Моё пост-имаго

Часть первая. Милые игрушки

Гудок штормовой тревоги прорезал густой грязно-серый туман и смолк.

Вскоре, ровно через десять минут, он раздался снова, завывая с аэробакенов, висящих в небе над крышами, и со столбов на перекрестках: сирена Срочного Тревожного Предупреждения оповещала жителей города, что ночью ожидается туманный шквал.

Мгла затопила Габен еще ранним утром, а к вечеру сгустилась уже настолько, что полеты над городом отменили. Даже наземный транспорт работал с перебоями: кебы исчезли, старенький омнибус не ходил, да и на трамваи было рискованно полагаться. Еще в полдень почтальоны прекратили доставлять письма и бандероли. При этом трубы пневмопочты, обвившие город металлической паутиной, дрожали, почти не успокаиваясь: личное общение заменили собой послания в капсулах.

Постепенно улицы опустели. Полицейские тумбы на перекрестках выглядели одинокими и покинутыми – констеблей распустили по домам; и сейчас вроде как было самое время для всяческой мерзости, что порой творится на габенских улочках, но различные грабители, убийцы, коварные заговорщики и им подобные малоприятные личности предпочли взять выходной. И то верно – кому захочется исчезнуть в тумане, раствориться в нем без следа?

Когда начало темнеть, уже почти ни у кого не осталось сомнений в том, что, пока шквал не закончится, нос из дома лучше не высовывать. Ну а те, у кого дома не было, забрались в подвалы и на чердаки, забились в щели, откуда их не вытянуть – разве что клещами.

А уж когда стемнело окончательно, Тремпл-Толл, который еще называют Саквояжным районом, словно бы и вовсе вымер. Мощенные брусчаткой улицы и мосты, обычно суетливые и бурлящие жизнью дворы-колодцы, еще вчера шумные рынки и нервная, как пациент психушки, Чемоданная площадь с хмурым зданием вокзала – все замерло…

Время будто остановилось в укутанном во мглу городе. Помимо звучащих порой гудков сирены, здесь сейчас не раздавалось ни единого звука.

Почти ни единого. Если прислушаться, на улице Даунинг, неподалеку от Беззубого моста, можно было различить звук быстрых шагов.

В тумане шел человек.

Совершенно не примечательный с первого взгляда человек – такой, знаете ли, обывательский обыватель породы серых клерков, которые целыми днями портят зрение, корпя над бумагами в полутемных конторах. Жизнь подобных клерков обычно монотонна и уныла: она проходит под скрип чернильных ручек, перестук клавиш печатных машинок и грохот штемпелей. Ничего особенного с такими людьми не случается – о них не сплетничают и не пишут в газетах, – слишком редко они попадают в истории.

Что ж, Джонатан Мортон, а так звали этого клерка, сам того не зная и уж точно не желая, как раз таки попал в историю. Волосы его были взъерошены, пальто распахнуто, шляпа-котелок танцевала в дрожащих пальцах, а зажатый под мышкой портфельчик все норовил выскользнуть.

День не задался с самого утра. Именно сегодня Джонатан должен был вернуться домой пораньше, но его начальник, мистер Лейпшиц-старший из конторы «Лейпшиц и Лейпшиц», будто назло никого не отпускал до тех пор, пока даже конторские часы не устали идти и не встали. Старый хрыч заставил всех своих служащих доделать отчеты, и никакие просьбы и мольбы не могли тронуть его сухую канцелярскую душу. Какие там просьбы, если даже сообщение о том, что на город надвигается жуткий шквал, в виде аргумента не принималось. И лишь после того, как все бланки были заполнены, папки завязаны, а чернила налиты в чернильницы, дотошный глава конторы смилостивился и распустил своих клерков по домам.

Когда Джонатан наконец вышел из унылого, как зубная боль, темно-серого здания, которое всей душой презирал, было восемь часов вечера, а туман поднялся до уровня третьего этажа. Погодка намекала: «Скорее отправляйся домой, не то отсыреешь так, что не поможет даже промокательная бумага». Джонатан намеку не внял: впереди у него было очень важное дело.

Перейдя улицу, он застегнул пальто, натянул на голову котелок и направился к трамвайной станции.

Еще издали он увидел, что во мгле под кованым козырьком, дожидаясь трамвая, стоит несколько человек. Ну а подойдя, отметил, что всех их кое-что объединяет: встревоженные взгляды, нахмуренные брови и нервно прикушенные губы. Эти люди напоминали лунатиков, которые вдруг вышли из своего сомнамбулического блуждания и явно не понимали при этом, где они оказались и как сюда забрели. Кто-то кивнул Джонатану, кто-то бросил на него быстрый взгляд и отвел глаза, а кто-то удовлетворенно осклабился, словно что-то шло по какому-то его плану.

Джонатан просунул в щель для монет четверть фунта и крутанул ручку. В тот же миг билетная тумба затряслась и заскрежетала, будто захихикала, и из нее выполз билетик.

Разогнав рукой туман перед лицом, Джонатан уставился на станционные часы. Выделывали они что-то странное: ячейки на датчике обратного отсчета до прибытия трамвая зависли между отметками «10» и «09». Судя по всему, часы были попросту сломаны…

Ни через девять, ни даже через десять минут трамвай не подошел. Джонатан и его собратья по несчастью прождали не меньше получаса, и за это время мимо не проехал ни один экипаж. Тревога и нервозность на станции всё нарастали. То и дело кто-то высказывал предположение, что трамвая сегодня можно уже и не дождаться. На что еще кто-то как заведенный твердил: «Нет, что вы! Трамвай точно будет! Можете мне поверить!»

Джонатан поймал себя на том, что достает из жилетного кармана свои старенькие часики уже едва ли не каждую минуту, и подумал, что со стороны сейчас, вероятно, напоминает какого-то невротика. Время от времени он порывался отправиться пешком, ведь, по сути, идти ему было не очень далеко – до следующей станции, но, как часто и бывает, он все надеялся, что вот-вот, ну вот прямо сейчас, ну почти-почти – и трамвай подъедет. Да и мысль «Но я ведь купил билет» не позволяла ему сделать и шага. Сугубо из-за своей нерешительности он и простоял так долго.

И все же этот мерзкий город, видимо, соизволил сменить гнев на милость, и, когда Джонатан уже окончательно отчаялся, в тумане раздался звонок. К станции, лязгая и скрежеща, медленно подкатил трамвай маршрута «Сонный сквер – площадь Неми-Дрё».

«Как хорошо, что я никуда не пошел», – подумал Джонатан и, забравшись в полупустой вагон, пробил билетик при помощи механического компостера, после чего занял место у окна.

Двери-гармошки закрылись. Из бронзовых вещателей над ними прозвучало трескучее: «Следующая станция – “Городская лечебница”», и вагон, качнувшись, тронулся.

Трамвайщик был вынужден зажечь дополнительные наружные фонари, но даже так было видно лишь ближайшие несколько футов впереди, поэтому он ежеминутно трезвонил, на всякий случай предупреждая котов, бродячих собак, пьянчуг и нищих детей, которые могли оказаться на пути, чтобы убирались с дороги.

Джонатан почти не обращал внимания на эти обычно раздражающие звуки. Погрузившись в себя, он представлял, как выйдет на следующей станции, быстренько преодолеет квартал и, наконец, окажется возле лавки, о которой думал весь день. Ему не терпелось поскорее увидеть яркие светящиеся витрины, услышать веселую мелодию механической шкатулки и ощутить это вышедшее прямиком из детства чувство – трепет, когда подарочную коробку упаковывают в пеструю бумагу и перевязывают ленточками. А еще…

Приятные мысли вдруг забились по углам, как испуганные дети с возвращением злобного отчима.

Сидевшие спереди две дамы со сложенными антитуманными зонтиками что-то горячо и довольно громко обсуждали. Джонатана не особо волновало, о чем они говорят, пока до его слуха не долетело знакомое название.

– «Тио-Тио» – лучшая игрушечная в Тремпл-Толл, – сообщила одна из дам важно. – А новая кукла Миранда из «Коллекции для послушных девочек» просто восхитительна! Марджори мне все уши прожужжала об этих куклах. Но мистер Догерти ее хвалил, и я поддалась на уговоры!

– Моя Клотильда вся обзавидуется, – проворчала другая дама. – Она тоже хочет себе эту… эту Миранду.

– А ты не говори ей пока, что у Марджори есть эта кукла. Подожди, пока шквал закончится, а потом пойди в «Тио-Тио» и купи ее.

– Может, сейчас купить? Это же Клотильда! Она точно как-то прознает и устроит нам с Говардом кавардак и катастрофу.

– Ничего не выйдет, – огорчила ее собеседница. – «Тио-Тио» уже не работает. Миссис Фрункель как раз закрывала, когда я уходила. Мы с одним лысым джентльменом, у которого отвратительные манеры и длинный нос (его этот нос точно будет сниться мне в кошмарах!), были последними покупателями.

– Какая жалость…

«Да уж! Вот именно – какая жалость! – Джонатан сжал ручку портфельчика так крепко, что даже пальцы заболели. – Не успел! Не успел до закрытия! Марго меня убьет… Бедный Калеб – он так ждет подарок!»

Трамвай остановился, двери открылись, и трамвайщик что-то проскрежетал через вещатели.

С тоской отметив наглый клок тумана, забравшийся в вагон, Джонатан уставился в окно, за которым ничего, кроме мглы, не было. Учитывая то, что он узнал, подслушав разговор попутчиц, выходить на станции больше не имело смысла. Ему отчетливо виделись разочарованные лица жены и сына, когда он сообщит им, что ничего не купил. Нет, он не сможет им этого сказать… просто не сможет… Калеб не должен остаться без подарка в свой день рождения!

Трамвай двинулся дальше, а Джонатан принялся вспоминать, нет ли поблизости других лавок игрушек. На ум, к его досаде, ничего не приходило, да и, вспомни он что-нибудь, в такое время и непогоду всё уже, вероятно, закрыто.

«Проклятье! – мысленно выругался Джонатан. – Сплошные напасти. Сперва этот туманный шквал объявили так не вовремя, потом бездушный мистер Лейпшиц со своими отчетами продержал меня допоздна, а затем еще и трамвая так долго не было, и вот я не успел в “Тио-Тио”. Разве может быть еще хуже?..»

Трамвай вдруг резко качнулся, вздрогнул, словно у трамвайщика прихватило сердце, и встал. Котел в рубке зарычал на весь вагон, салон наполнился паром и шипением. Погасли лампы. А следом и наружные фонари…

– Что стряслось? – раздались удивленные и испуганные голоса. – Мы на что-то наехали?

В ответ из вещателей проскрипело: «Поломка! Поломка! Трамвай дальше не идет!»

– Ну вот! Здорово! – прорычал себе под нос Джонатан и направился следом за прочими возмущенными пассажирами к открывшимся дверям-гармошкам.

Трамвай не дотянул до станции совсем чуть-чуть – остановился в нескольких футах от перекрестка Бремроук и Харт.

На углу стояла синяя полицейская тумба с четырьмя торчащими во все стороны сигнальными трубами. Рядом с ней, точно восковая фигура, замер констебль в шлеме и темно-синем мундире с гербовыми медными пуговицами. Наличие полицейского на посту удивило Джонатана: он полагал, что их всех на сегодня освободили от обязанностей.

И все же сейчас его волновало кое-что другое. Что делать дальше? Куда идти? Где искать подарок сыну?

Видимо, тревожные мысли отразились на лице Джонатана, поскольку констебль окинул его подозрительным взглядом и глухо пробасил:

– Вам нужна помощь, мистер? Вы выглядите так, будто попали в затруднительное положение.

– Я… э-э-э… да, – замялся Джонатан. – Все так, сэр. Вы не подскажете, поблизости, случайно, нет какой-нибудь лавки игрушек или кукольной мастерской?

Констебль поглядел на Джонатана как на сумасшедшего.

– Вы ведь знаете, что объявлено штормовое предупреждение?

– Да-да, сэр. Но это дело невероятной важности…

Полицейский задумчиво потер подбородок.

– Лавка игрушек… гм… С ходу ничего такого не припоминается, хотя… – он вдруг замолчал.

Джонатан с надеждой спросил:

– Хотя?

– В паре кварталов отсюда, на Бромвью, были «Детские манатки Монти». Небольшая лавчонка на третьем этаже углового дома, возле «Аптеки Медоуза».

