Амплерикс. Книга 3. Полет ласточки

Глава 1

Каллайн и Дейна, проходя по просторам каменного замка Маударо, добрались до невысокой арки, отделяющей остальную залу от комнаты, из которой виднелось слабое, подрагивающее мерцание огня. Дейна поймала себя на мысли, что не видела в этом замке ни одной двери. Оставив женщину ждать у входа в арку, Каллайн скрылся в комнате.

Со спины послышались крики, и Дейна обернулась и посмотрела в огромную залу. Недалеко от нее в драке сцепились пираты. Они яростно орали друг на друга, кубарем перекатываясь по каменному полу. Один из них прижал другого к полу и пару раз съездил кулаком по лицу соперника, разбив ему губу в кровь. Поверженный не сдавался – он протянул руки к глазам противника и с силой надавил пальцами на глазницы. Противник истошно заорал и откинулся на спину. Третий пират подбежал к ним и стал разнимать соперников, но они были слишком поглощены дракой, и тогда третий отошел в сторону. «Он мой!» – орал тот, которому едва не выдавили глаза. Второй уселся на него и стал наносить жестокие удары прямо по лицу, и глухие пугающие звуки ударов эхом доносились до опешившей от увиденного Дейны. Пират, которого бил товарищ, пытался схватить противника за руки, но безуспешно. Наконец он нащупал на полу продолговатый позолоченный предмет, схватил его и что есть сил ударил им нападающего – тот упал на левый бок и схватился руками за голову. Все еще крепко держа металлический предмет, пират перебросил его в другую руку и начал бить нападающего по голове. Тот быстро замолчал, но пират и не думал прекращать взмахов – он наносил удар за ударом, не остановившись даже тогда, когда голова противника превратилась в безобразную смесь кожи, костей, мозгов, крови и волос. Расправившись с ним, пират, задыхаясь то ли от иссякших сил, то ли от ярости, поднялся на ноги. Рукавом рубашки он стал очищать металлический предмет от останков своего соперника, и Дейна поняла, что предметом в его руке был золотой подсвечник. Очистив добычу, пират наклонился над тем, что еще недавно было головой, и, тряся подсвечником, грозно прошипел: «Я же сказал, он мой». Очевидно, золотой подсвечник, ставший причиной конфликта, был добычей очередной ходки пиратов за пределы Маударо. Дейна снова убедилась в том, что пират будет защищать свою добычу, чего бы ему это ни стоило.

Ее окликнул Каллайн, показавшись в арке:

– Идем, она будет говорить с тобой.

Дейна послушалась и, нагнувшись, вошла в арку.

Она обнаружила себя в небольшой комнатке, слабо освещаемой единственной кованной чашей из черного железа, в которой горели поленья. Возле чаши стояло большое кресло, вырубленное из деревянного массива. Высокое изголовье кресла украшали роскошные кустистые оленьи рога. В кресле сидела симпатичная девушка. Ее темные, не слишком длинные волосы были забраны в хвостик и перевязаны тесьмой с красным камнем на ней – должно быть, рубином. Светло-синяя расшитая узорами туника, застегнутая на все пуговицы, кроме верхней, подчеркивала округлую грудь. Стройные длинные ноги были облачены в черные брюки. На указательном пальце правой руки красовалось кольцо с некрупным изумрудом, в котором отражался тусклый огонь чаши. Запястье левой руки украшала черная узкая спираль лакированного браслета. Пухлые красивые губы были тронуты ярко-красной помадой. Выразительные синие глаза – подчеркнуты тонкой линией угольной подводки, делающей очи необычайно большими, а взгляд глаз острым, пронзительным.

– Ну? – вдруг бросила девушка Дейне. – Как я тебе?

– Красивая, – только и смогла сказать смущенная Дейна.

– Вижу, что ты тоже была красива. Лет двадцать назад. Надо заметить, что и сейчас недурна, несмотря на возраст. Красишься?

– Простите?

– Губы помадой красишь? Румянами пользуешься?

– Редко, – окончательно впав в ступор, ответила Дейна, безуспешно стараясь вспомнить, когда в последний раз ее вообще посещали мысли о косметике.

– На, попробуй мою помаду. Совсем новая, кажется.

Дейна сама не сообразила, как ей удалось поймать крошечный тюбик, который девушка бросила ей. Разглядывая маленький предмет в руках, Дейна осторожно открутила крышку тюбика и посмотрела на кисточку, на кончике которой красовалась красная капля.

– Ну же? – нетерпеливо сказала девушка.

Дейна поднесла кисточку к губам и провела ею от левого края к правому – сначала по нижней губе, затем по верхней.

– Сделай губами вот так, – сказала девушка, сжимая и разжимая губы, – как будто собираешься целоваться.

Дейна сдержала смешок, но послушалась. Девушка приподнялась в кресле и внимательно посмотрела на гостью.

– Ну ничего так, нормально. Хотя ярко-алый тебе не очень. Темно-красный, кровавый, был бы лучше, а этот к твоим волосам вообще не подходит. Симпатичная женщина, хоть и немолодая. Но все равно не в моем вкусе. Ты Дейна?

– Я Дейна, – ответила женщина, с непривычки ощущая, что ее губы стали липкими из-за подсохшей помады.

– А я Каралла, владычица пиратского города.

– Я так и поняла. – Дейна придала своему голосу вежливости и учтивости.

– Каллайн передал мне, что ты хочешь примкнуть к рядам пиратов. Это действительно то, чего тебе хотелось бы?

– Абсолютно, – без раздумий подтвердила Дейна.

– Но ты бежала из королевского плена. – Каралла закинула ногу на ногу.

– Бежала. И прибыла в Маударо.

– Потому что сюда корона не дотянется, надо думать…

– Можно и так сказать.

– Но на Амплериксе есть и другие места, куда корона предпочитает не совать носа. Та же Земля Вдов, почему нет?

– Земля Вдов далеко, на отшибе Восточного Амплерикса. А совладать с плавийцами я смогла, уже будучи в западной части планеты.

– Но, если бы ты бежала в Землю Вдов, ты что, захотела бы стать вдовой? – задорно улыбаясь, спросила владычица пиратского города, теребя пальцами свой браслет на запястье.

– Нет, не захотела бы. Кому охота беременеть пустотой до конца времен.

– Просто странная получается история. Ты бежала от королевского правосудия, волею судьбы очутилась в Маударо. И заявляешь теперь, что на старости лет вдруг возмечтала стать пиратом. Как-то не складывается. Не находишь?

– Но я же не говорю тебе, – перешла Дейна на «ты» с Караллой, чьи непосредственность и воинственный задор прельщали ее, – что прожила полжизни в мечтах о пиратстве.

– А как тогда? – прищурилась девушка.

– Ты возглавляешь одну из самых жутких земель планеты. Но ты молода. Поверь мне, как той, которая через многое прошла за свои годы: порой жизнь переворачивается с ног на голову совершенно незаметно. И совершенно внезапно. Вчера ты – знатная дама, уважаемый человек, тебе служат, тебя слушают. А завтра ты летишь на королевской каравелле на суд и понимаешь, что та жизнь осталась в прошлом, и терять уже нечего. Ты спросила про Землю Вдов. Да, в побеге от короны я могла бы наведаться и туда. Но, когда жизнь начата с чистого листа, зачем обрекать себя на вечно беременное пузо и на прозябание среди полутрупов, если можно начать жить на полную катушку? Не чувствовать ни стыда, ни моральных преград, не ощущать над собой давление закона… Брать то, на что падет твой глаз. Краситься помадой, на худой конец. – И Дейна улыбнулась, проведя кончиком языка по верхней ярко-алой губе.

– Ну, допустим, – подумав немного, сказала Каралла. – Но мне-то какой от этого прок?

– Я одна совладала с двумя плавийцами и одним из твоих пиратов, весьма туповатым, должна заметить. А теперь представь, чего я могла бы достичь, рассекая воздух на пиратской каравелле? Я сильна, опытна и умна. Предположу, что с каждой ходки пиратов ты, как самая главная в Маударо, получаешь часть. С любой добычи. Я права?

– В целом, да, – усмехнулась Каралла и, положив изящные руки на подлокотники кресла, откинулась на массивную, обитую тканью спинку.

– Позволь мне стать одной из вас. Уверяю, тебе не придется жалеть.

– Страница! Страница! – донеслось до Дейны со стороны арки. К ним в комнату медленно зашел Амакар. – Страница, – повторил он, миновал Дейну и Каллайна и встал по правую руку от Караллы.

– Да почему он постоянно твердит про какую-то страницу? – спросила Дейна. – Он что, работал в библиотеке, где ему на голову упал талмуд?

– Это тебя не касается, – отрезала Каралла и, обратившись к старику, спросила: – Что думаешь насчет нее, Амакар?

– Дейна полезна, – сказал старик и с деловитым видом добавил: – Страница, страница.

– Полезна… – задумчиво повторила Каралла.

Дейна застыла в ожидании решения Караллы. Та легонько постукивала пальчиком по подлокотнику своего кресла и не сводила с Дейны изучающего любопытного взгляда.

– Что ж, я не против, – наконец произнесла владычица пиратского города. Услышав это, Дейна облегченно выдохнула.

– Благодарю. Я у тебя в долгу.

– У меня в должниках лучше не ходить. Нет хуже кредитора, чем пират, – фыркнула Каралла. – И благодарить меня пока незачем.

– Как так? Ты принимаешь меня в отряд пиратов или нет? – спросила ее Дейна.

– Ты же не становишься матерью только потому, что желаешь родить дитя? И пиратом не станешь, пока не покажешь себя в деле.

– Предлагаешь мне совершить нападение на торговую каравеллу?

– А ты чего ждала? Что я выдам тебе документ, где написано, что Дейна является пиратом? Хочешь быть пиратом – стань им.

– Я могу полететь с ней, – послышался голос Каллайна.

– Вздор, – резко оборвала его Каралла. – Она заявляет, что может стать пиратом. Пусть станет им. Сама. Одна. Сгинет – одной проблемой меньше. Вернется с добычей – тогда уже другой разговор.

– В таком случае дай мне каравеллу. – Дейна сделала шаг ближе к креслу Караллы. – И я завтра же отправлюсь на охоту. Только я не знаю, как пробраться из Маударо на остальной Амплерикс через этот туман.

– А это уже не моя забота, – усмехнулась Каралла.

– Позволь, Каралла. – Каллайн выступил вперед. – Ведь старуха дело говорит. Она пока не знает, как править нашими каравеллами. Позволь мне лететь с ней. В статусе проводника и наблюдателя, а не напарника.

– Пусть так, – снисходительно кивнула девушка и, взглянув на Дейну, сказала: – Завтра поутру лети. Не вернешься – буду тебе благодарна. Вернешься с добычей – буду тебе благодарна. Вернешься без добычи – собственными руками столкну тебя в пропасть. И тебе представится шанс посмотреть, откуда растут наши игура.

Дейна долго смотрела Каралле в глаза. И мысль о том, что ей предстоит совершить кровавое преступление, совсем не пугала Дейну. Свое самое первое она совершила много лет назад, обеспечив себе преимущество перед братом в предвыборной борьбе за кресло Аджхарапа после смерти отца. Она развернулась к арке и ступила прочь из комнаты. «Моя помада», – требовательно донеслось из-за спины. Дейна, не поворачиваясь, через плечо швырнула помаду в сторону Караллы и, не услышав звука упавшего на пол тюбика, исчезла из комнаты.

Она боролась со сном, когда начала разговор с владычицей Маударо, но сейчас спать не хотелось совсем. Дейна вышла из замка и неспешно шагала по территории города. Домам, в которых пираты жили со своими семьями, было далеко до пиратского замка, но и на побитые временем лачуги они не походили. Большинство домов были двухэтажными, сложенными из бревен, но иногда на глаза попадались дома в три и даже в четыре этажа, не считая мансард. В каждом дворе стояли фонари, и тени их огней струились по коричневой земле и заползали на стены домов. Некоторые дома стояли на самом краю этой каменной плиты. Дейна представляла, как из окон этих домов их обитатели могут наблюдать бездонную туманность.

Слева от нее расположились четыре пришвартованные каравеллы. Одна из них отделилась от остальных и медленно стала подниматься в воздух, в сторону Дейны. Вскрикнув от неожиданности, женщина обнаружила, что этот большой предмет был не пиратским кораблем, а жуком-гигантом. Она в страхе попятилась назад, и инстинкты заставили Дейну заслонить голову руками. Но жук не замечал ее – он пролетел дальше и тихо скрылся, повернув за высокую стену пиратского замка.

– Это шевр, – сказал Каллайн, который подошел к ней ближе.

– Впервые такое чудовище вижу, – выдохнула Дейна, испуганно поглядывая на стену, за которой исчез жук.

– Я сам его недавно увидел. Какой-то пацаненок подлетел на нем к границам Маударо недели две или три назад.

– Будущий пират? – усмехнулась она.

– А кто бы это знал еще, – пожал плечами Каллайн. – Каралле мальчишка понравился, она решила оставить его.

– Ученых мужей ваша земля сюда не поставляет, – сказала Дейна. – Пиратом и станет. Как ты когда-то. Разве что – у него есть жук, а у тебя его не было.

– Жук больше не принадлежит мальчишке. Он теперь в личной собственности Караллы.

– Объясни это жуку. Уверена, он не в курсе. – И Дейна похлопала Каллайна по плечу. – Где встретимся завтра?

– Прямо на этом месте. Дом, где мы тебя поселим, стоит напротив. – Он махнул рукой в сторону двухэтажного бревенчатого сруба с плоской зеленой крышей, поросшей густым сочным мхом.

– Я буду там одна?

– Нет. Это мой дом. Там же живет тот пацаненок. Каралла приказала мне следить за ним. Мальчишка тебе понравится. Умен не по годам. Спокойный, не капризный. Если вернешься с добычей с завтрашней ходки и останешься с нами, будешь учить Лагея чтению.

Дверь дома с зеленой крышей отворилась, на ступенях показался Лагей. Он осмотрелся по сторонам и, заметив Каллайна, подбежал к нему.

– Дядя Каллайн, дядя Каллайн!

– Чего тебе? – Пират потрепал его по волосам.

– Вы не видели моего шевра?

– Лагей, я уже тебе говорил. Шевр теперь принадлежит Каралле. Ты же помнишь об этом?

– Ну да, – грустно вздохнул мальчик, почесав крошечный носик. – Помню, как же не помнить.

– Познакомься с этой тетей. Ее зовут Дейна, – сказал пират, указав на женщину.

– Здравствуй, малыш. – Дейна присела на корточки перед мальчишкой. – Я видела твоего жука. То есть… Жука Караллы. Он полетел за восточную стену замка.

– Он любит летать просто так, – пояснил Лагей. – Но он всегда возвращается.

– Если хочешь, – голос Дейны стал заговорщически тихим, – я буду считать, что на самом деле шевр твой, и Каралле об этом не скажем. Идет?

– Идет! – Глазки Лагея заблестели от радости. – Все равно жук только меня слушается. А когда тетя Каралла говорит ему что-то, он просто улетает.

– Ничего удивительного, ведь он твой. Кстати, хочешь, я научу тебя читать книги?

– Очень! Мама учила меня буквам. И тетя Тиби тоже. Но я пока не умею складывать их в слова.

– Это совсем не сложно, – улыбнулась Дейна. – Завтра мне с Каллайном… С дядей Каллайном надо кое-куда съездить. Как только вернусь – сразу начну учить тебя.

– Здорово! – Лагей смешно запрыгал на одной ножке и врезался в Каллайна. – Дядя Каллайн, а вы не видели дядю Амакара?

– Он сейчас в замке с Караллой, – ответил пират. – Зачем он нужен тебе?

– Дядя Амакар рассказывает ужасно интересные сказки.

– А я думала, – вмешалась Дейна, – что дядя Амакар только и способен, что талдычить про страницу.

– Он и про страницу обещал мне рассказать, – сказал Лагей. – Быстрей бы уже.

Лагей развернулся и все так же, на одной ножке, поскакал обратно в дом Каллайна. Пират посмотрел на Дейну.

– У тебя есть эспир?

– Есть. – Дейна похлопала по своему карману. – Только старый уже. Еще несколько дней, и отомрет окончательно.

– Я продам тебе новый, когда твой потухнет. А теперь иди в дом. Готовься ко сну. Завтра поднимемся до наступления утра. Ступай.

***

Шай уперся руками в края небольшого деревянного умывальника с горячей водой и долго смотрел в старое неровное зеркало, висящее прямо перед ним на отсыревшей стене из черного камня. Рама зеркала проржавела, и местами ржавчина поела стекло, сделав его мутным. Это не мешало патрицию долго смотреть в свои собственные глаза, возвращающие ему из отражения свой зеленый цвет – такой же живой и сочный, как до заточения в темницу.

Удивительные, редкие по красоте глаза Шая были, пожалуй, единственным, что осталось от прежнего патриция. Шай с ужасом рассматривал в зеркале свое отражение. Ему было больно осознавать, что силуэт этого тощего высокого парня, который сейчас плохо проглядывается в старом зеркале, принадлежит патрицию. «Любой драный нивенг и то симпатичнее будет», – подумал про себя Шай, не сводя взгляда со своего печального облика в зеркале. На деле картина, которая сейчас стояла перед его глазами, была не такой уж ужасной, как это казалось Шаю. От сальной длинной скомканной бороды на лице не осталось ничего, кроме короткой щетины и нескольких порезов на шее от неудачного бритья. Грязно-коричневые вшивые волосы он смог отмыть в горячей мыльной воде – правда, только со второго раза. Ему пришлось обрезать их почти на половину длины, и сейчас в зеркале он вновь видел их истинный оттенок – такой бывает еще не до конца остывшая зола. Но вот тело… Тело, которым он так гордился, которым восхищался каждый деквид и ангалиец, проходивший через кровать патриция, сейчас заставляло Шая тяжело вздыхать. Вместо упругой рельефной груди в зеркале он видел дряблую, покрытую мокрыми нарывами кожу, через которую проступали ребра. Сильные когда-то руки беспомощно свисали вдоль бледного тела, как плети, а ноги так исхудали, что выпирающие коленки смотрелись нелепо и неестественно. Он прислонил ладони к груди в надежде ощутить налитые в результате изнурительных тренировок мышцы, но пальцы прощупывали только кости. Соски, от прикосновения к которым раньше Шай моментально распалялся, утратили чувствительность, превратившись в две сухие, бесполезные точки. Патриций с опаской коснулся своего живота. Раньше ему казалось, что скорее получится пробить стрелой деревянный щит, чем его плоский твердый пресс, аккуратно расчерченный на шесть равномерных мускулистых пластин. Но от былой мощи не осталось даже намека. Пальцы ощущали тонкую рыхлую кожу живота, болтавшуюся нелепой складкой. Лицо патриция, о красоте которого ходили легенды далеко за пределами Эрзальской долины, хотя и сохранило некоторые следы былой привлекательности, стало чрезмерно острым – нос и скулы были обтянуты бледной кожей, будто ее натянули на голый череп. У Шая не получилось сдержаться – слезы двумя тонкими нитями скользнули из его глаз вниз, остановившись чуть ниже выпирающей челюсти.

– Не удивляйся тому, что видишь там, – сказал Эльзахир, протягивая ему чистую тунику. – Слишком много времени ты провел в темнице.

– Мне не жалко времени, – ответил Шай, глядя в зеркало столь внимательно, будто это могло бы изменить картинку и вновь показать там самого красивого ангалийца Амплерикса. – Мне жалко свое тело.

– Тело… – задумчиво пробормотал Эльзахир. – Тело ничего не значит.

– Скажи это любому из тех, с кем я ложился, – усмехнулся Шай, все еще изучая изумруды своих глаз в отражении, словно видел их впервые. Хотя бы они у него остались в неизменном виде. – Нет, ты не прав. Тело значит очень многое. Оно значит все. Губы значат все. Ноги, грудь, упругая задница значат все. Член значит все. Это как монеты, понимаешь? Чем больше, тем приятнее пальцам.

– Мне нет дела ни до монет, ни до члена, – голос Эльзахира звучал ровно и приятно, как тихое дуновение ветра. – Как и до тела, о котором ты печалишься так, точно оно покинуло тебя безвозвратно, ушло к другому владельцу. Тело – оболочка.

– И я с рождения был упакован в такую роскошную оболочку, что не готов видеть сейчас в зеркале эту изуродованную нелепость. – Шай ладонью протер запотевшее зеркало и еще раз вздохнул с тяжестью.

– Тело – временный дом для твоей души. Ты же не получаешь дом просто так? Даже если ты унаследуешь хорошую землю и приятных соседей, дом не вырастет сам, сам себя не залатает, не покрасит. Его надо строить самостоятельно. И красота дома будет зависеть лишь от мастерства строителя, а размах – от его запросов. Кому-то нужен дворец, а кто-то будет рад и сараю. И свое тело, которое ты сейчас так смешно оплакиваешь, ты когда-то построил сам, а не получил его в качестве дара черных небес. Значит, построишь еще. Еще краше.

– Я не оплакиваю свое тело, я не идиот. – Шай хотел огрызнуться, но не имел сил даже на это.

– Не идиот, а все равно скорбишь по изгибам на животе, спине и руках. Придет время, и они к тебе вернутся. Вернется все, что у тебя отняли.

– Тебе откуда знать?

– Просто поверь мне. Мне и времени. Я говорю это не для того, чтобы тебя воодушевить. Не собираюсь служить твоим духовным лекарем.

– А кем собираешься служить? Кто ты вообще такой? Почему вызволил меня из плена Альвары?

– И для этого тоже придет время. А тратить его понапрасну – роскошь подороже монет. Нам нужно уходить из Гальтинга, пока твоя сестра не спустилась в темницу и не обнаружила, что ее брат испарился.

– Я уйду из Гальтинга. И отправлюсь туда, куда нужно мне. А не тебе.

– В Серебряную Слезу? К Лафре? – спросил Эльзахир, чем удивил патриция.

– Да кто ты такой, драли бы тебя диетры? Что тебе известно о Лафре?

– А что ты хочешь узнать?

– Скажи, он еще там, в Слезе? В плену у подонка Аргани? Ты видел его? Говорил с ним?

Шай попытался прикрикнуть, но вместо молодого приятного певучего голоса с едва заметной хрипотцой изо рта патриция доносился сиплый скрипучий звук. Ему было все еще непривычно слышать себя.

– Ты так отчаянно говоришь сейчас о Лафре. Но, пока ты был в Аджхарапе, в твоем сердце поселился еще один человек. Мачео его имя. И он жаждет жизни с тобой так же горячо, как того желал Лафре.

– Да кто ты есть такой? И откуда тебе известно про Мачео? Отвечай! Это приказ четвертой ступени! Отвечай немедленно, говорят тебе!

– А это так важно? – улыбнулся Эльзахир, которого особенно позабавила апелляция Шая к номеру ступени.

– Ответь мне! И почему ты сказал, что Лафре желал меня? Он более не желает? Он все еще не помнит меня? Не хочет меня?

– А кого из них двоих хочет патриций Шай Лаплари? – спросил Эльзахир. – Можешь ли ты ответить на этот вопрос?

– Это не касается тебя. Никого не касается. Я покинул Серебряную Слезу, чтобы освободить Лафре.

– А нашел Мачео, и он любит тебя с силой, которой позавидовал бы самый мощный эрзальский ветер. Но если ты уверен, что хочешь еще когда-нибудь увидеть Лафре, то пойдешь за мной, – все так же невозмутимо сказал Эльзахир.

– А если скажу тебе, что не отправлюсь за тобой? – Шай встал к зеркалу спиной и посмотрел на Эльзахира.

– А если я скажу, что от тебя зависят жизни не только Лафре и Мачео, но и всех, кого ты знаешь?

Услышав это, Шай смутился. Он внимательно посмотрел на незнакомца. Отчего-то патриций знал, что Эльзахир не собирается его обманывать.

– Я не мальчик, чтобы верить в сказочный вздор, – покачал головой патриций. – И я пойду в Слезу, в этот проклятый гигантский светильник. Выволоку Лафре из той дыры, где его заставляют добывать это лунное дерьмо, и уведу как можно дальше оттуда, даже если это будет стоить мне жизни.

– Жизни – это вряд ли. Свобода – вот чем ты рискуешь. Ступи на земли Серебряной Слезы, и будешь немедленно схвачен слугами Аргани.

– Но он сам же и выдворил меня из своего замка! Отправил сюда, в Гальтинг, чтобы я убедил Альвару отменить договор между Эрзальской долиной и Серебряной Слезой. Чтобы она вернула Серебряной Слезе возможность делать эспиры. Зачем ему пленять меня?

– Аргани расчетлив и умен. Он не руководствуется страхами, честью или надеждами. Он мыслит монетами. Как, впрочем, и вы – ангалийцы. И если раньше его заложником был Лафре, то теперь он получит куда более ценный экземпляр – бежавшего из плена Альвары патриция.

