Прелюдия. Рассказы из жизни

© Михаил Яценко, 2024

© Издательский дом BookBox, 2024

Об авторе

Яценко Михаил Петрович. Доктор философских наук, профессор. Лауреат премии ректора Сибирского федерального университета за научное наставничество (2013). Член редколлегии научного журнала «Дискурс» (Санкт-Петербург). Член Союза писателей России.

Регулярно печатается в различных периодических изданиях Сибири.

Вышло пять авторских поэтических сборников: «Веко века», «Тоска по эху», «ПроСвет», «Сторица», «Приобщение», а также множество рассказов.

Кроме того, свой творческий потенциал реализует в художественной фотографии.

Живет в Красноярске.

От автора

Год появления, конечно, оставляет свой след на всю жизнь: и первый спутник Земли, и оттепельная суматоха. Древлянский край с противоречивым прошлым, где до сих пор земляки показывают наивным туристам березку, на которой якобы «казнили князя Олега». При таком историческом наследии трудно оставаться равнодушным к Прошлому, потому что оно формирует не только будущего историка, но и соответствующий художественный взгляд. Если в доме книги не просто окружают, но существует культ книг, книжное царство, то постепенно вырабатывается творческое отношение к миру, которое рано или поздно воплощается в стихах.

Диплом журналиста, полученный в Киевском университете, естественно, оказал свое влияние, потому что помогает соответствующим образом оформлять исторический взгляд в прошлое. Способствует при работе над текстом проникновению во все проявления действительности окружающего мира, вынуждая шлифовать его до нужного уровня, который проявляется в идеале совершенства. Трансформация окружающего мира столь драматична, что иногда не хватает адекватных слов, метафор и образов, однако именно в этот момент, как ни странно, в особую высь поднимается понимание всего земного.

Важным источником вдохновения выступают соратники и единомышленники. Особую роль в процессе формирования меня как поэтической личности сыграл Александр Донских, член Союза писателей России из Иркутска. Он не только помог опубликоваться в сибирских журналах, но и вселил уверенность в том, что эти творческие потуги имеют право быть представлены широкому кругу людей.

В период интернетовской цивилизации особо актуальной представляется проза, которая опирается на сугубо личное, отражая при этом всечеловеческое. Тем более что безвременье всегда воспринимается предельно остро, ведь минувший век пережил разнообразнейшие трансформации: от прямолинейно-поступательного представления об Истории до концепций пульсирующего, остановленного, исчезающего времени. Естественно, что ни специальность историка, ни призвание поэта не давали шансов обрести покой в бурные 90-е годы, когда рушились не только государства, но и нравственные нормы.

В процессе литературного творчества часто случаются взлеты и падения, поэтому одиночество представляет собой закономерный этап, ведь именно в процессе раздумий рождаются новые сюжеты. Блокнот и ручка, а сегодня уже и диктофон позволяют фиксировать сюжеты, осмысление которых может быть основой для художественного произведения, которое не только вызовет соответствующую рефлексию в определенной человеческой среде, но и находится в постоянной связи с глубинными смыслами Бытия.

У творческих людей нередко бывают моменты, когда в голове рождаются яркие идеи и интересные задумки, которые так и просятся в основу сюжета увлекательной книги. Сколько страниц, столько и миров. Писательское творчество позволяет не только презентовать мир, но также поделиться с окружающими своим пониманием процесса ежедневного миротворения, то есть постоянного обращения к истокам. Иллюзия вторичного проживания пройденного полезна, потому что неизбежно дает радость приобщения и преодоления.

Литературное творчество вбирает в себя все сферы активного существования творца, поэтому преподавательская и научная деятельность позволяют постоянно не только расширять тематический сектор, но и находить новые, глубинные пласты человеческого подсознания. Сибирь со своей суровой романтикой подарила интересных единомышленников и соратников, позволяя по-новому взглянуть на традиционные человеческие взаимоотношения.

Михаил Яценко Май, 2024 г.

Седой сын на Курской дуге

Сидел седой старик возле гранитной плиты и разговаривал с отцом. Он впервые услышал живой голос отца, до этого проявляющийся только в письмах.

Он родился через несколько месяцев после ухода отца на фронт, и их пути пересекались только в письмах, а потом в воспоминаниях матери и снах…

Не так далеко работали поисковики, которые несли свою вахту в этих краях уже не первый сезон. Они так и не сумели привыкнуть к реакции родных тех солдат страшной войны, останки которых удавалось идентифицировать. Однако этот седой, благообразный дедушка был другой.

Он сидел один возле гранитной плиты с фамилиями погибших в то жуткое и победное лето 1943-го и вел тихую беседу. Сразу бросалось в глаза, что этот человек не сам с собой разговаривает, а именно беседует с кем-то невидимым всем остальным, и это молодые люди, курсанты Военного института, поняли сразу.

«…За пару лет войны мы, сын, уже привыкли к тому, что каждый бой по-своему решающий. Однако когда наш танковый корпус передали из состава Юго-Западного фронта в состав Воронежского и срочно бросили в район деревни Прохоровки, то мы даже не успели толком обрадоваться тому, что попали в подчинение прославленного Ватутина. Мы понимали, что предстоящее сражение будет отличаться от всего увиденного ранее…»

– Извините, тут земляки Ваши работают в поисковом отряде – может, чем-то помочь?

Дед повернул голову, и ребята увидели молодые глаза своего ровесника. Величаво кивнул седой головой:

– Благодарю. Я уже, слава Богу, нашел того, кого так долго искал.

И плеснули его глаза голубым сиянием, неведомым ранее этим парням. Да, это были юные глаза, однако – из другой эпохи. Присмирели курсанты и с каким-то новым зарядом тихо направились к белеющим вдалеке палаткам.

А сын опять окунулся в 1943-й и погрузился в многослойный разговор с отцом.

«…Было такое же июльское утро, когда мы сосредоточились в районе Сторожевое, Виноградовка, Правороть и во второй половине дня вместе с соседними частями приняли участие в контрударе Воронежского фронта во фланг наступающим дивизиям 2-го танкового корпуса СС. В первой половине дня противник вел разведку, выщупывал, вынюхивал и затем начал наступать, используя подошедшие части, свежие танковые дивизии. Этот громадный металлический краб, состоящий из 400 танков, лязгающий всеми своими дымящимися лапами, направил свой основной удар на наш корпус. Даже название у этого нечеловеческого чудища было соответствующее – „Мертвая голова“…»

– Бабушка говорила, что есть слова, которые нельзя употреблять дома, где иконы.

«Верно. Только те, которые таились в брюхе этого чудовища, были не дома; они хотели забрать твой дом тоже…

…Началась новая битва, которая продолжалась остаток этого дня, ночь, еще день и к ночи немного утихла. А на следующий день противник вновь пытался прорваться к Прохоровке, и через три дня напряженных боев нам пришлось оставить совхоз «Комсомолец». До Прохоровки оставалось 4,5 км…»

Дедушка приподнялся и долгим, медленным взглядом окинул окрестности, однако помешала влажная пелена на глазах. Он, опираясь на палку, медленно опустился на примятую траву, окунулся в ее запахи и опять вернулся в 1943-й год…

«Мы поняли, что намечается еще более страшное сражение, потому что в Правороть на НП корпуса прибыл Маршал Советского Союза Василевский. Он указывал на необходимость во что бы то ни стало не допустить противника дальше, сдержать это направление хотя бы в течение 10–15 часов. А утром следующего дня подошедшая 5-я танковая армия своими двумя передовыми корпусами помогла нашему корпусу. Совместными усилиями отбрасываем противника, вновь занимая прежний рубеж.

Именно здесь разыгрался жестокий танковый бой, которого история еще не знала и, наверное, не будет знать. Поле в 16–18 квадратных километров представляло собой сплошную массу машин, изрыгающих огонь, среди которых выделялись сотни факелов – горящих танков, как наших, так и противника. Авиация с утра до вечера беспрерывно бомбила, и самолеты по 16–18 штук гонялись друг за другом, причем работали не только бомбардировщики, но также наши штурмовики шли беспрерывным потоком. Поле было усеяно не только догорающей техникой, но также телами, и непривычно было в середине лета видеть не цветное, а обугленное…»

– А в учебниках наших, отец, написано просто: «Двое суток шел такой напряженный бой, а потом немцы, видя бесплодность своих атак, отказались от своего замысла и приостановили наступление…»

Тяжелый вздох разбавил июльский вечер и, казалось, многократно повторился там, за гранитной плитой с многочисленными рядами фамилий.

«…Прохоровка нас многому научила. Да, сын, война – это тоже школа! Только двойки некому ставить за невыученные уроки и ошибки…

Эти жуткие сражения механизмов привели к тому, что много танков вышло из строя. Нужно было производить много мелкого ремонта, однако запасных частей не хватало. Мы попытались подобраться к передовой, чтобы снять там с подбитых танков нужные нам запчасти, но нас туда не пустили, так как на машинах подъехать туда было совершенно невозможно: велся сильный обстрел. Мы решили дожидаться вечера, и тогда подползли к сожженным танкам, вынесли на себе нужные запчасти, в том числе и такие тяжелые, как каток. В обыкновенной обстановке такую запчасть ни за что не поднять двоим людям, но здесь мы ее как будто бы свободно тащили. Таким путем мы обеспечили себя. Да, сын, человек не всегда подозревает о своих возможностях».

