Чай из белой розы. История моего выздоровления

Глава 1

В отпуск с билетом в один конец

Я резко открыла глаза и села на кровати, вспомнив прошлый вечер в гостях у близкой подруги Кристины. Посиделки вышли яркими и слегка безумными. От этих мыслей у меня даже голова закружилась, и я невольно рассмеялась.

Да, вечер удался… Кристина, взяв в руки портновские ножницы, выполнила мою просьбу. Не знаю, что на меня тогда нашло, но мне нужно было подстричь волосы во что бы то ни стало. Как будто хотела от чего-то избавиться, отделиться. Я просто чувствовала, что так надо.

Конечно, мы не думали, что вместо двух сантиметров пострижется пятнадцать, но подружка усердно старалась выровнять длину. Мне снова стало смешно. Я написала Кристине сообщение, что мы с прической в порядке, поблагодарила за чудесный вечер и открыла шкаф. До отъезда оставалось шесть часов…

В конце учебного года я с сыном отправилась к своим родителям. Под ритмичный стук колес поезда Архангельск – Москва, уже предвкушая долгожданную встречу, мы приближались к Ярославлю.

Я сидела и молча улыбалась, глядя в окно купе. Мимо проплывали деревья, дома, кустарники, магазины, машины, постройки, а я мысленно соотносила их с эпизодами своей жизни: детство, юность, рождение дочери, переезд на север, рождение сына, выпускной дочери. Я смотрела на благоустроенный город и сквозь него видела яркие моменты прошлого. Воспоминания вдохновляли меня и наполняли безусловным счастьем.

Сынок сидел напротив и о чем-то без умолку болтал, ерзая на своем месте. Ему хотелось, чтобы поезд поскорее остановился. Не терпелось уже обнять бабушку с дедушкой и похвастаться тем, что начальную школу он окончил с отличием.

Родители всегда встречали нас в Ярославле, чтобы отвезти в красивую летнюю Кинешму. В город моего детства и юности, который в последнее время я посещала набегами, в основном во время отпуска.

Меня переполняла радость. Сынок переминался с ноги на ногу, пока перед нами выходили другие пассажиры. Родители стояли на перроне. Мне захотелось развеселить их, поэтому мое появление получилось эффектным – высунувшись из дверей вагона, как цирковой конферансье, я провозгласила:

– Та-да-ам! А вот и мы! – после чего спустилась по ступенькам.

Мы не виделись целый год и очень соскучились. Ухватившись за ручки чемоданов, весело зашагали к машине. От Ярославля до нашего города два часа на авто – все это время мы наперебой рассказывали друг другу последние новости и делились впечатлениями.

По пути заехали в Плёс полюбоваться красотами маленького живописного городка на берегу Волги, где какое-то время жил и писал свои картины Исаак Левитан. Утомленные солнцем и эмоциями, под вечер добрались до дома, продолжая рассказы за ужином.

Однако в глубине души меня терзала едва уловимая тревога. Она не давала мне ощущения полного покоя и счастья. Чувство, которое поселилось во мне за несколько месяцев до этого, то утихало, то нарастало. Чувство какой-то опасности, настороженности. Но одновременно с ним меня не покидала уверенность: что бы ни случилось, все не так страшно, как кажется в начале.

Тридцатое мая – яркий солнечный день и теплый уютный вечер с ароматом домашнего счастья. День, который стал завершающим в той моей жизни До…

В минуту встречи я не подозревала, что на следующее утро получу шокирующую новость, а потом еще одну… обе они полностью перевернут наши привычные жизни, и нам всем придется приспосабливаться к новым обстоятельствам.

Тогда я еще не знала, что не вернусь в Северодвинск. В свою съемную квартиру, ставшую мне такой родной. Не вернусь к привычному распорядку, дорогим сердцу друзьям, работе, любимым местам. Вещи вскоре будут собраны подругой и отправлены ПЭКом[1].

К этим вещам я прикоснусь лишь спустя месяцы. Над ними я долго простою в молчании с опущенными плечами и головой. Тяжело вздыхая и не находя в себе сил принять то, что я, возможно, больше никогда не вернусь в любимый город.

Тогда я не представляла, что у моего отпуска не окажется конца. Мне даже в страшном сне не могло присниться ничего подобного.

В жизни, которая До, остались шестнадцать лет моего проживания в городе на крайнем севере. Он покорил меня с первого шага, сделанного мной по той поморской земле. Очаровал причудливой бледной красотой, заворожил какой-то особенной тишиной, сквозь которую пробивались крики чаек и гудки заводов. Нередко слышны были сигналы воздушной тревоги и рокот пролетающих самолетов.

Северодвинск поражал меня лихими ветрами, которые могли дуть со всех четырех сторон одновременно, и леденящим холодом, пробирающим до костей. Нечастой изнуряющей жарой, когда легким было горячо при вдохе, а подошвы сандалий прилипали к асфальту. Будоражил невероятными северными сияниями.

Город у Белого моря. Город горячих сердец. Он удивлял меня своим бледно-голубым, переходящим в густой серый, небесным потолком, когда казалось, что до неба с легкостью достанешь рукой. Восхищал черничными, пурпурными, ярко-оранжевыми закатами.

Он изумлял белыми ночами, которые длились по три месяца, когда я, даже не включая светильник, свободно читала книги до утра. Тот, кто видел такое явление в Петербурге, ничего не видел. Стоит приехать в Северодвинск, чтобы окунуться в белый день ночью, разве что солнце не греет в это время суток. Хотя и оно тоже особенное – светит по двадцать часов, когда выдаются ослепительные дни.

Город, в котором я по-настоящему жила и была искренне счастлива. Мое счастье с ароматом беломорской соли! Пушистое и невесомое, как тополиный пух. Я расцветала, мудрела, обретала себя, ошибалась и каялась. Я жила прекрасной жизнью! Такой, о которой сама же грезила. Растила детей, воспитывая себя вместе с ними. Работала косметологом, сохраняя людям естественную красоту и молодость. Придерживалась здорового образа жизни.

Я создавала свои семейные традиции. Дружила отчаянно и была надежным другом. Любила, смеялась и грустила. Плакала от радости и негодовала от несправедливости. Иногда страдала, но не больше двух дней. Максимум три. Мне всегда жалко времени на страдания, обиды и разочарования.

Ко мне шли за советом, обращались за помощью и доверяли сокровенные тайны. Я ценила людей и их отношение ко мне. Я любила всех, но держалась на небольшом расстоянии, потому что склонна к одиночеству и тишине. Хотя мне нравилось и веселиться, и танцевать до утра, и петь песни, и шутить.

Я всегда отличалась умением спокойно и с легкой иронией относиться ко многим вещам в жизни. Знакомые говорили, что их приводит в равновесие даже просто пребывание рядом со мной, что мысли их упорядочиваются, а ответы на вопросы находятся. Я не делала ничего специально. Это мой естественный образ жизни – я открыта миру и людям, с благодарностью принимая как хорошее, так и плохое.

Я сталкивалась с такими трудностями, что можно было потерять смысл жизни и остаться без сил, но вопреки всему я улыбалась. Принимала обстоятельства со смирением, и Бог меня миловал.

Я дорожила каждым, кто входил в мою жизнь, и не держала никого, кто из нее уходил. Так происходит и сейчас. Мое жизненное кредо – честность, доброта, милосердие, миролюбие, доверие, искренность, уважение к себе и ко всему окружающему.

Я чувствовала себя настоящей – гармоничной, счастливой, воодушевленной и одухотворенной. Наполненной и умиротворенной. Свободолюбивой и выносливой. Капризной и порой упрямой.

Да, и удовлетворенной, несмотря ни на что. Даже когда меня предавали и делали больно. Даже когда что-то не удавалось. Ну и пусть, что порой не получалось так, как в красивых фильмах и добрых сказках, что некоторые мечты не сбывались, но я улыбалась и верила в благополучный финал. У меня на все находились хорошие ответы.

Северодвинск – город моего сердца и моей души. Я получила там несколько бесценных даров – сына и самых настоящих друзей, за которых я каждый день благодарю Бога.

