Песок

1. Долина дюн

Свет звезд вел их через долину дюн в северные пустоши.

С дюжину мужчин шли гуськом, закрыв нос и рот завязанным на шее платком; слышалось лишь поскрипывание кожи и стук ножен. Дорога вела в обход, но по прямой им пришлось бы преодолевать осыпающиеся горы песка, сражаясь с завывающим ветром. Когда приходилось выбирать между длиной пути и его тяжестью, бандиты северных пустошей редко выбирали второе.

Палмер держал свои мысли при себе, пока остальные обменивались непристойными шутками и выдуманными историями о том, чтó им якобы удалось добыть. Его друг Хэп шел впереди, пытаясь втереться в доверие к старшим. Вряд ли можно было назвать разумным путешествие через пустоши в компании бандитов, но в этом была суть жизни Палмера, песчаного дайвера. Он жил на тонкой, как бритва, грани между безумием и здравым смыслом. К тому же эти бородатые вонючие хвастуны предлагали месячную плату за два дня работы. Прогулка по пустоши и быстрый нырок были ничем по сравнению с грудой монет.

Шумная колонна змеей обогнула крутую дюну, выйдя из-под ее укрытия на ветер. Палмер поправил развевавшийся платок, заткнув край ткани под защитные очки. Песок осыпал правую сторону его лица, подтверждая, что они идут на север. Он знал это, даже не глядя на звезды, не видя высоких вершин на западе. Ветер мог стихнуть или разбушеваться вовсю, но направление его оставалось столь же неизменным, как и небесный путь солнца – с востока на запад, вместе с песком, который застревал в волосах Палмера, набивался в уши, собирался в извилистые узоры ползучих дюн и погребал мир под тысячей метров адской песчаной крошки.

Доносившийся со стороны колонны хохот пиратов смолк, и Палмер смог услышать другие голоса хора пустыни: стон ветра, шорох песчаных волн, обрушивавшихся на дюны и врезавшихся в кожу подобно наждачной бумаге. Издаваемый песком звук походил на шипение приготовившейся к атаке гремучей змеи. Едва Палмер подумал об этом, как одна из складок соседней дюны оказалась не просто складкой – скользнувшая по ней змея скрылась в своей норе, столь же испугавшись Палмера, как и он ее.

Были и другие звуки. Позвякивало тяжелое снаряжение на его спине: дайверские баллоны и костюм, маска и ласты, редуктор и маячки – все орудия его профессии. На западе слышался пронзительный вой кайотов[1], который разносился по ветру, предупреждая соседние стаи о том, что стоит держаться подальше. «Сюда идут люди, – казалось, сообщали они. – Чуете их запах?»

А на фоне мириад этих голосов слышалось сердцебиение песков пустыни, никогда не смолкавшее и отдававшееся в человеческих костях днем и ночью, от утробы до могилы. И еще глухое громыхание, доносившееся из Ничейной земли далеко на востоке – раскатистый грохот повстанческих бомб или пердеж богов, смотря в какую разновидность чуши кто верил.

Сосредоточившись на отдаленном грохоте, Палмер подумал об отце, мнение о котором было столь же переменчивым, как и песчаные дюны. Порой он считал отца трусом за то, что тот ушел в ночи, а порой – отважным сукиным сыном, отправившимся в Ничейную землю. Тот, кто решился проникнуть туда, откуда еще не вернулась ни одна живая душа, заслуживал многих слов. И столь же многих, хотя и куда менее пристойных, заслуживал тот, кто ради этого бросил жену и четверых детей.

В крутой дюне на западе появился разрыв, в котором виднелся большой кусок испещренного звездами неба. Палмер окинул взглядом небосвод, радуясь возможности переключиться с мыслей об отце на что-то иное. Гребень непроходимых Каменных гор можно было увидеть даже в отсутствие луны – за их неровным пугающим краем созвездия внезапно заканчивались, сменяясь черной пустотой.

Кто-то схватил Палмера за локоть. Повернувшись, он увидел Хэпа, который слегка отстал, чтобы поравняться с ним. Лицо друга подсвечивал болтавшийся на его шее дайверский фонарь, настроенный на минимальную яркость.

– Молчуна из себя строишь? – прошипел Хэп, голос которого заглушали платок и ветер. – Крутым хочешь показаться?

Палмер поправил тяжелый дайверский рюкзак за плечами, чувствуя, как взмокла от пота рубашка под брезентовым мешком.

– Никого я из себя не строю, – ответил он. – Просто задумался.

– Ну так почему бы тебе не развлечься вместе с остальными? Не хочется, знаешь ли, чтобы они сочли тебя каким-нибудь психом или вроде того.

Рассмеявшись, Палмер взглянул через плечо, проверяя, как далеко до ближайшего в цепочке парня и в какую сторону ветер уносит их слова.

– Что, правда? – спросил он. – Не думаешь, что это было бы довольно-таки глупо?

Хэп, похоже, призадумался, а затем что-то буркнул, вероятно недовольный, что подобная мысль не пришла раньше ему в голову.

– Уверен, что нам заплатят за этот нырок? – спросил Палмер, понизив голос и с трудом подавив желание выковырять песок из уха, зная, что от этого будет только хуже. – Как-то нет особого желания, чтобы нас нагрели, как в прошлый раз.

– Нет уж, блин, у этих мужиков есть свой кодекс чести. – Хэп хлопнул его по затылку, смешивая в грязь песок и пот. – Расслабься, ваше высочество. Нам заплатят. Быстренько нырнем, нахватаем немного песка в легкие и в воскресенье будем потягивать напитки со льдом в «Медовой норе». Черт побери, может, твоя мамаша даже станцует у меня на коленях.

– Да пошел ты. – Палмер оттолкнул руку друга.

Хэп рассмеялся, снова хлопнул Палмера по спине и замедлил шаг, чтобы поделиться с остальными очередной шуткой про мамашу Палмера. С каждым разом они становились все менее смешными и все более похабными. Палмер молча шагал в одиночестве, думая об обломках своей семьи и чувствуя, как остывает на ветру пот на его затылке, смешиваясь с песком. Если честно, мысль о напитках со льдом в «Медовой норе» была не так уж плоха.

2. Пояс богов

Придя в лагерь, они обнаружили там большой костер, отсвет которого поднимался над дюнами, отбрасывая пляшущие тени, служившие путеводными знаками. Все хлопали друг друга по спинам и крепко обнимали за плечи, разбрасывая вокруг песок, поглаживали длинные бороды и обменивались сплетнями и шутками, будто вновь встретившись после долгой разлуки. Рюкзаки побросали на землю, из бочонка пополнили фляжки. Двум молодым дайверам велели подождать у костра, в то время как остальные направилась к расположившимся между крутыми дюнами палаткам.

Палмер был рад возможности присесть. Сбросив со спины свой дайверский рюкзак, он аккуратно поставил его у костра, сел, подобрав под себя ноющие ноги, и оперся о рюкзак спиной, наслаждаясь мерцающим теплом горящих поленьев.

Хэп устроился возле костра вместе с теми двумя, с которыми он болтал во время похода. Слыша, как они спорят и смеются, Палмер уставился в костер, думая о своем доме в Спрингстоне, где считалось преступлением срубить дерево и сжечь его в костре, где дома обогревались вонючими углями из затвердевшего дерьма, где горел подававшийся по трубам газ, который мог однажды безмолвно прикончить во сне целую семью. В пустошах все это не имело значения. Разбросанные тут и там рощи существовали для того, чтобы быть вырубленными, порой встречавшиеся животные – чтобы быть съеденными. Пузырящиеся источники выпивались досуха.

Придвинувшись ближе к огню, Палмер протянул к нему руки, почувствовав, что замерз от пота, ветра и мыслей о доме. Он улыбался, слыша пробивавшиеся сквозь языки пламени голоса, смеялся, слыша смех других, а когда у него начало урчать в животе, он солгал, сказав, будто это от голода. На самом же деле его мучили весьма дурные предчувствия по поводу нынешней работы.

Для начала, он не знал никого из этих людей. А сестра предупреждала его о дикарях, которых он действительно знал, но вовсе не о незнакомцах. За эту группу поручился Хэп, чего бы это ни стоило. Повернувшись, Палмер взглянул на друга, который, восторженно жестикулируя, делился в оранжевом свете костра какой-то шуткой. Они были лучшими друзьями со времен дайверской школы, и Палмер решил, что вряд ли кто-то еще среди песков может больше доверять друг другу. Поручительство Хэпа кое-что значило.

Позади Хэпа Палмер увидел два припаркованных между дюнами сарфера со спущенными парусами и сложенными мачтами, покачивавшихся на гладких полозьях. Они стояли на приколе, но, казалось, готовы были куда-то умчаться – или Палмеру так представлялось? Он подумал, что, возможно, после завершения работы эти мужики могли бы подбросить их с Хэпом обратно в город. Что угодно, лишь бы не ночные переходы и привалы под прикрытием раскаленных солнцем дюн.

Некоторые пришедшие вместе с ними из Спрингстона присоединились к сидевшим вокруг костра. Многие были уже немолоды, вероятно под пятьдесят – более чем вдвое старше Палмера и почти на пределе тех лет, до которых кто-либо рассчитывал дожить. У них была темная кожа кочевников, пустынных бродяг, спавших под звездами и тяжко трудившихся под солнцем. Палмер пообещал себе, что никогда не станет выглядеть как они. Он намеревался сделать себе состояние в молодости, вовремя остановившись, а потом они с Хэпом вернулись бы в город героями и жили бы в тени. Средних размеров горка кредитов искупила бы старые грехи. Они открыли бы дайверскую лавку, зарабатывая на жизнь продажей и ремонтом снаряжения для неудачливых болванов, рисковавших жизнью под песками. Им приносили бы постоянный доход гоняющиеся за деньгами дураки – такие же, как сейчас они с Хэпом.

По кругу пустили бутылку. Палмер поднес ее к губам, сделав вид, будто пьет. Покачав головой и утерев рот, он наклонился, передавая бутылку Хэпу. Кто-то рассмеялся в костер, подняв к сияющему небу облако искр.

– Эй вы, двое.

На плечо Палмера опустилась тяжелая ладонь. Повернувшись, он увидел Могуна, черного бандита, возглавлявшего их поход через дюны. Могун уставился на них с Хэпом, заслонив своим туловищем звезды.

– Брок хочет вас видеть, – сказал бандит и, повернувшись, скрылся во тьме за костром.

Ухмыльнувшись, Хэп сделал еще глоток и передал бутылку бородачу рядом. Встав, он странно улыбнулся Палмеру, надув щеки, а затем сплюнул в пламя, отчего оно поднялось выше, а смех стал громче. Хлопнув Палмера по плечу, он поспешил следом за Могуном.

Палмер схватил свое снаряжение, не решаясь никому его доверить. Когда он нагнал Хэпа, тот взял его за локоть, оттащив в сторону, и они вместе последовали за Могуном по утоптанной песчаной дорожке между костром и скоплением палаток.

– Спокойнее, – прошипел Хэп. – Это наш путь к славе.

Палмер промолчал. Ему хотелось лишь любого повода, чтобы сбросить с себя бремя, а не покрасоваться перед этой бандой и вступить в ее ряды. Он облизал губы, которые все еще жгло от спиртного, и обругал себя за то, что не пил больше, когда был младше. Ему еще многому предстояло научиться. Он подумал о своих младших братьях и о том, как скажет им, когда увидит их снова, чтобы они не повторяли его ошибок. Чтобы они научились нырять, научились пить, не тратили время впустую на изучение бесполезных вещей и больше походили на свою сестру, а не на него. Вот что он собирался им сказать.

Могуна почти не было видно в свете звезд, но его силуэт выделялся на фоне палаток, освещенных мерцающими огнями фонарей. Кто-то откинул полог, и свет вырвался наружу, будто рой насекомых. Тысячи звезд над головой потускнели, оставив сиять в одиночестве бога войны Колорадо, большое летнее созвездие в виде воина с мечом, чей пояс – прямая линия из трех звезд – располагался вдоль тропы, будто указывая путь.

Палмер перевел взгляд с этой россыпи драгоценных камней на плотную полосу ледяного огня, которая вновь расцвела в небе, как только закрылась палатка. Полоса бесчисленных звезд тянулась от одной из дюн через весь небосвод до далекого горизонта. Их холодное свечение невозможно было увидеть в городе – мешало горевшее в ночи газовое пламя. Но здесь они являлись отличительным знаком пустыни, печатью над головой, которая говорила любому мальчишке, что он оказался очень далеко от дома, посреди дикой пустоши. И не просто среди диких песков и дюн, но в дебрях самой жизни, в ту пору, когда двадцатилетний мужчина уже отбросил убежище, которое давала ему юность, но еще не позаботился о том, чтобы возвести свое собственное. Годы жизни без палатки. Яркие и ослепительные годы, в которые юноши блуждают, подобно планетам.

Неподвижные огни в небе пересекла яркая светящаяся траектория падающей звезды, и Палмер подумал, что, возможно, он больше похож как раз на нее. А может, они оба с Хэпом. Им не сиделось на месте – они мелькали и тут же исчезали, выбрав новую цель.

Глядя на небо, он едва не упал, споткнувшись о собственные ботинки. Шедший впереди Хэп нырнул в самую большую палатку. Брезент зашелестел, будто звук шагов по грубому песку, взвыл ветер, перепрыгивая с дюны на соседнюю, и звезды над головой поглотил свет.

3. Карта

Когда Палмер и Хэп проскользнули за полог палатки, сидевшие внутри повернули к ним головы. Ветер игриво скребся в стены, будто прося его впустить. В палатке было тепло от тел и пахло, как в баре после рабочей смены, – потом, выпивкой и одеждой, которую носили месяцами.

Похожий на дюну мужчина подозвал обоих к себе. Палмер понял, что это и есть Брок, главарь банды, который заявлял свои права на северные пустоши, – впечатляющая личность, появившаяся словно ниоткуда, как и большинство главарей разбойников, которые годами служили другим, пока цепочка смертей не выводила их на самый верх.

Сестра Палмера предупреждала его, чтобы он держался подальше от подобных людей. Но вместо того, чтобы ее послушаться, он теперь направился к главарю, положив свое снаряжение возле штабеля ящиков и бочонка с водой или грогом. Вокруг шаткого стола посреди палатки стояли восемь или девять человек. С центральной перекладины свисала лампа, покачивавшаяся от толчков ветра. Толстые, покрытые татуировками руки стоявших вокруг стола напоминали стволы небольших деревьев. Татуировки были украшены шрамами от втертого в открытые раны грубого песка.

– Подвиньтесь, – сказал Брок с сильным акцентом, который сложно было определить – возможно, говор кочевников к югу от Лоу-Пэба или старых садовников из оазиса на западе. Он махнул рукой между двумя бородачами, словно отгоняя мух от тарелки с едой, и те, слегка заворчав, отступили в сторону. Хэп занял место у стола высотой по пояс, и Палмер присоединился к нему.

– Вы слышали про Данвар, – сказал Брок без каких-либо представлений и формальностей. Фраза походила на вопрос, но прозвучала как некое утверждение.

