София решает жить

Жить глупо, когда остальные мертвы.

Как будто ты уходишь с вечеринки последним

и точно знаешь,

что тебя ждет только бесконечное похмелье.

Пролог

Я выхожу из здания бывшего фитнес-клуба и опасливо оглядываюсь по сторонам. Стемнело незаметно. Обычно стараюсь возвращаться в коммуну до темноты. При свете проще заметить их раньше, чем они тебя. Тем более, им все равно, они идут на запах. Человечины. Хотя справедливости ради надо заметить, что и сами источают самое отвратительное из известных мне зловоние. Трупное. Но теперь оно повсюду.

На мне джинсы на широком кожаном ремне, тяжелые ботинки на шнуровке и мокрая от пота майка телесного цвета. Спортивная сумка через плечо. Я не успела переодеться после тренировки: увидев, как резко темнеет, поспешила на выход. Но не подумала, что, не приняв душ, буду «вонять» для них ещё сильнее. Или мой собственный страх, который обволакивает меня в неосязаемый, но только не для них, кокон, выдаст меня быстрее?

До того, как фитнес клуб стал школой выживания, я приходила в почти такой же около дома в любое время. В офисном платье, на каблуках. Выходила свежая, взбодрившаяся тренировкой и весело цокала по асфальту в сторону парковки, наслаждаясь вечерней прохладой и согреваемая изнутри теплом разгоряченных мышц. Все познаётся в сравнении.

Теперь привычный путь до парковки представляется дорогой смерти.

Но несмотря на то, что население заметно поредело, у самого входа в клуб, а теперь в школу, как и в прежние времена, свободных парковочных мест, как назло, не осталось к началу занятий. Не удивительно, ведь сегодня школа выживания пользуется особенной популярностью.

Сейчас площадка перед клубом пуста от машин. Самые предусмотрительные заранее приехали и вовремя уехали.  А мне предстоит преодолеть пару сотен метров в темноте до парковки, где меня ждет мой автомобиль. Жестяная капсула, в которой я чувствую себя в безопасности. Главное следить за уровнем бензина и желательно иметь с собой запасную канистру.

Вглядываясь в темноту, я интуитивно кладу руку на бедро, где обычно висит мой топорик – лучшее оружие, которое вмиг раздрабливает их дряхлые черепушки. Но сегодня я забыла его в машине и не стала возвращаться, чтоб не опоздать на тренировку. Как же я без него? Они, конечно, не полезут сейчас из всех щелей, в крайнем случае добегу, но безоружной быть непривычно.

Огнестрельное не приветствуется. На один выстрел, потраченный на одного ходячего, немедленно сползется сотня. Топориком куда надежнее.

Можно, конечно, вернуться в школу. Там кто-то оставался. Попросить проводить. Но сегодня нам преподали несколько уроков по рукопашному обезвреживанию тварей. Самое время отточить новые навыки, если придётся.

В конце концов пора уже научиться жить в мире, который никогда не будет прежним, мире, неравномерно поделённом между живыми и мертвыми. Научиться жить, не будучи скованной липким ужасом каждую минуту.

Я сглатываю и спускаюсь на одну ступеньку вниз, беспрестанно вглядываясь в темноту и прикидывая самый безопасный путь до машины…

Еще шаг. И я понимаю, что уже не отступлюсь. Теперь только вперед, в темноту, без оглядки на уютный, хорошо освещенный и безопасный зал. Даже те немногие, кто остались внутри, не порадуются идее прогуляться со мной до парковки и потом обратно в одиночку.

Надо же, страх оказаться неудобной для кого-то превалирует над страхом оказаться мертвой. Раззадоренная этой мыслью, я делаю еще несколько уверенных шагов.

Тихо. Даже почти не воняет. Этот район достаточно оживленный благодаря школе выживания. Не все приезжают сюда на автомобилях. Многие приходят пешком, а по дороге устраняют околачивающихся в округе зомби, практикуясь перед занятиями или после.

Наши тренеры по выживанию – молодцы, умеют вселить воинственный настрой. Благодаря этому я сейчас иду вперед. Достаточно уверенно. Я хорошо попрактиковалась на живых, а с мертвыми должно быть значительно проще.  Проще, если побороть отвращение и страх. Конечно, я уже не такая трусиха, как в самом начале заражения. Человек привыкает ко всему. Если не сходит с ума раньше.

Почти полпути. Но вот заканчивается зона, освещенная фонарем. Не оглядываться. Иначе я рвану назад и уже больше никогда не решусь проделать этот путь. Я навсегда увязну в терниях своего страха и сойду с ума, как большинство не подвергшихся заражению.

Несмотря на свой опыт выживания в горячих точках постапокалиптического мира, инструкторы покинули школу засветло. Внутри осталась лишь охрана, которая не высунет носа до утра, и пара таких же капуш, как я. Поэтому мой автомобиль, очертания которого уже можно различить на полупустой стоянке, частично залитой светом, выглянувшей из-за туч луны, выглядел куда более привлекательной перспективой, чем возвращение в почти пустую школу. К тому же безумно хотелось есть, а в коммуне меня наверняка дожидался ужин, пусть и остывший. Голод правит мною. Чем я лучше них?

Моя Мазда доставит меня прямиком к воротам коммуны, которые приветливо распахнутся, пропуская ее. И я смогу быть уверенной, что ни одна тварь не проскользнет заодно, благодаря чутким смотровым.

Мои тяжелые шаги становятся глуше: я ступаю по газону, отделяющему тротуар от парковки. Сорок метров до автомобиля – радостно прикидываю я. Рука уже нащупывает ключ в кармане и судорожно ищет нужную кнопку. Я одна, в темноте, без оружия – стучит у меня в висках. От осознания этого положения подкашиваются ноги, и кажется, что машина самопроизвольно отдаляется от меня. Я стараюсь ускориться, при этом не давая поблажку ни одному из органов чувств, работающих сейчас на пределе – слуху, обонянию, зрению…

⠀      Зрение. Мой взгляд улавливает тварь у забора на противоположенной стороне парковки. Это точно не человек, я уже слишком хорошо изучила конвульсивную манеру движений мертвецов.

Он еще не заметил меня. Он дальше от моей машины, чем я. Он медленнее.

Но вернуться в зал все равно надежнее, если не наткнуться по дороге на другого ходячего. И все-таки я принимаю решение: не оглядываться. И бегу вперед. К автомобилю. Навстречу твари…

Я чувствую запах приближающейся опасности. И это не фигуральное выражение. Я чувствую вонь мертвеца, околачивающегося неподалеку от моего такого близкого и одновременно недосягаемого укрытия – автомобиля. Он тоже улавливает запах моего пота и неуклюже движется мне навстречу.

Но я ближе к цели, я все рассчитала холодным умом, когда приняла роковое решение идти вперед. Я бегу. Быстро. Никакой вязкости в ногах, как бывает в страшном сне. Наивно радуюсь этому. Но существо, тряся ошметками то ли одежды, то ли плоти тоже ускоряется, издавая предупредительный голодный рык.

Я уже сталкивалась с ними довольно близко, когда все только началось, до того, как нам удалось создать относительно безопасную коммуну. Но я почти сразу встретила Марка, который спас меня, и с тех пор редко встречалась с мертвецами один на один. Марк предоставлял мне возможность справляться с ними самостоятельно, но под его чутким руководством. С ним было почти не страшно, не то что сейчас: одной, в темноте, без оружия.

Я поравнялась с машиной. Руль с другой стороны, со стороны твари. Но оббегать авто, давая фору врагу, я не стану. Он совсем близко, от вони уже режет глаза. Я дергаю ручку пассажирской дверцы, но она не поддается. Я слишком лихорадочно и без разбора жала на кнопку ключа. И продолжаю делать это. Автомобиль пищит, мигает, раззадоривая тварь, но никак не открывается, хотя слышно треньканье замков. Я продолжаю одной рукой дергать ручку, второй жать кнопку пульта. Поддалась!

Я плюхаюсь на пассажирское и шарю в темноте рукой в поисках топорика. Глупая тварь набрасывается на окно с водительской стороны, не додумываясь обогнуть машину. Да и не успеет уже. Я тянусь к дверце, чтоб захлопнуть ее за собой.

Но вдруг мерзкий рык усиливается, превращаясь в адское многоголосье. А я не могу перекинуть ногу через порожек, потому что в каблук моего ботинка вонзаются крепкие зубы мертвеца. Еще одного, притаившегося прямо под автомобилем и поджидающего меня там. Нет, они не способны поджидать специально. Они ничего не соображают и не чувствуют, кроме вечного неутолимого голода. Но откуда столько силы в челюстях этих доходяг?

Я не могу высвободить ногу рывком, приходится помогать второй ногой. Лоб мертвеца превращается в месиво от моих ударов, но хватка не ослабевает. Только бы не прокусил кожу ботинка и не пустил свой смертоносный яд в мою плоть! Я вспоминаю одного мужика из нашей коммуны, который остался жив только благодаря тому, что отсек себе руку по локоть сразу после того, как тварь впилась зубами в его запястье.

Рукоятка топорика наконец в моей ладони. Замах очень слабый, но все равно у меня получается добить мертвеца одним ударом и высвободить ноги.

Второй тут как тут. Смекнул-таки, обошел. И вот уже лезет ко мне вслед за своим менее удачливым товарищем. Только под другим углом, с высоты человеческого роста. Не такого уж и большого, похоже, он был подростком до обращения. Замахнуться под таким углом у меня не получится. Я захлопываю дверцу, и голова зомби попадает аккурат между ней и машиной. Что-то хрустнуло. Но для верности я повторяю движение еще раз. И еще. Чувствую кожей холодные брызги.

Мертвое, но теперь еще и бездвижное, тело сползает по автомобилю оставляя кроваво-гнойный след. Я толкаю его ногами и закрываюсь в машине. Провожу рукой по лицу, шее, освобождая кожу от чего-то более вязкого и темного, чем собственный пот, и долго сижу, тяжело дыша и уставившись в одну точку.

Один, два, три, четыре… Считаю про себя… Когда-то, до того, как большая часть населения планеты превратилась в вечно голодных мертвецов, именно на такой период времени мне необходимо было задержать дыхание после медленного вдоха, чтобы предотвратить паническую атаку. Четыре, три, два, один… Выдох такой же продолжительности. Вообще, это роскошь – выкроить время на подобную медитацию в современных условиях. Но сегодня удачный вечер. Я одолела двоих из них практически голыми руками, в одиночку. И пусть я воняю их протухшей кровью и другими внутренностями, обильно излившимися на меня из лопающихся черепов, но я вне опасности. Они остались снаружи, обездвиженные. А я в самом надежном укрытии – автомобиле, заправленном полным баком.

Убраться отсюда, чтобы вернуться уже завтра, но быть осторожнее: не задерживаться до темноты и не забывать оружие. Когда-то я испытывала смертельную досаду, не обнаружив в сумочке помаду или тушь для ресниц. Ругала себя за забывчивость. Теперь же меня могло расстроить только отсутствие хорошо заточенного топора, заткнутого за пояс джинсов.