Я верна и преданна этому городу. Часто меня охватывает светлая грусть, и глаза наполняются слезами. Я тоскую по тебе, Северодвинск! Но… Со мной случилась жизнь После.

Что ж, так бывает, но обязательно проходит.

Все во благо, даже если поначалу кажется, что худшее произошло именно с тобой и выхода из этого нет. Но в один потрясающий момент, спустя некоторое время, приходит понимание: любые события врываются к нам неспроста и только с одной целью – раскрыть все грани прекрасной жизни для каждого. Сделать лучше и нас самих.

«Все хорошо!» – повторяю себе как можно чаще, особенно в трудные периоды жизни.

В том и заключается волшебство: когда принимаешь удары судьбы и стоишь на развалинах своей прежней жизни, ты, несмотря на боль, повторяешь себе «Все хорошо!» и видишь это в перспективе. Возводишь новые прочные стены. Повышаешь свою выносливость, сохраняешь достоинство, не давая себе раскиснуть и не виня никого. И вот тогда начинаются настоящие чудеса. Я всегда находила силы, чтобы улыбнуться. Улыбаюсь и сейчас.

И вы сможете, я уверена. Конечно, если захотите.

Глава 2

Окулист и флюорография. Что общего?

За месяц до нашего отъезда меня начал беспокоить левый глаз. Он не болел, не было чувства инородности внутри или каких-либо других ощущений дискомфорта. Настораживали две вещи. Первое – при выходе на улицу перед глазом постоянно мелькало что-то фиолетовое, похожее на маленькую распластанную каракатицу. Или медузу с черной точкой в середине. Или чернильную кляксу. Второе – я стала плохо видеть этим глазом.

К примеру, если смотреть на страницу книги, то можно было прочитать только верхнюю половину текста, остальное размывалось серым. Словно чистейшее стекло снизу до середины заслонили дымовой завесой.

В конце месяца клякса-медуза начала мелькать в течение всего дня, а самим глазом я видела лишь верхний левый угол чего бы то ни было. Будто смотрю в замочную скважину и, подстраивая угол зрения, пытаюсь разглядеть то, что от меня сокрыто.

Представляете, вы видите только маленький кружочек большой картины. Он где-то сверху слева. Или взяли в руки любимую фотографию, правый глаз закрыли – и вам стал доступен для обзора лишь верхний левый уголок дорогого сердцу изображения.

В Северодвинске по каким-то причинам я так и не дошла до офтальмолога: то забывала, то отвлекалась на какие-то события. Все как всегда и как у всех – в силу различных обстоятельств не хватало времени на себя. До определенных пор…

К тому же я знала, что скоро поеду к родителям и там точно схожу к врачу, поэтому была спокойна. Мама позаботилась – записала меня к хорошему окулисту на тридцать первое мая. Так и наступил день, который положил начало «перевороту».

Счастливая и радостная, под птичье пение за окном я выпорхнула из дома. Солнце ласкало и с щедростью одаривало меня своим теплом. Ничто не предвещало беды.

– Здравствуйте, что вас беспокоит? – спросила приветливая Ольга Андреевна, когда я присела на стул в кабинете.

Молодая, с открытой улыбкой и блеском в глазах, окулист внимательно меня слушала и записывала в компьютер. По возрасту чуть старше моей дочери, но ее молодость нисколько меня не смущала. Она знала и любила свое дело всей душой – это сразу бросилось в глаза и вызвало особое доверие. Ее благожелательность согревала, спокойный негромкий голос умиротворял. Она умело располагала к себе, что немаловажно для пациентов. Понимающий взгляд, грамотные замечания и вопросы, кивание головой при необходимости – все свидетельствовало о том, что я оказалась в нужном месте и в нужный час.

Да, всему свое время, и я не раз в этом убеждалась.

Неизвестно, как бы я восприняла ситуацию, если бы обратилась к доктору сразу, как только меня начало что-то беспокоить.

Выслушав, окулист провела положенный осмотр и проверила состояние обоих глаз на нескольких аппаратах. Мой левый ее насторожил, так как я не видела пальцы, которые доктор показывала мне на разном расстоянии. Могла лишь догадываться по сложенной тем или иным образом кисти, сколько их было. Ольга Андреевна попросила проследовать за ней в другой кабинет, в котором находился аппарат КТ[2] для глаз.

Томограмма выявила вторичную отслойку сетчатки, вызванную опухолью в глазу. Ольга Андреевна подробно рассказала об этом мне и продемонстрировала на компьютере. Во время разговора она сохраняла спокойствие и чувство такта, за что я была ей благодарна.

А то знаете, как случается: пришел пациент на прием к терапевту, потому что у него выскочил фурункул в неприличном месте, а врач запричитал и заохал, размахивая руками, как крыльями. И все – человек уже умер в мыслях и смотрит со стороны, как с ним прощаются родственники и друзья…

Однако иногда Ольга Андреевна тяжело вздыхала, поглядывая на меня. Я заметила, что она волновалась, и в смятении наблюдала за ней, пока не понимая, что происходит. После томографии меня попросили подождать в холле. Мимо проходили другие врачи, бросая едва заметный взгляд в мою сторону.

Я сидела в ожидании результата и мысленно рассуждала: «Раньше времени переживать не стоит. Ничего еще неизвестно, да и вообще, у меня все хорошо. Ну подумаешь – опухоль! Подумаешь – отслойка сетчатки. В наше время медицина такими широкими шагами идет вперед, что неизлечимых болезней практически не осталось. Все поправимо. Сейчас доктор скажет, что делать, и я, счастливая, пойду дальше отдыхать. В отпуск приехала все-таки».

Мысли понесли меня в заоблачную даль, разворачивая картины благополучной жизни, в которой я вижу обоими глазами.

– Светлана Валентиновна, пройдите, пожалуйста, – услышала я голос окулиста из-за дверей кабинета.

Врач спросила, беспокоит ли меня что-то еще кроме глаза и как мое самочувствие в целом. Я ответила, что все остальное – в порядке. Потому что на самом деле так и было: я чувствовала себя хорошо и тогда, и до этого.

Всегда считала себя здоровой. Да, случались недомогания, иногда слабость. У кого не бывает. За последний год я даже не простывала ни разу.

Ольга Андреевна была кратка. Я заметила, что она подбирает слова, чтобы не ранить меня.

– Вам необходимо сделать МРТ[3] головного мозга. На снимках нам будут хорошо видны глазницы, и картина станет более ясной. Нужно понять, что там за опухоль, а для этого лучше поехать в Москву в глазной центр. Я вам в заключении напишу названия клиник, – на одном дыхании проговорила окулист.

– Это доброкачественная опухоль? – спросила я уверенным голосом.

– Пока еще рано о чем-либо говорить. Не волнуйтесь, но сделайте все как можно скорее. Лучше не тянуть, – сказала Ольга Андреевна.

Меня сложно удивить и выбить из равновесия, я держалась до последнего, как могла. Но когда начала произносить следующие слова, голос мой дрогнул и потекли тихие слезы, сквозь которые я спросила:

– Получается, и онкология не исключена? Нет, я не нагнетаю и вообще отношусь к тем, кто думает только о хорошем и считает, что все к лучшему в любой ситуации, но мне хочется знать. Понимаете? Какие у меня варианты развития событий? Как действовать при различных обстоятельствах? Ольга Андреевна, мне важно знать и быть готовой по максимуму.

Доктор открыто ответила, что худший вариант не исключен. За честность я ей особенно благодарна. Искренние люди вызывают большее уважение и доверие. Не люблю неправду, она заметна невооруженным глазом и поднимает в моей душе волны отчуждения. Чувствую ее наперед всем своим естеством. Одни бегающие глаза-врунишки чего стоят!

В итоге я покинула врача с заключением, в котором говорилось о новообразовании хориоидеи[4] и о том, что мой левый видит на два процента из ста. Еще в этой бумажке были написаны названия московских офтальмологических клиник, и я уже начала думать, где мне сделать МРТ.

Вышла из кабинета, а по ощущениям – словно из центрифуги. На ватных ногах, но с улыбкой и верой, что все обойдется. Раз уж мне дано такое испытание, значит, так нужно. И я обязательно справлюсь.

