Беседы с Г.К. Жуковым. 16 встреч дома у маршала

© Хазанова М.А., 2024

© «Центрполиграф», 2024

Вступительное слово

Эту книгу написал мой отец. Он был ярким, благородным, глубоким, смелым, мужественным, широко образованным человеком с большим чувством юмора. Любил людей. Сделал в жизни все, что хотел. Война стала главным событием его жизни, а изучение и осмысление истории войны – второй профессией после медицины. Эта книга возникла благодаря его службе в Главном военном клиническом госпитале им. Н.Н. Бурденко, где отец долгое время был начальником гастроэнтерологического отделения. В этом отделении работала жена маршала Жукова – Галина Александровна, благодаря которой и состоялось знакомство и сотрудничество отца с Г.К. Жуковым. Галине Александровне посвящена одна из глав.

Во вступлении к книге отец кратко рассказывает историю ее создания и совсем немного говорит о себе. Хочется рассказать о нем более подробно.

Отец – коренной москвич. Жил на Сретенке и около Патриарших прудов, окончил школу № 119. В 1939 г. поступил в Первый мединститут. В начале октября 1941-го он учился на третьем курсе. Однажды вместе с однокурсником они сидели возле анатомического корпуса на Моховой, обсуждали приближение немцев к Москве.

Отец произнес:

– Придется идти на фронт. Немцы близко.

– Что ты агитацию разводишь? – раздраженно ответил однокурсник. – Не на собрании! (Отец был комсоргом курса.)

По закону студенты-медики с третьего курса имели отсрочку от призыва на фронт. 16 октября, когда в Москве была паника и мародерство, отец записался в ополчение добровольцем, в 3-ю коммунистическую дивизию.

Воевал под Москвой на северном направлении – сначала пулеметчиком, потом санинструктором роты.

Уже ближе к концу жизни он рассказал одну историю, которая поразила меня. В 1941-м под Москвой мороз был 40 градусов. Земля – как камень. Они бежали в атаку, но из-за немецких мин приходилось постоянно падать. Взрывы выворачивали из земли замерзшие комья с острыми ранящими краями. Падая, солдаты больно ударялись лицами о них. Чтобы хоть как-то заглушить боль, отец нецензурно ругался. После боя к нему подошел немолодой старшина: «Что ж ты так материшься? А еще студент…»

Из 130 солдат их 1-й стрелковой роты 664-го стрелкового полка 130-й стрелковой дивизии до конца войны дожили только 13[1].

Отец с боями дошел до Старой Руссы. В конце февраля 1942-го ранен осколком мины. Вместе с другими ранеными его вывозили в госпиталь на полуторке. В какой-то момент в небе появился фашистский самолет и начал пикировать на них, стреляя из крупнокалиберного пулемета. Было настолько страшно, что несколько раненых не выдержали и перевалились через борт машины. Они так и остались лежать на земле. Отцу повезло: их машина добралась до госпиталя.

После лечения в госпиталях Нижнего Новгорода отец был направлен доучиваться в Военно-медицинскую академию. В марте 1944 г. окончил ее. Последующую службу на фронте описывал кратко:

«Вернулся на фронт врачом. Служил в ППГ[2]. В 1944–1945 гг. ППГ входил в состав 1-го механизированного Красноградского корпуса. Участвовал в операции «Багратион», далее входил в состав 33-й армии (участвовал в операции „От Вислы до Одера“). Затем вошел в состав 3-й ударной армии (Берлинская операция)»[3].

Отец обладал незаурядной памятью. Очень хорошо знал историю и географию, и не только нашей страны.

Вспоминал, когда их корпус перешел границу, они двигались по чужой территории, отец иногда говорил коллегам, какой городок впереди, сколько там жителей, каковы их основные занятия, какие полезные ископаемые добываются. Они приходили в это место, и все оказывалось именно так. Его спрашивали: «Откуда ты это знаешь? Ты здесь бывал?»

Он отвечал: «Нет, не бывал. У нас в школе был замечательный учитель географии, и я любил географию».

Несколько раз он рассказывал: когда они вошли в Берлин, его поразило, что повсюду виднелись белые куски материи. Они свешивались из окон, болтались на дверях подъездов, торчали из форточек цокольных этажей. Это означало, что капитулировали все, от мала до велика, без исключений.

В скором времени их госпиталь отправили обслуживать санатории в Карловых Варах, где после войны поправляли здоровье и отдыхали члены правительства и представители высшего командного состава. После военных будней, бомбежек, потока раненых, бесконечных переездов госпиталя Карловы Вары оказались сказочным местом. Через некоторое время, понимая, что терапия освоена недостаточно, испытывая потребность учиться дальше, отец неоднократно просил начальника санатория направить его на учебу. Осенью 1946 г. пришло направление на учебу в ЦИУВ (Центральный институт усовершенствования врачей), на военный факультет. Проучился 6 месяцев. Считал эту учебу полезной. Вернулся служить в Карловы Вары, а в 1948 г. его перевели на службу в Москву. Затем направили в ГВГ имени Н.Н. Бурденко – ординатором. Свою службу в госпитале от ординатора до начальника гастроэнтерологического отделения отец описал в книге «40 лет в Лефортово, на берегу Яузы»[4].

«Беседы с Г.К. Жуковым. Война и жизнь» – это книга о бесчисленных, постоянных усилиях самых разных людей – от солдата до маршала. О преодолении тягот войны, страха смерти, боли от ран и потерь. О тупиковых обстоятельствах, из которых, казалось, не было выходов, но они находились – чтобы приблизить победу.

Хочу искренне поблагодарить Дарью Корнилову, без которой эта книга вряд ли бы увидела свет, – за тщательную вычитку текста, постоянную готовность к сотрудничеству и помощь в решении различных вопросов.

Также отдельное спасибо мне хочется сказать Алексею Безугольному, благодаря усилиям которого эта книга была издана.

М.А. Хазанова

От автора

В период с 1945 по 1990 г. я собирал воспоминания участников Великой Отечественной войны. В этом деле мне помогала профессия военного врача: большинство собеседников были пациентами, лишь иногда – коллегами по работе. Мое участие к войне располагало их обычно к откровенному разговору, проходившему, как правило, с глазу на глаз.