Седой сын согласно кивнул головой, пытаясь соотнести свой жизненный опыт с отцовским, и глубокий вздох опять отразился эхом где-то очень далеко…

«Затем мы перешли в наступление, предварительно изучив тяжелые немецкие танки «тигры», поэтому для нас они не были неожиданностью.

Мы перешли к обороне, предварительно измотав силы противника, который действовал здесь такими крупными соединениями, как «Адольф Гитлер», эсэсовские части «Мертвая голова» и прочая нечисть. Не скрою, сын, у некоторых наших частей был вначале страх перед ними, однако вскоре мы увидели, как они горят, и перешли в наступление. То же самое было и с «тиграми», и «фердинандами», и «пантерами». Они уже нашим танкистам были не страшны, хотя заплатили мы за это дорогую цену…»

Седовласый человек опять поднялся во весь рост и вплотную приблизился к списку погибших, выбитому на гранитной плите, где фамилии струились непрерываемым потоком. Внимательно присмотрелся к соседям отца и смахнул слезу…

«После сосредоточения в районе Прохоровки мы получили приказ выйти на исходные позиции в район хутора Комсомолец, однако немцы нас накрыли там, и идти дальше было нельзя. Здесь и столкнулись два стальных танковых кулака, и пришлось идти в лоб на гитлеровские танки, часто используя таран…

Тут началось такое, сын, что живому человеку не только осмыслить, но и видеть не положено! Июльский день превратился в смрадный вечер, в котором все горело и клокотало… Положили мы там этих «тигров» и другой дичи, хотя от нашего батальона тоже осталось лишь 7 танков, а ведь выходило 26…

До вечера мы держали эту немецкую группировку, а потом немцы пошли в наступление, в обход вправо и влево. Когда мы поднялись на полный ход, немцы, увидев нас, бросились из своих траншей бежать. Причем бегут навстречу нам и, не добегая еще, поднимают руки: бери, мол, в плен. А я думаю: что́ я буду вылезать из машины. Они тогда стараются подлезть под танк, думают: высоко, как-нибудь спрячутся. Мы раздавили пушку…

Затем нам было приказано продвинуться на 4 км и взять станцию Тетеревино. Доехали до оврага, стали спускаться, но здесь немцы дали по нам залп. Пришлось развернуться на 180 градусов и идти на их батарею на третьей скорости прямо по их пушкам. Когда налетаешь на пушку и давишь, то только железо под гусеницами скребет, огонь летит – вот, думаешь, стрелять теперь не будешь, теперь-ка – все!

Под Журавлиным нам тоже приказали идти в атаку, где только половина лесного массива принадлежала нашим, и нужно мне было очистить этот лес. Одну пушку и человек 25 фрицев удалось раздавить, после чего немцы обратились в бегство.

Примерно в два часа дня танки начали выходить на скат балки. Пришлось бить с закрытых огневых позиций, отсекая пехоту от машин. Однако «тигры» подошли к нам на 1500 метров и двинулись двумя направлениями, а остальные танки шли на нас фронтом. Особенно вырвался левый фланг, где была хорошая дорога, поэтому мы, не подпуская их близко, открыли огонь с дистанции 1200 метров по тем танкам, которые шли к нам бортами. Били мы бронезажигательными снарядами, термитными.

Танки шли в полном боевом порядке, с задраенными люками, и с первых трех-четырех выстрелов три танка были подбиты. За «тиграми» шли мелкие танки, поэтому открываем огонь, меняя прицел – 500–700 метров. Я глянул в бинокль, вижу, что идут на нас еще три танка группой с левого фланга, поэтому пришлось быстро развернуть орудие и ударить по ним. Подбиваем из них первый, потом второй, но тут заряжающий передает, что снарядов бронебойных уже нет, а остался еще один «тигр» с левого фланга. Пришлось переходить на осколочные, причем по последнему танку, который подошел к нам почти вплотную, мы стреляли со 150 метров. А четвертый танк зашел немного сбоку и начал стрелять по нам с левой стороны. Там росла высокая трава, и она мешала наводке по этому четвертому танку. Кроме того, осколочные снаряды «тигра» не берут, а он стоял к нам лоб в лоб. Но мы все же продолжали стрелять, в надежде хоть что-нибудь ему повредить. И, когда у нас остался один снаряд, «тигр» начал к нам пристреливаться, и второй снаряд попал в нашу пушку, раздробив ее на металлолом. Тогда пришлось развернуть второе орудие, однако оно стояло ниже, и не было видно этого «тигра». Поэтому мы развернулись и ждали его появления. Тут начали уже просачиваться и автоматчики противника, и стали «поливать» нас из автоматов и пулеметов. Трескотня началась ужасная…»

Седой старик слышал отчетливо не кузнечиков мирного курского вечера, а эту неистовую перестрелку… А на ум приходили равнодушные строки из научных монографий: «В районе Прохоровка – Васильевка немцы сосредоточили примерно 250 танков и большое количество пехоты. Под прикрытием значительного количества своей бомбардировочной авиации и истребителей они пытались прорваться в этот район, чтобы нарушить наши коммуникации и угрожать окружением нашей группировке на Курской дуге».

В который раз подумалось: за каждым из этих фактов – множество подвигов, большинство из которых остались неизвестными и стали обобщающей статистикой.

«Мы находились на вершине клина и вели непрерывные бои, переходя все время в контратаки. Нам удалось выбить немцев из нескольких населенных пунктов, нанеся им большой урон. Однако вскоре разведка нам донесла, что противник сосредоточил в нашем районе 250 танков, в основном «тигров», под прикрытием «фердинандов» и «пантер», а также значительные колонны пехоты и бомбардировочную авиацию. Хотя немцы имели превосходящие силы, мы получили приказ держаться насмерть и не сойти с места, так как от нас зависит судьба всей Курской группировки».

Старик хорошо знал официальную историю, и от этого ему было еще тяжелее. Да, ему вспоминался художественный фильм, посвященный этому трагическому и героическому периоду. О том, насколько жестоким выдался бой, свидетельствовала картинка с самолета: в этом районе не осталось ни одной хаты; воронка на воронке.

Вспомнились также свидетельства наших недругов. Согласно сообщению по радио английского радиокомментатора Вирта, это был такой бой, которого не знала еще история. Это был тяжелейший бой, даже по сравнению со сталинградскими боями. Немецкое радио сообщало, что за 10 июля было выпущено столько боеприпасов, сколько за всю польскую кампанию. А за 11 – столько, сколько было выпущено за всю французскую кампанию.

Приходилось сыну-старику работать с документами, а также мемуарной литературой. Как бы перекликаясь с отцовским рассказом, проплыли перед глазами воспоминания еще одного очевидца: «Мы знали, что должны пойти танки. Так всегда и было. Сначала бомбит авиация, а потом идут танки. Слева от наших позиций была хорошая шоссейная дорога. Вот наблюдатель кричит: «Танки!» Я – к 3-му орудию. Танки были примерно от нас 1200 метрах. Но мы не растерялись. Командир батареи Ажиппо встал возле моего орудия и в ходе боя указывал, по какому танку бить. Когда они были от нас в километре восьмистах метрах, мы открыли огонь. Один танк загорелся, второй, третий. А в то время как мы стреляли, они пошли слева. За высоткой, за батареей как закричат: «Танки!» Командир батареи схватил одну станину в руки, наводчик Ходжаев – другую станину, вовремя повернули орудие и опять стали бить. Так командир батареи все время и корректировал мою стрельбу. Только потом я увидел, что кругом нашего орудия были сплошь воронки. Но тогда я ничего не замечал, не видел даже разрывов снарядов. Одного у нас ранило. В это время подошел танк на 150 метров. Только я оглянулся, хотел выстрелить – пламя, и я уже больше ничего не помню…»

Сидел седой сын на Прохоровском поле, возле гранитной плиты и разговаривал с отцом. До него доносился родной голос, который прежде был знаком только по письмам и рассказам матери…

2023 г.

Белая скамейка в Михайловском

Я посетил все три связанные с Пушкиным усадьбы – Михайловское, Тригорское и Петровское. В Михайловском поэт провел два года в ссылке, написав около 100 произведений, включая «Бориса Годунова» и несколько глав «Евгения Онегина». Его стихотворения этого периода, такие как «Деревня», «Пророк», «Я помню чудное мгновенье», вошли в золотой фонд русской поэзии.

В 1824–1826 гг. Пушкина в Михайловское сослали; формально – за его увлечение «атеистическими учениями», о чем власти узнали из его вскрытого письма. Но реальной причиной (по утверждению некоторых специалистов) стало желание графа Воронцова удалить от своей жены слишком далеко зашедшего поклонника.

Заключение в Михайловском не угнетало Пушкина: здесь он много читал, работал, и в результате эта ссылка стала одним из самых плодотворных периодов его творчества. Присутствие Пушкина здесь почти физически ощущается за каждым поворотом, и те или другие его волшебные строки всплывают в памяти. На помощь приходят размещенные тут и там небольшие «подсказки» с пушкинскими стихами, рожденными в этих местах. И эта перекличка между тем, что видишь, и волшебным русским языком может длиться и длиться…

Трудно очертить границы пушкинского влияния, потому что в этих местах все стремится приобщиться к памяти великого поэта, начиная с гостиницы под названием «Арина Р.» в деревне Бугрово, за которой мельничный пруд.