– Ничего себе, сходил за хлебушком… – пробубнила я, пока спускалась к выходу, и усмехнулась, вспомнив нелепый анекдот про мужчину, на которого сверху упал кирпич.

Улица встретила жаром, но внутренний озноб не позволял мне полностью окунуться в атмосферу приходящего лета. Я позвонила подруге Кристине и выложила все как на духу. Мы поахали и поохали. Посмеялись, что, мол, нечем теперь смотреть налево. Хотя… какое там! Ведь в тот момент я была не замужем.

– Знаешь, это похоже на то, что я отказываюсь замечать что-то явное. Отказываюсь настолько, что на физическом плане глаз перестал видеть, – выдала я, обращаясь больше к себе, чем к Кристине.

За разговором не заметила, как дошла до маминого магазинчика. У родителей в то время имелся небольшой бизнес, и мама каждый день работала там одна. Великая женщина! Я всегда смотрела на нее с болью и сочувствием. Уж если у кого и учиться выносливости, то у нее. Но я бы не стала так трудиться, совсем без выходных. Вредно! Всегда шутила, что не женское это дело – работать.

– Ну что, как сходила? – поинтересовалась мама.

– Сказали, вижу глазом всего два процента. Опухоль там. Нужно сделать МРТ. Как можно скорее. А потом ехать в Москву в институт глазных болезней, – с улыбкой ответила я.

– Всего-то? – рассчитываясь с покупателем, спросила она.

– Мамочка, у меня опухоль, и глаз не видит, – повторила я, подумав, что мама не расслышала. – Нужно записываться. Ехать на консультацию и на исследование, пока я не вернулась в Северодвинск. Пока чего-то не упустила.

– Записывайся, раз нужно. Везде, наверное, будет платно – срочно ведь. Да и направления у нас не дождешься, – ответила мама, отпуская очередного покупателя.

Потом-то до меня дошло, что мама все слышала, но отказывалась принимать мои слова. Я прекрасно ее понимаю – не так давно она потеряла сына, моего старшего брата, ему было всего тридцать семь. Она до сих пор не оправилась. А тут вдруг я, в свои тридцать восемь на тот момент, с непонятной опухолью какой-то непонятной хориоидеи.

Сейчас вспоминаю, что мы тогда толком даже не поговорили. Я молча стояла возле нее и набирала в интернете: «НМИЦ Гельмгольца запись на прием». Мама сказала, что в Ивановском военном госпитале есть хороший аппарат МРТ, и начала искать их номер.

– Мамочка, я пойду прогуляюсь. А еще мне нужно срочно сделать флюорографию! – внезапно произнесла я на выходе из магазинчика.

«С чего меня так осенило? Причем тут флюорография?» – думала я, блуждая среди берез. Логика не подсказывала мне ответа – я просто чувствовала, что это надо сделать. Значит, понимание придет позже.

«На сегодня хватит! Я в отпуске, наслаждаюсь жизнью и теплом. Принимаю, размышляю, отпускаю. Или в какой-то другой последовательности».

День, плавно перетекающий в упоительный вечер, был великолепен! Наступало красочное лето, наполненное ароматами трав и цветов. Иногда я таки думала об опухоли, но в целом оставалась спокойна. «Все поправимо, как ни крути», – эта мысль меня согревала.

За ужином мама сказала, что завтра в десять утра я иду на флюорографию.

Первое июня. День защиты детей. Прекрасный повод прогуляться пешком до поликлиники по местам своего детства!

Проснулась я, как всегда, в хорошем настроении. Лишь мысли о вчерашнем бросали тень на мое приветствие новому дню. Я прислушалась к себе: в глубине души со скоростью света нарастала непонятная тревога, из-за этого казалось, будто сердце бьется в горле. Во рту вдруг появилась противная сухость.

Я шла на флюорографию, думая о том, что нужно исключить какой-то процесс. Или подтвердить. Хотя еще не знала, что именно я буду подтверждать. Уверенно шагала и молилась: «Господи, пусть все сложится мне во благо». С той же уверенностью я постучалась в дверь, а потом заглянула в кабинет рентгенолога, произнеся условный пароль: «Здравствуйте, меня зовут Светлана, я к вам от Тани».

Все этапы процедуры я знала. Нужно снять цепочку и раздеться по пояс. Выпрямиться, прижаться грудью и плечами к экрану. Сделать глубокий вдох и не дышать некоторое время. После всего – приятный выдох.

– Света, тебя что-то беспокоит? – испуганная Ольга Валерьевна выехала на стуле в дверной проем, разделяющий два смежных кабинета.

– Нет, – отвечала я с улыбкой, – все в порядке. Разве что глаз не видит. Меня вчера и окулист то же самое спрашивала. Теперь вы. Что-то не то с легкими? – я насторожилась, прочитав на лице рентгенолога тревогу.

– Совсем нехорошо, – качая головой, отвечала взволнованная Ольга Валерьевна. – Встань-ка обратно, сделаю еще боковой снимок. Подними руки вверх. Прижмись правым боком.

Я послушно вернулась к аппарату и все сделала, как просили.

– Ольга Валерьевна, – произнесла я, пока одевалась, – вы говорите как есть, я не люблю ходить вокруг да около. Мне лучше прямо в глаз, чем в бровь, – попыталась пошутить, но врачу было не до смеха.

Она позвала меня к себе в кабинет и показала снимок на экране. Я еще долго не забуду тот чересчур встревоженный взгляд Ольги Валерьевны – он гулял от монитора до меня и обратно.

Она сидела в крайне испуганном состоянии, словно увидела пришельца. Мне даже показалось, что у нее проступила испарина на лбу и она побледнела. Я все поняла сама, когда заметила на снимке нечеткие контуры темного пятна, так похожего на расползающуюся кляксу.

– Рак что ли, Ольга Валерьевна? – спросила я, пока не отдавая себе отчета в том, что это про меня.

Врач только сидела и кивала, не в силах вымолвить ни слова.

– Может, все-таки какое-то неспецифическое воспаление? Может, корону подцепила, да сама не заметила как? – в ответ я услышала одно мычание.

Доктор замотала головой. Тревога во мне дошла до пика.

– Пердых-поддых! – только и сказала я, припоминая выражение Панкратова-Чёрного из сериала про Пирогову.

– Так, ты не переживай. Иди домой. Сейчас еще другой доктор посмотрит. Я тебе сообщу попозже, когда приходить за ответом, – категоричным тоном проговорила Ольга Валерьевна.

Видно, она уже собралась с мыслями, все прокрутила в голове и вновь приобрела решительность:

– Кому звонить – тебе или маме? Нет, маме не буду, давай лучше твой номер. Иди!

И я пошла. Новость меня оглушила. Будто в окопе рядом со мной взорвали бомбу, и она вызвала контузию. Да еще вдобавок тяжелым мешком сверху прибили. А потом – достали из окопа, положили на землю и катком проехались по мне пару-тройку раз. Такая вот распластанная и контуженая я-размазня вышла из поликлиники, не понимая, куда рулить, на что давить и есть ли для меня тут новый поворот.

– Ничего себе, сходил за хлебушком… – опять пронеслось в голове, и эта фраза вызвала горькую усмешку.

Пешие прогулки меня всегда приводили в состояние умиротворения – мне нравилось находиться на своей волне и о чем-нибудь думать. Я строила планы, мечтала, искала ответы и обязательно их обретала. Получалась своего рода медитация, совершенный момент единения с самой собой. Очень рекомендую такие прогулки хотя бы раз в неделю. Но как прийти к умиротворению сейчас, когда я настолько ошеломлена и растеряна?

На бетонных ногах, покачиваясь и спотыкаясь, я побрела в сторону дома по своему некогда любимому пути. Он проходил через мост небольшой речушки Казохи, впадающей в Волгу.

