Экспонат 2. Попутчики

© Эдуард Билак, 2024

ISBN 978-5-0064-0983-5 (т. 2)

ISBN 978-5-0064-2649-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Жадность

Написано специально для КИТА

Случилось это в недалёком прошлом. Это когда слово ЖУЛИК это самое слово и подразумевало. И слово ЧИНОВНИК подразумевало именно то понятие, которое оно и несёт, а не то, что мы понимаем ныне. И эти слова синонимами не были. И если говорили: он жулик, то мы его жуликом и считали. А не то что сейчас: говорят «чиновник», представляем жулика, бросят вскользь, что он жулик, мы спрашиваем, в каком ранге чиновник. Тогда, когда это со мной приключилось, всё было просто. Все вещи и понятия носили имена собственные и им соответствовали…

Друг у меня был, есть и, надеюсь, сто лет ещё протянет, на радость окружающим. С детского сада знакомы. Из соседних домов одного двора. И росли вместе, и выросли как-то незаметно тоже вместе. И в рабочие общаги к девчонкам вместе шастали… Ближе к армии попали мы на дискотеку впятером. И надо же было так случиться, что местная воспитательница пригласила туда (чтобы разбавить уж совсем женский коллектив проживающих рабфаковцами). Двадцать пять рыл. После армии все. Женское пятиэтажное общежитие – это, конечно, в плане «познакомиться» спасало не очень. Но…

Чего уж мы там с ними не поделили, сейчас и не скажу. Но как водится – пошло веселье рукопашной схватки. Все наши как-то сплочённо отступили к сцене, а я, увлёкшись перспективой от души помахать кулаками, был зажат в противоположном углу актового зала. И был бы я бит сильно и если бы кто-нибудь по случайности, допинывая меня на полу, попал бы в область позвоночника… То, вероятней всего, катался бы я на инвалидной коляске и ссал под себя до конца жизни… Но друг выручил. Перед армией друг стал детиной под сто кг и при занятии спортом ещё и увальнем не был. А в спорте он метал диск, не скажу, насколько успешно, но делал это от души. И вот, видя меня в столь бедственном положении, прошёл он через весь актовый зал, размахивая руками направо и налево. Получилась маленькая просека, через эту просеку он меня и вытащил без попыток воспрепятствовать этому. Помог, одним словом. Когда тебя вот так выручают, молча и без пафоса, ты начинаешь ценить в человеке те слова, которые он иногда тебе по дружбе говорит.

Мы повзрослели. Обзавелись семьями, всевозможными знакомыми, связями… Каждый выбрал для себя тот или иной путь в жизни. Обладая обаятельностью и дружелюбием и являясь носителем искренней, детской улыбки, друг мой стал жуликом. Не самое худшее, что может случиться с пацаном из рабочего квартала. Среди повылезавшей на белый свет всевозможной братвы жулики стали аристократией среди гопников. Развести барыгу на бабки, соблюдая УК… это надо иметь мозги…

Встречались мы часто. Один район. Масса общих знакомых. Да иногда и просто посидеть попить водочки для общения полезно. Никто никому ничего не должен. Просто встретились по старинке пацаны, посидели, попили, пальцы веером друг перед другом не крутили. Каждый знал цену себе и собутыльникам.

Сидим, значит, как-то, пьём. Выпили-закусили, закурили. Кто какие, а я «Приму». Зашипели пацаны:

– Ты ведь не нищеброд какой-то, чё «Приму» собачишь?

– А как, спрашивается, не собачить, если не могу я вашими модными водорослями накуриться. Я и «Примы» -то по пачке минимум в день прокуриваю, не замечая. С работы иду – ещё на вечер мимоходом пачку беру.

Разговор под водочку был что надо… У всех нашлось что сказать: кто как пытался бросить, кто как начинал вновь… Даже о бабах забыли, а это по пьяной лавочке как вобла к пиву – лакомство необходимое. И тут мы обратили внимание, что друг-то у нас не курит. Всё время, сколько помнили, курил, а тут – нет. И помалкивает так скромно.

– Ты что, бросил?

– Бросил.

– И как?

– Первое время во сне курил. Потом и сны цветные стали сниться, и если уж о переспать… то даже очень полезно, когда не куришь.

– Да на хрена нам твои ощущения нужны. Нам интересно, как бросить-то умудрился? А он – сны… Гонишь, что ли?

– Давайте в другой раз как-нибудь расскажу. Я не о том хотел побалагурить, я тут Светку-холеру встретил, если кто не забыл?

Хитро так отъехал. Светка-холера была девка ещё та… Весь район помнил… И понеслись приколы и похохатывания:

– А ты-то…

– А сам-то тоже хорош…

Так тема с «Примой» и увяла.

Жулики, они помнят всё, даже по пьяни. Иначе выживать трудно будет. Через какое-то время столкнулись нос к носу. «Привет!» – «Привет!» Тормознулись. Разговорились. Я не задумываясь достаю «Приму» свою, закуриваю.

– Ты чё, уже действительно без «Примы» не можешь?

– Да какую дрянь только ни пробовал. Вплоть до «Беломора». С одних – кашель. С других – изжога. Я же свои курю, в засос ни с кем шкубаться не собираюсь, потому – кому какое дело?

– Не злись ты. Сам же говорил, уже на пятый подымаешься – свистишь свистулькой детской, соседи с первого слышат. Говорил?

– Ну… Так образно, наверно, не говорил, а по смыслу вроде и так.

– Так бросай. Мой тебе совет.

– Почему все так легко дают советы? Не задумывался?

– Совет – не деньги. Обратно стопудово вернуть не попросят, – и засмеялся так весело своему остроумию.

– Ой как смешно. Сейчас помру от смеха. Я ведь не раз пробовал, не могу и всё! Ты вот, к примеру, двадцать стопок за день выпить не сможешь.

– Смогу!

Посмотрел я на его здоровую могучесть и подумал – сможет…

– Ну пусть тридцать стопок.

– И тридцать смогу.

– Хорош, Владимирович, прикалываться. Я и сам вижу, что сможешь, это я к примеру. А вот пачка сигарет или полторы каждый день – это не алкоголизм, выкуриваешь, даже не замечая и своим пьяным видом никого не нервируя. Встал с утра, ещё глаза не открыл, сигареты нащупал где-нибудь рядом… Сунул её, сигарету, в рот, закурил, затем начинаешь жизнедеятельность возрождать. Морду сполоснул, пока кофе варишь – ещё одну. Кофе сварил – следующую… Ритуал. Пока на трамвай идёшь – куришь. Трамвай ждёшь – опять куришь. Доехал куда надо, вышел, попробуй не закурить… Даже ночью, после хорошего траха, с бабы отвалишься, как банный лист от просохшей жопы, опять же протянешь руку к пачке, достанешь, закуришь прямо в постели… Красота… И ещё она у тебя тут же выклянчит на пару затяжек… Поэтому бросить пить – это одно. Курить… я тебе только что объяснил.

– Я что, по-твоему, баб не трахал?

– А при чём здесь бабы? Ты бабу тоже по двадцать раз не «покуришь», пусть она хоть трижды сексапильна.

Я докуривал. Он смотрел. Морщился.

– Дам я тебе одного терапевта. Козырный. Только элиту обслуживает. Договорюсь. Закодирует.

Мне печально подумалось: «Как у жуликов всё просто: договорюсь – закодирует…» А где я деньги на козырность брать должен?

– Мне, Владимирович, льстит твоя забота обо мне. Вопрос только, сколько это будет стоить? Будет ли толк за эти деньги? И лично тебе нафиг это надо?

– У тебя куча вопросов. Деньги дам, потом отдашь. Толк будет. На меня посмотри – не курю. А лично мне какая польза? Ты мне ПОКА ничего плохого в жизни не сделал. А это, знаешь, по нынешним временам чего-то да стоит.

– Я подумаю.

– А ты не думай. Не институтка, панель выбирать. Сказал – сделал! Пить ведь так бросил. Сказал: «Хватит», – бросил. Я позвоню.

– Ты хотя бы примерно скажи сколько… Я из-за кодировки от курения в яму долговую не полезу.

– Он с каждым собеседование проводит. Индивидуальное. Потом и цену назначает в зависимости от трудностей. Не ссы! Я заплачу, с рассрочкой отдашь. Даже в лагере «Приму», наверно, сейчас не курят…

– Ага. Там сплошь и рядом блатные сидят.

– Блатные откупаются.

– Вот и я о том же.

– Можешь ведь ты настроение испортить.

– А ты?

– Позвоню.

На том и разошлись.

Прошло какое-то время. Я уже и забывать стал и встречу нашу случайную, и разговор о пользе здорового образа жизни. А он взял и позвонил. И говорит: договорился уже обо всём. И заднюю не включишь, столько движений сделал, чтобы договориться. Не поймут и неправильно могут истолковать. Если договорняк не исполняешь, объявят «фуфломётом», чего доброго, и всем твоим последующим словам и делам – грош цена. Телефон продиктовал.

– Созванивайся в середине недели, чтоб на субботу он тебе назначил.

– Прям приём у царя. Назначил…

– Не поверишь, какие люди хотят к нему попасть. Считай, ты – элита. Будешь потом внукам рассказывать, кто тебе приём назначал.

– Денег у меня на данный момент нет, – ну не хотелось мне идти. Маловер я. Думал, соскочу с этой дорожки.

– Денег ни у кого нет. Лишних, – философски заметил он. – Как и обещал, я за тебя заплачу. Будет – отдашь. Не виляй. Ты же не сыкло какое-то. Как на сеанс сходишь, позвони.

Вот и весь деловой базар. Договорились за тебя, подсуетились. Остаётся только мыло к верёвке подарить… Я с этого разговора решил перекурить. Сунулся – пачка пустая. Значит, надо в магаз шлёпать. В магазин идти – жена попросит купить то-то и то-то на трёх листах, и попробуй откажи… Весь вечер «букой» ходить будет. А курить мне за вечер ещё не раз захочется… Пока над этим размышлял, по командировочной привычке достал из банки чинарики, распотрошил, газетёнки кусок, скрутил самокрутку, задымил, на свою голову. Лучше бы сразу за сигаретами ушёл. Тут она и появилась. Судьба моя ненаглядная. Посмотрела на дым, что от самокрутки шёл, на саму самокрутку, на меня. Кислое лицо сделала и говорит:

– Знаешь, когда бабы на мужика смотреть и замечать его не хотят? Я тебе скажу. Когда он за собой смотреть перестаёт и довольствуется тем, что, вот как ты, в банке с чинариками нашёл.

И всё! Сказала и ушла. Я чуть дымом не поперхнулся. «И за что мне это?» – плюнул в сердцах, затушил самокрутку и побрёл в магазин. Пока ходил, набрал номер, мне даденный. Весёлый, жизнерадостный дяденька спросил лишь: кто рекомендовал? Узнав кто, сказал, примет с удовольствием. Ему, мол, от хороших людей всегда хороших же клиентов и посылают. И что с кем поведёшься… так тому и быть. Назначил, как и договаривались, на субботу. Единственная просьба, или настоятельная рекомендация, как хочешь, мол, воспринимай: уже в пятницу с обеда не курить. А то эффекта даже кратковременного не будет. Стоит ли тратить время на пустышку?

– Да вряд ли…

– Вот вы меня (и по имени-отчеству) уважьте. Поберегите моё время.

Вот, думаю, товарищ, даже имя-отчество моё сказанул, а тот не преминул его ввернуть. Ох уж мне эти жулики…

– Хорошо, я постараюсь не забыть.

– А вы жене скажите. Она вам напомнит. Раз с десяток, – и смеётся, – проверено.

– Да кто бы сомневался, – мне оставалось только рассмеяться в ответ.

– Вот и славно, что мы друг друга поняли. До встречи в субботу.

