Призраки на холме

Размер шрифта: 13

Elizabeth Hand

A Haunting on the Hill

* * *

Памяти Питера Страуба, горячо любимого друга и неутомимого проводника во тьме.

В нашей обыденной реальности с ее кирпичами, улицами, лесами, холмами, водами могут обнаруживаться странные и, возможно, ужасающие дыры.
Уолтер де ла Мар

Пролог

Большинство домов спят, и почти все они видят сны: о пожарах и празднествах, рождениях и просевших полах; о детских шагах и нуждающихся в починке половицах о захворавших питомцах и облупившейся краске, поминках и свадьбах и окнах, которые уже не защищают от дождя и снега, а втайне приветствуют их, когда дома никого нет, чтобы это заметить.

Хилл-хаус не спит и не видит снов. Притаившись в глубине заросших лужаек и мрачных лесов, под длинной тенью гор и древних дубов, Хилл-хаус наблюдает. Хилл-хаус ждет.

Глава первая

Я вышла из арендованного дома как раз в тот момент, когда солнце выглянуло из-за близлежащих гор и позолотило своим светом широкую ленту реки, огибавшей городок. Ниса по-прежнему лежала в кровати, свернувшись клубочком и глубоко дыша. Темные кудряшки прилипли к щеке. Я смахнула их, но она даже не пошевелилась. Ниса спала, как ребенок. В отличие от меня, ее никогда не мучили ночные кошмары или бессонница. Она проснется не раньше, чем через час-два. А может, и позже. Скорее всего.

Я поцеловала ее в щеку, вдохнув запах духов с ароматом фиалки и фрезии вперемешку с моим импортным «Jasmin et Tabac», одним из немногих роскошеств, что я себе позволяла, и провела рукой по ее голому плечу. Хотелось снова улечься рядом с ней в постель, но одновременно я испытывала странное беспокойство, навязчивое ощущение, что мне необходимо быть в каком-то месте. На самом же деле нет – мы здесь никого не знали, кроме Терезы и Джорджио, а оба они сейчас работали в своем доме с видом на реку.

Я поцеловала Нису еще раз: если она проснется, я сочту это знаком и останусь дома. Но она не проснулась.

На клочке бумаги я нацарапала ей записку. Ниса часто забывала отключить уведомления, и, если ее разбудит мое сообщение, она будет ворчать все утро.

«Покатаюсь по городу, куплю что-нибудь на завтрак. Люблю тебя».

Я быстро оделась, подгоняемая необъяснимым предвкушением каких-то событий. Возможно, причина была в том, что после довольно долгого перерыва мы наконец выбрались из Нью-Йорка и оказались в новом месте.

Прошлой ночью мы распили дома бутылку шампанского, а за этим последовали пиво и праздничные шоты виски «Джура» двенадцатилетней выдержки в баре, который Тереза порекомендовала как лучший в этой части штата. Снять тут дом тоже посоветовала Тереза. Они с мужем, Джорджио, много лет назад купили здесь загородный дом, но во время пандемии оставили квартиру в Квинсе и перебрались сюда насовсем. С тех пор они убеждали нас с Нисой и других своих городских друзей поступить так же.

– Честное слово, Холс, тебе понравится, – уговаривала меня Тереза прошлой ночью. – Давно надо было это сделать, ты ведь понимаешь, да?

– Ну да, – огрызнулась Ниса. Она считала, что Тереза и Джорджио сходят с ума от скуки; скорее всего, так и было. Они приезжали в город как минимум раз или два в месяц и останавливались у друзей, потому что краткосрочная аренда слишком подорожала даже для них, а собственную красивую квартиру с двумя спальнями в Саннисайде они сдавали. – А мне нужен был отец, который оставил бы мне миллион долларов, разбившись на сверхлегком самолете в Торри-пайнс. Почему я об этом не подумала?

Ниса хлопнула себя по лбу. Тереза с сожалением улыбнулась, жестом изобразила «туше» и заказала нам всем еще один раунд. Они с отцом давно не виделись. Наследство свалилось на нее неожиданно, и ей нравилось щедро делиться полученным даром.

Однако Тереза дело говорила. Здесь и правда очень красиво. Долгая, петляющая вдоль реки дорога, городские просторы, уступившие место сначала зажиточным загородным кварталам с яблоневыми садами, с пастбищами, превращенными в солнечные фермы, и складами, а затем и беспорядочным, еще не благоустроенным речным городишкам, изуродованным пустыми участками под застройку и десятилетиями нищеты. Нам с Нисой часто попадались объявления «Выставлено на продажу владельцем» перед заброшенными домами, годными разве что на снос. Да еще придется восстанавливать почву, отравленную издержками земледелия и отходами заводов, уже полвека как закрытых.

Но через несколько часов долгий путь вознаградил нас очаровательными деревеньками вроде этой. Городки, давно захваченные так называемыми художниками и ремесленниками, а на самом деле просто людьми достаточно состоятельными, чтобы бежать из города и называть себя, как им заблагорассудится. Крафтовые пивовары, текстильные дизайнеры, художники, занимающиеся росписью по стеклу и специализирующиеся на кальянах и чайничках для промывки носа на заказ. Хиропрактики для собак. Каменщики, готовые снести старинный камин из плитняка, присвоить номер каждому камешку, а затем по кусочкам воспроизвести его в соседней комнате. Люди, перегонявшие раритетный алкоголь из эхинацеи и окопника или готовившие сироп из иголок белой сосны, сплетавшие замысловатые кольца и броши из волос заказчика и бравшие за это больше, чем я как учитель зарабатывала за месяц. За очень удачный месяц.

Я старалась не думать об этом, аккуратно проезжая на своей «камри» по Мэйн-стрит, вытянув шею, чтобы посмотреть, не открылось ли уже кафе. Вчера мы с Нисой разговорились с его владельцем – он тоже из Квинса. Приехал сюда всего полгода назад, но утверждает, что каждое утро, когда приходит отпереть дверь, перед кафе уже выстраивается очередь.

Видимо, он все еще работал в городском режиме: на часах шесть утра, а кафе закрыто. Но парковку с потрескавшимся асфальтом возле «Чашки и блюдца» – забегаловки на окраине города – заполонили пикапы и фургоны. Я остановила машину рядом с фурой и зашла внутрь, миновав трех мужиков, болтавших у двери.

– Утречка, – сказал один из них.

Он перехватил мой взгляд и так долго смотрел на меня, что я вынуждена была улыбнуться, хотя он в ответ этого не сделал.

Я взяла кофе с собой, добавив в него смесь молока и сливок в равных пропорциях, и покосилась на выставленные на прилавке пончики, но решила взять круассаны в кафе по пути домой. Вдвое дороже, но Ниса не любила пончики. А жаль – эти были домашние, настоящие, жаренные в лярде.

Я вернулась в машину и просидела несколько минут, попивая кофе и раздумывая, куда направить свою нервную энергию. Возвращаться и будить Нису без латте с круассанами не хотелось. Но в последние несколько дней мы прочесали уже всю деревню. Я вспомнила, что Тереза и Джорджио рекомендовали нам множество богатых окрестных городков.

– Только в Хиллсдейл не лезьте. – Джорджио щелкнул пальцами, будто названный город был пролетавшим мимо комаром. – Сущая помойка.

Тереза кивнула.

– Там, видимо, какие-то проблемы с водоснабжением или что-то в этом роде. Городишко в упадке с тех пор, как мы стали сюда ездить. Казалось бы, они будут рады расширить налоговую базу, но они и впрямь ненавидят приезжих.

Это показалось мне странным – почему из множества поселений, поднявшихся на буме продажи недвижимости, страдает только один городок? В то же время это наводило на мысль о том, что именно в Хиллсдейле мы с Нисой, возможно, когда-нибудь найдем себе домик по средствам, который надо будет чуть подремонтировать. Я решила произвести небольшую разведку. Если мне Хиллсдейл покажется интересным, мы могли бы позже съездить туда вдвоем. Допив кофе, я открыла окно и поехала за город. Сверяться с телефоном не стала. Единственной настоящей дорогой тут было шоссе 9К, и я как раз ехала по нему.

В воздухе чувствовалось пьянящее дыхание ранней осени: аромат золотарника, сухой осоки и первых опавших листьев вперемешку с рыбно-илистым запахом реки. Передо мной тянулась прямая дорога, и мысли начали разбегаться. Кто-то ненавидит конец лета, но я всегда его любила, так же как в детстве любила начало учебного года.

Все изменилось, когда я устроилась в частную школу в Квинсе. Эта работа досталась мне случайно почти два десятилетия назад, и я так и не полюбила ее. У меня не было ни степени, ни дипломов, но чтобы преподавать в частной школе, этого и не нужно. По крайней мере в той, куда взяли меня. Зарплата, конечно, так себе, но не нищенская, и школа покрывала половину моей медицинской страховки. Годами я убеждала себя, что это лишь на какое-то время и скоро я снова найду работу в театре.

Не вышло. Если я начинала жаловаться, Ниса подчеркивала, что мне повезло найти работу, хоть отдаленно связанную с моими интересами. Кто захочет нанимать драматурга-неудачника? Я преподавала английский и со временем смогла добавить в программу восьмого класса пьесы, начав с сокращенных версий Шекспира: «Макбета» и «Сон в летнюю ночь», «Двенадцатую ночь», даже «Гамлета».

Ученики читали вслух адаптированные мною пьесы, а иногда ставили их в маленьком спортзале, где проходили различные мероприятия, для родителей, братьев и сестер и тех немногих учителей, которых я могла уговорить прийти на спектакль, взывая к чувству ответственности. В зале удушающее пахло дезодорантом «Акс», туалетной водой «Викториа Сикрет» и фруктовым блеском для губ, как будто разбилась витрина в «Уолгринс»[1]. Все это разительно отличалось от того, что я намеревалась делать со своей жизнью, получив степень бакалавра драматургии в одном из лучших театральных институтов.

И все же иногда эти дни с учениками разбавляли мое отчаяние. Я репетировала с ними текст, наблюдала за тем, как они постепенно обретали уверенность в себе; у меня на глазах творилось неизбежное волшебство, когда они наконец надевали костюмы, накладывали грим и с изумлением разглядывали себя в зеркале, понимая, что стали кем-то, чем-то новым, удивительным и странным. В эти несколько часов я могла вообразить, что и для меня еще не все потеряно. Что я тоже еще смогу измениться.

Восторженные родители, узнав о моем образовании, спрашивали, почему я не пишу пьесы, которые их дети могли бы поставить. Я всегда вежливо отказывалась. Мысль о том, чтобы увидеть свою работу на сцене, пусть даже в исполнении детей, приводила меня в ужас. Знаю, из-за этого я выглядела чопорной, и с коллегами у меня так и не сложились близкие отношения. Зато у меня было несколько хороших друзей в театральном мире. И хотя мои пьесы не ставили с тех пор, как много лет назад все разрушилось, я продолжала писать. Недавно даже начала посылать заявки на гранты и стипендии.

Нисе я ничего не говорила. За последние несколько лет я втайне скопила десятки отказов.

Молчала я отчасти из суеверных соображений – боялась сглазить возможный успех. Но в основном из-за того, что карьера Нисы начала набирать обороты. Она писала и исполняла песни, и у нее всегда была небольшая, но преданная группа поклонников. По мере того как пандемия подходила к концу, она стала пробовать себя и в качестве актрисы. Пока что роль ей не предложили, но после нескольких прослушиваний ей перезванивали. Разумеется, я хотела, чтобы моя девушка преуспела. Но мне и самой хотелось достичь успеха.

И вот наконец, кажется, это произошло. В начале лета я получила грант на новую пьесу: первый проблеск надежды за много лет, отчего мне казалось, что уж теперь-то все изменится. Десять тысяч долларов, которые я могла использовать по своему усмотрению в целях продвижения работы. Я тут же взяла отпуск за свой счет на осенний семестр. Совсем бросить работу (ах, если бы!) я не могла, денег не хватало, но я купила себе несколько месяцев свободы.

Лето для нас с Нисой выдалось замечательное. Мы отпраздновали мой успех с друзьями, а кульминацией стали длинные выходные за городом и эта прекрасная поездка. После стольких лет преподавания осень снова стала казаться временем возможностей – шансом стать кем-то другим, не той, кем я была всего несколько недель назад. Смена образа жизни и гардероба. Новые туфли; новая карьера. Выбравшись из города, следуя за рекой на север, я чувствовала себя так, словно меня ожидало нечто удивительное. Может, еще не поздно предаться мечтам, вообразить жизнь, соответствующую той, которую я предвкушала двадцать лет назад, прежде чем все испортила смерть Мэйси-Ли Бартон.

Глава вторая

И вот я бесцельно болталась по сельской местности в начале сентября – слишком рано, чтобы любоваться сменившей цвет осенней листвой, но для отдыхающих уже слишком поздно. Владельцы загородных домов оставались в городе, приходя в себя после празднования Дня Труда, прежде чем их дети пойдут в школу. На дороге в Хиллсдейл машин было мало. Пикапы спешили на работу, часто попадались электромобили с номерными знаками других штатов.

Под утренними лучами солнца вспыхнула река, загорелись окна возвышающихся ранчо, превращенных в дома в ремесленном стиле, и нового особняка в стиле эпохи Тюдоров на скромном участке, где на земле еще виднелись следы двухместных трейлеров. За охраняемыми воротами на бывших фермерских наделах районировали почву. Я заметила указатель на фруктовый сад, где можно самим собрать фрукты, и подумала, что потом привезу сюда Нису, которая обожала пироги с фруктовой начинкой.

Я ехала быстро и замедлила ход, лишь когда увидела знак ограничения скорости. Нависая над дорогой, на обочине торчал кривой указатель, похожий на палец голосующего автостопом путешественника:

ВЪЕЗД В ХИЛЛСДЕЙЛ

Дорожное покрытие тут же перешло в куски асфальта и вспученный от морозов грунт. Перед сгоревшей бензоколонкой трепыхался знак: «НЕЭТИЛИРОВАННЫЙ БЕНЗИН.99». Я проехала заколоченный долларовый магазинчик, чья пустая парковка блестела от осколков стекла. Сразу видно, город опустился на самое дно, раз даже долларовый магазин закрылся.

В Хиллсдейле не было тротуаров. Одноэтажные дома с крыльцом из шлакобетона и изъеденными насекомыми стенами кривились в нескольких ярдах от улицы, разделенные участками травы цвета замазки. Дети плелись в школу, уткнувшись носом в телефоны. На углу я притормозила и посигналила тощей серой дворняге, развалившейся посреди дороги и грызшей собственную переднюю лапу. Собака не сдвинулась с места, даже головы не подняла, когда я с трудом объехала ее.

Джорджио и Тереза были правы: Хиллсдейл оказался настоящей помойкой. Мысль о том, чтобы скользнуть под одеяло к Нисе вместе с круассанами, стала казаться мне еще более привлекательной. Однако не так-то просто было найти место, где можно развернуться, не заехав к кому-нибудь во двор.

Но через квартал вид улучшился. Я добралась якобы до центра. Никаких перекрестков, но здесь хотя бы имелся тротуар. И даже некоторые магазины вроде бы открыты. Закусочная и агентство по продаже недвижимости, лавка старьевщика, унылый продовольственный магазин, где продавались лотерейные билеты и сигареты.

В конце улицы на углу стояла старая церковь без шпиля. Перед ней возвышалась табличка:

Я СЪЕЛ ЭТУ ЦЕРКОВЬ.

САТАНА

Я нахмурилась, но поняла, что не хватает буквы.

Я НЕНАВИЖУ ЭТУ ЦЕРКОВЬ.[2]

САТАНА

Смешно. Нисе бы понравилось. Но я снова вспомнила Мэйси-Ли Бартон с ее разговорами о призраках и демонических младенцах, и мне стало как-то не по себе. «Пора возвращаться», – подумала я. Трудно представить, что в Хиллсдейле есть на что посмотреть. Не хватало еще опять провалиться в ту темную дыру. Только не сейчас.

Однако назад я не поехала. У меня слегка кружилась голова – надо было все-таки захватить пончики в «Чашке и блюдце», – но помимо этого я чувствовала себя какой-то неприкаянной, словно стрелка компаса в поисках севера. Я сняла ногу с педали газа, позволив машине несколько секунд ехать свободно, желая увидеть, куда она меня отвезет.

Напротив церкви располагалась еще одна заправка. На фоне полуразвалившегося офиса современные колонки смотрелись весьма странно. Прямо за ней налево был поворот на проселочную дорогу. Я глянула на экран телефона. Из дома я уехала всего полчаса назад. Ниса не писала и не звонила. Если не разбужу ее, она проспит еще часа полтора.

Посмотрев в зеркало заднего вида, я не увидела других машин. Глупая собака так и лежала на прежнем месте. Впереди простиралось пустое шоссе 9К, только легкий ветерок поднимал кое-где водовороты пыли да подкидывал мертвые листья. Слева неровная проселочная дорога, укрытая покрывалом опавших желтых листьев, круто шла вверх через березовую рощу, а затем, свернув, исчезала из виду.

