Генрих VIII. Жизнь королевского двора

Alison Weir

HENRY VIII: KING AND COURT

Copyright © 2021 by Alison Weir

All rights reserved

© Е. Л. Бутенко, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024 Издательство Азбука®

Посвящается Дэвиду и Кэтрин в честь их свадьбы

Благодарности

Из сотен книг, которые я использовала в качестве источников, наиболее полезными оказались следующие: «Королевские дворцы Англии» Саймона Терли (Simon Thurley, «The Royal Palaces of Tudor England»); «Двор Тюдоров» Дэвида Лоудса (David Loades, «The Tudor Court»); «Генрих VIII и его двор» Невилла Уильямса (Neville Williams, «Henry VIII and His Court»); труды Дэвида Старки – «Правление Генриха VIII», «Генрих VIII: европейский двор в Англии» и «Соперники у власти» (David Starkey, «The Reign of Henry VIII»; «Henry VIII: A European Court in England»; «Rivals in Power»); «Великий Гарри» Кэролли Эриксон (Carolly Erickson, «Great Harry»); «Генрих VIII: королевская маска» Лэйси Болдуина Смита (Lacey Baldwin Smith, «Henry VIII: The Mask of Royalty»); «Все королевские повара» Питера Брирса (Peter Brears, «All the King’s Cooks»).

Я очень признательна Саймону Терли и Дэвиду Старки, великолепные труды которых сделали доступными для историков все богатство неопубликованных материалов, созданных в ту эпоху. Однако я должна подчеркнуть, что выводы, сделанные в этой работе, целиком и полностью принадлежат мне.

Хочу сказать спасибо редакторам – Уиллу Салкину и Энтони Уиттому в Великобритании, Джоанне Викофф в США; а также моему агенту Джулиан Александер за ее неизменную поддержку и доброту. Кроме того, я должна поблагодарить свою мать, Дорин Каллен, которая самозабвенно, на протяжении многих часов, исполняла роль моего секретаря, стенографистки и советника, а также, как обычно, моего мужа Ранкина, детей – Дона и Кейт, отчима Джима Каллена и кузину Кристин Армор, которые были рядом и с готовностью помогали мне закончить книгу к сроку.

Я также в долгу перед множеством других отзывчивых и щедрых людей, которые поддерживали и ободряли меня во время подготовки этой книги. Среди них – Кэтрин Эгню, Мур и Джилл Армстронг, Беверли Артур, Анджела Бендер, Кэрол Бингем, Трейси Борман, Ричард и Ивонн Бернетт, Терренс Кэхилл, Люсинда Кук, Пол и Пола Данхолм, Сюзанна Дин, Джулиан Л. Декстер Уильямс, Дэвид Драйвер, Пол Иглен, Дебора Эмберсон, Кейт Гордон, Льюис Хейлз, Джули Хэндли, Эйлин Ханна, Йорг Хенсген, Брюс Хейдт, Элизабет Хайнс, Макс Халл, Стефани Хант, Фрейзер Дженсен, Роджер Кац, Маргарет Керк, Луиза Лоутон, Т. Анна Лиз, Арнольд и Эдна Манн, Джон и Полин Марстон, Лин Мэтью, Дженет Макл. Маккей, Мэри Мур, Сид Мур, Брэд Мортенсен, Питер Рэззелл, Лили Ричардс, Маргарет Сэмборн, Кэрин Шерер, Патрик Смит, Сью Стивенс, Джерри Салливан, Инга Уолтон, Кеннет и Элизабет Вейр, Маргарет Вейр, Рональд и Элисон Вейр, Марта Уиттом и Джон Вулкотт.

Всем вам я еще раз от всего сердца говорю спасибо.

Вступление

В 1517 году папский нунций Франческо Кьерегато прибыл ко двору Генриха VIII и был потрясен царившим там великолепием. «Здесь присутствуют все богатство и вся цивилизованность мира, – восторгался он, – и те, кто называет англичан варварами, по-моему, должны сами считать себя таковыми. Здесь я замечаю очень элегантные манеры, исключительную воспитанность и величайшую учтивость в обхождении, и среди всего этого – непобедимый король, успехи и личные достоинства которого столь многочисленны и прекрасны, что, по моему мнению, этот монарх превосходит всех когда-либо носивших корону».

В устах венецианца, впитавшего в себя культуру итальянского Ренессанса, это звучало настоящей похвалой и напоминало о том, чего достиг Генрих VIII за первые десять лет своего правления. Сегодня такое напоминание необходимо нам: великолепие его двора давно исчезло, и для реконструкции тогдашней действительности по тому немногому, что сохранилось до наших дней, нужно обладать богатым воображением.

Восшествие Генриха VIII на престол в 1509 году встретили с воодушевлением, так как он был наделен всеми добродетелями, которых ожидали от правителя в эпоху Ренессанса. Но ко времени своей кончины в 1547 году короля считали тираном, обагрившим свои руки кровью казненных людей, включая двух из шести его жен. Из-за своих многочисленных браков Генрих вошел в историю как женоубийца, Синяя Борода не из сказки. За несколько столетий правда об этом короле затуманилась легендами о нем, кульминацией этого процесса можно считать его карикатурное изображение в фильме Чарльза Лоутона «Личная жизнь Генриха VIII», который вышел на экраны в 1930 году. «Благодаря» этой картине в представлении обычных людей Генрих – мужчина, который всю жизнь гонялся за женщинами и ни о чем другом не думал, да еще бросал через плечо куриные кости, сидя во главе стола на придворных пирах в главном холле[1].

Реальность, разумеется, была совершенно иной. Как правило, Генрих не трапезничал в главном холле своих дворцов, и его застольные манеры были весьма утонченными, как и правила этикета, соблюдавшиеся при его дворе. Человек весьма брезгливый, он по меркам своего времени был необычайно озабочен вопросами гигиены. А что касается преследования женщин – существует множество свидетельств, в основном фрагментарных, что Генрих отличался гораздо большей сдержанностью и щепетильностью в делах любовных, чем нам внушали. Это лишь пара поверхностных примеров того, как искажается правда об исторических личностях.

К счастью, в последние два десятилетия исследователи тщательно изучили жизнь самого Генриха VIII и устройство его двора, благодаря чему стало ясно, что нам придется пересмотреть многие прежние представления. Генрих был человеком сложным, обладал разнообразными талантами, к тому же сохранилась масса исторических документов, из которых мы узнаем о самых интимных подробностях его личной жизни. Более того, этот обладатель изысканного вкуса, остро ощущавший свое величие, завел самый роскошный двор, какого Англия не видела больше никогда. Ни у одного английского суверена не было такого количества домов, как у Генриха VIII, ни один из них не тратил таких сумм на поддержание образа жизни, рассчитанного на укрепление собственного престижа. Лишь немногих монархов окружало так много талантливых и харизматичных личностей. И мало кто из них был настолько противоречив.

Я поставила своей целью создать, опираясь на множество различных исследований, портрет реального Генриха VIII, описать личную жизнь короля на всем протяжении его правления, его двор и людей, которые влияли на него и служили ему. Вплоть до настоящего времени исследователи сосредоточивали внимание на том, как был организован двор Генриха VIII, рассматривали искусство и культуру или придворные группировки. Я же хотела создать более широкое полотно, затронув все эти темы и многие другие, а кроме того, впервые представить жизнь и правление короля на фоне реалистичного изображения его двора.

В эпоху персональной монархии двор являлся центром королевской власти, но здесь речь пойдет не о перипетиях политической истории правления Генриха VIII: моя задача – поведать о событиях, которые дают представление о жизни и этосе короля и его двора. Жены Генриха VIII, естественно, играли важную роль при дворе, но я уже написала книгу о них, а потому старалась избегать повторений: если обстоятельства, о которых идет речь, подробно разобраны в моем предыдущем труде, я касаюсь их лишь вкратце и только по необходимости. Я также воспользовалась возможностью переосмыслить некоторые выводы, сделанные в работе «Шесть жен Генриха VIII», с учетом новейших исследований.

События по большей части излагаются в хронологическом порядке, однако первая треть книги в основном посвящена месту действия – я описываю двор и королевские резиденции. Этот пролог необходим, иначе контекст происходящего окажется непонятным. Тем не менее книга эта – не просто рассказ о дворе, правлении Генриха VIII и методах его правления: в ней приводится множество анекдотов, почерпнутых из документов того времени, которые оживляют описание этого самого красочного периода английской истории и его потрясающего главного героя.

Помимо прочего, я попыталась проанализировать культурное и социальное развитие английского двора, для чего уделила внимание всем аспектам придворной жизни: церемониалу, театрализованным представлениям, официальным мероприятиям, развлечениям, спорту, поэзии, театру, искусству, музыке, религиозным празднествам, любовным и политическим интригам, банкетам и пирам, одежде, транспорту, структуре двора, системе управления, финансам, гигиене и даже домашним питомцам.

Тюдоровский двор прежде всего был местом, где множество людей, разных по своему положению, собирались вокруг короля. Поэтому одной из моих основных задач было вплести в роскошный ковер придворной жизни, пронизанной интригами и ожесточенной борьбой фракций, нити жизни королев, принцесс, принцев, лордов, леди, тайных советников, рыцарей, джентльменов, художников, мастеровых и слуг.

В примечаниях и ссылках, приведенных в конце книги, даны подробные описания сохранившихся до наших дней зданий и других артефактов, связанных с Генрихом VIII и его двором. Там, где упоминаются цены, в круглых скобках указаны их современные эквиваленты (как правило, оказывается, что суммы выросли в триста раз). Некоторые сопоставления поразительны: к примеру, громаден контраст между тратами на одежду и королевский стол и ничтожным жалованьем, которое платили художникам, таким как Ганс Гольбейн.

И наконец, о заглавных буквах, которые я использовала в названиях подразделений двора, но не помещений в королевских дворцах. Иными словами, служба, удовлетворявшая персональные нужды короля, именуется «Личными покоями», тогда как помещения, занимаемые королем, названы «личными покоями». Сходным образом «Королевская капелла» – это религиозное подразделение двора, тогда как «королевская капелла» – церковь, место богопочитания.

Надеюсь, эта книга доставит читателям такое же удовольствие и ощущение глубокого погружения в тему, какое я получила при сборе материалов и в процессе работы над текстом, а сами они совершат в воображении огромный прыжок сквозь столетия и обретут ясное и рельефное представление об описанной мною эпохе, в результате чего Генрих VIII и его двор станут близки и понятны им.

Элисон Уэйр

Каршалтон, Суррей

13 марта – 17 сентября 2000 г.

1

«Совершеннейший принц»

Двадцать первого апреля 1509 года тело истерзанного туберкулезом короля Генриха VII было торжественно выставлено в часовне дворца Ричмонд, откуда его вскоре перенесли для захоронения в Вестминстерское аббатство. Немногие оплакивали кончину этого монарха: хотя он принес Англии мир, правил крепкой рукой и утвердил на троне династию узурпаторов Тюдоров, его считали скрягой и вымогателем.

Разница между покойным монархом и его сыном и наследником была разительной. Семнадцатилетнего Генриха VIII провозгласили королем 22 апреля¹, что весьма подходило для принца, воплощавшего в себе все добродетели рыцарства, так как это был День святого Георгия. Его восшествие на престол сопровождалось исступленным, невиданным до того весельем – все ожидали наступления «золотой поры»².

Уильям Блаунт, лорд Маунтжой, один из придворных, выразил общее для всего народа настроение в письме к своему приятелю, известному гуманисту Дезидерию Эразму:

Я не испытываю сомнений: стоит вам услышать, что наш принц, ныне Генрих Восьмой, которого мы смело можем называть нашим Октавием, унаследовал трон своего отца, как меланхолия мигом покинет вас. Есть ли надежды, коих нельзя возлагать на принца, чей незаурядный и почти божественный характер вам известен? Лишь только вы узнаете, каким героем он являет себя ныне, как мудро поступает, как велика его любовь к справедливости и добродетели, какую привязанность он имеет к ученым людям, – и, могу поклясться, вам не потребуются крылья, дабы взлететь и лицезреть эту новую звезду, предвещающую благо!

Если бы вы видели, как все здесь воодушевлены обретением столь великого принца и как его долголетие стало главным желанием каждого, вы не удержались бы от слез чистой радости. Небеса смеются, земля ликует… Скупость исторгнута из страны, с вымогательством покончено, щедрость рассыпает богатства обильно дающей рукой. При этом сам наш король не желает золота, самоцветов и драгоценных металлов, ему нужны добродетель, слава и бессмертие!³

Для современников Генрих VIII был воплощением королевского величия. В похвальной речи по случаю его коронации Томас Мор утверждал, что «из тысячи благородных спутников король выделяется самым высоким ростом и его сила соответствует величине тела. В его глазах горит огонь, лицо сияет красотой, а на щеках алеют две розы»⁴. Другие свидетельства подтверждают, что это была не просто лесть. Обнаруженный в 1813 году скелет Генриха имеет в длину 6 футов и 2 дюйма (почти 190 см). Король определенно обладал крепким и мускулистым телом: в 1507 году испанский посол докладывал, что «руки и ноги у него гигантского размера»⁵. Юный Генрих был строен и широкоплеч: на 1512 год обхват его доспехов в талии составлял 32 дюйма, а в 1514-м – 35 дюймов (и 42 в груди).

В некоторых источниках говорится, что Генрих имел светлую кожу: так, поэт Джон Скелтон называл короля «Адонисом, который свеж ликом». Его волосы, сохранившиеся на обнаруженном в 1813 году черепе, были рыжими, он носил их коротко остриженными и прямыми на французский манер, многие годы брил бороду. Широким лицом, маленькими, близко посаженными, пронзительными глазами и небольшим чувственным ртом молодой король напоминал своего отличавшегося красотой деда, Эдуарда IV⁶. Однако у Генриха была высокая переносица. В 1516 году венецианский посол описывал его как «прекраснейшего принца, когда-либо виденного»⁷, с этим мнением соглашалось большинство современников.

В юности Генрих отличался крепким здоровьем, был весьма энергичен и напорист. Все быстро наскучивало ему, он «никогда не бывал спокойным или тихим»⁸. Врач короля Джон Чеймбер характеризовал его как человека «неунывающего и игривого»⁹, поскольку тот был смешлив и любил пошутить. Один венецианец отзывался о Генрихе так: «Рассудительный, мудрый и лишенный всяких пороков»¹⁰, и действительно, в 1509 году юный монарх слыл идеалистом, человеком щедрым, свободомыслящим и сердечным. Тогда казалось, что худшие его пороки – это самодовольство, потакание своим желаниям и тщеславие: Генрих не стесняясь позерствовал и бесстыдно домогался лести. Кроме того, он отличался эмоциональностью, легко приходил в возбуждение и поддавался внушению. Только с возрастом в его характере стали проявляться такие черты, как подозрительность и коварство; а вот своенравие, высокомерие, безжалостность, эгоизм и жестокость в молодые годы не были заметны под маской неотразимого очарования и обходительности.

В те времена от королей ожидали властности, гордости, уверенности в себе и отваги. Генрих обладал этими качествами в избытке, а еще отличался непомерным самомнением и страстной жаждой жизни. Он воплощал в себе ренессансный идеал человека, обладающего многими дарованиями вкупе с характерными чертами, присущими средневековым героям-рыцарям, которые приводили его в восхищение. «Простой и прямой по натуре»¹¹, он не употреблял более крепких ругательств, чем «By St. Geоrge!» (букв. «Клянусь святым Георгием!»)[2]. Человек импульсивный и увлекающийся, он мог проявлять наивность.

Принятие решений давалось ему нелегко, у него вошло в привычку «переспать с делом и дать ответ наутро»¹², но как только он останавливался на чем-то, то уже не отступался и, будучи помазанником Божьим, считал себя правым. И тогда «даже если бы ангел спустился с небес, и тот не смог бы убедить его в обратном»¹³. Кардинал Уолси позже предостерегал: «Хорошо подумайте, что вы вкладываете ему в голову, ведь вытянуть это оттуда уже не удастся»¹⁴.

Немногие могли устоять перед харизмой Генриха. «Король умеет сделать так, чтобы каждый думал, будто пользуется его особым расположением», – писал Томас Мор¹⁵. Эразм Роттердамский называл Генриха «человеком, исполненным сердца»¹⁶. Король часто обнимал своего собеседника за плечи, чтобы тому стало легче в его присутствии, хотя «при разговоре не терпел взгляда, направленного ему в глаза»¹⁷. Есть много примеров того, как король проявлял доброту к людям, и мы не раз увидим это впоследствии. Но по натуре он был вспыльчив, характер имел непредсказуемый, а в гневе мог становиться по-настоящему грозным. Кроме того, Генрих слыл большим ревнителем своей чести – королевской и рыцарской, обладая при этом чувствительнейшей, хотя и весьма податливой, совестью. Современники считали его невероятно добродетельным человеком, поборником блага, правды и справедливости; он и сам всегда ощущал себя именно таким.

В момент вступления на престол юному королю еще не исполнилось восемнадцати лет, а потому в течение первых десяти недель от имени нового государя страной правила в качестве регента мать его отца, почтенная леди Маргарет Бофорт, графиня Ричмонд и Дерби. Бабушка заметно повлияла на воспитание внука, так как именно она, а не мать Генриха, Елизавета Йоркская, отвечала за регламентацию домашней жизни при дворе Генриха VII. Именно ей было поручено усовершенствовать установления Эдуарда IV, которые регулировали заведенные при королевском дворе порядки¹⁸. Те, что вошли в обиход по воле Маргарет, существовали и развивались как при Генрихе VIII, так и после него; они включали, помимо прочего, правила, которые соблюдались в королевских детских.

Шестидесятишестилетняя, давно овдовевшая леди Маргарет в то время уже была слаба здоровьем и вела полумонашескую жизнь. Она славилась благочестием и ученостью, занималась благотворительностью, при этом ее влияние оставалось весьма значительным. В период войн Роз эта женщина активно плела интриги. Маргарет пережила четверых мужей. От короля ей досталось больше земель, чем кому бы то ни было другому. Будущий Генрих VII, которого Маргарет родила в тринадцать лет, стал ее единственным ребенком, и она была бесконечно предана ему. Эта преданность распространилась и на внуков, за обучением которых она, вероятно, следила. Для этой роли Маргарет подходила как нельзя лучше – чрезвычайно просвещенная женщина, она всемерно поддерживала образование и основала в Кембридже колледжи Христа и Святого Иоанна. Покровительница Уильяма Кекстона, Маргарет любила книги и слыла настоящей интеллектуалкой. Кроме того, она вела аскетический образ жизни, носила вдовий плат «барб», закрывавший шею и подбородок, и власяницу под черным одеянием и соблюдала самые строгие правила средневекового благочестия. От нее принц унаследовал несомненные интеллектуальные способности и традиционный подход к религиозным обрядам.