Много интересного рассказали мне А.М. Василевский, К.К. Рокоссовский и многие другие, стоявшие на более скромных ступенях военной лестницы. Среди собеседников особое место занимает Г.К. Жуков, с которым судьба свела меня относительно близко.

Из всего услышанного я выбрал рассказы о Жукове. Конечно, потому, что он – крупнейший полководец Второй мировой войны. Но не только поэтому. В действиях отдельного человека боевая жизнь выглядит конкретнее и до известной степени понятнее. Приближаясь, становясь более доступной пониманию, война не теряет ни грамма трагичности и значительности.

Тональность большинства рассказов существенно отличается от современной, но я решил ее сохранить в первозданном виде. То же касается оценок отдельных событий войны. Но так думали мои собеседники, в огромном большинстве хорошие, умные люди и действительно великолепные воины. На Жукова они смотрят не совсем современно, но явно по-разному. Все это мне хотелось не менять: читатель имеет право посмотреть на события великой войны с разных точек зрения.

Мне неоднократно, а иногда и подолгу доводилось говорить с Жуковым. Возвращаясь домой, я по памяти воспроизводил нашу беседу. Кроме того, в разные годы я общался со многими другими высшими офицерами Советской армии, поделившимися своими впечатлениями о совместной службе с Жуковым. Мое изложение рассуждений Г.К. Жукова и других моих собеседников приводится в этой книге другим шрифтом и без кавычек.

Тешу себя надеждой, что книга в чем-то дополнит описание великих деяний советского народа, ценой неимоверных усилий и бесчисленных жертв приведшего войну к победе. Надеюсь также, что будет внесено несколько новых черт в образ крупнейшего полководца Второй мировой войны – Г.К. Жукова.

В заключение немного о себе, то есть об авторе. Я – участник Великой Отечественной войны. Мне довелось видеть ужасные картины неудач войны, но также и белые флаги в окнах Берлина. Был ранен. Мой брат и двое близких друзей погибли. Как и у большинства моего поколения, годы войны оставили самое яркое и самое тяжелое впечатление в жизни. С первых послевоенных лет я изучаю всю доступную отечественную и зарубежную литературу о войне. В ее освоении оказались полезными знания, полученные в Военно-медицинской академии. При изучении военных дисциплин в методическом отношении мне помогали также занятия медицинской наукой (я доктор наук, профессор). Постоянная длительная работа по овладению этим кругом знаний фактически приобщила меня ко второй специальности – военной истории.

Глава 1

Дома у Г.К. Жукова

На протяжении целого десятилетия – с 1962 по 1973 г. – мне доводилось неоднократно бывать у Г.К. Жукова. Двери его дома открыла мне совместная работа с женой маршала – военным врачом Галиной Александровной Жуковой. Мы служили в Главном военном клиническом госпитале им. Бурденко. Галина Александровна пришла в госпиталь в 1953 г. С 1960 г. мы работали в одном отделении.

Хорошо известно, что с конца 1957 г. Г.К. Жуков был в опале, точнее – во второй опале. С момента снятия его с высоких должностей можно было ожидать неприятностей по службе и его жене, тогда Семеновой. По должности Галина Александровна была всего-навсего скромным госпитальным ординатором, тем не менее судьба ее решалась самим новым министром обороны – маршалом Р.Я. Малиновским[5]. Тот относился к Г.К. Жукову – по крайней мере в конце 1957 г. – резко отрицательно. Несмотря на свое отношение к опальному полководцу, вопрос о продолжении военной службы Галины Александровны он решил справедливо: приказал работникам Центрального медицинского управления выяснить, соответствует ли капитан медицинской службы Г.А. Семенова занимаемой должности, и далее поступать в зависимости от выявленного ее служебного соответствия или, наоборот, несоответствия.

Галина Александровна была серьезным, профессионально грамотным врачом, никогда не манкировала своими обязанностями – ни в момент успехов мужа, ни в период его опалы. Держалась ровно, хорошо относилась к больным, умела отстаивать их интересы. Командование госпиталя, в первую очередь его начальник генерал-майор медслужбы Николай Михайлович Невский, подошло к аттестации Г.А. Семеновой объективно, по совести преодолев искушение подыграть известным настроениям начальства. Галина Александровна продолжала служить. Правда, в самом конце 50-х – начале 60-х годов, в период «расцвета» опалы Жукова, на нее неоднократно подыскивался компрометирующий материал. Но никого из врачей госпиталя не удалось подбить на такое неблаговидное дело. Впоследствии ряд врачей ГВКГ им. Бурденко, ее товарищей по работе (О.В. Шныренкова, Г.К. Алексеев), бывали в доме Жуковых чаще меня.

Должен подчеркнуть, что почти всегда я видел маршала только в домашней обстановке и лишь однажды – на полигоне. Все встречи проходили в период его опалы. Правда, с момента прихода к власти Л.И. Брежнева опала стала существенно менее заметной, и жизнь жуковской семьи приблизилась к нормальной. Брежнев относился к Жукову лучше, чем Н.С. Хрущев.

Что можно сказать о Жукове в домашней обстановке?

Маршал отлично понимал, что переступающий порог его дома, особенно совершающий это паломничество впервые, волнуется совершенно невероятно. Видимо, подобное волнение новичка столь закономерно, что у Георгия Константиновича выработалось особое поведение для начала первого приема: он совершенно не замечал волнений новичка и становился необычайно простым и доступным.

Проходило полчаса, сверхволнение гостя сходило на нет, и Жуков становился обычным для дома – подчеркнуто гостеприимным, но всегда сохраняющим с вами некоторую дистанцию.

Обычно Георгий Константинович охотно выступал в роли рассказчика, останавливаясь чаще всего на значительных обстоятельствах собственной жизни, а значит, по большей части – на обстоятельствах войны. Он явно не любил направляющих вопросов и тему рассказа выбирал обычно сам. Вопросы уточняющего характера принимались спокойно, по-деловому.

