ВОЦЕХОВЛЕННЫЙ

ЧАСТЬ I

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

В. Маяковский

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Безумных масок карнавал

В облачное утро вторника, водрузив себя в ржавый грузовик, Войцех с напарником тронулись с овощебазы. Напарник стряхивал пепел на путевой лист, засыпая маршрут. «Наверное, это в порядке вещей. Не делать же замечания», – подумал Войцех. Ехали молча и нудно, как и все малознакомые, которые вынуждены друг друга терпеть. Последний населенный пункт миновали давно, и глазу было не за что зацепиться в однообразном равнинном пейзаже. Никакой транспорт так и не навязал им компанию. Дорога петляла, хотя рельеф к тому не располагал. Ящики с провиантом бунтовали на серпантине. Войцех начал было беспокоиться о сохранности груза, но осекся: существование людей на том конце дороги по всем признакам опровергалось. Смуту вносили лишь линии электропередач: параллельным курсом они продолжали эстафетный забег и кичились своей осведомленностью. Линии электропередач ведь не могут обрываться посреди поля. Или могут? Войцех исподтишка поглядывал на напарника, но тот делал вид, что не замечает.

«В газетах писали, – припомнил Войцех, – что здесь содержался самый военнопленный самого кровопролитного да любитель понаблюдать за поведением гусей. Неужто ничего не переменилось, и мы в лагерь?». Показались заборы, но всё больше строительные: без колючей проволоки. Толкнешь – и завалятся. Указатель с длинным двусоставным названием – что-то на религиозную тематику, на ходу и не прочитаешь. Неприветливо, но нестрашно. Напарник сбросил скорость, подкатили к воротам. Охраны не видно, через щель проглядывает лишь заброшенная бытовка. Ворота открылись автоматически. Через неухоженное поле вела единственная и притом временная дорога из бетонных плит, как на волнорезе заброшенного пляжа. Виднелась группа низкоэтажных строений, облицованных пожелтевшим сайдингом. Торчали флагштоки, будто здесь нет-нет, да и встречают иностранные правительства.

– Накладная в бардачке. Пойдешь в канцелярию печать ставить, что отгрузили, – буркнул напарник.

Войцех послушно вышел из кабины и побрел к черному ходу. Через парадное крыльцо не решился, хотя напарник подвез именно туда. Звонка не было, зато и замки не запирали. По обе стороны тусклого коридора расходились кабинеты. Войцех выбрал наугад, по электрическому отсвету из-под двери, и деликатно толкнул. За Т-образным столом, спиной к окну, лицом к просителю заседал лысеющий со лба служащий с впалыми глазами. Не дожидаясь реплики, конторщик подорвался навстречу.

– День добрый, мне бы в канцелярию, – обратился Войцех, потряхивая бумагами.

– Уже ожидают. Идите за мной.

Колченогий конторщик продуктивно семенил, и Войцех при всей расторопности не поспевал. Маяком ему была лоснящаяся залысина провожатого. Очутились в приемной, которая была примечательна лишь миловидной секретаршей в белом воротничке-фатермодере. «Излюбленная модель азиатских студентов, – подумал Войцех. – Втыкают по краям иголки, и стоит заклевать носом, как острие впивается в шею и возвращает к конспектам. Вот и у нее на лице те же самозабвение и прилежание». Девушка насупилась и ритмично выстукивала по клавишам.

– Здра..! – открыл рот Войцех.

– Тсс! Не отвлекайте! Оля стенографирует, – обрубил колченогий.

– Извините. Не заметил, чтобы диктовали, – огляделся Войцех.

– Никто и не диктовал, – закатил глаза конторщик и скрылся за очередной дверью.

Вдоль стены были предусмотрительно расставлены стулья. Хотя бы пространство (надежный советчик!) подсказывало, чего от тебя ожидают. Войцех повиновался и присел. «Напарник, наверное, уже разгрузился и будет выговаривать, что я тут долго копаюсь. А эта даже не взглянула. Думает, что я мужичьё какое. Это я так, подзаработаю и…»

– Он ждет, – с придыханием объявил конторщик и жестом показал входить.

По кабинету расхаживал приземистый холеный господин и на вытянутой руке держал бумаги. Грудь браво подана вперед. Голова задрана словно в страхе уронить метафизическую треуголку. Загорелая кожа не допускает румянца, оттого нетерпение играет в одних лишь черных глазах. Табличка на столе: Станислав Берж, директор. Белыми буквами на темном. Отчего не золотыми? Общая стилистика натужной помпезности требовала. Резной книжный шкаф без единой обитательницы, парчовая диванная группа на восточный манер, подтеки на модной картине, образующие контуры женского лона. Пауза затянулась. Пан Берж явно упивался вниманием пусть даже случайной и малочисленной аудитории. Он боготворил первое впечатление.

– Что-то не так с бумагами? – кашлянул Войцех.

– Всё не так! Как вы могли опоздать? – выпалил директор.

– Как только база отгрузила, так и мы поехали. У нас доставка день в день, – нашелся Войцех.

– От вас не так много требуется. Будьте любезны соблюдать!

– Разумеется. Я могу забрать? – потянулся Войцех за накладной.

– Мы только начали разговор. Присаживайтесь. Вот вы пишете, что работали на производстве… – опустил глаза в бумаги пан Берж.

– Нет-нет. Возможно, вы назначили другому, а меня пригласили по ошибке, – рассмеялся конфузу Войцех.

– Мы никому не назначаем. Так вот, молодой человек, ваш послужной список нас категорически не устраивает, – с вызовом посмотрел директор.

– Дайте проверить, – перегнулся Войцех через стол. – Да, это моя накладная, всё правильно.

– Конечно, правильно. Франтишек вас не проинструктировал? У нас объект особого назначения. Разработка уникального сплава. Наше ультимативное требование – нет кандидатам с опытом работы на производстве и в смежных областях.

– Не претендую, – решил подыграть Войцех. – Моя специальность отнюдь не производственная. Зарубежное регионоведение.

– Что же вы молчали! Вас-то нам и нужно, – просиял директор.

– Я не рассматривал… Уже устроен на базу… Как раз зашел подписать… – растерялся Войцех.

– Сейчас распоряжусь. Франтишек вас мигом оформит, – отрезал директор.

– Оформит кем? Я ничего не знаю о сплавах!

– Как кем? Землемером, конечно. У вас география? Значит, будете землемером. Мы уже насмотрелись на так называемых специалистов. Знаете, почему предприятия общественного питания отказывают бывшим служащим универсамов? Чтобы не воспроизводить порочную практику. Так и мы: приходят тут с готовыми суждениями, а мы борись, – всплеснул руками Берж.

– Боретесь? – повторил Войцех на автомате.

– Боремся. Мы ищем лучшее решение, а нас водят за нос на одни и те же грабли, – негодовал директор. – Нам нужны такие люди, как вы.

Услышав слово «нужны» без частицы «не», Войцех дернулся, как при дефибрилляции: таким диковинным неологизмом оно казалось. Всё равно что услышать «долюбливать» или «домогание». «Не» будто проникло в ткань нужности, присосалось паразитом, перекодировало вирусом. Войцех носил ненужность как симбиот, который спорадически проникал с каждым отказом и намертво прицеплялся хищными крючьями. Сколько было таких отказов. Вызывался обхаживать иностранных визитёров – «рассматриваем только девушек с представительной внешностью». Предлагал частные уроки – «профессура берется за здорово живешь, к чему вчерашние студенты». Садился за сочинительство – «советуем издаваться за собственные средства». Знакомые всё больше обретались в нечистоплотной коммерции и человеконенавистническом чиновничестве. Войцех же выбрал бессловесным винтиком, зато никому не причинять вреда.

– Понимаю, – проникся Войцех.

– Значит, решено. Поселим вас здесь же, на объекте. Зайдете за авансом к Франтишеку. В месяц будете получать столько, – директор набрал сумму на калькуляторе (в четыре раза больше, чем на овощебазе). – И помните: я жду инициативности, и чтобы сердце болело за объект. Действуйте!

Войцех вышел, как заколдованный. Такое бывало в детстве, когда старшие увлекали его, со слабым вестибулярным, крутиться на качели после десятка бабушкиных оладушек. В голове роились мысли, но ни одну не ухватить – разбегаются и запрыгивают на новый вираж, а естество Войцеха пытается совладать с липкой тошнотой, испугом и эйфорией.

– Оля, Оленька! – подскочил Войцех к стойке стенографистки. – Должен вас поблагодарить, что выдали мою накладную за характеристику, а пан Берж без очков, наверное, и не разобрал.

– Шеф читает без очков, – сообщила Оля, не поднимая глаз.

– Ах, вот вы где! – вернулся в приемную Франтишек. – Устроили вам допрос с пристрастием?

– Я не очень понял, но, кажется, меня берут землемером, – решил провериться Войцех.

– Землемером так землемером. Ну-с, проследуйте в кадры, – добродушно отозвался Франтишек.

– А разве оформляете не вы? – усомнился Войцех.

– Что вы! Я начальник тайной канцелярии, – перешел на шепот Франтишек.

– Людей пытаете? – полушутя-полусерьезно спросил Войцех.

– У вас богатое воображение, – рассмеялся Франтишек. – «Тайная», потому что шеф упразднил бумажный оборот, но мы по-прежнему ведем дела. Негласно, так сказать. Денежки любят счет, а дела – учет.

– К кому же обратиться?

– К Янеку, старому дураку.

– Он в каком кабинете работает?

– Он у нас не работает, – отозвалась Оля.

– Понимаете ли, изволил выйти в отставку, но продолжает являться на службу, – оправдывался Франтишек. – Спускайтесь в подвал, он там прячется.

Войцех начал сживаться с условностями нового мира и ничуть не смутился кадровику в подвале. Кадры – это архив, а архив – это помещение по остаточному принципу. С порога нахлынула советская готика. Шепелявыми щелями перешептываются половицы, пыльные папки понарошку наброшены на стеллажи, допотопная лампа отклячилась и подставила бочок переписчику инвентарного номера. Кадровик, пожалуй, устроил тут мавзолей и лежит себе посередине, руки крест-накрест. Разве что чаю встает отпить из граненого стакана в подстаканнике. Вот и кипятильник, куда без него, бьется о стеклянные стенки, как сойка в силках. В дальнем углу слышится шелест и скрежет. Грызуны?

– Не подходите ближе! – донеслось истошное из угла.

– Я новый работник, оформиться пришел, – двинулся Войцех на голос.

– Стойте, где стоите! Меня не должны видеть, – затрясся кадровик.

– Да перестаньте. Все знают, что вы здесь, – беззаботно ответил Войцех.

– Знают-не знают, а на глаза попадаться не хочу. Еще, не дай бог, обратно возьмут, – воспротивился старик Янек.

– Пусть бы взяли. Вы же и так приходите, – растолковывал, как маленькому, Войцех.

– Э, нет. Когда приписан по всей официальности – распоряжаются тобой каждый в меру своего самодурства. А если по-христиански помогать вызвался, то какой спрос? – хитро прищурился Янек в темноте стеллажей.

– Не поискать ли места получше? Крепостное право давно отменили, – не унимался Войцех.

– Тогда здесь придется отказать. А люди просят. Если подумать, разве Франтишек или кто другой делал мне зло? Каждый по отдельности – обаятельнейшее существо. Меня понукают только оттого, что понукают их, – кротко рассуждал Янек.

– Дел у вас других нет, вот и хо́дите для себя, не для других, – терял терпение Войцех.

– Отнюдь, дела всё копятся, копятся. По молодости думал: «Уйду на пенсию – займусь!» А теперь уж, видно, не добраться. Здесь помощь нужнее, – расписался в самопожертвовании Янек.

«Таких больше не делают, – подумал Войцех. – Безумен, но насколько социально полезно безумен». Войцех вспомнил родителей: убежденных (сдадут родного сына за легкомысленный побег из стройотряда), нестяжательных (отправляли с нищенских зарплат голодающим третьего мира), образованных (хотя выходцы из не совместимой с жизнью бедноты), гробивших здоровье, но поднимавших заводы. Стало стыдно за себя: зациклен на личном, скачет за прибавку, шарахается от производства (белоручка!), подтрунивает над стариком. Войцех отвесил себе воображаемую пощечину и начал с кадровиком заново.

– Скажите, где бланки, и я сам всё заполню. Правда, при мне нет документов.

– Это ни к чему. У нас тут всё запросто, накоротке, – шурша, как мышь, отозвался Янек.

– Даже фамилию не спросите? – удивился Войцех.

– Фамилию, так уж и быть, запишите. Сверху, на первой странице должностной инструкции, – руководил из своего убежища кадровик.

Войцех обошел письменный стол. Вытащил из розетки кипятильник, уже вхолостую буравящий дно стакана. Откинул пару газет, обнаружив под ними карандашные обрубки и точильную труху. Сейфа в помещении не было. Стеллажи стояли без подписей, как уже срубленные, но еще безнарядные елки.

– А где ее взять? – пересилил себя Войцех.

– Как где? Написать, – буркнул Янек.

– Я полагал, что обязанности определены… меня введут в курс…в подчинении у руководителя…

– У нас специалисты в единственном, так сказать, экземпляре. Пан Берж лично всем заведует, – раздражался Янек на несмышленость новобранца.

– Кто меня тогда обучит?

– Старайтесь схватывать на лету, – отмахнулся кадровик. – И составьте инструкцию.

– Нет ли хотя бы образца? – взмолился Войцех.

Оттуда, где скрывался кадровик, послышался лязг стеллажных колесиков и грохот потревоженных коробок. Трепыхались бумаги, как алюминиевый лист на ветру. Янек комкал, сминал и разворачивал, всячески имитируя затрудненные поиски. Войцех был почти уверен, что всё это время кадровик держал нужную папку в руках.

– Возьмите мою. Хранил на случай счастливого возобновления документооборота, – просунулась сквозь брешь в полках по-кенгуриному короткая рука. Конечно, коробки он не двигал. – Пообещайте, что после прочтения сразу всё забудете.

– Спасибо, – попытался пожать руку Войцех. Рука резко втянулась, как язык хамелеона. – Почему я должен забыть, если мне писать такую же?

Старик больше не ответил. Войцех поспешил наверх, на воздух. Бросил взгляд на лист: «Пункт три. Специалист по кадровому делопроизводству подчиняется посредственному руководителю. Пункт четыре. На должность специалиста по кадровому делопроизводству заманивает лицо, имеющее высшее образование. Пункт пять. Специалист по кадровому делопроизводству участвует в подготовке песен работникам. Пункт 6. Специалист по кадровому делопроизводству несет ответственность за ненадлежащее исполнение своих обязанностей и сочиненных песен».

Дело ясное: на печатной машинке западали клавиши, и выходила ерунда. Войцех легко представил картину, как Янек украдкой выбирается из убежища, дичится, осматривается и находит Олину машинку свободной. Поминутно стирает со лба холодный пот, ерзает в страхе быть застигнутым. С силой опрокидывает на клавиши кенгуриные лапки и возносит их с амплитудой пианиста-виртуоза. Замечает опечатки, но торопится набрать, чтобы не раскрыть свое инкогнито. Закопаться и устранить поломку – слишком опасно в его положении. Единственное, чему Войцех не смог придумать объяснения, – это слово «сочиненных». Уж слишком намеренно воткнуто: как ни переиначивай, а ничего иного на его месте не выходит. Ведать, старику не чужда самоирония: однажды опечатался и допустил «песни» вместо «пенсий», так теперь будь добр сочиняй.

– Вижу, что вы уже познакомились с Янеком, – нарисовался всё такой же распростертый Франтишек и перехватил лист с инструкциями. – Запомнили?

– В общих чертах, – поводил глазами Войцех.

– Очень хорошо. Забудьте и напишите для землемера, – порвал документ Франтишек. – Я обязан бороться с бумажным оборотом в общественным местах, ничего не поделаешь.

– Как же мне поступить с новой инструкцией? Ее вы тоже обязаны порвать? – осведомился Войцех.

– Разумеется. Не вздумайте мне показывать, даже если я буду очень любопытствовать. Несите бумагу сразу Янеку, у него никогда не отыщется, – наставлял начальник тайной канцелярии.

– Зачем тогда писать, если затем прятать? – посмеивался Войцех.

– Вы еще так молоды, – Франтишек схватил его за локоть и чуть не палец просунул в прореху под заплаткой. – Мы следуем установленному порядку. Иначе наступит хаос. Раз уж я оказал вам любезность и ввел в общество пана Бержа, вы должны слушаться.

В конторщике чувствовалось умение переживать смены режимов, разжигать международные конфликты и улаживать положение на волосок от, но неистовое охранительство одному ему известного порядка совершенно сбивало с толку.

– Конечно, я против хаоса…– цеплялся хоть за что-то понятное Войцех.

– Вот и договорились. До конца коридора и спросите Геньку, Эугена Домбровского. Он выдаст аванс, – покровительственно глянул на собеседника Франтишек и, как бы поправляя, с силой дернул за лацканы пиджака.

«Называют по фамилии. Кажется, Генька – птица важная, да больно бестолковая», – прикидывал Войцех. Из-за поворота Г-образного коридора жужжала болгарка. Через приоткрытую дверь за работой можно было наблюдать шарообразного мужчину в хемингуэевском свитере морского волка и (внезапно) маске чумного доктора. Он склонился над опрокинутой софой и отнимал ей ножки, будто в наказание за неудавшееся бегство и в упреждение дальнейших эксцессов. Видимо, чтобы не разносила по окрестностям черную смерть. Несколько стульев с цветочной обивкой подпирали стены, испещренные рикошетами резьбы. При них же соглядатаями стояли картинные багеты, убежденные в своей неприкосновенности (проблематично ожидать побега от прямоугольника!). Если бы пан Берж не упомянул о сплаве, происходящее однозначно сошло бы за ремонт декораций на задворках провинциального театра. Почувствовав чужого, чумной доктор прекратил процедуру и надвинул клюв на лоб.

– Не подскажете, где найти Эугена Домбровского? – обратился Войцех.

– К вашим услугам. Шеф-интендант объекта: снабжение провизией, мебелью, диковинками, – отрекомендовался чумной.

– Никогда бы не подумал, – поразился несуразности Войцех.

– Техника безопасности, – хихикнул снабженец. – Обходимся подручными средствами.

– Зачем вы пилите софу?

– Караул! Пан Берж забраковал. Требует добавить секцию и заменить гладкие ножки на резные, – схватился за голову Домбровский и, если бы не чумной шлем, выдрал бы себе пару клочьев. – Как думаете, он заметит, если оставить вовсе без ножек и приставить стул?

