Князь из будущего. Часть 2

Глава 1

Май 625 года. Гуннские степи. Левобережье реки Танаис[1].

– Взять его! Взять! Рви! – разгоряченные всадники-болгары из племени оногуров восторженно орали, свистели и улюлюкали.

Невиданная в этих землях забава привела всех в неописуемый восторг. Как обычно охотятся кочевники? Загоняют цепочкой конницы степную дичь туда, где их бьют лучники. Тут-то и получает молодежь навыки, нужные для войны: стреляют на полном скаку, перестраиваются, маневрируют, учатся понимать команды, отданные взмахом руки. Всё это было знакомо и отточено столетиями. Любой степняк умеет охотиться, постигая эту науку с малых лет. Но сегодня все было совсем по-другому. Ведь в ставку хана оногуров Кубрата прибыл имперский евнух, смешной нескладный слабак, которого мог убить одним ударом даже самый хилый из всадников.

Северные пределы Империи заканчивались на южной оконечности Крыма. Тусклый огонек цивилизации, случайно уцелевший на самой границе варварского мира – Херсонес, несколько городков поменьше и узкая полоса земли на южном побережье полуострова. Вот и все владения императора в этой далекой стране. Севернее расположилась Готия, где обосновались германцы, бежавшие сюда от гуннов. Их столица Дорос[2] была совершенно неприступна, ведь пещерный город укрылся стенами и башнями, построенными имперскими инженерами. Готы цепко держались за свои скалы, не пуская туда чужаков, и заодно прикрывали имперские земли. Еще севернее начиналось Дикое Поле, царство тарпанов, сайгаков и туров, бесчисленные стада которых перемещались по его бескрайним просторам. Там-то и кочевали болгарские племена, осколок государства великого Аттилы, разорванные на множество родов, подчиненных аварам и тюркам.

Именно сюда прибыл Стефан, когда корабль привез его к развалинам Фанагории[3]. Греческий полис, процветавший в этих землях почти тысячу лет, так и не оправился после нашествия гуннов. От города осталась едва лишь треть, и теперь тут жили не только греки, но и аланы, иудеи и осевшие на землю болгары. Капитан корабля высадил пассажиров у причала и отплыл назад, не скрывая своего облегчения. Плохие это были земли, неспокойные. И даже дружба хана Кубрата с самим Августом значила для опытного морехода немного. Ограбят, зарежут и имени не спросят. Или, еще хуже, попадешь в рабство и до конца своих дней будешь пасти баранов в продуваемых всеми зимними ветрами убогих кочевьях.

С доместиком Стефаном шел десяток воинов и несколько императорских рабов, хлопотавших вокруг сундуков с подарками. Но самым главным подарком было не золото, не ткани и не изукрашенное самоцветами оружие. Самым главным подарком была пара охотничьих гепардов, которых вел на поводке искусный ловчий. Август Ираклий прекрасно знал вкусы степного хана. Тот вырос во дворце, будучи заложником, и они неплохо относились друг к другу. Хану не нужны были блестящие побрякушки, ведь Кубрат, которому едва минуло двадцать лет, любил истинно мужские развлечения. И именно этим он занимался прямо сейчас, после того как в его кочевье прибыл запыленный караван ромеев на телегах, нанятых у побережья. Никто не посмел тронуть послов императора, напротив, им дали охрану из всадников. Ведь хан, несмотря на молодость, держал рода болгар-оногуров в кулаке, а соседей совсем недавно смирил походами. В его землях был железный порядок. Детство, проведенное в Большом Дворце, не прошло даром. Кубрат не только отважный воин. Он был свиреп и хитер, постигая тончайшую науку интриги у вот таких вот смешных, похожих на баб, слуг императора. И, в отличие от своих людей, он воспринимал этих слуг всерьез. Ведь это именно евнухи когда-то рассорили самые сильные племена болгар – кутригуров и утургуров, сделав из них щит для своих земель. Этот щит рухнул, когда здешние земли поделили тюрки и авары, и Империя затрещала по швам. Зачем к нему мог приехать посол императора? Ответ очевиден. Его хотели использовать. А хан Кубрат не любил, когда его использовали. Он любил охоту.

Всадники шли неспешной рысью, высматривая сайгаков острым взором степного жителя. Ловчий, который вез гепардов в небольшой двухколесной арбе, ехал рядом со Стефаном, который уже вполне освоился в седле, проведя столько времени в дороге. Кубрат искоса поглядывал на него, пытаясь решить эту непростую задачу. Те евнухи, которых он знал, не скакали верхом, словно воины. Они либо семенили мелкими шажками по полутемным коридорам дворца, либо, как самые богатые из них, передвигались на носилках. Это был какой-то неправильный евнух.

Прирученные хищные кошки привели хана в полный восторг. Он участвовал в такой охоте, но это было уже давно. Иметь пару гепардов означало стать объектом лютой зависти в степи и подняться на ступень выше, чем обычные вожди кочевников. Ведь такой роскоши тут не было ни у кого. Лишь персидские и ромейские вельможи могли позволить себе купить и содержать гепардов. Эти кошки почти не размножались в неволе, и котенка нужно было выследить, поймать, а потом долгой дрессировкой превратить во вполне дружелюбное к человеку существо. Потому и стоили гепарды баснословно дорого, ведь не каждый богач мог позволить себе содержать высокооплачиваемых ловчих, которые заботились об этих животных. И именно на неуемной гордыне хана решил сыграть патрикий Александр, когда обдумывал список подарков. Ведь даже цари скифов, что жили когда-то в этих землях, охотились со сворами гепардов.

Всадник, что ехал первым, поднял руку вверх. Сигнал был понятен: впереди показалось стадо сайгаков. Ловчий дал команду, и охотники пошли в сторону, по широкой дуге, чтобы не спугнуть их. Степняки были в полном восторге, непривычная забава горячила кровь, как никакая другая. Они обогнули стадо по кругу, сужая спираль, стараясь не потревожить осторожных животных. Теперь старшим тут был не хан, он уступил свое место опытному ловчему, который взял за свою жизнь не одну сотню зайцев, ланей, газелей и диких лошадей. Ловчий ждал, а с ним вместе ждали и гепарды, которые сидели в арбе с повязкой на глазах. Они остановились с наветренной стороны, и теперь хищники жадно раздували ноздри, ловя запах зверя. Пора! Раб-перс вывел кошек на позицию, туда, где за небольшими кустиками, шагах в двухстах, спокойно паслись сайгаки. Ловчий снял ремень, что крепился у поясницы зверей, и открыл им глаза.

– Там! – негромко шепнул он, когда кошки поморгали на ярком солнце. Ветер дул им в лицо, а четвероногие охотники принюхались и повернули головы в направлении добычи. Гепарды увидели сайгаков и, согнув лапы, осторожно двинулись в сторону стада. Они сами выберут момент для броска, а люди сзади застыли, боясь проронить хотя бы звук. Ведь даже стук собственного сердца казался каждому из них слишком громким. Кубрат до боли прикусил губу, напряженно глядя на двух огромных поджарых кошек, что на полусогнутых лапах ползли к мирно пасущимся животным.

– Не сейчас, – едва шептал хан. – Не сейчас! Рано! Рано! Давай!

И тут гепарды словно превратились в две стрелы, развив с места невероятную скорость. Сайгаки испуганно прыснули в стороны, а всадники заорали в полном восторге. Ведь кошки были в самом расцвете сил, и одна из них уже вцепилась в горло ближней из степных антилоп. Второй гепард вцепился с другой стороны, повалив на землю несчастное животное.

– Хан, пора! – сказал ловчий.

Кубрат, знакомый с обычаем этой охоты, подскакал к умирающему сайгаку и одним движением ножа перерезал ему горло. Хлынувшую кровь он собрал в деревянный ковш, из которого дал напиться гепардам. Таков был ритуал, скреплявший связь человека и зверя. Он вырезал лучшие куски мяса и дал их благородным животным, которые теперь будут служить только ему. Гепарды приняли подношение как должное, внимательно поглядывая на незнакомого человека, от которого исходил острый запах костра и лошадиного пота.

Гомонящая кавалькада возвратилась в родное кочевье, где уже благоухал жареный баран, кипел котел с вареным мясом, а женщины хлопотали, накрывая длинный, высотой в две ладони, стол, обложенный мягкими подушками. Тут будет пир, а после пира и случится тот разговор, ради которого Стефан приехал в эти дикие земли.

Два десятка юрт, широко вставших в безбрежной ковыльной степи, были домом, где жили близкие родичи Кубрата и семьи ханских нукеров. Неподалеку паслись его стада, основа процветания народа болгар. Низкорослые мохнатые лошадки, что не боялись лютых степных морозов, и отары баранов, которых охраняли крупные псы аланской породы, опасные даже для волка. Так жили все степняки, и болгары не стали исключением. Здесь всё было в новинку Стефану, и он впитывал информацию всеми чувствами сразу. Чумазые лица и запах немытых тел не слишком удивили его. Как тут мыться, когда вокруг необъятная степь? Кони, люди и мохнатые псы, все они пахли примерно одинаково, живя одной большой семьей. Болгары почти не ходили пешком, и подобно всем кочевникам, даже десяток-другой шагов до соседней юрты ехали на коне, что равнодушно щипал траву неподалеку от жилья. Кони были послушны, словно собаки, прибегая на свист хозяина. Неспешная жизнь этих простых и добродушных людей безмерно удивила Стефана. Они обнимали своих детей, играли с собаками и пели, когда пряли пряжу из овечьей шерсти. Все было до боли знакомо, как будто они были самыми обычными людьми, а не кочевниками-гуннами, исчадиями ада, именем которых пугают маленьких детей в Империи уже не первую сотню лет. Осознание этой простой мысли что-то перевернуло в голове Стефана, который только-только начал постигать многообразие мира и то, что истина может быть не одна и зависит от того, кто говорит, когда и с какой целью. Ведь улыбчивый ханский нукер, который весь путь, что они проделали до кочевья, тянул какую-то протяжную песню, попав в имперские земли, превратится в беспощадного убийцу, насильника и грабителя. Ведь враг – не человек, это хорошо понимали все слуги императора, безжалостно играя целыми народами, словно деревянными фигурками на шахматной доске. Стефан привез эту забаву из словенских земель, не зная, что в Персии уже вовсю играют в шатрандж, пришедший туда из Индии.

Императорские евнухи стравливали степные племена, а когда у них это не получалось, уже сами кочевые народы заливали ромейские земли реками крови. Вот такие вот шахматы, вечная игра, в которую включился доместик Стефан. Он еще не избавился от нелепых юношеских заблуждений и, на самом деле, хотел помочь своей стране, а не только набить золотом собственную мошну, одеться в шелка и парчу, а потом сдохнуть от обжорства, ненавидимый всеми, оставив несметные богатства императорской казне. Ведь таков был предел мечтаний любого мальчишки, лишившегося мужского естества.

Степные обычаи были едины от пустынь Монголии до Альпийских гор, и когда доместику Стефану принесли часть головы барана, он понял, что полдела уже сделано. Его приняли всерьез, подарки попали в цель, а сам визит посла императора совпал с какими-то далекоидущими замыслами самого хана Кубрата. И вот сейчас осталось всего лишь претворить в жизнь план брата Само, провернув густое варево, кипящее в степи, что раскинулась от Волги до устья Дуная. Тут все должно измениться, иначе Империя снова будет страдать от аварских набегов, сам Стефан сгниет в пограничном городке, работая рядовым нотарием, а земли брата разорят дотла. И ему повезет, если он просто погибнет в бою. Нет участи страшнее для непокорного вождя словен, чем попасть в плен к кагану. Искусный палач не даст ему легкой смерти. Брат будет умирать очень, очень долго.