– О, благодарю вас, сэр!

– Не спешите радоваться! – хмуро сказал констебль. – Совсем запамятовал: Монти ведь разорился в прошлом году.

Джонатан едва сдержался, чтобы не выругаться в присутствии представителя закона. Пожелав констеблю хорошего вечера, раздраженный и отчаявшийся, он поудобнее перехватил портфельчик и двинулся по улице Харт в сторону дома.

– Мистер! – окликнул его констебль, и Джонатан обернулся. – Я тут вспомнил. Когда-то здесь неподалеку была еще одна лавка игрушек. В переулке Фейр.

– Фейр?

– Это возле старого кабаре «Тутти-Бланш». Знаете его?

Джонатан мрачно кивнул – это кабаре знали все. Полицейский продолжил:

– Переулок будет справа, сразу за трамвайной станцией. Быть может, лавка все еще работает и вы найдете там то, что ищете.

Поблагодарив констебля, Джонатан торопливо перешел мостовую и, не оглядываясь, пошагал вниз по Бремроук, вдоль трамвайных путей.

Дождавшись, когда он скроется в тумане, констебль бросил взгляд на замершего в ожидании трамвайщика в окошке рубки и многозначительно кивнул ему. Затем открыл дверцу сигнальной тумбы и достал из кармана мундира блокнот и карандашик. Что-то быстро черканув, он оторвал страничку и сунул ее в продолговатую латунную капсулу, а саму капсулу опустил в чернеющий зев раструба на дне тумбы. Послание ушло…

Дверка с глухим стуком закрылась, блокнот с карандашиком вернулись в карман, и констебль, довольно насвистывая, потопал по улице Харт.

Поведение полицейского могло бы показаться Джонатану Мортону весьма подозрительным, если бы он, конечно, увидел то, что происходило у тумбы…

Улица Бремроук, одна из самых оживленных и широких улиц Саквояжного района, сейчас совершенно на себя не походила. Было непривычно наблюдать отсутствие очереди к чистильному шкафу и газетной тумбе. Еще страннее было видеть закрытым окошко местной живой достопримечательности, мадам Эдвины Эдвис, продающей советы.

Пустынный тротуар, на котором всегда было не протолкнуться, сейчас принадлежал одному лишь Джонатану, но он старался идти ближе к стене дома, чтобы не потерять направление.

Знакомые вывески оставались позади одна за другой. Цирюльня, мастерская по ремонту малых домашних механизмов, часовщик, башмачник… На дверях висели замки, окна прятались за ставнями, а механический сом над рыбной лавкой «Чешуя Филлипа», который обычно скрипел проволочными усами и скрежетал плавниками на полквартала, замер в безмолвии.

То и дело взгляд натыкался на висевшие тут и там афиши нового радиоспектакля:

То, чего вы так ждали!

То, о чем давно ходили слухи! Не пропустите! Не пропустите!

Аудиодрама

«ТАИНСТВЕННОЕ УБИЙСТВО»

История, от которой стынет кровь!

Маховик для вашего сердца!

Гример вашей бледности!

Жуткое и загадочное происшествие, которое не оставит вас равнодушным!

Начало: с двенадцатым ударом часов в полночь (вещание Старого центра).

Что ж, эта мрачная афиша, как ничто иное, иллюстрировала сегодняшний Габен, впавший в кому Тремпл-Толл и настроение самого Джонатана Мортона.

Пустая трамвайная станция меж тем осталась за спиной, а с ней и бакалея «Гнуфф», и булочная «Броттерри». Дом внезапно закончился, как газетная страница.

На стоявшем тут же фонарном столбе висел указатель: «Переулок Фейр». К столбу прислонился сколоченный из досок щит, к которому была прикреплена очередная афиша. Джонатан бросил на нее безразличный взгляд: еще одно объявление о радиоспектакле?

Но нет, это было кое-что совершенно иное. Изображенная на афише марионетка в шутовском колпаке выглядела настолько неровной и угловатой, будто ее нарисовал ребенок – и не просто ребенок, а ребенок-пьяница. Кривая надпись над рисунком гласила: «Лавка игрушек мистера Гудвина». Внизу стояла приписка: «Работаем без выходных, в любое время дня и ночи и в любую погоду».

С трудом придушив в себе любые происки надежды, Джонатан повернулся к переулку Фейр. И тут же поймал себя на мысли, что совершенно не хочет туда идти.

Переулок был темным и узким – дома по обе его стороны подступали почти вплотную друг к другу, а в глубине, как-то уж слишком нарочито приманивая к себе, светился одинокий фонарь. Веяло оттуда чем-то недобрым…

«Ну давай же, – подбодрил себя Джонатан. – Смелее! Это ведь всего лишь лавка игрушек…»

Крепко прижав к груди портфельчик, он вошел в переулок Фейр и осторожно двинулся к фонарю.

Под ногами шуршали наметенные с Бремроук опавшие листья. Пару раз Джонатан обо что-то споткнулся, а в какой-то момент прямо из-под его туфли в сторону прыснула тощая крыса.

Да уж, местечко было пренеприятным и навевало сплошь гнетущие мысли, но пугали Джонатана вовсе не черные окна, заколоченные досками двери и провалы подъездов, в которых поселился туман. Оторопь брала в первую очередь от нависающего слева мрачного здания – какие только слухи о нем ни ходили.

Старое кабаре «Тутти-Бланш» стояло заброшенным много лет. Одни говорили, что в нем когда-то случился пожар, в котором сгорела вся труппа. Другие утверждали, что в один из театральных вечеров в этих стенах произошла ужасная резня. Что там стряслось в действительности, не знал никто, но в любом случае это место пользовалось дурной славой. Слегка утешало, что из кабаре не раздавалось ни звука…

В темном закутке у стены «Тутти-Бланш» стоял старый футляр от контрабаса – судя по промелькнувшим на мгновение испуганным женским глазам и спешно захлопнувшейся крышке, внутри кто-то жил. Ну да, уж лучше такое укрытие от непогоды, чем никакого…

Вскоре Джонатан наконец добрался до тупика переулка. В тусклом свете газового фонаря он с трудом различил вывеску над дверью:

Лавка игрушек мистера Гудвина.

Большие окна-витрины темнели – не было похоже, что лавка работает. Как Джонатан ни вглядывался, он не смог разобрать ничего внутри, а учитывая наваленные у входа листья и мусор в виде мятых газет, парочки трухлявых чемоданов, дырявого граммофонного рога и окоченевшей кошки, напрашивался неутешительный вывод: сюда вряд ли кто-то недавно заходил и что-то здесь покупал.

«Что же делать, если и здесь закрыто? – подумал он. – Я ведь не могу…»

Снова взвыла сирена. Джонатан нахмурился: до начала шквала осталось не так много времени – нужно поторапливаться!

Пробравшись к двери через кучи мусора, он повернул ручку и потянул дверь на себя. Скрипнули старые петли, зазвенел колокольчик над притолокой.

Джонатан переступил порог. Как только дверь закрылась, фонарь у вывески мигнул и погас.

Лавка игрушек… Внутри это место выглядело как старый комод: повсюду полки и ящички. Почти все место в лавке занимали деревянные стеллажи. В глубине помещения располагалась стойка с ржавым кассовым аппаратом. Стоявшая на ней керосиновая лампа с засмоленным плафоном почти не давала света – неудивительно, что его не было видно с улицы. А вот для того, чтобы окончательно разувериться в жизни, Джонатану его хватило.

Подвох. Обман. Уловка. Всё в духе этого мерзкого города!

Быть может, лавка игрушек мистера Гудвина и работала в любое время и в любую погоду, вот только в ней не было никаких игрушек. Покрытые пылью и затянутые паутиной стеллажи, полки и ящики пустовали, лишь за стойкой стоял манекен в потертом фраке, старомодной двууголке на голове и в потрескавшейся белой маске с длинным носом. Штуковина эта была весьма непритязательной, если не сказать уродливой. Зачем она здесь? Для отпугивания грабителей? Или покупателей?

Решив, что увидел достаточно, Джонатан с досадой покачал головой и уже повернулся к двери, чтобы уйти, как тут из глубины лавки раздался скрип.

Джонатан вздрогнул, обернулся и с удивлением понял, что звук издал оживший манекен.

– Заблудились, мистер? – спросил тот неприятным и тягучим, но совершенно человеческим голосом.

«Да ведь это никакой не манекен!» – осенило Джонатана.

Человек за стойкой едва заметно повернул голову и… Джонатану показалось, будто из-под маски, прямо сквозь прорези для глаз, просочилось немного дымчатой тьмы, после чего она тут же забралась обратно.

В первый миг Джонатан почувствовал, как по спине побежали мурашки, но тут же через силу заставил себя успокоиться: видимо, это просто игра обманчивых теней от неровного света чадящей лампы. Тревожное ожидание шквала, переживания из-за подарка, мрачный переулок, само это отвратное место, да и пугающая фигура за стойкой… Все перечисленное никак не способствовало душевному покою – вот и мерещится разная жуть.

Молчание затягивалось, и с каждым мгновением тишина становилась все более вязкой, гнетущей. Взяв себя в руки, Джонатан кашлянул и ответил:

– Прошу прощения. Я, видимо, ошибся.

Человек за стойкой наклонил голову в двууголке набок, будто бы пристально разглядывая посетителя через прорези маски.

– Вы ошиблись?

– Ну да, я ведь так и сказал.

– Нет. Вы сказали, что вы, видимо, ошиблись. Смею вас заверить, это крошечное, недоуменно себя ведущее словечко подразумевает сплошную неуверенность и неопределенность. В вашем случае оно значит, что вы в равной степени могли как ошибиться, так и не ошибиться. И раз уж вы вышли из дома, несмотря на штормовое предупреждение, и добрались сюда, то, быть может, все же удостоверитесь, чтобы узнать наверняка?

– Это ведь лавка игрушек мистера Гудвина? – зачем-то уточнил Джонатан, сбитый с толку странными в своей последовательности и абсурдными в своей логичности словами человека за стойкой.

– В этой дыре, я имею в виду Тремпл-Толл, – сказал обладатель маски, – у всего есть свои бирки, этикетки и таблички. Здесь подписано буквально все – над каждой мышиной норой или собачьей конурой приколочена вывеска. И чаще всего их вывешивают скучные серые личности, которым незачем что-либо скрывать и обманывать.

– А вы? – спросил Джонатан. – Вам есть, зачем обманывать ваших посетителей?

Ответом ему стал многозначительный и весьма пугающий смех из-под маски.

– Я бы не назвал себя скучной и уж тем более серой личностью.

– Так вы и есть мистер Гудвин, владелец лавки? – спросил Джонатан. – Я надеялся купить у вас игрушку.

– Вы играете в игрушки?

– Игрушку своему сыну. У него сегодня день рождения.

Человек за стойкой склонил голову на другой бок. После недолгой, но томительной паузы он произнес:

– А… так вы из этих…

– Простите?

– Вы из этих… – мистер Гудвин на миг замолчал, словно подбирая нужное слово, – родителей, которые забывают о своих детях и покупают им подарки лишь в самый последний момент. Полагаю, вам стоит знать, что такие подарки – худшие на свете: выбранные в спешке, они вместо бумаги завернуты в равнодушие и перетянуты, словно ленточками, безразличием. Ребенка, открывшего коробку с таким подарком, ждет лишь разочарование. О, он поблагодарит. Возможно, даже улыбнется, но это будет точно не то, чего он хотел, совсем не то, чего ждал и о чем мечтал. И кажется, у нас здесь именно такой случай.

– Нет, я не из этих, – оскорбленно ответил Джонатан и тут же стыдливо потупился. – Так у вас… у вас ничего не осталось? Нет ни одной игрушки?

– Мои милые-милые игрушки… – протянул мистер Гудвин. – Вы их видите на полках? Где же они? Видимо, всё раскупили к праздникам!

– Простите, к каким праздникам?

– К разным.

Джонатан закусил губу:

– Что же делать?.. Что же делать?..

– Хм… я понял. – Мистер Гудвин внезапно наклонился над стойкой и чуть подался вперед. – Вы явились сюда только потому, что в «Тио-Тио» закрыто, а «Детские манатки Монти» разорились?

