! – вставил по-прежнему довольный всем Арчибальд. – После стаканчика-другого вина я такие штучки выделываю, у-ух. Вот только припасы-то наши, смотрю, все не едут.

– Терпение, мой друг, терпение. Ослики стараются изо всех сил. Но, если всем вам так уж этого хочется, сейчас мы их немножко поторопим.

С этими словами Друид извлек из кармана флейту и послал короткую трель. Он послал ее еще раз, и тут все услышали пронзительный, как бы отвечавший ему ослиный крик. Через минуту между деревьями показались и сами ослики, и под дружные крики разбойников поклажа пошла по рукам. По-прежнему державшийся в стороне менестрель с интересом наблюдал за Аэрисом. Закончив помогать с разгрузкой и распределением прибывших припасов, тот не забыл и об уставших животных. Не переставая гладить и что-то тихо нашептывать им, он подозвал к себе Максимилиана и поручил ему накормить двух явно довольных и заметно воспрявших теперь духом осликов, охотно подчинившихся мальчику.

Присев на поваленный ствол между Арчибальдом и Эстрильдой, Друид разговаривал то с ними, то с необычайно польщенными этим Кэт и Лили, ничуть не теряя былого воодушевления и, кажется, вполне довольный подобным обществом, столь же грубоватым, сколько и сомнительным. Судя по всему, он начал рассказывать что-то очень увлекательное и смешное, так как разбойники обступили его небольшой группой и постоянно и в голос хохотали. Беседа становилась все оживленнее, так что начали даже запеваться песни, под жевавшуюся и запиваемую вином курятину, пришедшуюся всем по вкусу. Сам же Аэрис, несмотря на высказанное до этого желание, ел только хлеб и некоторые фрукты, запивая их из фляги водой.

Удобно устроившись между осликами, Максимилиан прислушивался к долетавшим оттуда словам, но с любопытством и опаской поглядывал и на людей Рутгера, которые так же, как и компания казначея, держались и развлекались сами по себе, не интересуясь историями Друида. Несмотря на это, Слинт казался вполне удовлетворенным, пересыпая кучками вернувшееся к нему золото и слушая рассказ близнецов. Ральф и Рогир (так звали двух братьев) были одинаково белобрысыми и худощавыми, но явно крепкими и выносливыми парнями. Притом что говорил из них все время только первый, поигрывавший коротким и ярко поблескивавшим на солнце клинком (другой оставался у него в ножнах), тогда как второй, невозмутимо восседая поблизости и опираясь на длинное копье, лишь молча и отрывисто кивал, во всем поддакивая брату. В любом случае, оба они славились как одни из самых опасных и непобедимых наемников во всех близлежащих землях, поскольку обучались своему искусству у ассасинов Серебряных Городов, знающих толк в оружии и убийствах больше, чем кто-либо в Асхане еще.

Все это мальчик узнал от Уильяма по дороге и за то время, что они пробыли в доме его деда, отнесшегося к незнакомцу с неожиданным для Максимилиана уважением, которое проявил, в свою очередь, и менестрель. В конце концов дед без особых возражений отпустил мальчугана обратно, советуя ему поучиться уму-разуму у «такого воспитанного и благородного человека». О том, с какой именно «знатью» приходилось общаться теперь родовитому лютнисту, равно как и о том положении, в каком оказался недавно сам Максимилиан, оба они разумно умолчали, не желая огорчать старика. Учитывая же, что дерзкий и внезапный побег его остался безо всяких последствий, а также видя триумф и хорошее настроение Аэриса, мальчик мог с уверенностью сказать, что день этот начался неплохо и явно интереснее, чем множество разных других.

Судя по положению солнца над деревьями, было уже около двух часов, и покидать тенистую прохладу леса после столь сытного и позднего завтрака не хотелось никому из разбойников. Некоторые уже снова начинали похрапывать, другие же, испытывая потребность в десерте, ласково приманивали к себе Кэт и Лили, не отходивших по-прежнему от Аэриса, уже переставшего развлекать публику. Вихрастый разбойник, бывший как бы второй нянькой для малыша Эстрильды, продолжал склоняться над ее плечом, пытаясь успокоить расплакавшееся снова дитя, но ребеночек лишь отчаянно брыкался и все громче, и громче вопил, не желая никого слушать. Придвинувшись к ним поближе, Друид тоже склонился над малышом, и после нескольких непродолжительных всхлипываний ребеночек почти сразу умолк и даже засмеялся, бодро засучив своими крохотными ручонками и начав играться с капюшоном Аэриса.

– А все ли здесь знают, – заявила вдруг во всеуслышание Сорша, вышедшая на середину поляны, – что нашего дорогого Лоренса засадили в тюрьму именно в этом городе?

– О-о! – затянули некоторые, а кто-то добавил: – Так, значит, надо попытаться и вытащить его.

– Верно. Но есть и одна проблема. Данмур, мальчики, – это, повторюсь, не какая-нибудь вам дыра или захолустная деревенька, а хорошо охраняемый город с богатым и властным правителем. В отличие от рынков и тележек торговцев, данмурская тюрьма находится за высокими стенами и охраняется не хуже, чем дом самого губернатора. Любой, кто окажется за этими решетками, едва ли будет питать надежду когда-нибудь выбраться на волю.

– К чему ты клонишь? – нетерпеливо спросил Слинт.

– Всего лишь к тому, что наш хитроумный и ловкий Друид сумеет, вероятно, и здесь применить свои таинственные «друидские штучки», чтобы организовать как-то Лоренсу побег. И в случае успеха, я, так и быть, приму его в нашу «славную» шайку – в благодарность за проявленные находчивость и беспримерное редчайшее геройство.

Судя по реакции, всем приятелям Змея и наемникам Рутгера идея лучницы пришлась по душе.

– Так как задача эта совсем не из простых, – удовлетворенно продолжала Сорша, – ты можешь взять себе в помощники любого из моих парней. – В конце концов, они ведь тоже в этом заинтересованы, не правда ли?

– Я возьму его, – указав на Эдмунда, уверенно сказал Аэрис.

Юноша вздрогнул.

– Боюсь, что от моего пажа пользы тебе будет не много. Он, конечно, очень преданный и исполнительный мальчик, но пока еще совсем не обученный.

– Что ж, пусть тогда хотя бы прогуляется со мной. А то вид у него какой-то совсем уж не бодрый и измученный. Он даже завтракал безо всякого аппетита, а для разбойника это – признак плохой. Заодно, может быть, чему-нибудь по ходу и научится. Кроме того, дела ведь такие быстро не делаются. Для начала хорошо бы провести разведку, узнать, когда и как, за что и почему, составить, наконец, продуманный тщательно план.

– Только учти, что времени у тебя – до полудня.

– До завтрашнего?

– Так ведь сегодняшний уже прошел.

Слинт злобно усмехнулся. Аэрис признательно кивнул.

– Благодарю вас, миледи. Промежуток времени этот поистине почти бесконечен. Если вы не против, я отправляюсь в Данмур немедленно и беру с собой не только этого юношу, но и моего верного друга Максимилиана. Думаю, что он уже отсидел и отгулял свое в вашем столь комфортном и приятном плену, а потому и с полным правом заслуживает теперь вернуться невредимым домой.

Менестрель улыбнулся. Максимилиан с надеждой взглянул на Соршу.

– Ты свободен идти, куда хочешь, – добродушно произнесла лучница. – Теперь ты уже не мой пленник, а уж тем более – не член нашей шайки. Или, может быть, наоборот, ты хочешь остаться и так же, как и Аэрис, вступить в нее как можно скорее?

Последние слова она произнесла игриво-насмешливо, но ощущалось в них и искреннее намерение. Потупившись, мальчик перевел взгляд на Друида. Он явно колебался.

– Ты можешь пойти со мной в город, – заметил Аэрис, – и принять участие в необходимой разведке. Твоя помощь мне, наверняка, пригодится. А там уже будет видно.

Максимилиан с готовностью кивнул.

– Что ж, в таком случае – вниз и вперед. Вот только на этот раз пойдем мы все дружно по дороге. Осликам, хотя и не нагруженным, холм этот вряд ли понравится. И ты тоже, – обратился он, повернувшись, к Эдмунду. – Тебе явно необходимо пройтись. А вы, друзья мои, не скучайте и отдыхайте. Можете не сомневаться: я еще сегодня вернусь.

Испросив молчаливого разрешения у предводительницы, Друид слегка поклонился ей и двинулся в направлении города. Быстро переглянувшись, Максимилиан и Эдмунд направились за ним следом.

Глава третья. Заключенные

Погода стояла великолепная. Солнце нещадно, но пока еще приятно и радостно припекало, и, снова достав из кармана флейту, Аэрис начал импровизировать. Поначалу это были просто веселые, сбивавшиеся и перебивавшие друг друга трели, постепенно менявшиеся и искавшие способа выразить настроение игравшего, как вдруг мелодия словно разом и четко выровнялась и сложилась, найденный мотив прозвучал и повторился один раз, другой и третий, – и вот уже вся троица, включая и двух освобожденных от груза осликов, спускалась с холма под некое подобие походного марша или ободряющей солдатской песенки. Даже удрученного Эдмунда, который вел за веревочки двух понурых и грустноглазых животных, мелодия эта заставила поневоле улыбнуться. Максимилиана же она вынуждала чуть ли не подпрыгивать и даже пританцовывать, постоянно ускоряясь и останавливаясь на ходу, чтобы вновь приноровиться к шагу Аэриса, явно не желавшего никуда торопиться, несмотря на опасное и трудное поручение.

– Но как же тебе удалось перехитрить Эббота? – вспомнил и тут же спросил его увлеченно Максимилиан, желавший разузнать тайну. – Ты ведь, наверное, именно с ним торговался, когда спустился и вошел в город? У него здесь самый лучший товар.

Друид кивнул.

– С ним. Но ни к какой хитрости мне прибегать не пришлось. Хотя эта свирепая парочка не отходила от меня ни на шаг, и только возле самой лавки мне удалось убедить их не вмешиваться, чтобы не напугать своим видом хозяина. Поэтому внутрь я вошел один.

– И что же ты сделал?

– Ничего особенного. Я просто разговаривал с Эбботом, расспрашивал, как обстоят у него дела, поинтересовался, что происходит в городе, посмотрел, конечно же, его товар и в меру похвалил, так как, и действительно, было за что.

– А дальше?

– А дальше, оценив, видимо, уважение и интерес, проявленные к его скромной персоне, он скинул мне сразу же три монеты, а затем – и еще одну. Таким образом, мы сторговались на шести.

– Но ведь ты заплатил всего две, разве нет?

– Верно. Но это очень легко: четыре монеты я добавил от себя.

– Ого, да ты богач! – воскликнул мальчуган, еще более пораженный разгадкой.

– Что ж, кое-что у меня припасено на черный день, а также и на случаи, вроде этого. Так или иначе, Сорше мы ничего об этом рассказывать не будем, согласен? – весело подмигнул ему Аэрис.

Максимилиан усиленно закивал, и оба они тут же посмотрели назад. Юноша уже прилично отстал, еле-еле плетясь по тропинке из-за сопротивлявшихся то и дело осликов, и погруженный в свои собственные мысли.

– Погода сейчас, конечно, располагающая для прогулок, но надо бы нам все же поторапливаться. Так что прибавь шагу и выше нос, Эдмунд из Эшвуда! – особенно громко произнес Друид, повернувшись к юноше и приветливым кивком головы пригласив его их догонять.

Тот лишь тихо и вяло пробормотал что-то, но начал идти быстрее. Безжалостное летнее солнце раздражало и утомляло его тем сильнее, чем все глубже погружался и возвращался он к своим переживаниям и безнадежным размышлениям, успокоенный лишь тем, что сумеет какое-то время отдохнуть, не слыша и не видя ее возле себя беспрерывно. Все кривлянья и весь энтузиазм, вся подчеркнутая готовность Аэриса служить разбойникам и Сорше представлялись Эдмунду лишь более изысканной формой подобострастия, лишь очередным способом добиться того, чего мечтали добиться и все остальные, провожавшие предводительницу тем особенно напряженным и насмешливым взглядом, что скрывал за собой только похоть и желание обладать, желание получить то долгожданное и сладостное удовлетворение, что не было доступно им, а потому будоражило кровь и, в равной степени, – воображение.

Юноша довольно и злобно усмехнулся, сознавая, насколько разоблачающе ясно видит он все мотивы и приемы очередного соперника, соревноваться с которым ему тем более и совершенно бессмысленно. Молодость, красота и необычайная ловкость Аэриса, сумевшего победить даже и Арчибальда, – бывшего деревенского кузнеца и признанного чемпиона всех кулачных и рукопашных боев, – свидетельствовали об очевидной и опасной незаурядности этого странного, хотя и чем-то симпатичного Эдмунду «друида». Но симпатию эту он старался всячески мысленно отстранять и изгонять, настраивая себя на непримиримую вражду, которой никак теперь было не избежать… Внезапно по телу его пробежала дрожь. Вспомнив оклик Аэриса, юноша вспомнил и о другом. О том, что он родился и провел детство в Эшвуде, не знал никто из разбойников!