Куда она ведет? Никаких указателей не было. Странное чувство дрейфа исчезло, вернулось испытанное мною ранее предвкушение чего-то необыкновенного, и в эту минуту сквозь кроны деревьев пробились лучи солнца, и проселочная дорога вспыхнула золотом и бронзой. Я бросила взгляд на приборную панель – бензина полно – и свернула с шоссе 9К.

Глава третья

Это была даже не дорога, а извилистая горная тропа. Настолько тесная, что места едва хватало для одного автомобиля; узкие, глубокие борозды скорее напоминали следы, оставленные лошадиными повозками, а не обычную автомобильную колею. Ветки царапали мою «камри», и мне приходилось объезжать большие валуны, вылезшие на поверхность из-за размыва почвы. Глухой лес, заброшенная дорога – все выглядело так, будто здесь никто не живет.

Но я ошибалась. Через несколько миль дорога повернула на сорок пять градусов так неожиданно, что я чуть не потеряла управление, но удалось выровнять машину. После поворота дорога стала шире. По правую руку показалась расчищенная от деревьев поляна с выровненной землей. В зарослях покрывавших ее сорняков, сквозь которые местами пробивались хосты и золотарник, фиолетовые астры и дикая морковь, стоял узкий передвижной дом. Побитую «субару» окружала изгородь из белых берез, внизу их кора свернулась в спирали, подобно старым газетам. Из-под машины что-то выбежало – как мне почудилось, кошка.

Я замедлила ход, опасаясь, как бы она не угодила под колеса, если вздумает метнуться через дорогу, и увидела, что это не кошка, а огромный кролик. Для американского слишком большой, даже больше зайца-беляка, которого я однажды мельком видела, катаясь в Вермонте на лыжах. Но это был не беляк – не коричневый и не белый, он был с блестящей черной шерсткой, длинными, заостренными, словно садовые ножницы, ушами и глазами цвета меди. Несколько секунд мы глазели друг на друга, а потом он скрылся среди деревьев. Я собралась ехать дальше, но вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд.

Перед трейлером стояла женщина. Я не видела, как открылась дверь – вероятно, женщина вышла откуда-то сзади. Навскидку ей было около шестидесяти, длинные тускло-каштановые волосы тронуты сединой. Крепко сбитая, с обветренной кожей, какая бывает, когда всю жизнь трудишься на открытом воздухе. На ней были поношенные джинсы и темно-синяя толстовка с капюшоном, под которой виднелась безразмерная клетчатая фланелевая рубаха.

Я махнула рукой в знак приветствия и неуверенно улыбнулась. Женщина тоже открыла рот, но оскалилась, как собака. Она подняла руку, в которой держала нож с длинным лезвием. Не кухонный, а охотничий нож. Без единого звука она бросилась к моей машине, широко раскрыв горящие от ярости глаза.

Потрясенная этим зрелищем, я резко нажала на газ, и машина рванула вперед. Какого черта? Я вновь круто свернула и на секунду испугалась, что врежусь в деревья, но машина мчалась дальше, подскакивая на камнях и колдобинах. В зеркале заднего вида у меня за спиной исчезала поляна, однако я успела в последний раз увидеть женщину с искаженным лицом, стоявшую посреди дороги и что-то кричавшую. Что она кричала, я не расслышала.

– Господи, – прошептала я.

Местные действительно не любили чужаков.

Отъехав на безопасное расстояние, все еще не в силах унять дрожь, я обратила внимание на какое-то движение в кустах. Я сбавила ход и выглянула в окно. В зарослях притаился очередной черный кролик. Или это тот же самый, которого я только что видела? Трудно сказать… У меня на глазах кролик встал на задние лапы. И продолжал вытягиваться. Его тело становилось все длиннее и длиннее, тоньше и тоньше, словно состояло не из плоти, меха и костей, а из чего-то иного. И вот мне уже начало казаться, что он вот-вот порвется, как чересчур растянутая полоска пластилина. Если бы он стоял рядом со мной, кончики его ушей коснулись бы моего подбородка. Зверек посмотрел на меня немигающим взглядом глаз цвета нового пенни, а затем метнулся в лес.

Глава четвертая

Когда нечто очень странное или очевидно противоестественное встречаешь в книге, или в фильме, или на картине, сразу ясно: это что-то значит. Какой-то символ, зацепка. Предупреждение.

Однако в реальной жизни это не всегда так. Я вглядывалась в лес, пытаясь понять, куда исчез зверь. Кролик, заяц – не важно, но он словно испарился. Я сделала глубокий вдох. Странное его вытягивание, которое я видела – или мне показалось, что видела, – наверняка было игрой света и тени. Сейчас все вокруг выглядело обыденно, ветерок шевелил мои волосы, сквозь хвойные деревья падали косые лучи солнца.

Я посмотрела на телефон. Одна полоска есть, это хорошо. Никаких сообщений от Нисы. С момента, как я оставила ее досыпать, прошло всего сорок пять минут. С ума сойти, но так и было: на часах – шесть сорок семь.

И все же пора возвращаться. Пока доберусь до города, кафе уже откроется. Но здесь невозможно развернуться, не врезавшись в дерево. Да и страшновато давать задний ход на незнакомой дороге. Не говоря уж о той женщине с ножом, стоявшей на страже вниз по дороге. Нет уж, спасибо. Я открыла приложение с картами – посмотреть, куда ведет дорога.

Приложение не грузилось. Выждав минуту, я поехала дальше, продвигаясь вперед на скорости пять миль в час и буравя взглядом экран телефона. Наконец я опустила руки и бросила аппарат на пассажирское сиденье. Так и поеду дальше в надежде, что дорога продолжится по другую сторону горы или холма… или что это за место.

Отправляясь в путь, я не стала сверяться с одометром, но, думаю, проехала миль пять. По ощущениям – больше. Сегодня утром все казалось странным: расстояние, время, даже солнечный свет, теперь напоминавший скорее закат, нежели рассвет, – непрерывный алый сполох в ветвях вековых деревьев.

Въезд на частную территорию появился так внезапно, что я едва не врезалась в него – массивные кованые ворота в каменной стене, увитой диким виноградом. Стена была в приличном состоянии, хотя некогда белая краска потемнела и стала походить на серый лишайник. На фоне каменной кладки мерцали, подобно тлеющим уголькам, оранжевые плоды паслена. Ворота были открыты, с одной стороны болталась тяжелая цепь. Как и на дороге, здесь не было никаких указателей. У основания столбов сгрудились мертвые листья – опавшие этой осенью, не прошлогодний черный перегной.

Так, может, здесь кто-то живет? Может, та женщина была кем-то вроде сторожа?

Я поискала глазами какую-нибудь надпись, уведомлявшую о том, что это частная территория, какие-нибудь признаки камер наружного наблюдения. Опять-таки ничего. Разумеется, их отсутствие не означало, что за этим местом никто не следит. Все-таки женщина видела, как я сюда поехала.

Но она не стала меня преследовать. И полицию вроде бы не вызвала, по крайней мере пока. Я посидела в машине еще минуту, выжидая, не появится ли кто-нибудь на дорожке.

«Ну и ладно», – подумала я и въехала в открытые ворота.

Глава пятая

Аллея петляла сквозь коридор дубов и высоких сосен, перемежавшихся с непроходимыми зарослями рододендронов. Не знала, что они могут вырасти высотою с дом, с шишковатыми стволами и узловатыми, похожими на крысиные хвосты ветвями. В тени деревьев мне почудилось какое-то светлое пятно – клочок газеты, пластиковый пакет или, возможно, чье-то бледное лицо. Но когда я сбавила скорость, пятно растворилось в листве.

Все это должно было производить зловещее впечатление. Однако я ощущала странное, едва ли не извращенное радостное волнение, как бывало, когда я садилась за ноутбук писать. Вот-вот что-то случится. Случится благодаря мне.

После встречи с хозяйкой трейлера дорога все время шла в гору. Теперь же верхушки деревьев разомкнулись, обнажив широкий небесный простор. Закатные цвета сменились бледной синевой. Я открыла окно и вдохнула запах умирающей листвы, раздавленных желудей, земли, еще не замерзшей, но достаточно холодной, чтобы хранить тайны – тайны, которыми она поделится с приходом весны лишь с подходящим человеком.

Вот-вот что-то случится…

Отзвук женского голоса застал меня врасплох. Я бросила взгляд на свое отражение в зеркале заднего вида. Ниса рассказывала, что я иногда разговариваю во сне. Неужели я произнесла это вслух?

Нет, конечно. Я бы заметила.

Впрочем, все писатели разговаривают сами с собой. Особенно драматурги. Такая у нас вредная профессия. В голове столько голосов, что жаждешь услышать слова. Для меня это было самой волшебной минутой в театре – первое мгновение во время читки, когда актер исчезает и уступает место персонажу. Это мгновение превращения всегда напоминало экстаз, ритуал пресуществления.

– Или одержимость, – возразил мой друг Стиви Лидделл, когда я попыталась описать ему это ощущение. – Ты как будто не оставляешь актеру выбора. Будто это какая-то магическая чепуха, происходящая благодаря тебе.

Уж кто бы говорил! Уж точно не человек, когда-то смешавший трупы ядовитых гусениц с белладонной, проводя ритуал, чтобы помешать сопернику получить роль в региональной постановке «Уринтауна»[3]. Как ни странно, сработало, так что мне даже нечего было ему возразить.

Однако я точно знала, что не произносила ничего вслух, пока ехала по рододендровым зарослям. Я ощутила легкое беспокойство. Эти слова Стиви, об одержимости, вновь вернули меня к воспоминаниям о Мэйси-Ли Бартон. Что бы ни воображали некоторые, в случившемся не было ни капли моей вины. Иногда, поздно ночью, я думала иначе, но солнце и кофеин прогоняли мрачные мысли. Я не сводила взгляда с дорожки перед собой, твердо решив, что ничто не испортит радость, раздувающуюся, словно воздушный шар, по мере того, как я ехала дальше.

«Дело в пьесе, – думала я, – в моей новой пьесе. Теперь все иначе. Наконец мне выпал второй шанс».

Глава шестая

Я нашла «Эдмонтонскую ведьму» в лето перед пандемией, когда приехала на выходные к друзьям в округ Патнэм. Все утро мы болтались по гаражным распродажам и антикварным лавкам, перебирая старые книги и журналы. К середине дня руки у меня покрылись пятнами типографской краски и слоем пыли. Не отыскав ничего интересного, мы уже готовы были сдаться и отправиться восвояси, пока не прошли мимо подъездной дорожки с выставленными на ней коробками ветоши и табличкой «ДАРОМ».

– Стоять! – закричала я.

– Это барахло, которое не удалось продать на гаражной распродаже, – сказала моя подруга Лорен. – Поверь, Холли, даже тебе оно не пригодится. Это просто мусор.

И все-таки мы остановились. Лорен оказалась права – сплошной мусор. Безголовые куклы Барби, пластиковые рождественские украшения, стеклянные банки без крышек. Картонная коробка, забитая испорченными учебниками и кучей дискет. Я едва удостоила все это взглядом, но тут кое-что привлекло мое внимание: большая стопка листов, скрепленных в рукопись. Я взяла в руки сухие, пожелтевшие, но еще целые страницы.

«ЭДМОНТОНСКАЯ ВЕДЬМА»

УИЛЬЯМ РОУЛИ, ТОМАС ДЕККЕР

И ДЖОН ФОРД

Поначалу я приняла это за чью-то курсовую, когда-то давным-давно напечатанную на старомодной печатной машинке. Но полистав рукопись, поняла, что передо мной пьеса начала семнадцатого века. Я снова глянула на имена на титульном листе. Первые два я не узнала, но «Джон Форд» показался мне знакомым. Драматург эпохи короля Якова, наиболее известный своей трагедией «Как жаль ее развратницей назвать».

Я обожала ведьм, поэтому сунула пьесу в сумку, привезла ее с собой в город и спустя несколько дней прочла.

Хотела бы сказать, что «Эдмонтонская ведьма» – потерянная жемчужина, но мне она показалась чушью. Женоненавистническая мешанина якобитской мелодрамы, несмешных грубых шуток, трагической любви – и все это с участием двоеженца, который убивает одну жену, чтобы получить более богатое приданое второй.

Но да, там была ведьма – ворчливая одноглазая старуха по имени Элизабет Сойер, жаждущая отомстить бессердечным соседям. Она заключает сделку с дьяволом, явившимся в облике черного пса Томасина, и рушит жизнь тем, кто дурно с ней обращался. Дьявол, разумеется, предает ее, и старуху казнят за колдовство, хотя, как мне показалось, ее главное преступление заключалось в том, что она была старая, незамужняя, бедная и к тому же женщина.

Закончив читать машинописные страницы, я включила компьютер и начала собирать сведения о пьесе.

Глава седьмая

Я полагала, что «Эдмонтонская ведьма» из тех громоздких смесей мелодрамы, истории и печально устаревшего юмора, которых на сцене театров начала семнадцатого века было пруд пруди. Однако с удивлением узнала, что Элизабет Сойер существовала на самом деле, жила в местности, которая ныне относится к Северному Лондону, и ее действительно обвинили в колдовстве. Свинья ее соседки Агнесс подохла, съев кусочек мыла Элизабет. Агнесс обвинила Элизабет в том, что та прокляла свинью чем-то под названием «мыльный жук». Когда четыре дня спустя Агнесс скончалась, это тоже повесили на Элизабет. Другие соседи тут же добавили своих обвинений, и наконец подозрения в колдовстве оправдались: люди подожгли ее дом, а Элизабет едва успела вовремя вернуться, чтобы погасить пламя.

И дабы выведать, кто повинен в сем проступке, использовали старый смехотворный обычай: добыли солому с ее крыши и подожгли, и раз сожгли ее, значит, тот, кто повинен в сем проступке, должен был незамедлительно явиться…

– Ну прямо «Монти Пайтон и священный Грааль»![4] – воскликнула я, разговаривая на следующий день со Стиви по видеосвязи. Ведьмы, наряду с психотропными травами, викторианскими игрушечными театрами, малоизвестными фильмами ужасов из Восточной Европы и аккаунтами в социальных сетях, принадлежавшими мертвым голливудским старлеткам, – это конек Стиви. – Ее признали виновной в колдовстве в тысяча шестьсот двадцать первом году и казнили. Как – не сказано.

– Наверное, сожгли на костре. – Стиви затянулся электронной сигаретой. – Больше зрителей. А дальше что?

– А потом один проповедник, Генри Гудкоул, написал памфлет, где рассказал историю Элизабет в назидание другим ведьмам.

– Ну да! Иначе они бы сами выстроились в очередь на сожжение.

– Да уж. А еще он добавил дьявола и черного пса.

– Вот это точно приманило бы остальных. Надеюсь, пес был говорящий?

– Ясное дело, – сказала я, и Стиви хлопнул в ладоши от восторга. – И вот после того, как Элизабет убили, о ней сочинили пьесу. Сейчас у нас есть сериалы в жанре тру-крайм. А тогда были бродсайды и баллады об убийствах и прочих ужасах. Про то, как мужчины убивают жен и детей, истории о ведьмах. Это, как правило, были женщины, которых обвиняли в том, что они соблазнили чужого мужа или…

– Или в том, что из-за них коровы перестали давать молоко, и в прочих глупостях, – перебил Стиви. – Не забывай, я семь раз смотрел «Великого инквизитора»[5]. Метод всегда один и тот же: найти незамужнюю женщину, повесить на нее всех собак и казнить.

– Бинго! Должно быть, пьеса имела большой успех. Элизабет Сойер умерла в тысяча шестьсот двадцать первом, пьесу поставили два года спустя, а напечатали в тысяча шестьсот пятьдесят восьмом, лет через тридцать. Еще никто не обанкротился, показывая кровь, кишки и секс. Прошло четыреста лет, а мы до сих пор слушаем подкасты на те же темы.

Я помахала перед экраном ноутбука страницами пьесы, чтобы Стиви их увидел.

– К тому же у нее очень броское название, – прибавила я и сделала глубокий вдох, прежде чем зачитать вслух: – «Эдмонтонская ведьма: Известная правдивая история. Трагикомедия сочинена различными досточтимыми поэтами, Уильямом Роули, Томасом Деккером и Джоном Фордом, сыграна Слугами принца, часто в театре Кокпит на Друри-лейн, единожды при дворе, с единичным аплодисментом».

– Гмм… «Единичный аплодисмент». – Стиви постучал пальцем по подбородку. – Это говорит об очень маленькой аудитории, Холли. Неудивительно, что мы раньше не слышали об этой пьесе.

– Айлин Аткинс играла Элизабет в две тысячи четырнадцатом на сцене Королевского шекспировского театра, – сообщила я. – Ее игра получила отличные рецензии. А вот сама пьеса не очень.

