Свет чужих фонарей

Глава 1. Холодные ноги, досадная встреча.

Прежде чем сделать звонок, который окончательно разделит их с братом жизнь на до и после, Пашка еще раз посмотрел на Ваню, лежащего с закрытыми глазами на старом диванчике. Тот беспокойно и поверхностно дышал, периодически постанывая, лоб покрыт испариной, губы подрагивали. Тянуть больше некуда.

Пашка дрожащим пальцем разблокировал экран смартфона и открыл окно набора номера. Нужно нажать лишь три цифры – 1, 0, 3 – это так просто и так тяжело одновременно. Три цифры, и жизнь больше никогда не будет прежней. Пашка вдруг ощутил, что на самом деле его прежняя жизнь была совсем не такой плохой, как он привык ее считать. Жаль, поздно понял.

Один… ноль… три… осталось нажать зеленую, такую не к месту жизнерадостную, кнопку вызова, давай, Паша, последний рывок.

Вместо этого Пашка коснулся значка «Контакты» и нашел там номер человека, кому захотелось напоследок сделать тот самый единственный звонок, на который даже преступник имеет право. И пусть Пашка не был уверен, что хоть на что-то теперь имеет право, пугливым движением пальца он прикоснулся к дорогому для него имени на экране и поднес трубку к уху.

Тремя неделями ранее

Пашка шел улице не торопясь, что было ему совершенно не свойственно, и улыбался во весь рот. Во все тридцать два зуба, говорится в таких случаях, но зубов у Пашки было пока только двадцать восемь. Несмотря на середину зимы, вместо трескучих морозов вот уже вторую неделю стояла противная, если не сказать мерзкая, слякоть. Неторопливо тающий при температуре плюс один градус снег, перемешанный с песком и реагентами, был цвета старой половой тряпки из мешковины, которой тетя Зоя – техничка в школе – до сих пор мыла полы.

А Пашка все равно улыбался. Даже когда наступил правой ногой в самую жижу по щиколотку и почувствовал, как холодная жидкость проникает сквозь неприспособленные к прогулкам по лужам дутики. Пашкина обувь, несмотря на то, что была самой дешевой из всей зимней обуви, представленной в магазине, вполне подходила для зимы – ноги в ней не мерзли – но категорически не была годна для межсезонья, а также слишком теплой по местным меркам зимы.

Однако даже мокрая правая нога и влажная левая не смогли испортить парню настроение. Досадливо крякнув, в следующую же секунду Пашка снова заулыбался.

Много ли человеку для счастья надо? Оказалось, для Пашкиного счастья было достаточно Полиной улыбки.

Последним уроком в 9 Б была сегодня история. Елена Михайловна что-то монотонно рассказывала (кажется, ее лекция была связана с реформами Александра второго, но это не точно), а Пашка в это время любовался Полиной, точнее, Полиным затылком, а иногда, когда девушка поворачивалась к соседке по парте, Полиным профилем. Полина сидела за второй партой первого ряда, а Пашка – за четвертой партой второго, и это было прекрасно, так как парню открывался прекрасный обзор. Полины длинные светло-русые волосы, убранные в хвост, очень красиво струились по спине при каждом движении головой , и Пашка многое отдал бы, чтобы вечно вот так сидеть и просто любоваться Полиниными волосами. И иногда – Полининым профилем.

А потом случилось удивительное. Полина вдруг повернулась к Пашке, внимательно на него посмотрела и улыбнулась. Лишь на каких-то пару секунд улыбка коснулась лица девушки, обнаружив скрытые до сих пор наивные ямочки на щеках, после чего Полина отвернулась и стала внимательно рассматривать страницу в учебнике, но этих секунд было достаточно, чтобы сделать Пашку самым счастливым человеком. Пашка расплылся в такой сияющей улыбке, что даже близорукая Елена Михайловна ее заметила.

– Казаков, ты какой из реформ – земской или судебной – так сильно радуешься?

– Обеим, – нашелся Пашка.

Елену Михайловну, собирающуюся выспросить у Павла подробности таких прекрасных, по его мнению, реформ, перебил звонок. Седьмой, последний на сегодня, урок был закончен, и класс загудел, как потревоженный пчеловодом улей.

– Учить семнадцатый параграф, – попыталась перекричать двадцать пять старшеклассников Елена Михайловна. – На следующей неделе контрольная!

И идя сейчас на нелюбимую работу, с мокрыми ногами и вагоном других проблем в анамнезе, Пашка тем не менее улыбался.

Полина училась в их классе с начала этого учебного года, три года до этого она с родителями и братом жила в США, и только летом вернулась на родину. Пожалуй, это была любовь с первого взгляда. Увидев Полину в первый раз первого сентября, Пашка широко раскрыл глаза – то ли от изумления, то ли от восторга – и с тех пор украдкой любовался на уроках Полиными волосами. И иногда – Полиным профилем.

Если бы у Пашки спросили, он вряд ли смог бы объяснить внятно, что такого замечательного было в Полине. Она не была такой яркой красоткой, как Настя Куликова, их одноклассница – блондинка с густо накрашенными ресницами, алыми губами и ногами, растущими от ушей (к слову сказать, Полина вообще не красилась). Не была такой артистичной и остроумной, как другая одноклассница, Вика, которая мастерски ставила все сценки и танцы для школьных мероприятий. Поля была тихая скромная отличница, каким-то непостижимым образом в первый же день знакомства поразившая Пашку в самое сердце.

Шансов у Пашки не было никаких, он это понимал и старался не мечтать попусту. Полина являлась существом другого мира. У нее была полная благополучная семья, ее папа каждое утро подвозил дочь в школу на шикарном черном внедорожнике, ее мама носила сумку за семьдесят тысяч рублей (Пашка слышал, как одноклассницы однажды обсуждали стоимость кожаного изделия). Сама Полина знала в совершенстве два иностранных языка и к своим пятнадцати годам уже побывала в восемнадцати странах. А Пашка… Он не мог себе позволить даже два билета в кино, не говоря уже о том, чтобы купить в зал еще и попкорн с газировкой. Лучше было даже и не мечтать.

Но перестать любоваться Полиной с четвертой парты Пашка не мог, да и не хотел. Могут же у него быть хотя бы маленькие радости?

В мыслях о девушке прошла вся дорога до Пашкиного рабочего места – трехподъездного десятиэтажного дома, лестничные пролеты которого парень мыл три раза в неделю.

С завистливым вздохом Пашка смотрел обычно на парней и девушек с огромными рюкзаками желтого, зеленого или розового цветов, доставляющих продукты. Он и сам с гораздо большим удовольствием стал бы курьером, нежели поломойкой. Но имея несчастные два – три часа в день с момента окончания последнего урока и до шести вечера, когда Пашка должен был забрать брата из садика, было невозможно работать курьером. Никому не нужен курьер на два часа. Мойщик полов – нужен.

Подойдя к двери подсобки в торце дома номер восемнадцать, Пашка достал из кармана ключ и открыл дверь. Сбросил куртку – в подъезде было теплее, чем на улице, – взял ведро, открыл кран, торчащий из стены, и налил две трети ведра. Если ему повезет и Марина Витальевна из десятой квартиры будет дома, то она дольет ему горячей воды в ведро, и морозить руки не придется. Затем Пашка взял швабру, тряпку и вышел.

Открыл дверь подъезда своим ключом и первым делом поднялся на лифте на второй этаж. Нажал на звонок десятой квартиры, подождал две минуты. Дверь никто не открыл. Пашка вздохнул. Так и придется мыть полы холодной водой. Никого больше из этого подъезда он не знал, а звонить в двери незнакомых людей с просьбой о горячей воде стеснялся.

Пашка опустил руки с тряпкой в ведро с водой и постарался побыстрее прополоскать и отжать тряпку – вода была такой холодной, что казалось, будто сотни острых кровожадных иголочек вонзились в Пашкины кисти. Затем подросток поднялся на лифте на десятый этаж, протерев быстренько при этом пол в самой кабине, и далее этаж за этажом спускался по лестнице вниз, оставляя после себя сверкающую чистотой поверхность бетонного пола. Помыв за полчаса лестницы и пролеты на трех этажах, Пашка вновь спустился на первый, чтобы сменить воду. Это была неприятная процедура, так как вода в ведре за это время успела чуть нагреться, а налить пришлось снова ледяную. Пашка еще раз позвонил в дверь десятой квартиры в надежде на то, что Марина Витальевна вернулась, но безуспешно. Мыть дальше придется все также холодной водой.

Чтобы как-то поднять себе настроение, Пашка старался удерживать в голове образ улыбающейся ему Полины, но минута за минутой, час за часом этот образ уходил от него все дальше и дальше, а ежедневные заботы и проблемы снова заняли свое обычное место в Пашкиной голове – главное место, не оставляющее для других вещей почти никакого свободного пространства.

Если бы у него были беспроводные наушники, он бы с удовольствием воткнул их сейчас в уши и врубил какую-нибудь музыку погромче, чтобы не слышать назойливых беспокойных мыслей, но наушников у Пашки не было. И вместо музыки в его голове сейчас гудел целый рой этих самых мыслей.

Ноги, мокрые ноги – что бы надеть дома вместо дутиков перед тем, как идти в сад за братом? Другой зимней обуви у Пашки нет, в мокром идти не хочется, а Ванька точно захочет после садика погулять, как и всегда. Ладно, наденет носки потолще, может, спасут хоть немного.

Ужин… Черт бы его побрал. Надо что-то приготовить, а для этого нужно что-то купить – остатки картошки с сосисками доели вчера, и в холодильнике, скорее всего, пусто. А чтобы что-то купить, нужны деньги – хотя бы рублей триста – четыреста, у Пашки же в кармане было только сто.

Следом за мыслями об ужине и необходимости идти в магазин в Пашкиной голове мелькнуло неуловимо пахнущее чем-то затхлым воспоминание о вчерашнем вечере.

То, что короткая передышка закончилась, Пашка понял вчера сразу, как только переступил вечером порог квартиры. Не успев ничего не услышать, еще не видя мать, парень уже был уверен на все сто процентов, что она спит на диване в неестественной позе, свесив одну ногу вниз и шумно сопя носом, а на журнальном столике стоит открытая бутылка водки. Или, может, бутылка уже лежит под столом.

Тут не было ничего нового. Просто до этого случились несколько недель, когда в квартире не пахло водкой, а мать, пусть и не была в это время матерью в полном смысле этого слова, но хотя бы не выпрашивала у Пашки денег на бутылку, даже сама ходила подрабатывала уборщицей в магазин, иногда покупала какие-то продукты и почти каждый день готовила.

Но самое паршивое заключалось даже не в том, что теперь она точно не будет готовить, а Пашке придется хорошенько прятать деньги, чтобы мать их не нашла в его карманах или рюкзаке. Пашку заставляла скрежетать зубами мысль о брате. Когда мать чуть приходила в себя после запоя, она вдруг вспоминала, что у нее есть дети – по крайней мере, она вспоминала про Ваню, Пашка-то ее к себе не подпускал. Нина сажала младшего сына рядом с собой на диван, гладила по голове, читала ему книжки, целовала на ночь и помогала собраться в садик утром. Когда же это все в единочасье заканчивалось – так, как закончилось вчера, стоило матери принести домой бутылку водки, – Ваня еще несколько дней ходил по квартире, пытаясь получить по праву причитающиеся ему мамины объятия, но получал лишь запах перегара и взгляд, который не мог ни на чем нормально сфокусироваться, не то что сложить слова в детской книжке в предложения.

И думая теперь о том, что ему придется каждый вечер видеть несчастную моську младшего брата, не понимающего, чем так сильно болеет мама, что не может даже почитать ему, Пашка непроизвольно скрежетал зубами. Он как-нибудь решит вопрос с ужином, в конце концов ста рублей ему хватит на пачку макарон и плавленый сырок, но вот решить вопрос с ребенком, которому жизненно необходима нормальная трезвая мать, а в наличии только пьяная, Пашка абсолютно бессилен.

В этих безрадостных мыслях прошли еще полтора часа. Как-то совсем далеко отодвинулись воспоминания о Полиной улыбке, будто и не было ее. Мысли о деньгах, о матери, об ужине и о брате тоже постепенно отошли на задний план, на передний же вышло чувство холода, который к моменту окончания мытья полов буквально раздирал на куски и Пашкины руки, вынужденные отжимать половую тряпку в холодной воде, и Пашкины ступни, уже даже не просто мокрые, а заледеневшие.

Когда Пашка домывал пол на лестнице между вторым и первым этажом, мечтая лишь о том, как он дома сунет ноги под горячую воду, за спиной он услышал до боли знакомый противный голос.

– Это кто это у нас тут, вы только посмотрите!

Пашка разогнулся и нехотя повернулся на голос. На самой нижней ступеньке стоял Пашкин одноклассник Димка и мерзко ухмылялся. Дмитрий Горчаков являлся самым гнусным сукиным сыном из всех, кого Пашка знал. У него были дорогие брендовые шмотки, последняя модель айфона, несколько тысяч на карманные расходы и совершенно не было ни совести, ни уважения к другим, да и ума, по правде говоря, было не много. Он не считал нужным прилагать хоть какие-то усилия в школе, ведь папочка должен был оставить ему семейный бизнес.