Я шла и недоумевала – неужели это происходит со мной? В ушах качал насос, в затылке кипел котел, а где-то на макушке поселился дятел. В глазах нарастали слезы, которые в любой момент могли прорвать плотину. Сердце бешено колотилось, руки заледенели, кончики пальцев онемели. При жаре в плюс двадцать девять меня снова трясло. Будто я только что вышла из проруби в тридцатиградусный мороз.

Что я сделала не так? Где ошиблась? В каком моменте своей жизни я повернула не туда, раз такое случилось? Вопросы налетали, как коршуны. Они уносили в своих клювах частички моего мозга и не оставляли ответов.

Я шла по воображаемому тротуару вдоль дороги. Мимо проезжали машины, шум которых еле доносился до меня сквозь временную глухоту. Со стороны, наверное, я казалась пьяной и отрешенной – так сильно меня мотало из стороны в сторону, но мне было все равно. Хотелось поскорее дойти до одного местечка.

К нему вела скрытая тропинка, которая убегала от проезжей части под горку и выводила на живописный берег, густо населенный ивами и птицами.

Не помню, как я оказалась у нужной тропки и спустилась к реке, но когда очутилась там – плотину прорвало. Я дала волю горючим слезам, переходящим в рыдания с содроганием плеч и сбивчивым дыханием. И соплям, так настойчиво вытекающим чуть ли не до колен.

Я медленно освобождалась от дикой раздирающей боли, вымывая из себя страхи и нехорошие мысли. Злилась и задавалась вопросом: «Где же я так напортачила, что ко мне подобрался рак?» Смеялась сквозь слезы, принимая происходящее за неудачную шутку. Писала что-то подруге. И бормотала:

– Господи, если я в чем-то согрешила, молю, прости. Прости меня за все дурное, что я когда-либо сделала с умыслом или без него. Прости, если вдруг ненароком кого обидела – словом ли, делом ли. Ты ведь знаешь, Господи, у меня нет обид. Я умею искренне любить, прощать и отпускать. Подскажи, для чего эти трудности? Как исправить ситуацию? Сотвори чудо, молю, исцели меня. Я пойму и усвою уроки, которые несет болезнь. Я прощаю всех и вся, если вдруг на кого обижалась, да забыла. Простите и вы меня, мои дорогие и любимые, знакомые и просто прохожие…

Я говорила и говорила, то успокаиваясь, то рыдая пуще прежнего. Начиная с того дня и добираясь до самого детства, вспомнила тех, кого смогла: кто ранил меня, кому принесла огорчения я. В памяти всплывали даже забытые моменты. Проживая их повторно, я заново отпускала то, что казалось тяжким. Поочередно представляла образы разных людей и просила у них прощения. Благодарила как за хорошее, так и за плохое. Боль потихоньку отступала, на смену ей приходили спокойствие и убежденность в том, что мне все под силу. Меня накрыло состояние эмоционального счастья и крепкой веры. Пускай я пока не понимала каким образом, но уже точно знала, что победа будет за мной. Я справлюсь с трудностями. Это моя жизнь! Я хочу ее прожить в полной мере, используя любые благие возможности!

Слезы перестали катиться по щекам, и нос прекратил течь. Я глубоко вдохнула и выдохнула. Снова сделала медленный глубокий вдох через нос и такой же выдох через рот. Жизнь приобретала совершенно иные краски. Невзирая на новости, в ней не было места раку. Я стояла на берегу и улыбалась. Дышала счастьем. В тот день оно имело речной аромат с нотками ивы и прогретой на солнце травы.

Это был единственный раз, когда я дала себе такую сильную слабину с водопадом слез, освобождающим и пробуждающим к настоящей жизни. Снимающим сомнения и тревоги. Потом, конечно, я провела еще обряд экзорцизма. Но об этом в другой главе.

Несмотря на то, что пока была сделана только флюорография и еще окончательно не подтвердили предположения, я чувствовала – рак есть. Выходит, мне предстоит основательно побороться за свою жизнь.

После рыданий появилась уверенность: какой бы диагноз ни поставили, мне хватит стойкости выслушать заключение и справиться с чем угодно. Сегодня День защиты детей, а все мы – дети этой прекрасной планеты Земля и находимся у нее под защитой.

В назначенное время я вернулась в кабинет Ольги Валерьевны за ответом. Спокойная, слегка отстраненная, я присела на предложенный стул и спросила, насколько все серьезно. Встретилась с полным сочувствия взглядом врача. Сопереживая, она смотрела на меня и говорила:

– Одно из двух: либо где-то хватанула радиацию, либо перенесла сильный стресс. В таком возрасте, да еще и у женщины, этого просто не может быть! Не переживай, в наше время почти все лечится. Операцию тебе вряд ли будут делать. Скорее химия и лучевая. Сейчас пройдешь нужные обследования, а после – старайся попасть в Москву.

Я слушала и кивала.

– Бляха, это что ж получается, мне лысой скоро ходить? Платочки нужно пойти выбрать заблаговременно, – глядя в глаза Ольги Валерьевны, смеялась я. – Ладно, не переживайте. Я справлюсь. Верите? Мне еще нужно весь мир объехать, как минимум.

– Светочка, ты такая умница! Все бы с таким настроем воспринимали! – она воодушевилась. – Завтра пойдешь к онкологу, я попросила принять тебя без записи. Нужно как можно скорее показаться. Поняла? Завтра к часу быть.

– Поняла, Ольга Валерьевна. Буду! – ответила, как будто присягу принесла.

А потом крепко ее обняла:

– Я вам так благодарна за вашу доброту и искреннее участие. Я справлюсь, вот увидите!

Когда добралась до маминой работы, меня встретили две пары испуганных мокрых глаз: мамы и ее подруги Тани.

– Ну что, плачете вовсю? Знаете уже? – иронично спросила я, догадавшись о звонке Ольги Валерьевны. Она и в самом деле позвонила, пока я была в дороге.

– Да ну что ты, не плачем мы, – гнусавым промокшим голосом произнесла Таня. – Светулечка, ты только держись!

– Да ладно, Татьянка, не успокаивай. Не люблю я этих ваших «держись»… Все знаю и понимаю. Сама кого хочешь успокою, – ответила я и перевела взгляд на маму.

Та тихонько стояла, опустив глаза, и плакала.

– Мамочка, милая моя, пожалуйста, будь спокойна за меня. Сегодня разрешаю вам всем наплакаться вдоволь. Плачьте сколько хотите. Но только до полуночи! – сказала я, сама еле сдерживая слезы. – А потом запрещаю, особенно при мне. Можно петь, смеяться и веселиться. Ты же знаешь, как я люблю улыбки и смех. Мне крайне важна ваша улыбательная помощь, – мама только кивала, пока не находя в себе сил остановить слезы.

«Пусть поплачет, – думала я, – нам всем это необходимо».

Естественно, мама плакала и на следующий день, и на третий-пятый-десятый. Украдкой. Пряча воспаленные от горьких слез глаза, она каждый раз натянуто улыбалась при виде меня.

– Как можно превратиться из здоровой в смертельно больную? Правильно, сходить к окулисту, – шутила я и от души смеялась над собой.

Однако близким почему-то было не до веселья, хоть они и улыбались с натяжкой. Постойте, рак-то обнаружили у меня! К чему траур на ваших лицах? Ведь я жива!

Рассказывая об этом сейчас, я понимаю, что такая сильная встряска в самом начале человеку просто необходима. Когда вы остаетесь один на один с собой и болью. Когда даете ей возможность выйти тем способом, которым велит душа. В такой момент главное – отпустить мысли, выключить разум и позволить себе невообразимое, хоть материться в голос. Поверьте, все произойдет во благо, принесет облегчение, придаст сил и одухотворит.

Вполне нормально, что от шокирующей новости вы можете испытать смятение и чувствовать себя раздавленным. Проживите эти непростые ситуации, побудьте немного размазней. Но только пару часов! А потом уцепитесь за тонкую ниточку, ведущую к победе, и устремитесь к ней.

С того дня самым важным для меня стала я сама и мое будущее выздоровление, которое пока мелькало размытой точкой где-то за горизонтом. Я начала замечать вокруг себя только то, что меня наполняло, укрепляло веру в исцеление, подсказывало, что я иду в правильном направлении.