Этот вопрос застал Джонатана врасплох. Мистер Гудвин словно был осведомлен об истинном положении дел, что не могло не настораживать. При этом в его голосе прозвучала какая-то детская обида с примесью угрозы.

– Так что? Вы решили заглянуть к старине Гудвину только потому, что никого другого не осталось?

Обвинения мистера Гудвина Джонатану не понравились. И уж тем более он был не намерен оправдываться. Хозяин лавки вел себя очень странно – будто винил его в чем-то.

– Мне всего лишь нужна была игрушка. Простите за беспокойство. Хорошего вечера.

Джонатан уже взялся было за дверную ручку, когда хозяин лавки неожиданно произнес:

– Постойте-ка. Думаю, у меня все же кое-что найдется для вас.

Джонатан в недоумении обернулся:

– Но вы же сами сказали, что ничего нет. Что «всё раскупили к праздникам».

– Я сказал «видимо», – заметил мистер Гудвин.

– То самое «видимо»?

– Подойдите.

Подходить к этому странному хозяину лавки желания не было, но Джонатан пересилил себя и двинулся по проходу между стеллажами к стойке. Приблизившись, он отметил заплаты на фраке, дыры от моли на двууголке мистера Гудвина, а еще во всех подробностях рассмотрел его маску: нос-клюв, острый подбородок, чернеющую прорезь рта, похожую на улыбку от уха до уха. При этом он уловил исходящий от него запах… кисловатый запах плесени.

– Расскажите мне о вашем сыне, – не терпящим возражений голосом потребовал хозяин лавки. – Я должен знать, подойдет ли он моей игрушке.

– Вы имели в виду, подойдет ли ему ваша игрушка?

Мистер Гудвин не ответил. Рассказывать о сыне этому типу Джонатану хотелось меньше всего, но он понимал, что тот не сдвинется с места, пока не узнает все, что его волнует.

– Моего сына зовут Калеб, и ему сегодня исполнилось восемь лет. Он очень смышленый, учится в школе.

– А что насчет отметок?

– Учителя не жалуются.

– Но и не хвалят? – уточнил мистер Гудвин.

– Зачем все это нужно? – раздраженно спросил Джонатан.

– Таков порядок. Я всегда интересуюсь, к кому попадают мои игрушки. Это важно. Я сам их делаю – понимаете ли, они мне как дети. Ваш сын хорошо себя ведет? Или же таскает кошек за хвосты, топчет жуков, играет со спичками? Может быть, он ломает игрушки?

– Что? Нет! Калеб очень добрый и хорошо воспитанный ребенок. У него целый сундук с игрушками, и ни одна не сломана. Смею заверить вас, мистер Гудвин, ваша игрушка окажется в хороших руках.

Хозяин лавки молчал, словно раздумывая, и при этом постукивал пальцами по старой книге учета. Что именно в эти мгновения происходит на его лице, было непонятно. Джонатан вдруг поймал себя на том, что не видит его глаз в прорезях маски, и ему почудилось, что под костюмом у того пустота.

– Что ж, – наконец сказал мистер Гудвин. – Я узнал достаточно. Ждите здесь.

После чего развернулся и скрылся за невысокой дверкой.

Джонатан остался в лавке один, и ему стало совсем не по себе. Фитиль в лампе догорал – скоро здесь все погрузится в темноту. Даже думать об этом было страшно – кто знает, что на уме у мистера Гудвина и какой фокус он выкинет?

В нетерпении покачиваясь с носков на пятки, Джонатан глядел на дверку, ожидая, когда же та откроется.

В голову лезли непрошеные мысли об этом странном человеке. Зачем ему маска? К чему были его вопросы? Почему он говорит так… театрально?

Весь имевший место разговор походил на какую-то пьеску, разыгранную на подмостках провинциального балаганчика, а сам Джонатан чувствовал себя против воли втянутым в некий спектакль.

Лавка игрушек без игрушек в глубине переулка… скрывающий лицо хозяин… мудреные реплики вместо нормальной человеческой речи…

Джонатан все гадал, что же за игрушку предложит ему мистер Гудвин, и чем больше он об этом думал, тем сильнее его одолевало подозрение: кажется, хозяин лавки решил всучить ему какой-то хлам!

«Не попадись, Джонатан! – предостерег он себя. – Этот торгаш понял, что ты отчаялся и купишь все что угодно. Калеб заслуживает хорошего подарка. А вовсе не такого, как этот черствый Гудвин живописал: выбранного в спешке и…»

Дверца скрипнула. Мистер Гудвин вернулся. Увидев то, что сидело у него на руках, Джонатан почувствовал, как дрогнуло сердце: все его мрачные догадки подтвердились.

Это определенно было то, что при других обстоятельствах он ни за что не стал бы покупать, и, без сомнения, то, о чем он мог пожалеть, вздумай принести это домой.

– Вы можете его упаковать? – спросил Джонатан и тяжело, с внезапно подступившим ощущением совершаемой ошибки, вздохнул.

Если сравнить Саквояжный район Тремпл-Толл, собственно, с саквояжем, который забит различным хламом, то квартирка № 24 на Каштановой улице представляла бы собой какую-нибудь крошечную вещицу на его дне. Пришлось бы достаточно покопаться, чтобы ее отыскать. И дело вовсе не в том, что она пряталась, – о нет! – скорее, она просто была незаметной и совершенно неотличимой от прочих.

Коричневая дверь с едва читаемым номером и разбитым фонарем над ней была точно такой же, как и другие двери в этом доме. Она была такой же, как и двери дома напротив, и двери домов на соседней улице. Лишь престарелый почтальон мистер Лейни знал, кто здесь где живет.

На первом этаже квартирки, о которой идет речь, располагались кухня и гостиная, на втором – спальня и детская. Не очень просторное место, но довольно уютное.

Особенно этим вечером.

Горели едва ли не все лампы в доме, негромко мурлыкал радиофор. Кухня полнилась жаром, а в воздухе висела мучная пыль – в печи как раз подходили пироги.

Женщина в переднике суетилась возле нее и время от времени тревожно поглядывала на часы, висевшие на стене гостиной. Ее муж задерживался…

Он, разумеется, знал, что сегодня не обычный день, поэтому его отсутствие было вдвойне странным и втройне ее беспокоило. Помимо прочего, погода разыгралась не на шутку. Туман к ночи стал настолько плотным, что от него можно было отрезать кусочек, а затем сварить из этого кусочка пудинг.

Каждый раз, когда до женщины в переднике доносился отдаленный вой со штормовых бакенов, она выглядывала в окно, постоянно забывая, что за ним уже давно ничего не разглядеть. Пару раз она уже подумывала натянуть пальто, взять фонарь и выйти на улицу, пройтись до угла и обратно, но пока что пироги, за которыми нужен был глаз да глаз, требовали всего ее внимания.

Женщину эту звали Марго Мортон. Она жила в доме № 24 на Каштановой улице вместе с мужем Джонатаном, который временами вел себя как самый настоящий ребенок и никогда не давал ей скучать, и сыном Калебом, который каждый день находил новые способы ее удивить. И хоть Марго не была дерганой, нервной особой, склонной к паранойе, если что-то идет не так, – сейчас ей то и дело представлялись различные ужасы, которые могли приключиться с Джонатаном на предштормовых улочках Саквояжного района.

Несмотря на то что Тремпл-Толл был совершенно не похож на скрючившийся за каналом захолустный район Фли, напасти и невзгоды здесь также подстерегали на каждом углу, только зазевайся. Мошенники, приставучие нищие, грабители, злобные полицейские, различного рода сумасшедшие, бродячие собаки, да и просто выбоины под ногами. Здесь могло приключиться что угодно. А Джонатан был как раз из тех, с кем то и дело что-то приключалось. Еще и этот туманный шквал…

Когда раздался знакомый скрип ключа в замочной скважине, входная дверь открылась, а в прихожей, фыркая и отплевываясь от тумана, появился Джонатан, Марго почувствовала, как с души свалился тяжеленный чугунный якорь, и вздохнула с облегчением.

– О, мгла поселилась и у нас! – констатировал Джонатан с улыбкой, увидев замершую в мучном облаке супругу.

Марго вытерла руки о передник и, поджав губы, наделила мужа требовательно-вопросительным взглядом, в котором застыл немой укор: конечно же, он все на свете забыл! В понимании Марго «всё на свете» – это восьмой день рождения их сына, а еще это подарок, который Джонатан должен был купить. И это несмотря на то, что она ему напоминала. Говорила накануне: «Не забудь!» Написала сиропом на утренних блинчиках: «Не забудь!» Отправила в полдень ему в контору по пневмопочте записку: «Не забудь!» Но он все равно забыл! Ох, это так в его духе!

Тут на лестнице раздался топот, и вприпрыжку в гостиную спустилось растрепанное и немного сопливое русоволосое существо в шерстяных гетрах, клетчатых бриджах на подтяжках и криво застегнутой рубашке. Соскочив с последней ступеньки, существо со смехом и радостным визгом «Папа пришел! Папа пришел!» ринулось в прихожую.

Лишь завидев отца, мальчик окинул его взглядом опытного сыщика, но ему предстали лишь пропитанное туманом пальто, старый отцовский портфель и грустная бесподарочная пустота.

Джонатан снял котелок и повесил его на вешалку. Туда же переместилось и пальто.

– Папочка, ты что, мне ничего не купил? – жалобно спросил мальчик.

Джонатан бросил взгляд на Марго, которая осуждающе покачала головой, и заговорщически подмигнул ей. Это его подмигивание стало для нее вдруг теплее любых утешительных объятий, и она поняла, что он что-то затеял. Ох, это так в его духе!

Джонатан наклонился к сыну:

– Ты хорошо себя вел, Калеб?

– Да-да! Я хорошо себя вел! – Пытаясь придать словам как можно больше убедительности, мальчик едва ли не подпрыгивал на носочках.

Джонатан поглядел на Марго:

– Он хорошо себя вел? Ни в жизнь не поверю!

Марго рассмеялась и сказала:

– Ну, в сравнении с гремлинами вел он себя не так уж и плохо.

Джонатан кивнул и уже собрался было что-то сказать, как вдруг настороженно замер. В квартире поселилась не предвещающая ничего хорошего тишина – даже радиофор неожиданно смолк, лишь тикали настенные часы в гостиной да гудел огонь в кухонной печи.

Марго недоуменно поглядела на мужа, а Калеб непонимающе открыл рот. Джонатан поднял руку и медленно повернулся к двери.

– Вы слышите? – спросил он негромко. – Мне кажется, я слышу шорох. Как будто кто-то скребется в дверь. Слышите?

Марго и Калеб прислушались. Мальчик так напрягал слух, что даже покраснел.

– Я ничего не слышу, – прошептал он.

– Ну нет! – воскликнул Джонатан. – Говорю вам: кто-то точно скребется в дверь. Кто бы это мог быть?

Не прибавив больше ни слова, он шагнул к двери и распахнул ее. В дом тут же пополз туман, а за ним и запах старого отсыревшего башмака, выловленного в какой-нибудь канаве. За дверью было сплошное белесое марево.

Джонатан наклонился и нырнул головой в туман, словно тот, кто, по его словам, скребся в дверь, был исключительно низенького роста.

Калеб испуганно взял маму за руку. Предчувствуя неладное, Марго нахмурилась. Она знала: неладное весьма в духе Джонатана.

Тем временем Джонатан обернулся, с улыбкой поглядел на Калеба, а затем, словно фокусник, извлекающий кролика из шляпы, достал из тумана большую коробку.

Марго поморщилась – устроил тут целое представление! Ну, хоть про подарок не забыл. И все же… Ее смутило, что коробка эта совершенно не похожа на праздничную. Скорее, она выглядела так, словно о ней давным-давно забыли и до сих пор не вспоминали, пока зачем-то не решили вытащить из подвала. В боку дыра, бечевка вот-вот истлеет прямо на глазах, никаких тебе лент, никакой упаковочной бумаги. Просто пожелтевший от времени и набравший туманной сырости картон с отчетливым запахом крыс.

– Что там внутри? – взволнованно спросил Калеб.

– Хм! – произнес Джонатан и вместе с коробкой двинулся в гостиную. Сын потопал следом. Марго, вздохнув, затворила входную дверь и присоединилась к ним.

