Звездная карта царя Саула

1

Двери краеведческого музея городка Суходолова издавали отвратительный скрип всякий раз, когда их тянули медленно и нерешительно. Мурашки по коже! Оттого работники музея смело рвали на себя или грозно отталкивали рассохшуюся створку черного входа, но те, кто осторожничал, испытывали смертельную муку от режущего слух и сердце звука. Именно поэтому директор музея Вениамин Вениаминович Малышев неприятно вздрогнул. Он сидел у открытого в летнюю ночь окна на втором этаже и услышал отдаленный всхлип запасного входа. Лампа ярко освещала разложенные на его столе документы. Кто же это мог быть? Кто явился к нему, полуночнику? Но повторный скрип отозвался эхом не сразу: точно змея медленно вползала в приоткрытую дверь. Малышев даже привстал из-за стола и, как мог, заглянул в окно. Только что там разглядишь? Тишайшая августовская ночь, ничего более! Но кто-то же явился?! Дверь, запертая несколько часов назад сторожем и опечатанная им, Малышевым, выдавала визитера с потрохами!

И не просто визитера, а чужака…

Малышев взглянул в узкое зеркальце в потрескавшейся рамочке на стене, почесал тощий подбородок, затем жидкий седой бачок и только потом массивный нос, похожий на переспевшую пятнистую грушу. Музей молчал, ни один звук более не говорил о незваном госте. И оттого Вениамину Малышеву стало особо жутковато. Грабитель? Сторож Никитич, майор в отставке, наверняка сидел сейчас в своей комнатушке у центрального входа и как пить дать смотрел телевизор.

Вениамин Вениаминович протянул руку к телефону, поставил его рядом, поднял трубку и длинным узловатым пальцем вдавил три цифры. Вот и долгожданный гудок…

– Алло? – хрипло спросили на том конце провода.

Телевизор создавал помехи.

– Фома Никитич…

– Да-да?

– Сделайте телевизор потише.

– Вениамин Вениаминыч, вы, что ли? – спросили там.

Сторож был двоюродным дядей замминистра культуры городка Суходолова, оттого бывшему военному прощались и легкая глухота, и чрезмерная сонливость, и много чего еще.

– Он самый, Фома Никитич, – Малышев деловито повысил голос. – У нас, кажется, ЧП.

Телевизор сразу стих, но не совсем.

– Что такое? – явно насторожился отставник.

– Вы, случайно, не выходили через служебный ход?

– С чего бы это?

– Я слышал, как скрипнула дверь черного входа.

Наступила недолгая пауза.

– А не показалось? Я ж ее сам запирал! А вы опечатали.

– Пойдите и проверьте, пожалуйста.

– Прям сейчас, что ли?

– Нет, завтра, Фома Никитич! – раздраженно повысил голос директор.

– Есть, Вениамин Вениаминыч, – со снисходительной ленцой отрапортовали на другом конце провода.

– И позвоните мне сразу же.

– Так точно, товарищ начальник! – буркнул майор в отставке. – Какой там может быть скрип? – это уже он, и явно недовольно, обращался к самому себе. – Для этого замок открыть надо…

– Жду, – оборвал его директор музея.

И вот теперь Малышев ждал – уже двадцать три минуты. Вначале все с нарастающим беспокойством, то и дело тщетно перезванивая сторожу, затем с щемящим чувством близкой опасности. Последние минуты Вениамина Вениаминовича Малышева лихорадило. Это было уже не предчувствие, а ясное ощущение, что беда рядом. Он пытался позвонить в полицию, но телефон не работал. Было понятно – провод обрезан.

Тихонько цокали на стене часы.

Пожилой человек не заметил, как пот выступил на его желтом стариковском лбу, как одна из капель нечаянно сорвалась и, пробив седую бровь, потекла по щеке…

Вениамин Малышев наконец встал со стула, спохватившись, вырвал из кармана платок, утер им лицо. Он даже не заметил, как дрожат его руки. И только потом сделал шаг в сторону двери. Может, Никитич прошелся по музею и забыл про него? Может быть, связь разъединилась? Может, ветер, занесший сюда кого-то, если так и впрямь было, давно уже утащил незваного гостя обратно в ночь?..

Малышев тихонько приоткрыл дверь, просунул голову в проем и огляделся. Свет приглушенных ламп мягко разливался по коридору захолустного музея. Директор осторожно переступил порог и, на минуту затаившись, двинулся по коридору. В конце его отвел рукой портьеру и… вышел в зал. Там золотились рамы; знакомые портреты, пейзажи и натюрморты, краски которых в полумраке помертвели, чередой сменяли друг друга. Когда он проходил мимо лестницы, хотел было крикнуть: «Фома Никитич!» – но сам того испугался. А вдруг выдаст себя? Если тот, кто тайком забрался в музей, все еще здесь, и он, Вениамин Малышев, столкнется с ним? Что тогда будет? И где бестолковый Фома Никитич? С ним что?..

В конце одного из коридоров он вдруг увидел промелькнувшую тень – от одних дверей к другим, – и замер, чувствуя, как льдом обожгло затылок и спину, а редкие волосы на голове встали торчком.

– Господи, – на вдохе прошептал он.

И тотчас подумал: «Почудилось! Конечно, почудилось. У страха-то глаза велики…»

Внутренний голос подсказывал: «Уходи из музея, Вениамин, уходи немедленно! Вдоль стеночки, тенью, но ускользай…» Он так и поступил – вышел на лестницу и двинулся на первый этаж. Дверь в небольшой зал, посвященный истории города Суходолова, была приоткрыта. Лунный свет лимонной дорожкой стелился по паркету. И что-то черное кляксой выползало на этот мутноватый свет. Но что? И тотчас Вениамин Вениаминович вспомнил, что ключи от входной двери лежат у него в столе – идти за ними он бы уже не посмел! Вторые были у Фомы Никитича, да где он? И тогда директор музея легонько толкнул вперед дверь и вошел в тишайший зал. А войдя и беззвучно прикрыв за собой дверь, почувствовал, как цепенеют все его члены. Стоило только проследить за черной кляксой – она тянулась влево. Там, недалеко от стены, у стеклянной витрины лежало в нелепой позе человеческое тело.

«Боже…» – прошептал Вениамин Вениаминович.

Он сделал один шаг в ту сторону, другой… А когда присел и потянул человека на себя, то отпрянул. Ослепшими выпученными глазами на него смотрел отставник-сторож Фома Никитич. Шея его была располосована от уха до уха, черный порез выглядел устрашающе. «Боже…» – повторил Малышев.

И тотчас вздрогнул. Вениамин Малышев обернулся, как только мог стремительно, и увидел у противоположной стены три человеческие тени. Эти трое стояли безмолвно и, кажется, смотрели на него…

– Глазам не верите? – раздался с той стороны залы голос. – Да, Вениамин Вениаминович?