Между тем Друид с большим интересом слушал рассказы Максимилиана о его друзьях и о его деревне, а также и об устройстве самого Данмура, границы которого, увлеченные разговором, спутники незаметно достигли. Слова разведчиков, посланных еще с утра Рутгером, оказались вполне справедливы. Некое подобие «ограды», являвшей собой невысокую и местами осыпавшуюся уже каменную кладку, могло послужить не более, чем разграничительной чертой, обозначавшей, что по ту сторону ее начинается город, в то время как по эту находится нейтральная территория. Никаких ворот или стражи кругом не было и явно не предполагалось. Перелезть через такую ограду с легкостью сумел бы и ребенок.

Река Альтирья, уже видневшаяся вдалеке, по правую руку от путников, разделяла надвое не только сам город, но и весь Джейвудский лес, восточная половина которого носила название Когстона и принадлежала соседнему герцогству. Точно так же и восточная половина города – в том месте, где она заканчивалась, – служила границей между Оленем и Единорогом, издавна бывших союзниками и родственниками по некоторым из дворянских линий. Вытянувшись вдоль обеих берегов реки, Данмур пользовался предоставленным преимуществом, наладив грузоперевозку по всей своей центральной «артерии», служившей одновременно источником воды и площадкой для бесконечных мальчишеских забав в освоении моряцкого дела.

За длинным и надежным каменным мостом начинался уже непосредственно «город», имевший и настоящие стены, и стражу, и ворота, да и вообще – все возможные городские преимущества. На этой огороженной и защищенной территории проживала самая обеспеченная и чуждавшаяся своих «сограждан» верхушка данмурского общества, владевшая всем богатством и набором развлечений, что ограничивался у «левых» (то есть, тех, кто жил слева от стены, – если смотреть в направлении гор) лишь шумными попойками в таверне, да стычками и задиранием «правых», что забредали порой в поисках острых ощущений и обязательно их здесь находили.

Единственной достопримечательностью «левых» можно было назвать древний и полуразрушенный храм Эльрата, располагавшийся на холме чуть далее, к северу от ограды-границы, – впрочем, почти заброшенный и позабытый большинством праздных и не искавших религиозного утешения ближайших данмурских жителей. Альтирья же была одинакова быстра и широка для всех, за исключением Клайва Моргана. Нынешний губернатор Данмура, посчитав неудобным отправлять своих людей так далеко за пределы дворца (а жил он воистину по-королевски), приказал отвести от нее рукав, с тем чтобы река сама приносила ему свои богатства и «плоды», буквально же – подавала их к дому на порог. Об этом человеке говорили и судачили разное, но наверняка можно было сказать одно. Был он, скорее, политиком, чем полководцем, и, скорее, дипломатом, чем храбрецом.

– Это все знают, – закончил свой рассказ Максимилиан, пока они сидели в тени пограничной ограды, скрываясь от вездесущего солнца. Эдмунд по-прежнему держался в стороне, предпочитая общество осликов.

– Да, про Клайва Моргана я наслышан и даже встречался с ним как-то лично. Впрочем, он вряд ли об этом помнит.

Аэрис слегка призадумался.

– Но что же мы будем делать? Ты, и правда, собираешься устроить Лоренсу побег?

Все мысли мальчика вертелись сейчас вокруг этого.

– А ты что-нибудь знаешь о нем?

– Кое-что слышал, но совсем немного. Знаю только, что жил он когда-то в Данмуре и был братом то ли лорда, то ли барона, – в общем, кого-то знатного. Потом он отправился путешествовать, а, вернувшись обратно, сразу же угодил в тюрьму. Там была какая-то история, которую губернатор захотел скрыть. Поэтому и непонятно, за что этот Лоренс вообще оказался за решеткой. Многие думают, что за воровство, что якобы украл он в доме губернатора какие-то драгоценности, но говорят, что это не все и что был там еще какой-то «личный мотив со стороны Клайва Моргана». От Эббота я эту фразу раз двести слышал. Но больше ничего. А сама тюрьма находится довольно далеко от городских ворот, я был там однажды. Правда, нас могут туда не пустить, – я имею в виду на территорию «правых».

– Что ж, думаю, нам стоит решать проблемы по мере их поступления. – Друид внимательно посмотрел на Максимилиана и улыбнулся. – Я понимаю, что тебя смущает и беспокоит та же дилемма, что стоит сейчас и передо мной. Допустимо ли ради вступления в шайку даже и такой прекрасной и очаровательной предводительницы, как Сорша, совершать поступок, противоречащий не только законам Империи, но и нашим собственным внутренним представлениям о том, что правильно, а что – преступно?

Мальчик безмолвно выразил свое согласие. То, о чем говорил Аэрис, действительно, волновало и даже ни на шутку будоражило его. Сидевший чуть поодаль юноша тоже как будто бы прислушался.

– В таком случае, – продолжал Друид, – для начала, мы должны наверняка знать о том, оказался ли Лоренс в тюрьме именно по той причине, о которой ты говоришь, либо все эти городские слухи сильно преувеличены, либо от начала и до конца ложны. Если верно последнее, то наши основания могут оказаться и более законными, нежели законность удержания Лоренса за решеткой, и, возможно, мы будем даже обязаны начать действовать, чтобы выручить из беды человека, которого оболгали и обвинили явно и жестоко несправедливо. В общем, нам стоит разобраться в этой ситуации получше.

– Вот только времени у нас совсем мало… – грустно заметил Максимилиан.

– Тут ты прав. Но, знаешь, в такие сложные моменты Эльрат всегда посылает мне подсказку или совет в виде какой-нибудь личности или события, о которых заранее никогда не знаешь, да и не можешь узнать, сколько бы ты ни задумывался, а поэтому и беспокоиться нам, я полагаю, не стоит. Уверен, что решение здесь отыщется само собой.

И мальчик, и юноша с некоторым недоумением смотрели на Аэриса. Оба они почти никогда не думали всерьез о Драконах. Культ поклонения Эльрату представлялся им лишь красивой и старой традицией, чем-то таким праздничным и особенно торжественным, что вызывает порой сильные и яркие эмоции, но не имеет никакого отношения к реальной и повседневной жизни. Тем не менее, в голосе Друида звучала самая искренняя и располагающая убежденность, будто бы помощь Дракона Света – вещь вполне обыденная и совершенно естественная и сомнений вызывать не может.

– И как же он… как это происходит? – не зная, как спросить, произнес наконец Максимилиан.

– Именно что само собой, хотя и по воле Светлейшего. Но это не значит, что мы должны просто сидеть и не предпринимать никаких действий, – усмехнулся Аэрис и тут же вскочил на ноги. – Мы должны все хорошенько обдумать и сделать затем первый шаг. Но доверять случайным и непроверенным слухам в таком деле никак нельзя. Если только слухам максимально достоверным, но лучше всего – знанию фактов. А таковым в любом уголке нашей Империи обладает, прежде всего, жрец Эльрата. Разумеется, при условии, что он – достойный человек и достойный служитель Светлейшего. Поэтому, если вы спрашиваете меня, каким будет наш первый шаг, я предлагаю отыскать для начала местного жреца и обстоятельно с ним потолковать.

– О, я как раз знаком с ним! – воскликнул мальчик, довольный, что может помочь. – Его зовут Рион, он живет вон на том холме, где и стоит наш единственный храм, а, вернее, – то, что от него осталось. У нас его все очень уважают и любят, хотя в гости к нему ходят нечасто. Чаще сам Рион к нам заходит. Ах да, он ведь навещает еще иногда заключенных, когда бывает на территории «правых»!

– Вот и прекрасно! Но ты хорошо знаешь его?

– Да, мы разговариваем иногда о том о сем, потому что я-то к нему, в отличие от других, хожу. Тем более, что он бывает очень смешным!

– В смысле смешно говорит или смешно выглядит?

– И то, и другое. В общем, чудак он такой, как ты.

Максимилиан, засмеявшись, неуверенно взглянул на Аэриса. Тот засмеялся в ответ и утвердительно и удовлетворенно кивнул.

– Что ж, тогда, я думаю, мы прекрасно поймем друг друга. Только для начала вернем наших лопоухих друзей Эбботу. Хотя мне и жалко отдавать их, потому что обращается он с ними неважно, это чувствуется сразу. Но ничего, увы, не поделаешь. Такая уж у вас, ослики, служба, – тяжелая и мало кем замечаемая. А потому в благодарность за ваше терпение и за все ваши труды нарекаю вас Оссиром и Дамианом – в честь двух прославленных лучников и героев прошлого, таких же верных и трудолюбивых, как вы.

Судя по всему, посвящение пришлось осликам по душе, так как оба они прянули ушами и дружно и протяжно закричали, подавшись вперед и уперевшись головами в Друида, возложившего на них символически руки и погладившего обоих животных. Вскоре, рассчитавшись таким образом с лавочником (тот почему-то все продолжал кланяться, заверяя Аэриса в своей преданности и дружбе, которых он вовек теперь не забудет), путники направились к храму. По пути им встречались и другие, более бедные и даже не крытые походные лавки, а также понатыканные безо всякого порядка дома «левых» с пыльными и грязными дворами и самими их владельцами, имевшими такой же удручающе бесхозный и нечистоплотный, хотя и неунывающий и легкомысленный вид.

Многие из них кивали и приветствовали Максимилиана, испытывавшего теперь невольную гордость из-за того, что столько людей в городе знает его по имени и обращается к нему именно в присутствии Друида, знакомством с которым он также хотел произвести впечатление, намеренно принимая выражение лица самое равнодушное, но в то же время – и очень деловитое. Эдмунд уже почти не отставал от них, чувствуя на себе отдельные косые и заинтересованные взгляды, не обещавшие ему ничего хорошего. Возле таверны он умудрился налететь даже на одного мерзкого и назойливого пьяницу, отставшего от него только тогда, когда крепкая рука Аэриса легла тому на плечо, сопровождая дружеское вразумление. Как бы ни относился к нему юноша, он чувствовал, что не сумеет обойтись теперь без помощи Друида, знающего, кажется, все и обо всех и на столь многое, по-видимому, способного, что поневоле вызывало и трепет.

Тем временем плохая, но ясно прослеживаемая все-таки дорога начинала забирать понемногу вверх, и, подняв головы, все трое увидели наконец храмовую стену, высокую и очень старую и принадлежавшую когда-то бастиону или наблюдательному посту солдат. Остатки зубцов и проделанных в ней бойниц неизбежно наводили на мысли о войне и обороне, хотя, вероятно, и вынужденной, и временной, так как кладка здесь была местами неровной и защищавшиеся явно торопились, чтобы превратить простое и мирное святилище в некое подобие крепости. Теперь же, как и внешняя городская ограда, стена эта находилась в состоянии плачевном, но восстанавливать ее явно не собирались. Всеми этими наблюдениями Аэрис поделился с мальчиком, когда они подошли к ней почти вплотную, и продолжал с любопытством и даже с некоторым уважением разглядывать отдельные ее уступы, и форму, и растительность, повсюду пробивавшуюся уже сквозь древний и крошащийся камень и придававшую стене образ убеленного сединами воина, все еще величавого и крепкого, но всеми позабытого и оставленного доживать свой век в горестном и гордом одиночестве.

– Да, несмотря ни на что, стена очень внушительная, – многозначительно заметил Аэрис, прикоснувшись пальцами к камню. – Я бы даже сказал – замечательная. Так и хочется через нее перелезть!

– А я так обычно и делаю! Вон там, где нету наверху большого куска, забираться особенно удобно.

– А Рион против этого не возражает?

– Ему даже нравится, когда я так делаю. Он говорит, что в этом – «вся суть».

– Так и говорит?

– Да.

Друид понимающе закивал головой.

– Что ж, с этим трудно поспорить. Ведь для чего еще нужны стены, как не для того, чтобы перелезать через них? Не катапультами же их в куски разносить. По мне так, скучноватое это занятие, да и стены ведь жалко тоже.

– А нормальный вход здесь есть? – спросил стоявший чуть поодаль Эдмунд.

Идея карабкаться по этим уступам не привлекала его ни в малейшей степени.

– Вон там справа можно обойти, – немного насмешливо и гордо ответил Максимилиан, указывая в сторону реки.

Желая показать юноше обратный пример, мальчик с разбегу запрыгнул на стену и быстрыми и привычными движениями начал карабкаться наверх. Его примеру последовал и Аэрис, хотя разбегаться для этого и не стал. Лазать по стенам он явно любил, учитывая то, как ловко и точно, и при этом совсем не спеша и изящно, почти даже шутя подтягивался и переставлял он ноги и руки, словно желая прочувствовать каждое отдельное движение и то общее телесное напряжение, что приближало его к заветной цели. Несмотря на всю проворность Максимилиана, знавшего здесь каждый камешек и начавшего забираться первым, Друид оказался на вершине почти одновременно с мальчиком, скинув ноги по обеим сторонам стены, удовлетворенно отдышавшись и с интересом осмотревшись вокруг.