Глава 3

Гуляй, каракатица Вася!

Ночь медленно тянулась, навевая тоску и неприятные мысли. Реальность была такова, что у меня рак. Это не просто слово, состоящее из трех букв, имеющее корень и несколько значений. Это слово, которое в одно мгновение может смыть с яркой действительности все сочные краски и оставить лишь мрачную серость. Наложить смертельный отпечаток. По большей части, видимо, так и происходит – жизнь становится блеклой и зависимой от болезни, если поддаться ей.

«Нет уж, дружочек, мы с тобой на разных воздушных шариках». Я не корила, не обвиняла, не кляла ни судьбу, ни кого бы то ни было в том, что у меня обнаружили рак. Я хотела найти причину и понять, для чего мне дана болезнь.

Как ни старалась заснуть, думая о хорошем, у меня не выходило. Казалось, темная и густая ночь никогда не закончится… Я провалилась в сон лишь один раз да и то на несколько минут. Мне даже кое-что привиделось, но об этом расскажу в следующей главе.

Утро приветствовало меня разноголосым пением птиц за окном. Я вышла из комнаты и механически улыбнулась родителям – они собирались на работу. Пожелала им хорошего дня. Сварила кофе. Выпила. Приготовила завтрак сыну. Собралась. Робот Света готов идти к онкологу.

На улице лето. «Лепота!» – как сказал бы мой папа. Он умел восхищаться красотой момента. Наверняка я бессознательно переняла у него способность замечать чудесное вокруг.

Обожаю тепло, насыщенные ароматы и звуки. Свежесть одуванчиков с легкой горчинкой вперемешку со сладковатым запахом клевера. Стрекот кузнечиков и жужжание шмелей, шум реки и плещущейся в ней рыбы. Воздух, пропитанный речным ароматом и прогретый солнцем. Я растворялась в них и потихоньку наполнялась умиротворением.

В поликлинику зашла в хорошем настроении и, минуя регистратуру, направилась прямиком к онкологу Альберту Григорьевичу. Конечно, внутреннее волнение присутствовало, но внешне я сохраняла спокойствие.

Вскоре после того, как я отдала медсестре снимок и заключение рентгенолога, меня пригласили в кабинет.

– Здравствуйте! – приветствуя доктора, я медленно продвигалась от двери к столу.

– Господи! – от глухого баритона Альберта Григорьевича мои плечи чуть дрогнули.

«Да нет, – думаю, – вроде не похожа, всего лишь я». Судя по всему, такую реакцию у онколога вызвал мой внешний вид: ростом невысока, в размерах невелика, выгляжу моложе своих лет.

Присела на стул. Тишина. Я размышляла, кто из нас должен заговорить первым: доктор, внимательно изучавший бумаги, или пациентка, которая чувствовала себя абсолютно здоровой. Наконец Альберт Григорьевич прервал молчание:

– Что-то беспокоит, девонька? Кашель, мокрота, одышка, частые бронхиты? – спросил он озабоченно.

– Ничего из того, что вы перечислили, – я помотала головой. – Бронхитов вообще никогда не было, даже в детстве.

– Милая, – онколог тяжело вздохнул, – как же тебя так угораздило? – он обратил ко мне полный сочувствия взгляд.

– Пила, курила, ругалась матом, – улыбалась я.

– Она еще и шутит! – вклинилась в разговор медсестра Лидия Бориславовна.

Альберт Григорьевич посмотрел на меня с серьезным видом, дав понять, что сейчас совсем не до смеха.

Внутри душа, как раненая птица, билась и трепыхалась. Я сохраняла спокойствие и даже не собиралась плакать. Что толку в слезах и переживаниях? Если бы они давали ответы и решали все проблемы, то сейчас я стала бы первой в мире по их пролитию, хоть никогда и не любила этого занятия.

– Завтра поеду в военный госпиталь на МРТ головного мозга, – на этот раз я решила нарушить тишину.

– С контрастом? За деньги? – онколог покачал головой. – Тебе нужно с контрастом. Не езди. У нас все пройдешь.

После он обратился к медсестре:

– Лидия Бориславовна, выписывай направления на анализы и бронхоскопию. Завтра будем решать вопрос с другими исследованиями.

И снова пауза. Альберт Григорьевич вздыхал, голова его склонялась, словно на нее давило что-то сверху. Он выглядел растерянным и чересчур взволнованным, как будто на минутку я стала для него не просто пациенткой, а дочерью. Но в то же время был сосредоточен и серьезен. Я видела его искреннее участие, понимание, желание помочь.

– Первичный очаг у тебя в легком, – доктор прервал тягостное молчание. – А опухоль в глазу – это метастазы. Ох, Светлана, как же так, как же так…

– Ну, вот как-то так. Я не специально, – слегка улыбнулась. – Меня вылечат?

Опять повисла пауза. В ответ я не услышала того, что мне хотелось бы.

– Буду благодарна, если вы порекомендуете какие-то конкретные онкологические центры Москвы, где лечат такие случаи. Я готова хоть сейчас туда поехать. Жить очень хочу, – я с надеждой смотрела в глаза онколога.

– Девочка моя, ты молодая, красивая, умная, ты достойна самого лучшего! Ты достойна всего! – Альберт Григорьевич снова тяжело вздохнул. – И лечиться бесплатно, и жить. Сейчас необходимо сдать анализы. Сделать бронхоскопию, ЭКГ, УЗИ, КТ легких и головного мозга. А после со всеми результатами поедешь в диспансер покрупнее к онкологам. Проси у них направление в Москву. Может быть, там тебе и помогут, – доктор смотрел на меня с сочувствием, но в его взгляде как будто читалась обреченность.

Альберт Григорьевич объяснил, что по медицинскому протоколу они обязаны в течение десяти дней полностью обследовать «подозреваемого» или «свежевыявленного» больного. Затем направить его в диспансер покрупнее для подтверждения диагноза. Либо для его опровержения.

Впервые за много лет я открыто услышала, что врачи что-то обязаны и следуют правилам. Удивительно, но факт. Очереди раздвигаются, места и время находятся. Нет, я не попала на исследование вместо кого-то, кто уже давно ждет. Просто на такие случаи, как мой, по всей видимости, существует резерв. А может, и обед с личным временем.

И действительно, благодаря профессиональному подходу онколога, к одиннадцатому июня у меня на руках имелись все необходимые результаты исследований. И направление в диспансер покрупнее, с записью на прием шестнадцатого июня.

Это было только начало. А потом события разворачивались как в сказке: чем дальше, тем больше испытаний, изменений и приключений.

Альберт Григорьевич, вы не представляете, как часто ваши слова, тогда, в самом начале пути, придавали мне стимул смело идти и открывать необходимые двери! Низкий вам поклон.

По дороге домой в голове снова всплыл снимок с изображением опухоли. Она что-то напоминала. Отмотав некоторые события назад, я поняла, что именно видела за месяц до этого. Опухоль походила на каракатицу, которая мелькала перед моим левым глазом. Чернильную, вязкую, расползающуюся в разные стороны. Не могу сказать, что сильно удивилась такому совпадению. Сложилось впечатление, будто я знала обо всем заранее, но не сопоставляла с собой. Словно кто-то сверху говорил мне: «Ну наконец-то – дошло. Ведь это было очевидно!»

Вечером за ужином я поделилась открытием с мамой. Она изумилась. По телевизору в то время шел какой-то фильм. Меня привлек громкий звук, и я повернула голову. Внизу экрана бегущей строкой шел текст: «Гуляй, Вася!»

– О, точно! Это про каракатицу! – я засмеялась, а на лице у мамы появилась непонимающая улыбка. – Гуляй, каракатица Вася! Благодарю, что навестила меня, но дальше я сама! Прощай!

Перед глазами возникла картинка: каракатица Вася и все, что с ней связано, разлеглась передо мной на полу. Почему-то на ней была надета неясного цвета юбка в крупный горох и треуголка из газеты советских времен. И почему-то у нее имелся только один глаз – притом постоянно моргающий. Мне показалось, она сама не рада, что очутилась здесь. Подрагивала, как при ознобе, билась в конвульсиях. Судорожно вздыхала, как бы говоря, мол, поняла-поняла, ухожу восвояси. «Да, – отвечала я, поглядывая на нее сверху-вниз, – гуляй… Я благодарю тебя, но… Катись на все четыре стороны, дорогуша. Без обид».