Окинув взглядом стол, Палмер увидел, что многие наблюдают за ним, поглаживая длинные клочковатые бороды. Здесь упоминание о легендах не вызывало взрывов смеха. Здесь взрослые мужчины смотрели на безбородых юнцов, будто раздумывая, сгодятся ли те в качестве ужина. Но ни у кого из них не было татуировок на лице, как у каннибалов на дальнем севере, и Палмер понадеялся, что их с Хэпом оценивают как потенциальных работников, а не кандидатов на жаркое.

– Все слышали про Данвар, – прошептал Хэп, и Палмер почувствовал в голосе друга благоговейный трепет. – Мы отправимся туда?

Повернувшись к другу, Палмер проследил за его взглядом, устремленным на стол. Мясистые кулаки, запотевшие кружки и дымящаяся пепельница прижимали к его крышке четыре угла большого куска пергамента. Дотронувшись до ближайшего к нему края, Палмер понял, что покрытый пятнами коричневый материал толще обычного пергамента. Скорее, он напоминал растянутую и выделанную шкуру кайота, которая казалась хрупкой на ощупь, будто была очень старой.

Услышав вопрос Хэпа, один из мужчин рассмеялся.

– Вы уже тут, – проревел он.

Над старым рисунком проплыл дымный выдох, походивший на песчаную бурю, если смотреть с высоты. Толстый, как сарделька, палец Брока проследовал вдоль того самого созвездия, на которое совсем недавно, будто в тумане, таращился Палмер.

– Пояс великого воина Колорадо. – Услышав босса, мужчины вокруг стола перестали болтать и пить. Палец нашел звезду, известную каждому мальчишке. – Лоу-Пэб, – шершавым, будто насыщенный песком ветер, голосом проговорил Брок.

Но это вовсе не было названием звезды, о чем Палмер вполне мог бы ему сказать. Лоу-Пэбом назывался непокорный городок к югу от Спрингстона, недавно вступивший в конфликт с соседями из-за водяных и нефтяных скважин. Палмер смотрел, как Брок проводит вдоль пояса пальцем, который проплыл словно сарфер между двумя городами, пересекая спорную землю. Жест несколько затянулся, будто Брок пытался показать им некий скрытый смысл.

– Спрингстон, – объявил он, задержавшись на средней звезде.

«Дом», – подумал Палмер. Взгляд его скользнул по остальной карте, лабиринту линий и знакомых скоплений звезд, стрелок и штрихов, сделанных за многие годы в разной степени выцветшими чернилами педантичных надписей, в которых слышались бесчисленные спорившие на полях карты голоса.

Толстый палец продолжил движение дальше на север – если эти звезды в самом деле изображали Лоу-Пэб и Спрингстон.

– Данвар, – объявил Брок, ткнув пальцем в стол и показывая на третью звезду в поясе великого Колорадо.

Карта, похоже, предполагала, что погребенный мир богов располагался в соответствии с их небесными звездами. Как будто человек оказался в ловушке между зеркальными мирами сверху и снизу. Пока Палмер над этим размышлял, палатка покачнулась.

– Вы его нашли? – спросил Хэп.

– Угу, – ответил кто-то.

Все снова начали пить и курить. Когда с карты убрали кружки, шкура, на которой она была изображена, попыталась свернуться в рулон.

– Мы предполагаем, – произнес со своим странным акцентом Брок. – А вы, ребята, точно нам скажете.

– Говорят, будто Данвар на глубине в милю, – пробормотал Палмер. Все за столом замолчали, и он поднял взгляд. – Никто никогда не нырял даже на полмили.

– Никто? – спросил кто-то. – Даже твоя сестра?

Из-под бород раскатился смех. Палмер так и знал, что о ней вспомнят.

– Там вовсе не миля, – махнул толстой рукой Брок. – Забудьте про легенды. Данвар здесь. Добычи больше, чем во всем Спрингстоне. Тут лежит древний метрополис. Три погребенных города в этих краях расположены в соответствии со звездами пояса Колорадо. – Прищурившись, он взглянул на Хэпа, затем на Палмера. – Нам просто нужно, чтобы вы, ребята, это подтвердили. Нам нужна настоящая карта, а не эта шкура.

– О какой глубине идет речь? – спросил Хэп.

Палмер повернулся к другу. Он предполагал, что этот вопрос уже обсудили, и подумал, что, возможно, об обещанной плате еще не договорились, а может, его друг просто пускает пыль в глаза. Они пришли сюда не ради большого грабежа, а чтобы понырять за призраками, докопаться до легенд.

– Восемьсот метров.

Наступила тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра.

Палмер покачал головой:

– Думаю, вы слишком переоцениваете то, на что способен дайвер…

– Мы прокопались на первые двести метров, – сказал Брок и снова постучал по карте. – И тут, на этой карте, говорится, что самые высокие строения поднимаются еще на двести пятьдесят.

– То есть остается… – Хэп поколебался, явно ожидая, что кто-то посчитает за него.

Палмеру показалось, будто свет покачивающейся лампы потускнел, а края карты расплылись, словно в тумане.

– Триста пятьдесят метров, – ошеломленно проговорил он.

Ему доводилось погружаться на двести пятьдесят метров с двойным комплектом баллонов, и он знал тех, кто ходил на триста. Его сестра и еще несколько человек могли спуститься на четыреста, а некоторые заявляли и про пятьсот. Палмера никто не предупреждал, что им придется нырять столь глубоко, как и помогать очередным золотоискателям тратить впустую время на поиски Данвара. На мгновение он испугался, что они работают на повстанцев, но оказалось еще хуже: речь шла об иллюзии богатства, а не власти.

– Триста пятьдесят – не проблема, – сказал Хэп. Положив ладони на карту, он склонился над столом, делая вид, будто изучает заметки. Палмер понял, что его друг ошеломлен не меньше его. Подобное стало бы рекордом для них обоих.

– Мне просто нужно знать, что он тут. – Брок снова ткнул пальцем в карту. – Прежде чем мы продолжим копать, нам нужны точные координаты. Эту гребаную дыру не так-то легко поддерживать.

Со стороны тех, кто, как понял Палмер, занимался рытьем, послышалось утвердительное ворчание. Один из них улыбнулся Палмеру.

– Твоя мамаша наверняка знает, как поддерживать дырку в надлежащем состоянии, – бросил он, и ворчание сменилось смехом.

Палмер почувствовал, как к лицу прилила горячая кровь.

– Когда отправляемся? – попытался он перекричать всеобщий хохот.

Смех смолк. Хэп отвел взгляд от ошеломляющей карты, и Палмер увидел в его широко раскрытых глазах страх, смешанный с предчувствием всех тех неприятностей, которые их ожидали, – будто он извинялся за то, что им пришлось отправиться столь далеко на север ради подобного безумия.

4. Раскоп

Ночью Палмер лежал без сна в тесной палатке, слыша храп и кашель незнакомцев. Завывавший допоздна ветер, доносивший шорох песка, утих. Постепенно светало, цвет палатки менялся с темного на серый и кремовый, а когда Палмер понял, что не может больше терпеть переполненный мочевой пузырь, он протиснулся между Хэпом и брезентовой стенкой, забрал рюкзак и ботинки и выскользнул наружу.

В воздухе все еще чувствовалась свежесть безоблачной ночи, песок остыл после вчерашней жары. На фоне темной полосы на западе виднелось лишь несколько звезд, и над дюнами напротив висела одинокая Венера. Солнце уже взошло, но над местными дюнами должно было появиться только через час.

Палмер надеялся, что уже нырнет, когда солнце обрушит на песок свои знойные лучи. Ему доставляла наслаждение царившая под землей прохлада, несмотря на затруднявшие продвижение участки влажного песка. Сев, он перевернул ботинки и постучал каблуком о каблук, высыпав небольшие пирамидки начерпи[2]. Похлопав по подошвам носков, он надел ботинки и крепко затянул шнурки на двойные узлы. Ему не терпелось нацепить ласты и отправиться в путь.

Проверив свой дайверский комплект, он занялся снаряжением. Из палатки выбрался один из старателей, откашлялся и сплюнул на песок достаточно близко от Палмера, чтобы тот это заметил, но достаточно далеко, чтобы тот смог утверждать, что плевок предназначался ему. После некоторого раздумья, пока старатель мочился на склон дюны, Палмер решил, что не вызывающее сомнений в намерениях расстояние составляло от четырех до пяти футов. Вполне по-научному.

Из палатки Брока появился жилистый мужчина с черной как уголь кожей – Могун, который в слабом свете наступающего дня выглядел не столь устрашающе. Вероятно, он был вторым после Брока, судя по тому, как они оба совещались прошлой ночью. Могун бросил взгляд на Палмера, слегка подняв брови, будто спрашивая, готов ли тот к сегодняшнему подвигу. Палмер кивнул в ответ и в знак приветствия. Он чувствовал себя прекрасно, готовый к нырку. Проверив два больших баллона с воздухом, пристегнутые сзади к его дайверскому рюкзаку, он сделал несколько быстрых глубоких вдохов, подготавливая легкие. Ничто не препятствовало погружению на глубину, о которой просил Брок. Его дайверская маска позволяла видеть сквозь пару сотен метров песка. Все, что ему нужно было сделать, – нырнуть как можно глубже, возможно для первого раза на триста метров, записать все, что удастся увидеть, и вернуться назад. Вряд ли от него могли требовать большего.

Из палатки вышел Хэп, прикрывая глаза от близящегося рассвета. Он выглядел не столь готовым к глубокому нырку, и Палмер подумал о тех своих знакомых, кто ушел в песок, чтобы исчезнуть навсегда. Предчувствовали ли они это, проснувшись утром? Ощущали ли они нутром, что кто-то в этот день умрет? И шли все равно, не обращая внимания на это чувство? Он вспомнил Романа, который отправился на поиски воды в окрестностях Спрингстона, но не вернулся, и его так и не нашли.

Возможно, Роман знал, что ему не следует идти, вплоть до последнего мгновения, но чувство долга оказалось выше терзавшего его душу неприятного предчувствия. Палмер подумал, что, возможно, именно так сейчас поступают они с Хэпом – идут вперед, несмотря на все сомнения и страхи.

Оба молча проверили снаряжение. Палмер достал из рюкзака несколько полосок сушеного змеиного мяса, и Хэп взял одну. Они пожевали приправленное пряностями мясо и сделали несколько глотков из фляжек. Когда Могун сказал, что пора идти, они упаковали свои дайверские комплекты и взвалили тяжелые рюкзаки на спины.

Эти люди заявляли, что прокопались на двести метров, чтобы дать им столь необходимую фору. Палмеру доводилось видеть подобное, и каждый дайвер знал, что лучше всего выбирать самое глубокое место между медленно движущимися дюнами – но двести метров? Это было глубже, чем колодец в Спрингстоне, из которого его младший брат каждый день таскал ведрами песок. Извлечь такую массу песка и не дать ему снова обрушиться было непросто. Песок с легкостью засыпал выкопанные ямы – у ветра имелось намного больше рук, чем у тех, кто рыл землю. Пустыня погребала даже то, что было построено поверх песка, не говоря уже о том, что под ним. Здесь же им с Хэпом приходилось полагаться на пиратов – что те обеспечат им надежную крышу.

Будь здесь его сестра, она бы отвесила ему затрещину за глупость и оттаскала бы за ноги по горячим дюнам за то, что он влез в эту заварушку. Она убила бы его уже за то, что он вообще связался с бандитами, – хотя сама водила шашни с им подобными. С другой стороны, его сестра была воплощением лицемерия. И она всегда говорила ему, что чужую власть следует оспаривать – пока речь не шла о ее собственной.

– Это все ваше барахло? – спросил наблюдавший за ними Могун, сунув черные руки в рукава свободного, похожего на женское платье белого одеяния. Ослепительно-яркое, оно развевалось вокруг его лодыжек, танцуя подобно волнам жара. Палмер подумал, что Могун выглядит как ночь, облачившаяся в день.

– Все, – улыбнулся Хэп. – Никогда раньше не видели песчаного дайвера?

– Я немало их повидал, – ответил Могун и махнул парням, давая знак следовать за ним. – У последних двух, которые пытались, было по три баллона на каждого. Только и всего.

Палмер усомнился, что правильно его расслышал.

– Последних двух, которые пытались? – переспросил он.

Но Могун уже скользил мимо палаток и между дюнами, и им с Хэпом с их тяжелыми рюкзаками пришлось напрячься, чтобы его нагнать.

– Что он сказал? – спросил Палмер Хэпа.

– Сосредоточься на нырке, – мрачно ответил тот.

День только начинался, и в пустыне еще царила прохлада, но затылок друга блестел от пота. Поправив рюкзак на плечах, Палмер зашагал по мягкому песку, глядя, как тот поднимается низкими облачками под порывами пронесшегося среди дюн первого утреннего ветерка.

Когда они миновали палатки, Палмеру показалось, будто он слышит вдали глухой треск какого-то мотора, – возможно, это был генератор. Дюны расступились, и земля начала уходить вниз, груды песка сменились широким открытым пространством. Перед ними возникли очертания ямы, превосходившей размерами колодец в Спрингстоне, – своего рода гора наоборот, огромная перевернутая пирамида отсутствующей почвы; вдали из трубы вырывался песчаный шлейф, уносимый ветром на запад.

На склоне трудились люди. До дна было около ста метров – лишь половина того, что им обещали, но масштабы работы посреди пустыни выглядели воистину впечатляющими. Этим пиратам вполне хватало амбиций, чтобы суметь спланировать свои усилия дольше чем на неделю. На дне ямы виднелась рослая фигура главаря Брока. Палмер спустился по склону следом за Могуном и Хэпом, заметив, что люди внизу с беспокойством поглядывают на осыпавшуюся перед ними лавину песка.

Когда Палмер добрался до дна, шум работавшего генератора смолк. Раз за разом вытаскивая ботинки из рыхлого и текучего песка, он заметил, что остальные стоят на листе металла, который трудно было разглядеть под нанесенным песком. Палмер не понимал, каким образом вообще существовала эта яма, чтó было источником шлейфа, который он видел, и как это все поддерживается. В подобном же замешательстве явно пребывал и Хэп, поскольку он спросил Брока, как такое возможно.

– Это даже не половина всего, – ответил Брок, махнув двоим, которые, наклонившись, смели песок вокруг своих ног. Палмеру велели отойти назад, и кто-то потянул за ручку. Послышался скрежет ржавых, забитых песком петель, и поднялась крышка люка. Кто-то посветил в люк, и Палмер увидел, куда ведут остальные сто метров.

Цилиндрическая шахта уходила вертикально вниз сквозь утрамбованную землю. Один из мужчин размотал пару веревок и начал выкладывать их на песок. Палмер уставился в бездонную черную дыру, чувствуя, как у него слабеют колени.

– Давайте, до вечера ждать мы не можем. – Брок махнул рукой.

Один из его людей шагнул вперед и, стянув со рта платок, помог Хэпу снять рюкзак, а затем попытался помочь со снаряжением, но Хэп лишь отмахнулся от старика. Палмер сбросил свой рюкзак, не сводя взгляда с мужчины. Тот отрастил длинную клочковатую седую бороду, но Палмеру показалось, будто он узнал в нем Егери, старого работягу, знакомого его сестры.