Жена конечно была за! И порадовалась за меня, и бюджет тоже. Моё замечание, что «Прима», месячная её норма, стоит дешевле её баночки с кремом, было тут же опровергнуто. На стирку белья, штор и пр., и пр. уходит порошка и спецсредств столько, сколько я и представить не могу. Спорить не стал, заранее зная, чем закончится. Как дурак, лишь брякнул: «Да кто бы подумал?» Жена прищурилась. Я – ретировался.

Наступила пятница. Жена на работу позвонила уже в десять – напомнить. Затем в одиннадцать. Я выкурил подряд пару сигарет, словно казнимый каторжник. Полдвенадцатого ещё звонок. Курить я уже не хотел! Пришлось ещё одну выкурить. В двенадцать я позвонил сам. Сказал – всё! Не курю…

Весь вечер хомячил семечки, аж мозоль на языке образовалась. Спать лёг, а сна нет… И курить хочется… Жена, видя такое дело, приняла решение: «Если всё равно не спишь, то хотя бы займись делом». Пришлось отрабатывать сексповинность. Если от этого раньше испытывал удовольствие, то, занимаясь в этот раз всё тем же, думал о том, что по окончании выйти покурить, доставив себе ещё малую толику удовольствия, не выйдет…

Утром, проснувшись, некоторое время шарил рукой по тумбочке в поисках сигарет с зажигалкой, не найдя – проснулся окончательно. И утро прошло бесхозным… Руки согласно привычке искали, чем бы занять себя, мысли – как продержаться. И кофе, и дальнейшие действия вдруг показались безвкусными и пустыми. Пока добрался до клиники в другом конце города, извёлся, как пацан, идущий на первое свидание. Правда, приехал по-джентльменски, за пару минут до назначенной встречи. Было десять. Клиника была частная (при госбольнице), видать, со связями у дядечки было в порядке. Охраннику на входе представился, сказал к кому… Оглядел он меня. Внимательно так оглядел. Брови в удивлении не поднял, только глянул в окно на парковочную площадку при входе. Ничего нового там не увидел.

– Вы к нам на чём приехали? Мне за машинами тоже приходится смотреть. На улице оставили?

– А что, шалят?

– Наркоманы везде шалят.

– Мой трамвай не угонят. Он с водителем.

Ещё раз он на меня внимательно посмотрел. Шутке не улыбнулся. Видно, человек ответственно относится к своему делу. Не до шуток ему.

– Вам на третий этаж. О вас предупредили.

Так и хотелось спросить: «Чего волокитил?» – не стал. Глупо портить себе уже с утра неважное настроение.

Поднялся, куда указали, нашёл обитые кожей двери с медной табличкой на них. Дверь среди прочих выглядела вызывающе помпезно. Зато на табличке скромно: имя, отчество без фамилии и совсем мелко – психотерапевт-практик. Как стучать в дверь, обитую кожей? Да никак! Скромно приоткрывай и заглядывай. И неважно, элита ты или нет. Умно и ненавязчиво. Изобрази гуся любопытного, засунь в проём голову и шею. Открыл дверь. Зашёл. Думал, дядечка профессорского типа, сухонький, опрятненький… Как же! Сидит за раритетным столом зелёного сукна детина здоровенный в распахнутом халате… По виду – медбрат с психушки.

– Что задержались?

Начинаешь оправдываться – уже виноват. Это я с подворотен прожитых помнил.

– Трамвай парковал по требованию охранника. Затем дверью любовался, в общем ряду – эклектика. Но как плотник, могу сказать: дверь хороша.

– Ладно. Я пойду кофе сварю, не пил, тебя ждал. Ничего если мы на «ты» перейдём?

– Если кофе вместе пить будем.

– Конечно вместе. Располагайся. Я ведь время людям даю, чтобы освоились с обстановкой.

Встал и вышел в соседнюю дверь.

Умный дядька, что и сказать. И ровесник. А судя по лицу битому, тоже повидал всякого. Таких по сломанным ушам и разбитым не раз губам видно.

Вся стена в фото. Вот он с губернатором. Вот со знакомым по телевизору лицом. Вот ещё с кем-то знакомым на память, и не скажешь с кем. Особенность фото – лица у всех сытые и улыбчивые. Среди всего этого там и там благодарственные письма от епархии, администрации, каких-то фондов. Всё это развешано, наверное, для того, чтобы, пока он отсутствует, люди прониклись пониманием: куда и к кому попали… Тоскливо мне стало… И чего я тут делаю?

Вернулся. С двумя чашками кофе на маленьком подносе. С конфетами и сахаром на нём же. Мило и уютно.

– Присаживайся в кресло. Удобнее кофе пить.

Какое-то время молча пили кофе. Присматривались друг к другу. Допили.

– Как тебя звать-величать, я знаю. А вот далее… будем анкетировать. Это для меня. Для понимания, насколько ты глубоко увяз в своей проблеме. То, что она не проблема окружающих, это точно. Давай начнём со стандартных вопросов: рождение, проживание, семейное положение – всё как у обычных бюрократов, а там и к собеседованию перейдём.

Посмотрел на хронометр на своей руке, что-то там покрутил, видно время выставлял, как на будильнике, и стали мы с ним разговаривать… Сейчас вспоминаю: да вроде и ни о чём… Он – вопрос с комментариями. Я – ответ со своими. Пошутил он, я – на шутку шуткой. И неприязни нет, иногда на довольно щекотливые вопросы. Он откровенно о себе, я – о себе. Двое старых знакомых, давно не виделись. Встретились. Разговорились. И каждый рад встрече и делится этой радостью и информацией о прожитом и пережитом. Ещё сходил он кофе сварил, ещё разок в тишине его выпили. Только допили, звоночек из хронометражки его – блин-блин.

– Ну, пора. Пойдём, – и дверь соседнюю открывает. – Нам сюда.

Зашли. Ничего примечательного: стол лаборантский, стул посередине, как в фильмах, где пытки допросные устраивают. На столе электроплитка, тут же турка, кофемолка электрическая. Если посмотреть, по сравнению с кабинетом – бедновато… А может, так и надо?

– Тебе на стул. Я сейчас аппаратуру настрою, и мы приступим.

Сел я за стул лицом к окну, а он что-то за спиной у меня включил. Зажужжало, защёлкало, потом загудело. Подошёл ко мне, в руках что-то вроде кастрюли или шлема.

– Сиди спокойно пару минут. Ничего страшного и неприятного не произойдёт.

И эту кастрюлю мне на голову надевает, руками придерживает. Так и сижу эту пару минут, без ощущений каких-либо заметных. Он эту кастрюлю держит на моей голове. Опять «блин-блин» – и снял он с меня это чудо инженерной мысли.

– Ну вот и всё. Можешь идти. У меня к тебе просьба: через неделю обязательно позвони. И совет: если захочешь курить, семечки или конфеты «долгоиграющие» употребляй.

– Какие?

– Если я тебе скажу «сосательные», ты можешь не так отреагировать. Нам, выросшим во дворах, приходится выбирать выражения, чтобы нас правильно поняли.

– Хорошо.

– Пропуск на выход на столе. Провожать не буду, дорогу знаешь.

– Пропуск-то зачем?

– Требование охраны – выходящие по пропуску… Все стараются прикрыть свою филейную часть, эти не исключение.

Уже выходил в коридор, когда услышал, как он прокричал мне вслед: «Позвони обязательно!»

Сдал пропуск. Вышел. Свежий воздух. Время – обед. Хотелось жрать и курить. Причём курить хотелось как до прихода в клинику, так и после. За разговорами вроде и отлегло. Сейчас же накатило ещё большее желание. Дошёл до трамвая. Уже подходя к остановке, увидел, что подъезжает мой маршрут. Заскочил и поехал… Тут только дошло: не спросил, во сколько мне это удовольствие обошлось? Мне ведь потом отдавать… Набрал номер.

– Здравствуйте ещё раз. Я забыл спросить, во сколько мне обошлась радость общения с вами?

– А я думаю: чего так быстро ушёл? Наверно, курить сильно хотел? Хочешь ведь курить?

– Ясно дело – хочу.

– Четыре тысячи с тебя. Я Владимировичу позвонил. Он в течение дня завезёт. Не переживай. У меня клиент. Звони через неделю…

И тут я припух по полной. Я у людей, которые кодировку от бухача прошли, интересовался, сколько потратили. Восемьсот в среднем. А тут – четыре! Чтоб мне пусто было! Да можно было пять мужиков закодировать от пьянства на эти деньги. Нифига себе элита! Своей скажу стоимость, вообще задаст вопрос: не дурак ли я? Так до дому и ехал: курить охота – хоть сдохни, а как подумаю, сколько денег мне предстоит за это отдать, в ступор впадаю… При моей-то зарплате в полторы. Вот, что называется, попал «по дружбе». Вышел из трамвая где положено, добрёл до киоска, купил семечек, конфет «долгоиграющих» и не торопясь побрёл домой, на голгофу семейную за то, что так бездарно профукал бюджет ближайшего будущего…

Странно, но жена, узнав, как я попал на деньги, философски заметила:

– По крайней мере, от одной вредной привычки избавишься.

– У меня их что, так много?

– Мне их перечислить?

– Было бы интересно выслушать, я сегодня в наилучшей форме.

– Глупость – это не привычка, от неё тоже не мешало бы избавиться. Я рада, что ты курить бросил, а ты не рад моей радости. Глупо, – и ушла на кухню.

Сижу размышляю: когда она была за меня рада? Не помню. Получается, что опять же я – неправ. Какое-то время посидел, об этом думая. Не могу же я весь вечер сидеть и думать. Пошёл мириться на кухню…

Весь вечер смотрели телевизор и, как два бурундука, грызли семечки. Воскресенье я пылесосил квартиру. Такое создалось ощущение, что мы с женой внаглую плевали шелухой по всей квартире, как в сельском клубе во время сеанса. Решили перейти на конфеты или чипсы.

Всю неделю страдал от того, что шкурой чувствовал никотин, когда рядом кто-то курил. Когда бросил пить, такого мандража не было. К субботе потихоньку успокоился. В пятницу звонок от Владимировича.

– Привет!

– Привет!

– Просил ведь позвонить. Уже неделя прошла.

– Знаешь, когда цену мне доктор назвал, хорошо, тебя рядом не было…

– Я почему-то так и подумал. Не стал тебя беспокоить. Куришь?

– Нет, естественно.

– Вот и славно. Ты доктору позвони завтра. Меня не подводи. Лады?

– Лады.

Пришла суббота. Ближе к обеду сподобился набрать доктора.

– Здравствуйте.

– Здравствуй.

– Как договаривались, отзваниваюсь.

– Хорошо. Не куришь?

– Нет.

– Что, денег жалко?

– Конечно.

– А ты думал, я что с тобой пару часов болтал? Я просто пытался понять, сколько с тебя взять, чтобы ты уж точно по выходе от меня прямо в трамвае не закурил. Видишь – получилось.

– А кастрюлю на хера тогда ты мне на голову надевал?

– Это? Это антураж. Понт. Сам рассуди, поговорил я с тобой, деньги взял, в ящик положил и говорю такой: «Всё, голубчик. Свободен». Ты бы меня удавил бы там же. У меня ведь люди по большей части очень обеспеченные ходят, им на блюдечке всё преподнести надо.

– Не секрет, если просто объяснишь, я тебе, простой работяга, на какой хер сдался? Время на меня тратить? Мог бы на каком-нибудь «павлине» заработать.

– А меня Владимирович за тебя попросил.

– И что с того?

– Богатые никогда ни за кого не просят! Только за себя. Всегда за себя любимого. А если уж жулик попросил… решил посмотреть. Ну и помочь. Видишь – помог.

– Ты ведь меня на бабки реально обезжирил.

– Зато не куришь. Факт.

– Факт. Можешь ещё одну вещь сказать? Владимирович курил. Теперь – нет. Сколько ты с него взял?

– Две тысячи.

– Всего!!!

– Баксов.

– Как, оказывается, всё просто…

– Ты думаешь, ты один пожадничал? Все люди одинаковы. Тебе это любой жулик скажет. Вопрос в том, как выяснить порог жадности, через который человек не перешагнёт.