– Спектакль записывали? – Я покачала головой, и лицо Стиви осунулось. – Облом. Так чему ты так радуешься, Холли?

Я смотрела на экран, пока Стиви снова затягивался.

– Люблю ведьм, – наконец призналась я, и Стиви поднял большие пальцы, выражая одобрение. – А еще такое странное сексуальное напряжение между Элизабет и Томасином…

– Это собака?

– Ага. Вообще-то он дьявол, но принимает обличие черного пса. Обещает повиноваться воле Элизабет, покарать ее врагов, озолотить ее и так далее. Но, конечно же, предает ее и…

– И ее сжигают дотла! Холли, ты задумала поставить эту пьесу? Не могу не спросить: а сами-то мы не обожжемся?

Он посмеялся над собственной шуткой, но я пропустила ее мимо ушей.

– Слушай, пойду еще заметок сделаю, хорошо, Стиви? Я тебе попозже перезвоню.

Мне казалось, в этом что-то есть: а если вывернуть историю наизнанку и сделать Элизабет победительницей? Они с Томасином могли уничтожить врагов и пригласить к себе других, едва прорисованных женских персонажей. Настоящая Элизабет умерла жуткой смертью много столетий назад; возможно, я могла бы подарить ей вторую жизнь.

На проект я потратила следующие три года, обновляя историю Элизабет, вплетая современные детали и события. Колодец сексизма никогда не пересыхает. Когда кончился локдаун, я снова и снова просила Стиви и других друзей из мира театра читать пьесу вслух у меня в квартире.

Именно тогда Ниса все чаще стала участвовать в наших посиделках. Ее заворожили «Баллады Чайлда»[6] – классическое собрание древних песен, которые она любила, словно сама их сочинила, особенно кровавые, про убийства. Услышав, как мы читаем мою пьесу, она убедила меня, что из них получится превосходное музыкальное сопровождение.

– Они практически из одного источника, – сказала Ниса после того, как мы прослушали очередную версию «Маленького Масгрейва»[7].

– Жаль, про Элизабет никто не написал песню. Можно было бы ее тоже включить.

– Я напишу о ней песню! Остальные баллады об убийствах в общественном достоянии, я могу просто переработать их и подогнать к пьесе.

Я прикусила язык, заметив, что она сказала «к пьесе», а не к «твоей пьесе». Но Ниса была права: они прекрасно подходили к истории Элизабет. Я начала думать о ней как о своей истории не только потому что ее модернизировала. Как и я, Элизабет Сойер столкнулась с несправедливыми обвинениями. Как и я, она была женщиной в возрасте – мне едва стукнуло сорок, но в те времена, когда жила Элизабет, средняя продолжительность жизни составляла сорок два года. Вымышленная Элизабет заключила договор с дьяволом, чтобы обрести успех, но мне не нужно было заходить так далеко.

Вместо этого я, как одержимая, несколько лет писала и редактировала пьесу, которую теперь называла «Ночь ведьмовства». С ней я стала подавать заявки на гранты. Их всегда выдают мало, особенно малоизвестным драматургам, но в то лето мне сопутствовала удача. Я получила грант на десять тысяч долларов. Читая электронное письмо, я плакала. Не только из-за себя, но и из-за Элизабет, вернувшейся, чтобы спасти меня от жизни, которая никогда не была мне предназначена.

После стольких лет, проведенных как будто в свободном падении, я наконец приземлилась там, где могла оживить мое ви́дение – и Элизабет Сойер.

Глава восьмая

Простор – вот что я чувствовала теперь, ведя машину по дороге в никуда, под небесами, которые словно обещали некое мощное, едва ли доступное для восприятия откровение. Безграничный простор. Безграничные возможности. Над верхушками деревьев поднялась струйка дыма, образовав нечитаемый каллиграфический узор, прежде чем исчезнуть. Настойчивый птичий крик намекал на что-то непонятное. Мир отправлял мне послание, которое, как мне казалось, я вот-вот расшифрую.

«Здесь что-то есть, – думала я. – Оно приближается, скоро я его увижу, вот уже почти вижу».

Впереди покачивались деревья, в глазах рябило от золотых и багровых листьев. Интересно, давно ли эту местность расчистили, принадлежит ли она с тех пор одной и той же семье? Странным выглядело отсутствие старых каменных стен, земляных погребов или других признаков человеческой жизни. Кто-то потратил кучу денег, чтобы проложить здесь дорогу, однако никакого жилья, кроме передвижного дома, мне на глаза не попадалось.

Будто уловив мои мысли, следующий поворот представил взору нестриженые лужайки в тени огромных старых дубов и хвойных деревьев. Одно дерево у дороги давным-давно спилили; от него остался лишь огромный пень, заросший ядовитым плющом с буйными алыми листьями и белыми ягодами. Я осторожно ехала дальше, прекрасно понимая, что вторгаюсь на чужую территорию. За лужайками явно никто не ухаживал, но здесь вполне мог кто-то жить.

И действительно, из-за деревьев наконец показался гигантский дом с облицованными гранитом стенами и явной нехваткой окон. По всему периметру здания тянулась открытая веранда. Я притормозила, всматриваясь сквозь лобовое стекло. Не просто дом – особняк. Пока я смотрела на него, он то удалялся, то приближался, подобно набегавшим на берег волнам. С трудом удавалось сосредоточиться на его черных стенах.

Но разве они на самом деле не серые? Или нет, белые, неземного, мерцающего оттенка? Нет, вспомнила я, то были ягоды ядовитого плюща. Дом был серым, из серого камня. Как и ворота. Не так ли? Я зажмурилась, потом открыла глаза. Точно серый. Я бросила взгляд на приборную панель.

6:29.

Невозможно. Я проверяла время перед тем, как ехать по подъездной дорожке; было шесть сорок семь. Я схватила телефон и провела пальцем по экрану.

6:29.

Я смотрела на экран, пока цифры не изменились – 6:30 – и снова сверилась с часами на приборной панели.

6:30.

Я покачала головой. Ошиблась, наверное, не так поняла, сколько времени. Это даже хорошо. У меня еще полно времени, чтобы заехать за круассанами и латте, прежде чем вернусь к Нисе.

Я вышла из машины и, подняв голову, разглядывала дом, возвышавшийся передо мной, подобно каменной туче. Потрясающе уродливое здание.

Я была в восторге.

Глава девятая

В театре то и дело можно увидеть неподходящие декорации. Задники, где нарушена перспектива, цвета, от которых так и хочется поежиться, мебель, которая не соответствует общей атмосфере. Может не подойти и сама сцена: спектакль с двумя актерами, требующий интимной обстановки, тонет в пространстве огромной авансцены, а полноценный яркий мюзикл задыхается в черном ящике. Нередко возникает просто какое-то странное ощущение: то ли театр плохо построен, то ли ничего не видно, то ли сцена настолько неровная, что актеры спотыкаются.

Но иногда само пространство кажется неправильным. Я знаю актеров и рабочих сцены, которые отказывались работать в том или ином месте. Однажды я спросила помощницу режиссера, почему она уволилась с современной постановки «Лисистраты» в новом театре, перестроенном из лондонской пивоварни.

– Да просто ощущения были плохие. – Она поежилась. – Дурное место. Меня не покидало чувство, что там должно произойти что-то ужасное.

– И как, произошло?

Она неловко засмеялась.

– Не на сцене. Рецензии были очень хорошие. По правде говоря, прекрасные. Но зрители не пришли. Как будто люди чувствовали, что что-то не так. Хозяева и инвесторы потеряли все. К счастью, я вовремя ушла.

Ничего подобного я никогда не испытывала – до этой минуты. Сейчас же одного взгляда на серый дом было достаточно, чтобы почувствовать одновременно радостное возбуждение и тошноту, как будто я надела неправильно настроенные очки виртуальной реальности. В целом стиль соответствовал викторианской готике: три этажа, островерхие крыши и резные каменные контрфорсы, замысловатые балконы с парапетами, витражные окна, просторная веранда. Я насчитала восемь каминных труб, как из кирпича, так и из плитняка. Вне всякого сомнения, на постройку дома кто-то затратил немало денег.

Никак не могла взять в толк, что здесь не так. Может, архитектура сама по себе с изъянами? Недостаточно готическая? Или строили тяп-ляп, и в результате получилось не совсем то, что задумывалось.

Но в целом дом выглядел относительно неплохо. На одной трубе не хватало кирпичей. Верхнее окно затянула паутина трещин. На углу справа, спереди, возвышалась гранитная башня с обложенным деревянной дранкой основанием. Она потихоньку отслаивалась. Кто-то подлатал ее арматурной сеткой, привязав к фасаду дома так, что она стала напоминать отрубленную руку, пришитую на место.

И все же фасад казался мне на удивление притягательным. «Это jolie laide[8], – сказала я себе, – как те актеры, чьи необычные черты лица не должны бы претендовать на красоту, но почему-то кажутся красивыми». Дом был некрасивый, но я видала и похуже.

Холодный ветер щипал меня за шею, я схватила из машины куртку и натянула ее. Затем пошла к крыльцу. Ступени покрывали наносы мертвых листьев высотою в фут. Кто-то расчистил ворота, но здесь явно давно никого не было.

Взобравшись по лестнице, я подошла к входной двери, высокой, из цельного дуба, с чугунным дверным молотком посередине. Молоток имел форму мужского лица с неулыбчивым ртом, выражавшим подозрение по отношению к посетителям. Я попыталась повернуть ручку, но та не сдвинулась с места. Я оглянулась, проверяя, не последовал ли за мной кто-нибудь, но увидела лишь свою старую машину, понуро стоявшую в тени особняка.

Я бродила по веранде, перила которой покрылись пятнами плесени, а в половицы въелись похожие на скелеты очертания давно истлевших листьев. Кто-то погасил здесь сигарету и бросил окурок. Судя по тому, во что он превратился, это могло произойти год назад.

Я остановилась и сквозь давно не мытые стекла заглянула в темные комнаты. В одной стояло пианино. В другой под грязными цветастыми простынями пряталась пара кресел. На стенах висели картины, но слишком тусклое освещение не позволяло мне разглядеть, что на них изображено. В комнате с темно-зелеными стенами стоял бильярдный стол и небольшие столики для бриджа. В столовой имелся длинный обеденный стол и двенадцать стульев.

В задней части дома я обнаружила большую осовремененную кухню, угол которой по-прежнему занимала старая дровяная печь «Гленвуд». Когда я повернулась, чтобы выглянуть за перила веранды, передо мной предстал поразительный вид далеких гор во всем великолепии ранней осени.

Я ощутила внезапный укол, томление по тому, чего я желала, сама того не осознавая. Каково было бы жить здесь, на этих уединенных просторах, после десятка лет существования в паршивых квартирах? Я могла бы выбрать любую комнату и устроить в ней кабинет. Мы с Нисой пили бы по утрам кофе на любом из верхних балконов. Ранними вечерами сидели бы здесь, на веранде, расслабляясь за бутылкой вина и наблюдая, как заходит солнце. Я могла бы даже работать на улице. До конца октября будет преобладать ясная погода. Я представила, как, надев свитер и митенки, вытаскиваю на улицу столик для ноутбука.

Места хватит не только нам с Нисой. Стиви и Аманда Грир могли бы тоже сюда приехать. Я уже решила дать Нисе и этим двоим роли у себя в пьесе. Мы могли бы репетировать и как следует отшлифовать сценарий. Какое место подошло бы для премьеры «Ночи ведьмовства» лучше, чем огромный старый пустой дом в сельской местности?

Волнуясь, я шла дальше, пока не очутилась снова перед фасадом дома и не взглянула на полуразрушенную башню. Изначальное отвращение – чувство, что в доме притаилось нечто неправильное, как раковые клетки в теле, которые обнаруживаются лишь годы спустя, – исчезло.

Смахнув с глаз волосы, я задумалась. У меня был грант, и я уже взяла отпуск на весь семестр. Ниса могла бы взять перерыв в кафе, где работала. Вряд ли она обрадуется необходимости переноса кое-каких своих выступлений, но это ведь всего на несколько недель. Стиви в основном жил у друзей. А легендарная Аманда Грир, лишь недавно согласившаяся исполнить у меня главную роль, будет в восторге от здешней обстановки.

Я решила, что меня сюда привела удача. Удача, судьба или какой-то безымянный порыв. Несколько часов назад я не могла даже вообразить подобное место. Теперь же я не могла думать ни о чем другом.

Глава десятая

Ступая по мертвым листьям, я подошла к входной двери. Дверной молоток напоминал мне Стиви. Его вытянутое лицо, широко посаженные глаза, рот.

Я сделала несколько снимков, чтобы отправить ему и Нисе. Потолок веранды блокировал тусклый свет, пробивавшийся сквозь деревья, но все фотографии, к моему удивлению, вышли засвеченными. Я сделала еще несколько с другого угла, но каждый раз получалось то же самое. Чугунное лицо на дверном молотке светилось белым, отчего трудно было разглядеть детали.

Я отретушировала лучшее фото, добавила тени и контраст, чтобы было видно сходство с лицом Стиви. Но всякий раз, как я пыталась сохранить изменения, фотография возвращалась в первоначальный вид. В раздражении я вернулась в машину, села и отправила снимок Нисе.

Еду. Смотри, кого я нашла.

Поднялся ветер, хотя небо оставалось безоблачным, ослепительно-синим. Когда я медленно поехала по дорожке, звякнул телефон. Ниса.

Ты где??? Что за фотка! Умираю с голоду.

Еду за круассанами! И кофе.

Небось уже все распродали.

Не так рано.

Распродают к 10.

Да, но сейчас только…

Я бросила взгляд на часы. 10:17.

Какого черта? Проверила часы на приборной панели: 10:17.

Когда я смотрела в прошлый раз, было 6:30. Неужели часы сломались?

Но почему и телефон, и часы в машине показывали одинаковое неправильное время? Не может быть, чтобы прошло больше трех часов. Я ведь уехала часов в шесть.

Телефон снова звякнул.

Не важно просто возвращайся

умираю с голоду

Извини, закопалась!

До встречи, люблю тебя

По пути я посмотрела в зеркало заднего вида. На веранду и верхние этажи хлынул солнечный свет, позолотив окна. Только входная дверь оставалась в тени, а молоток, лицо которого было скрыто во мраке, напоминал черный мазок.

Глава одиннадцатая

Ниса устроилась на задней веранде снятого нами дома с ноутбуком на коленях и чашкой кофе в руке.

– Прости, детка. – Я придвинула к ней второй стул и села. – Клянусь, телефон показывал полседьмого, а потом ты написала, и оказалось чуть ли не на три часа позднее.

– Три часа сорок пять минут. – Ниса вздохнула. – Ладно, не важно.

Я протянула ей пакет с круассанами и подняла большую картонную чашку.

– Я принесла тебе латте.

– У меня уже есть. Пей сама. – Ниса открыла бумажный пакет и вдохнула. – Ладно, прощаю. – Она вытащила круассан с миндалем и откусила кусочек. – Боже мой, это самое вкусное, что есть в этом городе. Почему так?

– Понятия не имею. Послушай, я должна рассказать тебе, что я нашла…

Я описала свою долгую поездку – по Хиллсдейлу, по проселочной дороге, мимо жуткой женщины в трейлере и то, как я обнаружила пустой особняк на вершине холма.

– Вряд ли он заброшенный. – Я сделала паузу, чтобы глотнуть латте. – Вполне в приличном состоянии, а внутри еще есть мебель. Похоже, там не живут, но за домом явно кто-то присматривает.

– А внутрь ты заходила?

– Нет. Подергала все двери, но везде заперто.

– А окна?

Я улыбнулась.

– Это возможно. Что скажешь? Хочешь посмотреть?

– Чтобы встретиться с сумасшедшей дамочкой с топором из трейлера? Не-а.

– У нее был нож. И когда я возвращалась, ее там уже не было. Машины тоже. Наверное, уехала на работу.

– Ну уж нет, спасибо, обойдусь. Я думала, мы собираемся работать? – Ниса указала на ноутбук. – Я писала новый текст для «Эллисон Гросс»[9], вот, послушай…

Она потянулась к ноутбуку, но я остановила ее.

– Это и есть работа. Этот дом… Думаю, мы могли бы арендовать его.

– Арендовать? – Ниса нахмурилась. – Ты сказала, это особняк.

– Да. Ну не на год же, а всего на несколько недель. Или на одну неделю. Или, не знаю, на выходные. Сейчас, перед праздниками, пока не испортилась погода. Там тихо, и мы все могли бы поработать над спектаклем. Мы с тобой, Стиви, Аманда. Может, еще кто-то. Как проживание по месту работы, только мы бы всех знали.

– Кроме Аманды, с которой мы вообще-то не встречались. У которой на самом деле есть работа.