– Полагаю, что заметит. Не хотите вернуть предмет на фабрику? Затянется? – пытался быть полезным Войцех.

– Хорошо бы, чтоб затянулось! Иначе подумают, что пан Берж в первую очередь сам обставился, – бегал глазками Домбровский. – Беда в другом: стеночку ломать придется, чтоб подросшая софа встала.

– Скажите пану Бержу, что подрастить софу невозможно.

– Типун вам! – затрясся шеф-интендант. – Никто не смеет говорить, что невозможно. Был у нас случай: запруду распорядились соединить с рукавом реки, хотя в запруде уровень-то повыше будет, да она бы вся и повытекла. Гидротехник наш артачился, пока его самого прокапывать не поставили.

– И чем кончилось? Потоп? – замер в ожидании Войцех.

– Потоп гидротехник, потоп, – протер лоб под клювом Домбровский.

– Вот как. Оказывается, были жертвы, – ужаснулся новичок.

– Какой там. Живой. Но осадочек от негодяя остался, – погрозил воздуху Домбровский.

– То есть, по-вашему, виноват гидротехник? – изумился Войцех.

– А кто же еще? Так всегда бывает, когда наперекор идешь. Я за паном Бержем и в огонь, и в воду. Он меня один подхватил, когда сослуживцы выпхнули, – расчувствовался Домбровский.

Войцех живо представил футбольный матч, где вместо снаряда играют пухляшом Домбровским, а пан Берж стоит на огромных воротах и нелепо растопыривает ручки со своей наполеоновской комплекцией – скромной в отличие от наполеоновских планов.

– Теперь я его первый апостол, – парадно поднял подбородок бывший вояка.

По всей видимости, шеф-интендант находил приемлемой плату в виде нервозности, сквозившей в каждом движении, и приливов кортизола, шпарящих при всяком из пальца высосанном и от того еще более неразрешимом ЧП. Неужто к слепой лояльности толкает один только первобытный ужас изгнания? Но, пожалуй, культ личности давал Домбровскому больше, чем отнимал: раз и навсегда определенную систему координат, мер и весов, благодаря которым энергия не тратится на сомнения, а только на изыскание способов угодить. «А ведь придумает, и как софу подрастить, и как стеночку подвинуть, – рассуждал сам с собой Войцех. – Противно, когда “сделай или умри”, но разве можно сотворить что-то стоящее иначе?»

– А я, судя по всему, первый землемер, – сбил пафос Войцех.

– Землемер нам очень кстати, всё никак не решат, где котлован копать, – Домбровский открыл ящик со столовыми приборами и принялся подыскивать материал под ножки. – Вы уже оформились?

– Да, – полувопросительно произнес Войцех. Он был не до конца уверен, считать ли официальным трудоустройством полуподвальную возню впотьмах.

– Тогда возьмите деньги в стуле, – махнул рукой на притихших соглядатаев Домбровский.

– Вы храните деньги в стуле? – приготовился смеяться над шуткой Войцех. – В каком же взять?

– В любом, – примирялся Домбровский к паре ножей, чтобы скрутить их в спираль.

– В любом? Это как-то не укладывается… – призывал на помощь свои литературные познания Войцех.

– Они же одинаковые, – пояснил, как дураку, Домбровский. – Как бы я тогда, спрашивается, отличил, в котором из них деньги?

Последний аргумент был железобетонным, шарикоподшипниковым и ситценабивным. В общем, Войцех не нашелся, что возразить. Да и стоило ли? Вот тебе и стулья, вот тебе и деньги. Боязливо, как в защелкивающуюся щеколду, Войцех просунул руку под обивку ближайшего стула и нашарил купюры. На свет оказалось чуть больше, чем половина обещанного оклада. Но разве точный процент зафиксирован? Почему не взять с лишком, тем более сумма нарочно заготовлена. У Войцеха даже закралась: «Что, если деньги присвоить и укатить как ни в чем не бывало – никто не остановит. Сегодня же получить расчет на базе – и куда глаза глядят. Как соблазнительно и как подло. Неужели всё соблазнительное обязательно подло? Нет, лучше сейчас же вернуть, чем так мучиться».

Войцех двинулся к выходу и понадеялся, что решение созреет после, само собой. Как бы то ни было, предстоит объяснение: либо виновато скукожиться и каяться перед напарником за задержку, либо отстегнуть ему, чтобы уладил с дирекцией базы. Столь молниеносное изменение статуса тешило. Робкий и бессловесный час назад, Войцех в одной из расходившихся альтернатив будущего третировал напарника как посыльного. И пусть деньги еще не заработаны, а прилипли к рукам в дурманящем круговороте крепдешиновых крупье, где для затравки каждый за своим столом позволил выиграть чуть-чуть, чтобы под утро вытолкнуть в одном исподнем…

У мысли намечалось кичливое продолжение о судьбе, отдававшей ему, Войцеху, старые долги, но Войцех благоразумно отсекся, уж слишком настоятельно звучали сигналы: кто они такие? Безобидные скоморохи со старомодным скарбом? «Отчего не подыграть». Это не более обременительно, чем писать сочинение по Гоголю: через силу проникаешься нелепыми персонажами, чтобы, получив «отлично», вероломно отвергнуть до конца жизни. Незадачливые дельцы, до которых за дальностью дороги не добралась невидимая рука рынка? «Успею собрать с них не один клок шерсти!» Каверзные прохиндеи, просчитавшие на тридцать ходов вперед и обхаживающие пешку, чтобы в развязке ей пожертвовать? «Риск есть, но, глядишь, изловчусь соскочить на двадцать девятом». Комбинаторские мысли привели Войцеха на крыльцо – то самое, которого он посторонился вначале. В отдалении, но всё еще различимо, за ворота выезжал полегчавший грузовик.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Казенному жилью в зубы не смотрят

– Твой лимузин отчалил? – съехидничал рыжеволосый парнишка, делая глубокую затяжку.

– Не велика потеря. Если прижмет, через пару дней уеду на следующем, – бравировал Войцех. Выбор сделан, и тем отраднее, что без его участия.

– Это правильно. Нас скоро всех разгонят, – козырял собеседник.

– С чего ты взял? – поддержал Войцех панибратскую манеру общения. Они были почти ровесники, но курильщик посматривал с любопытством старожила, истосковавшегося по молодой крови.

– Ну, вдруг ты переломишь ситуацию, – дразнил рыжий. – Меня Якуб зовут, для своих просто Куба.

– Войцех. У меня нет разделения для своих и чужих, – обменялись парни рукопожатиями.

– Зря, свои и чужие есть всегда, – многозначительно вперился в глаза Куба. – Предлагаю вместе квартировать, раз уж ты здесь застрял.

Войцех обрадовался, что так легко сошелся с Кубой: его испорченный пессимизм смотрелся самым чистым реализмом на контрасте (вот что произошло!) с напускной важностью пана Бержа, смехотворным церемониалом Франтишека, надуманным затворничеством крота Янека и неразборчивой преданностью вояки Домбровского, а в подпускаемой иронии бушевала жизнь и голосил опыт сосуществования с конторскими. Разделение мира на черное и белое, добрых и злых, грешников и праведников хоть и противоречило известным доселе взглядам Войцеха, но освобождало от стольких домыслов и сомнений. Отныне Войцех с Кубой за белых, осталось понять контекст: война роз, апартеид или партия в шашки?

– Ты, стало быть, не из этих? – мотнул головой Войцех в сторону кабинетов.

– Содомитов? – продолжал насмешничать Куба.

– В смысле чем занимаешься на объекте? – предсказуемо смутился Войцех.

– Всем понемногу и ничем конкретно, – отозвался Куба, не переставая наблюдать за реакцией на каждую реплику.

– Разве так бывает? – допытывался Войцех.

– Только так и бывает, – отказывался говорить серьезно Куба.

– Но есть же у тебя функции? – устал угадывать Войцех.

– Я кот, который поселился при основании, и теперь меня не прогнать. По сути, обычное мурло, – подрагивал ногами Куба. Он уже успел утомиться дубовостью нового знакомого, привыкшего в поисках кратчайшего расстояния между двумя точками проводить прямую и не выходить из плоскости.

– А меня землемером записали, – сконфузился Войцех.

Несмотря на устойчивое самоуничижение Кубы, Войцех чувствовал его превосходство. Многократно опробованная стратегия считывалась, но оттого не переставала быть действенной. Войцех завидовал раскрепощенности его суждений, безалаберному и безнаказанному подбору слов, установленной исподволь власти в беседе. Несомненно, он нравился женщинам и умел увлечь, пока связь не наскучивала. Ему пристала бы роль придворного в куртуазные времена: искушенность в любви и политическая прозорливость ставили его в один ряд с маркизой ангелов и Миледи Винтер. Аналогия не была случайной: при всей удали он парадоксально излучал трагическую феминность, о чем знал и успешно пользовался.

– Вот и твой первый залет, землемер, – кивнул на депутацию из директора и неизвестного господина в кабриолете Куба.

– Что такое?

– Объезд. Ты должен был вынести в натуру координаты котлована, – садистически усмехнулся Куба.

– Абракадабра какая. Как же узнать, что задача стоит, если ее никто не ставил? – схватился за голову горе-землемер.

– Когда вызовут на ковер за невыполнение, – без доли иронии пояснил Куба.

– А кто этот второй господин? Он с котлованом не поможет?

– Это Феликс, начальник строительства.

– Тоже железный? – искал спасения в исторических параллелях Войцех.

– Скорее, этиловый.

– Закладывает?

– Не без этого. Но преимущественно испаряется быстрее воздуха, – снова перешел на загадки рыжий.

– И что мне теперь делать? – взмолился Войцех.

– Дуй прямиком в тот квадрат у запруды, – Куба указал направление, – становись звездой и маши руками, как будут следовать мимо. Потом в западный квадрат у сосны и, наконец, в южный у котельной.

– Подожди, котлован будет треугольный? – отбежал на метр и тут же вернулся Войцех.

– Нет, но тебе главное примелькаться: Станислав бросит считать раньше.

Для внутреннего успокоения Войцех поколебался. Насколько правдиво Куба изложил обязанности землемера? Думалось, однако, легче на бегу, в направлении первого квадрата. Оскандалиться нелепыми экзерсисами – это еще полбеды. Если у вас нет репутации, то вам ее не терять. Войцеха тревожило иное. Вдруг пан Берж и этиловый Феликс к нему обратятся? Попросят указать координаты, предъявить расставленные вешки, изложить план разработки котлована. Войцеху еще повезло, что он никогда не слышал о высотных отметках и балансе земляных масс, тогда пришлось бы дезертировать огородами или уходить вплавь до большой воды по печально известной гидротехнической связи.

Пока же, в спасительном полунезнании, Войцех закрепился на точке полевым пугалом. Почтенный объезд проскользил по нему взглядами: по-видимому, восприняли как закономерную часть ландшафта и потому нисколько не возмутились его истуканскими подходами к межеванию. На радостях Войцех выдвинулся было ко второй точке, но неожиданно обнаружил себя в низине, из которой означенную сосну как не силься, а всё равно не разглядеть. От безысходности его ориентация на местности свелась к рассказам о партизанах, и Войцех не изобрел ничего лучше, как красться за почтенным объездом. Сначала думал ползти, пользуясь прикрытием тростника, но решил, что переигрывает, и выпрямился во весь рост. Бетонные плиты кончились, и дорога пошла колдобинами. Начальственный транспорт стихоходился, что повысило успех преследования, и Войцех ловил беседы господ, как планы вражеского командования по подготовке к зимней кампании.

– Похолодало, – изнеженно жаловался пан Берж, потирая руки.

– На стройку выйдем вовремя, – отрапортовал Феликс, чуя заход на выговор.

– Это навело меня на прекрасную мысль: запаситесь телогрейками и меховыми сапогами.

«Было бы кстати», – подумал Войцех, лишенный ресурсов для утепления.

– Работникам необязательно, я предпочел бы иметь такой запас для себя, – пояснил император Станислав.

– К слову о работниках. По случаю объезда хотел продемонстрировать площадку под строительный городок, – подогнул свою линию Феликс.

– Что мы на поля не насмотрелись? Поедемте обратно, – завершил смотр чуждый тыловых приготовлений генерал Берж.

Только сейчас, проделав вместе с объездом весь путь, Войцех оценил масштаб вверенных ему угодий: заливные луга, кое-где поросшие непривередливой растительностью, прерывались запрудой и, вынырнув, разбегались в стороны пальцевидными отростками, пока окончательно не утопали в основном рукаве реки. Правда, установленные вдоль воды и увенчанные колючей проволокой заборы блокировали не только подвоз грузов, но даже самый праздный подход. Вдобавок между рекой и запрудой то тут, тот там виднелись заболоченные участки, которые, как ни крути, попадали в периметр будущего объекта, а потому требовали осушения. У Войцеха настоятельно засвербело увидеть планы своими глазами, чтобы не повторить участь гидротехника.

– Мне бы доступ к архиву, – заявился землемер в контору Франтишека. – Уяснить для начала текущее и перспективное положение.

– Если я и достану кое-какие сведения, что под строжайшим запретом и даже не смейте упоминать, – раздраженно выговорил конторщик, – то вы найдете их устаревшими и более непригодными. Самое свежее созревает у пана Бержа. Задача в том, чтобы поймать падающий фрукт. Когда рыба не меняется с головы, организм выбывает из авангарда.

– Авангард – это, конечно, хорошо, но как мне установить координаты котлована, если не по утвержденным планам? Не выуживать же каждый раз из головы пана Бержа? Какой-то спиритический сеанс, – завелся в ответ Войцех.

– Искать себе работу – это моветон. Ожидайте вызова.

Войцех вышел из кабинета и мысленно на Франтишека плюнул. Посчитал, что на сегодня его потуг что-либо разузнать хватит. Хотелось уже злоупотребить не только гостеприимством Кубы, но и каким-либо примиряющим с действительностью средством.

Войцех обогнул административный корпус, заглядывая во все окна, но стационарного кабинетного положения Куба оказался чужд. Его голос тем не менее упорно доносился откуда-то из-за угла: приятель перебранивался с неизвестной. На слух – ей было прилично за тридцать, скорее неприятной наружности, ведь хорошенькие приучены добиваться своего кокетливым обаянием, а не визгливым нахрапом. В общем собеседница наседала, но Куба не отбивался, а даже ластился.

– Сколько я тебя звала, чтобы сесть покрутить. Гуляешь – гуляй дальше! – горячилась женщина.

– Ну ты что взъелась, давай лучше обнимемся, – умасливал Куба.

– Ты, кажется, всех уже перепробовал. Да и некогда мне. Надо домики расставлять.

– Думаешь, у меня работы мало? Зря ты всё-таки ополчилась.

– Ты же абсолютно никакой. И как руководитель, и вообще. Даже возразить мне кишка тонка. Ты и в постели такой пассивный?

– Об этом не мне судить, но я к твоим услугам, – сымитировал звуки поцелуев Куба.

Войцех брезгливо отшатнулся. Уловил впечатление как от чего-то грязного и неестественного, хотя двое всего лишь разговаривали на почтительном расстоянии. Еще понятно, если бы женщина оказалась бывшей пассией, но она в некотором роде начальствовала, и Кубины примирительные жесты сердили её еще сильнее. На последнюю реплику она, правда, ничего не возразила и вместо ответа зашаркала прочь. Войцех подождал с минуту и вышел к приятелю из-за угла:

– Я не подслушивал, но очень уж дама оказалась интересная. Кто она? – спросил землемер.

– Это Тамара. Понравилась? – игриво прищурился Куба.

– Наоборот. Спрашиваю, чтобы обходить ее стороной.

– Тогда воздержись от посещений пищеблока. И ни с кем не разговаривай.

– Она что, крестный отец враждебного клана?

– Угадал.

– Почему ты тогда к ней ластишься, а меня настраиваешь против?

– В сущности она душка, а твое ханжество меня оскорбляет, – отвернулся Куба и демонстративно зашагал к двухэтажному спальному корпусу. Войцех пустился следом: расхождения во взглядах не повод отказываться от ночлега, так он думал.

Здание выглядело добротным, хотя и датировалось ровесником века. Куба занимал угловую квартиру во втором этаже, по своей просторности и удобствам предназначенную для людей семейных. Возможно, Куба таковым и был. Однако совместных фотографий, равно как и утвари, которую наживают брачные союзы, не представлено. Где сервизы, полотенчики, скатерочки? Никакой супруги, судя по его легкомысленному обращению с женским полом, и не имелось, а пройдоха выбил столь номенклатурное размещение переговорческими или какими иными талантами. Сам Куба занимал спальное помещение, хотя кровать стояла голой, как при пересменке в пионерских лагерях. Зеркало шифоньера вовсе измусолено пальцами, окно занавешено почему-то наволочкой, а пол покрыт сигаретным пеплом.

Мало того что Куба был анархистом от домоводства, так еще и ограничивался лишь утилитарными предметами с печатью молчания об истинной сущности владельца. Войцех ностальгически, хотя уходил оттуда только утром, вспомнил обстановку родительской квартиры, в которую вернулся после университета, как казалось, на первое время. Если бы зеркалом души был интерьер, то на разгадку Войцеха понадобились бы считанные секунды: платяной шкаф скромно намекает, что даже возвышенным душам требуется где-то хранить одежду, авторитетом давят книжные полки над секретером, на выступе незапыленно лежит коллекция морских окаменелостей, во всю стену расплескала океаны карта мира, к окну присоседилась маломерная, как и пристало юноше, кровать, заправленная стареньким покрывалом, зато с какой аккуратностью. В чехле угадывается силуэт гитары. Вердикт единогласный: порядочный романтик из интеллигентной семьи.

Новое пристанище контрастировало с его родительским гнездом, но Войцех, который незаметно для себя шел на один компромисс за другим, гнал подступившую на почте бытового чистоплюйства неприязнь, дабы та не перекинулась на отношения с Кубой. Пока они складывались удачно. В предложенных обстоятельствах Войцех облюбовал кухонный диван, не столь вопиюще оскверненный привычками Кубы. Хозяин поставил на огонь эмалированный чайник, от тресклявого бормотанья которого сразу поуютнело. Вскоре бивуак разнообразился пристойным коньяком, банкой импортных шпрот, черным хлебом, чей первозданный аромат поутих, но по-прежнему завораживал, как дорогой парфюм на столичной моднице после целого дня носки.

