Проект «Ковчег». Зима 41-го.

Вместо пролога

Зима сорок первого года –

Тебе ли нам цену не знать!

И зря у нас вышло из моды

Об этой цене вспоминать.

А все же, когда непогода

Забыть не дает о войне,

Зима сорок первого года,

Как совесть, заходит ко мне.

Хоть шоры на память наденьте!

А все же поделишь порой

Друзей – на залегших в Ташкенте

И в снежных полях под Москвой.

Что самое главное – выжить

На этой смертельной войне, –

Той шутки бесстыжей не выжечь,

Как видно, из памяти мне.

Кто жил с ней и выжил, не буду

За давностью лет называть…

Но шутки самой не забуду,

Не стоит ее забывать.

Не чтобы ославить кого-то,

А чтобы изведать до дна,

Зима сорок первого года

Нам верною меркой дана.

Пожалуй, и нынче полезно,

Не выпустив память из рук,

Той меркой, прямой и железной,

Проверить кого-нибудь вдруг!

(Константин Симонов)

I

Сашка учился писать. Нет, так-то писать он умел, и даже грамотно. Он учился писать пером, злобно бурча себе под нос что-то невразумительное, отдаленно напоминающее ругательства и проклятия. Правда, определенную грань приличия в своих высказываниях парень не переходил. Высунув кончик языка, неловко и чересчур нежно удерживая неуклюжими пальцами перьевую ручку, он выводил на сероватых листках прописей: «Зима. Вот и зима. Зина, Вова, Вера и Боба – на санки. Ай, мороз! Береги, Зина, нос!»[i] Аккуратно поставив точку в последнем восклицательном знаке он, осторожно отведя перо от листа, обводящим пропись движением руки вставил его в чернильницу-непроливайку. Стол был завален тетрадными листками с каракулями, кляксами и надрывами от зацепов пера.

– Фух, кажется, начинает получаться, – выдохнул он, – но дело обещает быть гораздо сложнее, чем я даже предполагал. Нет, ну как вы такой хххх…, – Сашка в сердцах махнул рукой, – ну ты меня понял, писать умудряетесь! Это же кошмар и пытка! Да я лучше бы на еще одну штурмовку слетал, чем так мучиться!

– Кхм, – Никифоров широко ухмыльнулся, – ну, со штурмовкой ты, брат, хватил! Уж лучше перышком по бумаге, чем брюхом по зениткам. Сидишь себе спокойненько, водишь перышком по бумаге. Красотища!

– Да, ничего не лучше, не хочет это ваше перышко по бумаге, то кляксы летят, то вон бумагу рвет. Первый раз за два дня что-то нормально получаться стало. И это прописи для первого класса, а мне в девятом учиться предстоит! Хоть садись и сам шариковую ручку изобретай!

– Ха! Так изобрети, кто тебе не дает. Ты вон умный, с тобой сам Миль советуется, – Петр ехидно взглянул на Сашку.

– Ага, изобрети! Как будто это так просто, – Александр обиженно хлюпнул носом. – Ну, вот зачем мне эта школа, а? А ведь еще курсантов учить надо будет. Когда я этим всем заниматься буду?

– Раз товарищ Сталин считает, что так надо, значит оно действительно надо. А с нами ты же не каждый день заниматься будешь, да и возить тебя на аэродром будут, как большого начальника.

– Угу, очень большого. Баловство это все. Надо нормальную школу. И тренажеры нужны здесь, а не там, только не получится их перетащить. Да, вообще, много чего нужно, а я тут, как первоклассник прописи осваиваю.

– Ну, так все будет. Михаил Леонтьевич сказал же, что вопрос решен на самом высоком уровне. Вон даже КБ его обратно в Москву возвращают. Целых два вертолетных конструкторских бюро будет. Значит и вертолеты будут, и пилоты, и школа для них. И курсантов наверняка самых лучших дадут, – Петр прямо искрился оптимизмом.

– Ну, это вряд ли. Летчики сейчас нужны на фронте, а вертолеты это на далекую перспективу. Ладно, поживем, увидим. Ты на поезд не опоздаешь?

– Успею, – Никифоров махнул рукой, – до вокзала не далеко, доберусь быстро.

– Я тебя провожать не пойду, еще потренироваться хочу, чтоб уж совсем олухом неумелым не выглядеть.

– Что я, девица, чтоб меня провожать, сам доберусь, а ты занимайся, удачи тебе, ученик – Петр хихикнул, – и не трясись ты так, нормально все будет. Мы вон с тобой, как немцев причесали на Березине, там не боялся, а здесь трясешься.

– Так то там…

– А то тут, – Никифоров заразительно рассмеялся, Сашка заржал вслед за ним, все-таки хороший парень Петр, настоящий друг.

Настроение у Петра было преотличнейшим, и на это имелись свои причины. Три дня прошло с тех пор, как они вернулись в Москву. На следующий день по возвращению они отметились в управлении кадрами на Лубянке, где получили отпускные билеты. Оказывается, им обоим был предоставлен отпуск: Петру по ранению, а Сашке на обустройство. Что для Петра было очень приятной неожиданностью, отпуска в 1941 году давали не просто неохотно, а практически никогда. Теперь вот Никифоров собирался домой, в Тамбов, а Александр учился писать перьевой ручкой.

У Сашки только-только начало получаться, он даже представить себе не мог, насколько сложным окажется это дело. Но парень был настойчивый и упрямый и все-таки добился того, что чернила не оставляли кляксы, буквы не расползались пятнами, а перо не рвало бумагу. Конечно, получалось у него не так споро, как у людей из этого времени, но, по крайней мере, он уже не чувствовал себя совсем ни к чему не приспособленным, а руку со временем набьет. А еще напрягала сама необходимость идти в школу. Он не понимал, зачем ему это нужно, как там себя вести. Чем сейчас живут его ровесники, чем увлекаются, как разговаривают. Может для того, чтобы Сашка это узнал и понял, Сталин и принял такое решение, отправить его в школу? Наверное, все обстоит именно так. А значит, придется стараться, встраиваться в новую и неизвестную для него жизнь. Ведь приказы командования Александр с детства привык исполнять, а решение Иосифа Виссарионовича было именно в форме приказа. Хотя, Сашке было бы гораздо проще остаться в армейском коллективе на аэродроме в Кубинке, где базировались вертолеты. Там все было привычное и родное, да и многих людей из БАО и полка он уже знал, познакомились во время передислокации техники. С летчиками из прикрытия так вообще сложились вполне дружеские отношения, не смотря на разницу в возрасте.

Пришла пора Петру выходить из дома. Долгих проводов и прощаний устраивать не стали, смысла не было, через неделю Никифоров вернется. За это время Сашка, как раз разберется со своими делами, а управление кадров ВВС наберет первую группу курсантов. Планировалось, что после учебы Сашку будут возить на аэродром, где он станет обучать будущих вертолетчиков. Как он будет совмещать службу и учебу в школе, парень представлял себе довольно смутно. Утешало одно, что в точных науках он далеко обогнал сверстников, а гуманитарные предметы уж как-нибудь вытянет. Значит, все будет попроще. В конце концов, читать учебники можно и в машине по дороге на аэродром.

Закрыв за Петром дверь, Сашка снова уселся за ненавистные прописи. Руку надо набивать, а времени на это совсем нет, уже завтра утром надо будет идти устраиваться в школу. Все документы для этого были готовы и аккуратной стопочкой лежали на углу стола. Паспорт, справка об утере прочих документов во время эвакуации, выданная в НКВД, квитанция об оплате за обучение. Да, обучение в старших классах, оказывается, было платным и стоило двести рублей за учебный год. Квитанцию он получил в отделе кадров, вместе с прочими документами. Правда, кадровик сообщил, что указанная сумма будет удержана из его денежного довольствия. Не ахти какая сумма за год обучения, но, тем не менее, новость радости не доставила. Не то, чтобы Сашке было жалко денег, но как-то не очень приятно осознавать, что придется платить за учебу, которую ему фактически навязали. Применение этим деньгам он бы и другое нашел, вон в квартиру много чего надо купить. Да, если честно приобрести придется практически все. Поначалу он хотел затариться вещами первой необходимости со складов базы, но в конечном итоге побоялся показаться в глазах окружающих людей скопидомом. Как заметил Сашка, в этом времени как-то не принято было уделять много внимания комфорту. Или просто ему люди такие попадались неприхотливые. А тут он начнет тюками таскать вещи вертолетом из немецкого тыла, сказать ему, наверное, ничего не скажут, но уважение окружающих потеряется точно.

Конечно, кое-что на первое время взять пришлось: постельное белье, одежду, средства гигиены, немного посуды. Ну и личные вещи: фотографии, гитару, книги, в основном по вертолетной тематике. Волков, увидев стопку книг, тут же насторожился, просмотрел их и велел хранить литературу в сейфе в его кабинете, пока не установит такой же у себя в квартире. Вот тоже еще затраты будут. Но тут Сашка рассчитывал, что уж этот железный ящик ему выдадут и установят от НКВД, по крайней мере, надо попробовать пробить вопрос через Волкова. В общем, вещей было только-только обустроить быт на первое время. Входить в новую жизнь придется практически с чистого листа.

Утром, умывшись и позавтракав, Сашка надел наглаженный с вечера костюм и белую сорочку. Глажка тоже оказалась тем еще приключением. Гладить пришлось на обеденном столе, постелив на него старое одеяло. Утюг представлял собой чугунную гирю с металлической ручкой, держаться за которую надо было через полотенце. Нагревался он на газовой плите. Долго. Сашка точное время не засекал, но не меньше 15-20 минут. Потом, обмотав руку полотенцем, надо было хватать этот кусок чугуна и, пока не остыл, гладить вещи. С непривычки парень несколько раз обжегся и чуть не сжег пиджак. Но все-таки отутюжить костюм и сорочку удалось без фатальных последствий для парня и самих вещей. После глажки чистка обуви была настоящим отдыхом. Нанес ваксу щеточкой на ботинки, хорошенько прошелся по всей поверхности, и в заключение натер шерстяной тряпочкой до зеркального блеска.

Пред тем, как выйти из дома Сашка посмотрелся в мутное зеркало, висевшее в прихожей. Оттуда на него глянул обычный парень, каких он видел во множестве на улицах нынешней Москвы. Отличали его от них разве что излишне холодный, настороженный взгляд и немного щегольски внешний вид, но другой гражданской одежды у него не было, не идти же в первый раз в школу в камуфляже. Хотя, как заметил Сашка, в этом времени многие ходили в полувоенной одежде. Сочетание красноармейской гимнастерки с обычными гражданскими брюками было здесь в порядке вещей. Вообще, одежда на людях отличалась однообразием и мрачностью. Можно было бы, конечно, списать это на военное время, но ведь приобретались эти вещи до войны.

Вышел загодя, чтобы до начала уроков застать директора на месте, представиться, оформить документы. Изначально предполагалось, что устраиваться в школу он пойдет вместе с Волковым, чтобы случись какие вопросы, было кому на них ответить, но майор пока остался на базе, и когда он вернется оттуда, было не понятно. Так что решать все щекотливые моменты придется самостоятельно. Сашка на зубок выучил свою легенду. Еще бы! Его так гоняли в секретной части на Лубянке, что он уже и сам поверил в свое нынешнее происхождение с родителями нелегалами-антифашистами, но на каких-нибудь мелочах вполне мог и проколоться. Оставалось надеяться, что директор школы, или кто там будет у него принимать документы, не станут особо вдаваться в тонкости его биографии.

Придя на место, Сашка с интересом осмотрел школу. Трехэтажное оштукатуренное здание желтого цвета с белыми полуколоннами в простенках между окнами. Стекла крест-накрест заклеены полосками газетной бумаги. Двор расчищен от снега. По углам здания стоят деревянные ящики с песком для борьбы с зажигательными бомбами, Сашка уже видел такие в городе. Крыльцо из трех ступенек прикрытое сверху козырьком. Массивные деревянные двери. Внутри в просторном холле, упротивоположной от входа стены стоят бюсты Ленина и Сталина, над ними кумачовый транспарант с надписью белой краской: «Учиться, учиться, учиться упорнейшим образом, – такова теперь задача! И.В. Сталин»[ii] В обе стороны от холла шли не очень широкие коридоры с рядами дверей, окрашенных белой масляной краской, по обе стороны. Стены коридоров наполовину снизу покрашены в темно-зеленый цвет, выше побелены сероватой известкой, местами начавшей желтеть от сырости, что выглядело довольно мрачновато. Найдя дверь с табличкой «Директор» Сашка робко постучался, не услышав ответа, постучал уже более настойчиво.

– Войдите, – раздался из-за двери приглушенный женский голос.

Парень открыл дверь и шагнул в кабинет, по привычке вытянувшись на входе, но потом, опомнившись, расслабился:

– Здравствуйте. Я Александр Стаин. Направлен в Вашу школу для прохождения обучения.

– Здравствуй, – произнесла, сидящая за столом, заваленным какими-то бумагами и серыми картонными папками женщина. Одета она была в вязаную кофту, сверху на кофту накинута ватная телогрейка-безрукавка, на голове коричневый платок. В кабинете было довольно прохладно. – Даже так, направлен? – женщина слегка улыбнулась, от мальчишки, стоящим перед ней просто-таки за версту несло армейским порядком, уж ей ли, жене красного командира этого не понять. Вернее теперь уже не жене, а вдове. Еще свежее не изжитое горе с новой силой болью резануло по сердцу. Улыбка резко потухла. Елена Петровна никак не могла смириться и принять, что ее Вени больше нет в живых. Что никогда больше он не встретит ее у угла школы, не посмотрит любящим, иронично-веселым взглядом, серых, таких родных глаз с паутинками морщинок в уголках. У них не было детей, она никак не могла забеременеть, последствия холодного и голодного детства, но Венечка ни разу ее этим не упрекнул, всегда окружая нежным вниманием и заботой. При воспоминании о муже защипало глаза, и Елена Петровна быстро отвернулась в сторону, чтобы мальчик не увидел ее слез, не надо ученикам знать об ее горе. Женщина быстро взяла себя в руки и, украдкой вытерев влагу с ресниц, снова взглянула на паренька. Тот стоял в напряженной позе, видимо, обдумывая, как ответить на ее риторический вопрос. Она поспешила его успокоить: – Это я просто спросила. Мне еще два дня назад позвонили из комиссариата внутренних дел и предупредили о твоем приходе. Только я ждала тебя еще вчера.

– Извините, мне не обозначили, когда я должен был к Вам подойти. А вчера я готовился и друга провожал. Если бы знал, что Вы меня ждете, подошел бы вчера.

– Зови меня Елена Петровна. Я учитель русского языка и литературы и по совместительству директор этой школы. Друга на фронт провожал?

– Нет, с фронта. В отпуск по ранению.

– Ааа, – Елена Петровна замялась. Она хотела спросить, откуда у мальчика друг-фронтовик и как они познакомились, но остановила себя. Товарищ из НКВД очень настоятельно просил задавать поменьше вопросов, а к просьбам такого ведомства надо было относиться предельно серьезно. – Впрочем, не важно. Мне сказали, что ты учился самостоятельно и школу не посещал, это так?

– Да, так сложилось, – Сашка, покраснев, пожал плечами. Его напрягал этот разговор. Парень не представлял, что можно рассказывать этой женщине, а что нет.

– Ясно. Ну, а как ты сам оцениваешь свои знания?

– Точные науки: алгебра, геометрия, тригонометрия, физика, химия, астрономия, черчение – отлично. Гуманитарные науки, наверное, никак, – парень пожал плечами.

– Совсем, совсем никак? Каких русских и советских писателей ты знаешь, что читал у них?

– Нууу, – задумчиво протянул Сашка, – Пушкин, Лермонтов, Толстой, Гоголь, этот, как его, Горький.

– Да уж, и где у нас такое специфическое образование дают? Ладно, не отвечай, знаю, что не можешь ответить. Этот, как его Горький… – Елена Петровна улыбнулась. – Между прочим, наша школа носит имя Великого русского советского писателя Алексея Максимовича Горького. Он даже посещал нашу школу в 1935 году, – с гордостью произнесла директор.

Сашка снова покраснел. Ему было стыдно, что он совсем ничего не знает о творчестве такого замечательного человека, именем которого названа эта школа, кроме того, что он действительно был и был писателем. Нет, он что-то помнил из своей прошлой школы о писателях, что-то ему рассказывали во время занятий в бункере, но именно литературе и русскому языку уделялось не так уж много времени. Впрочем, как и географии, истории, иностранным языкам. Не актуально это было в той реальности. Ну, какая история, география, если все это сгорело в огне ядерных взрывов, не говоря уже об иностранных языках.

– Ну, что ж, Александр, трудно тебе придется, но мы, преподаватели и ученики тебе поможем, главное, чтобы ты сам не ленился и хотел учиться. Но думаю, с этим проблем у нас не будет. Так ведь?

Сашка кивнул.

– Не будет, Елена Петровна.

– Ну, вот и отлично. Сегодня после уроков попрошу учителей побеседовать с тобой, оценить уровень твоих знаний, чтобы мы все, включая тебя, могли понять, на что следует обратить внимание в первую очередь. Ты не против?

Сашка кивнул. Можно подумать он мог отказаться.

– И еще. Ты комсомолец?

– Нет.

Брови Елены Петровны удивленно взметнулись вверх:

– Хм, странно, ну ладно. Тогда на этом все. Давай сюда свои документы, и пойдем в класс, представлю тебя ребятам. У меня как раз сейчас урок в 9 «а». У нас два девятых класса. Ты будешь учиться в «А». Ребята у нас хорошие, дружные. Почти все комсомольцы, все состоят в отряде местной самообороны, дежурят во время авианалетов на крышах, помогают на призывных пунктах. Девочки по инициативе Лены Волковой, это наш комсорг, работают в госпитале. Я думаю, ты быстро найдешь с нашими ребятами общий язык.