Вид отсюда, и правда, открывался великолепный. Целая флотилия грузов – на разнообразных судах, в ящиках и в бочонках, по отдельности и целыми связками – тянулась от самого горизонта до линии лесов, скрывавших от наблюдателя общую картину, но позволявшую вообразить себе масштабы торгового замысла и по достоинству оценить их. Непрерывный ряд темных городских стен, цепочкой вытянувшихся вдоль берега напротив, поглядывал на храмовую и светлокаменную сестру свою мрачновато и надменно, будто бы сознавая собственное величие, выражавшееся в той безукоризненной ровности и зубастости его архитектурного совершенства, что задумывалось, по-видимому, лишь для целей еще большего устрашения, но никак не высокого искусства.

Немного менее зловеще и примиряюще выглядела одинокая башня, чья квадратная макушка и шея с ожерельем в виде семейного герба, синевшего на каменной груди, виднелись даже издали поверх городских стен, сообщая о расположении заветного губернаторского сада, куда допускались им лишь избранные знатоки и подлинные ценители прекрасного. Тщательно все это изучив, Аэрис перевел взгляд на север. Неотчетливо и все же неоспоримо угадывались там высокие горы. Он продолжал бы смотреть на них и дальше, но окликнувший его вдруг Максимилиан резко и лихо смахнул со стены вниз, как бы призывая Друида в точности повторять за ним. Но, сразу же заохав, мальчик стал тереть ушибленную ногу, одновременно прыгая на другой.

– Свою ловкость ты мог бы и не демонстрировать. Я и так уже все сразу понял. – Спрыгнувший следом Аэрис покосился оценивающе на стену и похлопал Максимилиана по плечу. – Да и для тебя здесь высоковато все же.

– В самый раз, – небрежно бросил мальчик.

Они находились в самом углу территории, окруженные со всех сторон зарослями. Кустарники разрослись здесь до того беспорядочно и густо, что сквозь них нельзя было различить даже, где именно они оказались, храм ли это вообще или что-нибудь совсем другое. Чему-то про себя улыбнувшись, Друид углубился в чащу. Вскоре стало ясно, что она куда обширнее и непроходимее, чем это могло показаться вначале. С треском продираясь сквозь переплетенные накрепко ветви, они спугнули даже какого-то зверька, прошуршавшего где-то поблизости, но мигом бросившегося наутек. Наконец они выбрались на открытое пространство. Это была небольшая и круглая поляна, в центре которой стоял алтарь – очень древний и явно заброшенный давно за ненадобностью. Сделав знак Максимилиану, Аэрис остановился и прислушался к чему-то внимательнее.

Еще доносились с реки крики лодочников и несмолкаемый шум деревни, но место, в котором они очутились, представлялось как бы совершенно иным по отношению ко всему, что оставалось там, за стеной и «снаружи», жившему в по-иному протекавшем времени и даже без времени вовсе. Здесь, в этой прохладной и дремучей обители, сокрытой ветвями от всего, чтобы способно было пропускать свет – свет новых жизней и эпох, новых свершений и событий – обитали, казалось, первозданная красота и память многих веков, память самого мира, вечного и неизменного для тех, кто еще помнил об этом и знал отнюдь не понаслышке.

На шестиугольном каменном алтаре пробивались кое-где зеленые листочки. На самом углу его ползал одинокий муравей. Наконец он забрался в трещину, образовавшуюся у основания алтаря, и стало вдруг удивительно тихо. Вскоре налетел легкий ветерок, и все кругом разом зашуршало, зашевелилось, зашелестело – зашептало, как вообразилось это Максимилиану. Ему было немного страшновато находиться здесь, несмотря на солнце и весь городской простор, остававшиеся где-то за пределами этого уголка и будто бы совсем его не достигавшие. Лицо Аэриса, напротив, излучало умиротворение и какую-то невыразимую тихую радость. Казалось, он чувствовал себя как дома и готов был бы никогда отсюда не уходить.

– Замечательное место. А ведь почти никто, уверен, и не подозревает, что оно существует, что оно – именно здесь, спрятанное и никому не нужное, – полушепотом, но очень ясно и немного грустно произнес наконец Друид. – Тем не менее, и в нем тоже – вся суть.

Мальчик не знал, что на это ответить, но тут из-за кустов, совсем рядом, послышались какие-то звуки. Кто-то негромко приговаривал или нашептывал что-то, обращаясь к другому собеседнику.

– Это случайно не твой друг жрец?

Пройдя немного вперед и выбравшись наружу, Максимилиан чуть не столкнулся с Рионом. Слегка удивившись такому появлению, тот очень ласково и радостно приветствовал своего юного друга.

– Давно же я тебя не видел, Максимилиан. Наверное, опять играли в рыцарей и разбойников или плавали на лодках?

– Да всего понемногу. Со мной тут один человек пришел… друид, в общем.

– По крайней мере, ему нравится так думать, – усмехнулся Аэрис, выйдя на свет и уважительно поклонившись хозяину. – Приветствую жреца Эльрата в священной обители его. И прошу прощения за то, что побеспокоили.

– О, совсем даже не побеспокоили, – поспешил заверить его Рион, так же склонивший в приветствии голову. – По старой привычке я беседовал со своими голубями, только и всего. Им тут бывает одиноко, когда я ухожу, а присмотреть за ними, бедными, некому.

Жрец глядел на своих гостей чрезвычайно добродушно, прямо и просто. Так же просто он был и одет. Приземистая его фигурка казалось одновременно внушительной и очень скромной. Говорил Рион чуть деловито и даже с некоторой уверенностью, но держался безо всякой позы. В самых уголках его немолодых уже, но ясных глаз таилась будто бы мудрая и мягкая ирония, что не ускользнуло от наблюдательного Аэриса.

– А ведь вы – тот еще хитрец, не правда ли? – поинтересовался он вдруг, как бы между делом, пристально уставившись на собеседника.

Все так же прямо глядя на Друида, Рион, словно от растерянности, застыл, но тут же виновато хихикнул.

– Может быть.

Они оба негромко рассмеялись.

– Прошу вас, проходите. Скромная моя обитель в вашем распоряжении. Когда-то все здесь выглядело очень величественно и пышно, но теперь осталось только вот это.

Аэрис вновь с любопытством осмотрелся. Он увидел слева небольшой домик, с несколькими грядками и деревцами, высаженные вдоль противоположной стены кустики, все необычайно ухоженные и ровно подстриженные, очень внушительные и такие же древние, как и алтарь на поляне, арочные ворота и, наконец, сам храм. Вернее – то, что от него осталось, спустя столетия войн и непогод, а также дурной и равнодушной политики. Грандиозные седые руины, фасадами и осколками разбросанные посреди свежего зеленого лужка, выглядели ужасающе громоздкими и даже нелепыми на фоне окружавшего их юного и почти детского, нежившегося под солнечными лучами благолепия, и словно сами стеснялись этого, не зная куда деваться и как спрятаться от посторонних взоров. Справа, в юго-восточном углу, притулилась низенькая деревянная скамеечка, находившаяся возле небольшого квадратного окошка, прорубленного прямиком в стене и открывавшего вид на Альтирью. Позади беседовавших, занимая чуть ли не половину всей территории, своевольно и бурно властвовала дикая природа.

– Мне здесь очень нравится! – со всей возможной искренностью заявил удовлетворенный Друид. – Вот только я не вижу алтаря Эльрата, если храм этот и, действительно, принадлежал когда-то Великому Дракону Света.

– Его здесь, и правда, нету, – спокойно ответил жрец. – По старой памяти народ все еще называет это место «храмом Эльрата», но, на самом деле, посвящен он теперь всем Семерым.

– Так я и подумал. Уж больно это место подходящее. Тот алтарь, который мы обнаружили только что в зарослях, – ему ведь уже тысячи лет, не правда ли?

– Думаю, что так. Он очень похож на те алтари, что и до сих обнаруживают в Асхане, датируя их ранними веками Шантири. Один старый жрец, что был здесь еще до меня, любил повторять то же самое. Так или иначе, я понял, что не имею права прикасаться к тому, что создала некогда Силанна, и думаю, что ей должно нравиться там, в таком вот зеленом уголке. Время от времени я с удовольствием прогуливаюсь в этом «лесу», но предпочитаю все же не вмешиваться. Уж больно тихо, свежо и прекрасно там, как будто бы в месте этом…

– … вся суть, – закончил тут же Аэрис.

Рион, смущенно улыбнувшись, кивнул.

– Вижу, что Максимилиан уже рассказал вам, что я думаю о нашей стене.

– И я полностью с этим согласен. Мы с «сущим» удовольствием перемахнули через нее, когда шли сюда, чтобы встретиться с вами, хотя еще один наш спутник предпочел отправиться в обход и войти уже, как полагается, через ворота.

– Что ж, не всем нам удается быть детьми, но этого и нельзя требовать. Нужно начинать всегда с самих себя.

– А вы когда-нибудь перелезали через эту стену?

– Когда был моложе, то пробовал. Один или два раза мне даже удавалось, но несколько раз я и срывался. Видимо, это занятие не для меня, а жаль. Но мне нравится смотреть и как Максимилиан делает это. У него очень ловко получается, вы согласны?

– О, он просто прирожденный скалолаз!

Разговор еще некоторое время вращался вокруг этой темы, но, вспомнив, что они так и не представились друг другу, и дружно укорив и хлопнув себя каждый по лбу, Аэрис и Рион снова, улыбаясь, раскланялись. После этого, по приглашению хозяина, все трое направились к его домику, чтобы напиться и освежиться после такого увлекательного, но все-таки утомительного в жару «штурма».

– По вашему виду я бы сказал, что вы – странник, и не любите задерживаться на одном месте, – заметил жрец, обращаясь к Друиду и предложив своим гостям прогуляться по территории храма.

– Вы угадали. В Данмуре я оказался случайно, на пути в Хардвик, собираясь навестить своего старого друга. Но в дороге со мной приключилось нечто, что заставило меня остановиться и задержаться тут на некоторое время. Отчасти из-за этого мы и пришли к вам, – чтобы поговорить об одном человеке. Максимилиан рассказал мне, что вы ходите иногда навещать узников в городскую тюрьму, а поэтому и, наверняка, знаете что-то об интересующей нас чрезвычайно личности. Нечто такое, что могло бы очень помочь мне в моем довольно затруднительном нынешнем положении.

– Буду рад оказать вам любую помощь, хоть силы мои и незначительны. О каком же человеке идет речь?

– О некоем Лоренсе, который сидит здесь в тюрьме за преступление, суть которого не очень ясна мне. Максимилиан сообщил лишь, что там замешано нечто личное со стороны губернатора, обвинившего Лоренса в краже драгоценностей, но продолжающего скрывать, по-видимому, и нечто совершенно иное. Я понимаю, что вы не станете разглашать тайны узников, если они и известны вам, но мне необходимо знать лишь, имеет ли этот человек право быть выпущенным на свободу и законным ли все-таки образом был лишен он ее прежде, обвиненный в чем-то серьезном?

– Тот, кого вы называете Лоренсом, хорошо знаком мне. Настоящее имя его – сэр Лоуренс из Данмура. Брат его, барон Октавиан, известен в нашем городе как самый порядочный и скромный человек. Сэру Лоуренсу досталось от отца довольно большое наследство, которое он растратил еще в своей первой молодости. Добросердечный барон многие годы содержал его, не умея ни в чем отказывать и, конечно же, жалея непутевого своего старшего брата, пользовавшегося слабостью Октавиана. Даже дочери барона, леди Катрине, приходилось от этого несладко. У нее не было совсем никакого приданого, когда один заезжий лорд собирался жениться на ней. А с тех пор никто такого желания и не выказывал. Поговаривают, что теперь она обручена с губернатором Морганом, но я почти уверен, что все это – сущая неправда. Я хорошо знаю дочь барона, с самого детства, но теперь мне окончательно запретили видеться с ней. Уже какое-то время губернатор, как бы по ее согласию, удерживает леди Катрину в башне, надеясь, что со временем она по собственной воле своей захочет выйти за него замуж. Но боюсь, что промедлением и хитростью он пытается убедить бедняжку не тянуть, так как оставаться одной ей в этих краях опасно. Якобы вокруг бродит множество женихов, что только и мечтают, и всеми силами пытаются выкрасть ее у родного отца, – такие сейчас ходят разговоры. Отсюда и необходимость в башне.

Напомнив увлекшемуся Риону, что он начинал рассказывать им о сэре Лоуренсе, Максимилиан и Аэрис сумели наконец добиться продолжения.

– Да, что касается брата барона Октавиана и губернатора Моргана, то у них, и действительно, вышел конфликт после возвращения сэра Лоуренса из долгого путешествия, следствием которого и оказались тюрьма и обвинение в краже драгоценностей. Но в не слишком частые мои к нему визиты сэр Лоуренс намекал на некий секрет, способный всплыть в случае его освобождения и навредить самому герцогу Эймару – отцу нашего нынешнего правителя. Но теперь, когда земли Единорога окончательно перешли во владение Эйдана, а отца его вот уже несколько месяцев как нету в живых, я затрудняюсь ответить, имеет ли еще силу тот страшный секрет, или все давно утратило свой первоначальный смысл, так что и самого сэра Лоуренса давно бы пора отпустить.