Пашка специально выбирал для подработки дом, где точно не живет ни один его одноклассник, и ходил на работу пятнадцать минут пешком в одну сторону, хотя мог бы мыть полы просто в соседнем доме.

И надо же было такому случиться, что из всех Пашкиных знакомых именно Димка каким-то образом застукал его за таким постыдным для подростка занятием!

– Иди, куда шел, – процедил Пашка, отворачиваясь от одноклассника. Продолжать мыть пол при нем он не мог, но и уйти, не закончив работу, тоже было нельзя. Пашка достал свой старенький смартфон, делая вид, что что-то очень важное читает на экране.

– А я никуда не тороплюсь, – хохотнул Димка. – Тут поинтереснее зрелище, чем обед дома у моей тетки.

Постояв в раздумье несколько секунд, Пашка снова повернулся к однокласснику, задев ведро ногой – как будто случайно, и поток мутной холодной воды хлынул оттуда прямо на ноги Димки, который стоял ниже Пашки. Звук радостно прыгающего по бетонным ступеням железного ведра разнесся по подъезду.

Димка с матерным криком отскочил, но было поздно – его щегольские зимние светлые кроссовки и низ широких голубых джинсов были намочены и испачканы.

– Ах ты… – Димка грязно выругался, бешено вытаращившись на Пашку, однако в драку не полез – Пашка был хоть и худым, но на голову выше Димки, и, что самое главное, с детства занимался самбо и мог в два счета уложить на лопатки пухлого неспортивного одноклассника.

Пашка довольно усмехнулся. Ничего хорошего эта встреча ему не сулила, он это понимал, но вид испачканного и злого Димки вдруг немного поднял ему настроение.

– Пардон, месье, случайно вышло, – ухмыльнулся Пашка, чем разозлил Димку еще больше. Однако не найдя, что тут можно сделать, Димка прошипел себе под нос: «Ответишь у меня, сволочь» и предпочел ретироваться – вызвал лифт и поехал куда-то на верхние этажи, видимо, к тетке на обед.

Пашка вздохнул и решил домыть пол той водой, которая была сейчас разлита по лестнице и площадке около лифта. Идти наливать ведро заново не было никакого желания.

Закончив мыть пол на первом этаже, Пашка забросил ведро, швабру и тряпку в подсобку и быстрым шагом двинулся домой. Рукам стало чуть легче, когда Пашка надел на них варежки, а вот ноги, наоборот, страдали ужасно. Всю дорогу до дома парень не мог уже думать ни о чем, кроме ног – ни Полина улыбка, ни пьяная мать, ни мерзкий одноклассник уже не были так важны, как ощущение, что в сапогах у Пашки две ледышки вместо ступней.

Глава 2. Домашний вечер.

Открыв ключом квартиру, Пашка тихо, как будто был тут не хозяином, а вором, проскользнул в прихожую. Он сам не мог бы сказать, откуда у него эта привычка, но ему были абсолютно необходимы несколько секунд для приблизительной оценки обстановки. Если он понимал, что мать дома и нетрезвая, то максимально бесшумно просачивался в свою комнату или ванную, лишь бы не встретиться с ней даже взглядом. Смотреть на нее ему было противно. Если матери не было, или он слышал, что она не пьяна – к примеру, когда с кухни раздавались звуки шкворчащего на сковороде масла, – Пашка спокойно раздевался и не скрываясь шел туда, куда ему было нужно.

Сейчас в квартире стояла полная тишина. Заглянув к матери в комнату, Пашка убедился, что той дома нет, и с облегчением направился в ванную. Матери не было и тогда, когда Пашка забегал после школы бросить рюкзак, а это было почти три часа назад – значит, она не просто в магазин пошла, а куда-то к своим собутыльникам. С кем конкретно и где его мать проводит время, Пашка не знал, но видел ее периодически в компании не очень трезвых людей рядом с магазином алкогольных напитков.

Раньше Нина приводила время от времени этих сомнительных личностей к себе домой. На вид они были безобидными, один мужичок даже носил очки, наизусть читал Пушкина и приносил Ване конфетки; сидели у матери в комнате, тихонько переговаривались, чокались и пили. Но некоторое время назад, года примерно полтора, Пашка, придя домой с тренировки, застал в гостях у матери дома типа, которого никогда раньше не видел. Невысокий мужик этот был совершенно мерзкий на вид – непонятного цвета штаны в жирных пятнах, порванная на локте рубаха, грязные нестриженые патлы, свисающие на глаза. Он размахивал руками, что-то громко говорил, обильно перемежая речь матом, дикими глазами оглядывался вокруг. Мать сидела, вжавшись в кресло, а Ваньки не было видно. Пашка бросился в свою комнату в поисках брата, но там его не было. Ваня нашелся в темной ванной, он стоял там, спрятавшись за шторку, и тихонько плакал.

– Эй, парнишка, ты чего, все хорошо! – Пашка взял брата под мышки, вытащил из ванной, поставил на пол и прижал к себе.

– Я боюсь этого дядю, – мальчик всхлипнул и уткнулся брату лицом в живот. – Ты почему так долго не шел?

– Тренировался прогонять плохих дядь, – чуть слышно ответил Пашка, отодвинул от себя Ваню и вышел из ванной. В ушах у него зашумело, в горле пересохло, руки сжались в кулаки.

Пашка влетел в комнату, где пьяный мужик навис над сидящей в кресле испуганной матерью, схватил его за шкирку и поволок к выходу из квартиры. Подросток был выше своего оппонента и, видимо, сильнее, так как три раза в неделю занимался боевым самбо, в то время как мужичок ничего тяжелее бутылки давно не поднимал. Мужик хрипел и извивался, но Пашка держал его мертвой хваткой.

В прихожей Пашка на секунду убрал левую руку с одежды мужичка, открыл входную дверь и со всей силы вытолкнул того наружу. Мужчина отлетел метра на полтора и упал на подъездную плитку задницей, громко визгливо матерясь.

– Если еще раз здесь увижу, убью, – пообещал Пашка и захлопнул дверь. От двери ванной на него восхищенно смотрел Ваня, осмелевший настолько, чтобы выйти в коридор.

– Ну ты как супермен, – присвистнул младший брат.

Ничего не ответив, Пашка снова вошел к матери в комнату и закрыл за собой дверь. Затем подошел к креслу, где сидела испуганная женщина, наклонился к ней и тихо, но очень разборчиво сказал:

– Если еще раз я увижу здесь хотя бы кого-то из твоих дружков, я убью их, я тебе клянусь. Меня посадят, Ваньку заберут в детдом, а ты перестанешь получать на нас пенсию. Ты поняла?

Мать медленно кивнула, не отрываясь глядя в глаза сына. Она не выглядела сильно пьяной, скорее чуть выпившей, значит, должна все понимать, решил Пашка.

Он не знал, чего больше испугалась мать – лишиться детей или денег, – но больше к себе домой она никого никогда не приводила, лишь иногда уходила сама.

***

Пашка прошел в ванную, отвернул кран с горячей водой, снял штаны, мокрые носки и устроился на бортике ванной, с наслаждением подставив красные ноги теплой струе. Вода не была сильно горячей, это было вечной темой для обсуждения в домовом чате, но даже такая температура воды для ледяных Пашкиных ног стала настоящим блаженством.

Минут пять сидел Пашка, счастливо улыбаясь, грея под водой и ступни, и руки, шевеля постепенно оживающими пальцами ног; просидел бы и дольше, но ему нужно было спешить за братом в детский сад. С сожалением закрыв кран, Пашка вытер ноги, руки и пошел переодеваться. Носки сухие и теплые нашлись в его комоде, но что делать с обувью? Надевать мокрые дутики не хотелось просто страшно. Натянув джинсы и божественно-мягкие и теплые махровые носки, Пашка поплелся в прихожую.

– Вот балда! – хлопнул себя Пашка по лбу, наткнувшись в прихожей взглядом на резиновые сапоги. Ну конечно же! Осень была дождливая, и обнаружив, что осенние ботинки ему малы, Пашка решил купить вместо новых ботинок резиновые сапоги. Это было дешевле кожаной обуви (да и не кожаной тоже), и ходить в сапогах с теплым носком можно было до самых морозов.

Натянув на ноги сапоги, Пашка схватил куртку и выбежал из дома. Времени было много, почти шесть, Ванька его заждался уже, наверное.

Вопреки опасениям, Ваня в группе был из детей не последний, еще две милые девочки в платьицах и с бантиками играли в кукольный домик. За девочками скоро придут их такие же нарядные опрятные мамочки, пахнущие духами и, возможно, капучино, заберут их в их теплые уютные прибранные квартирки, где будут готовить им ужин, читать книжки и расчесывать шелковистые волосики.

Паша поймал себя на непонятном раздражении, и тут же запретил себе думать так. Разве эти две девочки виноваты, что у них мамы нормальные, а у Ваньки нет? Неужели было бы лучше, если бы за всеми детьми в садике приходили либо потрепанные тетки с бодуна, либо несчастливые от свалившейся на них ответственности братья – сестры?

Ваня, видимо, уже давно поглядывал на входную дверь, поэтому, когда Пашка зашел в раздевалку, моментально выбежал из группы и бросился брату на шею.

– Пашка, Пашка, ты не какашка, – продекламировал Ваня, хихикая.

– Ну спасибо, – улыбнулся подросток, вынимая из Ваниного шкафчика зимнюю куртку и болоневые брючки.

– А мама дома нас ждет, да? – Ваня прыгал вокруг брата, дергая его за руку.

Пашка вздохнул.

– По делам ушла. А мы с тобой зайдем в магазин, купим макарон, сварим и посмотрим дома мультики.

– А мама? – улыбка сползла с Ваниного лица. За последние пару недель мальчик привык к тому, что мама ждет его дома, и новости о том, что мама куда-то ушла, его встревожили. Когда мама не болела – для Вани мамино «особое» состояние называлось просто словом «болезнь», – то всегда ждала его из садика дома. А вот если «болела», то бывало по-разному.

– Да что ты заладил, мама, мама, – огрызнулся Пашка, стягивая с брата групповую футболку. – Не знаю я, где мама. Одевайся шустрее, есть уже хочется, – у Пашки правда под ложечкой давно сосало, последний раз он ел в школьной столовой поздний завтрак около половины двенадцатого, и больше ему поесть было некогда. Да, в общем, и нечего.

– А погулять?

– Ну погуляем немного, ладно.

Присмиревший и погрустневший Ваня послушно оделся, и, попрощавшись с воспитательницей, братья вышли на улицу.

Забирать Ваню из садика было единоличной Пашкиной обязанностью. Раньше это могла делать и Нина в свои хорошие дни, которых еще год, а тем более два назад, было намного больше, чем сейчас, пока однажды не пришла в сад пьяная. Ребенка ей, естественно, воспитатели не отдали, а позвонили в службу опеки. Благодаря работающей там специалистом Елене Васильевне, которая постаралась разобраться в ситуации со всех сторон, детей из семьи не изъяли, но семью поставили на учет. С тех пор раз в месяц Елена Васильевна наведывалась к ним в квартиру проверить, все ли в порядке, есть ли еда, соответствуют ли условия проживания нормам, а Пашка стал забирать Ваню из сада исключительно сам. Иногда, когда мать была в порядке, он просил ее сходить за сыном, чтобы воспитатели видели, что у них все нормально и мать в наличии имеется, в остальное же время Пашка разводил руками, говоря, что мама много работает и поздно заканчивает, а воспитатели делали вид, что верят.

На улице Ваня первым делом бросился к своей любимой снежной горке сразу за воротами садика. Буквально за десять минут катания с горки на попе и штаны, и куртка мальчика стали сырыми. Воспользовавшись этим, голодный и уставший Пашка утащил брата с площадки.

– Не хватало заболеть, быстро домой пошли, – Пашка стремительно шел по направлению к дому, крепко держа Ваню за руку, а Ваня так быстро, как только мог, перебирал своими пока еще коротенькими ножками. – Только в магазин забежим за макаронами.

– А можно мне вкусняшку? – обрадовался Ваня, услышав про магазин.

– Только чупа-чупс, – прикинув, на что ему хватает, ответил Пашка. Маленькие чупики были самым дешевым лакомством в их магазине.

– Не хочу чупа-чупс, хочу киндер. Или Эмэндэмс. Или сникерс, – скуксился Ваня.

– Значит, ничего не куплю! – раздраженно ответил Пашка. Обычно с братом он был более ласков и терпелив, но сейчас слишком устал, чтобы тратить энергию на уговоры капризного ребенка. Может, он и сам не отказался бы от сникерса, а еще лучше, от пачки чипсов с газировкой, только кого это волнует?

Ваня замолк.

Супермаркет приветливо распахивал свое нарядное разноцветное подсвеченное множеством ламп нутро каждому посетителю – заходите, гости дорогие, только и ждал вас целый день. Пашка уверенной походкой человека, имеющего четкую цель, направился сначала к полкам с макаронами, а затем к холодильнику с сыром. Взяв одну пачку, два сырка и не глядя больше ни на какие товары, проследовал на кассу, крепко держа Ваню за руку.