Они остались наедине, и Стефан посмотрел прямо в глаза молодому воину с короткой смоляной бородкой. Голова его оказалась тщательно выбрита, а клок волос на макушке был заплетен в тоненькую косичку. Хан Кубрат тоже глядел на Стефана прямо и открыто, а в его глазах светился недюжинный ум и неуемное любопытство. Он еще не научился скрывать свои мысли под маской напускного равнодушия.

– Говори, – бросил Кубрат, когда молчание затянулось. – Ведь ты приехал сюда не для того, чтобы поохотиться вместе со мной.

– Конечно же, нет, хан, – Стефан по-прежнему смотрел ему прямо в глаза. – Я приехал сюда совсем не для этого. И ты это знаешь.

– Что же хочет император Ираклий? – спросил Кубрат, потягивая привезенное Стефаном вино из серебряного кубка. Впрочем, кубок тоже был подарком. Он говорил по-гречески без акцента, лишь немного непривычные обороты выдавали в нем чужака.

– Он хочет, чтобы ты, его друг и союзник, стал сильнее, – прямо ответил Стефан. – Он готов сделать так, что все пастбища от предгорий Кавказа до устья Дуная станут твоими.

– Это очень серьезное предложение, – без тени улыбки ответил хан и неожиданно спросил. – Ты неплохо держишься в седле. Вы, евнухи, живете в переходах Большого Дворца и, словно крысы, редко видите солнечный свет. Ты – не такой! Почему?

– Я много путешествовал по делам службы, – ответил Стефан, не вдаваясь в подробности.

– Где именно ты был? – впился в него глазами Кубрат. – Расскажи мне об этом, доместик Стефан.

– Я был в землях словен, далеко на западе, – сжав до боли скулы, ответил Стефан. Ему нельзя было об этом рассказывать, но он все же решился. – Это был очень долгий путь. Пришлось пройти через королевство франков, земли алеманов и баваров. И обратный путь тоже был непрост.

Врать было нельзя! Стефан нутром почуял это. Как там сказал Григорий: пусть даже слово лжи не покинет твоих уст. Воины брезгуют лгунами, словно они прокаженные. Так что, у него был только один шанс дать правильный ответ. И он не ошибся. Хан смотрел на него куда благожелательней, чем раньше.

– Теперь-то я все понял! Ты был у словенского вождя, который хорошенько взгрел авар в Норике? – широко улыбнулся Кубрат, а Стефан почувствовал, как растаял тонкий ледок отчуждения, что еще оставался в общении с ханом. – Я должен был догадаться, что твой приезд как-то с этим связан. Боги нашли себе новую забаву, евнух. Бывшие рабы колотят непобедимых авар, словно юнцов, у которых еще не выросла борода. Император Ираклий громит армии персов, чего не было уже много лет. Я слышал, непобедимый Шахрбараз, Меч шахиншаха, убежал из своего лагеря в одних подштанниках. Китайцы перестали давать тюркам дань, и те тут же передрались между собой. Великие тюркские каганы из рода Ашина еще сильны на востоке, но в этих землях власть начинает ускользать от них. Теперь хазары становятся главной силой в степи. Кто слышал об этом племени, когда мой народ вел в поход сам великий каган Аттила? Никто! А теперь хазары могут посадить в седло сорок тысяч всадников, требуют с нас дань и гонят с отцовских пастбищ. Многое меняется в этой жизни, слуга императора. И я чую, что в этой новой жизни может найтись место и для меня.

– Твоя мудрость не уступает твоей отваге, великий хан, – склонил голову Стефан.

– Оставь это, – поморщился Кубрат. – Ты не похож на дворцовых бездельников, льющих пустые речи, и именно поэтому я откровенен с тобой. Пока что ты не пытаешься бросить мой народ под мечи тюрок и авар, купив нашу кровь цветными побрякушками. Ты говоришь прямо, как воин, и за это я не выливаю на тебя помои цветистых фраз, которые не значат ничего. Выкладывай, евнух, все, как на духу. И если твое предложение покажется мне разумным, я его приму. Но если ты захочешь поступить с моим племенем так же, как ромеи когда-то поступили с кутригурами и утургурами, то уйдешь домой, не получив ничего. Я не стану класть своих людей только для того, чтобы императору Ираклию жилось немного лучше, чем сейчас. Даже за золото и охотничьих гепардов.

– Нет, хан, – покачал головой Стефан. – Этого не будет. Август слишком уважает тебя для этого. Наша позиция честна. Ты помогаешь нам в следующем году, а взамен сможешь забрать все степи до устья Дуная и до границ лесов на севере. Его царственность не будет мешать тебе в этом, но с тюрками тебе придется разбираться самому. Ты получишь в жены гречанку из знатнейшего рода и много золота. В этих землях не будет никого сильнее, чем народ болгар, а ты будешь их ханом. Такова наша цена.

– А великий каган авар? – пристально посмотрел на него Кубрат. – Что скажет он? Или ты думаешь, что он будет спокойно смотреть на то, как я забираю себе новые пастбища? Если он повернет своих коней на восток, племя Уар втопчет мой народ в землю.

– Если все пойдет, как задумано, – Стефан набрал в грудь воздуха, – то это будет уже неважно, великий хан. Авары слишком сильны, и никто из живущих ныне государей не сможет одолеть их в одиночку. Но если объединить усилия, то это вполне возможно. Сначала нужно сделать вот что…

Доместик Стефан начал говорить. Он должен донести до степного властителя план брата Само. А он совсем немного, всего в нескольких деталях отличался от того, что было озвучено императору Ираклию и патрикию Александру. Им незачем знать эти несущественные подробности.

Глава 2

Ярл Эйнар растерянно смотрел на разложенные перед ним кучи награбленного и толпы перепуганных трэллей[4]. У его ног лежал христианский колдун, которому он только что разрубил голову секирой. Старик долго не хотел признаваться, куда спрятал свое золото, но распятый бог не помог ему. Каленое железо быстро развязывает язык. Золота и серебра у старика оказалось на удивление много, а еще больше его взяли в местной церкви. Впервые в жизни ярл не знал, что ему делать с добычей. Его корабли оказались слишком малы для того, чтобы вместить этакую прорву добра. За его спиной ярким костром полыхал город. Первый город в землях франков, который разграбил кто-то из данов. Да ведь теперь о нем хвалебную сагу сложат! Не хуже, чем о его сыне Сигурде, который постепенно становился легендой, смущая неокрепшие умы молодежи. Друг и собутыльник Вышата оказался прав в каждой мелочи. А ведь ярл Эйнар поначалу не поверил ему. Но обо всем по порядку….

Август 624 года. Бывшие земли ярла Торкеля Длинного, ныне покойного (в настоящее время г. Хузум, федеральная земля Шлезвиг-Гольштейн).

– Вышата, друг, это твой хваленый корабль? – ярл Эйнар с удивлением смотрел на непривычные обводы корпуса, два десятка скамей для гребцов и полосатый парус. – Здоровый какой!

– Почтенный Эйнар! – раскинул руки Вышата. – Я рад, что у тебя получилось!

– Так вообще-то никто не делает, – смущено ответил Эйнар, – но твоя мысль оказалась весьма дельной. Я к своей сотне дружинников еще триста парней нанял за ту соль, что ты привез. Весь сброд из Ангельна созвал, всех изгоев, бездельников и берсерков. Хоть они и босяки с топорами и копьями, а пригодились. Мы Торкеля Длинного в одном сражении разбили. Я ведь с этой сволочью резался, сколько себя помню. А мой отец с его отцом воевал.

– Где он? – спросил Вышата.

– Он уже пирует в Вальхалле! – пояснил Эйнар. – Он, хоть и дрянь человек был, но воин достойнейший. Мы его «Кровавым Орлом» казнили, так он только крыл нас по матери и смеялся. Один и Тор примут его, ведь он умер, не опозорив себя криком!

– Я правильно понимаю, что теперь весь юг датских земель твой, от фьорда Шлей на востоке до западного берега? – впился в него взглядом Вышата.

– Все так, – кивнул Эйнар. – Эти земли теперь мои, а жену Торкеля я за себя взял. Местные вроде как успокоились. Раз боги даровали мне победу, значит, я законный ярл, все по обычаю. Я тут сильно зверствовать не стал, свое же теперь. Да и что тех земель-то? Тридцать миль от моря до моря. Тьфу! Только вот плохо – я же теперь с нордальбингами один на один остаюсь.

– Не беспокойся, ярл Эйнар! – успокоил его Вышата. – Я приехал к тебе с хорошим предложением. У тебя ведь две дочери на выданье. Так?

– Ну, так! – непонимающе взглянул на него Эйнар. – И еще две подрастают.

– Старшую хочет взять за себя сын эделинга саксов Херидага, а младшую – сын владыки глинян Прибыслава. Если вы породнитесь, никто не посмеет на твои земли напасть.

– Я и подумать о таком не мог. Сколько себя помню, мы с саксами воевали, – честно признался Эйнар, а потом посмотрел прямо в глаза Вышате. – Зачем это твоему конунгу понадобилось?

– Ваша вражда торговле мешает, – так же прямо ответил Вышата. – А если мир в этих землях настанет, то мы все зарабатывать будем. А кому неймется, и повоевать охота, есть много богатых, нетронутых мест. Там золота горы лежат. Чего вы друг у друга коров угоняете, как мальчишки? Смешно, всеми богами клянусь.

– Да ты о чем говоришь-то? – спросил сбитый с толку Эйнар.

– Ты же меня за стол хотел пригласить, ярл? Ведь так? – улыбнулся Вышата. – А у меня для тебя есть пара кувшинов отменного вина из самого Новгорода. Клянусь Велесом, ты такого никогда не пил. С одной чаши плясать будешь.

К концу вечера они сидели, обнявшись, а Эйнар продолжал свой рассказ.

– Я в викинг ходил пару лет назад, на Готланд. Хорошую добычу тогда взяли. А вот Ингвар Высокий, конунг свейской Упсалы, голову сложил в землях эстов. Сын за него мстить пойдет.

– А чего вы в эти нищие земли с войной ходите? – искренне удивился Вышата. – Франки ведь куда богаче.

– Ходил туда конунг Хигелак, лет сто назад, – задумчиво почесал бороду Эйнар. – Да только сам погиб и войско свое напрасно погубил. Теодорих, сын старого Хлодвига, зарубил его и добычу отнял. Так наши саги говорят.

– Так это почему? – задушевно сказал Вышата. – Потому что дурак набитый был твой Хигелак. Храбрый, но глупый. И кораблей у него таких не было. Но ты ведь куда умнее! Ты же самого Торкеля Длинного победил. Франков даже бодричи бьют. Вон, Кёльн разграбили, и в их селениях теперь простые бабы в серебре ходят. Я тебе вот что посоветую…

Три недели спустя. г. Ротомагус (совр. Руан), королевство Нейстрия.

Низовья Сены, извилистой змеей протянувшиеся по западной Нейстрии, прикрывал Руан, самая важная крепость в тех землях. Ни воинственные бретоны, которых так и не смогли покорить короли Меровинги, ни юты и саксы из Британии не рисковали грабить эти земли. Окрестности города были заселены франками вперемешку с римлянами, а потому ополчение с хорошим оружием здесь собиралось быстро. Даже епископ Хидульф происходил из знатного франкского рода, чего в южных землях почти не случалось. Там епископские кафедры цепко держали в руках древние сенаторские семьи. Здешние земли были богаты. Порт Руана процветал, а его лодочники, наравне с парижскими, считались людьми весьма состоятельными, перевозя зерно и бочки с вином, которые поставлялись сюда из самого Оксера, что в далекой Бургундии.