– Вы ведь держали дайверскую лавку в Лоу-Пэбе? – спросил Палмер. – Моя сестра как-то раз брала меня туда с собой. Вас зовут Егери, верно?

Тот пристально взглянул на него, а затем кивнул. Когда он шагнул к Палмеру, чтобы помочь распаковать снаряжение, Палмер не стал возражать. Он не мог поверить, что Егери оказался столь далеко на севере, в глубине пустоши. На мгновение забыв о нырке, он смотрел, как старые опытные руки возятся с его дайверским комплектом, проверяя провода и клапаны, осматривая воздушные баллоны, которые Палмер обработал наждачной бумагой, чтобы создать видимость большего числа нырков на своем счету.

Раздевшись до нижнего белья, они с Хэпом забрались в дайверские костюмы, следя, чтобы не запутались шедшие вдоль рук и ног провода. Сестра Палмера как-то раз сказала ему, что Егери разбирается в дайвинге лучше, чем любые десятеро, вместе взятые. И вот он, прямо тут, облизывает старые пальцы и ощупывает контакты батарей на маске Палмера, прежде чем включить ее и снова выключить. Похоже, Палмер недооценил этих людей, сочтя их неорганизованными и жаждущими наживы искателями сокровищ. Он надеялся, что они не единственные, кто мог бы оправдать его надежды.

– Люк не дает песку засыпать яму, – сказал Егери, – так что нам придется закрыть его за вами. – Он перевел взгляд с Хэпа на Палмера, убеждаясь, что оба его слышат. – Следите за воздухом. Мы принимаем сигнал от чего-то твердого на глубине примерно в триста метров, слабый, но постоянный.

– Вы можете прозондировать на такую глубину? – спросил Хэп. Они с Палмером уже почти полностью облачились в костюмы.

Егери кивнул:

– У меня тут подключены две сотни моих дайверских костюмов. Именно так поддерживаются стены шахты и разрыхляется песок снаружи, чтобы его можно было откачивать. У нас еще осталось топлива в генераторе на несколько дней, но к тому времени вы уже или погибнете, или вернетесь.

Старый работяга не улыбнулся, и Палмер понял, что это не шутка. Он надел маску, подняв изогнутый экран на лоб, чтобы иметь возможность видеть. Повесив на шею дайверский фонарь, он закрепил на ботинках ласты. Рюкзак и одежду пришлось оставить, но фляжку он надежно закрепил на теле так, чтобы та не болталась: он не доверял этим людям, которые вполне могли в нее помочиться, пока его не будет.

– А те, другие двое дайверов? – спросил он у Егери. – Что с ними случилось?

Старый дайв-мастер пожевал набившуюся в рот песчаную крошку, от которой тут не мог избавиться никто.

– Лучше побеспокойтесь о себе, – посоветовал он.

5. Нырок

Палмер спускался в шахту, чувствуя, как врезаются в подмышки веревки, которые перебирали руками в перчатках люди наверху. Луч фонаря, медленно вращаясь, перемещался по гладким стенам. Хэп парил в нескольких метрах ниже на собственной веревке.

– Чертовски тихо, – сказал Хэп.

Не нарушая тишины, Палмер протянул руку и коснулся стены шахты, ощутив под пальцами слежавшийся пескамень[3]. Шахта была искусственной. Он вспомнил слова Егери насчет двух сотен костюмов, и его пробрал холод.

– Они ее создали, – прошептал он. Они с Хэпом опускались все ниже, продолжая вращаться. – Они используют вибрации, чтобы удерживать стены. И разрыхлять песок, прежде чем его откачать.

Палмер вспомнил мягкий и вязкий песок под ногами, когда они спускались в кратер.

– Дно приближается, – объявил Хэп. – Вижу песок внизу.

Палмер представил, как отключается генератор или кто-то прекращает подачу энергии, удерживающей песчаные стены, и те мгновенно обрушиваются. При мысли о всей этой массе земли у него перехватило дыхание, и он едва не включил свой дайверский костюм, просто на всякий случай.

– Я внизу, – сказал Хэп. – Осторожнее с ластами.

Палмер почувствовал на своей лодыжке руку Хэпа, который направлял его, чтобы он не приземлился на голову напарнику. Снизу шахта казалась очень узкой. Развязав узлы на груди, они дважды потянули за веревки, как говорил Брок.

– Я пойду первым, – предложил Хэп.

Сняв с груди редуктор, он проверил подачу воздуха и, потянувшись через плечо, повернул вентиль. Убедившись, что все в порядке, он взял загубник в зубы.

Последовав его примеру, Палмер сжал загубник зубами и кивнул. Он сделал первый глубокий вдох из баллона, и его вдруг охватило странное спокойствие. Вскоре ему предстояло оказаться под песком – единственном месте, где он мог забыть об окружавшем его безумии. Только он и глубина, спокойный холодный песок – и шанс, пусть и невероятный, обнаружить глубоко под ластами Данвар.

Хэп включил костюм, хлопнув по большой кнопке на груди. Стоя рядом с ним, Палмер ощутил возникшую в воздухе вибрацию. Оба настроили свои маячки на песок и включили их. Коснувшись груди, Палмер привел в действие свой костюм, после чего накрыл выключатель кожаным клапаном, чтобы не оказаться в ловушке, если тот случайно сработает.

Опустив маску на глаза, Хэп улыбнулся и в последний раз махнул рукой. А потом песок под его ногами расступился, словно засосав его, – и Хэп исчез.

Палмер выключил фонарь, экономя электричество, опустил маску и включил экран. Мир вокруг почернел, затем сменился пурпурной мешаниной движущихся силуэтов. Воздух мешал песчаному зрению, лишая возможности видеть. Чувствуя, как прижимается к вискам оголовье маски, Палмер подумал о том, чего ему хочется от песка, и тот подчинился. Костюм завибрировал, посылая инфразвуковые волны среди молекул и атомов, и песок стал обретать свойства воды, обтекая Палмера, который начал погружаться.

Как только песок окутал его, Палмер ощутил восторг, подобный тому, который наверняка испытывал в полете дюнный ястреб, – чувство невесомости и свободы, возможность скользить в любую желаемую сторону. Он направил свои мысли, как учила его много лет назад сестра, разрыхляя песок под собой и уплотняя сверху, чтобы образовался позволявший дышать карман вокруг груди. Отводя от себя вес давившей со всех сторон земли, он небольшими спокойными глотками дышал из редуктора, сберегая воздух.

Колеблющиеся пурпурные пятна сменились радугой цветов. Все, находившееся далеко, выглядело пурпурным и голубым, все близкое или твердое – ярко-оранжевым и красным. Подняв взгляд, он увидел над собой ярко-желтую шахту – так мог светиться лишь уплотненный дайверским костюмом песок. Свечение было столь ярким, что белое мерцание транспондеров трудно было разглядеть, но одного маячка вполне хватало. Посмотрев вниз, он нашел Хэпа – оранжевое пятно с зелеными краями. Новая маска отлично работала, не пропуская внутрь песок и давая намного более четкое изображение, чем прежняя. Он отчетливо различал руки и ноги Хэпа там, где раньше увидел бы лишь размытое пятно. Нырнув следом за другом, он вслух сообщил Хэпу, что видит его.

«Слышу тебя», – ответил Хэп. Голос донесся сзади и чуть ниже ушей Палмера, завибрировав в челюсти. Оба опускались вертикально вниз, позволяя песку обтекать себя. Давление на костюмы росло, поток становился все сильнее по мере того, как они уходили все глубже, и дышать было все труднее. Палмер успокаивал себя мыслью, что это всего лишь быстрый нырок и возвращение назад. Никакого грабежа, просто один из тех бахвальских нырков, когда спускаешься как можно быстрее и как можно глубже, чтобы бросить взгляд и тут же вернуться. Нырок из тех, о которых предупреждала его сестра. Но на этот раз он нырял не ради самолюбия, а ради денег. Это была работа, а не попытка что-то доказать.

«Что-нибудь видишь?» – спросил Хэп.

«Пока нет».

Палмер взглянул на датчик глубины на экране маски. Расстояние передавал оставшийся наверху транспондер. Пятьдесят метров. Сто метров. Становилось все тяжелее дышать, и требовалось больше сосредоточенности, чтобы перемещать песок. Чем глубже они погружались, тем плотнее и тяжелее была толща песка над ними. Именно тогда многие дайверы впадали в панику и «замуровывались» или позволяли песку застыть. Сестра дважды вытаскивала его из подобной гробницы, когда обучала его со своим старым снаряжением. Когда пустыня обхватывает громадными лапами твою грудь и решает, что дышать ты больше не будешь, именно тогда ты начинаешь ощущать, насколько ты маленький, всего лишь песчинка, раздавленная среди бесчисленных других таких же.

Палмер старался об этом не думать, проходя отметку в сто пятьдесят. Он добрался до двухсот метров – примерно на такую глубину он любил погружаться. Он успокаивал себя, не обращая внимания на проникавшие за маску и в уши частицы песка, на песок в уголках рта, заполнявший пространство между губами и редуктором, на песок, хрустевший на зубах, и сосредоточившись лишь на обтекании. Мощности батарей в его костюме вполне хватало; он заменил их на вдвое более емкие несколько нырков назад. Снаряжение не должно было подвести. Он испытывал то безмятежное чувство, которое приходит, когда можешь задерживать дыхание на несколько минут, когда песок холодит голову и затылок, когда мир уплывает все дальше и дальше.

Двести пятьдесят метров. Палмер ощутил прилив гордости. Ему не терпелось рассказать Вик…

«Дерьмо. Дерьмо. Дерьмо».

Слова с силой отдались в его зубах, – похоже, Хэп кричал. Взглянув на друга, Палмер тоже это увидел. Яркое пятно. Что-то твердое. Что-то огромное.

«Где земля?» – спросил Палмер.

«Понятия не имею. Что это?»

«Похоже на куб. Может, дом? Который засосали зыбучие пески?»

«Зыбучих песков не бывает на такой глубине. Черт, он уходит все глубже и глубже».

Палмер теперь и сам видел. Ярко-красный квадрат вспыхнул оранжевым, когда они подобрались ближе, и видно было, как твердые края уходят в глубину, сменяя оттенки на зеленые и голубые. Это была какая-то квадратная шахта, погребенная под песком, массивная и глубокая.

«Становится трудно дышать», – сказал Хэп.

Палмер тоже это почувствовал. Сперва он решил, что дыхание каким-то образом затрудняет странный объект в поле зрения, но он ощущал, насколько плотнее стал песок и насколько сложнее заставить его течь. Он все еще мог погружаться дальше, но подъем стал бы серьезным испытанием. Палмер остро чувствовал всю тяжесть простиравшейся над ним песчаной толщи.

«Возвращаемся?» – спросил Палмер. Его маска показывала двести пятьдесят метров. До загадочного сооружения было еще около пятидесяти. Учитывая двести метров, выигранных за счет раскопа, они формально находились на глубине в четыреста пятьдесят. «Черт побери». Он даже не мечтал, что сможет погрузиться столь глубоко. «Твоих тут всего двести пятьдесят», – напомнил он себе. И все же сестра говорила ему, что он пока не готов идти даже на столько. Он спорил с ней, но теперь поверил. Проклятье, она вообще хоть в чем-либо ошибалась?

«Взглянем, что это, – сказал Хэп. – А потом вернемся».

«До земли наверняка не меньше мили. Не вижу конца».

«Я кое-что вижу. Другие такие же».

Палмер пожалел, что у него нет маски Хэпа. Его собственная врезалась в лицо, давила на лоб и скулы, будто стремясь проломить череп. Он подвигал челюстью, чтобы уменьшить боль, усилием воли погрузился ниже и тоже что-то увидел: ярко-голубое внизу, другие квадратные шахты и еще одна в стороне, чуть глубже, лишь пурпурные очертания. И что там внизу – земля? Может, еще на триста метров ниже?

«Возьму образец», – послышался голос Хэпа. В плотном песке оголовье маски передавало слова от горла к полости рта громче обычного. Палмеру об этом когда-то рассказывала Вик. Он попытался вспомнить, что еще слышал о глубоких песках. Ему теперь приходилось прилагать такие усилия, чтобы вдохнуть, что у него возникло ощущение, будто его баллон пуст, но стрелка все еще оставалась на зеленом поле. Грудь сдавливало столь невыносимо, что казалось, будто еще немного – и треснут ребра. Ему доводилось видеть перебинтованных дайверов, видеть, как они поднимались наверх, истекая кровью из носа и ушей. Сосредоточившись, он приказал песку течь и последовал за Хэпом, хотя все в нем кричало, что пора убираться отсюда, повернуть назад и найти маячок, изо всех сил и как можно быстрее толкать песок вверх, послав деньги ко всем чертям.

Хэп добрался до сооружения. Стены выглядели идеально гладкими. Какое-то здание. Палмер теперь отчетливо его видел – невероятно высокое здание с мелкими деталями на крыше, часть которых была твердыми и яркими, явно из сплошного металла. Целое состояние в металле. Машины и агрегаты. Нечто, выглядевшее как воздуховод, как здание, предназначенное для того, чтобы дышать. И оно не было построено людьми, по крайней мере никем из тех, кого знал Палмер. Это был Данвар из легенд. Древний Данвар. «Город на глубине в милю, найденный бандой вонючих пиратов, – подумал Палмер. – И обнаруженный ими».

6. Данвар

Хэп добрался до здания раньше Палмера. Это был пескоскреб, перед которым опозорились бы все пескоскребы Спрингстона, способный проглотить их всех, будто змея пригоршню червей. Верхушка его была утыкана всяческим добром из ярко сверкающего металла, не тронутым грабителями, – трубами, проводами и бог знает чем еще. Палмер почувствовал, как по коже побежали мурашки, несмотря на то что песок сдавливал его со всех сторон.

«Я беру образец», – сказал Хэп.

Обычно они хватали что-нибудь – некий артефакт или кусок металла – и поднимались с ним наверх. Погрузившись глубже, Палмер увидел, что Хэп осматривает обширное пространство крыши здания. Адреналин и вид подобного богатства чуть облегчили задачу по перемещению песка – помог также внезапный прилив силы воли и желания, – но дыхание превратилось в пытку.

«Тут ничего не болтается», – пожаловался Хэп, исследуя крышу, которая явно была величиной с четыре квартала Спрингстона.

«Отломаю что-нибудь», – ответил Палмер. Он теперь находился на той же глубине, что и Хэп, даже чуть ниже. Соревновательный дух заставил его опуститься за край здания, погрузившись на триста с лишним метров. Мысль о побитии личного рекорда затерялась среди острых ощущений от подобного открытия. Воистину монументального открытия. Его беспокоило, что никто ему не поверит, но, естественно, маска все записывала. В ее памяти хранился весь нырок вместе с картой расположения этих гигантских колонн, тянувшихся вверх, словно пальцы давно погребенного божества.