Шай хотел было ответить, но осознал, что в словах Эльзахира есть правда. «Проклятый незнакомец!» – Патриций безмолвно щурился на Эльзахира, не в силах понять, почему испытывает странное доверие к этому интересному субъекту. Почувствовав, должно быть, что Шай готов слушать его дальше, Эльзахир склонил голову набок, помедлил немного и спокойно продолжил:

– Шай, ты нужен мне. И Королеве, пусть даже она об этом не знает. Порядок на Амплериксе сейчас зависит только от тебя. И только поэтому я решил тебя освободить.

– Как понимать это твое «решил»? Ты что, Маг? Верховный судья? Калирия? Эко ж вас побило в болезнях, Ваше гребаное Величество!

– Я освободил тебя, и ты это видел. Значит, сделать так было в моей власти. – Эльзахир уклонился от ответа, не желая, чтобы Шай узнавал больше, чем было достаточно сейчас.

– Постой… Погоди! Ты Маг… Ну конечно. Кому еще под силу было принять облик стражника Сэндела? Отпереть дверь моей темницы? Кому нет дела до монет и плотских утех? Кто, если не Маг, будет думать о порядке Амплерикса? Ты Маг. Один из трех. Я прав?

Эльзахир лишь улыбнулся и пригладил руками свои густые русые волосы, точно зачесывая их назад, за макушку. Как ни старался Шай приметить ответы или хотя бы подсказки на лице Эльзахира, все впустую. Эльзахир не вымолвил ни слова о том, кем является.

– Ты волен думать обо мне, как изволит твоя душа. Можешь даже думать, что я нивенг. Мне все равно. Но если тебе дороги те двое, кого ты любишь, доверься мне.

– Довериться и пойти с тобой… Но куда?

– В Маударо, – ответил Маг.

– В пиратское прибежище? – воскликнул патриций, впервые за это время услышав, что его голос понемногу возвращает себе характерные звонкие нотки. – Но почему туда?

– Так надо. Большего не скажу.

– И ты не боишься быть ограбленным? Там орудуют банды пиратов.

– Единственное ценное, что я могу дать пиратам – это моя жизнь. Не думаю, что за нее они выручат много монет на перепродаже. В Маударо нам будет безопасно, пусть тебе и сложно в это поверить. Там мы будем вдали от ненужных глаз.

– Маударо недостижим. В пиратском городе нет навигации. Ни одной каравелле не дано добраться до Маударо.

– Я не каравелла, – парировал Маг.

– Но что нам делать в пиратском городе?

– Прекращай разговоры. И собирайся. Я дам тебе еще капель – они со временем вернут тебе твое вожделенное тело. Волосы твои нальются былым оттенком свежей золы. Руки и ноги обретут силу и упругость, кожа вновь задышит. И линии, рисующие рельеф на твоем теле, ты снова обретешь. Обещаю. Но сейчас нужно поторопиться. Время тает быстрее, чем нам того хочется. Мы должны успеть, пока ласточка не вернулась в свое гнездо и пока засохшая яблоня не заплодоносила.

– Да о чем ты?

Эльзахир не ответил. Лишь легким кивком головы он указал на тунику, которую приготовил для Шая. Патриций облачился в тунику, и она обняла его грудь и спину приятной прохладой.

Комната, где патриций приводил себя в порядок после заточения, находилась этажом ниже темницы. Эльзахир снял со стены факел, подошел к скрипучей двери и отворил ее – на удивление Шая, совершенно бесшумно. Убедившись, что снаружи никого нет, Эльзахир кивком головы приказал юноше идти за ним. Они тихо поднялись по глубоким, выдолбленным в черном камне ступеням на этаж выше. По коже Шая побежали мурашки, когда они миновали темницу, в которой Альвара неделю за неделей старательно убивала боевой дух своего брата, превращая его в сломленного тесными сырыми стенами раба. Проходя мимо соседней двери, Шай вспомнил, что Эльзахир запер там прислужника сестры – Сэндела.

– Постой, – тихо шепнул патриций, остановившись напротив той двери. Эльзахир обернулся, и факел в его руке хорошо осветил кованую дверь.

– Хочешь составить ему компанию? – невозмутимо произнес Эльзахир.

– Я не могу просто так уйти, зная, что тот, кто издевался надо мной, заперт здесь. Отопри темницу.

Неожиданно для патриция Эльзахир, не сказав ни слова поперек, прислонил руку к двери, за которой находился Сэндел, и толкнул ее. Та легко отворилась, словно и не была заперта. Шай удивился еще больше, увидев, что из двери торчат ригели замка; они, казалось, просто прошли сквозь дверной косяк. В темном помещении на полу сидел связанный Сэндел. Он зажмурил глаза, не стерпев непривычного света, пусть факел и не пылал особенно ярко. Во рту Сэндела была грязная тряпка, и он мычал от страха и неведения, издавая глухой сдавленный звук. Шай зашел внутрь, присел на корточки, пальцами грубо схватил за подбородок прислужника сестры и зафиксировал его голову в своей руке, заставив Сэндела смотреть на него. В глазах прислужника читались ужас и покорность. Он попытался подняться, но Шай с силой надавил на его плечо и усадил Сэндела обратно. Встав на ноги, патриций вышел из темницы и зашел в соседнюю камеру, где его содержали все это время. Там стояла тьма, не разбавляемая даже скупым светом, сочившимся из маленького окошка высоко под потолком. Но за проведенное здесь время Шай хорошо изучил тесную камеру. Он смог бы нащупать свое ведро даже с закрытыми глазами. Оно все еще было наполненным. Взяв ведро за ручку, Шай занес его в темницу к сидящему на полу Сэнделу. Не издав ни звука, не показав на лице ни единой эмоции, патриций поднял ведро над головой прислужника сестры, вывалил его содержимое на Сэндела и надел опорожненную емкость на голову своему мучителю. Тот глухо заскулил, и Шай прижал ведро руками сверху – до тех пор, пока оно не уперлось краями в плечи Сэндела, по которым сползали фекалии. Эльзахир, стоящий в дверном проеме и держащий в руке факел со слабым подрагивающим огнем, безмолвно наблюдал за происходящим. Свет пламени упал на лицо патриция, и Эльзахир не мог не заметить умиротворенной улыбки, застывшей на губах Шая.

– Я должен был сделать это, – произнес юноша, словно оправдываясь перед своим спасителем.

– Знаю, – ответил тот. – Идем.

Вдали, откуда-то с верхних этажей подземелья, послышались голоса. Шай понял, что это стража, совершающая регулярный обход. Он испуганно взглянул на Эльзахира, который, напротив, не показывал никакого волнения. Голоса стали громче, и вскоре на этаже показались двое стражников с ярко светящимися факелами в руках. Шаю были знакомы их лица – в свое время он сам назначил их себе в стражу. Инстинктивно патриций завел руки за голову, чтобы накинуть капюшон и остаться незамеченным, но вспомнил, что его туника не имела капюшона. Один из стражников обратился к ним:

– А, это вы… Уже сделали обход у патриция?

– Да. Полный порядок, – ответил Эльзахир, и Шай услышал, что голос его спутника звучит иначе.

– Ведро вынесли? – продолжил стражник.

– И еды дали. Патриций спит.

– Добро, – ответил стражник и, обернувшись к товарищу, сказал: – Идем отсюда. Не выношу этого места.

– А как же порция причитающихся ему пинков? – возразил второй. – Приказ Альвары, сам знаешь.

– Поверь, патриций получил сегодня двойную порцию, – сказал Эльзахир все тем же чужим голосом.

– Сделали сегодня за нас всю работу, – усмехнулся первый стражник и, повернувшись ко второму, сказал: – Ладно. Идем обратно наверх.

Стражники развернулись и стали подниматься по винтовой лестнице из подземелья обратно во дворец. Эльзахир и Шай последовали за ними. Только сейчас патриций увидел, что на Эльзахире было лицо Рузвальта, одного из стражников долины. «Голову на отсечение, что он точно Маг», – подумал про себя Шай. В данный момент ему было все равно – давящие стены темницы остались в прошлом, и сейчас, благодаря Эльзахиру, он сможет покинуть родной дом, ставший для него чужим. Когда они вышли из подземелья и отправились к центральным воротам, Шай, проходя мимо одной из полупрозрачных стен замка, всмотрелся в свое отражение – на нем тоже было другое лицо. Он плохо помнил того стражника, чей лик дал ему Эльзахир, чтобы сохранить личность патриция в тайне. Но одно Шай знал наверняка – даже после длительного заточения и бритья на скорую руку его собственное лицо все равно было много красивее, чем физиономия, промелькнувшая сейчас в отражении полированных стен.

Оставив факел во дворце, Эльзахир первым вышел на улицу. Шай шел позади. Задрав голову, патриций замедлил шаг. Он всматривался в высокое черное небо и в обилие разнообразных огненных сфер, освещавших Гальтинг сверху десятками ярких огней. От этой картины, которую он почти уже утратил в своих воспоминаниях, щемило в носу. Это было самое приятное, что он испытал за все последнее время.

Они подошли к высоким острым краям, опоясывающим здешний ярус Гальтинга. Тут лежал один из причалов, и дежурные каравеллы, служащие ангалийцам для спуска в долину из города, беспечно покачивались на слабых ласковых ветрах. Эльзахир сказал что-то капитану. Тот кивнул, скинул сплетенную из веревок лестницу, и Эльзахир с Шаем взобрались на борт. Каравелла отплыла от края городского причала и, сделав оборот, стала огибать Гальтинг по спирали, постепенно спускаясь все ниже. Городская жизнь текла размеренно и нудно, и Шай с грустью смотрел на свои владения, не зная, как скоро наступит тот миг – и наступит ли вообще – когда он вернет себе трон Эрзальской долины. Эльзахир не торопился возвращать им их настоящие лики, чему Шай был скорее рад. Обзавестись своим истинным лицом до того момента, как каравелла коснется травянистой поверхности долины, было бы по меньшей мере неразумно. Приблизившись к Эльзахиру, который стоял возле самой высокой мачты каравеллы, патриций сказал:

– Ты не ответил мне насчет Лафре.

– А тебе есть до него дело? – не глядя на Шая, ответил тот.

– Допустим.

– Боюсь, что самому Лафре это неизвестно.

– Я знаю. – Шай опустил голову. – Эта тварь Аргани опоил его каплями «Чистое пробуждение».

– А я не о каплях. – Эльзахир скрестил руки на груди и посмотрел на юношу. – Даже когда у него еще не забрали воспоминания, Лафре не знал, что тебе есть до него дело. Ведь ты сам не раз утверждал, что тебе от него нужна лишь кровать.

– Да откуда тебе-то знать? – вспылил патриций. – И после этого ты говоришь, что не Маг?

– Я ничего не говорил об этом.

– Стало быть, Маг?

– И об этом не говорил. Это неважно. Как бы там ни было, Лафре – не твоя забота.

– Почему ты так говоришь? Я его увижу? Это ты знаешь?

– А ты хочешь его увидеть? Его? Или Мачео? Или обоих? Или же никого?

Шай не ответил.

Каравелла мягко приземлилась на траву. Как только спутники покинули борт судна, Шай разулся и ощутил босыми ступнями влажную живую прохладу травы. Ему казалось, что трава питает его силами. Он подошел к ручью и нагнулся к воде – из подернутого мелкой рябью водного зеркала на него смотрело его настоящее лицо. Он обернулся и увидел, что собственный лик вернул себе и Эльзахир. Зачерпнув студеной воды, патриций умылся и напился вдоволь.

– Ты знаешь путь к пиратам? – спросил Шай.

– Знаю. Мы пойдем пешком на самый север, чтобы остаться незамеченными.

– Ногами идти не меньше четырех недель, должно быть.

– Больше.

– Я могу призвать эрзальские ветра. Пытка, но лучше так, чем сдирать пятки в кровь.

– Призовешь, когда доберемся до северных притоков Арамея. Нам нельзя привлекать к себе никакого внимания, пока мы тут. Даже внимания эрзальских ветров. Тем более, ты слаб. А нам надо экономить силы. Не хочу потом тащить тебя на своей спине.

– А разве Магам не под силу тоже подчинять стихии? – поддел его патриций.

– Не под силу. Но об этом тебе лучше спросить Магов.

– А я и спрашиваю. Почему не признаться? Я говорю с тобой как с пятой ступенью, хотя уверен, что ты – третья.

– Можешь говорить со мной, хоть как с шестой. Мне все равно.

– А как хочешь ты?

– Я хочу молча, – отрезал Эльзахир, но в его голосе не было ни злобы, ни раздражения.

Глава 2

Залина стояла за прилавком. Огненным сферам словно было тесно в бескрайнем черном небе – они скучились прямо над головой девушки. Во всяком случае, ей так показалось. В такую жару работать было особенно тяжело. Не добавляло радости и понимание, что основная часть дня еще впереди. Воспользовавшись отсутствием покупателей, которые в этот непривычно жаркий день решили не тратить времени на приобретение тканей, Залина взяла в руку стоящий на прилавке глиняный кувшин с водой, наполнила им ладонь и умыла вспотевшее от жара небесных светил лицо. Вода, вопреки ожиданию девушки, оказалась нагретой в тепле. Но даже этого было достаточно, чтобы перевести дух и почувствовать облегчение, которое, впрочем, быстро прошло.

Залина задумалась о том, как трудно ей придется, когда живот станет совсем большим. Вчера вечером, лежа в кровати, она ощутила, что малыш впервые пошевелился в ее животе. И это был первый раз, когда Залина поняла наверняка – она носит настоящего, живого ребенка. То было ее дитя, а не пустота, на которую обречены все живущие в Земле Вдов женщины. Именно Залина, а не вдовы, познает радость услышать пронзительный крик своего малыша, как только он появится на этот суровый свет, и у нее непременно защемит в сердце от его звонкого, смешного плача. Она больше не имеет к вдовам никакого отношения. Или… имеет? Ведь это Баклий, отец ее ребенка, был пожран деквидами близ Земли Вдов, в клятом селе Хито. Вдова ли она? Получается, да.

Мотнув головой, Залина прогнала прочь эту бесполезную мысль. Сейчас, стоя за прилавком, она продолжала ощущать в животе редкие, но уверенные толчки, и ничто на всем Амплериксе не было ей так важно, как это волшебное шевеление. Залина вспомнила, как после того, что у них было с Баклием в ее лачуге в Земле Вдов, все начало меняться: вдовы запели дивную песнь, начали молодеть и зацветать, будто розы, получившие долгожданную порцию влаги. Сейчас у нее не было сомнений – то странное действо в Земле Вдов было порождено зачатием их с Баклием ребенка, зарождением первой жизни за все сотни лет, что Земля Вдов знала свою историю на Амплериксе.

– Наверняка мальчик, – донеслось до Залины.

Она подняла глаза и увидела перед собой молодую девушку, которая стояла рядом с прилавком и улыбалась.

– Хотелось бы, чтобы мальчик, – ответила Залина. – Хотя неважно.

– А я хотела бы девочку. Мальчик у меня уже есть, – сказала девушка.

– Так ты тоже ждешь ребенка?

– Да.

– Кажется, я тебя уже видела…

– Конечно, видела. И я тебя тоже, и не раз. Я торгую тканями в соседнем ряду. Меня зовут Милада. Наконец-то познакомимся.

– А меня зовут Залина. Я совсем недавно в торговле. Не все еще знаю. Но быстро учусь.

– Я вижу, ткани у вас для покроя? Платья шьете?

– И шьем тоже. В вашей лавке какие продают?

– У нас не для одежды, – мотнула головой Милада. – На постельное белье, в основном. Покупают много.

– А у нас не так уж и много.

– Зато ваши гораздо дороже стоят. Наверное, то на то и выходит.

– Наверное, – пожала плечами Залина. – А сколько лет твоему сыну?

– Два года исполнилось на прошлой неделе. Мы с тобой, наверное, разрешимся в одно и то же время. У нас животы одинаковые.

– Думаешь? Моего почти не видно. Да и твоего тоже.

– Как будешь носить второго ребенка, тоже научишься распознавать своих, – улыбнулась Милада. – Ты это… Если нужна будет помощь моя или, например, совет – ты обращайся. Хорошо?

– Спасибо, Милада.

***

Воскрешенного Баклия на запад, в сторону столицы, словно гнали потусторонние ветра. Ни разу за всю свою жизнь этот родившийся и выросший в Сентре юноша не был западнее Чистых гор. И детство, и юность его прошли на Восточном Амплериксе, но и ту часть планеты Баклий толком не видел – он выходил за пределы Сентры лишь на несколько миль к югу, где многие семьи Сентры с достатком ниже среднего разбивали небольшие сады из диетр, ибо розы возле их домов не давали достаточно сока на испещренной пропастями городской земле. Сад из двух диетр был и у отца Баклия. Семья его не жаловала путешествий, и, в отличие от своих друзей, Баклий не был даже в Серебряной Слезе и не видел своими глазами этот один из трех легендарных Ярких замков. О двух других – о Марьяни и Гальтинге – он не мог и мечтать.

Баклий всегда завидовал своему другу Апельгио, когда тот рассказывал о землях, в которых ему довелось пожить. Всякий раз, когда они сидели, прислонившись голыми спинами к стволу Циклая и переводили дух после очередной ходки к кроне, Баклий просил друга рассказать о владениях, что находятся на Западном Амплериксе. О тех далеких землях Баклий имел мало представления, лишь нечеткую картинку, нарисованную в голове благодаря чтению школьных книжек. И тогда Апельгио, улыбнувшись, сначала неохотно, но затем в красках и с захлестнувшим его упоением рассказывал Баклию о бескрайних широтах Медистого плато, где ему довелось родиться. Он говорил о том, что сферы над плато всегда большие и тяжелые и что их свет укрывает густую траву приятным глазу золотистым покрывалом. Рассказывал, как пытал счастье в Кай-Уре, мечтая стать солдатом Вильдумского отряда, и как его подвела жеребьевка. А еще о том, что недалеко от Кай-Ура находится Рубеж, и по ту сторону этого разлома высятся непостижимого величия древние стволы игура, а в их кронах прорублен целый город – Триарби. Рассказывал, как почти год он трудился в Кай-Уре водчим, помогая солдатам Вильдумского отряда спускаться в клетках в Низину. Вопреки заблуждению, уверял Апельгио своего друга, работа водчим не была ни страшной, ни опасной. Напротив – довольно однообразной и скучной. Рассказывал о том, как однажды ему наскучило кататься в клетке вдоль стволов игура, и все свои скудные запасы монет он потратил на каравеллу до Аладайских озер – так сильно ему захотелось побывать в самой каменистой части планеты и вживую посмотреть на тупиц ксантров. Но уже вскоре после того, как Апельгио сошел с борта каравеллы на территорию Аладайских озер, он почувствовал жуткую тоску. Время тянулось здесь медленнее, чем где-либо еще на Амплериксе. Конкуренцию в тоске Аладайским озерам могла составить, по мнению Апельгио, лишь Земля Отступников, куда он и решил наведаться спустя несколько месяцев жизни в озерах. В ксантрах он не нашел ничего для себя интересного. Раньше ему представлялось, что у этих водяных существ есть ноги, руки и голова, и что они кочуют от котлована к котловану с глуповатым взглядом. На деле же ксантры оказались просто мутной водой, похожей на искаженные капли. Апельгио буквально валялся в ногах у хозяина местного причала, куда заходили каравеллы из столицы и отправлялись в Саами, Гальтинг или куда-то еще на восток или север. Апельгио умолял хозяина принять его грузчиком и обещал работать день и ночь за троих, лишь бы скопить хоть немного монет на каравеллу и уехать отсюда в Гальтинг. Он просил хозяина каждый день и довел сварливого старого деквида до такого исступления, что тот сам уже готов был заплатить парню пару монет, просто чтобы не видеть его больше никогда. Апельгио получил работу, но потом понял, что за две монеты никто не соглашается везти его. Лишь один полноватый бородатый капитан смягчился и согласился взять Апельгио на борт за две монеты. Но затем сказал ликующему от радости Апельгио, что к монетам надобно добавить еще и ночь в его каюте. Или хотя бы полночи. Пытаясь убежать от громко бранящегося Апельгио, капитан снизил свои требования до нескольких мгновений, после чего сказал, что ублажить его Апельгио может хотя бы просто своей рукой. Он бы торговался и дальше, если бы Апельгио не заехал ногой капитану в то самое место, которое ему предлагалось приласкать в обмен на заветный билет. Другой капитан сказал, что его каравелла остановится в Земле Отступников и что за две монеты он может высадить Апельгио на этой сожженной огнем территории, и юноша согласился, уточнив на всякий случай заранее, не придется ли ему делить постель с капитаном судна. Земля Отступников показалась Апельгио интереснее, чем закованные в монотонный каменный монолит широты Аладайских озер. Чего стоили одни только виды на освещаемую ярким оранжевым светом Бездну, куда стекали огненные водопады, падающие с берегов лежащего вдалеке великого Огненного моря. Печалило юношу то, что в Земле Отступников ситуация с монетами была не лучше, чем на Аладайских озерах. Готовность Апельгио к любому труду, возможно, и была бы оценена жителями Земли Отступников соразмерно, но им попросту нечем было платить юноше. На счастье Апельгио, брат одного из местных жителей служил юнгой на каравелле и время от времени наведывался в составе остальной команды сюда, в Землю Отступников. К тому моменту Апельгио не нужны были ни восхитительное огненное зарево, видневшееся со стороны Бездны, ни фактическое отсутствие налогов. Ради того, чтобы уехать из Земли Отступников хоть куда-нибудь, Апельгио готов был даже на ночь с самым толстым капитаном. Апельгио без устали упрашивал соседа замолвить за него словечко перед братом, как только тот еще раз посетит свою малую родину. Проникшись желанием горе-путешественника уехать прочь, сосед уговорил брата дать Апельгио форменную одежду, чтобы тот смог сойти на каравелле за своего и бесплатно отчалить из Земли Отступников. Черные небеса, похоже, благоволили Апельгио. Авантюра удалась, и капитан не распознал чужака в своей команде – возможно, из-за возраста, а может, из-за чрезмерного употребления пива. Так или иначе, через три недели пути Апельгио сошел с каравеллы уже в Серебряной Слезе. В этой дивной земле юноше удалось устроиться на почтовый пост. В его обязанности входило следить за красными огнями – их в Серебряной Слезе было целых три, что по меркам Амплерикса считалось неслыханной роскошью. Спустя почти десять месяцев жизни в Серебряной Слезе, его выгнал с работы мэр Аргани. Виной тому было неутолимое любопытство молодого человека. Апельгио знал, что с красным огнем опасно шутить, но однажды, получив очередное послание из Триарби, адресованное мэру, Апельгио не запер красный огонь в шкатулку, как полагалось. Дождавшись ухода Аргани, он долго изучал этот небольшой огненный шарик, парящий над открытой шкатулкой, и решил посмотреть, сможет ли огонь поджечь бумагу. Благо недостатка в бумаге кабинет мэра не испытывал – стоящие под столами берестяные корзины всегда были наполнены исписанными черновиками. Красный огонь прожорливо проглатывал листок за листком. Когда с черновиками было покончено, Апельгио поднес к огню саму берестяную корзину – та вспыхнула, как промасленный факел, и обожгла пальцы юноши. Он выронил горящий остов корзины, который рухнул на пол рядом со столом и поджег стоящий неподалеку стул. В этот момент, как назло, в кабинет возвратился мэр и с ужасом воззрился на горящую мебель. А уже на следующий день Апельгио вышвырнули из Серебряной Слезы. Какое-то время он скитался по широтам Восточного Амплерикса, пока судьба не закинула его в Сентру. Здесь Апельгио, поступив на службу в Хранилище, и познакомился с Баклием.

Баклий не знал, куда приведут его ноги. Но был уверен, что ушел уже далеко на запад от Чистых гор. По мере того, как горы оставались все дальше за его спиной, Баклий ясно осознавал, что его убили. Он помнил это. Понять бы, почему он вдруг очнулся живым… Дни проносились перед глазами стремительно, каждый новый быстрее предыдущего. Лишь спустя месяц своего путешествия на запад, миновав сотни миль и десятки мелких деревушек, которые он предпочитал обходить стороной, Баклий впервые начал ощущать чувство голода. Семян у него не было, и поначалу ему удавалось перебиваться редкими ягодами и безвкусными кореньями. Со временем его организм окончательно вспомнил, что значит жить и есть. Ни ягоды, ни клубни не способны были более утолить сильный голод.

На горизонте показались дома, стоящие на раскинувшемся вдаль поле в окружении невысоких деревьев с яркими разноцветными сочными листьями. Воздух тут был по-особенному чистым, а вода в здешних ручьях – питательной и вкусной, с оттенком приятной сладости. Эта деревня была совсем не похожа на все остальные населенные пункты, которые миновал Баклий по пути на северо-запад. Дома были красивые и богато сложенные, укрытые черепичными крышами. Аккуратные, покрашенные белой краской заборчики отделяли соседские уделы друг от друга, разбивая их на пропорциональные секторы. Почти за каждым забором кустились густые сады и росли цветы. Трава была непривычно зеленой. Баклий поежился, когда по всей деревне разнеслось протяжное шипение диетр. Здешние хищные розы были большими – их мясистые стволы не походили на дохленькие слабые стебельки, как у диетр в Сентре. Бутоны были алыми, крупными. Должно быть, жители этой деревни не испытывали больших проблем со сбором сока и могли неплохо сэкономить на выплате налогов.