Рассказы о войне касались как Первой мировой и Гражданской, так и Великой Отечественной. Львиная доля рассказов, естественно, падала на Великую Отечественную. Этой темы он касался особенно охотно, правда, в основном отсчет как бы велся с Московской битвы. Самое начало войны, Ельню, Ленинград, вспоминал сравнительно мало.

Я не слышал ни одного пространного рассказа маршала о первой половине 1941 г., непосредственно примыкающего к войне. Думаю, это не случайно. Жуков, как это видно из его мемуаров, был во многом не удовлетворен своей деятельностью в первые семь месяцев 1941 г. В его пользу можно напомнить, что начальником Генштаба он пробыл перед войной менее полугода. Также следует уточнить, что ранее он никогда не был на штабных должностях. Конечно, возглавляя Генштаб, Жуков терял в определенной мере свои важнейшие преимущества – быстрое проникновение в суть боевой обстановки и необычно плодотворное понимание существа боя. Все это так. Но, видимо, червь сомнения маршала все-таки грыз. Ему казалось, что он как начальник Генерального штаба что-то недоделал. А недоделок Жуков не прощал никому, включая себя. Слабым утешением была высказанная кем-то мысль, что вряд ли К.А. Мерецков[6] сделал бы за то же время больше. Я уверен, что полноценный начальник Генерального штаба непосредственно перед войной обязан был набраться мужества и еще многого, многого и перестать обожествлять Сталина. Необязательно демонстрировать этот отказ от отожествления. Но надо опираться только на интересы дела. Тогда, бесспорно, мы и войну встретили бы по-иному. Конечно, при условии, что подобному начальнику Генерального штаба, то есть переставшему обожествлять Сталина, была бы сохранена жизнь. По словам Жукова, он расстался с обожествлением Сталина лишь к Московской битве.

Наверное, поэтому Георгий Константинович любил вспоминать войну именно с обороны Москвы. Кроме исторического значения этого сражения примешивалось и личное: с этого времени воевал уже «полностью самостоятельный» Жуков. Маршал знал цену своим словам, тем не менее был щедр на исторические зарисовки. Как-то в конце встреч (было это в 1965 г.), чуть иронически улыбаясь, он обратился ко мне:

– Сегодняшних разговоров, пожалуй, на две статьи хватит…

Я был смущен, но возражать не стал. Спустя четверть века выполняю этот совет Георгия Константиновича.

Вернемся к его гостеприимству. Приглашенного к себе на дачу Жуков встречал у машины и провожал до нее. Любил застолья, но не переносил пьяных: теряющих над собой контроль людей больше никогда не приглашал. Любил поднимать тосты за гостей, особенно впервые вошедших в дом. С интересом слушал удачные тосты соседей по столу. Чаще других хозяин дома предпочитал коньяк «Тбилиси».

За столом, как правило, царила добрая, достаточно непринужденная обстановка. Во многом она определялась теплотой отношений хозяина и хозяйки. Обычно было не принято надолго останавливаться на отрицательном.

Нельзя пройти мимо постоянства оценок маршалом людей и событий. Конечно, с годами какая-то эволюция происходила, но эти изменения, скорее, касались отдельных лиц и частностей. С другой стороны, должен отметить, что если эти факты говорили однозначно против его оценки, то он отказывался от прежней позиции. Особенно заметны такие перемены были при работе над книгой «Воспоминания и размышления»[7]. Правда, в случаях, когда вопрос относился больше к области оценок, маршал менял свою позицию крайне неохотно. И совершенно неистребимое постоянство бросалось в глаза при общих оценках России и Советского Союза. Без преувеличения их можно относить к его святыням. Этими именами он пользовался редко – не терпел трепать их всуе. Очень трезво видел слабости и проблемы своей Родины. Готов был их обсуждать и обсуждать. Но человек, задевавший, по его мнению, честь России или Советского Союза, сразу становился врагом. Такие люди, как правило, не попадали к нему в дом. Речь шла обычно лишь об их печатных выступлениях. Высказывания маршала на их счет были резки, несдержанны, а нередко – просто грубы.

Мне приходилось слышать его мнение о Германии. До последних своих дней Жуков не мог простить ей тех бед, что она принесла нашей Родине. Как-то раз, обсуждая эту очень болезненную тему, он сказал:

– Когда мы пришли в Германию, я не разрешал своим солдатам делать то, что делали немецкие в России. Не разрешал и строго за этим следил.

Уже тяжелобольной Жуков не без гордости показывал мне свои мемуары, изданные в ФРГ. Он признавал, что немецкое издание «Воспоминаний и размышлений» было, пожалуй, лучшим из всех увидевших свет. И в момент, когда я с некоторым смущением читал по-немецки нелестные высказывания в адрес Германии, Жуков заметил мою реакцию и спросил:

– Что, по-немецки что-то звучит не так?

– Наоборот, именно так, как по-русски, но я не мог себе представить, что они решатся публиковать все слово в слово.

– Я бы не согласился ни на какую правку. А мое отношение к Германии, вернее, к ее походу на Россию, не изменило ни время, ни издание книги.

В чисто военном плане Жуков оценивал немецкую армию вполне объективно. О ее боеспособности он отзывался с похвалой. Отмечал организованность, дисциплину, развитое чувство долга у личного состава армии. В первой половине войны немецкая армия отличалась маневренностью, гибкостью. После Курска эти качества в значительной мере были утрачены. Из военачальников выделял Браухича[8] и Манштейна[9]. На мой прямой вопрос о достоинствах Паулюса[10] ответил:

– Неплохой оператор.

Жуков был совершенно равнодушен к вопросам религии. В Бога не верил. Но добрых дел служителей церкви, свидетелем которых стал, не забывал. Впрочем, как и дел недобрых.

В рассказах о войне просматривалось несколько общих закономерностей. О характере его оценок, сделанных во время войны, мне рассказывали генералы – мои пациенты.

В разговорах 60—70-х гг. у меня появилась возможность сопоставления оценок военных и мирных лет. Именно поэтому могу утверждать – по мере отдаления события Жуков оценивал действия его участников мягче и снисходительнее. С обязательным добавлением: если вокруг этого военачальника или события не возникала конфликтная с Жуковым ситуация. Как было, например, с Рокоссовским, о чем разговор ниже.