Друид и мальчик переглянулись.

– Так, значит, никакой кражи драгоценностей на самом деле и не было? – уточнил Аэрис.

– Скорее всего, нет. Но губернатору Моргану было почему-то выгодно посадить сэра Лоуренса за решетку. Возможно, из-за какой-то договоренности, заключенной им с герцогом Эймаром лично, но все это – лишь мои догадки. Лично я не могу сказать о сэре Лоуренсе ничего хоть сколько-нибудь плохого. Конечно, он натура слабовольная и все еще легкомысленная, обожающая, боюсь, и по-прежнему разные приключения, золото и красивых женщин, но на этом, вероятно, список всех его недостатков и преступлений и заканчивается.

– Иначе говоря, если бы кто-нибудь спросил вас, заслуживает ли сэр Лоуренс быть выпущенным на свободу, вы бы, не затрудняясь, ответили ему утвердительно?

– Да, разумеется. Держать за решеткой такого человека – все равно что держать рыбу в кувшине с водой. Он действительно страдает от этого, хотя и храбрится, и шутит каждый раз, как я прихожу к нему, делая вид, что все ему на свете безразлично. Но я знаю, что это не так. Нужен кто-то, кто мог бы помочь сэру Лоуренсу остепениться. Другие на моем месте сказали бы, что ему стоит жениться, но женитьба – верное средство далеко не во всех случаях и не ото всех бед. Мне грустно думать об этом, но я почти уверен, что он будет обирать свою жену, так как женится, конечно же, на богатой, а поэтому и брак такой даст трещину в самое же ближайшее время. Здесь требуется что-то другое, но я пока не знаю и не понимаю, что именно. При наших встречах я так и говорил ему, прямо и не таясь, а он был уверен почему-то, что мне ведомо все на свете. Ах, если бы это было так… Хотя, в таком случае, нечего было бы и познавать в этой жизни, так что она стала бы куда менее увлекательной и наполненной по сути своей, вы согласны?

– Согласен. – Друид внимательно и с удовольствием слушал жреца, снова начинавшего заговариваться. – И я очень признателен вам за такой обстоятельный и честный рассказ. Все не отпускавшие меня прежде сомнения теперь окончательно рассеялись, и я чувствую, что вправе поступить так, как собирался поступить и до этого.

– И как же вы собирались поступить, друг мой? Вы позволите называть вас так?

– Разумеется. Я собирался освободить сэра Лоуренса из тюрьмы.

– Вы поедете просить для этого милости у герцога?

– Не совсем. Боюсь, что мне придется устроить ему срочный и сложный побег.

Рион был, кажется, не сильно удивлен услышанной новостью и начал расспрашивать Аэриса, как именно он собирается сделать это и приходилось ли ему организовывать побеги раньше, и даже предлагал свои собственные идеи. Максимилиан слушал их одновременно изумленно и с абсолютным и нескрываемым восхищением.

– Но почему же вы так торопитесь, друг мой? – поинтересовался наконец жрец, когда многие варианты, включая и подкоп, и подкуп, были ими уже отброшены. – Не проще ли будет все же обратиться с такой просьбой к юному герцогу Эйдану?

– Пожалуй, это было бы наиболее разумным решением в данной ситуации, но та, что поручила мне освобождение сэра Лоуренса, установила и жесткие сроки, – всего лишь до завтрашнего полудня.

– И кто же эта женщина, что хочет освободить нашего непутевого и доброго транжиру? Простите мое столь чрезмерное, может быть, любопытство, но мне, и действительно, очень и очень интересно. За последние годы сюда приходило немного значимых известий, хотя и, видит Эльрат, я больше всех рад миру, царящему теперь в наших землях. И все же всегда бывает приятно поговорить с теми, кто приносит известия и из земель дальних. Последнее, что довелось мне услышать, – турнир в честь легендарных завоеваний Ричарда Единорога будет проводиться в году нынешнем, а вовсе не в следующем, как предполагалось это еще и до самого недавнего времени.

– И я слышал об этом. Возможно, и мой друг из Хардвика, которого я собирался навестить, захочет принять участие в таком важном для всей Империи событии.

– Когда проводился предыдущий, я собирался даже покинуть ненадолго свою зеленую обитель, чтобы увидеть настоящий рыцарский турнир собственными глазами, но потом передумал, решив, что и так проживу вполне себе неплохо, тем более что жрецу Семерых и не к лицу такие светские и грубоватые развлечения. Теперь же меня снова посетила эта мысль, и я не знаю, правильным ли и разумным будет все-таки поддаться и последовать ей без раздумий. Если я верно слышал и помню, то на подобных турнирах проводятся и состязания лучников?

– Вы совершенно правы. Победителей оказывается двое, поскольку и при герцоге Ричарде всегда состоял Ольфгард. Легенды гласят, что по меткости и скорости стрельбы из лука он не уступал самому Оссиру.

– Да, кажется, отец в детстве рассказывал мне об этом, теперь я что-то припоминаю. В таком случае, интерес мой к турниру Ричарда Единорога возрос еще более прежнего.

– Если так случится, что я останусь в Данмуре, я буду искренне рад совершить это увлекательное путешествие и составить вам посильную компанию.

– Благодарю вас, мой друг. Хорошая компания – это то, что мне особенно необходимо. Природу я очень люблю, но мне нравится наслаждаться ею, оставаясь на месте и никуда при этом не торопясь. В дороге же незаменимыми спутниками оказываются надежный посох и плащ с капюшоном, но главное – разговорчивый собеседник. Помню, однажды, когда я отправился пешком в столицу, по просьбе самого герцога Эймара…

– Лоренса хочет освободить предводительница разбойничьей шайки по имени Сорша! – выпалил наконец Максимилиан, поняв, что оба собеседника напрочь забыли о том, с чего именно начинался разговор. – А до этого Аэрис прошел еще два испытания, чтобы его тоже приняли в шайку.

– В самом деле?

Услышав имя лучницы, Рион слегка изменился в лице, после чего начал оживленно и с интересом расспрашивать мальчика, чей запутанный и эмоциональный рассказ про схватку с Арчибальдом, про их поход с Уильямом в деревню, а также и про торговые хитрости Друида оказался не менее длинным и самозабвенным, чем недавние рассуждения жреца. При этом Максимилиан старался изображать все разговоры и события в лицах, что блестяще ему удавалось. Оба слушателя несколько раз от души рассмеялись, признав, что у этого мальчугана настоящий актерский талант. Но что-то, казалось, беспокоило Риона, и, обратившись к Аэрису, он серьезно спросил, действительно ли тот желает вступить в такую опасную разбойничью шайку и как следует ли он все обдумал.

– Да, моя цель состоит именно в этом, друг мой. Вы позволите так обращаться к вам?

– Разумеется, друг мой.

– Я очень рад. Я понимаю, что для любого простого и честного жителя нашей справедливой и священной Империи поступок такой выглядит более, чем странным, но объяснять его причины теперь было бы слишком и неоправданно долго. Скажу лишь, что если бы вы увидели предводительницу этой шайки сами, то о сути моего намерения, как мне кажется, вы сумели бы уже немного догадаться. На первый взгляд Сорша может производить впечатление не такой уж благородной и высокой в своих помыслах девушки, но женская внешность, как вы знаете, бывает обманчивой, как обманчивы и многие поступки, слова или жесты, когда они принадлежат такой несомненной и ослепительной красавице, красивой в самом наивысшем и благородном смысле этого слова, друг мой, уж поверьте мне в этом без доказательств.

– Да, думаю, что это так, – с участием ответил жрец и как-то особенно тяжко вздохнул. – Хотя не единожды приходила мне в голову мысль, что красивая женщина не может быть красивой случайно, но главное, что призвана она и к красоте внутренней, к красоте, проявляющейся в чувствах. В любви и в понимании, в знании своего супруга и в заботе о нем, в разделении всех выпадающих на его долю радостей и тем более горестей, в разделении самой жизни его. Я даже пробовал убеждать в этом некоторых наших женщин, а в особенности – девушек, которые иногда приходили ко мне, но все они только посмеивались или, покорно соглашаясь, кивали, а сами потом поступали иначе. И я снова понимал, что ничего нельзя требовать от других, что это слишком тяжело и даже невозможно для них и совсем. А потом снова встречал в городе красивую девушку, сиявшую молодостью и обещанием чего-то прекрасного, и начинал винить себя в том, что так легко отступил и поддался непозволительной слабости. И так оно по сей день и повторяется. Наверное, будет неправильным, если я отправлюсь сейчас к предводительнице этой шайки и попробую с ней побеседовать?

– Да, друг мой, боюсь, что мысль эта – все-таки не из самых лучших. Хотя и мне она пришла в голову сразу же, как только я впервые увидел Соршу. Но думаю, что в подобной ситуации лучше всего будет довериться естественному ходу вещей. Конечно, это не всегда помогает, но, тем не менее…

Все трое давно уже сидели на скамеечке, стоявшей возле окошка, как вдруг четвертым и нежданным гостем на нее вскочил удивительный зверек. Еще через мгновение он оказался на коленях у Аэриса, который явно ему очень понравился, так что зверек во всю уставился на Друида, глядя на него совершенно неподвижно и как бы желая понравиться в ответ. Хотя иначе не могло бы и быть, стоило только взглянуть на пышный и белый меховой воротничок, окаймлявший всю шею и половину груди этого забавного зверька, а также на навостренные и длинные острые ушки, которыми тот улавливал, кажется, все происходящее вокруг, до мельчайших дуновений, похрустываний и шорохов. Оканчивались они темно-коричневыми полосами, бывшими и по всему его телу, ярко-желтому, блестевшему и до невозможности и упоительно пушистому. Время от времени существо это наклоняло головку, медленно выдвигая ее вперед, но тут же возвращало обратно, словно принюхиваясь или присматриваясь к новому гостю и ожидая от него каких-нибудь действий. Вытянув указательный палец, Аэрис коснулся его носа. Сложив параллельно ушки, зверек мигом выпрямился и застыл, словно гвардеец на боевом посту. Завороженный этим зрелищем Максимилиан радостно засмеялся от неожиданности.

– Как точно вы угадали, – заметил, улыбнувшись, жрец. – Он всегда становится так послушен, если дотронешься до его носа.

– Да, я слышал об этом в одной легенде. Впрочем, я и не думал, что белколисы встречаются где-либо еще.

– Мне они тоже не попадались. Но этот жил здесь всегда, как говорят, хотя видели его и редко. Он обитает в том маленьком «лесу», где вы уже успели сегодня побывать. Хотя порой мне кажется, что он исчезает отсюда совсем, а затем появляется словно из ниоткуда. Но только на территории храма. За его пределы зверек никогда не выходит. Ко мне он уже давно привык, а вот к гостям моим относится, в основном, недоверчиво. Даже и Максимилиан видел его всего один раз.

– И то он только в кустах показался, – огорченно произнес мальчик.

Поднеся руку, чтобы погладить легендарного зверька, он столкнулся с его неподвижным взглядом, выражавшим явное неудовольствие, и тут же ее быстро убрал.

– Все не так просто, – усмехнулся Аэрис. – Он явно сам выбирает себе друзей.

– Ко мне он так и пришел, – подтвердил Рион. – Просто сел передо мной на землю и начал неотрывно глядеть. Я пробовал его кормить, но наша пища белколисам не подходит. Я так и не понял, ест ли он вообще хоть что-нибудь.

– Может быть, орехи? – предположил Максимилиан.

Жрец отрицательно покачал головой.

– И это я пробовал. Мне кажется, он и в принципе не понимает, что такое еда.

Мальчик фыркнул.

– Так не бывает.

Осознав, что зверек не хочет играть с ним, Максимилиан испытал вдруг острое желание что-нибудь делать или двигаться дальше и нетерпеливо взглянул на Аэриса. Тот уже снова беседовал с Рионом.

– Так как мы будем освобождать Лоренса?

Взглянув на него простодушным и ничего не выражающим взглядом, Друид лишь неопределенно пожал плечами.

– Что-нибудь придумаем.

– Но ведь у нас осталось совсем мало времени!

– Не стоит торопить время, мой юный друг, – немного назидательно, но с ласковым задором ответил ему жрец Эльрата. – Кроме того, мне хотелось бы поговорить с Аэрисом еще об одном важном деле, которое очень меня беспокоит, но, если вы, и правда, спешите, я, разумеется, не буду настаивать и отложу нашу беседу до более спокойных времен.

– Мы вовсе не так уж спешим, да в этом и нет никакого смысла, поскольку и никакого плана у меня, действительно, пока еще нет. А вот наш с вами разговор, возможно, и наведет меня на какую-нибудь мысль. Для тебя же, Максимилиан, у меня есть специальное поручение. Спустись-ка ты вниз к реке и поскорее узнай, куда же запропастился наш грустный Эдмунд. Ведь предводительница едва ли будет довольна, если мы вот так вот его и вдруг потеряем. Или если он, чего доброго, сбежит куда-нибудь сам.