Дойдя до домов, Баклий, не в силах терпеть голод и забыв о манерах, подбежал к копающейся между грядками женщине.

– Дайте еды! Молю!

Женщина разогнула спину и вопросительно посмотрела на юношу. Если бы она видела его, обычно упитанного и коренастого, хотя бы несколько месяцев назад, то поняла бы, что парень, должно быть, и впрямь умирает с голоду – одежда висела на нем, как мешок на лопате. В ее глазах стояло удивление, а в глазах Баклия – отчаяние. Женщине показалось даже, что в его взгляде она видит голод.

– И вам доброго дня, – надменно обратилась она к Баклию.

– Простите, но если не поем, то упаду замертво. И во второй раз могу уже не прийти в себя.

– Во второй раз? – поморщив лицо, переспросила хозяйка огорода.

– Еды! Молю вас…

– В доме есть похлебка из семян, – растерявшись, сказала она.

Баклий быстро опустошил миску, поднеся ее ко рту и даже не воспользовавшись ложкой, чем заставил женщину усмехнуться.

– Еще? – Она кивнула на пустую миску в руках юноши.

– Если вас не затруднит, – смущенно согласился Баклий.

– Надо же, мы вспомнили о манерах, – рассмеялась хозяйка, взяла миску и наполнила ее доверху новой порцией горячей похлебки.

– Понимаю, что мой вопрос может показаться вам странным, – сказал Баклий, на этот раз расправляясь с обедом при помощи деревянной глубокой ложки, – но я не знаю, где нахожусь. Что это за место?

– Ты в Саами, – ответила деквидка.

– Саами… – задумчиво повторил Баклий, пытаясь зачерпнуть ложкой остатки похлебки.

– Возьми, – женщина протянула ему лепешку, – соскреби ею жижу. С лепешкой вкуснее. Еще добавки?

– Нет, спасибо. Кажется, я сыт. Саами, значит…

– Откуда сам-то пришел?

– Из Сентры.

– Из Сентры? – удивилась хозяйка. – На каравелле, что ли?

– Нет, на ногах.

– Вот ведь сумасшедший! – не переставала удивляться хозяйка. – А зачем так далеко? И куда ты идешь?

– Если честно, то я и сам не знаю. Меня ноги ведут. Мне нужно вон туда. – И он рукой махнул в сторону окна, не понимая, куда указывают его пальцы.

– А, ну раз «туда», то тебе совсем недалеко осталось.

– А что тут поблизости? – спросил Баклий.

– Это смотря с чем сравнивать. Если ты притащился аж из Сентры, то тебе любой город в наших краях близким покажется. Пойдешь на северо-восток – доберешься до Эрзальской долины. Если на юго-запад, то рано или поздно упрешься в Землю Отступников. Недалеко от Саами, если идти на запад, не сворачивая, лежит Эр-Нерай. К его владениям относится наша деревня. Ну, а если идти прямо туда, на северо-запад, – говоря это, она показала на открывающиеся за окном виды, – то дойдешь до Медистого плато. И до столицы.

– Кажется, мне именно туда. Спасибо вам. Я бы заплатил за еду, но у меня нет монет. Ни единой.

– Если бы я хотела на тебе заработать, то попросила бы тебя показать мне карманы еще во дворе.

– Я могу вам по дому помочь. Или диетру осмотреть, если у вас больше некому. Я хороший помощник.

– Спасибо, но у меня есть помощник. Муж называется. Он поехал продавать хлопок, к вечеру воротится. Не беспокойся, у нас полный порядок и с домом, и с диетрами.

– Тогда я пойду? – улыбнувшись, сказал Баклий.

– Иди, кто ж тебя держит. Погоди только – дам тебе семян в дорогу. Путь долгий. И неизвестно, встретятся ли тебе на пути такие прекрасные женщины, как я.

Приняв из рук хозяйки небольшой холщовый мешок с семенами, Баклий поблагодарил ее и вновь доверился ногам, которые быстро понесли его на северо-запад.

***

Мачео и Тиби под видом туристов провели в Гальтинге несколько дней. Тиби наблюдала за тем, как ее спутник умело применяет знания человеческой души, разговаривая с простым людом из столицы Эрзальской долины. Казалось, Мачео мог легко найти общий язык и с нивенгом, и с Королевой. Быстро составив мнение о собеседнике, Мачео ловко вторгался к нему в голову, превращал ее в чистый лист, чертил на нем таблицу и заранее расставлял ловушки в нужных клетках. И вот уже собеседник счастливо выкладывает юноше все, разве что не укромное место дома, где хранятся сбережения монет. Без сомнения, Мачео смог бы получить и эту информацию, но мысли его были сосредоточены на патриции.

– Ну, вообще, люди Альвары рассказывают всем, что патриций признал свое поражение и бежал из Гальтинга, – громко рыгнув, болтал захмелевший деквид в одной из таверн, куда Мачео привел простака, чтобы угостить его элем в жаркий день.

Это был далеко не первый житель Гальтинга, от которого юноша хотел получить хоть крупицу информации о Шае. И, если это помогло бы выйти на след патриция, Мачео был готов угостить брагой весь Гальтинг, пусть и пришлось бы спустить на это все свои сбережения и даже уйти в глубокий минус.

– Но это не так? – как бы невзначай выпытывал у него Мачео.

– Да кто ж знает. Но друг моего брата работает в городской страже. И, по слухам, патриция держат где-то в подземелье.

– Как это – в подземелье? – Сердце Мачео упало куда-то ниже живота.

– Да тихо ты! – шикнул на него пьяный деквид, допивая третью кружку эля. – Если кто услышит, что я треплюсь, враз без языка останусь, так и знай.

– Да что вы все о патриции, – вмешалась Тиби. – Мне вот подружка рассказывала, что какое-то время назад в Гальтинг прилетел один маленький мальчик.

– М-мальчик? – икнув, поморщился деквид. – Пес его знает, какие мальчики сюда прилетают. Тут народу снует, как муравьев в мувара…вейнике.

– Мальчика того привез сюда здоровенный жук, – из уст Тиби выскочили правильные слова.

– А, да-да-да, – тут же оживился деквид. – Было такое. Сам видал того жука. Своими глазами.

– И мне бы хоть глазком на него взглянуть, – продолжила Тиби.

– Дык уж улетел давно тот жучара вместе с пацаненком. Слыхал, Альвара в бешенстве была. Больно уж хотела того жука себе оставить.

– Улетел вместе с мальчиком? – голос Тиби дрогнул.

– Ну, сам-то я не видал. Слышал от брата.

– А можно поговорить с вашим братом? – спросила девушка.

– Поговори, кто ж мешает, – безразлично ответил деквид. – Могу отвести к нему. Он тут, в Гальтинге работает, на производстве лекарственных зелий. Я-то не шибко наукой увлекаюсь, а братец мой с головой.

– Отведи! – взмолилась Тиби.

Деквид лениво встал из-за стола и, покачнувшись от сморившего его эля, поплелся к лестнице. Он шел так медленно, что Тиби хотелось подтолкнуть пьяного болтуна. Наконец, поднявшись четырьмя этажами выше, они оказались на просторном ярусе Гальтинга. Здесь была обустроена нижняя ступень многоуровневого конвейера, состоявшего из бессчетного количества бегущих лент, трубок, прозрачных сосудов, в которых бурлила светло-зеленая жидкость, и каких-то емкостей с преющей в них травой. Одетые в полупрозрачные легкие халаты ангалийцы и деквиды слаженно взаимодействовали – следили за уровнем жидкости, регулировали пламя в печах и количество чистой воды в сосудах и узких спиралевидных стеклянных трубках. Они смешивали ингредиенты, брали пробы, поджигали их, о чем-то перебрасывались непонятными словами и без остановки делали записи в журналах в толстых переплетах.

– Дабер! – окрикнул одного из них пьяница.

Деквид, в руках у которого была большая стеклянная колба с голубоватой вязкой жидкостью, повернулся на голос и, увидев брата, переменился в лице, не скрывая недовольства. Он поставил колбу на металлический поддон, отходящий от конвейерной ленты, и приблизился к брату.

– Чего притащился? И зачем привел сюда этих? – Он брезгливо глянул на Тиби и Мачео.

– Брат, ты прости меня, – заплетающимся языком сказал пьянчуга, – но люди уж больно хорошие. Помочь надо.

– Я сколько раз говорил тебе, сырьем не торгую больше! В тот раз лишь чудом удалось заболтать старшего травника.

– Да им не нужны твои капли, брат. – Деквид расплылся в пьяной кривой улыбке. – Расскажи про жука им, а? Помнишь, жучара такой здоровенный. Помнишь?

– И что с того?

– Да они хотят узнать, куда он полетел с тем пацаном, который ошивался одно время с любовничком Альвары. Ну, ты сам рассказывал мне, помнишь?

– Какой мне прок толковать об этом? – Брат сердился все больше.

– Простите, – вмешалась Тиби и вежливо улыбнулась брату пьяного деквида, – мне очень дорог тот мальчик. Мы с моим другом уже несколько недель пытаемся его отыскать, но безуспешно. Если бы вы могли дать нам хоть какую-то информацию о нем…

– За информацией идите в библиотеку, – перебил ее брат, – а тут лекарства готовят. Лекарства, которыми вы же потом и лечитесь. А вы меня от работы отвлекаете.

– Будьте так добры, – Тиби говорила мягко, заискивающе, придав голосу все женское обаяние, которым обладала, – я останусь у вас в неоплатном долгу, если согласитесь дать хотя бы крошечную подсказочку. Мое сердце разрывается оттого, что я не знаю, где мальчик и что с ним. И тут не поможет никакое лекарство. Смилуйтесь, господин!

– Ну… – Деквид в халате покачал головой. – Да, видел я. Наше производство не останавливается даже по ночам. И в ту ночь я был на службе, охлаждал новую партию мазей от женских кровотечений. Вышел на террасу перевести дух, глотнуть свежего воздуха. И прямо передо мной пролетел тот огромный жук. С тех пор его в наших краях больше не видели.

– А мальчик?

– Видел и мальчика. Он сидел в какой-то железной коробке, которая была привязана к лапам того жука.

– Стало быть, Лагей не в Гальтинге, – тяжело вздохнула Тиби.

– А куда они полетели? – спросил Мачео.

– Летели строго на север, если смотреть с нашего замка. Я долго провожал жука взглядом, пока он не скрылся. Сферы светили слабо, но достаточно. Летел на север, не сворачивая. Прямо туда, где Песочные рукава.

– И Маударо, – тихо добавил Мачео.

– Пираты? – воскликнула Тиби.

Дабера окрикнул напарник. Тот спохватился, взял в руки стеклянную колбу с голубой жидкостью и, не сказав больше ни слова, пошел обратно к конвейеру. Тиби нервно кусала губы. Брат Дабера почесал затылок.

– Ну, чем мог…

– Спасибо большое, – сказала девушка.

– Не за что, конечно. Но вот еще от пары пинт я сегодня не отказался бы. Вернемся в таверну, может, пока не закрылась?

– Ступай, угостись, – сухо ответил Мачео, сунул руку в карман, вытащил оттуда монету и вручил деквиду.

– В одиночестве? Эль-то любит компанию, – из вежливости сказал деквид.

– Вот и составишь компанию элю. Конечно, если не хочешь, могу у тебя взять монету обратно, – покосился на него Мачео. – Она мне еще пригодится.

– Нет-нет, – забормотал деквид, вертя в руках блестящий жетон, – я найду ей применение, можете быть спокойны.

Днем ранее до южной границы Эрзальской долины добрались и Лафре с кухаркой Мирис. Покидая Серебряную Слезу, они взяли самую дешевую старую ясеневую лодку и по притоку Арамея доплыли на ней до Байхиби. Через два следующих дня пути по Западному Амплериксу на север приток Арамея стал мельчать, и они бросили лодку в деревушке Кередай.

Когда Лафре еще жил в Кай-Уре, он не раз слышал, как его отец, Гальер Аберус, грозился лично прибыть в Кередай и высказать старшине деревни свои претензии. В Вильдумский отряд из Кередая поставляли ослов. Корона закупала их не только для нужд отряда, но и для работы на Рубеже, чтобы обслуживать конвейерную ленту, вывозящую из Низины ящики с семенами на Медистое плато. Гальер Аберус возмущался, что деревня Кередай продает им самых хилых осликов, беря плату, как за здоровых. Его подчиненные осторожно пытались объяснить вспыльчивому предводителю отряда, что если экономить на корме для ослов, то даже самая крупная и здоровая особь со временем захворает, но Гальер и слушать ничего не желал. Брошенная им в сердцах угроза разобраться со старшиной Кередая по-мужски, впрочем, так и осталась угрозой. В Кередае действительно выращивали лучших ослов на планете, и в этом нелегком труде жители деревни определенно знали толк, не экономя на корме и позволяя осликам ходить по любым пастбищам деревни.

Один из фермеров легко согласился продать Лафре и Мирис ослика и повозку в придачу. Цена смутила Лафре, но он понимал, что или расстанется с монетами, или идти в Гальтинг им с Мирис придется пешком. Фермер быстро это понял, а потому не соглашался скинуть цену. Мирис же была совсем другого мнения и об оценке осла, и о деловом подходе его хозяина. Она торговалась с фермером так долго и эмоционально, что фермер в конечном счете согласился немного подвинуться в цене, ведь обычно расходы на транспортировку четырехногого товара ложились на его плечи, а тут покупатели сами пришли за животным.

Ударив по рукам, Лафре получил от фермера маленького ослика. Лафре недоверчиво посмотрел на животное. Неужели этому ослу под силу будет везти повозку, груженную двумя пассажирами? Мирис погладила осла по голове между ушами. «Маловат», – сказала она, но фермер лишь недовольно фыркнул. Мирис прошла мимо ограды дома фермера и увидела, что за оградой пасется еще не менее двадцати голов, а может, и больше.

– Можно нам хотя бы вон того, что побольше? – ткнув пальцем в крепенького коренастого ослика, она обратилась к фермеру.

– Можно, – ответил тот. – Но за начальную цену. Сильные головы стоят дороже, а я и без того скинул вам больше, чем мог себе позволить.

– Вы, случаем, не ангалиец ли?.. – бросила ему Мирис.

– Был бы ангалийцем, пас бы ветра, а не этих производителей навоза, – огрызнулся фермер. – Не нужен товар – не берите. Никто не принуждает к сделке.

Из дома фермера донесся звон упавшей на пол посуды. Послышалась беготня, а затем недовольный громкий женский крик. Дверь дома распахнулась, и на улицу выбежал мальчишка лет пяти – видимо, сын фермера. Следом на пороге показалась жена фермера. Волосы ее были растрепанными. В руке она держала небольшую губку, с которой на доски крыльца что-то капало.

– Куда побежал, окаянный? – крикнула она сыну, который, весело припрыгивая, вцепился руками в ограду и потянулся через нее к ослам. – Живо иди сюда, – приказала ему мать и спохватилась, увидев во дворе незнакомцев. – А ну-ка, иди сюда, кому сказала! Мы еще не закончили.

Мирис, которая тоже стояла возле ограды, улыбнулась мальчишке и ласково потрепала его по волосам. Он был в шортиках и коротенькой распахнутой рубашке. Внезапно Мирис переменилась в лице. Взгляд ее стал испуганным, и это сразу заметил Лафре. Он подошел ближе и посмотрел на живот мальчика. Кожа мальчишки была бледной, и на ней Мирис и Лафре увидели едва заметную, почти исчезающую черную паутинку. Мирис присмотрелась внимательнее. Тонкие черные узоры расползались по всему телу мальчика – они извивались по животу, ручкам, ногам, шее. Испугавшаяся мать подбежала к сыну и резко запахнула его рубашку. Лафре косился то на нее, то на мальчика, то на смоченную губку в руках женщины. Лафре обернулся и посмотрел на фермера, который в растерянности стоял у него за спиной. Глаза фермера были испуганными, круглыми, а на лбу проступил пот.

– Вы нивенги! – воскликнул Лафре.

Инстинктивно, объятый страхом, он чуть было не попятился назад, но вовремя взял себя в руки. Ему ни в коем случае нельзя показывать страха. Наоборот. Он знал, что самым большим кошмаром любого нивенга, которому улыбнулась удача выбраться из Низины и обустроиться в цивилизованной жизни среди деквидов, было разоблачение.

– Тише, тише, умоляю, – лепетал фермер. – Пожалуйста, не кричите.

– Вы одни такие в Кередае? – спросила Мирис.

– Да, – голос фермера дрожал. – Никто не знает. Удается вовремя обтирать себя и сына соком диетр. Жена моя деквидка.

– И вы смели торговаться с нами? – Мирис грозно посмотрела на него.

– Молю вас, тише! Тише. Берите осла. Берите самого сильного. Бесплатно. Держите, вот. – И он протянул Мирис монеты, которые ему заплатил за осла Лафре.

– Самого сильного, – напомнила Мирис. – И не одного, а двоих. Двух ваших самых лучших ослов. И мы уйдем. Тайна ваша уйдет вместе с нами.

– Конечно, конечно, – нервно сглотнув, кивнул фермер.

Его жена увела сына в дом. Фермер подошел к ограде, отворил ее, быстро схватил за уши двух ослов и, закрыв калитку, вывел их во двор.

– Вот, эти самые лучшие и сильные. Повозку вам другую дам, крепкую.

Ослы без труда катили за собой запряженную повозку с Лафре и Мирис. Не быстро, но все быстрее, чем мять почву Амплерикса своими ногами. Быстрее и однозначно легче.

Уже в Эрзальской долине, в одной из деревень к югу от Гальтинга, Лафре продал ослов и повозку одинокой старушке за треть той цены, которую они заплатили бы фермеру в Кередае. На счету была каждая монета, и было бы расточительно просто так бросить ослов. Вырученные монеты пригодились путникам – они отдали их беззубому старику, одному из тех, кто зарабатывал себе на хлеб, поднимая на своей крошечной лодке туристов с земли на парящий Гальтинг.

У Лафре билось сердце, когда лодка причалила к одному из многочисленных ярусов этого дивного Яркого замка. Он вспоминал утро после проведенной в постели с Шаем ночи, и как в опочивальне патриция показался Гальер Аберус, которому вскрылась вся правда о Лафре. С тех пор он ни разу не виделся с отцом. И надеялся, что никогда больше не увидит его. Сердце его и глаза желали видеть только патриция.

Мирис, приоткрыв от удивления рот, оглядывалась по сторонам. Еще недавно она проводила день за днем в кухне при мэрии Серебряной Слезы, а сейчас могла смотреть на чудных, обворожительных ангалийцев, каждый из которых казался ей в сто крат краше, чем она, девушка совсем недурная собой. Даже деквиды в Гальтинге были совершенно не такими, как у них, в Серебряной Слезе. Казалось, будто все, что оказывается в столице Эрзальской долины, вмиг напитывается удивительной красотой. Лафре же пытался вспомнить, какая из этих многочисленных резных лестниц, на которые он смотрел, могла провести его в опочивальню Шая.

Лафре и Мирис выбились из сил, блуждая по Гальтингу. Когда они подошли к одной из таверн, девушка устало рухнула на свободный стул и положила голову на стол: «Ни шагу больше не сделаю, пока не передохну». Лафре отодвинул второй стул и тоже присел – отдых не мог помешать и ему. За соседним столом, стоящим к ним вплотную, сидела небольшая компания. На их столике располагались кружки с пивом и большая круглая тарелка с недорогими закусками. Недорогими по меркам Гальтинга, ибо жители остальных земель Амплерикса не могли себе позволить закусывать пиво молодым соленым козьим сыром.

– Тебе-то откуда знать? – со спины до Лафре доносился голос одного из той компании.

– Так я полгода жил в Аджхарапе. Работал на производстве ясеневых лодок. Я и раньше строил обычные лодки у нас, в Саами. Из ясеня строить сложнее, но если наловчиться, то нормально. Заработал немного. Теперь домой. Передохну тут, в Гальтинге, и обратно в Саами, к отцу. Он старый, у него кроме меня никого нет.

– И они прямо в банях это делали? – в голосе собеседника слышался неподдельный интерес.

– Да. Мы с моим как ни придем в бани помыться после работы на доках Аджхарапа, так Шай туда наведывается.

Заслышав имя своего любимого, Лафре насторожился и стал слушать разговор как можно внимательнее. Мирис тоже услышала имя патриция и увидела, что Лафре утратил интерес ко всему происходящему и сосредоточился на разговоре. Она вздохнула, но постаралась, чтобы Лафре этого не заметил. Между тем разговор пьяной компании продолжился:

– В смысле – наведывается?

– Заходит туда по-хозяйски.

– Понятно, что по-хозяйски. Он же мэром ихним был, пока в Гальтинг не вернулся.

– И с ним всегда был один и тот же парень. Все знают, что патриций охоч до мужей. Но ни разу я не видел, чтобы кто-то другой составлял ему в банях компанию. Нет. Всегда один и тот же. Вроде как племянник той бабы, что до патриция правила в Аджхарапе.

– Они прямо в банях кувыркались, что ли? – со смешком произнес кто-то из компании.

– Ну да. Если кто был в банях, то сразу уходили. Но патриций не дожидался, пока все уйдут. Они еще из бассейна не вылезли, а он уже приступает к действию.

– С тем племянником?

– Ну да, говорю же тебе. Я один раз не ушел. Решил понаблюдать. Поучиться искусству любви у самого патриция – оно, понимаешь, дорогого стоит.

– А патриций видел, что ты смотришь?

– А пес его знает. Думаю, патрицию все равно. Он же патриций. Знал бы ты, что он вытворял с тем племянничком прямо на лежаках, какие слова говорил ему. Ух!

– А тот?

– А что тот? Все в Аджхарапе знали, что он любит патриция. С нелюбимым так себя не ведут, нелюбимому не говорят тех слов, что племянник Дейны говорил патрицию, пока тот вколачивал его в лежак.

– Вот ведь повезло идиоту… Лечь с самим патрицием…

– Лечь не раз и не два. И не десять. Каждый вечер, представляешь? Каждый! И это только в банях. Сам видел, как они в обнимку потом шли в опочивальню к патрицию. Там-то, слово даю, скачки продолжались до самого утра. Патриций неуемный.

– Неуемный, а с одним и тем же спал. Если верить слухам, на патриция такая верность не похожа.

– Может, любили друг друга. Мне почем знать.

Мирис смотрела на Лафре. Тот сидел с мрачным лицом. Она видела, как каждое слово, произнесенное разгоряченной пивом компанией, заставляет юношу сжимать зубы так сильно, что лицо его белело от стиснутых челюстей. Лафре встал из-за стола и вышел из таверны. Мирис покорно последовала за ним. Он быстрым шагом шел куда-то в глубь площади, в толпу. Ей едва удалось нагнать его. Мирис схватила его за руку, и Лафре остановился. Он обернулся, и Мирис увидела смятение в его глазах. Сердце девушки дрогнуло от мысли, что ее любимого сковывает боль из-за услышанного. И даже то, что боль та была вызвана вестями о досуге Шая в Аджхарапе, не убила в Мирис желание обнять Лафре и успокоить его.

– Ну чего ты? – тихо спросила она, все еще держа Лафре за руку. – Расстроился?

– А думаешь, не стоило?

– Лафре, я понимаю, что тебе больно. Правда.

– Он влюбился.

– Не обязательно. Ты много мне рассказывал о Шае. И я не уверена, что он вообще способен влюбиться. Он не любил тебя. Не любит и его.

– Да? – со злостью прошипел Лафре. – Почему тогда один и тот же каждый вечер, каждую ночь?

– Лафре, милый мой…

– Он влюбился. И предал меня.

– Так уж и предал? – Она постаралась улыбнуться так, чтобы не разозлить юношу еще больше.

– А как еще? Что это, как не предательство?

– Влюбленность в другого – это не предательство. Нарушение клятвы – да. Но не влюбленность. Наши сердца неподвластны нашим планам и ожиданиям. По себе знаю.

– Нет! Это предательство! – крикнул Лафре.

– Отнюдь. Шай никогда ничего не обещал тебе. В отличие от меня. А считать предательством влюбленность в другого – все равно что считать предательством смерть, что забирает у нас любимых.

Лафре не ответил. Возможно, потому что не был согласен со словами Мирис. А возможно, потому что согласился.

Тут до них стали доноситься громкие крики. Ангалийцы, величественно прохаживаясь по этому ярусу, замерли и посмотрели куда-то наверх, откуда слышались пронзительные возгласы и отборная ругань. Крик принадлежал девушке, но самой обладательницы голоса видно не было. Внезапно на верхнем ярусе распахнулась дверь, и оттуда по ступеням кубарем покатился вниз какой-то ангалиец. На типичного представителя расы повелителей ветров он не походил – на нем была испачканная изорванная одежда, а его серебристые волосы сплошь уделаны не то грязью, не то фекалиями. Следом в дверях показалась рассвирепевшая молодая ангалийка. То была Альвара Лаплари. Она быстро скользнула по ступеням вниз, подошла к ангалийцу и с силой пнула его, отчего тот, кувыркаясь и вопя от боли, полетел дальше по ступеням.