Положив свой скромный улов на ленту после многочисленных баночек, коробочек, контейнеров и бутылочек покупательницы, которая была в очереди перед ним, Пашка в ожидании своей очереди достал телефон и проверил чаты. Было несколько новых сообщений в чате класса (впрочем, абсолютно ничего важного одноклассники там не писали, а только прикалывались над новой несуразной стрижкой их экстравагантной химички) и пара сообщений в чате группы Вани, к счастью, не с требованием сдать деньги.

Вообще-то практически полное отсутствие денег случалось с Пашкой не так часто. Он просто мастерски научился распоряжаться семейным бюджетом, планируя заранее траты на еду, одежду, коммуналку и прочие важные пункты – впору давать уроки бывалым домохозяйкам. Раз в месяц на карту матери приходила пенсия по потере кормильца, которую Пашка снимал сразу и прятал в нескольких тайничках в квартире. Два раза в месяц он получал зарплату в ТСЖ дома, где мыл полы, и также прятал. Он примерно рассчитывал, сколько ему можно потратить за неделю на еду, и от этого уже отталкивался при выборе продуктов, стараясь не вылезти за рамки дозволенного. Одной из статей расхода был пункт «матери» – пряча от стыда глаза, она подходила и просила у Пашки денег на алкоголь, и ему было проще дать, чем переживать, что она полезет искать его заначки. Иногда Пашке даже удавалось скопить немного денег на непредвиденные расходы.

Но в этом месяце этих самых непредвиденных расходов оказалось слишком много. Во-первых, накопленное ранее пришлось потратить на Новый год и праздники. В декабре нужно было купить Ване костюм на утренник, сдать деньги на Деда Мороза в саду, а также Ваня очень просился на новогоднее представление в театре, про которое им рассказали в садике – пришлось пойти – и уехать оттуда на такси, так как Ваньку вдруг неожиданно затошнило. Плюс подарок Ване на Новый год – железная дорога, о которой мальчишка грезил несколько месяцев. Затем – десять дней выходных, когда все питались дома, и на продукты вдруг ушло существенно больше денег, чем обычно. Последней же каплей стала покупка новой зимней шапки и новых ботинок для Вани – он вдруг как-то резко вырос так сильно, что шапка перестала закрывать уши, а нога – влезать в сапоги. По правде говоря, и рукава куртки, и штанины тоже были ему уже коротковаты, но купить еще и новую зимнюю одежду не было просто никакой возможности, к тому же где гарантия, что она не станет Ваньке мала уже к следующей зиме?

Как итог – пенсия будет только на следующей неделе, зарплата в конце недели в пятницу, а денег уже не осталось совсем. Пашке страшно не хотелось просить ни у кого в долг, он вообще не любил просить кого бы то ни было о чем бы то ни было, клянчить же денег на еду было и вовсе унизительно. Но что-то нужно было придумать, до пятницы еще четыре дня, которые нужно как-то прожить. Видимо, придется попросить бухгалтера выдать зарплату на несколько дней пораньше, вроде бы не должна отказать – тетка она была нормальная, а Пашка зарекомендовал себя ответственным работником.

Когда через три минуты, обслужив стоявшую перед Пашкой клиентку, кассирша произнесла «С вас сто шестьдесят три рубля», Пашка не сразу понял, что обращаются к нему.

– Сто шестьдесят три рубля, – процедила полная лохматая кассирша сквозь зубы еще раз.

Только сейчас Пашка заметил, что Ваня тайком положил на ленту упаковку Эмэндэмс, причем даже не самую маленькую, и теперь, когда все товары были пробиты и кассирша ждала оплаты, схватил добычу и прижал к себе.

У Пашки перехватило дыхание от ужаса. Сейчас придется отбирать у брата сладости, тот будет плакать, и весь магазин будет знать, что денег у Пашки только сто рублей, и все, что он может себе позволить – это дешевые макароны и плавленые сырки.

– Я… У меня только вот, – Пашка вынул из кармана смятую, грустную от такого беспросветного одиночества купюру, и положил перед кассиршей, – я больше из дома не взял. Ваня, отдай Эмэндэмс, – Пашка протянул руку к брату. У Вани моментально выступили слезы на глазах.

– Ну пожааалуйста, – захныкал ребенок, не желая расставаться с пачкой вожделенных разноцветных шариков.

– Ваня, отдай сейчас же, у меня не хватит денег.

– Я оплачу! – стоящая следующей в очереди молодая женщина поспешно вынула из кошелька сотенную купюру и протянула недовольной кассирше.

– Спасибо, – тихо сказал Пашка, не в силах поднять на свою спасительницу взгляд от стыда. Он схватил в одну руку свои покупки, другой взял за руку брата, и они быстро вышли из супермаркета.

– Сколько раз я просил тебя ничего не брать в магазине! – со злостью отчитал Пашка Ваню на улице, не замедляя шага.

– Но мне так сильно захотелось, эмэндэмс такие вкусные, – оправдывался ребенок. Никакого раскаяния в голосе не было слышно, он был счастлив, так как получил любимое лакомство, а все средства для этого были хороши.

– Я не буду тебя больше брать в магазин, – пообещал Пашка, но развивать тему не стал. Не было никакого смысла продолжать ругать ребенка, который в силу возраста пока не понимал – да и не должен был понимать – в каких паршивых условиях они на самом деле жили последние несколько лет и как сильно их жизнь отличалась от жизни обычных «благополучных» детей. Раз уж так случилось, что сегодня у Ваньки есть такой существенный повод для радости, ладно уж, пусть порадуется.

Матери дома по-прежнему не было. Заглянув в комнату и увидев, что там темно и диван пуст, Ваня вздохнул, но ничего не сказал. Он понял, что брата вопросы о маме раздражают, и решил больше его сегодня не расстраивать, хватит с него и пачки со сладостями.

– Иди руки сначала помой, – скомандовал Пашка, сам первым делом зайдя в ванную.

После ванной Пашка отправился на мрачную из-за перегоревшей лампы в люстре кухню, быстренько вскипятил воду, посолил, вывалил туда всю пачку макарон – как раз на завтра хватит, – и пока макароны варились, натер оба сырка. Макароны с обычным, не плавленым, сыром, были бы, конечно, вкуснее, но и такое блюдо голодному Пашке казалось верхом кулинарного мастерства.

Поужинав, Ваня отправился в детскую смотреть мультики, а Пашка сел делать уроки на кухне. Настроение у Пашки после ужина существенно поднялось, и, доделав алгебру с геометрией и выучив параграф по истории, он даже согласился почитать брату горячо любимого тем «Карлсона». Где их мать и во сколько она придет, Пашка не знал, но хотел, чтобы появилась она дома уже после того, как Ваня ляжет спать. Если она придет раньше, то Ванька начнет на ней виснуть с вопросами и разговорами, Пашка будет его оттаскивать и объяснять, что мама болеет и не может с ним поиграть. Эти сцены в их доме повторялись многократно, очень Пашку утомляли и оставляли в душе чувство брезгливости, гадливости. Опускать голые руки в грязную воду и выжимать замаранную тряпку было не так противно.

В полдесятого Пашка уложил брата в кровать и пошел на кухню доделывать русский. Примеры по алгебре парень щелкал как орешки, сложноподчиненные же предложения давались ему гораздо хуже, но и с ними ближе к одиннадцати было покончено; можно было ложиться.

Ваня видел уже, наверное, десятый сон, а вот Пашка заснуть так просто не мог. Ему всегда не спалось, если матери не было дома. Самому себе он пытался доказать, что беспокоится не о ней, а о том, что их с Ваней заберут в детдом, если с ней что-то случится. И даже почти в это верил. Но каждый раз, когда поздно вечером он слышал, как открывается входная дверь и мать заходит в квартиру, чувство глубокого облегчения разливалось по всему его напряженному телу совершенно не потому, что детдом откладывался – в этот момент Пашка просто был рад, что с матерью все в порядке – в относительном порядке – хотя ни за что бы себе в этом не признался.

Так и в этот раз, услышав, как входная дверь скрипнула, впустив мать в прихожую, Пашка облегченно вздохнул и готов был уже провалиться в сон, но произошло нечто необычное. Дверь в их комнату тихонько открылась, и луч света просочился из коридора внутрь. Пашка совсем чуть-чуть, на маленькую щелочку, приоткрыл глаза, не желая выдать, что не спит.

Мать тихо зашла в детскую, подошла к кроватке Вани, наклонилась к нему, слегка потрепала за волосы и поцеловала в щеку. Ваня продолжал сопеть как ни в чем не бывало, а у Пашки перехватило дыхание. Он зажмурился, а сердце его забилось, как пойманная в силки утка. Мать передвигалась по комнате очень тихо, практически бесшумно, но Пашка услышал – даже, скорее, почувствовал, – что она подошла к его кровати. Он ждал, что вот-вот мамины руки дотронутся до его спутанных отросших волос.

Но ничего не произошло. Через минуту дверь детской с легким щелчком закрылась, луч света исчез и в комнате воцарилась кромешная темнота – как будто стало даже темнее, чем было.

Пашка повернулся со спины на живот, уткнулся в свою видавшую виды подушку, и очень тихое, почти бесшумное рыдание вырвалось из его груди, а слезы потекли из глаз.

Уже утром, проснувшись по будильнику в семь, Пашка увидел на тумбочке около своей кровати две купюры, каждая по тысяче рублей. Со смешанным чувством удивления и облегчения взял их и положил в карман брюк, висящих на стуле. Сегодня можно чуть выдохнуть, продукты на ближайшие несколько дней у них теперь точно будут, а в конце недели уже зарплата. О том, почему он так горько плакал ночью, он себе думать запретил. Не было этого, приснилось.

А еще ему сегодня снился папа. Они всей семьей ехали в машине, мама была за рулем. Машина остановилась, папа вышел.

«Нет! Папа, не уходи! Мама, не уезжай!» – кричал двенадцатилетний Пашка. Он уже не мог вспомнить, кричал ли он это тогда на самом деле, или уже после ему начали сниться сны, где он своим криком пытается предотвратить траурное, пахнущее ладаном неизбежное. Каждый раз просыпаясь утром после такого сна, Пашка физически где-то в районе грудной клетки ощущал каменный ужас от того, что должен был тогда что-то сделать, но не смог.

Глава 3. Черная трасса без фонарей. Происшествие в классе.

Это случилось три с небольшим года назад. Они ехали по трассе из гостей (проклятые Ефремовы, и зачем они купили дом в области, откуда в город – черная чудовищная дорога). Мама была за рулем, так как папа выпил, а она почти никогда не пила.

Стояла поздняя осень. Темнота агрессивно шаркала по окнам едущего автомобиля; фонарей на трассе не было, снег еще не выпал, и дорога, и обочины казались сплошным черным покрывалом.

Родители ругались. Трехлетний Ваня вжался в свое детское кресло и тихо хныкал, Пашка закрыл уши руками, но все равно слышал мамин истеричный голос и папин хриплый бас. Мама, то и дело срываясь на обиженный крик, утверждала, что папе плевать на нее и детей, которым надо спать, а папа называл ее истеричкой, которая не дает семье отдохнуть нормально.

Вообще-то папа с мамой очень редко скандалили и почти никогда не повышали друг на друга голос, поэтому ужас от происходящего в машине пробирал Пашку до самых костей и не давал дышать нормально.

Папа сказал «стерва», после чего мама съехала на обочину и велела папе выметаться из машины.

«Нет! Папа, не уходи!» – надрывался голос в голове у Пашки, но сказал ли он это вслух?

Папа вышел, практически вывалился, из пахнущего истерикой салона, громко хлопнув дверью. Мама нажала на газ, и осиротевшая машина рванула с места.

Пашка не знал, сколько времени они ехали вперед. Мама всхлипывала, Ваня плакал в голос.

– Мамочка, давай вернемся за папой, – дрожащим голосом робко попросил Паша.

Мама ничего не ответила, только через несколько секунд резко крутанула руль влево, разрезав дорогу на две части, развернулась, и их машина со стоном покатила обратно.

Они какое-то время ехали в обратном направлении, потом мама снова развернулась, и они снова последовали той дорогой, где уже проезжали некоторое время назад. Круг замкнулся. Мама ехала медленно, тяжко, напрасно вглядываясь в темноту за стеклом, но папу они так и не встретили.

– Он, видимо, попутку поймал, – тихо сказала мама, и они отправились домой.

Однако ни в подъезде, ни в сонной молчаливой квартире папы не оказалось. Телефон он свой забыл в машине, поэтому позвонить ему тоже не получилось. Паша и Ваня легли спать, а мама осталась сидеть у окна на кухне.

На следующий день ближе к обеду мама нашла папу в морге. Его кто-то сбил на той самой черной трассе, сразу прочно намертво, не оставив шансов на выживание. Этот кто-то скрылся с места происшествия, а Пашка и его семья – точнее то, что от нее осталось, – должны были как-то начать жить заново.

– Это ты виновата! Это ты его убила! – крикнул Паша в лицо матери, когда та, заплаканная, поникшая и уставшая усадила его на диван рядом с собой, чтобы все рассказать.