Генрих родился 28 июня 1491 года; в возрасте трех лет его сделали герцогом Йоркским. Биограф короля лорд Герберт из Чербери, живший в XVII веке и имевший доступ к ныне утраченным документам, утверждал, что Генрих VII выбрал для своего второго сына церковное поприще и дал ему соответствующее образование. Конечно, Генрих был набожен и очень хорошо разбирался в вопросах теологии. Тем не менее по смерти старшего брата Артура в 1502 году он стал принцем Уэльским и наследником престола. Кончина матери, Елизаветы Йоркской, в 1503 году, похоже, оказала на него глубокое воздействие. В 1507-м, узнав о гибели герцога Филиппа Бургундского, Генрих поделился с Эразмом: «…никогда еще после смерти моей дражайшей матушки я не получал такого неприятного известия… Кажется, оно вновь разбередило рану, которую ранее исцелило время»¹⁹.

Генрих получил прекрасное классическое образование в духе гуманизма. Позже Томас Мор вопрошал: «Есть ли хоть что-то, чего мы не можем ожидать от короля, вскормленного философией и девятью музами?» Наставниками принца в разное время являлись поэт Джон Скелтон и Уильям Хоун, о котором мало что известно.

Скелтона, вероятно, выбрала Маргарет Бофорт, так как он окончил Кембридж, был знатоком латинской учености и имел священнический сан. Кембриджский, Оксфордский и Лувенский университеты объявили его поэтом-лауреатом, а Эразм называл «несравненным светочем и украшением британской словесности». Скелтон, видимо, стал первым учителем Генриха, поскольку утверждал:

Вероятно, под руководством Скелтона Генрих научился читать и приобрел округлый, в итальянском стиле, почерк. Скелтон был человеком ярким и эксцентричным; посредственный поэт, он писал грубые, ядовитые сатиры, такие как «Кормежка при дворе», где высмеивал продажных придворных Генриха VII. В отличие от большинства рифмоплетов, обретавшихся рядом с королем, Скелтон сочинял стихи на английском, а не на обычных в то время французском или латыни. Кичливый и бранчливый сквернослов, он часто с жестоким удовольствием изображал придворных дам блудницами и выставлял себя поборником морали, но при этом сам испытывал тягу к юным девам. Неудивительно, что он нажил себе немало врагов.

Скорее всего, Скелтон уже обучал принца, когда тому было три года: в стихотворении, сочиненном по случаю наделения Генриха титулом герцога Йоркского, он отзывался о нем как о своем «блестящем ученике». Примерно в 1501 году Скелтон написал на латыни довольно пессимистичный трактат «Speculum Principis» – «Зерцало принца» – с наставлениями для своего подопечного, в котором побуждал его никогда не уступать власть подчиненным, а также «выбрать себе жену и всегда безоговорочно ценить ее». По освобождении его назначили приходским священником Дисса в графстве Норфолк, однако около 1511 года уволили за сожительство с любовницей, после чего он поселился в Вестминстере, где написал свои самые злоязычные и знаменитые стихотворения.

Наряду со Скелтоном образованием Генриха занимались и другие: латынь ему, вероятно, преподавал бывший учитель принца Артура поэт Бернар Андре, а Жиль Д’Эвес, предположительно, учил его французскому. С раннего детства принц проявлял способности к языкам и ко времени восшествия на престол бегло говорил на «французском, английском и латинском, неплохо понимал итальянский»²⁰. В 1515 году венецианские послы беседовали с Генрихом VIII «на хорошей латыни и французском, и король изъяснялся на этих языках действительно превосходно»²¹. С послами Генрих, как правило, общался на латинском. Позже он приобрел кое-какие познания в испанском – видимо, благодаря своей первой жене, Екатерине Арагонской. В 1519 году принц начал осваивать греческий под руководством гуманиста Ричарда Кроука, но вскоре бросил – возможно, из-за нехватки времени.

В Генрихе рано проявилась семейная склонность к музыке, и в 1498 году отец приобрел для него лютню, но никаких сведений о том, как проходило обучение, не сохранилось. Кроме того, принцу привили навыки, «которыми приличествовало владеть особе его состояния во всех спортивных занятиях»²², включая необходимые любому джентльмену умения: держаться в седле, участвовать в турнирных поединках, играть в теннис, стрелять из лука и охотиться.

В 1499 году, когда Генриху было восемь лет, Томас Мор привез в Элтемский дворец Эразма Роттердамского, чтобы познакомить его с детьми короля, после чего принц вступил в переписку с ученым на латыни. Нидерландский гуманист подозревал, что учителя помогают Генриху с составлением писем, и впоследствии был немало удивлен, узнав от лорда Маунтжоя, что мальчик сочинял их сам. Позже Эразм льстил себя мыслью, что в стиле своих посланий Генрих подражал ему, так как в юности читал его книги²³.

Эразм, которого ни в коем случае нельзя заподозрить в подхалимстве, называл Генриха VIII «универсальным гением» и писал: «Он никогда не пренебрегал учением». Уже став королем, Генрих продолжил свои занятия, прислушавшись к совету кардинала Уолси: прочесть труды Дунса Скота, Фомы Аквинского и Отцов Церкви. Самого себя он считал ученым и гуманистом, желая, чтобы образованные люди тоже признавали его таковым. Генрих искренне тянулся к знанию: это подтверждают многочисленные пометы, сделанные его рукой на полях сохранившихся книг. Учение доставляло ему огромное удовольствие, давало пищу жадному до новых знаний уму. Для человека светского он был чрезвычайно хорошо начитан, имел разносторонние интересы и обладал писательским талантом – его послания в Ватикан считались одними из самых изящных из всех, когда-либо там полученных, – и демонстрировал изрядное красноречие, «достойное скорее величайшего трибуна, чем короля»²⁴.

Генрих обладал энциклопедической памятью, а также способностью замечать мельчайшие детали. «Королю не обязательно знать то, что известно возчику, но он имел ясное представление и об этом»²⁵. Кроме того, он отличался быстротой мышления, превосходными организаторскими способностями и выдающимся интеллектом, и, по мнению Эразма, имел «живой ум, которым тянулся к звездам, и был способен сверх всякой меры доводить до совершенства любое дело, за какое ни брался»²⁶. «Его королевское величество знает больше, чем любой английский монарх до него»²⁷, – не без оснований утверждал Томас Мор. «Он – во всех отношениях совершеннейший принц»²⁸, – писал некий венецианец, другой же объявлял Генриха «столь одаренным и наделенным всевозможными способностями ума, что в мире найдется лишь несколько равных ему»²⁹. В то время принцев, по обычаю, прославляли послы, а также очевидцы и комментаторы событий, однако на Генриха VIII сыпались и анонимные хвалы; иногда их можно встретить в личных письмах, и, несомненно, во многом они были искренни.

Помимо склонности к научным занятиям, Генрих был человеком творческим и изобретательным, любил новинки, а также эксперименты с различными механизмами и технологиями, конструировал оружие, создавал проекты крепостных сооружений, принимал активное участие в составлении планов различных построек, имел «замечательную понятливость к математике»³⁰, был «искушен во всех науках»³¹, а шкафы в его личных покоях полнились всевозможными научными инструментами³².

Особую страсть Генрих питал к астрономии. Немецкий деятель эпохи Реформации Филипп Меланхтон назвал его «чрезвычайно знающим, особенно в науке о движении неба»³³. В Британском музее хранится астролябия Генриха с его гербом под короной, изготовленная нормандцем Себастьяном ле Сене. Став королем, Генрих назначил своим домашним священником оксфордского астронома и математика Джона Робинса, который посвятил государю трактат о кометах. Король и священник много и с удовольствием беседовали об астрономии. В 1540 году Петер Апиан, профессор математики из Ингольштадта, преподнес Генриху VIII свой труд по астрономии и навигации под названием «Astronicum Caesareum»³⁴.

Есть множество документальных свидетельств относительно интереса Генриха к географическим картам, который послужил основой для осуществления в конце XVI века картографирования всей территории Англии. У короля имелось множество различных карт, бóльшая их часть хранилась свернутыми в рулоны в шкафах и ящиках в его личных покоях и библиотеках, вместе с картографическими инструментами – «бумажным глобусом» и «картой в виде ширмы»³⁵. Наличие у короля этих предметов показывает, что Генрих и сам был в некотором роде картографом. Тщательно прорисованные карты помещали на стенах королевских дворцов, использовали для придворных развлечений или выстраивания стратегии в политике. В 1527 году венецианский картограф Джироламо Верраццано подарил королю карту мира, которая позже висела в галерее Уайтхолла вместе с тридцатью четырьмя другими, а в галерее Хэмптон-корта имелись карты Англии, Шотландии, Уэльса и Нормандии³⁶.

Позже одной из главных забот Генриха стала оборона королевства, и он поручил сэру Ричарду Ли, военному инженеру и инспектору землемерных работ в Кале³⁷, составить план Дувра, а также заказал карту английской береговой линии моряку из Дьеппа Жану Ротцу, которого в 1542 году назначил королевским гидрографом. Составленный во время исполнения этой должности атлас под названием «The Book of Idrography» Ротц посвятил королю. Генрих также нанял на службу французского космографа Жана Малларда, который подготовил книгу, где содержались первые круговые карты мира³⁸.

По завершении образования Генрих обладал «поразительной в столь раннем возрасте ученостью»³⁹. Однако в 1508 году по не вполне ясным причинам его деспотичный отец Генрих VII держал сына под таким строгим надзором, будто тот юная девица⁴⁰. В отличие от своего покойного брата, принц не исполнял королевских обязанностей и, судя по всему, не получил глубоких знаний в области управления государством, равно как и наставлений в том, что есть долг короля; ему довелось выслушать лишь несколько основательных уроков по истории от своего отца⁴¹. Генриху дозволялось покидать дворец лишь через особую дверь, ведущую в парк, и только в сопровождении специально назначенных людей. Никто не смел приближаться к нему или говорить с ним. Бóльшую часть времени принц находился в комнате, которая соединялась дверью с отцовской спальней, и выглядел «таким подавленным, что не произносил ни слова, разве что отвечал на вопросы, которые ему задавал король»⁴².

Возможно, потеряв троих сыновей, Генрих VII сверх меры беспокоился о здоровье и безопасности своего единственного оставшегося в живых наследника. Есть и другое объяснение: король, похоже, здраво оценивал способности своего сына и не доверял ему. Поговаривали, будто им «владел страх, что сын еще при его жизни может обрести слишком много власти»⁴³. Кузен принца Реджинальд Поул позже утверждал, что Генрих VII ненавидел своего сына, «не имея к нему ни любви, ни привязанности»⁴⁴. В 1508 году король так яростно обрушился на юного Генриха, что казалось, «будто он задумал его убить»⁴⁵.

Вероятно, Генрих VII прекрасно знал о слабостях своего отпрыска, так как распорядился, чтобы «при нем велись разговоры лишь о целомудрии, чести, умелости, мудрости и богопочитании, но ни о чем таком, что могло бы подвигнуть его к греху»⁴⁶. Принц также не имел возможности распутничать и, возможно, хранил девственность до вступления в брак.

Обучение Генриха закончилось примерно в это время. В 1509 году король, его отец, умер, и неопытный юноша стал хозяином своей судьбы.

2

«Триумфальная коронация»

Первым долгом короля была женитьба ради политических выгод, а также для обретения сына и наследника. Генрих решил взять в жены вдову своего брата Екатерину Арагонскую, с которой был помолвлен еще в 1503 году. Екатерина, шестью годами старше его, была дочерью Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской, суверенов объединенной Испании; тем не менее в период вдовства Генрих VII держал ее в черном теле и не позволял принцу Генриху жениться на ней. Для этого имелись две причины. Первая: смерть королевы Изабеллы в 1504 году превратила Екатерину из наследницы объединенной Испании в принцессу одного лишь Арагона, и Генрих понял, что можно подыскать сыну и другой, более выгодный брачный союз. Вторая, более важная: хотя папа дал разрешение на брак Екатерины с принцем Генрихом, каноническое право запрещало женитьбу на вдове брата. Екатерина поклялась, что ее брак с принцем Артуром не был доведен до консумации, то есть окончательного завершения. Тем не менее Генрих VII не удовлетворился этим и испытывал сомнения в законности такого союза. Однако принц Генрих решил проигнорировать отцовские сомнения.

Как и Генрих, Екатерина получила классическое образование, имея наставников-гуманистов, среди которых был Пётр Мартир. Кроме того, она ознакомилась с трудами древнеримских авторов, работами святого Августина и святого Иеронима. Эразм называл ее «редкостной и прекрасной защитницей» гуманистического учения, сообщая, что она «любила хорошую литературу, которую успешно изучала с детства». Впоследствии Генрих VIII часто читал вместе с нею и позволял ей невозбранно пользоваться своими библиотеками. Особенно хорошо Екатерина изучила Писание. Эразм говорил королю: «Ваша супруга проводит за чтением священной книги то время, которое другие принцессы тратят на карты и кости». Ее молитвенник, датированный 1527 годом, до сих пор можно видеть в часовне замка Лидс в Кенте.

Екатерина превосходно знала латынь – ее письма к принцу Артуру считали достойными пера самого Цицерона, – бегло говорила на французском и без труда овладела английским, хотя у нее навсегда сохранился испанский акцент, судя по тому, как она записывала, видимо по слуху, имена собственные: Хэмптон-корт становился у нее «Антонкуртом», а Гринвич – «Гранушем».

Эразм считал Екатерину «необычайно образованной для женщины»¹. Она была очень умна и прекрасно подходила Генриху по уровню интеллекта. Более того, Эразм полагал, что Екатерина образованнее самого Генриха, а потому очень расстроился, когда в 1516 году она не одобрила его греческий Новый Завет, переведенный с латинской Вульгаты святого Иеронима[3].

«Зачем Эразм исправляет Иеронима? Он что, мудрее его?» – вопрошала Екатерина². Гораздо большее впечатление на нее произвела книга Эразма «Институт брака» (1526), которую она заказала. «Ее величество королева справедливо придает этому сочинению огромную важность», – отмечал Томас Мор.

Екатерина, невысокая и полноватая, имела величественную осанку и держалась с достоинством. В отличие от большинства испанцев, она была обладательницей светлой кожи, «очень красивого цвета лица»³, серых глаз и рыжих волос «большой длины, весьма приятных для лицезрения»⁴. Согласно сохранившимся описаниям, в юности Екатерина слыла «прекраснейшим в мире созданием»⁵ с «прелестным и очень здоровым цветом лица»⁶. Скромная круглолицая девушка на портрете работы Михеля Зиттова, который датирован 1505 годом и ныне хранится в Художественно-историческом музее в Вене, – почти наверняка Екатерина: на ее шейном украшении видны многократно повторяющиеся инициалы «К» и гранат – эмблема Екатерины.

Невзгоды, пережитые в молодости, научили Екатерину терпению и сдержанности. Генрих VIII отзывался о ней как о «женщине замечательной кротости, смирения и благожелательности»⁷, а фламандский посол считал ее «дамой живого, доброго и мягкого нрава»⁸. Даже в нелегкие минуты у нее «всегда играла улыбка на лице»⁹. Более спокойная и серьезная, чем Генрих, Екатерина обладала твердыми моральными убеждениями, будучи «настолько религиозной и набожной, насколько можно выразить словами»¹⁰, и в то же время упрямой и бескомпромиссной. Под внешней покорностью и мягкостью скрывались решительная воля и непоколебимая стойкость. Благодаря своей честности, доброте и проницательности Екатерина завязала со многими людьми крепкую дружбу и могла рассчитывать на их верность. По словам Эразма, она была «блестящей представительницей своего пола».

Глубокое благочестие Екатерины было вполне традиционным, что, вероятно, значительно повлияло на религиозную жизнь двора в первой половине правления Генриха. Она часами молилась, стоя на коленях без подушки¹¹ в своей часовне перед испанским распятием и двумя статуями: святой Екатерины с колесом и святой Маргариты с короной и крестом¹². Королева ежедневно изучала Часослов Пресвятой Девы, а после обеда читала вслух своим дамам благочестивые произведения. Она вставала в полночь на утреню, с рассветом вновь поднималась на раннюю мессу, постилась каждую пятницу и субботу, накануне дней поминовения святых и во время Великого поста. Луис Карос, посол короля Фердинанда, находившийся в Англии в первые годы правления Генриха, утверждал, что это голодание привело к нерегулярности менструаций¹³ и в результате сказалось на акушерском анамнезе Екатерины.

Королева каждую неделю исповедовалась в грехах и причащалась по воскресеньям, несколько раз совершала паломничества к святилищам Богоматери Уолсингемской, Богоматери Кавершемской и другим¹⁴. Особое почтение Екатерина испытывала к францисканцам. В поздние годы она носила под королевскими одеяниями сшитую из грубой саржи рясу францисканских терциариев[4]¹⁵. Но во время восшествия Генриха на престол Екатерина была молодой женщиной, которая радовалась внезапной перемене своей судьбы и счастливо предвкушала будущее.

В июне 1509 года юный король привез Екатерину во дворец Гринвич, где они должны были пожениться. Гринвич играл немалую роль в жизни английских королей начиная с XI века, но дворец на берегу Темзы, в пяти милях вниз по реке от Лондона, был построен лишь после 1433 года. Его воздвиг Хамфри, герцог Глостер, брат Генриха V, давший ему имя Белла-корт; он же возвел башню в Гринвичском парке, на месте нынешней Королевской обсерватории. После 1447 года Белла-корт был перестроен и роскошно отделан для супруги Генриха VI, королевы Маргариты Анжуйской, которая переименовала его в Пласентию («Удовольствие») и заселила дворцовый парк оленями.

Между 1498 и 1504 годом¹⁶ по желанию Генриха VII – вероятно, вдохновленного рассказами о дворцах герцогов Бургундских в Принсенхофе и Генте – Пласентию перестроили, расположив части нового здания вокруг трех больших внутренних дворов¹⁷, а выходящий на реку фасад с эркерами облицевали красным кирпичом в бургундском стиле¹⁸; название дворца еще раз изменилось – на Гринвич. Впоследствии он стал одной из главных и наиболее роскошных резиденций династии Тюдоров, где произошло немало важных исторических событий. Раскопки показали, что дворец стоял там, где сейчас находится Королевский военно-морской колледж, а покои короля выходили на реку. Вокруг раскинулись прекрасные сады с фонтанами, лужайками, цветниками и фруктовыми деревьями¹⁹.

Гринвичский дворец был новаторским для своего времени: ров вокруг него отсутствовал, и, хотя помещения располагались одно над другим в пятиэтажном донжоне, как обычно делали в замках, никаких укреплений рядом не было. Как и бургундские дворцы, он предназначался прежде всего для проживания, впоследствии по его образцу возвели многие величественные здания раннетюдоровского периода²⁰.

Донжон стоял между часовней в восточном конце дворца и кухней в его западной части. Сохранились некоторые виды дворца снаружи, в частности зарисовки, выполненные Антоном ван ден Вингерде в 1550-х годах, но о том, как выглядели бы интерьеры, мы знаем очень мало. Комплекс включал в себя главный холл с кровлей, которая лежала на выкрашенных желтой охрой балках, большую палату и ряд служебных помещений²¹. В кабинете Генриха, выходившем окнами на Темзу, имелись фрески со сценами из жизни святого Иоанна²².

