Оранжевая книга

Активировать синхрофазодром!

Как-то раз доктора физико-математических наук Станислава Александровича пригласили консультантом на съёмки фильма к самому Началóвскому! Станислав Александрович оробел: такая знаменитость, кинозвёзд, кумиров всего Союза снимает, с министрами на рыбалку ездит. Хотел было отказаться, но уговорили.

* * *

– До-сто-вер-ность! – вещал Началóвский. – Я не могу потерять доверие зрителя! Вы, Стансаныч, главное не волнуйтесь: там всего пара сцен про учёных. Посмотрите на эти ваши синхрофазодромы: похожи или нет – вот и вся работа.

– Синхрофазотроны, если позволите, – смущённо поправил мэтра Станислав Александрович.

Началóвский воссиял импортными полимерами:

– Ну вот видите, вы уже работаете, и совсем не страшно.

Под руководством научного консультанта к первому съёмочному дню реквизиторы собрали испытательный стенд, совершенно достоверный, один-в-один, как в НИИ. Станислав Александрович с гордостью продемонстрировал его режиссёру.

– Вот! Всё, как вы и хотели.

Началóвский обвёл разочарованным взглядом серую стенку с редкими тумблерами и стрелочными индикаторами.

– Хм-м-м… А такие штуки стеклянные, как колбы, а внутри спиралька светится, где? – брюзгливо надул он губу.

– Лампы? Они внутри.

– Надо сделать, чтобы они были снаружи!

– Но так не бывает!

– Как не бывает? А в "Красном атоме" Дырьева эти лампы были снаружи.

– Халтура, – буркнул Станислав Александрович.

– Красиво! – возразил Началóвский. – А это что за стрелочка? – постучал он ухоженным ногтем в индикатор.

– Барометр.

– А это? – Он перешёл к следующему окошку.

– Датчик Невзорова.

Началóвский развернулся на каблуках к консультанту.

– Голубчик, а где же телевизоры с зелёной молнией?

– К-какой м-молнией? – По интонации мэтра Станислав Александрович понял, что его карьера научного консультанта "Мосфильма" вот-вот кончится.

– Милейший Стансаныч, кто из нас научный консультант? Это вам лучше знать, как они называются. Там такие круглые экранчики с сеточкой, и в них зелёная молния прыгает.

– А-а, вы, наверное, осциллограф имеете в виду. Но вы же, товарищ режиссёр, про метеорологов снимаете, а они таким прибором не пользуются.

– Да? Хм-м.. – Началóвский задумался, – а что им меряют?

– Измеряют. Точнее, отслеживают колебания. Частоту…

– Что-то товарищ консультант заговаривается, – горячо зашептал на ухо Началóвскому его ассистент, – колебания – это же про волны. Представьте: море, шторм, отважные советские учёные осциллографом меряют колебания. Надвигается девятый вал, но это не останавливает тружеников науки…

– Да-да-да – властным жестом Началóвский остановил полёт фантазии ассистента, – как сейчас вижу эту сцену: мужественное бородатое лицо учёного, чуть освещённое зеленоватым отблеском прибора… Волны бьются в иллюминаторы, палуба колеблется… Прекрасно, прекрасно! Ну вот, Стансаныч, а вы говорите, не пользуются.

Станислав Александрович сделал ещё одну робкую попытку объяснить:

– Вы не поняли, не такие колебания, электрические: пики…

– Пики? Очень интересно… – прервал его режиссёр и повернулся к ассистенту: – Митенька, голубчик, запиши в блокнотик. Когда будем снимать фильм про альпинистов достать этот… Ос-циллограф. Пики мерять.

– Измерять, – еле слышно всхлипнул консультант.

Началóвский обнял его за плечи:

– Стансаныч! Дорогой ты мой человечище! Что бы мы без вас делали! Да мы такой с вами фильм снимем – Ленинская премия, не меньше! Давайте быстренько реквизит переделаем: лампы, осциллограф и всё такое. Митенька, найди ещё рычаги такие, с хромированными шариками. После "Иван Василича" должны были остаться, их там много было. – Он хлопнул в пухлые ладошки. – Всем спасибо, съёмки переносятся на завтра.