Жуков охотно давал оценки нижестоящим и примерно равным себе. На людях не любил критиковать вышестоящих. Если же критиковал, то только с глазу на глаз и с собеседником, которому доверял. От этого правила он начал отходить лишь в последние пять-шесть лет своей жизни. Думаю, что осторожность в оценках великих мира сего, выработанная печальной практикой, спасла Жукову жизнь во время первой опалы (1947–1952 гг.).

Можно только удивляться его достаточно широкой эрудиции, при, в общем-то, более чем скромном «официальном» образовании. Пару раз мне довелось от него слышать: «Я учусь всю жизнь». Наверное, Георгий Константинович по справедливости заслужил причисления к роду «великих самоучек». Он много читал, не пропускал новые интересные повести и романы. За литературой о войне следил, даже будучи тяжело больным. Очень любил театр. Семья Жуковых особенно тянулась к Театру Вахтангова и, по-моему, была знакома со всем репертуаром этой сцены. Также очень любил кино. Вскоре после выхода первых двух серий картины «Освобождение» о второй половине Великой Отечественной войны рассказывал о своих впечатлениях:

– Картина в целом мне понравилась. Есть некоторые несуразности. Я никогда не надевал во время войны, на службе, ордена. Сталин говорил нам: после войны будете носить – именно тогда ордена будут в самую пору. Неверно показаны совещания узкого круга лиц по оперативным вопросам, проходившие перед решающими битвами. Точнее – неверно показана роль политработников на этих совещаниях. Небольшое число их присутствовало, но в обсуждении чисто военных вопросов участия не принимали. И несомненно, правильно делали, что не лезли в дела, им непонятные.

Но с экрана они вдруг заговорили при обсуждении стратегических проблем. Выглядит это совершенно нелепо. Конечно, теперь они спокойно и солидно могут обсуждать, скажем, Киевскую операцию. Ведь все разобрано, все известно, все оценено, а главное, ясно, как она закончилась. Совершенно иное дело обсуждать то же самое до операции. Уровень подготовки должен быть совсем другим. Да и зачем им было брать на себя лишнюю ответственность? Ляпнет что-нибудь невпопад, и дойдет эта дурь до Верховного. Тогда уже много шансов расстаться с должностью. Поэтому на всех подобных совещаниях члены военных советов молчали. Они включались обычно в разговор, лишь когда речь заходила о моральном облике войск, о тыловом обеспечении операции.

Конечно, теперь по знакомству им могут дать в картине любую роль. Но таких ролей в жизни они не играли.

Я коснулся актерского исполнения в этой картине. Очень люблю Михаила Ульянова, но роль Жукова, по-моему, далеко не лучшая в его карьере. Одно из основных зрелищных впечатлений от живого Жукова заключено в необычайно выраженной естественности. Все, что он делал и говорил, выглядело именно так, как и должно было быть. Иного в тот момент не представлялось. Редкое качество! Мне кажется, что этой необычайной естественности Ульянов не поймал. По своему таланту этот большой актер мог сыграть Жукова более естественным. Беда в том, что Ульянов не общался с маршалом.

Всего этого я Георгию Константиновичу не стал, конечно, говорить. Просто заметил, что, по-моему, роль Жукова Ульянову не вполне удалась. Жуков решительно не согласился с моей оценкой. Ульянов в этой роли ему явно понравился. Вообще он очень любил Михаила Ульянова и Юлию Борисову. Может быть, поэтому он так оценил и это исполнение. В отношении ульяновской трактовки Жукова я остался при своем мнении.

Жесткие принципы, которые неумолимо действовали в оценке поведения других людей, Георгий Константинович считал обязательным, также и для себя и своих близких. Выше всего в человеке он ценил мужество и ум в сочетании с профессиональной подготовкой, трудолюбием, обязательностью и чувством долга.

В подтверждение этих особенностей его характера можно приводить бесконечное число примеров. Вот некоторые из них.

Жуков со свойственной ему обстоятельностью и добросовестностью работал над рукописью «Воспоминания и размышления». По многу часов пропадал в архиве Генштаба. С утра до вечера сидел над страницами рукописи. Тщательно выверял листы, напечатанные на машинке Клавдией Евгеньевной – матерью Галины Александровны. И так изо дня в день. Подходило время сдачи рукописи. Жуков делал невероятные усилия, чтобы уложиться в оговоренный заранее срок. Уложился. Через два дня последовал приступ болей в сердце и развился первый инфаркт миокарда.

Жуков только начал восстанавливаться после тяжелой болезни, как у него на даче раздался телефонный звонок. Звонил министр обороны маршал А.А. Гречко:

– Георгий Константинович, политбюро и лично Леонид Ильич просят вас поехать на открытие мемориального комплекса «Сталинградская битва».

– Я основательно болен. Поездка для меня тяжела. Но если это необходимо, готов ехать без надежды на возвращение.

Такая постановка вопроса буквально ужаснула Гречко.

– Что вы, что вы, Георгий Константинович, так вопрос не может стоять. Доложу, что вы больны.

Еще один случай. Одна из родственниц маршала грубо нарушила обещание, данное Жукову. С этого момента нарушительнице был закрыт доступ в дом Жуковых. Как раз подошло время смены номера домашнего телефона – новый номер ей не сообщили. Спустя некоторое время Галина Александровна простила отступницу и даже помогла ей в одном серьезном деле. Георгий Константинович же по-прежнему не разрешал произносить в доме имя этого необязательного человека.

Глава 2

Детство, отрочество, юность Г.К. Жукова

Разговор о жизненном пути начался почему-то с темы бедности калужской деревни. Жуков говорил:

Вы не можете представить себе, насколько была бедна калужская деревня. Конечно, и у нас в деревне были два мужика из тех, кого называют кулаками. Но десятки домов жили на грани нищенства. Земля у нас не чернозем, земли немного, урожаи низкие, их обычно хватало только до января, максимум до февраля. А дальше до нового урожая необходимы какие-то приработки, иначе семья умрет с голоду. По этой причине – жизни в бедности – нет фотографий моего детства, нет вообще снимков моего отца, а мать впервые сфотографировалась, когда я уже был генералом. Мне, конечно, хотелось запечатлеть родителей, и примерно к 1913 г. по заработку я мог себе это позволить. Но я знал, что ни мать, ни отец не согласятся «бросать такие деньги на ветер» – фото тогда стоило дорого.