– Тебе они предъявлять не пытались?

– Они же не курят. И позориться среди своих не будут. Всё просто…

– Пожалуй, ты прав. У богатых всё просто…

– Есть такой каламбур. У простых – всё просто. У богатых это «просто» – ПРОСТО ДОРОЖЕ. Ладно. Не кури, не кашляй. Удачи тебе!

На том и расстались.

Иногда меня спрашивают: «Ты что, совсем не курил?» – «Как не курил? Курил. По две пачки в день „Примы“ выкуривал». – «А как же ты бросил?» Я неизменно отвечаю: «Жадность. Обыкновенная человеческая жадность». Редко кто понимает, о чём я, а мне и не надо. Разве можно объяснить, как дёшево я отделался и как действительно рад, что бросил курить…

Голос

С Валентиной я познакомился случайно. Знакомиться с женщинами всегда лучше случайно, я так считаю. Ведь, когда тебя знакомят преднамеренно, это напоминает заведомую договорённость о случке животных. Что, в принципе, не есть хорошо. А неожиданность знакомства таит в себе притягательность познания. Это когда тебе тридцать, ты уже знаешь, чего хочешь, и от тебя, по-хорошему, ничего другого и не ждут.

В ларёк я шёл за водкой, уже вполне довольный жизнью, но… недовольный количеством выпитого в гостях. Из гостей и шёл, в сторону дома, но опять же не забывая, где находится ларёк. Время – после полуночи. Темно. Осень. Сыро и слякотно. Ещё и в девяностых, не в каждом дворе фонари горели. Пакостное время, пакостная погода. Тот, кто родился там, где проживает и поныне, свои дворы знает от и до. Это аксиома. Тем более если сам в своё время ботаником не был и по темноте ходишь привычно и без напряга. Вот и иду. Мне осталось-то пройти через арку, ведущую во двор, наискосок и на месте… Только в арку занырнул, пару-тройку шагов сделал, от стены силуэт отклеился – и классическое «Сигареткой не угостишь?». Первым делом по-пацански глянул туда, откуда пришёл. Чисто. За едва видимый передо мною силуэт глянул – тоже никого. Ладно, думаю, мало ли, у человека по ночнику действительно курить нет. Мне что, отравы жалко? Ну и говорю: «У меня „Прима“, я другие не курю. „Приму“ будешь?» – «А что, „Прима“ не сигареты?» – хороший такой бас, благодушный. Достаю сигареты, а про себя думаю: как в потёмках-то увидит, караульщик сигаретный? То, что караулил специально, это к доктору не ходи. «Может, и прикурить дашь?» Помню с юности: спички и зажигалку дай, сам огонь не добывай. Ну, протягиваю пачку, с ней и зажигалку одной рукой. Хоть и выпивши, вторую руку на всякий случай для возможной ответки приготовил, куда-нибудь в область уха-лица. Как-то в потёмках проситель руку мою нашёл (или разглядел?) и пачку мою с зажигалкой взял. Он, когда мою руку нащупывал, кольцом меня задел. Было бы маленькое – не заметил бы, а тут хорошее кольцо, большое. Гопники с такими не ходят, они такие снимают. Опять же… может, вообще из латунной трубы кольцо? «Далеко спешишь?» – это понятно, что мне вопрос. «За водкой», – зачем врать, спрашивается. Может, человек тоже в одиночестве пить не хочет? «А-а-а-а», – это тоже мне, но уже с пониманием ситуации. Пока ведём этот неспешный диалог, мой собеседник на ощупь выудил себе сигарету, вставил в рот и зажёг зажигалку, прикурить значит. «Баба!» Передо мной закуривала баба! Хорошо одетая, не страшная даже по темноте, но баба! «Я себе уже взяла, – это она опять же мне басом шаляпинским заявляет. – У тебя есть с кем пить?» – зажигалка погасла, только уголёк горящей сигареты озаряет часть лица. Её рука, в которой была моя пачка сигарет и моя же зажигалка, толкается мне в грудь. Забирай, мол, твоё. Я и забрал.

– Сейчас куплю, и видно будет, может, и повезёт, даст бог собутыльника.

– Считай, что уже дал. Пойдём, я сегодня с тобой.

– А если у меня дома баба ждёт?

– Ага! С собутыльником? Баба своего мужика в ночь из дома не выпустит, скандал закатит, если же упёртый мужик, с ним попрётся. Один ты сегодня. Без никого, – рассудительно так мне басом объясняет мою неправоту. Я, грешным делом, и сам понимаю: права баба на все сто! – Ну что, идём, что ли?

– Идём. Звать-то тебя как?

– Валентина.

– Хорошо. Меня Эдуардом зовут, если что… И ещё, Валентина…

– Ну?

– Ты это, на будущее, у мужиков в подворотне курить лучше не спрашивай, а то неправильно поймут и в ухо можешь схлопотать запросто.

– За что? Что, девушке спросить сигарету нельзя?

– За голос, Валентина. С таким голосом «кошелёк или жизнь» спрашивать можно, – это я уже по пути в киоск говорил. Благо, что недалеко идти пришлось. Валентина была с пакетом, в котором побрякивала уже приобретённая до меня посуда. Мы его пополнили моим приобретением и двинулись в сторону моего пребывания, на тот момент общаги, где я проживал после очередного развода.

Потом мы сидели и пили водку, немного правда, не до свинского состояния, затем, естественно, легли в постель. Вернее, это образное выражение, у меня диван. И всё было, как обычно происходит у взрослых похотливых особей: прелюдия, секс и приход. Только когда у неё подкатил экстаз и она его в полной мере стала испытывать, она в порыве этого экстаза и нахлынувших на неё светлых чувств выдала фразу: «Бля, хорошо-то как! Кайфово!» Мало ли я фраз слышал, в порыве-то страсти и по приходе? Наслушался. Только когда тебя к себе прижимают и на ухо тебе это говорят, ощущение ещё то… Потому что басом и громко. У меня, как она мне это сказанула, всё в организме вялым и импотентным стало. Слез я с Валентины, понятно, что не совсем довольный, закурил. Она поднялась, что-то на себя накинула и ушла по своим женским делам. Сижу, курю, размышляю. Как оказалось, всё у Валентины было нормальным: порядочные для обхвата кисти сиськи, хорошей упругости зад, фигурка не мини, а в самый раз, и в совокупности ко всем этим достоинствам ещё и лицом не уродина. Кончил бы раньше неё, и пусть хоть что говорит, опять же… раньше девушки кончишь – чего же хорошего для репутации и для девушки? Пришла Валентина, села рядом, закурила.

– Чего кисляк тут состроил? Наливай давай, догонимся, и наверно, ещё на разок тебя разведу, – это она мне. Кому же ещё…

– Слушай, разводила, я хоть на пять раз согласен, даже на всю ночь, только молчи, ради бога. Ты как сказанула, что тебе кайфово, у меня рейтинг обвалился. Напрочь.

– Кто?

– Слушай, будет приход – помолчим, ладно?

– А что, когда тебе говорят, что от тебя кайф словили, тебя не прёт?

– Валентина! Голос-то у тебя мужской, ощущение по темноте, что тебя пидор похвалил.

– Ты при свете любишь, что ли?

Зажмурился я. «Не понимает? Или не хочет?» – так я подумал. А она как ни в чём не бывало разливает, благо, что ничего отродясь не убирается, пока всё не опорожнили. «Давай не сиди, пей, хвастун. „Я хоть всю ночь могу!“ Сейчас по паре пропустим и проверим, на что ты годен», – так она мне басом своим заявляет. Я глаза свои ещё и не разжмуривал, и потому, с закрытыми-то глазами, прям кажется, что сижу с таким же пьяным мужиком и водку халкаю. Открыл глаза. Нет, сидит напротив симпатичная бабёнка, из футболки без лифчика груди выпукло и соблазнительно вырисовываются… «Ну и хрен дали делать-то?» Взял налитое, чокнулся с ней, выпил, занюхал чем-то и решил: буду стараться кончать раньше, до её прихода, и плевать мне на репутацию! Так у нас и пошло. То она торопится, то я, а пьяные уже кайфа никакого поймать не можем, ни она, ни я опять же. Она ещё тоже: «Дай повернусь… жёстче давай… грудь прижал, отпусти…» – а мне уже по барабану, басом это всё или тенором, так и пробарахтались невесть сколько.

Проснулись ближе к обеду. Вернее сказать, она меня растолкала бесцеремонно. «Вставай, орёл. Мне уходить пора». Я спросонья подумал: товарищ милиционер меня в кутузке будит. Глаза открыл: нет, не милиционер. Смутно начал вспоминать вчерашнюю знакомую, даже имя вспомнил.

– Куда пора?

– Мне на работу. В баре я работаю. Он у меня с полудня открывается, а время уже к полудню. Похмеляйся. Там ещё есть чем. Я через пару дней заскочу проведать. Только раньше двенадцати не жди, бар до полуночи.

Я уже проснулся, присмотрелся: свеженькая штукатурка на лице, ни одной мятой складочки, довольная собой и жизнью физиономия, словно и не кувыркалась всю ночь и водкой не злоупотребляла.

– Ты каким спортом занималась? – вот ведь какой дурацкий вопрос мне в голову пришёл в тот момент.

– Я деревенская. Мы можем по бидону браги выпить и не заметить, – сказала это и пошла. – Я не прощаюсь, – это она мне уже у порога добавила не оборачиваясь. Так и ушла.

Встал я, похмелился, как был, без трусов и прочего. Закурил, посмотрел вокруг. Всё раскидано, словно драка порядочная была, стол полон объедков, пепельницы – окурков… Бр-р-р… Посидели, называется. Зато натрахался так, что пару дней буду вести себя спокойно-удовлетворительно.

Стали мы с Валькой встречаться. Почему с Валькой, а не Валентиной? А она мне при второй встрече заявила: «Или Валей зови, или хотя бы Валюшей». (Когда тебе это басом так заявляют, хочется пойти навстречу.) Я выбрал компромиссный вариант, по-простецки стал величать её Валькой. Ну, в морду не дала, шипеть не стала, и то хорошо. Приходила она ко мне ночью, после работы в баре, где она барменшей и работала. Приходила, само собой, тогда, когда местные, общежитские сплетницы уже по большей части или под своими мужиками были, или, если одинокие, в своём гордом одиночестве, по норам своим сидели и очередную «Санта-Барбару» смотрели. Мы с ней не торопясь пили, закусывали, трахались, в перерывах между траханьем опять пили… Только с дивана нам пришлось съехать на пол. Протраханный, пожилой диван предательски выдавал не только наши телодвижения, но и, скорее всего, наши пламенные чувства. Потом мы немного спали, и ближе к обеду она отчаливала, довольная собой, бросая меня допивать недопитое и отсыпаться за недоспанное. Когда она уходила, всё женское население моего этажа уже было на работе и видеть её вряд ли кто и мог. А если и могли, кто подумает, что это от меня уходят? Всё бы ничего, но обыкновенно люди в перерывах между сексом и распитием спиртных напитков любят разговоры разговаривать. Факт. Как без этого? И мы разговаривали, и при нашем общении я уже и внимания не обращал на её бас. Мало ли кто как разговаривает. Не дон Корлеоне, и то благо. Правда, к моменту её прихода к своему экстазу от полученного удовольствия я привыкнуть так и не смог. Я уж её и по-хорошему просил, и ругал словами разными. А она мне: «Да не могу я сдержаться. Не контролирую я себя. Пошёл ты, дурак!» – и… обижалась. Приходилось гладить нежно, успокаивать (что я, зверь какой бесчувственный?). Пока гладишь так трепетно по плечам, груди случайно коснёшься и решаешь: «Да пропади всё пропадом!» – и заваливаешь Вальку на спину и не думаешь, что за этим последует…