* * *

В день премьеры все кинотеатры страны были переполнены. Ушлые спекулянты втридорога толкали билетики опоздавшим, а в тёмном зале под тихий стрёкот кинопроектора люди, затаив дыхание, смотрели на экран. Там отважный советский метеоролог на колеблющейся палубе научного корабля дёргал за подозрительно знакомые хромированные рычаги. Во мраке таинственно мерцали оранжевым светом лампы. Шторм усиливался. Огромная волна, высотой с новомодную хрущёвку, нависла над кораблём, готовясь обрушить на утлое судёнышко тонны студёной воды. Учёный замер, тревожно вглядываясь в колебания полоски индикатора, и её зелёный свет бросал отблеск на мужественное лицо героя, подчёркивая чеканный профиль. Когда зажгли свет, зрители аплодировали стоя.

В день премьеры Станислав Александрович напился, до противофазы.

– Осциллографом… Альпинисты… Пики… Меряют… – всхлипывая, жаловался он милиционерам и размазывал слёзы по лицу

– Пики, пики, – утешали его милиционеры по дороге в вытрезвитель, – и трефы, и буби тоже меряют.

А Началóвский собрал все союзные премии и даже какую-то международную.

Через пару месяцев мэтр советского кинематографа, уже лауреат Ленинской премии, приступил к съёмкам фильма о трудовых буднях альпинистов. Позвонил Станиславу Александровичу, но, только тот услышал в трубке медовое "Стансаныч, дорогой!", сразу заперхал и хриплым голосом ответил:

– Тут такие не живут, умерли, ушли во цвете лет! – и поспешно положил трубку, а после никому про свою работу консультантом не рассказывал.

«Не получилось, – говорил, – другого пригласили. Не пришёлся ко двору, знаете ли…»

Создатель и его беспокойное семейство

– Над седой равниной моря

Гордо рею я, могучий,

Рассыпая семя жизни…

Ну-ка, что у нас там вышло?

Старик обмотал бороду вокруг шеи и нырнул в океан.

– Выплыву – запишу. Хорошие стихи, – бормотал он под нос, распугивая рыбёшек широкими махами рук: рыбёшки почтительно пугались. – Главное не забыть. Потом эпос о себе сочиню, какому-нибудь писаке подкину. Писаке… Его ещё создать надо, и писать научить. – Он повис, задумавшись.– Это ж ещё письменность сотворить надо! – схватился он за голову. – Сколько дел, и всё на меня одного! – сказал он проплывающей мимо селёдке.

"Хорошо, что мне писать нечем", – подумала та и сочувственно махнула хвостом. Тяжело вздохнув, старик продолжил спуск.

На дне он подошёл к куче грубых булыжников и сухо чмокнул верхний из них.

– Доброе утро, дорогая. Как ты? Доктор был? – Куча камней промолчала.– Обижаешься? Зря. Я на работе задержался. Столько дел, столько дел, ты себе не представляешь. – В молчании кучи старик уловил нарастающее раздражение. – Ну не выдумывай, любимая! – сказал он, поглаживая верхний булыжник. – У меня никого кроме тебя нет. Никого вообще ещё нет. Не ревнуй! Как наш маленький? УЗИ делала? – Старик сделал ещё одну заметку на будущее и едва сдержал стон: так много всего ещё надо было придумать. Он приложил ухо к большому булыжнику пониже. В глубине что-то заворочалось. – Ой! – вскрикнул он. – Пяточкой бьётся, футболистом будет! – Старик зажмурился. – "Футбол" – добавил он в свой бесконечный список.

Куча камней тяжело молчала.

– Началось? – спросил он с надеждой? – Давай, дорогая, тужься. Дыши вот так: вдох-выдох-вдох-выдох… Да, не учили, просто поверь на слово, теперь это будет помогать. Видишь? Стало легче.