При такой бедности вокруг меня было невероятное трудолюбие. Только на этом трудолюбии и могли мы существовать. Но никаких шансов на улучшение не было. За счет чего мог улучшить свою жизнь калужский крестьянин? В первую очередь за счет удачной женитьбы сыновей. Но такое случалось редко. Конечно, если в семье несколько взрослых сыновей и была возможность собрать деньги на хорошую лошадь – то появлялись кой-какие перспективы. Но столько бесконечных «если»! В общем, выбиться из нищеты удавалось за жизнь одному из пятнадцати или двадцати односельчан. Поэтому и отец и мать говорили: «Не хочешь быть нищим – езжай в город».

Так и порешили.

В Москве я работал в меховой мастерской своего дяди – М.А. Пилихина. Относился он ко мне далеко не по-родственному. Правда, спустя годы он все-таки заметил какие-то мои выгодные качества и стал поручать развоз готового товара заказчикам. Подобные поездки были выгодны: за «экспедиции» я получал немного денег, мог попутно лишний раз посмотреть на Москву. Но за эти поручения на меня страшно обижался сын хозяина. Думаю, что злили его не доходы от поездок, а принцип отца: выходило, что Пилихин-старший доверял мне больше, чем сыну. С этим он смириться не мог, и дело частенько доходило до драк. Но к дракам я всегда относился спокойно, и в дальнейшем с Пилихиным-младшим у нас остались крепкие родственные отношения.

От себя автор может добавить, что после Великой Отечественной войны Пилихин круглый год жил во флигеле дачного участка Жукова. Он продолжал работать скорняком. Его дочь – известный деятель кино – была нередким гостем в доме Жуковых. Сам маршал навсегда сохранил умение держать мех в руках и даже профессионально дуть на меховое изделие. Все это производило большое впечатление на его гостей, становившихся свидетелями этого действа.

Глава 3

Старая армия, Гражданская война

Георгий Константинович считал, что большинство офицеров и генералов Генерального штаба Русской армии во времена Гражданской войны обладали должным уровнем подготовки, хорошо разбирались в военном деле.

Иное дело – высший генералитет, – командующие фронтами и армиями. За исключением Брусилова[11], ярких личностей – таких, скажем, как командующие основными фронтами Великой Отечественной войны, – на высших должностях не было. Конечно, встречались командующие-середняки, но немало было и откровенно слабых.

В дивизиях генералитет и офицерство тоже выглядели очень пестро. Встречались и сильные командиры дивизий и полков, но очень нередко попадались совершенно бездарные. А вот в звене батальон – рота офицеры в массе своей соответствовали занимаемой должности.

Такое странное распределение сильных и слабых офицеров объяснялось протекционизмом, царствовавшим в мирное время. Хорошо было известно, что в Генштабе надо много работать и решать сложные вопросы, поэтому великосветские лоботрясы туда не рвались, а состав набирался из хороших, подготовленных кадров. А в полках и в дивизиях люди со связями заглядывали на службу лишь пару дней в неделю. Конечно, такая порочная практика отрицательно влияла на боеспособность армии.

Младшие командиры в большинстве своем были хорошо подготовлены и обладали высоким чувством ответственности. Неудачи русской армии на протяжении войны 1914–1917 гг. связаны в первую очередь со слабостью промышленности, которая не могла обеспечить армию оружием и боеприпасами. Отрицательно сказывалось на подготовке армии в целом малое количество по-настоящему грамотных людей в стране и практически полное отсутствие специалистов с техническим образованием. Наконец, как я уже говорил, слабоват был высший генералитет. Именно это и приводило к неудачам. Храбрости и самоотверженности русской армии не занимать.

После темы подготовки армии разговор перешел к боям за Нижней Волгой в 1919 г.:

Кавалерия Деникина превосходила кавалерию красных по численности и вооружению. Неудивительно, что бои были достаточно тяжелыми и часто оказывались для нас малоуспешными. Однажды после особенно трудного, просто безысходного боя наш полк оказался прижат к Волге, и противник уже вполне реально предвкушал конец красных. На совсем узенькой, остающейся у нас полоске берега мы лишний раз убеждались, как широка и могуча эта река. Но другого пути к спасению не было. Плыть с лошадью через реку – дело непростое. Большинство из нас было этому обучено. И все же делать было нечего.

Проплыв большую часть пути, и я, и лошадь совершенно выбились из сил. В полном смысле – смерть была совсем рядом. На счастье, довольно далеко от берега конь смог нащупать отмель. Отмель переходила в песчаную косу. По ним мы и выбрались на правый берег. Многие однополчане тоже смогли спастись, но немало навсегда осталось в реке.

Глава 4

После Гражданской войны

Хорошо известно, как неторопливо шел Г.К. Жуков по ступенькам военной службы. Особенно надолго он задержался на должности командира кавалерийского полка. Много раз маршал подчеркивал, что знания и навыки, полученные в полку, для него оказались бесценными. Ключевая роль этой должности понятна: в ней Жуков впервые в полном объеме осуществлял взаимодействие различных родов войск – кавалерии, артиллерии, связи, инженерных и разведывательных подразделений и др. При этом он сохранил непосредственный контакт со всеми офицерами и множеством младших командиров и солдат в полку – видел их рост, учился сам правильной оценке людей.

Наконец, комполка в своей работе обычно достаточно самостоятелен. Все это в идеале может формировать военачальника высокого класса. По мнению Г.К. Жукова, военачальник, не постигший до мелочей работы командира полка, будет обязательно хромать на войне, причем на обе ноги.