Пару раз в неделю она приходила. Ни мне в тягость её приходы не были, ни ей. (Я так думаю…) К чему это я всё? Как бы тихо мыши ни скреблись, кому надо, услышат. Через какое-то время стал я замечать косые взгляды на кухне и в коридоре, шепотки вслед, когда я вроде и слышать уже не должен. Я в своё время, да и в то, о котором речь веду, многих девиц потрепал по-холостяцки, с удовольствием для обеих сторон. Поэтому к шипению многих заинтересованных моим одиночеством дам попривык и внимания-то толком не обращал. А тут… прямо как-то нехорошо на меня коситься и мужики стали, и на водку не приглашают, и при звоне моей посуды горячего желания приобщиться, так сказать, к культуре общения, как бывало раньше, не стремятся. Чудеса, да и только. Живу потихоньку сам по себе, привыкаю к человеческому отчуждению – или радуюсь ему? Кто его разберёт? Тут случай помог расставить всё по своим местам. Подымаюсь по лестнице на свой этаж, догоняю впереди подымающуюся особу с красивыми ногами, начинаю вспоминать, были у меня в гостях эти ноги или нет? А что я должен, скажите мне, делать, если обогнать нельзя и ноги хорошие, есть на что посмотреть? Ну и не тороплюсь, любуюсь ногами, переходящими соответственно в тазовую область, дальше в талию, в общем, наслаждаюсь достойной фигурой. Фигуре почему-то моё сопение за спиной пришлось не по вкусу. Фигура остановилась, повернулась и говорит: «Чего ж ты, ****ь, Эдичка, как кот мартовский, сзади крадёшься да на мой зад заглядываешься? Тебе что, твоих пидоров не хватает?» Глянул я, а это Светка, чума её побери. Я с ней неоднократно спал, как ноги не узнал, сам удивляюсь. Хотя как узнать, если трезвый её ноги никогда и не лицезрел, всё пьяного она меня для своих нужд ловила (или я сам ловится?). Мне её грубость удивительной не показалась. Многим дамам не мешало бы зубы расшатать, которые им нормальные слова произносить мешают. Про зад и кота – это мне понятно, а про пидоров не понял я ничего.

– Слышь-ка, Светик. Чудесный, я тебе скажу, у тебя задок. Даже удивительно, вроде я к нему имел не раз непосредственное отношение, но залюбовался, честно слово, – ей, конечно, эта похвала польстила. Хоть и хабалка, но лесть любую шкуру радует.

– Эдичка, что ж ты мой задок, да и прочие, до тебя охочие, на пидоров-то поменял?

Опять она мне про каких-то…

– Светлячок, ты уже пару раз мне попеняла на связи с гомосеками. Была бы ты пацан, я бы мог тебе после первого намёка башку развалить, к примеру об эти вот грязные перила. Ты чего такого надумала? Травмироваться хочешь?

– Эдичка, да вся общага уже знает, что с мужиками трахаешься. Мне-то за что по голове получать? – тут я действительно хотел её прибить, хотя бы чуть-чуть, не в полную силу. По лицу она моему неинтеллигентному это увидела, или чуйка женская подсказала, что сейчас, возможно, бить буду. Затараторила, как сорока, за хвост пойманная: – Эдичка, в общаге же все всё слышат. К тебе мужик по ночам приходит. Пьёте вы, базарите, то, что не баба у тебя, клянутся, кто слышали. И трахаться ты на диване перестал, видать, сильно понужаешь ты его. На пол перебрался. Только когда он до кондиции доходит, орёт, как ему от тебя хорошо. Знаешь, бабы таким голосом не орут. Уже многие слышали. Чё ты меня-то крайней делаешь? – И пока я, охреневший, осознавал услышанное, она свой пользованный мною задок из поля моего зрения удалила вместе с собой. Быстро так сквозанула, будто я её за водкой халявной отправил. Вот тут до меня дошло. И ведь ни нормальным людям, ни прошмандовкам ушлым ничего не докажешь… Они слышали, они знают.

Вечером пришла Валька. Пересказал я наш со Светиком разговор с далеко идущими выводами. Ведь мне придётся теперь каждому второму в общаге при пьяном наезде в морду заезжать. И не вопрос, что поможет. Не каждый стерпит, что почти пойманный на педерастии, пользующийся услугами гомосеков будет безнаказанно по морде бить. Нормальный-то мужик и пырнуть может в порыве справедливого негодования. А там уж… как повезёт в реанимации.

Под водку обсудили, расслабились, посмеялись, и всё пошло как обычно: секс, перекур, водка, секс – и так до усталости организма и желания этого организма просто поспать. В той ситуации я не учёл, что не все бабы – тупые дуры, Валька таковой не оказалась.

В день, когда я Вальку и встретить не предполагал, и во время неурочное она нарисовалась сама. Полз я с работы домой. Достаточно уставший и в меру злой, чтоб на мир смотреть критическим взглядом недовольного этой жизнью человека. Уже на площадке своего этажа услышал ржач соседей, и женского, и мужского пола. Когда ты не в настроении, чужое удовольствие кажется тебе неуместным. Это и ежу понятно. Вот с таким выражением лица я в предбаннике кухни, что-то вроде общей курилки для соседей, и нарисовался. И что я вижу? Пара соседей из мужиков и… вся когорта сплетниц со стажем в количестве четырёх штук, а между ними спокойненько так находится Валька собственной персоной с сигаретой в руках. И все они весело ржут. Меня увидели и опять ржать. Ну бля! Я их веселье, само собой, не разделил, о чём их и решил оповестить.

– И чего такого радостного вы увидели во мне, что ржёте тут не переставая?

– Мы, Эдичка, с подругой твоей знакомились. Прикольная у тебя подруга. Жаль, раньше не познакомил, – это одна из весёлых чумичек мне так заявляет. Причём довольно доброжелательно. (Удивила прям меня с порога.)

– А он не знакомил, чтоб наших не баламутила, – это уже другая. И ржут при этом. (А зловредности на лицах удивительно, что нету. Непривычно как-то.) Глянул я на Вальку, и она улыбается, довольная.

– А чего смешного-то? – я в непривычной ситуации обычно начинаю злиться и нервничать (и так не в лучшем настроении домой приполз).

– Я, Эдичка, рассказала, как мы с тобой в подворотне познакомились и как ты нервничаешь, когда я тебе говорю после хорошего траха, как мне классно и хорошо.

– И чё тут, бля, смешного?

– Так вот, Эдичка, они это и без меня неплохо и не раз слышали, да думали, мужик под тобой. Вот и ржём над этим. Чё такого-то? Со всеми девушками так бывает…

А что мне на это сказать? Стою, тупо злюсь и соображаю: плохо это или хорошо? А Валька как ни в чём не бывало продолжает:

– Я вот девчат спрашиваю: если мужик старательный и целеустремлённый, его хвалить надо? Надо! Если он недосыпает, недопивает, лишь бы показать, как он на девушке потрудиться способен. Это что, плохо? Нет! Это – хорошо. Хвалить за это надо? Надо! Вот я тебя и хвалю. А то, что другие слышат, так пусть тоже не ленятся, тоже стараются. Правильно, девчата?

А чё после этого девчата скажут? Ржут от пуза вместе с соседскими мужиками. Нормальная ситуация, все взрослые, сикилявок и девственников и близко рядом нет… Один я, как дурак, не в теме. Понял я это, самому смешно стало, как представил Валькин бас, услышанный случайно, проходя мимо. (Вот насчёт случайности… это я в сомнении, конечно.) Взяла меня Валька за локоток, сунула мне в руки пакет, полный не выпитой ещё стеклопосуды, и повела до дома до хаты. На прощанье сказала остающимся следующее: «Заранее, говорят, не хвалят. Поэтому подожду, пока отработается по полной. Если сегодня меня слышно не будет, значит, плох был сегодня Эдичка, а не я».

Кто что со смехом нам вслед кричал, в общей сумятице пожеланий я уловил одно – никто нам зла не желал.

Ещё пару месяцев мы с Валькой встречались, потом как отрезало. Не стала она приходить. Неделю я подождал, другую… Организм молодой, востребованности хочет, и гормоны того же, чего им, гормонам, надо. Пару раз нырял к знакомым предыдущих разливов, пару раз они ко мне. И всё встало на свои места. Кто ко мне, я к кому…

Где-то год прошёл, в офисе в центре был, документы сдавал на груз доставленный. Хозяин офиса, дядька под шестьдесят, посмотрел на меня, лицо моё, с ночи мятое, да, скорей всего, и перегар мой учуял… Спокойно мне так говорит, посмотрев на часы, что были у него на руке. (Я-то, грешным делом, припозднился, думаю, сейчас ****ешь с нотацией закатит на полчаса. Хотя и без этого тошно.)

– У нас на углу здания бар находится. Ты спустись, он уже открыт. Спросишь там напиток «продериглаз», выпьешь – посиди пяток минут и возвращайся. Документы оставь, – по-отечески так, спокойненько мне это сказал. – Не ссы, никуда они не денутся, – это уже сказал как мужик мужику. – Вали, приводи себя в порядок, – и документы мои на край стола передвинул.

Ну и что мне в таком случае делать? Встал да пошёл в бар. Зашёл, за стойку присел, никого, кроме меня и уборщицы. Она чего-то там тряпками шурудит, протирает. Подошла, на меня глянула, ей мой потрёпанный вид ясно, что не понравился. (Я сегодня, наверное, всем непригож был.)

– Валентина! К тебе клиент, – громко так проорала, голосисто. У меня в ушах звон пошёл. Думаю, её в соседнем квартале слышно было. – Чего тебе? – это она уже непосредственно ко мне обратилась.

– Мне там дядька из офиса посоветовал «продериглаз», – честно я ей сознался.

– Его Пал Иваныч послал. Ему «продериглаз» надо. Болен он, – это она уже куда-то в космос (ведь нет никого, кроме нас двоих). – Посиди. Сейчас Валюха тебе приготовит, – успокоила она меня. Мне, правда, спокойно она это сказала.

Сижу. Жду. Фактов не сопоставляю, что Валюхой может быть моя знакомая Валька. Голова не работает. Минут через пяток, когда я уже собирался лечь головой на стойку досматривать сны, она заявилась. Не узнал, в фартучке, в наколке, всё опрятненько. Поставила она мне стакан в подстаканнике на стойку, из него пар идёт, неполный стакан, на вид с крепким-крепким чаем.

– Пей, горемыка, – как она это сказала, я по голосу её и узнал.

– Здравствуй, Валька.

– Здравствуй.

– Что это?

– Что заказывал, «продериглаз».

– Из чего он?

– Сто грамм крепкого чая, почти чифир, и пятьдесят водки. Фирменный. Пей, через пару минут легче станет, – облокотилась она на стойку и на меня смотрит. – Я рядом постою. Посмотрю.

Стал я прихлёбывать то, что дали. Горячо, невкусно, а куда денешься… И чтоб не так тоскливо это делать и не пребывать в молчании, спрашиваю:

– Кто такой этот Пал Иваныч?

– Тебе действительно это интересно? Ты больше ничего узнать не хочешь?

Вот глаза закрой – два мужика беседуют…

– Я документы там у него оставил, мне сейчас возвращаться.

– Жулик он. Из бывших. Это его рецепт.

– А, – с умной рожей я это междометие произнёс, хотя ведь не это совсем хотел спросить. Она молчит, я молчу. Решился я: – Валька, а ты чего ко мне ходить перестала? Надоел?

– Эдичка. Всё было хорошо… кроме перспектив. В тридцать-то уже ищешь не только член получше, но и понадёжней. Ты ж бабник конченый, на тебе клейма ставить негде. Ты бы чуть позже стал бы замену искать. А мне это надо? Спасибо и на том, что было.

– Нашла сама-то замену? Счастлива?

– Да, Эдичка, нашла. Немного моложе, говорит, что любит…

Опять молчим. Я перевариваю услышанное и то, что допиваю. У меня с этой вроде противной жижи действительно лучше в мозгах стало и соображение нормализовалось. Ещё один меня вопрос интересовал, аж свербило всё во мне, не удержался, спросил:

– Валька, а в постели как, сладилось?