Камни у подножия зашевелились, два крупных булыжника откатились в сторону, и счастливый отец ухватил сморщенное розовое тельце.

– Какой хорошенький… – сказал он с плохо скрываемым разочарованием. – Весь в… Кого-то.

В его руках извивался маленький розовый кракен. Он жмурил три своих глазика и протягивал к отцу щупальца.

– Сынок… – ласково сказал старик. Кракен икнул и выпустил чернильное облако. – Чернила… – задумчиво пробормотал старик. Идея с эпосом уже не казалась сложновыполнимой. – А осьминогу не жить!

* * *

На время декрета старик перетащил жену на берег. Случайно оказалось, что тот камень, с которым он обычно разговаривал, оказался где-то посередине. Долго старик кряхтя перекладывал булыжники, много ругательных слов придумал, и очень они ему понравились. Но, после недолгих раздумий он решил в эпос их не включать, а придумать для него другие слова: не такие экспрессивные, но красивые и плавные.

Из вытащенных из середины камней два были очень похожи на лицо жены. Старик долго вглядывался в трещинки и вкрапления кварца, но вспомнить, какой из них был головой так и не смог. Он с досадой сплюнул и придумал нож.

– Надеюсь, угадал, – бормотал он, вырезая в камне два глаза, нос и рот. – Хмм, а тут можно сделать побольше… – он обвёл прорезь рта сверху и снизу, бубня под нос: – На попку похоже… Можно снизу сделать заострение и назвать сердечком… И праздник какой-нибудь придумать. Не забыть бы. – Он критично осмотрел вырезанное в камне лицо. – Чего-то не хватает… "Любимая, у тебя такие пушистые ресницы…" – сказал он голосом несотворённого актёра из непридуманного ещё сериала и заработал лезвием. – Ну вот: совсем другое дело. Ты – самая красивая женщина во всём мире.

Старик положил камень с вырезанным лицом на вершину кучи и отошёл, любуясь своим творением.

– Теперь не перепутаю.

Семижды семь раз восходил Он на ложе с ней, и семижды семь раз оставалось её лоно бесплодным, пока…

Старик макнул бакланье перо в чернильницу, но там оказалось пусто.

– Тьфу ты, пропасть, – пробурчал он. Создание письменности прошло успешно, но чернила очень быстро заканчивались. Старик открыл ржавый бак в углу пещеры. На дне его в панике заметался по дну осьминог, меняя цвет от фиолетового до багрово-красного.

– Скажи спасибо, что живым оставил, ловелас головобрюхий, – ворчал старик, вылавливая существо, подозрительно похожее на его первенца. Он надоил полную чернильницу и бросил осьминога обратно. Облегчённо вздохнув, бедняга забился в дальний угол. Он уже не раз пожалел, что забрался на кучу камней на дне. Кто ж знал, что она окажется женой Создателя всего, ещё и такой фертильной.

– Ну что, как она, доктор? – спросил старик угрюмо нависающую над женой скалу и сразу ответил сам себе гнусавым голосом: – Ну что ж, голубчик, ах, простите, Ваше Всемогущество, беременность проходит нормально, отклонений нет, ваша уважаемая супруга вот-вот разрешится от бремени.

Много раз пытался старик создать людей по своему образу и подобию, но из исходных материалов были одни камни, и ни двигаться, ни разговаривать они не хотели.

– Семижды семь, – вспомнил он, на чём остановился. – Будем надеяться, что пятидесятый раз будет счастливым… Поздравляю вас с новорожденным, Ваше Всемогущество! У вас мальчик! – старик вывел себя из раздумий противным голосом доктора. – Где? – Удивился он. – Так вот же, – и сам развел руками, обхватывая пустоту.

Счастливая мать бессмысленно таращила на него обрамлённые пышными ресницами глаза.