Страх парализовал директора музея, он хотел было встать, но сил не осталось.

– Забирайте все, что вам нужно, и уходите, – чувствуя во рту небывалую сушь, сипло проговорил он. – Забирайте и уходите. – Он наконец-таки распрямился на дрожащих ногах. – Я не видел ваших лиц – и видеть их не хочу…

– А я не хочу скрывать свое лицо, – сказала отделившаяся от стены средняя тень – самая высокая. – Зачем?

Тень шагнула вперед. Мужчина в плаще вышел в лимонный свет августовской луны. Гость оказался так худ и стар, что на него было страшно смотреть.

Еще две тени стояли за ним у стены – и не двигались. По силуэтам можно было догадаться: один в шляпе, другой – в кепке.

– Нам нужен пергамент, Вениамин Вениаминович. Только пергамент. Где он?

– Кто вы? – отступив, дрогнувшим голосом спросил директор. – Кто?..

– Догадайтесь, – ответил высокий тощий старик.

– Нет, – едва живой, совсем тихонько повторил Малышев. И неожиданно для себя прошептал: – Не стану…

– Ну же, – настоятельно повторил гость. – Смелее…

Директор музея набрался решительности и кивнул:

– Да, я знаю, кто вы.

– Вот и хорошо, ваше величество.

Малышев замотал головой:

– Я не Повелитель Звезд… Нет!

– Кто же тогда Повелитель? – Человек сделал два шага вперед. Изрезанное мелкими, но глубокими морщинами, это лицо отталкивало. Точно не кожа покрывала его, а кора старого дерева, глубоко вросшая в плоть. – Его имя.

Малышев замотал головой:

– Не скажу!

– Скажете, Вениамин Вениаминович, еще как скажете.

– Нет…

– Да, уважаемый господин Малышев. Хотя бы ради своих внуков. Ваша недавно овдовевшая дочь не имела права на эту тайну. Коленьке и Мишеньке – семь и девять лет. Вы еще не успели посвятить внуков в свои дела. Поэтому они нам не опасны. Но вы же знаете: мы – коварны, безжалостны и беспощадны. – Теперь гость с высохшим лицом стоял почти вплотную к директору музея. Сам уже далеко не молодой, Вениамин Вениаминович Малышев ощущал, как от этого человека веет глубокой старостью и смертью, но скрытая в нем сила заставляла трепетать. – Преследуя наши цели, мы не смотрим, кто перед нами: старик, женщина или младенец, – продолжал тот. – Будете молчать, мы убьем их. Солжете нам – результат окажется тот же. Мы не подвластны полиции и разведкам. Мы – вечны, они – нет. Одна власть сменяет другую, мы – правим с начала человеческой истории. Прошу вас, скажите ради внуков, кто Повелитель Звезд. – Гость улыбнулся, и оттого лицо его стало еще более отталкивающим и страшным. – Говорите же…

Вениамин Вениаминович Малышев опустил глаза.

– Это… Бестужев. Федор Иванович Бестужев.

– Где он живет?

– В Цареве.

– Хорошо, что вы не лжете. Потому что мы знаем, кто такой Бестужев и откуда он. Этот человек был в наших списках, но не первым. Кто же тогда вы?

– Хранитель Ключей, – тихо ответил директор музея.

– Бесполезная нынче должность, не так ли?

– Так, – не поднимая головы, ответил Малышев.

– А кто же тогда Великий Звездочет?

– Матвей Эдуардович Апраксин. Из Петербурга. Он давно скончался. Детей у него не было. Все, за что он отвечал, умерло вместе с ним.

Непрошеный гость так и сверлил директора музея глазами, словно испытывая его на прочность.

– Кто четвертый? – Он поднял руку и ткнул длинным указательным пальцем, похожим на жесткий сучок, в грудь Малышева. – Кто Воин Света? – произнес он отрывисто, нарочито разделяя слова.

– Их уже давно нет, – покачал головой директор музея. – Более полувека. Луговские погибли в тридцатых годах, во время репрессий. Это правда…

Довольный, гость кивнул:

– Верю, иначе бы мы так просто не подошли к вам. Не подобрались так близко. Это судьба – ваш род погибает один за другим. Ах, Вениамин Вениаминович, вам просто не повезло, что мы вышли именно на вас. – Он покачал головой. – Просто не повезло…

Проговорив это, гость шагнул назад – и отступал все дальше, пока вновь не попал в яркий свет луны. И только потом, канув в густую ночную тень, сам стал длинной неподвижной тенью. Малышев дрожал. Лимонно-золотой свет разрезал залу и теперь разделял их – хозяина музея и его страшного, точно шагнувшего сюда из ночного кошмара гостя.

И тут Вениамин Вениаминович услышал, как за его спиной туго щелкнула веревка – и стремительно обернулся. К нему подступал еще один человек – подтянутый и молодой, как показалось Вениамину Вениаминовичу, с короткой светлой бородкой и выкрашенными добела волосами. В руках он держал туго натянутый шнурок, зловеще отливавший мерцающим золотом. Вот когда страх окончательно парализовал его! Малышев точно в полусне оглянулся на двери, сделал в ту сторону один неверный шаг, другой…

– Вы же знаете, Хранитель Ключей, это бессмысленно – бежать от нас, – сказал из черного сумрака сухой, как щепка, высокий старик. – Примите свою судьбу безропотно, как и положено вам по рангу. Мы отпускаем вас – возвращайтесь домой!

Вениамин Вениаминович Малышев неожиданно преобразился. Слова гостя отрезвили его. Директор музея, хоть и покачиваясь, гордо распрямился и сам поднял голову. Но не сумел устоять так, когда шелковый шнурок сзади перехватил его шею и стянул ее мертвой петлей. Малышев забился, ломаясь и хрипя, хватаясь стариковскими руками за тощую шею…

2

Купив в ближайшем продуктовом булку ржаного хлеба и сушки, Андрей Крымов возвращался домой. По его широкому зонту крупно барабанил прорвавшийся октябрьский ливень.

Улицы опустели. Вот и родная пятиэтажка с высокой аркой ворот, первый подъезд…

Крымов жил на втором этаже. «Даже в подъезде сыро, как в погребе, – думал он, поднимаясь с площадки первого. – Ничего, сейчас согрею чаю, налью рюмку коньяку, и мир подобреет…» Но не пройдя и трех ступенек, едва подняв голову, детектив остановился…

У окна, прислонившись к подоконнику, на фоне пасмурного дня стояла женщина. Она, находившаяся против света, была тонкой, изящной. С восковым лицом, в сером сильно приталенном дорожном костюме, точно только что вылезла из пролетки, с опущенной на глаза тульей.

«Мираж! – не веря своим глазам, решил Крымов, медленно поднимаясь наверх. – Как пить дать мираж!»