Говорили мало. Вернее, до Войцеха долетали лишь осколки Кубиных фраз, поначалу обещавшие любопытную историю, но обрывавшиеся невпопад. Как ездил с Феликсом в Берлин договариваться с партнерами, а вернулся с татуировкой «Куба» – за нее полагался пожизненный вход в бордель с одноименным названием, как удобно совпало, никто и не подумает. Или как перевезет к себе негритянку с дочерью, и неважно, что она его обокрала, а ее подельник разбил Кубе машину. Коньяк еще больше расхлестал его, и приятель демонстрировал чудеса неусидчивости: то и дело подскакивал по надуманным хлопотам или в поисках предметов, название которых на ходу забывал. Открывал кухонные шкафы, вываливал хлам, гремел кастрюлями, щелкал для озарения пальцами, усаживался на табурет и снова срывался – «шерстить залежи». Казалось, что собственная квартира провоцирует в нем приступы клаустрофобии, и лишь поля – его естественная стихия.

Войцех предпочел не спрашивать у Кубы, что с ним и часто ли такое случается. Любитель домысливать бытовые зарисовки, в больные головы Войцех лезть остерегался, ведь всплыть могло что угодно: от ситуативной дезориентации до неизлечимого заболевания. Лишнее знание тяготило бы, а прибавилось бы возможностей справиться – вряд ли. Он предоставил Кубу самому себе и засуетился с постелью. Ему не терпелось прикончить надоевший день, но было в его резких движениях и что-то другое. В том, как бесцеремонно он распахивал дверцы шифоньера, выдергивал ни в чем не повинные ящики, отшвыривал громоздкие одеяла. Не обращаясь ни за позволением, ни за помощью, Войцех совладал с диваном-книжкой, подоткнул простынь, укутал наволочкой подушку.

В угаре полуночных приготовлений Войцех не заметил, как остался в квартире один. Наконец выдалось несколько минут тишины, когда позволительно не конфронтировать ни с чьим способом жить. Хотелось впериться в стену и больше не впускать в себя ни единого звука, запаха, цвета, слова, взгляда. Радость забытья была такой близкой, но Войцех поступил иначе: поднял тяжелое тело и дотащил его, как раненого товарища, до спальни Кубы, чтобы и ему застелить постель. Пестрые простыни отказывались пароваться и образовывать гарнитур. Идея текстильной гармонии предстала во всей утопичности. Войцех приблизил самых уживчивых, дав отставку чересчур самобытным расцветкам, и постель Кубы, представшая опростоволосившейся девкой, впервые примерила наряд благочестивой матроны. Куба, увы, ханжеской трансформации не оценил и ночевать не явился.

Войцех спал дурно: тревожился от малейшего шороха и принимал его за наступление утра. Он не знал, во сколько положено явиться на работу и на глаза кому попасться. Стола за ним не закреплено, равно как и он не закреплен за старшим. «Раньше – не позже», – решил Войцех прийти к восьми и лишь затем по-настоящему отключился. Первым наутро увидел Кубу. Голый по пояс, только из душа, приятель пританцовывал с туркой. Его обильная благорасположенность больше подходила новобрачной на итальянской ривьере.

– Ты где был? – ревниво бросил Войцех.

– У нас не особо с выбором мест, – принялся дурачиться Куба.

– С тобой всё в порядке?

– Я не спал уже неделю, – бравировал рыжий.

Презирая условности общежития, Куба покрепче обернул полотенце вокруг бедер и разлил кофе по чашкам. «Повезло, что он сюда женщин не водит, – заспанно приподнялся Войцех на локтях. – Хотя какие тут женщины… Неужели Оля?» Войцех знал за собой грешок вдаваться в мысли о женском обществе исключительно от скуки. Едва ли он успел даже рассмотреть девушку, чтобы всерьез увлечься ею, но как иначе поддержать себя, если не фантазиями о секретарше.

– Тебе нужна одежда, – осмотрел гостя Куба.

– Я планировал съездить домой за вещами, если решу остаться.

– Долго будешь глазки строить? Ты уже остался. Пока можешь в моем походить, – достал Куба ярмарочную рубаху и бросил на диван вместе с плечиками.

Куба предпочитал вычурность не только в манерах и выражениях. Пока другие носили практичную рабочую одежду или таскали, как Войцех, перешитые с чужого плеча пиджаки, озорник щеголял в крикливо-цветастом и всё с коротким рукавом – будто зим и холодов с ним не случалось. И если его задорному нраву такой гардероб подходил, хотя и ошарашивал неподготовленную публику, то Войцех догадывался, сколь смехотворно-жалким он предстанет перед коллективом. Посему предложение было тактично отклонено. Своя рубашка, хоть и не первой свежести, ближе к телу.

– Если будешь бриться, то принадлежности на зеркале, – становился навязчивым в своей заботе Куба.

– А у тебя понятия личных вещей не существует? – удивился Войцех. – Ты бы мне еще зубную щетку предложил и оскорбился отказом.

– Я не чистил зубы до двадцати лет, – соткровенничал хозяин.

– О личной информации ты тоже не слышал? – разозлился Войцех.

– Это моя жизнь. Те, кто скрывают, только кажутся лучше. Ты не видишь их слабостей и прегрешений, оттого они могут кичиться. А на самом деле лучше я, потому что не скрываю ничего, и все мои пороки на обозрении. Я самый чистый из всех, – поделился Куба личной (хоть что-то личное) философией.

В надежде, что вездесущий и вездепепелящий Куба за ним не последует, Войцех захлопнулся в ванной. Задвижки на двери не было. Равно как и шторки на душе. Оставалось надеяться лишь на благоразумие приятеля. Войцех наивно полагал, что рубаха-парничество Кубы родом из коммунальных квартир, где соседки жарили рыбу там же, где сушилось белье, а мальчуганы носились по коридорам на трехколесных велосипедах. «Расти он в квартире с собственной комнатой, мы легко бы установили комфортный, с элементами приватности modus vivendi», – рассуждал Войцех. Но в действительности Куба воспитывался таким же рафинированным тепличным мальчиком, так что отнюдь не бытие определило его сознание, а очень может быть, что наоборот. К облегчению Войцеха поползновений на вход не предпринималось.

Из замыленного зеркала на него сощурилось столь же замыленное лицо: обычно серо-зеленые, как с палитры исландских пейзажей, глаза обернулись гренландскими ледяными далями, будто всего за одну ночь питающий их Гольфстрим остыл. На потерявших краски щеках проступила русая щетина. Бритвой он пользоваться поостерегся: дружба дружбой, а бытовое заражение гепатитом никому не нужно. Разогнать тупость чувств помог кипяток, жалящий в самую холку. Порозовевший и твердо настроенный прожить еще один день (хотя непонятно, что могло этому помешать, вроде бы не в атаку на пулеметы), Войцех по-банному промокнулся простыней – полотенечных изделий, за исключением уже задействованной набедренной повязки, Куба не держал. Одетый во всё вчерашнее Войцех прошмыгнул к выходу и мысленно поблагодарил древних римлян: принцип omnia mea mecum porto избавляет от натянутых объяснений, что тебя не устроило и почему ты съезжаешь.

Налегке и с облегчением Войцех явился в приемную. Стенографистка всё так же стучала по клавишам и вела себя для конторской служащей не типично: косметических средств на столе не раскладывала, чаепитием и телефонными разговорами не увлекалась. Оля была вся средоточие труда. С машинки, как с конвейера, один за другим сходили листы, и, насколько Войцех мог разглядеть, буковки получались стройные, без опечаток и залипаний. Землемер вспомнил виденную у Янека инструкцию с уморительными фортелями, и на месте легенды о боязливом кадровике возникла причинно-следственная брешь.

– Прекрасная госпожа, – перебарщивал с галантностью Войцех, – как бы мне узнать свои нормы выработки?

– Ознакомьтесь, – Оля не глядя протянула приказ. – Вы записаны членом в комиссию по благоустройству, комитет по организации строительства, подкомитеты по кадастровому учету, переучету и недочету. Заседания проходят ежедневно на пищеблоке, в исключительных обстоятельствах – с перерывом на обед.

– Когда же работать, если целый день заседать?

– Если у вас есть идеи по усовершенствованию рабочих процессов, вы вправе вынести их на ежемесячное заседание коллегии или подать на рассмотрение лично пану Бержу, – отчеканила стенографистка.

– Вы умеете разговаривать по-человечески? Мне правда нужно разобраться.

– Войцех, не тратьте время. Вы их не переделаете. Плывите по течению, ходите на заседания, голосуйте за решения, какими бы бессмысленными они ни были, и заглядывайте к пану Домбровскому за окладом. Вам не нужно ни в чем разбираться, – впервые посмотрела в глаза Оля.

Этот взгляд был до боли знаком, но так странно встретить его здесь, в мирное время и, казалось бы, в самой мирной из профессий. Так, бывало, его тетка, пережившая оккупацию с грудными детьми в землянке, смотрела много лет спустя даже на семейных праздниках: остекленело, будто у нее на сетчатке установлен маленький проектор, который безостановочно выводит на хрусталик все пережитые ужасы, и ничто по силе не сравнится с этим потоком, чтобы проникнуть внутрь и озарить уцелевшее. Она разговаривала неохотно, но всегда строго, с выговором, короткими отрывистыми сентенциями человека, который научился выживать в аду. Настолько неуютно стало Войцеху рядом с этим взглядом, что остро захотелось услышать мать, колготную и расточительную в любви к нему.

– Можно позвонить?

– Это внутренний телефон, связи с городом нет. Конфиденциальность! – вернулась Оля в свою раковину.

– А если пожар или несчастный случай?

– У нас свое пожарное депо, а у пана Домбровского лежит аптечка.

– Я не заметил на объекте пожарных машин.

– Издержки реализации. Уходите! Сейчас прибудет шеф, и начнется репетиция, – замахала руками девушка.

– Пан Берж уделяет внимание самодеятельности? – обрадовался Войцех.

– Поздно. Доброе утро! – вскочила Оля и небезуспешно надела лучезарную улыбку.

– Доброе! – вошел в приемную директор, столь притом энергичный, будто потребляет на завтрак собак породы бигль. – А, землемер. Жду в кабинете через десять минут.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Завтра он всегда бывал львом1

К кабинету стягивались лучшие умы. Это оказались Феликс и Куба. В боевой готовности околачивался Франтишек, но его не пригласили. Он наказал Оле, которая ему даже не подчинялась, докладывать об обстановке и нехотя удалился. Пан Берж предложил собравшимся пройти на восточные диваны, туда же подали чай с орехами и сухофруктами. Столь экзотичная увертюра сигнализировала: оставь тревоги о кадастровом учете, всяк сюда входящий. Здесь пойдет разговор геополитического толка.

– Не буду томить, зачем я вас собрал. Ужинал вчера со старым товарищем, он нынче в министерстве металлургической промышленности и очень симпатизирует нашим планам. Разумеется, как у всех первопроходцев, у нас есть и недоброжелатели, которые потирают руки и ждут, когда мы провалимся. Мы для них, как красная тряпка: они всё делают по старинке и боятся, что мы своим новаторством выметем их с рынка поганой метлой. Нигде строительство объектов не поставлено на такие современные рельсы, как у нас! А их управленцы? Это еще то поколение, которое чуть ли не от станка и которому директивное выполнение плана заменяло здравый смысл. А у нас как: обязательно психотип «администратор», обязательно психотип «предприниматель»… Как душат предпринимателей! Снова пытаются под одну гребенку, дай ты им экономическую свободу…

Войцех замер на краю дивана и не решался дышать. Он бывал на моноспектаклях, но нынешний камерный формат обескураживал. Пан Берж не просто растекался мыслью, а скакал с ветки на ветку всё разраставшегося баобаба. Соглашаться с аргументами? Войцеха приняли лишь накануне, и никаких новаторств, даже если они и были, новоиспеченный землемер не углядел. Присоединяться к крестовому походу против недоброжелателей? Войцех впервые узнал об объекте, только попав на него, и ему не доводилось слышать ни похвал, ни ругательств. Клеймить отсталость? На слуху крупные производства, которые успешно экспортируют, причем руководят ими отнюдь не доярки. Ополчиться на правительство? Сколько Войцех мог судить, всё имущество объекта принадлежало прежде государству, а не создавалось предпринимательскими талантами пана Бержа. Войцех надеялся, что Феликс в силу статуса или Куба по беспечности нрава вернут шефа к цели совещания, но начальник строительства полоскал чаем горло, а Куба сметал подносимые сладости.

– …Это же типичная ошибка выжившего, – негодовал пан Берж. – Вы не показывайте тех, кто остался на плаву. Вы спросите тех, кто обанкротился. А они всё гонят инвестиции. Так вот, инвестиции. Ужинал вчера со старым товарищем…

Общество заметно оживилось и подалось вперед. Видимо, все, кроме Войцеха, знали о свойстве шефа истощаться демагогией и возвращаться на круги своя. Даже Куба отряхнулся от шелухи и выпростал рот для дискуссии. Феликс, однако, всё так же мучился горлом.

– …По линии министерства, – уже деловито продолжал пан Берж, – мой товарищ курирует сотрудничество с одним китайским комбинатом. Их делегация как раз приезжает в город. Я, конечно, просил организовать им посещение объекта, чтобы мы поделились передовым опытом. Но, как оказалось, их главная цель не изучить технологии, а подыскать мощности или в крайнем случае площадку, чтобы производить для Европы здесь же, на месте, а не везти от себя.

– Зарекомендовать площадку – это мы можем, – отозвался Куба. – Произведем объезд, расскажем о правовом статусе участков, если они намерены вложиться. Коротко можно об изысканиях, ключевых вехах и первоочередных мероприятиях по подготовке территории.

Войцех не узнавал приятеля. За беспорядочным насмешником скрывался вдумчивый и опытный организатор, который не робеет перед шефом и высокими гостями. Его речь тоже заметно приосанилась и стала походить на язык казенных учреждений, что звучало комично, но пан Берж, кажется, ценил. Войцех приготовился к заключительным овациям, после которых все разойдутся воплощать победоносный план.

– Это и так понятно! – возмутился султан Станислав. – Даже время не стоит тратить. Самое главное – рассказать о технологиях, нашем уникальном сплаве, самом эффективном менеджменте в стране. Мы же как IBM, как HP. Нам есть что показать миру. Давайте порепетируем каверзные вопросы и выберем наиболее желательное для нас соглашение.

«Вот это стратегический подход. Пан Берж потому и руководитель, что мыслит широко, а о деталях должны заботиться подчиненные, – думал Войцех. – Как мне повезло, что меня пригласили. Вот бы научиться смотреть на вещи, как пан Берж».

– Могу предположить, что китайская делегация заинтересуется, какие изделия из сплава изготавливают, наблюдается ли на европейском рынке спрос и как обстоят дела с конкуренцией. Какую экономическую выгоду можно извлечь и какую максимальную производительность способен выдать объект. Ах да, и как налажено транспортное сообщение от мест добычи и до точек сбыта. Возможно ли, например, судоходство по реке прямо до объекта и какой предельный тоннаж, – накидывал Куба.

– Якуб, так не пойдет! Не надо говорить, лишь бы сказать. Всё это неприменимо к объекту, – отчитал его пан Берж. – Тебе же известны наши взгляды: мы продаем не тонны металла, а причастность к лучшему в мире производству. Конкурируем не с местечковыми заводами, а с мировыми технологиями. Потребители могут пока не знать, что им наш сплав нужен, но как только мы выведем его на рынок – тут же раскупят, как горячие пирожки. К воде, ты сам знаешь, подхода нет, а железнодорожное сообщение – это пусть муниципалитет хлопочет. В крайнем случае как совместное предприятие инвестора и государства. Феликс, вы согласны со мной? Почему вы молчите?

– Полностью согласен, – прохрипел Феликс. – Если я начну говорить, то закашляюсь. Мне лучше молчать.

– Якуб, прошу посерьезнее. Что могут спросить о технологиях? – продолжал бить в ту же точку пан Берж.

– Опробованы ли? Когда инвестор сможет вернуть средства? Налажено ли производство оборудования или потребуется завозить? Обучены ли местные специалисты? – пытался угодить Куба.

– Опять всё в кучу! – негодовал шеф. – Конечно, не опробованы, мы же пионеры. Что-то налажено, но, разумеется, не всё. Мы говорим о лучших практиках, а не о квашеной капусте. Тебе, Якуб, ничего нельзя доверить. Я сам подготовлю визит.

Если некогда светлый ум провозглашал, что «руководить – это значит не мешать хорошим людям работать», то здесь господствовали законы животного мира: на то и щука в реке, чтобы карась не дремал. Куба сидел поникший и обиженный, но вслух не протестовал. Получать ему не впервой, и свой (очевидно, рабочий) способ реагировать у него уже выработался.

– Какие предложения по соглашению? – запустил пан Берж вопрос в аудиторию.

– Позвольте? – предсказуемо вызвался отличник Куба.

– Попробуй, – снизошел директор.

– Землю полностью передаем инвестору: иностранцам положены налоговые преференции. Если требуется снестись с местными властями, то инвестора представляем мы. Стратегические решения будем принимать консенсусом, а операционное управление и привлечение подрядных организаций оставим за собой, – складно изложил Куба.

– Что скажет землемер? – огорошил пан Берж.

– Я не так погружен в суть предмета, – еле выговорил Войцех. – Никогда не сталкивался на практике… могу рассуждать лишь гипотетически…не претендую, чтобы мое мнение…

– Ну же, не тушуйтесь. Ближе к делу! – покровительственно требовал пан Берж.

Принести пользу, разумеется, влекло. Однако без наставника, без товарищей-артельщиков, таких же землемеров, только опытнее, искушеннее, Войцех обнаружил себя одноногим, одноруким, одноглазым и с одним работающим полушарием. Без достаточной опоры колыхало от любого сквозняка: заговорит Куба – кажется, что прав он. Возразит пан Берж – Войцех соглашается уже с ним. Скудость собственных возможностей и прикладных мыслей заставляла прилепиться к более приспособленному и подгребать в указанном направлении. Хотя по сердцу ему был ближе Куба, Войцех как образцовое социальное животное, да еще и с опытом проживания в автократии, пристроил свою дезориентацию на службу шефу.

– Полагаю, что если передать землю во владение инвестору… – Войцех поймал вызов во взгляде Кубы, который не подозревал о мыслительных способностях приятеля, тем более направленных против него.

– Не смотрите на Якуба, он должен научиться воспринимать критику. Для этого мы здесь и собрались, – начинал кипятиться пан Берж.

– …то инвестор может отказаться от планов завода, выдворить работников с площадки и построить хоть Чайна-таун. Тогда право вашей… нашей фирмы будет существовать лишь на бумаге, – нашел в себе силы закончить Войцех.