– Аманда уже двенадцать лет не играла крупных ролей. Ты же знаешь, спектакль может получиться потрясающим. Я сделала его почти идеальным…

Ниса прищурилась.

– Ты сделала его идеальным?

– Мы с тобой, – торопливо поправилась я и схватила ее за руку. – Он стал лучше с твоей музыкой, Нис…

– И с моим голосом.

– И голосом. Все, что ты делаешь, существенно улучшает мою работу. Мне так повезло. Нам повезло. Ну же, детка, – убеждала я, притягивая ее поближе к себе. – Тебе просто нужно увидеть это место, и тогда ты все поймешь.

– Ты просишь всех… что? Все бросить и переехать сюда?

– Всего на недельку или две. Вы со Стиви можете взять отгулы на работе, и я спрошу Аманду, не может ли она сделать то же самое. Я буду умолять Аманду.

– Ты хоть знаешь, можно ли его снять?

– Нет. Я подумала, именно этим мы сейчас и займемся. В Хиллсдейле есть офис риэлтора. Можем зайти и проверить.

– А как мы оплатим аренду?

– За счет моего гранта. Это оправданные расходы. Если окажется слишком дорого, не станем. Но, скажем, несколько тысяч за две недели или даже за одну я вполне потяну.

Ниса доела круассан и задумчиво накручивала на палец кудряшки.

– Грант тебе дали для работы над пьесой.

– Это и есть работа над пьесой. – Я придвинулась ближе и придержала ее руку. – В долгосрочной перспективе это сэкономит время. И деньги. Пьеса уже почти готова к публичному чтению. Таковы условия получения гранта – я должна в течение года провести сценические чтения.

– У тебя хоть есть режиссер?

– Я говорила с Имани Нельсон, она точно заинтересовалась.

– Имани Нельсон… Хорошо, было бы здорово. Но ты можешь себе это позволить?

– Для этого есть грант, Ниса, – раздраженно сказала я. – И не говори никому про Имани, потому что не факт, что она сможет. Но Аманде я сказала, что она точно согласна, поэтому Аманда и подключится к нам.

– Ууу! Хитрая Холли! – Ниса провела губами по кончикам моих пальцев и бросила взгляд назад, на дверь в спальню. Я улыбнулась, но покачала головой.

– Позже, детка. Мне нужно все продумать. Если бы мы могли репетировать здесь всю неделю, то потом вернулись бы в город и нашли бы место для публичного чтения. Имани говорила, тот зал на Брум-стрит может быть свободен. Помнишь? Там очень хорошая акустика. У нас будет возможность все отшлифовать перед тем, как показать это людям. Показать тебя, – прибавила я. – Имани говорит, что знает кое-каких людей, с которыми могла бы свести меня, инвесторов для спонсорского прослушивания. Ей очень понравился сценарий, и даже если она не сможет приехать сейчас, то подключится, когда мы вернемся в город, и поможет организовать чтение.

– Правда? – Ниса округлила глаза.

– Правда. – Я протянула ей телефон. – Вот. Посмотри фотографии.

Ниса с восхищением пролистала их.

– Ух ты, какой огромный! Не знаешь, сколько там спален?

– Нет, но уж нам четверым хватит, не так ли? Даже если с ним что-то не так, по крайней мере это не Квинс, где напротив круглосуточный мини-маркет и пожарная станция.

Ниса увеличила фото.

– Странная штука… Что это?

– Дверной молоток.

– Я имею в виду лицо… Кажется знакомым.

– По-моему, похоже на Стиви.

Ниса пригляделась и рассмеялась.

– Ты права! Действительно, чем-то похоже.

Я забрала телефон и наклонилась, чтобы прижать лоб к ее лбу.

– Ну, что думаешь? Не хочешь поехать в Хиллсдейл и зайти к риэлтору? Наверняка ничего не выйдет, небось дом не сдается. Но нам хоть будет чем заняться.

– Помимо работы. – Ниса с тоской посмотрела на компьютер и пожала плечами. – Ладно. Всегда хотела пожить в пустом особняке.

– А кто не хочет? – сказала я и поцеловала ее.

Глава двенадцатая

Некоторые любят песни из мюзиклов, а Ниса обожала баллады об убийствах. Вместо того чтобы на вечеринках петь «Отпусти и забудь», она предпочитала «Чайлд Аулет» или – в тех редких случаях, когда выбирала что-то из двадцатого века, – «Тюремное танго»[10]. Предложив включить баллады об убийствах в мою пьесу, она также придумала персонажа, который будет их исполнять. И, конечно, когда придет время, она намерена сама сыграть эту роль.

Возражать я не стала. Ниса была великолепным исполнителем; изначально я влюбилась в нее именно из-за ее голоса. Однако это все еще моя пьеса – пьеса с музыкой, а не полноценный мюзикл. Подав заявку на грант для «Ночи ведьмовства», я не стала присовокуплять ее тексты, о чем мы с тех пор постоянно спорили. В то время они казались мне вспомогательными, так же как куски оригинального текста стали лишь дополнением к тому, что написала я.

Однако в заявке я упомянула, что в постановке собираюсь использовать баллады об убийствах, и, судя по уведомлению о выдаче гранта, комиссию это заинтриговало. Но грант получила я, а не Ниса. Я решила оставить все выяснения на потом, когда будем готовы ставить спектакль. Она получит признание за свой вклад и, надеюсь, сыграет роль, которую я для нее создала. Сейчас мы ехали по главной улице Хиллсдейла, она выглядела вполне довольной, разместившись на пассажирском сиденье.

– Ты уверена, что здесь есть риэлтор? – Ниса уставилась в окно. – Похоже на один из тех городков в Небраске, где людям платят за то, чтобы они там жили.

– Может, и здесь так, и нам заплатят, чтобы мы пожили в пустом особняке.

Перед риэлторской конторой стоял одинокий автомобиль – черный «мерседес», похожий на винтажный.

– Ну, у кого-то дела идут неплохо, – сказала Ниса, когда я припарковалась возле машины. – Скорее всего, мы опоздали, и не видать нам дешевой аренды. Может, Хиллсдейл оживает под звуки денег[11].

– Основную выручку они, наверное, получают с продаж домов ближе к реке. Здесь все выглядит полуразвалившимся.

– Я как раз об этом, – огрызнулась Ниса. – Еще несколько лет назад в округе Салливан дома, требующие небольшого ремонта, можно было купить меньше чем за сто тысяч, а теперь все стоит по миллиону.

– Очень сомневаюсь, что в Хиллсдейле есть хоть один дом, который стоит миллион. – Прихватив сумку, я вышла из машины. – Даже этот особняк.

Контора располагалась в маленьком доме в стиле плотницкой готики – пока что самом симпатичном из всех, что я видела в Хиллсдейле. Белая краска, пряничная зеленая отделка, на крыльце – терракотовые горшки с ярко-розовой геранью. Над ступеньками вывеска: «РИЭЛТОР ЭЙНСЛИ РОУЭН». Я подошла к двери, открыла ее и заглянула внутрь. Ниса шла за мной.

– Здравствуйте! – Белая женщина средних лет подняла взгляд от ноутбука и улыбнулась. – Могу я вам помочь?

– Да, возможно.

Я осмотрелась. Крашеная плетеная мебель, еще герань, кофейный столик, заваленный стопками брошюр о недвижимости и журналами по архитектуре. На окнах тюль, на полу ветхий коврик в синюю и белую полоску, на стенах различные интерьерные картины. В офисе было чисто и опрятно, но я углядела признаки дешевого оформления. Стиль «потертый шик» грозил перейти в обычный захудалый интерьер.

– Я Эйнсли Роуэн. – Голос у женщины был низкий, с хрипотцой. – Проходите.

Мы с Нисой вошли, Эйнсли выплыла нам навстречу. Она плохо сочеталась с убогой обстановкой и с самим городом, представительница городской богемы, потерявшаяся в серой пустоте Хиллсдейла. Невысокая стройная женщина была одета в черные кожаные джегинсы, мощные красные ботильоны и свободную блузку из белого шелка. Наряд дополняли серебряные браслеты и кольца. Стриженые волосы цвета потемневшего серебра были гладко зачесанны, подчеркивая высокие скулы и близко посаженные, очень светлые, густо подведенные глаза. Квадратные ногти покрывал лунно-белый лак. Над грудью у нее я заметила крошечную татуировку в виде перевернутого символа мира.

Все это должно было бы смотреться глупо, особенно в таком городе, особенно для женщины ее возраста. Скорее всего, ей перевалило далеко за пятьдесят, а может, и больше. Но Эйнсли Роуэн не выглядела глупо. Она казалась сильной, уверенной в себе и несколько пугающей, хотя была ниже меня на добрых четыре дюйма, а я едва дотягиваю до пяти футов пяти дюймов[12].

– Холли Шервин, – представилась я.

Ниса встала рядом со мной.

– Ниса Макари.

– Не желаете кофе? Или чаю? – Эйнсли указала на маленькую кухоньку. – Кажется, есть сок из граната или красного грейпфрута. В любом случае, что-то красное.

Я покачала головой.

– Нет, спасибо.

– Я бы с удовольствием выпила гранатового сока, – сказала Ниса.

– Замечательно! Присаживайтесь куда пожелаете, я сейчас вернусь.

Мы уселись в плетеное двойное кресло возле кофейного столика. Телефон Нисы звякнул, она прочитала сообщение, рассмеялась и хотела показать его мне, но тут вернулась Эйнсли.

– Прошу. – Она подала Нисе стаканчик, наполовину полный красной жидкости, и устроилась на стуле напротив нас. – Знаю, похоже на каберне, но, честное слово, это гранатовый сок. Итак, вы гости из города? Или живете здесь?

– Приехали на несколько дней. Сняли дом в Такамак-Фоллс.

Я замолчала, точно не зная, что принято говорить в таких случаях. Никогда раньше не общалась с риэлтором. В городе я в основном снимала посредством субаренды, как правило, нелегально.

– Очень вкусно. – Ниса выпила сок, окрасивший ее губы в темно-красный цвет, и поставила стакан на стол. – Утром Холли поездила по городу и увидела дом, который ее заинтересовал.

– Правда? – Эйнсли выглядела изумленной, словно впервые о таком услышала. Возможно, так и было. – Что за дом?

– Там. – Я указала на проселочную дорогу за заправкой, которую было видно из окна. – Большой особняк.

Удивление на лице Эйнсли сменилось разочарованием.

– Вы имеете в виду Хилл-хаус?

– Наверное. Он там один, не считая передвижного дома.

– Мне очень жаль, – отрывисто сказала Эйнсли. – Я знаю этот дом, он не продается. В долине по ту сторону холма есть несколько замечательных домов. Наверное, вы их не видели, нужно еще несколько миль проехать по шоссе 9К. Есть чудесная старая ферма, тринадцать акров, ее бы немножко подремонтировать, но поэтому цена…

– Спасибо, но меня интересует именно тот дом. Хилл-хаус.

– Ясно. Как я уже сказала, он не…

Я рассмеялась.

– Я не собираюсь покупать особняк. Мы просто хотим арендовать его.

– Она хочет арендовать, – сказала Ниса и кокетливо посмотрела на Эйнсли. – Я его еще даже не видела.

Эйнсли глубоко вздохнула.

– Да, но…

– Там вообще кто-нибудь живет? – перебила я. – Выглядит нежилым. Я не заходила, только заглянула в окна. Похоже, за ним присматривают, вот я и подумала: вдруг его можно арендовать. Для проведения мероприятий или вроде того.

Эйнсли поджала губы, оценивающе глядя на меня. Я чуть ли не видела мелькающие в ее прищуренных глазах знаки доллара.

– На сколько планируете?

– На пару недель.

– Вы имеете в виду следующим летом?

– Я имею в виду сейчас. Например, в следующем месяце, в октябре. Или даже в конце этого месяца, если возможно. – Я улыбнулась, надеясь, что не веду себя как назойливый житель равнин.

– Гм… – Эйнсли откинулась на спинку стула. – Обычно его хотят снять на лето.

– Значит, его все-таки можно арендовать.

– Не совсем. Он уже давно на рынке. Этот дом всегда вызывает определенный интерес – люди едут по той дороге, как правило, потому что не туда свернули. Местные никогда туда не ходят. Но он дорогой. И неудобный. Там даже летом бывает холодно, а в довесок к аренде придется платить за уборку. Раз в неделю его убирают, и уборщику приходится задержаться на целый день, чтобы все успеть. Это одна из причин, почему он еще не рухнул.

– А другие причины? – Ниса обезоруживающе улыбнулась.

Эйнсли не попалась на крючок.

– Зимой необходимо расчищать снег, – продолжала она, – поэтому даже если вы приехали летом, стоимость распределяется равномерно, чтобы покрыть эти и другие расходы.

– Похоже, владелец получает немалую выгоду, – сказала Ниса.

– Не без кое-каких издержек.

– Так кто владелец? – спросила я. – Кто-то из города?

– Нет. – Эйнсли достала из кармана электронную сигарету, повернулась, чтобы затянуться, и выпустила клубы дыма с ароматом раздавленного папоротника и флоксов. – Хилл-хаус принадлежит мне.

Глава тринадцатая

Я с возросшим интересом разглядывала Эйнсли.

– Вы там живете?

– Господи, нет! Вы же его видели. Зачем мне одиннадцать тысяч квадратных футов? Я живу здесь. Знаю, про Хиллсдейл многие говорят гадости, но здесь не так уж плохо, – продолжала Эйнсли, поворачивая на пальце серебряное кольцо с янтарем размером с желудь. – За покупками приходится ездить в Такамак, но вы сами знаете, что это недалеко. И недвижимость в Хиллсдейле дешевле. Намного дешевле.

Она перестала крутить янтарное кольцо и рассматривала меня, словно хотела понять, достойна ли я доверия.

– Хилл-хаус принадлежал моему покойному мужу, Джезу Сандерсону, – едва ли не с неохотой сказала она. – Он унаследовал его от отца. Честно говоря, Хилл-хаус постоянно оказывается в центре какой-нибудь драмы – куча судебных исков. Только уладится одно дело, непременно объявляется кто-то, кто утверждает, что у него есть права на дом. – Она убрала электронную сигарету обратно в карман. – Джез очень хотел его продать. Мы тогда жили в городе и сюда почти не приезжали: поезд не ходит, а на машине очень долго, так мы считали. Даже до пандемии люди ездили сюда на выходные, а я думала: четыре часа дороги ради двух дней? Сейчас все просто перебрались сюда, так что это не проблема. Короче, – продолжала она, – семнадцать лет назад Джез наконец нашел покупателя, но прямо накануне заключения сделки муж скончался. Инфаркт. Бум.

Эйнсли хлопнула в ладоши так громко, что мы с Нисой вздрогнули.

– Это было давно, – продолжала она, – а я до сих пор не могу поверить, что его нет. Но после его смерти сделка не состоялась. Тогда я не стала вновь выставлять дом на продажу, а теперь жалею. – Она бросила взгляд на янтарное кольцо и пожала плечами. – Джез работал на Уолл-стрит, оставил мне большое наследство. На жизнь в Нью-Йорке не хватало, но чтобы жить в другом месте – предостаточно. В городе я занималась недвижимостью, поэтому получила лицензию и переехала сюда. Как я уже говорила, это намного дешевле. Но только не в Хилл-хаусе – такой огромный дом так и тянет из тебя деньги, если живешь там. Я плачу Мелиссе Либби за уборку раз в неделю. Ее муж Тру делает мелкий ремонт и зимой расчищает снег.

– Но разве это не слишком дорого? – воскликнула Ниса и неловко улыбнулась. – Раз вы там даже не живете…

– Скажу честно… я вообще там не бываю, если в этом нет особой необходимости.

– Почему?

– Скажем так: не люблю такой стиль. Дом сохранил большую часть оригинальной архитектуры, и мне она не по вкусу. Итак, Холли и Ниса… – Она наклонила голову и вопросительно уставилась на нас. Густо подведенные глаза придавали ей сходство со сфинксом средних лет. – Вы обе работаете дома?

– Я пишу пьесы. Ниса пишет и исполняет песни. Но у нас обеих есть постоянная работа.

– Хорошо иметь постоянный доход. – Голос Эйнсли снова сделался отрывистым. – Послушайте, я уверена, вам известно, что цены на недвижимость подскочили. Даже в Хиллсдейле тяжело подобрать дом. Нет описи, нет…

– Я только что получила грант за написанную мною пьесу. Поэтому мы здесь. Ну, это одна из причин. Еще мы просто хотели на несколько дней вырваться из города. Но я ищу место, где смогу поработать с парой человек – ну… отрепетировать и кое-что отредактировать. Это весьма крупный грант, – прибавила я, раздраженная тем, что она сбросила меня со счетов.

– Гм… – Эйнсли постучала по янтарному кольцу. Оценивающий взгляд сделался еще более пристальным. – Разве для этого не лучше быть в городе?

– Там бешеные цены на аренду.