По чудной Еловой аллее медленно иду от Бугрова до Михайловского, и этот километр дороги пешком насыщен множеством звуков и запахов, которые еще долго можно разгадывать, используя пушкинские строки:

В середине аллеи, на Поклонной горке, стоит деревянная часовня Михаила Архангела.

Вспоминается, сколько шедевров было создано здесь, поэтому старый господский дом в Михайловском волнует по-настоящему:

Все в этом господском доме в Михайловском насыщено поэзией, даже заднее крыльцо:

Столовая, в которой когда-то стоял бильярд, кажется, сохранила прикосновения лицейских друзей Пушкина, потому что Дельвиг, Пущин и Горчаков навещали поэта в Михайловском.

А в этой комнате рождались бессмертные произведения, и она во многом напоминает деревенский кабинет Евгения Онегина в одноименном романе:

Оригинальная железная трость А. С. Пушкина, казалось, еще не остыла от его прикосновений.

В приусадебном парке находится Горбатый мостик через «пруд под сенью ив густых». Именно здесь удается прочувствовать искренность следующих пушкинских строк:

Согласно воспоминаниям Анны Керн, которая приехала погостить в Тригорское, в имение своей тетушки, здесь, в Липовой аллее, она прогуливалась с Пушкиным в июне 1825 года. Результатом этой встречи стало стихотворение «Я помню чудное мгновенье…», которое и сегодня воспринимается как вершина пушкинской любовной лирики.

Этот пруд «с островом уединения» остался в истории, потому что, по словам самого Александра Сергеевича:

Я задумался и отстал.

Облачное небо ускорило вечер, и я, стараясь проникнуться атмосферой Михайловского, опомнился, когда остался один. Необходимо было вернуться в наш прагматичный XXI век, однако довольно трудно было осознавать, что меня ожидает не тройка, а белый автобус…

Темнело, и я направился к единственному светлому пятну в зарослях, однако вскоре опять оказался возле любимой скамейки поэта. Понял, что надо двигаться в противоположную сторону, и на ум вдруг пришли странные строки:

Однако, как только я отвернулся, со стороны скамейки услышал мягкий, чуть насмешливый голос:

Из-под зонтика вдруг распахнулись темные влажные глаза.

Он смахнул проворную дождевую каплю с бакенбарда и подвинулся, оставив мне теплое сухое пространство.

И я подсел…

2023 г.

Случай на раскопках

Я хорошо знал, что стенку раскопа надо делать «под зеркало», как любила выражаться профессорша Софа. Она на этот счет была очень дотошной! Но сейчас не успевал, ведь Володя Роткин уже почти дошел до центра городища. Был в нетерпении. Даже не верилось, что вскоре увижу славный исторический городок, ведь уже разучился ходить по тротуару…

…Поскольку археологические раскопки велись за несколько десятков километров от родных мест одного из наших однокурсников, то мы решили погостить у него пару дней. Руководитель экспедиции – профессорша Софа – согласилась нас отпустить при условии, что трехдневную норму нам удастся выполнить к пятнице. Надобно было сделать контрольный раскоп. Особые требования предъявлялись как раз к нему: стенки должны были отражать эпоху – быть зеркальными. Однако давала о себе знать спина. Чудесные места, где нам пришлось в прошлом году вести раскопки, сразу же выработали привычку: с утра, после пробежки, прыгать в дымящуюся утренним туманом реку. Нам, здоровым, двадцатилетним, подобных испытаний было мало, поэтому начали выделывать разные сальто. Вот один раз не рассчитал и ударился спиной о корягу – забило дыхание и потемнело в глазах. Сначала слышал голоса чьи-то; казалось, прохладные струи переворачивали меня, а потом коряга в виде ледяного паука постепенно заслонила собой все…

Это было в прошлом году. Отдохнул я тогда на кухне несколько дней и опять – в раскоп, в погоню за скифом. Даже Софе не сказали. Вроде все прошло, особой боли потом не чувствовал. Только однажды, когда на дискотеке в ближайшей деревне, где мы, подчеркивая свой столичный статус, стремились произвести впечатление на местных девушек и несколько увлеклись, вдруг спина напомнила о себе…

Неожиданно что-то скрипнуло под лопатой. Археологическая выучка заставила перейти на щеточку, кисточку… Свистнул художнику, чтобы зафиксировал раскоп. Возле палатки сонно колупался в моторе водитель – ему ехать вечером за пропитанием, а ГАЗ-66 забарахлил. Я поднялся и заглянул в палатку, где проживала руководитель экспедиции, доктор исторических наук Софья Станиславовна. Несмотря на свой высокий статус, она позволяла называть себя Софой. Правда, это бывало в те короткие мгновения, когда вечером, возле костра, мы обменивались не только впечатлениями, но и стихами. В этой палатке все было как у нас, кроме, пожалуй, кроватей. Залез в красный рюкзак, нащупал «Практику». Любил фотоаппараты, сам постоянно их менял, но столь красивой машиной не работал ранее. Сделал несколько снимков. Только теперь стало ясно, что выкопанные мной артефакты не бесформенные куски, как думалось ранее, а творение человеческих рук. Очистил – и перед глазами появился довольно упитанный поросенок, потом возникла из комка земли корова.

Рассматривая эти древние фигурки, я еще не осознавал, что сделал открытие, ведь славянское поселение, которое мы раскапывали, представляло пласт самой ранней культуры наших предков, которые, по общему мнению, не способны были к столь ювелирной работе. Да и не до этого им было, если верить учебникам, – о хлебе насущном только и думали от заката до рассвета.

– Я свою порцию заканчиваю, – поднял голову из траншеи Володя и близоруко прищурился. – А ты, вижу, темп чего-то сбавил.

– Есть из-за чего, – задумчиво произнес я, посматривая на разложенные на когда-то белой, а нынче серой от пота и пыли, кепке.

Когда я позвал Володю, тот не сразу почувствовал запах открытия:

– Ну, ты, брат, даешь! Втихаря поросят разводишь, пока другие в реке полощутся.

Действительно, спасаясь от страшной жары, все наши ушли в сторону реки, ведь все равно раскопки в это время вести было крайне затруднительно.

Очевидно, что на моем лице в полной мере отразился весь спектр чувств первооткрывателя, поэтому, протерев очки, Володя насмешливо проговорил:

– Ты что, еще не избавился от комплекса первокурсника? Какие такие шедевры у славян шестого века? Нашим предкам в этот период было не до искусства! Это тебе не скиф прошлогодний, хотя наши по-прежнему думают, что им повезло в этом году попасть на неразграбленные курганы. Я-то знаю, что такое – перехитрить родственников покойного… Да и ты должен бы…

Он подошел, взял уже успевшую просохнуть статуэтку. Почувствовал, что его глаукомных, как сам говорил, глаз явно не хватает. Начал щупать.

– Да, вроде работа человечья.

– Кто же спорит, но только из другого века! Надо Софе срочно показать.

– Постой, а вдруг не отпустит, скажет свое, любимое: «Нога легкая у тебя, рытик, давай дальше», и тогда – накрылась поездка.

До прихода остальных археологов ничего толком не решили, хотя темп резко сбавили. Фигурки прикрыли планшетом

– Ну, рытики, с такими темпами не видать вам друга, – услышали над головой.

Профессорша в джинсах, в белой, как всегда (как умудрялась только!), футболке улыбалась, помахивая веточкой. Она всегда носила с собой какие-то уникальные веточки, что служили ей опахалом. Часто они были диковинные, не встречающиеся нам на пути в этой степи с яркими оазисами, но не столь богатой на деревья. Мы даже говорили: может, наша Софа на какого-то биолога параллельно работает? Волосы после купания из-под кепи еще струились, а не рассыпались. Невольно подумалось: «Авось, и правда, что у нее имеется молодой аспирант».

– Показывай трофеи! – совсем другим тоном сказала, молодо спрыгнув в раскоп. – Да с такой стенкой вы хотите, чтобы я приняла вашу работу? Это, рытики, далеко не зеркало! Даже больше… Однако показывайте добычу!

Я растерялся:

– Вы, наверное, пропажу фотоаппарата заметили?

– Я истинные находки нюхом чувствую – вы разве еще не удостоверились?

Пришлось показать свою добычу, понимая, что скрывать долго не удастся все равно.

Софа резко поменялась – в лице появилось что-то охотничье. Прихватив все находки сразу, вместе с кепкой, вскоре помчалась в штаб – центральную палатку. Интриговал тот факт, что среди статуэток домашних животных находилось три непонятных создания. Это могли быть осколки чего-то большого, нам неведомого. Когда пришли ее звать на ужин, то увидели, что Софа, разбросав вокруг себя справочники, сидит с поросенком и лопочет что-то свое, археологическое: «Не может же быть, чтобы черняховская и катакомбная…Странно, однако ж…» Мы сразу поняли, что поездка накрылась.