Теперь уже была смутно видна ладонь этого великого бога – земля между пескоскребами. Ее усеивали яркие металлические глыбы, в которых Палмер узнал автомобили – судя по отраженному сигналу, отлично сохранившиеся. Но цвета на такой глубине различить было сложно. Он находился на незнакомой территории. Будто в подтверждение этого факта, индикатор воздуха в маске сменился с зеленого на желтый. Один из баллонов иссяк, послышался глухой щелчок переключившегося вентиля. Не проблема. Глубже они все равно погружаться не собирались, так что им оставалось полпути. И для подъема можно будет использовать меньше воздуха. Черт побери, пора было отсюда убираться. Только поискать, что можно отломать в качестве сувенира.

Палмер прозондировал песок, который мог быть внутри здания, песок, который он мог бы ухватить и потянуть к себе, чтобы взломать здание и забрать какой-нибудь мелкий артефакт. Плоская стена перед ним отражала сигнал и мерцала разными цветами, будто крича о стекле. «Внутри пусто, – сказал он Хэпу. – Я его протараню».

Палмер мысленно сформировал песчаный таран, представив, как твердеет песок перед ним и разрыхляется вокруг. Пальцы его левой руки судорожно сжались, как обычно бывало, когда он сосредотачивался, и он почувствовал, как потеет под костюмом, несмотря на прохладу в глубине песка. Убедившись, что таран готов, Палмер бросил его вперед, на мгновение потеряв контроль над песком вокруг собственного тела. Он ощутил, как песок сжимается со всех сторон, будто стенки гроба, горло будто стиснули огромные лапы, грудь окуталась мокрым удушающим одеялом, по рукам и ногам побежали мурашки, а потом таран врезался в здание и рассеялся, и песок вновь потек вокруг Палмера.

Он глубоко вздохнул – раз-другой. Казалось, будто он втягивает воздух в легкие через тонкую соломинку, но вспышки перед глазами исчезли. Палмер погрузился чуть глубже, но в конце концов выровнялся. Картина перед ним изменилась – песок теперь был внутри здания. Он разбил стекло. Колеблющееся пурпурное пятно подсказывало, что там есть воздух. Пустота. Артефакты.

«Вхожу внутрь», – сказал он Хэпу.

«Вхожу внутрь», – сказал он самому себе.

А затем пескоскреб поглотил его.

7. Погребенный

Сколько Палмер себя помнил, он всегда мечтал стать дайвером, мечтал о том, как войдет в песок, но с тех пор он узнал, что умения требует не вход, а выход. Дайвер быстро учится десятку ярких способов проникнуть в дюну, каждый более эффектен, чем предыдущий – от падения лицом вниз в песок, который мягко обволакивает тебя, до прыжка назад с руками над головой, исчезая почти без всплеска или позволяя песку ухватить тебя за ботинки и утащить в глубину, закрутив будто штопор. Сила тяжести и гостеприимные объятия текучего песка давали множество возможностей.

Выход же требовал определенного искусства. Палмер много раз видел, как дайвер появлялся из дюны, сплевывая песок и судорожно ловя ртом воздух, беспомощно размахивая руками и увязнув по пояс. Он видел, как другие вылетали с такой скоростью, что ломали руку или разбивали нос от удара о землю. Мальчишки в школе часто пытались выскакивать из дюн кувырком, что приводило к катастрофическим, а часто и смехотворным результатам. Палмер, с другой стороны, всегда старался возвращаться из песка спокойно и без особых эффектов, как и его сестра. Она всегда говорила, что те, кто ведет себя спокойно, выглядят отважнее хвастунов – как и подобает профессионалам. Сделать вид, будто в каком-то из разрушенных пескоскребов все еще работает лифт, который доставил его на верхний этаж, – вот к чему он стремился. Но сейчас все было иначе.

Впечатление было такое, будто его отрыгнула недовольная песчаная пасть. Небольшая лавина, скользнувшая внутрь здания, подхватила его и выбросила на открытый воздух.

Палмер приземлился с глухим хрустом, сперва на плечо, а затем на спину, ощутив, как баллоны болезненно врезались в позвоночник. Маску сбило с лица, и пурпурные пятна перед глазами исчезли. В рот набился песок, загубник наполовину вывалился, воздух от удара вышибло из легких.

Вынув загубник, Палмер откашливался и отплевывался, пока не смог снова дышать.

«Снова дышать».

Воздух был затхлым и заплесневелым. Пахло грязным бельем и гниющей древесиной. Палмер продолжал сидеть в кромешной тьме, крепко зажмурившись. Он сделал еще один осторожный вдох. «Тут есть воздух», – сообщил он Хэпу, но, естественно, друг не мог его слышать. Оголовье маски перекосилось, и в любом случае, не будучи погребенным в песке, он никак не мог передать дальше свой голос.

Крик тоже бы не помог. Нашарив фонарь, Палмер включил его. Перед ним, словно в тумане, открылся мир богов. Он повернулся, оставив за спиной песчаную лавину, которая, казалось, заползала все дальше внутрь, будто пытаясь облегчить собственный сокрушительный вес.

Предметы в помещении выглядели знакомо. Подобные артефакты находили под Спрингстоном и Лоу-Пэбом. Десятки стульев, все одинаковые. Стол, больше любого из тех, что ему доводилось видеть, величиной с квартиру. Палмер стащил ласты и отложил их в сторону, затем опустил на пол баллоны и закрыл вентиль, убедившись, что кислороду не грозит утечка. Отключив питание костюма и маски, он насладился возможностью расслабиться, дать диафрагме отдых от борьбы с давлением песка, почувствовать, что его ребра целы.

Его опытный взгляд сборщика трофеев заметил на столе у стены кипятильный аппарат. Трубки заржавели, и резина выглядела хрупкой, но машинку вполне можно было продать за пятьдесят монет, и даже вдвое дороже, если его брат Роб сумеет привести ее в рабочее состояние. Аппарат был все еще включен в розетку, будто кто-то до сих пор рассчитывал им воспользоваться. Все в этой комнате выглядело сверхъестественно продвинутым и вместе с тем древним. Добытое во время нырка всегда вызывало у Палмера подобное чувство, но здесь оно превосходило любые вообразимые масштабы…

Позади него послышался грохот и шипение надвигавшегося песка. Палмер вздрогнул, ожидая, что лавина сокрушит остатки стекла и поглотит его с поднятой на лоб маской и отключенным костюмом, но вместо этого раздался глухой удар, затем стон, и в помещение ввалился Хэп.

– Черт… – произнес Хэп, и Палмер поспешил помочь ему подняться.

Песок скользил вокруг их ног, приходя в равновесие – влажный и достаточно плотный, чтобы не заполнить помещение целиком, во всяком случае не сразу. Палмеру доводилось проплывать через многие здания поменьше на меньшей глубине, и он видел, на что со временем может быть способен песок.

– Тут есть воздух, – сказал Палмер. – Немного затхлый. Можешь снять маску.

Хэп с трудом удержался на ногах, путаясь в ластах. Изо рта его вырывалось прерывистое хриплое дыхание. Палмер дал ему возможность отдышаться.

Сняв маску, Хэп огляделся вокруг, моргая и выковыривая песок из уголков глаз. Взгляд его скользил по грудам денег, обретших форму древних предметов, а затем упал на лицо друга, и оба широко улыбнулись.

– Данвар, – хрипло проговорил Хэп. – Черт, не могу поверить.

– Видел другие здания? – спросил Палмер, у которого тоже перехватило дыхание. – И я заметил землю примерно в трехстах метрах ниже.

– Видел, – кивнул Хэп. – Хотя не смог продвинуться даже на метр дальше. Блин, еще немного, и вообще бы застрял.

Он не сразу снял маску, вероятно считывая показания приборов, а затем, нахмурившись, сбросил со спины баллоны.

– Не забудь закрыть вентиль, – сказал Палмер.

– Верно. – Хэп повернул ручку. К его потному лицу и затылку прилип песок. Палмер увидел, как его друг вытряхивает из волос целую песчаную дюну. – Что дальше? – спросил он. – Пошарим вокруг? Приметил тот кипятильник?

– Угу, уже заметил. Предлагаю проверить несколько дверей, перевести дух, а потом убираться отсюда ко всем чертям. Если останемся дольше, чем хватило бы воздуха в двух баллонах, наши друзья наверху могут решить, что мы добрались не дальше, чем те придурки до нас, и завалить над нами туннель. Вряд ли мне хватит воздуха, чтобы выбраться на поверхность без той шахты.

– Угу… – рассеянно проговорил Хэп. Сбросив ласты, он вытряхнул из них начерпь и оттащил свое снаряжение от насыпавшегося через разбитое окно песка. – Хорошая была идея разбить стекло. Я только увидел, как ты исчез, но не смог разглядеть ничего внутри.

– Спасибо. И хорошо, что можно перевести дух. Подниматься будет непросто. Нужно набраться сил.

– Аминь. Эй, ты, случайно, не видел по пути тех других дайверов?

Палмер покачал головой:

– Нет, а ты?

– Не-а. Хотя надеялся, что их сложно будет не заметить.

Палмер кивнул. Одной из самой ценных находок считался другой дайвер. Дело было не только в снаряжении, которое могло стоить приличных денег, – речь шла о доле любых причитавшихся им наград или оставленных ими завещаний. Каждый дайвер в той или иной степени боялся оказаться погребенным без надгробия, и потому «премия за кости», как ее называли, делала любого дайвера другом мертвецов.

– Попробуем вон те. – Хэп показал на двустворчатые двери в дальнем конце помещения.

Палмер добрался до них первым и провел ладонями по гладкому дереву.

– Чтоб меня черти оттрахали – с радостью вытащил бы отсюда эти двери.

– Если вытащишь, уж точно сможешь потрахаться с кем-нибудь посимпатичнее.

Рассмеявшись, Палмер взялся за металлическую ручку, и та повернулась, но дверь заклинило. Они вдвоем потянули за нее, кряхтя от напряжения. Хэп уперся ногой в другую створку, и когда та наконец поддалась, оба отлетели назад, врезавшись в стол и стулья.

Хэп рассмеялся, переводя дух. Дверь заскрипела на петлях. Послышался еще какой-то звук, будто капала вода из крана или потрескивала под некоей тяжестью большая балка. Палмер вгляделся в потолок. Казалось, будто у пескоскреба бурчит в животе после того, как туда попала пара новых лакомых кусочков.

– Не стоит тут долго задерживаться, – заметил Палмер.

Хэп пристально посмотрел на него. Палмер чувствовал, что друг боится не меньше, чем он сам.

– Не стоит, – согласился Хэп. – Почему бы тебе не пойти первым? Я пока сэкономлю батарейки в фонаре, на случай если в твоем они сядут.

Палмер кивнул. Разумная мысль. Он шагнул в коридор за дверью. Напротив виднелась стеклянная перегородка с еще одной дверью, покрывшаяся паутиной трещин из-за осадки здания или тяжести песка. По другую сторону перегородки находилось нечто похожее на вестибюль с лифтом. Палмер бывал в лифтах в зданиях поменьше и считал их удобным способом перемещаться вверх и вниз, если здание было заполнено песком. Коридор, в котором он стоял, тянулся в обе стороны и был усеян дверьми. Справа располагался высокий стол или что-то вроде стойки администратора. Все выглядело просто чертовски красиво. Он кашлянул в кулак, надеясь, что здешний воздух…

За его спиной с грохотом захлопнулась дверь. Палмер в панике развернулся, подумав, что в помещение ворвалась песчаная лавина и придавила дверь, похоронив их снаряжение. Но в коридоре он был один. Хэп исчез.

Палмер попробовал дверь. Ручка повернулась, но дверь не открывалась. По другую сторону слышался скрежет, будто к двери что-то придвинули.

– Хэп? Что за черт?

– Прости, Палмер. Я вернусь за тобой.

Палмер заколотил в дверь:

– Эй, хватит дурачиться!

– Я вернусь. Извини, друг.

Палмер понял, что тот говорит серьезно. Он навалился плечом на дверь, почувствовав, что та слегка сдвинулась. Хэп, похоже, забаррикадировал ее стулом, засунув его под ручку.

– Открой гребаную дверь! – заорал Палмер.

– Послушай, – донесся до него далекий голос Хэпа с другой стороны помещения. – Я потратил весь воздух, пока спускался сюда. Один из нас должен подняться наверх и рассказать, что мы нашли. Я возьму еще баллоны и вернусь. Клянусь. Но это должен быть я.

– Пойду я! – закричал Палмер. – Это мой воздух! Я сумею добраться наверх!

– Я вернусь! – крикнул в ответ Хэп.

Палмер услышал слабое шипение открываемых вентилей и проверяемого редуктора. Его вентилей. Его редуктора.

– Ах ты, сволочь! – заорал Палмер.

Он попробовал соседнюю дверь, но та не сдвинулась с места. Вернувшись к первой двери, он с силой дернул на себя ручку и врезался плечом в дерево, почувствовав, как слегка сместился стул. Потом еще раз и еще. Дверь слегка приоткрылась, потом чуть шире, так что в щель можно было просунуть руку. Нащупав край стула, он потянул дверь на себя, и стул с грохотом свалился с ручки. Палмер протиснулся внутрь, ударившись локтями о драгоценные деревянные створки, споткнулся об опрокинутый стул и увидел, что Хэп все еще сидит на полу, натягивая ласт.

Палмер пробежал вокруг стола и мимо длинного ряда стульев. Увидев его, Хэп поднялся на ноги, опустил маску на широко раскрытые глаза и с решительным выражением на лице быстро направился к песчаному склону, неуклюже ковыляя в ластах, один из которых болтался на незастегнутых ремешках.

Палмер бросился следом за Хэпом, но тот уже нырнул головой вперед в песок. Песчаная лавина поглотила Хэпа, но Палмер успел ухватить его за ласт. От удара о жесткий неприступный песок у него перехватило дыхание. Он взглянул на свои руки, на свалившийся ласт. Его друг ушел. И забрал с собой воздух Палмера.

8. Как поступают пираты

Хэп выскочил из здания и врезался в песчаную стену. Он оказался не готов к тому, что та окажется столь плотной, – ощущение было такое, будто он движется сквозь кашу[4]. Сосредоточившись на обтекавшем его потоке, он попытался вздохнуть и только сейчас понял, что у него нет одного ласта. Проклятье. Он мог попросту тут сдохнуть. Сдохнуть прямо над гребаным Данваром.

Он глотнул воздуха из редуктора Палмера. В рот набился песок, который он не успел счистить. Черт, ну и рожа была у Палмера! Но какой у него был выбор? Остаться и ждать, когда Палмер за ним вернется? Нет уж, на хрен.

Разрыхлив песок над собой, он пинком отбросил назад твердый слой внизу. Руками было почти не пошевелить. Хэп отдался на волю песчаного потока, пытаясь вспомнить всех тех старых дайверов, что смеялись над новичками, в первую очередь использовавшими ласты. Следует не бить ногами, а думать о том, чтó тебя движет, – так они говорили. Он никогда им не верил. Теперь он пытался думать – и дышать. Дышать было чертовски тяжело – будто ему перебинтовали грудь, будто ему связали ребра, будто на него уселся верхом весь мир.