Джонатан поставил коробку на пол возле журнального столика, на котором громоздился вновь оживший радиофор. Мальчик забрался с ногами на стул и, затаив дыхание, принялся наблюдать за каждым движением отца.

Вооружившись ножницами, Джонатан начал перекусывать бечевку, и в тот момент, когда она спала, – Марго могла бы в этом поклясться! – в коробке что-то негромко скрежетнуло…

Калеб сегодня получил несколько просто изумительных подарков.

С самого утра по почте приходили бандероли от бабушек, дедушек и всяких дальних родственников. Мальчик лично встречал ворчливого старика-почтальона у двери, вручал ему за каждую посылку выданный мамой пенс на чай и говорил: «Большое спасибо, мистер Лейни!» – после чего бежал в детскую и в нетерпении распаковывал посылки. Он был счастлив, и его настроение не смогла испортить даже скучная и занудная тетрадь, которую подарила сестра его мамы, строгая тетушка Джеральдин.

Весь день Калеб играл с подарком от мамы, заводным дирижаблем «Эринхарт». Тот поднимался на пару футов над полом и жужжа курсировал по комнате, пока завод не сходил на нет, – и тогда крошечный аэростат плавно опускался на ковер. Прочие игрушки тоже были прекрасны, чудесны, восхитительны, но ни одна из них ни в какое сравнение не шла с тем, что подарил мальчику папа.

Малыш Кобб. Так его звали. По крайней мере, это имя значилось на потрепанной бирке, прицепленной к тонкому деревянному пальцу.

Малыш Кобб был куклой с бледным, как у трупа в сахарной пудре, лицом, а его прическа вообще походила на сумасшествие. Большие круглые глаза Малыша Кобба глядели на семейство Мортонов пристально и будто бы с насмешкой. На его резных губах застыла нестираемая ухмылка, да и в целом папин подарок выглядел так, словно задумал неладное.

Весь вид куклы таил в себе угрозу – Марго сразу это почувствовала. И в какой-то момент ей показалось, что деревянный человечек прекрасно понимает ее тревогу – оттого и ухмыляется.

– Какая жуть, – проворчала она, не в силах отвести взгляд от куклы, когда Джонатан только вытащил ее из коробки. – Это так в твоем духе – подарить ребенку подобное страшилище.

– А вот он и не страшилище! – возопил Калеб. – Это самый лучший, самый замечательный подарок! Он… такой большой…

Кукла действительно была довольно большой. Когда ее поставили на пол и распрямили, оказалось, что она одного роста с Калебом, а учитывая ее торчащие кверху рыжеватые волосы – и того выше.

– А какой у него костюмчик! – восхищенно добавил мальчик.

Одет Малыш Кобб был как самый настоящий маленький джентльмен: рубашка с запоночками, брючки в тонкую белую полоску, такая же жилетка, имелся даже галстук. Лакированные туфельки очень походили на те, что сам Калеб надевал в школу, – только они были не в пример, что странно, лучше и дороже. Если бы не пыль, которая покрывала Малыша Кобба с ног до головы, то можно было бы даже предположить, что в этой гостиной он одет изысканнее всех. Но да, пыль все портила.

– Сейчас мы его почистим, – сказал Джонатан. – Тащи-ка сюда одежную щетку, Калеб.

Мальчик соскочил со стула и ринулся в прихожую за щеткой, а Джонатан поднял глаза на Марго, всем своим существом чувствуя пронизывающий его осуждающий взгляд.

– Он похож на какой-то чердачный хлам, – прошептала Марго, чтобы Калеб не услышал.

– Малыш Кобб долго пылился в лавке игрушек мистера Гудвина, – негромко пояснил супруге Джонатан, – никто его не покупал…

– Удивительно просто, – проворчала Марго. – Посмотри только, какой у него злобный взгляд. Если бы кто-нибудь подарил что-то подобное одному из сыновей Джеральдин, ее бы удар хватил.

– Но ты ведь не Джеральдин, – веско заметил Джонатан, и осуждающий взгляд супруги чуть потеплел.

– Что ж, – сказала Марго, – ясно, почему его не покупали. Этот Малыш Кобб выглядит так, что, наверное, при одном только взгляде на него в слезах начинали биться не только дети, но и их благочестивые мамаши из Клуба благочестивых мамаш.

Марго относилась с изрядной долей снисхождения к высокомерным габенским дамам, которые неукоснительно и до боли дотошно следуют всем-превсем правилам, ходят, высоко задрав нос, читают прочим лекции и мнят себя не менее чем профессорами по предмету «Воспитание чада. Академический курс». Она считала, что внутри у этих женщин живут подлинные плутовки, которых те сами стыдятся и всячески скрывают. Марго изо всех сил пыталась не походить на них, поэтому временами была с Калебом мягка, позволяла ему иногда просто побыть ребенком, в отличие от тех матерей, что либо пылинки сдувают со своих детей, либо с младенчества пытаются воспитать из них идеальных механических автоматонов. Ее старшая сестра Джеральдин, к слову, была как раз из последней категории, и отчасти поэтому их с Марго отношения напоминали натянутую ниточку, которая могла порваться в любой момент. Все усугублялось тем, что Джеральдин искренне не любила Джонатана и его склонную к непоседливости, рассеянности и некоторому авантюризму натуру. Впрочем, отчасти именно за все эти вещи сама Марго его и любила. Притащить домой жуткую пыльную игрушку, сделанную, вероятно, намеренно, чтобы пугать, мог догадаться лишь Джонатан; и Марго вдруг поймала себя на том, что совсем не злится на супруга, а, наоборот, считает его выходку хоть и глупой, но в чем-то даже забавной.

– Папа, держи! – Калеб вернулся со щеткой.

– Ну что, Малыш Кобб! – театрально провозгласил Джонатан, нацеливая щетку на куклу, словно револьвер. – Я вызываю вас на чистильный бой! Это дуэль, сэр! И она продлится до тех пор, пока вы не будете вычищены как следует!

Калеб рассмеялся, и Джонатан принялся возить щеткой по одежде куклы, по ее здоровенной голове и топорщащимся волосам. Пыль поднялась на всю гостиную.

Калеб расчихался, а Марго возмущенно завопила, чтобы Джонатан чистил «это чучело» в прихожей, поэтому никто не услышал, как чихнул Малыш Кобб.

– Нас выгоняют! Нас выгоняют! – с деланым ужасом воскликнул Джонатан, и Калеб снова рассмеялся.

– Вот именно! – задорно сказала Марго. Порой Джонатан подавал сыну не лучший пример, но он всегда мог его рассмешить, он был добрым человеком, и, глядя, как он несет Малыша Кобба в прихожую на руках, будто короля, распевая песенку «Важные персоны – дырявые кальсоны», а Калеб прыгает вокруг и подпевает, ее сердце наполнилось нежностью.

– Ой, пироги! – воскликнула Марго и ринулась к печи…

Вскоре пироги заняли почетное место на столе, а Малыш Кобб был приведен в какой-никакой порядок и усажен на стул в гостиной.

Калеб взял куклу за руку. Малыш Кобб чуть накренился, и внутри у него что-то громыхнуло.

– Должно быть, какая-то деталь отвалилась, – сказал Джонатан и добавил, тихонечко обращаясь к Марго: – Мистер Гудвин, хозяин лавки, кажется, был рад избавиться от этой куклы. Видимо, она сломана.

Последнее мальчик услышал.

– Нет! Она не сломана! Она хорошая!

– Утром я посмотрю. Может, получится приклеить то, что там отвалилось.

– Можно я с ней пока поиграю? Ну пожалуйста! Я недолго! Честно! Совсем немножко!

– Уже так поздно… – начала было Марго.

– Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

Джонатан и Марго переглянулись.

– Ну ладно, – сказала Марго. – Но как только я велю тебе идти спать, ты тут же гасишь свет. Договорились?

– Да-да!

– Хорошо. Джонатан, отнеси Малыша Кобба в комнату Калеба. Он слишком тяжелый.

Подмигнув ей, Джонатан поднял куклу на руки и направился к лестнице, декламируя хриплым голосом старого морского волка:

– Мы отбываем в дальнее плавание, до самой детской! Задраить люки! Поднять перископы! Покормить мышей!

– Каких еще мышей? – со смехом спросил не отстающий Калеб.

– Всяких мышей! Голодных! – веско заметил Джонатан, и они скрылись на втором этаже…

Когда он вернулся в гостиную, Марго обняла и поцеловала его.

– Ты молодец, – сказала она. – Он так счастлив. Кто бы мог подумать, что этот странный Малыш Кобб станет таким замечательным подарком.

Джонатан улыбнулся и поцеловал жену. Он и сам был рад, что мистер Гудвин оказался неправ, а вся его теория о подарках, купленных в последний момент, не стоила и выеденного яйца.

– А какой пирог вкусный? – спросил он и втянул носом душистый аромат, висевший в гостиной. – С рыбой? Или с грибами?

Марго поглядела на него с наигранной обидой.

– Они оба вкусные! – заявила она.

В детской горел камин. Тени от огня танцевали на стенах и потолке, вырисовывая на них таинственные узоры, похожие то ли на птичьи когти, то ли на вязь причудливого языка. Шторы были задернуты. За окном бушевал туманный шквал, и сирена потонула в нем, как в мешке.

Калеб давно переоделся в свою голубоватую полосатую пижаму, правда, находился он отнюдь не в кровати. Время было позднее, и мама уже трижды велела ему идти спать, но как он мог лечь и уснуть, когда здесь такое происходило!

Всякий раз, как Калеб забирался в постель и клал голову на подушку, его взгляд натыкался на Малыша Кобба, который сидел на ковре в центре детской.

Малыш Кобб был очень недоволен тем, что его оставляют, он обиженно складывал руки на груди и принимался канючить:

– Ну давай, поиграй со мной, не ложись спать. Все равно никто не узнает. Давай поиграем еще немножко.

Поддаваясь его увещеваниям, мальчик послушно выбирался из-под теплого одеяла, сползал с кровати на ковер и включался в игру.

Разумеется, Калеб понял, что Малыш Кобб живой, сразу же, как только папа вытащил его из коробки.

В тот миг он просто не мог поверить своему счастью. Девочке из его школы, курносой Глэдис Хейл, родители однажды подарили живую куклу по имени Сюзанна, и Калеб ей очень завидовал. Глэдис же ее кукла быстро наскучила, и она отослала ее своей кузине в другой город. Калеб эту курносую Хейл не понимал: он часто мечтал о том, что и ему дарят деревянного друга, воображал, как они играют вместе, гуляют, придумывают различные интересные штуки, – как такое может наскучить?!

Само собой, он был уверен, что ему никогда не подарят ничего подобного, потому что у его родителей нет столько денег. Мама однажды сказала, что такие куклы очень редкие, очень дорогие и это отнюдь не игрушки. Так что Калеб едва не умер от восторга, когда увидел Малыша Кобба. Он и представить себе не мог, чего папе стоило добыть такой подарок, и боялся даже предположить, сколько он потратил на него денег. Мама, в свою очередь, конечно же, злилась – наверное, этот Малыш Кобб стоил целое состояние.

Кажется, Малыш Кобб стеснялся маму и папу и поэтому в их присутствии не подавал вида, что он живой. Но лишь стоило двери детской за папой закрыться, как тут же поднял голову, уставился на мальчика и спросил хрипловатым, но при этом тоненьким голоском:

– Это моя новая комната?

Калеб сжал кулачки от восторга и кивнул.

– Ты будешь жить со мной! Будешь жить со мной! – От нахлынувших чувств мальчик попытался обнять своего нового друга, но Малыш Кобб отстранился.

– У меня правило – никаких объятий! И никаких… фу… тьфу… поцелуйчиков!

– Что? – оскорбился Калеб. – Я что, какая-то девчонка? Нет у меня никаких поцелуйчиков!

– Глупые девчонки, – кивнул Малыш Кобб. – Глупые поцелуйчики.

– Хочешь посмотреть, как летает мой новый дирижабль? – предложил Калеб.

– Угу.

Мальчик несколько раз крутанул ключик, поставил дирижабль на ковер – и спустя мгновение тот взлетел. Красно-золотой аэростатик принялся кружить по комнате, жужжа и стрекоча. Малыш Кобб попытался отогнать его рукой. Его раздражало это мельтешение.

– Ничего особенного! – презрительно заявил он. – Глупая финтифлюха!