– Пашенька, простите меня, я не хотела, – только и могла прошептать мама, подняв на сына мокрый виноватый взгляд. Этот взгляд с тех пор как будто приклеился к маминому лицу, и Пашка с того самого дня старался больше не смотреть матери в глаза – он сразу вспоминал этот момент, эту новость, это отныне навсегда «безотцовство», и его начинало тошнить от ужаса.

Пашке было плохо без папы, он скучал по нему, но через какое-то время он начал понимать, что может быть еще хуже.

Мама начала пить.

Пашка никогда прежде не видел мать пьяной, поэтому, когда через пару месяцев после трагедии однажды вечером Нина, выйдя из комнаты, упала в коридоре, не дойдя до туалета, Пашка подумал, что ей стало плохо и она сильно заболела. Забыв про свою праведную злость на мать, он бросился ее поднимать. От мамы как-то странно неприятно затхло пахло, у нее заплетался язык, когда она пробовала произнести оправдательную фразу, и вдруг Пашка увидел, как сильно она похожа на пьянчужек, кучкующихся у разливайки, и совершенно не похожа на больную. Пашка в ужасе отпрянул от неуклюже пытающейся подняться с пола матери. Нина кое-как встала сама, все тем же тошнотворно-виноватым взглядом посмотрела на сына, и держась за стену, дошла до туалета.

На следующий день Нина, выблевав предварительно все содержимое желудка, плакала, сидя на кухне напротив Пашки и отчаянно пытаясь взять его руки в свои – как будто имела на это право!

– Пашенька, прости меня, – всхлипывала мать, в очередной раз произнеся слово, которое давно потеряло малейший вес ввиду бесконечного бесконтрольного использования. – Мне так тяжело на душе, каждую минутку, и утром, и вечером, я так перед всеми вами виновата. Когда выпью – полегче. Но я больше не буду, обещаю!

Она от него что хочет? Чтобы Пашка, растрогавшись, пожалел наконец мать, дал ей свои руки, может, даже обнял? И они дружно втроем пошли в светлое будущее рука об руку, будущее без папы? Нет уж. Никакое это будущее больше не светлое, и все из-за нее – выгнавшей отца ночью на трассу. Пусть теперь мучается, сама виновата.

– Да делай, что хочешь. Папу-то не вернешь, – выплюнул жесткие слова в осунувшееся бледное лицо матери Пашка. Мать отшатнулась. Понурилась. И действительно вняла совету и стала делать то, что хотела – пить алкоголь, притупляющий все ее горькие тяжкие чувства.

Сначала она пила только вино и всего один – два раза в неделю. Потом стала покупать коньяк, а через какое-то время – водку. Количество трезвых дней постепенно уменьшалось, а пьяных – увеличивалось. Напившись, мать неизменно плакала и просила прощения, уже непонятно, за что конкретно – за папу или за свое неподобающее для матери поведение.

Чувство боли от потери вкупе с чувством вины и ненавистью собственного сына оказались для Нины неподъемной ношей, железобетонной плитой, упавшей на нее с высоты десятиэтажного дома и припечатавшей к асфальту.

Нину уволили с работы. Ей назначили пенсию по потере кормильца на обоих детей, но оказалось, что этого совершенно недостаточно, чтобы прожить семье из трех человек – особенно если один из них тратит деньги на выпивку. Где-то через год после гибели папы Пашка, обнаружив однажды дома абсолютно пустой холодильник, не очень вменяемую маму и полное отсутствие денег, понял, что он теперь в семье главный, и, если он не возьмет на себя материальное обеспечение, скоро им всем хана. Он по-тихому забрал у матери банковскую карту, на которую приходила пенсия, и устроился мыть полы в многоэтажку. Мать не стала требовать свою карту обратно, лишь иногда, если у нее кончались свои деньги, которые она получала, время от времени подрабатывая поломойкой в магазинах, подходила к Пашке и с обычным своим виноватым видом тихим голосом просила дать ей немного денег. Пашка брезгливо отворачивался, видеть мать с протянутой рукой было невыносимо противно, но денег обычно давал, если они у него были.

***

Пока Ванька не проснулся, Пашка заглянул в комнату матери – уж не ушла ли она снова ночью из дома? Нет, не ушла, она спала у себя на диване, в комнате у нее ничем не пахло – значит, вечером она была трезвая и полдня до этого отсутствовала не по причине пьянки в сомнительной компании, а где-то работая. Тонкий блаженный голосок в Пашкиной голове попытался обрадоваться тому, что мать позавчера не ушла в запой и, возможно, это была просто разовая выпивка, но Пашка зло на него цикнул. Какая разница, был это запой или нет, будет мать трезвой еще несколько дней или уже сегодня вечером будет сидеть с бутылкой в обнимку – рано или поздно она все равно сорвется, всегда срывалась, надеяться, что она вдруг станет образцовой мамочкой и все разом наладиться, было глупо и даже опасно. Чем больше неоправданных надежд, тем больнее потом их лишаться.

Пашка прошел на кухню и, посмотрев в кастрюлю с макаронами, несколько секунд подумал над тем, не перекусить ли перед школой. Завтрак у девятиклассников был только после четвертого урока, и, если дома перед школой не поесть, уже к третьему уроку желудок будет болеть от голода нещадно. Но холодные слипшиеся сухие макароны выглядели настолько неаппетитно, что Пашка не смог себя заставить их съесть. Вместо этого он вскипятил чайник и попил пустого чая.

Затем пришло время будить Ваню. Мальчик встал как всегда неохотно, но быстро – знал, что с братом спорить бесполезно. Ване есть дома было не нужно, так как в садике его ждал нормальный завтрак.

Проходя мимо маминой комнаты в прихожую, Ваня дернулся зайти к матери, но Пашка схватил его за руку и не позволил это сделать.

– Спит она, не ходи, нам идти пора.

– Ну я же только одну секундочку посмотрю, – жалобно попросил Ваня, вырываясь из Пашиных рук. – Вдруг она опять уйдет, и я ее вечером не увижу?

– Ладно, одну секундочку только, – сдался Пашка.

Ваня вбежал в комнату и встал у маминого дивана, прямо над спящей на спине женщиной. Она тихонько посапывала и даже не пошевелилась. Тогда Ваня наклонился и поцеловал маму в щеку. Мать открыла глаза и улыбнулась сыну.

– С добрым утром, мамочка, – прошептал Ваня.

– С добрым утром, солнышко.

– Я пошел в садик!

– Хорошо.

– Ваня, нам пора! – Пашка стоял на пороге комнаты. У него не было никакого желания ни входить, ни смотреть на это воркование. Не хватало еще, чтобы мать что-то пообещала Ваньке, обещания она выполнять не умела.

– Да иду я! – Ваня довольный, перепрыгивая с ноги на ногу, помчался в прихожую.

Пашка оделся быстрее брата, и пока тот разбирался, где у его полукомбинезона зад, а где перед, от нечего делать рассматривал себя в большое зеркало.

Ну до чего длинный и несуразный вымахал! И сколько уже можно расти. Снова все брюки коротки, хорошо еще, что сейчас мода такая, на укороченные, но, если Пашка подрастет еще на несколько сантиметров, опять придется новые покупать. Нога тоже растет не по дням, а по часам, а обувь еще дороже одежды.

Волосы отросли, лежат на голове непослушными кудрявыми патлами. Но волосы свои, предположим, Пашке даже нравились, стричься он никогда не любил, а теперь его наконец никто не заставлял.

Интересно, а как он выглядит со стороны? Понятно по нему, что из неблагополучной семьи, или с первого взгляда нет? Может ли он понравиться девушке?

«Какие еще девушки, других проблем, что ли, мало» – одернул Пашка сам себя. О девушках и прочей этой ерунде пусть думают благополучные мальчики, а ему семью надо содержать.

– Пошли, я готов! – Ваня уже натянул варежки и дергал входную дверь.

Выйдя из подъезда, Пашка по привычке бросил взгляд на окно комнаты матери на втором этаже. Ему показалось, что занавеска там дернулась, но вглядываться он не стал. Раньше он, выходя из дома в школу, всегда махал маме в окно, а она ему посылала воздушный поцелуй. Раньше он был из «благополучной семьи». Раньше он понятия не имел, сколько стоит пачка макарон. «Раньше» было страшным словом.

Оставив Ваню в группе самостоятельно переодеваться, Пашка отправился в школу. Уже на подходе он вдруг вспомнил, как Димка застукал его вчера за мытьем полов, и внутри у него похолодело. Скорее всего, позора не избежать, уж этот-то засранец не упустит возможности поиздеваться.

Пашка не смог придумать, что он скажет в ответ, может быть, просто не обращать внимание? Сложно это, конечно, но какой еще у него выход? Особенно паршиво было то, что Полина обо всем узнает, но, в конце концов, что это принципиально изменит? У него и так шансов не было, так какая, к черту, разница.

Войдя в класс, Пашка, не глядя ни на кого из лениво приготавливающихся к уроку одноклассников, прошел к своей парте. Никто не шушукался у него за спиной, не хихикал, все были заняты своими делами. Значит, Димка не успел еще никому рассказать, можно пока выдохнуть.

Сам Димка смотрел ролики на своем новеньком айфоне и Пашку даже не заметил.

Русский, литература, химия и алгебра, а также перемены между уроками прошли как обычно, и у Пашки даже закралась надежда на то, что Димка по какой-то фантастической причине вдруг стал человеком и не будет его травить.

Пашка периодически поглядывал исподлобья на Полин затылок, но сегодня улыбки не дождался. Девушка усердно писала, решала, слушала и на всякие глупости не отвлекалась.

После четвертого урока девятый Б пошел на завтрак в столовую – один из самых любимых Пашкиных моментов в школьном расписании. Есть к этому времени (и кому только в голову пришло назвать этот прием пищи завтраком?) хотелось нещадно.

На столах уже было накрыто, давали сегодня кашу дружба, хлеб с маслом и какао. Пашка обрадовался, увидев сегодняшние яства. Еда была не настолько вкусная, как, к примеру, макароны с сосисками, которые любили и съедали все, и не настолько отвратная, как овсяная каша, которую в рот было не вломить. А значит, и лишние порции останутся (кашу дружба ели не все, в отличие от сосисок), и есть будет не противно.

Через десять минут никого из Пашкиного класса, кроме него самого, не осталось. Пашка специально ел медленно, делая вид, что читает что-то очень интересное в интернете, и когда все ушли, пододвинул к себе две нетронутых порции каши и быстренько их проглотил. Умял также пару бутербродов, запил все это какао, которое в школе было на удивление вкусным, и довольный пошел в класс. Он опоздал на три минуты, но поскольку следующим уроком была геометрия, не волновался по этому поводу. Василий Александрович редко ругал учеников, а Пашку и вовсе никогда не отчитывал, так как тот был его лучшим воспитанником.

Оставшиеся три урока пролетели быстро. Пашка и сам уже забыл, о чем так волновался еще утром, и после звонка с последнего седьмого урока спокойно и не торопясь собирал учебные принадлежности в рюкзак, предвкушая сегодняшнюю вечернюю тренировку по самбо.

– Эй, Казаков, – услышал Пашка насмешливый Димкин голос у себя над ухом и поднял голову на одноклассника. Тот стоял рядом с его партой и ухмылялся. Пашка ничего не ответил и продолжил собирать рюкзак, но сердце его забилось в два раза быстрее, а сам он покраснел до корней волос. Ну вот, началось, как наивно было полагать, что пронесет. – А давай я тебя найму поломойкой в наш подъезд, у нас как раз Юсуфчик уволился, он теперь за эти деньги работать не хочет, квартиры будет ремонтировать, а ты все равно ни на что больше не годен, кроме как полы мыть в подъездах. Зацените, ребят, какой у нас Пашенька ценный работник, – и Димка развернул экран своего смартфона так, чтобы побольше одноклассников увидели то, что там показывают.

Пашка поднял голову и обомлел от ужаса. Все было еще хуже, чем он предполагал – Димка вчера не просто увидел, как он моет полы, но и снял короткое видео на телефон, пока Пашка его не заметил. На экране Пашка, нелепо выпятив зад, мыл пол, спускаясь по лестнице спиной назад ступенька за ступенькой.

В классе на секунду повисло молчание. Затем кто-то из ребят захихикал, пару человек начали снимать происходящее на телефон, а Настя громко произнесла, причмокнув своими большими ярко накрашенными губами: «Ну и кринж». Остальные ребята либо просто стояли молча, не показывая эмоций, либо отвернулись, делая вид, что происходящее их не касается.

Димка, довольный произведенным впечатлением, спрятал телефон в карман и пошел к своей парте на третьем ряду.

– А тебе, наверное, даже попу мама до сих пор подтирает? – раздался вдруг звонкий, чуть дрожащий женский голосок. Все обернулись на Полину. – Мыть пол, вообще-то, это полезное занятие, в отличие от разглядывания тупых роликов в телефоне.

Если бы можно было провалиться сквозь землю, то Пашка сделал бы это прямо сейчас. Его что, защищает девчонка? То есть сам он даже не в состоянии за себя постоять и прячется за женскую юбку? Это еще хуже позорного видео.

Пашка поднялся, набросил рюкзак на плечо и пошел по проходу между партами. Минуя Полину, он тихо сквозь зубы прошипел:

– Не лезь, сам разберусь.

Полина лишь широко открыла глаза, покраснела и отвернулась.