Перебираюсь на водительское сидение и завожу машину. Колеса спокойно преодолевают небольшое препятствие в виде двух дряхлых тел.   Двигаюсь почти наощупь – уже привыкла к тому, что стекла вечно заляпаны их мутной слюной и отпечатками грязных разлагающихся рук. Но дворники работают, фары тоже, небольшой обзор есть. В коммуне я отмою стекла, правда, эффект долго не продержится. Скорей бы домой, вернее, в место, огороженное высоким забором и оборудованное смотровыми вышками. Единственное надежное укрытие, наскоро построенное на костях. Я не помню сколько недель ушло на его возведение и уж точно сбилась, считая унесенные за это время жизни.

Я чудом дожила до того момента, когда территорию коммуны стало возможным считать безопасной. Когда были залатаны последние щели и укреплены хлипкие стены. «Это временное убежище, мы будем искать более надежное», – говорил Марк. Просто всем нам необходима передышка после первой страшной битвы, которую мы в числе немногих пережили.  Это временный штаб для планирования дальнейших действий в условиях новой эры. Эры живых мертвецов. В которой каждый из нас если не умирал, то становился сильнее с каждым пережитым днем, и сегодняшний – не исключение. Что нас не убивает…

Свет фар выхватывает из темноты силуэт, волочащийся по пустой дороге прямо мне навстречу. Я притормаживаю, чтобы убедиться, что это не заплутавший раненый. Но скорее для галочки. Мне секунды хватает, чтобы определить – не человек. Но и не мертвый. Мертвые в могиле. Отставить философию. Сейчас я могу спокойно его объехать. Но тогда риск, что именно эта тварь перегрызет кому-нибудь горло существенно возрастет. Поэтому я газую изо всех сил.

На тебе! Смачный удар приносит удовлетворение. Даже если не удалось повредить тот самый вечно голодающий участок мозга, то размазанный по дороге недотруп будет представлять меньше опасности для заплутавшего путника.

Случайный ходячий на автомагистрали оказался не последним испытанием на сегодняшний вечер. Я поняла это, когда подъехала к воротам коммуны. Они были распахнуты. Петли вырваны. Смотровые вышки пусты. Нашему маленькому временному пристанищу пришел конец, смиренно думаю я. Что случилось здесь за день моего отсутствия?

Выхожу из машины, крепко сжимая в руке топорик. Из нашего недавнего укрытия мне навстречу коряво вышагивают сразу несколько тварей. Я готова держать удар. Но они демонстративно проходят мимо. Ну конечно! Я же воняю ими. У меня есть фора. Я начинаю пробираться в глубь коммуны, а в моей пока еще полноценной голове бьется мысль: где все? Где Марк? Марк…

СОФИЯ

***

Жизнь в коммуне мне нравилась.

– Будь осторожна! – крикнул Марк, указывая мне под ноги.

Я балансировала на незакрепленных обрезках бревна, которые в будущем должны стать черновым полом одного из жилищ, с молотком в одной руке и отверткой в другой.

Меня позабавило предостережение, как будто со мной действительно может случиться что-то страшное. Как будто с человеком, который не боится смерти, вообще может что-то случиться.

Я ничего не ответила, но посмотрела на него спокойно, без прежнего презрения, вытерла рукавом пот со лба и взглянула на небо сквозь не до конца еще готовую крышу, чтобы примерно определить, сколько еще времени до заката. Воздух трещал от стрекота кузнечиков, как будто нарочно лишая возможности услышать приближающую опасность.

Я все еще была обижена на Марка за то, что он спас меня. «Я не просила делать этого» – сказала я после того, как он, больно впившись своей рукой в мой локоть, вытащил меня из помещения, кишащего мертвецами. Тогда я еще не догадывалась, что они не сожрали меня только потому, что я уже пахла кровью и находилась в оцепенении. Он вывел меня из здания, он не дал мне вернуться обратно и остаться, когда я начала вырываться и отчаянно выть, привлекая внимание мертвецов. Он рисковал собственной жизнью ради сумасшедшей, и поэтому я считала сумасшедшим его. Потом он согласился пойти со мной еще в одно место. После того, как я более или менее вменяемо объяснила ему, зачем мне это нужно. Но о том, что было дальше, я уже давно запретила себе вспоминать.

Ну а после этого были скитания, отработка точных и сильных ударов, адаптация, объединения в небольшие группы с другими выжившими, но все было как в тумане, потому что не было главного – жизни. Вместе с ней ушел страх и даже голод. Хотя голод покинул меня совсем некстати, в магазинах все еще было достаточно свежих продуктов. Сейчас такая роскошь нам не доступна. Но недостатка в макаронах, консервах и крупах мы пока не испытываем. Только по уровню мародерства в какой-то момент мы смогли сообразить, что выживших на самом деле больше, чем могло показаться. Мертвецам ни к чему были печенье, шоколад, бутилированная вода, чипсы – а все это (легкий ненапряжный перекус) пропало с полок супермаркетов в первую очередь.

Живя в коммуне, я пришла к страшному пониманию: нам всем нужен был хороший апокалипсис. Он выявил пороки, отделил важное от второстепенного, сделал почти каждого выжившего выносливее и мудрее.

Я никогда не чувствовала своё тело таким подвижным и всемогущим. И мышцы, и мысли работали по-другому, как никогда раньше. Появилась почти животная гибкость и ловкость. У меня и у тех других, кто дошел до этого этапа. Как в компьютерной игре, в которой с каждым уровнем герой становится все ловчее и изобретательнее. А к самому концу он практически неуязвим.

Я никогда не видела столько своей крови. Раньше только во время месячных. А сейчас каждый день мелкие бытовые травмы. И в этой крови свежей, красной, горячей и было подтверждение жизни. Кровь – это жизнь. Разлагающаяся гниющая плоть, черви, зловоние – смерть.

Почти не остается времени на уныние и сожаление. Вся энергия направлена на выживание: обеспечить тёплое безопасное жилище, быть сытым. Брезгливость атрофировалась и стало легче, слишком много энергии уходило на нее.

Цивилизация и чувство защищённости подарили человеку слишком много непрошеного свободного времени. Именно на него нанизывалось большинство человеческих пороков. А сейчас мы почти чисты – и в помыслах, и в делах, потомственные интеллектуалы, растерянные, откатившиеся на несколько веков назад, но решившие выживать. Будучи поколением эпохи высокотехнологичных изобретений, мы оказались в эпохе использования керосиновых ламп. И так во всем. По отдельности мы были слишком никчемными, чтобы запросто возродить даже самые элементарные блага. Как строители библейской вавилонской башни, мы потеряли связь друг с другом, строительство «лестницы к Богу» пришлось остановить, а то и вовсе начать сначала.

***

Поначалу мы долго отсиживались в квартире многоэтажного дома. Помню, сначала пришли в мою, но остаться там не смогли. Меня накрыло. Марк нашёл другую. В ней была кровь и плохо пахло. Но он старательно отмыл зловонные пятна и постепенно вонь отступила или просто уже стала привычной.

Интересно, кто здесь жил – ловила я собственные мысли, беспорядочно перебирающие своими мелкими паучьими лапками в моей голове. И тут же находила ответ. В улыбающихся лицах взрослых и детей, взирающих на чужаков в своей квартире с семейных фотографий.

– Надолго мы ещё тут? – то ли спрашивала, то ли проговаривала про себя. Все же этот вопрос мало интересовал меня на самом деле. Да и не помню, чтобы слышала ответ от Марка.

Чего мы ждали? Скорее всего, что кто-то придёт на помощь и расчистит территорию. Сделает грязную работу. Это всегда кто-то делает. Катастрофы, пожары, аварии. Всегда приходит кто-то (скорая, МЧС, другие экстренные службы), но на этот раз не было никого. Опять же не знаю, сколько времени прошло, но счёт пошёл, как минимум, на недели, а так никто и не пришёл.

Однажды Марк сказал: «Скоро зима. Я нашёл нам дом с камином».

Я посмотрела на него как на сумасшедшего. Уйти отсюда? Дом – это далеко. Я все ещё равнодушна к своей судьбе, но снова сталкиваться с тварями – это неизбежно, если куда-то идти. Безумие. Лучше умереть, чем снова увидеть ходячие разлагающиеся тела, вдохнуть их трупный запах. Хотя Марк частенько пах ими после коротких вылазок за едой и другой провизией.

Каждый раз, когда он уходил, я думала о том, что будет, если он не вернётся. Что со мной будет? Закончится еда, вода. И что? Мне придётся отсюда выйти? Нет. Долгими часами, пока его не было, я прикидывала, каким способом лишить себя жизни. Вернее, способности дышать, думать, что-то чувствовать. Потому что жизни во мне не было уже давно.

Однажды я решила уснуть и не просыпаться. Нашла баночку с просроченным успокоительным, припрятала полбутылки виски, про которую Марк вроде как забыл, потому что уже не раз приносил новые, и принялась ждать, когда он в очередной раз уйдет.

Предварительно я не спала около полутора суток, чтобы максимально быстро отключиться после приема горючей смеси таблеток и спиртного. Несмотря на жажду смерти все равно не хотелось сталкиваться с ней лицом к лицу. Просто уснуть. Умереть трусливо, бесславно и незаметно для себя.

Мне почти удалось, потому что отключилась я мгновенно. Но вот огромная волосатая мужская рука, которую я обнаружила у себя во рту, засунутую почти по локоть, оказалась ничем не лучше момента настоящего умирания. Казалось, Марк сейчас выпотрошит меня через горло.

Обошлось. Так он тогда сказал и не разговаривал со мной несколько дней, только кидал обиженные взгляды. А я испытывала досаду по поводу того, что недостаточно хорошо спрятала «следы преступления» перед уходом в вечность. Тогда Марку понадобилось бы больше времени, чтобы понять, что со мной, и я, возможно, успела бы умереть.

– Разжигать костер в квартире не безопасно. Нам нужен нормальный камин, – сказал Марк вперившись взглядом в пол.

Я как будто впервые за долгое время открыла глаза. Увидела самодельную костровую посреди гостиной. Выжженный паркет, остатки полусгоревших книг. Какие-то из них я читала за долгие месяцы заточения. Или прошли годы? Непонятно. О чем читала тоже не помню.

Пока Марк собирал все необходимое в рюкзак, я сидела с безучастным видом.

Потом долго упиралась. Марк пытался вывести меня силой, но сам быстро понял, что так мы далеко не уйдём. Махнул рукой, развернулся и хлопнул дверью. Какое-то время я перебирала в памяти отметенные ранее варианты идей покончить с собой. Но мои размышления прервал вернувшийся Марк. Он пришёл не один.

За верёвку он притащил за собой ходячий труп.

– Это тебе тренироваться.

Увидев мои глаза полные страха и отвращения, он сжалился.

– Ок, начнём с манекена. Дружище, прости. Тебе придётся ещё немного подождать. – Он вытолкал мертвеца, отчаянно клацающего оголенными зубами за дверь. Он ещё не успел разложиться до костей, но где-то содрал губы и щеки.

