Маячный Мастер

I

Ключ повернулся в скважине – не сразу, а после того, как Казаков поёрзал им туда-сюда, и раза два злобно выматерился. Надо бы вызвать слесаря, сменить замок – а то застрянешь однажды вот так, на лестничной клетке на ночь глядя. Ещё и батарея смартфона сядет, в полном соответствии с законом подлости, он же закон Мёрфи…

Мысль насчёт слесаря, смартфона и известного всем правила была привычной – всякий раз, отпирая входную дверь своей двушки, Казаков произносил её про себя, словно проверяя на читабельность и выговариваемость. Обыкновение это появилось у него с тех пор, как он, оставив место литературного редактора в загибающемся компьютерном журнале, устроился в Останкино, на студию, занимающуюся озвучкой и дубляжом. Началась эта глава его жизни тринадцать лет назад, в далёком две тысячи одиннадцатом – и вот теперь неумолимо приближалась к финалу. Не слишком, прямо скажем, торжественному – санкции подкосили и без того просевший рынок западной теле- и кинопродукции, а использование ИИ, нейросетей и прочих новомодных штучек для перевода и озвучивания обещали добить его окончательно.

Но сейчас перспектива остаться безработным не волновала Казакова – а ведь это невесело в шесть без малого десятков! Как не слишком беспокоила его безобразная сцена, которую устроил сегодня Саша Котов по поводу срыва записи, сопроводив скандал полным комплектом упрёков, обвинений, угроз пожаловаться начальству и прочих радостей…

Вины Казакова в этом не было ни чуточки – разве что ему можно было поставить в упрёк, что в числе прочих актёров он пригласил для озвучки сериала Олега Мартьянова, совмещающего игру в Малом Театре с работой в дубляже. А так же – с неумеренным употреблением горячительных напитков, по большей части, крепких. И когда Олег стал заикаться перед микрофоном, путая реплики и вынуждая звукооператора то и дело переписывать огрехи, Казаков предпочёл запись остановить – и получил за это всё, что причитается в подобных случаях.

Вообще-то актёров можно понять, уныло подумал он, распуская задубевшие шнурки. Полтора часа записи, каждая минута которых должна была быть оплачена, пропали зря – и каждый из избалованных артистов считал неполученные деньги, потраченное зря время, а главное – проявленное по отношению лично к нему неуважение. И, конечно, никто не собирался спускать это судьбе-злодейке, воплощением которой выступал режиссёр озвучки – то есть он, Пётр Петрович Казаков. Взывать к их здравому смыслу и чувству справедливости не имело совершенно никакого смысла – кого и когда интересовали подобные вещи в актёрской среде?

Шнурки, наконец, поддались. Сентябрь в этом году выдался дождливым, слякотным, намокшие ботинки следовало поскорее поставить на батарею, напихав газет. Но сейчас ему было не до того – настенные часы показывали без четверти девять, ровно через пятнадцать минут разрешится загадка, не дающая покоя уже какую неделю кряду. Он прошёл в комнату, швырнул мокрую куртку на кресло и принялся торопливо стягивать рубашку.

Звонок пронзительно задребезжал. Взгляд на часы – только без двадцати, может, кто-то другой? Соседи, почтальон, участковый… Нет, почтальоны так поздно не ходят, с соседями он не общается, а участковый… что может понадобиться от него участковому? Черт, даже переодеться не успел, встречает гостя в несвежей майке, выпущенной поверх стареньких треников. Хотя – он же не женщину ждёт, ничего, сойдёт и так…

Казаков ставшими вдруг непослушными пальцами повернул пумпочку запора, распахнул – именно распахнул, а не опасливо приоткрыл, заглядывая в щёлку, – дверь и…

К счастью у стены напротив входной двери стоял стул. На него-то Казаков и плюхнулся всей тяжестью своего немолодого тела, попятившись от возникшего на пороге видения.

Он узнал гостя сразу – словно и не было этих трёх десятков лет. Да их, похоже, и не было для того, кто стоял в дверном проёме – мокрый от сентябрьского дождя, широко улыбающийся, с бутылочным горлышком, торчащим из левого кармана старенькой штормовки. А Казаков так и сидел, беспомощно разевая и захлопывая рот, словно извлечённая из родной стихии плотвичка, – не веря, боясь поверить, отчаянно желая поверить своим глазам.

– Корнишоны маринованные. – Казаков прочёл надпись на этикетке и скривился. – Огурцов, что ли не было, обычных, солёных? Знаешь ведь, что я эту кислятину терпеть ненавижу!

Он поскрёб грудь под растянутой майкой-алкоголичкой.

– Не припомню что-то… – гость смотрел на него недоумённо. – Раньше, вроде, закусывал, только в путь! Может ты, того… уже после их разлюбил?

Казаков задумался.

– Верно, лет двадцать назад. Тебя тогда давно уже не было.

Он подцепил на вилку крошечный огурчик и вздохнул, демонстрируя покорность судьбе.

– Ладно, разливай уже, сколько можно?

– Тебе как – полную, или по справедливости?

Казаков оценивающе посмотрел на полулитровую бутылку с этикеткой «Ржаная». Та была опорожнена почти наполовину.

– Полную. Прояви уважение к хозяину дома. И к пожилому человеку тоже, между прочим…

– Пожилой? Это ты, что ли? – фыркнул насмешливо гость и потянулся через стол. Водка, булькая, полилась в стакан, наполняя его до самой кромки. Гость поднял бутылку, зачем-то посмотрел сквозь неё на лампу, и набулькал себе. Его стакан – тоже гранёный, вмещающий стандартные двести граммов, – тоже наполнился до краёв, даже с мениском.

– Истинный дзен в том, чтобы разлить поллитру на три полных стакана. – глубокомысленно сообщил гость. – И – не выпить. Ну что, вздрогнули?

– Погоди… – Казаков, до которого начала доходить неправильность происходящего, выпрямился на стуле. – Это ты что, в своём, как его?..

– Зурбагане. – подсказал гость. Стакан он держал на старорежимный манер – четырьмя пальцами, оттопырив мизинец.

– Это ты в своём Зурбагане таким штучкам научился?

– Каким?

Казаков зажмурился, потряс головой. А когда открыл глаза – оказалось, что стакан собеседника налит едва ли наполовину.

…Он что, отхлебнуть успел? А, ладно, по сравнению со всем остальным это такая мелочь…

– Вздрогнули. – твёрдо сказал он и поднёс стакан к губам.

В тот день Казаков работал дома, готовя к записи очередной фильм. Разложить реплики по актёрам, проставить тайм-коды, паузы – обычное дело, без которого запись полуторачасового фильма вместо положенных двух – двух с половиной часов может занять все четыре и вымотать нервы всем занятым в ней, от актёров, до паренька-звукача за пультом. Занимало это часа два-два с половиной, в зависимости от плотности текста и качества перевода (руководство студии из соображений экономии пользовалось онлайн-переводом) и требовало немалой сосредоточенности. И когда в прихожей раздался звонок, Казаков не сразу даже сообразил, что происходит. Домашний телефон в последние годы превратился в элемент интерьера, и он пару раз ловил себя на мысли, что он, наверное, уже отключён. Скажем – за неуплату. Но, видимо, деньги всё же списывались со счёта, и древний, советских ещё времён аппарат изредка подавал признаки жизни – хотя Казаков уже забыл, когда в последний раз давал кому-нибудь свой «городской» номер.

Как, к примеру, в этот раз. Пластмассовая, цвета слоновой кости, с чёрными кнопками коробка протарахтела, наверное, раз десять, прежде чем он стащил с головы наушники, выбрался из кресла и доплёлся до прихожей. Несколько секунд смотрел на аппарат – может, раритет передумает и замолкнет? – но тот упрямо выдавал трель за трелью. Тогда Казаков вздохнул и покорился действительности – снял трубку с прозрачных пластмассовых рычажков и поднёс к уху.

– Алле-е?

Это тоже была привычка – когда-то, ещё в студенческой юности он приучил себя отвечать таким вот манером, подражая кому-то из актёров старых, ещё довоенных фильмов. Тогда это казалось очень остроумным; со временем заблуждение рассеялось, а привычка – вот, осталась, и хорошо известна всем его постоянным телефонным собеседникам.

– Это Пётр Петрович?

Голос был мужской, нестарый, даже не пожилой и. странно знакомый.

– Замечательно! – что человек на том конце провода облегчённо выдохнул. – Я-то, признаться, боялся, что ты… вы сменили номер! Мне его в редакции дали, где «Третий Меморандум» выходил…

Мысли неслись в голове косяком – и очень, очень быстрым косяком, состоящим, как минимум, из сайгаков. А то из зебр.

«Так, первое: неизвестный обратился к нему на «ты», но тут же поправился – значит, не уверен, что это уместно. То есть, они знакомы? Голос молодой, а такая разница в возрасте (лет тридцать по ощущениям) предполагает всё же обращение на «вы»…

«…Второе – оговорка насчёт старого номера. Он, выходит, его знал? Но тогда – к чему неумелая выдумка насчёт редакции, где казаковского городского номера не знали? Но если абонент знает этот номер – то опять-таки выходит, что они знакомы? Вот и голос…»

– Нет, номер прежний. – ответил он. – А с кем, простите, имею удовольствие?..

– Вы были когда-то знакомы с неким Сергеем Баранцевым? – на той стороне трубки проигнорировали его вопрос. – Если точнее, то в начале девяностых и раньше?

Казаков едва не плюхнулся от неожиданности задом на табурет. Ещё бы он не был знаком с Серёгой! Ближайший друг, соратник и единомышленник по клубу любителей фантастики, постоянный спутник в парусных походах и вылазках на слёты КСП, разделявший с ним любовь к словесным играм («ситуационкам», как они их называли, поскольку не имели представления о западном термине «РПГ»), даже в каком-то смысле коллега…

– Э-э-э… мнэ-э-э… да, конечно, был. А почему, собственно, это вас интересует?

Вопрос, как и предварявшие его невнятные звуки, имел одну-единственную цель – потянуть время, понять как нужно реагировать. Зачем это понадобилось? Да затем, что Сергей Дмитриевич Баранцев бесследно сгинул в далёком девяносто четвёртом – на Белом море, в Кандалакшском заливе, где они годом раньше провели полтора месяца под парусами и на крошечных, заросших кривыми соснами островках. Исчезновение это было странным до крайности – шхуна «Штральзунд» пропала без следа, словно Летучий Голландец! Погода в этот день стояла хоть и ветреная, но вполне приличная, ни штормов, ни смерчей отмечено не было. «Штральзунд», вышедший с Беломорской биостанции МГУ, попросту не прибыл к пункту назначения – к туристическому лагерю на островке Костьян.

Происшествие расследовали, конечно, но не нашли ровным счётом ничего – ни обломков, ни клочка парусины, ни выброшенного на берег спасательного круга. Заключение следствия гласило, что «Штральзунд», заблудившись в тумане, вышел на судовой ход Кандалакшского залива и попал под танкер или сухогруз. Но ведь и тумана в тот день не было! Казаков не поленился раздобыть подробные метеосводки – переменная облачность, без осадков, видимость хорошая, дополнительные меры предосторожности не требуются… К тому же, он хорошо помнил и остров и воды вокруг него: чтобы промахнуться мимо Костьяна, миновать Великую Салму и выскочить в залив – для этого Серёга должен был лыка не вязать, чего на памяти Казакова с ним не случалось ни разу. Нет, выпить он был не дурак – но только не у румпеля, во время плавания не в самых безмятежных водах. Там нужен глаз да глаз – иначе охнуть не успеешь, как либо вылетишь на песчаную отмель и застрянешь на ней до прилива, либо проломишь тонкое дощатое днище о топляк или скрывающийся под водой серый каменный лоб, один из тех, что на Беломорье называют лудами…

Тем не менее, дело закрыли, сдали в архив и благополучно забыли обо всём. На дворе стояли девяностые: чеченская война, неотвратимо надвигающийся призрак дефолта, криминальный беспредел, захлестнувший страну – кому было дело до туриста- одиночки, сдуру сунувшегося, куда не надо?? Пропал – и пропал, не он первый, не он последний, другим наука будет… И вот сейчас, тридцать лет спустя, имя Сергея Баранцева прозвучало из телефонной трубки, и кто его произнёс – Казаков не имел ни малейшего представления.

– Это долго объяснять. – прозвучало в трубке. – давайте лучше поступим так: я дней через пять-семь буду в Москве, и если ты… простите, вы не против – можно встретиться и поговорить. Дайте номер вашего мобильника, и я, как приеду, сразу перезвоню, и условимся о встрече. Тогда многие вопросы отпадут сами собой.

Казаков хотел спросить: о чём будет разговор, какие вопросы должны отпасть? – но вместо этого послушно продиктовал номер. На сём разговор закончился, и все эти дни он не мог думать ни о чём другом. Хотя, казалось бы, чего волноваться? Друг, конечно, даже лучший друг – но уж больно много воды утекло, считай, половина жизни. Боль от потери давно утихла, остались воспоминания, и чего ждать от встречи – непонятно, и это тоже доставляет беспокойство.

Прерванная беседа продолжился сегодня днём, когда нежданный абонент снова дал о себе знать, на этот раз – звонком на смартфон. Казаков неожиданно растерялся – настолько, что отказался от предложения встретиться в каком- нибудь заведении и пригласил незнакомца к себе домой. И вот, сидел теперь на табурете, пытаясь примириться с тем фактом, что стоящий на пороге человек – Серёга Баранцев собственной персоной, ничуть не постаревший за три десятка лет. Он даже одет подходяще, в брезентовую мешковатую штормовку – такую же, только покрытую толстым слоем пыли, в жестяных складках, можно выкопать в шкафу, в прихожей. Сколько Казаков её не надевал – пятнадцать лет, двадцать?..