– Нарекаю тебя Воздухом! – торжественно сказал старик и поплёлся в пещеру готовиться к пятьдесят первому соитию со своей каменно-твёрдой женой. Ну когда-то же должно получиться?

Вслед за Воздухом лоно жены Его исторгло Воду, Огонь и Железо…

Старик поморщился и бросил перо в чернильницу.

– Как-то это чересчур физиологично, не находишь? – спросил он сидящего на столе осьминога и погладил его макушку. Осьминог изменил цвет на нежно-зелёный, кончики его щупалец свернулись от удовольствия.

– Проголодался, малыш? – Старик сунул ему в щупальца жирную селёдку и под довольное чавканье исправил "вслед" на "вослед".

В пятницу на пороге его пещеры появился сын. День этот пятницей ещё не был, но до того счастливую весть принёс отпрыск, что старик сразу нарёк этот день пятницей – лучшим днём недели. Пока сын переминался несуществующими ногами у входа, Старик быстро назвал остальные дни и вычеркнул семь пунктов из списка.

– Бать, тут это… – промямлил Воздух и вытер рукавом сопли смущения. – Девочка у меня родилась.

– Девочка? – недоверчиво переспросил старик.

– Ну это такая, как объяснить… Мягкая, как ты, но без бороды и красивая.

– Но-но, поговори у меня! – грозно сдвинул брови отец.

Он только накануне повыдёргивал из бороды все седые волоски. Оставшаяся прореженная поросль отливала спелым конским каштаном. Старик был доволен своим обновленным обликом, и Ося выразил свое одобрение янтарно-фиалковыми переливами. Чтобы не забыть, старик дописал в конце длинного рулона:

256701 Янтарь

256702 Фиалка

– Бать, ты это, приходи в гости, с внучкой понянчишься.

* * *

Новоиспечённого дедушку долго упрашивать не пришлось. В радостном нетерпении вошёл он в пещеру сына и протянул ему пакет с Осей.

– Поставь в воду.

Ося упал на пол и обиженно замигал ядовито- лиловым.

– Бать, ну было б чем, – укоризненно напомнил Воздух.

– Детки у меня, блин, – проворчал старик. – Руки из… Тьфу ты, ничего из ниоткуда! Ну, веди. Где она?

Посреди спальной пещеры лежала большая каменная плита.

– А ничего, фигуристая, удобная – подумал старик о невестке, подкручивая усы. Вспомнил, как впиваются в тело камни его Рауни и испытал приступ лёгкой зависти: "Какую красотку сын себе домой приволок"

Посреди невестки лежало маленькое чудо. Старик не мог поверить своим глазам: две пухлые ручки, две мягкие ножки с умилительно-розовыми пяточками. Ровно по две, прям, как у него. Он наклонился к девочке:

– Ути-пути, кто у нас тут такой хорошенький? Дедушкина принцесса?

Голос старика, привыкший к сотрясению всего пустого ещё мира, стал тоненьким и сладеньким, как блестящие нити сахарной ваты. Малышка протянула ручку и ухватила деда за палец, а его список того, что надо создать, пополнился словами "сахар" и "вата"

– Как назвали девчушку-то? – спросил старик невестку.

– Илька-зараза, сладу с ней нет, – желчно промолчала невестка.

– Илька… – прошептал старик. – Красивое имя.

* * *

Илька выглянула из своей пещерки и на цыпочках, на цыпочках, не дыша, вдоль стеночки пошла к выходу.

– Стоять! – гаркнул Воздух ей в ухо. Илька топнула.

– Ну па-ап!

– Что "ну па-ап"? – передразнил её Воздух. Далеко собралась?

– Гулять.

– Очень интересно, – сказал отец с интересом. – И где же?

– На улице!

– Нет ещё никакой улицы! Ничего ещё нет! Дедушка твой, да святится имя Его, так увлекся составлением списка того, что надо создать, что не успевает ничего создавать.

– Ну вот в "ничего" гулять и пойду!

– Никуда ты не пойдешь!

– Почему?