– Идиот! Ненавижу! – орала Альвара. – Проклинаю, драли бы тебя диетры! Как можно было упустить его? Я доверила тебе, идиоту, одно маленькое, несложное поручение! Тебе, моему стражнику!

Забитый, обезумевший от ужаса ангалиец с трудом поднялся на ноги, но Альвара толкнула его в грудь – и вот он снова летит вниз на два пролета, ударяясь об острые края хрустальных ступеней и ломая себе ребра.

– Как Шай мог заточить тебя в камере? Как он мог сунуть кляп тебе в рот и уделать тебя своим дерьмом из ведра? Чего молчишь? Отвечай, скот! Целая стража великого Гальтинга не смогла удержать в цепях его, ослабевшего, сломленного, больного! Ну почему я окружена придурками?

Стражник Сэндел не мог ответить ей, ибо те же самые вопросы задавал себе, пока сидел с кляпом во рту на холодном полу темницы по соседству с той камерой, где в заточении когда-то томился патриций. Последним, что он помнил перед тем, как сослуживцы отворили дверь к нему в камеру и обнаружили его связанным, был образ Шая Лаплари, который вывалил ему на голову ведро фекалий.

Альвара подошла к Сэнделу и со злостью стала пинать его по голове и под ребра. Стражник лишь испуганно укрывал голову руками.

– Кто видел Шая? – ревела Альвара не своим голосом, оглядываясь по сторонам на перепуганных стражников. – Ну? Хоть кто-то? Неужели он просто прошел сквозь дверь темницы и растворился в ветрах?

Никто не ответил ей. Никому не было ведомо, что Шай и один из Магов, тщательно скрывающий свою личность, уже покинули Гальтинг и держали путь в Маударо.

Лафре с испугом посмотрел на Мирис.

– Значит, Шая действительно держали в темнице…

– Лафре, – шепнула ему девушка, – никому не говори, кто ты есть. Если Альвара узнает про тебя, то сидеть и тебе в клетке. Видно же, она может уничтожить каждого, кто имел дело с патрицием. Никому не называй своего настоящего имени, пока мы тут, в Гальтинге.

– Ты права.

Альвара тем временем распалялась в приступе гнева все сильнее. Наградив Сэндела очередной порцией пинков, она взглянула на молодую девушку с короткими выцветшими волосами, что стояла неподалеку.

– Ты! – крикнула она Джеаме. – Я взяла тебя с собой в Гальтинг, и ты выразила готовность стать членом городской стражи. Ты еще хочешь этого?

– Хочу, – с некоторым испугом ответила Джеама.

– Докажи это.

– Как вам угодно, чтобы я это сделала?

– Казни идиота немедленно.

Альвара подошла к одному ангалийцу из своей стражи, выхватила резной лук у него из рук и швырнула его Джеаме. Девушка ловко поймала оружие. Повертев лук между пальцами, она взяла стрелу и вставила ее в тугую тетиву.

– Стреляй, – скомандовала Альвара.

Услышав эти слова, Сэндел на перебитых ногах приподнялся с хрустального пола и тут же рухнул на колени, протягивая руки к своей разъяренной владычице.

– Альвара, молю тебя! Я преданно служил тебе. Одна ошибка! Может ли она все так слепо перечеркнуть?

– Может ли ложка мочи, опрокинутая в бочку с вином, испортить напиток? – прошипела Альвара и, повернувшись к Джеаме, сказала: – Чего мешкаешь? Стреляй.

– Не лишай меня жизни, – бормотал Сэндел, голос его был тонкий и сильно дрожал.

– Я доверила тебе охранять брата. Я доверила тебе свое тело, разделила с тобой свое ложе.

– Ложе? Но мы никогда не были вместе. – Взгляд стражника бегал из стороны в сторону.

– Ты утратил рассудок, – выдохнула Альвара.

– Это ты утратила рассудок! – воскликнул Сэндел. – Я не возлежал с тобой! Опомнись, Альвара! Я…

Его слова затерялись в пронзительном свисте стрелы, пущенной Джеамой. Стрела вонзилась ему прямо в сердце. Стоя на коленях, он покачнулся, бросил затуманенный взгляд на свою повелительницу и, откинувшись, рухнул на спину, сломав наконечник стрелы.

– Ты не дала ему договорить. – Альвара повернулась к Джеаме и с укором посмотрела на нее.

– Вы сказали стрелять, – пожала плечами девушка, опуская длинный лук.

– Мои стражники должны понимать, что я имею в виду. Тебе стоит этому обучиться, иначе наше сотрудничество не будет продуктивным.

– Как вам будет угодно, – тихо ответила Джеама.

Лафре и Мирис, стоя посреди толпы, таращились на владычицу Гальтинга и на тело казненного стражника. Неподалеку от них стояли Мачео и Тиби, которые тоже не сводили глаз с этой сцены. Альвара поправила длинные серебристые волосы, развернулась и, медленно преодолевая хрустальные ступени, принялась подниматься к себе в опочивальню. Толпа начала быстро редеть.

– Что теперь? – спросила Мирис, глядя на Лафре.

Тот лишь молчал.

– Что теперь? – тот же вопрос Тиби задала Мачео.

И Мачео тоже не нашелся, что ответить ей, ибо не знал ответа. Надо собраться с мыслями, прежде чем действовать. Во всем, что сейчас произошло, было больше хорошего, чем плохого. Шай жив. Неизвестно, где он. Но уже то, что патриций не гниет в сырой камере, внушало Мачео надежду. Он был рад. Рад был и Лафре, в голове у которого были те же мысли, а в сердце – та же надежда. Ни ему, ни Мачео не дано было знать, что эти радостные мысли объединял один и тот же человек.

Мачео осмотрелся и заметил высокого красивого деквида с волосами цвета сахарной патоки, стоявшего в паре метров от него в компании какой-то девушки. Почувствовав на себе взгляд, Лафре тоже посмотрел на Мачео и на полноватую девицу рядом с ним. Молодые люди улыбнулись друг другу. Мачео сделал шаг навстречу красавцу. Он не знал, о чем заговорить с обворожительным юношей. Но настроение его было на высоте – так обычно случается, когда тяжелый груз падает с плеч, позволяя ожить всем остальным мыслям и надеждам. С того самого далекого дня, как Мачео покинул Аджхарап, он не испытывал, да и не хотел испытать, как приятно колотится сердце при виде красивейшего юнца, как сладкая нега разливается по телу. «Это просто игра», – вспоминались Мачео слова патриция. Шай много раз говорил эту фразу, когда речь заходила о постели.

– Не каждый день увидишь такое, – наконец сказал Мачео, обращаясь к Лафре. Юноша посмотрел на Мачео чистым, приятным, доверчивым взглядом и, смущенно улыбнувшись, с согласием кивнул ему:

– Ага.

– Я Мачео. А это моя подруга Тиби.

– Очень приятно, – ответил Лафре, который все еще не отошел ни от увиденной картины, ни от услышанного в таверне. – А я…

– А ты? – улыбнулся Мачео.

– Я Ксéфан, – Лафре назвал первое имя, пришедшее ему в голову. – А это Мирис.

– Живете в Гальтинге? – спросил Мачео. – Нас вот с подругой сюда привело путешествие.

– Нас тоже. Правда, Мирис? – Лафре посмотрел на кухарку. – Мы из Серебряной Слезы.

– О, благословенная почва, дающая всему Амплериксу лунный хрусталь, – молвил Мачео. – А мы с Тиби прилетели сюда из Аджхарапа. Стало быть, ребята, мы все с вами с Восточного Амплерикса. Вам доводилось бывать у нас, в Аджхарапе?

– Нет, ни разу там не были, – сказала Мирис.

– Вы красивая пара. Вы вместе? – спросил Мачео, изучая взглядом Лафре и Мирис.

– Да, – замешкавшись, сказала Мирис. – А вы?

– Мы… – открыла рот Тиби.

– Мы просто хорошие друзья, – не дал ей договорить Мачео. – Как вы смотрите на то, чтобы перевести дух в какой-нибудь таверне? Я не прочь запить все то, что видел сейчас. Этажом ниже есть миленькое заведение. Там подают первоклассный свежий эль. Что скажешь, Ксефан? Мирис?

– Почему нет, – пожал плечами Лафре, покосившись на Мирис.

Они вчетвером спустились на ярус ниже, где была таверна, в которой до этого Мачео и Тиби выпытывали у пьянчуги-деквида хоть какую-то информацию: Тиби – о Лагее, а Мачео – о патриции Шае. Попросив хозяина таверны принести им эля, они сидели молча, погруженные в свои мысли.

Лафре думал о том, как теперь построить свой дальнейший маршрут. Искать бежавшего из плена Альвары патриция? Но где? Остаться в Гальтинге, подальше от мэра Аргани? Здесь, в столице Эрзальской долины, опасно, но в Серебряной Слезе опаснее в сто крат.

Мирис время от времени улыбалась – всю дорогу сюда, в Гальтинг, она боялась, что Лафре, завидев Шая, бросится к нему в объятия, и из его памяти напрочь сотрется та единственная чудесная ночь, которую он подарил ей в Серебряной Слезе. Сейчас, когда стало понятно, что патриция нет в Гальтинге, а его местонахождение неизвестно, Мирис тихо радовалась возможности и дальше быть с Лафре, в которого она была так отчаянно влюблена. Быть с ним, пусть даже в статусе спутницы. Надеяться, что, возможно, Шай Лаплари никогда больше не объявится. Она готова ждать столько, сколько понадобится, если это даст хотя бы шаткую надежду вернуть себе внимание Лафре.

Мачео, как и Лафре, тоже думал о Шае. Он почти не сомневался, что Тиби захочет лететь дальше, в Маударо. Мачео хорошо понимал, что Тиби сделает все, и даже больше, чтобы вернуть Кларене сына, за которым не смогла углядеть. Он искоса посматривал на обворожительного юношу, сидящего напротив него и мило смущавшегося от каждого нового взгляда Мачео. «Это всего лишь игра», – звучали в голове у Мачео слова Шая. Сейчас, глядя на того, кто представился ему Ксефаном, Мачео убеждался в правильности слов патриция. Любовь может наполнять сердце мужчины, а желание – его пах. Поразительно, как эти два чувства к двум разным людям могут комфортно уживаться друг с другом, не входя в противоречие. Опытный Мачео, через чью постель прошли и убежденные ценители мужского тела, и красивые уважаемые мужи, которым было недостаточно общества их жен, смотрел на то, как ведут себя Ксефан и Мирис, и все про них понимал.

Тиби была единственной из этих четверых, кто не находила покоя. Когда владелец таверны поставил на столик кружки с элем, и остальные трое с жадностью принялись утолять жажду, она не притронулась к напитку. В ее ушах стояли слова Дабера, брата пьяного деквида: «Летели строго на север, если смотреть с нашего замка. Летели на север, не сворачивая. Прямо туда, где Песочные рукава». Тиби понимала, что Мачео согласился искать Лагея, потому что о том его попросил патриций Шай. Сейчас, с исчезновением патриция, мысли Мачео отыскать Лагея наверняка тоже исчезли из его головы. Внутренне Тиби была готова к тому, что дальше, на поиски сына Кларены, она отправится уже в одиночестве.

– Как давно вы вместе? – первым нарушил неуютную тишину Мачео и посмотрел на Лафре и Мирис.

– Ну… – По лицу Лафре пополз румянец смущения. – Не очень давно. Несколько месяцев, кажется. Да, Мирис?

– Да, Ксефан, – кивнула девушка, которой даже эти ложные рассуждения доставляли удовольствие, погружая ее в неосязаемую совместную жизнь с Лафре хотя бы в фантазиях.

– Нечасто встретишь парня, готового обречь себя на семью лишь спустя несколько месяцев знакомства, – улыбнулся Мачео, не сводя глаз с Лафре.

– Ну, мы… – запнувшись, сказал Лафре, – влюблены друг в друга. Мирис замечательная девушка. Добрая, хорошо готовит.

– О, ну это аргумент, – подмигнул ему Мачео.

– А у тебя есть девушка? – осторожно спросил Лафре.

– Нет. А у тебя?

Лафре уставился на него, затем перевел взгляд на Мирис, снова покраснел и вновь непонимающе посмотрел на Мачео.

– Да я шучу, Ксефан! Ты, видимо, не любитель говорить по душам? Я не смущаю вас расспросами, ребята?

– Нет, нисколько, – улыбнулась Мирис.

Она взяла Лафре под локоть и прильнула к его плечу. Мачео не мог не заметить того, что Ксефан напрягся. Его смущение и странная невинность невероятно раззадоривали Мачео. О, знай он, что перед ним тот самый Лафре, которого он ни разу не видел, но которого ненавидел больше, чем кого-либо на Амплериксе… Но в Лафре он видел лишь незнакомого притягательного Ксефана, который едва ли был в восторге от копны волос Мирис у него на плече.

– А я вот не ищу себе девушку, – продолжил атаку Мачео.

– Быть может, тебе еще не встретилась подходящая, – сказала Мирис, плотнее прижимаясь к Лафре.

– Быть может, не всем юношам нужна девушка, – без сомнения ответил Мачео. – Мне не нужна. А Ксефан, очевидно, это другое дело.

Лафре прятал взгляд, хотя Мачео уже не надо было видеть его глаза.

– Долго вы собираетесь пробыть тут, в Гальтинге? – спросила Тиби.

– Мы еще не решили, – сказал Лафре, стараясь скорее допить эль, чтобы иметь вежливую причину встать из-за стола. – Совсем недавно прибыли сюда. Дня два или, может, три пробудем тут. А дальше видно будет.

– Мы с Тиби тоже не думали насчет планов, – сказал Мачео. – Гальтинг прекрасен. Неразумно было бы покинуть его, не осмотрев тут все.

– Осмотреться – хорошая идея, – сказал Лафре, поставив на стол пустую кружку. – Пожалуй, сейчас и займемся этим. Да, Мирис?

– Я с радостью, – ответила девушка.

Лафре потянулся в карман за монетой, но Мачео поднял ладонь и покачал пальцем.

– Заглянуть в таверну было моей идеей. Не откажите мне в удовольствии угостить вас, ребята.

– Хорошо, – в который раз смутился Лафре. – Спасибо за эль. Тогда, если вы не против, мы с Тиби пойдем?

– Совсем не против, – ухмыльнулся Мачео. – Голубкам надо проводить время вместе, тут и спорить не о чем. Надеюсь, еще увидимся с вами.

Лафре и Мирис отодвинули стулья и поднялись. Мачео и Лафре переглянулись. Мирис взяла ладонь Лафре в свою, и они, улыбнувшись и попрощавшись, медленно пошли прочь. Мачео допил свой эль и заметил, что кружка Тиби все еще была полной более чем наполовину.

– Не понравился эль? – спросил он свою спутницу.

– Мне не до эля, Мачео. Не до эля, не до еды, не до сна и не до Гальтинга.

– Думаешь о том, лететь ли на север?

– Да.

– Я понимаю тебя. Ты ищешь мальчика. Я ищу патриция. Если решишься, могу отдать тебе свою каравеллу.

– Правда?

– Разумеется. И капитана с собой бери. Его услуги оплатит казна Аджхарапа.

– Спасибо тебе огромное, Мачео. Ты замечательный.

– Скажи это Шаю, – погрустнел юноша. – Для него замечателен лишь Лафре.

– Во-первых, ты не знаешь наверняка. Во-вторых, Лафре тут нет. – Улыбкой Тиби попыталась приободрить его.

– Как нет и Шая.

– Скажи, мне показалось, или тебе приглянулся Ксефан?

– Шутишь? – поднял на нее глаза Мачео. – Он роскошен. Как он может не приглянуться?

– Боюсь, роскошным его считаешь не только ты, но и его невеста. Она глаз с него не сводила.

Мачео рассмеялся. Он кивнул на кружку эля Тиби, и она позволила ему допить за ней.

– Что смешного я сказала?

– Не буду смущать тебя цифрами, но ни в ком я не разбираюсь так хорошо, как в парнях.

– То есть?

– А то и есть, что симпатяга Ксефан – не жених Мирис. Девушки интересны ему так же, как интересны и мне: он к ним исключительно равнодушен. Все ответы в глазах. Во взгляде все очень хорошо читается. Во взгляде, а не в том, как он обнимает ее.

– Не может быть, – удивилась Тиби. – Но зачем им было изображать из себя влюбленную парочку?

– А зачем нам с тобой изображать из себя друзей, вырвавшихся из Аджхарапа поглазеть на Гальтинг? Думаю, не напрасно они прибыли сюда.

Глава 3

Две с половиной недели ушло у Эйджелла на то, чтобы, покинув Триарби, по приказу Альвары вернуться в ненавистную ему Землю Отступников. Он раз за разом прокручивал у себя в памяти их последний с Альварой разговор той ночью в столице. Мысли резвились в его голове, не позволяя ему выцепить хоть одну из них, чтобы сосредоточиться на ней и хорошенько поразмышлять. Только он начинал думать о том, что Альвара намерена сжечь Триарби дотла, как эту мысль перекрывала другая. «Твой будущий сын в моей утробе», – все еще слышал он слова Альвары. Ему думалось, что зачатие не было случайным. Они с Альварой многое позволяли себе в постели. Но, как бы они ни играли, Альвара никогда не дозволяла ему быть в ней в момент его наивысшего наслаждения. Он орошал ее спину, грудь, живот или лицо (именно так Альвара больше всего любила ловить его удовольствие). Но в ней – никогда. Никогда до нескольких последних раз. Именно в последние их совместные ночи Альвара, любившая обычно видеть Эйджелла нависшим над ней, предпочитала восседать на нем сверху. Даже когда он, чувствуя неотвратимость волны, испуганно пытался отодвинуть ее от себя, она лишь ускоряла свои движения. «Не бойся, сегодня во мне нет цветения», – успокаивала она его. И он успокаивался, ибо знал, что из всех ролей, которые могли бы подойти Альваре, роль матери была ей наименее впору.

Сернистые тяжелые пары, исходящие от пепельной земной поверхности, проникли в ноздри Эйджелла сразу, когда его каравелла приземлилась в Земле Отступников. Королева Калирия будет ждать, что Альвара исполнит свое обещание короне и начнет вычищать здешние земли от золы, чтобы засадить их ростками диетр. «Бедная наивная девочка», – думал Эйджелл. Вместо этого в Земле Отступников начнут готовить тысячи земляных шаров и строить катапульты. Какой выбор был у Эйджелла? Рассказать короне о предательской задумке Альвары? Едва ли. У него не было сомнений в том, что план Альвары воплотится в жизнь. И тогда первое, что сделает сестра Шая, вознесшись до первой ступени, – казнит Эйджелла, посмевшего когда-то ослушаться свою госпожу.

Те семьдесят два нивенга, которых Гальер и Бьяно привезли сюда из Низины, кучкой сидели под выступающей кромкой каменной плиты. Здешние немногочисленные деквиды, должно быть, уже привыкли к соседству нивенгов – на вчерашних обитателей Низины большого внимания никто не обращал. Когда живешь в одной из самых поганых земель Амплерикса, свыкнешься и с обществом мерсеби.

Эйджелл узнал в лицо двоих деквидов, за трудом которых на производстве земляных шаров однажды наблюдал. Он подошел к одному из них и командным голосом сказал:

– Эй ты! Иди сюда. Как зовут?

– Бурт, – ответил деквид.

– Скажи, ты хорошо умеешь делать земляные шары?

– Да уж получше тебя, – с безразличием ответил деквид.

– Кто еще умеет, кроме тебя?

– Мы все тут… специалисты, – ответил Бурт.

– Бери троих самых лучших. Будете вчетвером заправлять этим сборищем нивенгов. Хочу, чтобы к исходу завтрашнего вечера все семьдесят два научились делать шары. Хотя бы штук по пятьдесят в день с носа. Это реально?

– Это ты их спроси. – Бурт почесался, но тут же ойкнул, получив от Эйджелла оплеуху.

– Видел, что Верховный судья сделал с вашим Бьяно Кехадисом?

– Все видели, – потирая место удара, с обидой ответил деквид.

– А знаешь, что ангалийцы могут подниматься в воздух на ветрах?

– Слыхал.

– Слыхал! Еще хоть раз позволишь себе говорить со мной таким тоном, то не только услышишь, но и увидишь. Возьму тебя за твои грязные патлы, подлечу к Огненному морю и швырну вслед за Кехадисом. Усек? Или повторить?

– Усек. – И деквид умолк.

– Чудесно. Пятьдесят земляных шаров в день от каждого нивенга. Реально или нет?

– Реально, наверное. Но сложно.

– Я видел, вы надеваете перчатки. Есть у вас перчатки на всех?

– Пар пятнадцать найдем, но не больше. Но это ж нивенги. Они могут и без перчаток, если прикажешь.

– Пусть так, – с одолжением в голосе согласился Эйджелл. – Теперь по поводу катапульт. Строил их когда-нибудь?

– Знаю, как строить.

– Знать не значит уметь.

– Я жил в Каскапаре. Там строили.

– Из Каскапара переселиться в Землю Отступников? – удивился Эйджелл. – Дурак, значит.

– Ты не знаешь, через что я прошел, – с обидой сказал ему Бурт.

– И не хочу знать. Хочу, чтобы строили катапульты.

– Так нивенгам шары делать или катапульты строить, я не понимаю?

– Разбей их на две группы. Одна будет изготавливать шары. Вторая – катапульты. Кто-то из здешних деквидов, кроме тебя, владеет этим мастерством?

– Вроде есть один такой. Если не врет.

– Долго строить катапульту?

– Это смотря всколькиром.

– Всколькиром! – передразнил его ангалиец. – Долго или нет?

– Если командой работать, то за пару-тройку дней можно одну построить. А сколько катапульт нужно? И зачем?

– Тебя не спросили – зачем. Нужно много. Единиц восемьдесят, наверное.

– Ты в своем уме? Это ж мы сколько работать будем!

– Сколько я прикажу. Возможно, из Низины нам сюда Вильдумский отряд привезет еще нивенгов. Работа пойдет быстрее.

– Вам для войны нужно? – Перед тем, как задать этот вопрос, Бурт немного подумал, но все же спросил.

Эйджелл ничего не ответил. Он боялся дать утвердительный ответ даже себе. Какая-то часть его души надеялась, что Альвара испугается и в итоге откажется от идеи сжечь столицу Амплерикса. Но остальные части души, слишком хорошо знавшие Альвару Лаплари, не позволяли Эйджеллу надеяться на благоразумие его возлюбленной, на рассудительность матери его будущего ребенка. Будущего принца Амплерикса, если задумка Альвары сработает. Сейчас, в утробе Альвары, малыш размером меньше личинки, и он не знает, на какую опасность обрекает его будущая мать. Если план Альвары потерпит крах, то корона истребит весь род Лаплари. Истребит всех, кто с ними связан, включая самого Эйджелла и его будущего сына или дочь. Если бы только в его силах было проникнуть в голову Альвары и изменить ее помыслы! Если бы он мог доказать ей, что свержение династии Бальеросов будет грозить смертью планеты и всех ее обитателей… Эйджелл задрал голову кверху и посмотрел на бескрайнее черное, как уголь, небо. Огненное море отражало в небе оранжевое зарево своей беспрестанно бурлящей пламенем поверхности, и огненные сферы в небе блекли от этого дымчатого золотистого сияния. Кому ведомо знать наверняка, что там, за границей неба? Мерсеби? Пустота? Холод? Хаос? Смерть? В его голове вновь стали роиться самые разные мысли. И одна из них, которую он вынашивал уже не первый день, не давала ему покоя, пугала его, и он боялся думать о ней всерьез.

– Так что? – слова Бурта словно разбудили Эйджелла. – Это для войны?

– Закрой рот и ступай работать.

***

Из Триарби, куда ранее, согласно приговору Верховного судьи, был на время доставлен Гальер Аберус, отправлялась каравелла. Помимо капитана и самого Гальера, в путь к Песочным рукавам в качестве стражи были снаряжены пятеро плавийцев из отряда, ранее возглавляемого Медо Дайтаном. Сам Медо к тому моменту был откомандирован на прохождение дальнейшей службы в свои родные края, в Саами.

С борта каравеллы взору Гальера Аберуса открывалась невиданная ранее картина. Скопление огненных сфер, нависших над пустынной территорией Песочных рукавов, ясно освещало бескрайние просторы дюн и барханов. Яркий желтый свет небесных огненных шаров ложился на пески, делая их похожими на крупные густые темно-оранжевые мазки, небрежно положенные на холст кистью искусного художника. Если не считать недосягаемого для остальной планеты пиратского города Маударо, Песочные рукава были самой северной частью планеты, куда только могла долететь каравелла и где Гальеру еще ни разу не довелось побывать.

Когда каравелла приземлилась с воздуха на песок, Гальер встал на ноги, готовясь спуститься с борта судна на территорию Песочных рукавов, но один из плавийцев отрицательно покачал головой. Его сослуживец со свитком в руках покинул каравеллу и направился к входу в суровую тюрьму, сооруженную в огромной безмолвной дюне. Гальер видел, как из пещеры, поистине похожей на широкий распахнутый рукав великана, вышел какой-то деквид – очевидно, один из надзирателей тюрьмы. «Именем Королевы и по приговору Верховного судьи…» – доносились до Аберуса слова плавийца, но остального Гальер не слышал.