И он оказался прав: видение было всего лишь миражом. Дорожный костюм молодой женщины медленно превращался в плащ, перехваченный на талии широким ремнем с серебряной пряжкой, шляпка с тульей – в широкий берет. Воистину причудливо легла густая тень на чистый лоб, на темные брови незнакомки, на большие печальные глаза. В крепко сцепленных руках молодая женщина точно держала что-то, прятала. Зонт! И смотрела она прямо в глаза Крымову. Он поравнялся с дамой – лицо ее было бледным, без единой кровинки, точно она вот-вот готова была упасть в обморок. Уже преодолев половину следующего марша, он мог бы поклясться, что незнакомка упрямо смотрит ему в спину.

– Простите, – неожиданно услышал он сзади.

Мгновенно обернулся:

– Вы мне?

– Да, – проговорила женщина.

Она была так красива и с таким волнением смотрела на него, что у него, человека стойкого и даже упрямого в своей стойкости, против воли разом перехватило дыхание.

– Ведь вы… Андрей Петрович Крымов, не так ли? Частный детектив?

– Да, – ответил он.

– Мне нужно с вами переговорить. Это… очень важно, – добавила она.

– Переговорить здесь? – тоже крайне взволнованно спросил он.

– Лучше у вас, если возможно.

Через минуту Крымов отпер дверь, пропустил гостью вперед. Он даже не спросил, как ее зовут, а она от волнения забыла представиться. Уже в прихожей Андрей помог незнакомке раздеться. Потом зачарованно смотрел, как она стягивает шнурованные сапожки, поправляет перед зеркалом густые каштановые волосы. Она была нежной и хрупкой, казалась беззащитной. Как настоящий мужчина, он остро чувствовал это.

– Прошу, – указал он на гостиную.

– Благодарю, – улыбнулась она, и от ее улыбки у Крымова защемило сердце.

В гостиной он усадил ее в кресло.

– Если вы замерзли, могу вам предложить коньяку.

– Буду очень благодарна.

Он достал из буфета початую бутылку, два пузатых бокала, на четверть наполнил оба, один протянул гостье. Сел в кресло напротив. Дама сделала маленький глоток, еще один. Андрей не мог и не хотел отвести от нее взгляд. Лицо женщины и впрямь казалось восковым, оттого идущие изломом темные брови, светло-карие глаза и яркий алый рот, казалось, горели на нем.

Вцепившись в стекло обеими руками, словно ища в том спасение, она наконец проговорила:

– У меня случилось несчастье, Андрей Петрович, и, боюсь, кроме вас мне никто не поможет.

Глаза их встретились.

– Кто вам рекомендовал меня? – очень серьезно спросил хозяин квартиры. – И как вас зовут, прекрасная незнакомка?

– Простите, я не представилась, – наконец-то опомнилась она. – Мария Федоровна Бестужева. Вас мне рекомендовал Налимов Виталий Эрнестович, знакомый моего отца.

– Знаю такого, – кивнул Крымов.

Это был старый учитель истории, безобидная белая мышь, он когда-то консультировал Крымова по одному узкоспециальному вопросу.

– Так что же с вами случилось, Мария Федоровна?

– Это невероятная, таинственная и очень жестокая история. В нее трудно поверить. Ты толкаешь вперед знакомую дверь, а наступаешь в пустоту. И летишь в бездну. – В светло-карих глазах молодой женщины мгновенно заблестели слезы.

Крымов не выдержал – потянулся к гостье и взял ее руку.

– Какая у вас сильная и горячая рука, – тихо проговорила она.

– А у вас совсем ледяная. – Он доверительно сжал ее кисть. – Сделайте еще пару глотков и расскажите все по порядку.

– Хорошо, – едва слышно проговорила она.

Гостья выполнила его просьбу. Крымов взглянул в ее глаза, сердце его сжалось, как у неопытного мальчишки, и он горячо сказал:

– Даю слово, что помогу вам, о чем бы вы ни попросили.

– Спасибо, – опуская глаза, ответила гостья.

В эти мгновения опытный Андрей Крымов не хотел думать, как опасно давать подобные обещания, если привык держать слово. Тем более обещать это красивой женщине. Да еще той, внезапное появление которой в жизни мужчины так сладко и тревожно ранит сердце.

– Начну я вот с чего, – более уверенно заговорила она. – Вчера я похоронила своего отца.

– Мои соболезнования… Постойте-постойте, – нахмурился он. – Бестужев Федор Иванович, профессор истории, он же покончил жизнь самоубийством, – Крымов поднял на нее глаза, – верно? На Морозовской улице.

– Договаривайте, – попросила она.

Испытывая неловкость, Крымов поморщился.

– Кажется, он повесился?

– В этом-то все и дело. – Мария Федоровна отрицательно покачала головой. – Это не было самоубийством.

– Но откуда такая уверенность?

– Я нашла его повешенным на толстом золотом шнурке с черными шелковыми полосками. Но у нас в доме никогда не было такого шнурка. Хозяйством занималась я. – Бестужева остановила на собеседнике пронзительный и требующий понимания взгляд. – Мой отец ценил и понимал жизнь.

– Как же это случилось?

– Его убили. И доказательство тому – пропавшее кольцо моей матери, очень дорогое, с бриллиантом. Все оставили, но его не удержались – взяли.

– Но вы сказали об этом в полиции?

– Полиция не поверила мне или не захотела поверить. Мало ли, сказали они, куда могло деться кольцо. Человек, который лезет в петлю, легко мог заложить его. А может, он игрок? Сколько стариков подсели на одноруких бандитов за последние годы? Представляете, так и сказали! И потом, те, кто грабит, не вешают пенсионеров. Могут застрелить, проломить голову, зарезать, наконец. Одним словом, они закрыли глаза на мои показания.

– Откуда пропало фамильное кольцо?

– Из буфета.

– Были хоть какие-то следы борьбы?

– В том-то все и дело, что никаких. Точно мой отец и впрямь сам накинул петлю себе на шею. Увы, – она покачала головой, – но многие считали, что у моего отца было плохо с головой. Даже его коллеги.

– Это на самом деле так?

Гостья поставила бокал, неожиданно встала и подошла к окну.

– Я сказала бы иначе: он не был похож на других людей. А главное, он никогда бы не оставил меня по собственной воле. Однажды он дал мне честное слово, что будет оберегать меня до конца своих дней, а слово он держал всегда. Это была насильственная смерть, Андрей Петрович. И еще, последнее время отцу звонили…

– Кто?

– Кто – не знаю. Но после первого же звонка он сказал мне: «Они нашли меня, Машенька. Теперь за мою жизнь не дашь и ломаного гроша». Я тогда очень напугалась. А он добавил: «Таким людям, как я, нельзя иметь детей. Быть моим ребенком – страшно. – И еще: – Прости меня, Машенька, но тебе нужно сегодня же уехать. Правда, куда? – Он так беспомощно покачал головой! И добавил: – Я уверен, что они уже следят за мной. И за тобой тоже».