– Каково? – обратился пан Берж к Кубе. – Смотри, Якуб, скоро тебя подвинут. В отношении земли твое предложение разбито, а если бы Феликс мог говорить, то обязательно поправил бы тебя по части строительства.

Феликс кивнул и страдальчески отпил еще чаю. Войцех совестно, что влез поперек и усугубил недовольство шефа, взглянул на Кубу. Приятель по-прежнему казался ему образцом, если забыть о санитарно-гигиенической обстановке в квартире. Войцех чувствовал себя новорожденным, который без злого умысла, а лишь фактом своего появления низвел старшего до роли нелюбимого ребенка в семье. И если Куба родом из такого детства, то это лишь вопрос времени, когда он отчается заслужить похвалу и возьмется изводить соперника. Однако и торжество Войцеху сложно было скрыть: первое же совещание – и сразу с руководством, причем не статистом, а с двумя строчками текста. В театре еще надо дослужиться, чтобы получить бессмертную реплику: «Нет повести печальнее на свете…». А его с порога допустили в святая святых – на диванную группу пана Бержа.

Правда, успех мог и не повториться: если рассуждения опального Кубы основаны на логике и политэкономии, а потому легко запоминаются, пересказываются и развиваются, то взгляд шефа был совсем особенным, так что предстояло поднатореть в угадывании его мыслей. «Мы продаем не тонны металла, а причастность к лучшему в мире производству», – зарубил себе Войцех, чтобы вникнуть на досуге. Формула завораживала и на первый взгляд открывала одну за другой двери ценообразования, привлечения и реализации, пока не упиралась в тупиковые цепочки поставок и отсутствие реальной продукции. Требовалось разобраться основательнее. Пан Берж не мог говорить глупостей.

– Якуб, надеюсь, тебе достанет рассудительности не обижаться на мои слова, – подбадривал директор, снова перетягивая Войцеховы симпатии на свою сторону. – Я многого от тебя жду, так что и спрос с тебя без поблажек. Если бы я считал, что ты ни на что не способен, то вовсе не требовал бы. А так говорю с расчетом, чтобы тебя взбодрить, раззадорить. Дорабатывай и соберешь нас, – снялся пан Берж с султанской софы о резных ножках и закрыл заседание.

Феликс, оправдывая свое прозвище, испарился первым. За ним вдогонку припустил Куба. До Войцеха долетело лишь обрывочное: «Мы же это обсуждали! Ты обещал меня поддержать!» Стало обидно за Кубу, что все тумаки ему, а Феликс, отмалчиваясь, сходит за умного. Не исключено еще, что начальник строительства сам наставил Кубу говорить именно так, но стоило пану Бержу выказать неодобрение, и вот уже Феликс от Кубы открестился. Быть может, кашель он и вовсе выдумал, чтобы не только не подставиться, но и цену себе набить: вот, посмотрите, какое самопожертвование и преданность делу, что участвую в разрешении стратегических вопросов даже тяжело больным.

Войцех презирал, когда так юлят и двурушничают. Хотя сам разве лучше, если Кубу своим дилетантским мнением добил? А можно ли было по-другому? Человеку ведь не так много остается: либо полагаться на правила, либо следовать внутренней этике, либо угождать вседержителю, либо быть даже не флюгером (тот хотя бы закреплен на оси и вертится в одном измерении), а вовсе отрицать оси, стороны света и при необходимости законы физики. Войцех костюмчиком конъюнктурщика прежде брезговал, но отчего бы не взять напрокат по случаю. Случай же представился незамедлительно.

– Вы, кажется, интересовались позвонить в город? – у выхода из приемной поймал Войцеха начальник тайной канцелярии.

– Интересовался, – обнадежился землемер.

– Я с удовольствием проведу вас в связной штаб.

Конторщик галантно взял Войцеха под руку и нарочито, чтобы собеседник обязательно видел, достал из кармана ключ от штаба. Ничего неправильного Войцех не заподозрил: Франтишек слишком тяготел к упорядоченности, слишком сросся с ролью непризнанного благодетеля и слишком страшился малейших происшествий, чтобы не обзавестись каналами связи. Правда, от него скорее ожидаешь голубиной почты или шифрованных радиограмм, чем сермяжного телефонного аппарата, но отчего в этом вывернутом наизнанку мирке не случиться хоть одному привычному приспособлению.

– А пока мы идем, расскажите-ка, что запланировал пан Берж.

– Полагаю, – нахмурился Войцех и попробовал высвободить руку, – что нужных исполнителей он проинформирует сам.

– Как пожелаете, – Франтишек спрятал ключ так же демонстративно, как и достал.

– Вы хотите знать что-то конкретное? – сквозь зубы спросил Войцех.

– Лишь общее направление мыслей, – ласково успокоил Франтишек.

– Заинтересовать китайских инвесторов, – постарался Войцех не раскрывать деталей.

– Прекрасно, будете докладывать каждую неделю, – конторщик отдал ключ и указал на нужную дверь. – Ах да, вынужден предупредить: линия прослушивается.

– Директор так боится утечек? – расстроился новому осложнению Войцех.

– Да-да, пан Берж потому и распорядился связь с городом обрубить. Я же прослушиваю из личного интереса: уж очень охоч до сплетен, – глупо захихикал Франтишек. – Как что услышу, так потом пересказываю во всех подробностях. Бывает, даже присочиняю. Не обижайтесь, если и про вас слушок какой пойдет.

Войцех побрел в кабинет, указанный не просто начальником тайной канцелярии Франтишеком, а целым руководителем райотдела штази, никак не меньше. Обстановка навевала мрачные: конторский стол с телефоном-факсом дополнялся металлическим шкафом, ширмой, кушеткой и фаянсовым рукомойником. Сами предметы отсылали скорее к медпункту, где безвылазно дежурит и здесь же подсыпает врач с усталыми всепрощающими глазами, готовый поделиться подотчетным спиртом во имя проникновенных разговоров «за жизнь». Но вербовка с прослушкой диаметрально меняли угол зрения: кабинет безо всякого переоборудования годился под пыточную или карцер. Войцех уже решил, что сообщит матери о курьезном трудоустройстве, и было бы странно передумать из-за одного неприятного разговора. Он чувствовал, что втягивается (живот от голода, путник в зыбучие пески или недоземлемер в рабочий процесс?), и не хотелось бросать всё прямо сейчас. Войцех набрал номер и задышал в такт протяжным гудкам.

– Мама, это я.

– Цесик, боже мой, ты жив! Почему не звонил? Я места себе не находила… – задыхалась от радости и беспокойства уже не молодая, судя по голосу, женщина.

– Извини, не было связи. Я не могу долго говорить.

– У тебя неприятности?

– Не выдумывай, всё в порядке. Я устроился на работу, здесь же и поселился.

– На какую работу? Ты меня обманываешь!

– Мама, перестань. Я поехал с заданием от базы, меня приняли землемером, и я решил остаться.

– Цесик, каким землемером? Ты мог стать дипломатом, ты знаешь языки… Во что ты вляпался! – причитала мать.

– Ты прекрасно знаешь, что не мог. Хватит, я достаточно сидел на твоей шее, и это мой шанс начать самому.

– Когда мы увидимся? – не успокаивалась мать.

– Я заеду за вещами на выходных. Пожалуйста, не волнуйся за меня. Мне пора! – повесил трубку Войцех.

Суровости напустил намеренно. Именно так он держался с матерью последние несколько лет. Спроси его напрямую, Войцех пояснил бы, что потворствовать нездоровой тревожности – делать хуже обоим. Но это лишь часть уравнения. Отбрыкиваясь от материнских расспросов, Войцех заглушал и свои сомнения. Он и сам не знал, какого черта землемером, сможет ли он уйти и когда они увидятся.

Землемер безрадостно уставился в окно. От всего, что произошло за одно только утро, тянуло по примеру Кубы удрать в поля. Но погода стояла дрянная, и лишенная сколько-нибудь рослой растительности земля продувалась ветрами и промачивалась дождем. Приходилось терпеть над собой конторскую крышу. «Не из первопроходцев я, – мрачно подумал Войцех. – Мне, видимо, главное в тепле, хоть бы и в обиде. Не побегу я в неизведанные дали, только бы самому сделаться воеводой и основать свой острог. Да и не получится у меня. Вот если бы казачков в отряд, тогда еще можно рвануть. Таких, как Куба. А один в поле не Войцех». Землемера манила совместная созидательность, но ответ, как в заданных условиях её организовать, да чтобы ненароком не приковаться к скале, как Янек, не приходил. Размышления его прервали: без предисловий распахнулась дверь, и в кабинете воцарился Куба.

– Как ты меня нашел? – подскочил землемер.

– А где же тебе еще быть, Цесик? – передразнил Куба.

– Ты тоже участвуешь в игрищах Франтишека? А еще прикидывался другом!

– Хватит дуться, тебя обо всём предупредили, – Куба приобнял Войцеха и слегка потряс. – Лучше садись и фиксируй за мной тезисы для китайской делегации.

– Но пан Берж отстранил тебя как несправившегося! – выпалил Войцех от обиды.

– И что? Других писарей не завезли. Ну, разве что тебя вчера в капусте.

По всей видимости, Кубу перестал забавлять бескорыстный патронаж, а укольчики разной степени болючести, напротив, забавляли всё больше. Войцех же не успел опериться за прошедший день, так что оставалось бережно давать сдачи: так, чтобы убедить в своей боеспособности и при этом не отвратить пусть уже не друга, но хотя бы ценный источник сведений и довольствия.

– Записывай: объект располагается в экологически чистой зоне, вблизи крупного водного объекта, который является источником питьевой воды… – выдавал целыми фразами Куба.

– Подожди. Китайская делегация ищет землю не под что-нибудь, а под комбинат, – возразил Войцех.

– И?

– В реку пойдут стоки, и какие бы ни были очистительные сооружения, а для питья вода станет непригодна.

– Ты прав, про экологию не будем, – недовольно сжал губы Куба.

– А как на самом деле планировали со стоками?

– Захоранивать.

– Зачем? Они же не радиоактивные!

– Концепция такая. Безотходное производство. Земли-то много, – объяснил Куба.

Войцех всегда считал здравый смысл и базовые естественнонаучные знания своими сильными сторонами, но из слов «захоранивать стоки» и «безотходное производство» всё равно выходила бессмыслица. Не сбрасывать прямо в реку – конечно, похвально. И то, что Войцех устроился в ответственную компанию, не может не радовать, но человеческая цивилизация давно придумала канализацию. Войцех даже задумался, не предложить ли улучшение напрямую пану Бержу, но куда там землемеру, тычущемуся наугад. Подобно Феликсу, Войцех предпочел промолчать.

– Ты там уснул? – потормошил приятеля Куба. – Пиши дальше: территория объекта свободна от застройки и инженерных сетей.

– Разве отсутствие инфраструктуры это не минус? – очнулся Войцех.

– А мы скажем по-другому: подведение сетей возможно в любую точку в зависимости от размещения капитального объекта, выбранного инвестором.

– Но на самом же деле сети придется тянуть от города? Я не большой спец, но кажется, что это огромные затраты, – настолько изумился Войцех, что сразу забыл о недавней размолвке с Кубой. Для землемера нелепость происходящего многократно превосходила любые шероховатости их приятельства, и в конце концов он прилеплялся к рыжему насмешнику, лишь бы не оставаться со всем этим одному.

– Китайцы же ищут, куда вложиться? Вот пускай и вкладываются, – равнодушно заметил Куба.

– Давай о хорошем. У пана Бержа ты упомянул какие-то изыскания, – наводил на мысль Войцех.

– По правде говоря, с изысканиями тоже пропал: на территории высокий уровень грунтовых вод.

– И что это значит?

– Это значит, что мы не только в зоне затопления, но и в зоне подтопления.

– Кто вообще решил поместить сюда объект? Здесь строить-то можно?

– Скотомогильники нельзя разбивать, кладбища устраивать, навозохранилища, – припоминал Куба, – а строить можно. Были бы деньги.

В кабинете задребезжал телефон. Войцех мгновенно вспомнил о прослушке Франтишека и ужаснулся расплате за упаднические беседы с Кубой. Более того, землемер не ожидал, что телефон умеет звонить в обратную сторону и дотягиваться костлявой трубкой до проштрафившегося болтуна. Куба сделал приятелю знак ответить. Обреченный землемер повиновался. Звонила Оля. По многочисленным эпизодам она, очевидно, знала, где отлавливать рыжего непоседу. Сейчас же шеф вызывал на повторную «репетицию».

– Мы не можем идти с этим к пану Бержу, – спохватился Войцех.

– Мы не просто можем. Мы пойдем, – ринулся в бой Куба.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Красота в глазах смотрящего

Пан Берж встретил подчиненных беспрекословно застегнутым на все пуговицы, стоя за баррикадой письменного стола. Свободное обсуждение с интерьерными намеками на равенство и братство кончилось, возобладала иерархическая покорность. Садиться не предлагал, ну и пусть – глядишь, пушечный расстрел безоружного третьего сословия кончится быстрее.

– Совершенно не годится раскрывать китайской делегации наши технологии! – опровергал пан Берж самого себя двухчасовой давности. – Якуб, как можно додуматься такое предложить! А если они подстроили посещение с целью промышленного шпионажа? Мы же, как дурни, чуть было не преподнесли им на блюдечке ключи от мирового лидерства. Не зря я запрещал любые упоминания об объекте. Но дельцы всё равно прознали и бесстыдно прорываются к нам. На самого министра вышли! Уж не знаю, чем они его взяли.

– Стало быть, ограничимся объездом? – вклинился Куба.

– Я уже дал поручение Феликсу разработать маршрут с точками остановки. С тебя – вступительное слово.

Куба кивнул на Войцеха, и землемер нехотя протянул листок с вымученными тезисами: смотр калек, не иначе. Представленные сведения, должно быть, сами стыдились собственной убогости, поэтому жались теснее друг к другу. Кого-то перекосило на одну сторону, иные опирались на неподходящие по росту костыли, в целом в рядах господствовали разброд и шатание. Только память о не прошедших отбор товарищах заставила подхватить и гордо нести знамя «Добро пожаловать делегатам Китайской Народной Республики!».

– Что тут у нас… свободна от застройки… подведение в любую точку… Это можно использовать, так и быть, – выкинул листок пан Берж. В корзине уже покоилась стопка, которую усидчивая Оля штамповала с раннего утра. – Землемер, для вас особое поручение. Китайской делегации необходимо что-то вручить.

– Национальная атрибутика, традиционный алкоголь? – начал с очевидного Войцех.

– Вы что в самом деле? Категорически нет. Людям такого уровня можно дарить только одно – чешское стекло.

– Мы же не из Чехии, – опешил Войцех. – И к стекольной промышленности не имеем отношения.

– Вы хотите опозорить нас перед китайской делегацией? Вопрос решенный, действуйте! – раздражался пан Берж.

– Известно ли, сколько персон в составе делегации? – виновато спросил Войцех.

– Делайте поправку на многочисленность нации, – потерял терпение шеф и сделал знак, что аудиенция окончена.

В ушах стоял звон от неумеренной пульсации крови. Войцех силился думать, но вместо ответов подступала паника: «Куда бежать? Неужто самому заступать в цех и выдувать стеклянные вазы? А если покупать, то где и на какие средства? В магазинах дефицит приобрести штучно, а уж на многочисленную нацию никто в скромной стране не запасался. Просить мать, чтоб походила по знакомым? Дома наберется лишь пара-тройка стаканов, да и то один со сколами. Нет, мать не поверит, что это для работы, решит, что я подсел на что-то страшное и обношу родных».

– Оленька, выручайте! Где фирма добывает чешское стекло? – взмолился Войцех, выбежав в приемную.

– Во-первых, не принимайте близко к сердцу. Запрягайте пана Домбровского в город, адреса он знает.

– А если в городе не окажется?

– Тогда поезжайте в Чехию, – без тени сомнения ответила стенографистка.

Повисла пауза. Войцех прочувствовал боль гидротехника, которого отрядили прокапывать протоку, и нервозность пана Домбровского, суетящегося из-за формы диванных ножек. Кажется, его только что приняли в клуб «Безрассудство и лояльность», на гербе которого высечено: «Ходим туда, не знаем куда, приносим то, не знаем что».

– Еще вопрос: считаются ли тезисы принятыми, если пан Берж их выкинул?

– Это обычная практика. Листы уничтожаются по итогам каждого рабочего дня, – проговорила Оля, не поднимая глаз от машинки.

– Получается, вы тоже приносите, а пан Берж сразу выбрасывает?

– Необязательно. Иногда делает пометки, я перепечатываю, и только затем выбрасывает.

– Вам не обидно работать на корзину? – посочувствовал Войцех.

– Я передам шефу, что вы назвали его «корзиной», – чуть заметно, одними уголками губ улыбнулась Оля.

– Если вы сохраняете чувство юмора, значит не всё потеряно! – присвистнул землемер на прощание.

Войцех нашел склад диковинок Домбровского закрытым, но внутри дзынькало, будто в жестяную банку бросали мелочь. На стук не открыли, хотя дзыньканье оборвалось на полуслове. Землемер решил добраться до снабженца в обход и снаружи прилепился к стеклу его кабинетика, руками зашорив глаза от света. Снабженец сидел спиной к окну, но это не помешало разглядеть, как его правая рука подносит ко рту что-то блестящее. При каждом зачерпывании тренькало, и Домбровский проглатывал щепотки, резко запрокидывая голову назад. Это явно не было пищей, но он ел. Войцех отнял руки от стекла, чтобы не попасться на подглядывании, и сбоку, как если бы только подошел и не успел ничего рассмотреть, тактично постучал.

– Кто там? – всполошился Домбровский, которого застали в интимный момент трапезы.

– Надо ехать в город за подарками, распоряжение пана Бержа, – стоял Войцех полубоком, как при разговоре с обнаженным, которому даешь время накинуть халат.

– Надо так надо. Возьми стул на расходы и жди на улице, – просунул Домбровский платежное средство через окно.

Войцех занял выжидательно-наблюдательную позицию между выходом и кабриолетом – единственным гражданским транспортом в пределах видимости. Кинокадры из зарубежных лент, активно просачивающиеся в последние годы, навевали вальяжно опереться на него локтем и, глядя в зеркальце, поправить пижонскую прическу. Но Войцехов непокладистый бобрик и пиджак в заплатках рушили обольстительный образ и превращали его в городскую шпану, которая злоумышленно трется у чужой иномарки. Довершал картину навязанный Войцеху стул – слишком одинокий, чтобы возвещать о переезде, слишком габаритный, чтобы хвастать удачным ограблением.