Надзиратель, изучив свиток, вернул его плавийцу и пошел обратно в тюрьму. Вскоре он вновь показался на улице, и за ним из пещеры один за другим стали выходить заключенные. Привыкшие к заточению в тесных мрачных песочных темницах, они прихрамывали и щурились от света, закрываясь от огненных сфер руками. Двенадцать отморозков выстроились в шеренгу перед плавийцем. Тот прошелся от одного края шеренги до другого, изучая каждого из пленников, которых не удостоили никакими объяснениями. Их было сложно отличить друг от друга – все они были примерно одинакового роста, со скомканными, давно не видавшими воды, длинными волосами и не менее длинными грязными бородами. На лицах некоторых из них виднелись шрамы и кровоподтеки – в тюрьме приходится постоять за себя кулаками и любыми подручными средствами. Одобрительно кивнув, плавиец рукой указал заключенным на каравеллу, и те, не задавая вопросов, принялись один за другим взбираться туда по сброшенной лестнице, пока все двенадцать не оказались на судне.

Лестница была убрана. Каравелла тихо оторвалась от песков и, оставляя за собой тонкие песчаные завихрения, стала набирать высоту. Гальер с опаской поглядывал на бывших обитателей Песочных рукавов, которых разместили по краям судна и приковали цепями. Длительное заключение закалило их, худших из худших – убийц, насильников, воров и казнокрадов. Когда-то их жизни разделились на «до Песочных рукавов» и «после Песочных рукавов», навсегда изменив представление о былом и приведя все к простому и понятному общему знаменателю. Аберусу казалось, что заключенным в целом не было дела до того, почему из сотен остальных из Песочных рукавов вызволили только их двенадцать. Не выказывали они интереса и к тому, куда теперь их отправляют. Даже если на казнь, в силу внезапно изменившегося решения Верховного судьи, – им было плевать. Уже после недели, проведенной в лишенных света темницах из песка, заключенный с радостью готов был принять любую смерть – чего же рассуждать об отданных тюремной клетке годах, десятилетиях. Понимал Гальер и то, что Верховный судья воистину оказал ему величайшую милость, ибо заточение в Песочных рукавах означало смерть – близкую или далекую, но неизбежную. Путь же в Аиль-Саттай оставлял, в отличие от тюрьмы, шанс дожить до старости. Призрачный, в который сложно поверить, но все же шанс.

– На забой? – внезапная реплика ухмыльнувшегося крупного деквида с осколками редких зубов прорезала тишину.

– На работу, – ответил плавиец.

– А платить будут? – продолжил тот, хрипло рассмеявшись и сплюнув себе под ноги.

– Если умудритесь выжить, – послышался ответ плавийца.

– И много заплатят? Я чего интересуюсь-то: мне бы новый канделябр на мансарду приобрести, а то гостей на чай совестно приглашать, мать их! Приходится принимать их в зимнем саду! – еще громче рассмеялся заключенный.

– Много, – сказал плавиец. – Но не монетами. Тем, кто выживет, даруется послабление режима по возвращении обратно. Прогулка раз в неделю.

– Недорого нас оценивают.

– Недорого стоите, недорогая и оценка. Но одному даруется освобождение из тюрьмы, – продолжил плавиец и добавил: – Если выживет.

– Это кому ж? Не мне ли? – спросил заключенный и хихикнул.

– Ему.

И плавиец пальцем указал на одного из двенадцати осужденных, который на вид меньше других походил на беспринципного отморозка. Им был Фрой Эрес, бывший советник мэра Сентры. Гернар Станби, приговоренный мэром Тенуитом к десятилетнему заключению, остался гнить в темницах Песочных рукавов, не зная, что именно его зятю выпал шанс на досрочное освобождение. Все время пути Фрой Эрес тихо сидел в цепях среди остальных на полу палубы, не задавая вопросов и радуясь хотя бы тому, что сейчас он мог видеть небо, а не низкий, осыпающийся песком потолок тюремной камеры.

– А что делать предлагают? – продолжил допытываться беззубый заключенный.

– Не предлагают. Приказывают. Узнаешь, когда прибудем.

– Куда тащат-то, скажешь хоть, командир?

– В Аиль-Саттай, – отрезал плавиец.

Спесь резко сошла с лица деквида – было заметно, что меньше всего он ожидал услышать название одной из самых опасных местностей на Амплериксе. Плавиец тем временем развернулся спиной к этому хамоватому заключенному и начал шептаться о чем-то со своими сослуживцами, дав пленнику понять, что разговор продолжен не будет.

Каравелла плыла по воздуху на небольшом удалении от земной тверди. Воздушные корабли вообще нечасто поднимались высоко в небо. В этом не было особой необходимости, да и дышать на большой высоте – задача нелегкая. Каравелла летела вдоль самого северного притока Арамея – того, который спустя много миль нырнет под Чистые горы, в тоннель, соединяющий Амарантовые топи Западного Амплерикса с землями Аиль-Саттая в Восточном Амплериксе.

Отсюда, с высоты, млечные воды реки казались голубыми. Скоро каравелла вонзилась в густые низкие серые облака, точно проткнув их носом. Облака полностью закрыли виды на ландшафт. Немного позже дымка слегка рассеялась, и перед пассажирами судна возникли очертания величественных Чистых гор. Казалось, что горы были совсем близко. Гальер Аберус свесился через борт и увидел, что здешние земли покрыты обширным красноватым покрывалом. Он слышал про Амарантовые топи и про растущие здесь тысячи мелких бесполезных диетр, но не мог и подумать, что из-за их обилия Амарантовые топи с высоты выглядят поистине, как темно-зеленый ковер, по которому разлили красное вино.

Капитан судна резко принял вверх – судно накренилось, и прикованные цепями заключенные не смогли совладать с силой притяжения, повалившись друг на друга и грязно матерясь от возмущения. «Эй, рулевой, не верблюдов везешь!» – послышались чьи-то недовольные возгласы. Капитан даже не повел ухом. Каравелла тем временем круто набирала высоту, чтобы не разбиться о контуры Чистых гор. Уши пассажиров заложило от резкого изменения курса. Чем выше взмывала каравелла, тем труднее становилось дышать.

– Ты уверен, что не разобьемся? – крикнул один из плавийцев капитану.

– Не был бы уверен, не встал бы за штурвал, – ответил старый капитан, крепко держа рулевое колесо.

– Чистые горы пронзают небеса, – не унимался плавиец. – Как ты собираешься перелететь их? Каравелла не может ходить на такой высоте.

– Там, в одном месте, прямо в скалах, есть глубокое узкое ущелье. – Капитан был невозмутим. – Через него сможем пройти горы и попасть в Восточный Амплерикс. Ниже лететь опасно. По ту сторону гор, в Аиль-Саттае, огромные диетры и вечно голодная Халлокати. Цапнет – не успеешь опомниться. А в мои планы сегодня не входила ночевка в ее пасти.

Плавиец всматривался в суровый монолит Чистых гор прямо по курсу, думая о том, что это величественное дитя Амплерикса стояло в здешних краях задолго до появления на планете первого деквида, ангалийца или плебра. Думал он и о том, что рано или поздно его душа найдет свое последнее прибежище в Хранилище, а потом, если черные небеса будут благосклонны, и вовсе растворится в соке диетр без остатка. Растворится и последнее воспоминание о нем, растворятся души его правнуков и их праправнуков. А Чистые горы так и продолжат стоять здесь, неизменные, как само время. Амарантовые топи продолжат отливать красным, Арамей продолжит беспечно течь, и все вокруг останется живым, как сейчас, и будет снисходительно насмехаться над бессмысленностью этих глупых тленных рас и ступеней в иерархии Амплерикса.

Каравелла замедлила ход, продираясь сквозь ущелье высоко в Чистых горах. Капитан вел свой корабль осторожно, лавируя меж острых уступов и каменных выпуклостей гор во враждебном полумраке. Судно почти остановилось, когда ущелье стало совсем узким. Капитан безустанно смотрел по сторонам, убеждаясь, что борта каравеллы не задевают скальную породу. Одно неправильное решение – и каравеллу сожмет между скалами, она намертво застрянет, и тогда они погибнут здесь от голода и жажды. Плавиец слышал, как стучит его сердце, и старался, как мог, взять свое дыхание под контроль, точно это помогло бы капитану вывести судно из узкого горного ущелья целым.

Наконец разлом стал расширяться, и тогда капитан немного прибавил скорость. Впереди виднелся свет. Только когда судно вышло из тесных оков Чистых гор уже на Восточном Амплериксе, плавиец выдохнул с нескрываемым облегчением. Он покосился на своих сослуживцев, как будто боялся показать им свое волнение, но увидел, что остальные плавийцы напряжены не меньше, чем он сам. Удивительно – бесстрашные плавийцы без раздумий готовы были ввязаться в битву с самым свирепым из Хищников, но мертвенные чарующие объятия Чистых гор заставляли их кости трепетать от ужаса. На выходе из Чистых гор капитан вновь взял курс наверх, и в этот раз плавиец не стал мучить его сомнениями и расспросами, хорошо понимая, что капитан старается заранее увести каравеллу выше от диетр-гигантов, которые жили в Аиль-Саттае.

Каравелла остановилась и зависла над Аиль-Саттаем. Гальер с опаской посмотрел вниз. Там, из тоннеля под Чистыми горами, вытекал Арамей, продолжая свой беспечный путь по территории Восточного Амплерикса. Гальер Аберус искал легендарные гигантские хищные розы, о которых знал каждый ученик каждой школы в каждом городе планеты, но его глаза видели лишь траву и кусты, обнимающие приток Арамея в тени, отбрасываемой восточными склонами Чистых гор. Вдруг внизу, в мглистой тьме, Гальер увидел слабое мерцание красных огоньков, точно несколько диковинных светлячков оживились и предались полету. Капитан резко крутанул штурвал. Каравелла повернулась, почти опрокинувшись на левый бок, и стремительно взмыла ввысь. Все увидели, как справа по борту, откуда-то с земли, выстрелил вверх огромный бордовый бутон размером с добрую треть всего корабля. То была диетра, сделавшая бросок, точно кобра. «Твою же мать! – чертыхнулся один из заключенных. – Чуть не попались!»

Бутон розы, впустую клацнув пастью, столь же резко устремился обратно к земле. Гальер глянул ему вслед – хищное создание затихло внизу, свернув свой мощный черный стебель в спираль и будто готовясь сделать еще один, более прицельный выстрел. Каравелла же набрала безопасную высоту, хотя слово «безопасность» не было в ходу в землях Аиль-Саттая.

– Вот же стерва! – крикнул Гальер, у которого из-за страха голос стал дрожащим и тонким.

– А ты на что рассчитывал? – сказал плавиец. – Это тебе не за нивенгами под столицей гоняться. Тут думать надо.

– И как мне такую обездвижить? – продолжал восклицать Гальер, нервно поглядывая вниз. – У нее один только клык с мою ногу.

– Ты меня спрашиваешь? – покосился на него плавиец. – Мы с сослуживцами выполняем роль твоих стражников, ни больше ни меньше. Это твой приговор. Не мой. Тебе и отвечать по нему. Как будешь собирать сок у этой огромной дряни – твоя забота.

Гальер замолк. Он вспомнил себя в бытность предводителем Вильдумского отряда. Он – Гальер Аберус! Для Амплерикса – легенда, для короны – надежда, для нивенгов – угроза, а для новобранцев – абсолютный авторитет. Никто из его предшественников не заставлял солдат трепетать перед лицом их предводителя так, как это делал Гальер. Так может ли он сейчас позволить себе спасовать на глазах у этих убогих беззубых заключенных?

– Думаю, нам понадобятся еще каравеллы. Хотя бы три, – сказал Аберус, взяв себя в руки. – С одним судном мы ничего не добьемся.

– Ты же видишь, что мы в сердце неведения, – огрызнулся плавиец. – Мы только что миновали Чистые горы в месте, где не бывала и сотая доля жителей планеты. Мы парим над землями, на которые не ступала нога ни одного деквида. И что я слышу? Ему нужны еще хотя бы три каравеллы. Хотя бы три, мать их, каравеллы!

– Да, – невозмутимо повторил Аберус. – Три. И это минимум. Если меня не подводят чутье и знание географии, где-то к востоку отсюда лежит Сентра. Там есть надежда найти корабли.

– Послушай, папаша, – рыкнул на него другой плавиец, – мы к тебе в эскорт не нанимались. Есть приговор Верховного судьи. Судьей решено, что ты соберешь сок этих диетр – ты выполняешь. Я не припомню, чтобы в приговоре говорилось про три каравеллы. Я вообще, может, и считать-то не умею.

– Хорошо, – ответил Гальер, – но, если Верховный судья с меня спросит, почему приговор не выполнен, я оставляю за собой право объясниться тем, что один из плавийцев не умел загибать пальцы на руке.

Плавиец умолк. Он стиснул зубы и метнул злобный взгляд на Гальера. Второй плавиец пожал плечами. Снизу донеслось леденящее душу шипение. Заслышав его, капитан схватил штурвал обеими руками, и каравелла принялась подниматься еще выше. Небо над кораблем было огромное и чистое, без единого следа облаков. Все, кто находились на каравелле, услышали странный звук – казалось, что невидимый ангалиец пустил стрелу из своего изящного лука.

Но звук тот отнюдь не принадлежал стреле. Он мгновенно разбавился громким шипением, и справа, метрах в пяти от борта судна, они увидели ее. Халлокати, как огромная змея из древних сказок, прорезала собой воздушную толщу и взмыла вверх. Она вытянулась, быть может, во всю свою длину и, клацнув зубастой пастью где-то высоко над их головами, остановилась и замерла. Очертания ее огромного бутона можно было хорошо рассмотреть, пусть он и находился высоко. Пассажиры каравеллы замерли от ужаса. Ствол Халлокати был таким толстым, что объять его не смогла бы и толпа. По нему каплями медленно сползала густая черная смола, а сам ствол был огрубевший, как кора многовекового дуба. Шипы, усыпавшие стебель этой королевы всех диетр Амплерикса, размером были с бочку из-под пива. Огненные сферы в небе отбрасывали на них слабо мерцающий свет, и шипы блестели пугающим изумрудным оттенком, словно это были клинки, изъеденные зеленоватой коррозией. Халлокати слегка изогнула свой стебель, и сверху вновь донеслось шипение. Путники задрали головы. «Ни звука, ни одного движения… Замрите и не дышите», – тихо шепнул остальным один из плавийцев. Снизу слышались стуки клыков – остальные гигантские хищные розы взмывали вверх одна за другой, но впустую. Каравелла парила слишком высоко наверху, и одной только Халлокати была дана королевская возможность вознестись над землей так высоко, что остальные гиганты на ее фоне казались невинными гусеницами. Тем временем Халлокати, постепенно скручивая свой стебель неровной спиралью, медленно стала опускаться вниз.

Когда ее бутон поравнялся с кораблем, каждый из пассажиров каравеллы начал мысленно прощаться с жизнью. Заключенные, которые ранее были убеждены, что лучше принять смерть, чем сгнить в камерах Песочных рукавов, теперь отдали бы все, чтобы вернуться обратно в сырые, но безопасные темницы. Фроя Эреса перспектива грядущей смерти пугала меньше, чем остальных. Он сожалел не о жизни, с которой, возможно, сейчас ему придется распрощаться, а о том, что перед смертью не сможет еще раз взглянуть на свою любимую Айри. Сожаление переполняло и плавийцев, но не из-за нависшей над ними опасности, а лишь потому, что смерть будет бесчестной, ибо каждый плавиец считал своим долгом пасть в битве с Хищником, а не перевариваться в желудке диетры, пусть даже она носит негласный титул королевы. Капитан – самый старый из тех, кто сейчас всматривался в бутон Халлокати – не думал ни о чем. Он смиренно готов был принять смерть в пасти величайшей из хищных роз. Один только Гальер Аберус, трусливо стуча зубами, боялся быть сожранным. В нем не было никакого сожаления – лишь чистый, совершенный, искренний страх смерти.

Бутон Халлокати был таким огромным, что даже каравелла, не самая маленькая из столичной флотилии, в сравнении с ним смотрелась, как бумажный кораблик, смастеренный мальчишкой. Очевидно, что Халлокати могла без труда проглотить судно за один заход, просто открыв пасть, а затем закрыв ее и раздавив каравеллу в щепки. Бутон приоткрылся и обнажил в ночном свете огненных сфер острые, толстые, мощные клыки. Из пасти Халлокати в темную бездну капала вязкая прозрачная жидкость. Непослушной рукой капитан коснулся штурвала, слегка опустил колесо вниз, и каравелла, осторожно и совершенно бесшумно, стала тихо прижиматься к контурам Чистых гор, постепенно увеличивая расстояние между ними и королевой всех диетр. Без сомнения, если бы хищные розы обладали глазами, не говоря уже про ум, Халлокати не стала бы церемониться с судном. Но, на счастье путников, глаз не было ни у одной диетры, включая ту, что держала сейчас свой бутон напротив их каравеллы, а вместо разума ею руководили инстинкты и слепой голод. За миг до того, как каравелла прижалась к уступам Чистых гор, издав слабый стук, Халлокати со свистом и шипением резко опустилась к земле и скрылась от взгляда пассажиров в непроглядной темноте где-то внизу.

Гальер выдохнул. Выдохнули и остальные.

– Ну что? – стараясь не говорить громко, Гальер Аберус обратился к плавийцу. – Ты все еще настаиваешь на исполнении приговора здесь и сейчас? Нам не совладать с этими диетрами на одном судне. Нам нужны еще корабли.

– По приговору Верховного судьи в твои обязанности входит собрать сок у этих тварей, а не накормить их досыта, – отходя от ужаса, ответил плавиец. – Хочешь доставить им на ужин еще больше мяса? Что тебе дополнительные каравеллы?

– Слушай, – приободрился Гальер, – нам надо долететь до Сентры. Там взять еще кораблей. Нам их дадут, если ты скажешь, что на то есть воля Верховного судьи. Мы возьмем еще народу на борт. Возьмем огня на всякий случай. Возьмем крепкие веревки или лучше даже цепи. Совьем из них петли, зацепим ими бутоны этих шипящих гнид и обездвижим их.

– Не знаю… – в сомнениях вздохнул плавиец.

– Или у тебя есть другие предложения? Коли так, то не молчи, поделись. По распоряжению Верховного судьи вы снаряжены в качестве моих надзирателей. Но вы подохнете вместе со мной, если будем пытаться взять Халлокати и ее переросших подружек голыми руками на одной-единственной каравелле. О чем ваши семьи будут рассказывать вечерами своим родственникам? Остальные будут петь песни плавийцам, павшим, сокрушая Хищников. А ваши семьи? Какую историю они расскажут потомкам? Что их сын, муж, дядька послужил хорошей трапезой королевской диетре на Восточном Амплериксе?

– Умолкни! – гаркнул на него плавиец.

– Он дело говорит, – сказал другой. – Я не боюсь смерти. Я боюсь бесчестия. Отправимся в Сентру. Через неделю будем там, если поймаем попутный ветер. Что скажешь, капитан?

– Я не решаю, – ответил старик. – Но что до расстояния, то соглашусь, пожалуй. Неделя, едва ли дольше.

– Ладно, – сказал плавиец. – Болтаться тут в воздухе, пока эта чертовка сторожит нас внизу, все равно бессмысленно. Отправимся в Сентру. Тенуит предан короне. Думаю, он согласится дать нам больше людей и каравелл. Дело благое.

Ветер, однако, попутным не был. Если бы не мастерство опытного капитана, они провели бы в пути от Аиль-Саттая до Сентры полмесяца. Но к исходу недели полета пассажиры каравеллы увидели вдали Циклай. Они обогнули его справа. Все, кто были на каравелле, с любопытством разглядывали древнее дерево и покоящееся под его старой пышной кроной Хранилище. Все, кроме Фроя Эреса, который единственный из всех был родом из Сентры.

В молодости, когда сил в нем было побольше, а о том, что он когда-то займет почетный пост старшего советника мэра, Фрой даже не помышлял, он работал в Хранилище. За время своей работы он сделал сотни ходок к кроне Циклая и обратно и перетаскал, должно быть, тысячи литров сока. В те времена недостатка в соке Хранилище не знало. Диетры на Амплериксе были здоровыми и щедрыми на урожай, население почти всех земель могло платить соком если не весь налог, то две его трети уж точно, а Хищников наружу из мешка выбиралось так мало, что в какой-то момент они почти превратились в сказание. Сок быстро испарялся из Хранилища, но его богатые сборы по всему Амплериксу не давали поводов для беспокойства. Сейчас же ситуация была обратной, плачевной. Серьезно усугублял ее и Апельгио, который в свою смену втайне от остальных выливал весь сок из мешков в землю, но не в Хранилище. Узнай кто об этом, сейчас юноша отбывал бы пожизненный срок в Песочных рукавах, и это в том лишь случае, если Верховный судья к нему проявил бы необычайную милость.

Каравелла добралась до Сентры и пришвартовалась к аккуратному причалу. Рядом виднелись небольшие дома. Впрочем, все в Сентре было небольшим. Эта далекая, самая восточная земля Амплерикса, сплошь была изрыта бесконечными мглистыми пропастями, из которых росли скалистые уступы, где с трудом, как на сваях, и стояла Сентра. Из-за этой странной географии город не мог позволить себе ни широких площадей, ни размашистых дворцов.

– Всем оставаться на каравелле, – сурово сказал плавиец, как только капитан обездвижил судно. – Мы прибыли сюда не на привал. И не пробудем здесь долго. Я пойду говорить с мэром Тенуитом. Буду просить каравеллы и людей. И немного провизии.

– Ты же сам говорил, что это мой приговор, – заискивающе обратился к нему Гальер. – Значит, я должен идти с тобой и говорить с Тенуитом. Не ты, а я должен решать, какое подручное снаряжение взять обратно в Аиль-Саттай.

Плавиец недоверчиво посмотрел на Аберуса, но, к удивлению Гальера, без лишних споров согласился. Он завел руки Гальера за спину и прочно связал их веревкой.

– Боишься, что я сбегу? – хмыкнул бывший предводитель Вильдумского отряда. – Тут, если куда и деваться, так только сдуру прыгнуть в одну из этих пропастей.

Плавиец ничего не ответил. Он перепрыгнул через борт корабля и приказал Гальеру сделать то же самое. Когда оба очутились на земной тверди, плавиец больно ухватил Гальера под руку и, грубо толкая его вперед, отправился к небольшому зданию мэрии, стоявшему в самом центре городка.

Гальер, волоча ноги, осматривался по сторонам. Казалось, что город спал. На улицах Сентры было необычайно мало людей – и стояла странная тишина. Такими бывают города, недавно перенесшие кровопролитную войну и робко пытающиеся вернуться к привычному укладу жизни. Не успела Сентра оправиться от невиданного числа Хищников, высвободившихся из Хранилища, как эти случаи стали повторяться.

Из тех, кто попадался Гальеру на глаза, было больше плавийцев, рейдом прочесывающих город, чем деквидов. Завидев непрошеных гостей, один из плавийцев городского отряда подошел к ним. Он сразу понял, что из этих двоих, стоящих сейчас перед ним, один был плавийцем в характерном обмундировании. Но кто второй? Городской плавиец вытащил из-за пояса короткий узкий кинжал и замахнулся, но его коллега из столицы поднял руку.

– Не нужно. Его кровь не черная, он не Хищник.

– Откуда знаешь? – спросил городской плавиец.

– Это Гальер Аберус, бывший предводитель Вильдумского отряда. Осужден Верховным судьей за предательство короны. Сослан в Аиль-Саттай на сбор сока.

– Сока? – переспросил городской плавиец. – Если ему удастся собрать сок в Аиль-Саттае хотя бы у одной диетры, то он увековечит себя в истории планеты.

– Потому и прибыли сюда. Я намерен говорить с мэром Тенуитом. Любое решение Верховного судьи священно, ослушаться его преступно. А исполнить приговор без помощи мы не сможем. Гальер не сможет, – поправился плавиец.

– Вот уж обрадуется Тенуит… Сейчас его больше волнует Хранилище.

– Совсем плохи дела?

– Хуже, чем плохи, – ответил городской плавиец. – Хранилище иссякает. Хищников стало слишком много. Мэр ввел комендантский час, чтобы на улицах не было лишнего народу, иначе Хищники обращаются деквидами и сливаются с толпой. Не у каждого же встречного кровь проверять. Мы много людей потеряли. Месяц назад целые полчища проникли в город. И сейчас, кажется, это повторяется. Сегодняшним утром лично убил троих Хищников.

Со стороны мэрии послышались крики: «Они идут! Бегите!»