Вверх. Он совершил ошибку, посмотрев вниз, и тут же ощутил силу земного тяготения, засасывающий водоворот из пурпурных и голубых пятен, жесткую землю далеко внизу, которая исчезала из виду, пока от горстки зданий осталось лишь одно. Хэп направил маску вверх, ища мигающие транспондеры и видя, как высота на шкале прибора падает до менее чем трехсот метров. Двести пятьдесят. Он глотнул воздуха из баллонов, впервые порадовавшись за легкие Палмера, но нисколько ему не завидуя. Поднимаясь все выше, он чувствовал, как растет толща песка между ним и другом, и некая темная частичка его души понимала, что пути назад нет. Он обнаружил Данвар. Он. Пусть какой-нибудь другой придурок рискует своей головой, исследуя его и вытаскивая все эти артефакты. Черт, он даже тот кипятильный аппарат не прихватил – не было времени. Глубоко дыша и видя, как индикатор воздуха сменяется с желтого на красный, он поднялся на глубину меньше ста метров. Его больше не волновало, сколько воздуха осталось в баллоне. Он вполне мог справиться. Мог добраться. Наверху ослепительно сияли транспондеры. Можно было разглядеть оранжево-желтое свечение стен шахты. Хэп устремился к свету маячков и мягкому дну шахты, чувствуя, как болят от усилий ноги и ребра, уже готовый радостно закричать…

«Хэп!»

Едва слышный голос отдался в его челюстных костях. Палмер. Вероятно, засунул голову в песок, надев маску, и, задержав дыхание, кричал ему вслед. Хэп не ответил, не произнес ни слова вслух, оставив все эти мысли при себе.

«Хэп, ублюдок хренов, вернись! Хэп…»

Остального Хэп не слышал. Его голова пробила дно шахты, и он неуклюже подтянулся, вытаскивая ноги из размягченного вибрациями его костюма песка, пока наконец снова не вывалился на открытый воздух.

Хэп выплюнул загубник. Баллоны опустели. Подняв маску на лоб, он сделал несколько глубоких вдохов в кромешной тьме, борясь с желанием заорать от радости, что остался жив. Остальные наверняка ждали на металлической крышке люка и могли его услышать. Следовало действовать хладнокровно, так, как если бы ему уже доводилось совершать подобное. Чертов герой – вот кем он был. Легенда. Больше ему не придется платить за выпивку ни в одном дайверском баре всю оставшуюся жизнь. Он представил себя в старости, за сорок, седого и побитого жизнью, как он сидит в «Медовой норе» с двумя девицами на коленях, рассказывая про тот день, когда он обнаружил Данвар. Палмер тоже должен был сыграть некую героическую роль – об этом он уж точно позаботится. Велит бармену налить ему очередную порцию, чтобы провозгласить тост в честь Палмера. А девицы…

Включив фонарь и отключив питание костюма, он нашарил свисающую веревку, надежно обвязался ею под мышками и трижды резко дернул. Ах, девушки… Он подумал о девушках, чувствуя, как натягивается веревка. В последний момент вспомнив о маячках, которые стоили недешево, он потянулся к своему. Веревка начала подниматься. Крикнув, чтобы наверху подождали, Хэп нашарил маячок Палмера, стоивший добрых двадцать монет, и сжал маленькое устройство в ладони. Пока его вытаскивали из шахты, он уперся единственным ластом о стену, чтобы его не мотало из стороны в сторону, и сунул два транспондера в карман на животе. Черт побери. Он выбрался.

Светящийся диск наверху становился все больше и ярче, пока Хэпа тащили к небу. Он видел сияющее прямо над головой солнце, – похоже, уже наступил полдень. Проклятье. Неужели они так долго там пробыли? Кто-то наверху выкрикивал команды тянувшим веревку. Хэп слышал, как они кряхтят, перебирая веревку руками и рывками поднимая его все выше. Оказавшись у края, Хэп помог им, ухватившись за горячую кромку металлической платформы и, чувствуя, как металл жжет сквозь перчатки, подтянулся на усталых руках, отталкиваясь ногами.

Двое пиратов схватили его за костюм и баллоны и выволокли наверх.

– Где твой друг? – спросил кто-то, заглядывая через край.

– Не добрался, – ответил Хэп, пытаясь глубоко дышать.

Старик, проверявший до этого снаряжение Палмера, бросил пристальный взгляд на Хэпа, а затем замахал руками в сторону высокой дюны, где слышался шум работающего генератора и поднимался в небо песчаный шлейф. Но Брок резким движением опустил руки старика и уставился в ту же сторону, жестом отдавая некую команду. Вскоре все уже смотрели на Хэпа. Дайв-мастер вглядывался в глубину шахты, будто надеясь, что оттуда появится Палмер.

– Как далеко вы проникли? – спросил Могун, блеснув темными глазами. – Что вы видели?

Хэп понял, что все еще не может перевести дух от возбуждения и прилива адреналина.

– Данвар, – прохрипел он с торжествующей улыбкой. – Пескоскребы, каких еще никто никогда не видел. – Он посмотрел на Брока, глаза которого вспыхнули. – Пескоскребы повсюду, в сотни метров высотой, будто двадцать или тридцать Спрингстонов, вместе взятых. И везде артефакты…

– Ты долго пробыл внизу на двух баллонах, – сказал дайв-мастер. – Мы уже почти тебя не ждали.

– Мы нашли воздушный карман в одном из самых высоких зданий, так что смогли немного осмотреться. – Он старался говорить как о чем-то само собой разумеющемся. – Мы хотели добыть сведения, которые стоят ваших денег.

Хэп лучезарно улыбнулся Броку. Все это должно было стать частью его рассказов, приукрашенных за многие годы.

– Ты все записал? – с сильным горловым акцентом спросил Брок. – У тебя есть карта? Точные координаты? Все должно быть точно.

– Все сохранено в моей маске. – Хэп постучал по оголовью.

– Поглядим, что там.

Брок протянул руку. Двое других стояли за спиной Хэпа, держа открытой большую металлическую крышку. Хэп хотел было сказать, что сперва хочет увидеть деньги, но вдруг почувствовал, как маску стаскивают с его головы. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что слова Брока были обращены вовсе не к нему.

– Спасибо, – сказал Брок, улыбнувшись Хэпу. – А теперь, полагаю, ты сумеешь сохранить тайну.

Хэп собрался было ответить – да, черт побери, конечно, – но тут же понял, что и эти слова обращены не к нему. Едва он это осознал, как Могун толкнул его в грудь, и Хэп почувствовал, что падает назад. Он замолотил в воздухе руками, изо рта вырвался стон и беспомощный писк, опора под ногами исчезла, и он провалился во тьму.

Ударившись о твердую стену глубокой шахты, он, кувыркаясь, полетел вниз. Воздух свистел в ушах, желудок подкатил к горлу, заглушая крики. Он быстро падал. Внезапно Хэп почувствовал, как одна из его дико размахивающих рук угодила в петлю на свисающей веревке и та крепко затянулась, обжигая кожу. Он скользил все ниже и ниже, веревка со свистом врезалась в плоть, раздирая ее до кости. Кувыркаясь, он наконец ударился оземь, и тело взорвалось мучительной болью.

Нога, спина, баллоны, голова – все словно смешалось воедино. Он не ощущал собственного тела. Задранная вверх рука повисла на веревке. В свете фонаря он видел, что веревка глубоко погрузилась в плоть, стиснув кость, и на локоть струей стекала кровь.

Хэп попытался пошевелиться, но не смог. Повернув голову, он увидел возле своего плеча собственный ботинок. Ботинок возле плеча. И к Хэпу вдруг пришло тупое тошнотворное осознание, что нога его все еще в этом ботинке.

«Черт, о черт…» Тело его обратилось в руины, но разум все еще работал, понимая, что с ним случилось, и ему стало ясно, что для него все кончено. Он превратился в неестественную груду мяса и костей, но все еще оставался жив.

Высоко наверху над маленьким кругом света склонились тени. Хэп попытался закричать, позвать на помощь, проклясть их до конца дней, но сумел издать лишь дребезжащий всхлип. Одна из теней махнула рукой, и угасающий разум Хэпа подумал, что машут ему. Но они махали в сторону склона огромного кратера, тому, кто удерживал от падения стены этой шахты, – ибо питание отключилось, подача энергии прекратилась и стены внезапно обрушились. Раскрытый в беззвучном мучительном крике рот Хэпа заполнился песком. И земля придавила его изломанную грудь.

9. Краткое шипение жизни

– Заносишь внутрь песок, – предупредил Коннер, когда вернулся выходивший отлить Роб.

Его младший брат ввалился в палатку и уселся на задницу, не забыв постучать друг о друга ботинками, прежде чем закинуть внутрь ноги, после чего попытался закрыть брезентовый полог.

– Если бы мы поставили палатку входом на запад, ветер не проникал бы внутрь, – пожаловался Роб.

– Мы всегда так делаем. Просто не тяни, когда ходишь туда-сюда.

Роб мрачно смотрел на Коннера, готовившего лампу. Снаружи отбрасывал красные отсветы угасающий костер. Ветер раскачивал палатку, слышался шорох песка о брезент.

– Сходил? – спросил Коннер.

– Угу.

– Еще понадобится?

– До утра – нет.

– Хорошо. Давай начнем.

Роб расположился с другой стороны палатки. Поправив фитиль, Коннер сжал пальцами его кончик, чтобы тот пропитался маслом, поднес к нему кремень и кресало и поджег, ударив одним по другому. Он выключил свой дайверский фонарь, и палатку заполнил более примитивный и непостоянный свет колеблющегося пламени. То был свет детства и ностальгии. Эфемерный свет, не живущий долго.

Оба смотрели на живое пламя, мысленно вернувшись в те дни, когда все было проще, когда проблемы со светом сводились к очередному кувшину с вытопленным жиром, а не к новым аккумуляторам.

– Это была лампа отца, – сказал Коннер. – Он оставил ее нам той ночью перед уходом, чтобы мы смогли найти дорогу домой.

Так Коннер начал ежегодный ритуал. Именно так он всегда его начинал. До этого те же слова произносил его старший брат Палмер, а еще раньше – их старшая сестра Вик.

Коннер оторвал взгляд от лампы, разрушив чары, и вдруг понял, что у Роба никогда не будет повода говорить эти слова. Их некому будет слушать. Они никого не станут волновать. Роб кашлянул в кулак, будто говоря: «Давай дальше».

– Сегодня будет… двенадцать лет, как папа покинул нас. Мы никогда не узнаем почему. Все, что осталось, – наша память о нем, и именно ее мы чтим. Именно в этой палатке… палатке нашего отца… мы видели его в последний раз. В то утро, когда мы проснулись, в ней было не так тесно. Ты спал в маминой утробе. Палмер говорил, что я всю ночь его пинал и утащил одеяло. Вик сказала, что она проснулась, когда отец уже собрался уходить, увидела его в лунном свете, когда он откинул полог, и поняла все по его лицу. Утром мы уже все знали. Мне тогда было шесть, а Палмеру чуть больше, чем тебе сейчас. Мама была молода и красива. И когда мы сворачивали палатку в то утро, это стало первым, что мы когда-либо делали без отца.

Коннер еле нашарил флягу. Его руки дрожали. В мыслях был сумбур. Он налил воды в крышку, сколько было положено, и протянул крышку брату, который осушил воду одним глотком. затем Коннер налил себе.

– В последнюю ночь, когда мы были вместе, отец поделился с нами своей фляжкой и рассказывал истории. Маме он тогда дал две крышки, одну – для тебя. – Коннер опрокинул крышку в рот и глотнул. – Когда отец впервые привел сюда Палмера и Вик, я еще не родился. Они с мамой говорили о своих родителях, о прошлом, о том, что нужно помнить. И когда отец оставил нас, мы поклялись возвращаться сюда каждый год, чтобы не забывать.

Коннер заметил, что Роб смотрит туда, где обычно сидел Палмер. Его не было с ними, как и Вик. Вот тебе и все обещания. Опустив палец в крышку, Коннер поднес его к открытому пламени, стыдясь своих планов, стыдясь того, что вырос таким же, как отец.

– Это шипение жизни, – сказал он. Пламя затрещало и припогасло, коснувшись воды, но тут же снова вспыхнуло. – Наши жизни – это пот на дне пустыни. Мы уходим в небо, переваливаем через зубчатый горный хребет и оказываемся на небесах, среди дождей и наводнений.

Он передал крышку Робу, который повторил ритуал и прилагавшееся к нему старое изречение. Оба они становились верующими на один день в году. С ними не было пастора, который допил бы из крышки, и Коннер велел выпить Робу. Крышка вернулась обратно на фляжку.

Роб долго смотрел на пламя, отсвечивавшее в его глазах. Наконец он взглянул на Коннера.

– Расскажи мне об отце, – попросил он.

В то же мгновение перед Коннером возник образ себя прежнего. Он снова был мальчишкой, и старший брат рассказывал ему истории про отца в те времена, когда тот был боссом Спрингстона, еще до того, как земля стала бесплодной, еще до того, как накренилась стена, до того, как Лоу-Пэб обрел независимость, в те времена, когда их отец ходил по улицам, здоровался с одними за руку и хлопал других по спине, когда он наедине оплакивал свои редеющие волосы, до того, как нужда и страдания его народа вынудили его отправиться в Ничейную землю вместе с остальными, кто ушел и никогда больше не вернулся.

В свете лампы, блестя глазами, сидел юный Коннер. Он представлял, как слушает вместе со старшим братом рассказы Вик об отце, когда тот был моложе, о великом песчаном дайвере, который отказывался от баллонов с воздухом из-за вызываемой ими болезни, который мог погрузиться на десять минут зараз и принести с невероятных глубин всевозможные чудеса, который спас водяной насос в Лоу-Пэбе и обнаружил холмы, ставшие западными садами. Об отце, когда тот был молод, безрассуден и отважен.

Но Коннер помнил другого человека. В последних его воспоминаниях об отце тот был седым и побитым жизнью, будто долго проведший на ветру и солнце кусок дерева. Он помнил, как отец в ту ночь в палатке поцеловал каждого из них в лоб, прошептав, что любит их и желает им счастья. Он помнил тот ужасный год, когда им пришлось покинуть большую стену и отправиться в долгое путешествие на запад вместе с ветром, через лучшие, а потом худшие части Спрингстона и дальше, в Шентитаун. Он помнил, как думал, что им никогда больше не придется воспользоваться семейной палаткой.

И все же они ею пользовались – каждый год с тех пор, как уменьшилась их семья и остались не исполненными обещания. В первый год без отца их сопровождала мать, чтобы помочь им поставить палатку, и год этот стал последним, когда она была с ними. В ту ночь она рассказывала им об отце, когда тот был мальчишкой, самые старые истории о нем, которые они когда-либо слышали, о том, как он постоянно попадал в неприятности, пася коз, укрощая змей и зарываясь на сарферах в дюны мачтой вперед.