– Да я это, я! – Гость улыбнулся и извлёк из кармана бутылку водки. – Не двойник, не загримированный, можешь потрогать!

И, послюнявив палец, мазнул себя по щеке.

«…как будто это может что-то доказать…» – отстранённо подумал Казаков. Он приподнялся с табурета – ноги держали, но еле-еле.

– Да ты, брат, как я погляжу, совсем спёкся… – озабоченно сказал гость. – Ну, извини, что я без подготовки, как пыльным мешком по голове… По телефону объяснять не стал – решил, не поверишь, сочтёшь за дурацкий розыгрыш. А так всё сразу и ясно, верно?

Казаков кивнул, бездумно, бессмысленно. Если кому-то что- то и было сейчас ясно, то уж точно не ему.

– Ладно, в ногах правды нет… – гость огляделся. – Пошли, что ли на кухню? Присядем, как раньше, поговорим, идёт?

…Что тут ответить? Только – «дверь закрой на щеколду, и проходи, я сейчас…» – и на ватных ногах плестись в комнату, где в стареньком чешском серванте стоят гранёные стаканы, единственно пригодная для такой встречи посуда…

Пока Казаков мыл стаканы пока протирал их, пока прикидывал наличие подходящей закуски, гость развернул бурную деятельность. Кроме «Ржаной» на столе возникли две стеклянные банки – с огурчиками и помидорами, – кирпич бородинского, брусок сала в полиэтиленовой упаковке и солидный, коричневой промасленной бумаги, свёрток, от которого по кухне распространялся умопомрачительный аромат.

– Лещ копчёный. – объяснил он. – Они на Онеге во-от такие ловятся, ребята с собой всучили…

И развёл ладони, демонстрируя размер онежских лещей. Выходило очень уж солидно – в свёрток, прикинул Казаков, такое чудище точно не поместилось бы.

К «Ржаной» тем временем прибавилась ещё одна бутылка – на этот раз «Столичная», ноль-семь.

– Всё. – гость ногой задвинул в угол рюкзак, из которого извлекал это великолепие. Тот был под стать штормовке – выцветший, зелёного брезента, с потрёпанными кожаными ремешками и металлическими замочками, слегка тронутыми ржавчиной. – Пива, извини, не взял. Тут, рядом, помнится, был магазин, сбегаем, если душа попросит.

– Он давно закрылся. – ответил машинально Казаков, не отводя взгляда от рюкзака. – Теперь там… а ладно, какая, нахрен, разница?

И уселся на выдвинутый из-под стола табурет.

Честно, я восхищаюсь Петром! Искренне, заметьте, без тени иронии. Окажись я на его месте, к гадалке не ходи, свихнулся бы. Хотя и в его зрачках плеснулось на миг безумие – когда он открыл дверь и увидел, кто стоит на пороге.

Ну а дальше – нас спасло исконно российское средство. Да- да, то самое, крепостью в сорок оборотов, разлитое по бутылкам ёмкостью ноль-семь и ноль-пять литра. А что, существует на подобный случай что-то иное? В реальной жизни, я имею в виду, а не в прекраснодушной фантастике типа «Сильнее времени» глубоко уважаемого мною писателя Казанцева. Его герои наверняка обменялись бы длиннейшими монологами, завершив их пафосными призывами… к чему? Понятия не имею. Беседа, затянувшаяся на пол-ночи (за это время мы усидели литр с четвертью водки, не считая нашедшейся у Петра полупустой четвертинки коньяка) закончилась так, как я и планировал. Кое- что, конечно, было оставлено и на потом – фирменный поезд «Карелия» идёт до Петрозаводска чуть больше одиннадцати часов, билеты мы взяли в СВ. Успеем ещё наговориться, не напрягая своими бредовыми темами соседей по купе…

Весь следующий день (начавшийся далеко за полдень с похода за пивом в ближайший магазинчик, который, он и правда, оказался не на памятном мне месте) мы потратили на сборы. Чемодан на колёсиках с выдвижной ручкой, два битком набитых рюкзака; сумка через плечо с ноутбуком и сопутствующими аксессуарами, данные с настольного компа перекачаны на внешний диск, лежащий там же… Задраить наглухо оконные рамы и балконную дверь, закрутить все краны, включая газовый, отсоединить провода на электрическом счётчике в прихожей – когда ещё мы сюда вернёмся, да и вернёмся ли вообще? Пётр воспринимал происходящее как должное и охотно согласился с тем, что я сразу взялся раздавать указания. Впрочем – и в «той, другой» жизни я обычно был лидером, если дело, конечно, не казалось литературы или истории, где первая скрипка всегда была его…

Ну вот, кажется, всё? На часах половина шестого вечера; в карманах пачки купюр (набег на ближайший банкомат), по большей части, российских, мелкого достоинства. Смартфон пискнул – «такси… жёлтый «Фольксваген»… номер… прибудет через пять минут…» До Площади Трёх Вокзалов около часа езды, если не застрянем в пробках, поезд Москва-Петрозаводск» отбывает через два с половиной часа – успеем затариться в привокзальных ларьках пивом и чебуреками. Более подходящая для дальней дороги провизия – варёная, с маслом и укропом картошечка и жареная курица – ждут нас на маленьких станциях где-то за Тверью.

Пётр в последний момент кинулся в комнату, сорвал со стены пластмассовый чёрный футляр с подзорной трубой – мой подарок на его тридцатилетие, незадолго до роковой поездки на Белое Море – вернулся, перетащил чемодан через порог и на два оборота запер дверь, зажимая трубу под мышкой. Смартфон в кармане пискнул СМС-кой – экипаж подан, поторопитесь, господа отъезжающие! Пётр поправил затоптанный коврик у порога, подёргал дверную ручку, и повернулся к родному гнезду спиной.

…Ну что, двинули?..

II

Онежская волна валяет «Клевер» с борта на борт. Работяга- буксир поскрипывает шпангоутами, потрескивает продольными балками набора, но продолжает исправно стучать стареньким дизелем. На дворе конец сентября, погода вот-вот испортится – небо затягивают низкие свинцовые тучи, насыщенные дождевой влагой, короткие злые шквалы бродят по озеру. Рулевой не сводит взгляда с наветренных румбов, высматривая приближающиеся полосы ряби, чтобы в нужный момент повернуть судно к ней носом. По палубе метлой проходится дождевой заряд, брызги летят из-под форштевня – и всё, шквалик позади, а впереди проглядывает между серыми грудами облаков бледное северное небо…

Поезд пришёл в Петрозаводск рано утром, и уже через полчаса друзья были в порту, задержавшись на несколько минут у местного супермаркета. Там Казаков оставил почти все деньги, не снятые с карточки – они тебе ещё долго не понадобятся, уверял Сергей. Кроме тощей пачки наличных, внутренний карман куртки оттопыривал тщательно запечатанный от сырости пакет с документами – паспорт, диплом, трудовая и всё прочее, что никак нельзя было оставить в запертой квартире. Корочки эти, необходимые в той жизни, из которой Казаков сейчас бежал, сломя голову, будут, по- видимому, совершенно бесполезны там, куда он направляется.

Хотя нет, не совсем. Надо ещё устраиваться на работу в этот самый природно-исторический (или историкоэтнографический, кто их разберёт?) парк, носящий многозначительное название Бесов Нос. Узнав, что ему предстоит поступить туда, и не кем-нибудь, а маячным мастером, Казаков удивился – разве для этого он оставил не слишком благополучную, но всё же устроенную московскую жизнь, чтобы киснуть в этой забытой богом дыре? Но – выбросил из головы эти мысли, стоило «Клеверу» оторваться от петрозаводской пристани и выйти на большую воду. Ветер, сырой, стылый, пахнущий рыбой, наполнял грудь, палуба покачивалась – «дышала», как сказал Сергей – под ногами, холодные брызги хлестали по лицу… Сколько же лет он был лишён всего этого? С тех самых пор, как пропал Серёга, года с 1994-го – поездки на Кипр и прочие курорты не в счёт, конечно…

Собираясь, он упаковал самые нужные лекарства в коробку – получилось что-то очень уж много. А как иначе, если вот-вот стукнет шестьдесят? Серёга, однако, отсоветовал брать их с собой – вот увидишь, говорил он, всё это тебе не понадобятся. Рвать надо не только с прошлыми занятиями и привязанностями, но и с прошлыми недугами. После некоторых колебаний Казаков согласился – решаться так решаться, и будь что будет…

Оксане он тоже звонить не стал. Когда Серёга осторожно осведомился – есть ли у Казакова в Москве женщина? – он скривился и неохотно признал что да, есть – но пусть здесь и остаётся. А он ограничивается посылкой СМСки с коротким, ничего не объясняющим прощанием.

Так что – пёс с ним, с отсутствием комфорта, доставки на дом и прочих благ цивилизации! Тягучие, липкие нити, пытавшиеся удержать его, затянуть назад, лопались одна за другой, и с каждым таким разрывом Казаков испытывал прилив сил, словно сбрасывал с плеч, с души сдуру взятый на себя груз – и теперь освобождался, наконец…

На работу, в останкинскую студию он ничего не сообщил. Ограничился тем, что набрал Олега Мартьянова, предупредил, что сегодняшняя запись не состоится – и попросил передать, чтобы на него больше не рассчитывали. Ничего криминального в этом не было – студия по жадности директора-владельца работала исключительно по «серой» схеме, без договоров и трудовых, и даже зарплату стали переводить на карточку, а не выдавать в конвертах всего года полтора назад. Значит, никому он ничего не должен, а что теперь упомянутому директору придётся спешно искать замену, чтобы не сорвать плотный график озвучек – ну так это ведь не его, Казакова, проблемы, верно?

– И вот здесь ты собираешься меня оставить? – Казаков скептически озирал близкий берег и каменистый мыс, на котором белела свежей краской башенка маяка. – Получше местечка не нашлось?

Сергей покосился на собеседника. А ведь Пётр неискренен – нет в нём ни следа отвращения к онежскому пейзажу, которое он изображает. Не очень-то даже и старается – в голосе знакомые по той, прошлой, жизни интонации, ясно указывающие, что на самом-то деле имеется в виду нечто прямо противоположное сказанному. Нравится ему здесь, вот что – но положение обязывает, и приходится демонстрировать эдакий интеллигентский скепсис, заимствованный из восьмидесятых, когда они, по младости своей и недомыслию принимали подобные штучки за свидетельство широты ума и независимости личности. И неважно, что Сергей видит его насквозь – ноблесс облидж[1], хоть ты тресни!

Вообще-то, отметил Сергей, Казаков стремительно возвращался к манерам их общей молодости – и не заметно, чтобы он этому противился. Да что там – он словно моложе делается, хотя до Зурбагана с его воздухом, словно насыщенным чем-то, исключающим принесённые извне недуги (замечено, услышано от мастера Валу и проверено на себе!), ещё далеко. Вот что значит вырваться из привычной обстановки, из осточертевшей рутины, отнюдь не способствующей ни душевному, ни физическому здоровью…

– Угадал, именно здесь, на этом самом мысу. Только сначала заглянем кое-куда – ненадолго, недельки на полторы-две. Отдохнёшь, погреешься на солнышке, заодно и научишься кое- чему полезному. В море, опять же, искупаешься – там оно, считай крымское, средиземноморское даже, как на каком- нибудь Капри.

На Капри, как и вообще в Италии Сергею бывать не приходилось – в отличие от Казакова, посетившего в конце восьмидесятых Венецию в качестве руководителя подростковостуденческой делегации. Но хорошо помнил, как тот же Максим Горький сравнивал средиземноморский климат и море именно с крымскими – да и итальянские пейзажи Айвазовского крепко засели в памяти.

– Это в Зурбагане вашем, что ли? – недоверчиво спросил Казаков. Сергей спрятал усмешку – ему была понятно происхождение этой недоверчивости.

– Там, где ж ещё? А ребята пока приведут маяк в рабочее состояние – электрику подлатают, домик смотрителя подправят дизель наладят, ещё кое-что по мелочам… Опять же – надо тебе показать, как там всё устроено. На Бесовом Носу, не в Зурбагане…

– Да, с ним и так всё ясно. – пробурчал Казаков. – Жопа мира, хотя и довольно живописная. Но это сейчас, осенью – а вот как как тут зимой…

– Не хуже, чем на Валааме. – отпарировал Сергей. – Монахи сколько веков там живут – и заметь, без всякого электричества! А тебе меньше года тут предстоит провести, считай, испытательный срок. Вот увидишь, даже понравится. Прикупим двустволку или карабин нарезной – будешь зайцев по снегу стрелять, их на Бесовом Носу немеряно. В Зурбагане есть оружейная лавочка- знаешь, какая там роскошь! Бронза, стволы гранёные сталь, ложи палисандровые – чисто стимпанк!

Смысл этого термина, очень популярного в двадцать третьем году и почти неизвестного в 1994-м, Сергей успел уже усвоить. Правда, «зурбаганский стимпанк» имел ярко выраженный оттенок произведений Александра Грина и выглядел куда симпатичнее миров наскоро пролистанных «Машины различий» Уильяма Гибсона и пановского «Герметикона». И, конечно, лавка «Варфоломей Гизер и сыновья. Товары для охоты и путешествий», что на улице Полнолуния – он нисколько не сомневался, что тамошний антураж сразит Серёгу наповал. Был когда-то в их словесных играх такой обязательный элемент: персонаж снаряжается для путешествия в другой мир, тщательно копается в оружейных каталогах (их роль выполняли, иллюстрированные справочники Александра Жука «Пистолеты и револьверы» и «Винтовки и автоматы»), тщательно расписывали походное снаряжение… Теперь это предстояло Казакову в самой, что ни на есть, реальности – и Сергей немного завидовал старому другу.