Генрих VIII любил Гринвич, где он родился, и в первой половине правления проводил больше времени, чем в любом другом дворце. Там он охотился, верхом или с соколами, в парке площадью в две сотни акров или наблюдал за строительством кораблей в доках, которые в 1513 году устроил по соседству, в Вулвиче и Дептфорде. До Лондона было легко добраться водным путем. Король не скупясь тратился на улучшение своих дворцов, и в 1530-х годах антиквар Джон Леланд писал:

В 1478 году Эдуард IV основал в Гринвиче общину францисканцев-обсервантов, особенно строго соблюдавших правила ордена. Позже Генрих VII выстроил похожую обитель рядом со своим дворцом Ричмонд. Генрих VIII, как и Екатерина Арагонская, глубоко чтил обсервантов «за их строгую приверженность бедности, искренность, милосердие и ревностное служение»²⁴. В первую половину его правления орден получал немалые выгоды от королевского покровительства; несколько домашних священников короля и королевы были его членами, а церковь францисканцев в Гринвиче, построенная после 1482 года и соединявшаяся галереей с королевскими покоями²⁵, служила любимым местом молитвы для Екатерины, желавшей найти там место последнего упокоения.

Именно в Гринвиче, в кабинете королевы, Генрих и Екатерина поженились 11 июня 1509 года. Церемонию провел Уильям Уорхэм, архиепископ Кентерберийский. Публичных торжеств не последовало, и традиционный обряд укладывания жениха и невесты в постель, видимо, тоже не состоялся. В 1501 году, когда Екатерина выходила замуж за принца Артура, следовали церемониалу, разработанному Маргарет Бофорт: кровать застелили и окропили святой водой, затем дамы увели невесту со свадебного пира, раздели, накрыли вуалью и «почтительно» уложили в постель. Юного супруга «в сорочке и накинутой поверх нее мантии»²⁶, в сопровождении его джентльменов[5] и веселых придворных, под звуки шомов[6], виол и тамбуринов привели в спальню. Музыка стихла, епископы благословили ложе, помолились о том, чтобы брак был плодоносным, и только после этого молодых оставили наедине, снабдив вином и пряностями для подкрепления сил²⁷. Это единственный письменно зафиксированный случай, когда в XVI столетии английскую королевскую чету публично уложили в брачную постель.

Королева-консорт была обязана обеспечить трон наследниками, заниматься благотворительностью, во всем содействовать супругу и оказывать цивилизующее влияние на его двор. По идее, она не должна была играть никакой роли в политике, хотя большинство жен Генриха VIII делали это, – правда, зачастую их участие в политической жизни сводилось к обеспечению протекции своим родным и сторонникам.

До 1514 года Екатерина являлась неофициальным послом короля Фердинанда, и Генрих уважительно относился к ее суждениям о политике, но затем отец Екатерины обманул его, и король никогда уже не ценил мнение супруги так высоко, как прежде. Ее влияние сильнее всего сказывалось в домашней жизни: она надзирала за королевским хозяйством, распоряжалась своими владениями, возглавляла советы, которые состояли из главных чинов ее двора, и уделяла время благотворительности, чем завоевала любовь простых англичан. Верная своему девизу «Покорная и преданная», Екатерина не пренебрегала и шитьем рубашек для мужа.

Эмблемы Екатерины – гранат Гранады и пучок стрел Арагона – вскоре появились во всех королевских дворцах, в сочетании с розами, коронами и порт-кулисами[7] Тюдоров. Королеве полагалось одеваться в соответствии со статусом, и Екатерина всегда появлялась на людях в роскошных нарядах, часто с распущенными волосами (что было позволено только незамужним девицам и королевам) или в венецианской шапочке[8]. Именно Екатерина ввела в Англии моду на испанские фартингейлы – нижние юбки из льняного полотна или холстины, натянутые на каркас в форме колокола из обручей, диаметр которых увеличивался от талии к подолу; материалом для них служили тростник, китовый ус или сталь. Фартингейлы носили под платьем или киртлом[9], и они оставались в обиходе примерно до 1520 года.

Эмблемы Екатерины можно видеть на многих предметах из ее обширной коллекции драгоценностей, в которую входили официальные украшения, передаваемые от одной королевы-консорта к другой. Как большинство людей в то время, Екатерина верила, что некоторые из них обладают сверхъестественными свойствами: считалось, например, что одно из ее колец помогает от судорог. У нее имелись помандер – круглый золотой футлярчик для ароматических шариков с циферблатом на нем, вероятно один из ранних образцов часов, – а также очень дорогие распятия с самоцветами, висевшие на жемчужных нитях, подвески с изображением святого Георгия и изысканные броши для корсажа, на которые подвешивались жемчужины.

Екатерина разделяла страсть Генриха к охоте и разнообразным придворным забавам, а также его интеллектуальные интересы. Она любила музыку, танцы, содержательные беседы, с удовольствием наблюдала за турнирными поединками. Участвуя в них, король всегда привязывал к копью знак ее благосклонности. Соблюдая придворные традиции, он сочинял для нее стихи и песни, например:

Генрих охотно говорил окружающим, что «по-настоящему любил ту, на которой женился»²⁹. Отцу Екатерины он писал: «Если бы я до сих пор был свободен, то выбрал бы ее в жены прежде всех остальных»³⁰. В молитвеннике своей матери, Елизаветы Йоркской, который король подарил супруге, есть надпись: «Я ваш, Генрих К., навеки». После каждой полуденной трапезы его можно было застать в покоях Екатерины, где он обсуждал политику, богословие или книги, принимал посетителей либо просто проводил время за «всегдашней приятной беседой с королевой»³¹. Генрих часто ужинал у супруги и всегда слушал вместе с нею вечерню. Его главным желанием было приносить радость королеве.

Екатерина обожала его и обращалась к нему по-разному: «ваша милость», «супруг мой» или «мой Генрих». Вскоре после свадьбы духовник Екатерины говорил, что она пребывает «в величайшей радости и удовлетворении, какие только возможны»³². Для полного счастья королевской чете не хватало лишь сына, наследника престола.

От своего бережливого отца Генрих VIII унаследовал огромное состояние, которое оценивалось в 1 250 000 (около 375 миллионов) фунтов стерлингов. «Плодородная и изобильная земля Англии в то время процветала, имея в избытке богатство и достаток, в ней царили мир и благодать»³³. При Тюдорах страна после тридцати лет династических войн наслаждалась покоем и даруемыми им преимуществами.

Вскоре появился план коронации нового монарха, которая должна была стать первой в череде многих последующих демонстраций пышного великолепия, коими характеризуется все правление Генриха. Запасы алой, белой и зеленой материи, необходимой для облачения придворных, закончились, и хранителю Главного гардероба пришлось делать во Фландрии новые заказы. Портные, вышивальщики и ювелиры едва справлялись с работой³⁴.

Двадцать первого июня король и двор переехали в Тауэр, где монархи по традиции проводили некоторое время перед коронацией. Главная, или центральная, башня замка, после побелки в 1234 году известная как Белая, была воздвигнута Вильгельмом Завоевателем в 1080 году для защиты Лондона. В то время королевские покои занимали ее верхние ярусы. Впоследствии другие правители возводили новые башни, создав кольцо внешних укреплений, а в XIII и XIV столетиях все монархи, от Генриха III до Ричарда II, приложили руку к созданию внутри них роскошного дворца.

Генрих III отстроил главный холл и покои к востоку от внутреннего двора, между тремя башнями – Белой, Уэйкфилд и Ланторн. Главный холл имел крутую деревянную кровлю, высокие окна и каменные колонны (к концу XVI столетия он уже лежал в руинах). При Эдуарде I был сооружен королевский проход к воде под башней Святого Фомы, c XVI века известный как Ворота предателей. К тому моменту члены двора пользовались воротами, построенными Эдуардом III у башни Крейдл (Колыбельной). Гардеробную башню со времен Средневековья использовали для хранения королевских одежд и занавесов.

Тауэр был любимой резиденцией Эдуарда IV, который разделил большую палату Генриха III на зал для аудиенций, личный покой и спальню. Генрих VII пристроил к башне Крейдл галерею, а башню Ланторн превратил в королевские апартаменты со спальней и уборной; при Генрихе VIII здесь появился ренессансный алтарь, «отделанный по краям под старину»³⁵. Позже в этих комнатах висели гобелены с изображением сирийского царя Антиоха, будто бы сотканные Екатериной Арагонской, Екатериной Парр и Марией I. Генрих VII тоже внес свой вклад в обустройство Тауэра – построил башню для библиотеки рядом с Королевской башней, где находилась спальня Генриха VIII и откуда начиналась галерея, пересекавшая сад³⁶.

В Тауэре веками помещались зверинец (в XVI веке львов держали в Львиной башне), арсеналы, монетный двор и сокровищница. До 1661 года драгоценности короны хранились в Вестминстерском аббатстве. Тауэр – крепость в центре Лондона – еще не приобрел зловещей репутации, но тем не менее связывался в сознании Генриха с несчастьями. Его мать умерла там при родах, а ее братья, известные как «принцы в Тауэре», по широко распространенному убеждению, были убиты Ричардом III в стенах крепости. Генрих редко посещал Тауэр, хотя по его приказу там осуществляли некоторые работы: Белая башня получила декоративные навершия, а вдоль Тауэрской пристани впервые поставили пушки. Для королевской резиденции Тауэр был слишком старомодным, промозглым, сырым и зловонным: окружавший его ров превратился в свалку. Тем не менее ко времени коронации Генриха королевские покои были обновлены и украшены яркими полотнищами – красными, зелеными и белыми (последние два цвета являлись фамильными для Тюдоров).

Двадцать второго июня король провел церемонию вроде той, что в 1399 году устроил по случаю своей коронации Генрих IV, и пополнил орден Бани двадцатью шестью новыми членами³⁷, многие из которых были его ближайшими друзьями и служили ему в личных покоях. Все они сперва совершили ритуальное омовение, затем подавали королю блюда за обедом и участвовали в ночном бдении в нормандской часовне Святого Иоанна внутри Белой башни, самой древней из сохранившихся королевских молелен. До Реформации ее украшали прекрасные стенные росписи, витражи и разноцветная алтарная преграда (все это исчезло к 1550 году).

На следующий день, 23 июня, весь Лондон с ликованием наблюдал за блестящей процессией: король и королева проследовали через Чипсайд, Темпл-Бар и Стрэнд к Вестминстерскому дворцу. Лондон все еще оставался средневековым городом, обнесенным стеной, хотя за ее пределами быстро разрастались предместья: вдоль Стрэнда стояли величественные дома знати со спускавшимися к реке садами. На фоне неба четко вырисовывались шпили готического собора Святого Павла и восьмидесяти других церквей. Процветающий и оживленный, Лондон был сильно перенаселен – узкие улицы и стоявшие вплотную друг к другу дома с выступающим вторым этажом создавали ощущение скученности; главной городской магистралью для большинства жителей служила Темза.

В честь коронации здания на пути следования процессии были увешаны гобеленами, из питьевых фонтанчиков, присоединенных к водопроводу, текло бесплатное вино. Генрих ехал верхом под пологом, который несли бароны Пяти портов, перед ним выступали герольды. Король был великолепен в своем златотканом камзоле, расшитом драгоценными камнями, и в отороченной горностаем мантии из малинового бархата; на плечо его была надета перевязь с рубинами. Екатерину, в вышитом платье из белого атласа и горностаевой мантии, везли за ним в носилках, с которых свисали полотнища белого шелка и золотые ленты. Дамы королевы в одеяниях из голубого бархата ехали сзади на одинаковых лошадях³⁸. Из окна дома на Чипсайде за происходящим наблюдала Маргарет Бофорт; преисполненная чувств, она плакала от радости.

Ближе к вечеру король и королева прибыли в Вестминстерский дворец, где с XI века заседало королевское правительство, – главную лондонскую резиденцию монарха. То был обширный комплекс каменных и деревянных построек, занимавший территорию площадью в шесть акров. Большая часть дворца в XIII веке, при Генрихе III, подверглась перестройке, не затронувшей, однако, великолепный Вестминстер-холл, возведенный в 1097–1099 годах по велению Вильгельма II Рыжего (Руфуса); впечатляющая крыша, державшаяся на открытых деревянных балках, была установлена на здании в 1394 году при Ричарде II. В Вестминстер-холле заседали суды – Королевской скамьи (уголовный), Канцлерский (или Суд справедливости) и Общих тяжб, – а в главном холле собственно дворца, который называли Белым, собиралась Палата лордов. То есть места для крупномасштабных придворных церемоний там не хватало.

Королевские покои, которые ремонтировали при Эдуарде IV и Генрихе VII, хранили следы поблекшего великолепия былой эпохи. Генрих VIII, как и его отец, использовал в качестве опочивальни огромную Расписную палату Генриха III, размером 86 на 26 футов. Над ложем короля находилась фреска XIII века, выполненная в красно-синих тонах с добавлением золотой и серебряной краски и изображавшая коронацию святого Эдуарда Исповедника, а на соседних стенах красовались росписи со сценами сражений ветхозаветных времен. Стоявший неподалеку от реки дворец плохо отапливался, внутри его царила сырость; для защиты от сквозняков двери завешивали коврами. На замусоренном переднем дворе с часовой башней и фонтаном толпились нищие. Тем не менее в первые годы правления Генрих проводил в Вестминстере много времени.

Всю ночь перед коронацией король и королева бодрствовали в часовне Святого Стефана, заложенной королем Стефаном в XII веке (Эдуард III, реконструировав ее в XIV веке, велел написать фрески, на которых были запечатлены он сам и его многочисленное семейство).

В Иванов день – воскресенье, 24 июня, – Генрих и Екатерина, облаченные в малиновые королевские мантии, прошествовали в Вестминстерское аббатство по усыпанной цветами и травами ковровой дорожке из полосатой ткани³⁹; перед ними шли представители знати в подбитых мехом мантиях алого цвета. Как только фигура короля скрылась в аббатстве, толпа разорвала ковер в клочья, которые люди взяли себе на память⁴⁰.

«Этот день озаряет лучом святости молодого человека, который составляет неувядающую славу нашего времени! – восклицал Томас Мор. – Этот день – конец нашего рабства, источник нашей свободы, начало радости. Отныне вольные люди с сияющими лицами выбегают навстречу своему властителю»⁴¹.

После приветствий от пэров Генрих произнес коронационную клятву и был помазан миром, затем архиепископ Уорхэм возложил ему на голову корону святого Эдуарда Исповедника⁴². Хор громогласно пел «Te Deum Laudamus», пока тридцать восемь епископов вели новопосвященного монарха к трону, где первейшие из его подданных принесли присягу на верность ему.

Главным среди певчих в тот день был доктор Роберт Фейрфакс, которому предстояло в будущем прославиться в качестве «главного музыканта страны»⁴³. Выпускник Кембриджа, Фейрфакс первым получил ученую степень по музыке в Оксфорде. Генрих прослышал о его славе органиста и хормейстера аббатства Сент-Олбанс и убедил стать джентльменом (взрослым певцом) Королевской капеллы. Фейрфаксу поручили написать большие полифонические мессы и мотеты для капеллы, а также светские баллады для двора. Ему платили всего 9 фунтов, 2 шиллинга и 6 пенсов (9,12 фунта стерлингов) в год, то есть меньше, чем королевскому садовнику, однако каждый Новый год музыкант дополнительно получал щедрое вознаграждение за сочинение гимнов и копирование нот.

Королева получила свою тяжелую золотую диадему, украшенную сапфирами, рубинами и жемчугом⁴⁴, во время гораздо более короткой церемонии. Когда королевская чета покинула аббатство, на голове у Генриха была облегченная «имперская», или арочная, корона, а на плечах – бархатная мантия на горностаевом подкладе. Толпа приветствовала своего повелителя, звучал орган, трубили трубы, гремели барабаны, звенели колокола, возвещая, что Генрих VIII «славно коронован на радость всей стране»⁴⁵.

Король и королева во главе большой процессии отправились обратно в Вестминстер-холл на коронационный пир, «такой великолепный, какого не знал сам Цезарь»⁴⁶. Когда все расселись, зазвучали фанфары, и герцог Бекингем с графом Шрусбери въехали в зал верхом, дабы объявить, что «роскошное, вкуснейшее и нежнейшее мясо [доставлено] в изобилии»⁴⁷. После второй перемены блюд Защитник короля, сэр Роберт Дайммок, проехался по залу взад-вперед на своем рысаке, а затем бросил наземь перчатку, вызывая на поединок любого, кто посмеет оспорить титул короля. Генрих наградил его золотым кубком. После банкета «состоялся турнир, продолжавшийся до полуночи»⁴⁸.

Празднества продолжались несколько дней:

Чтобы сделать коронацию еще более торжественной, в угодьях Вестминстерского дворца проводились рыцарские поединки и турниры. Для удобства царственных зрителей возвели павильон, покрытый гобеленами и увешанный дорогой аррасской тканью. Рядом установили необычный фонтан, над которым соорудили нечто вроде замка, увенчанного короной, с зубцами из роз и золоченых гранатов, стены покрасили в белый цвет [с] зелеными ромбами, внутри которых были роза, гранат, колчан со стрелами или буквы «Г» и «Е», все позолоченные.

На стенах [замка] также вешали для обозрения гербовые щиты участников турниров, а в определенные дни изо рта замковых горгулий лилось красное, белое и бордоское вино. Устроителями поединков были лорд Томас Говард, наследник графа Суррея, адмирал сэр Эдвард Говард, его брат лорд Ричард Грей, сэр Эдмунд Говард, сэр Томас Найвет и эсквайр Чарльз Брэндон. Затрубили трубы, и свежие молодые кавалеры и дворяне вышли на поле боя. Все участники были великолепно одеты⁴⁹.

Бросавшие вызов надевали золотые шлемы с перьями и называли себя «рыцарями Дианы». Среди них были Эдвард Невилл, Эдвард Гилдфорд и Джон Печи, а защитники, принимавшие вызов, именовали себя «рыцарями Паллады». Чарльз Брэндон отличился в поединке с могучим соперником из Германии – немцем: «он так ударил немца по голове», что у того пошла кровь из носа, и его, побежденного, увел⁵⁰.

На следующий день в честь Дианы, богини охоты, в миниатюрном парке и замке, которые устроили на турнирной площадке, загоняли и убивали оленей. Затем окровавленные туши, подвешенные на шестах, преподносили королеве и ее дамам⁵¹.

Конец празднествам положила смерть Маргарет Бофорт, которая ушла в мир иной 29 июня, на следующий день после того, как король достиг совершеннолетия. На смертном одре она убеждала Генриха взять себе в наставники строгого и набожного Джона Фишера, епископа Рочестера, ее духовника, сподвижника-гуманиста и помощника в образовательных проектах. Фишер, который сделал блестящую научную карьеру и прославился как «самый святой и ученый прелат в христианском мире»⁵², был человеком твердых принципов и глубокой искренности; он носил власяницу под церковной мантией, спал на жестком соломенном тюфяке, регулярно бичевал себя, а питался в основном хлебом и похлебкой. Маргарет, его покровительница, считала, что Фишер, который не был льстецом, в отличие от большинства епископов, станет подходящим человеком для руководства молодым и неопытным королем. Однако нет никаких свидетельств того, что Генрих всерьез прислушивался к мнению Фишера.