Ждали «светило», вызванное из Ленинграда. Мы должны были рассказать в точности все обстоятельства чудной находки. Через три дня он прилетел. Оказывается, отдыхал неподалеку, в Крыму, однако ввиду срочности даже про вертолет разговор велся. И мы слышали долгие споры в палатке, через которую просвечивала, прикрытая от комаров, лампа. Потом, в очередной раз, заезжее «светило» беседовало с нами, пытаясь поймать нас на неточностях. Причем профессор вначале подозревал нас в розыгрыше, на который мы были большие мастера. Потом говорили об юморном подарке ко Дню археолога, к которому мы всегда готовились загодя. Однако вскоре академик присмирел: взял три фигурки (больше не дали) и укатил в Киев, чтобы проверить возраст наших находок в специализированной лаборатории. Но перед отъездом вечером пригласил нас прогуляться. Возле нашего с Оксаной места, прямо на любимом, во всех отношениях, полулежащем дубе вынул флягу, угостил заморским коньяком. Закусывали дикой грушей. «Кстати, здесь жили совсем недавно», – показал он на старую одичавшую грушу. Недавно, по его археологическим меркам, это лет, эдак, 60 назад. Задумчиво пожевал, еще раз хлебнул прямо из горла, нас уже не приглашая. Криво улыбнулся:

– Ну что, партизаны, заварили кашу. Теперь, считай, мою докторскую ставите под сомнение… Ну, ладно! Живите, ваше все впереди…

…И вот сейчас сижу на границе и жду разрешения посетить места моей археологической молодости. Листаю электронную версию монографии этого профессора, где он, будучи давно гражданином западной страны, пытается доказать, что претензии восточных славян на более раннюю, сознательно-созидательную историю беспочвенны.

Бедные мои поросята! Справки, выданные серьезным НИИ, свидетельствующие о вашем древнем, славянском, вполне законном происхождении, вызывают сомнения у серьезных дядей западных. И некому вас защитить и вернуть из вашего незаконного силиконового бытия…

Бог, а вернее, История, что в общем-то одно и то же, нас рассудит… Ведь прошло всего сорок три года – мгновение…

Меня, конечно, не пустили, ведь там, в местах моих археологических открытий, где чудный Северский Донец и романтическое Усово озеро, идет военная операция…

2022 г.

Вечный долг

Мимо Василия мелькали привычные уже окрестности заброшенного края, поэтому он не сразу обратил внимание на покосившийся столб с еле прорисовывающимся названием деревни – «Трасовка». И только через несколько сот метров его вдруг осенило. Визг тормозов на этой разбитой дороге привлек внимание пастуха, дремавшего невдалеке, и он начал всматриваться в не столь привычную в этих краях иномарку, сложив ладонями домик. Василий из открытого окна примирительно помахал рукой и даже крикнул: «Порядок!» Тут же лихорадочно вытащил синюю тетрадь, нашел нужную страницу: «Когда неожиданно моя бывшая однокурсница вышла замуж за офицера и уехала с ним, то меня попросили поработать в дальней деревне Трасовке, пока найдут замену».

Василий удивленно хмыкнул: «Трасовка все-таки! Как это я раньше не обратил внимания на отсутствие одной буквы, из-за чего вынужден был колесить по пыльным дорогам, нарезая круги в поисках Тарасовки. А их, оказывается, почти полтора десятка!» Нужную строку детально просмотрел при помощи увеличительной функции телефона, чтобы окончательно убедиться в правильном названии нужной деревни. Нет, буква не затерлась за десятки лет – ее не было изначально!

Василий вполне осознал свою ошибку, которая привела к бесполезным поездкам по Украине в поисках Тарасовки, хотя ему нужна была Трасовка, но не сразу удалось оторваться от маминого дневника, который достался ему после ее недавней смерти. Когда стал перебирать ее обширную библиотеку, то внимание привлекла эта зеленая тетрадь с надписью наискосок: «Мысли для себя». Василий попытался, словно жаждущий в пустыне, сразу охватить глазами несколько фрагментов в этих записях, представляющих собой то ли дневник, то ли мемуары. «Может, настала пора рассказать. Сегодня пыталась, однако не хотелось твое, сын, явно праздничное настроение портить. Не знаю, как отважиться… Наверное, отец там обидится, но ведь потом он так вас с сестрой любил…»

В стоявшей наискосок на обочине автомашине он продолжал вникать в мамин ровный почерк, опасаясь пропустить еще какой-то важный факт. «Приехав туда, я вскоре узнала, что беременна. Поскольку мой избранник неожиданно уехал поступать в академию, я с трудом представляла свое будущее. Нет, он не собирался меня бросать, однако его постоянные поиски себя, а также мое настойчивое желание продолжать учебу вынудили меня задуматься об аборте. Однако я, молодой зоотехник, являлась слишком заметной фигурой в большом совхозе, включающем восемь деревень. Более того, мне пророчили карьерное повышение. Да и отец твой был партийным, а его родственников, как я понимала, не особо радовал тот факт, что наше потомство какое-то время будет находиться на их территории, где уже было несколько маленьких детишек…»

Развернувшись, Василий начал двигаться назад и вскоре нашел перекресток, где на покосившемся столбе можно было еще прочитать поржавевшую надпись «Трасовка». Он медленно поехал по колее, которая, видать, давно не принимала легковушек. Не сразу из-за плотных кустов начали показываться заколоченные избушки. Василий пытался отыскать жилье хоть с какими-то признаками жизни, поэтому автомобиль двигался медленно, пока чуть не уткнулся в прицеп с сеном, преградивший дорогу. Поскольку объехать препону не было никакой возможности, Василий обошел этот громадный стог и увидел мужика, распластавшегося возле переднего колеса допотопного трактора.

– Бог в помощь!

Мужик, хотя и вздрогнул от неожиданности, но приподнимался неспешно, прихватив разводной ключ. Прохладно-стальной взгляд и соответствующие наколки, выглядывающие из-под застиранной тельняшки, сразу же заставили Василия насторожиться. Однако мужик, отбросив ключ на кусок парусины с инструментами, вытер руки и только тогда произнес с кривоватой улыбкой:

– Коль церкви у нас нет, то и Бог вряд ли услышит, однако помощь не помешала бы.

– Да, я тут человека ищу, полагаю, что вашего односельчанина. Аркадием зовут, а фамилии не знаю. Не подскажете?

Мужик заглянул за прицеп, хмыкнул, вероятно, оценивая автомобиль, и только тогда ответил:

– Ну, Аркадий – не Иван! Один он в наших краях. В самом конце улицы, вернее, того, что он нее осталось. Только в толк не возьму, зачем этот спившийся полудурок понадобился городскому человеку, покрывшему такое расстояние! От нерадивого его сынка Кольки приветик, небось?!

Василий неопределенно хмыкнул.

Еще раз показав направление движения, мужик вдогонку проговорил:

– У нас тут остались только те, кто никому не нужен…

Избу Аркадия Василий нашел бы и без подсказок, поскольку возле нее виднелись свежие следы. Самого хозяина Василий не нашел, хотя его присутствие ощущалось повсюду. Решив подождать, Василий сел в автомобиль, включил кондиционер и вновь окунулся в мамину жизнь, запечатленную в зеленой тетради.

И опять большой промежуток в дневнике, где много говорилось о работе и родственниках. Через несколько десятков страниц он нашел продолжение сюжета: «Здоровье подсказывает, что необходимо высказаться. Часто думается: а нужно ли тайны уносить с собой? По-разному отвечают на этот вопрос психологи и мудрые люди. Не буду сегодня ни тем, ни другим».

Василию очень хотелось прочитать итоговые мысли, записанные уже совсем больной мамой, и сразу заглянуть за черту. И вместе с тем появилось понимание того факта, что это новое знание не позволит ему жить по-старому.

«Когда ты уже… получился, то я написала твоему отцу, однако ответа не получила. Но ты не думай плохо о своем отце, потому что письмо мое припрятала хозяйка квартиры, которая, видать, имела виды на него. Проплакав несколько ночей, я осторожно разведала у работниц фермы, кто может помочь избавиться от будущего ребенка. Осенним вечером, когда уже темнело, я приехала на дальний хутор, где жила баба Мелана. Ты ее должен знать, ведь потом она стала главным специалистом по вправлению костей многим страдальцам, причем далеко за пределами нашего региона.

Раньше несколько раз приходилось здесь бывать по работе, поэтому просьба отвезти в субботу на ферму, для того чтобы взять анализы у больных животных, не вызвала подозрения. Однако мне не повезло, потому что в одном из соседних домов была свадьба, поэтому пришлось затаиться в ближайших кустах, дожидаясь момента, когда гулянка перейдет в последнюю стадию. Было противно на душе: я, двадцатишестилетняя женщина, признанный, авторитетный специалист, должна прятаться в мокрых кустах, чтобы подчиненные не узнали о будущем внебрачном ребенке, потому что сразу же пойдут сплетни, от которых не отмыться, наверное, и за полжизни. Ближе к полуночи, когда я решилась выйти на дорогу, вдруг услышала шуршание и крик: «Куда лезешь, дура?!» Почти упершись передним колесом в мои ноги, стоял мужчина, поддерживая велосипед. Правда, можно было утверждать и обратное: велосипед поддерживает это изрядно пьяное существо. Обдав меня плотной смесью самогона с чесноком, мужик вдруг оправдательно зачастил: «Анна Игнатьевна, извините, ради Бога, – не узнал! А мы сегодня немного отпраздновали конец недели! А тут – темнота! Вы, наверное, помогали где-то кабанчика вычистить?! Ловко, говорят, это у вас получается! Вот что значит человек ученый, а то наши костоломы только портят скотину».