– Потому что я так сказал!

– Ну па-ап!

– Не папкай!

– Ну ок, аргументируй.

– Мать болеет. Лежит, не встаёт уже… – Воздух посмотрел на непридуманные ещё часы. – Всю жизнь.

Илька закатила глаза.

– Пап, мама – каменная плита. Она не может встать по определению, хоть больная, хоть здоровая. Ещё аргументы есть?

– А ну-ка, посмотри на меня!

– Если б я ещё знала, где ты, – пробурчала Илька, но повернулась в сторону, откуда доносился отцовский голос.

– Туоническая сила! – выругался Воздух. – Ты что с губами сделала?

– Нравится?

– По-моему слишком вызывающе.

– Когда-нибудь все девушки будут такое делать. – Илька надула и так сильно распухшие губы. – Смотри.

Она взяла каменную чашку и приложила под нос. – Теперь вдыхаешь и терпишь, пока можешь. На, попробуй.

С ехидной улыбкой Илька протянула отцу первый в истории косметический инструмент.

– Над родным отцом издеваешься? Знаешь, доченька моя дорогая, учиться надо, а не на гульки шляться.

– Давай учиться, – согласно кивнула она. – Чему?

– Да Похъёла чему… Блин, нечему. – Воздух вздохнул.

– Дедушка ещё не придумал, – сказали они хором.

– Па-ап…

– Что "па-ап"? Я уже сколько-то времени "па-ап". Как дедушка придумает что-то кроме дней недели, скажу сколько.

– Пап, а ты знаешь, какой сегодня день?

– Хреновый!

– Ну па-ап!

– Пятница.

– Мой день рождения!

– У тебя каждую неделю день рождения. Ни месяцев, ни лет ещё нет.

– Ну в честь дня рождения, ну пожалуйста, ну на немножечко, ну вот совсем-совсем на чуточку, ну вот на полстолечко… – заканючила Илька.

– Смотри мне! – Погрозил Воздух чем-то невидимым. – В подоле принесешь – из дома выгоню.

– От кого? Нету ж никого.

– Не знаю от кого вы, дурёхи, залетаете.

– Какие дурёхи, пап? Я одна на всем белом свете… в тёмной пустоте. Хоть бы свет уже придумал!

– Не придирайся! Я репетирую на будущее. В кого ты язва такая? Родители – приличные… эгхм… воздух и камень. Не, дедов характер, однозначно!

Старик сдвинул осьминога с рулона.

– 3864018: чебурек, – бубнил он себе под нос. – 3864019: чахохбили. 3864020: чизкейк.

Осьминог осторожно коснулся бумаги, Старик не отреагировал. Осьминог протянул второе щупальце. Старик, задрав подбородок, ковырялся пером в зубах. Осьминог растянулся поперёк листа и запульсировал приятным золотистым цветом.

– Ну Ося, – взмолился старик. – Не видишь? Я работаю. Ну давай мантию почешу, и ты пойдёшь на место. Договорились?

Осьминог раскинул щупальца и блаженно порозовел.

– Я тут посчитал, Ось: последние двадцать пунктов у меня про еду. Может, сотворить уже что-то помимо рыбы? Надоела. Создам-ка я… Хм-м-м… – Старик вытащил рулон из-под прибалдевшего осьминога и начал его разматывать. – Вот! Триста двадцать семь тысяч сто шестнадцать. Утка. Утки несут яйца, и их можно жарить. В смысле яйца. И утку тоже.

И создал Создатель утку в пятницу, к дню рождения внучки, и побежал её поздравлять.

* * *

Старик наклонился над Илькой. Бороду закинул за плечо, чтоб не мешала. Иля сидела с закрытыми глазами, грудь мерно поднималась и опускалась в такт дыханию. Старик пощёлкал пальцами, но внучка даже не пошевелилась.

– Давно она так? – спросил он.