Вот в том, что он быстро найдет с одноклассниками общий язык, Сашка очень сильно сомневался. И не только из-за вредной Ленки, тут был устоявшийся коллектив сплоченный общим делом, а Сашка в силу обстоятельств, связанных со службой, в этом деле участвовать не мог, следовательно, ему по определению уготована роль изгоя. Да, подсуропил ему Иосиф Виссарионович с этой школой. Так-то Сашка уже понял, для чего Сталин это сделал, но понять и принять – разные вещи. И как теперь выгребаться из этой проблемы парень даже представления не имел. За размышлениями Сашка не заметил, как они дошли до нужного кабинета. Елена Петровна по-учительски уверенно открыла дверь и вошла в класс. Царивший в помещении до ее прихода гомон тут же стих, раздались хлопки крышек парт, ученики встали, приветствуя учителя. Следом за учительницей вошел и Сашка. Тут же на нем, как стволы зениток скрестились любопытные взгляды. Парень поежился, он не привык к такому вниманию со стороны незнакомых людей. Нет, на Березине точно было проще, там он делал свое дело, на автомате, ни о чем не думая, а тут ему казалось, что он стоит у расстрельной стены, а вот эта милая женщина сейчас зачитает ему его приговор. Глупости, конечно, но ощущение дискомфорта холодком пробегало по спине. Тем не менее, не желая показывать слабину, пересилив себя, Сашка уверенно оглядел своих будущих одноклассников, споткнувшись взглядом об недобрый прищур серых глаз Лены.

– Здравствуйте, ребята, – мягко произнесла Елена Петровна. – С сегодняшнего дня в вашем классе будет учиться новый ученик – Саша Стаин, – по классу прокатился приглушенный гомон. – Он прибыл к нам в эвакуацию, подробнее о себе Александр расскажет вам на перемене или после уроков. Саша, садись на свободное место, и начнем урок.

Сашка еще раз оглядел класс в поисках свободного места. Лена Волкова, сидящая за партой одна, демонстративно сдвинулась на середину скамьи, показывая, что рядом с ней места для Сашки нет. Можно подумать он горит желанием сидеть рядом с этой хоть и симпатичной, но до ужаса вредной девчонкой. Очень надо! Сашка прошел в самый конец класса и уселся один за последнюю парту. Быстро выложив из портфеля тетрадь и чернильницу, он положил портфель в полочку под крышкой парты и с интересом стал слушать учителя. А урок действительно оказался увлекательным. Елена Петровна рассказывала о Николае Васильевиче Гоголе так захватывающе, с такой любовью к писателю, что Сашка даже не заметил, как пролетело время. Раздавшийся в коридоре пронзительный звонок вывел его из оцепенения, в которое он погрузился, слушая учителя. Как ни странно, одноклассники на перемене не ринулись к нему знакомиться, а собрались кучкой у Ленкиной парты, обсуждая какие-то послешкольные дела, как понял Сашка по обрывкам фраз, связанные с дежурствами отряда самообороны и помощи в госпитале. Для парня все эти заботы были далеки и непонятны, он чувствовал себя лишним среди ребят, и это было, пожалуй, обидно. Он сидел за своей партой, глядя в окно на заснеженный школьный двор и старался не прислушиваться к бурному обсуждению.

Звонок на новый урок даже обрадовал. Пока не стало понятно, что следующим уроком будет русский язык. Настроение окончательно добило то, что книги в библиотеке Сашка еще не получил и его пересадили к Ленке Волковой, чтобы они могли заниматься вместе по одному учебнику. И ведь не откажешься, пришлось пересаживаться. Девушка тоже была не особо рада соседству, в сердцах хлопнув книгой на середину парты, хорошо хоть чернильницу не перевернула. И начались мучения. На первом же предложении, которое надо было написать, Сашка поставил кляксу, потом перо в руке непослушно цеплялось за бумагу, выводя вместо симпатичных букв какие-то каракули, как будто он не сидел целых два дня, не отрываясь, тренируя чистописание. Зато Лена писала быстро и аккуратно, выводя округлые буковки цепляющиеся одна за другую. Вот бы и Сашке так же научиться. Видя мучения парня, девушка пренебрежительно фыркнула, от чего он еще сильнее занервничал и посадил очередную кляксу. Зато на физике и математике оторвался. По сравнению с тем, как его гоняли в свое время, программа этих предметов была для Сашки сродни букварю. Да и летная подготовка здорово помогала, ну что такое школьная геометрия в сравнение с учебником по вертолетовождению – сущая ерунда! Основной проблемой было записать решения задач, чистописание так и не давалось.

По завершению уроков, когда Сашка, уже было, собрался идти к директору, для прохождения собеседования с преподавателями, как его остановила Лена:

– Стаин, тебе необходимо встать на учет в комитет комсомола. Комсомольский билет у тебя с собой?

Сашка замялся и буркнул:

– Нет. Не комсомолец я.

Лена кивнула, как бы подтверждая какие-то свои мысли, а потом, окинув Сашку презрительным взглядом, с ехидной улыбкой произнесла:

– Ну, конечно, кто же примет такого в комсомол. Значит, и в дежурствах отряда самообороны можешь не участвовать, нам там такие трусы не нужны!

От обиды свело скулы, на глаза сами собой стали наворачиваться слезы. Захотелось сказать что-нибудь в свое оправдание, или нагрубить этой злой девчонке. Ну, за что она на него взъелась?! Что он ей сделал?! Они виделись-то один раз, во время того самого обеда. Чтобы не сорваться и не показать свою слабину перед одноклассниками, присутствовавшими при этом неприятном разговоре, Сашка резко отвернулся, сжав кулаки, схватил портфель и выскочил из класса, хлопнув дверью. Ребята вопросительно взглянули на Лену:

– Лен, ты чего на новенького накинулась, вы что, знакомы? – озвучила общий вопрос Настя Федоренко, маленькая, как птичка, но очень добрая и отзывчивая девушка с огромными голубыми глазами, всегда восторженно и удивленно смотрящими на мир. Вот только с начала войны, с тех пор, как на границе пропал без вести ее старший брат, вокруг этих прекрасных глаз появились не проходящие черные круги, а в глубине синих бездонных озер поселилась боль.

– Он сам знает, за что я на него накинулась! Встречались один раз. Родственник дальний какой-то с Украины, как папа сказал, – раздраженно ответила Лена.

Она и сама не понимала, за что взъелась на парня. Тогда, за обедом она была расстроена из-за горя, постигшего любимую учительницу, вот и нагрубила сгоряча. А что на нее нашло сейчас? Да ничего! Просто этот мальчишка ее раздражал. Смотри-ка, не успел прибыть в Москву в эвакуацию, а уже явился в школу в новеньком отглаженном костюмчике, ботиночки вон аж сверкали, сам весь такой чистенький, высокомерный. Все перемены просидел букой, ни с кем не познакомился, о себе ничего ни кому не рассказал, только в окно пялился. А сам-то! Даже писать не умеет, видела она, как он каракули выводит, как курица лапой, первоклашки и то лучше пишут. Правда, вот с точными науками у него все отлично, но это ничего не значит! Мало ли у кого какие способности!

А еще Лена сама себе боялась признаться, что оторвалась на парне из-за переживаний об отце. Папка уехал на фронт, и вот уже больше двух недель от него не было вестей. Она гнала от себя плохие мысли, но беспокойство не уходило, а с каждым днем становясь все сильней и сильней. Девушка прекрасно понимала, что, скорее всего, отец просто-напросто не может дать о себе знать, да и письма с фронта идут не быстро, но все рано это не успокаивало. А еще она переживала, что так и не смогла с ним поговорить и помириться после той размолвки за столом, случившейся из-за этого противного Сашки. Именно эту размолвку она и не могла простить, по сути, ни в чем не виноватому парню. Они в семье редко ссорились, а с папой так и вообще никогда. Ведь Лена очень любила и гордилась отцом, стараясь во всем походить на него, такого доброго, смелого и веселого, не то, что этот Стаин. Тьфу, опять она думает об этом несносном мальчишке! Нет, так нельзя! И вообще, пора уже бежать домой и собираться в госпиталь, а еще надо успеть сделать уроки. Ничего, она возьмет учебники и тетрадки с собой, и при каждой свободной минутке будет заниматься. Ведь она должна быть самой лучшей, как ее папа.

– Все, ребята, давайте по домам. Не забудьте про дежурство. Мальчики, вам в штаб самообороны, там распределят по объектам. Коля знает к кому там подойти, – Лена кивнула в сторону Кольки Литвинова, командира их классного отряда самообороны. – Настя, Нина, в госпиталь вместе пойдем или там встретимся?

– Ой, я, наверное, туда подойду, мне еще карточки отоварить надо, -воскликнула Настя, – все, я побежала, – и девушка упорхнула из класса.

– А я с тобой, – чуть растягивая слова, грудным низким голосом произнесла Нина. Высокая, статная, с уже сформировавшейся фигурой и толстой роскошной косой девушка. Настоящая сказочная русская красавица. От нее веяло какой-то женской природной силой и спокойствием, даже тяжелораненные, находясь рядом с Ниной, начинали чувствовать себя лучше. А она всегда находила для них доброе слово. Нина точно решила для себя, что обязательно станет врачом и целеустремленно двигалась к достижению этой мечты, не стесняясь задавать вопросы персоналу госпиталя и при любой возможности изучая медицинскую литературу. Доктора же, видя неподдельный интерес девушки к профессии, всячески поощряли ее в этом. А Аристарх Федорович, ведущий хирург госпиталя даже сказал, что лично поможет Нине подготовиться к поступлению в мединститут.

– Хорошо, Нин, я за тобой зайду в три часа, и пойдем вместе. Как раз успеем.

Нина кивнула и тоже стала надевать потертое кургузое пальтишко, явно ей маленькое. Лена тоже стала собираться, времени было мало и следовало поспешить, чтобы не опоздать в госпиталь. Аристарх Федорович жутко не любил непунктуальность, и всем своим видом потом показывал свое негативное отношение к таким необязательным людям. Нет, он не ругался, не кричал, Аристарх Федорович, вообще, кажется, не умел повышать голос и всегда говорил тихо и спокойно. Он просто начинал игнорировать человека, вызвавшего его неудовольствие, показывая этим, что данный индивид не достоин никакого внимания. А это было гораздо хуже всяких самых страшных ругательств, ведь доктор Царьков заслуженно пользовался огромным уважением и любовью, как среди коллектива госпиталя, так и среди ранбольных, и потерять его расположение было бы очень неприятно.

Ребята быстро разошлись. Последней класс покинула Лена. Заметив в конце коридора фигуру новенького, спешащего от библиотеки с раздувшимся от книг портфелем в сторону кабинета директора, Лена, тихо шипя от нетерпения, дождалась, пока неприятный ей парень скроется из вида, и бегом помчалась домой. Вот даже здесь он ей постарался насолить. Не мог этот Стаин пройти тут чуть раньше или чуть позже, а не тогда, когда ей надо было спешить?! Гад он, самый настоящий!

[i]

Вот так выглядели прописи в то время.

[ii] Из речи на VIII съезде ВЛКСМ 16 мая 1928 г.

II

Этот не самый приятный день в новой жизни Сашки медленно катился к вечеру. Так-то, вроде, все было и не так уж плохо, если бы Волкова к нему не цеплялась. Вот же вредная девчонка, не делал же ей ничего плохого, и чего она к нему пристала, заноза! Впрочем, ерунда, и с ней он разберется, еще бы понять как. Ну не знает он, как общаться с девушками, особенно такими злыми. Да и вообще есть дела поважнее. Ему вон наверстывать знания надо в свете новых школьных реалий, чтобы больше не краснеть перед учителями, а то на собеседовании было не очень удобно чувствовать себя неучем.

Как он и предполагал, с точными науками все обстояло просто отлично. Иннокентий Константинович, учитель математики, физики и астрономии сразу заявил, что учить ему Сашку нечему, так как знания у парня примерно соответствуют знаниям студента старших курсов технического института. Ну, так еще бы, с такими-то наставниками, какие были у Сашки! Примерно в таком же ключе высказались Елена Васильевна – учительница химии и Павел Степанович – преподаватель черчения. Знания по русскому языку и литературе были оценены, как удовлетворительные. А вот дальше все было очень печально. Географичка Татьяна Владимировна заявила, что в экономической географии парень полный ноль. Правда сама экономическая география называлась так постольку поскольку, ибо в основном в рамках предмета давались какие-то статистические цифры типа количества тонн чугуна на душу населения или центнеров с гектара ячменя и пшеницы, при чем, все это в сравнении с 1913 годом. Почему именно с 1913 Сашка понимал смутно, но догадывался, что это как-то связанно с началом Первой мировой войны. Помимо экономической географии Татьяна Владимировна вела еще геологию и минералогию. Даже наличие самого такого предмета ввело парня в ступор, не говоря уже о знаниях. Но больше всего возмущался Вилен Дмитриевич Карцев – преподаватель истории и Конституции СССР. Он очень настойчиво и дотошно выпытывал у парня, где и кто его учил и почему Сашка ничего не знает ни об одном из Интернационалов, ни о Манифесте коммунистической партии. Да что там Манифест с Интернационалами, Александр ничего не знал о роли товарища Сталина в Великой Октябрьской Социалистической революции, о Троцком и троцкистах, представления не имел о героях Гражданской войны, за исключением Чапаева, да и то потому, что иногда слышал о нем анекдоты, там в прошлом-будущем. А еще он очень сильно плавал в видных революционных, советских и партийных деятелях. Это просто не укладывалось в голове у фанатично настроенного товарища Карцева. Маленький, с всклокоченной редкой шевелюрой он бегал по учительской, размахивая худенькими ручками, и сыпал какими-то лозунгами и цитатами. Сашке оставалось, только, потупившись, краснеть и хлопать ресницами. Нет, так-то виноватым он себя не чувствовал, но все равно было жутко неудобно выслушивать несправедливые обвинения. Этот Карцев напоминал Сашке Ленку Волкову, такой же категоричный и упертый. Вилен Дмитриевич, наверное, еще долго изобличал парня и его прошлых учителей, если бы его не остановил Владимир Иванович – преподаватель военного дела и физической подготовки. Сашке он сразу понравился. Подтянутый мужчина около сорока лет, с заметной военной выправкой, прямым и открытым взглядом карих глаз, в которых то и дело вспыхивала веселая искорка. С усмешкой поглядывая на историка, он слушал его экспрессивную речь, а потом прогудел низким басом в густые усы:

– Ну, что Вы, Вилен Дмитриевич, накинулись на парня. Не у всех же была возможность учиться у такого прекрасного преподавателя, как Вы. Я думаю, что с Вашей и нашей помощью Александр быстро восполнит пробелы в знаниях, – Владимир Иванович посмотрел на Сашку и неожиданно хитро ему подмигнул. Вилен Дмитриевич сразу успокоился и согласно закивал. На этом педагогический совет практически и закончился. Было решено, что раз Александру нет необходимости посещать уроки физики, математики, астрономии, химии и черчения, эти часы он будет заниматься дополнительно по тем предметам, где отстает. Так же, ему будут даваться дополнительные домашние задания. Хотели еще прикрепить к нему в помощь кого-нибудь из одноклассников, но тут Сашка уперся, клятвенно заверив, что справится сам, а если что-то будет непонятно, обратится к учителям. А то с его везением станется, что помощницей к нему назначат Волкову, ведь она отличница, комсомолка, активистка и прочее, а такое счастье Сашке и на дух не надо! Когда парень уже выходил из учительской его остановил Владимир Иванович:

– Александр, подожди меня в коридоре. Проверю, как ты готов к труду и обороне, – в голосе физрука проскочили стальные нотки. Ну, точно не так прост этот товарищ Батин, явно привык командовать. Сашка кивком обозначил, что понял и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Ждать пришлось не долго, минут через двадцать стали расходиться учителя. Последним появился физрук. Махнув рукой, чтобы парень следовал за ним, он молча направился в сторону спортивного зала. Пропустив Сашку вперед, Владимир Иванович зашел в зал и закрыл за собой двери на ключ. Сашка с интересом огляделся. Спортзал не представлял собой ничего особенного, примерно такой же, только чуть побольше, был и у них в школе. Единственное отличие, что здесь не было баскетбольных колец, зато поперек зала была растянута волейбольная сетка. А так, те же шведские стенки, тот же гимнастический конь, в углу канат, свисающий с потолка. Физрук подождал, пока Сашка осмотрится и с улыбкой спросил: – Ну, что, товарищ младший лейтенант государственной безопасности, как тебе первый учебный день?

Сашка с удивлением уставился на Владимира Ивановича, не зная, что сказать:

– Ээээ!

– Ну, а как ты хотел? Неужели ты думаешь, что тебя наше ведомство оставит без присмотра и подстраховки?

– Да я даже как-то и не думал об этом.

– А напрасно, брат, думать надо всегда. Полезно, знаешь ли. А теперь давай знакомиться по новой. Батин Владимир Иванович, бывший капитан, начальник погранзаставы, уволен по ранению, но родной комиссариат так просто не покинуть, вот и попросили меня старые знакомые приглядеть тут за тобой. Кто ты и откуда взялся, спрашивать не буду, ни к чему это мне, лишняя информация вредит здоровью, скажу только, что в случае возникновения любых вопросов, можешь обращаться ко мне, – слово «любых» Батин выделил интонацией. – Вопросы есть?

– Никак нет, товарищ капитан! – вытянулся Сашка.

– Ты мне это дело брось! – нахмурился Владимир Иванович, – Не при царе чай, чтоб никакнеткать. Странный ты парень. Если бы точно не знал, что из нашего ведомства подумал бы, что засланный ты. Уставы не знаешь, в общеизвестных вещах плаваешь. Сашка пожал плечами. – Ладно, не мое это дело, но ты все равно поосторожней, вон сегодня как Карцева раззадорил. А человек он с гнильцой, может и донос написать. Оно, конечно, ничего страшного, разберемся и с этим, но лишнее внимание привлекать ни к чему.