После кончины леди Маргарет король приказал, чтобы церковные колокола звонили шесть дней. Епископ Фишер воздал должное добродетелям покойной в речи, произнесенной на ее похоронах в Вестминстерском аббатстве, а Эразм, друг Фишера, написал эпитафию.

Итак, Генрих VIII достиг совершеннолетия и начал самостоятельно править своим королевством.

3

«Принц, славный великолепием и щедростью»

В 1509 году, обнаруживая замечательный дар предвидения, некий венецианец писал о Генрихе VIII: «В будущем весь мир заговорит о нем»1. В то время монархи и царствовали, и правили, поэтому личные качества короля могли сильнейшим образом отражаться на вверенной ему стране. Мало кто из суверенов оставил боле глубокий след на состоянии общественных институтов и в сознании народа, как Генрих. Он возбуждал в своих современниках «отрадное, исполненное благоговейного страха почтение»2.

Монархов в XVI столетии воспринимали как полубожественных существ; король был не только человеком, но и помазанником Божьим, наместником Всевышнего на земле, призванным «по божественному праву» властвовать над своими подданными. Со времен Средневековья в короле видели две ипостаси, смертную и «королевскую», в которой воплощалась его безграничная власть. Поэтому монархи именовали себя во множественном числе – «мы». Таким образом, государь был обособлен от своих подданных³, его наделяли способностью проникать мыслью в тончайшие нюансы жизни государства, недоступные разумению простых смертных. «Над королями Англии всегда стоял один лишь Бог», – заявлял Генрих членам своего суда⁴.

Институт монархии считался настолько священным и неприкосновенным, что, если кто-то из подданных подвергал сомнению или критиковал действия суверена, это расценивалось едва ли не как святотатство. «Принцев положено слушаться по велению Господа; именно так, и слушаться беспрекословно», – писал Стивен Гардинер, епископ Винчестера⁵. Король имел право ожидать от своих подданных такого же почитания и повиновения, какие сам проявлял в отношении Бога, так как существовало убеждение, что закон короля – это Закон Божий⁶. Монарх вершил Господню волю, когда объявлял свою, а значит, не мог ошибаться. Становится понятно, почему измена считалась самым серьезным преступлением и влекла за собой такую суровую кару.

Обычно за предательство приговаривали к повешению, потрошению и четвертованию, хотя для пэров король обычно заменял эту казнь на усекновение головы. Изменников, заявлял Генрих, следует карать жестоко «для примера и во устрашение другим»⁷. В 1541 году король гневно порицал своих советников за то, что те не отправили в Тауэр негодяев, которые ограбили Виндзорский замок; «Можно подумать, вы не видите разницы между намерением ограбить короля и попыткой сделать то же самое по отношению к простолюдину»⁸. Воров тотчас же отвезли в Тауэр.

Так как король правил «милостью Божьей», он нес серьезнейшую моральную ответственность перед своими подданными, и Генрих VIII ясно сознавал это, о чем свидетельствуют высказывания вроде следующего: «Находясь в таком положении, как я…»⁹ В Боге он видел своего союзника и в начале правления говорил венецианскому послу, что во всем мире никто, кроме него, не сохранил веры, «а потому Господь Всемогущий, знающий это, споспешествует моим делам»¹⁰. От королей, которым было отведено особое место на небесах, ожидали, что они будут показывать хороший пример остальным людям. Главными обязанностями короля, перечисленными в коронационной присяге, были защита королевства, поддержка Церкви и обеспечение справедливого правосудия. Монарх также являлся «источником чести», то есть мог присваивать дворянские титулы и возводить в рыцарское достоинство, а во время войны командовал своим войском.

Не будучи, строго говоря, абсолютными монархами, правители из династии Тюдоров несли всю полноту ответственности за то, как идут дела в королевстве. Парламент, Тайный совет, государственные чины, судьи, шерифы и мэры – все они осуществляли власть от имени короля. Таким образом, королевская власть являлась объединяющей силой для страны.

При Тюдорах английская монархия достигла небывалых высот. Упрочились позиции королевской власти. Престиж суверенов увеличивался благодаря все более изощренному церемониалу – он затрагивал все стороны их жизни, в высшей степени публичной, – а также пышности и символизму, призванными сделать образ короля более привлекательным. Строительство и украшение королевских дворцов вместе с поездками по стране представляли собой два аспекта этой политики: король нуждался в том, чтобы его видели, в том, чтобы сохранять контакт со своими подданными, и, наконец, в том, чтобы производить впечатление на них и иностранцев, демонстрируя свое величие. Генрих VIII стал первым английским королем, которого именовали «ваше величество», а не «ваша милость» или «ваше высочество»; иностранные послы начали обращаться к нему так еще до 1520 года. Как и другие европейские монархи, Генрих находился под влиянием учения гуманистов о государстве, в котором особое значение придавалось сильной централизованной власти, династической преемственности и упрочению владычества короля.

«Король есть жизнь, глава и вершитель всего, что делается в Англии», – писал сэр Томас Смит¹¹. Более чем за столетие до Людовика XIV в короле видели воплощение государства¹².

Идейную основу монархии Тюдоров составляло представление о королевском величии. С учетом повсеместной неграмотности и большой важности внешних атрибутов статуса для тогдашней культуры намеренная демонстрация королем и его придворными своей власти и своего высокого положения имела огромное значение: иностранцев впечатляло могущество королевства, талантливые люди стремились попасть на службу к столь ослепительному монарху. Великолепие (majestas по-латински) было рассчитано на то, чтобы поразить зрителей; оно могло создавать иллюзию богатства и власти, не соответствовавшую реальности, и, таким образом, являлось весьма эффективным инструментом пропаганды.

Средневековые монархи, конечно, понимали ценность внешнего блеска, но лишь начиная с Эдуарда IV (1461–1483) идея королевского величия стала насаждаться официально и заняла центральное место в этикете и обычаях двора. Эдуард IV имел «самый роскошный двор, какой только можно найти в христианском мире»¹³.

Эдуард и его преемники лишь подражали герцогам Валуа, правившим Бургундией в XV столетии, которые создали настоящий культ величия и задавали тон во вкусах, церемониале и культуре для всей Европы. Бургундские герцоги нанимали на службу архитекторов, художников, музыкантов, ученых и тем повышали свой престиж.

К началу правления Генриха VIII бургундский двор уже прекратил свое существование¹⁴, но его влияние ощущалось повсюду. Итальянский писатель Бальдассаре Кастильоне в своей книге «Придворный» утверждал, что совершенному правителю «подобает… быть весьма щедрым и великодушным, одаривая всех без скупости… задавать великолепные пиры, устраивать празднества, игры, публичные представления»[10].

Генрих VIII олицетворял этот идеал, и его двор был самым великолепным за всю историю Англии. Генрих располагал достаточным состоянием, чтобы тратить невероятные суммы на дворцы, наряды, развлечения и в целом на поддержание королевского образа жизни, к тому же он мог проявлять щедрость, которой люди ожидали от великого правителя. Уже в начале правления он вознамерился превзойти блеском своих европейских соперников – короля Франции и императора Священной Римской империи, каждый из которых обладал средствами, по меньшей мере вчетверо превосходившими его собственные. Умело пуская пыль в глаза, Генрих достиг своей цели. Сам он являл собой воплощение величия: могучий, внушительный с виду, от природы властный и обладавший большим чувством собственного достоинства. Он вел себя и поступал как король.

Генрих использовал свои способности наилучшим образом. У него был особый дар: находить и брать к себе на службу талантливых людей, таких как кардинал Уолси и Томас Кромвель. Делегировав этим подручным значительную часть своей власти и предоставляя им воплощать в жизнь свою стратегию, он контролировал их и имел обо всем свое мнение. «Если бы моя шапка прознала, что у меня на уме, я бросил бы ее в огонь», – однажды сказал он¹⁵. Бесспорно, именно Генрих определял политический курс страны. Если кто-либо осмеливался перечить ему, он грозно заявлял: «В этом королевстве нет другой столь благородной головы, но я могу ее снести»¹⁶. Придворные группировки боролись за влияние на короля, так как он не гнушался интриг, однако Генрих не настолько легко поддавался внушению, чтобы какая-нибудь из них могла всерьез узурпировать его полномочия. Он никогда не забывал, что верховная власть принадлежит ему.

Многие историки утверждают, будто Генрих лишь с возрастом стал безжалостным и кровожадным. Тем не менее уже в 1510 году, руководствуясь политической целесообразностью, он хладнокровно казнил ненавистных министров своего отца Ричарда Эмпсона и Эдмунда Дадли, а в 1513-м таким же образом избавился от графа Саффолка. Джон Стоу[11] заявлял, что за время своего правления Генрих казнил семьдесят тысяч человек, – это, конечно, большое преувеличение. И все же наличие такого мнения говорит о том, что к концу жизни король приобрел репутацию жестокого человека. Действительно, он не останавливался перед тем, чтобы устранять – иногда варварскими методами – тех, кто противился ему.

Генрих был внимателен к мелочам. «Он желает вставить свою ступню в тысячу башмаков» – так отзывался о нем миланский посол¹⁷. Мало кому удавалось укрыться от всевидящего ока короля. Энциклопедические знания давали ему преимущество, когда дело доходило до инструктирования послов или участия в диспутах, и он всегда стремился быть в курсе последних событий. Когда французские послы сказали ему, что в битве при Мариньяно[12] в 1515 году погибли десять тысяч швейцарцев, король ответил: это весьма примечательно, так как в сражении участвовало всего десять тысяч солдат¹⁸.

Честолюбие Генриха распространялось за пределы Англии. Он намеревался играть заметную роль в Европе, будучи «богатым, свирепым и жадным до славы»¹⁹, и жаждал продемонстрировать свои рыцарские умения, встав во главе войска, и снискать честь и признание, возобновив Столетнюю войну и возвратив земли, потерянные его предшественниками во Франции, – Генрих считал, что они принадлежат ему по праву. «Новый король великолепен и великодушен, он также большой враг французов», – писал в 1509 году венецианский посол²⁰. В то время Фердинанд Арагонский являлся союзником Генриха, но впоследствии не оправдал его доверия.

Ненависть к французам разъедала душу Генриха. В 1510 году, узнав, что советники от его имени сочинили письмо Людовику XII с предложением дружбы и мира, он вскричал: «Кто написал это? Я прошу мира у короля Франции, который не смеет взглянуть мне в лицо, не то что пойти на меня войной?!» После этого Генрих вылетел из комнаты и задумал оскорбить французского посла, пригласив его на турнир и позаботившись о том, чтобы тому было негде сесть. Наконец бедняге принесли подушку, и послу пришлось смотреть, как король демонстрирует свою удаль²¹.

Генрих стал объединяющим началом для поднимавшегося английского национализма, и сам король разделял общее для многих своих подданных умонастроение. «Любовь к королю неизменно зарождается во всех, кто его видит, так как его высочество выглядит не человеком из этого мира, а созданием, спустившимся с небес», – замечал один венецианец²². В 1513 году другой итальянец писал: «Он очень популярен у своего народа – воистину у всех и каждого – благодаря своим качествам»²³. Сердечность и приветливость снискали Генриху добрую славу, хотя при жизни его не называли «симпатягой королем Хэлом»: прозвище появилось после его смерти. Эразм находил, что он «больше приятель, чем король».

Генрих упивался своей популярностью. Превосходный шоумен, он понимал, как важно показываться подданным, и в ранние годы тщательно следил за тем, чтобы часто бывать на людях. Жители Англии посещали его дворцы по случаю турниров, процессий и больших придворных забав; кроме того, король нередко ходил по Лондону переодетый, появляясь среди простых смертных. И разумеется, многие англичане видели его, когда он объезжал страну.

Люди приносили королю подарки, рассчитывая на ответное вознаграждение, – от монарха ожидали показной щедрости, вернее, подачек. Многие дары были весьма скромными – целебные травы, зеленый горошек, живые лисы; часто королю подносили продукты или домашнюю еду – пироги с апельсинами, фрукты, фазанов, лососину, запеченных миног, которых он очень любил, о чем было известно. Король дал шесть пенсов садовнику, который напоил его водой; один фунт стерлингов священнику, проповедовавшему перед ним; четыре фунта, семнадцать шиллингов и четыре пенса беднякам, которые приносили ему «каплунов, кур, восковые книги и прочие мелочи»; два фунта – человеку, который выиграл пари, съев целого зайца за один присест²⁴. Куда бы ни отправлялся Генрих, бедняки повсюду ждали его, рассчитывая на королевские милости, и он терпеливо выслушивал их горестные истории. Некий Уильям Кебет остался без работы, отчего «впал в бедность и разорение»; Генрих снабдил его пятью фунтами стерлингов один раз и четырьмя – в другой. Он пожертвовал пять фунтов «пропащему» мужчине, три фунта и шесть шиллингов – нуждающемуся отцу тринадцати детей и еще сколько-то денег – бедной женщине, чтобы та выкупила мужа из долговой тюрьмы. Он также выделил своему шуту деньги «на операцию, когда тот заболел в Лондоне», и конюху Томасу, «чтобы облегчить его болезнь»²⁵.

Популярность Генриха VIII не ослабла со временем, пережив и его реформы, и его казни: в целом его почитали как великого короля, который искренне заботился об интересах Англии.

4

«Великолепный, блистательный и триумфальный двор»

Слово «двор» обозначало не только резиденцию короля, но также окружавших его людей и дворцовое хозяйство. Двор был местом, где происходили важнейшие события; вся его жизнь вращалась вокруг человека, который был источником власти, почестей и милостей.

На протяжении XV века престиж королевского двора постепенно падал; слабый Генрих VI не сумел обзавестись «достойным преклонения и великолепным двором»¹, в результате королевская служба не давала такого же почета и таких же чинов, как прежде.

Эдуард IV, преемник Генриха VI, посещал столицу Бургундии – с этим герцогством Англию связывали прочные торговые и политические узы – и примерно с 1471 года начал преобразовывать свой двор по образцу бургундского, как делали и другие европейские правители. Невероятная роскошь пиров и турниров, дававшихся при английском дворе, отражала обычаи, принятые в Бургундии, где возродился культ рыцарства. По образцу рыцарского ордена Золотого руна, основанного герцогом Филиппом Добрым в 1430 году, Эдуард IV и его преемники воссоздали орден Подвязки, посвященный святому Георгию, покровителю Англии. В том, что касается увеселений, спорта и этикета, английские придворные стали следовать утонченным бургундцам. К тому же король щедро покровительствовал искусствам. Все было призвано подчеркнуть власть и великолепие монарха, и это привело к восстановлению престижа двора.

Новое представление о дворе и королевском статусе обозначило перемены в устройстве придворной жизни: отныне она была нацелена не только на демонстрацию великолепия, но и на удовлетворение нужд монархов, которые все больше стремились к уединению.

Хотя Генрих VII снискал репутацию скряги, он понимал важность внешних проявлений могущества: как и Эдуард IV, он строил прекрасные дворцы, тратил огромные суммы на ослепительные церемонии и развлечения и, не будучи ярым покровителем искусств вроде Эдуарда IV или Генриха VIII, все же сделал свой двор оживленным местом. «Он хорошо знал, как блюсти свое королевское величие и все, что связано с положением монарха», – писал Полидор Вергилий[13].

Двор Генриха VIII был самым «великолепным, блистательным и пышным»² в английской истории. Будучи в первую очередь домом короля, он, помимо этого, стал политическим и культурным центром страны, где заседало правительство, процветали утонченные искусства, собирались ученые, и все это происходило среди беспрецедентной роскоши. Являясь средоточием общественной жизни в широком смысле слова, двор был законодателем мод и образцом для подражания во всем, что касалось жизни англичан. Кроме того, он являлся своего рода военной академией для представителей знати, которых в любой момент могли призвать на защиту королевства, и многие придворные развлечения имели соответствующую направленность.

При дворе Генриха VIII сначала преобладало бургундское влияние. У Генриха VII имелись итальянские картины и скульптуры, но итальянский Ренессанс в то время оказал влияние на Англию только в области науки: открытие и изучение древнегреческой и древнеримской литературы привело к появлению так называемого Нового учения. В первые десять лет правления Генриха VIII ренессансные веяния начали сказываться в архитектуре, прикладном искусстве, живописи и других сферах жизни. Именно Генрих первым осознал ценность сложной, утонченной культуры Италии для короля, который стремился быть в авангарде европейских дел, и сумел использовать ее для повышения своего престижа.

Тот, кто желал воспользоваться королевскими милостями или получить высокую должность, должен был находиться при дворе. Двор служил естественным местом обитания для знатных особ, чьей давней привилегией было служить королю; кроме того, он привлекал «новых людей», прокладывавших себе путь к вершинам при помощи богатства или способностей. По идее, любой, кто был прилично одет, имел какое-нибудь законное дело или выделял достаточно денег на подкуп, мог получить доступ ко двору. В результате туда стекалось множество любителей пожить за чужой счет и праздношатающихся, не имевших права находиться поблизости от короля.

Эти «чужаки» были постоянной проблемой. Многие придворные брали с собой больше слуг, родственников и друзей, чем дозволялось. То и дело издавались распоряжения, направленные против «шельмецов», которые толкались повсюду в надежде получить что-нибудь за исполнение мелких поручений и передачу записок или сообщений на словах: похоже, они создавали больше всего трудностей. Наконец, «проходимцы и подлые люди» порой вели себя задиристо, требуя работы, грабили и запугивали прислугу, пытались сбывать с рук краденые вещи³. Когда двор переезжал в другое место, эти «лишние люди» селились в опустевших дворцах и начинали творить там безобразия.

Изданные в 1526 году Элтемские постановления[14] прямо запрещали кому бы то ни было «привозить с собой ко двору мальчиков или плутов»⁴; в 1533 году «всем проходимцам и прочим праздношатающимся людям, которые следуют за двором» дали день на то, чтобы убраться восвояси⁵, а в 1543 году было издано распоряжение о том, что никто не должен держать при себе пажа или мальчика наперекор королевским указаниям⁶. Чужаки не только угрожали безопасности других, но и претендовали на пищу и жилье, не предназначенные для них, что еще больше увеличивало и без того непомерные расходы на содержание двора. Однако справиться с ними не получалось, потому что в подчинении сержанта Портера, охранявшего дворцовые ворота, имелось всего пять йоменов и два грума⁷.

Большинство людей прибывали ко двору в поисках работы, чинов, земель, привилегий или покровительства со стороны какой-нибудь влиятельной особы. Статус и престиж придворных зависели преимущественно от их близости к королю, что давало им возможность оказывать содействие менее удачливым просителям, изливая на них таким образом «монаршую милость». Сами просители нередко становились покровителями тех, кто был еще дальше от престола: так сплеталась сложная сеть отношений клиентов с патронами. Покровительство могло быть очень прибыльным бизнесом, поскольку каждая услуга имела свою цену.