– Он-то может, – с внезапной уверенностью усмехнулся мальчуган. – Ладно, схожу. Только без меня ничего не начинай!

Не дождавшись ответа, Максимилиан пустился бегом через единственные ворота и едва не покатился кубарем, – настолько тропа оказалась крутой, не говоря уже о ее протяженности. Совсем рядом, левее подножия холма, располагалась переправа, которую жители Данмура наводили лишь в случае надобности. Там, у самой кромки воды, мальчик обнаружил и Эдмунда. Юноша сидел на земле, плотно согнув колени и уложив на них свой подбородок. Можно было подумать, что ему, и действительно, очень грустно и совсем, наверное, одиноко. Флотилия торговых лодок и грузов слегка поредела, но по-прежнему продолжала двигаться. Максимилиан остановился рядом и тоже, пораздумав, присел. Оба молча глядели на реку.

– Ты здесь тоже плаваешь? – спросил наконец Эдмунд.

– Бывает иногда.

– На плоте?

– Да. Хотя недавно мы вместе с друзьями построили и лодку, на которой соревнуемся теперь с другой командой.

– Против других парней?

– Да, против городских.

– А ты разве не здесь живешь?

– Нет, я из деревенских.

Снова повисла пауза.

– И часто вы выигрываете?

– Не особенно. – Уперев руки в бока, Максимилиан осмотрелся вокруг с видом настоящего знатока. – Но мы придумали, как их победить. Хотя у них, конечно, и лодка получше, так как и семьи богаче, а один веснушчатый там – сын моряка, так что… Непросто будет, сам понимаешь.

– Да.

Эдмунд не понимал, но не знал, что еще сказать. Они опять замолчали.

– А ты давно в шайке? – спросил мальчуган.

– Две недели.

– Понятно… Меня, кстати, Максимилиан зовут.

– Да? – Эдмунду, кажется, это понравилось. – У меня был один знакомый, которого так звали.

– А ты вообще откуда?

Необязательный мальчишеский разговор пошел немного оживленнее и продолжался так в течение некоторого времени. Внимательно слушая жреца, Аэрис поглядывал на них сверху из окошка. Солнце было уже совсем высоко, и весь огромный и непостижимый мир был залит и освещен до краев.

– То, что вы рассказали, друг мой, – сказал он, когда Рион закончил свою речь, – представляется мне просто поразительным. Нет никаких сомнений в том, что лишь по воле Светлейшего оказался я в Данмуре именно в этот день и именно этим замечательным утром. Я постараюсь выполнить вашу просьбу по мере собственных сил, тем более что и сам всей душой желаю того же и не вижу здесь иного пути. Что же касается сэра Лоуренса, то мы его обязательно освободим. Я и по-прежнему не представляю как, но верю, что и в этом Светлейший не оставит меня без совета и истина, так или иначе, восторжествует.

– Искренне надеюсь, что именно так оно и будет. Желаю вам всяческой удачи, друг мой, и да пребудет с вами мудрость Шалассы и сила Арката. Я буду очень рад, если вы навестите меня снова и принесете сюда хорошие новости.

Друид и жрец поклонились друг другу и очень тепло распрощались. Выглянув в окошко, Аэрис громко окликнул своих забывшихся и заговорившихся спутников. Немного ободренный Эдмунд и по-прежнему взбудораженный и готовый на все Максимилиан узнали, что все трое немедленно отправляются к тюрьме – освобождать благородного узника.

Через полчаса они стояли уже у городских ворот.

– Просто так нас туда не пустят, – заметил мальчик, с опаской озираясь на стражу. – Хотя, если дать им что-нибудь на выпивку, солдаты могут стать и посговорчивее.

– Думаю, что с этим мы разберемся, – спокойно ответил Друид и двинулся вперед по мосту.

– Кто такие? – грубо выпалил стражник, увидев приближающихся путников. – Погоди, а я тебя вроде знаю, малец.

Слова эти были обращены к Максимилиану, но Аэрис молча извлек из кармана монету – необычайно большую, как показалось это и мальчику, и юноше, – и показал ее дерзкому солдату.

– Прошу простить меня, я не знал…

Стражники мгновенно расступились и уставились глазами в землю.

– Не извиняйся, друг мой. Ты хорошо исполняешь свой долг. Идемте, – бодро сказал Друид, обернувшись к своим спутникам.

Оказавшись за стеной, они отошли немного от ворот, и Максимилиан дернул Аэриса за рукав.

– Как это они так легко пропустили тебя, да еще и извинялись?

Мальчик уже начинал привыкать – и все-таки был поражен.

– Так ведь я же – друид, забыл?

Судя по всему, Аэрис не собирался раскрывать перед ними желанный секрет, и волей-неволей Максимилиану пришлось с этим смириться, хотя любопытство его разыгралось еще более прежнего. Он уже хотел было попытаться снова, но тут из-за ворот донеслись шум и отборная ругань, за которыми следовал призыв «немедленно» пропустить кого-то, кто сильно, по-видимому, торопился. Этим кем-то оказался посланник Императрицы, – как сам он себя называл, – приходивший все в большую ярость от того, что его не пропускают в город. Не считая собственно Императора или Императрицы, а также правителей отдельных подвластных им земель или герцогств, звание это считалось самым высоким и беспримерно почетным, из-за чего такого посланника принимали везде как ближайшего советника или родственника монарха, почитая это за особую честь. Тем не менее, стражники почему-то не верили словам гонца, имевшего, несмотря на дорожную пыль, вид самый богатый и достойный, и даже начинали уже высмеивать и издеваться над ним, удерживая за поводы лошадь. Исчерпав остатки терпения, гонец потянулся за мечом, но тут за спиной у стражников раздался суровый и отчетливый возглас:

– Что здесь происходит? – Вышедший обратно на мост Аэрис взглянул на них необычайно строго. – Как вы смеете не пускать в город посланника Императрицы, приехавшего со срочными известиями?

– Но я думал, что раз вы… то есть, он, значит, не может, и…

Тот же самый солдат, словно его огрели обухом по голове, невнятно бормотал что-то и кланялся, пытаясь хоть как-то оправдаться.

– Немедленно пропустить! – повторил вслед за гонцом Друид, так что стражники вытянулись по струнке и мигом отпустили коня. Поклонившись ему в знак благодарности, императорский посланник въехал в ворота, и Аэрис, вдруг снова подобрев и дружелюбно усмехнувшись, сказал, обращаясь к солдату:

– Все хорошо, друг мой. Ты только исполняешь свой долг, я понимаю. Но и ты должен понимать, что человек, настолько заляпанный грязью и загнавший свою лошадь, несет в город вести, которые явно не терпят отлагательств. Но, поскольку день сегодня жаркий, а вы оба с самого утра на ногах, выпейте-ка за мое здоровье кружечку-другую вечерком – и за здоровье Императрицы, разумеется!

Протянув ошеломленному стражнику серебряную монету и хлопнув его хорошенько по плечу, Аэрис последовал за всадником, уже дожидавшимся его за стеной. Максимилиан и Эдмунд стояли неподалеку и видели все произошедшее. Скрытые от них нагруженной телегой, за которой были видны только головы и ноги разговаривавших, Друид и императорский посланник явно обсуждали какое-то дело, но ни юноша, ни мальчик не могли расслышать слов из-за жуткого окружающего гомона, не прекращавшегося здесь ни на миг. Наконец, сказав что-то на прощание своему собеседнику, Аэрис проводил его до ближайшего угла и вернулся к заинтригованным спутникам. Выглядел он еще более довольным, чем за несколько минут до того.

– Что стоите, братцы? Пора нам двигаться к тюрьме! Про встречу со своим старым знакомым я расскажу вам как-нибудь позднее.

Поняв, что задавать вопросы не имеет теперь никакого смысла, Максимилиан лишь коротко кивнул и направился в ту сторону, где, по его воспоминаниям, находилось нужное здание. В глубине души он опасался, что не вспомнит дорогу, но Аэрису этого показывать не хотел. Кроме того, память на места у него была превосходная, и на это он тоже рассчитывал. Атмосфера жизни по эту сторону стены существенно отличалась от той, что протекала в поселении «левых». На эту мысль наводило не только то, что улицы выглядели и пахли здесь намного лучше, а дома были и выше, и крепче, и богаче фасадами, но и почти полное отсутствие людей на большинстве раскаленных улиц, с которых обеспеченные и привыкшие к комфорту горожане поспешили поскорее сбежать.

Жара, и впрямь, достигла теперь своего пика и, плотная и колышущаяся, поджидала на каждом углу. С беспощадным и иссушающим любопытством поглядывала она на редких прохожих, о каждом из которых строила предположения, дойдет ли он до следующего поворота или свалится, обессиленный, тут же, либо отыщет себе приют в тени очередного фонтана, в таверне или борделе, которых имелось здесь целое море. Однако Аэрис и не думал смотреть в ее сторону и вообще признавать как таковое существование дневного зноя. Он вышагивал еще бодрее обычного, так что даже и Максимилиану, привыкшему весь день носиться и активно бездельничать с друзьями, становилось совсем не просто выдерживать ритмичный и такой скорый друидовский шаг.

Снова заметив и вспомнив о плаще, с которым Аэрис по-прежнему не расставался так же, как не расставался он и со своим посохом, мальчик в очередной раз поразился такой совершенно немыслимой и нечеловеческой уж точно выносливости. Казалось, что Друид не устал и даже ни капельки не вспотел за весь этот долгий день, проведенный под палящим солнцем, уморившим всех остальных. Даже Эдмунд, воспитавший в себе некоторую стойкость за то время, что пробыл в путешествии с шайкой, ощущал потребность отдохнуть и поскорее укрыться в тени. Хотя, в целом, он чувствовал себя значительно лучше, поневоле забыв теперь о своих недавних переживаниях и будучи зараженным энтузиазмом Аэриса, толкавшего и увлекавшего его все время куда-то вперед, – одновременно к тюрьме, где ожидал своего спасения Лоренс, но и к чему-то новому, неожиданному и необыкновенному, что словно обещало и манило теперь юношу из будущего, зависевшего лишь от него одного. Пытаясь понять и объяснить себе, в чем же именно оно может заключаться, Эдмунд обнаружил, что они остановились, и быстро поднял глаза. Прямо перед ними возвышалось широкое и потемневшее от времени здание, уходившее вглубь улицы. Не менее дюжины солдат прогуливалось как вдоль, так и сверху, по обнесенной бойницами крыше.

– Городская тюрьма Данмура, господа! – торжественно объявил Максимилиан.

– Скорее уж, крепость, – невольно усмехнулся Друид, охвативший здание довольно быстрым, но явно не утешительным взглядом. Догадаться, что оно находилось на попечении у самого губернатора, не составляло большого труда, равно как и то, что сбежать отсюда удастся разве что с небольшой и обученной армией, да и то – лишь при удачном стечении обстоятельств. Однако настроение Аэриса ничуть от этого не изменилось. Отведя своих спутников в сторону, он снова очень весело и уверенно произнес:

– Что ж, здесь все более-менее понятно. Разыщите-ка для меня, братцы, Соршу и передайте ей, что к завтрашнему полудню Лоренс будет благополучно возвращен своему новообретенному и тоскующему по нему ужасно семейству.

Мальчик вытаращил глаза.

– Значит, ты уже составил план побега?

– Можно и так сказать.

– Значит, составил не до конца?

– Значит, что все идет так, как надо, – подмигнул ему хитро Друид.

Максимилиан посмотрел на Эдмунда, который так же ничего не понимал.

– Мне сообщить ей какие-то детали? – только и нашелся сказать юноша.

– Нет, думаю, не стоит. Зачем лишний раз беспокоить нашу предводительницу.

– Подожди, получается, что ты собираешься устраивать побег без нас? – спросил разочарованный своим открытием мальчуган. – Но ведь Эдмунду я совсем не нужен, пусть тогда он один вернется, а я останусь с тобой!

– Нет, ты должен обязательно провести его обратно, как хорошему проводнику и полагается. Лично мне не удалось запомнить здесь каждый угол и каждый поворот, но уж как-нибудь потом да разберусь, не страшно. Кроме того, побег состоится не прямо сейчас, а, может быть, даже и не сегодня. Пока я и сам не могу этого наверняка сказать. Так что идите со спокойной совестью, друзья мои. Только освежитесь-ка лучше в фонтане на дорожку, и давайте немного посидим.

Слегка успокоенный таким объяснением, мальчик всласть напился из фонтана, а следом за ним – и юноша. Последовал их примеру и Аэрис. Передохнув в тени ближайшего дерева, они отправились в путь, хотя Максимилиан то и дело оборачивался, опасаясь, что Друид начнет все-таки что-нибудь делать, но тот лишь шутливо отмахивался рукой. Когда они скрылись наконец за поворотом, он постоял еще некоторое время напротив тюрьмы, изучая ее теперь намного внимательнее и серьезнее, будто оценивал возможные шансы и допустимые подходы, после чего, не обращаясь ни к кому конкретно, довольно и вполголоса произнес:

– Хм… А ведь, и впрямь, было бы любопытно!