Уже почти подойдя к выходу из класса, Пашка вдруг развернулся и в один миг подскочил к Димке, который все это время смотрел на Пашку с выражением полного своего превосходства, вздернув наверх жирный прыщавый подбородок. Ловким движением ноги Пашка сделал подсечку и повалил Димку в проход между партами. Класс шумно охнул, Димка тонко ойкнул, а Пашка, усевшись на врага сверху, четко и громко сказал:

– Лично к твоему подъезду, свинья вонючая, я на пушечный выстрел не подойду. Хватит мне твоей вони в школе, еле сдерживаюсь, чтобы не сблевать.

После этого Пашка встал и, ни на кого не глядя, вышел из класса.

От хорошего Пашкиного настроения не осталось и следа. Как обидно, ведь день так неплохо должен был пройти. Завтрак был вкусный и сытный. В кармане у Пашки лежали деньги на продукты – парень с самого утра предвкушал, как купит на обед пельменей и съест их со сметаной и кетчупом, прямо целую пачку сварит и съест. Вечером они с Ваньком пойдут на самбо, которое Пашка просто обожал, ведь там все были равны и только твоя сила, ловкость и сноровка имели значение. Даже полы сегодня мыть было не надо. И вот тебе пожалуйста – настроение не просто испорчено, оно рухнуло камнем на самое днищенское дно без возможности хоть чуть приподняться обратно. Да даже не камнем – огромным куском говна, забрызгав при приземлении стенки воображаемого колодца.

И почему-то, идя по улице и вспоминая эту до жути отвратную сцену в классе, Пашка видел перед собой не мерзкое отребье Димку, а Полины глаза, полные боли и обиды. И без того паршивую ситуацию Пашка собственноручно сделал еще паршивее, и Димка тут уже был ни при чем.

Глава 4. Вечер плачет.

Наташа пыхтела перед открытым холодильником в попытках впихнуть туда все принесенные только что курьером продукты, и оказалось, что сделать это практически нереально, поскольку холодильник и до курьера был заполнен почти полностью. Больше всего места занимала кастрюля с супом, который Наташа сварила вчера сразу на три дня, а также половина арбуза. Женщина знала, что муж считает покупку арбуза зимой неразумной блажью, но так любила эту ягоду, что все равно покупала. В итоге остальные продукты нужно было как-то распихать по углам. Пора еще один холодильник покупать, вечно приходится играть в тетрис.

Входная дверь открылась и захлопнулась с таким громким звуком, что Наталья аж подпрыгнула.

– Поль, ты? – крикнула она.

Никто не ответил, но через несколько секунд дочь Полина вихрем ворвалась на кухню, схватила с полки чашку и плеснула туда воды из графина. Затем буквально за пару секунд, шумно глотая, осушила свой бокал полностью.

– Дочь, иди руки с улицы помой сначала, – сказала Наташа, продолжая манипуляции с продуктами у холодильника – четыре вишневых питьевых йогурта удалось поставить рядом с кастрюлей, а вот два злаковых не желали помещаться в холодильник категорически.

– Господи, как же вы меня все достали! Почему мне все говорят, что мне делать?! – грохнув стакан об стол, Полина выбежала из кухни.

Наташа пораженно повернулась на звук необычно громкого для Поли голоса, но той уже и след простыл. Вот это новости! Ее тихая, милая, ангелоподобная доченька может, оказывается, закатывать истерики? Наташа была уверена, что самый опасный подростковый период их уже миновал, причем спокойно и безболезненно, но, видимо, рано радовалась. Положив пакеты с помидорами и огурцами, которые держала в руках, на стол, Наташа отправилась в комнату дочери.

Приоткрыв дверь, заглянула в комнату и спросила:

– Поль, что-то случилось? В школе?

Полина лежала на кровати, уткнувшись лицом в розовую пушистую декоративную подушку.

– Ничего не случилось. Можно мне просто побыть одной?

– Ну ладно… – Наташа нерешительно потопталась на пороге комнаты несколько секунд и вышла, закрыв за собой дверь.

И что теперь прикажете делать? Сделать вид, что ничего не было и ждать, что само рассосется, или срочно звонить психологу? Надо спросить совета у двоюродной сестры, у той была дочь, которая к семнадцати годам успела и тату сделать, и из дома пару раз сбежать, и в школе кабинет химии затопить – и это только за полгода. Явно сестренка должна быть в курсе, как нужно обращаться с подростками – мятежниками. Хотя, наверное, пока можно подождать, по сравнению с побегом из дома единоразовое повышение дочерью голоса выглядит не так уж страшно.

Со вздохом Наташа вернулась на кухню, точнее, в зону кухни – в их светлой большой недавно отремонтированной квартире кухня была совмещена с гостиной. Женщина продолжила колдовать с продуктами, и в конце концов уместила в холодильник практически все. Но настроение ее от этого совсем не улучшилось – отношения с мужем все хуже, сын в школе постоянно хулиганит и треплет нервы и маме, и учителям, а теперь еще и ненаглядная дочка решила взбрыкнуть. Маловато поводов для радости. Пожалуй, единственное, что хоть как-то не давало Наташе повесить нос окончательно, была ее работа, точнее, занятия репетиторством с одним ее учеником, а если уж быть совсем точными – то общение с его папой после занятий. Общение как раз было по графику сегодня. Точнее, занятие английским.

Когда Наташа сама себе задавала вопрос, а правильно ли она делает, сближаясь с отцом ребенка, которого учит английскому, то ответить сама себе не могла. Было ли плохо поболтать пятнадцать минут после урока с приятным человеком на отвлеченные темы? Нет. А полчаса пить с ним чай, когда его ребенок ушел гулять? Да тоже вроде нет. А выпить по бокалу вина, проговорив аж два часа кряду? Скорее всего нет. Определенно, Наташа пока не сделала ничего плохого. Уже четыре месяца три раза в неделю она ходила на соседнюю улицу к восьмилетнему мальчику Севе, которого воспитывал папа, заниматься английским, и ни в чем, кроме внеурочных разговоров с приятным образованным деликатным мужчиной, ей упрекнуть себя было нельзя, да и разговоры разве заслуживали упреков? Тем не менее, когда Наташа собиралась на занятия с Севой, более тщательно, чем обычно, подбирая одежду, нанося макияж и крутясь около зеркала десять минут вместо двух, в душе у нее зарождалось тревожное чувство. Как будто она шла по льду куда-то, сама не зная, куда, и рисковала однажды, сделав шаг, пробить ногой тонкий слой льда и провалиться в черную неизвестность.

В половине пятого Наташа, немного подумав, вытащила из шкафа серое платье. Оно было повседневным, даже скорее строгим, но так необыкновенно Наташе шло, что, когда ей нужно было поднять себе настроение, она надевала именно его. Это платье входило в число тех немногих вещей, которые семья Ликиных привезла из Штатов домой и было особенно ценным еще и тем, что прекрасно скрывало три лишних Наташиных килограмма, также привезенных из-за границы. Точнее, привезено было аж семь килограмм, но четыре Наташа благополучно оставила в спортзале, куда записалась сразу по приезду. В Штатах даже с семью лишними килограммами она выглядела очень неплохо в общей массе, на Родине же были другие представления о красоте.

Одевшись, уложив короткие волосы и освежив макияж, Наташа еще раз взглянула на себя в зеркало. Объективно для женщины в статусе «под сорок» выглядела она очень и очень неплохо.

Перед выходом из дома Наташа заглянула в комнату дочери. Полина лежала на кровати и хмуро, без единой эмоции смотрела короткие ролики на экране смартфона. Наташа уже открыла рот, чтобы попросить дочь не торчать долго в телефоне и не портить зрение, но в последний момент решила не испытывать судьбу, поэтому просто сказала:

– Я ушла на занятие. У тебя все хорошо?

– Нормально, – Полина оторвалась от телефона и посмотрела на мать. – А где Саша? И во сколько ты придешь?

– Саша сегодня к бабушке пошел, давно просился у них переночевать. Так что можешь позвать кого-то из подружек. Пиццу закажи, кино посмотрите. Я пока не знаю, во сколько приду, – Наташа вдруг смутилась и даже покраснела, но дочь, похоже, ничего не заметила.

– Не хочу никого, – и Полина снова погрузилась в просмотр роликов.

Наташа решила не мучить дочку вопросами и сама быстро ретировалась из квартиры, пока дочь, в свою очередь, не заинтересовалась, где ее мать собирается провести вечер.

Дверь Наташе открыл Сева.

– Здравствуйте, Наталья Петровна, рад вас видеть, заходите, – пригласил мальчик галантно свою преподавательницу, посторонившись и пропустив ее в прихожую. Наташа просто таяла от таких безупречных манер и совершенно не представляла, чтобы ее сын-сорванец мог бы когда-то произнести такое.

– Здравствуй, Сева. Ты один?

– Да, папа должен приехать скоро с работы.

Час времени, отведенный на занятие, пролетел незаметно. Сева был смышленым мальчиком и уже очень неплохо общался на английском, заниматься с таким было одно удовольствие.

– You are doing great, – закончила Наташа урок, с улыбкой потрепав мальчика по голове.

– Наталья Петровна, а можно с вами поговорить откровенно? – Сева посмотрел на Наташу очень серьезным, не по возрасту взрослым взглядом. Наташа про себя отметила, что его правильная речь также прибавляет ему несколько лет – может, даже десятков.

– Да, конечно. Что тебя волнует?

Сева немного помолчал, от волнения покусывая губы, и наконец решился.

– Вы ведь знаете, что моя мама живет в Австралии с другим мужем?

– Да, я об этом слышала.

– И знаете, что она обещала меня забрать, как только там получше устроится.

– Да…

– Я понял, что она меня не заберет, – Сева грустно посмотрел на Наталью. У той от жалости защемило сердце.

– Почему ты так думаешь?

– Во-первых, она обещала забрать меня через год после того, как уехала, а прошло уже два. Во-вторых, я недавно слышал, как папа разговаривал с ней по телефону. Он разговаривал очень тихо, но я подслушал. Да, я знаю, что это нехорошо, но я не смог отойти от двери, когда услышал, что папа разговаривает с мамой.

– Так, и что ты слышал?

– Что у мамы скоро будет еще ребеночек, – Сева горестно вздохнул и замолчал.

Наташа погладила мальчика по белокурой голове, судорожно соображая, что сказать. Ребенку явно требовалось утешение, но как утешить того, от кого собственная мать фактически отказалась? Все, что говорил Сева, было правдой, его отец Илья буквально недавно сам рассказал Наташе об этом. Илья просил совета, как ему помягче подготовить сына к тому, что ни в какую Австралию к маме он не поедет, а жить будет здесь.

– Севочка, но ведь это на самом деле хорошо, что у мамы будет ребеночек – значит, у тебя будет братик или сестричка.

– Но они же будут так далеко!

– Я уверена, вы сможете иногда видеться. Да, нечасто, зато созваниваться по видеосвязи сможете хоть каждый день. И они будут говорить на английском, а ты вон как хорошо его уже знаешь, а за несколько лет выучишь еще лучше, и у тебя будет возможность практиковать язык. Это ведь здорово!

– Я как-то не подумал, – Сева даже улыбнулся при мысли, что болтает с братом или сестрой на английском языке. – Но ведь мама меня тогда будет любить меньше?

– Ну что ты! Конечно, нет. Просто она будет любить еще кого-то. Любви ведь меньше не становится, когда рождается еще ребеночек, ее на всех хватает.

– Даже если я так далеко?

– Даже если бы ты был на Луне или на Марсе.

Сева заулыбался во весь рот. То, что он услышал, ему явно понравилось.

– На самом деле я ведь не хочу переезжать в Австралию. Там мама, конечно, но тут папа, а я его не меньше люблю. И тут все мои друзья. И бабушка с дедушкой. И дача. И вообще… Мне, конечно, нравится английский язык, но русский все-таки намного больше!

– Вот видишь, как все чудесно складывается! – У Наташи сразу как-то от сердца отлегло. Она ожидала намного более тяжелый разговор, когда поняла, о чем речь, а оказалось, что мальчик лишь банально переживает перед рождением еще одного ребенка у своей мамы. Вполне стандартное волнение, независимо от того, живет мама в Австралии или в России.

Раздался звук поворачивающегося в замочной скважине ключа, открылась входная дверь, и мужской голос произнес:

– Есть кто дома?

Наташа почувствовала, как волна незаконной радости разлилась по телу. И занятие, и разговоры были окончены, и она уже было испугалась, что теперь ей придется идти домой, ведь официальных поводов оставаться дожидаться хозяина у нее не было. Но вот хозяин пришел, значит, можно и задержаться. Наверное.

Сева выбежал в коридор с криком «Папа!», Наташа вышла следом.

– Добрый вечер, Наталья, рад вас видеть, – расплылся в улыбке Илья. Он был довольно высоким стройным блондином и на удивление сильно напоминал ей образ прекрасного принца, возникшего в ее голове лет, наверное, в пятнадцать. Вот ведь ирония судьбы.

– Добрый, – Наташа улыбнулась в ответ. Все-таки видеть такую искреннюю радость в глазах человека, смотрящего на тебя, было до невозможности приятно.