Ведь сразу поняла, о чём я умолчал. Взяла стакан у меня, уже пустой, посмотрела задумчиво, видно размышляя, сказать правду или отшутиться…

– Я, Эдичка, терплю теперь. Научилась.

Глянула на меня, что-то во мне увидела или вспомнила, засмеялась. Мне вдруг тоже стало смешно, я тоже засмеялся.

– Иди уж. Хохотун. Денег не надо. По старой памяти тебе от меня презент, – и смеётся знакомым басом.

– Прощай, Валька. Пусть всё у тебя будет хорошо, – это я уже уходя ей сказал. А что женщине можно пожелать, которая от тебя ушла? Только лучшего… (Если сам не смог этой женщине лучшее предложить.) И пока поднимался в офис, понял: «Чтобы создать и сохранить счастье, женщине приходится учиться быть терпеливой».

Кошка

Подвязались мы как-то с товарищем дачу человеку поставить взамен сгоревшей. Дело житейское: купил человек сгоревший домик по дешёвке в саду коллективном. Место хорошее: электричка рядом, деревенька с сельпо собственным, озеро небольшое, лес… Всё в лучшем виде. Приехали, посмотрели, обговорили стоимость и нюансы разные и стали «заселяться». Добыли нам палатку рыбацкую, от столба отрубленный во время пожара провод электрический нарастили, чтоб хоть какой-то ток на участок шёл. Хозяин продуктов завез на неделю, единственно, за хлебом да за сигаретами в сельпо по утрецу бегали.

Старый домик, не до конца прогоревший, разобрали быстро. В два лома да умеючи, ещё и напилили на дрова сразу же, куда горелки-то? Только дальше в печку догорать и дорога им.

Приехал хозяин через пару дней с материалом на новый домик да посмотреть, куда сруб сгружать, как привезут, почесал затылок. «Куда, – говорит, – дрянь мне эта? Пойду у дяди Вани, сторожа, спрошу, может, он кому нуждающемуся отдаст?» Когда вернулся, мы уж машину с материалом почти разгрузили, совсем чуток оставалось, он нам и говорит: «Давайте, мужики, дрова в эту же машину, и помогите у него (у сторожа) выгрузить, отдельно проставлюсь». Шофер было зафыркал, да машина-то хозяйская, и сам на него работает, помямлил что-то там для приличия, да и заткнулся. А нам, чем меньше хлама на участке, тем удобней работать.

Закидали мы головешки эти, да и к домику сторожа. Приехали. У сторожей дома – это срубы капитальные, чтоб зимой жить можно было, и собаки злые, всё как положено, и огородец имеется… А вот огородец неважненький какой-то: картошка вразнобой натыкана и, видно, окучена как бог на душу положил – убого, одним словом. Да наша ли это беда? Несуетливо встретил нас мужичок уже преклонного возраста, просто махнув рукой в сторону поленницы, уже заселённой кое-какими дровами. Подъехали да стали туда и скидывать. Головешки как ни кидай, всё равно в саже весь будешь. Оказались, естественно, в саже. Мужичок подошёл, ведро воды из бочки водосточной зачерпнул, перед нами поставил, мыло хозяйственное и тряпицу не первой свежести – всё учёл… Мы как верхнюю грязь смыли, тогда уж и из бочки ополоснулись по пояс. Пока моционились, его не видно было, только закончили, он с крыльца позвал: «Ходи сюда, хлопцы. Чайку попьём». Подошли. Чай оказался «ядом обыкновенным», дедок толк в чифире знал, челюсть сворачивалась на двух глотках. Пока гоняли кружку «по кругу», прочёл висевшее на дверях, написанное корявым почерком объявление: «Прошу, в виду моей должности и природной лени воровать, выделить, у кого осталось с прошлого года, моркови и свеклы. Ваш сторож».

Товарищ мой тоже то объявление прочёл, глянул на дедка, да и спрашивает с ехидцей так: «И что, несут мОрковь и всё прочее по доброй воле или ночью ты их собаками по саду гоняешь?»

– Несут. Ежели по-людски попросить, чего же не поделятся. У меня по зиме без налётов обходится. Всем хорошо. Оттого и несут.

– Ты что, бывший опер?

– Эк куда ты загнул, – крякнул удивлённо дядя Ваня. – Я скорее наоборот. Бывший лагерный пересидок. Опе-е-ер. Надо же такое ляпнуть…

– А как же ты воровать-то запретил? Деревня-то под боком. По понятиям, запретить воровать нельзя, даже вор запретить не может.

– Да ты и воруй. Кто тебе мешает? Но уж если попался, то и спросят с тебя, как с понимающего, как считают нужным… А это кому что на ум взбредёт… Всякие у всех причуды бывают…

– И чё?

– Сходил в деревню. Нашёл я первым делом их «смотрящего», хоть и деревня, а тоже модные, «смотрящий» у них. Я и покумекал с ним. Говорю: кого, мол, поймаю, не обессудьте, получу то, что захочу, может лоб, может жопу озолочу. А там уж не судачьте да шибко не плачьте.

– И как?

– Ты, видать, парень, любопытный дурак. Хоть как сунулись. Думали, видать, стар я. Да хоть глубоко и не пахал никогда и пахать не собирался, но полудурков могу бочками солить, как на промпроизводстве. Двоих наказал, остальным наука.

– А как? – не унимался напарник.

– Ты своими «каками» все штаны уже обгадил, запашок нехороший пошёл. Так можно порядочного общества лишиться, с запашком-то, от излишнего любопытства.

Не было в высказанном предположении дяди Вани ни злости, ни обиды, а лишь констатация дальнейшего развития наших взаимоотношений, пусть хоть и на короткий период нахождения на этой территории. Простой человеческий опыт знания людей. Разошлись миром, пожелав друг другу «не перегорбатиться на работе».

Утром, едва перекрестившись на солнышко, позавтракав, приступили к работе. Тут и появилась она… На ведьму не похожа. Бабка как бабка. Старенькая. Ухоженная. Видно, ещё крепкая, хотя в годах. Подошла. Стоит. Ждёт, пока работа не станет. Мы видим: стоит. Остановились. Мало ли чего? Она подошла. Поздоровалась. Мы в ответ. Всё как положено в таких случаях. Она нам и говорит: «У меня кошка из дома ушла. Если придёт, вы уж не гоните. Она добрая. Сходите до меня, я в конце этой улицы живу, я приду заберу. Я вам буду очень признательна».

– Хорошо. Если придёт, так и сделаем. А какая кошка-то?

– Да самая обыкновенная. Честно скажу – неказистая. Непримечательная кошка. Просто кошка…

– Хорошо.

– Спасибо вам заранее, – и пошла своей дорогой.

Только тут и заметили, при кошках она была. Ну, люди обычные с собаками прогуливаются, а она с кошками. Кошки ведь не собаки, они сами по себе гуляют, как всем известно. А тут она пошла, и мы заметили: кошки, незаметно для нас до этого сидевшие, рядом и сбоку пошли. Три!!! Три кошки. Как в порядке вещей. Как тут внимание не обратишь? А у неё ещё одной нехватка. Невзрачной.

Через пару дней, уже работать заканчивали, к закату вновь пришла, с тем же вопросом о своей кошке. Ответили, что, как и любой зверь, может, гуляет по природной необходимости, к нам пока не заглядывала. О просьбе сообщить помним. Угостила поспевшей редиской да щавелем. Пытались отказаться. Просто и мило объяснила, что свои не приехали, а в компостную яму выкидывать грех, когда живые люди рядом есть. Пришлось с благодарностью принимать под укоризненными взглядами её кошек. Опять ушла в окружении эскорта, так и не найдя пропажу.

Работа шла споро. Погода благоволила. Пару раз проведывал нас сторож дядя Ваня, скорее для приличия, чем из каких-либо других интересов. Был немногословен, нелюбопытен, цену времени знал, потому у людей занятых делом его не крал. Один раз, правда, приходил точить цепь для бензопилы. От цепи той уже осталось заточки «на козий волос». Посмеялись, попеняли ему: мол, на лесоповале был, а в цепях толка не знает.

Помолчал.

– Я, – говорит, – в лагере был чуть более тридцати лет, а вот шишек не видел. Не все же должны по шишки в лес ходить. Потому в цепях и не разбираюсь. Мне и эта-то тут по наследству досталась, от предыдущего. Не сталевар я, и не плотник я… а засидевшийся негодник, – уже с испортившимся настроением закончил дядя Ваня. Видно, тема была для него неприятная.

– А чё по шишки-то не ходил? – напарник опять встрял со своим никчёмным любопытством.

– Мне ещё по первой ходке к делу присобачили «склонен к побегу», а там даже к проходной в наручниках водили. Потому шишки я видел только начальственные, которые изредка в лагерь наведывались, да и то издали.

– Ты, дядь Вань, присядь пока, я попробую хотя бы чуток её подправить. Сколько-то ещё протянет, но, сразу скажу, дело, как говорят следователи, срок стопроцентовый.

– Все когда-нибудь выработаемся, – философски заметил, присев, дядя Ваня. Закурил.

– Тут, дядя Ваня, кошатница ходит, кошку спрашивает, хотя у неё их и так три. Твои собаки не задрали? – напарник от нечего делать, пока я прилаживал править цепь, решил поддержать беседу.

– Она вам мешает?

– Да нет.

– Ну и ладно. Её кошка. Хорошая.

– Кто хорошая?

– Кошка хорошая. Хозяйка хорошая. Погода вон хорошая. Цепь вот сейчас хорошая будет. Ты всё время переспрашиваешь. Ты или дурачок, или прикидываешься?

– У него привычка такая, дядя Ваня. Он не знает, как продолжить разговор, и потому задаёт вопрос, непроизвольно, так с людьми бывает. Он не следователь, – к чему я это добавил, я и сам бы не объяснил.

– То, что не следователь, я и сам догадался.

Правка цепи уже подходила к концу, когда нарисовалась на улочке необычная для этих мест картина маслом; мерседес шестисотый, следом ползёт крузак чёрный, зазеркаленный – и всё по садовым узким улочкам. Сидим. Наблюдаем. Движений лишних по жаре не делаем. Остановились они как раз напротив нас. Из мерина выходит солидный пожилой мужик, видно – масть, из крузака – «затылки» повыскакивали, и так на садовой улочке вдвоём не разойтись, а тут бугаёв полстада парнокопытных. Мужик не торопясь, сохраняя достоинство, подходит к дяде Ване, протягивает руку и говорит: «Привет, Ваня!» Тот ему в ответ: «Привет, Николай, как жив-здоров? Присаживайся». Тот, хоть и был в «финдиперсте» невесть за сколько бабла, спокойненько так на этот же брус, к дяде Ване и присаживается, и начинают они вести свою беседу. Нас, понятно, хоть день был безветренный, сквозняком утянуло подальше. Мы через соседний участок и пошли от греха подальше к деревне, за сигаретами, прогуляться решили. День-то какой! Гуляй – не хочу!

Вернулись через положенное время. Уже и нет никого. Я цепь доточил. Решили: или за цепью сам дядя Ваня зайдёт, или вечерком сами отнесём, после работы. А там то ли он не зашёл, то ли сами по запарке работы подзабыли, не отдали и не отнесли, да и работали дальше. Такое в жизни тоже случается сплошь и рядом. Он, видать, острой необходимости на тот момент не испытывал, а нам чужие проблемы и подавно, как проплывающее мимо бревно по реке, – вялотекуще. Не было бы этой цепи, мы бы истории, которую узнали впоследствии, и не услышали из уст самого дяди Вани.

Домик скатали, крышу приладили, окна-двери навесили. Тут и пришёл дядя Ваня за цепью. Спохватились: где цепь?.. А найти не можем. Неудобно получается. Просрали цепь. Хоть и не специально. Плохо дело, и свою не дать, пила у нас козырная, к его «Дружбе» не приладишь. Спрашиваем: срочно надо-то? Закажем заказчику. Привезёт. Куда деваться? За наш счёт.