– Ясно. Только на счет обращений мне почему-то никто ничего не говорил, – Сашка расстроенно покачал головой, подумав, как он выделялся со своими «никак нет» и «так точно». И действительно, почему его не поправили ни Волков, ни ребята на базе. В голову приходило только одно, он с этими старорежимными воинскими обращениями отлично вписывался в легенду о нелегале из среды белой эмиграции.

– Значит, были у твоих начальников на это свои причины. Ничего, дело это поправимое. Завтра подойдешь ко мне, дам я тебе увлекательную книжку «Устав внутренней службы РККА», изучишь, очень полезное чтиво. А вообще, уставы надо тебе подучить, негоже красному командиру не знать такие вещи.

– Выучу, – настроение становилось все хуже, – ко всем предметам добавились еще и уставы, а Сашка знал, что это такое, и какое мутное дело их зубрить. Но деваться некуда, это еще большая необходимость, чем школьные предметы. Он даже был благодарен Батину, что тот обратил внимание на Сашкины промахи, ведь заметить их мог кто-нибудь посторонний и тогда возникли бы вопросы, проблемы. Решаемые, но Владимир Иванович прав, лишнее внимание привлекать ни к чему. А вообще, приедет Никифоров Сашка ему еще выскажет, что тот не подсказал и не поправил, а еще друг называется! И Волкову выскажет, хотя на счет майора вряд ли, начальству лучше в их промахи не тыкать, это Сашка усвоил еще в том времени.

– И еще, – Батин серьезно посмотрел на парня, – завтра после школы сразу иди домой, к тебе придут телефон устанавливать, распоряжение с самого верха.

Парень кивнул, раз надо, пойдет домой. А куда ему еще идти, друзей и знакомых у него тут нет, с развлечениями в военной Москве тоже никак. Из всех развлечений только поход в магазин, так и там делать нечего, продукты дома есть, одежда тоже, а вот деньги уже начали заканчиваться. Еще немного поговорили с физруком о посторонних темах: ситуации на фронте, погоде в Москве, просто о школе и разошлись.

Вернувшись домой, Сашка отварил серые липкие макароны из выданного продуктового довольствия, пообедал и сел за уроки. Прочитать сегодня надо было неимоверно много. Но информация усваивалась плохо. Мысли почему-то все время возвращались к Петру. Как он доехал, как его встретили дома? Все-таки хорошо Никифорову, ему есть куда возвращаться.

Поезд подъезжал к Тамбову. Чем ближе становился город, тем дольше приходилось стоять, пропуская встречные эшелоны, идущие в сторону Москвы. От фронта таким же нескончаемым потоком, шли поезда с эвакуируемыми и ранеными. Наконец справа проплыли домишки совхоза «Комсомолец», еще немного и потянулся длинный забор лесных складов, за окном показались городские постройки и поезд, пыхтя, подкатил к перрону вокзала. Никифоров, закинув на плечо вещмешок, выпрыгнул из опостылевшего за сутки холодного, не смотря на перегруженность людьми, вагона. Вокзальная суета разительно отличалась от того, что Петр помнил из мирной жизни. Большое количество военных, изможденные эвакуируемые, стоящие вереницей за кипятком, у товарных пакгаузов и самого здания вокзала 37-мм зенитные орудия. Не успел Никифоров выйти на привокзальную площадь, как к нему тут же подошел военный патруль. Представившись, старший патруля попросил предъявить документы. Внимательно ознакомившись с ними, откозырял и предупредил, что отпускной билет необходимо отметить в военной комендатуре или у коменданта вокзала. Чтобы не терять потом время, Петр вернулся на вокзал к коменданту. Отстояв очередь, зашел в кабинет.

– Что тебе?! – глядя усталыми, злыми глазами, хриплым от крика голосом, нервно спросил капитан.

– Да, вот, надо отпускной билет отметить. Сказали у Вас можно.

– Кто сказал?! У меня, что, дел мало?!

– Так патруль комендантский.

– Достали комендачи, это чтобы к ним поменьше народу шло, сюда всех направляют! Можно подумать у меня тут курорт! – капитан разразился витиеватой матерной тирадой, – Ладно, давай сюда свои документы. Несмотря на задерганный и усталый вид, комендант внимательно изучил бумаги, потом, открыв ящик стола, достал штемпель и, яростно на него дыхнув, с силой припечатал к листку отпускного билета. Поставив на штемпеле химическим карандашом дату прибытия и какую-то закорючку, видимо обозначавшую его роспись, вернул бумаги Петру: – Все, шагай отсюда младлей, сам видишь, что тут у меня творится. Обратный билет есть?

– Бронь, товарищ капитан.

– Ясно, ладно шагай. На обратный поезд не опоздай, а то потом будешь тут бегать искать попутный состав. А я помогать не буду, понял меня?!

– Понял! – и Никифоров поспешил покинуть нервного капитана. Так-то понять его можно, нелегкая работа у мужика.

Оказавшись снова на вокзальной площади, Петр повернул налево, по Железнодорожной улице дошел до Товарной[i] и пошагал по ней в сторону Стрельцов. Нахлынули воспоминания. Всего каких-то полгода назад по этой же дороге его шли провожать мама, сестренка Верка и Лидочка. Мама плакала, у Лиды тоже глаза были на мокром месте, хотя она старалась этого не показать, а он молодой, уверенный в себе младший лейтенант утешал их, что все будет хорошо и через год он приедет к ним в отпуск. И тогда Лида все-таки даст ему ответ на самый главный вопрос, который он так и не набрался смелости ей задать.

Нет, в этот раз он обязательно спросит у нее, станет ли она его женой. А может не надо спрашивать? Сейчас идет война, его в любой момент могут убить, и останется тогда его Лида вдовой. Зачем ей такое? Да и вообще, если бы не Сашка, не было бы его уже в живых, Петр прекрасно понимал, что раненый не выбрался бы он к своим из Смоленских лесов. Или сам пропал бы, или к немцам в плен попал. При воспоминании о друге у летчика на лице появилась теплая улыбка. Надо же, всего месяц знает этого мальчишку, а ближе уже никого нет, ну если не считать маму, сестру и Лиду. Да, быстро война сближает людей, а с Сашкой они повоевать вместе успели. Интересно наградят их за те мосты? Должны наградить!Ведь задачу им ставил сам товарищ Сталин, и они ее, не смотря ни на что, успешно выполнили.

Никифоров никак не мог определиться, куда идти в первую очередь – к Лидочке или домой. Перевесил все-таки дом. Не известно на месте ли Лидочка, а вот дома обязательно кто-нибудь да должен быть, не мама, так Верка. Вот уже показался угол их барака, Петр повернул во дворик окруженный кольцом дровяных сараев. Дверца их сарайки была приоткрыта, кто-то там шебуршался. Никифоров хотел подойти посмотреть кто, как вдруг в проеме появилась мама. В ватной фуфайке, с головой, закутанной в платок, она держала в охапке березовые полешки. Не видя сына, она, прижав дрова одной рукой и телом к стене, второй попыталась закрыть за собой хлипкую дощатую дверцу. Никифоров бросился помочь. Услышав шаги женщина оглянулась и вдруг, страшно вскрикнув, выронив из рук поленья мешком осела на земля. Петр бросился к матери:

– Мама! Мамочка! Что с тобой?! Тебе плохо? Это же я, Петя!

Женщина непонимающе смотрела на сына, беззвучно открывая рот, как будто ей не хватает воздуха. На шум в окна стали выглядывать соседи. Из барака показалась любопытная мордашка Верки. Увидев Петра, она прижала кулачки ко рту, глядя на брата круглыми глазами. Никифоров крикнул:

– Верка, что уставилась, воды неси, не видишь матери плохо! Сестра моментально скрылась, чтобы через мгновение в одной кофте выскочить со стаканом воды. Петр схватил воду и начал поить мать, прикрикнув на Веру: – Иди, оденься, простынешь, дурища!

– Сам дурак! – надулась Верка, но, тем не менее, метнулась обратно в барак. Мама пила воду, стуча зубами о край стакана. Потихоньку она стала приходить в себя. Как будто с трудом подняв руку, она гладила сына по щеке, приговаривая:

– Петя, Петечка, сыночек, живой! – из глаз женщины текли слезы. Из барака вышла соседка тетя Нина. Всплеснув руками, воскликнула:

– Петька, ты что ли?!

– Я, теть Нин, здравствуйте!

– Да как же так?! Ведь похоронка на тебя пришла на днях, Дарья сама не своя ходит, оплакивает. А тут ты живой приезжаешь!

– Как похоронка?!

– Да вот так, позавчера принесли, – тетя Нина стала помогать поднять маму, чтобы завести в дом. Аккуратно придерживая с трудом передвигающую ноги женщину с двух сторон, они зашли в комнату и уложили ее на кровать. Петр хотел отойти, чтобы скинуть шинель, но мать мертвой хваткой вцепилась в рукав сына, не отпуская его ни на мгновенье. Она, как заведенная, раз за разом повторяла:

– Петя, Петечка, сынок. Петя, Петечка, сынок.

Никифоров сел на край кровати и, гладя маму по руке, стал ее успокаивать:

– Ну что ты мам? Живой я, видишь. Живой. Все хорошо, успокойся, пожалуйста. Все хорошо, – Петр про себя проклинал штабистов полка за их расторопность. Где-то они еле шевелятся, а тут быстро управились, сообщили о его гибели.

Мать сквозь слезы улыбнулась и едва слышно произнесла:

– Хорошо, – и опять начала повторять, – сыночек, живой.

Тут подскочила Верка и, обхватив Никифорова со спины затараторила:

– А я им говорила, говорила, а они мне не верили. Мама извелась вся, а я говорила, что ты живой! Я же чувствовала! Я же рыжая, я же ведьма, ты же сам говорил! Да?! Помнишь, говорил?! – девочка, и правда, была огненно рыжей с огромными зелеными глазами. Вся в отца, погибшего еще в тридцать шестом при пожаре на заводе. Раньше она очень обижалась на брата, что тот обзывал ее ведьмой, а тут смотри ка, сама вспомнила. Петр улыбнулся сестренке:

– Конечно, помню, егоза. Ты молодец, верила в братика.

Сестра расплылась в улыбке от похвалы. Тем временем мама потихоньку приходила в себя. Она отпустила руку сына, ласково сказав ему:

– Иди, разденься, я уже в порядке, – и опять повторила, но уже спокойно, – сыночек, живой.

Тетя Нина, стоявшая тут же в комнате, сказала:

– Ну, вот и хорошо, пойду я, – и развернулась, направляясь к двери.

– Теть Нин, да куда же Вы? Сейчас чай пить будем. Я гостинцы из Москвы привез, пряники. Верка, чайник поставь кипятиться.

– Так стоит уже! – тут девочка увидела Петькин орден, – Ух ты! Орден! А за что дали, расскажешь?! – говорила она быстро, проглатывая окончания, слова вылетали из нее, как пули из ШКАСа[ii].

– Потом расскажу, а сейчас давай на стол накрывай, – Петр, развязав вещмешок, стал выкладывать на стол снедь, полученную по продаттестату еще в Москве на Лубянке. Две банки тушенки, банку сгущенного молока, полбуханки хлеба, вторую половину он съел в поезде. Следом на столе появился кулек сзаваркой и сахаром. Ну и напоследок были извлечены пряники, купленные случайно в Москве, как гостинец домой. В вещмешке еще оставались макароны и мыло. Их Петр выкладывать пока не стал, ни к чему просто было.

– Богато живете вы там, на фронте, – в глазах тети Нины промелькнула зависть. Промелькнула и пропала, кажется, она сама смутилась своих слов, – ты не подумай, Петь, я не завидую, просто голодно стало в последнее время. В магазинах очереди, да и не купить там ничего кроме хлеба. А на рынке деревенские за продукты так цены дерут, – женщина махнула рукой.

– Да я и не подумал ничего, теть Нин. Давайте садитесь за стол, снедать будем.

– А ты изменился, – протянула соседка, – возмужал. Она смотрела на этого молодого мужчину и не узнавала в нем того сорванца Петьку, который еще недавно наводил шороху на окрестные сады. Сейчас перед ней стоял взрослый, многое повидавший человек со странным блеском в серых жестких глазах. В светлых, коротко стриженых волосах белым пятном выделялась седая прядь. Прихрамывающая походка говорила о недавнем ранении. От старого Петра не осталось практически ничего. Тетя Нина тяжело вздохнула. Как быстро и сильно меняет людей война! А ведь где-то там, на фронте сейчас и ее два сына. Вернее на фронте пока один старшенький Васька. А вот младший Степка учится в артиллерийском училище. Но в каждом письме пишет, что как можно скорее мечтает оказаться на фронте и бить проклятых захватчиков. Глупенький, разве же можно такое писать матери! – Как так-то получилось, Петь, что на тебя живого похоронка пришла?

Петр с тревогой посмотрел на мать. Та, уловив его взгляд, сказала:

– Рассказывай уже, я в порядке.

Верка, накрыв на стол, тут же уселась рядом восторженно и с любопытством глядя на брата. Мама поднялась с кровати и тоже пристроилась за столом, то и дело, касаясь рукой сына, будто еще не до конца поверила, что он живой сидит рядом с ней. Петр начал свой рассказ, опуская детали и тяжелые моменты. В его повествовании не было страшных немецких бомбежек, тяжелого отступления, гибели товарищей. Каким-то шестым чувством Петр понимал, что нельзя об этом рассказывать матери и тете Нине. Он говорил о том, как они бил врага, как разбомбили аэродром, как в неравной схватке их самолет был сбит и он выпрыгнул с парашютом в тылу у немцев. Наверное, тогда и прислали из полка похоронку. Только сейчас в голову Петру пришла мысль – если прислали похоронку, значит, точно знали, что их сбили, и они погибли. Получается, кто-то из их эскадрильи выжил и добрался до своих. Интересно кто? Хотя, теперь уже не важно, в полк он вряд ли вернется.

Не вдаваясь в подробности, помня о секретности, Никифоров рассказал, как его раненого спас Сашка, как они вернулись в Москву, только вместо вертолета, был присланный специально за ними самим товарищем Сталиным самолет. Ну не удержался Петр, чтобы не прихвастнуть. А когда он стал рассказывать, как его награждал лично сам товарищ Сталин, даже Верка неверяще воскликнула:

– Ну, это ты свистишь, чтоб сам товарищ Сталин!

– Честное комсомольское! Я даже в кабинете у Иосифа Виссарионовича был, в Кремле.

– В самом Кремле?! – в три голоса ахнули мама, Верка и тетя Нина.

– Да. Так получилось. Ну а потом мне вот отпуск дали по ранению и за героизм! На целую неделю!

– Так ты через неделю опять на фронт? – как-то сразу осунулась мать.

– Через пять дней. Неделя вместе с дорогой. Нет, пока не на фронт. На курсы направляют.

– И кем будешь потом? – с любопытством спросила Верка.

– Летчиком.

– Так ты же и так летчик!

– Я не летчик, я штурман, – снисходительно ответил сестре Петр.

– А-а-а! – понятливо протянула девочка, на самом деле ничего не понимая. Но не казаться же глупой перед геройским братом. А вообще, Петка молодец! Теперь можно будет в школе похвастаться, какой у нее замечательный брат, которого награждал орденом сам товарищ Сталин. Вот девчонки пообзавидуются. Особенно эта зазнайка Катька, у которой папку медалью наградили. Фи, подумаешь, медаль! Вон у ее Петечки целый орден Красной Звезды на гимнастерке так красиво алеет! Вера аж прищурилась от удовольствия, при мысли о том, как она завтра в школе всех удивит рассказом о приехавшем на побывку с фронта брате.

Их мама, Дарья Ильинична, наоборот упала духом. Она только обрела, считавшегося погибшим сына и вот он через пять дней снова уедет туда, где война, где его могут убить или покалечить. На глазах женщины выступили слезы. Соседка, видя такое дело, поднялась из-за стола, поблагодарив хозяев:

– Спасибо. Пойду я. Скоро Николай с работы придет, надо кормить будет. Да и вам есть о чем поговорить. Петь, ты заходи, если что.

– Зайду, теть Нин. Дяде Коле привет передавайте, да я и сам, наверное, позже загляну, поздороваюсь.

– Хорошо, – соседка вышла, а в комнате Никифоровых повисла тишина. Для каждого своя. Мама переживала, что скоро придется провожать сына. Ну что такое, эти пять дней? Побудет дома всего ничего! Вера грезила, как она утрет нос подружке Катьке. А Петр просто наслаждался тем, что он дома, что рядом родные лица. Он только сейчас стал осознавать, насколько сильно соскучился по маме и сестре. Там на фронте об этом стараешься не задумываться, а вот так, возвратившись в родные стены, когда напряжение войны отпустило, придавленные чувства проявляются вновь, раня и, в то же время, лаская душу. Ему сейчас было хорошо, как никогда, если бы еще рядом была Лидочка.

– Мам, – Дарья Ильинична подняла на сына заплаканные глаза, – а Лида не заходила? – покраснев, спросил Петр.

– Да как же не заходила, – всплеснула руками мать, – вчера была. Она часто к нам приходит, а как похоронка пришла на тебя, так целый день у нас просидела, проплакала. Ну и я с ней. Ты сходи к ней, Петечка. Сходи. Она же переживает очень. Хорошая девочка. Эх, если бы не война! – сказала в сердцах мать, и Петр прекрасно понял, что она имела в виду, покраснев от этого еще сильней.

– Так я схожу? Ты в порядке?