– Тоже мне, нашёл Соколиного Глаза, грозу саблезубых сусликов… – буркнул Пётр. Видно было, однако, что идея с охотой ему понравилась. Сергей припомнил, как в 93-м, во время первого визита на Беломорье они расстреляли по большим чёрным бакланам не меньше десятка дробовых патронов – а когда попытались сварить добытую дичь, то оказалось, что по консистенции она напоминает хорошо выдержанную подошву и воняют рыбой.

Нос «Клевера» ткнулся в низкий каменный лоб, возле которого покачивались на волнах лодки-дощанки, мятая «Казанка» и надувной туристический катамаран со снятой мачтой. И ни одной «реконструкционной» посудины – конечно, фестивальный сезон закрыт, все разъехались по домам…

По палубе простучал башмаками Валдис, с лязгом потащил с полубака на сушу узкие дощатые сходни.

– Эй, пассажиры! – позвал из рубки капитан. – Прибыли, выгружайтесь!

«Амбаркация» – так, кажется, военные моряки называют возвращение десанта на корабли? – прошла не так гладко, как было запланировано. Предполагалось, что нас заберут прямо из Москвы – точнее, с Клязьминского водохранилища, где мне уже случалось появиться после прохождения Фарватера. В тот раз помог маячный буй, на который я с помощью мастера Валу настроил «астролябию». Сейчас планировалось нечто подобное: «Квадрант» в точно рассчитанный момент возникнет ниоткуда посреди акватории, где мы должны были дожидаться его на прокатной гребной лодке – а дальше, как говорится, дело техники. Вернее сказать, непостижимой магии Фарватеров, действующей, впрочем, не хуже хорошо отлаженного часового механизма.

Но – человек предполагает, а кто-то другой располагает. Я тупо не успел завершить свои дела к назначенному времени, и мастер Валу в точном соответствии с нашими договоренностями испугал любителей парусного спорта своим внезапным появлением посреди водохранилища, я всё ещё торчал в Петрозаводске. Отправляться в Москву, не решив проблемы документов смысла не имело – а латышу Валдису понадобилась на это почти неделя сверх назначенного им же самим срока. Нет, я не в обиде, уж больно сомнительные операции пришлось провернуть, – но факт остаётся фактом: я банально опоздал. И пришлось мастеру Валуэру возвращаться в одиночку, терзаясь нехорошими предчувствиями: а вдруг чересчур бойкий ученик всё же решил остаться в своём мире, наплевав на открывающиеся в Зурбагане перспективы?

К счастью, был и запасной вариант. Нет, не то, чтобы я изначально ожидал неприятностей, но ведь действия закона Мёрфи ещё никто не отменял, верно? Правда, вариант этот потребовал путешествия по железной дороге до Петрозаводска, а потом – через Онежское озеро, на «Клевере» (старина Врунгель, которому я отзвонился из Москвы, не подвёл, вовремя пригнал свою посудину) до Бесова Носа. Но в этом, пожалуй, был и своё плюс: во-первых, я успел подробно рассказать своему спутнику что, собственно, его ожидает, а во-вторых – он собственными глазами увидел место, где ему предстояло провести почти весь следующий год. Далее мой план предполагал, кратковременный визит в Зурбаган – чтобы Пётр убедился, что всё всерьёз и розыгрышами здесь не пахнет – после чего он должен был, пусть и временно, занять место смотрителя восстановленного исторического маяка «Бесов Нос». Нет, Маяка – именно так, с большой буквы – поскольку в дополнение к обычному маячному зеркалу, который сейчас монтируют приехавшие из Петрозаводска техники, нам предстоит установить несколько отражающих пластин, не предусмотренных первоначальным проектом. Эти «апгрейды» (ещё одно словечко, которого не было в оставленном 1994-м) сейчас заканчивает полировать мессир Безант, владелец зеркальной мастерской в переулке Пересмешника – самой загадочной улочке Зурбагана.

Так что – о ещё одной задержке и речи быть не могло. Мы условились с мастером Валу, что если не получится забрать меня в первый раз – он будет появляться на траверзе Бесова Носа в определённое время, с интервалом в неделю. И как раз такой контрольный срок должен наступить завтра, так что мы с Петром позаимствовали с утра пораньше одну из лодок, покидали в неё наш багаж и взялись за вёсла. И какая же гора свалилась с моих плеч, когда в утреннем тумане возник силуэт бригантины с распущенными парусами! «Квадрант» шёл наперерез, с полубака приветственно тявкала Кора. Собака первой увидела меня – и виляла хвостом-колечком, звонко, на всё озеро, радуясь встрече.

На бригантине – Казаков безошибочно узнал характерное парусное вооружение – кроме капитана, оказалось ещё четыре человека команды. Не слишком много, чтобы управляться с не таким уж обширным набором парусов – прямые фок, марсель и брамсель, гафельный грот с топселем, не считая положенного набора стакселей и кливеров. Капитан (мастер Валу, как представил его Серёга) обменялся с гостями рукопожатиями, дождался, когда те закинут пожитки в отведённую им каюту и приставил обоих к делу. Нет, он не стал гонять новоприбывших по лесенкам-вантам на реи (чего Казаков всерьёз опасался), а отдал под команду боцмана – невысокого, коренастого типа, сложением и манерами напоминающего жизнерадостного орангутанга, и столь же огненно-рыжего. Тот поприветствовал новых подчинённых длинной тирадой, из которой те не поняли ни единого слова, и расставил их по работам: Казакова тянуть снасть, которую тот после некоторых колебаний определил, как грота-шкот, а Сергея – на полубак, управляться с летучим кливером.

Поначалу матросская наука показалась Казакову не слишком сложной – когда потребовалось тянуть концы, попадая в общий ритм, и крепить их на кофель-нагельных планках. Наверное, когда погода испортится, новоявленным палубным матросам придётся тяжелее – но сейчас всё было просто замечательно. «Квадрант» весело бежал в крутой бакштаг, четырёхбалльный ветер (согласно шкале Бофорта – удлиненные волны, испятнанные кучерявыми барашками) круто выгибал паруса, в порывах заставляя судно крениться так, что планширь чертил по воде, а бушприт то склонялся к самым волнам, то задирался выше линии горизонта. Казакову вдруг мучительно захотелось забраться в натянутую под бушпритом сетку – и любоваться форштевнем, с шорохом режущим воду, не обращая внимания на сыплющиеся дождём брызги. Он даже повернулся к Серёге, чтобы спросить позволения – но в этот самый момент капитан Валуэр оторвался от странного, напоминающего старинную астролябию приспособления из тёмной полированной бронзы и каркнул по-русски: «Пора! Приготовиться, входим в Фарватер!»

Все, кто был на судне, сразу напряглись, посуровели, а собачонка Кора опрометью кинулась по трапу в каюту. Казаков покосился на Сергея – тот замер, вцепившись обеими руками в грота-шкот, на скулах вздулись желваки, серые глаза налились тревожной сталью. Тогда он поискал глазами маяк на Бесовом Носу – но нет, ни зеркальных вспышек, ни таинственных огней, про которые упоминал Серёга, описывая свои путешествия но Фарватерам, что-то не наблюдалось. Пётр собрался поинтересоваться, к чему, собственно, надо приготовиться – как вдруг вспомнил, что маяк пока не приспособлен к выполнению этой таинственной функции, а вход на Фарватер мастер Валу ищет как раз с помощью этой самой «астролябии». Казаков испытал мгновенное облегчение (всё же соображаю, рановато ещё говорить о маразме!) и тут его – их всех, вместе с бригантиной, собакой Крой и орангутаноподобным боцманом – накрыла тьма.

Органы чувств отказали все и сразу – словно при какой-то невиданной контузии от взрыва, только не гремяще-огненного, а непроницаемо-чёрного, напоенного ледяным холодом, отрицающим саму возможность жизни, тепла, света… Казаков не успел испугаться этой внезапно накатившей мертвенной волны, как она уже схлынула, отпустила, осталась за кормой, словно её и не было вовсе. Вместе с ней не стало ряби на онежской воде, Большого и Малого Гольцов плоских, одетых низким кривыми лесом нашлёпок на поверхности озера. Не было свежевыкрашенной в белый цвет башенки маяка на каменном кончике Бесова Носа и даже серенького осеннего неба.

Зато ветер усилился, здо шести баллов, задул точно в фордевинд, отчего «Квадрант» занесло кормой вперёд и едва не положило на левый борт. Казакову, как и остальным, вмиг стало не до творящегося вокруг катаклизма – свирепый рык Валуэра перекрывал свист ветра возле втугую выбранных снастей стоячего такелажа; жёсткие концы рвались из рук, в кровь обдирая непривычные, слишком мягкие для такой работы ладони московского интеллигента, да гулко хлопало над головой полотнище грота.

– Шкот! Шкот на другой борт! – заорал Серёга. Казаков очнулся и принялся распускать снасть. Огромный трапециевидный

парус готов был треснуть по шву под напором шестибалльного ветра. Гик (длинная, толстая жердь, удерживающая нижнюю кромку) едва не выгибался, и требовалось освободить его, дать упереться в ванты, снимая с дерева опасную нагрузку. Валуэр надсадно орал то по-русски, то на своём языке, подгоняя зазевавшегося новичка – петлю шкота, как назло, закусило, и Казаков, матерясь на чём свет стоит и сбивая в кровь пальцы, высвобождал клятую снасть.

И вдруг всё кончилось. Неподатливый шкот петлями обвивал точёные дубовые нагели; бригантина выровнялась и шла на ровном киле, а матрос, резво вскарабкавшись на грот- мачту, притягивал к гафелю смотанный топсель. Ещё двое, разбежавшись по рею на стороны от фор-марса, уперлись ногами в ниточки пертов и подбирали полотнище паруса к рею, крепя складки кусками канатов, пропущенных, на манер завязок, сквозь парусину – как бишь их, риф-сезни? Ладно, потом у Серёги можно спросить… Казаков оторвал взгляд от окровавленных, ободранных пальцев и обозрел окружающее пространство.

Бригантину несло вперёд по прямой, как стрела, морской дороге – не по дороге даже, а по тоннелю, края которого, исчерченные строчками волн и испятнанные пенными барашками, сначала плавно, а потом всё круче загибались вверх. Где-то там, в вышине они сливались с полосами облаков, летящих по вогнутому на манер трубы небосводу. Во всём мире не осталось больше ничего, кроме этой великанской трубы, ряби волн, переходящей в рябь облаков и заунывного свиста в стоячем такелаже «Квадранта».

– Мы на Фарватере! – крикнул в ухо Серёга. Когда он успел подойти, Казаков не заметил. Теперь взгляд его был прикован к ослепительной точке, вспыхнувшей в дальней перспективе тоннеля – там, куда был уставлен бушприт бригантины. Точка разгоралась, то переливаясь всеми цветами радуги, то мигая, подобно маяку, последовательными сериями вспышек. Да это же и есть Маяк, сообразил Казаков – тот самый, Истинный, он же единственный, и прямо не него идёт сейчас «Квадрант»…

Раз поймав точку Маяка, было очень трудно отвести взгляд – да ему и в голову не пришло делать такое. Всем своим существом Казаков стремился навстречу острым, колючим лучам, а всё остальное мироздание, включая время (сколько его прошло – секунды, минуты, дни?), потеряло значение – остался только этот неистовый, пронзающий всё его существо свет.

Мир снова изменился – и снова внезапно, вдруг. Вихревые стены вдруг отпрянули в стороны, разошлись гигантским амфитеатром и растаяли, открывая взору морской простор и изломанную линию недалёкого берега. Ветер стих – теперь он не завывал, а едва слышно посвистывал.

– Готово дело! – заорал Серёга. – Вот он, Зурбаган, приехали!

Ему ответил заливистый лай – Кора выбралась из своего убежища и, запрыгнув на крышу рубки, приветствовала высокое небо с бегущими в невозможной синеве барашками облачков, морской простор, широкая гавань, вся в лоскутках парусов. Лес корабельных мачт у невидимых отсюда пристаней – а за ними проглядывает белый, с черепичными крышами город, удобно устроившийся между сползающих к морю горных отрогов.

III

Сколько раз я возвращался в Зурбаган – а всё никак не могу привыкнуть. К тому, как внезапно расступаются сотканные из волн, ветра и облаков стены, как распахивается перед бушпритом гавань со стоящей на утёсе величественной башней Истинного Маяка. Участок акватории, на котором мы всякий раз оказываемся, специально выделен для «гостей» – правила требуют от любого оказавшегося здесь судна как можно скорее покинуть «зону прибытия» во избежание столкновения со следующим визитёром. «Зона отбытия» располагается милях в трёх мористее, в сторону островной гряды, запирающей гавань с юго-востока. Там тоже всё строго: коридор, по которому двигается покидающее Зурбаган судно, тоже ограничен белокрасными бакенами, на которых в тёмное время зажигают масляные фонари.