– Я, пацаны, хотел дров одной напилить, к зиме. Она, как и я, зиму в саду живёт. Ей, конечно, сын помогает, но дрова не пилит.

– Так давай мы напилим. В чём проблема? Единственно – бензин, и наверно, складывать не будем. А так… коль тебя без цепи оставили…

– Ты не меня без цепи оставил, а бензопилу. Я ведь не собака, с цепью жить. Как из тебя глупости вылазят? И не бьют тебе морду за них? – это он моему напарнику на его идею попилить дрова. – У вас и своей работы хватает. А с цепью я могу и подождать. Уезжать будете – найдётся.

– У нас работы-то уже не на двоих. Можем незатратно что ещё сделать, не в ущерб себе, – за цепь надо было по-всякому оправдываться. – Да и работы на той заточке хватило бы на один раз, потом всё равно в мусор.

Пока не торопясь, вяло вели разговор, подошла кошатница. Она и так через день приходила, всё кошку свою спрашивала, а тут на время разговора и подгадала. И опять в сопровождении.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте.

– Здравствуй, Иван.

– Здравствуй.

– Вот пришла спросить за кошку.

– Если бы у них была, увидел бы. Пока не появлялась.

Кошки, находившиеся при ней, подошли к Ивану и стали тереться об его ноги, одна замяукала. Он подхватил её на руки и стал гладить. Кошка заурчала от удовольствия, выпустила когти от наслаждения, и они впились в руку дяди Вани. Он отнёсся к этому спокойно и стоически. Погладил её ещё раз, опустил на землю. Она отошла к хозяйке, и это как бы явилось сигналом, что церемония обмена любезностями при встрече закончена. Остальные потянулись за ней.

– Вот пильщиков тебе нашёл. Дров попилят. А я уж сложу.

– Да у меня и сын приедет сложит.

– Приедет. И не сложил. Не задерживается он у тебя. Торопится всё.

– Занятой он, Иван. Ему зарабатывать надо, семью кормить.

– Стыдно ему, что ты у него здесь. Потому и бежит. Со стыда.

– Зря ты, Иван, на него… – она не закончила фразу.

– Ты, дядя Ваня, скажешь, когда надо, напилим, – напарнику, по лицу видно было, хотелось побыстрее уйти с этого места. Сказав это, он пошёл в сторону домика.

– Вечером, – только то и произнёс в наш адрес дядя Ваня.

– Пойдём, я с тобой её посмотрю, – это он уже в адрес кошатницы сказал.

Они ушли.

Вечером напарник сходил напилил дров. Слышно было, с час пилил. Затем тишина. Ещё настолько же. Складывал. Пришёл со всякой снедью.

– Не отпустила порожняком. Я не мог отказать, с ней у меня не получилось, – оправдываясь, вывалил содержимое пакета на импровизированный стол.

– Да и ладно. Овощи не мясо, но и консервы мясные тоже без овощей достанут любого. Что долго-то?

– А я напилил, она мне чаю кружку принесла на травах. Это не чифир дяди Вани. От запаха голова кружится. Пока чай хлебал, спросил за кошку: нашлась, нет?

– Ты не можешь без вопросов-то?

– А о чём с ней говорить, пока чай пьёшь? Ну, она мне и сказала, что кошку эту из петли дядя Ваня вытащил и она у неё прижилась. Да вот ушла по весне и не вернулась. Хорошая, говорит, была кошка, добрая.

– Я надеюсь, ты у неё не спросил, как кошка повеситься хотела, а сторож её из петли достал?

– Нет. Что уж ты меня совсем за дурака держишь? Я у дяди Вани спрошу.

– Спроси. Он всегда рад, когда ты ему викторины устраиваешь.

– При чём здесь витрина?

Напарник, видно, не расслышал мною сказанного. Я стал смеяться.

– Чё вот ты ржёшь? Я пока пилил, она пол-огорода в сумку напихала. Я идти, она мне эту сумку суёт. Пришлось дрова сложить, неудобно мне брать-то было.

– Ну и молодец. По крайней мере, совесть чиста, отработал.

– Я завтра у сторожа спрошу, как он кошку спас.

– Слушай. Давай я сам спрошу. У тебя вопросы не получаются, – на том разговор на вечер о кошке и кошатнице у нас и закончился. Затем, видя горизонт окончания работ, подтянулись и… всё закончили.

Стали собираться. Приехал заказчик. Посмотрел, похвалил, спросил, когда въедет. Объяснили: пусть домик постоит чуток, сядет, тогда и полы застелет и потолок, а лучше пусть зиму постоит, тогда точно ничего потом корёжить не будет. Следующей весной внутрянку и сделает. Рад, конечно, он такому не был, но если ты дом делаешь деревянный, то проблем от торопливости только прибавится. Сказал: «Подумаю…» Обещал машину прислать на следующий день за нашими манатками и нами в придачу. Заказали ему цепь, сославшись на то, что свою угробили, пока его старые горелки пилили. То, что цепь не с нашей пилы, ему и неинтересно вовсе. «Куплю. Деньги за работу вместе с водителем отправлю. Если надумаю доделывать, имейте в виду, вы и будете, – уходя, добавил: – Со сторожем попрощайтесь, чтобы без претензий с его стороны. Хорошо?» – «Так и сделаем». Уехал он.

Вечером пошли к дяде Ване прощаться. Он только пришёл. С псами своими. Выгуливал вокруг сада. Псы нас увидали, хай подняли. Только сказал: «Цыц!» – примолкли враз. Видать, мог заставить слушаться.

– Пришли прощаться. Надеемся, что претензий к нам с его стороны и стороны соседей нет.

– Да от меня какие претензии? Работали и работали. Ничего не сломали. Не украли. Не сожгли, и на том спасибо.

– Цепь тебе завтра с машиной пришлют. Заказчик обещал купить.

– Вы ж её отработали уже.

– Да ладно. Не за наш счёт. А тебе здесь зимовать. Мало ли пила понадобится, а толку с неё без цепи?

– Пойду чай заварю. Как говорится – на посошок.

– Может, не стоит? Чай-то у тебя больно едок.

– Вам могу просто чай заварить, с водой, обыкновенный.

Развернулся и ушёл в дом, оставив нас докуривать.

Через положенное на заваривание чая время вышел с чайником, кружкой и пакетом с карамельками. Поставил всё на стоящий на улице стол, налил в кружку чифира:

– Подходи.

– А где кипяток?

Напарник мой не менял стиль общения ни с кем. Упорство его вопросительности было неодолимо.

– В Тынде! Или в Улан-Уде! Бери за правило не ехать туда, куда отправили! Не переводи заварку, пей чем порадовали.

Присели пить «чай».

– А что, дядя Ваня, у тебя кошки не видать? Или к тебе мышей ловить в огороде те приходят?

– Они, может, и ходят, я не слежу. А за кошкой смотреть надо, кошка без присмотра уйдёт.

– Может, кошка, которую вы смотрите, и ушла так?

– Кошка, которая ушла, ушла помирать.

– А что же ты не скажешь хозяйке как есть! Она всё её ждёт, спрашивает.

– Ты молодой. Ты ждать не научился… – сказав это, дядя Ваня задумался о чём-то своём.

– Она сказала, ты эту кошку из петли вынул. Спас.

– И ты бы вынул… Я, вообще-то, кошек до этой не воспринимал. Не было в лагере кошек. Собаки по периметру, а где им, кошкам, взяться?..

– А трудно в лагере?

– Трудно без цели жить. Везде.

– А в лагере какая же цель?

– Выжить! Иначе скомкают, как бумажку, и выкинут. Нет бумажки – нет человека. Слышал такое выражение?

– Так это от бюрократов выражение.

– Человеком быть трудно хоть где. А здесь ещё трудней.

– Чего трудней-то? Живи не хочу.

– От того, что всё можно, человек страха опасности не ощущает. И пускается во все тяжкие. Быть свободным хорошо, когда ты умеешь им быть. У каждого своя тюрьма, и каждый сам себе арестант и тюремщик.

– Ты, дядя Ваня, пересидел, это точно. У тебя всё тюрьма да тюрьма, а люди просто живут и ничего этого не знают.

– Да и пусть не знают. Кому эти знания нужны? Я вот многое видел, многое знаю, а передать, что пережил, не смогу. Это как кататься на коньках… Я тебе расскажу, как ехать. А толку? Шишек ты всё равно насобираешь.

– Ты, дядя Ваня, за что сел? Ты только на меня не ругайся, если не скажешь, то и ничего…

– Чего ничего? За глупость сел! Как и все. Я думал, я свободный человек. Оказалось – ошибался. Тюрьма, она во мне раньше оказалась, чем я в ней.

– Это как это?

Дядя Ваня молча уставился на моего напарника. Тот какое-то время тоже смотрел на дядю Ваню, затем смутился и отвёл взгляд.

– Ты давно женат?

– Пять лет.

– Дети есть?

– Двое у меня.

– Любишь?

– Кого?

Дядя Ваня засмеялся.

– Жену. Детишек. Семью свою. Кого ж ещё любить-то?

– Конечно.

– Ну вот. И я любил. Всё как у тебя. Только когда глупость свою совершил, понял, что всё, чем владел, это и была моя тюрьма. Не мог просто уйти, не отпускала она меня. Любовь, семья, дети… Мы все по большей части по собственным тюрьмам мыкаемся, только привыкли и не замечаем этого… или не догадываемся… – немного помолчал и продолжил: – Человека я покалечил. Сильно. Я уже срок мотал за него, а он всё ещё лечился. Так с инвалидностью и остался. Приревновал я его. К жене. Думал: уйдёт к нему и семья пропадёт. А без семьи я кто?.. Так я тогда думал. А присел и всё равно без семьи остался, только всем близким, да и не близким горя и хлопот доставил…

– А что, нельзя было по-другому?

– Чтобы уметь по-другому, надо терпению научиться. Вот тюрьма терпению и учит.

И говорить как-то после этого не очень охота было. Молча дуя на чай, прихлёбывали вприкуску с конфетами. Допили. Пообещали завтра после погрузки ещё заглянуть. Заместо напутствия дядя Ваня лишь сказал: «Бывайте, пацаны. Если не застанете при выезде, ворота не забудьте закрыть».

Пришла машина. Загрузились быстро. Оставшиеся продукты, включая консервы, сложили в коробку. Решили оставить дяде Ване. Куда их тащить? Да и как делить? Единственный вопрос возник: возьмёт ли? Ведь на побирушку не похож. Характерный. Чего доброго, и пошлёт, куда идти не захочешь. Решили: к воротам подъедем, там и видно будет. На месте его не оказалось. Нашим легче. Оставили коробку у порога, цепь от пилы в неё же и вложили, не думая, не гадая, что по весне хозяин, которому строили, как и обещал, вновь позовёт полы, потолки и прочее по дому делать. И думать про дядю Ваню, кошатницу местную и не думали, но если бы не вернулись, то и историю, от сторожа услышанную, никогда бы не узнали.

Кошка

Мы когда по весне в сад вернулись, встретил нас дядя Ваня по-обыденному: радушия не проявил, лишь констатировал: «Видно, срок вы на этой делянке не выработали. Вы всё знаете, объяснять ничего не надо, если что, сами найдёте». Вот и всех делов…

Сруб поставить, да крышу на него накидать – это дело быстрое, а вот отделка дома – это уже по времени затратно. Пока проконопатишь, пока потолок да пол настелешь, да обналичка, да прочее… Прикинули: месяц как пить дать уйдёт на всё это. Работа есть работа. Приступили мы к исполнению обязанностей. На следующий день хозяйку кошки и увидали. Подошла она, постояла, посмотрела, ничего не сказала и ушла. И эскорт кошачий, как и в прошлом году, с ней вместе. А вечером дядя Ваня заглянул на огонёк. Присел с нами покурить. Как дела, не спрашивал, как жизнь – тоже, не то чтобы человек любопытства лишён, скорее всего, привычка эта многолетняя – не лезть в чужие дела и жизни. А вот напарник у меня меняться не собирался.