Я стояла посреди комнаты растерянно взирая на Марка. Он поставил меня лицом к дивану, принялся суетиться, сооружая какую-то хитрую конструкцию. Передо мной выросло нечто напоминающее человеческий силуэт.

– Сначала нужно определиться с оружием, которое тебе удобнее держать в руке. Он достал из-за пояса топорик и большой молоток. – Давай-ка посмотрим. – Он протянул мне топорик. Я взвесила его в руке, немного пожанглировала им, перекинула из одной руки в другую. Тяжёлый.

– Замахнись.

Я замахнулась от души, чуть не задев люстру и едва не завалившись назад.

– Э, нет. Так ты спину сорвёшь.

Я пожала плечами.

– Вся мощь в руках. Направь ее туда. В спортзал ходила? Учили тебя держать корсет? Вот. Не растекайся. Вся сила тут и тут. – Марк больно пожал мои плечи и запястья. – В ногах тоже сила. Иначе не устоишь. В общем, держи корсет. И думай о том, где основная мощь. Марк постучал пальцем по своему лбу.

Я кивнула, точно зная, что не применю эти умения на практике. Не покидало ощущение бесполезности всего, упущенного времени. Если б я раньше каким-то образом обрела навык сражаться с мертвецами. Если б я не отключала телефон на время работы. Думала об этом постоянно. Но почему-то продолжала слушаться Марка.

– Прямо стой. Ноги на ширине плеч. Топор держи двумя руками, – Марк изобразил, как я должна стоять, сжимая в руке невидимое оружие.

– Одной рукой держи за топорище рядом с лезвием и потренируйся в замахе. Когда будешь опускать топор вперед, рука должна плавно соскользнуть ко второй руке. Так ты сохранишь контроль и совершишь более мощный удар.

Я посмотрела на Марка так выразительно, что он пояснил:

– Меня дед учил так дрова колоть. Пригодилось.

Встрепенувшись от скребков в дверь, он продолжил:

– Положи топор в точку, которую хочешь ударить. Не отрывай взгляда от цели. Нужно уничтожить очаг именно в центральной части мозга.

И снова по моему взгляду Марк догадался, что необходимо пояснение.

– Они мертвы наполовину. Пусть и на большую, но в самом центре мозга есть живучий участок, который побуждает их двигаться и отвечает за голод.

Он объяснял очень старательно, с упоением. Нотки моего интереса заметно воодушевляли его. Ведь он столько времени пытался растормошить меня, добиться хоть какой-то эмоции. И вот ему удалось уговорить меня (как он думает) вступить в схватку с мертвецом.

– Давай, он ждет.

Я покосилась на входную дверь, за которой стояла моя первая потенциальная жертва. При условии, что я не промахнусь, и не случится наоборот.

– Я забыла, что делать.

– Замахнись, – вкрадчиво напомнил Марк. – Верхняя рука должна соскользнуть ближе к лезвию. Крепко держи топор над плечом.

Почему я слушалась его? Мне нравился сам процесс обучения чему-то новому. Я всегда любила учиться. Правда, больше теории. Тело меня не слушалось. Все мамины потуги сделать из меня грациозную лань с помощью всевозможных спортивных и танцевальных секций потерпели фиаско.  И когда я выросла, женственные формы, которые я так не любила в юности, оказались весьма привлекательными для мужчин. Я научилась быть грациозной, не имея гимнастического прошлого. Сейчас мне не было стыдно показаться неуклюжей. Просто мучила бессмысленность затеи. Но невольно я поддавалась азарту, чувствуя, как новые знания наполняют меня.

– Быстро и четко опусти топор вперед, позволь руке у лезвия соскользнуть ко второй руке. Целься в точку, которую выбрала.

Я зажмурилась, готовая вот-вот ударить. Мое тело. Я все еще чувствую его, умею им управлять. Для чего-то же у меня сохранилась эта способность. Может, и правда, быть мне бесстрашной воительницей?

– Глаза открой. Всегда оценивай обстановку, в которой атакуешь. Берегись неровных мест. Твоё зрение должно работать на 360 градусов. Если в процессе замаха топор за что-то цепляется, тебе конец. В стеснённых условиях нужно заранее рассчитать амплитуду замаха.   То же самое касается и ситуации, если ты не одна, а рядом с тобой находятся живые люди.

При словах «живые люди» я скептически посмотрела на Марка.

– Пока есть возможность, можешь выбрать правильный для себя топор.  Марк разложил передо мной в ряд несколько видов инструмента. – Попробуешь все и поймёшь, какой твой.  Он начал перечислять, касаясь каждого предмета. – С односторонним лезвием, с двусторонним лезвием, с колуном, с клином.

Я проскользила подушечками пальцев по каждому топорику. Они были как новые. Где Марк их взял? Использовал ли в бою? Если да, то неужели отмыл и натер до блеска каждый?

Я выбрала двусторонний. С одной стороны классический, с другой – внушительно заостренный.

– Пойдем, – он дернул меня за руку в сторону входной двери.

Я вжала голову в плечи и вросла в пол.

Марк покачал головой и молча дернул меня еще раз.

– На, – протянул мне медицинскую маску, пропитанную лавандовым маслом.

Вышел первым. Мертвец раззадорился.

– Хватит его разглядывать, у тебя никогда не будет на это достаточно времени.

Я по стеночке проскользнула на другую сторону лестничной клетки, где было больше пространства для отступления. Марк кивнул: ладно.

– Пусть топор проделывает всю работу. Сделай быстрый, контролируемый замах и расслабься перед самым ударом. В последний момент ты просто направляешь топор. Это предотвращает переход ударной волны от лезвия в мышцы.

Я почувствовала легкую волну азарта и обманчивого бесстрашия, перемешивающуюся со стыдом. Я справлюсь, конечно, но эта тварь привязана, в отличие от остальных.

– Черепушки достаточно тверды. Не уступают полену. Правильно рассчитав нагрузку, ты сможешь участвовать в длительном сражении.

Я представила себя в длительном сражении с мертвецами.

– Топор должен быть острый. Тупое лезвие может соскальзывать с цели, отпрыгивать и увеличивать риск покалечиться. Как наточить топор, я покажу тебе позже.

Я искренне недоумевала, откуда у Марка столько воли к жизни. Зачем? Ну соскользнет, и что? Просто скорее все это закончится. К чему продолжать это страшное, бессмысленное и одинокое существование.

Марк, как будто прочитав мои мысли, отвлекся от процесса обучения, взял меня за плечи, заглянул в глаза и проговорил:

– Я понимаю, какой бессмысленной тебе кажется эта затея. Но мы не знаем, для чего мы остались, сколько нас и какие у нас шансы. Просто представь, что это не конец. Мы еще повоюем, и, возможно, где-то выиграем.

Я такого представить не могла. Мы не в кино, где сюжет должен как-то развиваться и к чему-то вести. Мы в статичном сером вымершем мире. Чтобы снова не завыть от удушающего осознания действительности, я схватилась за топор.

– Если ты нанесёшь удар по черепу, немного отклонив полотно лезвия от вертикали, будет меньше шансов, что лезвие застрянет в черепе, правда, скорее всего, полетит больше осколков.

Тут остатки моей психики не выдержали. Я разрыдалась. Неужели мне действительно придётся делать это? Разрубать чужой череп, чтобы выжить. Череп, который сначала формировался в утробе матери, потом складывался причудливым образом, чтобы выйти наружу через ее расползающийся таз, череп, на котором потом зарастал родничок, который мама проверяла нежными заботливыми пальцами. Человек, обладатель черепа, который я раскрою вдребезги, рос, учился говорить, ходить, ходил в школу, переживал из-за оценок, ссадин и мелких неудач. Как это несправедливо. Я не смогу. Почему я не могу просто умереть?

Дождавшись, пока я перестану всхлипывать, Марк, который все это время понимающе кивал, наконец снова заговорил:

– Ну и последнее, самое важное правило. Никогда не стой позади человека с топором.

Это прозвучало так легко и озорно, что уголки моих губ дрогнули. Я тут же устыдилась этого нелепого рефлекторного движения. Как неуместно и неловко. Марк заметил, но виду не подал. Хотя сам улыбался. Он часто улыбался, и я думала, не сумасшедший ли он?

Настал день переезда. А точнее, перехода. Марк, сказал, что пойдем пешком. Иначе никак. Дороги заставлены автомобилями. К тому времени я убила тринадцать ходячих. Марк решил, что этого достаточно для начала. Сначала я считала, по-моему, сбилась после сотни. Но это было позже. С самыми первыми я расправилась на лестничных площадках других этажей, строго-настрого запретив Марку снова приводить их на порог. От запаха было не отделаться. Он вообще уже просачивался сквозь окна и стены из соседних квартир. Стены оказывались буквально дырявыми, трупный яд стекал по стоякам, протекал через розетки. Да, нам нужно было более уединенное жилище.

В рамках последней тренировки Марк повел меня по квартирам. Предварительно притащил противогазы. Без них мы не смогли бы сунуться ни в одну из них.

– Я не вижу ни фига, – пожаловалась я, морщась от того, как тугая резина стягивает голову.

– Иначе просто в обморок упадешь с непривычки.

Он сбивал замок массивным топором. На шум сразу вышагивали засидевшиеся соседи, не с первого раза вписывающиеся в дверные проемы. Я не заходила в квартиры, чтобы не оказаться в западне в незнакомой обстановке. Дожидалась, когда мертвецы покинут свои жилища. На нейтральной территории наносила удар. Марк страховал меня.

Несмотря на те неприглядные картины, которые я видела каждый день, и к которым потихоньку привыкала, я начала есть. На вылазках тратилась энергия. Раньше я почти не двигалась и ела очень мало.

Насмотрелись мы всякого. Некоторые квартиры были пусты. Если на шум никто не выходил, мы просто заходили и осматривались. Забирали крупы, макароны, воду и консервы. Чтобы Марку лишний раз не приходилось бегать в супермаркет.

Бывало, нас никто не встречал, но в запертой комнате кто-то томился. Оставшегося функционирующего участка мозга не хватало на то, чтобы повернуть дверную ручку.

– В одиночку они не способны вышибить дверь, а вот стадом – вполне.

Стадом, поморщилась я.

Марк открывал дверь, я вставала в стойку метрах в двух, готовая держать удар. Один раз из комнаты выскочил очень маленький ходячий, ростом примерно метр десять. Я так растерялась, что не успела среагировать. Не знаю, что меня больше обескуражило, его скорость, или то, что это бывший ребенок. Марк быстро сориентировался, подстраховал. А я рыдала весь вечер, обнулив все свои прошлые достижения.

Но на следующий день шла снова, чтобы увидеть что-то не менее страшное. Все двери в квартире открыты. Слышно характерное хрипение, но навстречу нам никто не выходит. Оказалось – повешенный.

В другой квартире бедолаги оказались умнее. Было тихо. Марк снял было противогаз, но тут же сморщился весь и натянул его снова. Хозяева прострелили себе головы, лежа в кровати.

Долгими сумрачными вечерами я размышляла об этих людях, о том, как они переживали последние минуты, о детях, запертых дома «до прихода родителей» и умирающих в одиночестве. Марк подходил, сжимал мою руку в своей и говорил:

– Хватит.