Занимается этим особая портовая служба, набранная из двух-трёх десятков мальчишек. Они снуют по акватории в гребных лодочках, на корме которых установлены большие решётчатые лампы, подливают масла в бачки бакенов и запаливают по вечерам фитили. Себя это пацаньё называет «фитильщиками» и носит, как отличительный знак своего «цеха», оранжевые рубашки с повязанными на плечо на манер аксельбанта, метровыми отрезками бакенного фитиля – широкой, в два пальца, полосы из хлопчатобумажных нитей. Когда я, в первый свой визит в Зурбаган, впервые увидел «фитильщиков» – сразу вспомнил форму барабанщиков свердловского отряда "Каравелла" и мальчишек-факельщиков из «Ночи большого прилива». В «той, другой» жизни я немало пообщался со студентами, ведущими разновозрастные ребячьи отряды, даже ходил с ними под парусами – а у этой братии книги Крапивина были настольными.

Сейчас в огнях не было необходимости. Судя по часам в капитанской каюте, постоянно выставленным по зурбаганскому времени, день едва перевалил за два пополудни. Мастер Валу привычно вывел «Квадрант» из «зоны прибытия» и повернул к проходу в брекватере – узком, насыпанном из булыжников, моле, защищающем внутренний рейд. У прохода чернел громоздкий утюг броненосца «Хассавер», флагманский броненосец гросс-адмирала Брена ван Кишлерра. Сам адмирал тоже на борту – под гафелем полощется на ветру его личный вымпел. Броненосец тяжко лежит на поверхности воды; высоченные борта сильно завалены внутрь, массивные орудийные барбеты далеко выступают по углам бронированного каземата, на несуразно длинном таране устроило посиделки семейство серых чаек. Три мачты, несущие полное парусное вооружение, низкие мостики, зачехлённые револьверные пушки на палубе, единственная низкая, широкая, сильно сплющенная по бокам труба – своим обликом «Хассавер» напоминает рангоутные французские броненосцы конца девятнадцатого века, вроде «Кольбера» или «Редутабля». Я не раз давал себе слово выяснить – не они ли и послужили прототипами для флагмана ван Кишлерра? – но всякий раз благополучно забывал.

Вот и сейчас меня интересовал не броненосец, а другой корабль – мореходная канонерская лодка «Гель-Гью», на которой служит племянница адмирала Дзирта Кишлерр, особа взбалмошная и успевшая доставить мне некоторое количество проблем. Но, сколько ни шарил я по внутреннему рейду линзами сорокакратного бинокль (японского, дорогущего, с азотным наполнением, купленного во время недавнего визита в Москву) – канонерку обнаружить так и не смог. Пётр тоже не теряет времени – с каменной физиономией извлёк из футляра подзорную трубу, раздвинул – и теперь изображает из себя капитана Блада, хотя, как по мне, больше смахивает на Паганеля…

Похоже, канонерки в Зурбагане нет. Может, она вместе с упомянутой особой отправилась в дальний океанский поход? Или несёт стационерную службу где-нибудь в Лиссе, Дагоне, а то в одном из тех «Внешних Миров», где у Зурбагана имеются постоянные торговые представительства? Увы, надежды на это мало – канонерка приписана к флотилии Маячной Гавани, и вряд ли могла надолго оставить свой пост. А жаль, сейчас мне – нам, если уж на то пошло! – ни к чему дополнительные сложности, которые так и вьются вокруг этой бедовой девицы.

– Мало? – сочувственно спросил Сергей. Поданной им фляжку – плоскую, оловянную, умещающуюся в заднем кармане брюк – хватило только на два весьма скромных глотка.

– А тебе на моём месте хватило бы? – огрызнулся Казаков. – Предлагал же, ещё в Петрозаводске затариться на дорогу! А ты заладил: там возьмём, да там возьмём… Ну и где здесь её брать?

Сергей ухмыльнулся.

– Вообще-то отсюда до «Белого Дельфина» минут десять ходу, а то и меньше. «Белый Дельфин» – это таверна такая…

– Помню, ты говорил. – Казаков потряс над открытым ртом фляжкой. – Пусто, чёрт… – Там ещё Александра Грина кто-то помнит?

– Да, хозяйка таверны, тётушка Гвинкль. Знаешь, какой грог она варит? Закачаешься…

Казаков вернул фляжку законному владельцу и стал озираться по сторонам. Сергей не мешал – сейчас старому другу надо как-то упорядочить творящийся в голове кавардак.

Внутренний рейд гавани, отгороженный от большой воды брекватером, вполне соответствовал описанию, данному Грином: восхитительно грязна, пыльна и пестра; в полукруге остроконечных черепичных крыш и набережной теснилась плавучая, над раскаленными палубами, заросль мачт; гигантскими пузырями хлопали, набирая ветер, паруса; змеились вымпелы.

Вдоль пирса, на который выгрузили багаж с «Квадранта», стояли десятки кораблей – шхун, барков, пароходов, каких-то вовсе незнакомых посудин с двуногими мачтами, многоярусными надстройками и рядами вёсельных портов над самой водой. По тянущейся вдоль пристаней улице сновали гружёные повозки, бегали грузчики с тележками и ручной кладью. Прохаживалась туда-сюда пёстрая публика, от оборванных матросов до прилично одетых горожан. На противоположной от пирсов стороне улицы выстроился ряд домишек – их узкие, двух- или трёхэтажные фасады смыкались, не оставляя ни малейшей щёлочки; трубы на остроконечных крышах дымили вровень с марсами пришвартованных кораблей.

Казаков помолчал, прислушиваясь к своим ощущениям, помотал головой.

– Грог, говоришь? Сейчас бы чего покрепче – а местный колорит оставим на завтра.

Легко сказать – «на завтра»… а что будет, завтра-то? Оказаться в чужом городе или в чужой стране – этим москвича, выходца из 2024-го года удивить трудно – но сейчас-то он в самом настоящем другом мире! И то, что он выглядит местами знакомым, местами же чужим, загадочным, никак не добавляло душевого спокойствия. А значит, никуда не денешься: водка (или любой достаточно крепкий горячительный напиток) в такой ситуации самая что ни на есть, жизненная необходимость…

– Тогда ром. – Сергей уловил смысл душевных терзаний друга. – Чёрный, не хуже ямайского – шестьдесят оборотов гарантировано!

– Другое дело! – Казаков оживился. – Ром подойдёт. Только вот это… – он поддал ногой чемодан, – с собой тащить прикажешь? Сопрут ведь, знаю я эти таверны…

– Зачем? – удивился Сергей. – Попросим мастера Валу отправить багаж на Смородиновый, а сами навестим тётушку Гвинкль!

– Ладно, как скажешь. – Казаков стёр с пластикового бока чемодана след подошвы. – Договаривайся тогда и пошли, пока я тут совсем крышей не поехал…

Он дождался, пока Сергей обменяется несколькими фразами с капитаном «Квадранта», поднялся, кряхтя, с монументального чугунного кнехта, вкопанного в землю у края пристани, и вслед за спутником пошёл вдоль по улицы. Она носила оригинальное название «Припортовая», и приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы не вляпаться в следы жизнедеятельности местного общественного и грузового транспорта. Раза два он едва не полетел с ног – булыжники мостовой были округлыми, выпуклыми, разного размера, каждый шаг приходилось рассчитывать, чтобы не споткнуться самым унизительным образом. Передвигаться непринуждённо по таким дорогам – особое искусство, к которому Казаков в последний раз прибегал в начале нулевых, в Риге… или там камень был всё-таки тёсаный?

– Может, подыщем тебе трость? – предложил Сергей. – Такую, чёрного дерева, с костяной рукояткой… Есть тут подходящая лавочка – там и трости с клинком имеются, и даже с фляжкой в шафте!

– Где-где? – не понял Казаков.

– В шафте. Это так палка у трости называется. Её делают полой, а внутри – либо шпажный клинок, либо фляга, либо ружейный ствол, однозарядный. Что захочешь, то и сделают, здесь это не проблема.

– Обойдусь как-нибудь. – ответил после краткого раздумья Казаков. – Я что, по-твоему, инвалид? Просто непривычно, вот и спотыкаюсь…

– Да причём тут – инвалид, не инвалид? – удивился Сергей. – Здесь вообще в обычае ходить с тростями. И, кстати, шляпу носить тоже придётся, если не хочешь выглядеть прислугой или городским оборванцем!

Казаков огляделся. Действительно, попадавшиеся навстречу мужчины – из тех, что посолиднее, немолодого возраста – были все до одного с двумя упомянутыми аксессуарами.

– Ну, надо, так надо. Я что, спорю? Только сначала заглянем в этот твой «Белый Дельфин». Соловья баснями не кормят – помнишь такую присказку?

– И не поят тоже! – весело отозвался спутник. – Так мы уже пришли, не видишь, что ли?

И показал на деревянную, ярко раскрашенную вывеску, изображающую белого дельфина на фоне аквамаринового моря. Дельфин озорно ухмылялся и махал плавником, зазывая клиентов в полуподвал, где, собственно, и располагалось заведение. В левом плавнике он сжимал кружку с пышной шапкой пивной пены.

– Деньги-то у тебя есть? – с подозрением спросил Казаков. – На халяву тут вряд ли наливают…

Вместо ответа Сергей вытащил из кармана небольшой, многозначительно звякнувший мешочек.

– Карточки здесь не принимают, да и купюры не в ходу. Платить будем по старинке, звонкой монетой.

Казаков вздохнул и стал спускаться по стёртым каменным ступенькам.

Когда друзья выбрались, наконец, из «Белого Дельфина» (если верить настенным часам, проведя в заведении не меньше трёх часов), Казаков уже иначе смотрел на происходящее вокруг. Дело было в самой таверне, в её обстановке, напоминавшей интерьер ресторанчиков, оформленных в смешанном стиле одесского «Гамбринуса» и «моряцких» забегаловок где-нибудь на набережной Сочи. Сколоченные из цельных дубовых досок столы и скамьи; кружки, глиняные, оловянные, стеклянные, которые шустрые мальчишки в белых фартуках по первому знаку наполняли элем, сидром или рубиново-красным вином. Монументальный, в половину стены очаг, где на жаровнях и в глиняных горшочках жарились, запекались, тушились на угольях рыбные, мясные, овощные и бог знает ещё какие блюда. Сваленные в углу корзины, из которых капала на дощатый пол вода и свисали пучки влажных водорослей, ясно свидетельствуя, что рыбы, креветки и прочие морские гады изъяты из среды обитания не далее, как сегодня утром. Закопченные балки под потолком походили на бимсы, поддерживающие палубы старинного парусника – а может и не старинного вовсе, а одного из тех, мимо которого они недавно прошли. С балок свисали рыболовные сети, оплетённые канатами стеклянные шары-поплавки и чадящие масляные светильники – от них потолок местами стал бархатно-чёрным.

Посетители здесь были под стать антуражу: не курортники, с любопытством пялящиеся на экзотику, не наскоро перекусывающий офисный планктон – рыбаки, матросы, молодые люди в форме с якорьками и золочёными шевронами, горожане, рассматривающие за чашечкой кофе газеты, все сплошь на незнакомых языках… Впрочем, народу в заведении было немного, говорили тихо, кружками по столам не стучали. Сергей пояснил, что время шумных застолий настанет позже, с закатом солнца, когда на низком подиуме возле очага появится скрипач, смахивающий на чернявого одесского грека, как их описывал Куприн.

На стенах, тоже густо закопченных чадом масляных ламп и трубочным дымом, висели морские пейзажи. И на самом видном месте – портрет мужчины в капитанской фуражке, с длинным, лошадиным лицом; после недолгого колебания Казаков опознал в нём Александра Грина.

Меню не преподнесло особых сюрпризов. Тётушка Гвинкль (она сама взялась их обслуживать, подтверждая догадку Казакова) выставила на стол большое деревянное блюдо, полное мелкой жареной рыбёшки вроде черноморской барабульки, и второе, с овощным рагу. Это великолепие гармонично дополняли глиняные кружки «капитанского» эля – классические, как пояснил Сергей, «пинты». Под жареную рыбу и рагу они не заметили, как употребили по три, не меньше пинт эля, обильно сдобренного корицей и имбирём. Потом Сергей потребовал рома – и разлил его по стопкам из толстого, мутно-зелёного стекла.

Ром оказался хорош – ароматный, действительно чрезвычайно крепкий. К нему полагался большой оловянный кофейник с чёрным кофе и ещё одно блюдо, заполненное коричневыми, густо посыпанными корицей ломтиками, напоминающими пахлаву…

Это всё футуршок, твердил Казаков, шагая по мостовой. То есть не «футур…», ведь он не в будущем, а… тьфу, даже термина подходящего не подобрать! Попаданческая литература подбрасывала и не такие сюжеты – но кто, скажите на милость, воспринимал их всерьёз? Они проходили по той же категории, что маги, эльфы и прочие создания, которых наплодили авторы, пишущие в жанре фэнтези. Почитать – можно; помечтать, пофантазировать – да сколько угодно; поиграть, неважно, на компе ли, в полевой ли ролёвке – с полным вашим удовольствием, если найдёте достаточно единомышленников. А вот вообразить реализацию подобного сценария – нет, не получалось. Всё сводилось к железобетонному «этого не может быть, потому что не может быть никогда» – и неважно, идёт ли речь о маге с Кольцом Всевластья, или о пожилом неудачнике, очнувшемся внезапно в теле самого себя, но пятнадцатилетнего. Изначальный посыл априори нёс заряд нереальности, перечеркивающий сколько-нибудь рациональное отношение к сюжету. Оставалась, правда, лазейка в виде альтернативной истории, сакраментального «а что было бы, если?..» – но это уже на любителей. К числу которых Казаков тоже относился – правда, в разумных пределах. Без фанатизма.