– А вот и нет! – обиженно сказал Калеб. – Он замечательный!

– Нет, он глупый. Вот я летал на настоящем дирижабле!

– Врешь! – воскликнул мальчик. Глаза его едва на лоб не полезли.

Дирижабли были страстью Калеба: он мечтал однажды стать капитаном летающего судна и отправиться на нем в дальние страны, чтобы пережить там невероятные приключения. Сам-то он никогда не летал на дирижабле, хотя часто видел их огромные дымные туши, лениво ползущие по небу, видел пришвартованный на площади Неми-Дрё «Воблиш», а однажды на крышу школы ненадолго приземлился небольшой почтовый дирижабль – впечатлений хватило на неделю. Мама обещала, что, если он закончит этот год по всем предметам с отметками «Без нареканий», она купит для них троих билеты до парка Элмз. И Калеб, вылезая вон из кожи, добывал хорошие отметки, а еще очень переживал из-за плохих.

– Ничего я не вру! – Малыш Кобб тем временем подпер острый подбородок деревянной ладонью и лениво постучал длинными пальцами по скуле. – Я летал на настоящем дирижабле! Один раз. Хоть я и сидел в чемодане, но все видел через дырку в крышке. Там были красные ковры и бархатные шторы, а еще полированные золоченые перильца и обтянутые кожей сиденья. И там подавали яйца всмятку. И ходили всякие служители в форме. Меня выпустили только один раз. В каюте. Но я ничего там не успел рассмотреть. Мне велели залезть в крошечный проем воздуховода и перебраться в соседнюю каюту. Там был этот мерзкий Мистер Толстяк. Он спал и отвратительно храпел. Хотелось его задушить. Но мне запретили его душить, потому что могли остаться следы, и я просто обтер ему лицо мокрым платочком, который мне всучили. А потом я вернулся, и меня снова посадили в чемодан.

Калеба совершенно не впечатлила история о каком-то храпящем толстяке – его больше интересовали дирижабли. А еще он понял, что жизнь Малыша Кобба была очень насыщенной и состояла сплошь из приключений. Мальчик стал допытываться, и Малыш Кобб сперва нехотя, а потом, увлекшись и сам, начал рассказывать о том, где был, что видел, каких людей встречал. И хотя он очень редко покидал лавку игрушек, ему было о чем рассказать.

Многого Калеб не понимал, как будто какой-то взрослый вдруг решил поболтать с ним, как со своим старым приятелем, на свои взрослые темы, и все же он слушал раскрыв рот. Мальчик не замечал, что время уже перевалило за полночь, – просто слушал и боялся моргнуть, чтобы что-нибудь не пропустить. Поэтому даже вздрогнул, когда рассказ Малыша Кобба неожиданно прервали.

– Пора спать, Калеб! Гаси свет! – раздалось снизу.

Малыш Кобб со скрипом повернул голову и уставился на дверь детской. После чего снова повернулся к мальчику.

– Не слушай ее, – посоветовал он. – Взрослые – такие злые и строгие. Как будто ты умрешь, если сейчас не пойдешь и не ляжешь спать. Ты же не умрешь?

– Наверное, нет, – ответил Калеб. – Вряд ли.

– Вот видишь. Что она понимает!

И он продолжил рассказывать…

Поначалу истории Малыша Кобба были захватывающими. Он рассказывал о жизни на задворках старого кабаре и о прочих куклах, о том, какой он сам храбрец и интересная личность; и, пусть это немного походило на хвастовство и совсем чуть-чуть – на бессовестное хвастовство, Малыш Кобб был поистине чем-то совсем уж невероятным. Так, по крайней мере, казалось мальчику.

И все же постепенно Калеб стал замечать, что в рассказе его нового деревянного друга появляется все больше мрачных и по-настоящему пугающих деталей. То и дело он упоминал какого-то… Хозяина. В его историях порой проскальзывало красивое, отдающее грустными нотками имя Сабрина, раз за разом всплывало то, как кому-то делают больно… Малыш Кобб словно открывал один за другим внутренние ящички своей кукольной души, вытаскивая из них на свет все более неприятные подробности.

– Я люблю расхаживать повсюду голышом, – сообщил он. – И тогда Малыш Кобб становится Мистером Неглиже. А чинные костюмчики пусть поедаются молью в гардеробах. Не люблю свой костюм – вообще одежонку презираю.

По признанию Малыша Кобба, Хозяин издевался над ним – временами переодевал его в девичье платье, из-за чего он часами сидел в совершенно глупом и неподобающем виде, громко ругался и всех ненавидел. И тогда прочие куклы смеялись над бедолагой и унижали его. Помимо этого, за какую-нибудь провинность Хозяин мог, не усыпляя, разобрать его и разложить все его части в разных углах мастерской, и так он лежал дни напролет: нога в одном месте, рука еще где-то, голова бранится. И это, мол, было мучительно больно.

– У нас все строго, – подчеркнул Малыш Кобб. – Раздражаешь Хозяина – получаешь плеткой… Тебя били плеткой? Это очень неприятно.

А еще он рассказывал о каких-то жутких тварях, которые порой посещали Хозяина. Это были то ли черви, то ли спруты, сотканные из чернил.

– Да! И они носят людей как костюмы! Хотя, может, я это и выдумал. Не помню точно!

Слушая истории Малыша Кобба, Калеб неожиданно ощутил неподдельный страх. Он почти перестал дышать и шмыгать сопливым носом, а его сердце словно прекратило биться.

Малыш Кобб оказался если не подлинным злодеем, то как минимум фантазером с больным и очень темным воображением. Он рассказывал, как ябедничал и крал, как подставлял «эту глупую дуру в зеленом платье», постоянно говорил, как он ненавидит Хозяина. Ко всему прочему, Малыш Кобб поделился «по секрету» тем, что больше всего ему нравится наблюдать, как Хозяин издевается над бедной Сабриной. В эти моменты, по его словам, он получал просто невиданное наслаждение и, если бы мог, с радостью подключился бы к пыткам.

Калеб не замечал, что Малыш Кобб, смеясь и прибавляя к рассказу еще какую-нибудь отвратительную подробность из его богатой на мерзости жизни, играет его игрушками: взводит ключиком дирижаблик, крутит-вертит в руках деревянного солдата с нарисованными усами, грубо вминает пуговичный глаз в голову плюшевого медведя Броуди. И при этом порой скребет грудь, словно там, под рубашкой и жилеткой, что-то очень сильно чешется.

В какой-то момент Малыш Кобб пристально поглядел на Калеба, понял, что мальчик уже давно не шевелится, словно окоченевший покойник, и велел ему:

– Отомри.

И Калеб действительно отмер. Дернул головой и чуть подался назад, не спуская испуганного взгляда с этой куклы и все силясь понять, как она вообще могла показаться ему хорошей.

Огонь в камине почти погас, и тени поднялись до потолка, словно в комнате вмиг вырос черный лес. В коконе из этих теней Малыш Кобб явно чувствовал себя увереннее – он ведь, если верить его рассказам, всю свою жизнь провел в темных, мрачных местах: в чемоданах, сундуках и чуланах, на чердаках и в подвалах. Он больше не выглядел угловатым и неловким – его движения стали плавными, даже скрип деревянных шарниров вроде бы перестал раздаваться. Лицо, которое прежде казалось Калебу очень задорным и забавным, теперь походило на искаженную в гримасе рожу, не имеющую с человеческим лицом ничего общего.

Малыш Кобб презрительно оглядел мальчика с головы до ног и сказал:

– Хозяин говорит, что дети – совершенно бессмысленные существа. Полные ничтожества.

– Нет, это не так! – ответил Калеб. И хоть речь к нему вернулась, прозвучали его слова жалко и неуверенно.

– Неужели? – спросил Малыш Кобб. – И что же ты умеешь?

– Ну, не знаю. Всякое…

Малыш Кобб, казалось, улыбнулся еще шире. Его голова была повернута таким образом, что лицо все утонуло в тени – из этой тени торчал лишь кончик его носа да проглядывали круглые глаза.

– Например? Высунь язык. Ты умеешь показывать язык?

– А зачем?

– Когда тебе кто-то не нравится, ты показываешь ему язык. Высунь язык!

– Но…

– Я тебе нравлюсь или нет?!

– Я н-не…

– Видно же, что не нравлюсь! Показывай язык! Немедленно!

Калеб неуверенно сделал, что было велено, но Малыш Кобб одним движением подскочил к нему и схватил за язык.

– Больше показывай! Еще больше!

– Я йеее маау…

Калеб заплакал. Малыш Кобб поглядел на него с отвращением.

– Не смей реветь! – прошипел он в самое лицо мальчика. – Иначе хуже будет!

Малыш Кобб отпустил Калеба и снова уселся на ковер. Ткнул в него пальцем и рассмеялся:

– Плачут только грязные плаксы. Плаксы-ваксы.

Калеб обнял коленки и вытер рукавом пижамы слезы. Малыш Кобб по-настоящему его пугал – даже сильнее, чем Тревор и Хоули, задиры в школе.

Кукла яростно заскребла собственную грудь, после чего сложила длинные пальцы домиком. Калеб только и мог, что смотреть на эти руки, – они были словно специально предназначены, чтобы душить. И неважно, детскую шею или же взрослую, шею котенка или же собачонки.

– Что еще ты умеешь? – тем временем спросил Малыш Кобб.

– Я… я не знаю.

– Скажи, ты умеешь прятаться в чемодан?

– А зачем мне прятаться в чемодан?

– Всякий должен уметь прятаться в чемодан! – авторитетно заявил Малыш Кобб. – Так Хозяин говорит! Чтобы было удобно носить с собой по городу или брать в поездку!

– Я не знаю, я не пробовал…

– У тебя есть чемодан? Принеси чемодан!

За чемоданом пришлось идти на чердак. А еще пришлось делать это незаметно и тихо. Кукла велела мальчику солгать, если он попадется родителям. Малыш Кобб не боялся, что Калеб пожалуется на него. Он угрожал, что, если тот наябедничает или не вернется с чемоданом в ближайшее время, сломает и изуродует все его игрушки.

И Калеб ему поверил – он выполнил все в точности, как требовал Малыш Кобб. Осторожно приоткрыл дверь детской. На цыпочках вышел в коридор…

Снизу, из гостиной, раздавались какие-то жуткие звуки. Почти сразу мальчик понял, что родители слушают передачу по радиофору. Ему невероятно захотелось побежать туда, рассказать им про Малыша Кобба, но он вдруг ясно представил, как деревянные кукольные пальцы ломают все его игрушки, и это наполнило его душу таким глубоким чувством потери, что он не рискнул ослушаться своего нового… друга. Поднявшись по узенькой лесенке в конце коридора на чердак, он нашел там пыльный темно-зеленый чемодан, взял его за ручку и потащил вниз.

Вернувшись в комнату, Калеб обнаружил, что Малыш Кобб лежит на ковре, нелепо раскинув ручонки в стороны. На мгновение мальчик понадеялся, что тот сломался.

– Я заболел, – прохрипел Малыш Кобб, не поворачивая головы. – Мне так плохо!

– Ты врешь! – ответил на это Калеб.

Кукла судорожно дернула ручонками, но так и не поднялась. Мальчик поверил – выглядел его комнатный злодей действительно очень жалко.

– Это потому, что я плохо себя вел… – проканючила кукла. – Хозяин говорил, что я заболею, если буду плохо себя вести… Помоги мне… Я больше не буду себя плохо вести… Помоги мне подняться.

Мальчик осторожно двинулся к Малышу Коббу, опасаясь, что тот в любой момент может вскочить и схватить его, к примеру, за нос. Но тот продолжал валяться, как куча тряпья.

– Я же пошутил… – сказала кукла. – Просто пошутил… Помоги мне… Помоги мне подняться.

Калеб пожалел Малыша Кобба – столько неподдельного страдания было в его голосе. Он подошел и склонился над куклой, и та вдруг дернулась. Калеб успел отшатнуться в последнее мгновение – длинные пальцы Малыша Кобба клацнули, схватив пустоту. Оторвав спину от пола, кукла с удобством уселась, уперев руки в ковер.

– Попался! Попался! Попался! – мерзко захихикал Малыш Кобб. – Глупый мальчишка! Я просто прикидывался! На случай, если ты, дурачина, приведешь своих глупых родителей. Они бы увидели обычную деревянную игрушку на полу и не поверили бы тебе. А когда ты все-таки пришел один, я решил подшутить… ха-ха-ха… я такой остроумный!