Иногда просителям везло – им выпадала возможность обратиться непосредственно к королю, когда тот совершал торжественный выход из своих апартаментов или отправлялся на охоту: в такие минуты, как считалось, он был особенно восприимчив к просьбам. Хотя Генрих знал, что приезжавшие ко двору по большей части «желали поживы и славы»⁸, он, случалось, проявлял достойную удивления щедрость, и сменявшие друг друга министры с трудом обуздывали его импульсивное великодушие.

Для Генриха VIII идеальным придворным был тот, кто независимо от ранга хорошо служил ему, был близок с ним по духу и приятен в общении. Эти качества часто обеспечивали повышение в должности и почести. Личное служение и полезность для монарха – вот то, что в основном требовалось от придворного в эпоху Возрождения и могло дать ему власть и влияние: близость к королю позволяла «владеть его ухом», то есть напрямую передавать государю просьбы, а также контролировать доступ к нему. Нередко личная служба сочеталась с политической ответственностью, поскольку для управления страной король обычно выбирал помощников из своего ближнего круга. Однако Генрих не имел склонности делегировать полномочия придворным, неспособным нести этот груз, какими бы хорошими друзьями они ни были.

Пристрастия короля, как и его политика, постоянно менялись, в результате двор часто оказывался разделенным на неустойчивые фракции, ставившие целью получение различных выгод и продвижение своих идей. Не имея возможности открыто противостоять королю, они использовали методы убеждения.

Шарль де Марийяк, французский посол, писал в 1540 году: «Подданные берут пример с короля, и министры озабочены только тем, чтобы побороть друг друга, дабы заслужить доверие; и, прикрываясь благом своего господина, каждый печется о своем. При всех прекрасных словах, которые произносятся в изобилии, они будут поступать лишь так, как велят им необходимость и корыстный интерес»⁹.

Каждый раз, когда Генрих вступал в очередной брак, на видное место выдвигались семейства, которые держались определенных политических или религиозных убеждений: Болейны, Сеймуры, Говарды, Парры. Как правило, придворные, находившиеся в фаворе, имели возможность собирать вокруг себя сторонников. Однако эти объединения редко оставались стабильными: они менялись по составу, их члены подстраивали под конъюнктуру момента свои взгляды; в целом же существование таких группировок зависело от текущей ситуации или от того, кто был главным министром. Тем не менее придворные фракции являлись неотъемлемой частью политической жизни страны во времена Тюдоров.

В 1528 году вышел труд итальянца Бальдассаре Кастильоне «Придворный», в котором автор перечислил достоинства и необходимые качества идеального служителя двора, ориентируясь на цицероновского оратора. Такой человек, писал Кастильоне, должен быть красноречивым, образованным и хорошо осведомленным, благодаря чему имеет возможность влиять на своего повелителя и управлять им. Кроме того, он должен являть собой образец рыцарства и вежливости, любить искусства, блистать в военных упражнениях и в спорте. Кастильоне вдохновлялся античными идеалами, и труд его пользовался огромной популярностью даже в далекой Англии, где взгляды итальянца почти сразу же начали оказывать влияние на двор.

Однако идеал и реалии жизни при дворе отстояли далеко друг от друга. Сэр Томас Мор считал, что у придворного нет выбора – ради выживания ему придется поступиться своими моральными принципами и честностью. Это мнение разделял сэр Томас Уайетт, поэт: понимая, чем привлекателен двор, он цинично отзывался о нем как о полном мужчин, жадных до золота, покупающих друзей и торгующих женщинами, предающих дружбу ради наживы и притворяющихся добродетельными¹⁰. При дворе, как писал сэр Фрэнсис Брайан, было «слишком много злобы и недовольства»¹¹, а Марийяк ненавидел «испорченный воздух двора»¹². «Каждый человек, – предостерегал Джон Хьюзи, деловой агент леди Лайл, – должен иметь в виду, что при дворе царит лесть». Королева Джейн Сеймур просила его, чтобы он уговорил свою госпожу не отправлять дочерей в место, «полное гордыни, зависти, негодования, насмешек, презрения и издевательств»¹³. Внешне отмеченная изысканной вежливостью, легкостью общения, роскошью и праздностью, жизнь при дворе порождала в людях глубоко укорененную досаду и недовольство, толкала их на коварные интриги, предательство и злословие. Большинство придворных были движимы завистью, что приводило к напряженному соперничеству и вражде между ними.

Порой жизнь при дворе бывала однообразной и скучной. Много часов проходило в ожидании и пустом времяпрепровождении, а потому каждое развлечение встречалось с радостью. Наличие множества молодых людей, имевших склонность к военному делу и тщетно искавших выхода для своей энергии и агрессивности, создавало проблемы, но Генрих позаботился о том, чтобы они могли заниматься спортом и проявлять боевую удаль, а кроме того, часто устраивал всевозможные забавы.

Жизнь при дворе Генриха подчинялась строгим правилам, но сам двор оставался хаотичным, а его содержание обходилось очень дорого. Непрерывные усилия по повышению эффективности ведения королевского хозяйства приносили лишь относительный успех, однако с учетом того, сколько людей одновременно находились при дворе, можно сказать, что управляющие справлялись со своими задачами достаточно хорошо. Зимой при дворе нередко проживало от тысячи до полутора тысяч человек, из которых лишь около сотни имели доступ к королю; до тысячи человек могли быть заняты в королевском хозяйстве. Цифры менялись в зависимости от сезона или конкретной ситуации. Летом, когда многие придворные уезжали в свои поместья, двор насчитывал около восьмисот человек.

Женщин при дворе было, вероятно, меньше сотни – главным образом это были жены и дочери придворных, которые служили королеве. Некоторые приезжали ко двору со своими мужьями, часто по торжественным случаям. Официально женщины не играли при дворе никакой политической роли, хотя, как мы увидим, некоторые все-таки вовлекались в политику и интриги.

После женитьбы Генрих создал для Екатерины двор, состоявший из 160 человек, в основном женщин, включая восемь придворных дам; две из них – леди Элизабет Фицуотер и леди Анна Гастингс – были сестрами первого пэра Англии герцога Бекингема. Они служили королеве вместе с графинями Саффолк, Оксфорд, Суррей, Шрусбери, Эссекс и Дерби. К 1517 году кое-кого из этих дам заменили графиня Солсбери, леди Гилдфорд, леди Мод Парр и леди Элизабет Говард, жена сэра Томаса Болейна¹⁴. В 1520-х годах ко двору королевы присоединились сэр Эдвард, брат сэра Томаса, и его жена Анна.

Кроме того, при Екатерине находились тридцать фрейлин, в том числе леди Дакр, Скроуп, Перси, Феррерс и Бергавенни (дочь Бекингема, Мэри Стаффорд). Все они были представительницами средневековых пэрских семейств. Мужья этих дам в большинстве своем служили при дворе короля, отчего между главными придворными образовалась запутанная сеть семейных связей.

Среди других фрейлин назовем Гертруду Блаунт, дочь лорда Маунтжоя, и Марию де Салинас, приехавшую с Екатериной из Испании. Дочь кастильского аристократа и бывшая фрейлина королевы Изабеллы, Мария самоотверженно разделила невзгоды отвергнутой супругом Екатерины, отказавшись от надежды на достойный брак. Она была ближайшей компаньонкой королевы, «которую та любит больше, чем любого другого смертного»¹⁵. Мария заслужила и уважение Генриха VIII – он назвал один из кораблей в ее честь. Сестра Марии Иньес, вышедшая замуж за испанца, который в то время проживал в Англии, тоже могла быть камеристкой Екатерины.

Еще одной фрейлиной королевы стала Джейн Попенкур, француженка, которая некогда служила Елизавете Йоркской, а с 1500 года находилась при сестре Генриха Марии. Из горничных Екатерины упомянем Анну Люк, бывшую кормилицу короля.

Луис Карос снисходительно называл придворных дам королевы «скорее простушками»¹⁶, но, с точки зрения других людей, девушки и дамы из ее свиты были «красивы и выглядели роскошно»¹⁷. Екатерина установила при своем дворе высокие стандарты морали, но слыла доброй госпожой, и слуги, все без исключения, верно служили ей.

Высшие должности при дворе королевы, естественно, доставались мужчинам. Во главе его стоял камергер, стареющий Томас Батлер, граф Ормонд, ветеран войн Роз. Фактически это была синекура – бóльшую часть обязанностей выполнял сэр Роберт Пойнтц, впоследствии назначенный канцлером королевы¹⁸. Вице-камергера сэра Томаса Брайана позже сменил сэр Эдвард Бейнтон, занимавший эту должность при всех остальных женах короля. У Екатерины имелись свой управляющий хозяйством и хранитель Личного кошелька; Гриффин Ричардс, клерк печати королевы, раньше служил Маргарет Бофорт¹⁹.

При дворе королевы остались всего восемь испанцев, в том числе ее секретарь Джон де Скутеа, аптекарь, личные врачи, а также ученые-гуманисты Фердинанд де Виттория и Мигель де ла Са. Большинство приехавших с ней испанских слуг вернулись на родину.

В числе домашних священников Екатерины были два благочестивых англичанина – отец Уильям Форрест и обсервант Джон Форест, – а обязанности духовника с 1508 года исполнял кастильский францисканец Диего Фернандес. Говорят, что благодаря занимаемому им положению и способности подчинять других своей воле он имел больше влияния на королеву, чем кто-либо другой. Поскольку брат Диего также отличался непомерной гордыней, был отъявленным манипулятором и интриганом, его поносили те, кто боялся власти духовника над королевой, особенно сменявшие друг друга испанские послы – последние даже выражали опасения, что до замужества Екатерины он был ее любовником. Их чрезвычайно возмутил совет монаха королеве: «Забыть Испанию и добиться любви англичан»²⁰. Никто не сомневался в том, что брат Диего печально известен распутством и ведет себя «в высшей степени скандально»²¹. Даже Генрих VII предостерегал Екатерину от чрезмерного доверия духовнику, используя «сильные слова»²², но она отказывалась верить дурным отзывам о брате Диего. Отсутствие любовной связи между ними подтверждает клятва, данная Екатериной в 1529 году: она заверяла, что явилась к королю «настоящей девой, которой не касался ни один мужчина»²³. Кроме того, Генрих VIII не позволил бы ей оставить при себе священника, имевшего настолько плохую репутацию, если бы верил в эти сплетни. И брат Диего создавал проблемы еще несколько лет.

Многочисленных придворных нужно было размещать и кормить. В обязанности лорда-камергера входило решать, кто имеет право на жилье, еду и «придворное содержание» – ежедневный рацион, состоявший из хлеба, вина, пива, свечей и дров. Его состав и нормы выдачи зависели от ранга того или иного человека и времени года. Эта привилегия обычно распространялась на приближенных короля, знатных дворян, высших придворных чинов и главнейших слуг. Те, кто не имел права на довольствие, получали только жалованье или гонорары.

Число людей, обитавших при дворе, увеличивалось за счет слуг, которых придворным разрешалось брать с собой с учетом их статуса. Все зависело от ранга: герцог или архиепископ мог иметь двенадцать слуг, лорд-камергер – десять, джентльмен Личных покоев – четырех, сержанты и клерки – только по одному. Сержанту-привратнику было приказано не допускать ко двору лишних слуг²⁴, хотя есть много свидетельств того, что это правило нарушалось.

Королевские дворцы строили с расчетом на размещение множества придворных и слуг, для которых отводились целые крылья зданий – например, Задний двор Хэмптон-корта, где имелись квартиры для сорока придворных²⁵, или Зеленый двор в Ноуле. Слуги обычно спали в комнатах над теми помещениями, где несли службу. Те, кому предоставлялось право на жилье, были перечислены в Постановлениях о придворном хозяйстве, а выделением помещений ведал лорд-стюард, но при расселении в небольших домах вопрос часто решался в порядке очереди – кто приехал первым, тот и получал комнаты. Правом на постоянное жилье при дворе пользовались лишь около сотни придворных, большинство их составляли советники, пэры и высшие чины – проще говоря, все, на кого король рассчитывал, когда нуждался в совете или быстром и эффективном исполнении поручений. Герцог Норфолк, например, имел квартиры в девяти королевских дворцах, и во время его отсутствия при дворе никто другой не мог вселяться в них.

Джентльмены, сопровождавшие короля, также имели право на жилье, хотя во время исполнения обязанностей они спали в личных покоях своего повелителя – на тот случай, если вдруг понадобятся ему²⁶. Некоторым высокопоставленным придворным и распорядителям предоставлялись дома в пределах дворцовых территорий или рядом с ними: так, кардиналу Уолси разрешалось останавливаться во дворце Элтем, а Томас Кромвель иногда пользовался Сент-Джеймсским дворцом²⁷. У других имелись жилища по соседству с королевскими резиденциями: в Гринвиче несколько придворных владели домами в черте города²⁸. В Лондоне многие представители знати имели особняки на Стрэнде, поблизости от Вестминстера и Уайтхолла.

Квартиры для придворных были двух видов: имевшие две комнаты – каждая с камином и гардеробом, или «каморкой с нужником», – и состоявшие всего из одной комнаты с очагом. Обитателям последних приходилось пользоваться общественными уборными. В помещениях, выделяемых придворному, жили также слуги, поэтому места едва хватало. Самыми желанными квартирами, пусть и маленькими, были те, что находились ближе всего к королевским покоям²⁹.

Ремонтом и обслуживанием жилья занималось Управление королевских работ, а за меблировку своего жилища и содержание его в чистоте каждый придворный отвечал сам. Иногда обставлять квартиры помогал король: так, Генрих велел доставить из Королевского хранилища кроватей лежак для маркиза Эксетера, своего двоюродного брата, и приказал Управлению работ изготовить для него два стула³⁰. Когда в 1534 году лорд Рочфорд пожелал иметь в своем жилище венецианские окна, король заплатил за их установку³¹.

Те, кто лишь надеялся стать придворным и не имел жилья, обращались к королю за разрешением явиться ко двору. Предоставление такового или отказ в нем служили четким показателем того, пользуется ли проситель королевской милостью. Если придворного лишали права на жилище, это обычно служило недобрым знаком; в случае, когда ему дозволяли остаться при короле, проживание рядом с двором могло стать для него разорительным. Удаление кого-либо от королевской особы считалось настоящей катастрофой и воспринималось как величайший позор: сэр Ральф Сэдлер однажды сказал Томасу Кромвелю, что изгнание человека от двора оставляет пятно на его карьере навсегда³².

Распорядитель придворного хозяйства выделял места для лошадей придворных, а также койки для слуг: герцогу и архиепископу дозволялось иметь двадцать четыре лошади и девять коек, домашнему священнику – трех лошадей и две койки³³.

Сначала придворным разрешали привозить с собой собак, однако животные доставляли столько неудобств, что в 1526 году, согласно Элтемским постановлениям, последовал запрет на содержание при дворе любых собак, кроме дамских комнатных; если же король давал согласие на то, чтобы человек приезжал со своими питомцами, их следовало держать в конурах, дабы дворец оставался «красивым, целым, чистым и хорошо обставленным, как приличествует королевскому дому и достоинству короля»³⁴. Дамы могли заводить певчих птиц. Встречались и другие животные: у кардинала Уолси была кошка, а королю в 1539 году подарили «двух мускусных котов[15], двух обезьянок и мартышку»³⁵. У Екатерины Арагонской имелась домашняя обезьянка; королева изображена вместе с ней на миниатюре Лукаса Хоренбоута. Генрих VIII держал канареек и соловьев в декоративных клетках, которые висели на окнах в Хэмптон-корте, а также хорьков, хотя и запрещал заводить животных своим придворным³⁶.

Любимыми домашними питомцами Генриха были собаки, особенно бигли, спаниели и борзые; последних считали особенно благородной породой³⁷. На протяжении многих лет король отправлял сотни таких собак, «украшенных хорошим железным ошейником», в подарок императору Священной Римской империи и королю Франции³⁸. Собаки Генриха носили декоративные ошейники из бархата – что разрешалось только животным короля – и лайки, с шипами из серебра и золота или без них; некоторые были украшены жемчугом или гербом короля, а также его эмблемами – порт-кулисом и розой. Попоны для них шили из белого шелка³⁹, а шерсть животных регулярно чистили «ворсистой тканью»⁴⁰. После смерти Генриха в его кладовых обнаружили шестьдесят пять собачьих поводков⁴¹. Домашних собак кормили хлебом, а не мясом, чтобы подавить в них охотничий инстинкт. Две собаки короля, Кат и Бол, имели склонность убегать, и однажды Генрих заплатил огромную награду – почти 15 шиллингов (около 225 фунтов стерлингов) – за их возвращение⁴².

При дворе Генриха VIII никогда не наблюдалось такого распутства, как в окружении Франциска I. По сравнению со своим французским соперником Генрих выглядел образцом целомудрия, хотя попросту был гораздо более осмотрительным и, в отличие от Франциска, иногда женился на своих любовницах. Николас Уоттон, посол Генриха в Париже, был шокирован вольностью нравов при французском дворе – свидетельство того, что в Англии придерживались более высоких моральных стандартов.

Англичане не отличались особой щепетильностью в любовных делах; на самом деле они были достаточно свободны, откровенны и «имели некоторую склонность к распущенности»⁴³. Эразм отмечал, что женщины всегда целуют мужчину в губы при встрече, и находил этот обычай приятным. При дворе, где женщины были в заметном меньшинстве, а большинство мужчин находились вдали от дома, легкая игривость в отношениях между ними была неизбежна. Однако король не допускал открытых проявлений распущенности и приказал своему старшему квартирмейстеру не допускать ко двору гулящих женщин⁴⁴; иностранцы часто поражались осмотрительности и сдержанности английских придворных. При этом пьянство было довольно распространенным явлением.

Конечно, преобладали двойные стандарты. Блуд и супружеские измены никак не пятнали чести мужчин, личная жизнь многих родовитых дворян была весьма запутанной, при этом от женщин ожидали безукоризненного поведения. Некоторые считали дам, живших при английском дворе, довольно легкомысленными. В 1536 году испанский посол Эсташ Шапюи скептически высказался относительно хваленого целомудрия Джейн Сеймур: «Только подумайте, могла ли она, будучи англичанкой и долгое время проведя при дворе, не считать грехом то, что осталась девственницей»⁴⁵. В том же году, когда племянницу короля, леди Маргарет Дуглас, уличили в тайном романе с лордом Томасом Говардом, один наблюдатель заметил: было бы неудивительно, если бы она переспала с ним, «учитывая, сколько примеров эта женщина видела и видит ежедневно»⁴⁶.

Иностранцы невысоко ценили английских придворных дам: французский адмирал Бонниве, готовясь отправиться послом в Англию, говорил своим приближенным, что те должны «согреть этих холодных английских леди»⁴⁷. В 1520 году посол Мантуи пренебрежительно отзывался о внешнем виде и одежде женщин, живших при дворе Генриха, и утверждал, что они слишком много пьют.

Двойной культ рыцарства и куртуазной любви, составлявший «подпочвенный слой» придворной жизни в то время, часто приглушал страсти, которые могли бы расцвести буйным цветом в тепличной атмосфере двора. Книги о рыцарстве и любовные романы, широко распространившиеся с изобретением книгопечатания, являлись любимым чтением знати, и запечатленный в них кодекс чести пронизывал все стороны жизни при дворе, от пышных зрелищ до отделки дворцов. Развитие вооружений вело к упадку культа рыцарства, но в 1509 году это еще не казалось очевидным.