На скромных торговцев из датского захолустья никто и внимания не обратил, тут хватало самого разного люда. Пошлину заплати и торгуй себе, сколько хочешь. Добрые меха с Севера пошли нарасхват, и по хорошей цене. Ярл Эйнар крутил головой, слегка устав от непривычного многолюдства. Его люди торговали, а он ходил по рынку, прицениваясь, что-то покупая, а то и просто глазея по сторонам. А посмотреть было на что. Каменная базилика привлекла его жадный взор своими размерами. Несчастья прошлых веков обошли ее стороной. Гунны не добрались сюда, а франки не стали грабить богатый город, который присягнул им на верность. Старый Хлодвиг был не только свиреп и отважен, но и весьма умен, сохранив торговлю в своем королевстве. Хотя старым он тогда точно не был. На тот момент, когда Хлодвиг победил римлянина Сиагрия, ему едва двадцать лет минуло.

Дом епископа в кольце городских стен тоже внушал определенные надежды. Он был окружен амбарами, конюшнями и загонами для скота. Дом оказался на удивление большим и явно набитым всяческим добром. По крайней мере, стайка служанок, что перекрикивались на заднем дворе и непрерывно таскали что-то туда-сюда, не говорила о том, что здешний хозяин живет в нужде. И даже стражник маялся от тоски у входа, показывая, что именно здесь-то и живет настоящий хозяин Руана, а не в доме какого-то королевского графа.

За исключением базилики весь город был деревянным. Из камня теперь строили только церкви, да и то не везде. Уж больно дорого это оказалось, а потому ремесло каменщиков понемногу умирало в землях Галлии. А вот дерева было полно, и оно вполне доступно по цене. Вкопанные в землю столбы, обмазанные смолой, перевязывались толстыми бревнами, промежутки между которыми забивались чем попало. Крыша покрывалась соломой и деревянной дранкой. В домах попроще стены и вовсе делали из переплетенных прутьев, обмазанных глиной. Земля тут была дорога, и все здания внутри кольца стен тесно жались друг к другу, напоминая пчелиные соты. Руан – город большой, и множество людей взбило топкую грязь своими кожаными туфлями, а то и вовсе босыми ногами, сделав путешествие по нему занятием весьма затруднительным и неприятным до крайности.

Эйнар вернулся на торг. Он увидел все, что хотел, а значит, пора возвращаться домой, в Данию, пока холода не сковали реки льдом. Он вернется сюда весной, и вернется с целой армией. Таково было жесткое условие, которое выставил основной деловой партнер, князь Самослав, устами своего посла Вышаты. В северных землях всерьез воспринимали новгородского владыку и ссориться с ним без нужды не стремились. Пока что все, кто дружил с ним, неизменно оказывались в большой прибыли. Ведь это на его деньги будет организован этот поход, а за новые корабли еще предстоит расплатиться. Да и, положа руку на сердце, Эйнару было плевать, кого грабить. Ведь несколько сотен буянов, получивших богатую добычу, не успокаивались. Они хотели еще.

Май 625 года. Вилла Клиппиакум (в настоящее время коммуна Клиши-ла-Гаренн, предместье Парижа).

Вилла Клиппиакум, отнятая в свое время у богатого римлянина Клиппия, была тем самым местом, где король Хлотарь проводил то время, когда не объезжал свои необъятные владения. Собственно, с поздней осени по раннюю весну он жил именно здесь, охотясь в окрестных лесах, а потом, после Мартовского поля[5], королевский двор превращался в бесконечный караван, который кочевал по городам Галлии, нещадно объедая счастливых подданных. Так король правил суд, так он получал достоверную информацию с мест, так он собирал налоги с подвластных земель. Короли варваров усвоили старые римские порядки, но они уже разрушались неодолимым ходом времени, упрощаясь и приспосабливаясь под нужды новых, диковатых правителей.

А вот вилла все еще была хороша. Так уже давно не строили, просто разучились. Обширное одноэтажное здание с внутренними двориками, крытое черепицей, еще сохранило остатки фресок и теплый пол. И если на фрески Хлотарю было глубоко наплевать, то комфорт каменных плит, разогретых поступающим из подвала горячим воздухом, он очень ценил. Ведь король был уже немолод. Шутка ли, сорок один год! Вон, вся голова седая. Он все еще брал на копье кабана, как и пристало королю-воину, но спину по утрам уже ломило и, как это часто случается со стареющими мужьями, все большую власть над ним забирала королева Сихильда, мать его юного сына Хариберта. Сихильда была младше мужа на четырнадцать лет и теперь находилась в лучшей женской поре, покоряя окружающих зрелой красотой. Собственно, именно из-за нее она, еще совсем юной девчонкой, и стала наложницей короля, а после смерти соперницы Бертетруды – полновластной королевой. Именно королева Сихильда и сплела те нити, которые привели сейчас ненавистного пасынка Дагоберта на встречу с отцом.

В больших покоях горел огромный очаг. Тут не было теплого пола, ведь даже римские богачи отапливали в холода лишь часть помещений. Здесь король давал пиры, здесь собирались на свои соборы епископы со всей Галлии, здесь он принимал послов и чиновников из всех трех королевств. Рушить старые традиции он не стал и сохранил все три короны, отчаянно борясь, чтобы не появилась четвертая. Знать Аквитании[6] тоже поднимала голову и требовала себе отдельного короля. Здесь, в этом зале, Хлотарь принял своего семнадцатилетнего отпрыска, как бы подчеркивая, что будет говорить с ним не как отец, но как повелитель. Дагоберт, плечистый здоровяк, длинные рыжеватые волосы которого свисали почти до самой поясницы, надел зеленый плащ с красной полосой, как и подобает воину. Длинная рубаха из тонкого полотна была стянута широким наборным поясом, на котором висел меч. Расшитые туфли перепачкались грязью, как и чулки, обмотанные кожаными лентами до самых колен.

– Садись, сын, – радушно повёл рукой Хлотарь, когда Дагоберт выпрямился после почтительного поклона, смахнув назад длинные волосы. Впрочем, его поклон оказался короток и не слишком глубок, что не укрылось от взора старого короля. Волчонок начал отращивать зубы, как и должно было неизбежно случиться. Ведь такова жизнь!

– Ты звал меня, отец? – с каменным лицом спросил Дагоберт, до которого уже доносились всякие неприятные слухи из отцовского дворца.

– Звал, – ровно ответил Хлотарь. – Я вверил тебе восточные рубежи наших земель. Расскажи мне, как ты управляешься там?

– Ты про то, что венды сожгли Кёльн? – набычился Дагоберт. Он понимал, что допустил непростительную ошибку, прозевав нападение полудиких племен, но признаваться в этом не собирался. – Я покарал их за это! Они забудут, как приходить в наши земли!

– Покарал? – удивленно поднял бровь Хлотарь. – Кого именно ты покарал? Саксов, через земли которых пошел с войском? Наших подданных тюрингов, которые тоже пострадали? Или сербов, с которыми мы теперь больше никогда не будем друзьями? А ведь сербы признавали мою власть до этого.

– Мне плевать на саксов, тюрингов и сербов, – высокомерно ответил Дагоберт. – Мы наказали тех, кто напал на нас.

– Зачем ты лжешь мне? – глаза Хлотаря опасно сверкнули. – Мне тоже плевать на эти племена, но ты никого так и не покарал. Вместо этого ты окончательно разорил саксов, которые нам ничем не угрожали и должны были платить положенную дань, и посеял ненависть в сердцах сербов, вождь которых Дерван стал мне другом. А теперь те, кто сжег Кёльн, проедают добычу и открыто насмехаются над нами.

– Мы плотно увязли в тех землях, – неохотно признался Дагоберт. – Это были венды из-за Эльбы. Мы не знаем тех мест, а там из-за каждого куста летит стрела, смазанная каким-то ядовитым дерьмом. Венды ведь даже в воде прячутся, нападая на переправах. Отдельные шайки мы перебили, но многие ушли к себе, за реку.

– Это все, что ты хотел сказать мне? – глаза Хлотаря сузились. – Больше ты ничего не заметил?

– Оружие! – с озадаченным видом ответил Дагоберт, что-то вспоминая. – Много хорошего оружия. Даже странно. Венды обычно с костяными дротиками воюют. А тут такая роскошь. Я и сам удивился.

– Всё? – сжав губы, спросил король.

– Нет, не все, – покачал головой Дагоберт. – Они прошли земли саксов и не тронули их. Так, словно шли точно на Кёльн.

– Вот! – выставил на него Хлотарь палец с обкусанным до мяса ногтем. – Когда это венды так делали? Они должны были разграбить все на своем пути! Но они у саксов даже курицу не взяли, я это знаю точно!

– Ты считаешь, что это дело рук князька Само? – задумчиво спросил Дагоберт. – Да, это возможно. Он узнал, что мы готовим поход на его земли, и натравил на нас подкупленных вендов. Вот ведь хитрая сволочь! Я ему сердце вырежу!

– Ты должен жениться! – перевел разговор в другое русло Хлотарь. – Я уже стар, твой брат Хариберт растет дурак дураком, а у тебя нет наследников. Ты, по слухам, огулял уже целый табун девок, а сына все не родил. Это очень опасно для страны, Дагоберт. Только священный род Меровингов держит все эти земли вместе. Если нас не будет, Галлия утонет в крови.

– Я не возьму за себя эту корову, – уперся Дагоберт. До него донеслись слухи, что королева сватает ему младшую сестру Гоматруду, которая была совсем не так хороша, как она сама.

– Возьмешь! – резко ответил король. – Ты мой сын, и обязан подчиниться. Она из старого рода, который происходит от франкских королей Камбре, и ее отец мне нужен.

– Ты и так уже его зять, – насмешливо посмотрел на него Дагоберт. – В Галлии что, закончились знатные невесты? Не смеши меня, отец!

– Ты возьмешь ее в жены! – отчетливо произнес Хлотарь. – Ты же ничего не можешь сделать сам. За тебя правят Пипин из Ландена и епископ Арнульф. Если на твоей стороне будет ее брат Бродульф, ты станешь сильнее и не будешь так зависеть от этих двоих.

– Я женюсь, если ты вернешь все земли, что положены мне по праву[7], – резко ответил Дагоберт. – Королевство Теодориха мое!

– Об этом не может быть и речи, – покачал седой головой Хлотарь. – Ты и со своими владениями не можешь управиться. Зачем тебе еще какие-то земли?

– Эти земли мои! Я потребую суда по старому обычаю[8]! – гордо поднял голову Дагоберт. – Старейшие люди франков рассудят нас.

– Ты грозишь мне судом? – удивился Хлотарь. – Мне? Хорошо, будет тебе суд. Как только вернемся из похода и сыграем твою свадьбу.

– Из похода? – вскинулся Дагоберт. – Какого еще похода?

– Какие-то разбойники на десяти кораблях разграбили и сожгли Руан, – горько ответил король. – То ли юты, то ли саксы, то ли еще какие-то германцы-язычники. Епископу Хидульфу разбили голову топором, словно сиволапому мужику! Видишь, как ты покарал тех налетчиков, сын? Любая шваль считает, что может безнаказанно грабить мои города. Теперь мне самому придется отбивать нападения со всех сторон, вместо того, чтобы уничтожить зазнавшегося князька вендов. Мы выходим завтра, Дагоберт, но сердце подсказывает, что это бессмысленно, их там давно уже нет.

Глава 3

За три недели до этого разговора. Окрестности Руана. Нейстрия.