Глава четвертая. Заговор женихов

Леди Катрина, вот уже почти два месяца, сидела одна в высокой и красивой башне губернаторского сада, любезно предоставленной ей Клайвом Морганом для лучшей и надежной защиты. Предупредив об опасности, что грозит ей, если она покинет свое убежище, губернатор назвал несколько имен, хорошо знакомых девушке по частым визитам тех молодых наследников и богатых повес, что были «насмерть сражены ее красотой и добродетелью» и «не видели большего счастья в жизни, чем право назвать ее законной женой и привезти в свой собственный дом». Но этим словам Катрина никогда не верила и даже вся внутренне содрогалась, улавливая во взглядах женихов какой-то особенный блеск и тот ненасытный страстный огонек, что загорался в их глазах каждый раз, как только они оказывались рядом, имея возможность бесстыдно и откровенно разглядывать ее, любоваться ею, но не прикоснуться и получить желаемое. В отличие от них, Катрина была бедна и всегда хорошо знала и помнила об этом. Не имея ни защитника, ни брата, что могли бы уберечь ее от посягательств этих людей, девушка страдала и мучилась всей душой не столько за себя, сколько за своего отца, бывшего человеком слишком добрым, чувствительным и мягким и любившего Катрину до беспамятства. И, если одному из этих женихов удалось бы все-таки завладеть ею и даже похитить, сердце его не выдержало бы, либо он безрассудно и в одиночку бросился бы спасать ее и погиб.

Мысль эта была для нее невыносима так же, как и мысль о предполагаемой женитьбе. Женитьбе против воли, женитьбе на человеке, которого она не любит и вряд ли сумеет полюбить. Это касалось не только тех, чьими именами не уставал пугать Катрину чрезмерно заботливый и внимательный губернатор, но, в не меньшей степени, и его самого. Человека, хотя и порядочного и относившегося к ней всегда с уважением, но неприятного и даже ненавистного девушке по причинам, и до сих пор ею до конца не осознанным. Заглядывая в свою душу, Катрина не находила там ничего, что сумело бы изменить это стойкое, хотя и тягостное для нее отторжение.

Ее не убеждали даже слова отца, чьим щедрым покровителем и неизменным благодетелем Клайв Морган являлся еще в годы их общей, но такой разной по всем признакам молодости, когда простодушному и не имевшему ни капли гордости барону Октавиану, учитывая все его положение, а также и репутацию его легкомысленного и непутевого брата, было лишь в радость иметь столь благородного заступника и влиятельного друга, безнаказанно им помыкавшего. Тем не менее, барон продолжал горячо убеждать свою дочь, что губернатор Морган – идеальная партия для всякой, что желает быть осчастливленной до конца своих дней, живя в совершенном достатке и не зная никаких забот. Но, видя, что душа ее и сердце не расположены к губернатору, отец никогда всерьез не настаивал, да и попросту не умел делать этого, уже с самого ее детства не чая души в своей скромной и жалостливой девочке, никогда не знавшей ни материнской заботы, ни ласки по жестокой воле судьбы.

Слыша про отсутствие всех этих неведомых и всегда выставлявшихся в дурном свете житейских и повседневных «забот», Катрина думала, что именно их-то она, возможно, и желает, желает более всего остального, потому что именно они-то и составляют подлинное человеческое счастье, потому что она хочет по-настоящему жить, а не быть избавленной и убереженной от жизни. Да, она и по-прежнему была свободна, имея возможность идти туда, куда ей только заблагорассудится, но повсюду за ней следовали тени, приставленные к девушке губернатором Морганом «исключительно из соображений безопасности». Поэтому все чаще Катрина не покидала пределов сада, занимавшего, правда, территорию размером с небольшой замок, сада действительно прекрасного и благоустроенного, и служившего ей большим утешением.

Но, ухаживая за цветами и кустарниками и по-дружески с ними беседуя, она все же тосковала по полям и лесам, где так много гуляла в детстве, почти не имея ровесников для разговоров и игр, но умея радоваться и питаться созерцанием, наслаждаясь родством и единством с природой. Тем не менее, тихую и молчаливую, но всегда такую участливую и ласковую девушку любили в Данмуре почти все, за исключением соперниц, считавших ее самовлюбленной и надменной недотрогой, не желавшей поддерживать бедствующего отца и соглашаться на выгодный брак. Даже грубые и равнодушные солдаты, день и ночь сторожившие губернаторский сад, относились к ней с тайной симпатией и нежностью, стараясь развлекать «свою сестричку» разговорами и городскими новостями, которые Катрина всегда признательно и с улыбкой выслушивала, хотя и все чаще оставалась безучастной, и все глубже уходила в себя.

Однажды утром, у задней калитки, что вела прямо в Когстонский лес, показался какой-то человек, наблюдавший за ней пристально через решетку и готовый вот-вот перелезть. Вскрикнув, Катрина убежала, но увидела того незнакомца и снова, пришедшего на следующий день в сопровождении нескольких других, в одном из которых она сразу же узнала того жениха, которого более всего опасалась и который слыл в округе самым богатым и везучим среди всех данмурских ловеласов. Люди эти словно не спеша прогуливались, делая вид, что не интересуются ни ею, ни губернаторской башней, но об их намерениях и мыслях девушка догадывалась прекрасно. Несмотря на заверения стражников, обещавших защитить ее и не допустить сюда ни одного такого «романтичного наглеца», Катрина стала выходить все реже, утратив и без того уже хрупкое спокойствие и все больше поддаваясь страху. Одно только знакомое и преданное солнце, видное из высокого занавешенного окна, продолжало согревать ее, заставляя иногда улыбаться. Придавали ей сил и воспоминания, а также некая давно уже и мучительно хранимая тайна, в которую девушка не могла посвятить никого на всем белом свете, включая и родного отца. Катрина знала, что он будет умолять ее отказаться от подобных мыслей и несбыточных надежд, а потому раз за разом смиряла свою душу и покорно выносила заточение, хотя и не переставала мечтать о спасении.

Но дни шли за днями, и никто не приходил. И все же девушка продолжала ожидать. Ожидала она и в этот день, ничем не отличавшийся от всех остальных, сидя на привычном своем месте возле окна и лишь слегка раздвинув плотные бархатные шторы. Отсюда ей была видна часть храмовой стены, за которой жил хорошо знакомый ей еще с детства жрец, всегда с удовольствием беседовавший и поддерживавший Катрину, и бывший единственным, кто по-настоящему понимал ее, не считая еще одного человека, которого девушка не видела вот уже много лет и воспоминания о котором причиняли ей сильную боль. Но даже и Рион оказался теперь для затворницы в недосягаемости. Зная о его вездесущем любопытстве и неутомимой благожелательной настырности, Клайв Морган запретил стражникам подпускать жреца к своему дому, хотя тот почти ежедневно приходил, чтобы суметь однажды пробиться и посетить одинокую и несчастную девушку, даже и не подозревавшую о его намерениях, так как о визитах ей, разумеется, не говорили, и волей-неволей через некоторое время Катрина перестала ожидать и их.

И вот в этот жаркий день, на уже знакомом ей участке храмовой стены, снова появилась фигура мальчишки, любившего перелезать через нее в этом месте и прежде. Но сегодня следом за ней появилась там и совсем другая фигура, показавшаяся издалека такой же маленькой и слабо различимой, но принадлежавшая, несомненно, взрослому и высокому довольно человеку. Внезапно для самой себя увлекшись, Катрина начала рассуждать о том, кем мог быть этот храбрый и странный незнакомец, решивший совершить столь отчаянный и безрассудный все-таки поступок. Ведь одно дело ловкий мальчишка, – хотя и он, конечно, страшно рискует, – но человек взрослый? Девушке почему-то стало весело и радостно от этого. Она еще раз выглянула за штору, чтобы отыскать глазами незнакомца, но того уже на стене не было. С ужасом Катрина представила себе тут же, что человек этот упал и разбился, а, возможно даже, и погиб. Но, раз он такой ловкий, что сумел вскарабкаться и бесстрашно восседать затем на завоеванной вершине, то, может быть… нет, совершенно точно и обязательно он жив и беседует теперь о чем-то с Рионом…

В этот момент постучалась служанка, и, завесив шторы, Катрина отошла ото окна. Прислуживавшая ей девушка была совсем незнакомой, – так решил губернатор. Было видно, что и она сочувствует своей госпоже, и затворница была искренне благодарна ей за это, но на большее рассчитывать не смела. Тем временем день все больше клонился к закату. Катрина сидела, сложив руки на коленях, где лежала уже начатая книга. Она всегда любила читать, а в особенности – историю, древние мифы и легенды Асхана, которых так много рассказывал ей и Рион, поощрявший в девушке эту страсть к познанию, а потому и часто приносивший ей книги. Не было в них недостатка и здесь, учитывая, что все малейшие пожелания Катрины исполнялись Клайвом Морганом незамедлительно, в расчете на ее скорое и сердечное к нему расположение.

Именно в чтении находила она теперь постоянную отдушину и единственно возможное спасение. Но, как это бывало уже и множество раз, девушка вволю отдалась своим мечтаниям и грустным размышлениям и не заметила, как стала засыпать, облокотившись на спинку кресла. Внезапно ей послышался какой-то шорох, донесшийся со стороны окна, но она не придала ему особого значения, решив, что ей только кажется. Однако звук этот повторился снова, – и, открыв глаза, Катрина увидела чью-то голову, едва заметно высовывавшуюся из-за шторы. Окаменев от ужаса, она рассчитывала тут же закричать и позвать на помощь, но голос ее не послушался. Резко вскочив с кресла, она лишь инстинктивно отшатнулась к стене.

– Прошу вас, леди Катрина, не бойтесь меня. Я понимаю, что появился не совсем оттуда, откуда входят обычно нормальные и приличные гости, но к этому меня вынудили обстоятельства, и мне очень жаль, если я так сильно напугал вас, за что и от всей души прошу простить меня и постараться все-таки понять.

Голос человека, произнесшего это, звучал удивительно мягко и участливо. Он как можно тише и быстрее проник внутрь и, прикрыв за собой шторы, очень низко и почтительно поклонился ей. Смертельно бледная Катрина отошла еще дальше в угол и едва сумела промолвить:

– Кто… кто вы такой?

– Поверьте мне, – не тот, кого вы так опасаетесь. Но, чтобы окончательно развеять ваши страхи и подтвердить мои собственные слова, я прошу вас прочесть вот это.

Незнакомец извлек из-под плаща письмо и, медленно приблизившись, положил его на стол, после чего отступил обратно к окну и снова поклонился ей. Девушка продолжала неподвижно смотреть на него, не в силах сбросить оцепенение. Наконец, не отводя глаз от незнакомца, она нерешительно приблизилась к столу и бросила на письмо быстрый недоверчивый взгляд, – но, увидев печать, мгновенно задрожала и, опустившись в бессилии на кресло, бросилась его жадно читать. Пробегая небольшой листок лихорадочным и обезумевшим взглядом, Катрина вдруг словно просияла и одновременно с признательностью и некоторым изумлением взглянула на стоявшего возле окна посланца, скромно ожидавшего ответа.

– Так это от него? Но как же…

– Прошу простить меня, госпожа, но я, как и всегда, забыл сразу же представиться. Меня зовут Аэрис, и я – верный и старый друг лорда Антона из Хардвика, которому я клятвенно обещался доставить и передать это письмо непосредственно вам в руки, чего бы мне это ни стоило.

– Так, значит, вы видели его… недавно?

– Я видел его не более двух недель назад в одном городке неподалеку от Милфилда, в самом сердце земель Гончей.

– Да, это ведь столица герцогства, хотя я никогда и не бывала там, а вы… О, простите меня, я… я не в себе…

Катрина замотала головой и вся как-то опала в кресле. Кроме него, в комнате было несколько стульев, кровать с роскошным балдахином и два больших шкафа с книгами, оставлявших еще свободное пространство. Обстановка выглядела простой, но довольно изящной, хотя и не для такой леди.

– За что же вы извиняетесь, госпожа? Ведь это я так напугал вас своим диким и непредсказуемым появлением, и это мне нужно снова и смиренно просить у вас скорейшего и полного прощения.

Все еще бледная, девушка, слабо улыбнувшись, кивнула.

– После того, что вы сделали, я просто не могу держать на вас зла. Как не могу и поверить в то, что происходящее со мной теперь происходит на самом деле.

– Я понимаю. Вам нужно немного успокоиться. Вы все еще не в себе.

– Вы правы.

Катрина взялась за письмо и снова стала читать, как бы все еще не веря и с нежностью разглядывая и сломанную печать, и самую бумагу, и почерк, которым было написано это бесконечно дорогое для нее теперь маленькое послание, заставившее ее вновь ликовать. Оказалось, что Аэрису было известно почти все об их встрече с Антоном, об их тайной и робкой любви и о том мучительном расставании, что длилось вот уже несколько месяцев, из-за чего Катрина также не находила себе места, опасаясь и за судьбу возлюбленного, который ни за что бы не покинул ее, не сказав ни единого слова, – и вот теперь все так волшебно и счастливо разрешилось за несколько блаженных мгновений. Не в силах удержаться, девушка стала расспрашивать своего гостя об Антоне и о его жизни, об их дружбе и обо всех хардвикских новостях, и тот с радостью удовлетворял ее страстное и жадное любопытство, глядя на Катрину с каким-то странным изучающим восхищением и будто бы тоже не веря в то, что теперь перед собою видит. Увлекшись, она начала говорить громче, но тут же с опаской обернулась на дверь.