– Да иди уже, – улыбнулась мать, – не переживай, нормально все со мной. Только ты недолго постарайся. Соскучилась я. А мне на работу завтра. Мне и так отгулы дали. Не могла я работать, как о тебе узнала, – Дарья Ильинична всхлипнула, – все из рук валилось. Вот Кузмич и отпустил меня на два дня.

– Я не долго, мам. Туда и обратно, – Петр обрадованно подскочил и, накинув шинель выбежал из дома.

Мама с доброй улыбкой глядела вслед сыну. Какой же он у нее еще мальчишка!

Лида сидела одна в своей комнате и плакала. Раньше она сама себе боялась признаться, что ей нравится Петька Никифоров, а вот теперь, когда его не стало, поняла, как дорог ей был этот шабутной парень. Лида часто вспоминала тот свой первый и единственный поцелуй, который она подарила Пете, провожая его на вокзале. И от этих воспоминаний что-то сжималось в груди, пробегая по телу сладкой истомой. Ну почему она тогда не объяснилась с ним, не сказала, что любит?! А он тоже чурбан, мог бы и сам сказать ей о том, что она ему нравится, ведь она всей своей женской сущностью чувствовала, что не безразлична парню. Или ей это просто казалось, и она все для себя придумала. Тогда, каким глупым, наверное, показался Пете этот ее порыв с поцелуем, наверное, подумал, что она на него вешается! От стыда краснотой наливались и начинали гореть щеки. А теперь это все уже совсем не важно. Пети больше нет, убили его эти проклятые немцы! Но она жива! И она отомстит!

Лида твердо решила это для себя. Узнав о похоронке, она целый день проплакала вместе с Дарьей Ильиничной. А потом, вернувшись домой, плакала еще и ночью. Утром, решившись, сказала маме и папе, что идет в военкомат и записывается добровольцем на фронт. Лучше всего в авиацию, как Петя! Родители не стали ее отговаривать. Отец только крякнул и грустно покачал головой. А мама, побледнев, бросилась к дочери и обняла ее. А потом, оттолкнувшись от Лидочки, встала перед ней, гордо подняв голову, и истово перекрестила дочь. Лида хотела возмутиться. Ну что это такое! Крестить ее, комсомолку! Мракобесие какое-то! Что это нашло на маму, никогда раньше она не замечала за ней религиозности. Но встретившись с матерью глазами, не стала ничего говорить, столько надежды и веры было в этот момент во взгляде самого дорого ей человека.

В военкомате ее сначала прогнали, сказав, что и без юных девушек справятся с врагом. Пусть лучше идет в госпиталь, направление ей выпишут. Но в госпиталь ей было не надо. Ей надо было убивать немцев. За Петю, за разрушенную первую любовь, за этот мамин взгляд! Сейчас ненависть к немцам переполняла ее, поднимаясь из груди тяжелой, багровой волной. Эта ярость придавала ей решимости и упорства настоять на своем. Военком, пожилой безногий майор, сказал, чтобы она подходила через неделю, он придумает, куда ее направить. Вроде, где-то формируется женский авиаполк, но какие у них потребности он не знал, набор проводился по аэроклубам и училищам и уже оттуда личные дела поступали в военкомат. А Лида в аэроклубе не занималась, и это могло помешать ей попасть именно в авиацию. Военком сразу предупредил, что шансов стать летчицей у нее практически никаких, но, видя ее упрямство, постарается ей помочь.

И вот теперь Лида ждала тот день, когда станет ясно, возьмут ее в авиаполк или нет. А сейчас на нее снова навалилась грусть. Чувство потери никак не хотело отпускать. В коридоре раздалась какая-то возня, и послышались голоса, мамин и мужской, очень родной и знакомый. Лида соскочила с койки и кинулась из комнаты. Увидев вошедшего, она резко остановилась, будто ударившись о стену. Нет, не может быть! На пороге стоял ее Петя Никифоров. Лида какое-то мгновение стояла, как вкопанная, не зная, как себя вести, а потом кинулась на грудь к парню, приникнув к нему всем телом.

Петр не знал, как себя вести. Ему очень хотелось обнять девушку и впиться в нее поцелуем, тем более она сама бросилась к нему. Но тут же стояла ее мама, да и сама Лидочка, как к этому отнесется, а вдруг обидится? Все сомнения разрешила сама Лида. Она оторвалась от Петра, требовательно посмотрела ему в глаза снизу вверх и приказала:

– Ну что стоишь, как чурбан?! Целуй, давай! – а потом ухватила его за голову и, подтянув к себе, неумело, но страстно впилась губами в губы. А мама Лиды смотрела на этих рано повзрослевших детей и грустно улыбалась. Какое будущее ждет их? И будет ли у них это будущее? Война, проклятая война, сколько судеб ты поломала и еще поломаешь, сколько жизней заберешь!

[i] Ныне улица Гастелло

[ii] ШКАС – первый советский скорострельный синхронный авиационный пулемёт. Разработан в 1930 году, производился с 1932 по 1945 год

III

Петр с Лидой гуляли по родному городу, просто шли по улицам, бесцельно и бездумно, наслаждаясь каждым мгновением, проведенным вместе. Лидочка держала Петра под руку, а он гордо вышагивал рядом с ней. Встречные прохожие с добрыми улыбками смотрели на влюбленную парочку. С началом войны не так часто можно было увидеть такую картину на улицах Тамбова. А сейчас людям сразу вспомнилось мирное время и множество таких же окрыленных любовью молодых людей, весело снующих по улицам и скверам города. Ничего это не стало, все забрала война. И вдруг они, молодые, красивые, счастливые. Подтянутый, одетый с иголочки в новое обмундирование летчик и девушка в старенькой, большой не по размеру шинели без знаков различия и ватных штанах заправленных в растоптанные сапоги на два размера больше и в шапке-ушанке, с белокурым локоном, задорно выбивающимся из-под нее. Она выглядела рядом с Петром, как нахохлившийся воробушек рядом с соколом. Но молодых людей это ни капли не смущало и не заботило. Ведь, сегодня вечером Лида уезжает по распределению в учебную часть. Куда, в какую – не известно. В военкомате ничего не сказали. Военком только устало буркнул, что или так, или пусть идет работать в госпиталь и, вообще, пускай скажет спасибо, что она успела закончить первый курс пединститута, иначе даже он ничего не смог бы для нее сделать. Петр, когда узнал, что она собралась на фронт, сначала опешил, а потом стал ругаться. Лида никогда не видела, обычно всегда веселого и неунывающего Никифорова таким растерянным, расстроенным и злым. Сначала он кричал, а когда это не помогло, настойчиво и нежно стал убеждать Лиду остаться в Тамбове, пойти работать в госпиталь, если так хочется помогать фронту, а еще лучше продолжить учебу. У Петра стыло сердце, от одной только мысли, что его родная, любимая и такая беззащитная Лидочка может оказаться в том аду, из которого только недавно вырвался он сам. Какие только доводы он не приводил, но Лида оставалась непреклонной, она всегда была упрямицей.

А сейчас они просто молча шли по серым осенним улицам родного города, не обращая внимания на холодную сырую погоду. Между ними все уже было сказано и договорено, осталось только выжить. Ведь война вот она, совсем рядом. Вчера немцы разбомбили пехотное училище в Ахлябиновской роще. Это было довольно далеко от их дома, но все равно Петр думал о том, что война догнала его, напомнила о себе даже здесь. Ему было страшно. Нет, не за себя. За маму, за Верку, а особенно за Лиду, вбившую себе в голову, что без нее они немца не побьют. Но в то же время, он гордился своей девушкой, её смелостью и целеустремленностью. Его грело, что это за него она решила уйти на фронт, и, в то же время, злило, что она все-таки приняла такое решение. Петр высвободил руку и осторожно приобнял Лиду за плечи.

– Петь, ну не надо, люди же смотрят, – смущенно произнесла девушка, но попытки выбраться из объятий не сделала.

– Ну и что?! Пусть смотрят и завидуют, что у меня самая лучшая девушка на свете!

– Скажешь тоже, – фыркнула Лида, – вон я какая страшная в этой форме!

– И ничего ты не страшная! А за форму не переживай, прибудешь в часть, примешь присягу, тебе новую форму выдадут. Ты главное напиши маме свой почтовый адрес. Они договорились пока оба не определяться со своей полевой почтой, переписку вести через Лидину маму, тетю Валю.

– Ты мне об этом уже сто раз сказал, – улыбнулась Лида. В ответ Петр только пожал плечами.

Ребята только свернули на Интернациональную, как откуда-то сверху раздался приближающийся гул. Фронтовая привычка взяла свое, Петр напрягся, окинув взглядом окрестности, в поисках убежища. Вдруг из-за крыш домов вынырнул хищный силуэт с крестами на крыльях. Никифоров подхватил растерявшуюся девушку и повалил ее на землю между деревьями, растущими вдоль улицы, накрыв сверху собой. Мгновение и где-то впереди, в районе драмтеатра раздается взрыв. Лида затрепыхалась, пытаясь вскочить и куда-то бежать, Петр прижал ее к земле сильнее, дожидаясь новых взрывов. Когда их не последовало, Никифоров поднялся сам и помог встать девушке. Лицо у Лиды было бледное, губы дрожали.

– Ты в порядке?

Лида быстро-быстро закивала головой.

– Д-д-д-да, – ответила она, заикаясь.

– Тогда побежали, там бомба упала, наверное, помощь нужна, – и он потащил девушку за собой. Добежав до театра, они увидели страшную картину. Правое крыло здания было разрушено, рядом на улице лежали убитые и раненные. Увидев мальчонку с развороченным осколком животом, остекленевшим мертвым взглядом, смотрящим как будто бы на нее, Лида всхлипнула и ее вырвало. Она быстро отвернулась от ужасной картины, но это не помогло, тут же ее взгляд наткнулся на пожилую женщину с раздробленными ногами. Опираясь на руки, она пыталась подняться, но тело не слушалось, и несчастная снова мешком валилась на землю. Где-то неподалеку, скрытый обломками и, суетящимися, оглушенными людьми, страшно, низким протяжным голосом, переходящим в вой, кричал мужчина. Лиду затрясло, она зарыдала, повторяя, как заведенная:

– Нет! Нет! Нет!

Петр грубо ее встряхнул, крикнув:

– Лида, соберись! Давай за мной! – и бросился к женщине, пытаясь удержать ее на месте. Девушка, боясь остаться одна, метнулась вслед за ним. Со стороны госпиталя, от Советской уже бежали люди, выла запоздалая сирена оповещения. Никифоров помог санитарам, перевязать несчастную и уложить на носилки. Вместе они бережно подняли раненую в подъехавшую полуторку, где ей продолжили оказывать помощь, находящиеся в кузове девушки-медсестры. В воздухе стоял удушливый смрад от сгоревшей взрывчатки, крови и испражнений, стоны и рыдания рвали уши. Сколько за полгода войны Петр видел подобных картин, но то, что это происходит в его родном городе, наполняло душу черной злобой. Он бездумно помогал медикам, разбирал развалины драмтеатра, Лидочка все время находилась рядом, перевязывая раненых и наравне с ним разгребая завалы. Вот такое страшное получилось у них последнее перед расставанием свидание, и от этого становилось еще тяжелее.

До назначенного Лидочке времени прибытия на сборный пункт оставалось два с половиной часа. Пора было возвращаться домой, да и помогать уже некому, раненых отправили в госпиталь, а развалины теперь будут разбирать строители. По дороге Лида потерянно молчала, хмуря лоб, а потом, вдруг, резко остановившись, требовательно спросила у Петра:

– Как же так? Почему? Зачем он бросил туда бомбу? Там же не было военных, только театр и госпиталь! – ее глаза снова наполнились слезами. Петр хотел как-то утешить Лидочку, но, подумав, не стал, все равно война не минует ее, раз она приняла решение идти на фронт:

– Это война, Лида. Она такая. Привыкай, – и крепко обнял девушку в безнадежной попытке уберечь любимую от смерти, крови и грязи. Он гладил ее вздрагивающую от рыданий спину, крепко, до боли стиснув зубы. Ну почему, почему все так?! Если бы не война, как бы они зажили!

Грязные и измученные они добрались до дома девушки. Быстро, как могли, привели себя в порядок и Петр вместе с родителями Лиды отправился ее провожать. Настроение было отвратительное. Страх за любимую, неопределенность того, что не понятно, куда ее отправляют. В душе теплилась надежда, что, может быть, она будет служить где-нибудь в тылу, но тут же рассыпалась в прах. Не тот человек Лида, чтобы отсиживаться вдали от фронта.

Вот и комитет комсомола, здесь же сборный пункт. Лида отметилась о прибытии и вышла попрощаться. Петр отошел в сторонку, дав ей возможность побыть с родителями. Тетя Валя, державшаяся всё это время, вдруг в голос разрыдалась, прижавшись к дочери. Отец тоже стоял с потемневшим лицом, его большие рабочие руки не находили себе места. Он то снимал шапку, а потом, помяв, криво нахлобучивал ее на седой ежик волос, то засовывал руки в карманы и вдруг, вытащив их, пробегал пальцами по пуговицам пальто, проверяя, все ли они застегнуты. А потом, упрямо наклонив голову, шагнул к жене и дочери и сграбастал их в объятия. Так и стояли они втроем, тесно прижавшись друг к другу, среди деловой суеты царившей в этом месте. Рядом с ними точно так же замерла еще одна семья, провожавшая свою дочку. Лицо девушки показалось Никифорову смутно знакомым, но где и когда он ее встречал, Петр вспомнить не мог, да и особо не старался.

Но вот на крыльцо райкома вышла девушка, держащая в руках какой-то список, и пронзительным голосом прокричала:

– Весельская, Ганжа, Селина, Шадрина, заканчиваем прощаться, и проходим в 104 кабинет, – сказано это было таким тоном, будто проводница выдворяет из отправляющегося вагона провожающих. Лида попыталась освободиться от объятий родителей, но тетя Валя вцепилась побелевшими пальцами в шинельку дочери и не хотела ее отпускать. Лида с силой оторвала от себя маму:

– Мама, ну ты что, стыдно же! Ну, перестань! – Лиде было действительно стыдно, но тетя Валя продолжала цепляться за дочь, не воспринимая ничего вокруг. Дядя Миша, отец Лиды, шагнул к жене и сильно обнял ее со спины, не давая рвануться вслед за дочкой, показав Лидочке глазами на Петра. Лида с Никифоровым одновременно шагнули навстречу друг к другу и обнялись. Постояв так несколько минут, Лида отпрянула и быстро-быстро заговорила: – Ты пиши мне, Петька! Слышишь?! Обязательно пиши! Я адрес сообщу через маму! И я тебе писать буду! – а потом строго, как жена загулявшему мужу выговорила: – И чтобы не смел мне больше погибать!

Петру стало смешно и от интонации и от самого смысла сказанного. Как будто это от него зависело. Он вытянулся перед Лидой по стойке смирно и, вскинув руку к шапке, гаркнул:

– Есть – больше не погибать! – а потом тихонько и нежно сказал, – Ты сама себя береги. Я тебя люблю!

– И я тебя! – Лида, привстав на цыпочки, ткнулась губами в губы Петра, – Все, мне пора! Она развернулась, подскочив к отцу, чмокнула его в щеку, резко обняла и поцеловала маму, и пока тетя Валя не успела снова ухватиться за нее, стремительно взлетела по ступенькам райкома, уже у дверей обернулась, помахала им рукой и скрылась в здании. Тетя Валя опять начала плакать. Дядя Миша обнял ее за плечи и, развернув от крыльца, повел домой. Петр тоже потихоньку пошел к дому. Ему еще предстояли проводы и прощание с мамой и Веркой. И новые слезы. Он пробыл дома пять дней и видел только их, эти горькие, а иногда и злые женские слезы. Слезы матерей, жен, сестер, дочерей. Они плакали, провожая родных на фронт, получая похоронки, видя голодные глаза детей, тыловые пайки были более чем скудные. А потом, вытерев глаза, шли работать. Милые, родные наши женщины, такие беззащитные такие слабые, и в то же время такие сильные. Сколько вам еще предстоит вынести на своих плечах этой войны, не менее страшной, чем там, на передовой.

Первая Сашкина учебная неделя подходила к концу. Не сказать, что далась она легко, но и особых трудностей тоже пока не возникало. С одноклассниками сложились ровные отношения, и даже Лена Волкова больше не лезла к нему со своими категоричными заявлениями. Девушка просто игнорировала парня, не замечая его. Что вполне устраивало Сашку. Ребята попытались расспросить Александра о его прошлом, об увлечениях, родителях, где жил до войны, но, видя, что он отвечает скупо и неохотно, постепенно отстали с вопросами. Правда еще подходил Коля Литвинов, интересуясь, когда Сашка вступит в отряд самообороны и приступит к дежурствам. Александр отговорился тем, что пока надо решить кое-какие бытовые вопросы и подтянуть учебу. Коля кивнул, хмыкнув, и пробурчал себе под нос, отходя от Сашки:

– Права была Ленка…, – что он говорил дальше, Александр уже не слышал, да и перестал он уже так остро реагировать на подобные высказывания, пусть думают, что хотят, у него своих забот полно. Ему вон еще, невзлюбившему его Карцеву сегодня отвечать. А вот он как раз его и вызывает:

– Ну что, Стаин, ты нам можешь рассказать о Конституции Союза Советских Социалистических Республик? – Карцев посмотрел на Сашку своими блеклыми глазками.