«Есть я, и есть Вася, но мы теперь врозь», – подумалось мне. Действительно, было забавно. Напряжение ушло. Появилось чувство легкости, как если бы я сняла с себя тонну одежды.

Опасное смертельное заболевание вмиг стало всего лишь нелепой каракатицей. Страх отступил, он остался лежать на полу вместе с Васей. Мама тоже искренне смеялась.

На следующий день я позвонила Кристине и рассказала о своей выдумке. Она расхохоталась. Всякий раз, когда созванивались, подруга непременно спрашивала: «Ну, как там Васек? Не исчезла ли насовсем?», и мы смеялись.

С того времени так и пошло – есть каракатица Вася, с которой я уже попрощалась, но нет опухоли. И потом, стоило мне только подумать о раке, сразу всплывал чудной образ, который помогал проще относиться к смертельной болезни.

Я не призываю вас делать так. Не настаиваю, но вдруг вам тоже захочется дать своей опухоли имя. Попробуйте. Пусть она хоть ненадолго станет какой-нибудь салфеткой Глашей или камнем Гордеичем. Вместо опухоли может быть и любая другая проблема, которая сбивает вас с ног. Попытайтесь отделить от себя возникшую трудность и отправьте ее восвояси.

В течение тех дней, пока я проходила назначенные исследования, все, включая маму, в один голос твердили: «Тебе нужно как-то попасть в Москву, медицине местного и областного уровня не стоит доверять». Свои доводы знакомые приправляли разными историями, завершая их обреченной фразой: «Упокой, Господи, ее/его душу».

Да что говорить, мой родной папа и старший брат покинули этот мир в самом расцвете лет по вине врачей. Папочка, Ромка, светлая вам память!

В моем городе многие отзываются о местных врачах с большим пренебрежением. «Да они не одного уже в могилу загнали!» Обычно эту фразу люди произносят с таким выражением лица, словно съели что-то просроченное и их вот-вот стошнит.

Но я знаю, что есть и другие доктора. Внимательные, толковые, грамотные. Мастера своего дела.

Я верю в настоящих врачей. Вообще, верю в хороших людей – добрых, отзывчивых, порядочных, с чувством собственного достоинства и уважения.

Мы видим тот свет, который сами и отражаем.

В день рождения моего сына, четвертого июня, как всегда была замечательная погода. Летний теплый ветерок трепал мои волосы, солнце ласково пригревало и щедро дарило тепло. В воздухе витало счастье с ароматом одуванчиков и свежескошенной травы.

До обеда мы с Сёмиком сходили на батуты. С любовью и замиранием сердца я наблюдала за сыном, пока он прыгал и крутил сальто. Видела неподдельное счастье в его глазах, а еще – настойчивость, смелость, веру в свой успех каждый раз, когда он совершал перевороты в воздухе. Я ловила себя на том, что до нестерпимой боли хочу жить и следить за тем, как он растет и становится взрослым мужчиной. Как у него появляются дети – мои внуки. Как достойно и уверенно он идет по своему жизненному пути. И я снова обращалась к Господу, моля об исцелении.

Я думала о том, что каждый день хочу видеть, как счастливы мои Алёнка и Сёмик. С каким наслаждением они совершают прыжки и кувырки в своем становлении, какое удовольствие получают от жизни. И просила Бога, чтобы он хранил моих деток. Пусть они достигнут всего, о чем мечтают!

Вечер прошел весело и празднично – под птичьи трели и ржано-пшеничные ароматы, доносящиеся с хлебозавода. Повсюду слышался озорной детский смех. Мы поздравляли Сёмочку, вручали ему подарки и угощали сладостями всех ребят со двора.

В этот же день я ездила в больницу на компьютерную томографию легких и головного мозга с контрастным усилением. Контрастное вещество вводится внутривенно, оно имеет свойство накапливаться в патологических участках исследуемого органа, и те становятся видны на снимках. При обычном КТ такие очаги, как правило, невозможно обнаружить.

Мне пообещали, что снимки будут скоро описаны, и уже через несколько часов я вернулась за ними. Шла по коридору до нужного кабинета и улыбалась идущей навстречу медсестре:

– И снова здравствуйте! Я за ответом. Мне сообщили, что доктор описал снимки.

Медсестра молча удалилась в кабинет. Молча вынесла файл с диском и заключением врача. Молча отдала его мне.

– Радоваться или печалиться?

В ответ – тишина. Ну, не плюнула, и на том хорошо.

На самом деле медсестра не могла ничего ответить, даже если бы знала, потому что только доктора имеют право комментировать заключения. Других сотрудников за такое превышение увольняют с работы. Но на ее лице было все написано.

Я поблагодарила медсестру и попросила передать благодарность доктору. Попрощавшись, направилась к выходу. И вот тогда мне показалось, что в руках я держу не файл с диском и двумя бумажками, а маленькую гранату.

Только после того, как села в такси, я осмелилась достать заключение врача и первым делом прочитала диагноз: «cancer[5] верхней доли правого легкого, множественные метастазы в обоих легких. Новообразование хориоидеи в заднем отделе левого глазного яблока (метастазы)».

Вот и приплыли – чека сорвана, граната брошена. Меня затрясло от волнения. «Может, ошибка?» – я замотала головой, как будто это могло помочь мне избавиться от распространенности процесса. Чтобы об легчить состояние, вспомнила каракатицу Васю – она где-то там, гуляет…

Я предполагала, что диагноз подтвердят, но не была готова ко множественным мелким очагам в легких. Тогда я впервые задумалась о том, какая же у рака стадия.

Первая реакция – шок, оцепенение, холодный пот. Я что-то промычала в голос на весь салон автомобиля и тем самым привлекла внимание водителя. От испуга он даже прибавил газа. Хотелось громко материться, что происходит со мной только в крайнем случае.

Я ни о чем не думала, не могла думать в тот момент – мозг отключился. Стало вдруг душно и тесно, как будто я оказалась зажатой с обеих сторон тяжелыми плитами. «Ладно, справлюсь, найду силы. Сегодня день рождения сына, это хороший знак. Значит, жить буду. Точно буду!» Собралась с духом. Хотя совершенно не помню, как доехала до дома.

Потрясающий выдался день! Во многих смыслах. Запомнился он только радостными событиями. Наступали выходные. Я решила провести их как здоровая, наслаждаясь всем, что меня окружает. Я проживала это время уже более осознанно, уделяя внимание каждой мелочи.

Во вторник, восьмого июня, я приехала к восьми утра в отделение хирургии на бронхоскопию[6]. Меня предупредили заранее, что следует прийти натощак. При себе иметь пеленку и сменную обувь. Однако пришлось подождать еще два часа – врача, который проводил исследование, вызвали на экстренную операцию. За это время я успела поразмышлять, поспать, помечтать, несколько раз испугаться и успокоиться.

– Громович есть? – раскатистый бас разнесся по коридору.

От неожиданности я, как ошпаренная, подскочила на диване и ответила:

– Она идет!

Меня пригласили зайти. Указали на стул, где можно было оставить свои вещи. Попросили взять пеленку и пройти в соседнее помещение. Из двух огромных окон лился прозрачный розовый свет, озаряя пространство яркими лучами.

– Здравствуйте, – приветствовала я всех докторов и медсестер.

Мне показалось, их слишком много для одного кабинета. Кто-то сидел, кто-то стоял чуть в стороне. Несколько человек ходили взад-вперед и отпускали какие-то реплики.

– В вашем случае ничего не напутали? – спросила меня женщина-врач.

– Хотелось бы верить, – ответила я.

– Точно легкое? Какие жалобы? – уточняла она.

Интересно, какой из органов в ее представлении с большей вероятностью мог быть поражен? Или сама ситуация и мой возраст вызывали сомнения в правильности постановки диагноза?