Домбровский явился скоро, чтобы не впасть в немилость пана Бержа, если распоряжение действительно на контроле, но не то чтобы охотно – нельзя уронить себя до мальчика на побегушках в глазах настоящего мальчика на побегушках. Для дальней дороги он облачился в традиционный хемингуэевский свитер, отличавшийся от вчерашнего лишь цветом: если накануне для работы в мастерской Домбровский избрал navy blue2, то сегодня предстал в хаки. Войцеху стоило некоторого самообладания, чтобы не пошутить, что интендант видел, наверное, только черно-белый снимок кумира, но несмотря на недостатки цветопередачи вознамерился хоть раз, да попасть в аутентичный колор старика Хэма.

Кабриолет он, однако, обошел стороной. Войцех не окликнул. Могут же у Домбровского быть дела перед отбытием. Транспорт, в конце концов, нуждается в заправке и ремонте. Землемер погрузился в тупое коротание до особых инструкций. Ни о чем не хотелось переживать. Он вверил себя в руки интенданта, и с него, Войцеха, хватит. Вероятно, он мог бы даже уклониться от поездки и передоверить добычу чешского стекла одному Домбровскому. Но у землемера был и личный мотив: вдруг под каким-нибудь предлогом или союзом посчастливится к своим. Только этой подспудной мыслью Войцех примирялся с компанией вояки-апостола. Кстати, подумалось Войцеху, ему подошла бы двойная фамилия: Эуген Вояка-Апостол. Правда, с такой и до эшафота недалеко, но повешенный шарообразный снабженец, как и хлебобулочное изделие из народных сказок, – это до известной степени оксюморон.

Из сомнамбулического безразличия Войцеха вывела ругань тракторного клаксона. Трактором правил Домбровский, триумфально вознесшийся над бренной землей. Войцех ждал, что техника совершит круг почета в целях, как бы сказал Куба, осуществления упреждающих мероприятий по противопожарной опашке. Но норовистые тычки ковшом по Войцехову существу не оставили шансов на иную трактовку: они напомнили бы безобидные заигрывания индийских слонов с непутевыми путешественниками, если бы металл болюче не звякал по лопаткам и не призывал Войцеха в кабину, переоборудованную для двоих. По-городски неумело и врастопырку, восшествие Войцеха со стулом случилось, и нунциатура укатила за утварью (да простит читатель нашу заумь, но вычеркнуть такой ассонанс грешно).

Недолго проехав по асфальту, Домбровский вырулил на обочину, да так и повел железного слона по траве. Оно вроде бы и правильно не разбивать полотно и не создавать другим помех, но в то же время как-то чуднó: не командировка, а сафари. Войцех старался получше запомнить дорогу, чтобы в автомобильном атласе, когда тот попадется под руку, реконструировать маршрут. Ходить за три моря увлекательно, когда назад к соплеменникам возвращаешься с картами, а не c одними косноязычными рассказами о чуде чудном и диве дивном. Кое-где встречались полуразрушенные избушки, и поражала заразительность их обветшания: стоило на отшибе приключиться пожару у одного соседа, который спешно съезжал, так и оставив завалы не разобранными, через несколько лет уже и прочие дома косились, а хозяева взирали на них покорно, без покушений на восстановление. Войцех, должно быть, свои наблюдения проронил вслух, поскольку Домбровский живо затеял разговор:

– Ремонтироваться ты или кто из знакомых не собираетесь?

– Насколько мне известно, нет, – допустил тень сомнения Войцех, чтобы не признаваться в ужасающей бедности людей своего круга, которым не то что ремонт, а за счастье перестать имущество распродавать. Если и был на его памяти ремонт, так то родители отыскали в бабушкином загашнике несколько рулонов обоев и поклеили на самосваренный клейстер.

– Ну, ты подумай. Взвод мигом подгоним. Дорого не возьму. Хлопцы ведь службу проходят, оттого расценки демократичные, – по-свойски подмигнул Домбровский.

Войцеха покоробило, что на бессловесных солдатах наживутся командиры и такие по-старой-памяти прилипалы. Виду землемер, однако, не подал. Настало время предприимчивых и оборотистых, стартовый капитал которых – доступ к ресурсам, положение и знакомства, вынесенные из старого мира, и не Войцеху вставать у них на пути.

– Ты не подумай, что это халтура, а люди сплошь дилетанты. Пану Бержу недавно особняк поставили и всю внутреннюю отделку довершили. Хвалил, – похвастался Домбровский.

– До особняков я пока не дорос, – решил сменить тему Войцех. – Поживу на объекте.

– Ты что же, не семейный? – удивился шеф-интендант.

– Да вот, еще не обзавелся.

– Тогда наматывай на ус: как только дети пойдут, советую сразу оформить им инвалидность, – назидал Домбровский.

– Это как? И зачем?

– Ну ты даешь. Чтобы на всю жизнь у деток льготы были, и пенсию государство приплачивало. А как – аргумент один и во все эпохи пригодный.

– Но это нечестно. Есть те, кто по-настоящему нуждаются, – запротестовал Войцех.

– Ну, дружок… Теперь каждый сам за себя, – подытожил прожженный снабженец.

За разговорами очутились в черте города. Обочина исчерпалась, и трактор присоседился к общему потоку. Хотя Войцех ждал насмешливых взглядов, автомобилисты были заняты собой и агрикультурный экипаж вниманием не удостоили. Тем более в параллель некоторое время двигался старик, лошадью перевозивший сахарную свеклу. Дуэт вышел превосходный, союз ковша и орала, но дед вскоре отстал. Войцех приготовился не тушеваться, когда трактор остановится перед искрящимися витринами фирменного магазина и выплюнет оптового покупателя со стулом. Хотя в годы быстрых денег, преходящего успеха и изменчивой моды продавщицы наверняка научились закрывать глаза на странности клиентуры.

Неожиданно трактор свернул в проулок, образованный рядами гаражей. Далее – тупик, если не считать полустанка, на котором догнивали остовы паровозов. Войцех бывал здесь подростком, им с товарищами казалось ужасно забавным жечь сигаретную бумагу и прочий мусор на заброшенных платформах. Позднее район всё больше гремел в криминальных сводках, и воспитанные мальчики, которые не рассматривали столь специфичную карьеру, избрали иные места досуга. На тракторе ощущалось безопаснее, чем на своих двоих, но, как водится, сначала тебе предлагают инвалидность для еще не рожденных детей, а через пять минут инвалид уже ты сам, причем без всякой перспективы потомства. Домбровский заглушил мотор и первым вылез из кабины. Особым стуком он потарабанил в дверь гаража, принимавшего металлолом и запрещавшего ставить машины у ворот. Снабженец поздоровался с кем-то, кого было не разглядеть, и после коротких рекомендательных заверений вернулся за Войцехом.

– Я обо всем договорился. У них есть сервиз. Глянь, да поедем. Но не вздумай дерзить или торговаться, – муштровал Домбровский.

Спешился Войцех по возможности с достоинством, чтобы самому не сойти за бесправный предмет обмена, но и без излишнего чванства, которое могли принять за неуважение, что, как было ему известно по трехсерийной гангстерской саге, превращает даже приближенного просителя в принципиального противника. Но истинное Войцехово состояние духа выдавал стул, несомый перед собой щитом во прикрытие жизненно важных органов. И если прежде землемер порицал способы ведения бухгалтерии, заведенные у Домбровского, то в эту минуту жалел только о том, что депозитарием не выбран ковер да поворсистее.

Так Войцех со стулом наперевес и вступил в запасники бывших воинских чинов: хотя прочие экспонаты, помимо искомого чешского стекла, были задернуты непроницаемым брезентом, их очертания проглядывали сквозь поволоку. Подобно хищным животным, маскирующимся для внезапного нападения, здесь хоронились крупнокалиберная снайперская винтовка и военный мотоцикл. Смотрящий, неказистый человек в егерском кепи, ударил Войцеха по недозволенному взгляду, как бьют по рукам детей, потянувшихся за лишком. Землемер скорректировал направление осмотра.

Несимметрично, но с тщанием о сохранности раритета выставлялись фужеры, креманки, икорницы, конфетницы, салатницы, салфетницы и бог знает что еще, чему Войцех, переводивший некогда список посуды для посольского приема, знал иностранные названия, но не знал практического применения. Сервиз поблескивал недоступной нарядностью, которая на каемочках оттенялась трагизмом его отчуждения. Соседствуя с объектами сплошь военного назначения, он смотрелся родственным им яблоком. «Неужто реквизировали в 68-м? Какова ирония преподносить китайской делегации обломки человеческого лица социализма. Впрочем, лицо давно потеряно», – рассуждал Войцех.

Он кивнул смотрящему и в подтверждение намерений сделал поползновение за стулову подкладку. Человек в кепи, раздраженный суетой неопытного коммерсанта, велел прекратить выуживание и стул оставить тоже. Впервые за время безмолвного общения с кепи Войцех отделился от стула и пережил себя обеспанциренным черепахом, лишенным разом и прикрытия срама, и доспеха, и отечества. Кепи с осторожностью сапера принялся укладывать предметы в простецкий ящик, набитый ветошью. Казалось бы, права потребителей и сделки на черном рынке – явления несовместимые, но кепи всячески усердствовал в обеспечении надлежащего затаривания и даже осуществил доставку до трактора силами поставщика. Оказание услуг оказалось обходительным, и с кепи было бы вконец приятно иметь дело, если бы сноровка душегубствовать так явно не считывалась на его физиономии.

Ворота гаража закрылись, напоследок еще раз пригрозив не ставить машины, и трактор законопослушно ретировался. До Войцехова черепашье-родительского гнезда отсюда пятнадцать минут быстрым шагом. Как свидания у тюремного надзирателя, землемер выпросил отлучиться и пустился самотёком. Домбровский конвоировал его на тракторе: не то чтобы неотступно, но в пределах взаимной видимости. Войцех не помышлял путать следы, а, напротив, следовал аккурат вдоль проезжей части, заботясь об удобстве руления для шеф-интенданта. Столь высокопоставленное, как Домбровский в тракторной кабине, эскортирование землемер счел должным и разумным: Войцех – это в некотором роде инвестиция конторы, которую дешевле постеречь, чем объясняться с паном Бержем за упущение.

За пару кварталов до заветной четырехэтажки повеяло слезами. Мужскими слезами, которые успеваешь задушить на подступах к горлу, как малыш Геркулес подосланных смертоносных змей. Дворы, еще позавчера прожигавшие глаза маргинальностью оплеванных лавок и бетонной крошкой ступеней, в ту минуту пасторально-сладостно отозвались домом. Незамысловатые чернобрывцы в палисаднике, раскидистая тыкома вокруг подъездных козырьков, оседавшая вампирскими когтями на пальцах детворы, единственная скрипучая (еще в Войцеховом детстве ее выходил смазывать отец, но уже тогда безрезультатно) качель, навсегда сделавшая местных привилегированным сословием в глазах окрестных лишенцев, ну и заржавленные, куда без них, решетки поликлиники, у окон которой дворовые собирали урожай из использованных шприцов, чтобы играть (чудо, что все остались живы) в наркоманов – слово было на слуху, но истинной пагубы десятилетки не понимали, а потому бездумно имитировали какую-то взрослую моду.

Никого знакомых Войцех не встретил, поскольку время выдалось урочное: взрослое население в трудах, первую смену школяров не отпустили, вторую – не загнали, пенсионеры в обед от приподъездного дежурства воздерживаются, а рожать тогда не рожали, чтобы иная мамочка прогуливалась с коляской. Ведомый мышечной памятью, Войцех поднялся к себе на второй этаж – он примечателен тем, что своих обитателей от взглядов уберегает, зато им открывает мельчайшие, порой нежелательные, дворовые подробности, вплоть до бедокурства приблудившихся кошек, шепотных детских секретиков, дразнящих страстных зажиманий и нескрываемых пожилых тягот. Войцех же особо чтил обозначенную высоту за следующие ее добродетели: наказали родители – нарвешь неспелую алычу и абрикосы прямо с балкона, а друзья тем временем по бельевой веревке спустят тебе вкладыши от жевательной резинки или записочки с последними новостями. Потерял ключи? Не беда, залезешь через окно. Забыл зонт или хочешь пить – сбросят.

Войцех оказался в пустой квартире, и сразу на сердце упало. Ничто так не привязывает, как привязанность к людям, а стены – это просто стены. Уже не землемер, ведь дома контора пана Бержа не имеет над ним власти, но сын составил короткое послание, мол, здесь был Войцех, спасибо, котлеты вкусные, вещи забрал, постараюсь вырваться еще. К посланию прилагалась бóльшая часть аванса. Себе молодой человек оставил только на нерегулярное посещение пищеблока. Не хотелось выглядеть набежником – поживился и был таков. К тому же мать, должно быть, по-прежнему подозревает у Войцеха неприятности, и получка станет неплохим контраргументом.

Войцех поставил греть обед и приступил к сборам. Из кухонного пенала выудил пачку крупы, развесных сушек с печеньем, шоколад, растворимый кофе, пакетиковый чай, соль, сахар, спички, отыскал походную кружку, термос и особую гордость – перешедший от отца армейский нож. Паковалось добро в восьмидесятилитровый рюкзак, который вместил спальник на умеренные морозы (выдавался от турклуба), добротные всесезонные ботинки (достались от кого-то из товарищей), зимнюю куртку (кажется, была исконно своя), несколько пар свитеров, рубашек и брюк, среди которых нашлись даже полупарадные, перемену белья, банные принадлежности и прочее, что Войцеху пригождалось в так шутливо называемых «гималайских экспедициях».

Цель поездки тоже не была забыта. Войцех припомнил взять атлас, какие-то еще содержавшиеся в доме карты, компас, фонарик, чертежные инструменты. Повертел в руках пару книг о войне и концлагерях – на контрасте с теми ужасами был готов на любую работу бежать – однако цензорским взором допустил в ковчег только томик поэзии Серебряного века (Войцех читал по-русски и в московском студенчестве даже занимался публицистикой, пока гуманитарий не стал эвфемизмом для бездаря). Собирался, как по тревоге: документы и первая необходимость. Движения экономны и расчетливы, ностальгические мысли гонимы. Будто всё детство его воспитывали ради момента спешной эвакуации, которую по разным причинам, но всегда обреченно ждали старшие.

Ускорение диктовал и Домбровский, сигналя из-под развесистого абрикоса. Подгоняемый вбитым с детства секундомером стихийных бедствий и чрезвычайных происшествий, Войцех забросил в себя не до конца разогретые, но такие аппетитные, потому что мамины, котлеты; замочил в раковине посуду, чтобы не присохло, смастерил пару бутербродов, налил в термос крепкого чая и спешно, несмотря на тяжелый рюкзак, вышел. Ключи упрятал в дальний потайной карман, откуда достают единожды и только в конце изнурительного странствия.

На этот раз Войцех вознесся в кабину уже более сноровисто и рюкзак, как светскую даму, галантно пропустил вперед. Чай с бутербродами предложил Домбровскому, который перебирал в руках горстку монет то ли от скуки, то ли разогревая тем самым перекус. Изменяя своему специфичному рациону и вопреки кредо «каждый сам за себя», снабженец принял гостинцы как должное. Видимо, это другим не стоит рассчитывать на Домбровского, а Домбровский всех с удовольствием рассчитает. Войцех вполне расслышал, каких взглядов придерживается его волею судеб коллега, но заложенное в нем «надо делиться», дообернутое в сознательном возрасте категорическим императивом, превосходствовало.

– За пакетами? – пригласил Войцех завести мотор.

– Полиэтилен с пикантными бабенками шефу не понравится, – отрезал Домбровский, дожевывая бутерброды, – а другого не завезли.

– Как же дарить? Не из шапки ведь вместо белого кролика, – возмущался Войцех. – Неужели на весь город не найдется презентабельных?

– Я, конечно, в этой жизни кое-что могу, но тебе пора пыл поумерить. Доче на свадьбу платье шили из парашютного шелка, а ты говоришь пакеты. Что-нибудь придумаешь.

– Придумаешь? А разве не вы отвечаете за снабжение? Давайте думать вместе, – осмелел в родных стенах Войцех.

Домбровский смерил пассажира испепеляющим взглядом. Указывать на его место в пищевой цепочке имел право только пан Берж, заслуживший пожизненную покладистость шеф-интенданта реальными или мнимыми благодетельствами. А нынче и землемер на домашних харчах заделался выскочкой. Ну ничего. Не для того Домбровский караулил грубияна, чтобы так просто выбросить его на обочину.

– Дерзить мне не смей. Чай, не твой прислужник. А вздумаешь при шефе про меня дурно отозваться, сдам тебя парням «на запчасти», а шефу скажу, что ты с деньгами смылся, – перешел шеф-интендант на угрозы.

– Я разве для себя? Мне для делегации поручено, – стоял на своем Войцех, слегка подрагивая голосом. Известно, на какие «запчасти» пустит кепи с его-то складом боеприпасов. – Есть хотя бы плотный картон или пиломатериалы? Тогда бы на месте собрали-сколотили.

– Доска имеется, – задумался Домбровский, не сходя с занятой позиции силы. – Полы в подвале перестилать. Если старого дурака Янека упросишь уступить или лучше насовсем выкуришь, так и быть, доску тебе отпишу.

Войцех не стал благодарить и сопротивлялся показывать, что угрозы на него действовали. Одно из правил переговоров, усвоенное по рассказам отца, – не выдавать реакции, на которую надеется оппонент. Вот и представился случай опробовать в полевых условиях, а трактор, кроме шуток, ехал тем временем уже по необитаемым полям. Но Войцех знал: одно колебание, один поддавок, одна принятая всерьез угроза – и совьют из тебя все возможные веревки на твоей же прялке, приводимой в движении однажды допущенным страхом. Не столь еще дерзкий, чтобы затеять против шеф-интенданта контригру и козырять осведомленностью о черном рынке, молодой человек тем не менее решил держаться с ним на равных.