Сашка, откинув крышку парты, поднялся и, собравшись с мыслями, стал выдавать заученный с вечера текст, спасибо развитой учебой на базе памяти:

– С ликвидацией НЭПа и с развитием коллективизации и индустриализации в стране полностью была изжита эксплуатация человека человеком. Был разгромлен последний капиталистический класс – кулачество. В связи с чем, изменился классовый состав населения: значительно вырос рабочий класс, новым, существенно иным классом стало колхозное крестьянство. Назрела острая необходимость закрепить произошедшие в стране преобразования на законодательном уровне, привести в соответствие с новой социально-экономической реальностью, на принципах равных политических прав граждан, – Сашка, зная любовь Вилена Дмитриевича к цитатам, специально вчера заучил одну из них наизусть, – Вот что сказал товарищСталин о проекте новой Конституции на Чрезвычайном VIII съезде Советов СССР: «Главную основу проекта новой Конституции СССР составляют принципы социализма, его основные устои, уже завоеванные и осуществленные: социалистическая собственность на землю, леса, фабрики, заводы и прочие орудия и средства производства; ликвидация эксплуатации и эксплуататорских классов; ликвидация нищеты большинства и роскоши меньшинства; ликвидация безработицы; труд как обязанность и долг чести каждого работоспособного гражданина по формуле: “кто не работает, тот не ест”. Право на труд, то есть право каждого гражданина на получение гарантированной работы; Право на отдых; право на образование. Проект новой Конституции опирается на эти и подобные им устои социализма. Он их отражает, он их закрепляет в законодательном порядке». Новая Конституция так же гарантировала равные избирательные права всем гражданам СССР, достигшим восемнадцатилетнего возраста вне зависимости от расы, национальности, вероисповедания, уровня образования и социального положения, за исключением умалишённых и лиц, осужденных судом с лишением избирательных прав. Такая Конституция была принята VIII Всесоюзным чрезвычайным съездом Советов 5 декабря 1936 года. Наша Конституция является самой передовой, самой демократической в мире, – Сашка шпарил зазубренный с вечера материал, так, что даже Ленка Волкова посмотрела на него с удивлением и уважением. Вилен Дмитриевич, поджав губы произнес:

– Садись, Александр, отлично. А теперь кто мне скажет, какие еще права и обязанности предоставила нам наша самая передовая в мире Конституция? – Сашка поморщился, Карцев в принципе давал сложный материал интересно и понятно, но порой его уносило в такой пафос, что слушать было невозможно. Хотя, одноклассники воспринимали это, как должное, иногда сами вещая с такими же интонациями. А, вообще, вся эта классовая борьба, марксистская теория, постоянное цитирование Ленина и Сталина жутко раздражили, а самое главное, что все учебники были написаны со ссылками на эту теорию. Даже в предисловии к учебнику математики, ссылались на великие достижения Социалистической Революции. Хотя, может быть это только в школе так? В общении со Сталиным, Волковым или тем же самым Исой, несмотря на то, что Харуев был комсоргом, такого фанатизма он не замечал.

Подумав о Харуеве, Сашка вспомнил о ребятах-разведчиках. Как они там? Чем занимаются? Как дела на базе? Интересно, все ли необходимое для организации вертолетных курсов уже перебросили в Кубинку? Да и с самими курсами тишина. За эту неделю парня никто не трогал, даже Батин его не тревожил, общаясь только в рамках уроков физической и военной подготовки. Кстати, к Владимиру Ивановичу надо самому подойти, поинтересоваться, как быть с отрядом самообороны. Конечно, хорошо было бы туда вступить, наверняка, отношения с одноклассниками сразу бы улучшились, но ведь есть и другие обязательства, вот и надо узнать, есть ли они еще, а то стало складываться впечатление, что про Сашку просто все забыли.

После последнего урока парень отправился в спортзал. В самом зале физрука не было, нашел его Александр в, так называемой, оружейке, где хранились «мосинки» со спиленными бойками, макеты гранат, противогазы и прочая мелочевка. Сашка постучался и, приоткрыв двери, спросил:

– Можно, Владимир Иванович?

Батин занимался сборкой-разборкой винтовок.

– А, Александр, заходи, – прогудел физрук в усы, – давай помогай, – и сунул Сашке одну из винтовок. Парень вопросительно посмотрел на физрука. Тот, поняв его взгляд, уточнил: – Полная разборка. Сегодня из нашего наркомата прислали боевые, ну и патроны к ним, – Батин кивнул в угол, где стоял обычный деревянный ящик, забитый картонными пачками. Дело, в принципе, знакомое, конечно «мосинка» не его родной Корд, но оружие Сашка любил, и изучить трехлинейку не стало для него большой проблемой, тем более она была очень проста. Быстро разобравшись с винтовками, которые оказались старыми, с расстрелянными в хлам шестигранными стволами, ну а кто же даст в школу нормальное оружие, когда его на фронте не хватает. Физрук повернулся к парню:

– Ну, давай, излагай, не просто так же ты пришел, помочь мне, старику?

– Ага, старику, – буркнул Сашка, – Вы таких как я троих махом в бараний рог скрутите.

Батин хохотнул:

– Ну, таких как ты, пожалуй, троих не скручу. Двоих, это да, могу, – в самом начале недели на уроке физкультуры Владимир Иванович, заметив, как разминается Сашка, делая упражнения, показанные ему еще на базе Тихоновым, понятливо подмигнул парню, но дальше заострять на этом внимание не стал. Вот и сейчас он дал понять, что подготовку Александра принял к сведению. Кстати сказать, Сашка и так был физически покрепче своих одноклассников, хотя парней из его класса сложно было назвать рохлями, все с удовольствием занимались спортом. Но одно дело заниматься спортом в школе и секциях этого времени, а другое постоянно посещать тренажерный зал, оборудованный по последнему слову техники XXI века, да еще и с соответствующими методиками. Ну и потом, попав сюда, Сашка не упускал любой возможности потренироваться с ребятами из отряда Волкова. А парни эти, еще те волкодавы, закаленные в боях с бандитами на Дальнем Востоке, так и лезущими со стороны Китая на советскую территорию. И, судя по всему, Батин или был знаком с парнями Волкова, или сам проходил подобную подготовку. – Ну, так о чем поговорить хотел?

– Да, тут Коля Литвинов подходил. Зовет в отряд самообороны. Вот я и не знаю, что делать.

Владимир Иванович удивленно посмотрел на Сашку:

– Сашенька, – елейным голоском, не предвещавшим ничего хорошего, протянул он, – а ты у нас кто?

Саша растерялся.

– Нуу, ученик девятого класса.

– Да нет, Сашенька. Ученик – это твое задание. Ты у нас Сашенька младший лейтенант государственной безопасности. Присягу же ты давал?

– Да, давал, – Сашка действительно был приведен к Присяге в наркомате на Лубянке сразу после возвращения в Москву.

– Ну, так какого, ты мне тут голову морочишь?! – рявкнул Батин. – У тебя есть свое подразделение, где ты проходишь службу! Какой тебе к такой-то матери отряд самообороны?! Ведешь себя, как мальчишка!

Сашка насупился, и буркнул:

– А я и есть мальчишка, – нет, ну, правда, что орать-то?! Сами отправили в эту школу, ничего не объяснили, как дальше быть, что делать? То он ученик, то младший лейтенант госбезопасности. Ничего не понятно, а как решил спросить, сразу крик подняли. Вот зачем ему тогда эта школа, если с ровесниками ему общаться некогда, на уроках он учиться и после уроков тоже учиться. Общественная и комсомольская жизнь класса проходит мимо него, потому как он в этом ни в зуб ногой. Лучше бы он на базе остался. Там ему Харуев лучше всяких Карцевых и Ленок Волковых разъяснил бы весь этот марксизм-ленинизм! И за жизнь в Советском Союзе рассказал бы. А Никифоров и ребята помогли б. Да и Волкова с Милем всегда можно было расспросить о чем угодно. Хотя, Михаил Леонтьевич сейчас в Свердловске. Но все равно! А тут только гнобят! Стаин такой, Стаин сякой, то трусом обзовут, то несознательностью какой-то попрекают! А объяснить, в чем она должна заключаться эта сознательность, некому. Сашка развернулся и пошел на выход.

– Стаин, стой, я тебя не отпускал!

– А Вы мне не командир, товарищ бывший капитан! – Сашка не удержался и уколол Батина его же словами. Ну, а что, он разорался тут!

Батин долго смотрел на закрывшуюся за мальчишкой дверь. Да, странный парень. Очень странный. Володю Волкова он знал давно, еще с тридцать третьего года. После оккупации Японией Маньчжурии в 1931 году и провозглашения там марионеточного государства, ставшего сразу же враждебным по отношению к Советскому Союзу, участились провокации с сопредельной стороны. А когда Япония в 1933 году демонстративно покинула Лигу наций, ситуация обострилась до предела. Банды хунхузов и выходцев из белоэмигрантского движения, провоцируемые японской военщиной и тиранящие население приграничных сел, лезли через границу не переставая. Ни дня не обходилось без стычек, от простой перестрелки, до серьезных боестолкновений. Тогда-то к ним на заставу для усиления и прибыл отряд Волкова. Два Владимира быстро нашли общий язык, а впоследствии, пройдя вместе через множество боев и стычек, нередко прикрывая друг другу спину, и сдружились. Потом Волков, перебравшись в Москву, помог старому другу, комиссованному по ранению, устроиться учителем физической и военной подготовки в школу, где училась его дочь. Когда, теперь уже майор госбезопасности обратился к Батину с просьбой присмотреть за своим подчиненным, бывший капитан очень удивился. Откуда у такого зубра, как Волков в подчинении мальчишка, учащийся в школе. А после того как Володя сообщил, что парень имеет не самое низкое звание в их структуре, то вопросов стало еще больше. Но в НКВД не приветствовалось излишнее любопытство, тем более майор более чем прозрачно намекнул, что за подопечным присматривают с самого верха. Зная, где последнее время проходил службу друг, Батин догадался, кто это так интересуется парнем. А познакомившись с Александром поближе, понял почему.

Парень явно знал военное дело не понаслышке, а его взгляд говорил, что и повоевать мальчишке пришлось. У людей, поучаствовавших в боях, заглядывавших в лицо смерти, что-то меняется во взгляде. Не сведущему человеку это не заметно. Но Батин уже не раз видел такие же глаза у своих бойцов там, на границе. А еще практически с первых слов парня становилось понятно, что он никогда не жил в Советском Союзе и о жизни в стране имеет весьма смутные представления. Оговорка же в обращении, в первый же день их знакомства, намекала на то, что Саша явно выходец из эмигрантской среды, причем офицерской. Батин покачал головой и протянул себе под нос:

– Да, занятный паренек.

А Сашка шел домой, переваривая в себе очередную обиду. Не так он себе представлял жизнь в Советском Союзе. А собственно говоря, как он ее себе представлял? Может он думал, что передав Сталину базу и информацию, он будет гонять с вождем чаи и пользоваться всеобщей любовью и уважением? Да, конечно же, нет! Не настолько он был наивен, не смотря на возраст. Тогда на что же он рассчитывал? Да ни на что! Он изначально знал, что после того, как он сделает все задуманное, решать его судьбу будет Сталин. Так на что ему жаловаться. Ведь пребывая в первый раз в Москву, он вообще боялся, что его арестуют и расстреляют. А сейчас у него есть свое жилье, он ходит в школу. Да и с остальным все нормально. А непонимание с одноклассниками и неопределенность в будущем это все решаемые проблемы. Значит, и смысла нет, обижаться на судьбу. А то, что Батин на него наорал, тоже получается правильно. Ведь и, правда, вопрос-то оказался глупым. Сашка уже подходил к дому, как вдруг сзади услышал знакомый голос:

– Саня!

Парень обернулся, и улыбка сама наползла на его лицо:

– Петька, здорово! Вернулся! Давно ждешь?

– Да нет, не очень. Я же знал, что ты скоро придешь. В школу решил не идти, не зачем тебя светить.

– Ну и правильно! Так что мы стоим? Давай домой! Как съездил, как дома?

Петр нахмурился:

– Нормально дома. Потом расскажу. Ты сам-то тут как?

– Тоже нормально, потом расскажу.

Парни переглянулись и расхохотались. Жизнь продолжалась, а что она им преподнесет завтра, не так уж и важно. Они справятся со всеми трудностями! Перешучиваясь, Сашка с Петром поднялись в квартиру, переоделись и поставили чайник. Петр стал собирать нехитрую снедь на стол. Только уселись пообедать, как по комнатам раздался пронзительное и настойчивое треньканье телефонного звонка. Александр сначала даже не понял, что это телефон, после установки, он звонил только один раз, когда телефонисты проверяли связь. Парень стремительно бросился к аппарату:

– Алло, слушаю?

– Младший лейтенант государственной безопасности Стаин? – раздался в трубке жесткий, требовательный голос.

– Да.

– Завтра в 13-00 Вам с младшим лейтенантом Никифоровым, надлежит быть в Кремле. Форма одежды парадная. В 12-00 за Вами прибудет машина. Вам все понятно?

– Да. Завтра в 13-00 с Никифоровым в Кремле, машина прибудет в 12-00.

Не прощаясь, собеседник повесил трубку. Сашка поймал на себе вопросительный и встревоженный взгляд Петра:

– Ну, что там?! Кто звонил?!

– Завтра нас с тобой в Кремль вызываю в час дня. Машину пришлют в двенадцать. Быть в «парадке». Петь, что-то мне подсказывает, что нас опять будут награждать, – и парень расплылся в улыбке, а потом неожиданно для самого себя заорал: – Йохооооу! А, жизнь-то налаживается!

IV

Засиделись до поздней ночи. Сначала проверили и подготовили к посещению Кремля парадную форму, а потом, как сели обедать, так практически и не покидали кухню, рассказывая друг другу все, что произошло с ними за неделю, пока они не виделись. И если Петр имел понятие о том, что ему рассказывал Сашка, все-таки и сам не так давно закончил точно такую же школу в родном Тамбове, то для Александра рассказ Никифорова был тяжелым, пробирающим до самой печенки откровением. Парню даже стало стыдно за свои переживания о школьных проблемах и легкой выволочки от Батина. Что такое его мелкие неурядицы, по сравнению с тем, что сейчас переживает вся страна? Нет, если завтра он увидит товарища Сталина, надо будет обязательно проситься у него на фронт! А раз школа так важна, то, в конце концов, наверное, должна быть какая-то возможность подготовиться и сдать за 9-й класс экзамены экстерном, или еще как-то?! А то неправильно получается. Совсем рядом идет война, на фронте и в тылу гибнут люди, а он сидит на кухне, попивает чаек и читает, как какой-то там Герцен издавал «Колокол». Может быть это и важно, но ведь можно же все это изучить после победы. А пока, ему, как боевому летчику надо быть на фронте. Смогли же они с Никифоровым успешно отштурмоваться по переправам, значит, смогут и еще пользу принести. Правда, вспомнив жесткий, требовательный взгляд желтоватых глаз Сталина, Сашка сомневался, хватит ли у него решимости, начать такой разговор с Иосифом Виссарионовичем.

А Петр не останавливаясь, с надрывом изливал другу душу. Там, дома, он не имел права показать, насколько ему тяжело видеть уставшую, стонущую по ночам от болей в руках после тяжелой работы на заводе мать, сестренку, с жадностью уплетающую сгущенку из банки, а потом, под укоризненным взглядом мамы, смущенно отодвигающую такую вкусную штуку от себя. Соседей тетю Нину и дядю Колю, ждущих каждого письмеца от сыновей, особенно от Василия, воюющего где-то на Калининском фронте.

В один из вечеров, вернувшись от Лиды, он застал маму с соседкой, сидящих на кровати в обнимку и плачущих. Увидев Никифорова, женщины быстро вытерли слезы и тетя Нина быстро, стараясь не глядеть на Петра, выскочила за дверь. Никифоров с удивлением посмотрел вслед соседке и перевел взгляд на маму:

– Что-то случилось, мам? Что теть Нина такая заплаканная?

– Ничего не случилось, сынок, слава Богу. Доля наша такая бабья – плакать. Ждать, верить и плакать, чтобы легче стало. Ты не обращай внимания на нас. Просто писем они давно от Васьки не получали, вот и не находит себе места Нина. Когда на тебя…, – мать осеклась и перекрестилась, – когда тебя не было, мы с ней часто так вдвоем сидели, по-бабьи, – и женщина махнула рукой, – ужинать будешь?

Петр смотрел на маму, на ее поблекшие от слез глаза, рано постаревшее лицо, на большие, с узловатыми суставами, заскорузлые от производственной грязи руки и в груди поднимался тяжелый ком. Хотелось завыть, рванут со стола старенькую, застиранную, всю в штопках скатерть, скомкать, швырнуть ее об стену и мчаться на вокзал, на фронт, на войну, только бы не видеть мамочку, родную, любимую, единственную, когда-то такую веселую и задорную, потухшей и безжизненной! Даже смерть отца она пережила проще, найдя себе утешение в детях. А тут..! Хотелось! но Петр лишь нежно улыбнулся и произнес:

– Конечно, мам. Давай, я тебе помогу на стол накрыть?

– Садись уже помогальщик! – мама тоже улыбнулась и засуетилась по их тесной комнатушке, собирая на стол скудный ужин.

Все это проносилось как наяву перед глазами Никифорова. Рассказывая, он настолько погрузился в свои воспоминания, что перестал замечать Сашку. А парень сидел и внимательно, не перебивая, слушал друга, каким-то шестым чувством понимая, что тому надо выговориться, выплеснуть из себя всю боль, что он накопил в Тамбове. Петр рассказывал про Лиду, про то, что она ушла на фронт, и он очень боится за нее, и что они после войны обязательно поженятся, если останутся живы, Лида ему это обещала. Он рассказывал, какая она у него славная, добрая и нежная, а еще смелая и ответственная. А потом вдруг резко ни с того, ни с сего перескочил на рассказ о бомбежке, под которую они попали. Про разрушенный драмтеатр, про убитого мальчика, раненую женщину, которой, скорее всего, отрежут ноги. И снова о Лиде, о том, как они ее провожали. И что с ней едут на фронт еще три девушки, одну из них он даже как будто знает, но никак не может вспомнить, где и как они познакомились. А может, ему это показалось. Потом он рассказал, как провожали уже его. Что мама отпросилась с работы, и дядя Коля, сосед тоже был дома после ночной смены. Они все вместе пошли на вокзал. Мама плакала, а ему было ее жалко, он, как мог, старался ее утешить, но тщетно. Верка тоже плакала. Вспомнив о Верке, Петр поведал, что неугомонная девчонка все-таки вытащила его к себе в школу, чтобы он рассказал их классу, как воевал и как его награждал товарищ Сталин. А он не знал, что рассказать, потому что нельзя детям рассказывать о том, что он пережил на фронте. И он рассказывал им только про товарища Сталина. А на вопрос за что ему дали орден, сказал просто, что это большая военная тайна и товарищ Сталин велел никому никогда об этом не рассказывать. Чем заработал восхищенные взгляды Веркиных одноклассников. Петр вынырнул из воспоминаний. Сашка уже клевал носом, глядя осоловелым взглядом на столешницу.