Георгию Константиновичу не удалось получить академического образования. Вероятно, этот пробел временами серьезно мешал его работе, особенно в периоды быстрого продвижения вверх по служебной лестнице. Но как только на новом месте ему удавалось накопить определенный опыт, ум и служебное рвение быстро перекрывали недостаток образования. И все же несколько видов организованной военной учебы за плечами Жукова были: это рязанские кавалерийские курсы (январь – июль 1920 г.), годичное пребывание в Высшей кавалерийской школе (Ленинград, 1924–1925 гг.) и подготовка на курсах по усовершенствованию высшего командного состава (Москва, 1929–1930 гг.).

В 1930 г. Жуков попал в центральный аппарат Наркомата обороны. Эта работа заметно расширила общий и военный кругозор. Существенно уточнились его собственные оценки ведущих военачальников. Именно в это время он узнал ближе А.М. Василевского[12], П.А. Белова[13], чуть раньше – А.В. Горбатова[14] и многих других.

Знания людей, обстановки в верхах очень пригодились ему в дальнейшем. Начала формироваться сильная сторона творчества Жукова – умение быстро и верно определять военную ценность офицера и генерала. Но в общем-то его тянуло в родную стихию – в войска. И, воспользовавшись первой возможностью, ни секунды не задумываясь, он сменил относительно благополучную Москву на абсолютно неблагоустроенный Слуцк и отправился командовать дивизией.

О деятельности Г.К. Жукова-комдива хорошо рассказал полковник Роман Петрович Опарин. Он родом из Волгоградской области, из бедных крестьян. С Первой мировой войны был завзятым конником. Мы уже достаточно хорошо знали друг друга, когда однажды (в апреле 1949 г.) он коснулся щекотливой для того времени темы.

– Я заметил, что вы интересуетесь Жуковым, – сказал он мне. – В присутствии свидетелей я, конечно, подобный разговор поддерживать не стал, но теперь нас никто не слышит. Так вот, с Жуковым я сталкивался давно, задолго до Великой Отечественной войны.

И он рассказал мне следующее.

Весной 1933 г. командующий Белорусским военным округом командир 1-го ранга И.П. Уборевич сообщил наркому обороны К.Е. Ворошилову[15], что в 4-й Донской казачьей дивизии им. Ворошилова дела идут из рук вон плохо и необходима замена комдива. Просил подыскать кандидата. Подходящей кандидатурой оказался Жуков.

Так Георгий Константинович оказался командиром 4-й Донской казачьей дивизии. (Забегая вперед, скажем, что в 1937 г. за отличную подготовку этой самой дивизии Жуков был награжден орденом Ленина.)

Опарин в начале 30-х годов служил в одном из полков 4-й кавалерийской дивизии. Тогда он был заместителем начальника полковой школы – готовил младших командиров. Полк стоял в Белоруссии под городом Слуцком.

Осенью 1934 г., под выходной, около 22 часов Роман Петрович услышал сигнал тревоги. Жил он рядом с казармой. По сигналу тревоги мгновенно сунул ноги в сапоги и, одеваясь на ходу, выбежал из дома. У ворот школы увидел двух незнакомых ему всадников. Одному из них уже рапортовал начальник полковой школы Васильцев. Чуть позже Васильцев тихонько сказал Опарину, что докладывал он командиру дивизии – Жукову. Второй всадник был адъютантом комдива.

Школа построилась быстро, главное – уложилась в норматив. Далее комдив придирчиво проверил оружие и снаряжение, но сколько-нибудь серьезных замечаний не сделал. Следом приступил к основной цели своего приезда в полк – проведению небольшого учения. Поставил задачу:

– Силою в два эскадрона противник нарушил госграницу в двадцати километрах южнее Слуцка. Приказываю выдвинуться ему навстречу, задержать его продвижение до подхода нашей пехоты.

– Разрешите следовать через Слуцк? – спросил Васильцев.

Жуков недобро посмотрел на него, но сдержался. Лишь скомандовал:

– Не сквозь город, а через Случь!

В колонне по два школа двинулась вперед. Во главе – начальник, Опарин – замыкающий. Жуков следовал в пяти метрах сзади. Все время молчал. Ни во что не вмешивался.

Подошли к реке. Начальник школы начал форсирование первым. Когда Опарин направил коня в воду, то посмотрел в сторону Жукова. Комдив с адъютантом с тем же постоянным пятиметровым интервалом последовали за ним в Случь.

Школа вброд и вплавь форсировала небольшую, но быструю и глубокую реку. По-осеннему вздувшаяся Случь неохотно пропускала конников. И все же, к счастью, на западный берег перебрались все. Как ни в чем не бывало начальник школы подал команду:

– Вылить воду из сапог. Отжать промокшее обмундирование.

Через десять минут все, включая Жукова, закончили необходимый «туалет». Далее на рысях подошли к госгранице. Сблизились с «противником». Затем от рубежа к рубежу стали отходить в сторону Слуцка.

Не переставая моросил нудный дождь. Погода, о которой говорят, что хороший хозяин в нее собаку из дома не выгонит, стояла всю ночь. Учение закончилось лишь в 7 часов утра, когда школа вернулась в Слуцк.

На прощание Жуков объявил всем благодарность.

Видимо, это учение комдив не забыл. История получила продолжение – правда, не для самого Опарина, но для Васильцева, который потом и пересказал ее Опарину.

В начале Великой Отечественной войны бывший начальник полковой школы стал командиром батальона, капитаном. В октябре 1941 г. под Медынью, будучи больным, капитан Васильцев попал к немцам в плен. Там и лежал в немецком лагере. Только начал поправляться – наши отбили Медынь. Из плена освободился, но был отправлен в «фильтрационный» лагерь на Урал. Фильтрация шла неторопливо, и лишь летом 1942 г. в составе маршевой роты рядовым Васильцев проследовал на фронт.

В Горьком, на станции, он случайно услышал разговор двух полковников. Один из них только что приехал из Москвы и рассказывал встречавшему его знакомому:

– Вчера, в Генштабе, у Жукова…

В этот момент раздалась команда «по вагонам». Дальше слушать не пришлось. Но и услышанного Васильцеву было достаточно. Эшелон двинулся к Москве. Стучали стыки рельсов, дуло из щелей товарного вагона. Но Васильцеву сон не шел. Было о чем подумать.