– И не говорите. – Хитрое выражение на лице Эйнсли уступило место улыбке продавца. – О чем ваша пьеса?

– О ведьмах.

– Ведьмах?

Я извлекла из сумки купленное мною напечатанное по требованию издание «Эдмонтонской ведьмы» – слегка улучшенную версию скрепленной машинописной рукописи, которую я нашла в округе Патнэм. Я подняла его так, чтобы она увидела обложку – викторианскую картину с веселыми обнаженными женщинами на метлах.

– Это малоизвестная пьеса, – объяснила я, – и я использовала ее как своего рода отправную точку. Темы моей пьесы – контроль и принуждение, то, как манипулируют женщинами, особенно женщинами в возрасте, а потом их наказывают за… ну, практически за все.

– Не сказать, что эта тема нова, – заметила Эйнсли.

– Я отвечаю за музыку, – вставила Ниса. – Вы видели «Гадестаун»? Или «Однажды на этом острове»[13]? Мы стремимся к чему-то вроде этого. Главную роль исполняет Аманда Грир.

Я бросила на Нису предупреждающий взгляд – слишком много информации. Но Эйнсли, судя по всему, заинтересовалась.

– Аманда Грир? – переспросила она. – Я думала, она на пенсии. После…

– Нет, она по-прежнему играет. – Я бросила «Эдмонтонскую ведьму» обратно в сумку. – Она прочитала мою пьесу и очень заинтересовалась. Как и многие, – прибавила я.

Ну и пусть говорю так, словно защищаюсь. Внезапно мне отчаянно захотелось, чтобы все случилось именно так, как я себе представила.

– Что ж, – сказала Эйнсли, – похоже, проект интересный. – Она как будто действительно так считала.

– Так и есть, – подтвердила я. – Нельзя ли взглянуть на дом изнутри?

Эйнсли продолжала смотреть на янтарное кольцо.

– Почему бы и нет? – заявила она и опять хлопнула в ладоши. – Секундочку, сейчас разыщу ключи.

Она пошла наверх. Стук каблуков эхом разносился по ступенькам. Ниса повернулась ко мне.

– Видела кольцо? И… – Она провела пальцами вдоль уголков глаз, изображая стрелки. – Макияж! Обожаю ее.

– Тсс. – Я прижала палец к губам Нисы. – Я думала, ты не захочешь переезжать в деревню?

– Это было до того, как я узнала, что нашей хозяйкой будет верховная ведьма.

Эйнсли шумно спустилась обратно, звякая ключами в руке, и направилась к двери.

– Хотите поехать на моей машине?

– Я на своей, – сказала я.

– Я поеду с Эйнсли. – Ниса встала и поспешила вслед за риэлтором. – Встретимся на месте.

Глава четырнадцатая

Я ехала за Эйнсли мимо церкви, которую сожрал Сатана, и дальше шесть миль по неровной дороге, ведущей в Хилл-хаус. Она так гнала, что пару раз я потеряла ее из виду. Она что, не беспокоится о своей подвеске? В голове мелькнула странная тревожная мысль: а вдруг Эйнсли каким-то образом скроется с Нисой в лесу, и я их больше не увижу?

Однако «мерседес» всегда появлялся снова. Я проехала мимо передвижного дома – «субару» все еще не было на месте. Про нее тоже надо бы спросить у Эйнсли.

Въехав в ворота, я двинулась дальше по дорожке и перед домом увидела автомобиль Эйнсли. Я припарковалась за ней и выскочила из машины. Входная дверь была открыта, изнутри доносились голоса.

Взбегая по ступенькам, я заметила, как на веранде что-то зашевелилось. Очередной черный заяц? Я застыла на месте, он, помедлив, повернулся и уставился на меня. В лучах полуденного солнца полупрозрачная кожа его ушей приобрела коралловый оттенок. Гигантские зрачки в обрамлении черной шерсти больше напоминали совиные, нежели заячьи.

Затаив дыхание, я старалась не двигаться. Заяц приподнялся на мощных задних лапах и посмотрел прямо на меня. Мое удивление сменилось ужасом, когда он очень медленно улыбнулся, обнажив ряд квадратных зубов в красных пятнах.

– Холли! Что ты там делаешь? Заходи!

Я повернулась. Ниса стояла в дверях и нетерпеливо махала мне рукой. У меня свело горло, я не могла вымолвить ни слова и лишь указала на зайца, пытаясь ее предупредить. Но Ниса бросила на меня недоумевающий взгляд, а когда я посмотрела назад, заяц уже исчез.

Глава пятнадцатая

– Все нормально? – Ниса взяла меня за руку и затащила внутрь. – Что ты там увидела?

Я озадаченно глядела на пустое крыльцо.

– Ничего, – наконец выдавила я.

К нам подошла Эйнсли, размахивая перед собой рукой.

– Ух! Тут немного пахнет затхлостью, уж простите. С прошлого года в доме никто не живет. Мелисса приходит убирать, но…

Она указала на просторный пустой вестибюль. Обитые панелями стены и полы из твердых пород дерева тускло блестели. Вокруг нас, словно мошкара, кружились частицы пыли, и я ощутила запах лимонной полироли для мебели, едва маскировавший вонь дохлой мыши.

– На все ей не хватает сил, – закончила Эйнсли. – Впрочем, никому не хватает. Давайте я вам все покажу.

Я последовала за ней, стараясь отогнать мысли о зайце. Ниса с тревогой посмотрела на меня, не отпуская моей руки.

– Холли? Что-то не так?

Я вяло улыбнулась, пытаясь воскресить приятное возбуждение, которое ощущала в конторе Эйнсли.

– Мне просто показалось, что я что-то видела снаружи. Стоит ли надеяться, что это был робот-пылесос? – К моему облегчению, она засмеялась.

Эйнсли подошла к парадной лестнице в центре вестибюля, ведущей на второй этаж. Такие лестницы я видела только в кино или в отелях, которые никогда не могла себе позволить.

– Лучшие спальни там, – сказала она, указав на лестничную площадку второго этажа. – Розовая и Желтая комнаты, наверное, самые приятные. Но сначала я покажу вам то, что внизу.

Обогнув лестницу, она открыла дверь в узкий коридор и жестом поманила нас с Нисой за собой. Голые деревянные полы, голые стены без картин или каких-либо других украшений, череда закрытых дверей. Никаких окон. Ни одной электрической лампы или рожка. Свет просачивался лишь через единственную оставшуюся открытой дверь.

Я никогда не страдала клаустрофобией, даже в пещерах Виргинии, куда ходила с друзьями. Но в этом коридоре меня вдруг охватила необъяснимая тревога. Деревянный пол казался мягким, как губка, словно был покрыт разлагающимся ковром.

Стены тоже выглядели какими-то пористыми: панели проседали от прикосновения подобно чересчур мягкому матрасу. Я прижала руку к стене, проверяя влажность. На ощупь стена оказалась твердой, слегка теплой.

– Горячая, – сказала я Нисе. Та пожала плечами.

– Это хорошо, да? Значит, отопление работает. Посмотри.

Толкнув приоткрытую дверь, она вошла в просторную комнату с выцветшими темно-зелеными стенами и высокими окнами, завешенными прозрачными шторами. В воздухе пахло как в дорогой курительной: табачным дымом, виски, меловой пылью. К стене прислонился свернутый ковер, а на деревянной полке хранились кии для бильярда. Сквозь шторы пробивался бледный зеленоватый свет, и казалось, будто мы стоим на дне бассейна.

– Бильярдная, – сказала подошедшая Эйнсли. – Я продала стол, хотя мне больно было это делать. Красное дерево и старинное сукно. Ему было больше ста лет. Сохранилась оригинальная поверхность из сланца – весил тонну. И все оригинальные шары из слоновой кости… – Она вздохнула. – Знаете, я продала много красивых вещей.

Она подошла к окну и отодвинула штору, открыв вид на зеленую лужайку и синее небо.

– Тут были и кое-какие прелестные статуи. Каррарский мрамор. Тот, кто построил Хилл-хаус, заказал их Амо Торникрофту[14] в восьмидесятые годы девятнадцатого века. Они стоили целое состояние. Лет десять назад пара из Нью-Йорка снимала дом… Им пришлось уехать всего через несколько недель. Но муж влюбился в эти статуи. Он очень хотел разместить их в своем новом поместье в Вестчестере. Я с трудом заставила себя продать их, но… – Она раскрыла сложенные ладони, освобождая невидимую бабочку. – Знаете, как бывает. Кстати, дом, похоже, был со мной согласен. Один из нанятых клиентом грузчиков получил серьезную травму – статуя соскользнула с тележки и разбила ему ногу.

– Какой ужас! – Я вздрогнула, озираясь по сторонам.

– И не говорите.

Ниса переходила от одного окна к другому, и вокруг нее колыхались бледные шторы. Она подняла руку, чтобы коснуться одной из них, и ее пальцы будто исчезли в легком тюле. Нахмурившись, она повернулась к Эйнсли.

– Почему шторы шевелятся? Все окна закрыты.

– Это старый дом, – ответила Эйнсли. – Он дышит. – Она открыла другую дверь. – Здесь была музыкальная гостиная.

Ниса последовала за ней. Я же в недоумении застыла на месте. Утром, с веранды заглянув в окно, я видела комнату с бильярдным столом, столиками для бриджа и картинами на стенах. Это, несомненно, была та самая комната.

– Холли? Ты идешь? – Ниса коснулась моей руки.

– Да, прости. Просто…

– Здесь здорово, правда? – Ниса взволнованно повела меня через пустую музыкальную гостиную и коротенький коридор в соседнюю огромную комнату – первую, где сохранилась хоть какая-то мебель. – Столько места!

Она говорила с радостным возбуждением, и я улыбнулась.

– Это точно.

– Сколько вас здесь будет? – Эйнсли устроилась в старом кресле с подголовником и указала на гораздо более новый диван подле него. – Прошу, садитесь.

– Не очень много. – Я сдвинула подушку, освобождая для нас с Нисой место. – Я, Ниса. Стиви Лидделл – я раньше с ним работала, в постановке он отвечает за звук. Они с Нисой будут читать за разных персонажей по мере их развития. Я уже говорила, работа пока на ранней стадии. Будет еще пара актеров.

– Аманда Грир?

– Зависит от того, свободна ли она, но у меня на сей счет хорошее предчувствие. Особенно теперь.

Диван засасывал меня все глубже. Судя по всему, его поставили здесь недавно, равно как стулья и кофейный столик со стеклянной столешницей перед огромным камином. Современные предметы, стилизованные под середину века, скорее всего, из каталога, но все равно дороже всего, чем я когда-либо владела.

То же касалось и картин на стенах – принтов в вызывающем ретро-стиле, отсылавших к итальянскому футуризму, но причинявших боль моим глазам. В продолговатой комнате с темными панелями на стенах все это смотрелось неуместно, будто кучка пьяных подростков развлекались в выходные, пока родителей не было дома. Только старое кресло с подголовником, с истрепавшейся обивкой и резными деревянными подлокотниками было на своем месте.

– Все это привезла с собой другая пара, за год до пандемии, – объяснила Эйнсли, заметив мой интерес. – Кровати наверху тоже. Очень удобные, гораздо лучше тех, что были там раньше. Кое-какая оригинальная мебель хранится на чердаке. Остальное продала либо я, либо отец Джеза. – Она любовно погладила подлокотники кресла. – Но кресло я оставила. Все собираюсь перевезти его к себе, но, по-моему, оно хочет быть здесь.

– Почему в этом доме никто не задерживается? – спросила Ниса.

– По разным причинам. Дом слишком большой – это основная причина. В конце восьмидесятых здесь жила одна семья, но… – Она помедлила. – Им не подошло. Многие думают, что хотели бы жить в особняке, но ведь не зря в старых английских загородных домах держали кухарок, горничных, лакеев и садовников. Дело не только в уборке. Подобное место…

Она откинулась на спинку кресла, которое, казалось, бережно обнимало ее, и посмотрела на потолок высоко над нами.

– Здесь одиноко. Когда нет других людей, возникает чувство, что живешь в пустом отеле.

– «Мешай дело с бездельем, проживешь век с весельем», – сказала я, и Ниса засмеялась. – Дому тоже бывает одиноко?

Эйнсли скривила губы – как мне показалось, не в улыбке.

– Или скучают по городу, – продолжала она, как будто не слышала моих слов. – Многие переехали в деревню во время пандемии, но не всем удалось здесь обжиться. А Хилл-хаус…

– Здесь водятся духи? – спросила Ниса.

Эйнсли повернулась к ней.

– Духи? Никто не видел здесь привидений, если вы об этом. Я бы сказала, этот дом беспокойный, хотя Джез называл его сумасшедшим.

– Сумасшедшим? – Ниса захихикала, но быстро прикрыла рот рукой, заметив выражение лица Эйнсли. – Прошу прощения! Просто никогда не слышала, чтобы о доме так говорили. Может, в кино, но не в реальной жизни.

– А это реальная жизнь? – Эйнсли окинула нас обеих столь пронзительным взглядом, что я решила, будто она шутит.

Но потом вспомнила, как она выглядела мгновение назад – на лице читалось презрение, а еще гнев.

Взяв себя в руки, я посмотрела ей в глаза и ответила:

– Это вы мне скажите.

Глава шестнадцатая

– У каждого старого дома своя история, – сказала Эйнсли. Ее острые черты придали ей еще большее сходство со сфинксом. – Хилл-хаус играет с ожиданиями людей. Как правило, они считают, им здесь будет хорошо. Прекрасный старый особняк! Роскошные виды! И так далее, и тому подобное. А потом переезжают сюда, скучают и чувствуют себя несчастными. Но, может, у вас таких проблем не будет, Холли. – Она задержала на мне взгляд темных глаз. – У вас есть проект, с вами будут друзья. Если решите арендовать.

Она как будто с неохотой покинула кресло с подголовником.

– Давайте я покажу вам все остальное. Вот здесь оранжерея.

Я последовала за ней по очередному коридорчику в огромное помещение, напоминавшее скворечник человеческого размера, только со стеклянными стенами и потолком. Даже в холодный осенний день здесь было тепло и влажно. Пахло перегноем, хотя я не увидела ни одного растения, только столетнюю плетеную мебель странной формы и большие керамические кадки, в которых, скорее всего, когда-то росли папоротники или пальмы. Впрочем, горшки больше напоминали погребальные урны. Окна покрывал зеленоватый налет, отчего казалось, будто комната находится под водой.

Эйнсли нагнулась поднять опрокинутую скамеечку для ног. Когда она выпрямилась, раздался высокий, тонкий голос, зловещее эхо, будто исходившее из недр дома.

Эйнсли вскрикнула и закрыла лицо рукой. Подскочив к ней, я расслышала слова:

– Когда бы девы зайцами могли на горке стать…

– Это Ниса. – Я повернулась и посмотрела на Эйнсли – ее лицо было белым как мел. – Она просто поет. Постоянно так делает.

Эйнсли покачала головой, и я заметила, что защищаться она планировала рукой с янтарным кольцом на пальце.

– Ей стоит держаться с нами, – сказала она, не сумев скрыть усилий, которые ей пришлось приложить, чтобы говорить спокойно. – Скажите ей, чтобы вернулась.

– Ниса! – крикнула я, подойдя к одной из дверей в коридор. – Нис, мы здесь, поторопись…

Мгновение спустя Ниса, запыхавшись, вбежала в оранжерею. Щеки у нее порозовели, темные глаза горели от возбуждения.

– Слышала? Тут потрясающая акустика, я…

– Идемте дальше, – перебила Эйнсли. – Впереди у нас столовая и кухня.

Она торопливым шагом покинула оранжерею. Ниса с любопытством посмотрела на меня.

– Что-то случилось?

– Нет. Просто ты застала нас врасплох. Особенно Эйнсли.

– Это потому, что она никогда не испытывала на себе сверхъестественную силу моего голоса, – прошептала мне на ухо Ниса, придвинувшись ближе. – Она не знает, что я умею им делать.

Я наклонилась и поцеловала ее. Меня окутал аромат фрезий. На ее губах я ощутила вкус граната.

– Я знаю, – пробормотала я. – Твоя песня… Ты его видела? Когда я только приехала и ты вышла на крыльцо встретить меня?

– Кого?

– Зайца, большого черного зайца?

Она непонимающе уставилась на меня.

– В смысле, кролика? Нет. А что?

– Тогда почему ты запела эту песню?

– Не знаю. Просто в голову пришло. Это одна из тех, что мы используем в спектакле, наверное, я просто о ней думала. Почему ты спрашиваешь?

– Я и раньше его видела, когда приехала сюда в первый раз, около трейлера, а потом еще раз. Но я не рассказывала тебе об этом, и…

Из другой комнаты послышался голос Эйнсли; та звала нас.

– Ну, просто странно, вот и все, – закончила я.

Я посмотрела на Нису, но она лишь пожала плечами.

– Лучше поторопиться, – сказала она и зашагала к двери.