Но сейчас-то речь не о вероятностях и не о реализуемости той или иной фантазии – нет, тут всё по-настоящему! И даже объяснение происходящему имеется, и вполне… если не логичное, то последовательное. Чем, в конце концов, Фарватеры и Маяки хуже Звёздных Врат, тахионно упакованных червоточин, или, скажем, сигма-деритринитации?. Вот и футуршок, если и случился, то в каком-то странном, урезанном виде – за что отдельное спасибо таверне «Белый дельфин», её посетителям, и гостеприимной хозяйке. А так же – Серёге Баранцеву который вместо экскурсии по улицам Зурбагана, где чужеродность выглядывает из каждой подворотни, взял, да и затащил спутника в питейное заведение, где дал прийти в себя и осознать произошедшее в более-менее привычной обстановке. Ну а дальше сделал своё дело чёрный покетский ром, который до некоторой степени примирил Казакова с окружающей… хм… нереальностью. Улица Полнолуния, по которой они шагали, теперь казалась ему знакомой – и фонарщики с их лесенками, и совершенно парижские фиакры, словно сошедшие с полотен импрессионистов, и даже вывески на незнакомом языке. Сергей старательно изображал из себя гида: вот это оружейный магазинчик, лучший в Зурбагане; дальше, в половине квартала – поворот в Переулок Пересмешника (в его глубине Казаков разглядел загадочный зеленоватый свет) а в этом домике (два этажа, два окошка по фасаду и острая, вытянутая вверх крыша) лавка менялы. А ещё через три дома магазинчик готового платья, очень приличный – имей в виду, глядишь, и пригодится…

Миновав два квартала, они свернули с улицы Полнолуния и пошли по крутым переулкам в гору, на террасы Верхнего Города. После нескольких поворотов (в какой-то момент Казакову показалось, что они пересекают улочку, по которой только что прошли), Сергей остановился перед оградой крохотного палисадника.

– Смородиновый переулок, дом четыре. – сказал он, распахивая перед спутником низкую, по пояс, калитку. – Хозяйку зовут матушка Спуль, постарайся произвести на неё хорошее впечатление. Нам здесь жить, имей в виду!

Дожив до сорока лет, Казаков не раз мечтал о таком жилье

– в стиле квартиры Шерлока Холмса на Бейкер-стрит из известного сериала. И чтобы непременно с миссис Хадсон – её здесь заменяла матушка Спуль, действительно, напоминающая Рину Зелёную в роли миссис Хадсон. Серёга шёпотом сообщил, что хозяйка дома – вдова капитана дальнего плавания, отчего Казаков сразу проникся к ней уважением.

Любопытно, что всякий раз, когда он представлял себе эту гипотетическую квартиру, то место «доктора Ватсона» всегда занимал именно нынешний его спутник. К тому времени он уже около десяти лет числился пропавшим без вести, так что можно было давать волю воображению, лепя из потерянного друга подходящий образ. И вот, на тебе: и Серёга здесь, и дом в точности (ну хорошо, почти в точности) такой, как грезился ему на Земле…

Матрос, доставивший с «Квадранта» их багаж, передал домохозяйке записку с предупреждением о новом постояльце, так что всё было приготовлено к заселению Казакова в отведённую ему комнату. Пунш, который матушка Спуль поставила на столик в гостиной, оказался выше всяких похвал (тёмное крепкое пиво, лимонный сок, сахар, пряности, имбирь), застеленные постели ждали в спальнях – отдельных, каждая с камином и мансардным окошком, из которого открывался вид на Нижний Город, горный отрог и гавань. Друзья устроились в креслах перед камином в общей гостиной, отхлебнули пунша и приготовились к неспешной беседе. Спать удивительным образом расхотелось, а вот поговорить было о чём.

– С чего ты так задёргался, когда увидел ту девицу? – лениво осведомился Казаков. Речь шла о Дзирте ван Кишлерр, появившейся в «Белом Дельфине» с компанией курсантов Морского Лицея, среди которых она выделялась новенькими мичманскими нашивками.

– Не верю я в такие совпадения. – Сергей покачал головой.

– Понимаешь, в первый мой вечер в Зурбагане я тоже встретил её в «Белом Дельфине» и, прошу заметить, в такой же компании. А потом такое началось… впрочем, это долго рассказывать.

– А ты расскажи. – посоветовал Казаков. – Торопиться нам некуда. Пунш, правда, остыл – ну так попросим матушку Спуль принести горячего…

– Не надо. – Сергей поднялся с кресла, извлёк из стойки возле камина медную кастрюльку на длинной, витой, медной же ручке. – Лей, сейчас подогреем…

Казаков перелил питьё в кастрюльку, ухитрившись не пролить ни капли. Ритуал разогревания напитка на углях в камине чрезвычайно ему нравился – жаль, что превратившись в привычку, он перестанет радовать новизной. Но – когда ещё это случится, а пока можно получать удовольствие, воображая себя обитателем дома номер двадцать два по Бейкер Стрит.

– Так вот… – Сергей разлил дымящийся грог по кружкам. Казаков взял свою обеими ладонями и зашипел – кружка была очень горячей. – Тогда я собирался заночевать в комнате на втором этаже «Белого Дельфина» – но не успел улечься, как эта особа возникла на пороге моей комнаты…

И рассказал о том, что случилось потом: о визите к гному, владельцу лавки редкостей в Переулке Пересмешника, о поспешном бегстве на «Штральзунде из Зурбагана – и конечно, о Мире Трёх Лун и случившихся там приключениях.

– Короче, местечко такое… своеобразное. – закончил он рассказ. – Что до Дзирты… от девчонки, конечно, сплошь геморрой и головная боль – а всё же, я ей благодарен. Если бы не та история – я бы никогда не попал в Мир Трёх Лун, на Остров Скелета… да и ты тоже.

– Я-то с чего? – удивился Казаков.

– А вот увидишь… – загадочно пообещал Сергей. А сейчас, давай-ка на боковую. Время позднее, завтра силёнки понадобятся.

Он в три больших глотка прикончил остывший пунш и вышел из гостиной, оставив Казакова гадать – а случайно ли старый друг закончил разговор репликой горбатого главаря из «Место встречи изменить нельзя»?

IV

– Замечательная работа, мастер Леру!

Я обошёл вокруг «Штральзунда», постучал кулаком по круто выгнутой скуле. Корпус дорки отозвался гулом, словно барабан. – Говорите, всё уже готово?

– Точно так-с, господин! – корабел склонился в

почтительном поклоне. – завтра в это время спустим на воду, опробуем на ходу – и можете забирать. Думаю, узлов двенадцать на мерной миле выдаст…

– Двенадцать узлов – это неплохо. – согласился я. – Под дизелем выжимала около тринадцати, больше обводы корпуса не позволят. Так, говорите, завтра?

– Можно и сегодня, но лучше сперва проверить балансировку гребного вала. винта. Нет-нет, всё в порядке… но недавно на верфи «Гальвик и сын» был случай: на миноноске «Тюлень», только что спущенной на воду, открылось ни с того ни с сего биение вала. И прежде, чем успели понять, что к чему – дейдвуд так раздолбало, что посудина эта едва не пошла ко дну. Вот я и решил…

– Хорошо, до завтра терпит. – Я прервал объяснения корабела нетерпеливым взмахом руки. – Надо – проверяйте, с гребным валом шутки плохи…

И приставленной лестнице поднялся на палубу, Пётр последовал за ним. Он знал это судёнышко, и даже предложил для него название – «Штральзунд», позаимствовав его из «Баллады о трёх котиколовах» своего любимого Киплинга. В далёком девяносто третьем мы с ним немало походили на дорке по Кандалакшскому заливу, по салмам у Кемского берега, и даже разок сбегали на Соловки – на парусах, ни разу не запустив за всё время перехода дизель. Сейчас заслуженный агрегат стоял рядом с доркой, на деревянных грубо сколоченных козлах, а его место в моторной рубке занимал паровик. Это устройство – котёл и собственно машина, поблёскивающие медью, оплетённые трубками, с чугунной заслонкой топки – вызвало у Казакова совершенно стимпанковские ассоциации. Впрочем, это относилось почти ко всему, что он увидел на зурбаганской верфи – здесь рядом с колёсными пароходами ремонтировались гафельные шхуны и даже длинная, острая, как клинок курсантского палаша, миноноска «Выдра», родная сестра невезучего «Тюленя». По бортам миноноски Пётр разглядел пару длиннющих шестов – в бою их выдвинут вперёд, предварительно закрепив на концах медные бочонки мин.

– Скажите, мастер Леру, а можно и на «Штральзунде» поставить крепления для шестовых мин? – спросил я. – Два ни к чему, хватит и одного, по левому борту. Сколько это займёт времени?

Корабел обошёл судёнышко, сделал несколько замеров извлечённой из кармана рулеткой.

– Времени-то много не надо. Сегодня и справимся, пока механики будут балансировать вал. И шесты подберём, рабочий и запасной. Только вот – где вы возьмёте гальваническую машинку для подрыва? В наших мастерских таких не делают, Адмиралтейство, присылает готовые. И минёров тоже присылает – они провода прокладывают и машинку проверяют…

– Машинка и провода – это моя забота. – ответил я. В самом деле, зачем возиться с раритетной, не слишком надёжной электрикой, когда можно приспособить обычный литиевый аккумулятор? Заряжать его можно от гибких солнечных панелей, да и провода лучше взять не здешние, в гуттаперчевой (сиречь, резиновой) изоляции, а современные, не боящиеся сырости.

– А как у нас дела с артиллерией, мастер Леру? – Пётр, услыхав мой вопрос, поперхнулся от неожиданности, решил, видимо, что я собрался заняться пиратским промыслом. Я отвернулся, пряча улыбку.

В самом деле – под «артиллерией» имелся в виду ещё один образчик стимпанка – револьверная пушка с пятью гранёными стволами. Такие называют ещё картечницами или, на французский манер, митральезами.

Орудие стояла на полубаке, на железной клёпаной треноге, и мы с Петром по очереди её опробовали – крутанули торчащую сбоку рукоять, отчего связка стволов пришла в движение, поворочали орудие, навалившись на обтянутый кожей плечевой упор, ловя в прицел стоящую шагах в двадцати рыбацкую лодку.

– Патронов пока нет. – объяснил мастер Леру. – Он хранятся под замком, на складе. Чугунные гранаты, калибр полтора дюйма – сам проверял, подходят к этой малышке. Вот сюда, сверху, вставляете обойму с десятком патронов – и огонь!

Он похлопал митральезу по бронзовому цилиндрическому казённику, из которого вверх-вбок торчала горловина патроноприёмника.

– Вот и опробуем. – я кивнул. – Откатаем мерную милю, уйдём за острова и там уж постреляем вволю. Прихватите десяток пустых бочонков, будут нам вместо мишеней….

– Сделаем, господин. Завтра в это же время жду вас здесь. А сейчас извините, много работы…

Намёк был ясен. Мы пожали корабелу руку – шершавую, крепкую, как доска – и полезли по лесенке с борта «Штральзунда» на твёрдую землю.

На верфь мы отправились с утра пораньше. Матушка Спуль подала к столу в гостиной типичный континентальный завтрак – кофе, бекон, глазунья из двух яиц с ломтиком бекона, поджаренные хлебцы с ежевичным джемом. Дожидавшийся за оградой фиакр доставил нас через весь город, на восточную окраину, где располагались судовые мастерские и верфи.

Всю дорогу Пётр вертел головой, озираясь по сторонам – всё-таки утренний Зурбаган разительно отличается от вечернего. То он спрашивал о какой-нибудь лавочке или здании; то обращал внимание на женские наряды, словно сошедшими о страниц иллюстрированных журналов и модных каталогов викторианских времён, то привставал на сиденье и махал несуществующей шляпой, приветствуя взвод таможенных стрелков, марширующих под командой офицера в синем сюртуке и высоком, с лаковым козырьком, кепи. По дороге нам попались трое велосипедистов – одетые в твидовые клетчатые пиджаки поверх кокетливых жилетов и пузырящиеся на бёдрах бриджи, они старательно крутили педали своих «пенни-фартингов», сидя верхом на огромных передних колёсах. Зрелище это удивило не только нас – лошадь, влекущая наш экипаж, захрапела и шарахнулась в сторону, отчего фиакр едва не зацепил осью фонарный столб. Кучер предотвратил столкновение, обложив «циклиста» (так, кажется, называли в дореволюционной ещё России любителей двухколёсной езды?) нехорошими зурбаганскими словами.

На верфи нас ждал «Штральзунд», заново покрашенный, со старательно отполированными и покрытым лаком планширем и надраенной до солнечного блеска медяшкой. Но, главное, конечно, было в паровике, для установки которого пришлось расширить кормовую рубку и примерно вдвое урезать и без того тесный центральный кокпит. Мастер Леру раскочегарил маленький котёл, сдвинул рычаг, подающий пар в цилиндры – а когда я вдоволь налюбовался вращающимся гребным винтом и мельтешащими шариками регулятора Уатта, торчащего поверх кожуха паровика – дёрнул на обшитую кожей петлю. Вверх ударила струя пара, гудок, переполошившиеся чайки заметались над нашими головами – готово!

Мы договорились о назначенных на завтра испытаниях, и совсем, было, покинули территорию верфи, как в стороне, возле стоящей на стапеле большой яхты, мелькнула знакомая фигурка.

– Простите, мастер Леру… – спросил я у корабела, провожавшего нас до ворот. – Вы не в курсе, во-о-он та особа здесь часто бывает?

– Мадемуазель Дзирта, племянница Гросс адмирала? Да, случается, захаживает. На верфи строят яхту по заказу команды Морского Лицея. Она тоже состоит в ней – вот и интересуется…

Я извлёк из жилетного кармана золотую монету.