В обстановке взаимного недоверия добрались до объекта, благо трактор ехал на солярке, а не теплых чувствах пассажиров. Откуда ни возьмись, высоких командированных представителей облаяли разношерстные, но всё больше беспородные собаки. Некоторые, по-собачьи скандируя «Враг не пройдет!», даже опасно бросались под колеса. Войцех прежде не видел их на объекте. Отрывисто сигналящий Домбровский, видимо, тоже. За время их отсутствия, казалось, разоблачили подпольных пособников Стервеллы де Виль и освободили мохнатых, которые теперь в каждом встречном узнают угнетателей. Отбиваясь от навязчивых нападок четвероногих, Войцех насилу пробрался в административный корпус, прямиком в связной штаб – единственное пристанище и источник ответов про собак, военных, китайскую делегацию и что делать.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Пожелать больше песка

Штаб стоял безлюдный, и у Войцеха образовалась передышка. Помещение на постоянку не годилось, но для самообманчивой оседлости он разложил вещи. Жутко хотелось чаю, и Войцех плеснул в кружку остывшие остатки. Вприкуску раскрыл автомобильный атлас: построение маршрута у него всегда начиналось от дома. На кончиках пальцев потеплело, когда провел по сходившимся в родную точку прямым. Бывшая Ленина, которая до сих пор сыщется в любом населенном пункте отжившего соцлагеря, Войцехова улица запряталась в центре, бесплодно существуя сама по себе и не давая начала никакому основательному проспекту. Но Войцех нащупал нужную магистральную артерию на запад, мимо омываемого гордой рекой природного парка, пока не растерялся виду хаотично разбросанных деревенек. Там, где по его временно-скоростным прикидкам следовало обнаружить объект, значились только поля. Река в этом месте прихотлива, а атлас схематичен, потому на звание злополучного рукава выявилось немало претендентов.

На этом затея сориентироваться была оставлена. Из насущного – дарственная утварь ожидала учета и индивидуального размещения. Устойчиво расставляя предметы на шкафные полки, с некоторой долей абстракции во всей композиции, Войцех примерялся к роли куратора перед ответственной выставкой. В самом деле назови его не землемером, а галеристом, суть работы не только не поменялась бы, но, возможно, даже доуточнилась. Умение быть и швец, и жнец, и на дуде игрец подмывало задрать нос, но вместе с тем Войцех располагал только именем собственным, но не достоверными нарицательными. Мужчина по половой принадлежности и сын по рождению, в остальном он мог назваться разве что экс-студент, недодипломат и псевдоземлемер. Вспомнилось пушкинское: «Полу-милорд, полу-купец, / Полу-мудрец, полу-невежда, / Полу-подлец, но есть надежда, / Что будет полным наконец». Обретение полноты в дурном – дело, как Войцех считал, не хитрое. Но достроиться до полноценной фигуры хотелось непременно в хорошем. Настоящее, правда, хороших форм не предлагало.

Войцех – ввиду допущенной выше оговорки и за неимением замен, здесь и далее читателю придется простить нам злоупотребление именем собственным – пересчитал добытые предметы (ровно двадцать) и измерил их габариты на футляры. Налицо вышла надобность в тридцати трехметровых досках. Даже если сэкономничать и пустить в дело «заводскую упаковку» от кепи, придется обокрасть кадровика на весь уготованный ему объем. Предстоял выбор: прижать пенсионера или повиниться перед паном Бержем в провале поручения. «Стоит ли оно того, чтобы обижать старика? Сидит себе годами в подвале, надеется на скромные улучшения, а я одним махом отниму», – печалился Войцех. Тут пришлись бы патетические строки о слезинке старика, роднящие Войцеха с Иваном Карамазовым, но землемер оборвал высокую ноту гуманистического идеализма. «С другой стороны, собственность казенная, – обернул готовящуюся пакость в рациональную обертку и перевязал ленточкой Войцех. – Начальство выделило, начальство передумало. В самом деле не домой же я к нему нагряну с полов паркет снимать. Он здесь даже не работает, а материал на него подавай».

Катая по нёбу аргументы, чтобы прогнать подступившую горечь, Войцех спустился в подвал. Шаркал и шумел намеренно: как иначе предупредить старика о госте и не нарушить полишинельную секретность. На столе так и покоилась мавзолейная атрибутика. Пространство помещения, однако, расчистилось. Завешенные клеенкой стеллажи компактно сгрудились у дальней стенки. Похоже, на перестилку пола Янек настроился всерьез. Лишенный обыкновенного прикрытия между рядами хранения, он неуклюже притулился в торце, откуда выглядывал на полкорпуса.

– Янек, здравствуйте. Можете не отвечать, я всё равно вас вижу. Мне неловко это говорить, но, увы, начальство решило употребить доску на другие цели и полы в подвале пока не перестилать, – притворился Войцех гонцом с плохими вестями.

– Как же так! Как я мог поверить, что паскудники сдержат слово, – сокрушался старик.

– Не расстраивайтесь! Может быть, в ближайшее время выделят еще, – врал Войцех.

– Как же не расстраиваться, если меня крысы сожрут. Вы, молодой человек, тех времен не застали, а я помню, как младенцев на первых этажах боялись оставить без присмотра – крысы набегали и обгладывали. Так и меня уморят, – заплакал Янек.

– Пожалуйста, не убивайтесь так, – положил Войцех руку на плечо старика, но тот испуганно отстранился. – Давайте обустроим кадры на первом этаже. Ширмочкой вас отгородим. Или наконец отправитесь на заслуженный отдых.

– Выкурить меня решили! Гнездо я, по-вашему, осиное!

– Речь всего лишь о доске. Понадобилась доска в другом месте. Вы знаете, как это бывает, – успокаивал не столько старика, сколько совесть Войцех.

– Сегодня доски отобрали, а завтра и жизни лишат, – несчастно пролепетал Янек.

– Вы преувеличиваете, – открещивался Войцех, хотя по большому счету возразить было нечего. Его самого давеча грозили сдать на органы.

– На что же пустят мою доску? – шмыгал кадровик.

– На китайскую делегацию. Они приезжают с визитом.

– Ух, все проблемы от них! Собачек тоже по их милости обездолили. Стоял приют с конурками. Конурки одним днем велено снести, а что с собаками – никто не подумал. Вот и мечутся, бедняжки.

– Китайцы-то чем провинились? Кто распорядился снести, тот и должен был подумать.

– Так-то оно так, – размышлял Янек. – Да разве шефу над собаками, простите за каламбур, шефствовать? Вот и получается, что крайнего нет, а досталось животинке.

Войцех выдержал сочувственную паузу. Он и сам в некотором роде бездомен. Что ему остается? Отлавливать собак по полям, чтобы на ночь заводить куда, на квартиру Кубы? Идти договариваться с коллегами, которых он даже не знает, чтобы приютили, пока горячка с китайцами не кончится? Пустить выцыганенную доску на новые конурки и скрытно смонтировать их на необитаемой окраине объекта? Разумного решения не находилось, и Войцех самое большее, что мог, дал время для жалости.

– Что всё-таки из досок нужно делать? – полюбопытствовал Янек, горевание которого сменилось готовностью приносить пользу.

– Ящики для даров, – сконфузился Войцех, ведь у одних на кону выживание, а у других упаковка чешского стекла.

– Я помогу, будь эти китайцы не ладны, – вызвался кадровик.

– А вы плотничать умеете? – удивился Войцех бессеребренничеству собеседника.

– Умею. Гробы в детстве сколачивал, пока еще в гробах на войне хоронили, – обескуражил старик. – Приноси всё сюда.

– Темновато в подвале от одного окошка, – посетовал Войцех, стараясь заглушить мысли о войне и мальчишке Янеке, который помогал хоронить.

– Тю, мы по такому случаю и верхний свет зажжем, – расщедрился кадровик.

– Отчего же раньше не включали?

– Знаете, молодой человек, как еще недавно вычисляли фальшивомонетчиков? Нет? А я расскажу. По зашкаливающему потреблению электроэнергии, которое не объясняется бытовыми приборами. А мне оно надо, чтобы меня по сожженному электричеству вычислили? Я лучше в темноте посижу, но тайно от всех.

Войцех смирился с непостижимой логикой старого затворника. «Военное детство и не такое делает. Зато сердце у человека золотое. Я его продал, а он меня выручает». Не изменив, однако, принятого решения об использовании доски, Войцех наведался к Домбровскому и засвидетельствовал успешный уговор с кадровиком. Снабженец понимающе прищурился (некоторые специально тренируют такой прищур, чтобы дурачить легковерных): мол, ясно всё с тобой; такой же, как все; кичишься только, что солдат ребенка не обидит. На Войцеха действовало. Он где-то читал, как бы не у Достоевского, что именно так посвящают в тоталитарные кружки – толкают на преступление и связывают круговой порукой. Горе от ума. Не произведение, а Войцех. Куба вот Достоевского не читал, потому никакие прищуры на свой счет не принимал, а если бы кто и указал ему на глазёнки снабженца, то шутник непременно сказал бы, что Генька одутловат стал на фоне пьянства, только и всего.

В награду Войцех получил тридцать трехметровых досок (символизм ей-богу ненамеренный, всё подтверждается расчетами), молоток, гвозди, кисти, побелку, рулетку, болгарку, картонку. Маленькая собачонка приблудилась сама. За несколько хо́док донеся материал и инструмент до подвала, Войцех застал кадровика сюсюкающим с миниатюрным кобельком, который норовил вырваться по своим собачьим делам. Названия породы Войцех не знал, но про себя окрестил его карликовым доберманом.

– Тимон будет крыс ловить, – оправдывался кадровик. – А то, что он такой активный, это вы не смотрите. Я дал ему кофе. Уж очень он просил. Но, разумеется, с молоком.

Войцех не стал уточнять, как Тимон просит кофе и по каким приметам понять, что именно с молоком. И, главное, не придется ли этого тщедушного Тимона самого спасать от набегающих крыс. На первое время, чтоб не мешался, Тимона поселили в ящик кепи, сохранив ветошь «для комфорту и абсорбции». Войцех принялся размечать отрезы на досках, а Янеку доверил распил. За работой договорились перейти на «ты», но Войцеху это давалось тяжело. Сколачивали ящики порознь: кадровик по-прежнему избегал попадаться на глаза и тяготел к укрытию. Этакий подвальный призрак оперы с обезображенным, быть может, лицом. Но орудовал старик споро. Фоном в своей житейской манере приговаривал про детские гробики. И кому, спрашивается, охота слушать про детские гробики, когда нужно упаковать всего-навсего салатницу?

Войцех пытался думать о своем, но выходила сплошная заносчивость. «Учился с элитой своего поколения, чтобы очутиться упаковщиком! – сердился он. – Умные книжки читал, конкурсы выигрывал. Всё готовился к какому-то бою, в котором после ученья должно быть легко. А оказалось, что ты можешь и знаешь, но это вдруг лишнее, пользоваться своим умом ни к чему, и нужно лишь, не приходя в сознание, раскладывать по ящикам предметы. Может, это я тогда, в университете, перестарался? У других же получалось выезжать то наудачу, то наобум, а мне обязательно надо было через подвиг. Сейчас бы сидел спокойно и радовался, что деньги капают, а извилинами шевелить не требуется. Думать – физически больно. Но не думать ведь, – взвесил Войцех и на том с рассуждениями покончил, – еще больнее».

В каморку кадровика забрел Куба. Если составить карту его перемещений в виде сетей, по которым вычисляют террористических связных, то все ниточки сошлись бы на нем, а его нечеткую фотографию во время перекура пришпилили бы по центру пробковой доски. Куба годился по охвату, но, увы, не по осторожности в агентурной работе. В отличие от Войцеха, он о своем появлении никакими заблаговременными ухищрениями не возвещал. Нарисовался разом посреди комнаты, и, если кто не спрятался, то Куба не виноват.

– Да у вас тут целый столярный цех! – оценил размах заготовок Куба. – Янек, для тебя партийное задание.

– Не смей так шутить. Я сжег партбилет без малого десять лет, – воспротивился кадровик.

– Всегда знал, что ты был попутчиком, а не идейным. Короче, ответственное поручение: в поле разбили шатер (не спрашивай), а ночью ударят заморозки. Установили обогреватели. Никому обледенение с последующим оттаиванием на головы не надо. Теперь как бы не полыхнуло. Посиди ночку, а? – молитвенно сложил руки и округлил глаза Куба.

– Э, нет. Я старый больной человек, голодал в оккупации… Это вы, молодежь, ночами можете не спать, – отбрыкивался Янек.

– Год рождения твой мне известен. Какая оккупация в пятьдесят первом? – разоблачил его Куба.

– Политическая! – не сдавался Янек.

– Демагогию не разводи, пошутили и хватит, – приструнил уже не старика, но мужчину средних лет Куба. – Пойдешь халабуду стеречь?

– Пусть землемер стережет! – учуяв западню, кадровик дернул рубильник и под прикрытием темноты смылся в дверь.

Никто его не преследовал. Куба немного помедлил, будто специально давая беглецу фору, и лишь затем восстановил статус-кво освещенности.

– Делать нечего, Цесик. Шатер тебе сторожить, – потрепал приятеля за щеку Куба.

Войцех резко одернул руку – протест против панибратства и переработок. Но куда больше огорошило притворство Янека. Получается, не было со стороны Войцеха никакого предательства или всё-таки было? Мучиться или не мучиться отобранными пиломатериалами? Верить или не верить во взаимопомощь?

– Значит, войну Янек не застал? – спросил Войцех.

– Городские байки травит, скучно человеку, – пожал плечами Куба.

– Почему он тогда пенсионер? По возрасту еще не пора.

– Полно категорий уходят досрочно.

– Стало было, тоже бывший военный? – предположил Войцех.

– Либо карлик или многодетная мать, – поиздевался Куба.

– Как странно. Про войну обманул, а всё равно помогал строгать, хотя я доски его отнял.

– Давай-ка ты свои быть или не быть в шатре обмозгуешь, – толкал Куба приятеля к выходу. – Я к тебе еще забегу с проверкой.

Одолжив кипятильник у кадровика-дезертира, Войцех нехотя поплелся в штаб. Ох, как спальный мешок приходится ночью в шатре. Опыт гималайских экспедиций снова не подвел. Правда, специального пайка в этот раз не предвиделось. Потому Войцех ограничился кипячением проточной воды и, собрав рюкзак, отправился разыскивать злополучный шатер.

Темнота перцовкой брызнула в глаза. Вдали от города ночь не постыдилась показаться в total black3. Фонари, равно как улицы и аптеки, на объекте отсутствовали, а исхода всё так же не просматривалось. Войцех достал карманный фонарик, но его свет едва добивал на метр и страховал разве что от случайной выбоины. Не столько зрением, сколько кинестетическим чувством Войцех уловил шевеление направо от корпуса, не доходя до запруды. Землемер – в описываемый момент это наименование кажется вполне подходящим – двинулся на шорох. В конце концов, шатер еще не горел, и было простительно помедлить.

Шатер возник перед Войцехом вдруг, как глыба льда на пути печально известного трансатлантического судна, да простит нам читатель пошлость аналогии, но эту промозглую беспросветную ночь надо было видеть. На ближних подступах запротестовали собаки, прибившиеся на тепло: в их планы явно не входило делить кров с приспешником своих угнетателей. Сами того не зная, заливистые звери указали Войцеху вход, иначе в поисках заветной прорехи он бы еще долго мыкался мимом и обследовал тканевые стены. Тепловые пушки удерживали периметр шатра и палили в воздух по воображаемому противнику. На уровне человеческого роста температура держалась уличная с поправкой на безветрие и относительную сухость. От четвероногих навстречу Войцеху выступил лазутчик, помесь дворняги и немецкой овчарки с опавшим левым ухом. Обнюхав и даже украдкой полизав Войцехову руку, засланец вернулся к своре с докладом о благонадежности постояльца.

Посреди шатра догадались оставить стул, на котором Войцеху предстояло коротать. Чтобы сберечь еще теплящееся в теле, ночной сторож – а Войцех не думал, что окажется им раньше шестидесяти – обернулся в спальник и жадно, не щадя обжечь слизистые, отпил кипятка. Если задуматься, его миссия (когда-нибудь шоураннеры возьмут этот концепт на вооружение) была бессмысленна: в шатре не припасли ни ведер с водой, ни огнетушителей, ни рации для оперативной связи. Произойди возгорание, Войцеху останется полоумно сновать вокруг, как славянскому огнепоклоннику в равноденствие, пока не обрушится каркас. И обязательно обвинят его же, хоть бы причина была в заводской неисправности. Но покинуть пост – теперь нарушение. И, право, не собирать же огнетушители по корпусам: в любой момент закоротит, и не дай бог жертвы по его, Войцеховой, вине.

Несколько раз Войцех проваливался в дремоту и стекал со стула, но каждый раз выныривал с раненым вдохом в разинутый рот, как вырываются на поверхность в секунде от утопления. Поначалу собаки реагировали переполохом, прерывая мирное похрапывание и вскакивая в боевую стойку, пока на пятый раз не выработали энергосберегательную привычку к равнодушию. Шатер тем временем прогрелся основательнее, обменяв кислород на дополнительные градусы. Войцех вышел подышать и размяться. Пожалел, что не курит. Оно и сытнее, и время убивает. Небо чуть прояснилось, и за плотной нависающей облачностью пробивались одиночные звездочки, которые, увы, не складывались в созвездия. До рассвета оставалось еще добрых шесть часов, да и не было никакой уверенности, что утро принесет облегчение.

Тишину разбил позвякивающий металл. Поначалу он отдавал чем-то деревенским – заблудившимся стадом коров или проснувшейся ни свет ни заря молочницей, но, приближаясь, сделался отчетливо городским. Каждое лето, во время планового отключения воды соседи тянулись к колонке и бренчали пустыми ведрами. Нынче ведер в домах уже и не встретишь, а раньше, стоя у колонки, еще и выспрашивали друг у друга, где брали, да почем. Источником цинкового перезвона оказался Куба, светящий себе зажигалкой, да так близко к лицу, что чудом не выжег брови. Всё-таки курильщики вторые после горных туристов по приспособленности к потемкам. Вдобавок Куба триумфально размахивал куцей лопатой, сулившей усовершенствование сторожьей службы.

– Смотри, что раздобыл! – напрашивался на восхищение Куба, потрясывая тарой. – Песка нет, так что иди нарой земли.

– Я тоже рад тебя видеть. Что, вода на объекте закончилась? – иронизировал Войцех, принимая вёдра и лопату.

– Оборудование в аренде. Зальешь по дурости – не расплатимся.

– Зачем вообще этот шатер? – бил Войцех по мерзлой земле почти детской лопаткой, пока Куба светил фонариком.

– Если китайцев приедет много, то в кабинете у Станислава не поместимся, а дома культуры тут исторически не сложилось. Вот, собственно, и шатер.

– Почему на ночь глядя?

– Чтобы завтра весь день репетировать! Как подойти, как встать, как сесть, где подать. Станислав – тот еще формалист. Стоил шатер, конечно, как котлован выкопать. Но ты еще не знаешь главного.

– Китайцы не приедут? – предположил Войцех, силясь растолочь землю в ведре, как пюре из сырого картофеля.