– Да, говорят так, – отвечала я. – Жалоб, связанных с легкими, нет, только левый глаз перестал видеть.

Мне предложили сесть на стул. Задали несколько стандартных вопросов по поводу аллергии и операций. Поинтересовались, принимала ли я пищу утром. Попросили открыть рот и пшикнули в горло анестетиком. Сказали подождать некоторое время и показали, как держать пеленку под подбородком.

На этом описания предстоящей процедуры были исчерпаны. А мне не хватило подробностей: как проходит исследование, какие ощущения испытаю, больно ли, долго ли длится бронхоскопия. Но я задала лишь один вопрос – тот, что волновал меня больше всего: планируют ли брать материал на биопсию. Доктор ответила, что если в зоне досягаемости обнаружится опухоль, то кусочек отщипнут. Я кивнула в знак понимания.

В руках женщина-врач держала устройство, называемое бронхоскопом. Я успела заметить толщину вводимого зонда – его маленький диаметр порадовал. Справа встала медсестра и придерживала меня так, будто я сейчас сбегу с этого стула прямо в окно. Ее цепкая рука впилась клешней в мою макушку, наклоняя голову книзу.

Доктор тем временем вводила мне через нос трубку бронхоскопа. Она попросила глотать и дышать строго через рот. Хвалила меня, называя «умничкой», просила немного потерпеть. Комментировала вслух весь путь прохождения зонда по дыхательным путям.

Дойдя до бронхов, заключила: «Да, есть, готовим материал, потерпи, милая, девочка, какая же ты маленькая, молодая, боже, как такое вообще возможно, дети наверняка есть, господи, да как же так, потерпи, моя хорошая, в таком возрасте, тридцать восемь лет, да еще и женщина, это что шутка какая-то?!» Слова изливались нескончаемым потоком. Она, не переставая, говорила и говорила.

Я почувствовала, как по щекам покатились слезы. Дыхание было как у загнанного быка с корриды – свистящее, тяжелое, хриплое.

Доктор потихоньку достала трубку, и я зашлась кашлем. Меня о чем-то спрашивали другие доктора, а я лишь мотала головой. Пыталась произнести какие-то слова, но голосовые связки онемели. За меня одной фразой ответила женщина-врач: «Подождите, девочка пока еще в шоке от услышанного». После этого она стала звонить по стационарному телефону. Как я поняла, звонок был в патанатомию. Женщина-врач просила срочно забрать мои биоматериалы на исследования и как можно скорее сделать все необходимое.

Через несколько минут я заговорила так, что сама удивилась и засмеялась. Это были не слова, а бульканье с кваканьем-кряканьем. С кашлем между слогами. Женщина-врач спросила, собираюсь ли я в Москву, когда и куда поеду.

Кое-как мне удалось ответить:

– Я пока не знаю, куда именно, но буду признательна за любую информацию о клиниках Москвы, – после каждого слова-кваканья я сильно кашляла. – Поеду туда, как только все будет готово. Онколог в поликлинике тоже сказал, что в диспансере покрупнее нужно просить направление в столицу.

– Так, два часа не есть и не пить ничего горячего. Ладненько? – обратилась ко мне женщина-врач. – Сейчас идете домой, открываете компьютер и начинаете искать институты онкологии Москвы, которые работают по полису, и связываетесь с ними. Я желаю вам успехов и выздоровления. В конце недели позвоните насчет результатов. Они готовятся долго, но я попросила как можно быстрее принести нам ответ.

– Благодарю вас за искреннее участие и желание помочь, – мне уже начали нравиться эти крякающие звуки, исходящие из меня.

Пока я собирала свои вещи, доктор вынесла описание самого исследования. Она еще раз пожелала мне всего хорошего. На том и распрощались.

Никогда добровольно не пойду на бронхоскопию! Непередаваемые ощущения жжения и распирания в груди, как будто в легкие попала капля воды с маленькой хлебной крошкой и вызвала сильное раздражение. Не могу сказать, что это больно, нет. Но из-за того, что я не знала всех подробностей процедуры, мне было ужасно некомфортно.

Если бы меня заранее подготовили… Я почему-то думала, что трубку введут через рот, как при гастроскопии, а не через нос. И как только зонд подойдет к дыхательному горлу, нужно сделать несколько глотков, чтобы он попал в трахею, а не в пищевод. В процессе процедуры важно опустить голову, почти доставая подбородком до груди, и глубоко дышать ртом. Если бы мне все это сказали, было бы намного легче. Кашель и кваканье в течение первого часа после осмотра – тоже нормальное явление. Анестезия проходит через тридцать минут, после чего может появиться неприятная боль в горле, проходящая сама по себе.

Я брела, погруженная в свои мысли, и прикидывала, как дальше действовать. На улице резко помрачнело: спряталось солнце и начался мелкий дождь. Как только я добралась до остановки, сразу прибыл автобус. Зайдя внутрь, я плюхнулась на свободное сиденье. Меня бил озноб.

Я смотрела в окно и тихонько покашливала в маску – на дворе тогда была «корона». Кашель не прекращался. Мужчина, присевший рядом, испуганно взметнулся и предпочел уйти в другой конец автобуса.

На следующей остановке вошли новые пассажиры. Кто-то хотел занять свободное место около меня, но передумал. Люди начали подозрительно коситься в мою сторону, а я сидела и веселилась от сложившейся ситуации.

Кашель продолжался, и его невозможно было контролировать. Окружающие наверняка подумали, что я больна и заразна. Под конец моего пребывания в автобусе – а ехала я около получаса – нашелся смельчак и осторожно притулился рядышком, слегка отвернув от меня корпус тела. Видимо, усталость в ногах взяла верх над страхом заразиться. «Ох и напугала же я всех пассажиров!» – думалось мне. Небось вздохнули с облегчением, когда я вышла на своей остановке.

Пришла к маме на работу, насмешила ее «кряканьем» и поделилась историей про автобус. Вкратце рассказала о процедуре, о биопсии и начала поиск московских клиник.

В свободное от врачей время я продолжала жить как здоровая.

– Мне теперь все можно! – на свое восклицание я видела в ответ улыбку или удивление.

Я словно пробуждалась, как будто до этого спала. Меня, как малышку, приводило в восторг все, что попадалось на глаза. Я стала больше времени уделять себе и своим ощущениям. Было страшно интересно, что ждет меня дальше, но страха перед самой болезнью я не испытывала.

За время общения с местными докторами я увидела с их стороны столько искренности, добродушия, участия и желания помочь, сколько не встречала за всю свою жизнь. А может быть, просто не замечала. Такое отношение придавало мне сил. Я делилась впечатлениями со знакомыми, а они удивлялись. Мама не могла поверить, что подобное возможно в нашем городе, где на каждом углу говорят нелестное про медицинских работников. Многие считали, что мне просто повезло.

Я была настроена доброжелательно и в ответ получала приветливость. Я уверилась, что справлюсь и мне помогут, потому и видела сопричастность в глазах всех, к кому обращалась.

Каждый поддержал как сумел на том начальном этапе, своего рода старте моего пути к исцелению – делом, словом, взглядом, улыбкой или просто молчанием. Каждый помог от души.

Думаю, чем сильнее у человека желание исцелиться, тем меньше значимости он придает самой болезни, какой бы серьезной она ни была.

В пятницу, одиннадцатого июня, ближе к полудню мне лично позвонила женщина-врач и сообщила, что результат готов. Выразила свое сожаление – анализ подтвердил наличие злокачественной опухоли. Она попросила забрать материалы биопсии до часа дня, так как из-за предстоящего праздника все уходили на долгие выходные.

Я наспех собралась и через некоторое время уже держала в руках заключение и коробочку с предметными стеклами, на которые был нанесен биоматериал – крошечные образцы опухоли. После чего стрелой понеслась в поликлинику к онкологу.

В кабинете меня снова встретили с радушием. Лидия Бориславовна со скоростью света оформила необходимое направление, включив в него результаты всех исследований. Альберт Григорьевич в нем расписался. Оставалось только поставить печати и подпись заведующей, и можно было смело ехать в диспансер покрупнее.