– Дядя Ваня, кошатница приходила, посмотрела на нас, ничего не спросила, ушла. Кошка нашлась?

– Нет. Не нашлась.

– А почему не спросила тогда?

– Я предупредил, что вы за кошку в курсе, придёт – принесёте.

– Год уже прошёл. А она всё кошку ждёт. Ведь обыкновенная кошка. Даже не породистая, так, дворовая.

– Дорога она ей. Она ей жизнь спасла, да и мне, наверно, тоже…

Встал дядя Ваня, окурок свой затоптал аккуратненько и ушёл. Не ответ это, а прям загадка какая-то. У напарника зуд начался: «Как ты думаешь, такое может быть? Слушай, кошки ведь не собаки, ни защиты от неё, ничего, а жизнь, говорит, спасла. Ты сам-то что думаешь?» Достал он меня, я и скажи: «Ты у меня какого хрена спрашиваешь? У него и спроси. Чтоб я вопросов твоих дурацких больше не слышал!» Учёл он это моё пожелание, от меня отстал, но терпеливо выждал, когда дядя Ваня через пару дней на перекур заглянул. И как репей придорожный, прицепился к нему: «Объясни, как так. Ведь не собака, ничего не пойму…» – и всё в этом роде. Дядя Ваня в этот раз не злился, благодушный был какой-то, и не торопясь эту историю и рассказал… или выговорился… Человеку иногда надо вслух всё высказать, чтобы мысли свои в порядок привести.

– Я, когда сюда приехал, дикий совсем был, но тут за лето обжился чуток. Привыкать стал, потихоньку и к народу, и к воле. Мужики кто чем помогли, видя, что неумеха я по хозчасти. Как-то всё налаживаться стало…

Пока суть да дело, осень наступила, а затем и приходящая зима снега подкидывать стала. Садоводов, ночующих и проживающих в своих домиках, всё меньше становилось, а со снегами и вовсе остались я, мужик-рыбак на пенсии (его от ближайших водоёмов и смертью не отогнать) и женщина (та, что с кошками). У всех нас домики справные, топи вовремя – и холодную зиму пересидишь. Вначале я даже обрадовался: народу этого вольного, суматошного не будет, а значит, и проблем тоже. Корми собак, присматривай, чтобы не было желания у кого залезть да поживиться чужим барахлишком. Да стал замечать, что без народу-то совсем я не привык. Везде же по жизни то казармы, то ещё какие скопища людские… Поразъехались люди, и делать-то нечего толком. Только мысли в себе самом пережёвывать да на прошлое оглядываться… А смотреть порой не только мне, любому человеку не очень… Может, это совестью и называется… Когда смотришь на прожитое, а там – пустырь с сорняками, тобой не прополотый… Стало мне от этого всё тоскливей и тоскливей становиться. Чем больше было на улице снега и света дневного меньше, тем тоскливей. Я уж все книги, которые рыбак мне давал, перечитал и журналы, что на растопку мне садоводы подкидывали, а всё хуже и хуже мне от тоски. Прямо задавила она меня. Меня так карцера не ломали, как тоска эта. Мне рыбак, видя, что я уже всё, что можно, перечитал, посоветовал сходить к женщине этой, которая в саду осталась. У неё книг, говорит, во всю стену. Топить печку зиму можно без дров, если что. А как подойти? Если только здоровкаемся, и то когда случайно столкнёмся. К ней сын приедет, продуктов навезет на неделю-другую, и я её толком и не вижу. И кошек у неё тогда не было. Не гуляла она по саду… Вот тут-то и появилась та кошка, которую она позже потеряла…

Как-то вечером, уже спать собираюсь, стук в дверь. Ещё подумал: «Кто это? Даже собаки не взлаяли». Открыл. Стоит на пороге, плачет. Сначала оторопел. «Здрасьте», – говорю. А она: «У меня там кошка пришла. Ей помочь надо. Я не могу. У меня не получается, – а сама платочком глаза вытирает. – Помогите, пожалуйста». – «Хорошо», – говорю. Сдёрнул телогреечку, тут же, в сенках, висевшую, накинул, да и за порог. Она идёт, я следом. Вспоминаю, что кошки-то у неё и не было никакой. Думаю: вот от одиночества крыша и поехала… Пришли. Домик справный. Тепло в нём и уютно. И книг – во всю стену… Она меня в угол ведёт, а там на покрывале кошка. Только страшно выглядит. Как будто измяли её всю… Один глаз выбит, шея ненормально вывернута, и на шее той проволока, её, шею эту, перетянувшая. Присел я, думал – мёртвая. Нет, дышит, с трудом, но дышит. Попробовал проволоку ослабить – не получается. Видно, и у неё не получилось.

– За кусачками схожу. Надо было сразу же сказать, в чём дело.

– …

– Ладно. Если к моему приходу не помрёт, значит, освободим.

Пошёл обратно я. Сам про себя думаю: это ж какая сволочь такое наделала? Самого бы подвесить на проволоке да потом бить, пока проволока не порвётся… Да и есть ли в доме кусачки-то?.. Её ведь не спасать надо, а добить бы из чувства сострадания, чтоб не мучилась…

Нашёл я плоскогубцы какие-то. Вернулся. Ничего не изменилось. Кошка дышит еле-еле. Хозяйка плачет. Перекусил проволоку. Смотал. Кошка вроде вздохнула. Что делать дальше, не знаю. Постоял да ушёл. Смотреть на такую картину желания не было.

Ночью припурживать стало. В трубе печной свист разбойничий всю ночь стоял. Даже с обходом не пошёл. Чего зря собак и себя морозить? Часам к десяти утра стук в дверь. И опять собаки ни гу-гу… Открыл. Опять она. В этот раз додумался: «Заходите. Нечего на пороге стоять, избу выстуживать». Даже если и не хочет человек заходить, дверь открытую держать в дом не принято. Не центральное отопление.

– Здравствуйте. Вы меня за вчерашнее простите, пожалуйста, очень я растерялась и испугалась. Вышла я на крыльцо, а она лежит. С проволокой этой…

– Не извиняйтесь. Любой бы растерялся.

– Спасибо вам. Я вчера ведь даже спасибо вам не сказала.

Стою про себя думаю: наверно, померла кошка. Сейчас попросит похоронить «по-человечьи»…

– Я в посёлок собиралась, в магазин, да всё перемело. Вы не пойдёте, случайно?

Мне в магазине точно ничего не надо было. Но я промолчал. Ждал, что скажет.

– Видите ли, я водки дома не держу. Ни к чему. А с вами по-хорошему-то за помощь рассчитаться надо.

– За что? – сначала и не понял я.

– За помощь. Вы ведь помогли. Я вам дам на водку, всё как полагается…

– Кем полагается?

– Но так ведь принято. До вас сторож был, у него «без смазки суставы не двигались». Он всех приучил водкой с ним рассчитываться.

– Я на него похож?

– Да никоим образом.

– Тогда и водки мне не надо.

– Как же так-то? А я рассчитывала, вы в магазин пойдёте…

По лицу было видно, растерялась гостья. У меня у входа табуретка стояла, она на неё и опустилась.

– И как теперь быть?..

– Не переживайте вы так. Обойдусь я без водки вашей.

– Я не из-за этого переживаю. Я хотела попросить вас молока кошке купить, заодно… с водкой. Мне же её отпаивать нечем совсем. А может, пойдёте за водкой? На будущее… Пригодится ведь…

– Я совсем не пью. Нисколько.

– Вот ведь беда-то… Извините, не из-за того, что вы не пьёте, беда. Из-за того, что в магазин вам не надо. И рыбак наш, как пить дать, на рыбалку ушёл…

Устал я от вида её. Как-то не по себе мне от её жалости стало. Неуютно. Люди друг друга за слово непонравившееся режут насмерть, а она кошке помереть не даёт…

– Схожу я. Сейчас и схожу. Идите домой, я молоко куплю и принесу, и благодарить за это не надо.

Встала она. Посмотрела на меня. И молча вышла. Думаю: обидел, может, чем? Да и ладно. Надел свитерок, телогреечку свою, хоть и вольную, но более привычную, и отправился в сельпо местное.

В сельпо на витрине молока не увидел. Батарейный ряд бутылок разного калибра и фасона, лимонады всякие, чего только нет… А молока не увидел.

– Что брать будете в этот раз?

Я у них, кроме сигарет и чая с конфетами, и не брал ничего, все остальное мне привозили. Видно, удивил продавщицу, таращась на витрину.

– Молоко есть?

– Нет молока в продаже.

– Совсем нет?

– Ты, отец, в деревне. Тут молоком в магазине не торгуют.

– Почему?

– Потому что ты – в деревне! Ты откуда, мужик? С луны свалился? Тут ведь у людей коровы есть. Кто молоко в магазине покупать будет? И картошки у нас нет. И моркови. Ты точно не с луны? – развеселил я её. Заулыбалась вся. Наверно, будет потом покупателям рассказывать, смеясь…

– Я, милая, не с луны. Я вот тридцать лет подряд отсидел, скучал по молоку. Дай, думаю, зайду, если ещё раз кого убью, ведь опять лет десять дадут. Вряд ли выйду уже… там и помру…

Сползла с лица улыбочка. Ответственное лицо стало у продавщицы.

– У нас молоко-то нетрудно купить. Многие рады продать. Куда его? Дачники поразъехались. У меня есть, я дам, – развернулась и в дверь за спиной своей юркнула.

Ну, думаю, попал. Она ведь, дура, может потом наговорить, что я грабить зашёл. Зачем шутить с дурами, ежели тебе потом боком выходит?

Смотрю – нарисовалась. В руках банка трёхлитровая. С молоком.

– Ты, мужик, ведь сторож из сада, значит, всю зиму здесь будешь. Первый раз я тебе на пробу за так молока дам, а потом только за деньги.

– Ты знаешь, что «за так» делают?

– Знаю. Мне, бабе, это не страшно. Ну что, договорились?

Посмотрел я на банку эту. А что, у меня выбор был? Взял в руки да пошёл. А она мне вслед орёт:

– Так договорились али нет?

– Договорились…

Так с банкой этой и пёрся по сугробам. Иду и думаю: вот бы кто в лагере узнал, что я недобитой кошке молоко в метель потащу… охренели бы… И ещё продавщица эта… Ведь ничего барыгу не испугает, лишь бы навар был… Так и добрёл я с этой банкой до домика, где кошку с её новой хозяйкой встретил. Постучал. Зашёл. Хозяйка засуетилась: «Ах, спасибо. Ох, выручили», – и всё в этом роде…

– Сейчас вот молоко на печку поставлю, чтоб подогрелось, и попою кошечку. Я даже не знаю, чем вас отблагодарить?

Посмотрел я на стену, где до потолка книги стояли, и говорю:

– Вы мне, если не трудно, дайте пару книг почитать. Скука страшная вечерами.

– А что вы предпочитаете?

– Я предпочитаю, чтобы книга была на русском языке написана. Понятном. А о чём… разве это так важно? И разведчик, и сталевар – просто люди… если автор хороший, то мы этих людей поймём. Если автор – дрянь, то и люди у него будут не лучше.

– Тогда сами выбирайте. У меня пустых книг нет. Знаете, как выбрать?

– Да. Если обложка затёртая, значит, книгу читают. Проверено.

Выбрал я пару книг именно по обложке. Там даже название и автора прочитать невозможно было.

– Вот эти, – ей показал и пошёл к выходу.

– А деньги-то?

– В следующий раз. Мне с обходом идти пора, – это я уже в дверях сказал. Чтобы не разговаривать совсем. А то ведь и не уйдёшь, не прервав. Кто знает, сколько баба разговаривать может? Вечно!!!

Книги, естественно, я прочёл за пару дней. Между хождением по саду и колкой дров. Понёс обратно. Хозяйка встретила приветливо.