Попасть на фронт – мечта. Единственный путь к реабилитации. Но – «отправить на фронт рядовым»? Ничего умнее не придумали. Кадрового командира с боевым опытом? Кому это нужно?

Конечно, надо попытаться попасть на прием к Жукову. Васильцев много раз сталкивался со своим комдивом под Слуцком. Ему казалось, что он хорошо постиг натуру Жукова. Сейчас, обдумывая свой будущий визит, он не удержался от улыбки: «Сперва, конечно, отругает отчаянно, а потом решит по-человечески».

Даже от одной этой мысли на душе стало легче. Весь вопрос состоял в том, как попасть к Жукову?

Проскочить в таком виде через всю Москву в Генштаб? Шансов мало. Но они есть. Какой же он командир, если их не использует? Грош ему тогда цена. Главное, связаться с адъютантом. А дальше – почти наверняка ждет успех.

И вот в маленьком окошечке замелькала окраина Москвы – Васильцев понял, что идут по Окружной. В эшелоне он сблизился с таким же разжалованным комбатом. Разбудил соседа и рассказал о своем намерении.

– Ты окончательно рехнулся? – воскликнул тот. – Тебе плена мало, нужно еще дезертирство… Под трибунал, что ли, захотел?

– Попробую обойтись без трибунала, – ответил Васильцев. – Задвинь за мной дверь теплушки.

Рассвет только угадывался. Приближались к Хорошевскому шоссе. Неплохо зная Москву, Васильцев специально выбрал для побега именно это место. Приоткрыл дверь – поезд шел километров двадцать в час. Пожал руку такому же горемыке-комбату и прыгнул. Получилось удачно.

Двинулся к Арбатской площади. Наверное, Бог есть: пройти на рассвете прифронтовую Москву и войти в бюро пропусков на улице Фрунзе, не повстречав ни одного патруля, не привлекая внимание ни одного милиционера, – редкая удача.

В бюро пропусков узнал телефон порученца Жукова. Трубку снял подполковник.

– С вами говорит капитан Васильцев – давний подчиненный генерала армии Жукова. Он меня помнит. Прошу доложить обо мне генералу. Нуждаюсь в его приеме.

– Генерал очень занят.

– Займу у него не более трех минут.

– Вы в бюро пропусков?

– Да.

– Позвоните через десять минут.

Через десять минут, как было сказано, капитан набрал снова.

– Генерал вас примет. Пропуск заказан. Получайте его и проходите.

– Товарищ подполковник, у меня особые обстоятельства. Прошу спуститься в бюро пропусков.

– Что вы придумали? – с возмущением отчеканил голос в трубке. – Я не могу уйти отсюда. Заказывайте пропуск и поднимайтесь.

– Товарищ подполковник, у меня нет удостоверения личности.

– Как так?

– Спуститесь, пожалуйста, и я вам объясню.

Комбат рассчитал все правильно: порученец не решился передокладывать Жукову. Меньшей бедой для себя он счел спуститься в бюро пропусков. Когда увидел одежду Васильцева, то понял, что его – порученца – дела много хуже, чем можно было предположить у телефонной трубки. Но когда комбат объяснил ему свое истинное положение, порученец пришел в отчаяние и тихо, стараясь не привлекать внимания посторонних, буквально зашипел:

– Вы с ума сошли?! Разжалованному, бог знает как одетому идти на прием к Жукову?! Без удостоверения личности пропуск все равно не выпишут! Без пропуска в Генштаб не пройдете. Уходите. Прием не состоится.

Васильцев такую реакцию, конечно, предвидел и гневную тираду выслушал совершенно спокойно.

– Так не пойдет, товарищ подполковник, – сказал он. – Я напишу или сообщу Жукову другим путем, что вы меня обманули, не выполнили обещанного. Вы знаете, что генерал Жуков этого не прощает никому.

– А как же прикажете выполнить обещанное?

– Вызовите караульного начальника. Пусть он нас сопровождает. Тогда можно пройти и без пропуска.

Порученец грубо выругался. Как обычно, ругань не помогла. Подполковник быстро понял, что посетитель подсказал ему единственно верный выход. Видно было, что теперь порученец больше всего боится самой встречи Васильцева с Жуковым. Как отреагирует генерал армии на этого оборванца?

Но пути к отступлению действительно не было. И вот в сопровождении порученца Жукова и караульного начальника Васильцев проходил мимо недоумевающих часовых. Много часовые повидали в этом здании, но свидетелями такой процессии, по всей видимости, становились впервые! Справа следовал щеголеватый подполковник, слева – еще более щеголеватый карнач. С каменными лицами эта пара вела третьего. А этот третий – в оборванной одежде неясного происхождения и все время тщательно смотрит себе под ноги, будто идет не по ковровым дорожкам мраморных лестниц, а по очень ухабистой, крайне опасной дороге.

Так процессия дошла до приемной генерала Жукова.

Васильцев представился генералу. Тот нахмурился:

– Хуже вырядиться не смогли? В таком виде в Генштаб являться?! Не ожидал от вас. Всегда считал дельным командиром. Ничего в вас от 4-й дивизии, видно, не осталось?

– Товарищ генерал, я был в плену, сейчас из лагеря. Поэтому такая одежда.

– А чего ко мне пришел?

– Направляют на фронт рядовым. Прошу хотя бы командиром взвода. Почти полгода воевал комбатом. Зачем же все это выбрасывать?

– Рассказывай, как попал в плен, но как на духу.

Этот рассказ у Васильцева уже был подготовлен.

– Воевать начал на старой границе. Воевал как все, старался, но не всегда получалось. С 24-й армией попал в окружение. Думал выходить на Малоярославец. Под Медынью свалило воспаление легких. Попал в плен.

Комбат замолк. Жуков задумался. Понятно, проблема была немаленькая. Тяжелым, немигающим взором он уставился на Васильцева. Капитану показалось, что все кончено. К счастью, только показалось. Оставаясь хмурым, Жуков повернулся к адъютанту и будто начал диктовать приказ:

– Через управление кадров выпишите удостоверение личности капитану Васильцеву. Оденьте как положено и направьте в резерв командного состава Западного фронта. В направлении укажите: последняя должность – комбат.