– Нас могут услышать… Моя служанка недавно ушла, но рано или поздно она вернется. И внизу, на первом этаже, стоит солдат, охраняющий дверь в башню, так что он… – Девушка вдруг осеклась. – Но… но как же вы попали сюда?

Она снова посмотрела на Друида глазами, полными изумления. Тот тихо усмехнулся и неопределенно покачал головой.

– Это было не так уж и трудно, миледи. Несмотря на то, что сегодня мне явно сопутствует удача, должен сказать, что ваши тюремщики стерегут вас из рук вон плохо, и, будь на то моя воля, я бы не доверил таким людям охранять даже телегу с картошкой. Но, как бы там ни было, лазать по стенам я, действительно, умею, а главное – ужасно люблю. Впрочем, вы и сами могли убедиться в этом еще несколько часов назад.

– Я? Но я никогда вас прежде не видела. Если только… Так это вы сидели днем на вершине храмовой стены?

– Верно. И я заметил, как ваша штора слегка отодвинулась в сторону.

– Но ведь это же очень далеко оттуда!

– Когда необходимо, я умею быть очень наблюдательным.

Катрина только растерянно улыбнулась.

– Значит, вы – и друг Риона?

– Надеюсь теперь считать себя таковым. Хотя до этого дня мы не были знакомы. К нему меня привел Максимилиан – тот самый мальчик, который сидел со мной рядом на стене.

– Да, я видела его часто и раньше. Но главное, что, когда я отвернулась, вы вдруг исчезли со стены, и я решила поначалу, что вы упали и разбились. Но я почему-то знала, что вы живы, что вы не могли просто так взять, да и упасть.

– Должен скромно признать, моя госпожа, что, сколько я ни лазал в своей жизни по стенам – даже и по самым скользким, и по самым немыслимо ровным – срываться мне не приходилось ни разу, а поэтому и здесь я чувствовал себя вполне спокойно и уверенно и даже наслаждался во всю этим процессом.

– Но как же вы теперь вернетесь обратно, как снова минуете стражу?

– О, об этом не беспокойтесь. Я обязательно что-нибудь придумаю. А, кроме того, я ведь уже сказал, что ваши, а, вернее, губернаторские стражники, совершенно никуда не годятся. Но, может быть, дело здесь всего лишь в том, что вас и не желают как следует оберегать.

– Как бы ни тягостно было мне такое существование, я знаю, что губернатор Морган делает все возможное, чтобы защитить меня от людей, мечтающих лишь о том, как бы силой добиться моей руки и похитить. Я и сама видела их уже несколько раз, и в их намерениях невозможно, увы, сомневаться. Иначе бы я не сидела здесь, взаперти, когда сердце мое стремится и отдано другому…

– О, моя добрая и доверчивая леди, как мало, видимо, вы знаете людей! – Аэрис вздохнул и грустно покачал головой. – Я ничуть не сомневаюсь, что все эти господа, и правда, хотят добиться вашей руки, – ибо и кто в здравом уме не желал бы этого, видя вас и зная красоту вашей души, о которой столько рассказывал мне Антон, да что и сам я вижу теперь собственными глазами, хотя совсем не хотел бы вас этим смутить или как-то обидеть, и все же человеку здравомыслящему и от рождения не слепому иначе думать и невозможно. Я понимаю, что и вы не можете думать иначе о губернаторе Моргане, учитывая его поведение и всю его репутацию, но уверяю вас, что человек этот – не только хороший управитель и одаренный политик, но точно такой же обманщик и не менее большой хитрец.

Катрина непонимающе смотрела на Друида, явно ожидая продолжения.

– Видите ли, моя госпожа, прогуливаясь сегодня по городу, я случайно натолкнулся на нескольких мужчин, разговаривавших посреди улицы не так уж и громко, но все же достаточно отчетливо для того, чтобы, и держась в стороне, расслышать поневоле каждое произнесенное слово. Тем более, что первые же долетевшие до меня обрывки фраз оказались интересными настолько, что я решил пренебречь правилами хорошего тона и, притаившись за углом, дослушать весь разговор до конца. Так как четверо людей, столь неосторожно собравшихся для дела, требующего полной конфиденциальности, говорили именно о вас, но вначале – о губернаторе Моргане. Вернее, речь шла о некоей сумме денег, которую он заплатил им за выполнение некоего особенного и тайного поручения и которая явно не устраивала одного из тех четверых, с жаром доказывавшего, что за столь щекотливое и тонкое дельце, без сомнений, требуется доплата. С ним согласились не все, но, так или иначе, вся эта компания отправилась в таверну, и я тотчас же последовал за ними. Но мне не пришлось слишком долго слушать этот оживленный, хотя и не очень-то толковый разговор, так как суть его была совершенно понятна, чтобы сделать один простой и несомненный для меня вывод. Те люди, что изображают из себя обезумевших от любви женихов, делающих попытки якобы похить вас из этой башни, были наняты самим Клайвом Морганом, чтобы иметь возможность держать вас взаперти и добиться ровно того же. Ведь он надеется, конечно, что со временем вы примете правильное решение, иначе говоря, – выйти за него замуж, что по здравому размышлению любой порядочной девушки явно лучше, чем быть похищенной и обесчещенной людьми с не самой завидной репутацией. Вот только это сулит годы страданий совсем иного рода, страданий, на которые вы вовсе не обязаны себя обрекать. Поскольку и вся ситуация эта – не более, чем жестокий фарс, прикрывающий тиранию и амбиции человека, для которого вы, несомненно, – пленница и очень давняя и заветная цель.

Большую часть его речи девушка слушала, опустив глаза.

– Я чувствовала, что губернатор – не тот, за кого себя выдает, – произнесла она наконец чрезвычайно отчетливо и медленно. – Не знаю даже, горько или радостно мне от того, что я услышала это. Возможно, в глубине души я и догадывалась… Что ж, по крайней мере, теперь я знаю все, и нет больше никаких потаенных страхов, нет больше глупых и ложных надежд. И все же я чувствую, что стала свободнее, несмотря на эту дверь, на это окно, на эти ужасные черные стены… Вы принесли мне добрые вести. Вы принесли мне правду.

Она взглянула на Аэриса с какой-то радостной и отчаянной решимостью.

– Ваша самоотверженность и сила духа восхищают и трогают меня до глубины души, миледи. Но я вовсе не хочу бросить вас наедине с вашим новым и неожиданным горем. Конечно, у меня нет своей армии, как нет и лестниц, и катапульт, чтобы штурмовать губернаторский замок, и все же обещаю, что я не успокоюсь и не покину вас до тех пор, пока вы навсегда отсюда не выберетесь.

– О, не обещайте того, что не сумеете выполнить, мой добрый и преданный друг, не давайте мне еще больше ложных надежд. Я не смогу сбежать отсюда не только потому, что губернатор Морган – один из самых влиятельных и сильных людей во всем герцогстве Единорога. Я не могу позволить себе сделать это и ради отца, ведь он ничего не знает об Антоне, а, кроме того, во всем зависит от доброты и поддержки губернатора, который обязательно расквитается с ним, если не получит того, что желает…

Друид покачал головой.

– Вы слишком подавлены, моя госпожа, и не можете сейчас мыслить разумно. Скажу лишь одно: вы явно преувеличиваете и переоцениваете возможности губернатора Моргана. Вспомните, что он и по-прежнему надеется на успех своего дела и совсем не ожидает никакого подвоха или вмешательства от кого-либо еще со стороны. И против его заговора с этими нелепыми и подставными женихами мы составим теперь заговор собственный. Ведь и у нас тоже имеется свой жених, причем – единственно нужный. И уж он-то, не сомневайтесь, жаждет видеть свою невесту куда как больше и на куда большее готов ради нее пойти. По крайней мере, очень скоро Антон об этом узнает и не останется сидеть сложа руки. Что же касается вашего отца, то прошу снова простить меня за некоторую нескромность, но ваш покорный слуга предусмотрел, в том числе, и такой вариант и даже догадывался о том, что вы решите так поспешно и благородно пожертвовать собой, а потому и навестил барона Октавиана прежде, чем прийти и уговаривать вас. Узнав, как обстоит дело, он был почти раздавлен и убит горем, но, взглянув на меня с той же невероятной и сияющей уверенностью, с горящими от гнева и отчаяния глазами, он просил спасти вас и вызволить отсюда любой ценой, если только в моих силах совершить подобный поступок. Вы должны простить меня, леди Катрина, но я не мог поступить иначе, зная, что вы не согласитесь бежать, не получив отцовского благословления, – и вот теперь оно с вами, я передаю его вам по просьбе барона.

Всхлипнув и зажав рот рукой, Катрина внезапно разрыдалась, почти не пытаясь более сдерживаться. Немного придя в себя, она начала горячо и безудержно благодарить Аэриса, схватив его руки в свои дрожавшие и похолодевшие ладони, но, дружески пожав их, он ласково остановил и образумил девушку. На все ее дальнейшие расспросы он отвечал только, что есть люди, готовые ему помочь и что сила здесь вовсе не потребуется, а потребуется лишь определенная ловкость.

– И хорошо продуманный план, разумеется, – добавил он. – Им я обещаю заняться сразу же, как только отсюда выберусь. Но лишь после того, как вы напишите Антону, сообщив о вашем решении, к которому я прибавлю и собственное. Только не смотрите на меня, пожалуйста, вот так.

– Как?

– Так, словно я – Сар-Илам или мудрец, знающий ответы на все вопросы.

Катрина смущенно опустила взгляд.

– Простите. Но вы, и действительно, кажетесь мне настоящим волшебником. Я сейчас же напишу письмо, ведь вы, наверное, очень торопитесь.

– Вовсе нет, моя добрая леди. Я собираюсь пробыть с вами еще некоторое время, чтобы вы вновь не загрустили и чтобы, напротив, обрели снова радость для жизни. Я могу рассказать вам множество новостей и самых разных историй со всех концов света, если только вы пожелаете услышать их. Я вижу, что вы любите читать, но книги – это еще не все, и далеко не все вмещается в них, и далеко не обо всем их авторы знают. Они не знают множества самых странных и удивительных вещей, что посчастливилось пережить мне на собственном опыте, как не знают и тех уютных и безнадежно затерянных в нашем мире уголков, где почти не ступала нога человеческая, разве что очень крепкая гномья или отважная и тонкая эльфийская, а, может быть, и одна только мохнатая орочья.

Так, усевшись на полу возле Катрины, начал говорить Друид. Красноватые и ровные отблески сходили по башне мягкой и прощальной поступью. Низкое и усталое солнце клонило свою голову к горизонту. На мир опускался покой. Вечерние запахи и звуки разливались волной бескрайнего и счастливого предчувствия. Предчувствия чего-то наступавшего и наступившего, близкого и далекого, неожиданного и знакомого, обещанного еще в самом вначале – и каждый раз обещавшего вновь. Раздвинув ненужные и мешавшие шторы, девушка любовалась закатом, окунаясь в это бесконечно знакомое, каждый раз возвышавшее и освобождавшее чувство, и одновременно слушала своего гостя и спасителя, полностью зачарованная рассказом.

И, чем больше Катрина слушала, тем все больше казалось ей, что она знает Аэриса уже очень и очень давно, что может полностью довериться и раскрыться ему абсолютно во всем, хотя и сама удивлялась и не понимала, откуда это доверие взялось. В облике этого еще совсем молодого и даже юного, но будто бы умудренного опытом множества прожитых жизней человека девушка ощущала необычайное и умиротворяющее спокойствие, какую-то необоримую внутреннюю силу, легкую и светлую уверенность и готовность ко всему, но главное – предельно искренние внимательность и заботу, почти братскую и лучащуюся нежность по отношению к ней самой, каких Катрина прежде не знала и не встречала даже у тех, кто, кажется, любил ее и сочувствовал ей всей душой.

С еще большим удивлением слушала она истории Друида. Среди них была, между прочим, и такая, где он точно так же влезал в окно к одной очень богатой и знатной девушке и невесте, с тем чтобы «заранее с ней о чем-то и хорошенько договориться». Рассказывал он это до того весело и живо, что его слушательница просто не могла удержаться от смеха, к собственному своему ужасу выслушав с таким же лицом и новость о планируемом побеге сэра Лоуренса, в подробности которого Аэрис так же не пожелал вдаваться, оправдываясь тем, что не стоит праздновать победу, пока в реальности она еще не достигнута, – в чем лично он, правда, нисколько уже не сомневается, так что и вскоре после освобождения Катрины она сумеет повидаться и побеседовать с дядей, который ничуть не больше, чем она, заслуживает тюремных страданий.