– Не знаю, мерять не в чем, – пожал чем-то невидимым Воздух. – Бать, может пора уже от тайм-менеджмента к реальным делам перейти, а? Ну ни черта же нет. Чёрта, кстати тоже нет.

– Не гунди, – оборвал его отец. – Всё будет. Сначала надо взять под контроль свою жизнь, потом заниматься всякой ерундой. Я работаю. – Он повернулся, пошарил глазами по сторонам. Воздух вежливо кашлянул. – Ра-бо-та-ю! – раздельно сказал он туда, где должно было быть лицо сына. – Вон, смотри, первая ласточка, даже лучше: утка. Ласточки животные бесполезные, их потом. – Он протянул сыну пакет, оттуда что-то возмущённо крякало.

– И ты туда же, – обиделся Воздух.

– Ну ты это… – стушевался старик. – Как проснётся, скажи, что я заходил. Специально для неё это существо сотворил, в подарок ко дню рождения. А мне пора. У меня дел… Во! – Он стукнул ребром ладони по горлу. Пойду время создам. Хоть узнаем, сколько она проспала. И где можно было так нагуляться в нашем нигде? Ума не приложу.– сказал, и, сокрушённо покачивая головой, ушёл.

* * *

– Ну что-с, голубушка, сколько мы спим здоровым крепким сном? – спросил старик гнусавым докторским голосом.

– Если верить твоему летоисчислению, то семьсот лет, – ответил за Ильку Воздух. – Ты год нормальной длины сделал? А то как-то странно.

– Нормальной, нормальной, – заверил сына старик. – Что есть норма – тут я определяю. А это что за гнездовье?

– Так утка твоя. Как ты ушёл, залезла к Ильке на колени и сидит. Яйца высиживает.

– Яйца? – оживился старик. – Сейчас сотворю масло, соль и… И помидорчики! И сковородку.

Он зажмурился, вспоминая порядковые номера этих слов, но сотворить не успел. Илька потянулась и сладко зевнула во весь рот. "Бегемот. – мысленно добавил старик в конец списка. – Сделаю ему милые розовые ушки, как у Илечки". Потревоженная утка, возмущённо крякнув, свалилась на пол, вслед за ней посыпались яйца: шесть золотых и одно железное. И не высоко, а разбились вдребезги. Старик вздохнул, Воздух выдохнул, мама промолчала из спальни что-то про кривые руки и стеклянный детородный орган.

– Это что за аппликация? – спросила Илька. Старик, кряхтя пособирал осколки скорлупок. Золотые кинул вверх, железные бросил вниз.

– Не пропадать же добру, – сказал он, глядя, как под ногами, словно свиток его бесконечного списка дел, разворачивается суша, а над головой загораются звёзды. – Чего-то не хватает…

Он опустился на колени и достал из-под внучкиного стула самую большую золотую скорлупку.

– Теперь порядок, – сказал он, и над их головами засияло солнце.

Потрясённо замолчала мать в спальне, и остальные присоединились к ней, а Илька прокашлялась и тихо сказала:

– Я это… Не знаю, с чего и начать.

Отец и дед повернулись к ней.

– Ну, в общем, у меня будет маленький.

– Откуда? – спросил потрясённый отец.

– Ветром надуло!

– Когда? – спросил не менее потрясённый дед.

– Кажется, прямо сейчас, – ответила Илька, глядя под ноги.

И сотворила богорождённая Ильматар реки, и озёра, и моря великие, и ручейки малые…

На следующий день вся семья провожала новорожденного усатого и бородатого героя. Когда отрыдалась мать, отмолчалась бабушка, отсоветовался отец, прадед взял Вяйнемёйнена под локоть и отвёл в сторону.

– Вень, ты там это, заселяй землю поскорей, а то как-то камни поднадоели, помягче кого-нибудь хочется, поживее…

– Слышь, деда, а ничего, что это твои праправнучки будут?

– Мог бы и промолчать, всё настроение испортил! – Укко-громовержец поджал губы и, расстроенный, ушёл в свою пещеру. – Кто тебя за язык тянул? – крикнул он оттуда.