В тот день все происходило так быстро и четко, что я не успевала обдумать заключение биопсии, которое так и не смогла полностью прочитать из-за почерка: «низко… не…точный рак правого легкого».

Мама в открытую рыдала, отказывалась верить и придерживалась мнения со стороны – «Врачи в Кинешме дураки, вышла какая-то ошибка». Я не пыталась ее разубедить, это казалось бессмысленным. Маме просто нужно было выплакаться и унять свою боль. Требовалось время, чтобы она поверила в мое исцеление, а не в смерть.

Вместо того, чтобы переживать и думать о раке, я пошла гулять и наслаждаться жизнью, вдыхать пряные ароматы лета. Тогда я окончательно убедилась в том, что знала раньше, но чему не придавала большого значения:

Если поддаться страху, то он непременно возьмет верх. Но стоит лишь смело посмотреть ему в глаза, как победу одержу я.

На мой взгляд, страх может быть как партнером, так и врагом. Я решила взять его в союзники – когда начинала чего-то бояться, то представляла, как он толкает меня вперед. Благодаря ему я не стояла на месте.

А еще, мне кажется, страх подобен копью, с которым смело рвешься в бой и побеждаешь, или, напоровшись на него, проигрываешь. Это обоюдоострое оружие. С одной стороны – острие веры, с другой – неверия. Каким оно будет в моих руках, зависит только от меня.

Я принимаю свое исцеление. Я не принимаю свою болезнь. Да, я отдаю себе отчет в том, что она сейчас есть, но отдельно от меня. Нужно просто побороться!

Как говорится, на войне и в любви все приемы хороши. Потому я начала использовать любые средства для своего исцеления: сплю ли я, принимаю ли пищу, пью ли воду, получаю ли информацию, иду ли по улице и слышу в это время какие-то звуки – все стало работать во благо. Болезнь бросила мне вызов, и я его достойно приняла. Ей придется играть по моим правилам. Я буду жить! И смеяться. Даже когда тяжело. Страх боится сильных и веселых. Вы со мной?

Глава 4

Но дай мне сил!

Пространство было залито сияющим белым светом. Я, одетая в свободное льняное платье, стояла на коленях и молилась. Меня окружал золотисто-розовый поток, струящийся как легкий шелк. Он в несколько раз превосходил размеры моего физического тела. Истекал из меня и как будто проливался дождем. Я чувствовала его едва уловимую оболочку, похожую на тонкую, обволакивающую и приятную на ощупь пленку.

В центре грудной клетки я соединялась с этим потоком крученой нитью, чем-то напоминающей пуповину, и образовывала с ним одно целое. Я была им, а он – моей световой копией в длинном подвенечном платье…

Господь парил в пространстве. Во все стороны от Него расходились мягкие лучи персиковых, лазурных, изумрудных и янтарных оттенков, создавая переливающийся ореол.

И спросил меня Господь:

– Тогда как ты хочешь, чтобы я тебя испытывал?

– Справедливо, Господи, но дай мне жизнь! – я почувствовала, как в область солнечного сплетения под слабым напором полился густой белый свет. Он постепенно растекался по телу, окутывая каждый мой орган горячей невесомой вуалью.

Тонкая пуповина закручивалась, как воронка, подтягивая ко мне световую копию и уменьшая ее до размеров грецкого ореха. Легким толчком она как будто впечатала «орех» в мое тело.

Я проснулась от явного глухого удара в грудь и громкого вздоха, словно до этого долго не дышала. Открыла глаза с ощущением, что меня заново вернули к жизни. Чувствовались приятные покалывания и вибрация. Я испытывала состояние невесомости и расширения изнутри, будто превратилась в воздушный шарик и стала большой, как мир. Было легко и удивительно.

Казалось, что я состою из струн, а кто-то свыше касается их и настраивает на новый лад. Блаженная улыбка на моем лице присутствовала в течение всего того дня. Временами на меня накатывало умиротворение и безмятежность. Я дышала счастьем с ароматом пасхальных куличей и думала о световой копии из сна. Кто знает, может, это была душа?

Помню, в детстве, когда перед сном резко подскакивала температура, мне снились похожие сны, а наутро я просыпалась совершенно здоровой, как будто ночью меня кто-то вылечил. Тогда я еще не понимала, что такие видения – что-то большее, чем просто необычные картинки.

Этот сон-поддержка стал четвертым по счету. Я прожила его как наяву. Он принес мне успокоение и резкое улучшение общего состояния. В течение того дня я слышала чей-то голос, который твердил: «Свершилось то, что должно свершиться, ты победила». Мне даже на минутку показалось, что я немного схожу с ума, слышу всякие голоса… но такое состояние вполне могло быть вызвано наличием метастазов в голове.

Сон-лечение. Ответ на мои молитвы. До этого на протяжении нескольких недель я чувствовала, как из меня, будто через соломинку, высасывали силы. А «тень цвета темной дымки» ходила рядом со мной, вызывая неприятный холод, и я настойчиво с ней боролась.

Когда показываешь всем своим естеством желание жить и противостоять любой напасти, то и сны становятся помощниками в исцелении.

Самое первое видение было не менее удивительным и эмоциональным. Случилось оно в первую же ночь после обнаружения опухоли. Тогда мне удалось заснуть совсем не надолго. До сих пор сомневаюсь, что я вообще спала.

Во сне я наблюдала за происходящим, при этом чувствуя малейшие прикосновения. Казалось, я была тем местом, в котором находилась. Ощущала ароматы леса, тепло восходящего солнца и его яркий свет. До меня доносились разные звуки: шум деревьев, птичьи трели, журчание воды, мелодичные напевы и чьи-то приятные голоса, однако слов я не понимала.

Сыро и прохладно. Запах влажной земли стоял в носу, но он не отталкивал. Почва блестела и дышала, как после дождя. Деревья и другие растения напоминали тропический лес из красочных фильмов о природе – с густыми пышными зарослями, удивительными цветами на корнях и массивных ветвях.

Листва шумела, будто перешептываясь между собой. Я видела себя лежащей на сырой земле неподвижно и, судя по всему, без дыхания. Длинная белая сорочка. Голова повернута набок. Рассыпанные кудрявые волосы создавали причудливую рыженькую шляпку.

Вокруг нарастала тревога, выражаясь в беспокойном шелесте листвы. Надо мной кружили маленькие разноцветные птички, размером похожие на колибри. Они то подлетали слишком близко и тормошили меня своими крылышками, то стрелой взлетали ввысь и издавали протяжный стон-плач, призывая на помощь какую-то силу.

Кажется, ночь почти закончилась, но еще не рассвело. При тонком бледно-голубом свете луны на смену красивым сумеркам робко приходила молодая заря, как символ чего-то нового. Я не могла оторвать взгляда от той себя, которая лежала на земле и не подавала никаких признаков жизни. Несмотря на это, картина меня завораживала. Все органы чувств были включены. Происходило что-то очень важное и необычное – именно так мне виделось.

В какой-то момент к моему безжизненному телу слетелось множество живых существ с пушистыми белоснежными крыльями. Словно маленькие крылатые человечки, которые напоминали не то фей, не то ангелочков или каких-то крохотных нимф.

Они переговаривались на непонятном мне языке. Затем я увидела и почувствовала, как они что-то отделяют. Раздался характерный чавкающий звук. Медленно и осторожно белокрылые существа достали из моей груди блестящую, вязкую каракатицу с длинными щупальцами. После чего несколько ангелочков-нимф взяли эту вязкую жижу и вместе с ней куда-то улетели. Остальные крылатые подхватили с земли обмякшее тело и унесли его из леса.

Картинка резко сменилась. Показалась то ли песчаная вершина, то ли песчаный грот. Я увидела, как ангелочки бережно уложили меня на теплую и сухую поверхность.

Солнечный свет согревал и наполнял своей энергией, откуда-то лилась приятная музыка. Крылатые что-то напевали. Их звонкие голоса пробуждали к жизни и отдавались вибрацией в теле. Я отчетливо видела, как меня перекраивали и прошивали тонкими, прочными золотыми нитями. Эти нити мерцали и звенели, как колокольчики.