Неспешное журчание волн под веслом далеко разносится по речной глади, подернутой нежной дымкой утреннего тумана. Плеск рыбы, схватившей жука, упавшего с ветки, да пение птиц – вот обычные звуки в это время. Небольшие деревушки, разбросанные по берегам реки, спали сном праведника. Ведь еще не пропели петухи, а солнце пряталось за горизонтом, крася в розовый цвет взбитый пух облаков. Легкий ветерок качал кроны огромных дубов, растущих по берегам, а шелест листвы убаюкивал неспящих гребцов. Длинные корабли непривычного вида с высоко поднятой кормой и носом шли вверх по Сене, повторяя капризные изгибы ее русла. Острой грудью они резали воду, словно ножи, разгоняя тугую волну, неспешно затухающую у сонного берега. Первый корабль был украшен резной головой дракона, показывая всем, что именно на нем плывет ярл. Паруса спустили, ни к чему они здесь, да и ветер сегодня не помощник, он дует прямо в лицо Эйнару, который пристально вглядывается в даль. Руль на корме ведет тяжелый корабль, где четыре десятка гребцов ворочают веслами так, словно не люди они, а какой-то точный механизм. Казалось, воины и дышат в унисон, толкая драккар вперед по безмятежному зеркалу реки. Дорога в эти земли уже была известна, ведь осенью ярл Эйнар приходил на местный торг, где неплохо сбыл меха. Торговля – это хорошо, но зачем торговать, если можно взять бесплатно? Особенно здесь, в тихом зажиточном захолустье, куда даже воинственные бретоны больше не ходят, устрашенные силой франков.

В песчаный берег, где стояли лодки горожан, привязанные к кольям, со скрипом врезались острые днища кораблей. С их бортов начали молча прыгать в воду крепкие бородатые мужики с топорами и копьями. Они тащили грубо сколоченные лестницы, которые изготовили из жердей, срубленных выше по течению. Воины побежали к городским воротам, не обращая внимания на дома в небогатом предместье. Они сюда вернутся потом, когда возьмут город. Стены в два человеческих роста высотой, десяток воинов перемахнул мигом. Двое франков, дремавших на воротной башне, встрепенулись было, но поздно. Лезвие топора, летящее в голову – это было последнее, что они видели. Ворота со скрипом отворились, впуская в Руан ужас, неведомый до этих пор.

Истошный крик воина пробудил спящий город, и на улицу посыпались сонные обыватели. У многих в руках было оружие. Графскую стражу изрубили в первые же минуты, а по улочкам города разлилась безжалостная орда из четырех сотен викингов. Всех, кто пробовал оказать сопротивление, убивали на месте. Кое-где соседи собирались в кучки, пытаясь задержать неукротимый поток ярости, но все было тщетно. Сомкнутый строй копейщиков, укрытый щитами, сносил горожан за считаные мгновения.

– Снорри! Веди своих к церкви! – ревел ярл, который тряс окровавленным мечом. – Скольм! Хедин! К дому епископа! Да не трогайте вы баб, дурни! Успеете еще!

Викинги с хохотом задирали юбки визжащим от ужаса горожанкам, валили их на землю и насиловали тут же, наскоро утолив похоть. Только приказ ярла остановил их. Но не жалость двигала Эйнаром, вовсе нет. Сперва дело, а развлечения потом. В городе полно еды и вина. Они сначала вырежут всех, кто способен оказать сопротивление, а потом повеселятся как следует.

Двери церкви затрещали под ударами топоров. И вот уже вскоре из городской базилики вытащили кресты, кадила и ободранные оклады икон. Перепуганный до икоты дьякон, которого волокли за бороду, дрожащими руками открывал кладовые с припасами и вином. Прихожане не забывали церковь, щедро одаривая ее.

– Тащи все к кораблям! – орал ярл. – Вино не трогать! Это потом! Епископа нашли?

Перепуганного старца, которого вытащили из собственной постели, приволокли к Эйнару и бросили перед ним на землю. Тот в ужасе крестился, не в силах вымолвить ни слова. Давно, очень давно эти земли не видели войны.

– Где золото, старик? – раздвинул губы в жуткой улыбке Эйнар. – Признавайся, где ты спрятал золото?

– Господь покарает тебя, нечестивец! – еле выговорил тот дрожащими губами. – Ведь это храм Божий!

– Тор и Один защитят меня от твоего бога, – убежденно ответил ярл. – Я слышал, что он добровольно пошел на смерть, вместо того, чтобы самому убить своих врагов. Так кем ты хочешь меня напугать, старик?

– Он покарает тебя! – убежденно сказал епископ. – Гореть тебе в адском пламени!

– Огня! Эта старая сволочь не хочет говорить, где золото! – заорал Эйнар. – Трюгги! Подпали ему пятки!

Пожилой священник запирался недолго, и уже вскоре тяжеленный сундук с епископской казной принесли Эйнару вместе с ключом. Тот с удивлением покрутил железяку в пальцах, но когда епископ трясущимися руками отомкнул замок, восхищенно зацокал языком. В этих землях еще были мастера, не забывшие старинное римское ремесло.

В сундуке лежала золотая и серебряная посуда, воинские браслеты, фибулы, кольца в мешочках и кошели с монетой. Тремиссы[9] франков и имперские солиды лежали отдельно, своей увесистой тяжестью радуя нового хозяина.

– Молот Тора мне в задницу! – восхищенно заорал Эйнар. – Парни, тащите из этого дома все, что есть! Чую, там еще много добра!

Крепкие дубовые двери были изрублены топорами, и кладовые епископского дома опустошили в считаные минуты. Из сундуков на свет божий достали драгоценные меха, бережно переложенные полотном, рулоны разноцветных тканей и бронзовые лампы. Неслыханное богатство для данов, не избалованных таким великолепием. А из дома тащили гобелены и резную мебель, которая сама по себе была немалой ценностью.

Викинги несли добро и из остальных домов, что давали хоть какую-то надежду на поживу. Там, где оказывали сопротивление, рубили без пощады всех. Королевский граф лежал в луже собственной крови. Он был добрым воином и отбивался мечом, зарубив двоих данов, но брошенное крепкой рукой копье проткнуло его насквозь. Его дом тоже ограбили, а изнутри раздавались истошные женские крики.

– Проклинаю! – прошептал пересохшими губами епископ. – Проклинаю тебя, нечестивый язычник!

– Сдохни, колдун! – заревел ярл, и одним ударом расколол голову священника. Он плюнул на труп старика и удовлетворенно сказал:

– Отец говорил, что если колдуна убить, его колдовство не будет иметь силы! Тор благоволит нам сегодня! Вот это добыча! Окрестные ярлы удавятся от зависти! Скольм, собирай парней! Гоните трэллей к реке!

– А с городом как поступим, ярл? – деловито спросил Скольм, крепкий парень лет двадцати пяти, племянник Эйнара по жене.

– Да сжечь тут все! – сплюнул тот. – Или ты решил забрать его с собой?

К кораблям тащили мешки с зерном, волокли скотину и катили бочки с вином. Вечером будет поминальный пир. Ведь пятеро воинов-данов ушли сегодня в Вальхаллу, их нужно проводить достойно. Десять рабов франков будут сопровождать их на этом пути. Их принесут в жертву богам.

А в лагере начался дикий разгул. Воины, утолившие ярость в бою, лили в глотки вино, и веселье нарастало с каждой минутой. Истошно орали бабы, когда викинги начали валить их на землю. Младенцев отнимали у матерей и подкидывали вверх, ловя крошечные тельца копьями[10]. Мужчин, пытавшихся отобрать жен и детей у воинов, озверевших от вина и крови, резали на месте. Столько трэллей все равно ни к чему. Корабли и так будут черпать воду бортами, перегруженные добычей. С собой возьмут лишь десяток-другой баб посмазливее, чтобы не так скучно было в пути. Ведь если морской бог Эгир будет благосклонен и поможет попутным ветром в паруса, то они будут дома дней через семь-восемь, покрывая по двести миль в день. А, судя по всему, боги благосклонны к ярлу Эйнару. Никогда еще даны не брали римских городов. Никогда еще викинги не приносили из походов столько добычи. Франки – добрые воины, но разве даны пришли воевать? Нет, они пришли грабить. Ведь закадычный товарищ Вышата сказал тогда ярлу:

– Эйнар, друг мой! Не гневи богов, иначе они отнимут твою удачу. Взял добычу и уходи. Жадность – причина бедности. Ты придешь туда еще, но у тебя будет не десять кораблей, а пятьдесят. И тогда добыча будет совсем иной!

Ярл много думал над его словами, когда острый нос драккара целыми днями резал морскую волну. Большой соблазн пойти дальше и пограбить еще. Но вдруг Вышата прав, и боги отвернутся от него, отняв удачу? Нет, Эйнар умнее, чем конунг Хигелак. Он не будет ждать, когда придут франки. Он уйдет домой завтра же.

Май 625 года. Аквилейская гавань (в настоящее время г. Градо, область Фриули-Венеция-Джулия, Италия).

Небольшой островок в бывшей гавани Аквилеи – это все, что осталось от прежнего величия после разгрома здешних мест сначала готами Алариха, потом гуннами Аттилы, а затем – лангобардами. От последнего нашествия четвертый город Империи так и не оправился и практически перестал существовать, если не считать существованием несколько сотен оборванцев, что ютились в руинах театров, бань и дворцов знати. На месте гигантского города образовалось несколько поселений. Остатки жителей Аквилеи жались вокруг базилики, которую варвары пощадили, опасаясь мести распятого бога. Двести тысяч человек жило здесь когда-то, а теперь руины помпезных в прошлом зданий уходили в бесконечность, приводя в трепет Григория и его спутников. Малая часть горожан укрылась на островке в гавани, там, где раньше были морские купальни для богачей. Это место называли Градо. Как всегда и бывает, даже в этих руинах шла непрерывная борьба за власть. Епископы Аквилеи объявили себя патриархами, считая римских епископов схизматиками. Глядя на них, прелаты Градо не стал отставать, и тоже стали патриархами, породив головную боль для всех римских пап на ближайшие восемь столетий. Эта бурная религиозная жизнь никак не улучшила положения местного населения, истерзанного постоянными эпидемиями и грабежами. Теперь потомки беглецов прозябали в нищете, перебиваясь ловлей рыбы в окрестных водах. Они смогли уцелеть, ведь ни гуннам, ни лангобардам даже в голову не пришло переплыть пролив шириной в сотню шагов.

Рыбаки провожали изумленным взглядом истинное чудо, которого не видели здесь уже много лет. Имперский дромон[11] причалил в старом порту, который еще не тронуло время. Защищенная от штормов гавань служила Империи многие столетия, принимая корабли с египетским зерном и карфагенским маслом, в свою очередь, отправляя в провинции толпы связанных варваров, которых вели сюда победоносные легионы. А теперь из разоренной земли звероподобные герцоги лангобардов гнали римлян на продажу в Бургундию, где регулярные вспышки чумы и оспы убивали крестьян тысячами. Благодатные земли севера Италии пустели, понемногу заселяясь германцами и словенами.

– Преосвященный! – с нескрываемым испугом обратился к Григорию капитан корабля. – Вы уверены, что вам нужно именно сюда? Может быть, лучше высадиться в Равенне?

– Уверен! – сказал Григорий, на груди которого болтался массивный серебряный крест. Идти в Равенну, чтобы потом пробираться через половину Италии, раздираемой междоусобицами германской знати? Нет уж, увольте!

К берегу подскакал десяток всадников в броне, которые вопросительно уставились на огромный корабль с двумя рядами весел по бокам. Григорий вытащил из-за пазухи серебряную пластину с выбитой на ней звездой и показал всадникам. Те ударили кулаком в грудь и склонили головы.

– Причаливай, нас уже ждут, – дал команду Григорий.

– Помоги нам, господи, – прошептал капитан. – Дикие земли, как есть дикие!

Сотня людей вышла на берег, с опаской поглядывая на руины порта. Кое-кто из женщин начал плакать, прижимая к себе детей. Три десятка ремесленников из императорских мастерских с семьями было отдано по договору архонту склавинов. И за эту помощь княжеству придется заплатить немалой кровью. Вслед за людьми сгрузили мешки с их пожитками и инструментом, а самыми последними – сундуки с книгами, неслыханным сокровищем, которое в этой толпе не имело ценности ни для кого, кроме епископа Григория. А к берегу уже подъезжала целая кавалькада телег под охраной полусотни всадников с бритыми подбородками и вислыми усами.