Этот пьяный мужик, казалось, за частоколом слов хотел спрятать свою растерянность. Однако я находилась в еще более глупом положении и лихорадочно пыталась придумать более-менее правдоподобную версию моего странного пребывания далеко от дома этим субботним вечером.

– Нет, у меня здесь…

– А дошло! Звиняйте, я забыл про свадьбу. Вот что значит уважение: приглашают уже и на чужие села! Можно позавидовать. Разрешите проводить, а то какому-нибудь пьяному всякое может прийти в голову.

– Так это я должна и вас бояться, – я через силу засмеялась.

Однако молодой мужчина обиделся:

– Да я за вас, Анна Игнатьевна… Для вас я…

Дрожащими руками он чиркнул спичкой, и я узнала молодого тракториста, которого иногда видела на улице. Закурив, он продолжал дрожащим голосом:

– Да мы же с вами соседи. Знали бы вы, как моя мама про вас хорошо говорит! Аркадием меня зовут, встречались по работе, хотя кто вы, а кто я?!

Как-то незаметно мы вместе прошли уже солидный отрезок, когда вдруг выглянула луна. Я отметила его широкие плечи и пышную шевелюру, однако азиатские скулы несколько портили общую картину. Да меня он не мог заинтересовать и в более благоприятные времена, однако, вероятно, так уж женщины устроены, что нас преследует подсознательный страх остаться без мужской поддержки, особенно в таком интересном положении. Вот почему я поддерживала разговор, насколько это было возможно…»

Василий так глубоко окунулся в непростые фрагменты маминой жизни, что очнулся только от резкого запаха дыма. Подойдя поближе к крыльцу, Василий расшифровал его как запах жареной рыбы и еще чего-то, наверное, местного. Ссутулившийся мужик с самокруткой в зубах чистил рыбу. Он не сразу заметил Василия, поэтому какое-то время продолжал себе под нос насвистывать простенькую мелодию. Потом уставился на гостя:

– От Кольки? Наконец-то! А то я здесь уже совсем перешел на речной и лесной корм.

Василий окончательно убедился, что этот засушенный, почти коричневый человек и есть Аркадий, когда увидел, что за седовато-желтой грязной щетиной явственно проступают скулы.

– Нет, я не от Николая.

Видя, что Аркадий напрягся и начал лихорадочно возиться со своей потухшей сигаретой, Василий вытащил пачку и протянул ему.

– А, верблюд! Видел однажды в армии. Дорогой дым.

Он попытался открыть, однако трясущиеся руки его подводили. Пришлось Василию помочь ему.

– Оставьте себе всю пачку.

После глубокой затяжки, вызвавшей клокотанье и даже присвист в хилой груди, Аркадий прищурился:

– Говоришь, что не от моего Кольки; сигаретами дорогими угощаешь, а чего от меня хочешь – не пойму. Что тебя занесло в мое подворье?

– Можно присяду? Меня зовут Василий. Я хотел с вами поговорить о прошлом, потому что только вы можете мне дать определенную информацию.

– А что, я кому-то чего-то задолжал?

– Да нет! Наоборот, я ваш должник, причем большой.

Аркадий даже отодвинул свою табуретку, пытаясь охватить глубинную сущность такого неожиданного заявления.

– Вы знали мою маму. Помните Анну Игнатьевну, зоотехника, которая в бывшем совхозе «Большевик» работала в пятидесятые годы?

В давно потухших, когда-то голубых глазах, покрытых туманной пленкой, включился какой-то внутренний фонарик. Он слегка приподнялся, прищурился, внимательно рассматривая лицо Василия.

– Неужели – сын Игнатьевны?

«Во время нашего вынужденного совместного путешествия Аркадий все время говорил, хотя это было не очень характерно для обычного тракториста. Наверное, боялся пауз, к тому же все заметнее проявлялось действие алкоголя. Аркадий все чаще в свою хаотическую речь вставлял комплименты: «Как моя мама хотела бы, чтобы вы были ее невесткой. Я-то понимаю, что это вряд ли…» А я все больше молчала, размышляя о своем».

– Да, уважал я вашу матушку. Даже больше – нравилась она мне. Сейчас уже можно признаться. Однако шансов у меня не было никаких! Она была ученая, при серьезной должности, а я еле семь классов осилил. Промасленный тракторист не был ей интересен. Но сейчас с удовольствием поговорил бы с ней.

Василий поставил на стол плоскую бутылку коньяка:

– Мамы нет уже два года.

Аркадий застыл на пару мгновений и вдруг как-то неуклюже махнул рукой перед глазами, как бы избавляясь от паутины. Потом вытащил из-под тряпья пару стаканчиков, которые оказались разными, и виновато посмотрел на Василия.

– У меня тут гостей не бывает. Уже и не вспомню, когда последний раз заходил кто-то. Сосед ближайший какой-то странный, с довольно мутной биографией. Сидел, наверное, если судить по наколкам. Я, честно говоря, побаиваюсь его. Чудно: волка или кабана дикого не страшусь, а как уставится он своими зэковскими зенками – холод по спине.

Выпил, причмокнул.

– Вещь, конечно, но я к своей привык, – и он, крякая, начал рыскать в древней тумбочке, покрытой пышными разводами трещин.

– Не надо, дядя Аркадий. Пока хватит, а потом попробуем и вашу домашнюю.

– Ты не думай! Она у меня – ого-го! Ваш коньяк с красивыми звездами не докажет!

Василий вспомнил, как долго мечтал об этом моменте, когда сможет неспешно заполнить всю недосказанность маминой зеленой тетради. Теперь же любопытство сменилось страхом в ожидании невозможного знания. Кроме того, его долгожданный источник, это высохшее, неизвестно на чем держащееся тело, не выдержит больших доз. Однако пока посветлевший лицом и даже несколько приободрившийся Аркадий заговорил вполне связно:

– Да, сейчас уже можно сказать! Было-было у нас одно свидание. Не подумай чего – просто прошли вместе, наверное, километров семь…

На лице Аркадия медленно проявлялась мечтательная, почти юношеская, несколько разгладившая скулы улыбка.

– Уже не помню, почему она оказалась там, далеко от дома, без машины. А я возвращался, конечно, уже хорошо подогретый – праздновали чего-то…

Аркадий автоматически потянулся к стаканчику, хотя, судя по глазам, уже находился там, в той сентябрьской ночи.

– Я любовался ею в лунном свете и все старался красиво говорить, но выходило слабо…

«Меня раздирали самые противоположные чувства. Я, конечно, была раздосадована, что этот Аркадий помешал моим планам. Но вместе с тем где-то глубоко созревало новое чувство, подсказывающее, что этот заурядный, грубоватый человек послан мне, атеистке, не случайно. Кроме того, мне хотелось чисто по-женски отомстить твоему отцу за то, что оставил меня в столь ответственный момент. Наверное, поэтому особо не таилась, идя по центральной улице поселка».

– Даже закуски толковой у меня нет. Неудобно как-то…

– Ах, нет! Это моя забывчивость.

Василий метнулся к автомобилю и принес несколько свертков. Слегка азиатские глаза старика начали округляться, когда на импровизированном столике появились кольца колбасы, буженина, шпроты.

– Жирно живешь. Я такого и не пробовал. Да и машина у тебя крутая…

– Дядя Аркадий, это все вам.

Жалобно пискнул телефон. Это была эсэмэска от врача о том, что Василий должен быть в больнице – готовиться к операции. Однако высветившаяся на смартфоне дата кричала, что эта информация катастрофически устарела.

– А связь у вас, как я понимаю, не очень устойчивая?

– Если совсем уж горящий вопрос, то у этого зэка бывшего обычно прошу, но он, гад, такую цену заламывает. А откуда у меня деньги? Вот и расплачиваюсь рыбой да грибами. Но в последнее время ноги уже плохо слушаются. Пока дойду до леса, пять раз отдыхаю.

Мужчина, несмотря на приличную закуску, начал заметно пьянеть и заговариваться, поэтому Василий поспешил высказаться. Он положил телефон перед Аркадием.

– Теперь не надо никуда ходить. Берите – это подарок. Правда, связь у вас тут не очень качественная, но все-таки сможете послать сигнал, если что…

– Да я знаю участок, где приличная связь. Это вот возле горы Гулянки, там часть военная стояла когда-то – может, потому?!

Аркадий говорил, все чаще путая время и пространство, однако среди этого словесного хаоса вдруг прозвучал вполне осознанный вопрос:

– Я, конечно, уже немного того, но что-то не возьму в толк, к чему твои подарки?

– Я ваш должник!