– Да, ты Саня, уже спишь. Давай ложиться будем, завтра вставать рано. Мне еще с утра в наркомат надо успеть, отметиться в кадрах о прибытии из отпуска, а тебе в школу отпроситься.

Сашка кивнул и поплелся к койке, на ходу стягивая рубашку.

Утром еле продрали глаза, но очень быстро расходились. Петр, быстро выпив чай, умчался отмечаться. Сашка вышел из дома через полчаса после Никифорова, глубоко вдохнул морозный воздух, прогоняя остатки сна, и направился к школе, размышляя у кого ему отпрашиваться и по какой причине. Не говорить же, что его в Кремль вызывают. Легенду разрушит, да и не поверят просто. Придется опять идти к Батину, хотя после вчерашнего не особо хочется, не хорошо они расстались с Владимиром Ивановичем. Отряхнув с ботинок снег, зашел в холл и сразу свернул к спортзалу. Физрука не было. «Оружейка» тоже была закрыта. Значит, пока не подошел. Сашка решил подождать, время до первого урока еще было. Буквально через несколько минут появился Батин.

– Здравствуйте, Владимир Иванович.

– И тебе не хворать, – физрук вопросительно взглянул на парня.

– Вы меня извините за вчерашнее, не прав был.

– Проехали, я и сам погорячился, – и Владимир Иванович протянул Сашке руку. Рукопожатием закрыли инцидент. – Ты только извиниться или еще что-то есть?

– Есть. Меня сегодня в Кремль вызывают к часу. В двенадцать машина придет к этому времени надо уже готовым быть, так что придется после второго урока отпрашиваться, а я не знаю, что говорить.

– В Крееемль, – удивленно протянул Батин, – да еще и машину пришлют? Ну, ты, брат, даешь! Ладно, не бери в голову, после урока просто иди домой, а с твоими учителями я сам все решу. Еще что-то?

– Нет, все. Спасибо, Владимир Иванович! – Сашка радостно махнул головой.

– Тогда беги в класс, скоро звонок будет.

– Уже лечу, – и Сашка скорым шагом отправился на занятия, а Батин вслед за ним пошел к Елене Петровне, отпрашивать Александра.

Два урока пролетели незаметно. После звонка Сашка молча собрал школьные принадлежности в портфель и направился на выход из класса. Тут в спину ему раздался возмущенный голос Волковой:

– Стаин, а куда это ты собрался?!

Сашка удивленно обернулся. Ленка игнорировала его всю неделю и тут вдруг решила что-то спросить. Парень напрягся, приготовившись к очередной пакости от несносной девчонки:

– Надо мне. По делам. Я отпросился, – буркнул он.

– Аааа. Ну, раз отпросился, то ладно, иди, – милостиво разрешила девушка и отвернулась, давая понять, что больше вопросов не имеет. Изумлению Сашки не было предела! И это все? А как же высказаться в его адрес с очередными обвинениями, пристыдить за пропуск уроков? Александр не узнавал одноклассницу. Что это с ней произошло?! Но такая Ленка ему нравилась больше, а гадать о причинах ее поведения, сейчас не было времени. Надо поспешить.

Никифоров уже ждал рядом с домом. Быстро зашли в квартиру, переоделись в «парадку», осмотрели друг друга на предмет наличия нарушений в форме одежды и ровно в двенадцать вышли из дома. Машина с уже знакомым шофером ждала их у подъезда. На въезде в Кремль предъявили незнакомому лейтенанту госбезопасности пропуска, выданные еще Волковым. Тот их внимательно изучил. Зайдя в караульное помещение, куда-то позвонил и пропустил в Кремль, выделив сопровождающего. Сержант госбезопасности довел их до кабинета, в котором кроме десятка деревянных стульев ничего не было, и сказал ожидать здесь, пока их не вызовут. Кто и куда их должен вызвать, сержант не сказал.

Через некоторое время открылась дверь, и в кабинет зашел еще один человек. Сашка с Никифоровым не сразу узнали в этом подтянутом лейтенанте ВВС Михаила Леонтьевича. Миль выглядел неважно, с осунувшимся лицом, синяками, под красными, впалыми от усталости глазами. Но, тем не менее, конструктор тепло поздоровался с друзьями и с живым интересом стал расспрашивать их о последних новостях. Кое-что рассказал и о себе.

После возвращения в Москву в тот же день, он самолетом вылетел в Свердловск, где его встретил злой и задерганный, но в то же время заинтригованный Николай Ильич Камов. Их 290-й завод винтокрылых аппаратов еще не был полностью развернут на новом месте после эвакуации и частью находился в Билимбае, а частично был разбросан по всей железной дороге от Москвы до Урала. И тут из Государственного Комитета Обороны приходит приказ создать из его конструкторского бюро по вертолетостроению два новых, отдельных КБ Камова и Миля с дислокацией в Билимбае и Люберцах соответственно[i]. То есть получается оборудование, людей, наработки надо каким-то образом делить и часть отправлять обратно в Подмосковье. Зато в работе давался полный карт-бланш.

Камов недоумевал:

– Что там такого произошло в Москве, Михаил Леонтьевич, что сначала Вас срочно, без объяснения причин срывают с эвакуации завода, потом перекраивают к черту нам все графики, а теперь дают два отдельных КБ и полное содействие?! И это после провальных войсковых испытаний. В сентябре мне кое-как удалось отстоять наше направление, а уже в ноябре я чувствую себя именинником.

– Много сказать не могу, Николай Ильич, я под такими подписками, что теперь даже спать боюсь ложиться, чтобы во сне чего-нибудь не сказать лишнего. Просто получены убедительные доказательства перспективности развития винтокрылых машин.

– Вот как? И кто же? Немцы, американцы?

Миль только покачал головой и развел руками, показывая, что говорить об этом не может.

– В дополнение могу сказать одно, скоро будет открыт специальный расчетный центр, который будет работать только на авиастроение. Скорость и точность расчетов возрастет на порядки, это просто чудо какое-то!

Камов пренебрежительно махнул рукой:

– Ай, Михаил Леонтьевич, ерунда это. Даже если и откроют такой центр, все равно в первую очередь он будет работать на Яковлева и Микояна, а в самую последнюю на нас.

– А вот и нет! Товарищ Сталин пообещал, что для наших КБ в обязательном порядке будет зарезервировано время для проведения всех необходимых расчетов.

Николай Ильич недоверчиво покачал головой:

– Хорошо, если так, но верится с трудом. Как хозяйство делить будем?

– Да уж разделим, как-нибудь, – улыбнулся Миль, – тем более я к Вам тоже не с пустыми руками. Михаил Леонтьевич показал Камову на папку с чертежами и расчетами вертолета Ка-15, первой серийной машины Николая Ильича.

Сашка с Никифоровым увлеченно слушали Миля и не заметили, как в комнате появился еще один человек.

– Так, так, так. Делимся секретными сведениями, Михаил Леонтьевич? – в строгом голосе Волкова слышалась усмешка.

– Помилуйте, Владимир Викторович, какие секреты? Рассказываю ребятам, как съездил в Билимбай. А на счет секретности, так вот этот молодой человек, самый главный наш секрет, – и Миль кивнул головой в сторону Александра. Парень от всеобщего внимания смутился и покраснел, отчего все вокруг рассмеялись, что еще больше смутило Сашку.

– Здравствуйте, товарищи! – Волков весело оглядел всех присутствующих. – Рад Вас всех видеть!

– Здравствуйте, товарищ майор государственной безопасности! Давно в Москву вернулись?

– Ночью прилетел. Домой вот только переодеться успел забежать, да своих обнять.

Вот и стало понятным странно миролюбивое настроение Ленки. Вернулся отец, и она не захотела омрачать себе радость очередным скандалом с одноклассником.

– Как там на базе? Как ребята? Иса, Алексей?

– Все в порядке, все отлично, передают вам горячий и пламенный комсомольский привет.

– И Вы им привет передавайте! Когда обратно?

– Пока не знаю, но думаю, что скоро.

– А можно с Вами? Ну что мне тут делать, мне на фронт надо! – вырвалось у Сашки.

Волков, приподняв брови, посмотрел на парня:

– А учиться кто за тебя будет и курсантов учить?

– Учиться и экстерном можно. А курсантов все равно нет, и неизвестно когда будут! – упрямо гнул свою линию мальчишка.

– Нет, так будут! Давай голову мне не морочь! – осадил Сашку майор.

Парень надулся и буркнул себе под нос, чтобы не слышал Волков:

– Будут, будут. Когда они будут? Все равно отпрошусь на фронт!

Но старого чекиста было не провести:

– Ты никак, дружок, к Иосифу Виссарионовичу с этой глупостью обратиться хочешь через голову прямого начальства? Так вот, очень не рекомендую тебе делать такую глупость. Товарищ Сталин с тобой цацкаться как я не будет. В общем, если не хочешь получить на орехи, лучше оставь свои доводы при себе.

– А мы что, сейчас к товарищу Сталину? – попытался разрядить обстановку Михаил Леонтьевич.

– Да. И нам уже пора. Волков еще раз строго посмотрел на парня: – Санька, только давай без глупостей, навоюешься еще. Понял меня?

– Понял! – обиженно буркнул Сашка.

Волков удивленно уставился на подчиненного:

– А вот теперь я не понял!

– Понял, товарищ майор государственной безопасности! Есть, без глупостей! – вытянулся по стойке смирно парень.

– То-то! Все пора. Двигайтесь за мной, – и майор, развернувшись, направился на выход. Остальные потянулись следом.

Поскребышев, кинув взгляд на вошедших, кивком головы, как старых знакомых поприветствовал их. И тут же, подняв трубку, сообщил Сталину о прибытии вызванной группы людей. В этот раз ждать никого не пришлось, пригласили в кабинет сразу. Войдя вытянулись по стойке смирно:

– Товарищ Верховный Главнокомандующий, майор госбезопасности Волков, младшие лейтенанты госбезопасности Стаин и Никифоров и лейтенант Миль по Вашему приказанию прибыли.

Сталин был не один. Напротив него у рабочего стола сидел еще кто-то. Сталин поднялся со стула, чтобы поприветствовать вошедших. Тут же встал и посетитель. Смутно знакомое Сашке лицо, на малиновых петлицах три генерал-лейтенантские звездочки. Кто же это может быть? Понятно, что кто-то из знаменитых военачальников этой войны. Но вот кто? Точно не Жуков и не Рокоссовский, их парень знал хорошо. Сталин тем временем подошел к ним и с улыбкой произнес:

– Здравствуйте, товарищи!

– Здравствуйте, товарищ Верховный Главнокомандующий!

Иосиф Виссарионович с улыбкой кивнул и, обернувшись к незнакомому генералу, сказал:

– Товарищ Василевский, Вы просили познакомить Вас с людьми, лишившими группу армий «Центр» организованного снабжения. Вот они, – Сталин кивнул на вошедших, – а конкретно лейтенанты государственной безопасности Стаин и Никифоров, а товарищи Волков и Миль им в этом помогали.

– Товарищ Сталин, но Вы же сказали, что мосты уничтожили летчики? – Василевский удивленно уставился на Сашку. Ну, никак не был похож этот совсем молоденький паренек на человека, способного хладнокровно провести успешную штурмовку хорошо обороняемых средствами ПВО объектов. Школьник и школьник. Хотя видно, что к форме парень привычен.

– А товарищи Стаин и Никифоров и есть летчики, только это очень секретные и очень хорошие летчики, – молодые люди покраснели. Приятно, когда тебя хвалят. А еще в голове вихрем крутились мысли, оговорился товарищ Сталин, повысив в разговоре их на одно звание, или нет? Что ни говори, а в каждом военном присутствует определенная доля честолюбия и здоровых амбиций. – Как Вы думаете, Александр Михайлович, какой награды достойны эти товарищи?

– Награждение у нас прерогатива Президиума Верховного Совета, но как по мне, то самой высокой, товарищ Сталин. Срыв стратегических планов противника, приведший к существенному ослаблению наступательного потенциала, в самый разгар наступления, – Василевский уважительно посмотрел на парней.

– Вот и Президиум думает так же, – Сталин, как бы соглашаясь с Василевским и самим собой, задумчиво покивал головой. Он долго размышлял, как наградить парней. По важности выполненной задачи напрашивалось представление к званию Героя Советского Союза, но не слишком ли это будет? Ведь буквально три недели назад он уже награждал их. В то время, когда армия терпела одно поражение за другим, докатившись до столицы, его принципиальной позицией было не баловать людей наградами. Но тут совсем другой случай, уж очень серьезные были последствия их отважных действий. Однако все равно неуверенность в правильности такого решения была. Поэтому он и задал этот вопрос Василевскому, проверяя себя, верным ли оно было. И сейчас, получив подтверждение своим выводам от уважаемого им генерала, он отбросил всякие сомнения. – Ладно, Александр Михайлович, не будем Вас задерживать, работы у Вас много. А я займусь приятной обязанностью.

– До свидания, товарищ Сталин.

– До свидания, товарищ Василевский.

Генерал-лейтенант покинул кабинет, а Сталин, подняв трубку телефона, сказал:

– Заносите, Александр Николаевич.

Буквально через мгновение открылась дверь, и вошел Поскребышев, неся на подносе, накрытом кумачовым полотном, коробочки с наградами, наградные удостоверения и красную гербовую папку с Указами. Он поставил поднос на стол и тихо покинул кабинет. Сталин подошел к столу:

– Обычно награждением у нас занимается Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин, но учитывая известные всем нам обстоятельства, он поручил мне эту почетную обязанность.

Открыв папку, Иосиф Виссарионович тихим голосом стал зачитывать Указ о награждении за выполнение особо важного задания Верховного Главнокомандования разведчиков Волкова и техников Миля медалями «За боевые заслуги», такой же медали удостоились майор Максимов из 643-го БАО и подполковник Когрушев. Разведчикам Волкова были еще и присвоены следующие очередные звания. Затем с той же формулировкой, но уже орденом Красной звезды наградили Михаила Леонтьевича с присвоением ему внеочередного звания капитана. Волкова наградили орденом Ленина, без присвоения очередного звания, но его он получил совсем недавно. По радостно сияющим глазам майора было видно, что он не ждал столь высокой награды. И вот, наконец, очередь дошла до Сашки с Петром. Сталин еще раз внимательно посмотрел на вытянувшихся перед ним с красными от волнения лицами парней и, усмехнувшись, открыл еще один Указ:

– Указом Президиума Верховного Совета СССР, за проявленные мужество и героизм при выполнении особо важного задания Верховного Главнокомандования, за уничтожение железнодорожной и автомобильной переправы на реке Березине и уничтожение железнодорожной переправы в районе станции Куприно, что привело к срыву наступления немецких захватчиков на столицу нашей Родины город Москву, присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» Никифорову Петру Степановичу с присвоением ему очередного звания лейтенанта государственной безопасности!

Петр с каменным лицом и на негнущихся ногах подошел к Сталину. Иосиф Виссарионович крепко пожал ему руку и со словами благодарности за совершенный подвиг вручил две коробочки с наградами и наградные книжки.

– Служу Советскому Союзу! – срывающимся от волнения голосом крикнул Никифоров.

– Не надо так кричать, товарищ Никифоров, – Сталин, улыбнувшись, шутливо повертел мизинцем в ухе, – совсем оглушили товарища Сталина.

– Извините, товарищ Сталин, – и Никифоров сам не свой вернулся в строй. А Сталин продолжил:

– Присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» Стаину Александру Петровичу с присвоением ему очередного звания лейтенанта государственной безопасности!

Сашка так же, как и Петр, еле передвигая от волнения ноги, подошел за наградами. Все повторилось, только наученный опытом товарища, свое «Служу Советскому Союзу» парень произнес негромко. Но все равно на слове «Советскому» дал петуха. Когда церемония была завершена, Иосиф Виссарионович махнул рукой со словами:

– Давайте, надевайте свои награды, я хочу посмотреть на героев при полном параде, – а сам подошел к телефону и, подняв трубку, сказал: – Можно.

Появился Поскребышев с еще одним подносом, на котором стояли бутылка вина, пять бокалов и вазочка с фруктами. Расставив все это на столе, Александр Николаевич, подошел к награжденным и тихонько передал Волкову шпалы для новоиспеченных лейтенантов и Миля. Тепло поблагодарив секретаря Сталина, Владимир Викторович быстро прикрепил знаки различия на петлицы ребят и Михаила Леонтьевича. Вместе с Поскребышевым в кабинет просочился еще один мужчина в гражданском костюме с фотоаппаратом. Сталин, с улыбкой доброго дедушки, терпеливо ждал, пока награжденные приведут форму в соответствие с новыми званиями и наградами. Когда суета улеглась, он взял в руки бутылку с вином и сам открыл ее находящимся тут же на подносе штопором. Наполнив бокалы на три четверти тягучей рубиновой жидкостью, Иосиф Виссарионович взял один из них и приглашающе махнул рукой:

– Подходите, товарищи, берите бокалы, такие высокие награды следует отметить. Потом глянув на Сашку добавил: – И хотя распитие вина школьниками у нас не поощряется, но для Героя Советского Союза можно сделать небольшое исключение. Сашка подошел к столу красный от радости и смущения, и вместе со всеми взял вино. Сталин еще раз оглядел веселым взглядом присутствующих и продолжил: – Сегодня мне выпала великая честь вручить вам высокие награды. Заслуженные награды. Да, сейчас мы редко награждаем наших героев. Когда наши войска, отступая, докатились до Москвы это несвоевременно. Но вы все сделали большое дело, которое повернет ход войны в нужное нам русло. А значит и награжденных станет больше, и радости у советских людей будет больше, и победа станет ближе. А сейчас я хочу выпить за вас, за тех, кто приближает своими трудами нашу победу. Ура!