Я прекрасно понимала весь подтекст этого слова, как и то, что ему до смерти надоело мое нытье.

В то время, как слезы вытекали из глаз, важное страшное умение наполняло меня. Навык выживания в новом мире.

Марк предупредил, что мы будем встречать живых. Они могут оказаться не менее опасны, чем мертвецы, поскольку многие из них безумны. Не с каждым стоит вступать в диалог и, тем более, объединяться.

Я заглядываю в глаза каждому новому встречному. Они редки, поэтому мне особенно интересно, насколько их рассудок подернут безумием, ведь остаться нормальным познав все «прелести» нового мира невозможно. В их глазах я пытаюсь рассмотреть собственное отражение, понять, насколько безумна я сама. Или выживанием мы, наоборот, обязаны крепкой психике? Никогда бы не подумала, что смогу дать фору многим по этой части, хотя неврастеничкой я никогда не была. Но шарахалась от пролетающей мимо бабочки, черт возьми. Если мой рассудок сохранил ясность, чему я обязана?

Кто-то вышагивает нам навстречу. Не мертвец, но и недостаточно ровная походка для живого. Оказалось, бродяга с бутылкой водки. Это разочарование.

Почему они живут, а другие нет. Более достойные, красивые, целеустремленные, молодые, здоровые. Эпидемия забрала их. А бродячим забулдыгам с посиневшими, опухшими лицами и циррозом в последней стадии все нипочем. Я часто задавалась этим вопросом раньше. Почему этот бродяга или наркоман живет, а моих знакомых и близких забирает то рак, то разорвавшаяся (на ровном, казалось бы, месте) аневризма, то нелепый несчастный случай. Сейчас ответ на этот вопрос вырисовывался с навязчивой ясностью: люди, оказавшиеся на дне, не вакцинировались. Назревал другой вопрос – как им удается избежать атак ходячих? Ответ напрашивался один – это всего лишь вопрос времени. Пройдет не так много недель или месяцев, когда останутся самые стойкие и выносливые. Хотя справедливо ли сомневаться в выносливости бездомного? Ему не привыкать – есть что попало, спать где попало, не мыться и не заботиться о внешнем облике.

То, что когда-то считалось вонью бродяги: режущий глаза запах мочи, немытых волос, запущенного рта – все это померкло по сравнению с застывшим в воздухе трупным запахом. Теперь все перечисленное, что заставляло презрительно морщиться в прошлой жизни, стало просто признаком того, что ты живой.

Не помню точно тот момент, когда я впервые поняла, что от меня воняет, но точно знаю, что меня это не смутило. Запах пота, нестиранного белья, засаленных волос свидетельствовал лишь об одном – я еще жива.

Так же терпимо я научилась относиться к другим выжившим. В этой терпимости чувствовалось какое-то превосходство над прежними нами. Столько энергии уходило на мишуру, на обертку. Как будто все это дано нам, чтобы заглянуть в глубь себя и научиться наконец использовать те незадействованные раньше ресурсы мозга и души. Жизнь начала казаться настоящим чудом, и неважно, что теперь ты просыпаешься по утрам в одежде, которую не менял неделями, с грязными волосами и без возможности почистить зубы прямо сейчас. Вот запускать зубы не хотелось, даже если и найдется хороший выживший стоматолог, вряд ли от него будет толк без специального оборудования. Так что я, как и многие другие выжившие, старалась находить возможность чистить зубы хотя бы раз в три дня. И эстетические мотивы здесь ни при чем. Зубная и головная боль – то, чего я никогда не могла терпеть. Со второй проблемой я разобралась, запасясь спазмолитиком в одной из уцелевших аптек.

Мы шли по лесу, вернее, по лесопарковой зоне, чтобы избежать столкновений с большими стадами ходячих. Но в городе их все же было слишком много, и Марк постоянно говорил о том, что город надо будет покинуть, как только переждем зиму. Я не подавала виду, что ставлю под сомнение его оптимистичность, согреваемая спокойной уверенностью, что до весны не доживу.

– Вот, – сказал Марк.

Остановившись перед современным коттеджем, я осмотрела его и спросила:

– Там кто-нибудь был?

– Мертвецы? Нет. Я выбирал пустой. В состав трупного запаха входят летучие вещества, они крайне быстро и легко распространяются в закрытом пространстве. Проникают в отделочные материалы, в стены, пол, потолок, одежду, впитываются в мебель. В этом составе из микроэлементов и органических веществ быстро происходят бактериальные вспышки, поэтому даже после проветривания и очистки поверхностей трупный запах будет появляться вновь и вновь.

– Им можно отравиться?

– Если концентрация высока или дышать им постоянно, то да.

В особняке прямо в гостиной было огромное зеркало. Я давно не видела себя в полный рост и, пройдя мимо, сделала шаг назад. Когда-то я была бы рада такому отражению. Не лицу серого цвета и спутанным грязным волосам, а отсутствию тех самых ненавистных форм. Меня как будто сдули. Я наконец достигла той стройности, к которой всегда стремилась. И несмотря на то, что боль, которая привела меня к этому состоянию, не могла сравниться со страданиями, которые вызывают все диеты мира, я залюбовалась отражением. Мне захотелось снять мешковатую одежду и поносить что-то по новой фигуре. Успеть поносить, потому что я была уверена, что проживу ещё совсем недолго.

Странное желание – насладиться новым телом, истощенным болью, страхом и страданием.

***

Утробное рычание, замутнённый голубоватой поволокой взгляд.  Очень многие непривитые погибли, потому что не знали, что такое состояние человека означает, что нужно бежать не оглядываясь. Процесс необратим. А многие отчаянно бросались на помощь «больному». И получали свою порцию яда через укус.

Я сидела дома над проектом и пропустила все возможные уведомления о необходимости покинуть город. Чтобы не отвлекаться от работы, я отключала телефон на несколько часов. Не знаю, прощу ли я когда-нибудь себе эту привычку или до конца жизни буду задаваться вопросом, а что было бы, если б телефон был включен? Успела бы я? Здравый смысл подсказывал, что нет. Но вдруг?

Вышла на балкон покурить и увидела непривычную для спокойного бульвара плотность, вереницу упёртых почти вплотную друг к другу автомобилей, раздражающих воздух нервными гудками. Только тогда включила телефон, зашла в соцсети и увидела это.

С трудом отыскала пульт от телевизора, который не включала месяцами. Часть каналов уже прекратила вещание, я нащелкала до новостного выпуска. Взволнованная ведущая пытается собрать по кусочкам свой профессионализм, хотя, очевидно, суфлер уже вышел из строя.

И вот она уже теряет остатки самообладания, с ужасом смотрит в сторону, на нее надвигается тень, в кадре появляется конвульсивно двигающаяся фигура в клетчатой рубашке (скорее всего, вышедший из строя оператор) и впивается зубами в бархатистую профессионально загримированную шею теледивы.

***

Все началось с Клары Дорн. Жена банкира, в прошлом модель, а на момент начала событий главный редактор модного московского журнала «БойТаун», популярный блогер и светская львица. Журнал довольно старый, но имиджевый, в нем еще в молодости работала моя мама. Она знала Клару, общалась с ней до переезда из страны. Но я так и не познакомилась с ней лично, в первую очередь, потому что не пошла по маминым стопам и занялась не журналистикой, а дизайном интерьеров.

Еще девочкой я по сто раз делала перестановку сначала в квартире, потом в нашем загородном доме. К двадцати девяти годам у меня было свое небольшое агентство. Хоть все и пророчили, что дизайн станет полностью роботезированным и нейросетированным, все еще находилось немало желающих, чтобы их обстановкой и подбором материалов для их дома занимался живой человек.

Так вот Клара была ровесницей моей мамы, то есть уже разменяла шестой десяток, но выглядела великолепно. Утонченная, элегантная, неподражаемая икона стиля для московских модниц. Ее блог всегда считался популярным, насчитывал несколько миллионов подписчиков. При этом она не вкладывала в него много сил. Особое внимание она уделяла своим образам, которые так полюбились людям. Подражателей у нее было немало даже среди молодежи. Весной, примерно за два года до начала заражения, она начала выкладывать фото, которые принесли ей миллиарды просмотров и миллионы комментариев в обсуждениях.

Сначала все решили, что это розыгрыш, некий новый фильтр, который ТАК меняет человека. И все сначала искали этот фильтр. Хотя программ для искусственного омолаживания или старения образа было предостаточно, в этом явлении не было ничего нового. Но именно эта программа как на фото, так и на видео делала эффект омоложения уж очень натуральным. Клара утверждала, что не использует никаких ухищрений, в том числе и хирургических вмешательств, чтобы выглядеть моложе. И скоро она расскажет, чему обязана таким эффектом. И вот за несколько дней нагнетания она и собрала свой первый миллиард подписчиков. Все наблюдали, спорили и ждали. Действительно ли Клара расскажет о неизвестном ранее методе вернуть молодость или объявит, что все ее зрители стали свидетелями величайшей аферы?

Косметология и хирургия позволяли женщинам выглядеть хорошо практически в любом возрасте, но буквально вернуться из пятидесяти пяти в двадцать пять не удавалось еще никому.

Клара выставляла свои фото из молодости и сегодняшние, чтобы все могли почувствовать отсутствие разницы. Она не создавала новый молодой образ. Она возвращала свой. На живой аватарке ее блога висели часы, на которых стрелки двигались в обратном направлении.

В день «икс» Клара включила прямую трансляцию в своем блоге и рассказала свою историю. Даже я тогда прилипла к экрану, отбросив все дела, с ощущением, что стала если не свидетелем второго пришествия, то не меньшего по масштабам события.

Молодость или бессмертие как таковое? Вот вопрос, который остался открытым после того, как Клара закончила свое повествование.

Она предстала перед зрителем в образе двадцатипятилетней девушки. Изменилось не только лицо, но и кожа на шее, на руках, волосы стали гуще. Фигура у Клары была идеальная и в пятьдесят пять, но сейчас вернулись юношеские припухлости.

Начала она с того, что несколько месяцев назад у нее была обнаружена редкая трудноизлечимая форма рака, и тогда она решилась попробовать на себе «вакцину приговоренных».

Исследования и медицинские эксперименты с применением вакцины долгое время держались в тайне. Основной причиной секретности был ошеломляющий эффект, который достигался вакцинацией. Старые больные люди за несколько недель превращались в бодрых молодцев в полном расцвете сил. В подтверждение Клара показала несколько слайдов с похожими на ее преображениями. Без сомнения, преждевременные слухи о таком чудодейственном препарате всколыхнули бы общественность и могли стать угрозой для планомерного течения эксперимента.

«Почему именно я и именно сейчас рассказываю вам об этом. Мой диагноз оказался ошибочным. Я была абсолютно здорова, и вакцина «молодости» подействовала все равно. Без побочных эффектов. Так мы – я и ассоциация, которая занималась изобретением вакцины, – пришли к выводу, что многолетние испытания можно считать завершенными, а вакцину – запатентовать. А также начать массовое производство, чтобы обеспечить всех желающих».

Поначалу ни у кого не было сомнений в том, что «вакцина молодости», которая еще совсем недавно называлась «вакциной приговоренных», это дело добровольное. Еще до выпуска вакцины ажиотаж был просто бешеным. Косметологи и пластические хирурги схватились за головы. К ним никто не шел, все ждали вакцину, откладывали на нее средства на случай, если она вдруг станет платной. Параллельно весь мир продолжал с придыханием следить за блогом Клары Дорн. А не превратится ли она в младенца со временем, повторив загадочную историю Бенджамина Баттона? Но Клара уверяла всех, что процесс остановился на самом выгодном для нее возрасте – когда все подростковые изъяны остались в прошлом, а первые заметные морщины еще не пожаловали.

Оставалась и горстка сомневающихся и атеистов, которые строили и подхватывали друг за другом различные неблагополучные сценарии развития. Но таких было меньшинство. Да и активничали они не особенно, пока не стало понятно, к чему все идет.

А шло все к тому, чтобы сделать вакцину обязательной для всех и начинать ее колоть чуть ли не с младенчества.

В начале следующего года вышла первая большая партия вакцин – бесплатная. Уже к лету укололось около шестидесяти процентов населения планеты. К осени цифра выросла еще. Естественно, меньше всего было сомневающихся среди людей в возрасте, которым особенно нечего терять, кроме своих седин. Мое поколение (25—30) тоже в большинстве своем не хотело даже одной ногой вставать на дорожку старения и активно прививалось. Сердобольные родители боялись, что вакцины не хватит на их чад, и активно прививали детей впрок. Никто не хотел наблюдать, как собственный ребенок перерастет родителя и умрет у него на руках от старости.

Умереть от старости стало позором. Никто (кроме самых прагматичных) не ожидал такого эффекта, но общество раскололось. Быть старым и больным стало стыдно.

Сначала я думала, что все мы дружно посмеемся над Кларой и даже покрутим у виска, как максимум, поразимся ее смелости – так открыто и нагло идти против природы. Да, у нее было оправдание, она думала, что неизлечимо больна. Было ожидаемо, что ее примеру последуют другие приговоренные. Но чтобы все поголовно! Здоровые, молодые, дети. Мир менялся так стремительно, так ошеломительно по щекам хлестала людская отвага (зачеркнуто, дурость), что мне порой хотелось то сгрести в охапку всех близких и спрятаться в бункере с криками «не троньте!», то выйти на улицу и подобно городской сумасшедшей цепляться к каждому встречному со словами «вы действительно собираетесь в этом участвовать?». Но все это происходило только у меня в голове, внешне я оставалась флегматично-равнодушной, продолжала жить и заниматься привычными делами. Позже я поняла, что пока внешние перемены не меняют твой постоянный уклад, они не так уж существенны. Иногда единственное, что мы можем делать, даже под угрозой надвигающегося апокалипсиса в виде ядерного взрыва или человеческой тупости, это жить свою жизнь, строить планы, следовать стремлениям.

Одна моя хорошая знакомая заболела неизлечимой формой рака за пару лет до апокалипсиса. Я наблюдала за ней с неуместным любопытством пытливого исследователя людских душ. Ей дали полгода. Что она будет делать? Я чувствовала себя варваром, приготовившимся к зрелищу. Последнее сражение на поле жизни, исход которого определен. Казалось бы, все теряет смысл, планы, мечты. У нее был только отрезок времени и деньги, которые она могла бы потратить на кругосветное путешествие, дорогие отели, лучшие рестораны и концерты любимых групп. Напоследок все самое лучшее. Но она продолжала работать и изо дня в день делала привычные вещи: ходила в магазин, на маникюр, даже покупала что-то из мебели в дом. Встречалась с друзьями и очень мало говорила о смерти. «Моя главная ценность в повседневности. Это жизнь. Настоящая. Кто-то считает, что живет только в отпуске, когда путешествует, видит море, солнце, меняет пейзажи перед глазами каждый день. Все это прекрасно, но большая часть моей жизни прошла в буднях: отстоять очередь за кофе, заправить автомобиль, забрать ребенка из школы, выиграть тендер, покурить на балконе, когда все заснут. Это то, что я хочу продолжать делать каждый оставшийся день. Быть как все. Соня, милая, цени это состояние, не жди чего-то особенного». Неужели у меня такой обреченный вид, подумала тогда я, раз меня подбадривает неизлечимо больная подруга.

Меня никогда не тянуло на ухищрения, к которым прибегали женщины, чтобы сохранить красоту или что-то изменить в своей внешности. Любое постороннее вмешательство, инъекция или наркоз казались излишними и рискованными. Да, иногда я прикидывала, как было бы здорово откачать лишний жир с боков, живота и бедер, но всерьёз не задумывалась об операции, даже при всей своей ненависти к спорту и диетам.

Общественные и политические события последних лет заставляли невольно задаваться вопросом: человечество уничтожит кучка людей у власти или неуемные амбиции большинства. Оказалось, что эти две категории действовали сообща. У нас, нормальных, адекватно мыслящих и принимающим жизнь со всеми ее первобытными законами, шансов на выживание практически не оставалось. Однако, я жива. Но в этом нет ничего хорошего. В такой жизни.

***

Однажды примерно в середине апреля, когда светлое время суток вопреки ожиданиям не скукожилось до нескольким минут, чтобы совсем исчезнуть, а с каждым днем начало продлеваться, Марк сказал:

– Я думаю, нам пора идти. И думаю, что ты готова.

Он приблизился и дотронулся до меня, кажется, впервые не считая случаев, когда вызывал у меня рвоту, спасая жизнь, и когда учил правильно держать топор. Дотронулся по-настоящему, с дружеским или даже отеческим, несмотря на небольшую разницу в возрасте, теплом. Но для меня этот жест таил опасность, как и все хорошее, что сделал для меня Марк, пытаясь сохранить мне жизнь.

– Эта зима была слишком долгой.

Я надеялась, что сойду наконец с ума и чувство времени меня покинет, но не могла не согласиться с ним. Полгода, которые мы пытались согреться в чужом доме, казались вечностью. Муторной, однообразной, выматывающей, сводящей с ума, но так и не достигающей своей цели. Мы топили печь, у нас была теплая постель, одежда в чужих шкафах, газовая плита, обеспечивающая нам горячее и довольно сносное питание, благодаря запасам овощей в погребе и трофеям Марка. Какое-то время работал даже генератор, но его шум привлекал слишком много ходячих. Пришлось выключить и проводить большую часть времени в темноте или в тусклых отблесках камина, не считая короткого перерыва на зимний день.

– Соберем еду на первое время, по дороге будем пополнять запасы. Главное, выйти из города. Покинуть самые кишащие территории.

В последнее время их стало слишком много, я не представляла, как мы вдвоем прорвемся через полчища мертвецов. Но почувствовала, как на идею, что мы куда-то пойдем откликнулись мои задеревенелые мышцы.

– Их становится все больше. Настанет день, когда мы не сможем выйти отсюда даже за едой. Город нужно покидать.

С другой стороны, если мы предпримем эту попытку, нас, возможно, просто сожрут, и все наконец закончится.

Я кивнула.

Мы дождались, пока установятся теплые майские ночи, которые подарят возможность останавливаться на ночлег в неотапливаемых помещениях или даже на улице. Все было собрано заранее.

Не так уж и много, стандартный туристический набор и запасы еды. Настроение было предпоходное. Марк сказал, что выдвигаться будем до восхода солнца.

– Почему? – спросила я.

– Увидишь.

Ранним утром в день ухода я посмотрела в окно. Даже предрассветная серость не скрывала непрерывного движения.

– Их так много.

Марк подошел к окну.

– Нам нужно вон туда, к шоссе, – показал он в сторону едва прорисовывающегося розоватого просвета меж рядами сосен. – Пойдем, пока не рассвело.

На крыльце стояло сооружение, похожее на рогатку.

– Сейчас, – сказал Марк, доставая из сумки что-то увесистое.

Фейерверки!

– Отвлекающий маневр, – самодовольно пояснил он и с помощью стационарной рогатки запустил первый комплект в сторону противоположную той, куда нам нужно было идти.

И повторил манипуляцию, чуть меняя направление запуска.

– А кто будет поджигать? – спросила я.

Марк торжественно извлек из кармана какое-то устройство наподобие пульта. Разглядывать диковину не было времени. Краем глаза я заметила, что ходячие уже почуяли нас и начали стягиваться к калитке – единственному нашему выходу с участка.

– Пиротехнический пульт! – похвастался своей находчивостью Марк.

Он действительно был очень изобретателен. Такого как он можно было смело брать с собой на необитаемый остров. Он там так развернется, что коренным мартышкам станет тесно.

И мне вдруг стало так досадно, что на его пути попалась именно я. Живой мертвец. Не гниющий, но с испепеленной болью душой. Марк должен спасти кого-то еще. Кого-то более достойного, стремящегося жить. Если кто-то еще остался. А ведь остался наверняка, а я тут единолично пользуюсь всеми благами Марка. И чтобы сделать эту пользу возможной, чтобы реализовать стремление Марка спасать и помогать, я и пойду с ним. И прикрою, если надо. И помогу чем смогу. И перестану наконец ныть. Это внезапное обретение смысла взбодрило меня. И я сказала:

– Давай!

Марк нажал на кнопку. Несколько секунд ничего не происходило, а толпа ходячих давно уже околачивающаяся вокруг дома, от которого долгие месяцы веяло теплом, который каждый вечер привлекал их мягким светом, льющимся из окон, из трубы которого валил дым, заметно оживилась. Из дома наконец вышли люди. И толпящиеся у калитки не скрывали ликования по этому поводу.

– Как ты вообще умудрялся куда-то…

Окончание фразы растворилось в свисте первого залпа. И мы, и мертвецы как по команде повернули головы в сторону первой яркой вспышки. Последние немедленно сменили направление движения. Я тоже дернулась: «Пора?». Но Марк остановил меня за локоть. Подожди, пусть подальше отойдут.

– Еще четыре заряда. Запускать буду каждые десять минут. Через сорок минут мы должны быть на шоссе. Там пойдем лесом вдоль дороги. На дороге, скорее всего, слишком «людно».

Мы стремительно, изо всех сил отдалялись от дома, который дарил нам тепло, относительный комфорт и спокойный сон последние месяцы, но никакого сожаления по этому поводу не испытывали. В этом доме, при всех достоинствах на первый взгляд, не было будущего. И жизни в нем не было.

Я бежала, шумно выдыхая, набитый до отказа рюкзак ритмично бился о крестец, а позади все шумно взрывалось и сверкало, привлекая мертвецов и расчищая нам путь.

Нам даже почти не приходилось отвлекаться на встречных ходячих, опаздывающих на салют, потому что он занимал их больше, чем мы.

Хорошо, что невозможно разучиться бегать. Не то чтобы я когда-то занималась бегом профессионально. Вообще не припомню, чтобы целенаправленно где-то бегала, если не считать уроков физкультуры, которые казались мне настоящим адом (не с чем было сравнить).

Бежать пришлось долго. Мы должны были выжать под прикрытием салютов максимальное расстояние от города. Запасного варианта не было.

Коттедж стоял на окраине и нашей целью была ближайшая южная трасса. Дальше идти вдоль нее, обходя лесом места скопления ходячих. Основной план вместе с расчетами продовольствия был в голове у Марка. Я вообще ничего не планировала дольше, чем на ближайший час и с удивлением обнаруживала, что прожила еще один день. Особенно этот. Полный громких вспышек, ходячих мертвецов и колоссальной физической нагрузки.

Мы шли весь день и затаились в гуще леса, когда стало совсем темно. Первый ночлег на сырой земле, первые дежурства, когда спать можно только по очереди. Постоянный риск и напряжение, которые должны были стать нашим привычным состоянием, если мы хотим следовать плану и добраться до южных земель до следующей зимы.

Нашим флагманом была трасса, но отдаляться от нее приходилось на километры, чтобы не угодить в гущу голодных мертвецов. Получалось, что иногда мы топтались на месте и даже уходили назад. Много времени приходилось пережидать. Запасы истощались. В удачные дни мы выходили на трассу и даже пополняли запасы, обшарив автомобили, чьи владельцы были надежно и навечно пристегнуты ремнями безопасности. Среди них – дачники, туристы, желающие отдохнуть за городом пару дней.

Чтобы найти что-то стоящее, приходилось переворошить кучу прогнившего дерьма. Марк щадил меня – выдавал одноразовые перчатки. Сам же – давно уже ничем не брезговал.

Со стороны казалось, что трасса усеяна заброшенными автомобилями, но на самом деле в каждом из них трепыхалась жизнь, а точнее, остатки доживающей плоти. Они реагировали на движение и, замечая нас, припадали к стеклам, заляпывая их слизью разлагающихся тел.

Я поборола привычку присматриваться к мертвецам и пытаться опознать в ходячих останках человека, личность.

Кто ты? Кем был? – возможно, эти вопросы неуместны и даже абсурдны, если возникают перед тем, как раскроить мертвецу череп. Но я не могла от них отделаться.

Некогда ухоженные, выкрашенные в благородный пепельный цвет, волосы. Сумочка кросс-боди от Луи Виттон, навсегда окольцевавшая тело хозяйки. Свежий маникюр, ставший вечным. Серьги, кольца, одежда. Ничто не ускользало от моего внимания. Татуировки, сливающиеся с цветом посиневшей кожи. Все эти приметы внешности, которыми люди пытались подчеркнуть свою индивидуальность. Кажется, к живым я так не приглядывалась.

Иногда мы приближались к дороге. Марк легко справлялся с ходячими, встречающимися у кромки леса. Иногда уступал мне возможность потренироваться. Я нехотя лупила топором по разлагающимся головам, тут же отскакивая и какое-то время приходя в себя.

– Нужно быстрее восстанавливаться, – качал головой Марк.

Однажды, когда мы приближались к очередному населенному пункту, от дороги отделились двое. Я сразу поняла – живые. Худые, перепачканные оборванцы. Мы, после нескольких месяцев проживания в коттедже, где было все необходимое, пока что не были такими. Или мне так казалось. Это я сообразила чуть позже.

Мы замерли и с минуту приглядывались друг к другу издалека. Марк закрывал меня спиной, из-за чего я очень злилась. Вообще-то я пошла с ним, чтобы подстраховать его, чтобы он мог реализовать свои благие намерения, спасти кого-то еще кроме меня. Кого-то, кому это нужнее. Может, даже этих двоих.

Но они помощи не просили, а Марк отнесся к ним с явной настороженностью. Двое о чем-то переговаривались, до наших ушей донеслось: еда-еда, голодные…

Не сговариваясь, мы молча направлялись друг к другу навстречу. Марк знаком давал понять, чтобы я держалась чуть позади него. Меня раздражала такая дискриминация. Я пытливо выглядывала из-за его плеча. Живые люди – очень интересно.

Когда мы поравнялись, один из оборванцев спросил:

– Еда есть?

Мы напряглись. У нас обоих были рюкзаки. И если даже мы соврем, нас наверняка захотят обыскать. Если решим поделиться добровольно – заберут все.

Марк сильнее каждого из них по отдельности. Но вместе они могут и одолеть его. Себя я не учитывала.

Все эти мысли пронеслись в наших с Марком головах, но так или иначе – решать ему. Он главный.

– Нет, у нас ничего нет, – сказал Марк, взяв меня под локоть, подтолкнул вперед и начал демонстративно обходить наших встречных.

Те ничего не предприняли. Остались стоять на месте, только обернулись и смотрели нам вслед. Я не удержалась – оглянулась. Один из них закопошился в своем худом мешке. Я подумала, что нам, возможно стоит ускориться, но ничего предпринять не успела.

Спустя три секунды что-то полетело в нас и упало под ноги. Мы интуитивно пригнулись.

Замерли и оглянулись.

– Ближайшие пять километров ничего не найдете, – крикнул один из оборванцев. – Разве что в Наре могло что-то остаться.

Под нашими ногами лежала упаковка печенья «Юбилейное».

Следующие несколько километров мы шли в каком-то благостном состоянии от встречи с людьми, которые решили нас накормить, но в то же время терзаемые чувством вины за собственное недоверие.

– Да, неловко вышло, – признал Марк. – Но бдительность на первом месте.

***

Мы увидели его первыми, идущего впереди нас по кромке шоссе. Он не заметил нас, укрывшихся в наскоро расчищенном автомобиле, чтобы перекусить. Моросил мелкий дождь, а дожидаться его конца не было сил. Да и трава просохнет не сразу, чтобы расположиться прямо на ней.

Живот крутило от сухой холодной пищи. Я смотреть не могла на печенье, хлебцы, устала грызть и рассасывать сухую лапшу. Когда-то в детстве это было моим любимым лакомством перед телевизором. Мама ругалась, а старший брат тайком подсовывал мне эту вкуснятину. Но я понимала, что скоро не будет и этого, поэтому с благодарностью принимала от Марка остатки провизии.

Мы не решились заговорить с двумя встречными пару дней назад. Даже после того, как те поделились с нами едой. И было заметно, что Марк испытывает досаду по этому поводу. Я чувствовала его пытливый интерес к происходящему: сколько выживших осталось, кто и куда идет, что предпринимает? Наверное, именно поэтому он так оживился, и не захотел упустить возможность поговорить с новым встречным.

Уверенная быстрая походка, пыль из-под ботинок, коренаст, ноги немного колесом, подкаченный торс, черная боксерская майка, черные волосы, зачесанные назад. Вид уверенного человека, который прекрасно ориентируется в этом мире, по крайней мере, не испытывает дискомфорта. Но при этом движения резки, как будто раздражен чем-то. Или просто сосредоточен. Настолько, что не заметит нас, пока мы не обгоним его и не заставим обратить на себя внимание.

– Видишь, что у него? – шикнул Марк.

Я пригляделась. Из кармана торчала карта. Я удивилась, что в ней такого примечательного. Мы ведь и сами идем по карте, которую Марк сам же и раздобыл.

– Пойдем, – Марк быстро сгреб остатки недоеденного в рюкзак.

Ну ладно. Я надвинула на лоб черную бейсболку и поспешила за ним.

– Эй, парень!

Тот нехотя замедлился и обернулся слишком лениво, для человека, который мог бы истосковаться по человеческому общению.

– Будь здоров! Я Марк. Это Соня.

У него были черные короткие усы и аккуратно постриженная бородка а-ля Титомир. Глаза скрывали непроницаемые солнечные очки а-ля Нео из Матрицы.

– Привет, ребят. Как вы тут? – он упер руки в бока и оглядел местность поверх наших голов, показывая тем самым, что готов задержаться на минутку и переброситься парой слов. – Гела, – он протянул руку Марку, а затем и мне.

Гела не взлюбил зубных врачей еще задолго до того, как их услуги стали недоступны для простых смертных. Забавно, ведь именно такими мы и были – простыми смертными – в отличие от тех, кто шатается по земле разлагаясь, прежде чем сгинуть окончательно. В общем, испещренные чернотой зубы показывались сквозь нагловатую ухмылку.

Зато волосам он уделил должное внимание даже сейчас. Они явно были уложены с помощью геля. Я даже чувствовала его запах. И даже… запах мужского одеколона!

Ну Гела! Ну франт!

Гела был грузин. Я сразу считала это по его то лающим, то затяжным интонациям, тяжелому говору и опущенным согласным.

– Мы идем из Москвы. Уже недели две, – начал было объясняться Марк.

– Долго идете.

– Идем на юг.

– Все идут на юг. Многие уже там.

– Правда? – оживился Марк.

– Ну не все успели дойти. До холодов.

– Откуда ты знаешь?

– Когда все началось, я приехал с юга. Из Грузии.

– Приехал?

– Да, половину пути успел проехать, потом начались заторы. Хотел предупредить своих. Забрать. Спасти. Не успел. Осталась только бабка. Мать жены. Чудом уцелела. Но в путь она отправиться не могла. – Гела закурил. – В общем, неделю назад она умерла. Я расколол ей череп и отправился обратно.

Марк явно не знал за какой вопрос хвататься следующим. А я подумала, что он, должно быть, позавидовал Геле, что тот отделался от своей обузы.

– Она умерла своей смертью, и ты все равно ее добил?

– Ну она обратилась, – Гела смачно затянулся, повернулся на пятках и продолжил путь. Мы поспешили за ним.

– То есть не обязательно быть укушенным, чтобы обратиться? Достаточно просто умереть своей смертью?

– Да, этого достаточно. Что-то нехорошее витает в воздухе, заметили? – Гела помахал рукой над головой для убедительности.

– Заметили. Только еще не до конца поняли, по каким правилам тут все работает.

– Брат, это же не футбол. Эта игра без правил!

– Если не осталось тех, у кого есть ответы. Значит можно вывести какие-то закономерности со временем. Например, я быстро понял, как их убить. Не колом в сердце, а уничтожив мозг.

– Умники с ответами тоже есть. И они уже на юге. Скорее всего, они даже перебрались туда заранее. Вообще, чем южнее, тем выживших больше. Плюс еще беженцы вроде вас.

– Чем это вызвано?

– Я выяснить не успел, честное слово! Слишком долго проковырялся с бабкой. Многое пропустил, – сильное ударение на слогах в словах, особенно при быстрой речи создавало почти мелодию, которая придавала речи уникальное звучание и делала ее мгновенно узнаваемой.

– Как же так вышло, что на юге есть более цивилизованные коммуны, с таким отрывом? – спросил Марк.

– Они просто сразу стали действовать.

– Прямо сразу?

– В кризис выживают сильнейшие и предприимчивые.

– Это не кризис, а апокалипсис.

– Для мертвых – да. А для живых это кризис. А кризис – это время новых возможностей. И те, кто понял это сразу, сейчас на коне.

Как можно было понять это сразу? Я вспомнила свой первый год. Ужас, отчаяние, туман в голове, полный анабиоз. А кто-то в это время действовал, создавал общины, мигрировал. В полном хаосе, наощупь.

Свой риторический вопрос я не решилась озвучить.

– Ты вообще спишь? – спросил Марк.

– Нет. Можете идти со мной, если выдержите мой темп.

К вечеру Гела уснул и проспал шестнадцать часов. Мы с Марком несколько раз обезвреживали стайки ходячих, сбегающиеся на его храп. Но несмотря ни на что, эта ночь была особенной. Нас стало трое. Мы оба это чувствовали и понимали, что нам это нравится.

– Она немая? – спросил Гела у Марка на второй день, когда мы остановились для ужина и ночлега.

– Нет, но с момента нашей встречи она произнесла от силы слов сто. А это больше года, прикинь, приятель!

К моей боли прибавилось еще какое-то неприятное новое чувство. Марк знал, почему я молчу, видел, что я пережила. И теперь так беспардонно обсуждает меня в моем же присутствии с каким-то щербатым незнакомцем.

Мне понравилось, что Гела вместо того, чтобы посочувствовать ему, посмотрел на меня серьезно, с проницательным интересом.

Было уже темно, и он снял солнечные очки. Я сразу поняла, почему он их носит. Взгляд его светло-серых глаз был диковат. Но я чувствовала, что сердце у него доброе. Как и у большинства грузинских мужчин, я полагаю. Он был исполнен чувством собственного достоинства, как будто ему было плевать, что он не добрал роста, он чувствовал себя богатырем и вел себя соответственно.

Значит, мы держим путь в Грузию. Я прилегла на приготовленную Марком лежанку, закинула за голову руки и принялась представлять себе страну, в которой никогда не была, и которую вряд ли увижу.

В какой-то момент я устала от опеки Марка. Мне захотелось от него отделиться, отпочковался. Эти нотки неравнодушия к себе казались чем-то новым. Давно забытым.

Марк иногда был вспыльчив. И в моменты, когда он повышал на меня голос, я чувствовала себя не просто ребенком, а бестолковым ребенком. Наверное, я избаловала его своим молчанием и покорностью. Но отвечать все еще не было сил. В молчании горе переживалось не то чтоб легче, но переживалось. Если б он знал меня раньше, он бы удивился, какой я могла быть веселой, непосредственной, как умела шутить и обожала длинные разговоры.

Я хочу отдалиться? И что? Так меня вернее сожрут, или я хочу проделать долгий одинокий путь. Зато не придется сдерживать слезы и постоянно реагировать на чьи-то ожидания. С кое-какими приобретенными навыками я бы прошла несколько километров. Но сколько раз на нас нападали толпы, с которыми мы едва справлялись вдвоем, и даже втроем, когда присоединился Гела. Вернее, мы к нему.

Однажды, где-то в районе границы с Липецкой областью, я сторожила сон своих попутчиков. И вдруг внезапно решила, что это лучший момент. Разбудила Гелу и сказала, что отойду в туалет.

Я не вернулась. Так и шла вперед параллельно магистрали.

Мне казалось, что я иду очень быстро по редкому лесу, освещаемому светом луны. Лес виделся мне абсолютно пустым. Я не знала сколько времени, но оказалось, что я вышла как раз перед рассветом, верхушки сосен заострились на фоне сереющего неба.

Почти бегу. От Марка. От себя такой слабой, которой раскрылась ему по воле случая. Будут ли в моей жизни еще люди? Какой они меня узнают? Затравленной? Испуганной? Убитой горем и страхом? Пусть меня закидает камнями тот, кто не испытал всего этого, пережив день Z.

***

Я разгоняюсь так, что не могу остановиться. Мысли несутся, я несусь. И тело, и ум вышли из-под контроля. Страх и эйфория. Первое маленькое освобождение.

Не сразу замечаю, как от деревьев отделяются фигуры. Когда понимаю, что их слишком много, уже поздно.

Как глупо, как самонадеянно было даже подумать, что у моего одиночного путешествия могло быть будущее. Предпринимаю последние инстинктивные попытки. Вырываю из-за пояса топорик, рывками бросаюсь из стороны в сторону. Но они везде. Резкие движения раззадоривают их, на каждое мое движение рык усиливается. Кручусь вокруг своей оси, вглядываюсь в лица подступающих тварей, как будто ища сочувствия. Ага, после того как я безжалостно перебила столько их.

Ругаю себя за мягкотелость, вспоминая, что подобные им погубили моих близких. Тут же чувствую, как трясется нижняя губа и искривляется в досадную синусоиду. Кто-то не задумываясь размозжит их череп при встрече. Сделает то, что я сделать не смогла и не позволила сделать Марку.

На все эти размышления у меня всего секунда. За ней замах, как учил Марк. Мысли в предсмертной агонии, как в состоянии сильного опьянения. Напоследок разомну мышцы. Не жалея себя и не рассчитывая на то, что успею устать, опускаю топорик на их головы. Раз, два… Остальные приближаются одновременно. Все.

Вскидываю голову к небу, которое, несмотря на ранний час, слепит ложной многообещающей ясностью. Зажмуриваюсь. Улыбаюсь. Слышу:

– Сзади! Что встала, как вкопанная?

Как по команде разворачиваюсь и бью не глядя. Оборачиваюсь – те, что были спереди полегли штабелями. Черепушки пробиты стрелами.

– Отбивайся! Сейчас спустимся.

Одолеваю еще двоих. Когда же это закончится, господи боже?

Сама понимаю, что лукавлю, потому что смирение уже перебито интересом к тому, кто же тот человек, чей голос я слышала. И он не один.

Появились люди. Они отбивают мертвецов, скопившихся вокруг меня. Я помогаю им, растеряв остатки смирения. Но тут слишком много ходячих. Очевидно, неподалеку населенный пункт.

Людей четверо или пятеро. Не успеваю посчитать.

Через минуту к нам примыкают еще двое: Марк и Гела. Пусть похвалят меня потом за хорошую разведку. Сколько бы еще тварей ни отпочковалось от леса, теперь я уверена, что эта схватка за нами, даже если я начну халтурить и отбиваться в пол силы.

Минут через десять-пятнадцать поток иссякает.

– Сюда, – зазывает рукой седобородый тип.

И на ходу поясняет нам троим:

– Они с западной части прут. Там прорвало.

Короткостриженая женщина с банданой на голове оглядывается на меня с заметным участием, подбадривает взглядом. Я понимаю, что это первая живая женщина, которую я вижу с начала заражения. Негласно держусь ее, до сих пор ни разу не взглянув на Марка. Спиной чувствую волну осуждения от него.

Седобородый вывел нашу большую (по нынешним меркам) группу на дорогу к заправке. На площадке были разбросаны автомобили. Я впервые чувствовала себя практически бесстрашной в новом мире. Не потому что мне и так хотелось умереть, а потому что ощутила рядом людскую мощь, поддержку. Нас много. Семь-восемь человек – это целое войско, если учесть, что мы побороли разом около пятидесяти ходячих.

Хотя седобородый не очень-то разделял мой оптимизм, потому что, опасливо оглядываясь по сторонам, призвал нас всех зайти в мини-маркет заправочной станции. Внутри почти никого не было, не считая застрявшего в подсобке бывшего уборщика, с которым быстро разделались.

Настал момент тишины, когда две небольшие группы, встретившиеся в лесу и объединенные общим делом, наконец смогли оглядеть друг друга.

– Игнат, – представился седобородый. – Это Рената, – кивнул он на женщину в повязке.

Остальные трое представились сами. Не выдающиеся мощью пареньки, но дрались как львы. Я всем одобрительно кивнула.

Представилась. Марк и Гела тоже.

– Тебе жить надоело? – рявкнул на меня Игнат.

– Тише, – сказал Гела, приподняв руки в упреждающий жест.

– Она перлась прямо в город. Нам пришлось покинуть засаду, чтобы не промазать и не покалечить ее.

Я сникла. Рената сказала:

– Не кипятись ты. Она могла не знать.

– У вас нет карты? – деланно удивился Игнат.

– Сбились немного, – подал голос Марк.

– Вас трое? – уже спокойнее спросил Игнат.

– Да.

– Значит, смотрите.

Он достал из рюкзака карту и разложил ее на стеклянной крышке ящика из-под мороженого. Всем своим видом он показывал, что очень торопится, времени у него мало, и если мы не усвоим его урок географии с первого раза, то это будут наши проблемы.

Лишь в процессе его назидательной речи, я поняла, что он говорит о нас, как о сложившейся команде. Вернее, о нас троих, примкнувшим к их большой группе, которая, как оказалось, не ограничивается пятью людьми.

– Почему просто не обойти город, если там все кишит? – поинтересовался Гела.

– В городе наши люди. В основном женщины и дети. Семнадцать человек. Мы заняли здание на расчищенной территории. Но сейчас туда хлынуло стадо с западной части. Мы как раз их отстреливали. За людьми нужно вернуться и вывести.

– Вы давно такой большой группой?

– Нет. Собирались постепенно. Многих потеряли. Но теперь с вами нас двадцать пять.

– Вы нас в плен что ли взяли? – удивился Гела.

Игнат уставился на него в недоумении.

– Мы можем сделать вид, что не встречались, – с обидой пробурчал он.

– Игнат хочет сказать, – вступила ровным глубоким голосом Рената, – что мы приглашаем вас присоединиться к нашей группе. А точнее, просим помочь вывести наших людей. Это не наши дети, не наши родственники, это люди, которые стали нашими одним днем, которые нуждались или нуждаются в защите, как сегодня вышло с вами, Соня. – Я мысленно поблагодарила ее за то, что она не говорит обо мне в третьем лице, – Или которые пришли на помощь нам. Мы с вами уже сразились на одной стороне, и вы показали себя отличными бойцами. Но даже если бы это было не так, мы бы все равно предложили держаться вместе. Для нас это выглядит естественно.

– Вы тоже идете на юг? – спросил Марк.

Рената снисходительно улыбнулась. Взгляните на карту Марк. Игнат, продолжай.

– Вот столько городов нам еще обходить после того, как мы выведем своих людей. Это затянется на месяцы и годы. А не за горами зима.

– И что вы предлагаете?

– Обосноваться в тихом безопасном месте. Временно. На год или два. В лучшем случае год.

– И расчищать трассу, – сообразил Марк.

– Да. Чтобы сесть потом на автомобили и ехать на юг спокойно. Толпой мы уже пытались это делать. Слишком много потерь. Нам нужно осесть.

– И вы хотите начать с этого города?

– Да. А осесть в окрестностях.

КОММУНА

***

В одном месте оказались десятки незнакомых между собой людей. Они стали жить день за днем бок о бок в незнакомом необустроенном для жизни клочке земли. Поначалу там не было ни правил, ни наказаний, ни наград, ни иерархии, ни власти. Но вскоре начали возникать законы, негласные, не навязанные кем-то, кто все равно оказался бы беспомощным перед лицом большинства, но самими жителями обители. Так зарождалась наша коммуна.

Мы – бывшие жители «сот» большого города. Изолированных квартир или домов за высокими кирпичными заборами, где ближайшие соседи не знают друг друга. Коммуникация если и возникала, то либо в деловых, либо в развлекательных целях. Для жизни и выживания люди не были нужны друг другу. Существовали номера: 01, 02, 03, 112. В зависимости от проблемы приезжала та или иная бригада и решала вопросы. Никаких самостоятельных коллективных усилий не требовалось.