Калеб почувствовал, как слезы подбираются к глазам.

– Открывай! – велел Малыш Кобб.

Мальчик положил чемодан на бок, немного повозился с защелками и откинул крышку. Малыш Кобб вытянул свою тонкую шею.

– Что тут у нас? Любопытненько!

В чемодане хранились старые, милые сердцу мамы и папы вещи – их любовные письма и прочие предметы, цена которых измеряется бессонными ночами, пролитыми слезами и часами ожидания. Это был чемодан, полный потаенных надежд, полузабытых страстей и прочих взрослых штук, которые Калеб пока что не понимал.

Малыш Кобб схватил одно из писем и принялся его громко читать, после чего, презрительно рассмеявшись, порвал вместе с конвертом на мелкие кусочки.

– Что за бездарность! Что за нелепость! Фу! Фу! – Он порвал еще несколько писем, после чего повернулся к Калебу и велел ему: – Доставай! Всё доставай!

Калеб начал аккуратненько вытаскивать связки писем и прочие вещи, что там хранились, чтобы они не помялись и не испортились, но Малыш Кобб нетерпеливо взвизгнул:

– Быстрее! Быстрее, я сказал!

После чего принялся сам вышвыривать все, что хранилось в чемодане, и, когда тот опустел, велел мальчику забираться внутрь. Перепуганный и оттого совершенно безвольный, Калеб покорно влез в чемодан.

– А теперь подгибай ноги! Сгибайся! Сгибайся сильнее!

Но Калеб никак не мог уместиться в чемодан – что бы ни делал, как бы ни сгибался, как бы ни ворочался.

Малыш Кобб был недоволен, он стучал ногами по полу, пинал чемодан и все твердил:

– Сгибайся! Всякий должен уметь прятаться в чемодан!

Но у Калеба ничего не выходило. Его шея, руки и ноги неимоверно болели. Он несколько раз получил крышкой чемодана по спине, но результат был все тем же. В какой-то момент кукла, видимо, поняла, что из этого ничего не выйдет, и велела:

– Вылазь! Вылазь, ты, жалкое ничтожество! Не зря Хозяин говорил, что дети – бессмысленные существа!

Когда заплаканный Калеб вылез наружу, кукла напомнила ему про грязных плакс, но отчаянного хныканья это не остановило. Мальчик шмыгал носом и вытирал всё прибывающие слезы рукавом пижамы.

– Ты плохой, – проныл Калеб. – Я думал, ты хороший, а ты плохой! Ты порвал мамины письма и дернул меня за язык. Очень больно! И в чемодан заставил залезать! Я думал, ты будешь моим другом и мы будем все время вместе. Думал, мы будем играть…

Малыш Кобб завертел головой.

– Ну, ладно-ладно, не плачь, – едва сдерживая отвращение, проговорил он. – Давай играть.

Калеб поднял на него мокрые глаза.

– А ты будешь хорошо себя вести? Обещаешь?

– У меня правило – никаких обещаний! – важно заявила кукла.

– Пообещай! – потребовал мальчик.

– Ну, ла-а-адно, – протянул Малыш Кобб. – Обеща-а-аю. Буду хорошо себя вести. Давай уже играть.

Но, разумеется, Малыш Кобб соврал. Он ни на мгновение не думал хорошо себя вести. А быть может, просто не знал, как это.

– Нам все еще нужно понять, что ты умеешь! – заявил он. – Хозяин говорит, что детям самое место на свалке и они ничего не умеют, потому что все они – полные ничтожества.

– Ты обещал! – напомнил ему Калеб, но Малыш Кобб поднял руку – мол, подожди, это еще не всё.

– Хозяин – дурак, – сказал он и вдруг огляделся по сторонам, бросил испуганный взгляд на зашторенное окно и в страхе вжал голову в плечи. – Что он может знать! Ты вот не такой уж и ничтожный. Тебе только надо немного научиться. И тогда ты перестанешь быть бессмысленным.

– Научиться? – удивился Калеб.

– Ну да, – кукла усмехнулась. – Так что давай тебя обучим хорошим манерам! Согласен?

Малыш Кобб не стал дожидаться ответа и принялся руководить Калебом: он заставлял его делать сперва одно, затем другое, после третье, но всякий раз был недоволен – прямо как строгий учитель. Он требовал, чтобы Калеб плевался и каркал по-вороньи, учил его показывать плохие жесты, велел ему браниться – да так, что мальчик не понимал практически ни слова из того, что был вынужден повторять. Малыш Кобб его шпынял, больно тыкал острыми пальцами, один раз даже дернул за ухо. И в какой-то момент Калеб почувствовал, что с некоторых пор вовсе не Малыш Кобб его игрушка, а что он сам – игрушка Малыша Кобба.

Он хотел позвать папу или маму, но не отваживался вызвать гнев куклы.

«Вот бы они зашли, просто зашли в комнату!» – думал мальчик с надеждой, но папа с мамой сидели внизу и ничего не слышали, кроме своей передачи по радиофору. Выхода, кроме как сбежать самому и позвать их, не было.

Калеб попытался незаметно прикинуть путь к двери так, чтобы Малыш Кобб его не схватил, но кукла поняла, что он задумал, и сказала:

– И что ты им скажешь? Посмотри, какой бедлам ты устроил в комнате! Твои мамочка и папочка ни за что не поверят, что это сделал я! Они решат, что это ты все здесь разворотил и порвал их слезовыжимательные любовные письма! Неужели ты обвинишь во всем куклу? Свалишь все на игрушку? Знаешь, что будет, если ты скажешь им: «Это все Малыш Кобб! Это все Малыш Кобб»?

Калеб отчаянно закачал головой, и Малыш Кобб продолжил:

– Тебя отдадут в психушку! Так и знай! А это ж-у-у-у-ткое место! Хозяин оттуда сбежал. Он говорит, что туда попадают только самые отъявленные безумцы. Их там ужасно мучают, морят голодом и держат в смирительных рубашках… ну, у которых рукава завязываются за спиной! У этих несчастных нет ни одной игрушки, им никогда-никогда не дают сладости и не рассказывают сказки на ночь! А еще их никто не навещает. Мамочки и папочки совсем по ним не скучают! Знаешь почему?

– Почему? – едва слышно спросил запуганный всеми этими ужасами Калеб.

– Потому что они заводят себе новых детей! Лучше прежних! Зачем им безумцы и вруны, которые сваливают все на игрушки! Они быстренько забывают таких, как ты! – Малыш Кобб на мгновение замолчал, а затем поспешно добавил: – Ну, так Хозяин рассказывал, конечно.

Кукла говорила очень убедительно, и Калеб поверил всем ее словам. Он во всех красках представил, как родители вызывают к нему страшного доктора, а доктор натягивает на него рубашку, завязывает рукава за спиной. Мама стоит, заплаканная, и прижимает к лицу платок, а папа понуро глядит в пол. Весь их вид выказывает разочарование в нем, завравшемся и не оправдавшем их надежд. А затем его засовывают в лязгающий ржавый фургон с решетчатыми окошками и везут в ужасное место, так подробно описанное Малышом Коббом.

Разумеется, он больше не думал о том, чтобы звать родителей или пытаться сбежать.

Тем временем Малыша Кобба, видимо, утомило сморщенное лицо мальчика. Он сказал, что знает о его сундуке с игрушками, и велел показать, что там хранится.

Дрожа от страха, Калеб потащил из-под кровати здоровенный сундук и, когда тот полностью оказался на ковре, откинул крышку.

Малыш Кобб оттолкнул его в сторону и принялся проводить смотр. Солдатики, щелкунчики, плюшевые медведи – каждую игрушку он критиковал, говорил, какая она отвратительная и уродливая, находил в каждой какие-то изъяны, и так игрушка за игрушкой маленький мир Калеба рушился. А Малыш Кобб продолжал отбраковывать и расшвыривать содержимое сундука по всей комнате. Похвалил он лишь старую дедушкину двууголку, которую Калеб надевал всякий раз, когда играл солдатиками, представляя себя их генералом. Вытащив шляпу из сундука, Малыш Кобб возопил: «Прямо как у Хозяина! Прямо как у Хозяина!» – после чего аккуратненько положил ее на ковер и вернулся к критике и унижениям таких любимых, таких дорогих для Калеба вещей.

Когда с игрушками было покончено и сундук оказался пуст, настал черед мальчика. Малыш Кобб вцепился в лицо Калеба и принялся ощупывать его своими жесткими деревянными пальцами.

Калебу было больно, но он не мог вырваться. А еще ему было отчаянно стыдно и неловко из-за того, что его так разглядывают. Казалось, будто он сам сейчас всего лишь очередной солдатик или плюшевый медведь, которого Малыш Кобб осматривает в поисках недостатков. Калеб ожидал, что злобная кукла вот-вот рассмеется и скажет, что у него кривой нос, или глаза выпученные, или рот как у лягушки. Но тем не менее Малыш Кобб никак не комментировал его внешность и мнимые недостатки, а вместо этого хмыкал, словно чему-то радуясь.

Проведя подробный осмотр лица Калеба, Малыш Кобб вдруг сказал:

– Расстегни-ка пуговички на моей жилетке.

Это было произнесено таким жутким голосом, что Калеб в руках куклы задрожал. Он понял, что Малыш Кобб вот-вот сделает что-то ужасное.

– У меня вообще-то правило – не повторять, но я тебе снова говорю: расстегни-ка пуговички на моей жилетке.

– Зачем? – только и выдавил мальчик.

– Быстро! – велел Малыш Кобб, сдавив плечи Калеба своими грубыми пальцами так сильно, что тот даже вскрикнул. – Или хуже будет.

Мальчик послушался и расстегнул.

– А теперь на рубашке расстегни.

И Калеб снова последовал приказу.

В деревянной груди Малыша Кобба была проделана дверка. Крошечная квадратная дверка, запертая на крючок.

– А теперь откинь крючок в сторону! – велел Малыш Кобб и, когда мальчик сделал это, оттолкнул его в сторону.

Засунув руку в чернеющее отверстие в собственной деревянной груди и покопавшись там, он извлек наружу большой кухонный нож.

– Никакая это не отвалившаяся деталь! – со смехом сказал Малыш Кобб. – А всего лишь то, что мой Хозяин положил внутрь меня! Здесь есть еще кое-что. Но это на потом! Да, на потом! У меня слишком длинные пальцы: ими удобно хватать и душить, но я не могу сам расстегнуть крохотные пуговички. Это очередная насмешка Хозяина. Но ты сделал все за меня! Благодарю тебя!

Калеб дрожащим голосом спросил:

– Зачем он тебе?

От нахлынувшего ужаса слезы мгновенно высохли, на лице остались лишь блестящие скользкие следы.

– Мой нож? А зачем нужны ножи? Чтобы резать, конечно! Хм… Он острый, очень острый! Не веришь?

В доказательство своих слов Малыш Кобб взял валявшегося на ковре плюшевого мишку Броуди и одним быстрым движением отрезал ему голову.

Калеб не успел никак отреагировать на это, поскольку Малыш Кобб тут же схватил его за ворот пижамной рубашки и притянул к себе. Их лица оказались совсем близко – напротив глаз мальчика застыли холодные мертвые глаза куклы.

– Отдай мне свое лицо, – прошептал Малыш Кобб дрожащим от предвкушения голосом.

Ледяное лезвие коснулось щеки Калеба, и кукла едва слышно зарычала-запела:

– Отдай мне свое лицо, маленький мальчик, и я надену его, будто маску. После чего я превращусь в тебя. Я так долго этого ждал, ты даже не представляешь… Так долго об этом просил Хозяина. И вот я здесь. Сперва я заберу себе эту хнычущую рожицу, затем твою комнату, а следом и твою жизнь. Я стану настоящим мальчиком, вот ведь номер! А затем возьму твои милые игрушки, и мы с ними устроим небольшое представление. Как в театре. Погаснет свет, загорится прожектор, и кукольное шоу уродцев даст первый спектакль для своего единственного маленького зрителя. О, уверен, такого спектакля ты еще не видел, но это потом, а сперва…

Малыш Кобб разжал перепуганному Калебу рот и запихнул туда отрезанную голову плюшевого мишки, чтобы заглушить крики.