Вяло звякнул телефон, натужно прорываясь через чужие слова, крики… «Приезжай срочно… Последние анализы пришли… дело хуже, чем я полагал». Тревога в голосе врача пробивалась даже через хриплое завывание сетей. А у Василия перед глазами проплывали строки маминого дневника: «На следующее утро проснулась с высокой температурой. Это были, конечно, последствия моего длительного пребывания в мокром осеннем саду. Хозяйка квартиры провозилась со мной несколько недель. Наверное, догадалась о моей беременности, однако она вскоре неожиданно умерла от сердечного приступа. Мне же не пришлось распространяться о своем деликатном положении, потому что последовал мой перевод на работу в районный центр. А когда опомнилась – было поздно. Вот так ты и появился на свет из-за Аркадия, который помешал мне совершить этот грех. Так что должен его благодарить».

Аркадий же изумленно рассматривал подарки.

– Мы ведь полчаса как познакомились? За что мне все это?

– Да нет, дядя Аркадий, мы с вами знакомы давно, намного раньше. И это очень малая часть долгов, которые я должен отдать. Надеюсь, что успею…

Скукожившаяся фигура на фоне окна – это последнее и самое яркое воспоминание Василия о Трасовке.

Автомобиль наконец-то выскочил на трассу, и мотор, никем и ничем не сдерживаемый, сыто запел. Василию вспомнились последние строки из маминого дневника, обращенные к нему: «Может быть, из-за того, что вопрос о твоем рождении так трудно решался, счастье с тобой в жизни не встретится никак».

Василий вздохнул: «Нет, к большому сожалению, не успею…» – и надавил на акселератор…

Сентябрь, 2020 г.

Альбом для детишек

Обязательно побывать в Софийском соборе – это не просто традиция. Профессиональному историку, естественно, важен тот факт, что собор сохранил фрагменты древних фресок, а также иконостас, который содержит несколько ценных реликвий. Михаил бывал здесь не единожды, однако в этот раз интересовали раскопки, которые велись в старейшем храме Новгорода, ведь он понимал их значение. Оторвавшись от экскурсии и надоедливой соседки, что пыталась фотографироваться на каждом углу, Михаил зашел в собор, медленно миновав небольшие группы женщин, и направился в дальний, темный угол.

Эта часть собора была отделена плотной пленкой, однако он нашел небольшой проход и оказался перед раскопом, в котором четко просматривалось несколько слоев. Игнорируя запрет, Михаил сделал несколько снимков. Неожиданно в зареве вспышки в самом темном углу храма взметнулась фигура, и Михаил понял, откуда слышался шепот, который он проигнорировал вначале. Немного привыкшие к темноте глаза наконец-то смогли различить стоявшую на коленях женщину в широкой темной косынке. Она только скосила немного глаза, но продолжала свою молитву страстным шепотом, а потом неожиданно подхватилась и, не обратив внимания на Михаила, растворилась. Только теперь он догадался, откуда распространялся этот тонкий, сладковатый запах, который смутил его вначале. Смешанный с ладаном и другими церковными запахами, этот шлейф был настолько специфическим, что еще долго преследовал его после выхода из собора.

В кассе Софийской звонницы Михаил купил билет и совершил прогулку по «боевому ходу» Детинца. Его всегда восхищало это название новгородского кремля. Почти сорокаметровый Кокуй отличался от других башен Детинца, внушая уверенность в обороноспособности наших предков. Михаил остановился возле Алексеевской башни, чтобы рассмотреть единственную сохранившуюся часть оборонительных укреплений Окольного города, которые представляли собой внешние стены Новгорода.

Сделав несколько снимков собора, Михаил спрятал фотоаппарат, потому что неопределенная погода не позволяла надеяться на приличные фотографии. Еще раз оглянувшись на собор, Михаил решил, что художественных снимков для выставки уже набирается достаточно. Сегодняшние фото, вобравшие в себя все пасмурные оттенки этого дня, вряд ли добавят что-то существенное для понимания исторической значимости объекта. Тем более что у него уже имеется подобная серия. Вспомнились намеки друзей об избыточности темных красок в его творчестве в последние годы. Кроме того, приближалось время встречи, на которую нельзя было опаздывать.

Город Михаилу был хорошо известен, однако точного места нахождения фирмы, которая вселяла надежду на спонсорство, он не знал.

Михаил направился к стоянке, где скучало несколько фигур, очевидно водители. Впереди довольно быстро шла женщина, в которой он не сразу узнал соседку по церковному пространству. Михаила поразило преображение этой женщины, когда она на ходу сбросила косынку, рассыпав шикарные медовые волосы по спине. Сев на сиденье БМВ женщина быстро сменила валенки на красные туфли, а на пальцы нанизала несколько колец. В момент с лица сполз покой и послушание, и через считаные минуты за рулем сидела современная гламурная бизнес-леди. Сыто рыгнув, автомобиль сорвался с места и сразу же набрал скорость, уносясь в сторону центра. Михаил имел немалый опыт общения с представительницами прекрасного пола, не переставая удивляться их врожденному умению преображаться, однако этот эпизод его почти сразил.

Двигаясь по пешеходному Кремлевскому мосту через Волхов, который напоминал застывшую в воздухе рыбу, Михаил в очередной раз удивился инертности псевдоисториков, которые не устают переписывать ложь о красном Волхове после посещения Новгорода Иваном Грозным. Массовые казни, конечно, были, но как могла река оказаться красной, если она в этот период была замерзшей? А вот отсутствие Ивана Грозного на памятнике «Тысячелетие России» новгородцам представлялось вполне справедливым – не совсем уверенно заключил Михаил.

Особой надежды на то, что удастся выбить деньги на издание альбома, у него не было. Действительно, если в Петербурге со спонсорами туго, то вряд ли можно надеяться на провинциальных бизнесменов? Тем не менее рекомендованная ему фирма произвела на него вполне приятное впечатление не только по форме, но и по содержанию. В частности, у Михаила традиционно больше доверия было к тем фирмам, где секретарями работают не длинноногие девицы, а «синие чулки» в очках. В «Роднике» было именно так. По-советски вышколенная женщина средних лет в очках ответила, что директора пока нет – на совещании в мэрии. Она попросила подождать и предложила кофе. Михаил вытащил коробку конфет, припасенную для подобных ситуаций. За чаем секретарь понемножку разоткровенничалась и рассказала, что на самом деле Кристина Игоревна не в мэрии, а в суде, где уже не первый день идет процесс по делу об убийстве ее восьмилетнего сына. Полтора месяца назад он был сбит пьяным водителем-мажором. Вот почему желательно не утомлять директора и не выводить из себя. Услышав это, Михаил подумал: «А может, наоборот – зажечь ее нашим перспективным делом, дабы отвлечь?» Его размышления были прерваны четкой фразой:

– Кристина Игоревна, к вам посетитель из Петербурга, который…

– Да, я в курсе. Спасибо, Мария Ивановна.

Михаил невольно улыбнулся тому, что строгая секретарь и в этом плане отвечает классическим представлениям. «Как в анекдоте про Вовочку», – не совсем к месту подумалось ему.

Прежде чем он увидел эту женщину, его внезапно обдало таким запомнившимся запахом, который неожиданным образом сочетал, казалось бы, противоположные ароматы: церковный и парижский. Да, он узнал свою утреннюю соседку по храму, хотя это было не так просто. На него глядели стального цвета глаза, ногти были столь ярко накрашены, что на фоне стопки белоснежной бумаги успешно притворялись каплями крови…

– У меня ограничено время, да и у вас, вероятно, нет его лишнего, поэтому предлагаю упразднить предисловие.

Пододвинув поближе к посетителю кофе, она с каким-то напитком в фужере устроилась напротив и окинула просителя стандартно-оценивающим взглядом. Михаил понял, что заготовленная им довольно кучерявая речь сейчас не пройдет и попытался лаконично раскрыть сущность проекта. Он внезапно почувствовал, что именно так надо говорить об издании историко-краеведческого альбома о Великом Новгороде, предназначенного для детей.

– Книга, как я вам писал, носит краеведческий характер – она посвящена истории Великого Новгорода…

– Да, я внимательно прочитала аннотацию, которую вы нам выслали, однако из нее не совсем понятно, кому конкретно адресована книга. И вообще, она учебная, научно-популярная или художественная?

– Я как автор затрудняюсь однозначно ответить, потому что сложно представить себе не только вашего земляка, но и любого другого русского человека, который был бы равнодушен к истокам нашим…

– Имеются таковые, и вы, вероятно, знаете их тоже. Однако давайте все-таки ближе к нашим… Мы заинтересованы, конечно, в подобных изданиях, тем более что будет использована реклама нашей фирмы. А вот в каком виде вернутся наши затраты и вернутся ли?

Повертев в руках папку с проектом книги, она продолжала:

– Вы согласитесь, конечно, что времена сейчас сложные, впрочем, вряд ли они бывают совсем уж простые. Мы отзываемся на спонсорство, однако поймите нас, также нуждаемся в поддержке. Вот почему я хотела бы узнать, какой эффект будет иметь ваша книга.

– Это нужно детишкам.

Перевернув всего пару страниц, эта эффектная женщина вдруг как-то сникла, а пальцы ее вдруг затряслись. Казалось, свинцовая туча проникла с улицы, исказив ее лицо. Женщина неожиданно метнулась к окну. Михаил, скосив глаза, увидел открытую страницу с его любимой фотографией, где румяные мальчишки мчатся на деревянных конях к солнечному диску.