– Не поможете? Боюсь, сын разобьет, – Илья, одной рукой обнимавший повисшего на нем Севу, другой протянул Наташе пакет. Наталья взяла его и пошла на кухню. С колотящимся от волнения сердцем вынула из пакета и поставила на круглый стеклянный стол бутылку красного вина, два вида сыра, две упаковки роллов и мандарины. Было очень похоже на то, что Илья хочет разделить ужин вместе с ней.

– Пап, можно я к Олегу в гости? – услышала Наташа Севин голос. Интересно, мальчик действительно случайно, когда Наташа приходит к ним, уходит то гулять, то в гости, или же намеренно оставляет отца с репетитором одних? А может, это вообще заговор Ильи с сыном?

– Да, конечно, только не позднее девяти возвращайся.

Наташа в нерешительности стояла на чужой кухне, не понимая, что ей делать. Она по-прежнему не совершает ничего плохого, уговаривала она себя, но получалось уже хуже, чем раньше – бутылка вина, стоящая на столе, красноречиво намекала, что поводы для беспокойства все же имеются.

Снова хлопнула входная дверь. Мальчик ушел, они с Ильей были в квартире одни.

Илья вошел в кухню, смущенно улыбаясь. Видимо, ему тоже было немного неловко.

– Поужинаешь со мной? – на «вы» Наталья с Ильей были только при Севе.

– Хорошо… Только я не могу долго, – оставила для себя узенький путь отхода Наташа и покраснела.

– Конечно-конечно… Порежешь сыр?

Наташа взяла разделочную доску, нож, Илья вынул из ящика деревянное блюдо для сыра, и через пару минут на столе уже красовалась аппетитная сырная тарелка, два бокала вина, блюдо с роллами. Сервировка стола выглядела до неприличия романтично, и Наташа пообещала себе, что посидит здесь максимум час, обсудит с Ильей успехи и тревоги его ребенка и пойдет домой.

Илья разлил вино по бокалам.

– Честно говоря, непривычно пить вино среди недели, – призналась Наташа, взяв бокал за тонкую ножку.

– Да я тоже обычно так не делаю. Но когда в магазине я подумал о том, что, когда приду домой, увижу тебя, мне очень сильно захотелось взять бутылку и разделить ее с тобой, – Илья положил свою ладонь на миниатюрную Наташину ладошку. Наташа опустила глаза. Все, вот лед и затрещал, еще чуть-чуть, и придется звать спасателей. Если хватит духу крикнуть.

Проведя холодными пальцами по Наташиным теплым пальцам, Илья убрал руку. Они отпили вина и принялись за роллы.

– Сева слышал ваш с женой разговор, – Наташа перевела беседу на более безопасную тему.

– Что конкретно? – сразу напрягся Илья.

– Что у Веры будет ребенок. И Сева сам понимает, что она его в Австралию не заберет.

– Почему же мне ничего не сказал?

– Видимо, хотел сначала женского мнения. Или просто ему стыдно за то, что подслушал, поэтому не стал тебе сразу говорить.

– И как он? Сильно переживает?

– По поводу того, что не поедет в Австралию – нет, он туда на самом деле не хочет. Переживает, что мама будет его меньше любить, но я его постаралась успокоить. Думаю, тебе не о чем волноваться.

– Ну слава Богу! Я не знал, как мне к этому и подступиться. Ты – наш ангел хранитель, – и Илья снова положил ладонь на Наташину ладошку, но в этот раз Наталья руку убрала. – Прости, – смущенно улыбнулся Илья. – Ты мне очень нравишься, при этом я знаю, что ты замужем и я не должен к тебе приставать, но я вижу, что ты не очень-то счастлива, поэтому, может, и должен…

– А почему ты развелся с женой? – вдруг неожиданно сама для себя спросила Наташа. Спонтанные откровения Ильи пробудили в ней желание более прямолинейного, чем всегда, разговора. – Ты перестал ее замечать, и она от тебя ушла?

– Ну что ты, – Илья грустно усмехнулся. – У меня, конечно, много недостатков, но я никогда к Вере не был холоден или что-то такое. Пока мы были вместе, я очень старался, чтобы ей было хорошо. Но, видимо, со мной ей было недостаточно хорошо, она влюбилась в другого. Надеюсь, с ним ей лучше.

Настала пора Наташи положить свою ладонь на ладонь Ильи. И зачем она, находясь в гостях у такого прекрасного человека, так вот бесцеремонно влезла и расковыряла его рану? Совсем, видимо, свои переживания чувство такта отбили.

– Прости, нехорошо я это как-то… Пытаюсь вот понять, в каком случае для женщины допустимо развестись.

– Ты всерьез об этом думаешь?

– Я сейчас просто сказала слово вслух, и мне уже плохо стало… Нет, пока не всерьез. Но некоторое время назад я не думала об этом вообще, а теперь вот, видишь, даже обсуждаю с кем-то.

– Ты чудесная, Наташа. И если твой муж будет тебя обижать, не терпи, пожалуйста. Ты достойна того, чтобы тебя носили на руках.

Наташа встала и подошла к окну. Разговор принял совершенно неожиданный оборот. Ни разу еще они не обсуждали так открыто свои браки, и чувство вины перед мужем за то, что за его спиной она говорит о нем с другим мужчиной, накрыло Наташу с головой. Но остановиться уже не получилось…

– А он и носил меня раньше на руках. Много лет. Меня и мою дочь, которую бросил ее собственный отец. Он был лучшим мужем, которого только можно было пожелать. От того и так больно, когда он даже смотреть на меня не хочет.

– Это недавно случилось?

Наташа снова села на стул и отхлебнула терпкого не в меру праздничного вина. Она слишком долго копила в себе свои переживания, натягивая на лицо дежурную улыбку, и сейчас не могла остановиться. И пусть на свидании с мужчиной обсуждать других своих мужиков и мужей нельзя было категорически – Наташа это прекрасно понимала – сейчас ей было все равно.

– С тех пор, как мы в Штаты переехали. Вадим очень ждал этой возможности, и вот его позвали работать в Силиконовую долину. Конечно, мы поехали. А там его будто подменили. Я понимаю, что ему было тяжело – новое место, новые задачи, чужие люди, язык он знал в тот момент не очень хорошо. Но мне-то было не легче! На меня лег быт, адаптация детей – одного к саду, другой к школе. Потом еще пандемия грянула, страшно было, конечно, и непонятно, сможем ли мы вообще домой вернуться. Но я при всем этом как-то пыталась Вадима поддержать, а он меня просто перестал замечать. Никогда я раньше и подумать не могла, что переезд так на нашем браке скажется. Плюс еще у мужа там диабет обнаружился… Как будто других проблем было мало. Я немного надеялась, что по возвращении в Россию как-то все вернется на круги своя, но не случилось. Так и живем, как соседи. Он даже не пытается ничего наладить, а я устала. Сколько можно.

Наташа снова встала, подошла к окну и прислонилась лбом к холодному равнодушному стеклу. Непрошеные слезы готовы были вот-вот брызнуть из глаз, но в довершение всего еще и заплакать было бы уж совсем ни в какие ворота, Илье незачем это видеть. И так уже перебор.

Илья подошел сзади и ласково погладил Наташу по волосам. Самое время было положить ему голову на плечо, завернуться в его объятия, как в теплый плед, но Наташа не стала этого делать.

– Знаешь, я, пожалуй, пойду. Спасибо за вечер, прости, что испортила.

– Что ты, ты ничего не испортила, – попытался возразить Илья, но даже по голосу было слышно, что он расстроен.

Наташа быстренько ретировалась в прихожую, натянула сапоги, пальто и бросив прощальное «Пока» – даже не глядя на хозяина квартиры – выбежала наружу.

Она и сама не понимала, что с ней происходит и как – а главное, зачем – она могла так вот взять и вывалить перед Ильей грязное белье своей семьи. Уже некоторое время ей казалось, что она готова сблизиться с Ильей сильнее, и заранее себя простила, ведь это ее муж, который уже несколько лет отказывался видеть в ней женщину, вынудил ее к такому. Но впервые заговорив о проблемах своего брака вслух так откровенно, услышав от самой себя эту грустную историю, Наташе вдруг стало так горько, что весь романтический флер развеялся в момент.

Наташа чувствовала, как хлопья мокрого снега, касаясь ее лица, превращаются в капли, стекающие по щекам. Она так не хотела плакать, но испорченный вечер плакал за нее. Это муж виноват, опять муж во всем виноват – сердилась Наташа на Вадима по дороге домой, понимая, конечно же, как это глупо и нелогично. А на кого еще сердиться? На себя – так не хотелось. Мог ведь сложиться такой согревающий душу вечер, а в итоге эта самая душа возьми да и вывали всю свою ноющую боль наружу, на всеобщее обозрение. А кто в этой боли виноват? Значит, и во все остальном тоже он.

Придя домой, Наташа обнаружила идиллическую картину – ее муж и дочь сидели на мягком диване в гостиной, смотрели фильм и ели попкорн. Вадим бросил беглый взгляд на вошедшую в квартиру жену и молча продолжил просмотр фильма. Его, по всей видимости, не сильно волновало, откуда пришла его жена в девятом часу вечера, что она делала и с кем.

Наташа прошла в спальню, зачем-то громко хлопнув дверью.

Глава 5. Плохие новости.

Пашка плелся в школу, без конца зевая. Вчера после тренировки ему казалось, что дома он вырубится сразу, как только голова коснется подушки, но сон почему-то мгновенно рассеялся, как только это произошло. Странное беспокойство овладело Пашкой, вроде бы ни о чем конкретно и в то же время обо всем, и проворочался он с боку на бок часов до двух ночи, поэтому в семь утра, встав по будильнику, чувствовал себя разбитым и еще более уставшим.

Он не очень понимал, как ему себя теперь вести. Лучше всего было, конечно, просто сделать вид, что ничего не было, нормальные ребята из его класса (а таких все-таки было большинство), скорее всего, так и поступят. Но что делать с Полиной? Вспоминая ее вчерашний взгляд, у Пашки не возникало никаких сомнений в том, что она обиделась. А как извиняться перед девчонками, он понятия не имел, так как раньше не особо с ними и общался.

Пашкино появление в классе не произвело никакого эффекта, все занимались своими делами. Даже Димка, посмотрев на Пашку, когда тот вошел, в следующую секунду просто отвернулся от него без единой эмоции на лице.

Проходя мимо болтающей с одноклассницей Полины, Пашка поздоровался как можно дружелюбнее, широко улыбнувшись, но Полина и головы в его сторону не повернула. Все понятно, точно обиделась.

На первой же перемене, воспользовавшись тем, что Полина замешкалась в коридоре, завязывая шнурок, Пашка подошел к ней.

– Полин, это… если я что-то не то вчера сказал, не сердись… Я не хотел тебя обидеть, – произнеся это, Пашка густо покраснел от волнения. Оказывается, извиняться перед другом, которому случайно залепил мячом в глаз, и перед девушкой, которая нравится – это две большие разницы. Второе гораздо сложнее, надо постараться больше не косячить.

Полина подняла на Пашку глаза. Она постаралась сделать строгое лицо, но у нее не получилось, и в итоге она улыбнулась.

– Да ладно… Проехали, – завязав шнурок, девушка поднялась и стояла теперь к Пашке близко-близко, глядя на него своими бездонными темно-карими глазами.

Пашка сглотнул от волнения. Надо бы еще что-то сказать, поддержать разговор.

– Можешь мне дать посмотреть свою таблицу по истории? – хриплым голосом, не найдя никакой более подходящей темы, попросил он. – Мне кажется, я там что-то не то сделал.

– Конечно, – Полина вынула из розового рюкзака тетрадь, протянула однокласснику и пошла по коридору по направлению к кабинету химии.

А Пашка просто стоял и смотрел ей вслед. И даже солнце появилось из-за плотных пыльно-серых облаков на минутку – по крайней мере, Пашке так показалось.

Последним уроком у девятого Б была литература, которую вела их классная Мария Николаевна.

– Казаков, останься, пожалуйста, на минутку, – попросила учительница сразу после звонка, перекрикивая гул обрадованных окончанием очередного учебного дня подростков.

Когда все, кроме Пашки, покинули класс, Мария Николаевна показала парню на парту напротив себя, и Пашка сел за нее, не понимая пока, зачем понадобился.

– Ко мне рано утром перед уроками приходили родители Димы Горчакова. Показали видео, как ты вчера скрутил его в классе, требовали вызвать полицию.

Пашка от удивления не нашелся, что сказать. Он, конечно, знал, что Димка засранец, но то, что взрослый шестнадцатилетний почти уже мужчина будет жаловаться мамочке и просить разобраться с обидчиком, ему даже в голову не пришло. Димка был еще даже хуже, чем Пашка думал до этого. Безнадежен.

– Мне стоило огромных усилий убедить их не заявлять в комиссию по делам несовершеннолетних, – продолжила Мария Николаевна. – Если учесть, что в органах опеки ваша семья уже стоит на учете, тебе становиться на учет еще и в этой комиссии совсем никак нельзя. Ты ведь понимаешь, о чем я?

Пашка кивнул. Да, он понимал. Мать-алкоголичка, теперь еще и старший сын пошел по кривой тропинке – разве можно в такой ситуации оставлять детей, в особенности младшего, воспитываться дома?