В тот год Коннер проснулся рано, еще до того, как взошло солнце, и, обнаружив, что матери нет, подумал, что она оставила их так же, как до этого отец, но она сидела снаружи в свете звезд, раскачиваясь и рыдая, свесив ноги в Бычью рану, прижимая к груди маленького Роба и издавая жалобные стоны в ритме звучавших на востоке барабанов.

Коннер помнил все это, но сейчас его рассказ был иным.

– Вот что я помню об отце, – сказал он и начал нашептывать избранные воспоминания, только самые лучшие, поскольку предназначались они лишь его брату, и никому другому.

10. Сизиф

Издав пронзительный вопль, приглушенный потрепанным брезентом, чудовище наклонило длинную шею, погрузив стальной клюв глубоко в песок. Так повторялось раз за разом, будто обезумевший от жажды колибри пытался отыскать в иссохшем пустынном цветке каплю нектара.

Коннер наблюдал за этими движениями, пока ведра наполнялись песком. Ветер приподнял болтавшийся край защитной завесы, и за ней мелькнули очертания мощного водяного насоса. Усеянная ржавыми заклепками металлическая головка ритмично поднималась и опускалась, покрытый потеками смазки поршень ходил туда-сюда, вода текла по трубам, будто сыплющиеся в карманы монеты.

– Чего уставился, парень? Все готово. Пошел!

Коннер перевел взгляд на бригадира Блая, который стоял, опершись на лопату и перебрасывая из одного угла рта в другой длинную щепку. Коннер знал, что лучше промолчать, чем получить еще одну обязательную порцию груза. К тому же это была уже сороковая его ходка за день – вполне достаточно, чтобы выполнить норму трудовой повинности после школы, и, вполне возможно, последние ведра, которые ему придется тащить в этой жизни.

– Так точно, сэр! – рявкнул он, и бригадир Блай ухмыльнулся, показав щербатые зубы.

Коннер наклонился, поднимая ведра, в которых мелкий песок образовал осыпавшиеся конусы. Уравновесив на плечах коромысло с покачивавшимися на обоих концах ведрами, он заставил себя распрямить натруженные ноги, повернулся к выходному туннелю и, пошатываясь, двинулся по длинному склону. Программы, подобные этой новой трудовой повинности, вызывали у него нестерпимое желание уйти и никогда больше не возвращаться. Именно из-за подобных программ он нисколько не жалел боссов, когда в Спрингстоне взорвались бомбы мятежников и кое-кто насильственно лишился своей должности.

Далее по пологому песчаному склону, возвышавшемуся со всех сторон от единственного водяного насоса в Шентитауне, он мог видеть объем работы на завтра – песок, который задувало ветром через край. То, что он уносил в ведрах, в течение нескольких минут сменялось новым. Песчинки накатывались друг на друга, будто стеклянные шарики, и казалось, что они готовы наброситься на насос, словно исстрадавшиеся от жажды маленькие разбойники ради глотка воды.

Поднимаясь по склону, Коннер миновал нескольких сизифов. На их коромыслах покачивались пустые ведра, по лицам стекал грязный пот, как и по лицу самого Коннера. Девушка из его класса, Глоралай, улыбнулась, проходя мимо со своими ведрами. Коннер улыбнулся в ответ и кивнул, но слишком поздно понял, что она смеялась над какими-то словами Райдера, парня постарше, который шел следом за ней, балансируя коромыслом на широких плечах. Он смеялся, флиртовал и вообще вел себя так, будто они проводили день в куполе, но все же нашел момент, чтобы зацепить на ходу ведро Коннера, отчего просыпалась горсть песка и опасно покачнулось коромысло.

Поправив коромысло, Коннер взглянул, как драгоценный песок из его ведра сыпется обратно, туда, откуда пришел. Вряд ли это помешало бы выполнить норму. И говорить Райдеру, чтобы проваливал ко всем чертям, тоже не стоило. Была пятница, завтра ему предстоял поход с палаткой, и вся эта чушь не имела никакого значения.

Коннер продолжал подниматься по цепочке досок, шедших зигзагом по склону из рыхлого песка. Несколько ребятишек из младших классов топтались по обе стороны от досок, вытаскивая их с помощью веревок из песка, когда на них никого не было, чтобы их совсем не засыпало. Программа труда после школы обеспечивала передышку для двух смен взрослых, работавших утром и ночью. Ветер и песок не знали выходных – и, соответственно, не знал их и никто другой. Все они трудились в этой яме, не давая песку засыпать колодец, хотя все знали, что рано или поздно это так или иначе случится.

«Но не сегодня», – говорили они себе, таская песок по раскачивавшимся доскам. «Не сегодня», – говорили они. И насос за завесой согласно кивал.

Коннер подошел к выходному туннелю, ведшему через край воронки на другую сторону. То был проект общественных работ десятилетней давности, видимое признание того факта, что песок однажды победит, что им не выкопать больше, что путь вовне слишком крут. В туннеле эхом отдавался смех нескольких ровесников Коннера, возвращавшихся за очередным грузом. Большинство не спешили, волоча ноги вплоть до захода солнца. Коннер же предпочитал побыстрее разделаться с работой и покончить с этим.

Войдя в прохладную тень туннеля, он молча прошел мимо друзей, жуя песок во рту, который в свое время настолько его раздражал, что он тратил время впустую, отчищая язык и сплевывая драгоценную слюну, но наконец научился перетирать песок зубами и глотать. Тот же самый песок пытался погрести под собой его поселок, пробраться в поршни и рычаги, пока все не развалится, и оплачивал дневную норму воды для Коннера, если он вытаскивал достаточное количество песка из ямы в дюны, где назавтра ветер уносил его на запад, а с востока прилетал новый, занимая его место. Песчинка за песчинку. Равноценный обмен.

Войдя в находившуюся сразу за туннелем весовую, Коннер согнул колени, ставя коромысло на весы. Оценщик подвинул гири на длинном стержне.

– Не опирайся о коромысло, – велел он.

– Я вовсе не опираюсь, – возразил Коннер, показывая ладони.

Нахмурившись, оценщик что-то записал у себя в гроссбухе.

– Ты выполнил норму, – почти разочарованно сказал он.

У Коннера едва не подкосились ноги от облегчения. Он снова поднял коромысло, радуясь, что на сегодня работа закончена, и поспешил к краю крутой возвышенности, известной как Насосный гребень, – новой образовывавшейся здесь рукотворной дюны с подветренной стороны насоса, который, в свою очередь, находился с подветренной стороны Шентитауна, пригорода Спрингстона. Добравшись до края, Коннер опорожнил ведро, глядя, как плоды его тяжкого труда, будто вращающийся шлейф, уносятся к далеким горам за дюнами. «Улетай, – обратился он к песку. – Улетай и никогда больше не возвращайся».

Глядя, как его последний груз уносит ветром, он подумал о том, что общего между песком и человеком. И тот и другой навсегда исчезали за горизонтом: песок – на западе, а человек – на востоке. В последние годы люди исчезали все чаще и чаще, целыми семьями. Он видел с гребня, как они уходят в сторону Ничейной земли с пожитками на спинах, убегая от бомб и насилия, войн между соседями и неопределенности. Именно неопределенность гнала людей прочь. Коннер теперь это знал. Когда-то он воспринимал внешний мир как некую великую неизвестность, но переменчивая и мучительная жизнь среди дюн была куда хуже. Определенно можно было сказать одно – в других местах все иначе. То был несомненный факт. И он увлекал людские души на восток столь же быстро, как Спрингстон успевал их порождать.

Порыв ветра взлохматил волосы, рванув за платок. Повернувшись, Коннер увидел Глоралай, поднимавшуюся наверх с провисшим коромыслом. Он помог ей опорожнить ведра.

– Спасибо, – сказала она, утирая лоб. – Закончил на сегодня?

Он кивнул:

– А ты?

Глоралай рассмеялась. Волосы падали на ее веснушчатое лицо слипшимися от пота прядями. Развязав остатки своего «конского хвоста», она убрала волосы с лица и снова принялась их завязывать.

– Мне, похоже, осталось еще две ходки. Смотря сколько я просыплю. Не знаю, как у тебя получается таскать так быстро.

– Это потому, что мне не хочется здесь оставаться. – Он надеялся, что «здесь» прозвучало не столь общо, как в его мыслях. Речь шла не только о школе или насосной яме. Речь шла обо всем Шентитауне. – Идем. Притащим еще по одному грузу, и будешь на сегодня свободна.

Улыбнувшись, Глоралай закончила завязывать волосы. Ей было семнадцать, на год меньше, чем Коннеру, на бронзовой коже возле носа виднелись симпатичные веснушки. Коннер не признавался даже самому себе, но отчасти поэтому ему не хотелось уходить с насоса прямо сейчас. А притащить еще один груз – не так уж страшно, когда это не обязанность, а твой выбор.

За спиной Глоралай он заметил взбиравшегося по склону Райдера. Парень, похоже, уловил момент близости между двумя своими одноклассниками и развернул свое коромысло, тяжелые ведра опасно раскачивались так, что Коннеру пришлось уворачиваться, едва не потеряв равновесие на сыпучем песке.

– Осторожнее, – сказала Глоралай.

– Отвали, – бросил Райдер.

Глоралай нагнала Коннера, и оба зашагали вниз с пустыми ведрами. За беспорядочными крышами Шентитауна слышались ритмичные удары молотка и крики чаек. Коннер пытался впитать вид и звуки родного дома, идя следом за Глоралай обратно в туннель.

– Ты серьезно? – Она взглянула на него. – Я думала, тебе не терпится отсюда убраться.

– Ха, полагаю, ты точно так же не прочь. Может, если я потащу твой груз, ты купишь мне пиво в дайверском баре?

– Ты так думаешь? – улыбнулась она.

Коннер пожал плечами. У подножия зигзага из кривых досок печально кивало головой, качая воду из земли, стонущее чудовище. Коннер и Глоралай встали в очередь, ожидая, когда наполнятся их ведра. Когда песок уже начал сыпаться через край, Коннер заметил дайвера, который появился возле насоса, подавая инструменты помощнику. Вероятно, он ремонтировал какой-нибудь соединитель или трубу. Именно такой жизни хотелось Коннеру. Если бы он попал в дайверскую школу, все могло быть иначе. Сейчас он был бы дайвером, а не сизифом и, как его брат и сестра, разыскивал бы остатки древних городов. Может, тогда бы он так не выматывался, проводил бы больше времени не на ветру, не думал бы о том, чтобы уйти.

– Пошел, – рявкнул бригадир, и Коннер увидел, что его ведра полны. Глоралай уже взвалила свои ведра на плечи и поднималась по доскам. Она крикнула ему, чтобы он поторапливался, а то она выпьет и его пиво тоже.

11. Свидание?

Коннер и Глоралай опорожнили свои ведра и направились в сторону города. С вершины гребня открывался обширный вид на трущобы Шентитауна. Коннер мог различить помятую металлическую крышу маленькой лачуги, которую он делил с братом. На их жилище сзади наступала дюна, уже похоронив под собой его заднюю половину. Еще месяц, и песок свалится с крыши, сгрудившись возле входной двери. Какое-то время еще можно будет прокопаться, но потом придет пора смириться с потерями и перебраться в другое место – пока Роб не начнет жить самостоятельно. Его наверняка приняли бы в дайверскую школу, судя по надеждам, которые он подавал. Или Грэхем взял бы его в ученики. Или Палмер наконец бы остепенился и перестал носиться туда-сюда вместе с придурком Хэпом. Что-то должно было измениться.

За их домом, за разбросанными тут и там крышами и полузасыпанными лавками простирался Спрингстон с его торчавшими на ветру рядами пескоскребов. Коннер с трудом мог различить очертания огромной стены позади зданий, которая скрылась из виду, когда они с Глоралай спустились с гребня за дюны. Теперь виднелись лишь верхушки самых высоких строений, бесформенных нагромождений кубов – маленьких хижин, домов и лавок, построенных друг на друге без всякого плана и согласованности. С их крыш струились ручейки песка, вдоль карнизов завывал ветер. А потом исчезли и остатки города, и можно было определить лишь местоположение свалки, где торжествующе парили в воздухе стаи ворон, раскинув крылья на легком ветру, который шел с Ничейной земли, неся с собой грохот богов и песок, ставший бедствием для каждого.

Сквозь шум ветра и хруст песка под ботинками Коннер слышал едва различимый далекий барабанный бой. То были громодобные удары, отражавшиеся у людей внутри, эхо бомб мятежников, с которым вернулся ужас гибели разорванных на куски любимых. То был звук, который никогда не прекращался, вторгавшийся в сновидения и преследовавший в часы бодрствования, пытка, все больше сводившая с ума, пока не становилась невыносимой. Люди бежали в горы, и никто о них больше не слышал. Или уходили в Ничейную землю в поисках источника этой напасти, умоляя ее прекратиться. Именно потому люди забирали свои семьи и отправлялись искать другую жизнь – или бросали их в потрепанной палатке.

– Когда-нибудь мечтала выбраться отсюда? – спросил Коннер.

– Постоянно, – кивнула Глоралай. Она встряхнула платок, избавляясь от крошки[5]. – У меня есть брат в Лоу-Пэбе, он говорит, что может найти там для меня работу в баре. Он вышибала. Но придется подождать, пока мне не исполнится восемнадцать.

– Что за бар?

Коннер знал, для каких работ требуется определенный возраст. Он попытался представить Глоралай, занимающуюся тем же, чем и его мать, и почувствовал, как его охватывает злость.

– «Счастливчик Люк». Дайверский бар.

– Ах этот…

Коннер провел пальцами по волосам, вытряхивая спут[6].

– Знаешь его?

– Знаю про него. Моя сестра в свое время там работала. Барменшей. Тогда для этого еще не требовалось быть старше восемнадцати.

– Для барменши и сейчас не требуется. – Глоралай вывела его на шедшую справа от дюны дорожку. Мимо промчалась компания ребятишек на жестяных листах, крича и смеясь. – Нужно быть старше восемнадцати, чтобы работать в борделе наверху.

Коннер подавился песком. Он потянулся к фляжке, хотя знал, что там осталось лишь несколько капель.

– Я пошутила, – рассмеялась она. – Мой отец говорит, что, пока я не стану взрослой, я должна жить с ними и подчиняться их правилам. Типичная родительская чушь.

– Угу, типичная, – кивнул Коннер, но подумал, что было бы здорово, если бы правила мог устанавливать кто-то другой. У них с младшим братом не было никого, кроме их самих. Палмер и Вик отправились зарабатывать дайвингом, предоставив им самим о себе заботиться. Когда их отец исчез, он оставил всю семью без гроша, хотя когда-то у них имелось все. А их мама… Коннер даже не знал, что тут сказать. Порой он жалел, что у него вообще была мать.

Он выбросил из головы эту мысль, одновременно загнав в самый дальний угол завтрашний поход с палаткой, и сосредоточился на шедшей рядом Глоралай, пытаясь по возможности жить настоящим. Вместе они свернули к полузасыпанному ряду лачуг, торчавших из невысокой дюны. На крыше одной из них грохотал и дымил генератор. Внутри горел свет, а с занесенной песком крыши свисала неоновая реклама пива «Курс» с зубчатыми очертаниями западных пиков, подсвеченных сверху. Коннер едва не сказал, что эту вывеску отыскала его сестра – как часто бывало, когда он видел какую-то из найденных ею под песком находок.