Пауза затянулась, и Михаил не решился прервать ее. Эта странная ситуация доказывала свою реальность только шелестом страниц – Михаил теребил образцы будущей книги. Послышался еле удерживаемый вздох:

– Чьим детишкам?

Не успел Михаил сосредоточиться на этом странном вопросе, как женщина хрипло выдавила:

– В общем, пока ничем не могу вас порадовать. Надеюсь, что наступят новые времена. Всего доброго! – И она излишне резко схватила трубку телефона и начала крутить диск, хотя глаза ее были устремлены в окно. Выходя из помещения, Михаил заметил, что на подоконнике стояла фотография улыбающегося мальчика.

– Вы простите Кристину Игоревну, ведь ей отказали в суде – этот убийца ее сына остается на свободе, а она уже столько заплатила адвокату.

Уже в приемной он успел услышать скуление, которое вначале спутал со звуком телефонного диска. Оглянувшись, Михаил успел запечатлеть женский силуэт на фоне окна, сгорбленный от великой, почти неземной тяжести. «Так выглядит само горе», – непроизвольно проснулся в нем фотограф, и этот несуществующий снимок отпечатался в его сознании, еще долго сопровождая повсюду…

Декабрь, 2020 г.

Дельфиненок

О, не смотри на меня, мое детство,

этими большими, испуганными глазами!

В. В. Набоков

В этих кустах трудно было отыскать какие-либо явные следы бывшего пионерского лагеря. Даже от фонарных столбов остались лишь почерневшие пеньки.

Я с грустью бродил среди зарослей. Только спустившись в ложбину, наконец-то увидел сохранившийся фрагмент прославленного лагеря, где в годы моей пионервожатской юности все лето не стихали детские голоса. Ложбина оказалась рукотворной. Да это же дельфинарий! Перед глазами проплывали слайды былого, которые местами оказались выцветшими, но все же узнаваемыми…

Шефы подарили нашему пионерскому лагерю маленького дельфина. За ним необходимо было ехать в Севастополь. Естественно, каждый из нас, пионервожатых, которые еще несколько недель назад находились в статусе первокурсников, потеющих над учебниками, стремился попасть в команду сопровождающих дельфина. Подобная операция представлялась не только познавательной, но и особо романтичной, поэтому я взял фотоаппарат.

Конечно, для такого деликатного пассажира необходим был особый транспорт, однако переговоры директора нашего пионерлагеря, всемогущего Качаряна, со своими земляками, управляющими рыночными механизмами полуострова, закончились безрезультатно. Нам ничего не оставалось, как разместиться в потрепанном грузовичке, что давно уже стал универсалом, привыкшим перетаскивать на своей спине самые разнообразные грузы.

Эх, соблазнительно-опасная крымская дорога, порциями приоткрывающая нам море! Что может быть романтичнее! Конечно, мы воспользовались шансом перестать быть солидными, забыв о том, что уже несколько недель отзываемся на непривычные пока отчества, и начали беситься так, что водитель Лукич вынужден был остановиться. Высунув из-под своей линялой кепки плутоватые глазки, которые казались почти прозрачными на коричневом лице, он прохрипел:

– Эй, воспитатели! Какие там у вас приняты наказания?! Доиграетесь!

– Что, Качаряну заложишь?

– Да, если будете продолжать, то боюсь, что некого будет наказывать, – хохотнул в кулак.

– За твои грехи, видать, пора! – не удержался Василий, и мы многозначительно переглянулись.

Дело в том, что Лукич, являясь в данный момент лагерным водителем, исполнял еще с полдюжины различных функций, включая почтальонские. Именно благодаря своей мобильности он прослыл первейшим бабником, который, как мы подозревали, занимался каждое лето подработками в лагере для того, чтобы сойтись с новенькими вожатыми. Последняя его победа – Оксана, на которую с самых первых дней запал Василий, и в искренность его чувств верилось, хотя внешне ухаживания выглядели довольно наивными.

Сразу же по приезде, не дав нам акклиматизироваться после всех сессионных, а потом вагонных перипетий, Лукич собрал нас в пустом еще корпусе. Воспользовавшись отсутствием другого начальства, он начал нас «посвящать в вожатые». Среди целого ряда таинственных процедур особое место занимали ночные купания в море. Мы активно включились в эту сомнительную игру, которая ближе к полуночи приобретала довольно странные формы. На уровне подсознания этот импровизированный спектакль воспринимался нами как переходная черта между детством, которое могло еще агонизировать в студенческой, общежитейской среде, и необратимой взрослостью, что ожидала нас на алуштинском берегу.

Уже в вагоне мы предчувствовали наше новое состояние, сублимирующееся в таком неожиданном и, как оказалось, не столь уж притягательном отчестве, которым награждали нас воспитанники. Огромная ответственность, которая внезапно свалилась на нас, восемнадцатилетних, не сразу была прочувствована до тех трагических глубин, которые на одной полуночной планерке проявились в заплаканной молодой матери и кусающем губы отце…

Сейчас в кузове потрепанного грузовика мы старались вернуть фрагменты того бесшабашного студенчества, которым не успели насытиться за один только первый курс, понимая, что это уже была натужная игра, во многом искусственное погружение в детство, скрывшееся где-то там, за одним из только что мелькнувших поворотов. Большие куски брезента, которые водитель надеялся использовать, если у шефов не найдется емкости, подходящей для транспортировки дельфиненка, стали пространством для баловства. В этих играх проявились не только первые ростки осознания той огромной ответственности, которую мы взвалили на свои неокрепшие плечи, но и ностальгия по детству, которое продолжается уже не для нас.

Когда мы подъехали к искусственному ограждению в порту, временно игравшему роль дельфинария, то сразу же заметили наш подарок, метающийся в узком пространстве за сеткой.

– Ого, какой активный! – окружили мы гладкое существо с улыбающейся, как нам показалось, мордочкой.

– Да это он уже устал! Вам придется купить ведро рыбы – на дорогу должно хватить, – посвящал нас в дебри нового воспитательного направления работник дельфинария, насквозь пропахший рыбой.

В качестве временного жилища для дельфиненка нам пришлось приспособить брезент, на который бросили большой кусок выгнутой резины, заполнив эту импровизированную ванну водой. Потом все вместе пытались пристроить дельфиненка в этот искусственный водоем, что оказалось довольно сложной задачей, поскольку он постоянно выскальзывал. Мне предстояло тащить его переднюю часть, и я старался делать все процедуры более чем прилежно до тех пор, пока не увидел глаза этого дельфиньего ребенка…

Давно выцвели фотографии, однако этот слайд с мокрой мордочкой и влажными глазами, с укором смотрящими на меня, остался со мной на долгие годы. Как мы ни старались, однако дельфиненок неоднократно ранился о борт грузовика, когда нам не удавалось удержать его в такой неприспособленной посудине.

Когда мы приехали, перед глазами детей предстала довольно печальная картина. Вместе с измученным животным в наш бассейн вылились остатки кровавой лужицы, что образовалась на дне брезента. Дети моего отряда, радостно бросившиеся мне навстречу, вдруг остановились и с испуганно-брезгливым выражением уставились на мои руки. И только тут я заметил, что с них стекает кровавая кашица.

Весь израненный, поэтому присмиревший на время дельфиненок не спешил показываться на поверхности, и мы уже начали беспокоиться, что наша работа не увенчалась успехом.

– Вероятно, вместо праздника мы устроили детям похороны, – грустно проговорил Василий и со злобой посмотрел на Лукича, хотя винить во всем только его было бы не совсем справедливо.

О, если бы знал мой друг, увалень Василий, как он был близок к истине! Потом долго еще я не мог удержаться от упреков, дескать, «накаркал!», прекрасно понимая, что вины его в предстоящей трагедии не было.

Когда дельфин немного ожил, то его начали использовать в качестве приза для детей, победивших в разного рода конкурсах и соревнованиях. Прокатиться на спине дельфиненка – какая награда может быть желаннее! Конфеты и экскурсии, ранее предполагаемые в качестве призового фонда, не шли ни в какое сравнение с удовольствием, которое получали дети, пытаясь удержаться на скользкой и такой живой спине этого умного животного. Они согласны были стоять в очереди, чтобы совершить такую необычную водную процедуру, поэтому пришлось на несколько дней приостановить почти все мероприятия, положенные по графику.

Дети активно таскали рыбу из столовой, чтобы заручиться расположением дельфиненка и подружиться с ним. К сожалению, не сразу взрослые заметили, что рыбы у морского животного оказалось намного больше, чем предполагалось детям на обед. Позже выяснилось, что ушлые подростки приспособились таскать рыбу из большого холодильника столовой, проделав отверстие в проржавевшем днище холодильника. Вскоре рыба вблизи дырки закончилась, и один несчастный мальчик попытался добраться рукой до дальних рыбных запасов, что закончилось трагически: его смертельно поразило током…

Хотя подобные инциденты, как правило, не очень афишировались, однако в нашем лагере были отменены все активные мероприятия. Правда, дети и без этого притихли и даже замкнулись в себе. Зато особый спрос был на жуткие истории, которыми пугали друг друга они уже и в дневное время, в тихий час. Среди детей распространялись самые невероятные слухи.