– Век вам не забуду этого, товарищ генерал армии, – вытянулся Васильцев.

– Не столько для тебя стараюсь, сколько для Красной армии. Только дурак может послать воевавшего комбата рядовым.

Видно, хорошо воевал дальше комбат. Войну кончил полковником, командиром дивизии. С Жуковым ему больше никогда встретиться не довелось.

Дела Васильцева, по-видимому, интересовали многих. Во всяком случае – кому положено не забывали о его рискованном визите летом сорок второго на улицу Фрунзе. Как только Г.К. Жукова после войны отправили с понижением в Одесский округ, бывшего комбата уволили из армии. К счастью, у полковника была гражданская специальность – агроном. В общем, Васильцев и здесь не пропал.

Глава 5

Из общих оценок Великой Отечественной войны

Как-то во время беседы с маршалом к нам подошла Галина Александровна, его супруга, по-видимому, с давно назревшим вопросом. Посмотрев с улыбкой на мужа, она повернулась ко мне:

– Георгий говорит, что он не проиграл ни одного сражения. Скажите, у него и на самом деле никогда не было неудач?

Вопрос показался мне не очень деликатным, и я отмолчался. Но Галина Александровна была неумолима:

– Видишь, Георгий, он стесняется говорить, а, наверное, ему есть что сказать.

С явной неохотой Георгий Константинович качнул головой:

– Ну, давайте, критикуйте.

Мне пришлось заговорить:

– Я думаю, что разговор идет в надуманной плоскости. Георгий Константинович знаменит не неудачами, а успехами…

Но Жуков не принял моей уклончивости.

– Нет, раз уж решили говорить о моих неудачах, то давайте.

Без особого энтузиазма я начал:

– К первой неудаче можно отнести продолжение контрнаступления под Москвой в январе – феврале 1942 г. Для этого не было сил, боеприпасов. И результатом стала Вяземская катастрофа 33-й армии.

– Я был против наступления в начале 1942 г., – сказал Жуков. – На наступлении настаивал Сталин. Когда же он забрал 1-ю ударную армию, то вообще наступать было невозможно. В отношении 33-й армии могу сказать только одно: пробиться к ней мы пытались отчаянно. Сил не хватило. Но если бы командующий 33-й армией Ефремов послушал бы меня, то, может быть, он и остался бы жив. Я ему предлагал длинный путь на юг – от Вязьмы в сторону Кирова. А он пошел напрямую – на восток. Путь явно короче, но надо пробиваться через плотную оборону немцев. Но Ефремов на это получил персональное разрешение Сталина. А кавалерийский корпус Белова и десантники Казанки-на[16] пошли по предложенному мной пути – и вышли.

Мы немного помолчали, потом Галина Александровна снова вопросительно посмотрела на меня. Пришлось продолжить разговор:

– Вторая неудача – выход 1-й танковой армии немцев из окружения южнее Тернополя весной 1944 г.

Жуков кивнул:

– Да, конечно, в этом деле мы выглядели не лучшим образом. Мы не представляли себе истинных размеров окруженной группировки. Как и под Сталинградом, нас напрочь подвела разведка. Она давала цифры окруженных в три-четыре раза меньше, чем на самом деле оказалось вражеских войск. Но даже если бы мы знали истинную силу немцев, не исключена возможность прорыва нашего кольца окружения. Очень уж слабы были пехотные части Красной армии, замкнувшие кольцо. В полках и дивизиях было мало активных штыков. В предшествующих боях и в весенней грязи они потеряли много техники. Снабжать наши войска в отдалении от баз было невероятно трудно. Все это, конечно, способствовало прорыву 1-й танковой армии немцев в западном направлении.

Надо отметить, что два моих критических замечания Жуков перенес удивительно спокойно. Я осмелел и продолжил:

– К третьей неудаче можно отнести неточное определение основной линии обороны немцев под Берлином, на Одере.

Но тут Жуков не удержался и позволил себе в адрес гостя – то есть меня – резкость (что, надо сказать, было большой редкостью!).

– Вы рассуждаете как…

Его гнев вызвал, как мне показалось, малооправданное веселье у Галины Александровны.

– Ты сердишься, значит, не прав!

Жуков быстро смягчился и ответил по существу:

– Да, действительно, мы неверно определили основную полосу обороны немцев под Берлином. Оборона немцев была столь плотной, что послать разведгруппу на глубину 10–30 км было невозможно. А для дела такие походы абсолютно необходимы. В разведке нам всегда основательно помогали партизаны. Здесь их не было, и пришлось с начала и до конца базироваться только на данных авиаразведки. Когда мы рассматривали фотографии, у нас возникали кое-какие сомнения, но, к сожалению, специалистам авиаразведки удалось «рассеять» наши подозрения.

В другой визит мне показалось, что разговор становится очень откровенным, и я позволил себе задать вопрос, который мучил меня многие годы:

– Когда вы стали Жуковым?

Маршал засмеялся и не ответил. Я расценил его молчание просто: правду говорить не хочет, а врать не любит. Зато он начал вспоминать про подготовку военачальников периода начала войны:

– Все те, кто вначале командовал фронтами, к сожалению, оказались не на высоте. И Кузнецов[17], и Павлов[18], и Кирпонос[19], и Черевиченко[20]. Ну что можно сказать про Черевиченко?! Начинал командующим округом, а окончил командиром корпуса. Проделал тот же путь, что и Рокоссовский[21], только в обратном направлении. Конечно, разные причины объясняют неудачи этой четверки. Но две причины общие. Первая причина – недостаточная оперативная подготовка этих генералов, непонимание законов современной войны. А вторая – неумение и нежелание отстаивать правильные взгляды перед начальством. Всегда вспоминаю Суворова: «Отвага нужна солдату, смелость необходима офицеру, и только мужество помогает генералу».

У всех четверых командующих фронтами в начале войны отваги хватало с избытком. А мужества – кот наплакал.

Изречения Суворова очень интересны. А изречение относительно разных оттенков храбрости можно было бы вывешивать на стенах парадного вестибюля военных академий.

Глава 6

Начало войны