Я пошла рядом, обняла ее за плечи и притянула к себе.

– Больше так не исчезай, ладно?

Она бросила на меня озадаченный взгляд, в котором мелькнули веселые искорки.

– Это всего лишь совпадение, Холли.

Но я в этом очень сомневалась.

Глава семнадцатая

Я познакомилась с Нисой на «открытом микрофоне» в одном крошечном клубе, где впервые услышала ее пение. Темой вечера было зимнее солнцестояние. Меня должен был сопровождать Стиви – это было одно из его любимых местечек, где собирались его друзья-неоязычники, музыканты и актеры, чтобы повеселиться и выступить. В свойственной Стиви манере в последнюю секунду он меня кинул – в кои-то веки не из-за свидания, а потому что французский бульдог, за которым он присматривал, сожрал коробку шоколадных конфет.

– Я в неотложке – слава богу, мы успели, ветеринар сказал, она едва не умерла. Но ты развлекайся, я тебе завтра позвоню.

Я стояла в очереди в клуб. Выдалась холодная февральская ночь, но народу собралось много. Однажды я уже бывала здесь, вместе со Стиви, и знала, как тут все устроено. Куча народу в костюмах, будто собрались на Марди-Гра, многие начали пить еще до приезда. Постоянная болтовня о прослушиваниях, свиданиях и о том, кто, по слухам, должен выступать этим вечером.

Прежде чем она стала для меня Нисой, она была смуглой молодой женщиной с глубоко посаженными глазами и задорной ухмылкой, которая вышла на сцену с песней «Горькая ива»[15], одной из немногих старинных баллад, где за проступок наказывают мужчину.

Она начала игриво:

Однажды маленький Христос
Спросил святую мать,
Позволит ли она ему
Пойти с мячом играть?

Я узнала эту песню – Стиви заставил меня послушать ее на его ежегодном рождественском ужине. Когда трое юных богачей отказываются играть в мяч с нашим добрым юным Спасителем – сыном бедной женщины, – он подставляет другую щеку? Ничего подобного.

Молодая певица вытянулась в полный рост и продолжала, объятая праведным гневом:

Христос из солнечных лучей мост над водой возвел
И, как по суше, по нему над речкой перешел.
А трое маленьких господ, бежавшие за ним,
Пошли ко дну, пошли на дно все трое как один.

Затем, более мягко, она поведала о том, как три молодых, убитых горем матери пришли к Марии, матери Спасителя. К чести Марии, она положила сына себе на колени и трижды отхлестала ивовым прутом, после чего он вскочил и проклял ивовое дерево.

Полный зал разразился аплодисментами и смехом, а певица, широко улыбаясь, отошла от микрофона и вернулась на место.

Я заинтригованно наблюдала за ней. Она ярко выделялась на фоне всех, кто выступал до нее.

– Ниса, вернись на сцену, – крикнул ведущий, жестами призывая публику вызвать певицу на бис.

Ниса – я слышала это имя, когда ждала в очереди. Я сделала еще глоток вина, пока певица спешила обратно на сцену. Она встала перед микрофоном и запрокинула голову так, чтобы на нее падал одинокий луч прожектора, закрыла глаза и вновь запела – невысокая девушка в бордовом платье, подчеркивавшем изгибы ее тела. На круглом лице сверкали капельки пота. Она пела без музыки, чистым сопрано с легкой хрипотцой, как будто лезвие бритвы разрезало плотный бархат.

Когда бы девы юные все пели как дрозды,
То сколько бы парней пошло бить палками кусты?

Когда бы стали утками все девушки потом,
То сколько бы парней пошло купаться нагишом?

Эту песню я раньше не слышала, но всем остальным, похоже, она была знакома. В отличие от предыдущей – веселой и быстрой, – эта разворачивалась медленно, почти траурно.

Я слушала как зачарованная; постепенно тон песни сменился – не мелодия, но слова и то, как они оживали благодаря певице, будто пробуждавшей нечто, чего, возможно, не стоило бы будить. Зал наполнился шепотом и наполовину напеваемыми словами, создававшими мрачный контрапункт. Голоса сплетались с голосом певицы в гармонии, показавшейся мне пугающей.

Когда бы парни овцами бродили средь осок,
То сколько б дев на луг пошло варить овечий воск?

Кто-то начал стучать ладонями по столу. Другие присоединились, поначалу ударяя мягко, затем сильнее. Голос девушки тоже стал громче, громче, чем казалось возможным при ее хрупком телосложении. Теперь она широко раскрыла глаза и смотрела в потолок, глядя на что-то незримое. Я подняла голову, но увидела лишь прожектор и мишуру, свисавшую с электрической гирлянды.

Когда бы парни у реки росли бы как рогоз,
То сколько с косами девиц пошло бы на покос?

К мерному стуку рук присоединился топот ног. Я слышала тихий шепот, слова, притаившиеся за теми, что исполнялись. У меня пересохло во рту; я хотела встать и уйти, но испугалась – не смутилась, а искренне испугалась того, что может произойти, если я попытаюсь уйти.

Когда бы девы зайцами могли на горке стать,
То сколько б с ружьями парней пошло их добывать?

Женщина резко опустила голову и посмотрела в небольшую толпу. Ее взгляд казался рассеянным. Повысив голос, она повторила последний куплет. Я услышала звук, похожий на шум крыльев или шагов под потолком. И тут все начали подпевать, выкрикивая слова, а мое сердце забилось в такт.

Когда бы девы зайцами могли на горке стать,
То сколько б с ружьями парней пошло их добывать?

Песня достигла кульминации. Певица подняла руки, и все затихли. Я чувствовала себя так, будто попала под лавину, будто меня смело с горы и выбросило здесь, и теперь я пыталась понять, чему именно стала свидетелем.

– Спасибо! – задыхаясь, сказала женщина.

Ее шатало, словно она перебрала алкоголя. Она сделала шаг назад, и теперь прожектор освещал пустую сцену, а певица скрылась в тени. Ее темные глаза пристально осматривали зал, и я осмотрелась, пытаясь понять, кого она ищет. Повернувшись обратно, я увидела, что она смотрит на меня.

Не успела я улыбнуться или как-то ответить на ее взгляд, как она уже спрыгнула со сцены. Я думала, что ее тут же окружат друзья и поклонники. Люди протягивали к ней руки, чтобы дотронуться до нее или быстро обнять, но она, не останавливаясь, шла дальше, пока не оказалась в одиночестве возле барной стойки. На сцену вышел следующий исполнитель, заигравший на мандолине «Кукловода»[16]. Я соскользнула со стула и подошла к ней.

– Это было потрясающе, – сказала я. – Могу я угостить тебя? Я Холли.

– Конечно. – Она одарила меня этой своей хитрой улыбкой и поманила пальцем бармена. – Мне, пожалуйста, «Московский мул»[17].

– То же, – сказала я.

Это произошло в феврале две тысячи двадцатого. Следующим вечером я приготовила для нее ужин у себя в квартире в Квинсе. Мы выпили две бутылки просекко, которые я купила в бодеге внизу, и проболтали всю ночь. Я узнала, что музыка у нее в крови: ее дед по линии отца приехал с Сент-Винсента и играл с Лордом Мелоди[18]. Его сын, отец Нисы, женился на представительнице знаменитого клана фолк-певцов и музыкантов из Северной Англии. Родители развелись, мать Нисы вышла замуж за юриста в музыкальной индустрии и переехала в Лос-Анджелес, где Ниса жила до восемнадцати лет, а потом перебралась в Нью-Йорк и попыталась стать певицей.

Ей удавалось зарабатывать, живя на задворках, работая официанткой, на замену, разнося заказы от сервиса по доставке еды, и за эти годы она обрела небольшое число преданных поклонников. Она сказала, что любит французские фильмы, особенно с Жюльетт Бинош, карибскую кухню во Флэтбуше и пытается попасть на любой «открытый микрофон» в городе.

Около рассвета мы впервые легли в постель. Следующую ночь она тоже провела у меня и с тех пор так и не ушла.

Глава восемнадцатая

Мы с Нисой вышли из оранжереи Хилл-хауса в короткий коридор, где царил полумрак, пропитанный запахом пыли и лимонной полироли.

– Ты не передумала? – спросила она.

– Нет. Все еще размышляю. А ты?

– По правде говоря, мне здесь очень нравится. Сначала я думала, ты спятила. – Она рассмеялась. – Но теперь могу представить себе, как ты здесь работаешь – ты, я, Стиви, Аманда. Имани, если она приедет. Может получиться действительно здорово. И акустика невероятная – я пела себе под нос, а ты услышала меня аж здесь!

– Где ты была?

– Понятия не имею. Просто вышла за дверь и прошла по коридору. Увидела очередную комнату и заглянула туда. Крошечная комнатушка, может, чулан? Хотя странное место для чулана. Но какая акустика! Как сказала Эйнсли, этот дом подыгрывает людям.

– Она не так сказала.

Но Ниса уже вышла из коридора.

– Идем, она ждет.

– Вот вы где. – Казалось, увидев нас, Эйнсли испытала облегчение. – Думала, я вас потеряла. Вот столовая…

Комната оказалась большой и мрачной. В ней имелся длинный дубовый стол, буфет и с десяток разномастных стульев. Над невычищенным камином висела картина с изображением умирающего оленя. Зола испускала запах сырости и оставляла серый налет на мебели. Я провела рукой по дубовому столу.

– Вы же говорили, здесь убирают раз в неделю?

– Убирают. – Эйнсли подошла к камину и за что-то подергала внутри. Раздался глухой стук, и она отступила. – Кажется, дело в заслонке. Она постоянно открывается. Мелисса выметает золу каждый раз, как приходит, но зола все равно падает вниз.

– Откуда? – спросила Ниса.

– Мы не знаем. Дом старый, в нем очень много каминов, и некоторые дымоходы соединены между собой. Невозможно уследить за всеми.

– Их восемь. – Я улыбнулась, стараясь не казаться всезнайкой. – Я сосчитала их, когда приезжала в первый раз.

– О, их намного больше, – отмахнулась Эйнсли. – Я знаю, потому что платила за их чистку. Так, а здесь кухня.

Мы последовали за ней в кухню – пока что самую привлекательную часть дома. Стены были выкрашены в солнечно-желтый цвет, а полки уставлены дорогими приборами. В дополнение к старой дровяной плите, которую я видела снаружи, имелись конвекционная духовка и хороший холодильник, сияющие и почти новые.

Я открыла холодильник, в восхищении рассматривая безупречные полки.

– Дайте угадаю: еще один жилец, не задержавшийся надолго.

Эйнсли кивнула.

– Те же, что оставили мебель в гостиной. – Она любовно погладила духовку.

Ниса подошла рассмотреть набор кастрюль и сковородок «Ле Крюзе» – изготовленных во Франции, а не дешевых американских подделок.

– Кто-то любит готовить.

– Тру. Муж Мелиссы. Он учился в Кулинарном институте Америки, работал поваром в «Лонглите» и добился больших успехов. Там можно забронировать столик, только если отправишь открытку с указанием номера своего телефона. Подают суп из пены лесных грибов и крапивы и тому подобное. Он отлично зарабатывал, пока все не закрылось.

– Они с Мелиссой иногда ночуют в доме? Поэтому он хранит здесь свое оборудование?

– Никогда. Они не остаются на ночь. Та же пара наняла его, чтобы он приходил несколько раз в неделю и готовил для них. Посуда принадлежала им. Они все оставили. Мелисса не разрешает ему перевезти все это к ним домой.

– Почему?

Эйнсли поморщилась, и я не поняла, из-за чего: то ли из-за вопроса Нисы, то ли дурного воспоминания или чего-то еще.

– А нам он согласится готовить? – спросила Ниса.

Я попыталась перехватить ее взгляд, чтобы дать ей понять: не стоит задавать слишком много вопросов, – но она не обратила внимания.

– Возможно. Деньги им бы не помешали. Тру уже много лет не работает, не считая того, что делает для меня в Хилл-хаусе: уборка снега и мелкий ремонт. Он считал, что в «Лонглите» его ждет успех, но… – Эйнсли покачала головой. – «Лонглит» закрылся, а здесь он другую работу найти не может. Это нанесло по нему сильный удар. По ним обоим. Всем нам. Я все думала, что-то изменится. – Она повернулась ко мне, и на ее бледном лице появилось выражение полного поражения. – Ничего никогда не меняется.

Глава девятнадцатая

Ниса что-то сочувственно пробормотала. Она подошла к Эйнсли, тепло улыбнулась и мягко коснулась ее руки. Эта улыбка была мне знакома – так она обычно обезоруживала аудиторию, прежде чем запеть кавер «Жизнерадостного мальчика»[19], от которого всех начинала бить дрожь.

– Вы назвали дом сумасшедшим, – сказала она. – Почему?

Эйнсли покрутила янтарное кольцо, как будто настройку старомодного радиоприемника.

– Это мой покойный муж считал его сумасшедшим, – ответила она. – Не я.

– Но почему?

– Люди проецируют на него свои ожидания. В старых домах бывает шумно. Они проседают. Стены и балки то расширяются, то сжимаются в зависимости от погоды. На чердак пробираются еноты; повсюду заводятся мыши, белки и прочее зверье. Землеройки, полевки. Такова жизнь в деревне. Если поживете здесь, привыкните.

– А что это за женщина в трейлере? – поинтересовалась я. – По дороге сюда.

– Эвадна? А что с ней?

– Когда я проезжала там сегодня утром, она побежала за моей машиной. С ножом.

Эйнсли рассмеялась – как мне показалось, не без горечи.

– Правда? Это Эвадна. Эвадна Моррис. Не волнуйтесь, она вас не побеспокоит. Она соцработник на пенсии – раньше управляла приютом для жертв домашнего насилия в Эштоне. Я знаю ее целую вечность. Мы вместе протестовали против войны в Заливе, вот сколько времени прошло. Это я продала ей землю, на которой стоит ее дом. Не хотелось, но… – Она вздохнула. – Нужно было прикупить вещичек на зиму.

– Она хотела напасть на меня. С ножом, – повторила я, а то мало ли, вдруг Эйнсли не поняла.

– Она ревностно оберегает свою территорию. Это из-за работы с жертвами насилия. А через несколько дней начинается охотничий сезон – она стреляет из лука и свежует туши прямо на месте. Наверное, чистила снаряжение. Но Эвадна – неплохая соседка. Иногда, правда, ведет себя так, будто она здесь хозяйка – не в Хилл-хаусе, а на земле вокруг него, – но я не возражаю. Она тут за всем присматривает.

– Это ее кролики? Я видела около трейлера черного кролика, а потом еще одного здесь, перед входом в дом. Он был огромный. Он… – Я замолчала, вспомнив зловещую человеческую улыбку зверя.

– Об этом я ничего не знаю, – сказала Эйнсли.

Каким-то образом я поняла, что она лжет.

Глава двадцатая

У Эйнсли звякнул телефон. Она посмотрела на экран и застонала.

– О господи, совсем забыла! У меня показ дома в Эштоне, меня ждут клиенты. Прошу прощения, мне надо идти.

Она погасила на кухне свет и помчалась назад в главный вестибюль.

– О чем это вы? – Я побежала за ней, лишь смутно чувствуя за спиной Нису, и догнала Эйнсли на веранде. – Мы же не осмотрели остальную часть дома!

– Знаю… Мне очень жаль, но меня ждут клиенты…

– Я тоже клиент, – огрызнулась я. – Может, мы сами все осмотрим и запрем двери, когда закончим? Или встретимся с вами попозже?

– Нет, – резким тоном ответила Эйнсли. – Если вы действительно заинтересованы, я могла бы назначить вам встречу завтра на какое-нибудь время.

– Я арендую ваш дом. – Слова сорвались у меня с языка так быстро, что я не сразу поняла, кто их произнес. – На две недели… Можете составить договор на этот срок? Например, с первого числа до середины октября. Если я смогу заселиться до конца месяца, будет замечательно. Если вы готовы распределить стоимость пропорционально за дополнительные дни.

Эйнсли вновь повертела кольцо. Янтарь поблескивал, словно карие глаза зверя. На ее лице появилось алчное выражение, затем она наконец опустила руку, и янтарный глаз погас.

– Да, если вы уверены, что хотите этого. Мне понадобятся рекомендации, но я займусь договором и позвоню вам, когда он будет готов к подписанию.

Она заперла входную дверь, сбежала вниз по ступенькам и села в машину. Пока она давала задний ход, я оставалась на месте, наблюдая, как вслед за «мерседесом» взвился вихрь мертвых листьев.

– Холли? – Ниса коснулась моей щеки. – Ты уверена, что хочешь этого?

– Уверена, что хочу что-нибудь сделать. – Голос у меня дрожал от беспричинной ярости и необъяснимого отчаяния.

– Чего ты так бесишься? Это всего лишь дом. Сегодня я впервые услышала, что ты хочешь арендовать дом, чтобы работать над пьесой.