– Вроде приедут. Но я должен уговорить подрядчиков бесплатно, в счет будущих контрактов, за завтра проложить нам дорогу от КПП до шатра. И высадить…

– Семь розовых кустов, пока карета не превратилась в тыкву?

– Смешно тебе? Да что угодно, лишь бы было похоже на благоустройство. Но сажать надо так, чтобы потом из-за стройки не пересаживать. А никто не знает, где именно будет стройка.

– Посади вдоль дороги. Заезд где был, там и останется. Правильно? Появится у тебя аллея. Пусть будет липовая. Как у Пастернака.

– Этого твоего Пастернака хоть кто-нибудь знает?

– Нобелевский лауреат, как-никак.

– Я не силен в биологии. И сколько лип посадить?

– Пятьдесят, например.

– Почему пятьдесят?

– Годовщина основания КНР. А так число ровное, гладенькое. Можно по-разному обосновать.

– А ты голова. Только пятьдесят взрослых деревьев закупить – это еще один котлован, –удрученно выпятил губы приятель.

Физическим трудом Войцеха и путеводным светом Кубы за разговором накопали два полных ведра рассыпчатой земли вперемежку с хилыми корнями и пожухлой травой, которая вместо тушения только подзадорила бы занимающийся огонь. Куба (посреди ночи) отправился звонить насчет деревьев, и Войцех снова очутился на дежурном посту один. Пожевал сушек, чтобы заглушить голод. Хлебнул воды из термоса – чай уже не заварился бы, но согревающий эффект еще наличествовал.

Шатры, дороги, деревья. Всё это напомнило пиршество последнего персидского шаха. Войцех, разумеется, не был ни приглашенным, ни очевидцем, но запомнил кадры кинохроники, которые показывали на лекции об иранской революции (профессор упорно называл шаха плейбоем несмотря на то, что после каждого упоминания терял часть аудитории, переключившейся на фантазии о девушках с кроличьими хвостиками). И если в первом предложении у нас шах, а во втором – революция, то, очевидно, вечеринка была еще та. Плейбой создал оазис в пустыне (читай: пустил пыль в глаза) и оставил тысячелетнюю цивилизацию с многомиллионным долгом. Войцех это вспомнил в той связи, что траты, шатры, сады, падение династии… Мысль докончить не успел, поскольку провалился в сон на середине, казалось бы, стройных рассуждений.

Во сне он блуждал по пустыне. За песчаными вихрями, колотившими по лицу и вьюжно завывавшими в уши, окрестностей было не разглядеть. Это могло быть, что угодно, хоть и центральная площадь торгового города, но он твердо знал, что это именно пустыня. Он шел вперед согбенно, иногда падал на колени, чтобы не так опрокидывало ветром, и даже не думал отклониться в сторону или поискать укрытия. Он твердил, как прописную истину, что воды ему не найти, что буря будет длиться вечно, и единственное, что ему остается, – это пожелать больше песка. И он желал больше песка.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Всё хорошо, прекрасный пан директор

Войцех очнулся от резкого удара по ноге (спасибо, что не выбивания стула из-под спящего), совершенного кондовым ботинком Домбровского. Снабженец выжидательно смотрел сверху вниз, как родитель, который не привык изъясняться словами и изуверски воспитывает в отпрысках догадливость по косвенным признакам. Войцех не знал за собой никакой провинности: он всё время был на посту, и шатер благополучно пережил ночь. Домбровский велел ему убираться и не мешать вносу мебели для репетиции. Кто успел надавать ему утренних тумаков, что обхождение с пол-оборота разогналось до озлобленности?

Войцех не сопротивлялся и, прытко свернув спальник, удалился из репетиционной. Он надеялся еще пару часов доспать в штабе и до конца дня закончить с ящиками, но у входа столкнулся с Кубой, будто тот никуда и не уходил. Судя по количеству брошенных окурков, предрассветные танцы с бубном начались какое-то время назад. Без расспросов и уговоров приятель вручил ему, как законной жене, ключи от квартиры и отправил в душ. Войцеху тоже предстояло поучаствовать в спектакле (в сцене подношения даров), для чего дары требовалось передислоцировать в шатер. Смотр назначили на восемь, и у Войцеха оставался час с небольшим.

Уже привычно поднявшись к Кубе, Войцех первым делом упал на диван. И если с голодом и несвежестью мириться еще можно было, то спина безапелляционно желала распрямиться на ровной поверхности. От недосыпной рези Войцех прикрыл глаза и разрешил себе задремать на двадцать минут. Ровно через двадцать минут – такова была его сверхспособность – он с усилием растормошил себя, как альпинист, которому нельзя поддаваться ввергающей в вечный сон горной болезни. Умывание и бритье собственными принадлежностями выдалось приятным, ободряющим, сродни возвращению домой к родным баночкам-скляночкам из захудалой гостиницы, в которой сэкономили на туалетном мыле, либо его умыкнула стяжательная горничная.

Только выпроставшись из двухдневной одежды, Войцех почувствовал, насколько провонял Кубиным куревом. Застань его мать, пришлось бы унизительно оправдываться, что он сам не курил, а лишь стоял рядом. Взрослому не пристало отчитываться, но как вырулить из колеи? Послать – мать обидится, промолчать – будет продолжать в том же духе. Оставалось одно – отправиться на край света, завести собственных детей, дожить до седин и лишь тогда вернуться, попутно выжив в катастрофе. У чудом спасшихся не спрашивают, почему от них пахнет сигаретами и зачем они курят. Правда, есть риск: мать Одиссея, например, не дождалась.

Мифологию в сторону, душ – молодец. Как вертикальная река Стикс (без мифологии, как ни старайся, не получилось), которая перевозит с берега мертвых на берег живых. Вчерашнее банное полотнище так и висело, запревшее. От нечего делать Войцех позволил ему впитать крупнокалиберные капли с волос, но телом предпочел отряхнуться и досохнуть от естественного испарения. Нахлебничать не стал, решил держаться на своих харчах: сварил кашу, залил растворимый кофе. Обильно не питался, нечего и начинать. Зато оделся во всё свежее, аккуратно причесался, натер щеки бальзамом. Репетиция – действо публичное, а Войцех, очевидно, заботился оценкой окружающих.

Рюкзак с пожитками бросил у Кубы (считай, прописался), сам же налегке побрел в административный корпус. Двери застал нараспашку: явно выносили мебель и обихаживали шатер. Но миграционные треволнения на нынешнем витке истории пока не коснулись чешского стекла – его оставили замыкать. Войцех снял с полки образцово-показательную вазочку и, как ритуальный сосуд с внутренностями фараона, понес в склеп к саркофагам. Не в силах преодолеть высоту загончика из подвала поскуливал Тимон – головой вылитый Анубис. С приходом человека пес ободрился и забыл ныть. Потрепав его за гордо вдернутые уши, Войцех облюбовал самый складненький ящик, убаюкал в него вазочку и забил крышку на два хилых гвоздя, чтобы легко приоткрыть для демонстрации.

Посветлу до шатра оказалось совсем близко, и Войцех явился раньше назначенного. За какой-то час шатер успел знатно обставиться. К балке привязали флаги КНР и принимающей стороны. Обошлось, к счастью, без портретов лидеров. Магнитофон проигрывал национальные гимны, что было бы уместно перед финальным матчем, но Войцех не смог придумать, в чем обе страны одинаково сильны. Пожалуй, обстановка годилась для приема посольства, предлагающего династический брак. И действительно: приставленные вместе, все конторские столы образовали банкетную композицию буквой U (или, пользуясь кириллицей, П-образную; а если вспомнить дореволюционную кириллицу, то столы вовсе стояли покоем). Восседать предстояло на том самом «сберегательном» гарнитуре стульев – приданое, не иначе. Вот и земли, которые унаследует первенец четы: на каждой грани белой ширмочки бельевыми прищепками закреплены генеральные планы территории в разных вариациях. Здесь тебе и звезда, и лепестки утреннего лотоса, и чупа-чупс на палочке. Один эскиз, правда, чужероден, но больше земель – не меньше.

– Не стой студнем, – подлетел к Войцеху Куба. – Иди поставь свое одоробло на столик.

Войцех пригляделся. В углу, куда указывал Куба, на обрубленных псевдогреческих капителях примостилась стеклянная столешница, которая, в свою очередь, поддерживала (ясное дело, не стилистически) блестящий самовар, закутанный петлями баранок. По бокам стола умелая – во всяком случае, ей хотелось так думать – рука разместила бессвечные канделябры и вазоны с искусственными цветами из пыльно-персиковой ткани.

– Мы правда встречаем китайскую делегацию этим? – поразился Войцех.

– Ага. Всю тряхомудию привезли из резиденции Станислава, – рассмеялся Куба.

– Вы не вращаетесь в таких кругах, в каких вращается шеф! Откуда вам знать, как встречают делегации! – на бегу отчитал их Домбровский и тут же отвлекся на новые партии обстановки.

– А какой из генпланов наш? – спросил Войцех, указывая на ширмочку.

– Ни один. Старье допотопное. Для антуража повесили.

– Крайний правый тоже? Местность другая.

– Чтоб створка не пустовала. Это я мемориальное кладбище проектировал. Сложный инженерный объект, между прочим.

Столько всего хотелось спросить, но в шатер вбежал наэлектризованный Франтишек и объявил минутную готовность до прибытия шефа. Он остался у входа отверсто держать полы шатра, в которых шеф мог ненароком запутаться, как муха в липкой ленте. Сию же секунду нарисовался Феликс и занял соседнее с председательствующим кресло. Внутрь проскользнула Оля – в прозрачной рубашечке, капроновых колготках и рассчитанных на помещение туфлях. Блюдце с кофейной чашечкой подрагивало в ее руках и разносило тонкий фарфоровый звон.

В расчетное время пан Берж триумфально восшествовал в шатер (не исключено, что аренда и вся репетиция были спланированы только ради его эффектного появления). Шеф вбросил приветствие и, задрав голову к потолку, начал по часовой стрелке осматривать пространство. Машинально вся свита тоже запрокинула головы и выстроилась косяком, повторяя траекторию ведущей рыбы. Вне косяка, но поблизости держалась с чашечкой Оля на случай, если шеф изволит отпить. Шеф выказывал изволение не менее четырех раз, пока чашечка не опорожнилась. Прожекторы светили, куда нужно (на место докладчика, которое по сценарию займет пан Берж), флаги привязали крепко, гимны исполнялись задорно, самовар блестел на отлично.

– Надо бы всем членам делегации и участникам с нашей стороны раздать каски, – обратился директор к Кубе.

– Прожектора не упадут, можете быть спокойны, – вклинился Домбровский.

– Надо раздать, – проигнорировал пан Берж заверения снабженца.

– В какой момент? – не понял Куба. – В шатре каски не нужны. Далее по сценарию движение в автомобилях – там тоже не нужны. Наконец, все остановки на открытой местности. Нигде нет высоких деревьев. Ни демонтаж, ни строительство не ведутся.

– Что за привычка обсуждать мои решения? Сказано обеспечить касками, так обеспечь! Мы в конце концов строительный объект или нет? Значит, должны быть каски! – настаивал директор.

Под его пристальным взглядом Куба быстро-быстро помигал и наконец кивнул. Выиграв дуэль, пан Берж вернулся к осмотру. Франтишек тайком записал поручение крохотным карандашом в крохотный блокнот, которые полностью маскировались тыльной стороной ладони. Домбровский слышно выдохнул, что поручили не ему. Феликс откашлялся. Войцех сделал сочувственную гримасу. Оля, насупившись, уставилась на череп шефа, являвший тенденции к облысению несмотря на трудоемкий зачес.

– Давайте не будем прыгать с пятого на десятое, а прогоним всё по порядку, – будто оппонировал кому-то пан Берж, хотя коллектив безмолвствовал. – Якуб, как организован заезд? Почему до сих пор не кладут дорогу?

– Вдоль главной дороги на пути следования китайской делегации сегодня будет разбита липовая аллея в количестве пятидесяти деревьев по случаю важной для контрагента годовщины… – сбился на многословность Куба.

– Аллея аллеей, а что с дорогой? Отвечай по существу, – злился пан Берж.

– Высадка деревьев как одно из поручений… Липы не придется пересаживать впоследствии, когда развернется стройка. По дороге, значит, докладываю… Дорогу решено реализовать путем прилегающего благоустройства… – изворачивался Куба.

– Что за ерунду ты городишь? Будет дорога или нет? – рассвирепел пан Берж.

– Подрядчик отказался прокладывать бесплатно. Более того, тех двух дней, что ему даны, недостаточно. Ни материалы в нужном объеме, ни технику подогнать не успеем, – признался Куба.

– Ты что в самом деле! Это срыв поручения, диверсия! Сколько раз я говорил: не можете решить проблему на своем уровне, выносите на мой, и я буду подключать свои каналы. Засовывать голову в песок и ждать, что само рассосется, – неприемлемо. Феликс, возьмите дорогу на себя.

Феликс лишь прохрипел в ответ, чем пан Берж вполне удовлетворился. Куба затесался в дальние ряды, подальше от начальственного гнева. Франтишек внес изменившуюся диспозицию в свой муравьиный манускрипт.

– Дальше. Встреча у шатра. Генька, постели палас, чтобы обозначить вход товарищам. Мы же праве называть их товарищами, если мы уже не товарищи, но они еще товарищи? – пан Берж огляделся по сторонам и принял растерянные переглядки за подтверждение. – Франтишек, будете держать полы шатра и примете верхнюю одежду, если товарищи пожелают раздеться.

Франтишек сделал запись, смотря при этом шефу прямо в глаза. Домбровский закусил кулак: паласами никто из бывших сослуживцев не промышлял.

– Феликс, Франтишек, побудьте пока китайской делегацией, – распорядился пан Берж. – Вот гости заходят, им надо поднести подарки.

– Позвольте? – Войцех протиснулся вперед с ящиком. – Может быть, приберечь до конца? По восточному этикету принято обмениваться подарками, когда партнеры уже успели узнать друг друга. И товарищам всё это время не придется думать, куда поставить, брать ли с собой в машину…

Пан Берж медлил с ответом. Внутри него раскручивающимся колесом рулетки происходил выбор реакции: красное, черное или зеро. Отчитать Войцеха, ибо как смеет землемер высказываться насчет этикета, или принять во внимание, чтобы сподручнее услужить китайским товарищам?

– Решим по обстановке, – поставил пан Берж на зеро. – Будьте наготове. Но ящики категорически не годятся. Замените на парадную фирменную упаковку, которая отражала бы наши ценности.

Домбровский ехидно усмехнулся. Франтишек, пользуясь привилегированным положением китайской делегации, записал в блокнотик более нарочито. Их с Феликсом усадили за стол на почетные места. Молодежь осталась стоять у шатрового задника. Оля постучала Войцеха по плечу (какая неожиданная тактильность) и шепнула: «Что-нибудь придумаем». Это ободряло, но несильно. Пан Берж занял место докладчика у ширмы и велел всем представить, что тезисы зачитаны.

– Феликс, Франтишек, вы как китайские товарищи готовы вложиться? Очевидно, нет, – заключил пан Берж, глядя на безучастных кукол. – Не чувствуется связь между объектом и Китаем.

Директор пощелкал пальцами, пытаясь ухватиться за идею. Остальные специально старались не думать, как будто их мыслительный процесс способен перехватить озарение, призываемое шефом. Войцех о таком суеверии не знал и мыкался разными когнитивными тропками. Увы, выйти за рамки фэн-шуя, каллиграфии, дракона, китайской стены, перенаселения, одного ребенка, рисовых полей и воробьев, ставших обывательскими карикатурами, не получалось. Вместо этого, подобно отчаявшемуся сборщику кубика Рубика, который скорее распотрошит игрушку и склеит ее обратно, как надо, Войцех придумал сочетать известное в неожиданных комбинациях: воробей нарисован иероглифами, ребенок бежит по полю с воздушным драконом из рисовой бумаги, стоголосый хор имитирует шум леса, журчание ручья, завывание ветра и треск горящих поленьев.

Будь Войцех худруком или в крайнем случае функционером в министерстве просвещения, его замыслы наверняка обогатили бы год китайской культуры. Но решительно непонятно, как родившиеся аудиовизуальные образы могли привлечь инвестиции от металлургического комбината. Потому Войцех не подавал виду, что его посетили сколько-нибудь стоящие мысли. Пан Берж, напротив, был поглощен высокими думами. «Неужели, – пытался проникнуть в его голову Войцех, – переосмысляет лозунг “вся страна варит сталь” или перебирает стратагемы Сунь-цзы? Пока мы копошимся в лягушатнике, пан Берж думает о глобальном».

– Удивительно, что никто не догадался оформить шатер в духе стихий, – вернулся из метаизмерения пан Берж. – Землемер, наберите образцов почвы, воды, воздуха. Наши эндемики по веточке выложите и подпишите на латыни. И альбомы какие-нибудь красочные. На столы нужен раздаточный материал. Здесь всё, по машинам, – скомандовал пан Берж.

У выхода из шатра ожидали три одинаковых черных мерседеса. При ближайшем рассмотрении пафос кортежа разбивался о следы рихтовки на кузове головной машины и неродное лобовое стекло на замыкающей. Иномарки выглядели не просто подержанными. Войцеху рисовались сцены перестрелки и погони, но достаточно осмотрительной, чтобы бандитская бравада не встала на пути у лизингового бизнеса. Шоферов тоже, видимо, отбирали по принципу живучести, а не капиталистического расшаркиванья. При виде шествия водители не вышли открывать двери, за что получили нагоняй от пана Бержа. Им, ведать, привычней, что пассажиры сами запрыгивают на лету и одновременно ведут огонь на поражение, потому водителю важнее давить на газ, чем изображать швейцара.

– В какую машину садиться? – недовольно буркнул шеф.

– В любую, – без задней мысли ответил Домбровский.

– Как в любую? Ты не знаешь, какая машина у тебя головная?

– Все водители изучили маршрут. Любая машина может пойти головной, – оправдывался Домбровский.

– Ты мне столпотворение хочешь устроить? Если я не проконтролирую, так ты сам не подумаешь? – натурально верещал пан Берж, роняя авторитет Домбровского на черном рынке. – Каждый работник должен нести личную ответственность. С каждым днем задач будет всё больше, а ты мне прикажешь малейшие вопросы самому разрешать?

– Первая машина пойдет первой, вторая – второй, третья – третьей, – наугад выпутывался Домбровский. – Пожалуйте в первую.