– Мария Николаевна, я ничего ему плохого не сделал. Это самый обычный прием, я ведь его не бил. Хоть он и заслужил, если честно.

– Паш, да я все понимаю. Я прекрасно вижу, что из себя Дима представляет. Но, к сожалению, дело в том, что его мать, которая накануне позвонила мне и попросила сегодня подойти в школу аж в семь утра для разговора, и с семи до половины восьмого очень громко кричала в моем кабинете, может пойти с этим видео к директору или сразу в полицию, и ей не смогут отказать в рассмотрении дела. А с делом твоим все будет не так просто. Никому особо не интересно, опасный это прием или нет. Но то, что мальчика из хорошей семьи обижает парень из…. – Мария Николаевна подбирала слова, – не совсем благополучной, будет достаточным основанием для разбирательств. Тебе ведь это не надо.

– Не надо, – подтвердил поникший Пашка.

– Я смогла их убедить, что сделаю все, чтобы такого не повторилось. Хорошо еще, там отец более адекватный, он считает, что пацаны должны между собой сами уметь разбираться, и сегодня его слово перевесило слово матери. Но если подобная ситуация еще раз повторится, мать уж точно пойдет до конца. Поэтому надо этого избежать.

– Я все понял, – Пашка поднялся с места и направился к выходу. – До свидания, Мария Николаевна.

– До свидания, – Мария Николаевна грустно посмотрела вслед своему ученику. Этот умный и ответственный парень нравился ей гораздо больше его избалованного вседозволенностью одноклассника, но справедливость далеко не всегда была на стороне умных и ответственных, к сожалению.

«Спасибо, мама, еще и за это», – со злостью думал Пашка по пути домой. Он будто бы фиксировал каждый пункт вины его матери в невидимой летописи, мечтая однажды предъявить все это разом. Теперь вот еще оказывается, что даже по-мужски поставить на место говнюка Пашка не может без риска осложнить свою и без того непростую ситуацию. Была б у него нормальная семья, можно было бы не бояться ни ссор, ни даже драк, максимумом неприятностей в этом случае стал бы выговор. Но все меняется, когда твоя жизнь и семья под микроскопом в органах опеки, и вот ты уже должен просто проглотить оскорбление и сделать вид, что ничего не происходит, как последний трус. Хорошо, конечно, что из опеки за ними наблюдает приятная и все понимающая Елена Васильевна, но вдруг Димкина мать сможет как-то и туда дотянуться и напакостить?

Пашка не представлял, при каких обстоятельствах он смог бы вывалить весь список своих претензий на мать. На самом деле он прекрасно понимал, что никогда этого не сделает. Рассказывать ей обо всех своих обидах, когда она пьяна, нет никакого смысла. Протрезвев, она вряд ли об этом вспомнит. Делать это, воспользовавшись ее трезвыми днями, тем более не стоило. По вечно виноватому взгляду матери и так было понятно, что она все понимает, и добить ее новыми претензиями значило подтолкнуть к очередной бутылке, ведь других способов заглушить свою боль и вину она не знала. Новая бутылка – новый запой – новые поводы для претензий. Адский замкнутый круг.

Ладно, переживет уж как-нибудь и этот запрет на физические конфликты. Постарается просто не замечать Димку, меньше руки измараются.

Зато Полина ему сегодня улыбнулась. Это воспоминание приятным почти весенним теплом разлилось по телу, по всем сосудам вплоть до мельчайших капиллярчиков.

Придя домой, Пашка обнаружил, что мать дома и не трезва, и это немного подпортило ему настроение, но ненадолго. Самое главное, в холодильнике есть продукты, в кармане еще немного денег, а послезавтра будет зарплата. Да, сегодня вечером после трех часов мытья полов в чужом подъезде ему еще придется как-то отвлекать брата, чтобы тот не лез к матери в комнату, но это были в общем-то стандартные будни. Пашка точно знал, что так будет не всегда. Когда-нибудь, буквально через несколько лет, Пашка найдет высокооплачиваемую работу, а может, даже откроет свой бизнес, оформит опеку над братом, они переедут на другую квартиру и по-настоящему заживут. Не будет больше ни грязных половых тряпок, ни стыда на кассе от того, что у тебя только сто рублей, ни страха перед опекой. Надо только немного потерпеть.

***

На следующий день на одной из перемен, когда Пашка стоял в коридоре у окна, вглядываясь куда-то вдаль и при этом думая о своем, к нему подошла Полина.

– Паш, я тут сказать хотела, – начала Полина и смущенно улыбнулась. Было видно, что она слегка нервничает – пальцами правой руки несколько раз расстегнула и застегнула одну и ту же пуговицу на манжете рукава левой, да и голосок чуть дрожал.

Пашка ободряюще улыбнулся.

– Хотела попросить сегодня мою таблицу по истории, потому что тебе кажется, что ты что-то не то сделала? – пошутил парень.

– Да уж, не очень много у нас с тобой тем для разговоров, – засмеялась Полина.

– К сожалению.

– Это точно, – Полина секунду помедлила. – Хотела пригласить тебя на свой День Рождения. Я в воскресенье праздную, мы снимаем небольшой кинозал в центре. Перекусим прямо там, кино посмотрим. Придешь?

Волна радости подхватила Пашку и понесла навстречу потрясающим выходным: вкусная еда, закрытый показ кино, Полина. Однако уже в следующее мгновение эта самая волна больно швырнула подростка на камни, а радость сменилась горечью от того, что захватывающая эта картинка была абсолютно нереальна. Во-первых, он не сможет подарить Полине ничего достойного. Он бы, может, и смог выкроить на подарок рублей пятьсот, но это будет позор, а не подарок, а тратить большую сумму у него просто нет возможности. Во-вторых, куда он денет Ваньку? С пьяной матерью он брата старался не оставлять, тем более так надолго. А было очевидно, что в выходные она точно не будет трезва – период хороших дней закончился. Ванька, конечно, и сам уже не малыш, но одно дело – оставить ребенка дома одного, в конце концов может и мультики посмотреть. И совсем другое – когда дома мина замедленного действия в виде пьющего человека. А если мать, забыв об угрозах, снова кого-то приведет? Или вообще квартиру сожжет, пытаясь зажечь газ под кастрюлей? Нет, выходные у Пашки всегда заняты братом. Вот тебе, мамочка, еще один пункт в списке претензий, получите – распишитесь.

– Ты извини, но в это воскресенье не могу никак, – Пашка с искренним сожалением развел руками. – Поставили внеплановую тренировку, обязательно нужно быть, у нас с этим строго. Спасибо за приглашение.

– Жаль… ну ладно, – было видно, что Полина расстроилась, но все же нашла в себе силы натянуто улыбнуться. Прозвеневший звонок прервал неловкую паузу, и все старшеклассники, которые каждый по своей причине замешкались в коридоре, потянулись в класс.

Спустя два часа, когда Пашка шел из школы домой, ему позвонила Елена Васильевна, специалист из отдела опеки, которая курировала его семью.

– Паша, мне нужно с тобой поговорить. Ты когда будешь дома?

– Да вот уже подхожу.

– Отлично, я тоже как раз рядом. Подожди меня, пожалуйста, около подъезда.

– А вы к нам не зайдете?

– Нет, давай на улице поговорим.

– Хорошо.

Пашку звонок удивил. Обычно Елена Васильевна звонила накануне своего стандартного ежемесячного визита, чтобы предупредить, что придет, да и была она у них всего три недели назад. Какие у нее могут быть разговоры?

Подождать у подъезда пришлось буквально пару минут, и Елена Васильевна показалась на горизонте. Вообще она не очень-то была похожа на Елену Васильевну, скорее на Лену, Леночку, максимум Елену. Специалисту отдела опеки было всего двадцать семь лет, а из-за худого телосложения и невысокого роста и вовсе больше двадцати не дашь. Но обращался Пашка к ней не иначе как по имени отчеству, так уж было положено.

Елена Васильевна была своя. Когда она вместе с коллегой постарше пришла в Пашкин дом в первый раз, Пашка был страшно напуган происходящим, разными страшными словами, вроде «изъятие» и «детский дом», произнесенными в его квартире впервые. Но Елена Васильевна сразу дала ему понять, что она на его стороне и сделает только то, что будет лучше для него и его брата. В первый месяц знакомства Пашка видел ее достаточно часто, она приходила, разговаривала и с ним, и с матерью, и с Ваней, и они вместе искали выход. Елена Васильевна не пугала, не давила, она искренне сопереживала, а также чисто практически помогала с некоторыми вопросами. С ее помощью Казаковы оформили статус малоимущей семьи, что дало им льготы на коммунальные платежи, бесплатное питание в школе, а также некоторые другие бонусы. Елена Васильевна объяснила, что нужно делать, чтобы у опеки не возникало лишних вопросов, а именно про порядок в квартире, наличие продуктов в холодильнике, отсутствие разных видов задолженностей. Пашка понял, что если и он, и Ванька будут нормально одеты, исправно ходить в школу и садик, хорошо себя вести и раз в месяц перед опекой демонстрировать, как прекрасно им живется в их семье, то поводов забирать их в детдом просто не будет. Именно Елена Васильевна настояла, чтобы Пашка сам забирал брата из садика, ведь даже если мать была трезва утром, это не значило, что также будет и вечером. И она же подсказала, что под Пашиным контролем мама все же должна иногда появляться в детском саду.

Так прошло почти полтора года, и жизнь у Пашки хоть и была не сахар, но вполне себе сносная и предсказуемая.

Интересно, о чем вдруг Елене Васильевне понадобилось сегодня с ним разговаривать?

– Привет, Паш, – еще раз поздоровалась раскрасневшаяся от быстрой ходьбы девушка, подойдя к подъезду. – Давай мы с тобой немного пройдемся.

Елене Васильевне приходилось смотреть на так быстро выросшего Пашку снизу вверх, и сложно было представить, что это она в их паре человек, который должен второго оберегать и защищать.

– Плохие новости? – догадался Пашка. Они не торопясь шли по небольшой аллейке за Пашкиным домом. По лицу Елены Васильевны почему-то сразу понял, что хороших новостей у нее нет. А какие-то новости точно были, ведь зачем бы она пришла сегодня разговаривать?

– Давай так сразу не будем их называть, но информация есть, да, – Елена Васильевна чуть помедлила и посмотрела на Пашку. – Я переезжаю в Мурманскую область, и теперь у вашей семьи будет другой специалист из отдела.

Пашкино сердце ухнуло дохлым воробьем куда-то в живот. За прошедшие полтора года Елена Васильевна стала для него одним из немногих взрослых, на кого он мог рассчитывать в сложной ситуации. Пашка точно знал, что, если понадобится, он может набрать ее номер, и она подскажет, посоветует, поможет. И даже никакой угрозы от органов опеки он не чувствовал, пока на страже его интересов стояла Елена Васильевна. Комок подкатил к горлу.

– А зачем переезжаете? – Пашка постарался взять себя в руки, чтобы голос не сильно дрожал.

– Мужа туда переводят по службе. Он военный, ты же знаешь.

Пашка знал. Но до этого даже не догадывался, насколько это плохо.

– Но есть еще кое-что. Недавно в одной семье, которую курировала опека, случилась трагедия, – Елена Васильевна с сомнением посмотрела на Пашку, прикидывая, что стоит говорить, а что нет. – Погиб ребенок – пятилетний мальчик – и виноват сожитель его матери. Идет расследование, проверяют, могли ли предотвратить органы опеки то, что случилось. Ведь выходит, что специалист неверно оценил уровень опасности – нужно было изъять ребенка, а он оставил его в семье. Только здесь ведь ох как непросто все… Есть, конечно, очевидные случаи, когда детей бьют, им нечего есть, тут все понятно – детей нужно забирать. А есть не совсем очевидные, как… – Елена Васильевна запнулась и посмотрела на Пашку.

– Как у нас, – хмуро продолжил он, глядя себе под ноги.

– Как у вас, – согласилась Елена Васильевна. – И как в той семье. Там тоже мать хоть и пила, но не постоянно, да и на работу ходила более-менее регулярно. Ребенок был обут, одет и накормлен. Никто не мог заранее знать, что появится у мамаши сожитель и такое сделает. И знаешь тут как получается… Нет единых правил и одного правильного алгоритма. Цель органов опеки – найти максимально хороший вариант для детей. Конечно, дома детям лучше, и мы до последнего пытаемся сделать так, чтобы ребенок жил дома с родителями и в нормальных условиях, а если уж не получается, то приходится детей изымать и отправлять в детский дом… Точнее «Центр содействия детскому воспитанию», никак не привыкну, – Елена Васильевна грустно улыбнулась и посмотрела на Пашку, но тот упорно не желал поднять глаз от своих дутиков, и она продолжила. – Но когда в опекаемых семьях происходят такие ужасные вещи, все переворачивается с ног на голову. И видя, какое наказание сулит специалисту, который такое допустил, другие, чтобы перестраховаться, могут изъять детей из семьи, за которой до этого просто наблюдали.

Чем больше говорила Елена Васильевна, тем более тугим канатом скручивались у Пашки внутренности в животе. Его начало подташнивать.