Крымов подошел к ней и встал рядом.

– Но кто эти люди?

– Не знаю, но я боюсь. – Ее глаза казались сейчас ослепшими. – Боюсь всего, Андрей Петрович. И этот страх парализует меня.

– Чем занимался ваш отец помимо истории?

– Он занимался историей и только историей, – немного загадочно и печально улыбнулась Мария. – Это была его работа, хобби, вся его жизнь.

– А ваша мать?

– Я плохо ее помню, она умерла, когда мне было пять лет.

– И вы – единственный ребенок?

– Увы.

– Тогда понятно. Как я понимаю, отец очень любил вас?

– Больше жизни, – улыбнулась она.

– Верю. А его друзья, кто они?

– У него было очень мало друзей, и почти все они жили в других городах. По сути он был одиноким человеком.

– А другие женщины, кроме вашей матери, имелись в его жизни?

– Очень редко. Последняя – Тамара Георгиевна Прянина, восточная дама, увядающая роза, но она сейчас на юге, и я даже не знаю, куда дать телеграмму. Его сотовый со всеми номерами тоже пропал. Я не представляю, Андрей Петрович, что теперь мне делать. Как быть дальше. Жить, как прежде, я уже не смогу.

– Вас гнетет что-то еще, я вижу, – сказал Крымов.

– Вы правы, – кивнула она. – За мной уже больше недели следят.

– Следят – кто?

– Кажется, их двое. Один похож на хулигана, в кепке, мерзкий такой, другой – безликий крепыш, непривлекательный, мрачный, в шляпе и тонированных очках.

– А вы наблюдательная, – заметил Крымов.

– Я знаю, это они убили моего отца. Того, в кепке, видел дворник в нашем дворе. Он смотрел на наши окна… – Мария провела пальцем по нижнему веку – на пальце осталась тушь. – Могу я воспользоваться вашей ванной комнатой, Андрей Петрович? – спросила она. – Приведу себя в порядок.

– Она к вашим услугам – по коридору направо.

Едва она вышла из гостиной, Крымов с улыбкой прошептал:

– Какая женщина… Королева… Богиня.

Он ждал ее с легким возбуждением. Такие женщины пробуждают в рыцарственных мужчинах желание бороться за них, защищать, сражаться бесстрашно и до последнего вздоха. И победить в итоге. Иначе и быть не может.

Чуть слышно закрылась дверь ванной комнаты. Мария Бестужева вернулась в гостиную – она припудрила нос, подвела губы, глаза.

Открыто улыбнулась хозяину дома:

– Думаю, мне пора. Спасибо за коньяк, Андрей Петрович. Не буду больше докучать вам: пойду. – Он хотел было возразить ей, но не успел. – Никто, кроме меня самой, не сможет помочь мне, – очень серьезно добавила она. – Даже не знаю, зачем приходила к вам. Так хотелось поддержки, сильного плеча, – Мария подошла к окну. – Вот и дождь кончился, слава богу. Надоел уже.

– Что вы намереваетесь делать в ближайшие часы? – строго спросил Крымов.

– Пойду домой и высплюсь, – честно ответила она. – Что мне еще остается?

– У вас хорошие замки?

– Да, – сказала она. – Отец позаботился об этом.

– Если хотите, я могу подыскать вам пару надежных телохранителей, – предложил он. – Правда, это стоит денег.

– Деньги у меня есть, – улыбнулась гостья. – Я не бедная. Но подождем с этим.

– Последний вопрос, Мария Федоровна, вы не собираетесь уезжать из города?

– Уезжать – куда? – насторожилась молодая женщина.

Крымов пожал плечами:

– Я не знаю, вам виднее. В ближайшие дни?

– Нет. – Она отрицательно покачала головой. – Точно нет.

– Ваш адрес?

– Морозовская, сорок пять, тринадцать. Это здесь же, в центре. Там, где старый театр, – уточнила Мария. – Угловой дом.

– Знаю, – кивнул он.

Уже в коридоре, помогая ей надеть плащ, Крымов предупредил гостью:

– У вас есть мой сотовый – звоните в любое время. Хорошо?

– Конечно, – кивнула она.

Столько грусти было в ее огромных светло-карих глазах, когда она, переступив порог, обернулась к нему. Точно прощалась надолго, если не навсегда. И сердце Крымова, в считаные минуты ставшее таким уязвимым, уже в который раз отчаянно защемило.

Крымов закрыл за ней дверь, прислушался – несколько удаляющихся ударов каблучков, и все стихло.

«А ведь она обиделась на меня за то, что я не предложил проводить ее, – думал Андрей, спешно набрасывая плащ и надевая кепи. – Что ж, ничего не попишешь – работа есть работа. Дуйтесь, милая барышня, только не кляните почем зря».

Он ворвался в свой кабинет и, вытянув шею, выглянул в окно, выходящее в проулок. Через полминуты Мария Бестужева прошла внизу по мокрому, сверкавшему зеркалами лужиц тротуару. Крымов увидел, что она с явной опаской оглянулась назад.

Крымов метнулся к секретеру, выхватил из ящика черный футляр и бросился в коридор. Там он сунул ноги в ботинки, открыл дверь и, пролетев бойким серым котом – грозой улиц – три марша, оказался на улице.

Он-то знал, куда она сейчас пойдет. Путь был один – на бульвар! Крымов тотчас обогнул дом и, оказавшись на широкой улице со старыми кленами, скоро увидел впереди, среди редких прохожих, уходящую Марию Бестужеву.

Ее возможных преследователей нигде не было.

Андрей Крымов умел быть незаметным, когда это оказывалось необходимым. Безликая одежда, очки с тонированными стеклами – человек-тень, да и только. Сыщик, одним словом! Вскинув руку, Мария поймала фирменное такси: такое захочешь – не упустишь. Отчаянно замахав руками, Крымов поймал белую «Ниву».

– Поезжай за синим «Шевроле» с желтой полосой, – бросил он и очень серьезно добавил: – И не отставать.

– Что, погоня? – спросил пузатый водила, по всему весельчак.

– Она самая, – ответил Крымов.

– А не опасно?

– Еще как опасно, – высматривая идущие впереди машины, откликнулся Андрей Петрович.

Они миновали бульвар, и перед тем, как выехать на дорогу, встали на светофоре.

Уже на полпути он понял, что его новая знакомая Мария Бестужева солгала ему – она ехала вовсе не домой. Но куда? Через пять минут ее машина притормозила у городского художественного музея. «Хвост» Марии Бестужевой остановился чуть поодаль. Молодая женщина вышла из машины, огляделась и направилась к дверям музея. Там ее будто бы ждали: тяжелые двери сразу открылись, Мария вновь тревожно оглянулась на осеннюю улицу и быстро исчезла в темном проеме. Дверь захлопнулась. Никаких посетителей – в понедельник музей закрыт.