Сам Генрих VIII, хоть и являлся типичным ренессансным правителем, был страстным приверженцем кодекса чести средневековых рыцарей и ожидал того же от своих придворных. Он находился под очарованием легенд о короле Артуре и рыцарях Круглого стола, однако лишь с началом Реформации стал опираться на свое мнимое происхождение от Артура для оправдания претензий на то, что Англия – это империя.

Себя Генрих видел странствующим рыцарем, что глубоко повлияло на его отношение к женщинам и стиль общения с ними. Искусство куртуазной любви с XII века определяло взаимодействие между мужчинами и женщинами знатного происхождения; новый прилив интереса к нему произошел при бургундском дворе. Рыцарю дозволялось выражать свои чувства к даме, обычно превосходившей его рангом и нередко замужней, то есть в теории недостижимой. Затем следовал изысканный «танец-ухаживание», в котором она исполняла партию возлюбленной, обычно не в физическом смысле, а он – непоколебимо преданного слуги. На турнирах рыцарь-поклонник носил на одежде или оружии знаки благосклонности своей дамы сердца; он сочинял в ее честь стихи, осыпал ее подарками, полными символического смысла, или занимал беседой, пестревшей остроумными намеками. Словесные игры между любовниками были очень популярны при дворе Тюдоров, причем оба использовали шифры, состоявшие из начальных букв их имен. Когда Генрих VIII писал Анне Болейн, он часто ставил в конце послания ее инициалы, заключенные в сердце. Были распространены и украшения в виде вензелей.

Простые придворные игры – жмурки, ранние формы тенниса, пятнашки командами, волан и гадания – имели особый скрытый смысл в куртуазной любовной игре, сама же любовь неизменно становилась темой развлечений, стихов и песен. Накануне Дня святого Валентина каждая дама устраивала лотерею, выбирая партнера на следующий день, и победитель покупал ей подарок. Влюбленность была в моде, но все это отстояло далеко от реалий брачного рынка.

Куртуазная любовь не всегда подразумевала настоящую привязанность: случалось, что рыцарь стремился обрести благосклонность дамы в виде выгодного для него покровительства. Хотя получение физического удовольствия не было конечной целью таких отношений, куртуазная любовь часто приводила к адюльтеру. Генрих VIII ухаживал за женщинами в соответствии с общепринятыми правилами, но король был таким же мужчиной, как и любой другой, а потому находился под властью сексуальных побуждений.

Екатерина Арагонская оказывала цивилизующее влияние на жизнь двора. При ней не могло быть и речи о какой бы то ни было непристойности. Королева ожидала от дам такого же благонравного поведения, какого придерживалась сама, запрещала в своем кругу пустые развлечения и допускала к себе аристократов старшего поколения – в противовес бойким молодым людям из королевской свиты⁴⁸. Вместе с королем она много делала для того, чтобы при дворе восторжествовала добродетель – если не в реальности, то хотя бы во внешних проявлениях.

5

«Непревзойденный строитель прекрасных дворцов»

Королевское великолепие ярче всего проявлялось во дворцах. Их часто строили с большим размахом и задумывали изначально или перестраивали с целью подчеркнуть могущество и власть монарха, так как любое здание, где поселялся король, становилось на это время местопребыванием правительства. Кроме того, королевские дворцы служили достойным фоном для различных церемоний, а также служили для размещения множества людей1.

Ни один другой английский монарх не имел столько резиденций, сколько их было у Генриха VIII. В большинстве своем они располагались в Лондоне и соседних графствах, а важнейшие дворцы строились на берегах Темзы, чтобы можно было без труда добираться по воде в столицу или Вестминстер. Остальные в основном возводились рядом с парками и охотничьими угодьями.

К сожалению, то немногое, что сохранилось до наших дней от тюдоровских дворцов, не позволяет оценить их тогдашнюю роскошь. Лучше всего строения той эпохи сохранились в Хэмптон-корте, где со времен Генриха VIII уцелели несколько парадных залов и служебных помещений, но и они впоследствии подвергались переделкам. Однако в последние пять лет[16] в некоторых дворцах произвели тщательные археологические изыскания, и, кроме того, были опубликованы исчерпывающие исследования трат короля на строительство, основанные на анализе его счетов. Теперь нам известно гораздо больше об этих исчезнувших резиденциях.

В XVI веке существовало два типа королевских жилищ: главные, самые великолепные, где «имелся холл», то есть в таком дворце мог разместиться весь двор, и в его главном холле кормили всех служителей, и менее значительные, которые вмещали не столь большое количество людей: как правило, их использовали во время туров по стране или охоты. Иногда двор оставался в одной из главных резиденций, а сам король, взяв с собой немногочисленных приближенных и слуг, удалялся в какой-нибудь небольшой дом, ища уединения.

От своих предшественников Генрих унаследовал семь главных резиденций: лондонский Тауэр, дворцы Гринвич, Ричмонд, Элтем и Вудсток, а также Виндзорский замок. Кроме того, ему достались семнадцать менее значительных зданий, из которых в Лондоне располагалось только одно – замок Байнардс. В Оксфордшире находились четыре королевских жилища: два охотничьих дома – главные здания поместий Бекли в Отмуре и Лэнгли в Шиптон-андер-Вичвуде (последним ранее владел Уорик Делатель Королей, затем его перестроил и часто посещал Генрих VII)²; Минстер-Ловелл-холл, конфискованный у семьи Ловелл в 1485 году, которым Генрих VIII никогда не пользовался³; Юэлм, являвшийся собственностью герцогов де ла Полей из Саффолка вплоть до того, как последнего представителя рода лишили прав и состояния. В Суррее располагались дворец Уокинг, а также поместья Уимблдон⁴ и Байфлит, последнее когда-то входило в состав герцогства Корнуолл. Коллиуэстон в Нортгемптоншире был любимой резиденцией Маргарет Бофорт, а в Диттоне (Бекингемшир) выросла Мария, дочь Генриха. В Главном парке Виндзора стоял особняк Виндзор⁵, а среди Виндзорского леса – Истхэмпстед-парк, дом, который любила Екатерина Арагонская и в котором Генрих VIII часто останавливался, когда ездил охотиться⁶. Хэнворт в Мидлсексе позднее был роскошно отделан и переходил от Анны Болейн к Екатерине Парр. В Уонстеде (Эссекс), на краю леса Эппинг, стоял охотничий домик, который Генрих обновил около 1515 года⁷; неподалеку от Хейверинга имелся дом, который получали в приданое королевы Англии, в то время отданный Екатерине. Королевским особняком в Линдхёрсте (Гемпшир) не пользовался ни один монарх из династии Тюдоров – в нем проживал смотритель Нью-Фореста – Нового леса. Наконец, в поместье Тикенхил (Бьюдли, Вустершир) принц Артур и Екатерина Арагонская жили на протяжении большей части своего недолгого брака.

Помимо этого, Генрих VIII получил по наследству четырнадцать замков. Замок Беркхэмстед в Бекингемшире пустовал после смерти в 1495 году прабабки Генриха Сесилии Невилл, герцогини Йоркской, и постепенно разрушался. Рочестерский замок в графстве Кент был построен при нормандцах, но когда король проезжал через Рочестер по пути в Дувр, он предпочел остановиться в близлежащем монастыре. Кроме перечисленных выше владений короля, в Кенте имелись еще два замка – Лидский, также входивший в состав приданого английских королев, и Дуврский, укрепленный и отремонтированный Эдуардом IV, с роскошными монаршими апартаментами, которые украшали росписи в виде королевских леопардов и геральдических лилий; Генрих VIII бывал там несколько раз. Замок Хайэм-Феррерс в Нортгемптоншире принадлежал герцогам Ланкастерским, но Генрих VIII снес его в 1533 году и употребил камни для украшения Кимболтона, куда позднее была сослана Екатерина Арагонская. В Нортгемптоншире находился также замок Фотерингей, бывший оплот дома Йорков, постепенно приходивший в упадок. Нормандский замок в Хертфорде Генрих VIII велел привести в порядок и устроил в нем резиденцию для своих детей, полагая, что эта местность отличается здоровым воздухом, – король всегда относился к таким вещам с большим вниманием⁹. Уорикский замок, построенный в XIII веке, был и остается могучей крепостью¹⁰. Генрих никогда в нем не останавливался, но по его приказу там возвели более мощные укрепления. В четырех милях к северу стоял замок Кенилворт, полностью перестроенный в XIV веке Джоном Гонтом, герцогом Ланкастерским; при Генрихе V в окруженном рвом саду появился «прелестный деревянный банкетный дом»¹¹; Генрих VIII разрушил его, заменив павильоном для «удовольствий» («pleasaunce») на заднем дворе¹², тоже деревянным, от которого не осталось и следа. Замок Ладжершолл в Уилтшире датируется XII веком, но король поддерживал там в жилом состоянии лишь небольшой охотничий домик. Крепость Ладлоу в Шропшире служила административным центром Уэльса; здесь в 1502 году скончался принц Артур. Замок Шериф-Хаттон в Йоркшире, появившийся в XIV веке, выполнял эту же роль для Северной Англии¹³. Там же, в Йоркшире, находился датируемый XII веком замок Понтефракт, где в 1400 году был убит Ричард II¹⁴. Бóльшая часть построек замка Садели в Глостершире относится к XV веку, когда его благоустройством занимался Ричард III¹⁵. Генрих VIII мало интересовался этими замками, старомодными, неудобными и ненужными. Он предпочитал свои новые резиденции, где главное внимание уделялось не крепости стен, а комфорту и стилю.

Помимо перечисленного выше, Генрих владел заброшенным старым дворцом Плантагенетов в Кларендоне (Уилтшир), который ни разу не посетил ни один из Тюдоров: ко времени правления Елизаветы он уже пребывал в руинах. Кроме того, в его распоряжении находился дворец Черного Принца в Кеннингтоне, в двух милях к югу от Лондонского моста. Екатерина Арагонская ненадолго останавливалась там в 1501 году, но в 1531-м дворец был снесен, а его камни использовали для строительства Уайтхолла. Наконец, Генриху принадлежали руины Савойского дворца на Стрэнде, некогда великолепной резиденции Джона Гонта, герцога Ланкастерского, сожженного бунтарями во время Крестьянского восстания 1381 года и не восстановленного. Генрих VII выделил средства для строительства на этом месте лечебницы, но его планы не были реализованы. Возведение Савойской часовни, находившейся в подчинении монарху, как и Вестминстерское аббатство, завершилось в 1517 году (впоследствии ее перестраивали).

Генрих VIII был «непревзойденным строителем прекрасных дворцов»¹⁶, «образцом совершенства для своего времени в тонком искусстве каменного зодчества»¹⁷. Дворцы, «которые он возвел (ибо в этом деле ничем не уступал императору Адриану и Юстиниану Законодателю), – писал в XVI веке топограф Уильям Харрисон, – превосходят все остальные, имевшиеся до него в этом королевстве; они – вечный пример для тех, кто придет после. Поистине, зодчество никогда не достигало в Англии такого расцвета, как при нем»¹⁸.

Всерьез интересуясь архитектурой, Генрих был открыт для новых идей. В те времена архитекторов как таковых не существовало, и собственники проектировали свои дома преимущественно с помощью землемеров, умелых каменщиков и «мастеров работ»¹⁹. Проектировщиком своих зданий Генрих назначил итальянца Иоанна Падуанского, определив ему ежедневное жалованье в два шиллинга, но ясно, что этот человек был лишь одним из многих специалистов, приложивших руку к созданию его дворцов. Король нанял еще нескольких опытных мастеров, которые имели чертежные кабинеты на всех основных строительных площадках, в частности в Гринвиче, Уайтхолле и Хэмптон-корте²⁰. Генрих и сам умело составлял планы построек. Свои эскизы он хранил в Гринвиче, в особом шкафу, вместе с чертежными инструментами – циркулями, линейками, ножницами и ручкой с железным пером²¹, а во время строительства часто просил, чтобы ему показывали планы или предоставляли отчеты²². Генрих посещал стройки и проверял, как идут работы, а также принимал активное участие в подборе мастеров. Любого плотника, каменщика, водопроводчика или чернорабочего могли привлечь к выполнению королевского заказа, даже если тот был занят другим подрядом.

Король был требовательным работодателем. Ему не терпелось увидеть свои дома законченными, и он нередко настаивал на том, чтобы люди трудились по ночам, при свете свечей, дабы уложиться в установленные им сжатые сроки. По его распоряжению над строительными лесами натягивали полотняные тенты, чтобы работы не прекращались и в плохую погоду²³. Однажды он велел выдать пиво, хлеб и сыр землекопам, которые в полночь стояли по колено в грязи, под дождем и рыли яму для фундамента²⁴.

Во второй половине правления Генрих прибегал к незаурядным способам приобретения собственности: некоторые дома попали в его руки после издания против их владельцев актов о лишении прав и состояния (человека объявляли изменником, а его имущество конфисковывали), а также по обмену и в результате роспуска монастырей; правда, бóльшую часть зданий он купил. На момент смерти король владел более чем семьюдесятью резиденциями, на которые потратил более 170 тысяч (5 миллионов) фунтов стерлингов²⁵. Значительная часть их ушла на починку и обслуживание зданий²⁶.

Королевские жилища строили главным образом в позднем английском перпендикулярном стиле, с украшениями, которые создавались под бургундским влиянием, в частности с применением кирпича и терракоты. Вскоре начали сказываться и веяния итальянского Ренессанса – в «античных» орнаментальных мотивах. Основными отличительными чертами тюдоровских дворцов были многоэтажные гейтхаусы, или воротные сооружения (здания со встроенными в них воротами, являвшиеся, как правило, частью крепостной стены) с зубчатыми турретами (башенками, пристроенными к верхней части стены), эркерные окна с каменными средниками и высокие дымники на печных трубах. Большинство дворцов имели один или несколько внутренних дворов, как в Бургундии. Стекло тогда можно было увидеть только в богатых домах и церквях: обилие окон с декорированными или витражными стеклами в жилищах короля свидетельствовало о его богатстве и высоком статусе.

Каждый дворец Генриха был обильно украшен королевскими гербами, геральдическими эмблемами, вензелями, девизами и другими символами, высеченными на камне, изготовленными из терракоты или стекла, нарисованными в свойственной тому времени манере; эти изображения виднелись над входными дверями, на стенах, флюгерах и окнах. То была великая эпоха декоративного стекла; едва ли уцелел хоть один его образец из дворцов Генриха, однако сохранились свидетельства того, что витражи с сюжетными сценами появлялись только в окнах церквей и часовен, а в других помещениях использовали стекла с геральдическими мотивами.

Те же изображения повторялись в декоре интерьеров, появлялись на украшениях, посуде, мебели, тканях и ливреях слуг. Геральдика служила международным кодом, который прекрасно понимали представители высшего сословия, и Генрих VIII прослыл большим ее знатоком. В эпоху, когда многие люди не умели читать, такая многозначная символика триумфально объявляла всему миру о том, кто является хозяином сооружения; в случае с королем она служила распространению при помощи архитектуры сведений о древности его рода, а также формировала в умах подданных образ монарха и укрепляла представления о его могуществе. В те времена аристократы охотно демонстрировали верность своему повелителю, украшая собственные жилища королевскими гербами и эмблемами, часто – в преддверии высочайшего визита или в память о нем. Однако из-за того, что Генрих VIII много раз вступал в брак, эти украшения приходилось часто менять.

Каменщики, строившие дворцы для Тюдоров, были англичанами, отделкой же занимались в основном фламандцы (или голландцы, как их называли), которые обычно выполняли работы по стеклу, а также итальянцы, отвечавшие в основном за скульптурные украшения. Иностранных ремесленников сильно ограничивали в правах: их не допускали в английские ремесленные гильдии, и за время правления Генриха было издано три акта, которые ограничивали сферу деятельности приезжих мастеров. Однако членам королевского дома разрешалось не соблюдать эти ограничения, а потому король мог нанимать на работу кого угодно.

Королевские дворцы возводились по определенному образцу, который в период правления Генриха VIII постепенно менялся, так как король все больше искал уединения и был убежден в том, что чрезмерная близость к людям порождает неуважение с их стороны. До XIV века короли жили, ели и спали в главном холле и большой палате, жизнь проходила на виду у всех, понятия уединения практически не существовало. На протяжении XV века порядки, установленные при дворе, стали претерпевать изменения, которые отражались и на устройстве королевских дворцов. Свои официальные обязанности король теперь исполнял в приемных залах, все более тщательно отделанных, но имел возможность удаляться в небольшие уютные комнаты, где ел, спал, проводил время со своей женой или наиболее близкими к нему джентльменами. Но и там король никогда не оставался один, приближенные помогали ему даже при отправлении самых интимных потребностей. Для других придворных, а тем более для домашних слуг уединение было редкой или недоступной роскошью.

У короля и королевы имелись отдельные апартаменты, часто являвшиеся зеркальными отражениями друг друга; их называли половинами или сторонами короля и королевы. Каждая включала в себя приемный зал, личный покой, опочивальню и, как правило, еще несколько личных комнат. В начале правления Генриха эти покои по бургундскому образцу, принятому при Эдуарде IV и Генрихе VII, располагались друг над другом в центральном донжоне. Апартаменты короля часто устраивали на южной, солнечной стороне. Они состояли из трех помещений: двух наружных покоев – Большой сторожевой палаты, или комнаты для стражи, и приемного зала – и одного внутреннего, личного. Наружные покои были открыты для публики, внутренние – частная территория. Попасть в королевские апартаменты можно было либо из главного холла, либо по парадной лестнице. Доступ внутрь зависел от близости к королю; вступать в личные покои монарха дозволялось лишь тем, кто в наибольшей мере пользовался его благосклонностью.

Главный холл, хотя его строили для того, чтобы поражать воображение, и иногда использовали для масштабных развлечений, в первую очередь служил столовой для слуг: они принимали пищу за столами на козлах, которые после трапезы убирали. Король устраивал в главном холле пиры по большим праздникам только в начальный период правления. При Тюдорах, из-за тяги к уединению, которую все больше испытывали монархи и знатные особы, значение главного холла быстро сходило на нет. Великолепный холл Генриха VIII в Хэмптон-корте стал последним помещением такого рода в Англии.

Большая сторожевая палата соединялась с главным холлом. В этом зале, увешанном гобеленами и обставленном буфетами с золотой посудой, несли дежурство йомены стражи. Здесь разрешалось находиться всем придворным и слугам. Сторожевая палата являлась местом проведения различных увеселений и церемоний, трапезной для знатных людей, советников, послов и главных служителей двора²⁷, а также антикамерой[17] для тех, кто ожидал аудиенции у монарха. К сторожевой палате часто примыкала комната для пажей, где придворные надевали церемониальные мантии, после чего проходили в приемный зал, чтобы получить от короля титул. По ночам в комнате стражи на деревянных лежаках с соломенными тюфяками спали пажи и эсквайры (оруженосцы) покоев.