– Не будет ли с моей стороны неделикатным попросить проследить, чтобы она не приближалась к «Штральзунду»?

– Но Дзирта – мичман, офицер… – удивился корабел. Неужели вы заподозрили её в чём-то предосудительном?

На широкую ладонь легла ещё одна монета.

– Всё сделаем, господин! – торопливо сказал мастер Леру, пряча неожиданный прибыток в карман. – Не извольте беспокоиться, самолично прослежу!

– Вот, держи. Это на первое время, пока мы в городе.

Казаков взвесил на ладони замшевый мешочек,

– Богато живёшь… Откуда столько счастья?

– Помнишь, я рассказывал, как нашёл разбитый корабль?

– У этого… Острова Скелета?

– Точно. Вот, это оттуда. Побрякушки всякие, монеты золотые – я их уже здесь поменял на зурбаганские талеры.

Казаков распустил завязки и вытряс на ладонь несколько монет. Они были большие, глубокого масляно жёлтого цвета и приятно оттягивали ладонь.

– Мой тебе совет: носи деньги в карманах, россыпью. Кошель вмиг сопрут, жулья тут хватает. Да и карман не будет оттопыриваться.

– Может, тут и Гильдия Воров, Грабителей и Смежных профессий есть? – осведомился Казаков, распихивая содержимое мешочка по карманам. – Как у Прачетта?

– Не удивлюсь Денежной публики в Зурбагане полно, что местных, что приезжих. Меня, правда, бог миловал…

Мешочек опустел – карманов в обновке оказалось много. Казаков долго выбирал новый гардероб в лавке готового платья, и в итоге остановился на костюме, как похожем на те, что носили «циклисты». Добавил к нему клетчатую суконную кепку с наушниками, застёгнутыми пуговкой на макушке (приказчик отрекомендовал её как «спортивную») и шнурованные башмаки с кожаными, твёрдыми, как дерево, крагами с медными замочками. Эти аксессуары, незнакомые по прежней жизни, неожиданно ему приглянулись – особенно, когда приказчик продемонстрировал пришитый к внутренней стороне краг узкий вертикальный кармашек для потайного ножа.

– Кстати, о корабле… – Пётр запихнул последние две монеты в задний карман бриджей. – А может, на этом корабле ещё что- нибудь есть?

– Может, и есть. – я не стал спорить. – Я его только наскоро осмотрел. Но тебе ничто не мешает поиски продолжить.

– Мне? Но как я туда…

– Понимаешь, не хотел говорить раньше времени… Должность маячного мастера на Бесовом Носу – это ведь так, временно, пока не провернём там одно дело. А вообще-то я хотел тебе предложить место при маяке на том самом Острове Скелета. Вот обоснуешься там – и обшаришь обломки хорошенько, ничего не пропуская. Может, там, и правда полно всякого добра?

Я ожидал шквала вопросов – но, похоже, мозг моего спутника был перегружен всякими сюрпризами, так что отреагировал он довольно вяло.

– Я что, вариант. Только ведь ты говорил, что корабль сидит на камнях – а если к тому времени, как мы… я там окажусь, его уже в щепки разнесёт?

– Мы окажемся. – поправил я. – Вообще-то ты прав, когда я оттуда убирался, погода портилась. А может, и нет – сколько-то времени он там пролежал на камнях? Говорю же: кости на палубе были очищены от мяса, значит, много времени прошло.

– Крабы и рачки всякие быстро с этим справляются. – буркнул Казаков. – Так что хорошо бы поскорее.

– Согласен, тянуть незачем. Вот закончим сегодня вечером одно дело, завтра заберём на верфи «Штральзунд» – и можно отправляться! Астролябия у меня настроена, только предупредим мастера Валу – и в путь! Только уж извини, тебя я там пока на острове оставить не смогу. Во-первых, в одиночку тебе будет там тяжело, а во-вторых – надо сперва кое-что провернуть, но уже у нас, на Земле.

– Что именно – скажешь?

Я покачал головой.

– Потом, ладно? Разговор долгий, не на ходу. А сейчас нам с тобой сюда.

Мы остановились перед магазинчиком, вывеску которого, кроме витиеватой надписи на незнакомом Казакову языке украшали скрещенные ружья, охотничий рожок и пузатый чемодан.

– «Варфоломей Гизер и сыновья. Товары для охоты и путешествий» – прочёл я. – Выворачивай карманы, готовь пиастры и дублоны! Ставлю десятку против бутылочной крышки, без покупок ты отсюда не уйдёшь!

Винтовка была хороша. Латунный массивный казённик, воронёный восьмигранный ствол, под которым пристроился трубчатый магазин. Ложа тёмного, с медовым отливом дерева и скоба для перезарядки, живо напомнившая Казакову ковбойские «винчестеры» из вестернов.

– Система Консидье. – пояснил приказчик. – Один из лучших образцов, мы продаём такие больше ста пятидесяти лет!

– Никак не привыкну, что у них тут прогресс отсутствует, как класс. Это надо же: столько лет этому старью, а его всё ещё покупают!

– Ты лучше подумай о том, что лавчонке этой никак не меньше полутора веков! А что до прогресса – ты, правда, думаешь, что это такое благо – особенно после всего, что у нас дома него творится?

Мы не впервые поднимали эту тему – собственно, она возникала всякий раз, когда Казаков предлагал притащить с Земли какой-нибудь прибамбас, отсутствующий в Маячном Мире.

– Я что, я ничего. – он вскинул винтовку к плечу, поймал в прорезь прицела кабанью голову над входной дверью. – Это к тому, что лучше бы мосинку или маузеровский карабин, который семь и восемь…

– Девяносто восемь. – машинально поправил я. – Или семь- девяносто два, если ты имел в виду калибр. Извини, здесь их не выпускают.

– А если у нас… в смысле, на Земле?

– У тебя есть охотничий билет с разрешением на нарезной ствол? Или кто-то из знакомых огнестрелом барыжит?

Казаков помотал головой.

– Вот видишь, и у меня та же фигня. Начнём искать в Даркнете – обязательно влипнем в историю. К тому же, в Зурбагане, владение привозным оружием, превосходящий местный… скажем так, технический уровень, не одобряют. То есть, прямого запрета нет, но коситься будут наверняка – а тебе это надо?

О том, что у меня имеется вполне рабочий мосинский карабин, я умолчал. Придёт время – сам увидит, а пока незачем.

– Да какой тут уровень? – Казаков явно не собирался сдаваться. – Ну, затвор продольно-скользящий, ну, магазин поудобнее чем у этой штуки. – он похлопал по прикладу винтовки. – Но это же не автоматика какая-нибудь, так, мелкие усовершенствования…

– А патроны? Здесь их начиняют чёрным порохом, а в наших бездымный.

Казаков снова поднял винтовку и прицелился – на этот раз в чучело фазана над витриной с охотничьими ножами.

– Да я не против… Мне такие раритеты даже нравятся. И, кстати, о патронах – где их брать к этой Кондисье? Там, у нас, я имею в виду…

– А нигде. Теоретически к ней должны подойти патроны с дымным порохом для американской винтовки Генри 1860-го года. Но за них и в Штатах просят купить бешеные деньги, а у нас – так и вовсе не найти. Так что придётся затариваться здесь.

Он кивнул на штабель картонных пачек с патронами в витрине.

Казаков с помощью приказчика наполнил магазин длинными тупорылыми патронами – делать это пришлось через специальное окошко в нижней части казённика. После чего перехватил винтовку и, орудуя скобой, выщелкнул все пятнадцать патронов, со звоном раскатившихся по прилавку, прикрытому толстой стеклянной плитой.

– Между прочим, такое же в точности ружьецо было у героя «Зурбаганского» стрелка». – заметил я. – Помнишь, когда они вдвоём удержали ущелье против целой армии? Знатоки до сих пор спорят, какую винтовку Александр Грин взял за прототип своей выдуманной «системы Консидье» – а система-то вовсе и не выдумана. И прототип – вот он!

Пётр ещё раза три щёлкнул спусковым крючком, каждый раз передёргивая затворную скобу.

– Решено, беру! А если серьёзно – отменная вещь, из рук выпускать не хочется…

– Вот и отлично! Вот что, любезный, – я обратился к приказчику, – прибавь к заказу хороший чехол, кожаный, с ремнём, набор для ухода, пузырёк ружейного масла, но чтобы самого лучшего. Ещё пачек пятнадцать патронов, патронташ- бандольер, и отправь все наши покупки вот по этому адресу…

И черкнул несколько слов на листке.

– Погоди! – Казаков дёрнул меня за рукав. – Я ещё револьверы хотел посмотреть…

– Не стоит. На Бесовом Носу он тебе ни к чему, только лишние проблемы. Ружья-то там у каждого, на них внимания не обратят, а вот револьвер может и подозрения вызвать. Стуканут участковому, оправдывайся потом…

Пётр пожал плечами – аргумент серьёзный, конечно, но… как притягательно играют солнечные лучи на стволах и барабанах, как просятся в ладонь рукоятки с рифлёными накладками из кости и благородной древесины!..

Я перехватил жаждущий взгляд друга и усмехнулся, незаметно, уголками губ.

– Да найду я тебе пистолет! Потерпи немного, обещаю. А сейчас не перекусить ли нам? Время за полдень, до «Белого Дельфина» рукой подать, тётушка Гвинкль обещала сегодня к обеду морского угря, тушёного в вине – а это, доложу я тебе, объедение!

V

На этот раз проход через Фарватер Казаков воспринял спокойно. Сыграли, видимо, роль потрясения этих двух дней, да и что именно его ждёт путешественников в грандиозном тоннеле между мирами – было, в общем, известно. Но когда пришло время из него выходить…

Пётр не отводил взгляда от пульсирующего света огонька, на который смотрел бушприт. «Штральзунда» шёл под парусами – грот, стаксель и бермудская бизань. Волны, которые на Фарватере почему-то поддавали всегда в корму, (как упорно дующий в фордевинд ветер) заставляли судёнышко рыскать, и Серёга каждый газ наваливался на бушприт, возвращая путеводный огонёк точно на ось Фарватера.

Казаков хотел, было, спросить что-то умное, космогоническое: например, возникают Фарватеры всякий раз, когда это нужно Лоцману, или они существуют независимо, а люди только открывают входы или выходы – но в этот самый момент тонко зазвенела астролябия. Он успел повернуться и уловить солнечные зайчики, обегавшие бронзовые лимбы (…откуда? Небо, вогнутое, словно крыша титанической теплицы, затянуто стремительно бегущими облаками, ни единый луч сквозь них не пробивается…) – и тут на шхуну снова, как в момент входа на «Фарватер», навалилась тьма. А когда она, спустя мгновение, схлынула, окружающий мир уже имел мало общего и с Онежским озером, и с Маячной гаванью Зурбагана – да что там, что с любым местом, которые Казакову когда-либо доводилось видеть собственными, глазами – на компьютерные спецэффекты или творения художников-фантастов или, скажем, новомодных нейросетей, это всё походило до чрезвычайности.

Высоченный небесный свод, исполосованный жёлтыми, оранжевыми, даже пурпурными полосами – так выглядели здесь облака. Да они и вели себя, как положено облакам – бежали по небу, нагоняя друг друга, сливаясь в полосы пошире, играющие изнутри разноцветными сполохами, то расслаивались на множество туманных волокон, стремительно тающих в небесной… «зелениве»? Но ведь нет такого слова, как и не бывает небес такого бездонно-глубокого зелёного цвета…

Пока Пётр подыскивал подходящее выражение, Серёга повернул румпель, шхуна вильнула влево и накренилась, приняв в паруса сильный порыв ветра. Это заставило Казакова опомниться – он принялся торопливо сматывать грота-шкот с утки, протравливать его, чтобы парус перестал полоскать – а когда он заново закрепил снасть – то обнаружил по правому борту гряду островов, покрытую ярко-фиолетовой растительностью. Но не успел Пётр переварить очередной изыск безумной палитры нового мира, как его накрыло снова. А когда отпустило – небо приобрело более-менее привычный цвет, облака из оранжевых, акварельно-розовых и пурпурных стали белыми, и даже щетина леса на склонах ближайшего островка вернула себе оттенки нормальной растительной зелени.

– Зажмурься и досчитай до двадцати пяти! – крикнул из кормового кокпита Серёга. – Это зрение приспосабливается, у здешнего солнца какой-то другой спектр, что ли…

Казаков послушно последовал совету, а когда разлепил веки – то обнаружил, что окружающий мир пришёл в норму. Теперь он почти не отличался от тропического пейзажа каких-нибудь Карибских островов – если бы не две разноцветные луны, повисшие почти в зените, и ещё одна, гораздо крупнее товарок, которая чудовищным горбом высовывалась из-за линии горизонта.

За спиной раздалось короткое «Гав!» Кора, сделала стойку на крыше каюты – уши торчком, насторожены, шерсть вздыблена, в горле глухо клокотало. Они взяли собаку с собой, покидая Зурбаган – Кора сама перепрыгнула с борта «Квадранта» на «Штральзунд» и улеглась на привычном месте, в углу кокпита. А когда шхуна вошла в Фарватер, шмыгнула в каюту – и вот теперь выбралась наружу и приветствует незнакомый мир на свой, собачий манер. Хотя, почему незнакомый? – поправил себя Казаков. – Кора ведь и в прошлый раз сопровождала сюда Серёгу. И, если судить по реакции умной зверюги – Мир Трёх Лун не слишком ей понравился.

– Пассатижи подай!

Пётр пошарил в железном слесарном ящике (судя по содержимому, попавший сюда вместе с судном, с Земли) и извлёк искомое.

– Лови!

Сергей перехватил брошенный инструмент и принялся возиться в проволочной закруткой.

Они уже четвёртый час возились с установкой маячного зеркала на утёсе. Серёга настоял на том, чтобы сменить три балки на жерди, вырубленные в ближней рощице- прежние отчего-то не внушали ему доверия. Новые элементы конструкции крепились при помощи толстой стальной проволоки, для чего пришлось карабкаться вверх по решётчатой опоре, а потом ещё и налаживать из блоков и канатов подъёмник.

– Готово!

Сергей бросил на землю пассатижи и вслед за ними сам сполз вниз. – Теперь ещё тросики к рычагам приспособить, чтобы управлять этим хозяйством снизу, ну и чехлом укрыть от ветра.

– А где чехол возьмём? – осведомился Казаков.

– На «Штральзунде» был, кажется, старый брезент. Закутаем им пирамиду так, чтобы только зеркало наружу торчало.

Казаков оценивающе оглядел конструкцию.

– Не удержится. Первый же шторм сорвёт. Этот твой брезент как парус будет, всю нагрузку от ветра примет на себя, да ещё и ферму покалечит…

Сергей с сомнением оглядел сооружение.

– Может, ты и прав, не стоит. Пока так сойдёт, а когда обоснуемся тут надолго – что-нибудь придумаем. Фанеры доставим из Зурбагана, или хоть железа кровельного, чтобы заколотить ими эту пирамиду…

Он собрал разбросанные инструменты, сложил в ящик, выпрямился, и долго отряхивал ладони.

– Вот что, давай-ка устраиваться на ночь здесь. Вниз карабкаться – нет на это моих сил. Вон там, у скалы – он показал рукой, где, – есть маленькая пещерка, я там в прошлый раз ночевал. Разводи костерок, сейчас ужин сообразим.

Пётр кивнул. Он, конечно, предпочёл бы ночёвку в каюте «Штральзунда» или в поставленной на песке, на берегу палатке. Но доставка всего, потребного для ремонта отняла у спутников все силы – груз приходилось тащить по горной тропе на себе, одно маячное зеркало, разобранное на отдельные вогнутые пластины, пришлось доставлять наверх в два захода. Хорошо хоть, большая часть работы выпала (в силу физической формы и возраста) на долю его спутника…

– Здесь, так здесь. – согласился он, испытав изрядное облегчение. Оба намучались за этот долгий день, и теперь мысль о том, что придётся в сгущающихся сумерках карабкаться вниз, перебираясь через камни и рискуя переломать ноги, вызывала у него отвращение. Погода превосходная, лёгкий вечерний бриз обдувает площадку, Кора деловито шарится по кустам, распугивая местную мелкую живность. Грот оказался именно там, где указал Сергей – осталось нарубить веток для лежанок, застелить их прихваченными с о «Штральзунда» одеялами, и заняться приготовлением ужина. Не забывая, разумеется, о квадратной бутылке чёрного покетского рома, дожидающегося своего часа в рюкзаке. Но сперва – можно позволить себе несколько минут ничегонеделанья… и размышлений.

Он встал у самого края обрыва, заложив руки за спину. Солнце опускалось за гряду островов у самого горизонта, и три луны уже почти не отвлекали на себя внимание. Широкая полоса белого прибоя, окаймляющего остров, словно светилась, и на её фоне чернела глыба «пиратского» корабля, сидящего на рифах – вопреки Серёгиным опасениям, шторма пощадили главную достопримечательность острова. Небо на востоке, непривычно фиолетового оттенка быстро заполнялось звёздами – по южному крупными, яркими. Казаков привычно (всё-таки два курса кафедры астрономии МГУ в багаже, не считая кружка юных астрономов в Московском дворце пионеров!) поискал знакомые созвездия. Из привычного на небосводе имелся только Млечный Путь – угол его наклона вгонял в оторопь. Казаков попытался прикинуть, где может располагаться этот мир относительно Солнечной Системы, но быстро оставил это занятие – зацепиться было совершенно не за что.

– Ну что, ты долго будешь наслаждаться видами?

Серёга склонился над сложенными шалашиком ветками, из которых уже поднималась струйка дыма. Снятые с маячной опоры балки валялись тут же, предназначенные на дрова. – Костёр я, так и быть, разожгу, а ты набери воды. Справа, за скалой есть родничок, вода – как слеза, только холодная очень. И поскорее, а то жрать охота нечеловечески…

– Фляжка – это, конечно, неплохо… – задумчиво произнёс Казаков. – Оловянная такая, плоская, граммов на двести-двести пятьдесят… Как там у Конана Дойля: если на мне брюки, значит в них есть задний карман, а если есть задний карман – то он не пустует. Отхлебнуть чутка, стресс снять при случае, предложить кому-нибудь для знакомства… Но по-настоящему надо вот так, из бутылки!

И глотнул прямо из горлышка. Уровень напитка в мутном стекле заметно уменьшился.

– Инспектор Лестрейд говорил о револьвере. – Сергей протянул собеседнику веточку нанизанным на неё куском колбасы. – Хлебать благородный напиток из горла, словно какой- нибудь «Агдам» или, прости господи, "Солнцедар" – это типичный интеллигентский декаданс поздне-брежневского разлива. Нет, я уж лучше как приличный человек, из стакана…

Он плеснул рома в жестяную кружку, (родом с Земли, отметил Казаков, как и многое на борту «Штральзунда), натрусил смеси пряностей из бумажного фунтика. Понюхал, выжал в кружку два крошечных ярко-зелёных плода, формой, напоминающих лимоны. Их он набрал по дороге, ободрав попавшийся по дороге куст.

– Эстет. – оценил действия собутыльника Казаков. – А ещё говоришь – приличный человек! Не умеешь ценить природный, натуральный продукт!

– Эстет на Земле остался. – ответил Сергей, намекая на общего приятеля по словесным играм, который как раз носил это прозвище. – Как он, кстати? Я пытался дозвониться, не отвечает…

– Понятия не имею. – Казаков потянулся в полупустой бутылке. – Может, городской номер отключил, сейчас многие так делают. Я в последний раз видел его лет пять назад – кропал статейки в каком-то литературном журнальчике и пил, как подорванный. Но жил, вроде, там же, на Речном… А ты что, его тоже сюда позвать хотел?

Сергей поставил кружку на уголья.

– И в мыслях не было. Ты же знаешь, он, в сущности, кроме болтовни да фантазий никогда и ни на что способен не был…

– Фантазий, говоришь? А сам-то? Или я, к примеру? Те же уши, только в профиль.

– На комплимент нарываешься? – Серёга иронически, с подначкой ухмыльнулся. – Не дождёшься. Скажу только, что искал того, кому могу доверять в трудной ситуации. Такой, как сейчас, к примеру.

– Что же в ней трудного? Сидим, бухаем, море вокруг, природа, колбаска опять же жареная…

– Дай срок, сам поймёшь. – загадочно посулил собеседник. – И хорошо бы не слишком поздно.

– Не пугай, пуганый… – пробурчал Казаков. Невнятно пробурчал, неразборчиво, поскольку рот был занят колбасой. – Ты лучше скажи: те зеркала, что остались на «Штральзунде – они зачем? Запасные?

Вчера под вечер, друзья заглянули в переулок Пересмешника к мастеру зеркальных дел мессиру Безанту чтобы забрать несколько свёртков с завёрнутыми в мягкую ткань зеркальными пластинами. Владелец лавки предлагал прислать их домой, на Смородиновый, но Сергей категорически отказался доверять кому-то ценный заказ. Так что пришлось самим складывать тяжеленные свёртки в фиакр, а потом переносить их в дом под недоумёнными взглядами матушки Спуль. А наутро – повторять процедуру, чтобы доставить груз на верфь и спрятать его в каюте «Штральзунда», старательно предохраняя хрупкое содержимое от ударов и сотрясений. По мнению Казакова – совершенно напрасно; повредить всерьёз пластины, изготовленные из толстенного, в три пальца, стекла и – это надо ещё умудриться.

– Нет, это для «Бесова Носа». – смесь забурлила и Сергей, прихватив ручку тряпицей, снял кружку с огня. – Тебе налить?

– Зеркала эти не запасные, а для маяка на Бесовом Носу – с ними он сможет указывать вход на Фарватер. Я эти пластины тогда же заказал, вместе с этими…

И показал на возвышающуюся посреди площадки маячную опору.

– Оно что же, по ночам действовать не будет? – осведомился Казаков. – Солнца-то нет, а лун, даже трёх сразу, света наверняка не хватит.

Зеркальная, составленная из отдельных колец чаша загадочно разноцветными бликами, словно стараясь опровергнуть это утверждение.

– Хватит, не боись. Возвращаться будем – специально подгадаю так, чтобы прибыть сюда ночью, сам и убедишься. Только не спрашивай, как так получается – сам ещё не знаю.

– Тебе виднее. – Казаков пристроил над угольями сразу три палочки с нанизанными на неё кусочками колбасы. Купленный в Зурбагане, в припортовой лавочке продукт исходил каплями жира – тяжёлые, янтарные, они падали на угли и с шипением испарялись, испуская одуряющий запах.

– … Опустили мы пальцы, как мудрецы

В коричневый соус из жирной овцы… – нараспев

процитировал он.

– …И тот, кто не ели из того котла,

Отличить не умеет добра от зла…[2] – закончил Серёга. Похоже, поэтические пристрастия старого друга за эти годы ничуть не изменились. Впрочем, как и его собственные.

– Надо бы в следующий раз баранины взять. – сказал Казаков. – Замариновать, помидорчиков, лучка красного. Шашлычок бы соорудили…

– Обязательно соорудим. – посулил собеседник. – А сейчас – давай, сил больше нет…

Некоторое время внимание обоих целиком было приковано к колбасе и остаткам рома.

– Кстати, о том корабле, на скалах… – Пётр вытер лоснящиеся от жира губы тыльной стороной ладони. – Может, завтра заглянем, осмотрим? Сам ведь говоришь, он там до первого серьёзного шторма – а ну, как не долежит до нашего возвращения?

Сергей пожал плечами.

– Не хотел тебе говорить, думал, успеется… А теперь вижу – надо, наверное. Тут выяснилось, этим кораблём, а может, и со всем Миром Трёх Лун, что-то неладно. Даже не то, чтобы неладно – непонятно скорее… Так что да, заглянуть туда надо, и не откладывая.

– Э-э-э… – Казаков поморщился – друг был верен себе. подбавить в голос толику иронии. – А можно без многозначительных намёков?

– И в мыслях не было. Помнишь, вчера, в «Белом Дельфине», я беседовал с мастером Валу?

– На память пока не жалуюсь. Что за манера – тянуть кота за все подробности?

…Обед (угорь, тушёный в белом вине, действительно таял во рту) подходил к концу, когда на пороге таверны возник Валуэр. Лоцман обшарил взглядом зал, нашёл их – и направился к столику, по дороге отвечая на сыпавшиеся со всех сторон приветствия. Поздоровался он по-русски, но как только присел на табурет – перешёл на местный язык. Сергей покосился на спутника, развёл руками – что поделаешь, дела! – и вытащил из- за пазухи предмет, напомнивший Казакову маленькую грифельную доску. Дальнейшая беседа проистекала так: Валуэр произносил очередную фразу, Сергей смотрел в свою доску, торопливо черкал по ней маленьким, остро отточенным куском мела и протягивал доску Лоцману. Тот внимательно читал написанное, после чего «обмен репликами» повторялся. Казаков сделал попытку, вытянув шею, заглянуть в доску хоть краешком глаза – Увы, Сергей держал её так, чтобы никто, кроме Валуэра, не смог увидеть ни единой строчки.

Таинственное приспособление было чем-то вроде переводчика – это Казаков сообразил сразу, и удивился подобному образцу «технологии» в этом довольно отсталом мире. Странная эта «беседа» продолжалась около четверти часа, по истечении которых Валуэр встад, распрощался – на этот раз, по- русски – и пошёл к выходу, так и не притронувшись к кружке «Капитанского». Сергей виновато пожал плечами – «Потом всё объясню, даю слово, а сейчас некогда…» – не забыв тщательно стереть с доски следы написанного.

…Вот, похоже, это самое «потом» и наступило…

– Перед тем, как я отправился за тобой на Землю, – говорил Сергей, – мы договорились, что мастер Валу наведёт справки о первооткрывателе Фарватера в Мир Трёх Лун. Вчера он поведал мне, что удалось узнать.

– И что именно? Мне что, клещами из тебя тянуть, по слову?..

– Да не кипятись ты! – Сергей потряс пустую бутылку, отставил в сторону и извлёк из рюкзака ещё одну, поменьше. – Этот открыватель – тоже Лоцман, кстати – умер лет семьдесят назад, но оставил дневник. Его он отдал своей дальней родственнице; в дневнике не хватает части страниц, некоторые записи тщательно вымараны самим автором. Разобрать удалось немного – в частности, описание вот этого самого корабля на рифах. Всё совпадает в точности: состояние остова, место, даже скелеты гребнеголовых на палубе!

– Ну и что? Может, он уже тогда там был… – начал Казаков, и тут до него дошло. – Говоришь, он умер семьдесят лет назад?

– Так и есть. – Серёга кивнул. – а записи о посещении Мира Трёх Лун и этого острова лет сто, если судить по датам в дневнике. И заметь: никакие штормы с тех пор корабль не повредили, хотя должны были разметать по дощечкам. А то, что уцелело – давно занесло бы песком.

– О, как… Казаков покачал головой. – И что же из этого следует?

– Погоди, это ещё не всё. Автор дневника отправился сюда, как и мы с тобой, на малой шхуне – и тоже не один. Про его спутника ничего не известно, кроме одного – он родом с Земли. С нашей с тобой Земли! Вот и думай, что хочешь…

– А что тут думать? – Казаков зубами выдернул пробку и разлил ром по кружкам. – Ну, совпало так, бывает… Сам же говорил: Землю, хоть и не часто, но посещают гости с Фарватеров…

– Похоже, у некоторых маразм наступает ещё до шестидесяти. – голос Сергея исходил ядом. – Что тут думать, спрашиваешь? Хотя бы то, что меня вытащили в Зурбаган – и я, суток не прошло, оказался на этом острове! Не на пустом же месте Дзирта тогда сочинила историю о том, что мастер Валу собирается меня использовать? Да и то, как быстро он явился за мной в Мир Трёх Лун, тоже наводит на мысли. Тогда-то я просто обрадовался, но потом, хорошенько обдумав, понял, что это ж- ж-ж неспроста…

Казаков почесал переносицу.

– Но если бы он затеял что-то дурное – зачем ему передавать тебе собранные сведения? И зеркало помогать заказывать, и вообще…

– То-то ж и оно! – Сергей стукнул кулаком по колену, да так, что улёгшаяся возле костра, Кора вскочила и настороженно уставилась на возмутителя спокойствия. – Не стыкуется всё это, никак не стыкуется! Дзирта тут ещё…. Вот печёнкой чую – неспроста она около нас крутилась! И разгадка этой головоломки – ну, может, не сама разгадка, хотя бы ниточка, за которую можно потянуть – она там, на разбитом корабле…

VI

Доска скрипнула под ногой. Казаков огляделся – интерьер капитанской каюты был в точности таким, как описывал его Серёга. Даже следы обыска заметны: выдвинутый из-под койки сундук, выпотрошенные ящики стола, разбросанные бумаги на незнакомом языке…

– Надо бы собрать… – он поднял один из листков. Буквы, как и следовало ожидать, был им незнаком. – Может, чем-нибудь поможет… потом, в Зурбагане. Эта твоя доска ведь тут бесполезна?

Вчера, на утёсе он таки добился от спутника подробного рассказа о загадочной доске-переводчике.

– Ну, не знаю… – Сергей собрал несколько листков в стопку.

– Может, если в точности скопировать буквы, она выдаст перевод? Пробовать надо…

– …а сейчас некогда. – резюмировал Казаков. – ладно, давай соберём тут всё и займёмся трюмом. Я заглянул в люк – там, вроде, вода невысоко стоит, можно пошарить.

– Видел, как Кора на этот люк среагировала? Встала над ним, рычит глухо, шерсть дыбом…

– Небось, там какой-нибудь осьминог засел. – предложил версию Казаков. – или мурена дохлая.

– Почему именно мурена?

– Ну, минога, я в морской живности не разбираюсь. Ладно, хватит отлынивать, погода испортится!

Насчёт погоды он волновался зря. Она утра была как на заказ – лёгкий ветерок с моря, редкие облачка на небосводе, и даже из трёх лун видны только полторы – одна почти в зените, другая стыдливо выглядывает из-за горизонта. По случаю таких «тепличных» условий, Сергей не стал ставить шхуну на якорь вблизи от камней, на которых сидел «пиратский корабль», а скомандовал убрать паруса и осторожно, на малых оборотах, пришвартовался к наветренному, обращённому в сторону океана, борту. «Там довольно глубоко, и камней нет. – пояснил он. – Я в прошлый раз с борта заглянул, и шестом потыкал…»

Но обыск каюты ушло не более получаса. В нём приняла участие и Кора, оставившая свой пост у люка – собака явилась в каюту, обнюхала все углы и затявкала на плотно придвинутый к переборке сундук. Когда его отодвинули, в узкой щели оказался пакет из тёмно-коричневого пергамента, запечатанный крупными тёмно-фиолетовыми печатями. Оттиски на сургуче изображали кораблик на волнах, и Казаков хотел было, надломить их и проверить содержимое, но Сергей его остановил. «Прочитать мы всё равно ничего не сможем, – сказал он – оставим лучше до Зурбагана. Да и сами печати стоит показать понимающим людям – а вдруг они означают что-нибудь важное?»

Тщательное прощупывание не выявило в пакете ничего подозрительного – ни монет, ни цепочек, ни перстней и прочих финтифлюшек. Так же не нашлось в каюте ни сдвижной панели, скрывающей клад, ни запрятанной под палубной доской абордажной сабли или пистоля с усыпанной самоцветами рукояткой. Ни, на худой конец, забытой владельцем каюты на спинке кресла раздвижной подзорной трубы в кожаном, задубевшем от морской воды, футляре. Казаков не удержался от иронии – вот и он уже мыслит категориями «Острова Сокровищ», – спрятал пакет за пазуху и вслед за Корой и Сергеем выбрался из выпотрошенной каюты.

– Осторожно, палуба дырявая. – предупредил Сергей. Он шёл первым, шаря в воде подобранным на палубе багром. – Пролом широкий, внизу, какие-то камни навалены…

– Балласт. Булыжники или ядра чугунные. – сообщил Казаков, тщательно изучивший когда-то книгу «Постройка моделей судов» итальянца Курти. – Провалишься – ноги переломаешь.

– Не учи учёного… – Серей ткнул багром перед собой. Древко неожиданно легко ушло в воду и он едва удержался на ногах, схватившись за пиллерс. Квадратный деревянный столб, подпирающий брусья, на которые была уложена палуба – «бимсы», припомнил Казаков, – был склизким от слоя водорослей. – По ходу, в прилив тут всё доверху заливает…

Воды в трюме было немного: у одного борта по пояс, у противоположного – едва по колено. Приходилось передвигаться неуклюжими шагами, нащупывая под слоем тёмной, нечистой воды опору. Потолок (подволок по-морскому) нависал низко, и Казакову с его метром девяносто два приходилось сгибаться в три погибели, чтобы не приложиться лбом.

– Ты что, собираешься всё это растаскивать? – осведомился Казаков. Груз – бочки, бухты канатов, связки запасных частей рангоута, проволочные корзины, наполненные ядрами – оборвали удерживающие их тросы и сползли к борту, усугубив и без того неслабый крен.

– Не хотелось бы… – Сергей поддал ногой откатившийся бочонок. – Д а и незачем. На кой нам весь этот хлам?

– А зачем тогда в трюм лезли?

– Сам же настаивал, забыл?

Казаков ответил невнятным бурчанием. Спутник был кругом прав – это он, разочарованный обыском каюты, настоял на обследовании трюма.

– Ну, мало ли… вон, смотри, там, в углу, сундук. Глянем?

Там, куда указывал казаковский палец, действительно стоял сундук. Большой, прямоугольный, высотой примерно по пояс и длиной метра полтора, он был обит тёмно-серым металлом.

– Странно, ни ржавчины, ни патины. – Сергей поковырял крышку кончиком своего «посоха». – Слушай, это по ходу свинец!

– Фигасе… – Пётр склонился к сундуку. Острие багра оставило в неровном листе глубокие борозды. – Точно, свинец и есть, вон, какой мягкий!

– Свинцом обивали ящики или сундуки чтобы защитить содержимое от влаги. – сообщил, подумав, Серёга. – Интересно, что там внутри?

– Вот видишь, а говорил – зря полезли! Ну-ка дай свой дрын, я подковырну…

Сергей оценивающе оглядел массивную крышку и замочную скважину, забитую то ли илом, то ли песком.

– Не выйдет. Такой замок просто так не откроешь, тут топор нужен.

– Я видел парочку на палубе. – Казаков повернулся к трапу. – Сейчас схожу, принесу…

– Погоди… – Сергей вставил наконечник в щель под крышкой, примерился и нажал. Крышка с громким скрипом приподнялась примерно на два пальца. – Прикинь, он даже закрыт не был!

Сундук оказался пуст – внутренность его была, как и крышка, обита свинцовыми листами, а из содержимого имели место лишь несколько деревянных брусков с кожаными подушечками. Сергей, осмотрев их, заявил, что они были предназначены для того, чтобы удерживать внутри некий предмет.

– Подарок для Робинзона. – прокомментировал Сергей. – Или для колонистов с острова Линкольна. – Это ж сколько свинцовых пуль можно отлить из обивки этой коробочки…

Казакову осталось только вздыхать с досадой – в сундуке наверняка хранилось что-то ценное, а иначе, зачем такая основательная «упаковка»?

Гав!

Гав!

Кора, стояла по шею в воде и облаивала пустой сундук. В ореховых глазах сверкала злоба, горло клокотало глухим рыком, от которого Казакову, слабо не разбирающемуся в собачьих повадках, сделалось не по себе.

– Кора, девочка, ты что? – Сергей протянул собаке ладонь. Пусто тут, пусто, успокойся! Сейчас выберемся наверх, вкусняшку дам…

Кора продолжала рычать – шерсть на загривке встала дыбом, губы приподнялись, обнажая клыки. Казаков хотел, было, крикнуть «осторожно, укусит!» – как вдруг псина развернулась на месте, обдав людей брызгами, и кинулась к трапу.

Когда он вслед за спутником выбрался на палубу – собаки там не было. Кора прыгнула в воду, преодолела линию рифов, и теперь плыла к песчаному берегу.

– Не утонет? Помочь бы надо…

– Пока отдадим швартовы, пока поднимем пары – она уже десять раз доплывёт. – оценил ситуацию Серёга.

– А мы на этом. – Казаков ткнул пальцем в надувную лодку, закреплённую на крыше каюты. – Сбросим в воду и догребём в пять минут!

Сергей оценивающе посмотрел на небо.

– Погода, вроде измениться не должна, ветер слабый… Давай, делаем! Вёсла только возьми, они на полубаке к леерам принайтовлены…

Кора добралась до берега первой. Когда Сергей перевалился через борт надувнушки и, уцепившись за пропущенный вдоль пузатых бортов канат, по пояс в воде поволок её к линии прибоя – собака уже выбралась на сушу, отряхнулась и, описав круг по пляжу, шмыгнула в кусты. Сейчас оттуда доносился заливистый лай, не злобный, как в трюме, а азартный, даже весёлый. И этот лай удалялся – Кора взяла след и уверенно шла по нему.

– Слушай, а чего это она могла учуять? – спросил Казаков, вылезая из лодки на песок. – Ещё на корабле что-то унюхала, а потом сюда кинулась!

Сергей пожал плечами.

– Я и сам гадаю. Ну не могла она взять след по воде, не бывает так!

– А если она учуяла, что вынули из того ящика?

– Думай, что говоришь, а? Во-первых до берега метров двести, не меньше, да ещё и ветер от нас. Ни одна собака не унюхает! И потом – ты, правда, считаешь, что запах продержался бы столько времени?

– Сколько?

– Склероз – тяжёлая болезнь. – сочувственно отозвался Сергей. – А маразм и того тяжелее. Я кому вчера рассказывал о том, что эта посудина валяется на камнях больше сотни лет?

– Это не значит, что содержимое ящика вытащили тогда. – Казаков не собирался сдаваться. – Может, кто-то прямо перед нами здесь побывал и расстарался?

Сергей задумался, потом тряхнул головой.

– Нет, невозможно. Сам же видел – крышка сундука была в песке, в водорослях, видно, что открывали её очень давно.

– Разумно… – Казаков сел на песок и принялся натягивать кроссовки. – Но что-то ведь она там ищет?

– Вот сейчас и выясним.

Далеко идти не пришлось. Звонкий собачий лай, на этот раз с нотками торжества, привёл их в самую гущу кустарника – там обнаружилась небольшая круглая полянка. Посреди поляны росло низкое, с узловатым стволом, дерево – Сергей назвал его «карагач». Дерево напоминало обычный вяз, разве что, ствол и ветви его были странно искажены и изломаны. Находка Коры располагалась где-то между корней – собака прыгала, гавкала, даже пыталась рыть лапами землю.

– Клад Флинта. – заявил Казаков. – Вот увидишь, поверх сундука скелет. Или мумия.

– На скелет она иначе среагировала бы. – отозвался Сергей, доставая из ножен широкий, зловещего вида, нож. – А сейчас – слышишь, как весело лает?

Он встал на колено и с размаху воткнул лезвие в землю. Нож ушёл в грунт по самую рукоять.

– Мягко… То ли недавно закапывали, то ли…

– То ли – что?

– Понятия не имею. Давай, помогай!

– Так у меня ножа нет. – резонно возразил Казаков. – Чем копать-то?

– Ручками, не барин. Тут, полагаю, неглубоко, быстро управимся. Не за лопатой же на «Штральзунд» возвращаться?

– Н-да, ножом проковыряемся до ночи… – Казаков пнул ящик. Был он не слишком большой, тщательно замотанный несколькими слоями просмоленной парусины. Поверх неё ящик стягивал толстый канат – плотно, виток к витку, причём витки были залиты смолой. От времени вязкая некогда субстанция закаменела и с трудом поддавалась острому лезвию.

– Топор нужен. – вынес вердикт Сергей. – Только открывать будем не здесь, а на «Штральзунде».

Они схватились за канатные петли по бокам ящика. К удивлению Казакова, ноша оказалась не слишком тяжёлой – килограммов тридцать. Продравшись сквозь кусты (Кора крутилась вокруг, порыкивая и гавкая на ящик), они вышли на пляж. Мачты «Штральзунда желтели за грядой рифов, рядом с чёрной руиной «пиратского» корабля.