Андрей Петрович бросил водителю купюру и спросил:

– Подождешь? Так надо.

Толстяк беззаботно пожал плечами:

– Надо – подожду.

Крымов благодарно кивнул и хлопнул дверцей. Бросил косой взгляд на парадный вход музея, огляделся по сторонам и тут же рванул за угол старого особняка в классическом стиле. Здесь, в просторном дворе, он знал каждый клочок земли. Еще с детства. Даже не раздумывая, Крымов потянулся к пожарной лестнице в самой глубине двора и стал быстро подниматься наверх. За ним подозрительно следил только потрепанный дымчатый кот, примостившийся под козырьком одного из служебных входов. Такого двуногого ловкача котяра здесь еще не видывал. Тут все больше тихушники с портфелями ходили – они его и подкармливали.

На уровне третьего этажа Андрей притормозил, вынул из кармана куртки бинокль и уставился в одно из окон – это был кабинет директора музея. И не ошибся. «Молодчина!» – прошептал он самому себе. Именно сюда вошла его новая знакомая – Мария Бестужева. Дмитрий Дмитриевич Конников, которого Крымов узнал сразу, хоть и не видел его с пяток лет, предложил женщине сесть, но она отказалась. Бестужева ждала. И тогда директор полез в сейф. Андрей Петрович, который все тянулся и тянулся вперед, чтобы подробнее разглядеть происходящее в кабинете, походил сейчас на впередсмотрящего матроса, которому вот-вот откроется новая земля. А та и впрямь открывалась ему. С риском для жизни зависнув на уровне третьего этажа, он понимал, что все эти люди давно знают друг друга, что их объединяет некая тайна. Но какая? Бестужева была так убедительна, когда говорила ему, выбранному ею же в защитники, что ничего не знает об отцовских делах, но стоило тому умереть (или погибнуть?), и вот уже она сама превращается в заговорщицу.

Итак, Конников открыл наконец-то сейф, запустил в него обе руки и вытащил наружу темный футляр в виде миниатюрного тубуса. Бестужева поблагодарила его, и они оба направились к дверям кабинета. «Эта женщина не так глупа, чтобы выходить с парадного!» – решил Крымов. Он знал, где ее ждать. Музей и соседний кинотеатр связывали пара двориков. Уже через несколько минут, напрыгавшись по крышам, как в юности, Крымов махнул вниз с невысокого сарайчика и едва успел прижаться к сырой стене. В ту же секунду дверь во дворик открылась, и он услышал:

– Будьте осторожны, Мария Федоровна.

– Непременно, Дмитрий Дмитриевич. Но вы меня не провожайте, не надо. Все будет хорошо. Мне, главное, до Максимилиана Лаврентьевича добраться, а там уже все прояснится. Жаль, что я не знаю его лично. Как же был прав отец, что отдал вам этот документ.

– Вы от меня Максимилиану Растопчину привет самый горячий передавайте – мы в МГУ учились вместе. Он человек с характером, но свое дело знает, – это «свое дело» было произнесено особым, заговорщицким тоном. – Недаром ваш отец так на него рассчитывал.

– Конечно же передам. Ну все, я пойду. Простите, если что, – горячо добавила она.

– О чем вы, Мария Федоровна! – его голос дрогнул: – Милая Машенька…

Крымов увидел, как Конников по-отечески поцеловал ее в лоб. Сказал на прощанье:

– Доберетесь, сразу позвоните.

– Конечно, Дмитрий Дмитриевич, – кивнула женщина. – Обязательно.

Бестужева направилась в низкую арку, а Конников все еще смотрел ей вслед, но как только он закрыл дверь, Крымов легким кошачьим бегом метнулся к одной из выступающих стен – если Бестужева обернется, то он тотчас будет открыт. Он выглянул из-за угла и увидел, как у самой арки притормозил все тот же «Шевроле», Мария открыла дверцу, нырнула в салон, и автомобиль сорвался с места.

– Упустил ведь, – с досадой вырвалось у Крымова. – Вот растяпа. Ну да еще не вечер!

Он выскочил из арки, забежал за угол, пулей влетел в салон «Нивы».

– Гони на Театральную площадь! На Старую театральную!

– Окей, командир! – откликнулся водила, уже давя по газам и накручивая баранку.

Через десять минут «Нива» остановилась на площади, где уже полтора века, лишь меняя кожу, красовался пряничный кирпичный театр и куда вливалась улица Морозовская. «Нет, я еще ловлю мышей!» – усмехнулся про себя Крымов, когда увидел, что на полминуты опередил Бестужеву. Через дорогу на площади, у желтой угловой пятиэтажки, притормозил белый «Шевроле». Бестужева вышла, лишь мельком оглянувшись на «Ниву», набрала код своего подъезда и была такова.

– Жену выслеживаешь, угадал? – спросил водила у Крымова, когда тот расплачивался. – Или полюбовницу?

– Ее! – открывая дверцу машины, бросил сыщик. – Ведьма еще та! Ну она мне за все заплатит.

– Удачи, бедолага! – бросил ему вслед веселый водитель.

В разборном летнем кафе, все еще работавшем у театра, Крымов отыскал столик, оказавшийся идеальным пунктом для наблюдения за подъездом Марии Бестужевой. Достал из кармана телефон и вышел в мировую Сеть. «Максимилиан Лаврентьевич Растопчин», – быстро набил он, и скоро брови его поползли вверх. Директор музея города Копоть-на-Волге? Неужто к нему Мария Федоровна собралась ехать? Зная, что отца убили, что за ней следят? Он не мог собраться с мыслями. Что это, верх беспечности или жизненная необходимость? Крымов редко выходил из себя, но тут вышел-таки. Зачем было тогда просить его о помощи? Нет, если она и поедет, то позже, не сегодня. Но из кафе он не уходил. Андрей провел за столиком ближайшие пять часов, наблюдая за подъездом Бестужевой. Лишь один раз он выскакивал по нужде. В десять кафе закрылось, и его попросили. Еще час он стоял у дерева. Его выдержке мог позавидовать самый терпеливый снайпер.

Дождь не пошел, и это уже было хорошо. Огни домов светились в больших и маленьких лужах. Колеса и фары влетающих на площадь машин то и дело разбивали эти зеркала на части. Крымов терпеливо караулил – и его ожидание оказалось не напрасным! Около одиннадцати вечера к дому подъехал все тот же белый «Шевроле». Еще через минуту Мария Бестужева вышла из подъезда, держа в руках саквояж, огляделась и нырнула в машину.