Девушка просто не верила собственным ушам, как поражалась и тому, что так естественно и с таким увлечением слушает все эти ребячливые и немыслимые заявления, в достоверности и реализуемости которых нельзя было при этом усомниться. Даже сама башня и все обстоятельства проникновения в нее Друида, как и обстоятельства заточения Катрины, и все ее прошлое, все страдания и надежды, все недавние новости и откровения, – все представлялось ей теперь в равной степени далеким и нереальным, даже само это место и время, которое словно остановилось или тянулось бесконечно и нескончаемо долго, приближая и час расставания, и возможное освобождение, и новое в свете всего этого существование пленницы, еще недавно предававшейся отчаянию.

Сколько длилось это состояние полной и счастливой свободы, – состояние, испытанное ею, может быть, лишь в детстве, но позабытое и вычеркнутое из жизни, – Катрина не знала, да и не хотела бы знать и расспрашивать. Лишь заметив, что Аэрис снова смотрит на нее с каким-то непонятным и восторженным недоумением, она, как бы очнувшись, смущенно, но и с рвущейся наружу затаенной радостью спросила его, нежно улыбаясь:

– Почему вы так странно смотрите на меня? Как будто бы не верите, что я – это я.

– Может быть, это, и правда, так, миледи. Но главное, что вы кое-кого напоминаете мне, кого-то, кто…

Внизу хлопнула дверь.

– Служанка вернулась!

Катрина побледнела и растерянно вскочила, не зная, что ей предпринять.

– Не бойтесь, моя госпожа, не бойтесь. Садитесь писать письмо, которое писать и собирались. Сделайте вид, что ничего не произошло и что все у вас обстоит как обычно. Но главное – ни под каким предлогом не подпускайте служанку к кровати.

С этими словами Друид начал не спеша снимать с себя плащ, а следом за ним – и сапоги. Аккуратно запихнув все это под кровать, он с невозмутимым видом раздвинул балдахин, залез с ногами на постель и скрыл себя в мягком убежище. Бросившись к столу, девушка схватилась за перо и попыталась дышать ровнее. Но писать она никак не могла. Ни одной мысли в голове ее не было.

– Пишите что угодно, – донесся совет из-за занавесей.

Через несколько секунд раздался стук в дверь, и вошедшая служанка остановилась на пороге в ожидании. На все ее вопросы Катрина отвечала с непривычной отчетливостью и неприятной ей самой неожиданной и явной строгостью. Но иначе она бы выдала себя с головой. Немного смущенная таким тоном и уведомленная известием о письме, которое позднее, возможно, потребуется отправить, служанка неловко раскланялась и вышла, захлопнув за собой тяжелую дверь.

– Вот видите, как все просто. – Аэрис выбрался наружу и уселся на самом краю. – Прощу прощения, что мне пришлось испачкать и помять вашу постель, миледи. Как видите, я постарался принять все возможные меры предосторожности, но, увы… За сегодняшний день я собрал на себе столько дорожной пыли, что мне не мешало бы искупаться в реке.

Сердце у Катрины все еще колотилось, но она вновь обрела уверенность, глядя на то, как деловито и тщательно оттряхивает и заправляет ее постель Друид, и не сумела сдержать усмешки.

– Да будет вам известно, госпожа, что вашему покорному слуге знакома и должность постельничего, каковую справлял он при одном безумном и ужасно капризном гномьем короле, имея вполне простительную неосторожность попасться к нему ненадолго в плен, – торжественно провозгласил Аэрис и поклонился своей собеседнице.

После этого разговор их снова вернулся к побегу, и, желая знать в связи с этим как можно больше деталей, Друид без устали расспрашивал узницу о распорядке ее дня, о том, когда и сколько раз приходит к ней служанка, часто ли навещает Катрину сам губернатор, всегда ли вокруг такое количество стражи и о множестве других вещей. С готовностью отвечая на любые, даже самые странные его вопросы, девушка испытывала к Аэрису уже полное и сознательное доверие. Она даже с радостью подчинялась его ясным и ласковым указаниям, снова усевшись за стол, чтобы написать письмо, – к тому, скорой встрече и воссоединению с которым она верила теперь и умом, и сердцем. Спрятав ее душистое и изящное послание у себя в плаще, гость начал прощаться.

– Как мне одновременно и хочется и не хочется отпускать вас, – со светлой грустью в голосе и в глазах тихо произнесла Катрина. – Но я знаю, что так надо.

– Не знаю, завтра ли или через несколько дней, но мы очень скоро увидимся вновь, моя добрая леди, ни на минуту не забывайте об этом. Я постараюсь передать вам весточку через вашего отца, но будьте готовы бежать отсюда в любой, даже самый неподходящий момент.

Девушка кивнула и озабоченно взглянула на окно.

– Но вы сможете?..

– О, об этом не беспокойтесь. – Друид широко и спокойно улыбнулся. – Кажется, это то, для чего я на этот свет и рожден.

Глава пятая. Люди и волки

Расставшись возле тюрьмы с Аэрисом, Максимилиан и Эдмунд еще долго строили догадки о том, как именно можно вызволить Лоренса из столь тщательно охраняемого и совершенно неприступного, на первый взгляд, тюремного здания, и каждое их предположение было одно немыслимее другого. Так или иначе, несмотря на жару, оба они были чрезвычайно оживлены и за время оставшегося пути волей-неволей сдружились. Максимилиан даже решил, что Эдмунд не такой уж мрачный и безнадежный зануда, юноша же, в свою очередь, перестал считать того наивным и глуповатым ребенком, которого и нечего воспринимать всерьез. Добравшись наконец до поляны у ручья, они обнаружили, что Сорша и большая часть шайки ушли – в таверну, как тут же сообщила мальчикам Эстрильда, сидевшая с немногими оставшимися разбойниками. В их числе был и Амонтильядо, неподвижно стоявший на середине поляны и созерцавший одно из деревьев. Спустившись обратно с холма, Максимилиан и Эдмунд направились к ближайшей таверне – к той самой, возле которой юноша налетел сегодня на пьяницу, из-за чего и оглядывался теперь с опаской по сторонам, не желая повторения встречи.

Небольшое, но шумное заведение, находившееся неподалеку от лавки Эббота, стояло распахнутое навстречу посетителям, настолько же зловонное, насколько и заветное. Тошнотворное кисло-сладкое удушье мгновенно ударяло в голову каждому, кто переступал порог этой довольно просторной, хотя и грубовато сколоченной обители праздности и веселья, что ничуть не мешало привыкнуть и сродниться с ним, пробыв здесь пятнадцать или двадцать минут и обретя все то, чего настоящий мудрец ищет в уединении и размышлении, в то время как человек обычный – в дружеской компании, в застольных песнях, в хороших или сальных шутках, в обществе красивых или доступных женщин, на дне пивной кружки или толстого винного бочонка. Все это и юноша, и мальчик ощутили сразу же, стоило им только оказаться под сводами этого «храма» и сделать пробный и мучительный вдох. Хозяин таверны, приметивший их тут же взглядом всеведущего и бывалого простофили, лишь неопределенно покачал головой, то ли осуждая падение нравов, то ли признавая их явную неизбежность.

На Максимилиана и Эдмунда уже показывали пальцами и начинали посмеиваться над их ростом, готовясь отпустить шутку и побольнее, и похлеще насчет чего-нибудь еще, но тут сидевшая неподалеку Сорша поманила их рукой и сделала знак хозяину. Тот утвердительно кивнул и слегка поклонился, вернувшись к собственным делам. Шайка лучницы расположилась за узким и длинным столом, притулившимся под самой лестницей, что вела на второй этаж в комнаты для отдыха и «прочих развлечений, что угодны и желательны гостям». Сидя спиной к ступенькам и лицом ко всем, кто находился в помещении, Сорша явно чувствовала себя королевой, приковывавшей всеобщее внимание, и улыбалась своей обычной сладенькой улыбкой, обещавшей вожделенному взгляду одновременно все и ничего конкретного.

Неизменно хладнокровный и самодовольный Рутгер расположился рядом с ней. Полулежавший чуть дальше Рогир с любопытством поглядывал на Ральфа, демонстрировавшего какой-то дамочке свои короткие клинки и размахивавшего и подбрасывавшего их так, что та вскрикивала и повизгивала от изумления, граничившего с неподдельным ужасом. Напротив них устроились толстяк Пит и вихрастый разбойник, ожидавшие поступления пива, за которым давно уже отправили Слинта. На коленях у толстяка пристроилась Кэт, не перестававшая хлопать его по огромному пузу и называть при этом «моим сладким и грязным поросеночком», на что у того никак не получалось рассердиться. Плечистый же здоровяк Арчибальд, восседавший на столе у противоположной стены со своей обычной простодушной ухмылкой, позволял ощупывать себя и свои мускулы всем любопытным красоткам, казавшимся поначалу смущенными, но распалявшимся от первых же попыток и все больше приходившим в неистовство. Уильям сидел в одиночестве за столом Сорши, изредка поглядывая по сторонам. Остальные члены шайки расположились кто где и явно контролировали теперь все помещение, хотя и казались довольно расслабленными, да и были уже заметно навеселе.

– Проходите же, гости дорогие, – приветствовала их лучница. – Мы вас уже прямо заждались!

Сразу же помрачневший Эдмунд сел напротив нее. Максимилиан нерешительно взглянул на лютниста и, получив утвердительный кивок, направился к дальней скамье.

– Вижу, ты сошелся с нашим менестрелем, – продолжала Сорша, растягивая слова необычайно томно и нежно. – Как тебя зовут, кстати?

– Максимилиан.

– В самом деле?

Переглянувшиеся между собой близнецы дружно и одобрительно хмыкнули.

– Имя для настоящего рыцаря, – серьезно сказал Рутгер. – Хочешь стать им?

– Мо… может быть, – ответил, запнувшись, мальчик, потерявшийся от сурового взгляда.

– О таких вещах нужно говорить уверенно. Я знал, что стану владеть мечом, когда мне не было еще и пяти. Всю жизнь этому и учился. Да и тебе уже пора, если вообще хочешь быть воином.

– Да ему ж лет десять, наверное. И ты смотри, какой мелкий! На побегушках разве что будет. Можешь в оруженосцы его взять! – хохоча, выпалил Пит, явно скучавший без увесистой кружки.

– Тебя, пивная бочка, и мне не проткнуть, – настолько ты жирная и набитая дерьмом скотина. Но я с радостью позволю моему новому ученику отрабатывать на тебе удары мечом.

Толстяк глуповато ухмыльнулся и сразу же затих.

– Ты опоздал, – громко произнес Уильям. – Парень будет моим оруженосцем. Он уже обещал мне.

– Это правда, – быстро добавил Максимилиан.

Капитан холодно взглянул на лютниста.

– Что ж, валяй, – неохотно бросил он, утратив к мальчику интерес.

– А вот и наше пенистое и светлое!

Пит принял три кружки от появившегося у стола Слинта, тут же отозвавшего в сторону Соршу и довольно долго ей что-то говорившего. Наконец казначей вернулся и уселся за стол, оттолкнув от себя обиженную Лили и с усмешкой подмигнув юноше. Эдмунда пробрал озноб. Кроме того, ему было невыносимо душно и мерзко от всей этой обстановки, от этого смрадного и кислого запаха, от голосившего и упивавшегося кругом жалкого отребья, хотя, в не меньшей степени, – и от собственного малодушия, от всей скованности и неловкости, от столь ощутимого и близкого ее присутствия, такого желанного и кошмарного, необычайно сладкого и горького разом. Она пила и смеялась вместе со всеми, но чувствовалось, что душа ее далека от них, что есть в глубине ее нечто такое, чего им никогда не увидеть и ни за что не понять и куда проникает мысленным взором лишь он один, больше угадывая и желая, чем признавая правду, слишком загадочную и непостижимую для опьяненного любовью рассудка.

Но в этой загадке и содержался ответ. В ней состояло все объяснение той странной и противоречивой притягательности, что толкала юношу в мечтах и на подвиги, и на беззаветное слепое служение, но не могла не вызывать в нем и ненависти, и глубочайшего презрения, и мучительной непрекращающейся боли. Когда он видел ее нагло хохочущей, флиртовавшей, беспричинно жестокой, ему хотелось избить или ударить Соршу по лицу, извалять ее целиком в грязи, наказать и уничтожить за такое отношение к нему и к его искренним и высоким чувствам, которых она будто бы специально не хотела замечать, притворяясь, сюсюкаясь и заигрывая с ним, тогда как, на самом деле, – попросту на него плевала. Сидя напротив, Эдмунд живо ощущал ее безразличие, проявлявшееся в отношении не только к нему, но и ко всем находившимся в помещении. Страстный блеск ее глаз, ничуть не утративших ясности из-за выпитого вина, говорил о желании получать и обладать, искать постоянно нового, оживлявшего и будоражившего кровь. Сорше хотелось поразвлечься, позабавиться, почувствовать свою власть над другими. Это и была та правда, что открывалась незатуманенному и проницательного взору, но юноша отчаянно гнал ее от себя, испытывая страшную тоску.