Гальер повернулся на крик и обомлел. Прямо на них из переулка между мэрией и таверной на мясистых лапах неслись жуткие существа с белоснежной шерстью. Их было шесть или семь, Гальер был слишком напуган, чтобы упражняться в счете. Городской плавиец моментально вытащил из ножен меч. Охранявший Гальера плавиец забыл про своего пленника и, тоже вытащив оружие, встал плечом к плечу со своим коллегой. Двое Хищников тут же пали замертво от взмахов мечей плавийцев, и их густая черная кровь лавой растеклась по белой шерсти. Сзади, со стороны каравеллы, послышался шум. Гальер обернулся и увидел, что остальные плавийцы, оставшиеся на корабле, вооружились мечами и приготовились дать отпор белоснежным демонам. Связанные пленники Песочных рукавов в ужасе попытались вскочить на ноги, но крепкие путы не позволяли им сделать ни шагу. Один из Хищников, набрав скорость, в мощном прыжке оторвался от земли и, перелетев над головой Гальера, очутился на борту каравеллы. Тем временем Хищников на улице становилось все больше – они, казалось, возникали из ниоткуда. Пока двое плавийцев старались остановить чудовищ, Гальер побежал в сторону ближайшего здания, похожего на кладовую. Ноги не слушались его, а связанные за спиной руки мешали бежать. Он споткнулся и упал, ударившись лицом о камни и разбив губы до крови. Жажда жизни взяла верх над страхом и болью, и он смог подняться. К тому времени Хищников на улице Сентры стало слишком много. Быстрого взгляда на их стадо было достаточно, чтобы понять: их двадцать, а может, и двадцать пять. Один из белоснежных монстров ринулся к Гальеру, который к тому моменту успел добежать до двери кладовой. На его счастье, дверь не была заперта. Он толкнул ее, проник в темное помещение и телом закрыл за собой дверь. Миг потребовался на то, чтобы увидеть хлипкий крючок с внутренней стороны двери. Он повернулся к двери спиной и связанными руками умудрился опустить крючок прямо в петлю. Это не помогло бы удержать Хищника, но сегодня удача явно была на стороне Гальера – один из плавийцев проткнул череп Хищника прямо на пороге кладовой. Гальер забился в дальний угол, спрятался за какими-то метлами и мотыгами и закрыл глаза. Он слышал рев Хищников, доносящийся с улицы, крики плавийцев, скрежет клинков по костям и хруст, с которым Хищники перекусывали тела воинов Сентры.

Городской плавиец пал, оставив свою голову в пасти одного из Хищников, продолжающих наводнять улицы Сентры. На помощь явились еще десять или двенадцать городских плавийцев, орудовавших мечами так лихо, что Хищники один за другим падали наземь, заливая мощеные дороги города черной вязкой кровью. Несколько Хищников, раззадорив аппетит, вскочили на прибывшую из Песочных рукавов каравеллу. Они с легкостью разрывали на мелкие куски связанных пленников из Песочных рукавов, обреченных на страшную смерть. Впрочем, едва ли заключенные могли бы спастись, даже не будучи привязанными к мачтам каравеллы. К тому моменту, как последний Хищник пал, разрубленный острым мечом на две половины, на каравелле из выживших осталось трое – один плавиец, Фрой Эрес и еще один заключенный. Черная кровь Хищников, перемешанная с кровью их жертв, густой рекой просачивалась сквозь расщелины палубы.

Крики стихли, и наступила тишина. Лишь редкие голоса доносились сквозь хлипкие стены кладовой до Гальера Аберуса, который все это время неистово тер веревками об острый край лопаты. Наконец путы его опали, и он не без наслаждения посмотрел на освободившиеся запястья рук. Слыша, как колотится его сердце, он с опаской подошел к двери. Через рассыхающиеся длинные доски, из которых она была сколочена, Гальер смог рассмотреть их каравеллу и гору тел рядом с ней. Хотя телами это было сложно назвать. То, что видели его глаза, скорее походило на кашу. Он разглядел нескольких выживших плавийцев в экипировке. Они проходили между растерзанными товарищами, и их неторопливая походка означала, что атака Хищников отражена. Каждый, кто учился в школе, знал, что плавиец жив до тех пор, пока голова его не отделена от плеч. Разодранные когтистыми лапами Хищников плавийцы лежали на земле и стонали. Кто-то отделался рваными ранами на ногах и животе, а значит, их можно передать в руки лекарей в надежде, что после лечения они смогут вернуться к службе. Животы других были выпотрошены. Товарищи подходили к ним, приседали перед ними, сочувственно, по-братски, брали их ладони в руки и, получив уверенный кивок, отсекали сослуживцам головы, лишая их мук, но даря благородную смерть.

Гальер откинул крючок и толкнул дверь кладовой. Она со скрипом отворилась, и он вышел на улицу. Ни разу за всю свою жизнь он не видел такой ужасной картины, такого количества мертвых тел. Но весь ужас того, на что сейчас смотрели его глаза, перебивала одна простая мысль. Он не видел ни одного из тех плавийцев, что сопровождали его на каравелле. И их героические смерти обернулись для него шансом на освобождение. Да, его, без сомнения, будут искать и, скорее всего, отыщут и вернут в Триарби или сошлют в Песочные рукава. Но это будет потом, а сейчас к нему не приставлено никого, кто знал бы его в лицо. И когда его найдет корона, она не сможет упрекнуть его в побеге, в уклонении от приговора Верховного судьи. И он, и плавийцы, и пленники Песочных рукавов, погибшие в пастях Хищников, были никем иным, как жертвами случая. Опасного, смертоносного, рокового для них – и невероятно удачного для него.

Глава 4

Простившись с Лерией, Эрви быстро долетел из Аладайских озер до Триарби, чтобы отыскать там Тайреса. На его счастье, в тот день в столицу из озер направлялась та самая каравелла, на которой он прилетел на Аладайские озера к Лерии. «Ты каждый день, что ли, из столицы мотаешься на озера и обратно? – усмехнувшись, спросил капитан каравеллы, когда увидел Эрви на причале. – Смотри, я до денег не жадный. Если часто будешь летать, дам тебе скидку. Клиентура в наши времена ценится побольше быстрого заработка». Эрви улыбнулся ему, но ничего не ответил, а лишь вручил капитану три монеты.

В этот раз столица отчего-то показалась ему недружелюбной. Возможно, дело было вовсе не в городе. Тяжелые мысли одолевали Эрви. Найти бы Тайреса поскорее и вернуться в Марьяни на разговор с матушкой. Если бы не друг, оставленный им в столице, из Аладайских озер Эрви отправился бы прямиком в Эр-Нерай. Но он помнил о том, что Ода пригрозила лишить Тайреса жизни, если ее сын, потерявший, по ее разумению, рассудок из-за любви к простой деквидке, не появится более на доньях Эр-Нерая. Впрочем, Эрви не мог знать, что его друг, гонимый неотвратимостью кары владычицы белого водоема, уже улетел в Гальтинг с Альварой Лаплари подальше от гнева леди Оды.

Свой первый день в столице Эрви безрезультатно потратил на то, чтобы попытаться отыскать Тайреса. Никто не мог дать ему сколь-нибудь маленькой зацепки, хотя бы призрачного следа, ведущего к другу. Он прочесал Живую площадь вдоль и поперек, переговорив, наверное, с сотней горожан, которые лишь отмахивались от его настойчивых расспросов. Он был в школе, где когда-то работала его любимая, он добрался даже до секретария Далонга, который лишь пожал плечами и выразил скупое сожаление из-за своей беспомощности в поисках Тайреса. В Морозную рощу, где рос Эксиль, величайшая и самая ценная реликвия Амплерикса, юношу не пустила стража – место то надежно охранялось от посторонних глаз и ног.

На исходе дня Эрви стоял на древесных берегах Парящих вод, с грустью всматриваясь в тихую гладь этого удивительного водоема, повисшего в ветвях Триарби тысячи лет назад в День воцарения династии Бальеросов. И если друга не было здесь, его не было в Триарби вовсе. Эрви вспоминал, как они с Тайресом, прибыв в столицу, завороженно глядели на Парящие воды, и как волны этого моря приветливо и игриво плескались, чувствуя близость своих владык. Сейчас прозрачные студеные воды тоже ласково льнули к ногам Эрви. Вода стала беспокойной, и массивные тяжелые капли выпрыгивали из зеркала Парящих вод и окропляли ступни Эрви.

Вдруг на его глазах водная гладь закружилась, и из воды приподнялся прозрачный, бестелесный силуэт. Эрви сразу понял, кто это. Водянистый силуэт понемногу обретал знакомые очертания: точеная совершенная фигура, острый вздернутый носик.

– Матушка? – Эрви удивленно обратился к обтекаемому силуэту. – Это ты? Или мой разум окончательно покинул меня?

– Он покинул тебя, – донесся до него приглушенный голос Оды, – но не потому, что ты видишь сейчас меня в воде. Он покинул тебя тогда, когда ты отдал сердце той девчонке.

– Матушка, не начинай.

– Я ли начала?

– Выслушай меня. Ведь ты одна в силах помочь мне.

– Стало быть, тебе мало того, что я подарила тебе жизнь когда-то?

– Мама, я молю тебя… Помоги мне! И, клянусь, больше ты не услышишь от меня ни одной просьбы.

– У нас с тобой был уговор, – тихо проговорила Ода. – Я отпустила тебя отыскать деквидку и попрощаться с ней.

– Я отыскал ее…

– Знаю. Я видела. И знаю, что ты не простился с ней. Вопреки слову, что дал мне.

– Как слово может быть сильнее любви? – воскликнул Эрви.

– Любви…

– Я люблю ее, мама. Я люблю ее больше, чем ты думаешь. И ты можешь лишить меня жизни, она все равно не нужна мне без Лерии.

– Мать, лишающая жизни своего сына из-за неподходящей женщины? Не смеши меня, Эрви. Я не лишу тебя жизни. Тайреса – да. Ибо он не смог исполнить мой наказ.

– Не говори так! Тайрес не должен отвечать за мои поступки. В Триарби я прибыл как раз за ним. Но не могу отыскать его. Кажется, его нет в этих краях.

– Его нет в Триарби. Это правда.

– Но где он? Тебе известно?

– Доподлинно – нет. Вода не позволяет мне обратить на него мой взор. Тайрес или мертв, или бежит от воды.

– Чего же тогда ты хочешь от меня, мама? Зачем предстала сейчас передо мной? В очередной раз заявить, что мне уготована судьба супруга Королевы? Идиотского андамита нет нигде. Иначе бы его уже нашли.

– Может быть, его и нет. Может быть, его просто не нашли. А может быть, и нашли. Кто знает…

– Нашли? Тебе что-то известно об этом? Если его кто-то отыскал, то не мне, а ему пристало просить руки Калирии.

– Мне ничего не известно об этом, сын.

– Скажи, что ты хочешь в обмен, мама?

– В обмен на что? – спросил голос силуэта.

– На то, чтобы больше не мучить меня этим клятым родством с династией Бальеросов! Этими мыслями обречь меня на страдание, заставить меня ложиться в постель с нелюбимой женщиной, если ей вообще суждено достичь возраста женского цветения. Этими мыслями не допустить моего счастья с Лерией.

– Ты никогда не будешь счастлив с ней, Эрви.

– Не тебе решать. Понимаю, что любой родитель желает счастья своему ребенку. Но погоня за этим желанием может лишь обречь ребенка на страдание. Я мужчина. И даже если союз с Лерией принесет мне боль и слезы, это будет моя боль. И мои слезы. Я хочу пролить их, наслаждаясь каждой каплей, чувствуя себя живым, настоящим.

– Мой мальчик… – Эрви показалось, что он может видеть грусть в полупрозрачных водянистых глазах матери. – Я отправила тебя на поиски андамита не для того, чтобы сделать тебя несчастным.

– Для чего же? Зачем ты так жадно жаждешь союза нашей семьи с Бальеросами?

– Просто я очень боюсь смерти, – ответил силуэт.

– Ты умираешь?

– Я не знаю, сын. Я живу дольше, чем кто-либо на этой планете. Ты знаешь, на какую сделку я пошла с Магами тысячи лет назад, когда получила от них дар бессмертия. Бессмертие в обмен на бесплодие. А когда душа моя и мои мысли оказались заняты твоим отцом, я добилась отмены сделки, лишь бы возыметь дитя, пусть даже ценой своего бессмертия. И, как только ты родился, каждую ночь я отхожу ко сну со страхом, что наутро мои глаза не откроются. Ведь ныне я смертна. Может быть, это случится через сотни лет. А может, и завтра. Но если бы мой сын встал вровень с первой ступенью, я смогла бы убедить Магов возвратить мне бессмертие.

– И что оно дало бы тебе?

– Уверенность. Отсутствие страха. Я устала от страха.

– А я думаю, что оно дало бы тебе еще больше страха. Ведь я-то смертен. Не страшно ли тебе через сотню лет в очередной раз открыть поутру глаза и узнать, что твой дряхлый сын, родивший Королеве дочь и давший жизнь ее дочерям и внучкам, не открыл глаза, а его душа упокоилась в Хранилище?

– Страшно.

– И какой из этих страхов сильнее?

– Я задаю себе этот вопрос с того самого дня, когда корона объявила о болезни Калирии и о поиске андамита. И ответ не приходит ко мне.

– Мама, я умру. Рано или поздно. Возможно, ты увидишь это. Возможно, нет. Но я умру. И свою смерть я хочу встретить не с Калирией, а со своей любимой. Хочу лежать в теплой кровати у себя дома и смотреть, как дрожит свеча на моем столе. Видеть лица своих детей и внуков, протирающих мой лоб тряпкой, смоченной в холодной воде. И лицо Лерии, а не Королевы.

– Лерии, которая призналась тебе там, на Аладайских озерах, что временами она исчезает и находит себя на другом конце планеты, не правда ли? Увидишь ли ты ее лицо за миг до того, как твое сердце перестанет биться? Будет ли она держать твою морщинистую, сухую ладонь?

– Я не знаю. Но надеюсь. И ради этой надежды я готов на все.

Силуэт Оды стоял перед ним без движения. Потоки воды струились по нему вниз, сливаясь с гладью Парящих вод. Эрви понял, что его слова заставили маму задуматься. Он затаил дыхание и ждал, что скажет ему мать, эта старейшая и одновременно юная дева, прожившая на Амплериксе тысячи лет и своими глазами видевшая то, о чем Маги могли лишь прочесть в атласах в Темном крыле Королевской библиотеки. Дева, которая существовала так необычайно долго, что, быть может, просто не успела привыкнуть к наличию сына за те ничтожные двадцать шесть лет, которые пролетели для нее быстрее, чем весь сегодняшний день для него. Силуэт дрогнул, и Ода заговорила вновь:

– В твоих словах есть правда, сын. Ты мое дитя. Я должна идти ради тебя на все, пусть ты и считаешь, что владычица белого водоема ценит свое бессмертие больше, чем счастье своего сына.

– Так больше ли?

– Помолчи. Если ты принял решение быть с этой девушкой, то ни мне, ни Магам, ни Верховному судье не дано тебя остановить. Сейчас я приняла решение и прошу тебя выслушать его. Я освобождаю тебя от поисков андамита. И я отдам свою душу Хранилищу, если так будет угодно черным небесам. И буду уповать лишь на то, чтобы день тот настал не так быстро, как я того опасаюсь.

– Матушка, любимая моя матушка, благодарю тебя за это! – Глаза Эрви намокли, пусть он и старался не расплакаться во время этой самой трогательной и нежной беседы из всех, что произошли между матерью и сыном за двадцать шесть лет. – Я буду молить небеса, чтобы они дали тебе тысячи лет жизни.

– Эрви, глупый мой маленький мальчик, – с горечью в прозрачных глазах улыбнулся силуэт. – О тысячах лет я и не смею мечтать. Еще немного, и может случиться ужасное.

– О чем ты, мама?

– Яблоня, что когда-то засохла, вновь заплодоносит. А ласточка вот-вот вернется в свое гнездо. И тогда конец.

– Тебе известно, что значит эта фраза? С детства, с самой школы она меня пугает. – Эрви поежился.

– Мне известно лишь то, что лучше бы ту яблоню побил град, пока она не дала свой урожай, а ласточку по пути к гнезду подстрелили бы ангалийцы. Но… Не думай об этом, сын. Нельзя изменить того, что написано на страницах будущего – ни мне, ни воде, никому. Ни даже Магам, пусть некоторые из них очень стараются.

– Что мне до птиц, деревьев и неведомых мужей в красных одеяниях? Я не нахожу покоя от других мыслей. Мама, как прервать тот страшный круг жизни Лерии? Что сделать, чтобы ее проклятье ушло?

– Кто о ласточках, а кто о Лерии, – покачала головой Ода, и капли полетели в разные стороны от силуэта. – Я не знаю, Эрви. Мне не дано это знать. И никому не дано, разве что Магам.

– Опять Маги… И как же мне выйти с ними на разговор?

– Ты хорошо образован. И знаешь, что Маги не открывают своих личностей. Мне дан дар предвидения, и порой я могу заглянуть за границу неведомого и увидеть чуть больше, чем видят другие. Но мне уже давно не под силу приоткрыть красные одеяния и узнать, кто есть Маги, что живут ныне на Амплериксе.

– И что же мне делать? Как разгадать, почему Лерия проклята на эти странные исчезновения?

– Пытайся найти ответы на свои вопросы. И найди свою любимую.

– Но я уже отыскал ее! Ты сама сказала, что видела нас с Лерией там, на Аладайских озерах.

– Девушка уже не там. Она покинула свой дом.

– Как? – вскрикнул Эрви. – Но где она сейчас? Опять проклятье? Ее опять унесли неведомые силы?

– Ее унесло желание не причинить тебе боль, сын. Она хочет, но отчаянно боится жизни с тобой. Боится, что в твой последний миг не она будет держать твою морщинистую, сухую ладонь и обтирать тебе лоб смоченной в студеной воде губкой.

– Где она, если не на Аладайских озерах, матушка? Умоляю, скажи мне!

– Вода пока не ответила мне на этот вопрос. Я не смогла увидеть этого. Быть может, ты еще раз хорошо подумаешь и решишь, готов ли потратить свою жизнь на то, чтобы искать ее каждый раз. А теперь позволь мне покинуть тебя. Я не уверена, смогу ли еще раз обнять тебя в своих покоях в Эр-Нерае. Но там, где есть вода, я буду смотреть на тебя.

– Не говори так, мама! Я вернусь в Марьяни. Обещаю. Мы еще увидимся, и не раз, слышишь?

– Ступай. Вода дала нам встречу, но теперь она требует покоя.

– А что с Тайресом? Ты не лишишь его жизни?

– Плох тот правитель, который отказывается от изданных приказов. Иначе его приказы ничего не стоят.

– Мама, молю, не лишай его жизни! Он не провинился ни в чем. Слышишь?

Но силуэт ничего не сказал в ответ, а только разбился в мелких брызгах, рассыпался на капли, и Эрви вновь мог видеть лишь тихую безропотную гладь Парящих вод, по которой пошла едва заметная рябь от разгулявшихся эрзальских ветров. «Мама! Мама!» – кричал Эрви, но голос его рассеивался и уносился далеко за кромку Парящих вод.

Он прислонил руки к лицу, затем завел их за шею и опустил вниз. Где была искренность в словах Оды, а где умалчивание? Ведомо ли ей, куда отправилась Лерия, покинув Аладайские озера? Видела ли она, владеющая силой предсказания, их будущую жизнь с Лерией? И неужели она действительно не отказалась от помыслов забрать у Тайреса жизнь? От этих мыслей кружилась голова. Слишком много мыслей. Слишком много вопросов, но ни единого ответа – только страх неведения больно сжимал голову Эрви в тиски. Его дальнейшее нахождение в столице не имеет больше никакого смысла.

Он развернулся спиной к Парящим водам и посмотрел на живописные пейзажи Триарби – отсюда, с этой высоты, весь город был точно нарисован на карте. Сын Оды смотрел на бесконечные переплетения окаменевших ветвей игура, на дороги и дома, на высящийся королевский замок, на нежно-розовый закат, свидетелем которого не могла быть никакая другая земля Амплерикса, даже великая Эрзальская долина. Эспир на Живой площади, где-то ниже, светился красноватой точкой, оповещая о позднем часе и о ночи, отвоевывающей свое законное место в сутках. Тут он увидел, что снизу в черное небо взмыл кроваво-красный яркий столб. То была пыльца, выброшенная Эксилем в небеса из Морозной рощи. Должно быть, Калирия только что совершила свой мучительный еженедельный ритуал, дав пищу Эксилю и позволив Амплериксу прожить еще неделю в безопасности от смертоносных мерсеби.

На столб кровавой пыльцы смотрел не только Эрви, который тихонько спускался с берегов Парящих вод обратно к центру города, но и остальные жители столицы. Они наблюдали эту картину каждую неделю и должны были давно привыкнуть к ней. Но всякий раз, когда Эксиль, досыта напившись королевской крови, извергал в небо пыльцу и питал защитный пояс орбиты, горожане и гости Триарби замирали и зачарованно смотрели на это действо, словно видели его впервые в жизни.

Смотрела на это и Залина, которая после длинного рабочего дня почти закончила убирать ткани с прилавка, чтобы завтра рано утром снова начать аккуратно раскладывать товар так, как учил хозяин лавки. Малыш в животе Залины, казалось, тоже чувствовал, что столица поглощена чарующей картиной, ибо он резво начал пинаться в животе, заставив будущую мать присесть на низкий деревянный стульчик и прислонить руку к своему лону. Она ласково поглаживала живот. Еще немного отдыха, и она поднимется со стула, чтобы протереть прилавок влажной тряпкой и убрать тент над торговым местом.

Владелец лавки, хотя и прикрикивал порой на Залину из-за ее нерасторопности, но все же старался войти в положение будущей матери. Ей, одиночке, нужна была работа, он хорошо это понимал. Иногда она неправильно развешивала ткани, отчего те сминались, но хозяин, привыкший к девушке, старался относиться к этому с отеческим снисхождением. Как бы там ни было, основная часть ее работы заключалась не в раскладывании товара, а в продаже. А с покупателями Залина общалась с большой охотой, советуя правильную расцветку или убеждая портного их лавки в том, что фасон, по которому тот собирался пошить платье покупателю, совсем не подходит клиенту. В вопросах вкуса хозяин смыслил меньше, чем в прибыли, а ведь с появлением Залины в его лавке объемы продаж тканей и услуг пошива увеличились почти вдвое. Так мог ли он после такого огрызаться на порой витающую в облаках юную девушку? Нет, напротив, он с испугом ждал того дня, когда Залина придет на работу и скажет, что бремя в ее животе стало слишком тяжелым и больше не позволяет ей зазывать и умасливать взыскательных покупателей.

Знакомство Залины с Миладой, торговкой постельными тканями из соседнего ряда, переросло в дружбу довольно быстро. Хозяин лавки, где работала Залина, отпускал ее днем, чтобы она могла пройтись по столичным площадям, перевести дух и подкрепиться. Это время Залина предпочитала проводить с Миладой. Девушки отдыхали в тени, на нижних ступенях королевской лестницы, или сидели на бортике одного из фонтанов, перекусывая дешевым, но вкусным обедом из семян. Залина сыпала вопросами о детях, и Милада, умиляясь, делилась знаниями и советами. Конечно же, Залина не поведала Миладе о том, что ей уже доводилось испытать на себе муки рождения. Милада рассказывала в основном именно об этом процессе, но Залина, как могла, переводила тему. На этот раз в чреве Залины – не ненавистная вдовья пустота, а ее любимый малыш, и девушка расспрашивала Миладу о кормлении, пеленании и купании.

Сейчас, переведя дух, Залина поднялась со стула, чтобы запереть кладовую с товаром на замок, дойти до дома хозяина и отдать ему ключ. Перед собой, буквально в трех метрах от пустого прилавка, в сумеречной тиши она увидела фигуру. Это был юноша, который медленно шел к лавке, но в темноте она не могла толком разглядеть его лица. Сердце ее заколотилось, она попятилась и, не чувствуя ног, уперлась спиной в дверь кладовой. Может быть, она бредит? Но нет, глаза ее не обманывали. Юноша, чье лицо она вспоминала безустанно, широко улыбнулся ей и, подойдя вплотную, распростер руки. «Баклий», – выдохнула Залина и, не совладав с объявшими ее чувствами, утратила и рассудок, и равновесие. Она, закатив глаза, медленно стала сползать по двери на мощенную камнями землю.

Когда она очнулась, то поняла, что это вовсе не видение. Баклий держал ее на руках, нежно убирал прохладными пальцами волосы с ее лица и улыбался. Она приподнялась, прислонила ладони к его щекам и разрыдалась.

– Ну будет тебе, – шептал ей Баклий.

– Мне сказали, тебя убили! Но ты жив. О небеса, ты жив! Жив, если только я не сошла с ума…

– Глупенькая. – Баклий наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Апельгио солгал мне?

– Апельгио? Ты его видела?

– Да… Там, в Сентре. Раз. Он сказал, что тебя убили!

– Мы с Апельгио были в Хито. Кажется, на меня там напали. Я ничего не помню. Лишь то, как очнулся. А никого нет вокруг. Только мертвая старуха лежит рядом. Но это уже неважно. Я нашел тебя. Ты здесь!