Андрей ринулся к дороге хватать левака…

Через четверть часа обе машины остановились у вокзала. Крымов выходил из машины уже с невзрачными усиками.

Мария Бестужева не пошла за билетом, значит, он у нее был. Крымов осуждающе вздохнул: верь после этого богиням! Обманула его, обвела вокруг пальца. И не единожды! «Эх, дурочка», – добавил про себя он, но лирическая мелодия, звучавшая в душе, не мешала Крымову пристально смотреть по сторонам: не следит ли еще кто за его подопечной?

«Экспресс “Волжская стрела” отправляется в полночь, – вскоре громко и на весь вокзал объявил усиленный динамиками голос. – Маршрут Царев – Копоть-на-Волге».

Показав стюарду экспресса «Волжская стрела» удостоверение ФСБ (у Крымова были документы на все случаи жизни), он сел в общий вагон.

– Забудь обо мне, приятель, – очень строго сказал он молодому человеку в форме. – Я – тень. Для тебя в том числе. Понял?

Тот охотно кивнул.

Красавица Мария Бестужева выбрала общий вагон. Она боялась. И конечно, не в полной мере доверяла и ему, Андрею Петровичу Крымову. «Жаль! – вздохнул он про себя. – Жаль!..» Она села впереди молодой мамы и ее маленькой дочки, за ней сидели двое старичков – как видно, супружеская пара. Крымов успокоился: безобидное соседство.

Стоя в тамбуре, через стекло он наблюдал за гордо поднятой головой Марии Федоровны. Преследователей не было, а если и имелись, то они сели в другой вагон, также без билета, несомненно, дав взятку. Маршрут Марии Бестужевой не был известен никому, кроме нее самой. А теперь еще и ему – Андрею Крымову.

Часа через два, когда большинство пассажиров дремали в своих удобных креслах, дверь в тамбур открылась, и мимо Крымова прошел неприметный коренастый мужчина в плаще и серой шляпе, он вошел в вагон, где ехала Бестужева, и остановился напротив кресла Марии Федоровны. Мужчина нагнулся к ней и что-то зашептал ей на ухо. Подняв голову, она внимательно слушала его, а затем встала и, не поднимая головы, пошла впереди мужчины к дальним дверям вагона.

«Кто это, еще один ее друг? – собравшись в пружину, решал Андрей Крымов. – Кажется, у нее их пруд пруди? Или?..» Он ясно вспомнил ее слова: «первый – хулиган, второй – малопривлекательный крепыш в шляпе…»

Андрей открыл дверь и быстро направился через вагон. Когда он ворвался в тамбур, сразу увидел прижатую к стене Бестужеву и омерзительного вида типа в кепке, мелкого и хищного, похожего на шпану. Он держал руки на бедрах Марии Федоровны, прижав ее к стене, она – бледная и растерянная – не могла вымолвить ни слова.

Мерзавец неторопливо оглянулся.

– Уходи, пацанчик, пока я тебя не прижал, – криво улыбнулся хулиган. – У нас с этой телочкой свои дела… Ты понял, пацанчик?

Мария Федоровна, лишенная воли и сил, даже не узнала его, Крымова, только прошептала:

– Помогите.

– Дама просит вас оставить ее, – сказал Андрей Петрович.

– Да ну? – вполоборота усмехнулся заморыш. – Ишь ты!

– А мы просим оставить нас, – произнес позади Крымова другой голос, и холодная сталь коснулась его шеи. – Но теперь уже ты не пройдешь мимо, а спрыгнешь с поезда.

Невзрачный крепыш, это был он, сделал шаг в сторону дверей вагона и открыл их ключом – стук колес сразу резанул по ушам. Бандит в шляпе указал пистолетом в улетающую назад темноту:

– Быстро!

– Прыгай, пацанчик, – попросил тип в кепке. – Мы не в настроении.

– Хорошо, – кивнул Андрей.

Он шагнул к открытым дверям вагона, и в то же мгновение рука его ухватила запястье крепыша и с хрустом вывернула кисть – парализованный болью, тот издал шипящий звук и схватился за сломанную руку, а следом Андрей Крымов ударил его костяшками пальцев в кадык – снова хруст, и крепыш поплыл. Уже вооруженный его пистолетом, Крымов вытолкнул мертвого бандита в ночь, но глаз не сводил с хулигана в кепке – теперь ствол нацелился точно ему в лоб.

– Да ты шустрый, пацанчик, – глазам своим не веря, пролепетал хулиган.

– Отпусти барышню и подними руки, хорек, – скомандовал Крымов. – Считать до трех не буду. Подходи и прыгай. Быстро, – повторил он недавний приказ крепыша.

Тип в кепке отпустил бедра Марии Федоровны, послушно поднял руки и сделал два шага к дверям. Но уже там, покачнувшись в такт поезду, ухватился рукой за пепельницу. Тотчас его рука метнулась ниже, в карман, он успел выхватить «лисичку», Бестужева закричала: «Андрей Петрович, у него нож!» – но детектив еще раньше услышал стальной щелчок. Поймав руку мерзавца, он так же вывернул ее и нанес ему пистолетом тяжелый удар по локтю. Рука второго бандита хрустнула и неестественно выломалась. Выпучив глаза от боли, тип в кепке открыл рот, прошептав: «С-сука-ты, пацанчик!..» Таким, обезоруженным и удивленным, Крымов и отправил его вслед за подельником – в летящую назад осеннюю ночь и глубокий обрыв. Туда же ногой он сшиб и выкидной нож.

Мария Федоровна закрыла лицо руками:

– Господи, – прошептала она. – Господи…

– Это еще не все, – предупредил ее Крымов. На глазах у едва державшейся на ногах Бестужевой вытащил магазин из Макарова, оттянул затвор и заглянул в патронник. – Их интересовал документ, который вам передал в музее Дмитрий Дмитриевич Конников? – без обиняков спросил Крымов.

– Да. – Она отняла руки от лица. – Но откуда вы?..

– Знаю? – Он снял затвор и вышвырнул его в ночь, затем вытащил возвратную пружину и запустил туда же.

Ночь охотно проглотила части оружия.

– Да, – наблюдая за его отточенными действиями, проговорила она.

– Я видел, как он передавал вам тубус, Мария Федоровна. – Крымов швырнул оставшийся безопасный костяк пистолета в ночь и взялся высыпать на ладонь патроны из магазина. Каждый патрон улетал туда же. Затем в сторону пролетающего мимо черного леса был выброшен и магазин. – Видел, как он поцеловал вас по-отечески в лоб. Вы поступили в высшей степени безрассудно! – справедливый гнев мешал ему говорить. – Сегодня у меня дома вы не сказали мне и десятой доли правды, вот только почему? – Крымов захлопнул дверь вагона и своей отмычкой закрыл ее. Вся операция заняла считаные минуты. – Я был лучшего мнения о вас, Мария Федоровна, – строго добавил он.