– Эй, – спросила Глоралай, – идешь в субботу на вечеринку к Райдеру?

– Гм… Нет.

Похоже, она заметила, как он поморщился.

– Слушай, он, может, кретин еще тот, но оторваться можно по полной. Будет играть «Смех до упаду». Приходи обязательно.

Показав два пальца мужчине в окошке, Глоралай положила на прилавок несколько монет. Коннер заметил на ее запястье маленькую самодельную татуировку, и ему стало интересно, есть ли у нее другие.

– Да не в нем дело, – ответил он. – Мне насрать на Райдера. Просто мы с братьями в выходные идем в поход.

– Вы с Палмом берете с собой в поход Роба? Здорово.

– Ну, если честно, не так уж здорово. У нас такая традиция, раз в год.

Он не стал говорить, что будущее его пугает и что он готовится к гораздо более долгому походу. Слишком уж хорош был момент, чтобы его портить.

– И как дела у Палмера? Он вроде как перебрался в Лоу-Пэб?

– Полагаю, все у него хорошо. Постоянно болтается туда-сюда. На прошлой неделе заходил к нам по пути на какую-то очередную работу. Вероятно, сейчас он снова у нас дома, если только опять за что-то на нас не обиделся. – Коннер глотнул пива. – Собственно, это он должен заботиться о Робе, а не я.

– Ты вполне справляешься. К тому же Робби и сам может о себе позаботиться.

– Будем надеяться. – Коннер сделал еще глоток и заметил вопросительный взгляд Глоралай. – За ежегодные традиции. – Он поднял кружку.

– Да, за сегодняшнюю дату. – Глоралай взметнула брови.

– Гм… Дата на самом деле завтра, – объяснил Коннер.

– Тогда за выходные, – предложила Глоралай.

– Угу, за выходные.

Они чокнулись кружками. Внезапно порыв ветра сдул с крыши песок, и оба, смеясь, прикрыли кружки ладонями. Ветер унес песок на запад, к заходящему солнцу; дюны в той стороне слегка вздрогнули, затрещали балки, и жители Шентитауна оторвались от своих дел, глядя на проседающие потолки и слыша карканье голодных ворон.

– Спасибо.

Коннер отсалютовал кружкой и, прислонившись к столбу, взглянул на краснеющее небо, на крошечных человечков, ползущих, словно муравьи, по Насосному гребню, на вспыхивающие в сумерках огни керосиновых и электрических фонарей, слыша вокруг зловещий шепот пустыни.

– Угу, – согласилась Глоралай, похоже поняв, что он имел в виду не только пиво. – Ну почему все время не может быть так же хорошо, черт побери?

12. Отцовские ботинки

Когда Коннер вернулся домой, было уже поздно. Выше на склоне дюны горели фонари, двое мужчин на лесах, стуча молотками, сооружали новый дом, который строился поверх его собственного. С лесов свалился кусок жести, воткнувшись в песок рядом с дверью. Один из рабочих посмотрел вслед упавшей жестянке, и леса слегка затрещали. Он даже не подумал извиниться за то, что едва не угодил в Коннера, лишь что-то раздраженно проворчал насчет шуточек гравитации и утомительной перспективы спускаться и забираться обратно.

– Я, знаешь ли, пока тут живу, – крикнул Коннер, но ему хватило одного взгляда на окружавший его дом песок, чтобы понять, что предъявлять претензии ему осталось не так уж долго.

Толкнув дверь, он сбил с ботинок налипь[7] и шагнул внутрь:

– Эй, братишка! Ты дома?

Чтобы закрыть дверь, пришлось навалиться на дверную ручку изо всех сил. С потолка посыпалась взвесь[8], затрещали стропила. Он не видел никаких следов Палмера: ни его ботинок, ни рюкзака со снаряжением, ни остатков от набега на кладовую с продуктами. Откуда-то снизу доносился приглушенный голос. Похоже, Роб. Стук над головой возобновился. Коннер показал потолку средний палец.

– Ужинал? – крикнул он, ставя на шаткий стол у двери принесенные из дайверского бара полбанки холодной тушеной крольчатины. Его младший брат что-то крикнул в ответ, но слов было не разобрать. Похоже, он находился уровнем ниже.

Коннеру хватило четырех размашистых шагов, чтобы пройти из прихожей в кухню, а затем в их общую спальню с двумя маленькими койками на ржавых пружинах. Кровать Роба была отодвинута в сторону, а три половицы под ней сняты. Внизу было темно. Единственным освещением в маленьком доме служил слабый свет фонаря, сочившийся сквозь потрескавшееся стекло во входной двери. Свеча у кровати Роба полностью догорела. Пошарив в ящике возле своей койки, Коннер отыскал фонарик и включил его, но тот не работал, и пришлось бросить его обратно в ящик. Еще три шага, и он принес из гостиной керосиновую лампу. Встряхнув ее и услышав плеск топлива, он на ощупь зажег фитиль.

– Собираешь снаряжение? – спросил он.

Роб не ответил. Коннер подкрутил фитиль, и комнату залило светом. Сев на пол спальни, он свесил ноги в дыру, затем спустился сам и забрал сверху лампу. Бледный свет заполнил чье-то бывшее жилище.

Когда-то поддерживавшие крышу стропила превратились в балки под полом в доме Палмера. Под их домом стоял чей-то еще, давно заброшенный и никем не занятый. Вскоре и дому Коннера предстояло стать чьим-то подвалом, заполненным песком. Так продолжалось из года в год – груды песка поднимались все выше к небесам, а дома проваливались ближе к преисподней.

Коннер обвел лампой небольшое пространство, где они с Робом хранили свое скромное имущество. Мешок с палаткой и походное снаряжение выглядели нетронутыми, лежа там, где их оставили год назад. Коннер смахнул с мешка взвесь, думая, куда, черт побери, подевался Роб. Толкнув дверь в старую ванную, он увидел еще несколько снятых половиц. Внизу плясал свет.

– Что ты там делаешь, черт побери? – спросил он.

Роб взглянул на него из дыры в старом полу, виновато улыбаясь. Он сидел на груде песка еще одним уровнем ниже. Дальше было не проникнуть – следующий погребенный дом практически полностью заполнился наносом[9]. Волосы брата прилипли к потному лбу, будто он вконец выбивался из сил. Коннер быстро отвел взгляд.

– Эй, братишка, ты же не затем туда залез, чтобы подрочить?

– Нет! – пискнул Роб, и Коннер, снова заглянув в дыру, увидел, что его брат ерзает туда-сюда. Роб поднял глаза, с досадой кусая губы.

– Где ты был? – спросил он. – Я все зову тебя и зову.

Коннер только теперь понял, что его брат угодил в переплет. Присев, он опустил лампу ниже половиц и увидел, что Роба по пояс засыпало песком. Виднелись следы в тех местах, где он пытался копать руками.

– Что ты натворил, черт бы тебя побрал?

– Я просто играл, – ответил Роб.

Повесив лампу на гвоздь, Коннер спустился еще на один уровень.

– Я же тебе говорил, чтобы ты туда не лазил. Песок может обвалиться, и моргнуть не успеешь.

– Знаю. Но… он не осыпался. Я вроде как сам в него зарылся.

Коннер заметил тянувшиеся из песка провода. Он попытался вытащить брата, но Роб не сдвинулся с места. Песок вокруг него твердостью походил на бетон.

– Что ты сделал?

– Я… кое над чем работал. – Роб показал Коннеру оголовье маски, от которого шел пучок проводов, исчезая в толще песка. – Я не нырял, честно. Вовсе нет. Просто хотел посмотреть, что получится сделать с моими ботинками…

– С твоими ботинками?..

– С ботинками отца.

– Имеешь в виду – с моими ботинками? – Коннер выхватил оголовье из руки брата. – Черт побери, тебе уже одиннадцать, Роб. Эта хрень – вовсе не игрушки. Может плохо кончиться. Где ты взял эту штуку?

– Нашел.

– Украл?

Коннер встряхнул оголовье в руке. У него мелькнула мысль оставить братишку здесь на ночь, просто чтобы преподать ему урок.

– Нет. Нашел. Клянусь.

– Знаешь, что сделал бы с тобой Палм, увидев, что ты с этим играешь? Или Вик? – Коннер осмотрел оголовье. Оно принадлежало какой-то старой маске, с которой сняли экран. – Ты что, в мусоре эту хрень отыскал? Ей там самое место.

Роб не ответил, что было равнозначно признанию.

– Ты сам подключил провода?

– Да, – прошептал брат. – Кон, я ног не чувствую.

Коннер увидел, что брат плачет. Одну его руку зажало в песке. Робу не нужно было объяснять, насколько серьезно его положение.

– Послушай, – сказал Коннер, – нельзя оставлять эти контакты открытыми. Они немного поработают, пока ты не вспотеешь, а потом замкнутся. – Он протер рубашкой внутреннюю сторону оголовья. – И тогда, что бы ты ни пытался сделать, будет только все хуже и хуже. Ты уплотнял песок, вместо того чтобы его разрыхлять. Нужно всего лишь отключить питание, и песок тебя отпустит.

Роб шмыгнул носом.

– Я поставил выключатель в левый ботинок, – сказал он.

– В ботинок? Зачем, черт побери?

Роб утер щеку свободной рукой:

– Я подумал, что сумею сделать дайверский костюм без костюма. Только ботинки.

– Господи, и как ты только дожил до одиннадцати лет?

Убедившись, что оголовье сухое, Коннер уже собрался прижать его к своему лбу и освободить брата, но вдруг подумал о сестре и о том, как поступила бы она.

– Сиди спокойно, – сказал он. Стянув через голову рубашку, он нашел сухой ее участок и досуха вытер лоб брата.

– Я не плачу, – тихо проговорил Роб, пока Коннер промокал ему голову.

– Я знаю, что ты не плачешь. Я высушиваю тебе виски.

Брат замер. Проверив оголовье, Коннер помедлил, любуясь крошечными следами пайки, которую сделал Роб.

– Да ты настоящий мастер. – Он опустил оголовье на голову брата. – Теперь слушай. Я хочу, чтобы ты не просто разрыхлил песок, понял?

Роб кивнул.

– Мне нужно, чтобы ты заставил его обтекать твои ноги, ясно? Почувствуй его движение. Направляй его. А потом пусть он надавит снизу на твои подошвы. Представь, будто под тобой две руки, которые поднимают тебя вверх. Две руки, которые крепко держат тебя за ботинки, ясно? Чувствуешь пальцы? Ладони?

– Думаю, да. – Роб закусил губу.

– Хорошо. Попробуй. Быстрее, пока не вспотел.

– Не помогает, – пробормотал Роб.

Прищурившись, он изо всех сил сосредоточился. Коннер почувствовал, как под ним шевелится и разрыхляется песок.

– Хорошо, – сказал он. – Теперь вверх.

Роб вскрикнул, когда его резко дернуло вверх, и голова его едва не ударилась о стропила. Песок вынес его через дыру в старой ванной, пока его ботинки не оказались сверху на груде наноса.

Рассмеявшись, Коннер смахнул просыпь[10] с коленей. Роб радостно заорал, сжимая и разжимая кулаки.

– Отличная работа, – сказал Коннер. – А теперь снимай ботинки. Будешь сидеть дома, черт бы тебя побрал.

13. Сын шлюхи

Коннер в ту ночь долго не ложился, дожидаясь возвращения Палмера. Наконец он вырубился рядом с Робом на крошечной койке и, проснувшись утром, обнаружил собственную постель нетронутой. Он оставил ее для Палмера, но его брат, вероятно, развлекался с какой-нибудь девушкой, вновь полностью позабыв о них в этом году, даже после того, как обещал. Всерьез обещал. И теперь Коннеру приходилось понапрасну страдать из-за затекшей шеи.

Он встал и потянулся. Роб ухватился за край одеяла и завернулся в него, будто в кокон. Взяв белую рубашку с открытым передом, плотно завязывавшуюся на поясе, Коннер шагнул в ванную и потер песком лицо и руки, избавляясь от пота, грязи и вони. Насыпав немного песка под рубашку, он почистил ткань кулаками. От песка в раковине еще пахло старыми высушенными цветами, которые туда накрошили, хотя и чертовски слабо.

Вытряхнув песок обратно в раковину, он оделся, оставив на себе шорты и завязав рубашку. Выйдя в утреннюю прохладу, он помочился возле ближайшего отхожего места, глядя, как на легком ветру поднимается пар. Забросав светлым песком темный, он поспешно вернулся в дом.

– Эй, Роб, я сбегаю за водой и поищу Палма. Проветри палатку, ладно? И черт возьми, чтобы мне больше без фокусов!

Из спальни донеслось неразборчивое ворчание, и очертания Роба слегка пошевелились под одеялом. Коннер собрал все фляжки: ту, что висела на крючке у двери, старую помятую фляжку Вик, стоявшую на окне, будто некая реликвия или украшение, и третью фляжку, которую он прятал на шкафу в кухне. Повесив все три на шею, он забрал все наличные деньги – они легко помещались на ладони – и снова крикнул в сторону спальни:

– Ладно, я скоро вернусь. Только не спи до полудня, братишка. Хочу выйти пораньше, чтобы не пришлось ставить палатку в темноте, как в прошлом году.

Присев на один из старых стульев сестры, Коннер взял свои ботинки, но заметил ботинки отца там, где он бросил их прошлой ночью, и решил надеть их. Возможно, он уже думал о предстоящем путешествии и хотел, чтобы с ним было что-то напоминавшее об отце, а может, просто подумал о Робе, чтобы тот в его отсутствие вновь не нарвался на неприятности.

Оголовье и сооруженная братом путаница проводов болтались внутри правого ботинка. Коннер попробовал разобраться, как их отсоединить. Он заглянул в спальню, но кокон по имени Роб так и не раскрылся, не выпустил из себя драгоценную бабочку, так что спрашивать он не стал. Поняв, каким образом оголовье разнимается на две половинки, Коннер протащил их через штанины шортов, снова соединил вместе и сунул оголовье в карман. Ему показалось странным, насколько удобны были ботинки. Почувствовав себя немного старше, он взял платок, вышел наружу и вытряхнул взвесь. Дверь он оставил открытой, чтобы свет падал внутрь, не давая Робу чересчур заспаться, и направился в сторону Спрингстона.

Первым делом он собирался заглянуть в «Медовую нору». Палмер наверняка заходил к матери попросить денег. А потом – в дайверскую школу. Как бы ни неприятен ему был визит в «Медовую нору», утро было самым безопасным для этого временем. Не потому, что его как-то волновали посетители бара, драки и льющееся рекой пиво, но потому, что утром вероятнее всего было застать мать не на работе.

«Нора» находилась на окраине Спрингстона, между городом и беспорядочно разбросанными лачугами и лавками Шентитауна. С одной стороны, это позволяло держать за пределами города работавший и пьянствовавший там сброд, а с другой – соблазнительные плоды на втором этаже находились в пределах досягаемости боссов и богачей. Никому не хотелось пересекать пешком Шентитаун, чтобы развлечься, за время утомительного пути домой выветрился бы весь эффект от пережитых плотских утех.