Даже если вы немного за центнер

Попаданка с тройней для ректора магической драконьей академии

Малыш, привет! Прости, что письмом. Я жуткий трус и не выношу, когда ты плачешь, поэтому лучше так. Врачу я категорически запретил говорить с тобой о моём диагнозе. Для тебя – я просто лежу в больнице в ожидании абсолютно безопасной операции. Срок, который мне тут дают, немного раньше даты в твоём обратном билете. Медицина – наука неточная, поиграем в догонялки. Я надеюсь, что выиграю и не успею увидеть жалость в твоих глазах.

Помнишь? Я – твой крутой мэн, принц на белом коне и ангел-хранитель, надёжный, как гранитная скала. Пусть так и останется. За оставшееся время я хочу написать книгу. Сразу скажу, задумка оригинальная и может выстрелить. Будет тебе дополнительный доходик на маникюр и Мальдивы.

Главный герой, скажем, Марк, тоже писатель. Как можешь догадаться, прототип у него я сам. Так вышло, что он, как и я, умирает в больнице (Господи, хорошо, что ты ещё об этом не знаешь! 0:), и сильно озабочен тем, на какие шиши будет жить его любимая (ну, примерно, как я ;). В его обалдевшую от наркоты голову приходит «гениальная идея» написать роман, в котором начинающий писатель, пусть будет Виталик, решает подойти к своей деятельности системно.

Он подбивает статистику продаж книг по жанрам и вычисляет, что лучше всего покупают книги, написанные в жанрах: фэнтезийный любовный роман, бояръ-аниме и попаданчество с альтернативной историей. Виталик скачивает самые популярные книги каждого из этих литературных направлений, изучает сюжетные твисты, характеры персонажей, особенности описываемых миров и выводит гениальную формулу идеальной книги (он так думает, мы все гении в своих мыслях, прости, если разочаровал).

Окрылённый своим открытием, он садится писать. Идёт по порядку, как привык: начинает с любовного романа. Придумывает название, что-то типа «Попаданка с тройней для ректора магической драконьей академии». Стебусь, конечно, но смысл такой.

Сюжет: спивающаяся жительница глухой деревни, мать троих детей-близнецов, идёт в лес по грибы, но по неопытности набирает какой-то лютой дичи. Варит из неё грибной суп и под самогончик всю кастрюльку уговаривает. Что не доела, дохлебали дети, как только заботливая мать отрубилась.

Просыпается она в роскошной спальне, на гигантском траходроме под расшитым золотом балдахином. Её окружают тёмные дубовые панели, старинные гобелены и странные незнакомые запахи: шампуня, чистого белья, проветренного помещения и свежего ремонта. Она вскакивает с постели и обнаруживает, что на ней ничего нет, даже собственного тела, потому что эти кошмарных размеров упругие наросты ниже шеи не имеют никакого отношения к привычному «третьему, если в рулончик скатать».

Она бежит к зеркалу и видит там шикарную тёлку, накачанную силиконом во всех гармоничных местах и с лицом таким гладким, каким оно не было даже на школьном выпускном. Изысканно ругаясь на французском, она мечется по спальне в поисках, чем прикрыть весь этот многочисленный роскошный срам, находит какой-то полупрозрачный пеньюар, и как раз вовремя, потому что в спальню влетают трое её малышей в матросских костюмчиках с гюйсами.

Они чистые, без дерматита и диатеза, и даже все зубы почему-то сияют диастемами на месте былых провалов. Ангелочки обнимают мамочку за пышные бёдра и лопочут гнусаво что-то типа «Maman, j'ai déjà fait caca, je peux sortir?» и всё такое, и, к своему ужасу, маман их понимает.

Входит дворецкий, такой типический Адабашьян со шкиперской бородкой (у многих писателей познания о викторианской Англии ограничиваются советским Шерлоком Холмсом ☺ ) и приглашает «мадам» отведать то, что им их Бог послал.