– Вы уж книги сами выбирайте. Не торопитесь, – это она после всех положенных «здравствуйте – проходите» мне предложила. Пока я уже более внимательно книги выбирал, она сообщила: – Вы знаете, кошка, наверно, жить будет. Покалеченная. Но будет. Я её с пипетки молоком отпаивала, а сегодня она уже сама из блюдца пила. Правда, ходить ещё не может. Ползком до блюдца добралась. Значит, жить будет.

Посмотрел я в угол, где кошка лежала. Покрывала уже не было. Лежал, видно, ненужный уже свитер, а на нём кошка. Свёрнутой шеи не видно, глаза выбитого тоже. Спит кошка в тепле и сытости, как и положено. И опять я подумал: ведь толку от кошки ну никакого, а её жалко. И все животных так или иначе жалеют. А некоторых людей удавили бы голыми руками, и никто жалеть не будет…

– Вас ведь Иваном зовут?

– Да.

– Вы мне скажите, сколько я вам за молоко должна?

– А нисколько. Мне его за так в магазине дали. Вот оно за так мне и досталось.

– Но ведь вы за ним ходили.

– Если надо, я ещё схожу, мне за сигаретами надо, – зачем я это сказал – и сам не понял. Расслабился. Никому никаких обещаний сроду не давал, а тут – сподобился. Она как будто ждала этого. Деньги мне протягивает и банку, чисто вымытую.

– Если вас действительно не затруднит, Иван. Можно я вас без отчества звать буду? Просто Иван?

– Можно, – говорю. – Иван не жбан, без отчества, как жбан без воды, не тресну.

– Ну зачем вы так?

– Завтра принесу. До свидания, – взял я банку, деньги, книги и был таков. Отвык я от бабьих разговоров.

Утром был в магазине. Продавщица как ждала.

– Понравилось молочко?

– Очень! Даже дохлая кошка оживать стала.

– Потому что деревенское.

Протянул ей банку, деньги, что вчера мне хозяйка в руки сунула. Она их взяла. А купюра-то крупная. Там банок на десять как минимум.

– Это, – говорит, – хорошо, мужик, что ты с крупной пришёл. Поставлю тебя на «абонентку». Будешь теперь почти месяц молоком питаться.

Я аж охренел от такой радости, её протокольно-наглую морду целый месяц наблюдать, хоть и за чужое бабло.

– Ты мне лучше сдачу сдай. Не ровён час, посадят не сегодня завтра, подавишься молочком-то тогда…

– А её, сдачи-то, всё равно нет. Зима. Я тебе сдачу с такой купюры только через денёк наскребу… это в лучшем случае. И кто тебя посадит? Ты уже не того возраста, чтоб насильничать и хулиганить. Так что за деньги свои не переживай, будут как у Христа за пазухой, – и по груди своей, с которой можно молоко, как с коровы, доить, похлопала.

Был бы мужик, приструнил бы, знаю, как и что сказать. А с бабой как? Только и подумал: вот ведь шалава продуманная…

– Давай мы с тобой, мужик, так договоримся: ты через день будешь приходить и забирать своё молоко. Я к твоему приходу банку готовить буду. Ты мне пустую, я тебе – с молоком.

Я ещё ответить не успел, только её задницу и видел. Быстро в дверь шмыгнула – и вновь она тут как тут. Правда, уже с банкой молока. Взял я банку и пошёл не спеша в сад к себе.

Хозяйка нисколько «абонентке» не удивилась. Только и промолвила, что это, мол, хорошо, стабильно, значит, молоком обеспечены будем. Почему «будем», я не понял. Переспрашивать не стал, мне на тот день сельмаговской примадонны хватило. Лишь позже дошло – буду теперь ходить за молоком для недобитой кошки, коли подписался. Махнул рукой я на это дело. Всё равно делать в саду нечего целыми днями, а тут хоть какое-то развлечение…

И стал я через день хаживать за молоком. Ей, продавщице, тоже целый день одной в своём сельпо куковать, со скуки сдохнешь. Как ни приду, она с разговорами. Я пока отогреваюсь, она мне про судьбу свою бабскую, будто мне интересно. Слушаю, куда деваться… Пока по морозу добредёшь из сада до магазина, подмёрзнуть успеваешь. Греюсь, не тороплюсь. Вот в это время и узнал: вдовая, мужик в своё время, как и я, в лагере побывал. За три мешка комбикорма – полтора года колонии. Любила она его. А как не любить? Дети у них… И всё бы ничего, да пил мужик, как и все мужики в любой деревне. Вот поехал как-то с халтуры на тракторе, а рассчитались как всегда – водкой. Не утерпел, выпил, не дожидаясь, пока до дома доедет. И перевернулся. «Беларуси» когда переворачиваются, это стопроцентный покойник. Ехали мужики с поля, видят: трактор валяется, а он под ним… Вдовой тяжело бабе одной хоть в городе, хоть в деревне. Всяк одинокую бабу обидеть норовит. Она когда это ввернула в окончание своих откровений, посмотрел я на её цветущую, довольную физиономию, задницу её, от меня часто уплывающую в подсобку, грудь пышную и подумал про себя: да кто ж рискнёт-то обидеть такую? Прихлопнет без затруднений… Промолчал. Я вообще во время разговора с бабами предпочитаю молчать. И вроде разговором это нельзя назвать, монолог. А начни разговаривать? Что у неё на уме? Ей, вполне возможно, и не надо от тебя ничего слышать, ей просто выговориться надо… Возьму банку с молоком, скажу положенное «благодарю» и ходу до дома.

Принесу молоко, там тоже у хозяйки тепло и маломальский уют. Пока книгу на следующую пару дней выбираю, кошка ожившая подойдёт и вокруг ног начинает круги нарезать. Хоть и осталась немного кособока да без глаза, но кто не знает – и так сойдёт.

– Вы бы, Иван, взяли её разок на руки. Она ведь вас отблагодарить хочет. А не знает как, – это мне хозяйка говорит. – Она ведь знает, что вы её спасли. И молоко вы приносите – ещё и кормилец.

Взял я её на руки, а она мне в лицо тычется, лизнуть хочет и сипит заместо мурлыканья, видно, когда вешали – повредили ей чего-то. Неудобно на руках её, любвеобильную, держать, присел на стул, а она на коленях устроилась, свернулась клубком, и видно, что хорошо ей. А мне? Сижу с ней на коленях и боюсь пошевелиться.

– Вы её погладьте, Иван. Порадуйте. Кошки, они доброту чувствуют, их не обманешь. Кошка никогда к плохому человеку на колени не пойдёт, да и вообще к чужому. Чуткие они, кошки.

Сижу. Глажу. Она урчит, довольная. И как-то спокойно мне от этого становится.

Посидел, кошку с колен снял. Засобирался домой. Книгу взял, банку пустую на следующую ходку, уже к порогу. Мне хозяйка вслед:

– Собакам возьмите, я тут им сварила.

– Я ведь собак сам кормлю.

– Я подкармливаю иногда. Ещё когда до вас сторож был, подкармливала. Не очень он за собаками ухаживал.

– Хорошо. – Взял и для собак варево. Про себя же подумал: вот собаки и не лаяли, когда она приходила.

Так потихоньку втянулся я в это: сельпо через день, молоко отнести, книгу взять, снег убрать у дома кошкиной хозяйки. Об этом она не просила. Пару раз чуть не застрял, к ней идя. Стал убирать. Она, конечно, пыталась отговорить: «Не надо… что вы…» Чего её слушать-то? Взял молча убрал, ушёл. Сын к ней, конечно, с продуктами каждую неделю приезжал, вне зависимости от погоды и обстоятельств. Это он, конечно, молодец. Мать всё-таки. Опять же что её, домой забрать нельзя? Позже узнал – коммерсант он. И квартиру ей купил хорошую, и обставил всю, а она на даче, которую её покойный муж построил, решила, что лучше. А как-то просто обмолвилась: тихо, мол, здесь, безлюдно. Где людей поменьше, там потише. Люди после распада Союза стали потихоньку сходить с ума. Это стало заметно. Не стал я ей поддакивать, хотя и сам убеждаюсь порой, что в лагере поспокойней было. Там один дурачок от другого неотличим, они и место своё знают. А на воле если приподнялся дурак над кем-то, то уж за версту от него идиотизмом пышет и по гонору, и по поступкам… Так ни шатко ни валко дотянули до Нового года. Пригласила она меня, рыбака к себе. Не всё же нам сычами сидеть. Сын ей понавёз всего, чего я и в жизни своей не видывал. Посидели, спраздновали, разошлись. Тихо сидели, тихо выпивали, не торопясь ели. Я уж и забыл, что праздник – это не шмон перед ним и не карцер после, а вот так просто сели люди за стол и скрывать им от других ничего не надо…

А потом пришёл февраль. С вьюгами и морозами. Я, как в сельпо смотаюсь, туда да обратно, как без ног. Каждый раз тропинку пробивать приходится. Всё переметает. В это-то время и случился случай с кошкой. Метель с утра занялась. Кое-как в магазин сползал. Мне хозяйка кошки и говорит: «Ты, Иван, пару дней не ходи. Я кошке бульон сварю. Проживёт пару дней без молочка». – «Ладно». С кошкой на коленях посидел по её требованию и привычке, книги выбранные взял и ушёл. И ничего необычного день этот, похожий на все остальные, не предвещал.

К вечеру не метелица, а полноценный буран поднялся. Поужинал. Собак покормил. Прилёг на кровать книгу читать да и заснул… Проснулся от лая я. Будто взбесились псы мои. Я, пока телогрейку накидывал, прислушивался. Да кроме лая да воя в печной трубе, ничего и не слышно было. Вышел, не видать ни черта! Цыкнул на псов. Да уж разошлись не на шутку, не уймутся. Осмотрелся я. Так ведь просто собаки не бесятся. Тут её и увидел, кошку эту. Сидит метрах в пяти от крыльца и на меня смотрит. Только один глаз и сверкает в потёмках. Ну, думаю, дела… Я ей сдуру-то и говорю: «Шла бы ты отсюда. Чего собак дразнишь?» – а про себя подумал: совсем дурак стал. С кошкой разговариваю. Она меня выслушала, встала и пошла от дома, повернулась, я смотрю на неё – села. Я уж в дом собрался, возвращается опять на то же место, где была. А собаки дуреют. Я с крыльца, чтоб прогнать её, она отошла не торопясь, опять села и смотрит на меня. Я к ней пару шагов, она отбежит, опять сядет. Вот, думаю, тварь игривая. Так она ночь собакам спать не даст. Сейчас поймаю, отнесу хозяйке да попрошу не отпускать. Не поймал я её. Была ведь уже кем-то ловленная, не дура. И всё дальше и дальше мы с ней таким макаром двигаемся. Уже и дом хозяйки её недалеко. Побежала быстрей. Решил – зайду, пожалуюсь на проказницу. Дошёл. А она уже у дверей и, прямо видно, пытается мордочкой своей кривой в щель дверную втиснуться. Стучусь. Тишина. Ещё стучусь. Свет горит, а тихо совсем, только ветер воет. Наверно, не слышит из-за ветра. Ручку дверную дёрнул – открыто. У нас хоть и не воруют и не шалят, но двери запирают. Зашёл. «Добрый вечер, – говорю. – На кошку пожаловаться пришёл». Я, когда дверь открывал, она прям ужом проскользнула вперёд меня. Всё равно тихо. Зашёл я в дом. Её тут хозяйку и увидел. Лежит на диване белая вся, сразу понял – больна. Я подошёл, руку взял, она – ноль эмоций. А рука холодная. Грешным делом решил – умерла. Прислушался – дышит. Еле-еле, но дышит. И что с ней делать? Растерялся я. Бежать к рыбаку? Да он тоже… медик ещё тот. Бухгалтер на пенсии. Скорую надо, а у нас в саду и телефона-то нет. Только у соседей. У них сад побогаче. Там телефон есть. Уйти? А куда потом от себя уйдёшь? Да и менты потом за покойника три шкуры спустят. Им раскрываемость нужна, по особо тяжким тем более. На меня и повесят как пить дать. А в этот раз ну не хотелось мне в лагерь, да ещё и за то, чего не делал вовсе.