– Ура! – поддержали его присутствующие и опустошили бокалы, фотограф все это время снимал происходящее с разных ракурсов. Сашка тоже выпил до дна и у него, непривычного к спиртному, сразу зашумело в голове, а в теле появилась легкость. Странное состояние, но парню оно не понравилось. Он привык контролировать себя, а сейчас слабость накатывала на него сама, а еще и сказывался стресс от награждения. Сашка, чтобы никто ничего не заметил, отвернулся ото всех, делая вид, что разглядывает кабинет, а сам, крепко зажмурив глаза, сделал несколько глубоких вздохов, с силой проведя рукой по лицу. Опьянение немного отпустило. Взрослые заметили состояние мальчишки, но виду не подали, лишь с улыбками понимающе переглянулись между собой. В завершение сделали еще один общий снимок, и Сталин отпустил их, пожелав особо не отмечать радостное событие. На что получил заверения, что никто и не собирался. Слишком много было у каждого из них дел.

Возбужденной толпой вывалились в приемную, где их еще раз поздравил от себя лично Поскребышев. Попрощавшись с Милем, который спешил по делам своего КБ в наркомат авиационной промышленности, уже втроем направились в кабинет к Волкову. Зайдя к себе, Волков серьезно посмотрел на парней:

– Еще раз поздравляю! Обошли меня по наградам. Так скоро и в званиях обскачете.

– Да, что Вы Владимир Викторович, нам до Вас еще служить и служить.

Волков улыбнулся, покачав головой. Он то знал, как быстро на войне можно вырасти в наградах и в званиях, вот только какой ценой дается такой рост он тоже хорошо знал. Перед глазами встали трещины от пуль на блистере вертолета и эти мальчишки с черными кругами под глазами от пережитого страха и усталости, улетающие на изрешеченной пулями и осколками машине в ночь, во второй подряд боевой вылет.

– Ладно, я же не против, обгоняйте. А теперь о главном. Петр, – майор посмотрел на Никифорова, – как ты уже понял, теперь ты у нас в штате на постоянной основе. Перевод в НКВД уже оформлен, сегодня зайдешь в кадры в наркомате, они тебе выдадут все документы. Должны были еще утром, но видимо не успели. Дальше, – Волков задумчиво замялся, – завтра едете в Кубинку, через два дня прибудут курсанты, проверите все ли готово к их размещению и обучению. В принципе, этим должен заниматься знакомый вам майор Максимов, бывший командир 643 БАО, но и вам не помешает все осмотреть. Петр, подберешь там себе комнату, не вечно же тебе у Александра жить. Инструкторам должны были выделить жилье. Видя, что Никифоров с Сашкой хотят что-то сказать, майор махнул рукой, останавливая их. – Все вопросы потом. На один отвечу сразу. Майор Максимов теперь начальник курсов по подготовке пилотов и штурманов вертолетов. Вы инструкторы. Владимир Викторович опять жестом руки остановил готовые вырваться у парней вопросы. – Кто и что будет преподавать, разберетесь сами. В течение трех дней вы должны представит Максимову программу обучения курсантов. Сашка с Петром уже даже не пытались что-то сказать, каждое слово, сказанное Волковым, было как обухом по голове. – Будет у вас еще один инструктор из знакомых вам техников. Его пришлет Михаил Леонтьевич, это на его усмотрение. Но решение по утверждению кандидатуры принимаешь ты, Александр. Ты теперь заместитель начальника училища по учебной части. Надеюсь против кандидатуры Петра ты ничего не имеешь?

Сашка отрицательно замотал головой:

– Нет, товарищ майор, я только за!

– Вот и отлично! В общем, весь обучающий процесс на тебе. Все равно, чему учить курсантов лучше тебя никто не знает. Максимов решает административные вопросы и все, что связано с материально-техническим обеспечением. Сашка смиренно кивнул. – И еще одно. Для соблюдения секретности, форму будете носить летную. Звания, остаются ваши лейтенантские, рано вам еще со шпалами щеголять[ii]. Вот ваши новые документы и знаки различия, – майор вытащил из сейфа командирские удостоверения, продовольственные, вещевые и денежные аттестаты на имя лейтенантов ВВС Стаина и Никифорова и голубые петлицы с двумя кубарями и вручил их парням. – Удостоверения сотрудников государственной безопасности не светить, если только в крайнем случае. Я бы вообще их у вас забрал от греха, но не положено. Ну, вот теперь вроде все. Вопросы?

Первым высказался Никифоров:

– Товарищ майор, какой из меня инструктор? Я сам только недавно училище штурманов ГВФ закончил[iii].

– И это мне говорит отличник учебы? С какими оценками ты закончил училище?

Петр замялся:

– С отличными.

– Вот и не морочь мне голову. Недавно закончил, значит, все помнишь, чему и как учили, научить сможешь. У тебя такие же вопросы? – Волков требовательно посмотрел на Сашку. Парень задумался. В принципе все было и так ясно. Решение об их назначении принято на самом верху, наверняка Иосифом Виссарионовичем, так что спорить и что-то доказывать бесполезно, только нервы зря потратишь. А с остальным, пока не будет определенности с программой обучения и материально-технической базой, ничего не ясно. Сашка тряхнул головой:

– Нет. Пока вопросов нет. Но они будут. Потом.

– Задашь их майору Максимову.

– А если он не сможет мне на них ответить?

– Значит, ждешь меня. И учись работать без няньки, спрашивай у знающих людей, анализируй, делай выводы. Ты же не только летчик, ты же еще сотрудник государственной безопасности! Сашка молча кивнул. А что тут сказать? Майор действовал в соответствии со старым армейским принципом – не хочешь – научим, не можешь – заставим. А лишние разговоры в таком случае могли только прибавить головной боли, которой и так было выше крыши. – Значит, вы свободны, а у меня дел полно. Завтра еще буду в Москве, вечером зайду к тебе, – Волков взглянул на Сашку, – и повторюсь за товарищем Сталиным, чтобы мне без отмечаний!

– Да какие тут отмечания, когда не знаешь теперь за что хвататься!

Волков расхохотался:

– Кто у меня недавно на фронт просился? Вот тебе и будет здесь свой фронт!

– Да уж лучше бы на фронт!

– Все, я вас не вижу и не слышу! – и Волков, достав из сейфа какие-то бумаги, уткнулся в них. А озадаченные друзья отправились на Лубянку за новыми документами Никифорова. Им было что обдумать и обсудить по дороге.

[i] Простите меня, камовцы, но по сюжету книги не творить вам на Ухтомском вертолетном, придется работать в Томилино. Дело в том, что именно в Люберцах с 1955 находилось и находится по сию пору знаменитое ОКБ «Камов», ныне АО «Камов» холдинга «Вертолеты России», а в Томилино как раз был «Московский вертолетный завод им. М.Л.Миля», сейчас это Национальный центр вертолётостроения имени М. Л. Миля и Н. И. Камова. Просто дело в том, что 290-й завод винтокрылых аппаратов, на котором работали Н.И. Камов и М.Л. Миль в 1941 года эвакуировался в Билимбай именно из Люберец. Вот мы вместе с товарищем Сталиным и решили вернуть Михаила Леонтьевича на базу родного завода. Тем более автомастерские, которые там откроют после эвакуации 290-го в реальной истории, в моей истории еще не открыли.

[ii] Звание лейтенанта государственной безопасности до 1943 года соответствовало воинскому званию капитана РККА (одна шпала в петлицах).

[iii] Петр закончил 2-ю авиационную школу Гражданского Воздушного Флота СССР имени Петрова, которая готовила лётчиков и штурманов для ГВФ и ВВС РККА. А вот так примерно должен выглядеть аттестат Никифорова, если кому интересно, только это аттестат летчика, а не штурмана, штурманский не нашел:

V

Сталину не спалось. В голове крутились разные мысли. Наступление немцев под Москвой, ценой ужасных потерь и неимоверных усилий всей страны удалось приостановить. Немалую роль в этом сыграли и эти двое летчиков, которых он сегодня наградил. Мальчишка из будущего и простой штурман бомбардировочной авиации, только в этом году закончивший училище. Вот уже полтора месяца, как они появились в Кремле, придав Сталину сил и подарив надежду в одни из самых тяжелых моментов жизни. Да, там, в том мире или времени, советские войска остановили врага на подступах к столице, разбили и в конечном итоге, спустя три с половиной года задушили прямо в его логове. Но здесь, в середине октября он этого еще не знал, и поступившая информация буквально вдохнула в него новые силы. И в то же время эти знания давили тяжелым грузом. Какие решения ему теперь принимать, кому можно доверять, как поведет себя близкое окружение, узнав то, что знает он?

Полтора месяца он владеет сведениями, о которых может только мечтать любой правитель. Но так и не принято решение, как ими воспользоваться. Да, часть информации он сообщил Генеральному штабу под видом разведданных. Какая-то информация ушла ученым, конструкторам, медикам. Но это крупицы. С теми знаниями, что имеются в Ковчеге, можно сделать намного больше. А можно и потерять все. Любая, самая маленькая утечка, и его уничтожат. Свои же уничтожат! Из страха, из жажды власти. Уж он-то знал, какое кубло представляют собой его соратники по партии, и это он еще почистил партию от самых яростных разрушителей и болтунов. Как там его назвали потомки? Кровавый тиран, маньяк, убийца! Что ж, пожалуй, так. Но он готов платить такую цену за идею.

А если информация уйдет за границу? Не важно, к противникам или к союзникам. На Советский Союз тогда накинутся все, уничтожат, не считаясь ни с какими потерями! Этого никак нельзя допустить! Поэтому надо еще много раз все хорошенько обдумать. В таком случае, может зря он посвятил в самую главную тайну страны Волкова, Миля и еще несколько сотен людей? Может, лучше было изолировать Стаина, выкачать из него все знания, а потом сделать так, чтобы парень исчез? Пожалуй, это было бы сделать целесообразней, но что-то не дало ему тогда так поступить. А теперь уже поздно.

Сталин встал с продавленного дивана, натянул на ноги разношенные сапоги, подошел к столу и, набив трубку, закурил. Он мерно расхаживал по комнате, уставившись в пол и пуская клубы дыма.

Нет, все-таки все верно. Людей привлекать надо. Только людей преданных и проверенных. Пока к тайне допущены только такие. Сомнения вызывают разве что Миль и его техники, но исходя из того, что он прочитал об этом человеке, тот не должен предать. На всякий случай за ними присмотрят, есть кому. Да и семья не даст совершить глупость. К семье отношение у Михаила Леонтьевича трепетное, Сталин знал об этом из мемуаров самого Миля и его дочерей. Здесь можно сыграть. Иосиф Виссарионович вернулся к столу и, не садясь, сделал на листке пометку: «Миль, сын, спасти!»[i]. И Лаврентия надо предупредить, кого трогать нельзя ни в коем случае. А то он может. Да, Лаврентий, Лаврентий, значит, и ты меня предашь. Дурак! И долго ты прожил после своего предательства?! От мыслей о соратнике Сталин разнервничался. Налил «Боржоми» и медленно выпил. А вот Власик до конца оставался преданным. Кто еще? Из НКВД больше никого, может и есть такие, даже наверняка, но он о них не знает. А значит держать их на цепи и подальше. Пусть несут службу втемную. Из военных пока только относительное доверие вызывают Василевский и Рокоссовский. В партии доверять нельзя никому! Непредсказуемы и властолюбивы!

Иосиф Виссарионович поднес мундштук к губам, но, заметив, что табак потух, в сердцах выбил трубку в пепельницу и тихо выругался по-грузински. Усевшись за стол, вытащил из ящика пачку Герцеговины и выпотрошил несколько папирос. Пальцы привычно делали свое дело, а мысли тем временем текли дальше.

Там в будущем его назовут Кровавым Диктором и Красным Императором. Глупцы! Да будь у него та безграничная власть, которую ему приписывают! Нет у него такой власти, и никогда не было! Все время приходится лавировать между группировками внутри партии, блюдя баланс интересов. Один неверный шаг и сожрут хищники, закаленные в революционной борьбе. А тогда всему делу, которому он посвятил себя без остатка, конец!

Он нервным движением руки смахнул рассыпанный табак со стола. Следом на пол полетела пачка папирос.

Даже в это тяжелейшее время, когда само существование первого в мире государства рабочих и крестьян находится под угрозой, рядом с ним нет тех людей, которым можно безоговорочно довериться. Пока их всех сплотил общий враг, но как только война будет закончена, опять начнется грызня. Шакалы! Глупые, недальновидные шакалы! Вот так и профукали СССР!

Сталин потер рукой грудь со стороны сердца. Сдавило. Надо успокоиться, он еще нужен своей стране. Тем более сейчас.

Ну что же, мы еще поборемся! А пока надо выращивать из молодых, еще не замазанных в подковерной возне, преданных людей, соратников. Тех, для кого Советский Союз и дело коммунизма будет целью все жизни, ее смыслом. Сделать ставку на тех парней и девчонок, что сейчас гибнут на фронтах. И его наиважнейшей задачей становится сохранить как можно больше их жизней. Сейчас, когда он знает будущее, он не допустит таких потерь, какие были в той истории. По крайней мере, сделает для этого все возможное.

Эх, Саша, Саша, что же ты не смог попасть к нам пораньше, скольких ошибок удалось бы избежать? При мыслях о парне Сталин улыбнулся. Нравился ему этот мальчишка своей непосредственностью и ответственностью. А еще преданностью и чувством долга. Нет, преданностью не ему, товарищу Сталину и не партии большевиков, а тем людям, с которыми он был там в бункере. И это даже хорошо, что он политически безграмотен. Значит надо вложить в него правильные мысли, идеи и чаянья. А пока посмотрим, как он справится с поставленными перед ним задачами. Сталин еще раз усмехнулся. Надо же, не нравится ему, что его в школу отправили! Учись, товарищ лейтенант. Это необходимо тебе, мне и всем тем людям, которые будут с тобой рядом. Ты должен стать настоящим советским человеком, и ты станешь им! Хотя, в чем-то Александр и прав, может и правда, слишком много на него нагрузили и вполне возможно обойтись без этих танцев с учебой. Но где еще он сможет пообщаться с такими же ребятами, понять, чем они живут? Поэтому пусть пока будет так, а дальше посмотрим. А сейчас надо постараться уснуть, уже через четыре часа назначено заседание ГКО. Из глубины страны к Москве стягивались резервы, и вот-вот планировалось контрнаступление, необходимо было решить множество разных вопросов, а для этого надо быть отдохнувшим.

Знакомая дорога до Кубинки. Разбитая траками танков и колесами грузовиков, растоптанная сапогами пехоты, местами она была непроходимой для их приземистой эмки, и приходилось объезжать грязно-снежное месиво по обочине. Благо они были не первые, объезды были хорошо укатаны, но, тем не менее, пару раз приходилось выходить и выталкивать севшую по брюхо в снег машину. Полтора часа туда, полтора часа обратно. Три часа только в дороге. Хорошо, что в школе не надо ходить на все занятия, но не всегда необязательные к посещению уроки идут последними в расписании. Придется как-то подстраиваться под все, что решил навалить на него товарищ Сталин. Сашка так и не понял, почему Иосиф Виссарионович считает его учебу в школе настолько важной, что для него, простого лейтехи выделили отдельный автомобиль из гаража НКВД. Да, Волков в свое время ни капли не преувеличил, сказав, что Сашка будет, как большой начальник, ездить на службу на машине. Теперь достаточно позвонить по телефону и эмка с немногословным сержантом НКВД за рулем в его распоряжении. Причем в любое время дня и ночи. И спецпропуск у него есть для перемещения по городу в комендантский час. Все условия, только учись сам и учи других.

А вот с «учить других» были проблемы. Ну не знает он, как это делать. И Никифоров не знает. Первая загвоздка возникла у них с Петром еще на стадии составления учебного плана. Они понятия не имели, что это такое и как этот документ должен выглядеть. Пришлось идти к директору школы и просить показать школьный учебный планы. Елена Петровна, конечно, безмерно удивилась такой странной просьбе своего не менее странного ученика, но, памятуя откуда ей звонили о зачислении Александра в девятый класс, вопросы задавать не стала и даже рассказала, как делаются подобные документы. Ничего сложного, но покорпеть придется. А для этого надо понимать уровень подготовки курсантов, их образование, физическую подготовку. Сашка сразу предупредил, что курсанты должны хотеть летать, но при этом готовых летчиков ему не надо. Он запомнил, как когда-то подполковник Пьяных обмолвился, что легче сделать вертолетчика из стороннего человека, чем переучить готового летчика с самолета на вертолет. Почему так, Сашка не задумывался, но слова эти запомнил хорошо и, не желая еще больше осложнять себе в будущем жизнь, озвучил их в разговоре со Сталиным. Парень не сомневался, что был услышан и его пожелания приняты к сведению.