– Феликс, садитесь со мной. Франтишек, поезжайте с Генькой во второй. А вы, – обратился шеф к Войцеху с Кубой, – идите работать. Нечего изображать из себя начальство.

Кортеж тронулся, третья машина пошла холостой. Два приятеля и Оля, которую шеф даже не посчитал за работника, взглядами проводили объезд и побрели к корпусу. Стенографистка куталась, обхватывая себя руками, и утопала каблучками в земле, но от Войцеховой куртки яростно отказывалась. Куба шагал широко. Между ним и мельтешащей Олей вскоре наметился солидный разрыв, и Войцех кидался от терпящей бедствие девушки до смурного приятеля, который единственный мог наре́зать для него весь произошедший хаос на удобоваримые порции.

– Жестоко он с тобой за эту дорогу. Что ты мог поделать! Всё-таки пан Берж чересчур резок, – догнал Кубу своим сочувствием Войцех.

– Не говори так о Станиславе! Он дал тебе работу, и ты должен быть благодарен. Какое ты вообще имеешь право говорить о нем плохо, – оборвал приятеля Куба.

– Я думал, что тебя это тоже задевает. Мне нужна твоя помощь, – извинялся Войцех.

– А ты сам ни на что не способен? Рассчитывал моими руками выезжать? Чем ты так занят? Это я мечусь, как бешеная собака, а ты только штаны просиживаешь, – изливал гнев Куба.

Войцех предпочел отстать. Пока что на двадцать метров, а, возможно, и насовсем. Волной приятельской ярости его прибило к Оле. Забыв предшествующее отнекиванье, Войцех замотал девушку в свою походную куртку и мешком взвалил на плечо. Так дошли до её извечного поста в приемной пана Бержа. Взлохмаченная и дезориентированная, Оля присела перевести дух и предложила Войцеху похозяйничать в буфетной. За спиной стенографистки проступал дверной проем. Войцех его раньше не замечал. В буфетной его поразил ассортимент белоснежной фарфоровой посуды, элитного чая и кофе с ароматными добавками, а также всяких закусок, которые «забивают желудок», как говорила мать Войцеха, чтобы с детства отбить у него любое клянченье.

– Какой чай можно брать? – медлил Войцех с заварочным чайником наперевес.

– С бабочками, самый дорогой. Поквитаемся за третирование коллег, – вспылила Оля.

– Не ожидал, что вы можете пойти наперекор пану Бержу.

– Минутная слабость. Какой план с подарками?

– Я думал, Куба нарисует трафарет, чтобы перенести эмблему на ящики.

– Вы называете Якуба Кубой?

– А вы нет? – узнал Войцех с облегчением.

– Нет. Насчет эмблемы. Никакого символа или обозначения нет. Придется обыгрывать название.

– Мне неловко спрашивать, но я до сих не знаю, где работаю. И о каких ценностях говорил пан Берж?

– Трест Злото-Радзиньское, сокращенно «РА». Не ищите логику, так повелось. Какие ценности? Уникальные технологии, причастность к лучшему в мире производству. Шеф же рассказывал на репетиции.

– И как это показать графически?

– Никто еще не придумал. Вернее, задумок хоть отбавляй, но шеф с Тамарой всё зарубили.

– Как мне тогда проскочить со своими доморощенными ящиками?

– Сделайте на вкус китайцев да понаряднее. Но понадобятся ленты, – схватила она ножницы со стола. – Помните, как в детстве? По будням все девочки носили красные банты, но в праздники мама доставала белые, и какое это было счастье.

Оля закрылась в буфетной: расстегивалась и застегивалась молния, шелестела блузка, лязгали ножницы. Войцех успел заждаться, но девушка вернулась не с пустыми руками. Она молча протянула нарезанные белые ленты из искусственного атласа. Блузка на ней теперь не сидела, а болталась, да и сама Оля будто стала тоньше и прозрачней. По всей видимости, рассталась с предметом женского туалета.

– Зачем? Не стоило! Выкрутились бы иначе. Как вы теперь? – опешил Войцех.

– Так даже лучше. Будто собственную кожу порезала.

– Вы меня пугаете. Если захотите поговорить, я рядом.

– Возвращайтесь к ящикам. Объезд скоро кончится, и с нас спросят.

Войцех досадовал, что даже незначительные эпизоды с его участием оборачиваются лишениями и околосмертными переживаниями для других. (Кажется, он был так сконцентрирован на себе, что ставил знак равенства между «после» и «вследствие».) Если врожденное плутовство самого Янека частично нивелировало умышленную Войцехову нечистоплотность (или нет?), то жертва Оли уже не смягчалась обстоятельствами: прояви он твердость с Домбровским, девушке не пришлось бы идти на крайности. Но какова доля его вины и сколько приходится на поручение начальства, непрошибаемость шеф-интенданта и личный выбор самих коллег?

Войцех не решил, как тем временем держаться с Янеком, но уклониться от спуска в подвал было бы малодушием. На лестнице разыгравшийся Тимон чуть не сшиб его, как неустойчивую кеглю в кегельбане. Карликовый доберман оказался удачной находкой в борьбе если не с крысами, то как минимум с нежелательными посетителями. «До чего ускорение компенсирует несоразмерность масс, – подумал Войцех, ощупывая ушибленную надкостницу. – Как бы в жизни применить этот закон так, чтобы из дрожащей твари превратиться… В кого собственно?»

– Чего застрял? – прервал размышления Янек. – Спускайся, пока нас не заметили.

Подвал кадровика представлял собой практически Верещагинское полотно или за счет многомерности инсталляций даже диораму. Сколоченные ящики, готовые принять павших воинов, стояли рядами и ждали лишь отпевания священником. В дни патриотических праздников Янек мог бы зарабатывать школьными экскурсиями на своей экспозиции и нести светлую память в детские массы учащихся. Довершал картину хаотично гонзающий Тимон, словно ищущий на пепелище почившего хозяина.

– Янек, когда вы успели? – изумился Войцех. – Спасибо! Один я бы не справился.

– Потому я и помог. Разве есть твое и мое дело? Оно общее. Нет мне никакого проку, если ты провалишься.

– Однако и выгоды от успеха нет. Да и свое и чужое вы вполне различаете. Вчера вот отказались шатер сторожить.

– Это уж увольте. Вынужден иногда вспоминать о самосохранении. Добрый самаритянин бы тоже отказался, если бы взамен ему сулило обострение радикулита и лежачая дряхлость.

Войцех попросил кадровика об очередной услуге – побелить ящики под стать добытым лентам, а сам сел за эмблему. По студенческим опусам молодой человек знал, что стоящие идеи не приходят первыми, что требуется опровергать каждое новое записанное предложение, хоть поначалу оно и кажется венцом творения. Однако мозговые штурмы и осады требуют свободного полета фантазии и расточительного переключения на праздность, чему обстановка в их с Янеком подвально-ящичном конвейере и шире в металлургическом тресте Злото-Радзиньское препонничала.

Была не была, Войцех занес руку над картонкой, чтобы вывести рекомендованную Олей аббревиатуру официальным шрифтом (ты себе льстишь, Войцех; без n-ого количества попыток и у маститого каллиграфа не получится повторить) космической саги, первый эпизод которой только что долгожданно отгремел. Для дилетанта Войцех сработал похвально, особенно удалась растянутая ножка буквы R. Подработав отдельные штрихи в начертании букв и обтесав всю заметную для глаз несимметричность, Войцех решился на самовольное дополнение: деликатно окаймляющие с обеих сторон строчные буквы S, которые для начальства символизировали бы рукав реки или двух китайских драконов, а насмотренных поклонников (хоть бы таковые нашлись в китайской делегации) отсылали бы к источнику вдохновения.

Войцех вырезал из картонки трафарет, обдумывая аргументы в пользу своего дизайна (модное, но не для англоговорящих словечко, которое широкой кистью можно ляпать в интересующей нас сфере абсурдистского строительства, когда имеешь в виду спроектировать, предусмотреть или разработать): и тебе технологичность, и узнаваемость, и интернациональность, и нескромные нотки успеха. О подсудности использования зарегистрированной торговой марки Войцех не задумывался, да и вряд ли продюсеры картины когда-либо столкнутся с фирменной атрибутикой Злото-Радзиньского.

Вымоченным в графитово-серую краску спонжем (так и быть, это была обычная кухонная губка, уже побывавшая в использовании), Войцех перенес изображение на побеленные ящики и, макнув кисточку в охру, кое-где выборочно обвел по контуру. В законченном виде отсылка потерялась. Буквы больше не уносили в космические дали, а скорее предупреждали: «Не влезай! Убьет» или «Осторожно! Токсичные отходы». В мыслях художника задумка выглядела эффектнее, чем при непосредственной реализации, что Войцеха слегка удручало. Но землемер крепился: разве безопасность не ценность? Да и концепция захоранивать стоки – единственная технология, которая была внятно поименована при Войцехе – как-никак отражена.

Во гробики возложили оставшуюся утварь. Янек чинно заколотил крышки, готовя подопечных в последний путь. Оставалось навязать бантов и бежать за образцами местной флоры. Войцех пользовался монотонной сборкой, чтобы мысленно выкорчевать загвоздку с латинскими подписями будущих препаратов. Казус состоял не только в том, что Войцех бессилен в биологической латыни и недогадлив заранее припасти соответствующий справочник (а еще борется за гордое звание землемера). Даже на родном, самом что ни на есть живом языке Войцех различал, пожалуй, дуб, клен, липу, березу, ель, сосну, тополь, платан и плакучую иву. Распознать ольху или (удар ниже пояса) лещину, а тем более не спутать их с другими какими деревьями – это уж извините, вынужден откланяться.

Существуют ведь еще кустарники! Безошибочно Войцех угадал бы сирень, шиповник и самшит (молодого человека несмотря на университетское образование пора снова записывать к дошколятам играть в развивающее лото с картинками цветов, кустарников и деревьев). Многообразие кустарников, мелькающих у наблюдательных писателей, сейчас ясно увиделось Войцеху бахвальным зазнайством, которое как бы вскользь, походя уличает и высмеивает расплодившихся разночинцев, утративших связь с натурой. Олеандр, жимолость, рододендрон, – Войцех отмечал их пейзажность и певучесть, когда встречал эти названия у классиков, но вряд ли заглядывал в энциклопедию в поисках иллюстраций. «Имений нам не досталось, да и дач не дождались!» – оппонировал родовитым литераторам уязвленный в своем незнании Войцех, в четвертом поколении городской житель и в третьем, хочется верить, интеллигент.

Палка о двух концах еще никогда не была настолько обоюдоострой: землемер не знал реалий ни на родном языке, ни тем более в переводе. По всему выходило, что Войцех опустится до очковтирательства. Это случилось чересчур скоро: добросовестные способы прийти к результату еще не истощились, кто-то на объекте наверняка разбирался в растительности и даже подсказал бы, где справиться о научных названиях. Насколько мы знали Войцеха в пору его юности, ему было презрительно искать обходные пути ради сиюминутной выгоды. (Хотя с тех пор, как его однокашники выучили английское выражение seek shortcuts4, многим оно как будто развязало руки в доселе сдерживаемом лукавстве. Магия языка – узнаёшь слово, и тебе доступнеет явление.)

И всё же о мертвых или хорошо, или ничего. К языкам, кстати, тоже относится. Потому у Войцеха вышел с покойной латынью сговор: общечеловеческое достояние не порочить и на препараты не изводить. При таком раскладе Войцех даже уберегся от позорного разоблачения китайской делегацией, которой выражения In vino veritas и Memento mori, очевидно, были известны, причем не как эквиваленты Винограда культурного и Можжевельника приморского. Единственная латынь, которую знавал Войцех и которая обнаружила неплохие шансы остаться неузнанной, – это гимн студенчества. Землемер придирчиво выцедил из него Gaudeamus igitur для чего-то пышно-торжественного, Humus для семян, приживающихся в глинистой почве, Velociter для изогнутых веточек, Tristitia для стелющихся ростков, Dolores для одинокого стебелька и Diabolus для обманчиво неприметных колючек. «Хорошие художники копируют, великие художники воруют», – оправдывал Войцех свои лингвистические и почерковедческие подражательства, прячась за спиной самого известного живописца уходящего века.

Не откладывая в долгий ящик, тем более что вакантным остался только один, служащий лежбищем для Тимона, Войцех приспособил его крышку под препараты. На стекле смотрелось бы изящнее, по-научному и не так кустарно, но наука нынче бедствовала, а потому стекло находилось в безотзывном услужении псевдогреческим капителям. Войцех прошелся белилами по необработанному шершавому дереву (ох, халтура), расчертил его на шесть равных частей под стать воображаемым биологическим видам и всё той же охряной кисточкой, которая успела высохнуть и встать колом, отчего по тонкости письма уподобилась перьевой ручке, вывел надписи шрифтом из западноевропейских средневековых сводов. Краем уха Войцех уловил хождения кадровика на лестницу и даже приглушенную беседу с кем-то из визитёров, но побоялся обернуться к ним, чтобы не размазать свои художества.

– Дааа, – нарисовался у него за спиной Куба. – Какая же порнография.

– Ты сам отказался помогать, теперь уж придержи язык, – себе под нос буркнул Войцех, чтобы и голосовыми вибрациями не задеть начертанного.

– Тут еще и ленты! Одним словом, черт-те что и сбоку бантик, – потешался Куба.

– Положи на место, это Олины!

– Так это совсем другое дело, – поднес ленты к носу и стал показательно нюхать Куба.

– Всё-таки ты свинья! – подскочил Войцех и отнял ленты.

– Я этого и не скрывал, – смеялся Куба. – Короче, закрывай свой кружок рукоделия, пошли принимать деревья.

– А я каким боком к деревьям? – опешил Войцех.

– Ты должен деревья пересчитать. Осмотреть. Подтвердить, что они здоровы и переживут зиму. Расписаться в приемке. Проконтролировать посадку.

– Я? – ужаснулся землемер. – Как я должен по внешнему виду определить? Да и вообще не знаю я, как по технологии их сажать. Еще и подпись под этим делом!

– Хватит нюни распускать. Назвался землемером, будь добр и посадочный план выполняй, – наседал Куба.

– Я, конечно, в этом деле не особо сведущ, но, по-моему, деревья должен осматривать не землемер, а специальный… – подбирал слова Войцех, – ветеринар для растений.

– Ветеринар для растений! – синхронно покатились Куба с Янеком. – Это называется дендролог, дурень ты!

– Вот пусть дендролог и осматривает. А я, прости господи, землемер.

– А где, позволь узнать, твоя должностная инструкция? – припер его Куба, поглядывая за подтверждением на Янека.

– Не предоставлена, – сделал Янек то, в чем так набил руку за сегодня: всадил гвоздь в крышку Войцехова гроба.

– Шах и мат. Поэтому я как старший по должности отряжаю тебя на приемку пятидесяти лип и высадку аллеи.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Увидеть за деревьями лес – и умереть

Войцех поплелся в поля, оглушенный столь неожиданным предательством (за последние дни у него всё, начиная с мало-мальского бытового сокрытия, именовалось предательством, а потому слово поистрепалось, поизносилось и потеряло свою весомость в оценке происходящего как самой крайней аморальности). Правда, раздавлен он был, по-видимому, не столь, раз прихватил ножик на обрезку препаратов. И бумагу с ручкой. Чтобы, если с деревьями совсем беда, составить актик о несоответствии. Войцех и на расстрел шел бы подготовленный – с бинтами, набором для переливания крови и готовой апелляцией.

В поле выстроилась причудливая техника: что-то наподобие тягача с раскрывающимся буром-клешней по размеру взрослых деревьев. Некоторые машины пытались держаться в колоннах, как дальнобойщики перед таможенным досмотром, но основная масса разбрелась кто во что горазд. С уровня глаз человека стволов было не разглядеть, разве что верхушку ботвы поверх ковшей. Вдоль аллеи Войцех заметил свежие ямки на расстоянии пяти-шести метров друг от друга, а в отдалении курили рабочие в комбинезонах кислотно-зеленого цвета, и все под касками. Кто-то опирался на лопату, прочие побросали инструмент. «Хотя бы разметка и рабочая сила. Есть, от чего отталкиваться», – утешился Войцех.

У первой ямки его нагнал Куба, такой же кислотно-зеленый и увенчанный каской. Он сгрузил Войцеху громкоговоритель – орудие современного главнокомандующего, которому, в отличие от полководцев древности, не нужно беспокоиться о мощи голосовых связок. Войцех предпочел начать с малого: напортачить в счете до пятидесяти сложнее всего. Не помешал бы бинокль, чтобы не бегать до каждого грузовика и не терять из виду остальных, которые тем временем тяготели к немотивированным перестроениям. «Что еще за “кручу, верчу, запутать хочу”? Вдруг действительно не все деревья довезли? Ну что ж, вспомним вожатскую молодость».

– Как правильно называется? – тихо спросил Войцех у Кубы, показывая на технику.

– Эта приблуда? А ты бы как назвал? Не отвечай, я сам догадаюсь: подъемный кран для деревьев! Нет, дендрологический погрузчик! – издевался Куба.

– Мы теряем время. Скажи по-человечески, – закипал Войцех.

– Не надо стесняться своих недостатков. Я тебе как друг на них указываю.

– Как называется машина? – отрывисто произнес Войцех каждое слово.

– Можешь называть пересадчиком, – приготовился к представлению Куба.

– Внимание всем пересадчикам! – обратился Войцех в громкоговоритель. – По обеим сторонам дороги разбито по двадцать пять ям для высадки деревьев. Расстояние между ямами пять-шесть метров. Я буду по очереди вставать на требуемую точку остановки каждой машины. Как только я покажу на конкретную машину, задача водителя подъехать так, чтобы ковш поравнялся с указанной ямой. Когда все пересадчики займут свои места, мы с моим коллегой Якубом пересчитаем деревья. Высажить будем по одному дереву в той же последовательности. Кому непонятно и надо повторить – посигнальте.

Раздалось прилично гудков с разных концов поля. Войцех повторил инструкцию и обещал зачитать еще для дальних машин перед их выездом на точки. За час Войцех кое-как расставил машины по местам, пополнив список своих профессий еще и регулировщиком. Обошли с Кубой всех и сошлись, что деревьев пятьдесят. Парочка лип вызывала вопросы – хиленькие, с куцей кроной и повреждениями на коре. Но запаса не подвезли, и, делать нечего, Войцех согласился их принять. Подпись, однако, поставил и Куба, причем выше Войцеха. Кубу подпись отрезвила, и он взялся командовать посадкой по правую сторону, оставив Войцеху левую. На этой ноте землемер бросил преждевременно хоронить себя и сосредоточился на высадке.