– Я вырежу твое лицо, словно картину из рамы. Как тебе такая игра? Что, дружок, не ожидал такого?! Ты наивно думал, что твой глупый папочка купил тебе что-то необычное, что-то особенное в лавке игрушек мистера Гудвина?! Что ж, ты был прав. Я не какая-то там банальность. Я! Нечто! Особенное!

Сказав это, Малыш Кобб расхохотался, и в тот же миг Калеб почувствовал неописуемую боль – нож вспорол его тонкую кожу. Кукла принялась кромсать и резать. Калеб кричал, но наружу вырывалось лишь сдавленное мычание из-за странного и нелепого кляпа в виде головы плюшевого медведя у него во рту, а кукла продолжала, дико хохоча, свое страшное дело.

В конце концов Калеб почти перестал что-либо различать. Его мечущийся взгляд улавливал лишь фрагменты. Кровать с отвернутым в сторону одеялом. Камин – в нем за кованой решеткой тлеют угли. Штора на окне. Лицо куклы… жуткое, отвратительное лицо куклы так близко…

Тело Калеба по инерции еще дергалось, но тварь крепко держала его, не останавливая своей жуткой работы. Это все не могло быть взаправду. Это все просто ему снилось, ведь иначе он уже должен был умереть от того, что с ним творили.

Жуткий кошмар… Это все не более чем кошмар… и он вот-вот проснется… проснется…

Красные угли в камине стынут и чернеют, комната погружается в темноту, кошмар, как и любой сон, заканчивается. И все ужасы остаются в прошлом, и все снова хорошо и… гаснет свет.

Часть вторая. Колыбельная

– Ты слышал? – спросила Марго, глядя в потолок.

Вместе с Джонатаном они сидели в гостиной. Негромко звучало радио. Полуночная аудиодрама, транслируемая из Старого центра, вещала о некоторых подозрительных делах, таинственных встречах и запутанной интриге. Интрига эта привела к тому, что Мистер Убийца в черном плаще и цилиндре стоял у дома своей будущей жертвы, прятался под карнизом от проливного дождя и выжидал.

Вещание было настолько живым, что дождь, казалось, шел и в гостиной.

Джонатан устроился в кресле с газетой, смешивая скучные городские новости и зловещие нотки истории, пробивающиеся через шум помех. Марго вязала новую шапку Калебу в школу и всякий раз вздрагивала, стоило кому-то из персонажей радиоспектакля неожиданно распахнуть дверь, или обнаружить вырезанное на подушке угрожающее послание, или на мгновение заметить фигуру незнакомца в отблесках молнии. Она не могла понять Джонатана, которого совершенно не пугала вся эта жуть, – в то время как он «следил лишь за развитием сюжета», Марго, затаив дыхание, ловила каждый звук, каждый скрип или приглушенный вдох. Ну а когда посреди ночи дворецкий из дома, вокруг которого вращалось действие «Таинственного убийства», обнаружил дверь, ведущую в сад, открытой (несмотря на то, что лично ее закрывал), она даже прекратила вязать.

«Шорох за спиной привлек внимание дворецкого, он обернулся и…»

Марго не мигая глядела в темнеющие недра медного рога радиофора. «Что же будет дальше? Что же сейчас произойдет?!» Застыв в тревожном ожидании, она и сама будто бы превратилась в натянутую нить, которую кто-то собрался поддеть спицей…

И именно в этот момент, посреди драматично затянутой паузы, наверху что-то стукнуло.

Марго вздрогнула и уставилась в потолок – кажется, стук раздался из комнаты Калеба.

– Ты слышал?

Джонатан отвернул уголок газеты и удивленно поглядел на жену. Марго уточнила:

– Наверху что-то творится.

Джонатан сделал вид, что прислушался, а Марго вдруг почувствовала, как похолодела спина. В том, что она услышала, не было чего-то странного или жуткого – ничего такого, что прямо сейчас звучало из радиофора, но что-то все же испугало ее. Она не могла точно объяснить, что именно, не могла подобрать нужные слова.

– Я ничего не слышу. – Джонатан по-своему прочитал страх Марго и попытался успокоить ее: – Не бойся, милая, «Таинственное убийство» – выдуманная история. Это все не по-настоящему.

Посчитав, что потрудился на славу, он вновь уткнулся в газету.

Марго попыталась сосредоточиться на вязании, но ее сердце больше было не на месте…

С первого взгляда в гостиной дома № 24 на Каштановой улице ничего не изменилось. Спицы, как и до того, звенели, странички газеты порой шуршали, переворачиваемые, а Мистер Убийца под тягучий монолог рассказчика брел по коридору, с каждым шагом все приближаясь к двери спальни своей следующей жертвы.

Что именно произошло с несчастным дворецким, история умалчивала. Говорилось лишь: «Верный слуга увидел, как странная тень в двух шагах от него приобретает форму высокого человека в плаще и цилиндре. Его глаза расширились от ужаса, рот раскрылся в немом крике и…» После чего трансляция потонула в шуме помех, а когда вещание восстановилось, было уже: «Прошептав: “Тик-так, тик-так”, Мистер Убийца развернулся и направился к комнате слуг, где, как он знал, спала кухарка, жена дворецкого…»

Скрипнула вымышленная дверь комнаты вымышленных слуг, едва слышные шаги и шорох одежд выдали то, что Мистер Убийца приблизился к кровати, на которой негромко сопела кухарка. Мистер Убийца уже во второй раз прошептал: «Тик-так, тик-так…» – и женщина проснулась. Увидев черную фигуру у кровати, она закричала…

И тут, среди воплей, профессионально и очень реалистично записанных актрисой-«жертвой», Марго различила топот по потолку. Топот вовсе не в радиоспектакле, а над ее собственной головой.

Марго снова устремила взгляд в потолок. Судя по всему, хмурилась она так сильно, что Джонатан почувствовал это. Опустив газету, он посмотрел на жену.

– Ну уж это ты слышал? – спросила Марго.

– Он просто играет. У него же день рождения. Не будь как…

– Даже не думай договаривать! – прервала его Марго. Было очевидно, что Джонатан собирался сказать: «Не будь как Джеральдин», прекрасно зная, как сильно она раздражается, когда кто-то сравнивает ее с сестрой.

Джонатан пожал плечами и снова скрылся за газетой.

«И вовсе я не как Джеральдин!» – подумала Марго и вернулась к вязанию; ее движения стали резкими, нервными, она пропустила одну петлю и сделала парочку лишних, но даже не заметила этого. Как не заметила и того, что Мистер Убийца, покинув комнату слуг, пошагал вверх по лестнице, преодолел второй этаж и поднялся на третий, после чего вошел на чердак с большими часами, где его уже ждал тот, за кем он явился на самом деле, хозяин дома…

Марго теперь волновало лишь то, что происходило наверху, – игнорируя радиофор, она напряженно прислушивалась и в какой-то момент услышала. В детской как будто захлопнули крышку сундука. После чего раздался отчетливый лязг.

«Так, с меня достаточно!»

Отложив вязание, она поднялась с кресла и сказала:

– Он завтра будет как лунатик. Если его не уложить, он может проиграть так до самого утра.

– Как знаешь, – ответил Джонатан и добавил с многозначительной улыбкой: – Но то, что в детстве из своих родителей меньше я любил именно маму, должно тебе о чем-то сказать.

Марго, нахмурившись, направилась к лестнице. Она не была строгой женщиной – скорее, она была в меру строгой женщиной, а в сравнении с Джеральдин так и вовсе была очень даже доброй и мягкой. Джеральдин считала, что Марго и Джонатан слишком балуют Калеба и однажды из него непременно должен вырасти бродяга или, что хуже, какой-нибудь актер, а быть может, и вовсе продавец рыбы (рыбу и все с ней связанное она просто ненавидела). Марго не сильно полагалась на мнение сестры, поскольку Джеральдин была из тех матерей, которые за малейшую провинность сажают детей в чулан, бьют их по пальцам или по спине и используют едва ли не в качестве домашних слуг. И сегодня она уж точно не думала отправлять сына спать, лишив его возможности поиграть со своими новыми игрушками, но что-то внутри будто бы подталкивало ее, твердило не замолкая: «Тебе стоит пойти. Прямо сейчас… Иди…»

И вот она поднимается по лестнице, а ощущение тревоги крепнет в ней с каждой пройденной ступенькой.

– Когда будешь возвращаться, заведи, пожалуйста, варитель! – воскликнул Джонатан. – Что может быть лучше к убийству, чем горячий желудевый чай!

Марго не ответила.

Из детской доносился топот. Там кто-то ходил, меряя комнату тяжелыми шагами. А еще она услышала голос. Голос этот, как ей показалось, не принадлежал ее сыну.

– Джонатан! – шепотом позвала Марго, но тот ее не слышал. Радиоспектакль подходил к своей кульминации: крики, гром, «тик-так, тик-так…» и револьверные выстрелы заполонили гостиную…

Марго заглянула в чулан на лестничной площадке и взяла там метлу. Она не совсем понимала, что будет с ней делать, – сметет Калеба с ковра, как мышонка? Или пригрозит, что выметет все игрушки из детской, если он не станет слушаться?

Что-то ей подсказывало: «Метла тебе не за этим… Ты ее схватила только потому, что под рукой не нашлось ничего получше…»

Что именно это «получше» и для чего оно могло бы понадобиться, она боялась даже подумать.

Поднявшись на второй этаж и подойдя к двери детской, Марго прислушалась. Из комнаты раздавалось сиплое старческое бормотание, а еще тоненький писк, имитирующий женский голос, как будто Калеб и в самом деле всего лишь играл со своими игрушками: раздав им роли, озвучивал реплики на разный манер. Голоса о чем-то спорили, а потом внезапно смолкли. Повисла тишина.

Марго положила руку на дверную ручку, и тут из детской прозвучало ехидное и самодовольное:

– Конец первого действия! Как тебе представление, мой маленький зритель? Нравится?

«Это не Калеб, – испуганно подумала Марго. – Он бы не смог изобразить настолько мерзкий голосок. Там кто-то есть… кто-то в комнате с моим сыном…»

Она бросила взгляд в сторону лестницы – позвать Джонатана? И тут же покачала головой: а что, если она себе все это надумала? Вдруг это просто ее страхи?

Крепче сжав метлу, Марго повернула дверную ручку и вошла в комнату.

Свет в детской не горел, и все равно Марго разобрала, что в ней стоит такой бардак, словно здесь прогулялась армия мелких проказливых гремлинов.

Игрушки Калеба валялись по всей комнате. У порога под ногами у Марго лежал медвежонок Броуди. На самом деле Броуди было трудно опознать – голова его отсутствовала, а из дырки наружу лез белесый пух. Кто-то жестоко расправился с несчастным Броуди. Когда-то Калеб обожал этого медвежонка, был с ним неразлучен…

Марго подняла взгляд на сына.

– Калеб, – пытаясь унять дрожь в голосе, сказала она, – что ты делаешь?

Калеб даже не повернул головы. Никак не отреагировал, словно не услышал ее слов. Он сидел на ковре к ней спиной и передвигал туда-сюда перед собой – Марго пригляделась – игрушечный паровозик. На Калебе была его пижама, а еще он напялил на голову старую двууголку отца Джонатана, которую Марго давно порывалась выбросить, – шляпу сильно погрызла моль, и от нее пахло гремлинской отравой.

Марго оглядела комнату. Бросила взгляд на остывший камин, на затянутое шторой окно. Никого, кроме играющего на ковре сына, она не увидела. Тем не менее чувство тревоги никуда не делось, и его подкрепила мрачная мысль: «Почему он не оборачивается?»

– Калеб Мортон, – строго сказала Марго. – Хватит игр на сегодня. Пора спать.

Мальчик мелко затрясся и захихикал.

– Прячь игрушки. – Марго добавила в голос чуть больше строгости: – Пора отправляться спать, дружок. И даже не думай со мной спорить. Вряд ли туманный шквал скоро закончится – у тебя будет целый день для игр. Я позволю тебе немного поиграть даже перед завтраком.

– Зачем тебе метла, мамочка? – тихо спросил Калеб, не поворачивая головы. – Ты решила поубирать немного?

То, как он это сказал, заставило ее оцепенеть. Голос сына звучал так, будто его записали на граммофонную пластинку. В нем проскальзывали вкрадчивые, словно пробирающиеся под кожу нотки. Прежде Калеб с ней никогда так не говорил.