Я отодвинулась от нее.

– Когда еще нам выпадет шанс пожить в доме, где достаточно места, чтобы действительно побыть в одиночестве? Когда еще мне выпадет шанс поработать, чтобы меня никто не беспокоил? – Я видела, что Ниса вздрогнула, но продолжала: – Аманде с Имани здесь понравится, правда? Это поможет мне почувствовать себя настоящим писателем, как будто я впервые в жизни знаю, что делаю, черт возьми!

– Ты всегда знаешь, что делаешь… – начала Ниса, но осеклась. – Холли?

Я виновато шагнула назад. Ниса права – сегодня я впервые всерьез задумалась о том, чтобы арендовать нам дом для работы. С чего вдруг я так разозлилась?

– Господи! Послушай, прости меня. Я просто… Даже не знаю, почему я так завелась.

Я протянула ей руку, и она, к счастью, взяла ее.

– У тебя тоже будет свое пространство, – сказала я. – Все эти спальни наверху… А ведь мы даже первый этаж еще до конца не осмотрели.

Спустившись по ступенькам, мы остановились, разглядывая полуразрушенную башню. Серая кровля казалась намного темнее, чем раньше, словно вымоченная дождем. Но небо над нами блистало все той же утренней синевой, а прохладный осенний ветерок разносил аромат еще цветущих в траве флоксов.

Ниса уставилась на башню и покачала головой.

– Знаешь, нельзя пускать туда Аманду.

Я натянула капюшон, защищаясь от ветра.

– Ага, – сказала я, когда мы направились к машине. – Знаю.

Глава двадцать первая

Ближе к вечеру мы с Нисой отправились в офис Эйнсли, чтобы ознакомиться с договором. Залог оказался огромным, но в конце октября я получу его назад. Настоящую финансовую проблему представляла еженедельная плата за уборку.

– Вне зависимости от обстоятельств Мелисса приходит раз в неделю, – сказала Эйнсли в ответ на мои попытки торговаться. – Вас будет несколько человек, не так ли?

– Всего четверо или пятеро. Но мы все взрослые, а не…

– Прошу прощения, но таковы условия. Местным очень нужна работа, особенно в преддверии зимы. Мелисса – хороший друг. Мне также нужно учесть страховку. Существует множество скрытых расходов, о которых знают только домовладельцы. Я бы предпочла, чтобы вы не пользовались каминами – я не успела вычистить все, так что есть риск возникновения пожара.

В договоре было также несколько пунктов, освобождающих Эйнсли от ответственности в случае таких неприятных событий, как смерть, потеря зрения, слуха и многих других.

– Это нормально? – Ниса указала на одну строчку. – Психологическая травма?

– В этом штате необходимо сообщать покупателю, считал ли кто-либо из жильцов, что в доме водятся духи.

– Но мы не покупаем его, – сказала Ниса. – И вы утверждали, что там нет духов.

Эйнсли положила ручку возле стопки листов на столе.

– Это всего лишь меры предосторожности.

Я сделала глубокий вдох.

– Назвался груздем, так? – Я подписала, проставила даты и откинулась на спинку стула. У меня слегка кружилась голова, как бывает, когда слишком резко встанешь, хотя я по-прежнему сидела.

– А как насчет того, чтобы Тру Либби для нас готовил? – выпалила Ниса и бросила на меня виноватый взгляд. – Это ведь сэкономит нам время и силы, да, Холли? Ты единственная, кто умеет готовить. А так ты бы не отвлекалась, и остальные тоже. Мы бы могли сосредоточиться только на работе.

Я задумалась. Ниса терпеть не могла готовить. Стиви вытворял с сейтаном[20] такое, что поступи он так с невинным куском рыбы или курицы, это можно было бы счесть жестоким обращением с животными. Я любила готовить, но только время от времени, а не ежедневно. Не могли же мы просить Аманду Грир заниматься готовкой.

Я повернулась к Эйнсли.

– Как вы думаете, это сильно ударит нам по карману?

По лицу Эйнсли трудно было что-либо понять.

– Ударит, но не сильно, – сказала она. – По-моему, его запросы кажутся чрезвычайно разумными тем, кто привык к городским ценам. Не хотите, чтобы Мелисса почаще приходила убирать?

Я уставилась на договор, мысленно подсчитывая арендную плату и прочие расходы. Ниса взяла меня за руку.

– Не надо было мне встревать. Если хочешь, Холли, мы все могли бы платить за еду вскладчину. Остальные не станут возражать – Стиви уж точно. Уверена, и Аманда согласится.

Аманда. Как я могла просить Аманду Грир платить за готовку и уборку? Вдруг ей не понравится мой цыпленок с оливками и лимоном? Она вообще ест курицу?

Я провела пальцем по костяшкам пальцев Нисы.

– Нет, – сказала я. – Это хорошая идея. Я хочу, чтобы мы сосредоточились исключительно на работе. Просто мне нужно рассчитать бюджет. Наверняка я смогу получить налоговый вычет. Да, Эйнсли, если вас не затруднит, спросите Тру и Мелиссу, не согласятся ли они готовить для нас.

Эйнсли кивнула.

– Я поговорю с Мелиссой, узнаю, что она думает, может, она позволит дать вам номер ее телефона. – Она вскочила на ноги и протянула мне экземпляр договора. – Если вы хотите заселиться пораньше и подготовиться к приезду остальных, не вижу никаких проблем. – Теперь, когда мы подписали договор, она как будто успокоилась, даже повеселела. – Как только что-нибудь узнаю от Мелиссы, сразу сообщу вам.

Эйнсли проводила нас до машины. Я устроилась на пассажирском сиденье и открыла окно. На секунду в моем воображении предстал Хилл-хаус и его заросшие лужайки, гремучий ручей и большой черный заяц; часы, проведенные вдали от него, все превратили в яркую картинку, похожую на иллюстрацию из детской книжки. Мне вдруг захотелось оказаться там с Нисой, спрятаться в одной из спален и никогда не выходить оттуда.

Подняв голову, я увидела, что Ниса до сих пор стоит перед конторой Эйнсли. Она смотрела на выступ высоко над нами, скрывавший из виду Хилл-хаус. Потом она закрыла глаза и запела:

Удел мой, жребий, промысел, казалось, быть одной,
Бездомной, ненавистной всем, гонимой и чужой,
Пока, мой милый Томасин, меня ты не нашел
И мастерски врагам моим глаз ловко не отвел.

И я, и Эйнсли слушали, как завороженные. Ниса замолчала и раскинула руки. Эйнсли захлопала в ладоши, и Ниса широко улыбнулась.

– Это одна из песен для пьесы, над которыми я работаю, – пояснила она.

– Какой прекрасный голос! – Эйнсли восторженно посмотрела на нее и перевела взгляд на меня. – Ну разве вам не повезло, что ваша девушка – композитор? Желаю вам хорошего пребывания. Буду на связи.

– Спасибо! – ответила Ниса. Она села в машину рядом со мной, вся зарумянившаяся от удовольствия. – Нас ждет большая удача, Холли, я это чувствую.

– Я тоже, – согласилась я, и мы поехали обратно в дом, который мы с Нисой снимали.

Глава двадцать вторая

Следующие несколько недель пролетели незаметно – мы с Нисой готовились к переезду. Жаль, я не сделала больше фотографий Хилл-хауса, чтобы показать Стиви и Аманде Грир. Имани ехать отказалась – в это время ее дочь должна была посещать колледж, – но заверила меня, что готова режиссировать сценические чтения, как только мы вернемся в город.

Несколькими засвеченными фотографиями, которые у меня вышли, делиться смысла не было, хотя я разглядывала их, когда рядом никого не было, всякий раз чувствуя легкий укол, словно тайком пролистывала содержимое телефона Нисы. Но в основном я была занята сборами и следила, чтобы Стиви не совершил очередной глупости – например, не пригласил в гости какого-нибудь парня, с которым познакомился в интернете.

Еще мне нужно было договориться с Амандой. Та, как выяснилось, не хотела рассказывать своему агенту, что согласилась на эту работу.

– Две недели за городом без участия продюсера? Да она наверняка скажет мне не тратить время, – пояснила Аманда в очередной беседе. – Ничего личного. Но мне действительно нравится сценарий, и я уверена, мы сумеем договориться…

Перспектива договориться превзошла все мои ожидания, и мне, скорее всего, придется заплатить меньше, чем если бы я действовала через агента Аманды и актерскую ассоциацию. Я изучила свой баланс, подсчитала, сколько уже заплатила за Хилл-хаус, Аманде, Мелиссе и Тру Либби (который согласился для нас готовить), не говоря уж о бензине и еде. Когда мне не давали покоя мысли о том, как быстро тает мой грант, я вновь прокручивала размытые фотографии Хилл-хауса и представляла себе, как мы с Нисой сидим на веранде с бутылкой шампанского, глядя, как солнце скользит вниз по октябрьскому небу.

И вот наконец, за день до назначенного приезда Аманды, мы вновь отправились в Хиллсдейл. С нами ехал Стиви, втиснувшийся на заднее сиденье между нашими подушками, рюкзаками и своей огромной сумкой с ноутбуком, микрофоном и прочим звукозаписывающим оборудованием. А также арсеналом электронных сигарет с табаком и каннабисом и пузырьком алпразолама, на этикетке которого значилось имя Стиви, хотя различные таблетки, в основном снотворное, но не только, он на самом деле стащил у многочисленных друзей и родных.

– Я всегда держу ее при себе, ты же знаешь, – сказал Стиви в ответ на мои удивленно поднятые брови при виде сумки у него на коленях, похожей на гигантского слизняка в белую и зеленую полоску. – Если положу в багажник, там не хватит места для Нисиного ящика с вином, или ее гитары, или книг, или ее невероятно особенного кофе, обжаренного вручную монашками-затворницами…

– Боже мой, – застонала Ниса. – Сколько недель нам это терпеть, Холли? Не монашками, а монахами-траппистами[21].

Мы со Стиви расхохотались.

– Спасибо за пояснение, – сказала я.

Стояло чудесное утро. Мы выехали затемно и на рассвете добрались до парка Таконик. Осенние листья уже утратили остатки зелени и приобрели алую, огненно-оранжевую и сияющую желтую окраску. В такую рань на парковом шоссе было мало других машин. Я бросила взгляд на Нису.

– Волнуешься?

– Очень! – ответил Стиви, прежде чем Ниса открыла рот. – Ты сказала, дом кишит духами. Удалось узнать, в чем там дело?

– Нет там никаких духов. Эйнсли сказала, что…

– А мне удалось. – Стиви открыл окно, затянулся электронной сигаретой и выдохнул дым с ароматом роз. – Жена первого владельца, при котором построили дом, погибла, когда ее карета врезалась в дерево. Это произошло в тысяча восемьсот восьмидесятом. Лет шестьдесят назад погибла еще одна женщина, чья машина врезалась в то же самое дерево. В восьмидесятые это случилось вновь, с очередной женщиной. И тогда дерево наконец срубили.

– Похоже не на духов, – сказала я, – а на неудачную прокладку дороги. Я видела оставшийся от дерева пень. Судя по всему, оно было огромным. Не представляю, как его можно было не заметить.

– Это было на форуме про дома с духами. – Стиви с деловым видом поправил очки, будто читал лекцию о сращивании ДНК, а не сидел на «Реддите». – Считается, что одна из погибших, по всей видимости, покончила с собой. Еще упоминался какой-то паренек, который отравил свою семью, когда они там жили. Нет, не свою семью, – задумчиво поправил себя он. – Гостей. Но это было намного позже, кажется, в восьмидесятые.

– Ух ты! – Ниса сползла вниз по сиденью. – Обалдеть! Ты погуглил дом?

– Конечно.

– И?..

– Ничего. Все это произошло до интернета, а Хиллсдейл находится у черта на куличках. Пара упоминаний о трагедии в маленьком городке, а еще Хиллсдейл фигурирует в какой-то старой статье про всяких сатанистов в детском саду. И про сатанистов, которые играют в «Подземелья и драконы». А так, кроме поста на форуме, я больше ничего не нашел.

Ниса окинула меня победоносным взглядом.

– Говорила же, там призраки! Эйнсли нас обманула.

– Призраков никто не видел, – печально возразил Стиви. – Говорят только, что в Хилл-хаусе какая-то дурная атмосфера. И телефон плохо ловит.

– В домах с призраками всегда плохо ловит. – Ниса повернулась к Стиви. – Это указывает на то, что там духи.

Стиви засмеялся громче, чем того заслуживало ее замечание. Она потянулась к заднему сиденью и взяла Стиви за руку.

– Я так рада, что ты здесь, – сказала она.

– Я тоже, – ответил он.

Со Стиви мы познакомились сразу после колледжа в дешевом театре, располагавшемся в бывшем массажном салоне на Брум-стрит. В выходные там играли три коротких пьесы, которые я написала, под названием «Платный просмотр». Стиви занимался звуком. В основу каждой из пьес легла технология кинетоскопа[22]. На «Чертовщину» меня вдохновила парижская литография тысяча восемьсот сорокового года; «Убийство Марии Мартин в Красном амбаре» было основано на английском кинетоскопическом фильме тысяча восемьсот девяносто четвертого года; в основу «Платного просмотра» лег мой собственный краткий опыт стриптиза в интернете, который помог мне оплатить последний год учебы.

«Платный просмотр» шел всего одни выходные, но Стиви вел себя так, словно мы выступаем в Вест-энде. Его звукорежиссура получилась великолепной: жутковатые отзвуки голосов, далекие раскаты грома, вопли, переходившие в крики чаек. Меня удивило, что он знаком с кинетоскопом девятнадцатого века, но Стиви оказался помешан на викторианском миниатюрном театре, что прекрасно сочеталось с моей любовью к Гран-Гиньолю[23]. Он собрал странную коллекцию и иногда приносил на репетиции свои картонные модели.

– Разве тебе не хотелось бы исчезнуть в нем? – спросил он однажды, неохотно сворачивая миниатюру по мотивам «Подлинной истории Синей бороды».

– Я там не помещусь. А ты-то уж точно.

Тогда мы были очень близки, хотя до романа дело не дошло. Стиви спал и с мужчинами, и с женщинами, а я со школы не прикасалась к парням. Мы курили травку и вместе гадали, почему не можем влюбиться друг в друга вместо каких-нибудь эгоцентричных редакторов детской литературы и актрис (я) или череды культуристов – и, как правило, адвокатов, – склонных к приступам ярости, вызванным употреблением стероидов (Стиви).

– Бывает ли любовная дисфория? – однажды ночью спросил он, когда мы лежали в обнимку у него на диване, укурившись до такой степени, что у меня онемел язык. – А то у меня, по-моему, как раз она.

– Все получится, милый, – заверила его я.

Но до сих пор так ничего и не получилось.

– Ты взял с собой какие-нибудь жутковатые миниатюры? – спросила я, надеясь отвлечь его от Нисы.

– Да! – Стиви отпустил руку Нисы и вытянул длинные ноги, упершись ступнями в противоположную сторону машины. – «Синюю бороду», оригинал Якобсена, который я нашел на «eBay». Датский. Ужасно дорогой, но такой красивый. Декорации – мавританский замок. Честное слово, там можно жить. Ну, если в тебе росту два дюйма.

– Господи, Стиви, ну ты и ботан! – Ниса игриво похлопала его.

– Ты мне еще спасибо скажешь, когда увидишь, что я сделал для вашего спектакля. Нашего спектакля, – поправил он себя, заметив мое отражение в зеркале заднего вида. – Спектакля Холли.

– Нашего спектакля, – повторила Ниса и сунула в уши наушники.

Глава двадцать третья

Прошло несколько месяцев с тех пор, как Ниса переспала со Стиви. Холли, конечно же, ничего об этом не знала, и Ниса собиралась так все и оставить. Однако сейчас, стоило ей коснуться его руки, она ощутила тот знакомый разряд – томление и острое желание не только быть с ним, но защитить его. Несмотря на высокий рост, он всегда напоминал ей ребенка-переростка в этих своих черепаховых очках и с длинными каштановыми волосами, падавшими ему на лицо. Со Стиви легко было чувствовать себя молодой, какой она была, когда только начала петь на «открытых микрофонах» и видела удивление и восторг в глазах зрителей. Кому же не захочется постоянно себя так чувствовать? Поэтому она любила его.

Холли никогда не давала ей забыть, что у них взрослые проблемы и обязанности: квартплата, страховка, попытки скопить денег, чтобы не жить вечно от одной скудной получки до другой. Ниса надеялась, что грант это изменит; теперь казалось, что изменил. Она уже много лет не видела Холли такой счастливой и спокойной, возможно, даже со дня их первой встречи. Теперь Ниса чувствовала себя в безопасности, как будто могла наконец расслабиться и заняться тем, что удавалось ей лучше всего, – пением.