Дверь из Большой сторожевой палаты вела в приемный зал; сегодня мы назвали бы его тронным. Главным предметом обстановки в ней был трон под роскошным балдахином с гербами, стоявший на помосте напротив входа. Ни один человек, «каким бы ни было его звание», «не мог ни подходить близко к королевскому трону, ни стоять под балдахином»²⁸. В этом зале монарх собирал свой двор, давал аудиенции послам и церемониально принимал пищу. В отсутствие короля придворные могли посещать приемный зал, но должны были снимать головные уборы и кланяться трону, проходя мимо него. Часто это было помещение, где убранство и обстановка отличались наибольшей роскошью, и, конечно, именно здесь происходили важнейшие встречи и церемонии. При Генрихе доступ в зал постепенно расширялся, и его важность, соответственно, уменьшалась. Со временем его функции перешли к отделенному от приемного зала небольшим коридором личному покою – внутреннему святилищу короля, где проходила его частная жизнь. Тут он обычно трапезничал, занимался делами государства, отдыхал. Доступ в это помещение и те, что находились за ним, строго контролировался: сюда имели право входить только служители личных покоев и советники короля. Остальные должны были ждать приглашения.

Личный покой обычно представлял собой комнату среднего размера, убранную дорогими гобеленами и устланную коврами; в ней также стоял трон. В гринвичском личном покое имелись:

…стол для завтраков из орехового дерева, круглый стол, покрытый черным бархатом, квадратный стол, посудный шкаф из деревянных панелей, три длинные скамьи с тремя стульями, стол, два стола на козлах, часы, расписной стол²⁹, стоячее металлическое зеркало, ветка с цветами, нанизанными на проволоку, три костяных футляра для гребней, четыре ларчика для драгоценностей, резной дубовый стул, регаль³⁰ с футляром, пара столиков из кости и дерева³¹ в кожаном чехле, решетка для жарки, каминный совок и кочерга³².

Служба личных покоев составляла один из двух центров силы при дворе (другим являлся Тайный совет). Занятые в ней люди стояли ближе всего к королю, который сам выбрал их себе в компаньоны; они удовлетворяли все личные нужды своего повелителя, а потому находились в выгодном положении, имея возможность влиять на политику и выступать в роли главных советников Генриха.

За личным покоем обычно располагалось несколько предназначенных для короля внутренних помещений, которые в зависимости от размеров дворца отличались по площади и количеству. Часто они были отделаны филенчатыми деревянными панелями с резьбой, имитировавшей складчатую ткань, поэтому там стоял полумрак. В числе этих внутренних покоев имелись по крайней мере одна спальня, гардероб, или «камора со стулом»[18], «комната для уединения с избранными гостями», зала для облачения, часовня или молельня, а также, вероятно, кабинет, библиотека и купальня. Позднее эти помещения стали называть «тайными покоями»³³, и они, как правило, соединялись с апартаментами королевы особой лестницей либо галереей. Заходить в тайные покои дозволялось только груму стула, который помогал королю справлять естественные нужды и возглавлял Службу личных покоев.

В парадной опочивальне Генриха VIII стояла массивная церемониальная кровать, однако ночевал он обычно во второй спальне, расположенной позади первой. В Гринвиче и Хэмптон-корте у короля имелась еще и третья спальня, на половине королевы. К каждой опочивальне примыкала гардеробная, по соседству с некоторыми из них располагались кабинеты. О спальнях Генриха известно относительно немного, так как он добился для себя предельного уровня обособленности в частной жизни.

Как правило, среди тайных покоев имелся хотя бы один кабинет, который король использовал как кладовую или для занятий делами, а иногда в качестве личной молельни, где поклонялся Богу наедине. В молельном кабинете Генриха в Хэмптон-корте находилась алтарная картина³⁴, тогда как в «личном» он работал, там стояли «буфеты, столы, ларцы, сундуки и часы»³⁵. В других кабинетах имелись шкафы с застекленными дверцами, где были выставлены разные диковинки и предметы искусства. Один из кабинетов в Гринвиче был заполнен шкафами и сундуками, ломившимися от таких вещей³⁶. В небольших по размеру королевских домах кабинеты, помимо прочего, служили библиотеками.

Генрих увлеченно руководил разбивкой садов вокруг своих дворцов и приказывал сажать в них редкие декоративные растения³⁷. Тогда в Англии не было такого разнообразия цветов, как в наши дни; естественно, особой любовью пользовались розы, причем дамасскую розу, как считается, первым стал разводить в стране личный врач Генриха Томас Линакр³⁸. Среди других цветов упомянем лилии, фиалки, примулы, левкои, водосбор, лаванду и нарциссы, а также разнообразные травы, которые использовались в кулинарии и для приготовления лекарств.

Ни один из тюдоровских садов не сохранился, но известно, что они были регулярными по планировке и вначале – средневековыми по стилю. В свои личные сады король обычно проходил из тайных покоев по личной лестнице. От остальной территории дворца их отделяла высокая стена, а гулять там могли только служители Личных покоев³⁹.

В одних садах были лужайки, в других – симметрично расположенные клумбы, обнесенные по краям низкими бордюрами или шпалерами и пересеченные сетью дорожек. На определенном расстоянии друг от друга были установлены полосатые столбы со скульптурами геральдических животных короля. Иногда имелись солнечные часы⁴⁰ или деревья с фигурно подстриженными кронами. Подобный сад можно видеть на заднем плане портрета Генриха VIII и членов его семьи, который сейчас находится в Хэмптон-корте; изображенное на нем место – это дворец Уайтхолл. Характерными для той эпохи были «узловые» сады с квадратными клумбами, окаймленными плиткой, кирпичом или деревянными брусьями. На клумбах росли кусты и цветы, составлявшие узоры из переплетенных геометрических фигур, или «узлов». Их ввел в моду Генрих VII, который велел разбить такой сад «с королевскими узлами, аллеями и травами»⁴¹ в Ричмонде.

По желанию Генриха VIII во многих его садах строили банкетные дома, сооружали фонтаны и беседки из кирпича, камня или деревянных решеток, установленных на низких стенках. При нем в облике королевских садов начало проявляться влияние французского Ренессанса, так как садовников король в основном приглашал из Франции. С их появлением в оформлении садов стали использовать статуи, колонны, сферы и вазоны⁴². Ренессансные сады создавались с целью дать усладу чувствам и потешить разум, поэтому многие декоративные элементы имели символическое значение. Прогулка по саду была одним из главных удовольствий Генриха, а летом он часто обсуждал в садах дела с министрами, которым особенно благоволил.

Многие дворцы Генриха в 1540–1550-е годы зарисовал Антон ван ден Вингерде; некоторые из них позже стали привлекать внимание различных художников. Теперь известно, что не все эти картины отличаются абсолютной точностью, но все же на них запечатлены многочисленные детали: это уникальные свидетельства того, как выглядели давно исчезнувшие здания.

6

«Дом короля»

В королевских дворцах Генриха VIII окружала ни с чем не сравнимая роскошь. Внешние проявления власти и могущества в эпоху Тюдоров имели огромное значение: если человек был богат, он с гордостью демонстрировал это. Декор интерьеров зданий отличался пышностью и блеском, доходившими до безвкусия. Стены, потолки, гобелены и мебель в королевских апартаментах блистали золотом и яркими красками: все, что можно было позолотить или вышить золотыми нитями, украшалось именно таким образом. Следующим по важности считалось серебро, за ним следовали другие металлы. Убранство комнаты определялось ее значением. Все предметы для внутренних и наружных покоев короля тщательно подбирали, дабы они радовали глаз и создавали ощущение великолепия.

Генрих VIII стремился быть на переднем крае моды. В ходе его правления постепенно усиливалось влияние Ренессанса, и интерьеры королевских дворцов становились все более европейскими по стилю. В январе 1516 года впервые было упомянуто слово «antique» – «античный»¹, после чего их начали отделывать в этом вкусе². Считалось, что «античная работа» продолжает традиции живописи и скульптуры Древней Греции и Рима, но при этом она имела свои особенности, соответствовавшие реалиям XVI века, а само слово «antique», или «antic», как его часто писали, можно было понять в смысле «гротеск, шутовство» – стиль был вычурным и иногда озорным по сути³.

Генрих VIII выбирал для украшения своих дворцов и банкетных домов античные орнаменты и мотивы. Такой декор, вероятно, выглядел неуместным в средневековых зданиях, где соседствовал с геральдическими эмблемами и девизами, но он придавал интерьерам того времени ренессансный оттенок и делал их уникальными.

Одной из наиболее популярных разновидностей «античной работы» были гротескные украшения. Толчком к их появлению стала находка в 1490-х годах росписей I века н. э. в гротах (ит. grotta) на территории Золотого дома Нерона и терм Тита в Риме. Гротескные украшения были крайне вычурными, экстравагантными и часто абсурдными: они появлялись на живописных или резных бордюрах, фризах, филенках и пилястрах. Человеческие фигуры, растения, животные, оружие, маски и декоративная посуда образовывали продуманную, но фантастическую композицию вокруг центральной оси в виде канделябра⁴. Часто в такой работе искусно применялось золочение. Во Франции гротескным декором стали увлекаться еще до 1510 года, но во дворцах Генриха VIII он стал обычным явлением только в 1520–1530-х годах.

Потолки во дворцах Генриха обычно были плоскими, с лепниной и подвесными украшениями; иногда их делали кессонными, обильно золотили и декорировали накладными рейками, помещали в кессоны красочные эмблемы и геральдические знаки. В некоторых случаях пространство внутри кессонов окрашивали или заполняли расписными панелями из кожи-маше – материала наподобие папье-маше, в котором вместо бумаги использовалась кожа; примером может служить так называемый кабинет Уолси в Хэмптон-корте. На упомянутом выше семейном портрете в интерьерах Уайтхолла изображен кессонный потолок в античном стиле. В больших помещениях, таких как залы и кухни, иногда оставляли открытые деревянные балки⁵.

Кирпичные стены дворцов по большей части штукатурили, в помещениях утилитарного назначения окрашивали, а в залах первостепенного значения часто отделывали характерными для той эпохи филенчатыми панелями с резным декором в виде складчатой ткани. В королевских апартаментах панели были более изысканными и сложными по орнаменту, часто с гротескными мотивами, что видно на упомянутом выше семейном портрете. Лишь в немногих залах имелись фрески или гротескные росписи, занимавшие центральное место в декоративном убранстве. Гротескные мотивы также появлялись на колоннах, обрамлявших тронное место в некоторых приемных залах⁶. Во многих помещениях имелись лепные фризы и карнизы. В Королевской длинной галерее Хэмптон-корта фриз украшали ангелочки-путти; его фрагменты сохранились до наших дней⁷.

В парадных залах висели шпалеры[19] или дорогие ткани, самые роскошные помещали в апартаментах короля. Одним из главных сокровищ Генриха был комплект итальянских шелковых завес, а в Хэмптон-корте у него имелись драпировки из златотканой парчи и бархата, расшитые королевскими эмблемами⁸. Одни были оторочены бахромой, другие посажены на подкладку. Вешали их либо внатяжку, либо драпировали.

Генрих VIII владел более чем двумя тысячами шпалер⁹, из которых около четырехсот унаследовал от своего отца. Среди них были необычайно ценные экземпляры. Использование настенных ковров в убранстве интерьеров свидетельствовало об огромном богатстве короля, так как их ткали из дорогих шелковых и шерстяных нитей, окрашенных дорогостоящими пигментами; на изготовление каждого у группы опытных ткачей уходило три года. В 1528 году король заплатил 1500 (около 450 тысяч) фунтов стерлингов за набор из десяти шпалер со сценами из жизни царя Давида.

В Хэмптон-корте сохранились двадцать восемь шпалер Генриха. Из них десять образуют цикл «История Авраама»: Генрих заказал их в 1530-х или 1540-х годах для главного холла дворца, где они висят и поныне. Самые дорогие в его коллекции, сотканные целиком из шелка и позолоченных серебряных нитей, они были привезены из Брюсселя. Считается, что основой для них послужили картины или рисунки фламандского мастера Бернарда ван Орлея. Три гобелена из цикла «Семь смертных грехов», четыре из цикла «Триумф Петрарки» и некоторые другие изначально принадлежали кардиналу Уолси. У Генриха VIII имелись еще четыре набора гобеленов: сюжеты из жизни Есфири, «История Юности», «Семь возрастов» и, наконец, сцены охоты¹⁰. Немалой популярностью пользовались геральдические мотивы: в замке Хивер находится фламандский гобелен с гербом Генриха VIII.

Многие гобелены начала XVI века были изготовлены во Фландрии. Мастера-ткачи создавали их по собственным эскизам, сочетая новые классические веяния с традиционными для Средневековья рыцарскими мотивами. Однако в 1515 году Рафаэль положил начало новому направлению, выполнив рисунки для серии гобеленов «Деяния апостолов» по заказу папы Льва X. Новшеством стали крайне детальные изображения, не оставлявшие места для импровизации ткачей. К сожалению, восторженные меценаты, стремившиеся следовать этому новому методу, часто поручали заказы не таким даровитым художникам, как Рафаэль, и на протяжении XVI века композиции и цветовые решения гобеленов заметно ухудшились. Генриху VIII удалось приобрести серию гобеленов с рисунков Рафаэля, сделанных для папы; вероятно, они висели в Виндзорском замке¹¹.

Около 1542 года король заказал для своих новых покоев во дворце Уайтхолл еще один набор великолепных брюссельских гобеленов на классическую тему – «Торжество богов». Из семи сохранились только два: «Подвиги Геракла» и «Победа Бахуса», сегодня они украшают приемный зал Уильяма III в Хэмптон-корте. Такие произведения, выполненные в изысканной итальянской манере, удачно дополняли античный декор дворцовых залов.

Гобелены во дворцах часто меняли, причем лучшие вывешивали по случаю важных государственных событий. Когда они не использовались, их держали под огромными прессами; один из прессов в Гринвиче имел в длину 55 футов¹². За обращение с гобеленами и их починку отвечал хранитель Главного королевского гардероба. Гобелены чистили хлебом, крошки сметали щетками. Как правило, их вешали на крючки с помощью петель или прибивали гвоздями к закрепленным на стенах рейкам. В менее важных помещениях стены иногда декорировали расписными тканями, намного более дешевыми.

Оконные рамы и средники обычно белили, а решетки красили в красный или черный цвет, как в Хэмптон-корте¹³. На подоконниках и рамах иногда вырезали девизы или геральдические знаки. Окна внутренних королевских покоев завешивали шторами или закрывали ставнями, временами – и теми и другими¹⁴; для этих целей применяли также гобелены или ковры. Портьеры у короля были в основном из атласа или шелка, которые подбивали клееным холстом; имелась одна пара штор, «сшитых из кусков пурпурного, белого и черного атласа»¹⁵. Занавеси висели на позолоченных кольцах, надетых на закрепленные шесты; для их закрывания и открывания, если окна были высокими, использовались длинные палки¹⁶.

На миниатюрах в Псалтири Генриха VIII¹⁷, датируемой примерно 1540 годом, показаны интерьеры в стиле итальянского Ренессанса, со стенами и колоннами, отделанными мрамором, арочными дверными проемами, полами, вымощенными яркой плиткой. На одной изображена кровать в классическом стиле, с сине-золотым пологом и занавесками. Высказывалось предположение, что эти комнаты являются плодом фантазии художника, но многие детали обстановки – сама кровать, плитка на полу и кресло с Х-образным каркасом – типичны для того периода. Возможно, эти помещения существовали в действительности, например во дворце Нонсач, построенном Генрихом и давно исчезнувшем. На утраченной фреске Ганса Гольбейна из Уайтхолла король и его семейство изображены в похожей обстановке, выполненной в классическом духе.

Полы во дворцах Генриха были либо дубовыми, порой оштукатуренными и окрашенными под мрамор, либо плиточными. На нижнем этаже пол часто мостили кирпичами или каменными плитами.

Многие комнаты при Генрихе все еще устилали тростником, смешанным с ароматными растениями вроде шафрана, как было принято в Средние века. Такая подстилка называлась «grise»[20]. Она хорошо улавливала грязь, распространяла приятный аромат, но по прошествии недолгого времени начинала пахнуть «выделениями людей, кошек и собак»¹⁸. По распоряжению короля подстилку меняли «каждые восемь-десять дней»¹⁹, а в приемном зале и личных покоях – каждый день, но это не всегда устраняло запах, и дома приходилось покидать для проведения генеральной уборки. При Генрихе вместо подстилки стали употреблять тростниковые циновки²⁰ четырехдюймовой ширины и такой длины, чтобы они покрывали весь пол. В 1539 году мастер Джон Крэддок получил пожизненную монополию на снабжение циновками всех королевских дворцов вблизи Лондона²¹. Фрагмент такой циновки недавно обнаружили под досками пола бывшей комнаты придворного в Хэмптон-корте²².

Ковры, обычно изготовленные из шерсти или бархата (последнее слово тогда обозначало любую плотную и стойкую к износу мебельную ткань), клали на пол только в королевских апартаментах; кроме того, коврами покрывали столы и буфеты, их вешали на окна и стены. У Генриха VIII было больше восьмисот ковров, в большинстве своем турецких²³. Он также имел в своем распоряжении множество восточных ковриков, или «тканей для пола», которые часто расстилали перед троном²⁴. Ковры, как и гобелены, стоили очень дорого и потому являлись важными символами статуса.

Королевские апартаменты обогревались при помощи «огненных сковород» – передвижных жаровен на колесиках – либо очага, который топили вязанками хвороста или большими поленьями. Последние в то время называли «talshides» и выдавали всем, кому полагалось «придворное содержание». В Уайтхолле и Гринвиче стояли отделанные кафелем дровяные печи, какими пользовались в Европе с XIII века. Зеленые глазурованные плитки от такой печи обнаружили в 1939 году при раскопках в Уайтхолле. На них есть инициалы «HR»[21], а значит, печи были сложены для короля. Подтверждением этому служит и тот факт, что добываемый на побережье, а потому дорогой морской (битумозный) уголь предназначался только для членов королевской семьи. За покупку и доставку каменного и древесного угля отвечало особое подразделение двора – Угольный дом.

В большинстве дворцовых помещений устанавливались камины. Обычно их сооружали заподлицо со стеной, устраивая четырехцентровую перпендикулярную арку, часто декорированную. В королевских покоях каминные арки могли быть, вероятно, сложными. Известно, что камины в Уайтхолле, Гринвиче и Хэмптон-корте, появившиеся при Генрихе, были отделаны в ренессансном стиле.

В замке Хивер имелась решетчатая подставка для сжигания дров в очаге из чугуна и полированной стали, с эмблемами и инициалами Генриха VIII и Анны Болейн. Сегодня это приспособление работы королевского слесаря Генри Ромена можно увидеть в главном зале дворца Ноул в Кенте. На такие подставки укладывали поленья – те горели лучше благодаря циркуляции воздуха под ними. Летом перед каминами ставили ширмы. У Генриха VIII была ширма, которую он вырезал своими руками, с ножками в виде львов, драконов и грейхаундов²⁵.