За Спрингстоном высилась громадная стена, где родился Коннер. Величественное бетонное сооружение, возвышавшееся почти на сто метров над песком, было возведено много поколений назад усилиями некоего редкостного союза боссов как самый выдающийся из всех проектов общественных работ. Говорили, будто эта стена выше любой другой и простоит до скончания времен. Сейчас она заметно накренилась на запад в сторону Спрингстона, нависая над лучшими районами города. Стоило Коннеру взглянуть на стену, и он вспоминал первые шесть лет своей жизни. Лучшие годы. Там были ванны, в которые он мог погрузиться всем телом и даже с головой, электричество и туалеты со смывом – не нужно было испражняться в песок и выкапывать для себя яму лишь затем, чтобы обнаружить уже погребенные там два куска чужого дерьма. Для Роба подобная роскошь казалась чем-то непостижимым, и Коннеру приходилось рассказывать о ней брату так же, как и истории об их отце. То были туманные детские воспоминания о временах, в которых удобства воспринимались как должное.

Чуть ближе, между двумя пескоскребами, виднелся столб черного дыма, который поднимался выше края стены, и его уносило ветром. Коннеру казалось, будто посреди ночи он слышал какой-то грохот. Очередная бомба. Интересно, кто, черт побери, на этот раз? Самозваные боссы Лоу-Пэба? Бандиты с севера? Местные несогласные? «Свободные Шенти» из живущих по соседству? Проблема с бомбами заключалась в том, что, когда их мог сделать каждый, они переставали что-либо значить. Все попросту забывали, какого черта их вообще взрывают.

Обогнув пологую дюну, Коннер подошел к «Медовой норе» – зданию, которое миллион лет никто не бомбил. Всевозможные бордели по периметру Спрингстона считались самыми безопасными местами на протяжении тысяч дюн. Коннер усмехнулся себе под нос. «Вероятно, именно потому боссы проводят в них столько времени», – подумал он.

Сбив налипь с ботинок, он потянул на себя дверь и вошел внутрь. За стойкой стояла Хезер, протирая тряпкой кружку. На табурете перед ней одинокий мужчина храпел, опустив голову на руки. Улыбнувшись Коннеру, Хезер бросила взгляд на шедший вдоль второго этажа балкон.

– Она уже наверняка встала, – во весь голос сообщила Хезер. Мужчина перед ней не пошевелился.

– Спасибо, – ответил Коннер.

Именно такой ему и нравилось видеть маму – в положении стоя. Направившись к лестнице, он едва не споткнулся о спавшего на полу пьяного. Бригадир Блай. Подавив десяток злорадных позывов, Коннер перешагнул через него. Легко было обвинять во всех тяготах жизни людей, а не песок. Кричать на песок лишено всякого смысла. Люди, по крайней мере, кричали в ответ. Хуже всего, когда тебя подвергают мучениям и вместе с тем игнорируют.

Коннер поднялся по лестнице на балкон, слыша при каждом шаге треск старого дерева и не в силах представить себя одним из пьяниц, отправлявшихся туда на виду у друзей. Но эти мужчины хвастались тем, кого в «Медовой норе» они подцепили прошлой ночью. Если часто ходить по этой лестнице, возможно, начнет казаться, что в этом нет ничего особенного. Черт побери, ему совсем не хотелось становиться старше. Он представил, как сидит тут, упившись в стельку, с бородой до пупка, воняя, как отхожее место, а потом платит какой-то девке, чтобы та лежала спокойно, пока он с ней забавляется.

Сколь бы отвратительной ни представлялась ему подобная сцена, Коннер знал, что большинство мужчин в конце концов оказываются именно тут, ненавидя собственную жизнь и пытаясь от нее убежать, каждую ночь топя свои невзгоды в бутылке и платя за короткие судороги похоти. Вероятно, то же ждало и его, как бы ненавистна ему ни была эта мысль. А если он так и будет тут торчать – тем более. Да, он помнил о своем желании, чтобы жизнь шла быстрее, чтобы время ускорило свой бег и он мог наконец стать старше, но теперь ему хотелось, чтобы оно замерло, прежде чем в жизни накопится еще больше дерьма, чем сейчас. Если жизнь перестанет идти вперед, возможно, ему удастся сохранить голову ясной. И не придется терять разум.

Он остановился возле комнаты матери, почти забыв, зачем пришел. Ах да – Палмер. Он постучал, искренне надеясь, что не услышит рык какого-нибудь мужчины: «Убирайся, занято!» Но ему открыла мать, в накинутом на плечи халате. Увидев, кто перед ней, она плотнее запахнула халат и подтянула пояс.

– Привет, мам.

Оставив дверь открытой, она подошла к кровати и села. Рядом с ней стояла сумка, на куске ткани были разложены кисточки. Поставив ногу на табурет, она продолжила красить ногти.

– Неторопливая выдалась ночь, – сказала она, и Коннер изо всех сил попытался не думать, что она имеет в виду, но все же представил. Черт, до чего же он ненавидел это заведение. Почему бы ей просто его не продать и не заняться чем-нибудь другим? Чем угодно. – У меня нет лишних денег.

– Когда я в последний раз просил у тебя денег? – обиженно поинтересовался Коннер.

Она взглянула на сына, который так и не вошел внутрь:

– В позапрошлую среду?

Коннер вспомнил:

– Ладно, а до этого? И если хочешь знать, я просил денег для Роба. У парня все долбаные платки в дырах.

– Следи за языком, – сказала мать, ткнув в него кисточкой, и Коннер с трудом подавил желание заметить, что ее профессия как бы связана с этим словом.

– Я просто пришел узнать, не слышала ли ты чего о Палмере. Или, может, даже о Вик.

Мать потянулась к прикроватному столику, где над пепельницей поднимался завиток дыма. Взяв длинную потрескивавшую сигарету, она раскурила ее и, выдохнув, покачала головой.

– Сейчас как раз те выходные, – сказал Коннер.

– Я знаю, какой сегодня день.

С сигареты упал столбик серого пепла, спланировав на пол.

– В общем, Палм обещал, что пойдет в этом году с нами…

– А в прошлом он не обещал того же самого? – Она выдохнула дым.

– Угу, но он говорил, что на этот раз в самом деле обещает. А Вик…

– Твоя сестра не бывала там уже десять лет.

Откашлявшись в кулак, мать вновь взялась за кисточку.

– Знаю. – Коннер не стал ее поправлять. Восемь лет, а не десять. – Но я все равно думаю…

– Когда повзрослеешь, тоже перестанешь сюда наведываться. А потом бедняжка Роб станет бывать здесь один, и тебе будет стыдно, что ты не ходишь вместе с ним, но жалеть ты будешь только его, а сам будешь сидеть и ждать, когда он вырастет и поймет все то, что известно остальным нам.

– И что же это? – спросил Коннер, удивляясь, что вообще решился задать этот вопрос.

– Что твоего отца давно нет в живых и чем больше ты продолжаешь верить, что это не так, тем сильнее себя мучаешь без всяких на то причин. – Взглянув на дело рук своих, она пошевелила пальцами ног и убрала кисточку обратно во флакон. Коннер старался не думать, откуда у нее эти маленькие артефакты. Добытчики и дайверы платили ей за услуги. Черт побери, мысль об этом никак не удавалось выбросить из головы.

– Что ж, похоже, я зря приходил. – Он повернулся, собираясь уйти. – Кстати, Роб передает привет. – что было неправдой.

– Когда-нибудь думал, почему я вас так назвала?

Остановившись, Коннер вновь повернулся к матери. Он не ответил – он вообще не задумывался о том, что она когда-то дала им имена. Они просто были, и все.

– Палмер, Коннер и Роб[11], – сказала она. – Вы все – маленькие воришки. Я назвала вас в честь вашего отца.

Коннер на мгновение замер, не в силах поверить. Наверняка это было всего лишь совпадение.

– А Вик? – спросил он.

Мать затянулась сигаретой, выпустив облако дыма.

– Когда родилась Виктория, я еще не знала, что ваш отец – проклятый вор. Что он сбежит и оставит нас ни с чем.

– Он не был вором, – сказал Коннер, стараясь придать голосу больше убежденности. – Он был магнатом.

Мать испустила долгий глубокий вздох.

– Никакой гребаной разницы, – ответила она.

14. Песчаная ловушка

Выйдя из «Медовой норы», Коннер зашагал по окраине Шентитауна, уставившись на отцовские ботинки и впервые в жизни размышляя о своем имени и именах братьев. Палмер, Коннер, Роберт. Что, черт побери, это должно было означать? Ему казалось, что мать с каждым разом все больше тупит. Наверняка это было просто совпадение, нечто сочиненное ею в пьяном безумии после того, как ушел отец. Коннер надеялся, что мать никогда не расскажет об этом Робу – тот наверняка не выдержал бы подобного удара и начал бы называть себя Бобби.

Коннер пересек пологую дюну между недавно обрушившимся домом и новым, строящимся. Горстка мужчин таскала материалы из руин и снова сколачивала их вместе в двух десятках шагов дальше, в очередной раз опережая неизбежное. Больше всего тревожило в этой сцене то, что она выглядела вполне обычной. Коннер много раз видел подобное в Шентитауне, когда руины служили фундаментом для новостройки. Но после слов матери он воспринимал все иначе, и его решимость по поводу планов на эту ночь лишь усилилась, заставив забыть о тех мыслях, которые вызвали у него пиво и тушеная крольчатина в обществе Глоралай прошлым вечером.

Он прошел мимо ряда жилых строений, примыкавших сзади к дайверской школе. Палмер, вероятно, сейчас был уже дома, помогая Робу распаковать и проветрить палатку. Но все же стоило заглянуть в общежитие и проверить, не остался ли брат ночевать там накануне.

Со своего крыльца ему помахала миссис Шайлер, которая затем продолжила выметать из дома песок. Один из ее детей ввалился внутрь, занеся часть песка обратно. Повернувшись, она заорала на мальчишку, который в каком-то смысле вынуждал ее заниматься сизифовым трудом – как и они все. Люди строили дома из остатков других домов, наполняли фляжки, ели, испражнялись, спали, ждали выходных и страшились будущей недели. Вся жизнь для них была сизифовым трудом. По одному ведру песка зараз.

Следовало выбросить эти мысли из головы. Где-то все же имел место некий прогресс, и что-то становилось лучше. Именно в это верили мужчины, женщины и их семьи, медленно бредущие к горизонту. Они верили в жизнь вдали от сражений и бомб. Вдали от мятежей и стрельбы по утрам. Вдали от боссов, где солнечный свет и песок просачивались сквозь пулевые отверстия в мятой жести. Вдали от магнатов с их переменчивыми законами и тех, кто намеревался их свергнуть с помощью убивавших без разбора бомб.

Наверняка имелась причина, по которой столь многие уходили, чтобы никогда больше не вернуться. Их манила лучшая жизнь, а может, они просто больше не могли выносить далекий барабанный бой и грохот, чувствуя неодолимое желание уйти, чтобы ни от кого больше не зависеть. Именно в это, вне всякого сомнения, верил их отец. Именно это он ощущал. Мать Коннера просто пыталась отравить память об этом человеке, поскольку ненавидела собственную жизнь. Только и всего.

Дверь общежития была открыта, впуская свет и вихрь наноса. Коннер шагнул внутрь. Двое учеников в задней части спального помещения играли в кости. Когда на них упала тень Коннера, они обернулись.

– Не видели Палмера, ребята? – спросил он.

Один из парней покачал головой:

– Они с Хэпом отправились на дайвинг. Пока не вернулись.

– Разве это было не неделю назад? – спросил Коннер.

– Значит, их гребаный дайвинг затянулся. Откуда мне знать? Они ничего не говорили.

– Угу, – уныло сказал Коннер. – Спасибо.

Очередной год, когда их разочаровал старший брат. Бедняга Роб.

– Эй, мать вашу, вы не могли бы заткнуться? – крикнул кто-то с койки.

Коннер извинился и вышел. Кости снова застучали о стену.

Направляясь домой, он понял, что в эту ночь они будут только вдвоем с Робом, что несколько смешивало его планы. И все же они оставались выполнимыми. Ему пришлось бы вести разговор и возиться с лампой, к чему он не был готов, особенно после того, как побывал у матери. Все его истории были рассказаны и заезжены до смерти.

Шагая обратно через школьный двор, он пытался сопоставить свои воспоминания об отце с рассказами матери. Событий в ее изложении хватило бы на куда большее время, чем они провели вместе с отцом. Ему было шесть, когда ушел отец, и вдвое дольше он прожил, полагаясь на рассказы, услышанные от других. Вик тоже внесла свою лепту в его воспоминания, повествуя о тех временах, когда отец был молод, взрослея в Лоу-Пэбе и делая себе имя среди дайверов, а спустя годы стал боссом Спрингстона и оставался боссом, пока с ним не случился срыв, вынудивший его уйти.

Коннер сомневался, что ворошить прошлое – удачная мысль. Во многих отношениях это походило на то, чем занимались песчаные дайверы. Что хорошего в том, чтобы вытаскивать наверх проржавевшие воспоминания, пытаясь смазать их и отчистить, превратить в нечто, чем они никогда не смогут больше стать? Возможно, ему не стоило знать, кем был его отец. Возможно, мать была права, и ему следовало просто жить дальше. Даже если бы отец вернулся, он уже не был бы прежним, успев постареть, ослабеть и поседеть. Попытки цепляться за идеализированное прошлое в каком-то смысле отравляли жизнь, подобно той сволочи по имени Ностальгия, заставлявшей людей думать, что бывали куда лучшие времена и если бы только можно было туда вернуться…

Коннер взглянул на опасно накренившуюся стену, ставшую символом его прошлого. Со стороны Ничейной земли доносился отдаленный рокот, исходивший из черт знает какого источника. Будущее – вот что это было. Совсем близкое будущее. Рокот неизвестности, будто урчание нуждавшегося в пище голодного желудка, будто шепот изголодавшейся по новым приключениям души, будто стук крови в висках человека, который боится, что он ничего не добьется, если будет просто сидеть и ничего не делать, и тогда его поглотят дюны.

У бедра Коннера постукивали три пустые фляжки, и он вспомнил, что нужно их наполнить, а также купить немного сушеного мяса. Мысли его путались, перескакивая с Глоралай на мать и на Палмера, в очередной раз их подведшего. Нисколько не помогали и отцовские ботинки. Он прошел через разделявшую Спрингстон и Шентитаун низкую стену, которая зияла многочисленными разрывами, – дешевую, наскоро сооруженную имитацию большой стены дальше на востоке. В утренней тени стены играли в футбол парни – ровесники Коннера, пиная мяч из надутой гусиной кожи и толкая друг друга, все в поту и песке. Четверо были в рубашках, трое без. Гвилла, приятель Коннера, сцепился с парнем из Спрингстона. Когда они высвободились из объятий друг друга, Гвилла заметил Коннера, который обходил выложенное с помощью фляжек и обуви игровое поле.