Однажды, когда я во время дневного сна задумчиво сидел на веранде своего корпуса, неожиданно услышал:

– Я знаю, Михаил Петрович, что это «дельфинчикова мама» так наказала нас всех за то, что мы украли у нее ребенка и мучили его! – На меня глядели огромные, ничего не понимающие и все осознающие детские глаза. Это была так называемая моя «телохранительница» – так я, шутя, называл тех детей, которые не очень находили себя в коллективе, поэтому я опекал их, а они неотвязно следовали за мной…

Я сидел возле заросшего кустарником котлована, являвшегося в середине 70-х годов дельфинарием, в несуществующем теперь уже пионерском лагере. Я в полной мере прочувствовал себя гражданином страны, которая в очередной раз возрождалась.

Эти яркие слайды рождали фрагменты то ли былого, то ли будущего…

Вздохнув, я поднялся, чтобы до ночи вернуться в город. Впрочем, новая трасса позволяла не беспокоиться о дороге. Я осторожно обошел муравейник и, не оглядываясь, устремился к внедорожнику, силуэт которого влажно расплывался на еле заметной просеке, хотя дождя давно не было и не намечалось…

Крым, 2020 г.

Неуемный Азат

Здание нового крымского аэропорта поражало не только и не столько своими размерами, сколько своеобразной волнообразной архитектурой, которая здесь, на равнине, вызывала надежду у прилетевших и навевала ностальгию на таких, как я. Естественно, смешно было бы сравнивать этого современного стеклобетонного монстра с предыдущим зданием аэропорта, однако все же стало жаль былого неказистого, но уютного сооружения. Нахлынули юношеские воспоминания о событиях 70-х, которые вряд ли могли произойти в этом огромном здании.

…Я закончил свое пионервожатское лето и уже готов был улетать в Киев, тем более что занятия начинались через несколько дней. Надо было осмотреться, а также выяснить ситуацию с билетами, которые якобы заранее заказывала наша администрация. Все скамейки были заняты, поэтому я оставил свою покалеченную сумку у колонны, ведь таскать ее, довольно тяжелую, с одной оборванной ручкой было крайне неудобно. Подобный исход можно было предусмотреть, ведь сумка не была рассчитана на такую тяжесть, основу которой составляли камешки, представляющие собой детские сувениры с пожеланиями и нарисованными забавными мордашками. Они мне были дороги, как и сами дети, с которыми сроднился за лето. Конечно, придется все-таки распрощаться с частью, а то в самолет могут не пустить. Однако я не мог демонстративно выбрасывать детские подарки на глазах у сотрудников, которые находились со мной в лагерном служебном автобусе, любезно предоставленном директрисой.

Я немного осмотрелся и направился к кассе. Хорошо, что мне был известен всепроникающий пароль, который позволял надеяться на получение билета: «Илья Валентинович». Я и сам хорошо знал этого долговязого Илью, потому что он появлялся у нас в лагере как представитель Крымской филармонии, однако отношения у нас не сложились из-за Оксаны. Правда, я пытался себе внушать, что не только из-за нее: меня раздражала его всепроникающая беспринципность. Однако где-то в глубине души приходилось признать, что Илья сумел так быстро завладеть самой красивой девушкой из нашей вожатской группы благодаря именно своим мужским качествам. Пока мы писали ей стихи и мечтали о каких-то пляжных романтических сюжетах, приехавший отдохнуть на пару дней директор филармонии Илья умудрился утащить нашу красавицу в свой вагончик на целый день…

Пока срабатывал сложный конвейер по доставанию билета, думы мои были поглощены вечной проблемой добра и зла, которая значительно усложнилась за счет новых неоднозначных впечатлений, какими насытило меня это крымское лето…

Возвращался я довольный, с билетом в руках, хотя и со сложным чувством к Илье. Я так и не сумел составить единого мнения об этом проворном парне. Конечно, сейчас я знал об Оксане намного больше, чем тогда, при первой встрече, и его победа выглядела менее убедительной: слишком откровенно наша красавица наслаждалась обилием новых мужчин…

Я не сразу обеспокоился, когда не увидел свою сумку возле колонны, подумав, что, вероятно, ошибся, ведь в зале находится более десятка похожих мест. Однако вскоре по спине пробежал холодок, потому что моей желтой сумки не наблюдалось нигде. Вспыхнула слабая надежда: кто-то из коллег решил пошутить, ведь вчера закончилась смена, и они разными путями спешили добраться домой. Наверное, завис кто-нибудь из бывших коллег здесь, в аэропорту, и от нечего делать решил меня разыграть. Я успокоился и даже немного позлорадствовал: пусть помучаются и потаскают сумку с одной ручкой, полную камней. Однако по мере того как эта спасительная версия не подтверждалась, я стал лихорадочно вспоминать, что в ней было ценного, кроме различных сувениров. Конечно, особенно жаль фотоаппарата, вернее, даже не самого «Зенита», хотя я долго за ним гонялся, чтобы достать, а пленок с красочным отчетом о множественных впечатлениях этого чудесного лета. Для меня, историка, потеря отрезка жизни, который так дотошно фиксировал, – это драма. Спросив нескольких дремлющих пассажиров, я бросился к комнате с надписью «Милиция»… Однако именно в этот момент по радио прозвучало объявление, что меня ожидают у служебного выхода. Каково же было мое удивление, когда издалека я заметил всеохватную улыбку Азата!

…«Азат – это чудовище! Как ты с ним справляешься?! Получается одно из двух: или сторожить его одного, или остальных детей отряда!» – часто говорили коллеги, удивляясь моему терпению. А я, имея минимальный педагогический опыт, как-то умудрялся справляться с этим странным подростком. Я вспомнил, как Азат оставил весь лагерь без газированной воды, которую за три копейки выдавал надежный советский автомат. Оказалось, что в этом аппарате имеется трубка, которую можно использовать для создания самопала. Конечно, это открытие сделал Азат и сам поспешил им воспользоваться на практике.

Все мое раздражение уходило, когда я смотрел в эти безмятежные глаза с неистребимой улыбкой. Тут же улетучивалось желание устраивать разборки по поводу его очередной выходки. Я догадывался, что его хулиганство носит нарочитый характер, а внутренний мир этого странного ребенка заполнен какими-то своими, вполне достойными смыслами. В частности, вызывал уважение тот факт, что Азат страстно любил самолеты и делал их из бумаги и других подручных средств, запуская при первой возможности в небо…

Это был тот же, вечно улыбающийся Азат, однако за два месяца в нем более явно начали проявляться черты будущего мужчины. Азат, улыбаясь, показал на тележку, где моя желтая сумка гордо возвышалась на самом верху. Оказалось, что Азат подрабатывает в погрузочном терминале, и таким образом он хотел выразить свою признательность, избавив мой багаж от разного рода досмотров, хотя с самолетом он не угадал.

– Как это тебе удалось меня отыскать?

Азат еще шире улыбнулся и ткнул пальцем в небо. Я знал его специфическую манеру общения, поэтому не стал смотреть вверх.

Вдруг меня осенило:

– В кассе работает родственница?

– Да, моя мама! Она меня пристроила сюда, в аэропорт, чтобы помогал чемоданы грузить на тележки. Теперь свои деньги имею.

Я не удержался от ехидного замечания:

– Что, здесь автоматов с водой мало, что копишь на самопал?

Азат отрицательно покачал головой, и у глаз этого четырнадцатилетнего паренька появились вполне взрослые морщинки. На загорелом лице Азата впервые исчезла улыбка, и появились пятна, которые я идентифицировал как покраснение от смущения.

– У Гуляры день рождения скоро…

– А ты уже определился с подарком?

Вместо ответа Азат опять расплылся в улыбке, однако она воспринималась как-то по-новому, более осмысленно:

– Вы же тоже пирожки любите, поэтому предлагаю сходить в кафе.

Не дожидаясь ответа, он быстро забрал мою сумку с тележки и попытался тащить, однако стушевался, когда понял, что долго справляться с ней он не в силах. Я надеялся пристроить свой багаж в камере хранения на пару часов, которые оставались до регистрации, но Азат показал на небольшое окошко в углу зала. Только вблизи я рассмотрел миниатюрную надпись: «Срочный ремонт». Азат что-то пошептал старому седому татарину в фартуке, и тот, внимательно посмотрев на меня, сразу же сказал:

– Все будет толково!

Я попытался объяснить ему причины срочности ремонта, на что старый татарин только улыбнулся в усы, показал на вывеску и что-то молвил, видать, на родном языке.

Мы сидели с Азатом в маленьком кафе. Обратив внимание на то, как быстро перед нами появились пирожки, я понял, что здесь его все знают и относятся с симпатией. Улыбка оставалась на его лице, когда он приоткрыл немного покров над своим странным поведением там, в лагере. Впервые он говорил не по-детски.

– Гуляра – это моя сестра. Она в соседнем лагере была. Мама запрещает нам видеться, потому что я остался с отцом, когда они развелись.

– Так это ты туда бегал! Почему сразу не сказал?! Я бы постарался решить этот вопрос.