– Нас с Ванькой заберут в детдом… то есть в этот центр? – хрипло спросил Пашка.

– Нет, я сейчас не об этом. Невозможно просто взять и забрать всех детей на всякий случай в детдом. Просто будет более серьезный контроль, и к этому надо быть готовыми. Я уже не смогу ничего сделать, меня здесь не будет, но пока я не уехала, я бы очень хотела помочь тебе подготовиться к тому, что теперь будет посложнее. Не уверена, что тебе будут звонить предупреждать о визитах, поэтому постарайся, чтобы у вас дома было всегда более – менее чисто и были продукты. Ну и чтобы пустые бутылки из-под алкоголя не валялись. У тебя не должно быть никаких конфликтов – ни в школе, ни еще где-то. Могут прийти в школу и спросить характеристику. В идеале, конечно, чтобы, когда придут из опеки, твоя мама была… ну хотя бы не сильно пьяная. Но я понимаю, что прошу невозможного.

– Да уж, – Пашка шел, опустив голову, и хмуро рассматривал серый асфальт под ногами. Слякоть наконец закончилась, установился стабильный минус, и, если бы не разговоры, портящие настроение, ходить по улице было бы даже приятно.

– И давай обсудим все-таки совсем крайний случай… – Елена Васильевна запнулась, но через мгновение продолжила. – Мне самой совершенно не хочется об этом говорить, но лучше нам предусмотреть все заранее. Если дойдет до лишения вашей мамы родительских прав, у вас есть какие-то родственники, кто мог бы взять опеку? Бабушки, дедушки, тети и дяди? Когда я приходила к вам в первый раз, ваша мама сказала, что никого нет, но я тогда подробно не расспрашивала, из семьи вас изымать мы не собирались, а теперь подумай хорошенько. Может, все-таки кто-то есть?

Пашке думать долго не пришлось. Родственников у них не было.

– Бабушка, которая папина мама, умерла лет десять назад, я ее плохо помню, отца у папы не было, только отчим, а с ним он не общался. Маминых родителей я не видел. Она говорила, что их уже нет. И я однажды слышал, когда она папу ругала – он выпил лишнего – и говорила, что не хочет, чтобы он стал таким же алкоголиком, как ее родители. А в итоге алкоголиком стал не папа, – Пашка горько усмехнулся. – Никаких теть и дядь тоже нет. Ну я никого ни разу не видел.

– А друзья у родителей были?

– Ну может и были… Но те, от которых мы тогда из гостей возвращались, переехали куда-то в Европу. Они, наверное, и не в курсе, что с матерью стало. Раз в год присылают поздравление с Новым годом на телефон. Остальные… Я помню, что вначале кто-то толпился у нас, деньги там давали, но как-то все рассосались. Мать, мне кажется, первая общаться перестала. Стыдно ей за себя. Она ж все на самом деле понимает.

– Паш, и об этом я тоже поговорить хотела. Я ведь общалась с твоей мамой несколько раз, ты знаешь. Мне кажется, ей очень не хватает общения, старый круг отпал, а с кем-то общаться нужно, она только поэтому ходит пьет в непонятных компаниях. А может тебе с ней тоже как-то начать общаться по-хорошему? Я все понимаю, как тебе непросто, как ты на нее зол. Но мне кажется, она бы даже и выкарабкаться смогла, и на лечение согласилась, если бы ей помог кто. А ближе тебя ведь нет никого.

Пашка сжал зубы. Его периодически посещали мысли о том, что его доля вины есть в происходящем, и, протяни он матери руку помощи, все могло сложиться иначе, но он гнал эти мысли, стоило им забрезжить на мутном горизонте. Не хотел он быть виноватым. А сблизиться с матерью, начать с ней разговаривать и снять с нее часть вины значило потерять того, на кого можно сваливать ответственность за все происходящее ежедневно говно, а что тогда с ним делать?

– Не о чем мне с ней говорить. Других дел по горло.

– Да, конечно, Паш, я все понимаю. Ты ничего никому не должен, почему-то я, когда с тобой общаюсь, забываю, что ты еще ребенок, – глядя на Пашку снизу вверх, Елена Васильевна улыбнулась от такого оксюморона, ребенок Пашка был почти на голову выше взрослой Елены.

– Я не ребенок, – мрачно возразил Пашка. Можно подумать, дети моют чужие грязные подъезды холодной водой! Свои-то даже не моют.

Елена Васильевна горько улыбнулась. Возразить было нечего. Поэтому просто продолжила:

– Ну и последний момент, который тоже нужно обсудить, – улыбка пропала с лица Елены. – Если все-таки вы на какое-то время попадете в детский дом…

– Нет! – непроизвольно вскрикнул Пашка, резко развернувшись к Елене Васильевне. Даже слышать такое ему было страшно. Интересно, как это возможно, что вполне себе хорошие по отдельности слова «детский» и «дом», когда они образуют словосочетание, превращаются в леденящее душу название?

Елена Васильевна взяла Пашку за руку и посмотрела ему в глаза.

– Паша, это самый крайний случай, и я практически уверена, что до этого не дойдет, просто давай на всякий случай поговорим и об этом тоже.

Пашка сделал глубокий вдох, выдох, высвободился из рук Елены Васильевны и пошел по дорожке дальше.

– Ладно, говорите.

– Если вдруг… в самом крайнем случае… вашу маму ограничат в родительских правах, есть три варианта. Первый – вы оба с Ваней попадете в детский дом, и я постараюсь сделать так, чтобы это был один детский дом, чтобы вы могли часто видеться.

– Часто видеться – это значит, что мы не будем жить вместе?

– Не в одной комнате. Но в одном здании, будете пересекаться, когда у вас не будет уроков, занятий и так далее.

Пересекаться… Пашка не хотел пересекаться со своим братом. Он хотел быть с ним рядом в любой момент, когда будет ему нужен.

– Второй вариант – заберут Ваню, а ты сможешь остаться дома. Тебе уже шестнадцать, и скорее всего, опека не будет возражать, если ты сам этого захочешь.

– И тогда я с Ванькой буду видеться совсем редко, – почти шепотом констатировал Пашка.

– Не каждый день, да… И есть еще один вариант… Приемная семья.

Пашка удивленно посмотрел на Елену Васильевну. Об этом он ни разу даже не думал.

– У Вани в принципе неплохие шансы попасть в приемную семью, – продолжила Елена Васильевна. – Хоть в деле и будет указана причина изъятия – алкоголизм матери, но специалисты органов опеки лично всегда могут объяснить будущим приемным родителям, что в целом семья долгое время была благополучной, а к выпивке мать пристрастилась вследствие трагедии. Знать о том, что родители у нее тоже были алкоголиками, совершенно никому не обязательно. И я уверена, что все-таки тут дело не в наследственности, а именно в трагическом стечении обстоятельств. И если Ваню возьмут под опеку в хорошую семью, для него это будет лучше, чем детдом.

– Ваню возьмут… А я?

– Шансов, что вас возьмут в семью обоих, немного, скажу честно. Ты все-таки уже большой мальчик, в семьи берут детей помладше.

– И тогда мы не сможем видеться?

– Вполне возможно, что сможете, это будет на усмотрение той семьи. Но не каждый день, конечно же, как в детском доме.

– То есть хороших вариантов у вас не завалялось, да?

Елена Васильевна вздохнула. Ей и самой тяжело и очень горько было вести этот разговор, вдобавок она чувствовала свою личную ответственность за этих детей, и, по правде сказать, даже немножко вину за то, что уезжает. Но не проговорить с Пашей все варианты она просто не могла, тогда бы, уехав, мучилась виной еще больше.

– Паш, это все маловероятный, самый крайний случай. Давай надеяться на лучшее.

– А когда я смогу сам оформить опеку над Ваней и забрать из детдома?

– После того, как тебе исполнится восемнадцать, но это не единственное условие. У тебя должен быть стабильный подтвержденный документально доход, приличные условия проживания. Ты ведь в восемнадцать будешь еще, наверное, учиться?

– Если будет нужно, то буду работать.

– Паш, для тебя сейчас очень важно получить хорошее образование. Упустишь момент, потом не наверстаешь уже, а ты парень умный, многого сможешь добиться. Жаль будет, если не пойдешь в ВУЗ, а будешь где-нибудь грузчиком спину гнуть.

– Для меня самое главное, чтобы мой брат не жил в детдоме.

– Давай надеяться, что все будет хорошо и останется, как есть, просто подумай на досуге над всеми вариантами. Чтобы ты смог принять решение быстро в случае чего.

Пашка с Еленой Васильевной сделали уже три круга вокруг дома и подошли к подъезду. Все слова были сказаны, надо было прощаться.

– Ты всегда можешь мне позвонить, если понадобится помощь, и я сделаю все, что в моих силах, – Елена Васильевна с грустной улыбкой потрепала Пашку по плечу.

Пашка стоял, понурившись, глядя куда-то себе под ноги, и лишь в самый последний момент посмотрел Елене в глаза.

– Может, мне сейчас нужна помощь. Это что, помешает вам уехать? – язвительно процедил Пашка, развернулся и быстро скрылся в подъезде, не желая, чтобы Елена Васильевна видела слезы в его глазах.

Елена постояла еще с полминуты, глядя на захлопнувшуюся дверь подъезда. Нет, ей не было обидно, она слишком хорошо понимала, что Пашка несет ношу не по возрасту и имеет полное право сердиться на взрослых, которые почему-то оказались бессильны в самом элементарном: позволить ребенку быть ребенком. Затем она развернулась и пошла к себе домой. На душе было тяжело, но она решила, что будет молиться за этого стойкого храброго мальчика.

Матери дома не было. Раздевшись, Пашка не пошел сразу на кухню, а обвел взглядом сначала коридор, затем подошел к комнате матери и с порога внимательно осмотрел ее тоже. Когда новый специалист из опеки придет, что она увидит?

В общем и целом, в квартире Казаковых было нормально. Пашка знал, что родители сделали ремонт и переехали сюда прямо перед его рождением, шестнадцать лет назад, получается. Естественно, обои были уже местами потрепанные и даже кое-где отклеились, у шкафа в прихожей немного покосилась дверка, на потолке перегорело пару спотов, у матери в комнате в одном месте оторвались петли у шторы. Но в принципе ничего ужасного – обычная среднестатистическая двушка в панельке, получше, чем у некоторых, хоть и порядком потрепанная.

Пашка провел пальцем по поверхности комода в коридоре. Пыльно. Пожалуй, надо будет в выходные прибраться. Пашка не очень любил уборку, но где-то раз в месяц мыл дома полы и протирал пыль. Иногда он видел, что мать тоже убирается – когда чистоту наводила она, получалось очень даже неплохо, так как она мыла также и сантехнику, и все кухонные поверхности. Могла, правда, бросить уборку на середине и продолжить через неделю.

Судя по пыли и мусору на полу, мать не убиралась давно, да и Пашка последний раз делал это в новогодние праздники, следовательно, уже месяц назад.

Осторожно, как будто не имел права, Пашка зашел в комнату матери. Вроде ничего криминального, не то, чтобы чисто, но и не сильно грязно – на комоде лежали какие-то мелочи – монетки, заколка для волос, носовой платок. Диван разложен, на нем подушка и одеяло, на рабочем столе несколько бесплатных газет, пустой пакет и пустая тарелка. Да, неопрятно, зато пустых бутылок нигде не валяется – Пашка специально посмотрел под диваном, под столом и в углах за шторами.

Дальше Пашка прошел на кухню. Обязательно должна быть еда в холодильнике, вспомнил парень слова Елены Васильевны. Легко сказать. Еда обычно там надолго не задерживалась, купили – съели. Такого, чтобы можно было открыть холодильник и выбрать, чего ты хочешь – йогурт, бутерброд с колбасой или с сыром или фруктов, у Казаковых сто лет не бывало. Там могла стоять кастрюля с недоеденными вчера макаронами или картошкой, мог лежать кусок сыра и несколько яиц. В общем-то, все. Выглядел холодильник обычно изнутри достаточно грустно. Надо купить, что ли, несколько банок консервов, так, для «мебели». Пусть стоят в холодильнике и создают эффект изобилия. Хотя, скорее всего, не задержатся там и консервы – Пашка их откроет и съест как-нибудь вечером. Будучи растущим подростком с большой нагрузкой, тяжело ему было оставлять еду на завтра, если она была. Есть хотелось постоянно.

Заглянув также в туалет (черт, бачок подтекает, надо уже что-то с этим сделать) и в ванную (как будто мог там увидеть что-то новое), Пашка прошел в их с Ваней комнату и в задумчивости сел на свою кровать. Предположим, Елена Васильевна права и шансов на то, что их с Ванькой отправят в детдом не так уж много, и все эти разговоры просто на всякий случай, но что, если?..

За себя Пашка особо не переживал даже еще не зная, что сможет остаться дома при желании. Он чувствовал, что вряд ли в детдоме ему будет сильно хуже, чем здесь. Обидеть его не посмеют – физически защитить себя Пашка умел хорошо, спасибо долгим годам тренировок сначала карате, потом самбо. Не придется мыть полы холодной водой, думать о том, что купить на ужин (и на что это купить). Конечно, ему ни в какой детдом ехать не хотелось, но это было не смертельно.