– Мне просто показалось, что ты здесь не один, – ответила Марго. – Решила, что кто-то залез в дом. Я услышала… странные звуки, шум…

– Я здесь один. Никого больше нет. Только я и мои игрушки. Мы ставим пьесу.

Вкрадчивость исчезла из голоса Калеба. Он снова говорил как всегда: слегка шепелявил, и только.

Марго прищурилась – она едва могла разобрать сына в темноте комнаты, и это притом, что стояла от него всего в нескольких шагах. Ей захотелось подойти, взять его за руку, но что-то ее останавливало.

– Почему ты вообще сидишь в темноте?

Калеб на это едва слышно что-то забубнил себе под нос, и из всего его невнятного бормотания Марго разобрала лишь концовку:

– …не какой-то там бессмысленный ребенок, а настоящий кукловод в этой кошмарной ми… ми… мистерии…

– Где ты его услышал, Калеб? – недоуменно спросила она.

– Что?

– Это слово. «Мистерия».

– Папочка сказал.

– Ясно.

– Папочка говорит много плохих слов, когда ты не слышишь, – принялся ябедничать мальчик. – Мерзавец, падаль, висельник, ублюдок, дурачина…

– Достаточно!

Марго глядела в спину сына, а тот как ни в чем не бывало продолжал водить паровозиком по ковру, снова что-то забубнив.

На этот раз Марго не разобрала ни слова. Ее сердце бешено колотилось. Она никак не могла взять в толк, что происходит. Здесь творилось нечто странное и неправильное, но… что именно?

– Я ведь говорила тебе, Калеб, что бормотать невежливо. Говори громче.

– Громче? Как пожелаешь… мамочка! – ответил Калеб, и в его голосе вдруг прорезалось что-то незнакомое, чужое, как будто до этого момента кто-то просто играл роль Калеба и он устал притворяться.

Этот кто-то был зол. Оттолкнув в сторону паровозик, он захрипел, словно выплевывая слово за словом:

– Мне надоело, что меня вечно воспитывают: «Гаси свет!», «Иди в кровать!», «Говори громче!», «Не отламывай палец Сабрине!» Ты думаешь, что, раз на мне глупая пижама, я какой-то рохля? Никто мне не указ! Делаю что хочу! Наверное, ты забыла надеть свои очки и не видишь, что, вообще-то, я очень занят – ставлю пьесу! И ты ее портишь! Появление родителей должно было произойти только в конце третьего действия, а сейчас второе! Но раз уж ты здесь… Прежде чем заходить в мою комнату, мамочка, тебе стоило бы купить билетик! Ведь это – театр! А в каждый театр вход только по билету! Только по билету!

Марго от потрясения не могла произнести ни слова. Это был не Калеб! Тот, кто называл ее мамочкой, сидел на ковре в комнате Калеба, он надел пижаму Калеба, играл игрушками Калеба. Но это был не ее сын!

Будто подслушав ее мысли, не-Калеб рассмеялся:

– Погляди, мамочка. Ты видишь этих куколок? Знаешь, что их ждет? Знаешь, о чем второе действие?

Свет плавно зажегся, и Марго поняла, что тот, кого она приняла за Калеба, держит в руках керосиновую лампу. А еще она увидела… Старые добрые и такие знакомые игрушки ее сына были выстроены в боевые порядки. Солдатики стояли со вскинутыми саблями, плюшевые медведи, марионетки и щелкунчики были поставлены под ружье – они словно ожидали приказа.

– Второе действие называется «Война», – злобно прошептал маленький генерал в двууголке и пижаме. – Мое любимое действие… Вот-вот деревянные мечи взмоют и опустятся! Игрушечные ружья начнут стрелять! А кровавая краска забрызжет во все стороны! И тогда они все встретят свою смерть! Один за другим! Падут на поле брани, раненые и убитые, со вспоротыми животами и пронзенными сердцами! Я натяну нити марионеток, чтобы им стало мучительно больно! Я повешу на этих нитях всех дезертиров! А потом будет третье действие… Полное страданий, горящих любовных писем и предательства! Кого-то ждет нож в спину, кого-то – чудесное спасение, а еще кого-то – совсем немного… немного мелодрамы… Третье действие так и называется: «Мелодрама». Ты ведь знаешь, что такое мелодрама, мамочка?!

Марго знала, что такое мелодрама. Она с ужасом глядела на маленького монстра, который играл с керосиновой лампой: крутил колесико фитиля, то погружая комнату в кромешную темноту, то ярко ее освещая.

Марго попыталась хоть что-то выдавить из себя. Голос ее дрожал, слова застревали где-то на полпути, но она все же проговорила:

– Кто ты такой?

– Кто я такой? – последовал удивленный ответ. – Ты что, ослепла? Это же я! Твой маленький сыночек! Твой малыш, твой дружочек! Кто же еще здесь может быть, в этой милой, прелестной комнатке? В этой пижамке? С этим лицом?!

Сидящая на ковре тварь вдруг резко дернула головой и повернулась. Марго предстало настолько ужасающее зрелище, что она выронила метлу, непроизвольно вскинув руки ко рту в попытке сдержать крик.

У твари было лицо ее сына! В буквальном смысле! Лицо ее сына, словно маска, было натянуто на чужую, уродливую рожу!

Края лица неровно топорщились, с подбородка на воротник пижамной рубашки капала кровь. Там, где было левое ухо, кожа сморщилась жуткими складками, а веки мерзко наползали на глаза, отчего тварь, казалось, прищуривается и подглядывает в щелочки.

– Что такое, мамочка? Я тебе не нравлюсь?

– Т-твое лицо, – запинаясь, произнесла Марго. – Твое л-лицо…

– Да, мое новое лицо… – тварь чуть склонила голову, – я немного приболел! На мне просто лица нет! Хотя… – уродец хмыкнул, – ты знаешь, мамочка, на самом деле как раз таки есть!

К горлу Марго подступил ком от посетившего ее внезапно осознания, и она почувствовала, что вот-вот упадет в обморок. Она поняла, что ее сын, ее маленький Калеб, мертв. Что его больше нет.

Ужас заполонил ее мысли. Она будто проглотила острый крючок на бечевке, крючок этот зацепился за что-то внутри, и его потянули наружу. Все ее естество при этом потянулось следом за ним, выворачиваемое наизнанку… Она отказывалась верить. Где-то на дне ее души кто-то крепко сжимал рубильник, пока что не позволяющий затопить ее всю тьмой, и этот кто-то отчаянно, непримиримо вопил во тьме: «Не-е-ет!» Все внутри восставало против мысли, что ее ребенок убит.

– Что не так, мамочка? – прохрипела тем временем тварь, после чего поднялась на ноги и пошагала к Марго неровной, угловатой походкой. – Неужели я не похож на мальчика с фотографии на каминной полке?

Из рукавов пижамы торчали руки с длинными, вырезанными из дерева пальцами, гладкие, лакированные ступни топали по ковру. Шарниры скрипели, большая голова на тонкой шее дергалась с каждым шагом.

Марго будто вросла в пол. Она узнала это существо. Это была та самая кукла! Малыш Кобб, которого Джонатан принес их сыну в подарок на день рождения. Живая колченогая кукла…

Малыш Кобб подошел к Марго и, задрав голову, поглядел на нее.

– Ну почему ты меня не узнаёшь? – Когда он говорил, лицо Калеба дрожало и шевелилось. – Это же я… Я всегда здесь жил. С тех самых пор, как однажды вылез из тебя наружу!

Марго не могла оторвать взгляд от кошмарной маски, не могла даже моргнуть. В легких будто закончился весь воздух.

– Нет, – одними губами произнесла она. – Ты не мой сын. Не мой!

Кукла медленно подняла руку, что-то в ней сжимая. Револьвер! Это была не какая-то глупая игрушка. Малыш Кобб направил на нее самое настоящее оружие!

– Я советую тебе следить за словами, мамочка, – сказал он. – Если ты попытаешься испортить мою пьесу, я выстрелю! Один, два, три, четыре, пять, шесть, восемь, двенадцать! Я плохо считаю, но стреляю я намного лучше. Может, самое время убраться отсюда и дать мне доиграть?

– Я никуда не уйду, – сжав зубы, процедила Марго.

Ей было все равно, убьет ее кукла или нет. Она останется здесь, пока не узнает, что эта тварь сделала с ее сыном. Она должна увидеть его…

И Малыш Кобб понял, что прогонять ее бессмысленно.

– Упрямая какая! – воскликнул он. – Хочешь собственными глазами увидеть мой спектакль? Я не рассчитывал на еще одного зрителя…

«Еще одного?»

Марго вспомнила слова, которые услышала из-за двери. «Маленький зритель!» – это ведь ее Калеб! Он по-прежнему где-то здесь, спрятан в комнате! Если кукла хочет, чтобы он наблюдал за спектаклем, о котором постоянно талдычит, то он рядом – и он… жив!

Первым порывом было закричать и позвать Джонатана, но Марго вовремя себя остановила – вдруг кукла выстрелит?

Она внезапно почувствовала, как ужас… нет, не отступил – он приобрел иную форму. Липкую, вязкую, холодную.

– Где он? – спросила Марго.

– Кто «он»? – Тварь в двууголке пожала плечами с наигранным непониманием.

Марго едва сдержала себя, чтобы не наброситься на куклу.

– Мой сын! Мой маленький мальчик! Где он? Куда ты его дел?

– Я ведь тебе уже сказал, – со злостью прорычал Малыш Кобб. – Ты что, еще и глухая? Я! Я твой сын! Живой! Настоящий мальчик! Это мое лицо, моя комната, моя жизнь!

Револьвер в его руке задрожал, но Марго не обратила на это внимания. Она прислушалась – не раздастся ли откуда-нибудь приглушенный стон – и снова оглядела комнату. Камин пуст. Окно заперто, и вряд ли Калеб или это низкорослое существо, которое им притворялось, смогли бы дотянуться до защелок. К тому же снаружи туманный шквал… Оставалось два варианта: либо в шкафу, либо под кроватью. Других мест, чтобы спрятать Калеба, здесь просто не было.

– Куда ты его дел? – повторила Марго.

– Я никого никуда не девал! – Малыш Кобб топнул ногой. – Ты немного, совсем чуть-чуть сошла с ума, да, мамочка? Женщины все слегка сумасшедшие, как однажды сказал мой… – Он внезапно замолчал. Не сводя с Марго взгляда, опустил револьвер, повел головой и жалобно проканючил голосом, один в один похожим на голос Калеба: – Мне очень жаль. Я больше не буду. Честно! Ты на меня злишься, потому что я устроил здесь беспорядок? Да, мамочка?

Марго застыла. Она внезапно поняла, что эта безумная тварь делает и зачем прикидывается. «Настоящий мальчик», «мамочка»… Малыш Кобб надеется занять место Калеба! Вот для чего он забрал лицо ее сына! Его заботит вовсе не пьеса…

А еще она поняла, что напрямую ответа не добьется.

Сквозь пелену отчаяния и боли в голову Марго, словно в нору, проникла идея: единственный способ все узнать у Малыша Кобба – это притвориться и подыграть ему. Как бы ей ни было мерзко и отвратительно, она должна сыграть свою роль. И сыграть ее как можно лучше, ведь, если кукла почует фальшь, она в любой момент вскинет револьвер и выстрелит, после чего выйдет за дверь, спустится в гостиную и убьет Джонатана. Их смерть точно никак не поможет бедному Калебу, если он… если он все еще жив.

Ненависть к твари вытекала из Марго, как кровь из раны, и она будто зажала эту рану рукой, надеясь, что не слишком много просочится сквозь пальцы.

– Д-да, дружок, – сказала Марго, сжав кулаки так крепко, что ногти впились в ладони. – Все верно. Я злюсь. Очень злюсь. Сама не знаю, что на меня нашло.

Она насильно заставила себя встать ровно и вскинуть подбородок. Кто бы только знал, чего ей сейчас стоило измениться в лице и сложить губы в слабую, блеклую, но все же улыбку.

Увидев эту улыбку, Малыш Кобб тут же затопал ногами – видимо, он был несказанно доволен тем, что «мамочка» поддержала его игру.

Марго подняла метлу, прислонила ее к стене и прикрыла дверь.