Внутренние дворы и лестницы во дворцах освещались фонарями. В некоторых помещениях зажигали факелы, которые вставляли в железные скобы на стенах или в железные светильни, закрепленные на столбах²⁶, – это касалось парадных апартаментов²⁷. Комнаты попроще освещались свечами из пчелиного воска, стоившими дорого: только те, что стояли в королевских покоях, ежегодно обходились в 400 фунтов стерлингов²⁸. Свечи обычно вставляли в подсвечники с шипами или углублениями или в канделябры, крестообразные либо круглые, которые подвешивали к потолку или ставили на пол. Подсвечники изготавливали из позолоченного серебра, железа, меди или латуни; те, которыми пользовался король, могли быть выполнены в античном стиле.

Для освещения жилых комнат Генриха VIII использовали кубики пчелиного воска с фитилем²⁹, а также «салатное» масло, которым заправляли небольшие лампы короля³⁰. Более дешевые свечи, которые называли «white lights» («белыми огоньками»), или тростниковые лучины применялись в небольших помещениях и в комнатах слуг. Каждое утро, около девяти часов, во избежание расточительства все лампы, огарки свечей и факелы собирали. Свечи, воск и жир заготавливали и хранили на свечном складе, за который отвечал особый сержант; ему помогали три йомена и паж. Из-за дороговизны отопления и освещения зимой при дворе ложились спать раньше, чем летом.

Мебели во дворцах Генриха VIII было относительно немного, так как при дворе собиралось множество людей, для чего требовалось свободное пространство. Поэтому мебель по большей части была предельно утилитарной – прочно, но грубо сработанной. Ее изготовлением обычно занималось Управление работ, основным материалом служил дуб. Вещи, предназначенные для королевских покоев, украшали резными панелями с незамысловатыми средневековыми орнаментами, и только после 1540 года их начала заменять резьба в ренессансном стиле. За обеспечение жилищ государя необходимыми предметами обстановки отвечала служба под названием Королевский гардероб.

Естественно, лучше всего меблированы были покои короля. Наиболее важными предметами в них являлись троны, кровати и буфеты. Эти вещи считались священными и неприкосновенными: никому не позволялось сидеть на троне короля, «опираться на его кровать, приближаться к шкафу, где лежала королевская подушка, стоять на его ковре»³¹.

Из мебели времен Генриха VIII до наших дней не дошло почти ничего, однако тогдашние источники дают некоторое представление о том, как она выглядела. Многочисленные троны имели типичную для того периода Х-образную форму³², сиденье и спинку обтягивали бархатом или золотой парчой, которые закрепляли с помощью позолоченных обойных гвоздиков³³. На трон клали подушку с кисточками, обшитую по краям витыми шнурами, рядом с ним ставили скамеечку для ног. Над тронным помостом простирался роскошный балдахин из парчи, дамаста или бархата, украшенный бахромой и кистями, на которые шло венецианское золото³⁴; задник – кусок ткани, примыкавший к стене, – иногда расшивали королевскими гербами, вензелями и тюдоровскими розами. Королевскую подушку несли перед монархом в процессиях, и любое сиденье, куда ее клали, становилось троном – местом сосредоточения королевской власти³⁵. На первой Большой печати Генриха VIII его изобразили сидящим на средневековом троне, однако к 1542 году, когда изготовили третью Большую печать, троны уже украшались тонкой ренессансной резьбой с античными мотивами³⁶.

Трон королевы был меньше по размеру, с более низким балдахином, но украшался так же богато³⁷. Кресел насчитывалось очень мало, и они, как и скамьи с высокими спинками, предназначались для высокопоставленных особ. Все остальные размещались на табуретах (во внутренних покоях) и на лавках (в наружных покоях). Никто, кроме королевы, не мог сидеть в присутствии короля, не получив на то его приглашения.

Богатство человека в те времена часто измерялось количеством кроватей: украшенные резьбой, с дорогими шторами, они обычно были самыми ценными предметами мебели, и нередко их завещали потомкам. У Генриха VIII было много роскошных кроватей. Одна, стоявшая в Виндзоре, площадью в одиннадцать футов, имела золотой с серебром балдахин и шелковые шторы³⁸; такая же кровать принадлежала Генриху VII. Еще одну «огромную дорогую кровать» Генрих унаследовал от кардинала Уолси: у нее были позолоченные столбы, четыре шара с кардинальскими шапками, полог из красного атласа, расшитый розами, подвязками и порт-кулисами, и бело-зеленый подзор. Кровать Генриха в Хэмптон-корте имела восемь футов в длину, балдахин из золотой и серебряной парчи, окаймленный шелковой бахромой и пурпурной бархатной лентой, а также обшитые золотой лентой фиолетово-белые занавески из тафты³⁹.

Жены короля тоже почивали в роскошной обстановке. У Анны Болейн была «великолепная постель», украшенная бахромой из венецианского золота и кистями из флорентийского золота⁴⁰, а у Джейн Сеймур – «большая дорогая кровать» с драпировками, которые она вышила своими руками⁴¹.

В начале правления Генриха большинство королевских кроватей имели балдахин, прочный деревянный каркас и дощатое основание; около 1525 года их сменили веревочные сетки, поддерживавшие матрас или перину. Полог или балдахин подвешивался к потолку на шнурах. Днем шторы, державшиеся на прикрепленных к стене рейках, раздвигали и подвязывали. Иногда зимой вешали плотные, тяжелые занавеси, а летом – более легкие. Позже при Генрихе появились первые кровати с балдахинами на четырех опорах. Изголовья, ставшие выше, украшали замысловатой резьбой и росписью; мотивами для рисунков служили геральдические эмблемы, вензеля, части растений, фигуры людей и медальоны. В коллекции Баррелла (Глазго) есть дубовое изголовье кровати с инициалами Генриха VIII и Анны Клевской, выведенными краской, и гротескной резьбой, датируемое 1539 годом, а резное изголовье, хранящееся в замке Хивер, украшено английским королевским гербом и, как считается, принадлежало Анне Болейн. Это две единственные детали мебели, оставшиеся от Генриха VIII.

Покрывала для кроватей короля делали из лучших материалов – шелка, бархата и даже меха. Простыни шили из превосходного батиста. У Генриха были шерстяные одеяла, перьевые подголовные валики и подушки. Он спал не менее чем на восьми матрасах, каждый из которых был набит тринадцатью фунтами чесаной шерсти. Под королевской кроватью хранилась низкая койка на колесиках. Каждый вечер ее выдвигали для одного из джентльменов личных покоев, которые ночью по очереди дежурили у государя. Король не спал в парадных постелях, используя их для ежедневных церемоний вставания и отхода ко сну. Ночи он проводил в кроватях меньшего размера, не так обильно украшенных, которые стояли в его личных опочивальнях.

Важных гостей размещали в комнатах с великолепными постелями. В 1532 году Генрих приказал установить десять «дорогих кроватей» в Уайтхолле⁴². Служители двора и слуги спали на простых кроватях или деревянных лежанках.

В королевских апартаментах повсюду можно было видеть буфеты с выставленной напоказ посудой, шкафы и комоды. Часто их накрывали коврами, дорогим бархатом или парчой⁴³. В соответствии с бургундским обычаем буфеты обычно делали в несколько ярусов или ступенчатыми: чем выше получалась «витрина», тем величественнее выглядел хозяин. Для важных государственных мероприятий у Генриха имелись двенадцатиярусные буфеты, охранявшиеся «буфетирами» (возможно, от названия этой должности – «buffetiers» – произошло народное прозвище стражников-йоменов лондонского Тауэра: «beefeaters», то есть «едоки мяса»). На буфеты также ставили блюда и напитки перед подачей на стол.

Золотая и серебряная посуда – кружки, блюда, кубки, чарки, кувшины и солонки – в то время являлась одним из важнейших символов статуса. Положение и достаток человека оценивались по его способности устроить ужин, не используя ни одной вещи из парадного буфета. Генрих владел 2028 предметами посуды⁴⁴. Большинство их позже переплавили, сохранились только три вещи: часы-солонка из позолоченного серебра, подаренные Франциском I около 1535 года, – изысканный образец готического и ренессансного стилей⁴⁵; королевский золотой кубок⁴⁶, когда-то принадлежавший герцогам Бургундии; наконец, хрустальная чаша с золотой и эмалевой отделкой⁴⁷. Часть посуды хранилась внутри личных покоев короля, в «огромных решетчатых сундуках», обтянутых кожей и обитых изнутри «бристольской красной» тканью⁴⁸.

Есть сведения о том, что Екатерина Арагонская унаследовала кубок Говарда «Благодать»[22] из слоновой кости и позолоченного серебра, украшенный драгоценными камнями. В 1520 году у короля и королевы имелись позолоченные кубки с их именами, выгравированными по краям, золотая солонка с гравированными инициалами «H» и «K» и эмалевыми красными розами, а также золотая чаша с эмалевыми розами, красными и белыми, «подаренная королю королевой»⁴⁹. Сокол – эмблема Анны Болейн – восседает на крышке кубка Болейн, выполненного в античном стиле и несущего лондонское клеймо 1535–1536 годов⁵⁰.

Из всех своих вещей Генрих особенно ценил часы – предмет роскоши, доступный в ту эпоху только очень богатым людям. В инвентарной описи его имущества перечислены семнадцать стоячих часов с курантами и «будильниками», которые «отбивают четверть и половину часа»; двое часов были «выполнены в виде книг» (Екатерина Арагонская также владела часами из золота с эмалью в виде книги), другие – оправлены в хрусталь, украшены рубинами и бриллиантами⁵¹. Помимо этого, у короля имелись «настенные часы, заключенные в стекло, с отвесами [гирями] из свинца и металла»; часы, которые отображали «приливы и отливы моря» или показывали «все дни года с планетами и [имели] три движущихся циферблата»; а также часы «античной работы», часы, украшенные розами, гранатами, и часы «в форме сердца» с боем. Одни часы стояли на резной подставке в личных покоях короля в Хэмптон-корте⁵², другие – на буфетах и шкафах, третьи вставлялись в настенные крепления. Король платил часовщику 40 шиллингов в год за обслуживание всех этих механизмов. Сохранились только настенные часы из позолоченного металла в стиле эпохи Возрождения, которые находятся в виндзорской Королевской библиотеке. На их гирях выгравированы инициалы и девизы Генриха VIII – «Dieu et mon droit» (фр. «Бог и мое право») и Анны Болейн – «The most happy» (англ. «Самая счастливая») в окружении «узлов влюбленных». Эти часы, возможно, были свадебным подарком Генриха Анне. Их точная копия хранится в замке Хивер.

Другие предметы, встречавшиеся в королевских покоях, ни по ценности, ни по занимательности не шли ни в какое сравнение с часами. Столы начала эпохи Тюдоров не отличались замысловатостью конструкции. Лишь те, что стояли на помосте в главном зале, украшались резьбой. Такие столы постоянно находились на своих местах, как, например, в поместье Мор⁵³, и могли иметь более двадцати футов в длину. Однако большинство столов представляли собой просто доски, положенные на козлы, и уносились по окончании трапезы. Как в королевских покоях, так и в кабинетах столы покрывали тяжелыми скатертями с бахромой⁵⁴.

До наших дней дошел складной письменный стол Генриха VIII⁵⁵ – превосходный с виду, изготовленный из окрашенного орехового дерева и позолоченной кожи. На нем изображены гербы короля и Екатерины Арагонской, которые поддерживают путти с трубами, Венера, Марс, медальоны в ренессансном стиле и фигуры, взятые из античного искусства. Обитый бархатом стол спереди снабжен доской, которую можно откинуть при поднятии крышки, получив доступ к трем ящикам; ручки расположены по бокам.

Многие предметы, особенно одежду и постельное белье, держали в дубовых ларях, иногда украшавшихся резными панелями с декором в виде складчатой ткани, листвы, фигур людей и животных. Расписные и позолоченные сундуки богачи заказывали во Фландрии или в Италии. Мастер Грин, королевский «делатель кофров», постоянно отправлял своему повелителю сундуки с выдвижными ящиками, обтянутые тканью или кожей и дополненные кожаными дорожными сумками⁵⁶.

Будучи тщеславным, Генрих VIII располагал множеством «зеркал, чтобы смотреть в них». В то время зеркала изготавливали из полированной стали, стеклянные еще не вошли в употребление. У одного из них в отделке применили «фиолетовый бархат и позумент из венецианского золота, туго натянутые вокруг него»⁵⁷. Другое, заказанное в 1530 году, было ростовым⁵⁸. Королевские зеркала вешали на стены рядом с картинами и географическими картами. В длинной галерее Хэмптон-корта помещались четыре зеркала, а в Уайтхолле их было четырнадцать⁵⁹.

На всеобщее обозрение выставлялись также «горшки из глины, расписной, называемой порселаном»⁶⁰: вероятно, их привезли из Венеции, где фарфор («порселан») производили приблизительно с 1470 года. Что касается стеклянных изделий, то в одном только нижнем кабинете короля в Гринвиче было выставлено тридцать восемь штук⁶¹.

Двор Генриха можно назвать странствующим, как и все королевские дворы Средневековья. Обычно король переезжал с места на место около тридцати раз за год, хотя в конце его правления такое случалось реже. Зимой он, как правило, находился в Лондоне или его окрестностях, в другие же времена года совершал более долгие путешествия, иногда объезжая страну. Перемещения между резиденциями и сроки пребывания в каждой из них, измерявшиеся днями или неделями, зависели от различных факторов. Король руководствовался прежде всего политическими соображениями; второй по важности причиной переездов было его желание поохотиться в своих угодьях. После пребывания в доме монарха со свитой следовало тщательно убрать, проветрить и освежить его, к тому же имевшихся в округе запасов воды и продуктов могло не хватить надолго. Часто король менял место пребывания, убегая от чумы или других заразных болезней. Обычно он следовал по заранее спланированному маршруту, известному под названием «гест», но последний мог меняться.

Объем работы, выполнявшейся при перемещении двора, поражает воображение. Необходимо было перевезти не только придворных и слуг, но и бóльшую часть мебели. Этим занималась служба Королевского гардероба. Требовалось разобрать кровати, снять со стен гобелены, упаковать одежду и постельное белье, спрятать ценные вещи в надежное хранилище или взять их с собой. Новый дом готовили к заселению грумы покоев и Личных покоев, которые должны были закончить все к прибытию короля⁶². Покинутый дом становился пустой оболочкой, там оставляли лишь самую необходимую обслугу под надзором смотрителя: как правило, это был один из доверенных придворных, которому разрешали поселиться в доме или предоставляли жилище неподалеку⁶³. За благополучное завершение каждого переезда отвечал старший квартирмейстер, за ним оставалось последнее слово в вопросе о распределении комнат. Успех зависел от того, насколько хорошо он был знаком с устройством нового дома и особенностями размещения придворных в ранее посещенных резиденциях.

Бóльшую часть поклажи везли на повозках, телегах, мулах, вьючных лошадях или лодках⁶⁴. Вещи складывали в сундуки или заворачивали в холстину, за их сохранностью во время перевозки следили особые люди; иногда груз накрывали кабаньими шкурами для защиты от дождя. Часть домашней утвари оставляли в хранилищах до того момента, пока в ней не возникала нужда: в каждом доме имелся свой передвижной гардероб[23], а в крупных существовали отдельные гардеробы кроватей, парадных одеяний и сокровищницы⁶⁵.

Король, как и большинство людей, путешествовал верхом на лошади. Дороги в XVI веке по большей части находились в плачевном состоянии, ремонтировать их обязывали местных землевладельцев, которые зачастую не справлялись с этим. На деле многие представляли собой грязные, ухабистые колеи, и в плохую погоду передвигаться по ним было опасно, а то и вовсе невозможно. Указателей было так мало, что в отдаленных местностях (особенно на севере страны) путешественникам приходилось нанимать проводников из местных жителей, чтобы не сбиться с пути; даже Генрих VII как-то раз заплутал между Бристолем и Батом. Главные дороги были построены римлянами, но и они содержались плохо. Кроме того, путникам досаждали нищие и порой угрожали разбойники. Вскоре после восшествия на престол Генрих VIII распорядился о строительстве нескольких новых дорог и ремонте важнейших из числа старых, после чего колесный транспорт стал использоваться активнее. Лучший вид имели те, что предназначались для монарха, например Кингс-роуд (Королевская дорога), которая ныне проходит через район Челси в Лондоне, а когда-то была частью частной дороги, соединявшей Уайтхолл и Хэмптон-корт. Эти магистрали, числом полдюжины, обеспечивали сообщение между большинством главных резиденций короля.

Королева и придворные дамы ехали на верховых лошадях, в колесницах или в носилках. Колесницы – безрессорные повозки – походили на тележки с крытым верхом, ярко раскрашенным, и сиденьями, подвешенными на кожаных ремнях. В Англии такие экипажи, вероятно, появились в XIV веке, одно из самых ранних изображений этого транспортного средства можно видеть в Псалтири Латрелла⁶⁶. Дамы Екатерины Арагонской прибыли на ее коронацию в колеснице.

Что касается носилок, то их могли нести люди или везти лошади. Начиная с XII века ими пользовались аристократы, особенно дамы, для проезда по дорогам, где не мог проехать колесный транспорт. Крыши носилок обычно держались на дугах, ручки держали или крепили горизонтально; окна завешивали дорогими шторами или закрывали ставнями. Носилки часто использовали в церемониальных процессиях. В 1514 году у сестры Генриха Марии были «прекрасные носилки, обтянутые [внутри] золотой парчой с узором из лилий, их везли два крупных коня с седлами и упряжью, покрытые такой же тканью. Внутри носилок [лежали] четыре большие подушки в чехлах из золотой парчи, а снаружи они были отделаны алой английской тканью»⁶⁷.

Из-за трудностей, связанных с проездом по дорогам, особенно в Лондоне, где улицы были узкими и тесными, король предпочитал путешествовать по Темзе, главной транспортной артерии столицы, рядом с которой располагались многие его дворцы. Генрих владел несколькими парадными лодками, за которыми следил хранитель королевских барок, имелась при дворе и особая служба Королевской барки, которой подчинялись королевские лодочники. Лодки Генриха были великолепными и богато украшенными: в 1530 году придворный художник Винченцо Вольпе получил 15 фунтов стерлингов (4500 на наши деньги) за роспись новой королевской лодки. Эти суда отличались большими размерами: лодка Екатерины Арагонской была двадцативесельной. Главная лодка Генриха называлась «Лев». В большинстве прибрежных дворцов для судов короля были устроены доки и лодочные сараи; Уайтхолльский док был сооружен в 1540 году⁶⁸.

Генрих нередко устраивал увеселительные прогулки по реке, на которой обитали тысячи лебедей. Одна из них состоялась в 1539 году: король отправился в Уайтхолл и Ламбет под звуки барабанов и флейт и после вечерни целый час ходил по реке вверх и вниз.

Представители знати, имевшие дома в городе, тоже содержали лодки и лодочников; другим приходилось нанимать лодки либо платить лондонским перевозчикам за переправу через реку, полную судов, или плавание вдоль нее⁶⁹. Стоимость проезда начиналась с 1 пенса (1,25 фунта стерлингов), но поездка из Гринвича в Сити обходилась в 12 пенсов (15,2 фунта стерлингов)⁷⁰