– Мы здесь, с тобой, вдвоем. Ты и я. Это ли не чудо небес? В Земле Вдов я видела Верховного судью. Это ты меня вызволил, Баклий. Ты нашел красный огонь и послал его судье. И спас меня, мой любимый.

Баклий нежно, с волнением, прислонил руку к ее животу. Он ойкнул и хихикнул, когда его будущий ребенок пнул его ножкой.

– Значит, там не пустота? – с надеждой спросил он.

– Там наш малыш. – Залина положила ладонь на руку Баклия.

– И мы станем родителями? Я стану отцом?

– А я матерью, – улыбнулась девушка. – Как ты нашел меня, Баклий? Как узнал, что я в Триарби?

– Ноги сами несли меня сюда. Очень долго. Знать, сами черные небеса изволили обручить нас.

– Я так счастлива, Баклий! Столько страданий… Мой отец, ссылка в Землю Вдов, где я уже свыклась с мыслью о том, что до конца эпох буду рожать пустоту. А сейчас я в столице Амплерикса, и ты рядом, и наш малыш в моем животе. Мы останемся тут, в Триарби?

– В столице… – призадумался юноша. – Почему бы и нет. Какая нам нужда возвращаться ко мне, в Сентру, или к тебе, в Серебряную Слезу?

– Только не в Серебряную Слезу. Никогда! Я не буду там счастлива.

– Что уж тогда говорить про туманную Сентру, – улыбнулся Баклий.

– Мне очень нравится в Триарби. Я работаю здесь, в этой лавке. Мне платят нормально. Я упрошу хозяина дать тебе работу. Сколько людей мечтают добраться до столицы и пустить здесь корни? А мы с тобой уже тут. О большем я и не смею просить небо.

– А где ты живешь?

– Хозяин разрешил мне занять маленькую каморку в пристройке к его дому. Там тесно, но мне места хватает. Как только найдешь работу, сможем найти себе жилье побольше.

– Может быть, мне сходить в королевский замок, напроситься на работу туда, а не к твоему хозяину? Я сильный, выносливый. Могу грузить товары. Буду согласен на любую работу.

– Конечно, сходи. Или же…

– Что?

– В нашей лавке покупают ткани для слуг Королевы. Наш портной даже шьет им. Есть одна женщина из дворца, которая часто приходит ко мне. Я могу попросить ее за тебя. Она как раз завтра должна заглянуть ко мне, чтобы забрать заказ.

– Хорошо, – довольно согласился Баклий.

Он обнял Залину. Нежно, чтобы не причинить вреда их ребенку. Баклий опустился на колени перед девушкой и прислонился ухом к животу. Глядя, как ее любимый прильнул к лону, Залина улыбнулась и вплела пальцы в волосы будущего отца. Баклий вновь поднялся на ноги и вдруг спросил:

– А о чем именно поведал Апельгио, когда вернулся в Землю Вдов?

– Он рассказал, что за ним гнались двое деквидов из Хито – вдовы забили их насмерть камнями. Он мне и поведал обо всем, что приключилось с вами в том селе. И мне кажется, он часто уезжает из Земли Вдов и потом возвращается обратно.

– Даже так… – молвил Баклий.

– Когда в тот день я увидела Верховного судью в Земле Вдов, Апельгио в очередной раз вернулся туда.

– В очередной?

– Да. Он часто уходил оттуда на несколько недель, но всегда снова возвращался.

– Куда он уходил?

– Я не знаю. И вдовы не знали, но они постоянно об этом шептались. Так, чтобы Главная не услышала.

– Почему?

– Всем было понятно, что Апельгио покидает Землю Вдов по приказу Главной. У него был конь. Фрея говорила, что у Апельгио с Главной появились какие-то дела. Какой-то общий интерес. Но, сколько вдовы ни пытались выпытать у Главной хоть что-то, она только огрызалась. Сам знаешь, какая она, Главная.

– Отыскать бы его, – вздохнул Баклий. – Он же мой лучший друг.

– Нет-нет! – всплеснула руками Залина. – Не надо. Не покидай меня, Баклий. Мы в Триарби, мы вместе. О чем еще мечтать? Если на то будет воля черных небес, вы с Апельгио еще увидитесь.

– Да я это так сказал, между прочим. Просто мысль. Я ни за что не оставлю тебя больше, глупенькая. – И он поцеловал ее в губы.

***

Вести о том, что в Сентре огромные полчища Хищников стали высвобождаться из иссыхающего Хранилища с новой силой, быстро достигли столицы. Секретарий Далонг, по своему обыкновению, выйдя из двери ненавистной ему низкой каморки, сокрытой в стене его рабочего кабинета, закрыл эту дверь на ключ. Он презирал себя каждый раз, когда ему нужно было заходить в эту каморку, поступаясь своей совестью. Далонг положил ключ от каморки в пыльную шкатулку, плотно закрыл ее и аккуратно поставил шкатулку в выемку в стене. Затем он, как и всегда, вставил в выемку два кирпичика, поднял с пола зеркало в кованой оправе и повесил его на стену. Он всегда надежно охранял свой тайник от посторонних глаз. Тайник в его душе был укрыт еще надежнее. Надо идти – в Престольном уступе его, должно быть, уже заждалась Королева.

Престольный уступ был величественен и тих. Его высокие потолки создавали ощущение бесконечности этой знаменитой залы, в которой находился королевский трон. Но Далонг всегда испытывал здесь необычайную сдавленность. Ему казалось, будто не пройдет и мига, а потолки рухнут на него и раздавят в лепешку. Далонг был с собой откровенен – дай ему шанс быть погребенным под сводами Престольного уступа, он вряд ли бы долго сомневался. Смерть могла бы прекратить душевные переживания, которые поедали его, как неизлечимая опухоль. Лишь страх за будущее его любимой Калирии, за будущее планеты заставлял Далонга жить, обрекая на дальнейшие муки совести из-за своих прегрешений. Он часто задавался вопросом, а много ли высокопоставленных чинов было в истории, кому посчастливилось не замарать руки и совесть, верша политику? Воистину, прегрешения и запачканная душа были непременными атрибутами любой власти, естественной платой, которую взимают, не интересуясь согласием платить.

Калирия сидела на свитом из черных лакированных ветвей игура королевском троне в ожидании своего секретария. Далонг не мог не заметить, что с течением времени девочка ощущала себя на троне все более привычно и естественно. Королевский трон был ей явно к лицу. В своей опочивальне она казалась ему ребенком. Но стоило ей воссесть на трон, как осанка ее менялась, менялся и взгляд. Сейчас Калирия смотрела на Далонга – уверенно, величественно, но без тени надменности. Ей не были свойственны высокомерие и капризы, и Далонгу нравилось осознавать это.

– Далонг, – высокий звонкий голос Королевы волной разлился по Престольному уступу, – ты хотел говорить со мной?

– Да, Ваше Величество. Как вы себя чувствуете после кормления Эксиля?

– Вроде бы нормально. Я вообще себя хорошо чувствую, кормлю ли Эксиль или сплю. Совсем не так, как раньше.

– Хвала черным небесам. Хвала Магам. Думаю, это все целительные капли.

– Так о чем твой разговор?

– Ваше Величество, столица получила красный огонь из Сентры.

– Опять Хранилище? – спросила девочка.

– Я не в силах понять, что нам делать. Ни разу на моей памяти уровень сока не опускался так низко, как сейчас. На днях Хищники… Их было, говорят, под пятьдесят. Их сразили, но с ними пала и значительная часть плавийцев. Я уже распорядился откомандировать туда еще четыре отряда. Из Триарби, Саами, Аджхарапа и Каскапара.

– Альвара Лаплари должна была начать засеивать ростками диетр земли Эрзальской долины. И, главное, Землю Отступников. Мы послали туда каравеллы с ростками?

– Да, Ваше Величество. Собрали почти все ростки, что хранились в запасах у плебров в казематах Огненного моря. Но, даже если ростки приживутся, пройдут месяцы, прежде чем новые диетры начнут вырабатывать сок.

– А что Гальер Аберус? Корона крайне рассчитывает на его успех в землях Аиль-Саттая.

– У меня пока нет никакой информации. Но я буду выяснять. Меня серьезно пугает ситуация, сложившаяся в Сентре. Слишком много жертв. Не только среди плавийцев, но и из числа простых горожан. Мэр Сентры Тенуит тоже пал. Его пожрал один из Хищников во время последнего набега. Плавийцы не успели его уберечь.

– Мэр Тенуит погиб? – с испугом переспросила девочка. – Это жуткие новости! Далонг, мне страшно.

– Мне тоже, моя девочка. Так много смертей, так много душ, которые пополняют Хранилище. И тот, кто вчера был невинным деквидом, уже завтра может обратиться новым Хищником. И Эксиль…

– Что с Эксилем? Далонг, ты меня пугаешь…

– Кажется, на Амплериксе почти не осталось места, куда не проникли бы его корни. И это страшит меня не меньше, чем иссякающее Хранилище.

– Ты учил меня, что Верховный судья неподвластен ни короне, ни кому-то другому на всем Амплериксе. Учил меня, что Верховный судья появляется тогда, когда баланс… Правильно я говорю? Когда баланс на планете под угрозой. Неужели сейчас этот самый баланс не расшатан, как никогда еще?

– Возможно, вы правы. Я так же считаю. Не знаю, правда, что может предпринять Верховный судья. Разве что завести себе три-четыре диетры и начать обдирать у них треклятые клыки раз в месяц.

– Далонг, прошу, сделай что-нибудь. Обратимся к Магам? Быть может, им под силу убедить судью начать действовать.

– Я сделаю все, что смогу, Калирия. Постарайся не беспокоиться.

– Сложно не беспокоиться, когда над Амплериксом нависла смерть. Я очень боюсь смерти, Далонг. А ты?

«А я жду ее с нетерпением», – сказал секретарий сам себе, но ответил:

– И я, Калирия.

– Почему мой папа не возвращается? Тебе что-то известно о нем? Хотя бы то, что он жив и здоров? А вдруг он достиг Сентры? А вдруг и его пожрали Хищники? Что, если его душа обратится Хищником? Я не могу думать об этом! – Она прислонила хрупкие тонкие ручки к лицу и зарыдала.

– Калирия, не надо, – сказал Далонг. – Нельзя так думать. Не гневи небеса, не раззадоривай их. Мое сердце говорит, что Келий жив. Нет ни единого сомнения на этот счет. И у тебя его быть не должно. У вас, Ваше Величество.

– Ты прав. – Калирия размазала слезы по лицу. – Только и остается, что надеяться. Я скучаю по папочке. Очень давно уже он ушел из Триарби.

– Я скучаю по нему не меньше.

Глава 5

Калирия больше всего хотела знать наверняка, что ее отец жив. Келий же, много месяцев назад покинувший свою дочь, больше всего хотел, чтобы Калирия знала – он жив, он не в опасности. Здесь, в Маударо, где он сейчас находился, было безопаснее всего. Пока их с Эльзахиром задумка не осуществится, Келий не сможет вернуться к дочери. Все это он делает ради нее. Не ради планеты, ее жителей и всех этих рас и ступеней. Не ради Чистых гор, Арамея, Огненного моря. И не ради всего того, что тысячи лет жило на Амплериксе. Только ради своей малышки.

Если бы когда-то к нему не явился Эльзахир, Келий не смог бы добраться до пиратского города самостоятельно, как не мог достичь его ни один живущий на Амплериксе, не считая, конечно, самих пиратов. Келий вообще и не мыслил, что ему доведется увидеть недосягаемый Маударо своими глазами. Но с помощью Эльзахира это стало реальным. Маги могли не все. Но очень многое.

Ни пираты Маударо, ни владыка пиратского прибежища Каралла – никто ни разу не спросил Келия, кем он является и почему вдруг оказался в их городе и надолго остался тут. Иногда Келию думалось, что он невидим для пиратов, иначе ему давно вспороли бы сначала живот, а затем и карманы его камзола в поисках пары монет. Но по странной причине пираты будто воспринимали его как естественную часть пиратского быта. Он не был для них своим, но не был и чужаком. Наверное, думал Келий, это магия Эльзахира. Проведя Келия в пиратский город, Эльзахир приказал ему остаться тут и ждать, а сам исчез, не сообщив, когда возвратится в Маударо.

Келию было десять лет, когда они с отцом переселились в Триарби из Аладайских озер. Незадолго до этого мать Келия лишилась рассудка. Он часто и с нежностью вспоминал свою маму – она была веселой молодой женщиной. Она заливисто смеялась над шутками мужа, ее обожали соседи за открытую душу и доверяли ей своих детей, уходя на рынок. Но безумие захватило ее рассудок подобно черной дождевой туче, что нависает над поляной и ввергает ее в темноту и бурю. Рано или поздно туча улетает. Безумие же его матери осталось с ней навсегда. Порой Келий думал о том, что даже смерть не была бы такой пыткой для человека, как его почерневший разум. Переехать в Триарби его отец решился после одной ночи. К тому времени он уже отчаялся излечить от безумия свою супругу, которая перестала признавать в Келии сына, а мужа считала обратившимся Хищником. За обедом она то и дело норовила полоснуть мужа ножом, чтобы убедиться, что в его венах течет густая черная кровь. Нередко ей удавалось это, и отец Келия, выкрикивая брань и заматывая салфеткой свежую рану на руке, из которой сочилась алая кровь, вскакивал из-за стола и выбегал на улицу, лишь бы не видеть безумных глаз своей все еще любимой жены. Ночами она отказывалась ложиться в одну постель с мужем, уверяя, что он пожрет ее, а со временем мысль о том, чтобы спать с женой, стала отталкивать и отца Келия. Он спал в их супружеской кровати, а жена коротала ночи на голом полу кухни. Одной ночью отец Келия проснулся от странного глухого звука, доносившегося из детской спальни. Вскочив с постели, он бросился в комнату к Келию и в ужасе застыл в дверях – жена навалилась на сына и прижала ему подушку ко рту. Муж подлетел к ней и с силой оттолкнул в сторону за миг до того, как Келий начал терять сознание от недостатка воздуха в легких. «Пусти меня, тварь! – звериным рыком огрызнулась жена. – От Хищника может родиться только Хищник! Дай мне придушить его! Дай убить это мелкое гадкое животное!»

Уже следующим утром отец Келия, схватив в охапку сына, пришел на причал каравелл у Озера памяти и, заплатив капитану, сел на борт той из них, что готовилась подняться в воздух и отправиться из Аладайских озер в Триарби по заранее проложенному маршруту. Всю дорогу до столицы маленький Келий умолял папу пообещать, что они вылечат мамочку и заберут ее с собой в Триарби, и отец, рыдая, говорил сыну лживые слова, которые мальчик так хотел услышать и которым не суждено было стать правдой. Только через год жизни в столице Келий мало-помалу начал отходить от ужаса той страшной ночи, но так и не забыл дикого взгляда своей матери, занесшей над ним подушку.

Отцом Келия был секретарий Далонг. Конечно, в тот день, когда еще молодой Далонг явился в Триарби из Аладайских озер с сыном, он не мог и мечтать, что когда-то станет секретарием. И, руководствуясь каким-то непонятным даже ему чутьем, решил не говорить никому, что мальчик, которого он привез в столицу из Аладайских озер, приходится ему сыном. Мужем Далонг был образованным и сдержанным. Не суровым, но строгим. Рассудительным и справедливым – таким, каким впоследствии вырастет и сам Келий. Суждения его отца всегда были последовательны, логичны и стройны, как молодая ветвь игура, и это быстро заприметили в королевском дворце, куда Далонг поступил на работу в Королевскую библиотеку. Отец Келия сложил хорошие, доверительные отношения со старшим библиотекарем. Библиотекарь познакомил отца с одним из счетоводов королевской казны. Счетовод свел его с помощником секретария Королевы, что царствовала в те годы. Секретарий Королевы предложил отцу Келия пост одного из своих помощников, и Далонг, даже не грезивший о такой возможности, без раздумий согласился.

Со временем юный Келий полюбил столицу. В том, что жизнь в Триарби не могла сравниться с монотонным бытом Аладайских озер, сомнений не было даже у мальчика. Келий неплохо учился в столичной школе и быстро завел там себе друзей. Он каждый день вспоминал свою маму, но понимал, что едва ли сможет когда-то увидеться с ней еще раз. Она была ему матерью, но ее безумие раз и навсегда отняло у Келия статус ее сына. Порой повзрослевший Келий просил отца сказать, нельзя ли воспользоваться его близостью к королевской власти и краешком глаза заглянуть на Аладайские озера – хотя бы убедиться, что мама еще жива. Но тот аккуратно отклонял просьбы своего сына. Сначала под благовидными предлогами, а затем, когда Келий стал достаточно взрослым, и вовсе без каких-либо деликатных оправданий. Оправдываться было не в привычках отца, ибо то был Далонг. Тот самый Далонг, который годами позже станет верным советником первой ступени. А пока Далонг был сосредоточен на сыне и на работе во дворце. За восемь первых лет их жизни в Триарби он смог дослужиться до статуса старшего помощника секретария, а занять этот высокий пост не каждый был в состоянии за такой короткий срок.

Когда Келию было двадцать три года, он познакомился с дочерью начальника королевского причала. Мужем тот был уважаемым и богатым. Он заправлял всем, что происходит в гавани: с момента, когда к причалу подходит любая каравелла, и до того мига, как она, воспарив ввысь, удаляется в другие земли Амплерикса. Саира, дочь начальника причала, была девушкой сообразительной, но ветреной. Отец воспитывал ее без матери, и это было темой, на которой Келий сдружился с Саирой. Против общения Келия с Саирой ее отец не возражал. О том, что Келий был сыном Далонга, отец Саиры не знал, как не знал и никто в Триарби – служащим господам Далонг представил Келия в качестве своего помощника. И отец Саиры вынашивал в голове туманные перспективы возможного союза молодых, ибо через Келия желал получить свободный доступ к Далонгу, старшему помощнику королевского секретария. Саира, впрочем, не была охоча до союзов. Куда сильнее ее прельщали веселые вечера в столичных тавернах. И, если компанию ей составлял Келий, она совсем не прочь была провести с ним очередное вечернее гуляние. Если же Келия поблизости не было, она не сидела без дела и довольно быстро находила себе общество других молодых людей. Иногда Келий видел это, но ни обиды, ни тем более ревности не испытывал. Отец же Саиры был совсем иного мнения о ее досуге.

– Глупая, на кой тебе сдались эти неотесанные простаки? – кричал на Саиру отец. – Келий такой замечательный парень. Умница, красавец, спокойный, пивом не заливается, чего не скажешь об этих прихвостнях, с которыми ты пляшешь по ночам в кабаке, точно шальная!

– Ну так прихвостни-то тоже не уроды, – небрежно отмахивалась от родителя девушка.

– Красотой одной сыта не будешь. А эти простофили, что вьются вокруг тебя, точно пчелы возле улья, годны только на то, чтобы полы мести в тех тавернах, где скачут в танцах да глупых песнях.

– А я и не собираюсь за них идти, папуля. Целоваться вечерами можно и без свадебной фаты в волосах.

– Присмотрись к Келию, дурочка. Таких парней расхватывают быстрее, чем свежие лепешки в лавках на Живой площади.

– Никуда твой Келий не денется. Ни он, ни его патрон.

– Да при чем тут Далонг-то, – потупив взгляд, бросил ей начальник королевского причала.

– При том, – переменилась в лице Саира, – что ты зря называешь меня глупой дурочкой. Ты хочешь, чтобы я пошла замуж за Келия, потому что его опекун работает во дворце помощником секретария.

– Глупая и есть, – недовольно буркнул папа Саиры, оставил этот разговор и пошел прочь, ибо ему нечего было ответить на правду.

К тому моменту отец Келия уже несколько лет состоял в тайном втором браке. Свою вторую супругу Далонг решил не посвящать в темные семейные секреты своей прошлой жизни на Аладайских озерах. О безумии матери Келия он ей не рассказал, соврав, что несчастную постигла смерть. А человек, навсегда лишившийся рассудка, действительно умирает для своих родных. Клида полюбила Келия, как родного сына, но Далонга она любила еще больше – преданно и совершенно беззаветно, пусть даже по просьбе супруга и не могла никому рассказать о том, что они с Далонгом состоят в браке. Хотя она и не заменила ему мать, Келий относился к Клиде с уважением и почтением – таким воспитал его Далонг. Совместных детей у Далонга и Клиды не было. Об их браке в Триарби не знал никто. О том, что Келий приходится ему родным сыном, Далонг не распространялся – об этом знала одна только Клида.

Когда после смерти своей матери на престол взошла юная Илпа Бальерос, Далонг уже давно успел окончательно укрепить свои позиции в королевском дворце. С его мнением считался не только больной и дряхлый секретарий почившей Королевы, но и Илпа, новая законная владычица планеты. Илпа обращалась к Далонгу за советом куда чаще, чем к ослепшему секретарию, который из-за быстро растущей опухоли в животе мучительно доживал свой век, и даже целительные капли Магов не давали ему облегчения. Понимая, что умирающий старец не может, да и не хочет больше исполнять обязанности секретария, Илпа однажды пригласила Далонга к себе в Престольный уступ. Умный и расчетливый Далонг не был удивлен предложению Королевы, хотя из вежливости и изобразил на своем лице легкое недоумение. Много лет назад он с десятилетним Келием покинул суровые Аладайские озера, оставив там прошлую жизнь и обезумевшую жену. Много лет он взбирался все выше и выше, уверенно преодолевая каждую новую ступень на пути к тому статусу, который сейчас предложила ему Илпа Бальерос. Откровенно говоря, высочайшая должность секретария Королевы Амплерикса не была его мечтой, но не потому, что он не хотел ее, а потому, что не смел даже думать о возможности вознестись столь высоко. И должность эта воистину стала ему наградой за труд и терпение. Он не мог и не хотел отказываться от этого поста, а потому с благодарностью ответил Илпе согласием, не став брать время на раздумье.

Как только отец Саиры узнал, что Далонг приступил к обязанностям секретария Илпы Бальерос, он не оставлял дочь в покое. Слова о замужестве с Келием вылетали из его рта чаще, чем брань из-за необузданного характера Саиры. Девушка не питала любовных чувств к Келию, но понимала, что отец прав. Красивый, образованный ассистент секретария был бы ей хорошим супругом. В нем Саира видела несомненный плюс, которого не видел ее отец – Келий был лишен не только взбалмошности и непредсказуемости, но и, главное, ревности. С ним можно было легко и непринужденно прогуливаться под руку из таверны, где Саира обнималась с очередным ухажером, и Келий как будто не выказывал к этому никакого интереса. Саира была уверена в том, что даже после замужества она сможет продолжать вести праздный образ жизни, проводя вечера в пабах на Живой площади, пока Келий проводит их во дворце за работой. И в конечном счете она не ошиблась.

– Ну что еще нужно старику, кроме как видеть, что дочка идет замуж за такого отличного парня! – громко хохотал отец Саиры, в фамильярных объятиях похлопывая по спине секретария.

– Молодые сами решили, я не вмешивался, – сдержанно ответил Далонг, пытаясь избавиться от объятий отца Саиры.

– Твой Келий мне как родной, ты пойми, Далонг, – продолжал умасливать секретария начальник королевского причала. – О таком зяте только мечтать. В честь этого закатим такую свадьбу, что вся столица греметь будет до самых Чистых гор. И не поскуплюсь, слово даю.

– Нет, – сухо ответил Далонг. – В моей власти обручить Келия и Саиру. Если на то есть их воля, я к их услугам. Но пышные свадьбы оставим другим.

– Да ты чего, Далонг? Дети ж женятся. Я же вижу, что и для тебя Келий – что сын родной. Ты опекаешь его, как своего. Так ужель не отгуляем? Не по-нашему это как-то, право слово.

– Зато по-нашему. Я секретарий Королевы. А секретариям не пристало отплясывать на свадьбе своих ассистентов. Мой дом ведет скромную жизнь. Скромной будет и свадьба.

– И что в твоем понимании есть скромность? Человек сто хоть?

– Четверо.

– Да тебе макушку не напекла ли огненная сфера, сват?

– Четверо, – ровно повторил Далонг голосом, с которым не хотелось препираться. – И не больше. Келий, Саира и мы с вами.

– Ничего не понимаю, – опешил отец невесты.

– И не утруждайтесь. Таково мое слово.

Когда скромная церемония бракосочетания была завершена, а молодые удалились в свои покои на втором этаже королевского дворца, к ним постучалась Клида. Она нежно любила Келия, и испытывала грусть оттого, что не смогла присутствовать на церемонии, ибо матерью Келию не была, а их с Далонгом брачный союз тщательно охранялся от остальных, включая новых родственников. Дверь отворилась, и на пороге показался Келий. Клида попросила его выйти и прикрыть за собой дверь. Она улыбнулась пасынку, обняла его и поцеловала в лоб.

– Будь с ней счастлив, мальчик мой.

– Спасибо, Клида. Прости, что не пригласили тебя на свадьбу. Сама знаешь, что мой папа…

– Знаю, знаю, мой хороший. Не удивлюсь, если и о твоей свадьбе никто не узнает. Далонг тщательно охраняет все, что связано с его семьей. Он секретарий. Чем меньше о нем известно, тем лучше для всех. Ты хоть любишь эту девочку?