– Боярин! – полусотник княжеской гвардии ударил кулаком в грудь. – Можно выступать. Отсюда до Солеграда две недели пути через перевал. Герцог Гразульф даст охрану и еду до самой границы. А от Солеграда на ладьях поплывем, я уже послал гонца, он предупредит жупана.

– Тогда чего мы ждем? – посмотрел на него Григорий. – Пора в путь!

Воин дал отрывистую команду, и в телеги начали грузить котомки, мешки, сундуки, ящики и малых детей. Телеги со скрипом двинулись, а ромеи, которые пугливо смотрели по сторонам, пошли рядом. Дети, сидевшие на кучах пожитков, с любопытством крутили головами, поглядывая на груды камней, бывшие когда-то домами. На руинах уже выросли деревья, разорвавшие своими корнями каменную кладку старинных стен. В центре города дома были целыми, и в них жили люди. Небольшие стада коз паслись в развалинах, густо заросших травой и кустарником. Дома отремонтировали уцелевшие жители, а то и сложили их заново, благо камень – это единственное, чего было здесь в избытке.

В этой земле установился хрупкий мир. Аквилейские епископы нашли язык с герцогом Гразульфом, который оставался арианином. У них нашелся общий враг – Империя и римские папы, а потому горожане вздохнули спокойно, начиная наслаждаться плодами мирной жизни. И впрямь, эта земля была истерзана до того, что даже простое отсутствие войны казалось немыслимым благом.

Григорий, проезжая по этой стране, видел робкие ростки жизни, которые начали пробиваться сквозь то чудовищное опустошение, что перетерпела когда-то цветущая провинция. Ведь еще остались люди, которые помнили времена владычества константинопольских императоров. Небольшие деревеньки на месте старых вилл, где лангобарды, гепиды и готы поселились вперемешку с римлянами, были обычным делом. Немало встретилось и словенских сёл, жители которых двигались на юг из предгорий Альп, осторожно, шаг за шагом, заселяя пустующие земли. Там, на северо-востоке, хорутане построили город Крн, а вокруг него образовалось целое княжество[12]. Язычники захватили те земли, превратив римское население в рабов. И даже само слово «крещеный», «крщен» на словенском, в том княжестве стало означать раба. Жизнь там была непроста, и хорутане продолжали уходить на юг, туда, где тепло. Герцог фриульский оказался весьма неглуп и не устраивал бессмысленной бойни. Вместо этого он установил разумный размер податей для пришельцев, позволяя им обихаживать брошенные когда-то пашни, усеянные костями их старых владельцев. Здесь сейчас жила едва лишь пятая часть людей от того, что было в старые времена, но двадцать-тридцать лет мира исправят это, вновь наполнив жизнью благодатные земли Италии.

Завидев крест на груди Григория, многие кланялись, а тот благословлял людей, не обращая внимания на ненавидящие взгляды ариан и язычников. Им еще предстоит дойти до римского города Форум Юлия, который варвары назвали Фриулем, а потом по горной дороге подняться к руинам Агунтума, где пятнадцать лет назад аварская конница и словенская пехота наголову разбили Гарибальда второго, герцога Баварии. А там уже и рукой подать до Солеграда, где их ждут корабли. Григорий улыбнулся в предвкушении. Он только что понял, что его настоящей родиной является именно Новгород, а вовсе не бургундский Санс. Там, в Новгороде, было все, что ему дорого. И это новое знание крайне удивило епископа Григория.

Глава 4

Май 625 года. Паннонская степь, земли племени кочагир. Неподалеку от руин г. Виндобона (совр. г. Вена).

Степь, которая стала для Добряты родным домом, покрылась изумрудным ковром свежей зелени. Отощавшие за долгую зиму кони веселели на глазах. Уже не видны были ребра, а шкура на боках залоснилась сытым блеском. Первая зелень – праздник в степи. Буйное разнотравье украсилось луговыми цветами, а шелест крыльев хрущей, вылетевших в несметном количестве, перекликался с шорохом ковыля, тянущего к весеннему солнышку пушистые метелки. Вскрывшиеся речушки уже вошли в свои берега, как и великий Дунай, который утащил грязно-серые льдины куда-то вниз по течению, где разбил их о зубья Железных ворот[13]. Топкие берега, которые жадно впитывали воду после разлива рек, уже давно просохли, но вода в тех реках всё еще была студеной, словно напитанной зимним холодом, что неохотно сдавался лету.

Хорошо в степи весной. Ветер бьет в лицо, когда скачешь на коне. Да только он не режет больше глаза острыми злыми снежинками, как в лютую зимнюю стужу, а наоборот, дарит всаднику приятную прохладу. Добрята любил это время, и степь он полюбил тоже. Он все еще был мальчишкой, которому шел пятнадцатый год, а потому частенько играл с такими же ребятами из аула в их немудреные игры. К нему тут уже привыкли, поверив, что он и, правда, сын Онура от словенской наложницы из-за Дуная. Откровенно говоря, поверили потому, что всем было наплевать, здесь такое в порядке вещей. А если бы не его умение стрелять, то на него и вовсе не обращали бы ни малейшего внимания. Подумаешь, еще один пацан бегает, да их тут в каждой юрте по шесть, а то и восемь ртов. Вон они, носятся по улице, сверкая белозубыми улыбками на чумазых лицах. Они тоже радовались весне. Радовались тому, что смогли пережить зиму, похоронив одного, а то и двух братьев или сестер. Суровые боги брали свое каждый год. Слабые погибали, оставляя степь сильным. Это здесь принималось, как должное, ведь смерть была непременным спутником жизни. А еще непременным спутником местной жизни были вши и блохи, а к этому Добрята привыкнуть никак не мог. Он еще в Сиротской сотне приучился к водным процедурам и слегка шокировал соседей, регулярно моясь и прожаривая одежду на костре. Впрочем, степнякам и на это было плевать. Хочет мыться мальчишка, пусть моется. Даже судачить об этой странности вскоре перестали, списывая на то, что полукровка он, а не урожденный всадник. Такие тут были люди, простые и понятные.

Спокойная, размеренная жизнь кочевого рода прерывалась только войнами, мелкими и крупными. Крупных пока не было, а вот мелкие набеги соседних племен, которые пытались выдавить ослабевших кочагиров с их пастбищ, случались частенько. Но тут сыграли свою роль те подарки, которые так и не принял великий каган. Онур понемногу одаривал нового тудуна, и тот стал его лучшим другом, защищая своими всадниками земли этого племени. Тудун Эрнак тоже был на редкость простым парнем, у которого мир делился на две половины: белую и черную. И точно так же он делил людей – на хороших и плохих. И, как можно догадаться, те люди, что дарили ему дорогие подарки, становились хорошими людьми. А те, что не дарили, были куда хуже. Так старый Онур, залезая в казну рода, изрядно пополненную князем Самославом, купил себе немного спокойной жизни. Но, сколько веревочке не виться, а конец всегда близок. Такие вот простые, прямолинейные парни могли быть крайне опасны, если понимали, что их водят за нос. Они не прощали тех, кто предавал их доверие. И вот прямо сейчас в юрте Онура шел крайне неприятный разговор, исход которого мог оказаться непредсказуем.

– Великий хан! Как я рад! – старый Онур раскинул руки в приветствии, но осекся, увидев перекошенное от злобы лицо тудуна, который едва сдерживался.

– Как это понимать, старик? – бросил он, даже не произнеся положенных приветствий. По степным обычаям переход сразу к делу считался почти оскорблением.

– О чем ты, великий хан? – спокойно спросил его Онур.

– Где твоя младшая дочь? – резко спросил тудун. – Где дочь твоего брата? Где дочери других старейшин?

– Моя младшая дочь далеко отсюда, хан, – с каменным лицом ответил Онур. – Она там же, где и сотня других девушек нашего племени. Она стала наложницей у одного из полукровок.

Он понемногу начал повышать голос и даже сделал шаг в сторону Эрнака, воинственно выставив вперед жидкую седую бороденку. Его губы тряслись, а в глазах стояли слезы.

– Ну? Что еще ты хочешь знать о моем позоре? Два моих младших сына были убиты словенами, а их тела плыли по Дунаю среди тысяч других. Так, словно они не воины, а последняя падаль! Я даже похоронить их не смог так, как велит обычай! Моя дочь поехала за Дунай, связанная, как овца! Я видел слезы моей девочки, когда ее увозили отсюда, и мое сердце разрывалось от горя. Я должен был похвалиться тебе, рассказав о ее удачном замужестве?

– Мне говорили совсем другое, – растерялся тудун.

– Что тебе рассказали, хан? – насмешливо бросил Онур. – Что я подружился с теми, кто почти истребил мой народ? Боги помутили твой разум?

– Но… да… именно это мне и рассказали…, – промямлил простой, как топор, Эрнак. – Сказали, что ты породнился с полукровками, и теперь у вас мир. Сказали, что ты предал великого кагана.

– Я купил жизнь своему племени! – почти выкрикнул Онур. – Моя дочь и еще сотня девушек была той платой. И не только она. Может, тебе похвастаться моими стадами, которые уменьшились вполовину от того, что было раньше. Где был ты, когда полукровки вырезали несколько аулов до последнего младенца? Пил ромейское вино и спал со своими наложницами? Разве племя Уар пришло к нам на помощь?

– Это была ваша война, – поморщился тудун. – Вы нас не звали, и мы не пришли. Да и что нам делать в нищих словенских землях? Великий каган прав, мы должны примерно наказать их, но главная цель – не здесь. Константинополь, набитый сокровищами – вот настоящая цель! На востоке на нас смотрят тюрки, которые только и ждут, как бы ударить в спину. Зачем кагану лезть в эту глухомань? Я бился с германцами, но добычу от того похода не сравнить с той, что мы взяли в землях ромеев.

– Хорошо! Теперь ты знаешь правду! – Онур сложил руки на груди и вызывающе посмотрел на Эрнака. – Да, моя дочь будет рожать сыновей врагу, а у меня теперь с ними мир. Что дальше, хан? Зарубишь меня, как предателя? Руби! Мне не стыдно за то, что я сделал, ведь я спас людей, которых вверил моим заботам сам бог Тэнгри! Только подумай сначала, как ты сам поступил бы на моем месте? Тебе хватило бы мужества отдать врагу любимую дочь, чтобы спасти чужих детей?

– Да…, – смутился тудун. – Не знаю даже… Такого еще не бывало… Хотя и таких поражений от словен мы не несли никогда. Мы должны наказать их! Мы отомстим за твоих сыновей!

– Мне некого повести за Дунай, – горько сказал Онур. – Если я потеряю еще кого-нибудь, то мои пастбища просто некому будет защищать. В наших аулах почти не осталось тех, кто может натянуть лук. Мой род не пойдет в этот поход, хан.

Эрнак глубоко задумался. Вроде бы все было так, как ему донесли, и Онур ничего не отрицал. Дочь вождя этого племени и его старейшин уехали за Дунай и живут с полукровками. И да, полукровки и кочагиры заключили мир. Точнее, кочагиры подчинились силе, не желая пойти под нож. Предательство ли это? Как посмотреть. С другой стороны, а почему не признался сразу? Понятно почему, кто бы хвастался этим! Такой позор! Дочь степного хана, пусть и мелкого племени, стала наложницей презренного ублюдка. Да! Дела!

– Ты боишься за дочь, – понимающе кивнул Эрнак. – Она же заложница там, за рекой. Ведь это так, Онур?

– Так, – горько сказал старик. – Мир держат на своих плечах наши дочери. Когда такое было? Чем мы прогневали Великое Небо, заслужив подобное унижение? А у меня и так почти никого не осталось. Кто позаботится обо мне, когда я стану совсем стар? Пятеро моих сыновей погибли в походах, старшую дочь забрала горячка прошлой зимой. Есть еще сын от наложницы, совсем мальчишка, и восемь внуков. И так почти у всех здесь, мой хан! Нам нужно лет десять-пятнадцать, чтобы выросли младшие сыновья и родили своих сыновей. Только тогда мое племя обретет нужную силу! Только сын Ирхан радует меня. Такого лучника больше нет в наших землях. Сам бог Тенгри дал ему глаза орла.

– Мальчишка? – удивился Эрнак. – Он что, стреляет лучше, чем ваши воины? Я был о мужчинах твоего племени другого мнения.

– Он стреляет лучше, чем мои воины, и лучше, чем твои воины, хан! – гордо ответил Онур. – Я горжусь им!

– Я хочу это увидеть, – загорелся Эрнак. – Пусть покажет.

Жители кочевья бросили все заботы и собрались в кучу, обсуждая свежую новость. Мальчишка Ирхан будет показывать свою стрельбу из лука самому тудуну. Степняки посмеивались, ведь они уже привыкли к этому зрелищу, а вот хан его еще не видел. В ауле было немного развлечений и, чем бы ни закончилась предстоящая потеха, это все равно лучше, чем перемывать кости соседке, или чесать шерсть.

– Этот, что ли? – с легким презрением спросил Эрнак. – Да он же ребенок совсем! Ваши воины стреляют хуже, чем он?

– Даже твои воины стреляют хуже, чем я, великий хан, – спокойно ответил Добрята, смело глядя в глаза, глубоко утопленные в изуродованный череп.

– Наглый щенок! – побагровел Эрнак. – Покажи мне свое мастерство, и если ты мне соврал, тебе дадут плетей!

– А если не соврал? – также спокойно спросил Добрята. – Если я стреляю лучше, чем те воины, что сейчас скалятся за твоей спиной. Что будет тогда?

– Тогда ты получишь отличного скакуна, – азартно ответил Эрнак. – Твоя поротая спина против хорошего жеребца! Ну, мальчик, ты готов? Или уже обмочил штанишки?

– Стреляем с пятидесяти шагов, – бросил Добрята, резко повернулся и пошел за луком. – Пять выстрелов. Больше не понадобится.

– Я спущу с него шкуру, – скрипнул зубами Эрнак, который от гнева весь пошел багровыми пятнами. – Каков нахал! Бури, проучи его!

– Да, мой хан!

Немолодой воин достал лук и натянул тетиву. Он полез в колчан, откуда вытащил стрелы, тщательно осмотрев каждую. Бури не был горяч, и он мастерски стрелял из лука. Он был уверен в своей победе, но во всем этом его смущало только одно – мальчишка был поразительно спокоен. А раз он так уверен в своих силах, то и Бури не допустит ошибки, недооценив соперника.

А кочагиры, весело галдя, уже привязали к столбу тушу барана, в предвкушении будущего развлечения. Этому барану все равно предстоит отправиться в котел для дорогих гостей, так пусть будет веселее. Всё лучше, чем дырявить мешок с сеном. Почти все из мужчин здесь соревновались с мальчишкой Ирханом и все они проиграли. Что же будет теперь?

– Стреляй первым, уважаемый батыр! – коротко поклонился Добрята всаднику, который кивнул с достоинством и вышел на позицию.

Бури никуда не спешил. Он немного постоял, слегка успокоив дыхание, а потом, наложив стрелу на лук, выпустил ее по мишени. Стрела рванула бок барана, обнажив мясо, и улетела куда-то вдаль. Воины Уар восторженно заорали. Выстрел был хорош. Но Бури поморщился, он не учел ветер. Следующие выстрелы он положил в цель одну за одной, неторопливо и аккуратно. Он и воевал точно так же, сохраняя голову холодной всегда, чтобы не случалось.

– Молодец, Бури! – хан хлопнул своего нукера по плечу и насмешливо обратился к Добряте. – Мне уже замочить свежие ветки, мальчик? Бить по спине не буду, не заслужил. Получишь по заднице, как ребенок, который украл у матери лепешку.

– Я заберу вот этого! – Добрята ткнул в жеребца нукера, что был справа от хана.

Парень вышел на позицию, сделал несколько вздохов, а потом, зажав в ладони пять стрел разом, выпустил их по мишени за три удара сердца. Одну за одной. Воины Уар, раскрыв рот, смотрели, как с сочным чавканьем стрелы, одновременно висевшие в воздухе, впились в мишень. Они легли так тесно, что их можно было накрыть ладонью, и кочагиры, получив привычное развлечение, злорадно заорали, подбрасывая шапки. Ирхан, посрамивший надменных богачей, увешанных золотом, надолго стал их героем. Нищее племя, они немногим отличались от детей и радовались точно так же, от всей души, не скрывая эмоций.

– Как ты это сделал? – ошеломленно спросил Эрнак. – Я отдам тебе коня, если ты сможешь это повторить.

– Он уже победил, хан, – спокойно сказал Бури, снимая тетиву с лука. – Парень хорош. Такого стрелка нет даже у самого великого кагана.

– Да, – поморщился хан. – Мое слово был сказано. Но ему просто повезло.

– А сейчас? – спокойно произнес Добрята, который повторил свой выстрел, превратив баранью тушу в огромного ежа.

– С ума сойти! – пробормотал Эрнак. – Твой отец прав! Бог Тенгри и впрямь даровал тебе глаза орла. Никогда не видел ничего подобного.

Тудун был, в общем-то, неплохим человеком, и умел признавать поражения. Он ехал сюда, готовый содрать кожу со старика Онура, а теперь одобрительно хлопал по плечу его сына, рожденного от словенской рабыни. Он разделял веселье кочагиров, восхищаясь воинским умением мальчишки. Для него такой искусный стрелок не мог быть плохим человеком, ведь сами боги отметили его.

– Мальчишка получит отличного коня! – крикнул он толпе, которая гомонила и обсуждала происходящее. Теперь пересудов будет на несколько лет, а эта история покатится по степи, от кочевья к кочевью, от костра к костру…

– Режьте еще баранов, – сказал Онур. – Пусть все сегодня порадуются вместе со мной. Ты не возражаешь, мой хан?

– Конечно, нет, – пожал тот плечами. – И я с удовольствием выпью за твоего сына. Он славный воин. Кстати, у тебя есть мёд, почтенный Онур?

– Немного найдем, – подмигнул тот.

Он покривил душой, и мёда ему хватило на то, чтобы упоить до потери сознания и самого тудуна, и его нукеров. Теперь они храпели на разные лады, расположившись в разнообразных позах рядом с достарханом, заваленным объедками.

– Слушай, отец, – негромко сказал Добрята, обгрызая холодное мясо с бараньей лопатки. – А ты здоров врать, оказывается. А когда про госпожу Эрденэ начал рассказывать, то даже я чуть не поверил. Я потом жупану Арату расскажу, как он свою вторую жену отсюда связанной увозил. Он живот со смеху надорвет. Я слышал, что твоя дочь окружена почетом в мораванских землях. Она же дочь хана!

– Да, я знаю, – махнул рукой польщенный Онур. К разговору с тудуном он готовился не один месяц, понимая, что он неизбежен, и долго шлифовал каждое слово, каждую интонацию и каждый жест. – Моей дочери повезло с мужем. И я скоро в девятый раз дедом стану. Великое Небо забирает моих детей, но взамен дарит много здоровых внуков. Надо принести богатые жертвы за эту милость. А насчет вранья ты не прав. Не вранье это. Вранье – дело постыдное, оно нужно тому, кто преследует этим обманом свою выгоду. А разве я сделал плохо, когда сберег столько жизней своих родичей? Значит, не вранье это, а военная хитрость.

– Это тебе князь сказал, – понимающе кивнул Добрята.

– Ну, князь, – не стал отрицать очевидное Онур. – Умного человека грех не послушать, может, сам умнее будешь. Кстати, я тебе не советую больше так себя с тудуном вести. Знай свое место, мальчишка.

– Думаешь, он теперь заберет меня с собой? – спросил Добрята.

– Должен предложить, – пожал плечами Онур. – Думаю, захочет похвалиться кагану, что в его землях такой лучник есть. Пойдешь с ним?

– Позовет, пойду, – кивнул Добрята. – Чего тут сидеть, вшей кормить.

– Думаешь, там вшей меньше? – удивленно спросил Онур. – Да сам великий каган от них только шелковой одеждой и спасается. А гнид ему рабыни выбирают, я это сам видел. Маслом оливы волосы густо смазывают, а потом расчесывают частым гребнем.

– Не люблю я их, – поморщился Добрята. – Да и князь грязнуль сильно не одобряет. Говорит, что если человек сам грязный, то и в делах у него грязь.

– Ишь ты! – удивленно покачал головой Онур. – Попробовать помыться, что ли? Может и, правда, меньше кусать будут. Спасу от них нет, всё чешусь и чешусь.

Они говорили еще долго, пока рассвет не тронул зарей край неба. Добрята задремал, прикрывшись старой кошмой. Задремал и Онур, который сегодня прошел на волосок от лютой смерти. Он вспоминал молодого словенского хана и его глаза, которые прожигали, словно насквозь. Он вспоминал и его слова, сказанные тогда:

– Ты не предаешь свой народ, почтенный Онур. Как можно предать кого-то, спасая его от смерти? А что касается кагана, он уже проиграл, только еще не знает об этом. Разве тебе по пути с тем, от кого отвернулись боги? Думаю, нет, ведь ты умен. И вообще, вовремя предать неудачника, уважаемый Онур, это не предать, это предвидеть[14].

– Да, я умен, – согласился сам с собой Онур, смежив усталые глаза. – И я никого не предавал, я просто выбрал себе нового кагана. Имею право, между прочим. Или я не хан своего народа?

Глава 5

Июнь 625 год от Р.Х. Аварский каганат. Земли племени словаков.

Пять сотен всадников шли неспешной рысью по землям своих данников. Словаки не посмели восстать против господ и покорно сгибали спины, когда видели красные бунчуки из конских хвостов. Сам тудун с войском изволил пожаловать. Те, кто успел, уходили в заросли и уже оттуда пугливо смотрели, как пыльная змея смертоносного войска ползла мимо их лачуг. Ветер доносил до них тяжелый запах конского пота и немытых тел, страшный запах, знакомый всем в этих местах. Кочевники не жаловали воду. Каждый всадник вел на поводу второго коня, навьюченного припасами и доспехом. А иногда таких коней было три, если знатный всадник не хотел утомить переходом выученного боевого жеребца. Седельные сумки-хурджуны были набиты сушеным мясом и куртом, творогом, твердостью напоминающим камень. Воины шли по родам, держась вместе. Они и воевали точно так же, стоя плечом к плечу со своими братьями и соседями. Ели они тоже из одного котла, и даже шатры ставили наособицу, не смешиваясь с другими родами.

Тут, за Моравой, власть обров оставалась незыблема, и жупаны из полукровок и родовой знати, присягнувшей кочевникам, спешили выказать свое почтение на всем пути войска. Угощение, угодливые улыбки и раболепные речи встречали хана в каждом словацком городке. Его уже тошнило от них, как тошнило от трясущихся от ужаса словенских девок, которых подсовывали ему запуганные рабы.

Тудун Эрнак повел в поход только своих воинов. Битые словенами роды он звать не стал, стыдясь их трусости и слабости. У него не было грандиозных планов, скорее наоборот. Он должен вернуться в степь, разграбив мораванские селения и приведя свежий полон. Ему не нужна большая война, но показать свою власть он просто обязан, иначе какой же он хан? Небольшой набег – это то, что надо. Три-четыре сотни пленных, которых он раздаст по верным родам, лучше всяких слухов и песен расскажут о его победе. Ведь победа – это то, что уже успели забыть его новые подданные.

Добрята скакал в свите Эрнака. Он стал нукером ханского нукера Бури, того самого, которого победил в соревновании по стрельбе. Такова была тонкая месть тудуна, который не забыл наглого поведения мальчишки. Впрочем, Бури был выше этого. Спокойный, основательный воин презирал мелкие дрязги, и Добрята совершенно искренне зауважал его. Мальчишка смирил свой нрав и покорно таскал воду, разжигал костер и кашеварил, будучи младшим из всей ханской свиты. Как он и надеялся, тудун, когда протрезвел, предложил ему службу, и Добрята ломаться не стал. Ведь он и сам хотел именно этого. Добрята обнял на прощание Онура, к которому и впрямь искренне привязался. Да и тот, судя по скупой слезе, привязался к мальчишке, который заменил ему пятерых сыновей, погибших в славных походах. Хотя, что славного было в том, чтобы получить камнем по голове под Фессалониками, быть пронзенным баварским дротиком или изрубленным топорами данов, Добрята решительно не понимал. Он так и не стал храбрецом, отчаянно боясь показать свой страх людям, который презирали трусов. Потому-то он и терзал лук, стараясь стать лучшим из всех стрелков. Парень прятал свой страх, убивая издалека, он понимал, что нестись в конной лаве, опустив копье, ему не суждено. У него просто разорвется сердце от невыносимого ужаса. И, тем не менее, он скакал в войске авар, которые шли с карательным походом в мораванские земли, совместив сразу несколько дел. Тудун объедет племена словаков и ляхов – голеншичей, собрав дань, а потом ударит по мораванам с севера. Там, где их никто не ждал. Аварское войско разорит часть мораванских земель, а потом уйдет к себе, нагруженное добычей. Правда, тудун с удовольствием прошел бы по этим землям с отрядом, большим раз в десять, призвав на помощь другие рода племени Уар, но приказ кагана был жестким – никаких войн до похода на Константинополь. Все – после! Каган, которому перевалило за шестьдесят, хотел остаться в веках, затмив славу великого отца и брата. Ему, сидящему в хринге, полном золота, не нужна добыча из нищих земель. Особенно сейчас, когда каждый всадник на счету. Ведь кто бы и что ни говорил, авары были не особенно многочисленны. Баян I привел в эти земли двадцать тысяч воинов, а теперь его младший сын может выставить около тридцати-сорока, потому что через Карпаты перевалило еще множество мелких племен, присягнувших каганам на верность.

Добрята с любопытством поглядывал по сторонам. Он никогда не бывал в этих местах, но ощущение глухой и тоскливой безнадежности напомнили ему первый приезд в земли мораван, когда он и познакомился с Аратом. Во владениях новгородского князя теперь не так. Там нет этого липкого, висящего в воздухе страха, верного спутника аварской власти. Страха раба, что завтрашний день будет хуже, чем сегодняшний. Страха, что твоя жена и дочери после ухода всадников снова будут рыдать, пряча глаза от людей. Страха, что ты, сильный муж, не можешь помешать этому позору. Это был страх, который калечил души, превращая людей в забитых животных, что падали ниц при одном лишь грозном окрике.

Пару раз Добрята заметил внимательные глаза в чаше. Точнее, не заметил, только почувствовал ненавидящий взгляд, который мазнул по нему и убежал прочь, словно боясь задержаться надолго. Ему этот взгляд был знаком, и он удовлетворенно напевал, таская воду и разводя огонь. Пока все шло именно так, как нужно. Он еще не стал тут своим, но непременно станет. Место ближнего ханского нукера нужно заслужить, а уж ничтожному полукровке, рожденному рабыней, понадобится приложить втрое больше усилий, чем юноше, чью мать взяли из хорошего рода.

До земель ляхов оставалось недолго, и там они не задержатся. Голеншичи были крошечным племенем, что жило у истоков Одры. А вот восточнее раскинулся многочисленный народ вислян, и уже там власть авар было намного, намного слабее. Это упущение тудун Эрнак тоже планировал исправить после похода на Константинополь.

Вечером на стоянке Добрята пошел к реке, помахивая ведром. Узкая речушка, что текла рядом, была прозрачна, словно слеза. Он ушел выше по течению, ведь у самого лагеря вода стала мутной, взбитой копытами тысячи коней, пришедших на водопой. Добрята вышел на песчаный пляж, окруженный густыми зарослями осота и камыша. Безумно захотелось пройтись на лодке с острогой, зацепив на ужин щучку или леща. Вытащить крупную рыбину, выпотрошить, посолить, а потом обмазать глиной и запечь. Чешуя отойдет вместе с глиной, обнажив вкуснейшее мясо. Ум-м! Вкуснота! Но нет, нельзя! Добрята с сожалением вздохнул. Не в обычае всадников есть рыбу, засмеют. Только совсем уже нищие племена, лишившиеся большей части стад из-за мора или чересчур суровой зимы, доходили до такого унижения. Принести в лагерь рыбу было немыслимо. Это стало бы признанием того, что он чужак. Двойной крик сойки заставил парня вздрогнуть. Неужели? Или совпадение? Он пугливо оглянулся и, не увидев никого поблизости, ответил. Теперь нужно подождать.

Плеск воды, который Добрята услышал через пару минут, заставил сердце биться сильнее. А когда к нему подплыла лодочка-долбленка, в которой сидел незнакомый мужичок, парень напрягся. Этого человека он не знал.

– Боярин Арат привет шлет, – негромко сказал мужик, выцеливая рыбину за водной гладью. Зубчатая острога, вырезанная из кости, пробудила в Добряте чувство зависти, ведь он и сам хотел того же.

– И ему привет передай, – буркнул Добрята. – Как узнал меня?

– Так ты мальчишка, который тайный сигнал ведает, – ухмыльнулся мужичок. – Тоже мне, хитрость. Известие с аварского берега прилетело, что войско в эти земли ушло. Гонец сказал, что и ты должен тут быть. Есть что передать?

– Скажи, пусть на севере войско обров ждет, – ответил парень. – Они из ляшских земель нападут. Пять сотен, из них сотня в доспехе. Хотят пограбить немного и уйти с полоном. Ведет их тудун Эрнак.

– С ним что делать? – пристально посмотрел на Добряту связной.

– Скажи, пусть не тронут его, – ответил тот. – Пригодится.

– Добро, – кивнул связной. – Передам. Бывай, паря!

– И тебе не хворать! – ответил Добрята, зачерпывая воду ведром. Ему еще предстояло разжечь костер и сварить похлебку.

Север мораванских земель встретил авар неприветливо. Всадники скрипели зубами в бессильной злобе и жгли пустые словенские лачуги, где не было ничего, кроме глиняных горшков. Разве это добыча? Такую дрянь любая баба за четверть часа слепит, навивая из глиняного шнура стенку будущей посуды. Тьфу!

Зарево от горящих словенских весей украсило багровыми всполохами закатное небо, подавая верный сигнал тем, кто еще не ушел: бежать! Бежать, пока не поздно! Население этих мест схлынуло на юг, словно вода в отлив, оставив урожай на убогих клочках полей. До него ли было сейчас?

Всадники рассыпались по равнинам Моравии и дорогам среди лесов. Данники из ляхов, что вели войско, путались, приводя воинов к засекам и завалам, из-за которых летели стрелы, смазанные дерьмом и ядом, от которого потом трясло в жестокой лихорадке. Прорубаться через преграды под ливнем стрел – безумие, и всадники искали широкие пути, благо тут хватало равнин. Иногда на авангард войска нападали небольшие отряды полукровок, но, получив отпор, отступали с позором. Всадники рода Уар, разодетые в хорошие плащи, пластинчатые доспехи и блистающие золотом на рукоятях мечей, смотрели с презрением на немногочисленные трупы оборванцев, одетых в обноски, на их убогие луки и кривые копья. Они раздавят таких вояк, словно лягушек, ни у кого не оставалось ни малейших сомнений. Но всадники шли по верному пути, ведь чем дальше они уходили, тем чаще на них нападали. И так было до тех пор, пока гонец передового отряда не принес весть, что их ждет целое войско, не меньше, чем у них самих.

Их ждали. Это тудун понял сразу же, когда увидел строй конницы, центр которого составляли точно такие же, как у него, тяжелые всадники. Доспехи у них были не только пластинчатые, снятые в убитых господ, но и сделанные из колец. Сердце опытного воина сжалось. В голове всё сложилось в один момент. Пустые деревни, завалы на дорогах, наскоки каких-то убогих бродяг, которые убегали именно сюда. Их вели! Вели так, как ведет баранов пастух. Что же, пусть так! Они все равно раздавят своих слуг, возомнивших себя хозяевами. И тогда они разорят этот край, приведя его к покорности. Это будет несложно.

Войско авар построилось на битву, с любопытством рассматривая полукровок, которых раньше и за людей-то не считали. Всадники переговаривались, презрительно поглядывая в сторону врага. Они и не слышали, чтобы эти черви сражались в доспехе, словно знатные воины, имеющие десяток семей словенских рабов. Хан поднял руку, и с флангов потекли конные лучники, который в неспешной рыси начали расстреливать противника. Тот не остался в долгу и выдвинул им навстречу свои отряды. Строй аварской конницы шагнул вперед, постепенно набирая ход, а длинные копья, украшенные флажками, начали опускаться вниз.

Тут то и заметил тудун Эрнак несколько странностей, отчего его настроение ухудшилось еще больше. Во-первых, копья полукровок были длиннее, во-вторых, держали они их подмышкой, а не двумя руками, как делали все нормальные люди и, в-третьих, на левой руке у них был каплевидный щит, который острым краем закрывал ногу почти до стопы. И это было скверно.

Отборный ханский отряд и он сам пока в битву не вступали. Они вступят в бой там, где будет нужен решающий удар. Отряды, построенные по родам, ударят по всадникам врага. Знатные воины, одетые в доспех, недоступные для стрел, собьют с коней лучников, проломят строй и начнут теснить врага. А потом в самое слабое место ударит кулак тяжелой конницы, рассекая войско на две половины. В пролом строя вклинятся лучшие воины, враг побежит, а лучники вновь вступят в дело, преследуя его. Или наоборот, если враг окажется стоек, легкая конница пустится бежать, а противник, сломав строй, бросится догонять ее и попадет под фланговый удар панцирной кавалерии.

Так было всегда, и так должно было случиться сегодня. Но не случилось. Центр вражеского войска, закованный в доспех, набрал неслыханную скорость. Не воевали так никогда, не было нужды мчаться, загоняя коня. Неспешный шаг и почти фехтовальные уколы копьем – вот тактика тяжелой конницы, что не менялась уже больше тысячи лет. Но полукровки, пустившие коней быстрой рысью, ударили своими длинными копьями, выбив из седел полсотни всадников сразу. Хруст копий, сломанных страшным ударом, разнесся по полю, оглушив опытнейших воинов. Неужто враг лишился оружия? Но те взяли в руки булавы и начали крушить аварские шлемы и доспехи, отбиваясь от их копий щитами.

– Проклятье! – заревел Эрнак. Центр его войска был практически смят, а тела сбитых с коней всадников топтали подковы мораванских коней, перемешивая человеческую плоть с травой и пылью. Это было не по плану. – Вперед!

Полусотня отборных ханских воинов, одетая в железные пластины доспеха, перебросила копья со спины, где они висели в петле. Яркие флажки трепетали у наконечников, а воины тронули пятками коней, движением колен направляя боевого друга. Тяжело держать поводья, когда в руках копье длиной восемь локтей. Все пошло не так! Опытнейшие воины не смогли переломить ход сражения. Ведь полукровки воевали непривычно. Они таранили всадников длинными пиками и при этом даже не думали вылететь из седла под копыта коней. Странные седла, непривычно глубокие, с высокой задней лукой, были тому причиной. И только тогда хан Эрнак понял, что битва проиграна. Длинные копья ломались то и дело, но размен был не в пользу авар. Одно копье на одного воина. И, зачастую, те, кто ломал копья, уходили в тыл, откуда возвращались с новым оружием.

– Отходим! – заревел хан, но в пылу сражения кто услышит голос одного человека. Раздался сигнал рога, и всадники – авары отхлынули от мораванских порядков, чтобы привычно собраться для следующей атаки.

– Труби отход! – заорал хан. – Отход!

Его отряд рубился в самой гуще, там, где уже никто никого не таранил. Тут просто не было места для этого. И вот именно здесь великолепная выучка знатнейших воинов Паннонии дала о себе знать. Они играючи отбивали удары копий противника, целя в незащищенные места и подсекая острым лезвием наконечника ноги вражеских коней. Опытный всадник умел не только бить копьем сверху и снизу. Он мог рассечь горло соперника, распороть ему ногу, оставив того истекать кровью, или провести укол в лицо. Теперь уже полукровки посыпались с коней, встретив противника куда более высокого класса, чем они сами. И только начавшийся отход легкой конницы спас множество мораван. Полукровки, подчиняясь сигналу, разошлись в стороны, а в ханский отряд ударили свежие всадники, сбивая цвет аварского войска с коней.

– Хан, уходим! – крикнул Бури, рубившийся рядом. Его нукер Ирхан крутился где-то сзади, выпуская стрелу за стрелой.

– Уходим! – сплюнул хан, который с огромным трудом отбил копье, которое должно было проткнуть его насквозь.

Войско авар бросилось наутек, привычно стреляя, развернувшись назад. Опытные воины умели отступать, ведь это обычный маневр, которым они владели в совершенстве. Сегодня боги не на их стороне. Пятая часть всадников потеряна убитыми и ранеными, а значит, нужно отходить. Мораване не стали преследовать их, ведь тогда победа может стать горше, чем поражение. Авары стреляли, повернувшись назад, ничуть не хуже чем, глядя вперед. Смельчаки, которые попытались их преследовать, быстро отстали, поймав стрелу или лишившись коня. А вот ханский отряд, застрявший в гуще сражения, уже окружали, и счет шел на какие-то минуты.

– Уводи хана, батыр Нури! – сказал Добрята, подскакав к ним. Тяжелых всадников, измотанных боем, вот-вот охватит кольцо врага. – Дай мне свои стрелы, и уходите отсюда.

– Ты спятил, мальчик? – удивленно посмотрел на него воин.

– Дай стрелы и уводи хана, – повторил Добрята. – Нас вот-вот перебьют. Уходите на лесную дорогу. Вон там, справа!

Доспешная конница скачет совсем небыстро. Лошади устали, а сзади идет немаленький отряд врага на свежих конях, который попытается догнать их и перестрелять издалека. Мораване пошли наперерез, оттесняя Эрнака и его воинов от остального войска. Им нет нужды спешить, нужно лишь отрезать ханский отряд от основной армии, а потом тремя-четырьмя волнами загонщиков навязать уставшим коням такой темп, что они просто падут от изнеможения, превратив грозных всадников в жалкое подобие воинов. Ведь ни один из них, с тех пор как им исполнилось пять лет, не делал и двух сотен шагов подряд. В голове Бури и Эрнака эти мысли мелькнули одновременно, и оба тут же поняли, что хочет сделать отчаянный мальчишка, рискующий своей жизнью ради них.

– Если выживешь, я тебя щедро награжу! – просипел хан, горло которого было забито сухой пылью. Добряте отдали два колчана стрел, а отряд ушел в сторону, отрываясь понемногу от полукровок.

Мальчишка остановил коня, наложил стрелу на лук, и уже через мгновение услышал обиженное ржание. Он попал. Добрята сделал еще три выстрела, смешав ряды нападающих. Они рассыпались цепью, а он пустился вскачь, выбивая на скаку одного коня за другим. Он за этот день не убил ни одного человека, в этом Добрята был совершенно уверен. В него тоже летели стрелы, и уже пара штук ткнулась в короткую кольчугу, что была надета под безрукавкой из козьей шкуры. Добрята зашипел от злости, когда трехлопастная стрела ударила его в спину. Больно! Еще несколько стрел ткнулось в кольчужную попону, которой был накрыт его конь, а одна чиркнула по остроконечному шлему, что был у него на голове.

Отряд мораван резко замедлился, потеряв десяток лошадей, а Добрята, что пустил своего коня в галоп, уже встал на узкой лесной дороге, взяв в в ладонь пять стрел сразу. У него будет две четверти часа. Сначала он расстреляет тех, кто пойдет на него в лоб, потом они пустят кого-нибудь в обход через чащу. Тут нельзя замешкаться, иначе его пристрелят из кустов в упор, как куропатку. Затем он отойдет на тысячу шагов и снова подождет смельчаков. А потом повторит это еще раз, и еще. А потом надо будет уходить, потому что у него просто закончатся стрелы. Но это будет уже неважно. Хан успеет уйти, и это именно, что нужно было Добряте. Как иначе попасть в ближний круг к высшей аварской знати? Нужно удивлять! И Добрята пустил веер стрел, безжалостно раня ни в чем не повинных коней. Князь будет доволен им, он был в этом абсолютно уверен.

Глава 6

Июль 625 год от Р.Х. Новгород.

Лето выдалось нежарким, да и весна порадовала дождями. Новые косы, сделанные мастером Максимом на государевой мануфактуре, в которой он был пайщиком, сотнями разошлись по словенским весям. Сочная трава собиралась в высокие стога, радуя глаз селян. Сколько раз пришлось бы раньше поклониться той траве, чтобы серпом такую гору сена нарезать? А ведь сейчас уборка началась, и счастливчики, получившие косы, свысока поглядывали на соседей, страдающих от лютой зависти. Это ж какое облегчение мастер Максим всему рабочему люду сделал, и не вымолвить! Старосты чуть не в драку лезли, чтобы те косы вперед других получить, но их пока больше десятка на волость не давали. Слишком мало было тех кос, хоть и работали кузнецы почти без сна, зарабатывая на неделю столько же, сколько за месяц раньше.

По весям раздали и новые хомуты, которые позволили запрячь коней в соху или плуг, смотря что за почва была. Не возьмет тяжелый галльский плуг пронизанную корнями лесную пашню, а вот там, где леса не было уже давно, его ножи поднимали толстые пласты нетронутой земли, обещая небывалые урожаи. Масса скота, что пригнали из истребленных аварских родов, паслась на пару, удобряя его для будущего посева. Мужики, которые помнили голодные зимы, что были еще десять лет назад, мяли в руках тугой колос и благодарили богов. А вот молодежь, что вошла в пору, уже и не ведала другой жизни, считая, что соль – это приправа для еды, а от тухлой рыбы и вовсе воротила нос брезгуя. Детишки, что живы остались благодаря той соли, уже подрастать начали, и свадьбы играть, угрожая через три поколения превратить безбрежную лесную чащобу в гигантское пшеничное поле.

Княгиня родила дочь, а князь, собрав всех ведуний и повитух, под угрозой самой лютой кары, повелел им перед тем, как ребенка принимать, обмывать руки той вонючей дрянью, которой после перегонки через уголь и настаивания на травах в государевых кабаках торговали. Тетки плевались поначалу, но ослушаться не посмели. Князя тут почитали колдуном, и на такое смелости ни у кого не хватало. А уж когда бабы почти перестали от родильной горячки помирать, так и вовсе отпали все сомнения. Раз князь сказал той вонючей водой руки мыть, значит, будут мыть. Знать, так ему боги велели. Вот сама богиня Мокошь и велела. Лично! Она в виде каменной девы теперь на капище стоит, и к ней на поклонение со всех словенских земель пошли, умножая и без того немалые доходы новгородских купцов. То одна баба понесла, когда той каменной деве помолилась, то другая легких родов попросила и получила то, что хотела… Слухи один другого забористей понеслись по землям словен и германцев, породив для князя немалую головную боль. Ведь он решил понемногу христианство внедрять, раз уж у него целый епископ есть, а тут такая неожиданность! Если превратить Новгород в оплот язычества, то потом эту проблему пару столетий разгребать придется. И скорее всего, кровушка польется ручьем. А тут еще из Галлии привезли мраморную статую Исиды с младенцем Гором, которую объявили Девой Марией с Иисусом, а епископ Григорий уверил, что никто ни о чем и не догадается. Ведь отцы церкви вовсю заимствовали старинные праздники и обычаи, превратив египетскую Исиду в Деву Марию, день рождения бога Митры в Рождество, скотьего бога Велеса в святого Власия, а Перуна в Илью-пророка. Учитывая разброд и шатание, что были в то время в христианской церкви, всё это не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Ведь даже ислам, что со скоростью пожара несся по пескам Востока, не слишком сильно удивлял оригинальностью своих идей раздираемое религиозными противоречиями христианское сообщество. Ведь в нем были течения, которые отклонялись куда сильнее от никейских установлений, чем новомодные верования арабов.

Каменщики, которые все как один были христианами, в рекордные сроки сложили небольшую церковь в периметре нового города, бросив почти законченную кладку крепостных стен. Это для них оказалось куда более важным, как и для других горожан, каждый из которых считал своим долгом принести камень, замесить раствор, или просто угостить хлебом тех, кто там трудился. Неприметное каменное здание не поражало архитектурными изысками. Обычный прямоугольник с двухскатной крышей, на которой был установлен крест. Не могло себе позволить молодое княжество тратить много, да и епископ Григорий считал, что Бог – он в сердце должен жить, а не в мертвых камнях церковных стен.

И, видимо, господь помог своей пастве, видя ее нешуточное рвение. Его величество Хлотарь, найдя теплые угли на месте цветущего Руана, заглянуть в гости так и не сподобился. Пока он собрал ополчение, пока дошел до разоренного города, его войско начало бунтовать. Ведь уже пора убирать урожай, иначе зимой все они перемрут с голоду. Ему нужно будет выйти следующей весной, сразу же после «Мартовского поля», двинув войско в поход прямо с военного смотра. Но тут случилась незадача. Услужливые купцы, приехавшие из северных земель, принесли весть, что следующей целью разбойников – данов будет город Бордо. Город этот находился в стороне, строго противоположной той, где жил ненавистный князь вендов. А это значило, что никуда его величество Хлотарь не пойдет. У него, на радость новгородским горожанам, будет множество хлопот в своих собственных землях.

А в княжьем тереме шло производственное совещание. Щуплый, застенчивый парень с орлиным носом смотрел на знать Норика и слегка робел. Его звали Никифор, и он резал штемпели на монетном дворе столицы. До недавнего времени резал… В Норик он прибыл совсем недавно, и окружающее удивляло его, и даже немного пугало, до того все было непривычно. Вроде и не обижал пока никто, да только ничего хорошего он от начальства никогда не видел. А сейчас, когда его, словно скотину бессловесную или раба какого-то, запихнули на корабль и отправили в неведомые земли, и подавно. В княжеской горнице, помимо его светлости, сидел глава Денежного Приказа Збыслав, глава Земского Приказа Лют и Николай, римлянин из Лугдунума, который недавно возглавил приказ Ремесленный. Собственно, и приказ этот совсем недавно возник, когда большой боярин Лют с ног валиться начал, разбирая дрязги ткачей, кузнецов, колесников, бондарей, кожевников и прочих мастеров, несть им числа. Молодой мужчина с бритым подбородком и длинными усами, сидевший во главе стола, протянул Никифору золотую монету. Монета была непривычно большой и красивой до того, что парень даже глаза зажмурил.

– Сможешь так сделать? – спросил его князь.