Помню, как в детстве меня угнетала монотонность и предсказуемость жизни. И вот эта вот предупредительность во всем, лишающая возможности испытать хоть какой-то азарт, притупляла любые эмоции. И одиночество. Мне не было одиноко только в летних лагерях, куда меня отправляли на одну смену, потому что остальное летнее время было посвящено семейным путешествиям. Только ближе к окончанию школы я выторговала себе лагерь на все лето. И все равно во время игр подобных «Зарнице», осовремененных в квесты различной тематики, я сокрушалась: это все не по-настоящему. Вот бы враг был реальным, вот бы опасность – смертельной.

Поэтому я ничего не боялась. Гуляла допоздна, бродила по темным улицам, садилась в машины к незнакомцам. Все это добавляло остроты в пресное существование. Однажды мама нашла меня в злачном заведении в компании парней сильно старше меня (отследила местоположение по телефону) и устроила мне эмоциональные американские горки своими истеричными нотациями. Напомню, она боялась, что я стану шлюхой. Мне было обидно. Ничего аморального я не делала, а у многих подруг моего возраста случались куда менее безобидные похождения.

И даже несмотря на то, что я снова и снова проявляла своеволие, мне всегда не хватало приключений, которые будоражили бы кровь. На маму я обижалась, потому что по ее отрывистым рассказам было понятно, что она-то сполна получила острых ощущений в молодости.

Я представляла в красках, как легкий ураган превратится в торнадо, заметающий все на своем пути, или любое другое бедствие, которое потребует особенной сплоченности и геройств. Что бы ни случилось, я, естественно, должна оказаться в числе выживших, иначе к чему это все? Но и большим количество жертв не грезила, мне хотелось ощутить сплоченность перед лицом общей напасти.

С возрастом эта тяга поутихла, появился Миша, потом дети. И только сейчас я вспомнила, как грезила настоящими приключениями. Остерегайтесь своих желаний.

Коммуна стала для меня золотой серединой между жизнью в скитаниях и условно благополучной жизнью, живя которую было бы практически невозможно увернуться от боли перенесенных потерь.

Жизнь в коммуне мне нравилась. Хотя мало кто мог догадаться об этом, глядя на меня.

В прежней жизни мы разучились совершать поступки ради общего блага. Даже когда по улицам начали расхаживать толпы живых мертвецов, я все еще думала, что сейчас появится наряд полиции или пожарная бригада, которые все решат. Долгое время по привычке ждала, что электрики восстановят электричество, а лифтер починит лифт. Хоть на тот момент эти проблемы и волновали меня в последнюю очередь, но фоном такие мысли проплывали.

Красота и трагедия постапокалиптического мира заключаются в том, что в нем начало возникать множество ситуаций, в которых людям требуется совершать поступки ради общего блага. Защищенному всевозможными городскими службами, избавленному от большинства бытовых хлопот вроде добычи еды и обеспечения тепла цивилизованному мужчине, которому ни разу в жизни не требовалось кого-нибудь выручить или спасти, представилась возможность совершать настоящие подвиги по несколько раз в день.

Раньше у нас не возникало мысли разделить обед с человеком, которого мы знаем очень плохо или видим впервые в жизни. Здесь же люди следили не только за своим насыщением, но, и чтобы хватило и соседу или случайному путнику.

Раньше нам не приходилось каждый день делать выбор, от которого зависела жизнь. За исключением редких фатальных случаев. Вопрос ради чего или кого сегодня я готова рискнуть жизнью даже не стоял. В то время как всего каких-то сто лет назад этот вопрос вставал ребром перед нашими прадедами. Мы достигли высокой ступени эволюции и поднялись бы еще выше, если бы не пожадничали и не погнались за бессмертием. Все циклично. Во многом, что касается уровня жизни сейчас, мы могли бы позавидовать жителям начала прошлого века.

По вопросам обустройства разногласий почти не возникало. На первом месте – укрепление забора и надежные ворота. Обеспечить себе безопасное и неприкосновенное пространство. Чтобы не дежурить друг над другом и не просыпаться от скребков и рычания мертвецов поблизости. Все настолько хотели одного и того же, что готовы были недоедать и недосыпать, лишь бы поскорее отгородиться.

Первый вопрос, который пришлось вынести на голосование – установка указателя на шоссе, пронизывающем город, чтобы другие выжившие смогли присоединиться к коммуне. Кого-то сразу насторожила такая инициатива.

– У нас ограничены запасы продовольствия, и мы не знаем, сколько людей придет, – сомневался Игнат.

– Чем нас больше, чем быстрее мы достроим дома и расчистим город. У больших групп преимущество на открытых участках даже против стада. Чем скорее расчистим город, тем больше найдем еды. В перспективе еще нужно расчищать проезжую часть, чтобы в будущем двинуться на юг на автомобилях, а не пешком. А табличку можно снять в любой момент, – парировала Рената.

Примечательно, что во время этого разговора почти никто не задумался о том, а не безопасно ли всем сообщать о местонахождении зарождающейся коммуны? Мир априори поделился на две противоборствующие силы: живые и мертвые. Последних по умолчанию не привлечет какая-то табличка с указателем. А первые – на одной стороне. С общими потребностями и целями. Как иначе?

– А если по указателю придет вор, насильник или псих? – все-таки предположил Игнат.

– А кто-то проводил проверку каждого из нас перед тем, как в первый раз уснуть в общине? Будем проводить короткий тест на адекватность.

Мне было интересно наблюдать за тем, как вырисовываются лидеры. Нас почти три десятка, а спорят двое-трое.

В мире, где нужно было действовать, а слова мало чем помогали, я на наглядных примерах убедилась в том, что те, кто мало говорят и, на первый взгляд, не особенно склонны к эмпатии, способны принимать четкие взвешенные решения, действовать быстро и слаженно.

Игнат очень много говорил, рассказывал, как должно быть. Люди, которых он привел, слушали его. И другие тоже слушали. Все-таки он вывел из города группу, довел до общины, значит, чего-то стоит. И действительно, на начальном этапе человеку может быть достаточно слов. Но в жизни коммуны он оказался совершенно бесполезным. Он создавал драму даже там, где ее нет.

Я раскусила его в первый же день. Но и в глазах его верных сподвижников начали проскакивать искорки разочарования.

Пока Игнат собрал очередное собрание, Марк успел соорудить турбину на реке, использовав велосипедное колесо и жестяные банки. Такой примитивный зачаток генерации энергии.

Обсуждать, кто кем был в прошлой жизни, считалось дурным тоном. Сообщать об этом было уместно только если ты был врачом, инженером, ученым с практическими навыками, или, например, поваром. Но таких среди выживших оказывались единицы. Все больше экономисты, юристы, люди творческих профессий, менеджеры разных сфер, предприниматели и домохозяйки.

Помимо задачи добывать еду у выездных групп была задача находить людей. Искали полезных для общины, но принимали всех. Это было по-своему прекрасное время, когда все выжившие априори на одной стороне. Мы воспринимали это как само собой разумеющееся и совсем не ценили.

Мы готовились к зиме. Нам важно было занять небольшую огороженную территорию. Ей оказался коттеджный поселок. Изначально он привлек нас тем, что по большей части периметра уже был огорожен довольно надежным стальным забором. Нам нужно было только укрепить некоторые места, починить и укрепить ворота. А еще у него был прямой доступ к реке. Большая часть коттеджей была деревянная. Поселок строящийся, поэтому мертвецов там было не очень много. Но некоторые дома приходилось достраивать, чтобы не кучковаться сильно, а жить хоть каким-то подобием цивилизованной общины.

Когда распределяли обязанности, я выбрала стройку. Чтобы поменьше взаимодействовать с людьми. Так мне казалось. Еще записалась в вахтовое дежурство на вышку. По периметру соорудили конструкции для наблюдения за окрестностями. Сразу отказалась от типично женских обязанностей, – готовки и всего, что связано с присмотром за детьми и их воспитанием. На кухню записалось много желающих, но для меня это стало бы своеобразной тюрьмой. Мне нравилось приходить на обед вместе с мужчинами, такой же уставшей и проделавшей важную и заметную работу. Детей я избегала.

Чтобы быстро добираться до города, выездная группа расчищала дорогу. Отгоняли на обочину автомобили, мешающие движению. С каждым днем выезд в город занимал все меньше времени, пока спустя несколько недель дорогу не расчистили совсем.

Зачистка города тоже проходила ежедневно. Возвращались не все. Были удачные дни, были не очень. Но на следующий день группа собиралась и шла снова. Мы хотели на всякий случай очистить для себя этот город.

Люди умирали из-за недостатка навыков борьбы с ходячими. Марк тренировал новичков, как когда-то меня. Но и этого было недостаточно. Я все еще терялась, когда сталкивалась с наступлением мертвецов, особенно если их было больше двух за раз. Реакцию и навыки борьбы нужно было развивать.

Однажды выездная группа привезла пополнение. Марк представил нам трех ребят. Сказал, что увидел их в схватке со стадом, и что они очень хороши. Так родилась идея создать школу выживания. Нашли подходящее здание бывшего спортивного клуба, зачистили его, и так появилось первое учреждение в городе, которое все желающие жители общины начали регулярно посещать. Повесили соответствующую вывеску, чтобы привлечь других путников.

Однажды случился большой праздник. В коммуну в мешке принесли что-то живое, барахтающееся и кудахтающее. Петух и две курицы!

Быстро соорудили курятник. Долго не знали, что делать с первыми яйцами. Позволить курицам их высидеть или съесть? Всем в тайне хотелось второго, но как делить всего три яйца? Напекли блинов на всю коммуну. Каждому досталось по одному, некоторым по половине, но ощущение большого праздника продлилось до вечера. Вкус прошлого.

Иногда в коммуне мне было слишком людно. Хотелось уединения. И не хватало движения. В дороге мысли притупляются. В статике разрастаются подобно опухоли. Стройка спасала, но иногда я напрашивалась на вылазки в город.

На меня смотрели как на дикарку. Стеснялись улыбаться в моем присутствии, как будто я со своим лицом была единственным живым напоминанием о том, что творится за стенами коммуны. Судить кого-то за внешнюю беззаботность мне не приходило в голову, просто у них получилось перестроиться, а у меня нет.

Не меньше раздражали слишком пугливые. Те, кто вроде не свихнулся, но и готов был наложить в штаны при виде ходячего. Впрочем, за любые негативные эмоции к членам общины я себя ругала.

***

Мое очередное дежурство на вышке закончилось, и я собралась покидать пост, тем более на смену мне уже поднялась Адель: пышнотелая, румяная, трогательно-неловкая молодая женщина с непослушными завитками волос, выбивающимися из хвоста. Она улыбалась мне, пристраивая на спину мешок со стрелами.

Я кивнула, растянув в полуулыбке напряженные губы. Немного замешкалась, пробираясь к выходу, Адель штормило то в одну, то в другую сторону, что преграждало мне путь. Это стало новым поводом для встречной улыбки.