Однако Холли так болезненно воспринимала вклад Нисы в пьесу. Знала ведь, что с ним «Ночь ведьмовства» намного лучше, но никому не давала послушать, как Ниса поет или хотя бы зачитывает тексты, которые адаптировала из старых баллад об убийствах. Ниса выросла на этих песнях, прониклась их зловещей красотой и ужасом, наследием насилия, преследовавшим женщин и детей. Ей нравилось, что трагедии можно придать пугающую, мрачную красоту, которая будет жить сотни лет. Многие думают, что старинные баллады – это о любви, на самом же деле они о кровопролитии.

Она смотрела на осенние деревья за окном, на старую вывеску столовой «Таканик», поворот на озеро Куичи. Бросила взгляд на часы. Еще два часа, и они вернутся в Хилл-хаус. Она вспомнила, как звучал в том огромном пустом помещении ее голос – словно голос певчей птицы, освобожденной наконец из клетки и получившей возможность взлететь и раствориться в пространстве, пока не осталось лишь эхо. Она тихо запела, слишком тихо, чтобы услышала Холли.

О, Лэмкин был искусник по каменным делам,
Такие ставил стены, что и не снилось вам.
Однажды стройку замка он с честью завершил,
Но скряга лорд Уири ему не заплатил.

Песня называлась «Лэмкин» – одна из самых кровавых в «Балладах Чайлда», она идеально подходила для пьесы. Будь Ниса и Стиви одни в салоне, они бы открыли окна, чтобы она могла петь в полный голос.

Придя домой, лорд Уири
Был ужасом объят:
Жена с малюткой-сыном
В крови своей лежат.

Холли обожала смотреть, как Ниса выступает на сцене, но ее раздражало, что она проходит прослушивание на роли в мюзиклах или – даже чаще – драматических пьесах. Ревность, решила Ниса: Холли не хотелось думать, что ее девушка может преуспеть в том, что не получилось у нее самой.

И Холли стеснялась, когда Ниса начинала петь на улице или на вечеринке. Она не понимала, что Нисе необходимо выпустить пар. Это как секс или возможность смеяться, пока не заплачешь. Стиви эти две вещи удавались прекрасно.

Ниса посмотрела на него. Закрыв глаза, он скрутил свое худощавое тело в узел, который Нисе отчаянно хотелось распутать. «Ох, Стиви», – подумала она и, повернувшись, сжала пальцами руку Холли на руле.

– Люблю тебя, – пробормотала она, и Холли улыбнулась.

– А я тебя. – Холли сжала ее руку в ответ.

Зевая, Ниса смотрела в окно. Она бывала на этой дороге лишь раз, когда они с Холли приехали повидаться с Джорджио и Терезой, а потом обнаружили Хилл-хаус, но мир за окном, мерцавший каким-то скрытым смыслом, уже казался одновременно знакомым и неизведанным. Она напомнила себе, каковы на вкус поцелуи Холли, как Холли смотрит на нее, когда она выступает на сцене. При мысли о том, что ждет ее впереди, Ниса ощутила восторженную дрожь: она обернет свой податливый голос вокруг каждой из баллад, выжмет из них все, превратит слова в нечто неузнаваемое, в нечто, что можно услышать в темноте.

Глава двадцать четвертая

Я ехала в тишине, обуреваемая смесью раздражения и облегчения от того, что Ниса и Стиви оба задремали или хотя бы замолчали. Больше не придется слушать, как они смеются над шутками, которых я никогда не понимала. Тяжелое дыхание Нисы пахло мятной мармеладкой с марихуаной, которую она съела перед отъездом. Я посмотрела в зеркало заднего вида и увидела, что Стиви обнимает сумку, одну ногу сунул в нишу колеса, а вторую согнул чуть ли не вдвое, хотя она все равно упиралась в дверь. Ох…

Стиви был шесть футов четыре дюйма[24] ростом, худощавый и слегка сутулый. Забавно, что его звали Стиви Лидделл[25], при том что ему всю жизнь везде было тесно. В детстве он играл Ловкого Плута в постановке мюзикла «Оливер!» и не скрывал того, что подвергся сексуальному насилию со стороны одного из актеров.

– Не Фейгина или Билла Сайкса, – рассказал он мне как-то вечером. – По крайней мере это было бы… ну, в духе Диккенса. Это был просто парень из массовки. Обычный педофил.

– Ты кому-нибудь рассказал?

– Нет. Мне было одиннадцать, ему девятнадцать. Я был так рад иметь друга постарше. Он умер после того, как я окончил школу. Учился в магистратуре в Йеле и как-то раз врезался в дорожное ограждение, когда ехал по бульвару Мерритт на скорости девяносто миль в час. До сих пор радуюсь, проезжая мимо Нью-Хэйвена.

Когда у Стиви начал ломаться голос, он из самоуверенного мальчишки на сцене превратился в неуклюжего дылду-школьника, постоянно спотыкавшегося о собственные развязанные шнурки и мебель, которая как будто двигалась при его приближении. Очки помогли, но в старшей школе он в основном сидел за компьютером, писал музыку и диджеил на вечеринках. Занимался техническим обеспечением школьных постановок и общественного театра и поначалу, вместо того чтобы пойти в колледж, ездил по стране и выступал на музыкальных фестивалях.

Когда мы познакомились, он опять сотрудничал с театрами, на сей раз в роли звуковика. Он предпочитал фланелевые рубашки и одежду бренда «Кархарт» еще до того, как они вошли в моду, и ходил по неоязыческим магазинам типа «Восхода Гекаты».

Нас объединяло еще кое-что – ведьмы. Я преподавала своим ученикам «Макбета» отчасти потому, что в их возрасте сама влюбилась в Шекспира, увидев, как три вещих сестры стоят над пластиковым котлом, полным сухого льда, а на лицах у них нарисованы зловещие знаки, символизировавшие темные тайны, которые не стоит выведывать обычному тринадцатилетнему ребенку.

Незадолго до полудня я въехала в Хиллсдейл. Эйнсли уехала на выходные, но оставила ключ от Хилл-хауса под цветочным горшком на крыльце конторы. Ниса и Стиви проснулись, когда я припарковалась и выскочила из машины, чтобы размяться.

– Мы почти на месте! – запела Ниса и обняла меня, когда я вернулась в машину с ключом. – Ты рада?

– Да, – улыбаясь, ответила я.

Глава двадцать пятая

В этот раз шесть миль по извилистой дороге пролетели быстрее. Я готовила себя к встрече с Эвадной Моррис, когда Стиви, посмотрев в заднее окно, спросил:

– Это ее трейлер? Чокнутой дамочки с топором?

– Эвадны. Ее зовут Эвадна. У нее был не топор, а нож. И Эйнсли сказала, она хорошая.

– Нож – это не очень хорошо.

– Эйнсли не говорила, что она хорошая, – возразила Ниса. – Эйнсли сказала, она стережет свою территорию и ведет себя так, будто Хилл-хаус принадлежит ей. Она бывший соцработник.

Стиви разглядывал сад Эвадны, где цвели огненные золотые шары и поздние тигровые лилии.

– Я думал, она будет сидеть на крыльце с дробовиком на коленях, – разочарованно произнес он.

– Тут нет крыльца, – заметила Ниса.

– Ух ты… Холли, помедленнее…

Я притормозила и повернулась посмотреть, на что указывает Стиви.

– Камни… – Он ткнул пальцем в окно. – Это каменный круг – видишь? Весь трейлер окружен камнями. А еще там ведьмин шар. Она ведьма, – торжествующе заключил он.

Я остановила машину. Насчет каменного круга он был прав – как я раньше не заметила? Его скрывали растения, догадалась я. Теперь, когда хосты и папоротник увяли, стали видны притаившиеся за ними камни. Большинство из них доходило до колен, а несколько поднимались фута на четыре.

Они образовывали круг – скорее, даже овал, – заключавший в себе трейлер и практически весь двор, в том числе огород. Над жухлыми кустиками томатов тянулась бельевая веревка. С нее свисали расплющенные алюминиевые банки, а еще кости и черепа животных, челюсти – скорее всего, оленьи. Еще там стояло нечто вроде пугала, сделанное из веток и тряпья, собранных в подобие безголового скелета с чрезмерным количеством конечностей.

На краю каменного круга на керамическом пьедестале лежал серебристый зеркальный шар, листья клена и небо отражались на его поверхности красными и синими пятнами.

– Хрустальный шар… – Ниса улыбнулась. – Обожаю такие!

Стиви покачал головой.

– Это называется ведьмин шар. Моя бабушка из Салема, там у всех такие есть. Их используют для ясновидения. И для защиты.

– Рисковать она не собирается. – Ниса указала на черепа. – И… ой! Холли, смотри!

Из желтеющих папоротников вышел гигантский черный заяц. Помедлив, он прыгнул футов на шесть и приземлился возле ведьмина шара, затем встал на задние лапы и уставился на нас глазами цвета меди. Стиви присвистнул.

– Это кролик? Да он размером с диван!

Ниса открыла окно, чтобы сделать снимок.

– Нет! – Я нажала на газ, и Ниса резко откинулась на спинку сиденья.

– Ты чего? – воскликнула она, пытаясь на ощупь найти оброненный телефон.

– Это ее дом! Там живут люди, нельзя просто так фотографировать чужой двор. Мы же не знакомы, она…

– Ты с ума сошла? У Стиви весь «Инстаграм»[26] забит фотками незнакомцев, рыдающих в метро.

– Я их снимал всего неделю, – возразил Стиви. – Потом совесть замучила, и я удалил тот аккаунт.

– Не важно. – Ниса вздохнула, просматривая телефон. – Нельзя просто так… ой!

Она замолчала, уставившись в экран, а я кипела от злости. С чего я взяла, что смогу пережить пять часов в одной машине с Нисой и Стиви, не говоря уж о двух неделях в уединенном доме?

Через несколько минут мы добрались до ворот. Кто-то расчистил ворох опавших листьев и убрал гниющий плющ. При мысли о том, что в доме кто-то прибрался, мне стало лучше.

– Нас ждут, – сказала я, когда мы ехали по подъездной дорожке.

– Кто? – спросил Стиви.

– Не знаю. – Я бросила взгляд на Нису. Она продолжала молчать, пристально глядя в телефон, то увеличивая, то уменьшая пальцами изображение на экране. – Все хорошо?

Она протянула мне телефон, и я остановила машину, чтобы взглянуть.

На фотографии, которую она только что сделала, не было ни следа кролика, хотя я знала, что он должен быть там. Мы все его видели.

Рядом с шаром стоял не заяц, а человек. Одна рука лежала на гладкой поверхности шара, другая была поднята и развернута ладонью вперед. Темноволосая женщина в синей толстовке смотрела прямо в камеру. Ниса увеличила фото, и я смогла разглядеть глубокие складки вокруг ее рта и глаза, такие светло-голубые, что казалось, будто у нее нет радужной оболочки, только черная точка зрачка.

Эвадна Моррис.

Глава двадцать шестая

Я вернула Нисе телефон и поехала дальше.

– Ты разве не видела? – настойчиво спросила Ниса. – Холли!

– Что видела? – спросил Стиви, и Ниса передала ему телефон. – На что надо смотреть?

– На нее. Эвадну.

– А где кролик?

– Чтоб я знала!

Стиви вернул Нисе телефон.

– Странная фотка. Ее ведь не было на улице. А еще у меня тут сеть не ловит. Вернее, ловит, но, когда что-нибудь грузится, все виснет и становится красным.

– Красным? – переспросила Ниса.

Он вытащил телефон и продемонстрировал нам мутно-алый экран с коричневыми и черными полосами. Ниса нахмурилась.

– Ты его не ронял?

– Нет. Это началось около церкви. Кажется, Сатана съел мой телефон.

Я проехала мимо огромного пня, стараясь не привлекать к нему внимание Стиви, и в последний раз свернула – туда, где нас ждал Хилл-хаус.

– Черт, – пробормотала я. Сердце ушло в пятки. – Здесь уже кто-то есть.

На круглой площадке стояли две машины. Старый белый пикап, в кузове которого лежали средства для уборки и ярко-оранжевый жилет, и ядовито-зеленый «моррис минор» с нью-йоркским номерным знаком, на котором было написано: ТРГИК.

Аманда Грир приехала на день раньше.

Ниса скривилась.

– Боже мой! Она нас опередила.

– Кто? О! – Стиви уставился на «моррис минор» и расхохотался. – Трагик? Серьезно?

– Заткнись, – велела я и припарковалась. – Стиви, если ты все испортишь…

– Я тебя умоляю! Знаешь же, что не испорчу. Но правда, что за номерной знак? – Он открыл дверь и выбрался из салона, распрямляя длинные руки и ноги, словно детская игрушка. – Лишь бы она не заняла мою комнату.

– Или нашу, – сказала Ниса.

Никто из нас еще не успел побывать наверху, но мы уже застолбили две спальни, которые Эйнсли назвала самыми удобными: мы с Нисой взяли Розовую комнату, а Стиви – Желтую, по соседству.

Мы достали вещи из машины и с минуту стояли молча, осматриваясь. Прекрасная погода, характерная для позднего лета, здесь уже прошла. Хилл-хаус располагался на высоте, отчего был более уязвим перед стихиями, и большинство деревьев уже сбросили листву, теперь лежавшую на лужайке бурыми кучками, напоминавшими могильные холмики. Однако золотые шары еще цвели, а по берегам ручья на окраине леса колыхался на ветру пожелтевший рогоз.

– Что ж… – Сделав глубокий вдох, я подняла сумки. – Готовы?

Мы с Нисой зашагали к крыльцу, но Стиви помедлил.

1 Аптечная компания в США. (Здесь и далее примеч. пер.).

2 Игра слов: ate – съел, hate – ненавижу.

3 «Уринтаун» – сатирический мюзикл Марка Холлмана и Грега Котиса, впервые поставленный в 2001 г. Высмеивает правовую систему, капитализм, популизм, бюрократию, корпорации и т. п., а также пародирует знаменитые бродвейские мюзиклы.

4 «Монти Пайтон и священный Грааль» – фильм британской комик-группы «Монти Пайтон» 1975 года, пародирующий легенды о короле Артуре.

5 «Великий инквизитор» – фильм ужасов Майкла Ривза 1968 года об английском охотнике на ведьм Мэттью Хопкинсе, жившем в XVII веке.

6 «Баллады Чайлда» – сборник из трехсот пяти знаменитых английских и шотландских баллад, составленный американским фольклористом Фрэнсисом Джеймсом Чайлдом во второй половине XIX века.

7 «Маленький Масгрейв и леди Барнард» – народная английская баллада, включенная в сборник «Баллады Чайлда».

8 Jolie laide (франц.) – «некрасивая красавица», женщина, отличающаяся нестандартной, но очаровательной внешностью.

9 «Эллисон Гросс» – народная шотландская баллада о ведьме, входит в сборник «Баллады Чайлда».

10 «Отпусти и забудь» – песня из мультфильма «Холодное сердце» (2013); «Чайлд Аулет» – народная английская баллада, входит в сборник «Баллады Чайлда»; «Тюремное танго» – песня из мюзикла «Чикаго» (1975).

11 Отсылка к песне из фильма «Звуки музыки», где есть строчка: «The hills are alive with the sound of music» – «Холмы оживают под звуки музыки».

12 165,10 см.

13 «Гадестаун» – мюзикл Анаис Митчелл 2006 года, версия мифа об Орфее и Эвридике; «Однажды на этом острове» – мюзикл Линн Аренс и Стивена Флаэрти 1990 года, карибский пересказ «Русалочки».

14 Амо Торникрофт (1850–1925) – английский скульптор, автор множества известных статуй в Лондоне, в том числе памятника Оливеру Кромвелю перед Вестминстерским дворцом.

15 «Горькая ива» – английская народная песня об Иисусе Христе.

16 «Кукловод» – песня группы Metallica 1986 года.

17 «Московский мул» – коктейль из водки, имбирного пива и лайма, подается в медной кружке.

18 Лорд Мелоди (1926–1988) – тринидадский певец в афрокарибском стиле калипсо.

19 «Жизнерадостный мальчик» – песня Нэта Кинг Коула 1948 года.

20 Растительный заменитель мяса из Восточной Азии.

21 Трапписты (полное название – Орден цистерцианцев строгого соблюдения) – католический монашеский орден, ответвление ордена цистерцианцев, основанный в 1664 году.

22 Кинетоскоп – технология для показа движущегося изображения, изобретенная в 1891 году Томасом Эдисоном. Аппарат был предназначен для индивидуального просмотра киноленты через окуляр.

23 Гран-Гиньоль (1897–1963) – парижский театр ужасов в квартале Пигаль, один из родоначальников жанра хоррор.

24 Ок. 183 см.

25 Фамилия Liddell созвучна со словом little – «маленький».

26 Социальные сети «Фейсбук» и «Инстаграм» принадлежат компании Meta, которая признана экстремистской, и ее деятельность на территории России запрещена.

Продолжить чтение