Вчера они с Никифоровым согласно приказу Волкова уже побывали в Кубинке. Доложились уставшему и издерганному майору Максимову, который, глядя на них красными от недосыпания глазами, казалось, не понимал, о чем ему говорят и чего от него хотят. Потом в его взгляде стало появляться понимание:

– Значит, вы будете инструкторами? Я почему-то так и думал. Временное помещение для размещения курсантов готово, с довольствием тоже все вопросы решены, осталось только принять курсантов. Вообще, впервые такое, чтобы интенданты из сапог выпрыгивали, удовлетворяя заявки. Видать накрутили им хвоста сверху, – майор изучающе посмотрел на друзей. Он вообще не знал, как себя вести с этими лейтенантами. Приказом Народного комиссара обороны Начальником новых вертолетных курсов назначен он, но в то же время ему было устно четко указанно, что его полномочия сводятся только к административным функциям, вопросов обучения он касаться не должен. А если подготовку курсантов признают неудовлетворительной, или случится какое-нибудь ЧП, кто будет отвечать? Не эти же лейтенантики! Спрос будет с него, как с командира! Все это майору очень не нравилось, но с приказами в Красной армии спорить не принято, вот он и ломал себе голову, как будут складываться отношения с этими странными инструкторами. Пока он взаимодействовал с ними, как комбат БАО, вроде сработались нормально. А как будет сейчас? Не вскружит ли голову у этого мальчишки от высокой должности и власти? А если его станет заносить, то как ставить такого на место. Максимов хорошо помнил, из какого ведомства этот парень и его летные петлицы ни на мгновение не вводили майора в заблуждение.

Сашка пожал плечами и задал неожиданный вопрос:

– А почему жилье временное?

Максимов удивленно вскинул брови:

– Так мы здесь временно. Меня уведомили, чтобы был готов к передислокации, как только будет принято решение о нашем ППД[ii].

А Волков об этом ничего не сказал. Забыл или не посчитал нужным. Сашка раздраженно поджал губы, ситуация не нравилась ему так же, как и майору. Не понятно кого надо учить, где учить, как учить. Была надежда, что хоть что-то объяснит новоназначенный Начальник курсов, но, похоже, и он был в таком же неведении. Бардак какой-то! Хорошо хоть со снабжением вопрос решен. Становилось понятным дерганое состояние майора и его прохладная встреча, не смотря на то, что ранее у них сложились нормальные рабочие отношения. Теперь, судя по всему, придется налаживать отношения снова. Как это делать, Сашка понятия не имел. Перемудрило что-то высокое руководство. Но об этом лучше молчать. А пока есть поставленная задача ознакомиться с условиями размещения будущих курсантов и определиться с жильем для Никифорова, а если будет возможность и себе угол подобрать, мало ли как может сложиться ситуация, вдруг придется переночевать здесь, в Кубинке.

Выделили им здание, ну как здание, деревянный барак, еще недавно бывший клубом и библиотекой. В одной из комнат квадратов на пятнадцать до сих пор стояли стеллажи с книгами, там же свалили и прочее ненужное имущество. Какие-то духовые инструменты, старые плакаты, папки с документами, непонятного назначения тряпье. Майор тут же отчитал сопровождающего их старшину с летными петлицами:

– Почему все это барахло еще не вывезено?!

Старшина, браво вытянувшись, поедая глазами начальство, отрапортовал:

– Сегодня обещали вывезти, товарищ майор! Ждем подводу с сельсовета!

– Смотрите мне!

Помимо захламленной комнаты, в бараке было еще три точно таких же по размеру, в которых уже стояли сколоченные из досок топчаны с видавшими виды, густо покрашенными ядовито-желтой масляной краской тумбочками между ними. Еще одна комната побольше оборудована под учебный класс. На стене школьная грифельная доска, в три ряда расставлены столы и лавки, как и топчаны сколоченные из досок. Все помещения обогреваются печками-буржуйками. Выбрали себе с Никифоровым в одной из комнат нары поближе к печке. Пока осматривались, появился, отлучавшийся куда-то старшина. Следом за ним шли два красноармейца тащившие набитые соломой тюфяки, одеяла и застиранное постельное белье. Старшина, глядя на командиров пояснил:

– Вот, постельное вам, товарищи командиры. Обустраивайтесь.

– Спасибо, – Сашка с Никифоровым кивнули. Старшина замявшись, остался стоять рядом. Что-то еще, товарищ старшина?

– Так, это самое, Вы потом зайдите ко мне, распишитесь в получении, и я вас на довольствие поставлю. У меня каптерка с той стороны барака. Отдельный вход. Я покажу.

– Хорошо, здесь закончим, подойдем, – согласился Никифоров, Сашка, подтверждая, кивнул головой.

А вообще, во всем здесь чувствовался порядок. Максимов подошел с присущей ему дотошностью и ответственностью к созданию всех условий для будущих курсов. Договорились с майором, что как только станет понятно с уровнем начальной подготовки курсантов, и какой результат хочет получить командование от их работы, Александр представить ему на утверждение учебный план. Так же надо будет утвердить расписание и внутренний распорядок. Так не очень умело, но искренне парень попытался дать понять Максимову, что начальник здесь он – майор Максимов и никакого двоевластия не будет. Лицо майора разгладилось. Как сложатся их отношения в дальнейшем, будет видно, но, по крайней мере, пока, ребята не создавали впечатление зарвавшихся от привалившей власти юнцов.

Никифоров остался в Кубинке, теперь ему предстояло постоянно находится там, а Сашка вернулся в Москву. Домой прибыл уже затемно, перекусил и только сел за уроки раздался стук в двери. На пороге стоял Волков:

– Привет, Саша. Гостей пускаешь?

– Здравствуйте, Владимир Викторович. Заходите, конечно, – Сашка посторонился, пропуская майора в прихожую. Волков скинул шинель и огляделся в поисках вешалки. – Давайте, я в зал уберу, вешалки нет. Пока майор разувался, Александр зашел в зал и повесил его шинель на деревянные плечики, которые в свою очередь зацепил на растянутый здесь же для сушки белья телефонный провод, выцыганенный у связистов, когда устанавливали телефон. – Чай будете?

– Не откажусь. На улице промозгло знаешь ли. Ты так и не обзавелся мебелью?

– Когда мне и на что? – в голосе парня промелькнула обида, – сами же меня загрузили школой, а теперь еще и курсами. Деньги все потратил. Так что, пока жалование не дадут не до обустройства. Да и зачем? Все равно теперь сюда только ночевать приходить буду и то, наверное, не всегда.

– А зачем тебе деньги? Зайди к управдому, скажи, что тебе из мебели надо, он обеспечит и даже занесет в квартиру, запасной комплект ключей у него должен быть.

Парень кивнул, хотя и очень удивился, что такое возможно. Правда, его слегка покоробило, что к нему в любой момент может кто-то попасть, но Волков об этом сказал спокойно, как о чем-то обыденном и привычном, значит здесь так принято. Но для себя Сашка отметил, что ничего не предназначенного для постороннего глаза пока не установят сейф в квартире лучше не оставлять. Кстати, надо сразу пробить этот вопрос:

– Владимир Викторович, а можно мне в квартиру сейф установить?

Волков задумался, а потом понимающе кивнул:

– Решаемо. Напишешь рапорт, отдашь мне. А теперь рассказывай как успехи, как съездили?

– Нормально успехи, – Александр доложил майору о поездке. Есть вопросы, товарищ майор.

– Даже не сомневался. Давай, излагай. Правда, помочь с ними вряд ли смогу, ночью улетаю обратно на базу. Но подскажу, кто сможет помочь.

– Секунду, – Сашка метнулся в зал и схватил листок со своими отметками, сделанными во время поездки, и стал зачитывать: – Значит первое. Кого в конечном итоге вы хотите получить из курсантов?

Майор удивленно уставился на Александра:

– В смысле кого? Вертолетчиков!

– Если просто научить летать, это я смогу. А вот если давать еще нормальную техническую подготовку, полеты в сложных метеоусловиях и ночные полеты, тактику применения то тут мне и самому учиться надо. А для этого мне надо на базу, подобрать материалы, уверен, что у товарища подполковника на компьютере что-то должно быть, ведь меня он по какому-то плану учил. Еще необходимо решить вопрос с тренажером. Как вести подготовку к полетам? Или мне сразу курсантов сажать в учебную машину? А если что-то случится? Такая машина у нас одна. Считаю, что лучше вывезти курсантов после прохождения теории на базу, где прогнать на тренажере, чем рисковать единственной учебной машиной.

Волков ошеломленно взлохматил себе шевелюру:

– Мдаа, ну и вопросы ты задаешь! А вчера не мог об этом сказать?

– Вчера у меня у самого еще все это в голове не уложилось. Я же не учил никого и никогда.

– Ладно, я тебя понял. Такие вопросы может решить только товарищ Сталин. Давай сюда свой листок, как что-то решиться, тебе сообщат. Пока учи, чему можешь. Но учи хорошо. По срокам тебя пока никто не подгоняет, все равно пока сами такие машины делать не начнем, на фронт вас не отправят.

Сашка кивнул.

– А куда нас перебросить хотят их Кубинки? Товарищ майор сказал, что постоянная дислокация у нас будет в другом месте.

– Знаешь уже? В Люберцах, на заводе у Миля будете дислоцироваться. Там и секретность обеспечить легче и техперсонал под боком и к Москве ближе и от фронта дальше.

Упоминание о фронте во второй раз Сашка принял на свой счет и, вскинувшись, обиженно высказал:

– Я от фронта не бегу, товарищ майор государственной безопасности! Все лучше, чем в эту школу ходить! – прорвалась еще одна детская обида.

Волков хохотнул:

– Это чем же тебя так наша советская школа не устраивает, что ты из нее на фронт готов сбежать.

– Всем устраивает. Ну, вот зачем она мне, Владимир Викторович? Все, чему там учат, мне вон Петька может рассказать или Иса. А если они не смогут, к Вам или Михаилу Леонтьевичу обращусь.

– А у нас есть много свободного времени, чтобы тебе школьную программу рассказывать? А потом, если товарищ Сталин так решил, значит ему для чего-то это надо, так что терпи, ты же красный командир, а не барышня. Да и аттестат тебе все равно нужен. У тебя все, или еще что-то есть?

– Все, – насупившись, ответил Сашка.

– Ну, раз все, то наливай еще чайку. Еще кружечку с тобой выпью и домой.

Пока пили чай, поговорили с Волковым обо всем помаленьку. Майор рассказал, как дела на базе, о ребятах из разведгруппы, что, скорее всего, с базы их переведут обратно в Москву, так что возможно скоро получится увидеться лично. Расспросил Сашку об учебе, об отношениях с учителями и одноклассниками. Узнав, что отношений практически нет, пожурил:

– От коллектива, Сань, отрываться нельзя!

– А я и не отрываюсь. Просто о чем мне с ними говорить, я же здесь ничего не знаю. В отряд самообороны мне вступать запретили, да и у меня своя служба. Вот и получается, что я там как бы лишний.

– Ничего. Еще найдете, на чем сойтись. С ровесниками тебе все равно общаться надо. А то вон кроме своих вертолетов и не знаешь ничего.

– Когда мне с ними общаться?

– Найдешь время. Сейчас распорядок свой выработаешь, и будет время свободное. В Кубинке тебе каждый день бывать не обязательно. Там большую часть на себя Максимов с Никифоровым возьмут. Тебя касается только то, что связано с летной подготовкой. Все остальное вали на них. Если необходимо будет привлечь еще кого-то для обучения, то это к Максимову, у него есть все полномочия.

– Ясно.

– Ну, раз ясно, давай разбегаться.

Волков ушел. А Сашка, доделав уроки, уставший завалился спать. Утром, сразу после школы, вызвонил машину и сейчас подъезжал к Кубинке. Сегодня должны были прибыть первые курсанты. Интересно уже приехали или нет.

Никифоров был у Максимова. Сашка, постучавшись, зашел в кабинет. Майор разговаривал по телефону, хриплым голосом с кем-то ругаясь. Никифоров сидел за соседним столом и копался в каких-то бумагах. Чтобы не мешать телефонному разговору, Александр молча, с вопросительным взглядом кивнул на начальство. Петр только пожал плечами.

– Что-то там с курсантами не то. Толи задерживаются, толи кого-то не того прислали, не понял я, сам только зашел, – прошептал Никифоров.

Не успел майор закончить разговор, как в кабинет ворвался взъерошенный старшина:

– Товарищ майор, там эти, как их, курсанты прибыли, – и каким-то обреченным взглядом оглядел присутствующих. Максимов зло и витиевато выматерился.

– Ну, раз прибыли, пойдемте смотреть! – и, накинув шинель и нахлобучив шапку, выскочил из помещения. Друзья непонимающе переглянулись, и поспешили вслед за начальником. Выйдя на крыльцо барака, парни встали как вкопанные рядом с раскачивающимся с пятки на носок майором.

– Петь, – жалобным голосом произнес Сашка, – скажи мне, что я сплю и это все сон?

В ответ он услышал только еще более забористую, чем до этого у майора брань.

[i] В декабре 1941 года в эвакуации в Билимбае от дифтерита умер маленький сын Миля.

[ii] ППД – пункт постоянной дислокации. Охраняемый участок местности, оборудованный стационарными зданиями и сооружениями, предназначенными для размещения личного состава частей (подразделений), органов управления ими, а также для организации и выполнения мероприятий по обеспечению их боевой и повседневной деятельности.

VI

Грусть от прощания тяжестью давила на сердце. Лида там, на улице, старалась не показывать виду, чтобы не расстроить родителей, но как только скрылась за дверью райкома, с глухим хлопком отрезавшей ее от старой беззаботной жизни, слезы сами собой навернулись на глаза. Украдкой она смахнула их рукавом шинели. Ей стало стыдно за свою мимолетную слабость. Лида тихонько огляделась, не заметил ли кто ее слез. Нет, окружающим было совершенно не до нее, все спешили по своим делам, не обращая внимания на Лиду, отчего ей стало еще обидней. Усилием воли она подавила жалость к себе и, гордо подняв голову, пошла вслед за девушками.

Их завели в ленинскую комнату, куда буквально через несколько минут ворвался второй секретарь райкома. Он усталым, осипшим голосом привычно и бездушно отбарабанил напутственное слово с пожеланиями не посрамить Тамбов в боях с немецкими захватчиками, пожал им руки и ушел. А про них, казалось, все забыли. Время шло, девушки, перезнакомившись, всухомятку, общим столом поужинали, тем, что собрали им с собой мамы. С Наташей Ганжой, учившейся в соседней школе, Лида уже была знакома раньше, пересекались по комсомольской линии. Когда-то смешливая хохотушка, сейчас Наташа была совсем не похожа на себя. Серьезный, печальный взгляд серых глаз из-под сведенных бровей, осунувшееся лицо, в темных волосах, заплетенных в косу, виднелись серебряные нити седины. Война застала ее на Украине в гостях у родственников. Пока Наташа добиралась до дома, насмотрелась всякого и, вернувшись, уже не могла оставаться в тылу, сразу же отправившись в военкомат. Что с ней произошло в дороге, Наташа рассказать отказалась, сказав, что война намного страшнее и подлей, чем она думала. В ответ получила понимающий взгляд Иды и жалостливые Тони с Лидой. Она рассказала, как долго просилась на фронт, обивала пороги военкомата, требовала, ругалась, пока военком, видимо уставший от настырной девушки, не пошел ей на встречу.

Ида Весельская и Тоня Селина были с другого района. Тоня жила в Пушкарской слободе, с мамой, папой двумя братьями и тремя сестрами младше нее. Невысокая, полненькая болтушка с непослушными рыжими кудряшками и зеленоватыми глазами, весело смотрящими на мир, разговаривала она быстро, выстреливая словами, как из пулемета. В конце каждой фразы, она резко замолкала и, наклонив голову, вглядывалась в лицо собеседницам, как будто пытаясь рассмотреть, поняли ее или нет, а потом выстреливала новой очередью. Выглядело это так забавно, что разговаривать с Тоней без улыбки было невозможно. У Тони единственной не было никакой печальной истории толкнувшей ее уйти на фронт. Просто она посчитала, что это правильно, и ее долг комсомолки сейчас быть там, где сражается советский народ.

Ида была на пять лет старше них. Хоть она никак этого не подчеркивал, девушки чувствовали эту разницу, признав за ней негласное лидерство. Им, только-только выбравшимся из теплого семейного уюта, нужен был кто-то, кто знает что делать, подскажет и научит и если надо поведет за собой. Таким человек в их маленьком коллективе они неосознанно выбрали Иду. Высокая, светловолосая, с короткой под мальчишку стрижкой, которая ей совершенно не шла и пронзительными голубыми глазами, холодно выглядывающими из-под непослушной челки. Все время пока они находились вместе, она больше отмалчивалась, рассказав только, что они с семьей эвакуировались сюда из Западной Белоруссии, где ее папа занимал какую-то партийную должность. Отец остался там, и с тех пор о нем не было ничего слышно. Уже в Тамбове у Иды умерла, простудившаяся во время эвакуации бабушка. Из близких у нее остались только мама и пятнадцатилетний брат, который тоже рвался на фронт. Злая на немцев, она просилась в разведшколу, но ей отказали без объяснения причин, однако просьбу о зачислении в действующую армию обещали удовлетворить, так она и оказалась здесь.

Устав ждать, Лида с Наташей попытались узнать, не забыли ли про них. Но никто из работников райкома ничего им сказать не мог, отправляя ко второму секретарю, а того на месте не было. Приходилось просто сидеть, пребывая в полном неведении. Время приближалось к полуночи, суета в здании потихоньку спадала, только где-то очень громко какой-то мужчина разговаривал по телефону и его голос эхом разносился по пустым коридорам. Девушки сдвинули столы и улеглись спать, положив под головы сидоры с личными вещами. Укрывшись шинелями, они потеснее прижались друг к дружке, в здании было довольно холодно. Лиде показалось, что она только закемарила, как скрипнула дверь, и раздался недовольный мужской голос: