После Сердца

Размер шрифта: 13

Книга издается в авторской редакции

* * *

Что будет «после»?
Ответ – в Сердце.
Будущее – увы! – реально.

После

Итак, напиши,
что видел, и что есть,
и что будет после сего.
Откровение 1.19

Пролог

Так, ни с чего, но в учительской
однажды заговорили – и так горячо! —
о том, что будет после… Сначала
после завершения сдачи ОГЭ и ЕГЭ,
потом – после окончания учебного года,
и в конце – после всех выпускных балов —
с выпускниками уже после школы.
Особенно разошелся моложавый на вид
учитель истории и православной культуры
Василий Иванович Поделам.…
– После ничего хорошего не будет…
Вы говорите, что после нас ученики
будут во многом лучше нас… Гм?..
Да с чего вы это взяли? В самом деле,
где вы видите это «лучше», в ком?
С чего ему взяться? После – только хуже.
И в стране все будет только хуже.
И в мире отнюдь не лучше…
Да и ученики наши, как и выпускники,
после нас будут только хуже…
Ему попыталась возразить какая-то
изможденная на вид учительница:
– Нет, они хотя бы будут современнее
и приспособленнее к жизни. Они легко
будут к ней, я имею в виду жизнь,
подстраиваться и адаптироваться…
Василий Иванович хотел возразить,
но разговор уже переключился на то,
что будет после возможной войны,
которая назревала между Россией и Западом,
и, казалось, была уже на пороге.
Еще один поворот, и заговорили о том,
что будет с людьми после смерти.
Но разговор на эту тему не развился.
В самом деле – о чем тут говорить,
если почти все учителя в школе
были скептиками или атеистами.
И кто-то подвел итог: «После все узнаем…»

Часть I

Боевой ядерный удар по Ставрополю
был нанесен почти что случайно.
После того как несколько ракет полетели
на определенные в качестве целей
Краснодар, Ростов-на-Дону и Сочи,
одну из этих ракет перенацелили,
и вот эта самая перенацеленная ракета
смогла беспрепятственно долететь до города,
не сбитая ответными противоракетами.
Да, Ставрополю сильно не повезло – увы!
Взрыв произошел, когда в 20-й школе
с одним из восьмых классов проводились
занятия по гражданской обороне.
Школа оказалась почти полностью разрушена,
но в бомбоубежище, где шли занятия,
сработала автоматическая система защиты.
Двери на выход тут же заблокировались,
и целый класс оказался спасенным,
но запертым внутри бомбоубежища.
Учителей с этими учениками не оказалось.
Трое из них – классная, географичка и обэжист —
были в тамбуре перед бомбоубежищем.
(Так, кстати, было предусмотрено по плану.)
И они погибли не сразу – держались сутки,
пока радиация и удушье не добили их.
Географичка так и умерла без сознания,
потеряв его после сильного болевого шока.
Обэжисту рухнувшим бетонным блоком
сильно разбило голову и повредило плечо.
От потери крови он едва соображал,
но все-таки пытался помочь другим,
пока силы окончательно не оставили его.
А вот классная почти не пострадала.
Едва придя в себя, она попыталась
связаться с детьми в бомбоубежище.
Ее оказалось слышно через дверь,
но приходилось сильно кричать
и терять от этого крика последние силы.
Она до конца успокаивала своих учеников,
призывала их не поддаваться панике,
экономить воду и продукты и ждать —
ждать спасения, которое обязательно придет.
– Вас спасут! Вас спасут! – кричала она.
Однако силы в конце концов покинули ее.
Она так и умерла – сидя, прислонившись к двери.

* * *

Восьмиклассники, оказавшись одни
в заблокированном бомбоубежище,
поначалу пребывали в ужасе и шоке.
Плакали и девочки, и многие из мальчиков.
Куда девалось их постоянное ёрничество
и глумливая необузданная разболтанность?
А это был один из самых распущенных классов,
на который жаловались все школьные учителя.
Но вот сейчас и сами, как говорится, попали…
Они слышали снаружи сильный грохот,
видели, как сразу же заблокировались двери,
но не понимали, что это означает.
Сначала подумали, что это новая вводная
на таких веселых для них занятиях по ГО.
Но классная успела им рассказать,
что произошел настоящий ядерный взрыв,
и чтобы они не пытались выйти наружу,
а терпеливо ждали своего спасения.
И лишь когда они поняли, что «все в реале» —
им реально стало и страшно, и жутко.
Их было почти тридцать учеников,
14-летних мальчишек и девчонок,
эгоистичных, самодовольных и разболтанных,
привыкших жить в свое удовольствие
и доводить до белого каления учителей.
И вдруг – такая неожиданная «засада»!
Было от чего впасть в ужас и панику.

* * *

Но время шло, а голод не тетка,
есть хотелось все сильнее и сильнее,
и подростки стали искать, чем поживиться.
И наткнулись на склад с запасом воды и еды,
рассчитанный на три месяца автономной жизни.
Этот склад тут же стал разноситься.
Собственно, из еды были только сухие галеты,
специально обогащенные витаминами,
и бутилированная вода из расчета
тридцати человекам на три месяца.
Но это все стало так варварски грабиться,
растаскиваться, расплескиваться и разливаться,
что уже на второй день стало ясно:
если это разграбление не остановить,
еды и воды точно надолго не хватит.
Первой забила тревогу девочка Лиза.
То была невысокая, спортивного вида девочка
с темными короткими волосами
и острым, с хищной горбинкой, носиком.
За жесткий и язвительный характер
ее звали не Лиза и не Лизка, а «Глизка».
– Вы что, очумели? – заорала она утром
при виде очередного грабежа запасов.
– Что жрать и пить будете через неделю?
– Да, загнетесь от голода, придурки!.. —
ее неожиданно поддержал мальчик,
с которым раньше, в той, школьной жизни,
Глизка была в постоянной вражде и контрах.
То был русоватый, почти белобрысый
мальчик, тоже невысокий, но в отличие
от стройной и спортивной Глизки —
худенький, узенький в плечах и щупловатый.
Его имя было Максим, но в классе
за повернутость на сексуальных темах
его звали не Максим, а Сексим.
В частности, он мастерски имитировал
ахи, охи, визги и женские стоны
во время совокупления.
Но вообще был далеко не глуп
и учился почти на отлично.
Сексим тоже взъярился на пацанов,
которые растаскивали брикеты с галетами
и бездумно разливали повсюду воду.
И вскоре было договорено,
что галеты и вода будут раздаваться
три раза в день во время приема пищи
и в ограниченном количестве,
чтобы просто можно было утолить голод.
Кое-кто из самых разболтанных возмутился
и не захотел подчиняться новому режиму.
Но порядок быстро удалось навести
с помощью Дулебы (Дулебиной Маши) —
еще одной девочки, подружки Глизки.
Она отнюдь не блистала интеллектом,
но была рослой и обладала чудовищной силой.
Ее откровенно боялись и мальчики,
не говоря о трепещущих перед ней девочках.
Дулеба благоговела перед Глизкой.
Их связывала какая-то странная дружба,
где Глизка повелевала, а Дулеба подчинялась.
Поэтому под угрозой Дулебиной расправы
порядок был наведен вопреки всем недовольным.

* * *

Общее пространство бомбоубежища
разделялось в целом на три части.
По краям – спальные места с нарами.
В центре машинный зал с автономной
энергетической установкой, складом и туалетом.
В первую же ночь мальчики и девочки
разбились по противоположным углам.
Однако утром развернулась битва за туалет.
Он был один, общий, не разделялся
на женскую и мужскую половины.
И утром мальчики оккупировали его,
издеваясь над девочками и не давая им
справить естественные нужды.
Порядок опять пришлось наводить
с помощью Дулебы. В машинном зале
постоянно светились электронные часы,
и по ним было установлено точное
время утренних и вечерних посещений
отдельно для мальчиков и девочек.
Однако это не остановило быстрый рост
сексуальной озабоченности подростков.
Мальчишки стали приставать к девочкам,
хватать их между ног, грязно
материться и обнажаться перед ними.
И вскоре все вылилось в сексуальный разгул.
Как только прошли первые мучительные дни
с их страхом и неопределенностью,
и стало ясно, что жить худо-бедно,
но можно и здесь, и это все надолго,
на смену страху пришло отчаянное стремление
хоть к каким-то удовольствиям и развлечениям
по принципу: жить, может, осталось недолго,
поэтому нужно оторваться по полной.
А какие развлечения в бомбоубежище?
Тем более что телефоны скоро у всех разрядились.
Только и осталось – сексуальные провокации.
Первой их жертвой стала Куява (Куявина Оля).
Это была тихая, как бы заторможенная девочка,
с жиденькими слипшимися волосами
и грустным взглядом остановившихся глаз.
Все ее в классе третировали, унижали
и тюкали по любому поводу и без повода.
Вот и сейчас в туалетное время для девочек,
всеми выпихнутая в конец очереди,
она не уложилась, так как была последней.
Пацаны сначала стали ломиться
в плохо закрывавшуюся кабинку,
а затем, ворвавшись внутрь толпой,
изнасиловали ее зверски и многократно,
так и не дав справить естественные нужды.
Это мгновенно стало всем известно,
и характерна реакция девочек.
Измученную, еле стоявшую на ногах Куяву,
измазанную собственными испражнениями,
они так и не пустили на свою половину.
И бедная Куява вынуждена была
приютиться в машинном зале на полу,
став объектом новых насмешек
и издевательств со стороны мальчишек.
Впрочем, она недолго оставалась одна.
Насилию вскоре подверглись и другие девочки,
так как вступать в связь с «вонючей Куявой»
стало предосудительным «западло».
Впрочем, некоторые из девочек,
живя в атмосфере полной разнузданности,
развратились настолько, что сами
стали предлагать себя мальчикам.
Причем некоторые за плату – брикеты галет,
которые стали чем-то вроде валюты.
Кое-кто их затырил еще в первые дни —
эпоху первоначального разграбления склада —
и теперь в условиях скудного питания
они очень пригодились как средство платы.
Впрочем, не все девочки развратились.
Некоторые предпочли остаться девственницами.
К примеру, Глизка и кое-кто из ее окружения.
Они с презрением смотрели на своих
«опущенных» и «чмошных» одноклассниц.
Под защитой Дулебы им ничего не угрожало,
и нетронутость стала предметом их гордости,
что, впрочем, не мешало им предаваться
онанизму с лесбийским играми и утехами.

* * *

Однако, развратное поветрие постепенно
стало уменьшаться и сходить на нет.
Все-таки скудное однообразное питание
отнюдь не способствовало проявлениям
бурной сексуальной активности.
Но на смену ей пришло еще более страшное —
вспышки злобы и немотивированной агрессии.
И мальчики и девочки становились все злее,
как будто каждый стремился всем отомстить
за это так неожиданно переломившее
всем судьбы страшное происшествие.
Бомбоубежище стало напоминать преисподнюю,
где собрались демоны, чтобы мучить друг друга.
Постоянная матерная ругань и оскорбления,
тут же переходящие в зверские драки —
не просто до крови, а со стремлением
сломать, покалечить и даже убить.
Среди других особенно зверствовала Дулеба,
похоже, мстя за прежнюю непризнанность
и ощущая сладкую власть своей грубой силы.
Крики ее избиваемых жертв, причем
как среди девочек, так и среди мальчиков,
то и дело сотрясали бомбоубежище.
Опять нужно было наводить порядок.
Среди подручных Сэксима выделился мальчик —
Канаев Артем по кличке Артоха.
Именно ему принадлежит честь и заслуга
обуздания агрессивной и грубой силы.
Это был очень неглупый мальчик,
но с непропорционально маленькой головой
и презрительным взглядом темных глаз.
Он был очень начитан и не раз говаривал,
что люди – это тупые и агрессивные животные,
и относиться к ним нужно соответственно —
обуздывать и всячески эксплуатировать.
Это он убедил и Сэксима, и Глизку,
что умные должны и обязаны править.
А глупые, пусть и физически сильные,
обязаны только слушаться и подчиняться.
И что насилие должно быть обязательно
регламентировано и санкционировано умными,
но применяться непосредственно к глупым,
а иначе – анархия и полный хаос.
Среди прочих он привел простой аргумент,
что если Дулеба или еще кто-то
покалечат кого-то до смерти или убьют,
то трупы просто некуда будет девать,
и они будут гнить прямо в бомбоубежище,
приближая неминуемый общий конец.
По совету Артохи Глизка «наказала» Дулебу,
отдалив ее от себя и не давая спать рядом.
Дулеба вскоре расплакалась от немилости
своего кумира и стала вполне управляемой.
Теперь она могла бить и мучить других
только по прямому указанию умных —
Глизки, Сэксима или того же Артохи.
Кстати, относительный внешний порядок
был наведен и в сексуальной сфере.
Насиловать кого-либо стало запрещено.
Разрешалось вступать в половую связь
только по обоюдному согласию.
Нарушившие эти запреты и ограничения
попадали в лапы Дулебы и ее помощников.
(А у нее появились помощники!)
И те уже отрывались на виновных по полной
и на вполне законных основаниях.

* * *

Все эти меры, установившие порядок,
практически не коснулись несчастной Куявы,
по-прежнему ютившейся в машинном зале.
Над ней издевались и унижали ее, как и раньше.
Она словно бы уже опустилась за черту,
где не действовали какие-либо правила,
и оказалась в жутком для человека
нравственном и правовом вакууме.
Ее запрещалось только убивать —
все остальное с нею делать было можно.
Впрочем, она недолго оставалась одна
в таком страшном положении.
Постепенно к ней стали присоединяться
и другие ее несчастные одноклассницы,
кто не имел физических и моральных сил
для сопротивления и самозащиты.
В число отверженных попали и мальчики,
жутко избитые другими или попавшие
в жестокие садистские лапы Дулебы.
Тут были и просто сломавшиеся духом,
не выдержавшие всего нестерпимого ужаса
адского бесчеловечного существования
и готовые на все что угодно ради лишней
пачки галет к своему скудному рациону.
Их сначала унижали и третировали
в мужской и женской половинах,
а потом выгоняли в машинный зал,
и попасть обратно к сотоварищам они могли
только на положении чьих-то рабов.
Это действительно очень походило
на формирование настоящего рабского строя
с разделением на рабов и рабовладельцев.
И к концу первого месяца подземельной жизни
бывшие восьмиклассники четко поделились
на рабское опущенное большинство,
обязанное беспрекословно повиноваться,
и рабовладельческую элиту «умных»,
которая повелевала всеми остальными.
В эту элиту, кроме уже названных
Глизки, Сэксима и Артохи, входила
вместе со своими помощниками Дулеба.
Она не считалась «умной», но была как бы
у них на службе – на ней держалась вся система,
нуждавшаяся в ее зверской грубой силе.
Кстати, помощники были у всех «умных» —
они тоже входили в рабовладельческую элиту.
Так двое – мальчик и девочка – были
поставлены Глизкой и Сэксимом учетчиками.
Теперь каждая пачка галет и бутылка воды
были на счету и выдавались под контролем.
Еще двое отвечали за чистоту в отсеках.
Они наводили ежедневный порядок
с помощью так называемых «машинных рабов».
Так стали называть изгнанных отверженных,
живших, точнее, ютившихся, в машинном зале,
первой из которых стала Куява.
В общем, к концу первого месяца
проявились все черты нового порядка.
Умные через прирученных сильных
научились управлять своими рабами.
Каждый занял свое место в новой иерархии,
и жизнь в бомбоубежище стабилизировалась.

* * *

Правда, вскоре обозначилась новая проблема:
соперничество между Глизкой и Сэксимом —
кто из них круче и жестче управляет рабами.
Это проявилось, и было особенно заметно
по так называемым «вечерним шоу».
За скудостью каких-либо развлечений
они стали устраиваться для самих себя.
А устраивали их с помощью «машинных рабов» —
Сэксим и Глизка набирали из них команды
и готовили к вечеру «представления».
Эти «вечерние шоу» стали частью жизни всех,
и особенно изнывающей от скуки элиты.
Рабы стали обязанными их развлекать.
Но только что это были за развлечения!..
Это была смесь какого-то гнусного театра,
сексуальных оргий и гладиаторских боев.
Сэксим и Глизка лезли из кожи вон,
чтобы перещеголять друг друга
и показать, кто из них веселее и круче.
Рабы на импровизированной сцене,
выделенной в машинном зале,
кривлялись, изображали разные пародии
из прошлой жизни и друг на друга,
имитировали драки и совокупления…
И все это с гнусными танцами, кривляньями,
пением, а точнее, ораньем похабных песен,
да и в самом непотребном виде —
полураздетыми и абсолютно голыми.
Сэксим и Глизка в качестве режиссеров
извращались и изгалялись как могли,
и бедные рабы покорно исполняли
все их самые извращенные фантазии.
По итогам этих «вечерних шоу»
тайным голосованием «умной» элиты
выбиралась победившая команда,
и горе тем, кто уступил в соперничестве.
Их могли наказать не только побоями,
но и лишением воды и пищи.
Иногда по требованиям жаждущей
острых ощущений элиты устраивались
настоящие побоища между командами.
Часто для потехи их как-то ограничивали:
например, завязывали глаза или ноги.
Но драться они были должны по-настоящему,
и опять же – горе побежденным…

* * *

Однако чем больше проходило времени,
тем хуже помогали эти развлечения
как способы ухода от жуткой реальности.
Все сильнее начинало давить и мучить
чувство безысходности и отчаяния.
Какое-то, по-видимому, беспричинное
ощущение непереносимой жути
все чаще и чаще поражало многих,
и с ним невозможно было справиться.
То один, то другой, то одна, то другая
неожиданно начинали орать от ужаса,
впадать в истерику и биться в припадках —
и это заразительно действовало на всех.
Стоило начать одному – как тут же
в разных местах бомбоубежища
начинали раздаваться вопли и крики,
заражая истерикой все больше народу,
а остальных просто раздавливая
гнетущим чувством безысходности.
Сэксим, Глизка, Артоха и другие «умные»
пробовали было бороться с «истериками»,
обязав Дулебу побоями жестоко «гасить»
всех этих голосящих, воющих и вопящих.
Но это плохо помогало, хуже того – порой
раззадоривало орущих еще больше.
Те начинали орать так, что быстро,
практически сразу, заражали других.
И тогда начиналась всеобщая истерия…
Страшное явление!.. Она могла долго длиться,
то угасая, то вспыхивая с новой силой.
Потом только наступало успокоение,
как будто весь этот шумный ор
и нужен был для того, чтобы выплеснуть
накопившееся чувство отчаяния.
Но мало этого – среди особо «отчаявшихся»
стали распространяться жуткие слухи
и всякие мистические нелепости.
Кто-то начал слышать ночные голоса,
кто-то – видеть ползущие страшные тени,
якобы проникающие сквозь стены
бомбоубежища и присасывающиеся к телам.
Кто-то вообще утверждал, что видел дьявола,
хотя никаких подробностей объяснить не мог.
И, странным образом, истерия в основном
процветала в отделениях «умных» —
мальчиков и девочек, справа и слева
от машинного зала – места, где обитали
опущенные и отверженные общие рабы.
Здесь всегда стоял ровный и однообразный
шум работающей машины, которая
поддерживала жизнь в бомбоубежище.
И казалось, что этот шум действовал
успокаивающе на расшатанную психику
несчастных обитателей машинного зала.
Впрочем, здесь тоже царило уныние,
но какое-то спокойное и смиренное.
Бывало, что истерики из «умных»
забегали в машинный зал и орали так,
что мигал красный индикатор шума.
Но именно здесь они быстро успокаивались,
им становилось легче – спадала тяжесть,
и массовая истерия на время отступала.

* * *

Открытие произошло неожиданно.
Однажды Сэксим, не сумев выдержать
очередного жуткого ора всеобщей истерии
в своем, мужском, отделении,
забежал в машинный зал и там,
закрыв глаза и заткнув уши,
стал мычать и гудеть, чтобы не слышать
доносящийся снаружи рев истериков.
Он и сам не понял, как его гудение
совпало – словно бы попало в резонанс —
с ровным гудением самой машины
и стало словно бы единым звучанием.
В какой-то момент он даже перестал
слышать доносящиеся снаружи крики,
а само его тело стало вибрировать
под незаметную вибрацию машины.
Он даже потерял чувство времени,
а когда очнулся – почувствовал в себе
спокойствие и отрешенность – такие,
что его уже не беспокоили и не угнетали
продолжающиеся крики истериков.
Словно бы какая-то сила вошла в него
и зарядила уверенностью и спокойствием.
Под новую истерику Сэксим повторил
свой эксперимент – и снова успешно.
Он думал было сохранить в тайне
свое открытие, но это оказалось невозможным.
И вот уже и другие «умные» стали
вместе с ним «заряжаться» от машины.
А вскоре по предложению Артохи
выработался ритуал «утренней зарядки».
Когда все выстраивались напротив машины
и начинали гудеть с ней в такт,
постепенно напрягаясь все сильнее
и впадая как бы в некий транс.
И действительно: на предельной высоте
при всеобщем синхронном гудении
его сила достигала такой степени,
что начинал мигать индикатор шума.
Артоха под это дело вскоре разработал
целую культово-мистическую теорию:
что так они не только защищаются
и заряжаются от гудения машины,
но и она подпитывается незримо
их совместной энергией, которая
только внешне выражается гудением,
а невидимо перетекает из их душ
в недра самой спасительной машины.
И, мол, она не будет работать как надо,
если ее постоянно не подпитывать энергией.
А красный индикатор как раз и показывает,
когда вместе с их гудением и шумом
машина достаточно от них заряжается.

* * *

Так после периода ужасов и истерик
вокруг машины стал складываться
самый настоящий культ, призванный
поддерживать жизнь в бомбоубежище.
Есть попавшие туда «подземельцы» —
это название придумал Артоха —
и есть спасительная всемогущая Машина,
которая, заряжаясь от подземельцев,
сама обеспечивает им жизнь и избавляет
от всех возникающих ужасов и истерик.
Машина стала восприниматься как нечто
разумное, живое, требовательное и всемогущее,
что в силах продлить их подземельную жизнь,
но при желании может ее и погубить.
Эта грозная и спасительная Машина —
теперь уже надо писать с большой буквы —
как некое таинственное божество
стала требовать поклонения и жертв.
Кроме утренних были введены и вечерние зарядки,
но и этого новому божеству было мало.
Поскольку красный индикатор реагировал
не только на шум и гудение, но и на крик,
то в машинном зале кого-то из рабов
начали специально жестоко мучить,
чтобы он или она своими криками
поддерживали и подпитывали энергию Машины.
Так совершался своеобразный обряд
пыточного жертвоприношения для Машины.
Этот обряд совершался в конце недели,
когда на электронном табло под индикатором
загорался сигнал: «Замените батарею».
Батареи, в сумме рассчитанные на три месяца,
находились тут же в специальном контейнере.
Раньше по мере необходимости их замены
они просто менялись кем-то из «умных»,
но к концу второго месяца жизни под землей
выработался настоящий сложный ритуал.
Он даже получил, с подачи Артохи,
название – «Праздник обновления Машины».
Обряд представлял из себя праздничное шоу,
включившие элементы прежних «вечерних шоу»,
а кульминацией становилось само жертвоприношение.
Гвоздем всех этих «представлений» стало
появление полностью обнаженной Глизки.
С новой батареей, предназначенной для зарядки,
она проделывала нечто, представляющее собой
безобразный танец, имитирующий совокупление
и как бы символизирующий обновление жизни.
Для Глизки этот прямой эксгибиционизм
стал чуть ли не главным стимулом жизни.
Сознательно оставаясь девственницей,
она получала свое извращенное наслаждение
от обнажения своего спортивного тела
и недвусмысленных развратных движений.
А заодно и демонстрировала свою власть
и превосходство не только над рабами,
но и над всеми умными, не устоявшими
перед соблазнами неограниченного секса.
В этом тоже было для нее свое наслаждение —
ее спесивая гордость буквально рвалась
и выплескивалась в каждом ее движении.
После своего выхода Глизка передавала
батарею Сэксиму, и он закладывал ее в Машину
под радостный вой всех подземельцев.
Далее начиналось жертвоприношение.
Это было нечто самое страшное и гнусное,
что только можно себе представить.
И удивительно, что оно воспринималось
как нечто безусловно необходимое
и нужное для жизни всех подземельцев.
Это была продуманная работа Артохи —
главного идеолога всех «умных»
и создателя этого машинного культа.

* * *

Жертвоприношения совершались по-разному.
Чаще всего кого-то из провинившихся
Дулеба с подручными демонстративно мучила
под одобрительный рев других подземельцев,
которые поддерживали своими криками
отчаянные вопли мучимых Дулебой жертв.
Дулеба была изобретательна на виды пыток.
Тут была порка ранцевыми ремнями
(у некоторых ранцы и сумки с учебниками
случайно оказались в бомбоубежище).
Применялось и битье теми же учебниками
и прижигание трубками из вырванных страниц.
Еще страшнее был так называемый «прямой контакт»,
когда Дулеба выворачивала назад руки,
а пальцы выкручивала в обратную сторону.
Для несильно кричащих она применяла
и совсем зверские пытки, а именно —
загон под ногти острых предметов,
а для мальчиков – отдавливание гениталий.
Последнее явно доставляло Дулебе
особое мстительное удовольствие.
В эпоху всеобщего развратного разгула
она так хотела кому-нибудь отдаться
и отведать этого «запретного плода»,
но все мальчики ее настолько боялись,
что шарахались от нее и сразу же убегали
при малейших сексуальных намеках с ее стороны.
И теперь Дулеба с яростью и злобой
отрывалась на них по полной программе.
Девочкам, впрочем, тоже было несладко.
Одним из видов жертвоприношения
стало их публичное изнасилование.
Поскольку интимные места у многих
ввиду многократных грубых насилий
и отсутствия какой-либо гигиены
загноились, то совокупления и их попытки
приносили им неимоверные страдания.
Они жутко и дико орали, как резаные,
под одобрительный вой наблюдателей,
поскольку индикатор шума на Машине
горел под их вопли практически постоянно.
Когда не было кого-то из провинившихся,
жертв для Машины выбирали по жребию
из тех же общих машинных рабов,
живших тут же, в машинном зале,
в постоянном кошмарном страхе

Продолжить чтение