– Простите меня, – со слезами на глазах покачала головой Бестужева. – Простите ради бога…

– Королевы так не поступают.

– Какие еще королевы? – растерянная, не поняла она.

Он протянул ей платок:

– Такие. Промокните глаза.

– Вы убили, того… первого? – принимая платок, спросила она.

– Думаю, да. Эти подонки свое получили – ближайшие часы вам бояться нечего. По крайней мере, пока я с вами.

– Не сомневаюсь, Андрей Петрович, – кивнула она. – Я так вам благодарна, на всю жизнь…

– Это обнадеживает, – уже теплее сказал он. – Но зачем вы с этим типом пошли из вагона?

– Он сказал, что застрелит маленькую девочку и ее мать, что сидели впереди.

– Да, – покачал головой Крымов. – Дела. Ладно, сейчас мы выпьем немного коньяка и будем говорить. Сделайте вид, что с вами ничего не произошло, и держитесь по-королевски: у вас это хорошо получается, Машенька, когда вы этого хотите. Вот и теперь постарайтесь.

Бестужева вновь кивнула. Они прошли в вагон-ресторан, сели в самом углу за пустой столик. Здесь они были малозаметны. Поезд плавно пошатывало, мерно звенела посуда в баре. Крымов взял два бокальчика коньяка, нарезанный дольками и посыпанный сахаром лимон, минеральную воду. Сел напротив спутницы.

– Теперь я хочу знать все, – когда они выпили, холодно проговорил он. – И вы будете отвечать на все мои вопросы.

– Я понимаю, – опустив глаза, кивнула она. – Я согласна…

– Сколько вам лет? – спросил он.

– Двадцать семь, – ответила Бестужева.

– Вы замужем?

– Была, но давно развелась.

– Почему?

– Он считал, что я всего лишь позволяю себя любить. Ему этого было мало.

– А это было… так?

Она подняла на Крымова глаза:

– Думаю, да. И потом, он не разделял моей страсти к истории. А моего отца считал просто сумасшедшим. Может быть, думал, что и я такая же. Не знаю.

Крымов усмехнулся:

– А вы сумасшедшая?

Мария улыбнулась:

– Если да, то совсем немного.

– Эти двое преследовали вас в Цареве?

– Да, – кивнула она.

– Что в тубусе, который вам передал Конников?

– Об этом я скажу чуть позже, можно? Просто вначале я должна рассказать о другом. Иначе не поймете. Хорошо?

– Хорошо, – согласился он.

– Всю свою жизнь отец занимался одним делом – искал ряд старинных документов, да что там старинных – древних. Об этом знали немногие, я сама по крохам собирала эту информацию. Эти документы были связаны между собой. В конечном итоге они должны были вывести его на некую карту, которая имеет магическую силу.

– Ваш отец верил в магию?

– Как выясняется, да. Я уверена, его смерть напрямую связана с этим документом. Вы знаете о существовании гадюки, прозванной «лидийской»?

– Увы, сударыня, – сделав глоток коньяка, Крымов отрицательно покачал головой. – Нет.

– Помните, я вам говорила о том, что отец был повешен на золотом шнурке с черными косыми полосками?

– И что это могло значить?

Мария слабо улыбнулась:

– Шнурок и есть копия лидийской гадюки. Попросту «лидийка». Символ одной древней и опасной секты, не менее страшной, чем ассасины, а может быть, еще и более опасной. Ассасинов знали и боялись все, эти же действовали незаметно для глаз мира. Суть в том, что мой отец не повесился – это было ритуальное убийство.

Крымов нахмурился.

– Вы это серьезно, Мария Федоровна?

– Более чем.

– Да-а, – протянул Андрей, – история.

– Он мало посвящал меня в свою жизнь и свои интересы. Он шутил: становись актрисой – ты красивая. Но я пошла на исторический. Я хотела приблизиться к нему, понять его. Наконец, он был единственным близким и дорогим мне человеком. Конечно, еще с юности я приставала к нему с расспросами, поначалу часто, затем – реже. Но однажды он мне признался: «Если бы ты была мальчиком, я бы рассказал тебе больше, много больше. Я был бы даже обязан сделать это».

– Очень странно, – нахмурился Крымов. – Впрочем… – Он отпил коньяка, прищурил глаза: – В каком случае отец предпочитает что-то рассказывать юноше и уходит от расспросов дочери?

Бестужева заглянула в глаза детектива:

– Когда нечто передается по наследству только по мужской линии.

– В самую точку, – кивнул Крымов. – Значит, ваш отец занимался исследованиями полунаучного, полумистического характера? Вы наверняка не раз задавались вопросом, во что же он мог посвятить только сына, но не дочь?

– Конечно, задавалась, – кивнула Мария. – И всегда попадала пальцем в небо. Что я находила? – географические карты, старинные книги, копии древних рукописей. Я ничего не понимала в них! – Держа бокал в руке, она посмотрела на пасмурное ночное небо за окном. – Но однажды…

– Да?

– Однажды, еще девочкой – мне было лет двенадцать, – я тайком заглянула в комнату к своему отцу среди ночи: у него горел свет. Ночник. Отец стоял перед зеркалом, спиной к двери. И тогда я увидела его отражение. Он был облачен, именно – не одет, а облачен в длинный пурпурный плащ с широкими рукавами, на его груди и плечах сверкало невероятное украшение, похожее на золотое, а на голове… – Бестужева взглянула на Крымова: – А на голове у моего отца был черный островерхий колпак, усыпанный золотыми звездами.

В ресторане они полуночничали одни. Поезд раскачивало на стрелках, перестук дробью шел через весь состав, все так же позвякивала посуда на полках в баре.

Крымов даже чуть подался вперед:

– И вы… вошли?

– Нет, – Бестужева покачала головой. – Все это было так необычно, странно, даже… опасно. И еще – его лицо. Я никогда не видела его таким – он точно преобразился. Стал другим. Он стоял так долго, словно пытался что-то разглядеть в отражении. Я поняла, что, вторгнись я в эти минуты в его жизнь, то совершу святотатство. Честное слово! Я тихонечко прикрыла дверь и на цыпочках ушла в свою комнату. Конечно, в отсутствие отца я попыталась отыскать этот наряд, но тщетно, его точно и не было вовсе. Я никогда и никому не рассказывала об этом, но однажды, только лет через пять, когда уже повзрослела, я спросила отца о том дне. И знаете, что он мне ответил?

– Тебе это приснилось, дочка.

– Как вы угадали? – удивилась Мария.

– Интуиция.

– Слово в слово, Андрей Петрович. Я попыталась оживить его память подробностями, но он тотчас замкнулся, даже слушать меня не захотел. Со временем мне и самой стало казаться, что все это мне привиделось.

– Он часто уезжал из дома?