– Наверное, люблю, – пожал плечами Келий и улыбнулся.

– Вот и славно, – улыбнулась в ответ Клида. – Любовь… Волшебное чувство. Когда она есть, как у меня к твоему отцу, жизнь полнится светом и теплом. И уже неважно, знает ли о том кто-то еще.

– Хорошо, – только и мог ответить Келий, ибо каких-то особенно волшебных чувств не ощущал.

– Больше не занимаю тебя. Иди к жене. У вас сегодня первая ночь. Запомни ее. Такой больше не будет.

– У нас с Саирой уже были ночи, – вновь улыбнулся Келий.

– Да понятно. Но теперь вы супруги. И эта ночь должна быть особенной.

Шло время. Келий продолжал помогать в работе своему отцу. Далонг не платил сыну большого жалования – человеком он был честным, пусть и не праведным, и не хотел, чтобы у кого-то было основание упрекнуть секретария в непотизме. Сперва он доверял Келию работу с корреспонденцией, затем позволил сыну составлять проекты королевских нот, беспрестанно рассылаемых по всему Амплериксу, а позже и вовсе отряжал сына на мелкие аудиенции от имени короны.

Время от времени Келий наведывался в Престольный уступ, где Илпа Бальерос проводила аудиенции – самые важные, достойные ее августейшего внимания. В числе других, которым по долгу службы или в силу статуса позволено было находиться в Престольном уступе, Келий сидел на длинных скамьях, сооруженных вдоль стен королевской залы, и, затаив дыхание, завороженно наблюдал за тем, как молодая Королева изволит говорить с высокопоставленными господами, мэрами или знатными торговцами. Далонг на правах секретария сидел на стуле на пьедестале, рядом с королевским троном. Его отец больше слушал и записывал, меньше говорил. Но, если Илпа позволяла ему говорить, или если он сам, шепнув ей что-то на ухо, решал высказаться, речи Далонга поистине можно было записывать в атласы, а атласы – класть на стеллажи Королевской библиотеки. Далонг владел навыком моментально распознавать смысл беседы, даже если говорящий всячески старался замаскировать его красивыми оборотами или пространными рассуждениями. Много раз Келий становился свидетелем того, что в Престольном уступе вскрывалась истина лишь благодаря одному точно и в цель заданному отцом вопросу.

Нередко, когда уже за полночь аудиенции подходили к концу, а королевскую залу покидал последний ходатай и последний советник, в Престольном уступе оставались трое: Королева Илпа, Далонг и Келий. Оставшись втроем, они обсуждали исход аудиенций, и именно в эти моменты принимались решения, порой судьбоносные.

Королева Илпа была всего на год старше Келия. По скромному мнению Келия, внешностью Королева несколько проигрывала его супруге, пусть и была довольно хороша собой. Но Келий, как и его отец, куда сильнее интересовался умом, привычками, начитанностью и умением приходить к заключениям. Саира была далеко не глупой, вот только вечерам с книгой в руке предпочитала пение на Живой площади. Пела Саира, надо заметить, превосходно. С наступлением сумерек, разбавленных многоцветьем столичных небесных сфер, разгоряченные элем посетители близлежащих заведений косились на таверну «Небесные гнезда», где предпочитала коротать время девушка. Может быть, сегодня Саира вновь не без удовольствия поддастся уговорам гостей и одарит Живую площадь своим бархатным вокалом. Если бы не ее состоятельный отец, Саира вполне могла бы зарабатывать на хлеб своим голосом, который окутывал и Живую площадь, и отступающие от нее закоулки с многочисленными тропинками в ветвях деревьев игура. Порой ее пение сквозь открытые окна доносилось даже до Келия, который проводил очередной вечер в королевском дворце, работая на благо Амплерикса, чтобы планета продолжала жить, а его жена – петь.

Зачастую Далонг, сделав самые важные дела, покидал Престольный уступ, с позволения своей владычицы оставляя там ее вместе с Келием. Сначала Илпа и Келий обсуждали принятые решения, а потом их речи переключались на что-то более интересное, чем торговые дела или межтерриториальные конфликты. Они обсуждали литературу, мысли древних философов и исторические события. Восторженно перебивая друг друга, они с некоторой долей романтизма, смешанного с уважением и почитанием, спорили о том, какая из земель Амплерикса претендует на статус воистину наилучшей. Возвращаясь домой далеко за полночь, Келий часто находил Саиру давно заснувшей в их кровати, а порой кровать пустовала, и Келий понимал, что жена решила провести ночь в другом месте и, быть может, в другой компании. Он не упрекал ее за это, ибо у него не было даже мыслей о том, что за такое мужья обычно упрекают своих супружниц, если не выразиться резче. К своему браку он относился как к данности, не придавая большого значения ни факту союза, ни тому, что за прошедшее со дня бракосочетания с Саирой время он так и не подарил Далонгу статус деда. И, когда Келий ложился спать в одинокую прохладную постель, он думал не о Саире, а о том, что завтра наступит новый день, в королевский дворец придут новые задачи, а новые задачи потребуют новых решений от него, его отца и Королевы.

– Ваше Величество, – сказал Далонг Илпе, когда очередной день подходил к своему завершению, – заранее смею просить прощения за слова, которые скажу.

– Говорите, секретарий, – ответила Королева, которая отдыхала на троне после кормления Эксиля и прикрывала кровоточащие ранки на шее Королевским шарфом, – вам не пристало заискивать передо мной и просить извинений.

– Думаю, для начала моему помощнику лучше покинуть Престольный уступ. То, о чем я намерен говорить, не его ушей дело.

– Помощнику, – повторила Илпа. – Далонг, я первая ступень. Все эти годы вы тщательно сохраняете в тайне, что Келий – не просто ваш помощник. Он вам сын. Не так ли?

– Как вам стало известно об этом? – испуганно спросил Далонг.

– Ваш вопрос мне не нравится, Далонг. Мне это известно. Вы намерены отрицать?

– Никак нет, Ваше Величество.

– Мне всегда было интересно, к чему такая странная секретность? Вы чего-то опасаетесь?

– Просто меры предосторожности, Ваше Величество.

– Келию грозит какая-то опасность, о которой мне следует знать? – спросила Илпа Бальерос, бросив взгляд на сына Далонга, стоящего неподалеку от трона и складывающего стопками бумаги с королевскими нотами.

– Келию? О нет, моя госпожа. Но я секретарий. Я посвящен в тайны короны, которые держат мою душу, будто в клетке. Как и вашу душу. И, чем больше кому-то известно о моей жизни, тем выше шансы недоброжелателей использовать эти знания во вред королевской династии. Никогда не знаешь, как и кому могут служить слова, по неосторожности брошенные в воздух. И если о нашем с Келием родстве стало известно вам, это может открыться и другим. Так что это просто меры предосторожности.

– И все же я считаю, что юноша может остаться и послушать то, о чем вы хотите мне сказать. Кто знает, настанет ли час, когда и ему представится возможность занять пост секретария.

– Возможность… – вздохнул Далонг. – Или же бремя.

– Или же бремя, – согласилась Королева. – Так или иначе, если у меня нет тайн от своего секретария, не должно их быть и от его сына, который целыми днями трудится на благо короны.

– Как будет угодно Ее Величеству. – И Далонг поклонился Илпе. – Речь о том юном госте, которого периодически видят в ваших покоях.

– О ком? О Кобито?

– Именно, моя госпожа. Все чаще в коридорах королевского дворца шепчутся о том, что Королева вместо того, чтобы сочетаться браком и начать думать о будущей наследнице, украдкой проводит ночи со странным незнакомым юношей.

– Да я бы не сказала, что делаю это украдкой, – улыбнулась Илпа.

– Не поймите меня превратно, Ваше Величество, но все эти слухи…

– Вы решили выложить передо мной эти странные рассуждения только потому, что мои слуги судачат о содержимом постели своей Королевы?

– Я хорошо понимаю, что решение за вами, но счел возможным лишь обратить на это ваше королевское внимание, – Далонг говорил очень осторожно, и было видно, что он аккуратно подбирает каждое слово.

– Не стану скрывать, – сказала Илпа, – Кобито приятно удивляет меня по ночам и дарит удовольствие, в котором нуждается любая женщина. Даже Королева.

– Вне всяких сомнений, Ваше Величество. Лезть к женщине в постель зазорно, особенно если эта женщина каждую неделю спускается в Морозную рощу и отдает свою кровь во имя жизни Амплерикса. Но, если бы это был брак…

– Я никогда не собиралась создавать брачного союза с Кобито. На мое счастье, он об этом тоже не помышляет.

– Быть может, я имею в виду не столько брак с Кобито, сколько в целом – брак. Позволю себе напомнить, что только от вас одной зависит дальнейшая жизнь планеты. А жизнь эта невозможна без новой жизни. Жизни вашей будущей дочери.

– Ты говоришь, что мне пора родить дитя?

– Я думаю, что это было бы… предусмотрительно. Одним лишь черным небесам ведомо, когда наши жизни прервутся. Это может произойти в любой момент.

– Я знаю, – молвила Илпа. – И обещаю, что подумаю над твоими словами. Вот Келий, к примеру… Чем не муж для Королевы? Из хорошей семьи и на хорошем счету во дворце. Не говоря уже о том, что он рожден от хорошего отца, пусть вы и пытаетесь скрывать это.

Услышав эти слова, Келий вздрогнул, задел небольшой круглый столик на тонкой резной ножке, и стопка бумаг упала и рассыпалась по лакированному полу Престольного уступа. Королева и Далонг посмотрели на него. Келий раскраснелся, присел и непослушными руками принялся судорожно собирать королевские ноты. Королева посмотрела на него и улыбнулась.

– Вот только сын мой уже состоит в браке, – заметил Далонг.

– Верно, – ответила Илпа. – Вполне себе препятствие для того, чтобы нам с тобой породниться, Далонг. Пусть я и не была бы особенно против.

– Простите мне мою глупость, Ваше Величество, – напряженно сказал секретарий, – но, право, не понимаю, есть ли в ваших словах ирония.

– Ирония? – Илпа закинула волосы за спину и привстала с трона. – Ирония есть в каждом слове. Без нее слова становятся плоскими и безвкусными. Но, что до Келия, здесь больше правды, чем иронии. За время его работы во дворце я хорошо узнала этого чудесного молодого человека. Однако, как ты справедливо заметил, Келий уже состоит в браке с той девушкой. Саира, кажется?

– Да, Ваше Величество, – ответил Далонг.

– И это значит, что мне придется искать другого кандидата в мужья. И уж точно не Кобито, пусть он и знает, что нужно женщине в постели. Предлагаю пока прервать этот разговор. О нем я еще поразмышляю.

Илпа посмотрела на секретария и Келия и покинула Престольный уступ. Когда Далонг с сыном остались одни, Келий приблизился к отцу.

– Папа, что это было? Для чего ты заговорил об этом с Илпой? Это было… было неудобно.

– Королеве не пристало испытывать неудобств.

– Неудобно было мне!

– А вот это Королеве вряд ли интересно, сын. Но она сама заговорила о тебе. У меня не было даже и мысли о том, что разговор даст такой поворот.

– Не лукавь. У тебя есть мысли обо всем, – отрезал Келий. – Ты хочешь породнить нас?

– Да нет же, – ответил отец.

– То есть не хочешь?

– Этого тоже не могу сказать. Но я завел с Илпой тот разговор только для того, чтобы дать ей понять, что мысли Королевы не всегда должны быть ограничены спальней. В конечном счете все заинтересованы в ее скором замужестве и в рождении дочери. И, если подумать, ты и впрямь мог бы стать членом королевской династии.

– Будучи в законном браке с Саирой?

– Саира, Саира… Твоя жена взбалмошна. И пока единственным результатом вашего союза стало то, что твой свекор постоянно ловит меня в коридорах королевского дворца и недвусмысленно намекает на то, чтобы войти в состав совета.

– Какого же результата ожидал ты? Это было понятно с самого начала даже мне.

– Мне тоже. Но прошло время, а вы с Саирой точно не супруги, а одноклассники, идущие из школы в общий дом. Она ложится с тобой?

– Ложится.

– Почему она еще не понесла от тебя?

– Не знаю, – пожал плечами Келий. – Я об этом не думал. Мне моя работа интересней.

– Работа или Илпа?

– И Илпа тоже.

– Я говорю безо всякого осуждения. Сам подумай: Королева не прочь была бы стать твоей супругой. А вас с Саирой не связывает ничего, кроме брачного статуса, который нужен скорее ее отцу, чем тебе или мне. И я не уверен, что твоя жена ложится только с тобой.

– Об этом я тоже не думаю.

– Может быть, время подумать? О вашем с ней браке почти никому не известно. Не станет известно и о его расторжении. Ты любишь Саиру? Дорожишь союзом с ней?

– Да не знаю я, отец.

– Вот и ответ. Я не призываю тебя оставить свою жену прямо сейчас. Ты проводишь много времени с Королевой. И правильно делаешь. Когда я стал секретарием, видят черные небеса, ни разу не помышлял о какой-то выгоде для себя. Или для тебя. Но не забывай, что Илпа говорила серьезно. Из всех, кто есть, ты лучший вариант для Королевы, и она это прекрасно понимает. Думать об этом ее заставляет неписаное правило – Королева должна вступить в брак и родить дочь, иначе колесо жизни перестанет вращаться. И тебе под силу вращать это колесо. Подумай, как много мужей Амплерикса получают такой шанс?

Келий продолжал проводить вечера с Илпой. Он не вспоминал о том разговоре с отцом. Он находился в обществе с Королевой только по одной причине – ему это нравилось. Гораздо больше, чем общество с той, которая именовалась его супругой. Иногда, проводив Илпу до ее королевской опочивальни, Келий видел, что она не закрывает дверь плотно. Спускаясь вниз по лестнице, он мог натолкнуться на Кобито, который украдкой, точно собирался совершить преступление, преодолевал ступени к королевским покоям. Но с течением времени Келий видел Кобито все реже. Прошло несколько недель, прежде чем Келий поймал себя на мысли о том, что давно не видел высокого, хорошо сложенного незнакомца Кобито в королевском дворце. И в одну ночь, когда Келий с наступлением темноты, по обыкновению, проводил Илпу до дверей ее опочивальни, она нежно коснулась его руки: «Не хочешь ли остаться сегодня здесь?»

Далонг решил поговорить с отцом Саиры самостоятельно, с глазу на глаз. Пространные вежливые слова о том, что брак Келия и Саиры имеет не вполне понятные перспективы, заставили начальника королевского причала хорошенько понервничать. Но стоило Далонгу намекнуть, что в обмен на мирное расторжение брака он согласен даровать отцу Саиры пост в королевском совете, тот успокоился – переживания его улетучились, словно их унесли эрзальские ветра.

О разводе Келия и Саиры не узнали. А вот о его скорой свадьбе с Илпой Бальерос шептались все: в Триарби и за пределами столицы. Поводом для сплетен стали ночи, которые Илпа и Келий начали проводить вместе. А еще недвусмысленное положение Королевы – одна из ее служанок во время купания Илпы не могла не заметить характерно налившейся груди владычицы. И, поскольку дочери Илпы и Келия не подобало родиться вне брака, вести о грядущей свадьбе не стали большим сюрпризом. Браку тому не суждено было продлиться долго, ибо душа Илпы Бальерос унеслась в Хранилище в ту самую ночь, когда крики новорожденной девочки сотрясли королевскую опочивальню. Калирия росла в неведении о том, что ее секретарий приходится ей еще и дедом.

Овдовев после смерти Илпы, Келий решил, что третий брак явно будет лишним, и посвятил свою жизнь дочери. От Илпы у него осталось смешанное с ностальгией туманное воспоминание об их коротком браке. А еще фамилия. По законам Амплерикса мужья Королев брали фамилию Бальерос и гордо носили ее. Испытывал ли гордость он, Келий Бальерос не знал и никогда не задумывался об этом. Когда он вспоминал Илпу, то думал о том, что о его второй жене ему было известно так же мало, как и о первой. Он редко расспрашивал Илпу о ее детстве, а сама она мало что ему рассказывала. Молодые годы Илпы были в целом по-королевски беспечны. Она родилась здесь, в Триарби, и Гальтинг был самой дальней точкой, где Илпе довелось побывать за свою не самую долгую жизнь. У Илпы была старшая сестра, Сталия Бальерос, она родилась раньше Илпы на полтора года. Но Сталия погибла давно, совсем юной – в шестнадцать лет. Сталия пала жертвой Хищника, уйдя как-то с младшей сестрой гулять в королевский сад. Атака белоснежного шестипалого демона была столь стремительной и агрессивной, что от Сталии не осталось ничего, кроме воспоминаний семьи и придворных.

По рассказам королевских слуг, покойная Сталия Бальерос была девушкой очень образованной и сообразительной. Как старшая дочь, Сталия готовила себя к тому, что однажды она взойдет на престол, а потому тратила все свободное время на то, чтобы постичь искусство управления планетой. Она заваливала маму вопросами о казне, налогах и оружии, о том, что такое протектораты и почему Верховного судью нельзя призвать на помощь по приказу короны. Младшая Илпа этими вопросами не задавалась, но постоянно играла в Королеву и даже прислоняла свою шею к растущему на подоконнике пиону, репетируя, как будет кормить Эксиль, когда придет время.

– Зачем ты обнимаешься с пионом? – усмехнувшись, спросила Сталия, зайдя в комнату с охапкой книг в руках, которые ей разрешили вынести из Королевской библиотеки почитать.

– Учусь кормить Эксиль, – задорно ответила маленькая Илпа.

– То будет моим бременем, – сказала Сталия и провела рукой по бархатистой коже шеи.

– Почему? – удивилась младшая сестра.

– Потому что за Королевой наследует ее старшая дочь.

– Что, правда? – удивилась Илпа. – А я думала…

– А вот если бы ты больше училась и меньше целовалась с пионами, то знала бы.

– И зачем же мне учиться, раз все равно не буду Королевой?

– Учиться надо всем. Не только дочерям из династии Бальеросов. Настоящая Королева умна, Илпа.

– Но ты сама сказала, что Королевой быть не мне, а тебе. Мне же совершенно не нравится учиться.

– А мне не нравится, что после воцарения именно я должна буду каждую неделю спускаться в Морозную рощу и кормить Эксиль, а не ласкаться с цветком в горшке. Но меня никто не спросит. Есть вещи, которые просто надо делать. В случае с тобой – прилежно учиться и много читать. Поняла?

– Поняла, – буркнула Илпа. – Тогда возьми меня завтра с собой в Королевскую библиотеку, а?

– С удовольствием, – улыбнулась старшая сестра. – Там ты прочтешь много интересного. Об истории, географии, о математике. И об Эксиле. Ибо пион тебя ничему не научит.

– Об Эксиле? – оживилась Илпа.

– Ну конечно, глупенькая. Об Эксиле. Будь моя воля, не позволила бы ему прикоснуться ко мне своими голодными маленькими клыками.

– А вот я бы этого ужасно хотела!

– Тогда, может, поменяемся?

– Ты что, дура? Не хочешь быть Королевой? Это же… Это же Королева. Как наша мамочка.

– Не хочу. Но я тебе объяснила – есть вещи, которые надо делать, хочешь ты того или нет. И мне придется давать свою кровь Эксилю.

– Ну, а как же нам с тобой поменяться? Если не хочешь быть Королевой, то я – с удовольствием.

– Книги, книги и еще раз книги, – назидательно ответила Сталия. – Поменяться! Может быть, в книгах ты прочтешь о том, как повернуть время вспять и сделать так, чтобы матушка родила тебя первой.

– А что, такое возможно? – Глаза Илпы заблестели.

– Книги! И вопросов станет меньше. Тем более – таких глупых.

«Страница! Страница!»

От этих слов Келий вздрогнул. Воспоминания о матери, Аладайских озерах, Саире и Илпе Бальерос покинули его сознание, хотя он вцепился в них так сильно, словно старался задержаться в далеком прошлом хоть на пару мгновений. Рядом с ним стоял полоумный Амакар. За все время, что Келий провел в Маударо, он так и не смог привыкнуть к этому странному типу, ходящему в фаворитах у Караллы. Он посмотрел на Амакара, а потом заметил, что за стариком вприпрыжку бежит мальчишка, который не так давно появился в пиратском городе, прилетев сюда на огромном жуке. Амакар никак не отреагировал на возгласы Лагея и пошел в белокаменный замок.

– Чего ты бежишь за ним? – мягко спросил Лагея Келий.

– Дядя Амакар рассказывает так много интересного!

– Не сомневаюсь. Потускневшее сознание рождает самые яркие сказки. На своем далеком опыте знаю, – молвил Келий, вспомнив мать.

– Но это не сказки, – насупился Лагей. – Он очень интересно рассказывает про мерсеби. Потому что видел их.

– И в этом у меня тоже нет никаких сомнений. Лишись рассудка – и еще не то увидишь.

– Вот только дядя Амакар всегда беспокоится о какой-то странице. А я не могу понять, что это за страница такая.

– Людей, утративших разум, вообще сложно понять, мальчик. Скажу тебе по секрету… Когда я был маленький, рассудок покинул мою родную мать. Она утверждала, что мой папа был Хищником. И думала, что я тоже Хищник. И даже пыталась убить меня.

– Что, правда? – удивленный Лагей приоткрыл рот и уставился на Келия.

– Чистая правда.

– Но почему? Почему мама может вдруг захотеть убить своего сына? Вот моя мамочка так никогда бы не поступила.

– Почему-почему… Потому что ни в чем так не хорош человек, как в яростной охране границ своего безумия. И проникнуть в эти границы – дело недоброе. И ты не старайся понять старика Амакара. И его клятую страницу.

Лагей, немного постояв в недоумении перед Келием, тряхнул головой и все же побежал за Амакаром. Если Амакар будет в настроении, он снова начнет рассказывать Лагею много интересных вещей. И, если повезет, Амакар расскажет ему и про мерсеби. Так и случилось.

– Но ведь со Дня воцарения прошло больше восьми тысяч лет! – воскликнул Лагей. – Восемь тысяч лет… Я даже не умею столько считать. Но это очень много ведь, правда?

– Правда, – ответил Амакар, подбросив в высокий камин свежее полено.

– И все это время мерсеби живут там, за черным небом?

– Там и живут.

– Но как они там едят и пьют? Как не умирают?

– Пыльца Эксиля не только хранит Амплерикс от возвращения мерсеби на планету. Но и питает их.

– Но там нет огненных сфер. Неужели им не холодно?

– Помыслы мерсеби не о холоде, мальчик. А о том, чтобы вернуться.

– Вернуться куда?

– Сюда. На Амплерикс.

– Но зачем им возвращаться?

– А разве ты не захотел бы вернуться, если бы тебя вышвырнули из своей обители?

Лагей не успел задать встречный вопрос. В комнату к ним вошла Каралла, и Амакар замолчал. «Страница», – бросил он владычице пиратского города, повернулся к камину и принялся согревать теплом огня свое дряхлое тело. Каралла подошла к нему, присела рядом со стариком, и они начали о чем-то шептаться. «Страница», – доносились до Лагея тихие возгласы Амакара. Когда разговор был закончен, Каралла поднялась, прошла мимо Лагея и нежно похлопала его по голове. Она скрылась в просторных коридорах белокаменного замка. Лагей, заметив, что огонь в камине убавился, взял в руки два полена и положил их в огонь. Пламя с аппетитом принялось пожирать древесную пищу, и приятные волны тепла обняли Лагея и Амакара. Старик посмотрел на мальчика и улыбнулся. И Лагею показалось, что во взгляде сумасшедшего старика проскользнула тень несвойственной ему благодарности.

– А о чем вы говорили с тетей Караллой?

– Страница.

– А почему вы постоянно говорите – «страница»? – непосредственность ребенка всегда является оправданием неудобных вопросов, которые не решаются задать взрослые.

– У меня есть страница. Там обо всем написано. Страница, страница.

– А можно мне посмотреть на эту страницу? – Глаза Лагея блестели от любопытства, и в них играли огненные ленты каминного полыхания.

– Можно.

И с этими словами, совершенно неожиданно для мальчика, Амакар сунул сморщенную руку за пазуху и достал оттуда пожелтевшую страницу. Он протянул ее Лагею, и тот осторожно взял реликвию своими маленькими ручками. Лагей увидел, что края страницы были оборваны. Когда он был совсем маленьким, Лагей имел дурную привычку вырывать страницы из книжек со сказками, которые ему читала Кларена. Мама Лагея всегда ругала сына за это и учила, что книги для человеческого ума – это как хранилище с семенами для человеческого живота. С ними надо обходиться осторожно. «Ты же не рвешь мешок с едой, правда? И из книг страниц нельзя вырывать. Береги их», – говорила ему Кларена.

Страница, врученная Амакаром мальчику, была исписана с обеих сторон. Черные письмена на запятнанной, пожелтевшей от времени странице были совсем плохо видны. Лагей прищурил глаза и попытался вчитаться. Он знал почти все буквы, но пока до конца так и не научился складывать их в слова. Лагей видел знакомые буквы, во всяком случае, те, что можно было распознать.