– Очень часто. Командировки, говорил отец. Скрытность, вот что, помимо огромной любви, я видела от него всю свою жизнь. Но у меня было особое чувство, благодаря которому я могла простить отцу все эти тайны: он желал уберечь меня от грозящей мне фатальной опасности.

– Вы едете в город Копоть-на-Волге, к директору краеведческого музея Максимилиану Лаврентьевичу Растопчину. Буквально с риском для жизни. Зачем? – напрямую спросил ее Крымов. – Только говорите честно.

Бестужева кивнула.

– Отец оставил мне записку в нашем с ним тайнике – в моей любимой игрушке – буром мишке. В записке говорилось, что я должна взять у Конникова один документ и отвезти его в Копоть-на-Волге, к другу и коллеге отца Максимилиану Лаврентьевичу Растопчину. Тот откроет мне то, что я обязательно должна узнать. Я точно слепая – иду на ощупь.

Крымов вскинул руку.

– В четыре утра, это через пару часов, мы будем на месте. – Он сделался очень сосредоточен. – А теперь покажите мне этот документ.

– Я только просила вас о помощи, – уточнила Бестужева. – Но еще не нанимала вас, Андрей Петрович.

– Так в чем же дело? – Он посмотрел за окно летящего через ночь вагона. – Уже новый день. С него и начнем. Впрочем, начало уже было?

– Да, было, – согласилась его спутница. – Сумочку эти подонки обыскали, но меня еще не успели.

Мария встала, огляделась.

– Отвернитесь, пожалуйста, – попросила она.

Крымов вежливо прикрыл глаза рукой, но съязвить не поленился:

– В чулках?

– Чулки – это слишком! – засмеялась Бестужева. – Мы же не в тридцатых! На бедре в колготках, – она немного повозилась. – Открывайте, смотрите.

Крымов улыбнулся:

– Быстро вы.

Мария Бестужева держала в руках большой конверт. Из него она и достала желтый лист бумаги, развернула, протянула своему защитнику.

– Только аккуратно, ему более двухсот лет.

Крымов аккуратно взял документ. С золотыми виньетками, с текстом, выведенным гусиным пером, тот заслуживал уважения.

– С ятями текст, как полагается, – проговорил Крымов, уже цепляя взглядом первые строки. – Я справлюсь, – кивнул он Марии Бестужевой, желавшей ему помочь. – Чего только не читывал за свою жизнь… «Мы, графы Бестужевы, хранители карты…» – Крымов поднял на Марию глаза. – Однофамильцы, или как?

– Или как, Андрей Петрович.

– Ага. Продолжаю: «…оставляем нашим потомкам путь к сему великому сокровищу: спрятана карта в нашем фамильном поместье Поддубное под городом Бобылевом. Она замурована в седьмом каменном столбу от ворот, напротив часовни, за серебристым камнем. Пишем это к тому, что, как и было напророчено, однажды оно, сие сокровище, понадобится. Случится это через двести лет ровно от написания письма, когда минет тысячелетие, не ранее. Писано в году 1810 от Рождества Христова, 10 августа. Божьей милостью Николай Львович и Константин Львович Бестужевы». Однако, – добавил от себя Крымов. – И что за сокровище? И что за срок такой – двести лет?

Мария Федоровна пригубила коньяк.

– Все дело в том, что графы Бестужевы, Николай и Константин, были хранителями некоей карты, о предназначении которой знал мой отец, но посвятить меня в это так и не захотел. Об этой карте знали еще несколько человек – их имена так или иначе я слышала от отца – в коротких телефонных разговорах, в обрывках случайно брошенных фраз. Один из них, Вениамин Вениаминович Малышев, директор исторического музея города Суходолова, был убит всего неделю назад на своей работе, ночью. – Мария Бестужева сжала в кулачке бокальчик с коньяком. – Знаете, как он был убит?

– Не тяните, милая Мария Федоровна, терпеть этого не могу.

– Его задушили. Догадайтесь чем.

Крымов непроизвольно поморщился:

– Только не говорите, что его удавили вашей «лидийкой».

– Именно так, Андрей Петрович.

Крымов даже подался вперед:

– Это что, правда? Не шутка?

– Об этом сообщали по Центральному телевидению – не о «лидийке», конечно, о самом жестоком убийстве, – заметила Бестужева. – Не каждый же день грабят музеи и убивают директоров и охранников.

– А как был убит охранник?

– Ему перерезали горло.

– Но кто сообщил вашему отцу об этой чертовой «лидийке»?

– Дочь Вениамина Малышева. Она не знала подоплеки – не догадывалась. Просто сказала отцу, что папу бандиты удавили шнурком. Отец попросил описать этот шнурок – и тут выплыло: он золотой с черными косыми линиями. Его демонстративно оставили на шее покойника. Дочь Малышева видела удавку в полиции собственными глазами. Только она не знала, что это – орудие ритуального убийства. Отец сутки не выходил из дома. А на следующий день ему позвонили. Тогда он и сказал: «Они нашли меня, Машенька».

Крымов допил свой коньяк, пробежал пальцами по краю стола.

– Зачем вам это нужно, Мария Федоровна? Тайны вашего отца? Сегодня вы едва не поплатились за них жизнью…

Она посмотрела в окно – их состав шел вдоль черной полосы леса, которая никак не кончалась. Бледная луна проглядывала из-за сизых облаков, преследуя скорый поезд «Волжская стрела».

– Мне кажется, Андрей Петрович, что все это каким-то странным образом касается меня. Что с этим связана вся моя жизнь. – Она посмотрела на него. – И жизнь, и смерть… Звучит неубедительно?

Крымов задумался, пожал плечами:

– Да нет, почему же… Однажды я пересмотрел всю свою жизнь, все перевернул, переиначил. И ни о чем не пожалел. Никогда. Потому что, оказывается, все поставил с головы на ноги. Вернул на место. Я поступил правильно. И допускаю, что вы, Мария Федоровна, стоите перед тем же выбором.

– Спасибо, – благодарно кивнула она.

Скоро они вышли на перроне славного старинного городка Копоть-на-Волге. В этом приволжском местечке, где не дымили заводы и фабрики, дышалось легко и свободно. Ночь была прохладной и пронзительно чистой. Благодать разливалась отовсюду – и от далей по ту сторону перрона, и от тусклых фонарей, и даже от редких желтых окон управления.

– Тот второй из напавших на меня, – когда они шли по перрону, спросила Бестужева, – он выжил, как вы думаете?

– Если не сломал себе шею при падении.

– Они ведь не одни, Андрей Петрович?

– Уверен в этом.

– Я видела, как вы это сделали… с ними…

– Ну, договаривайте.

Она взглянула на него:

– Вы опасный человек?

– Только для выродков, – уверенно кивнул он. – Посидим в ресторане?

– А куда деваться?

В привокзальном ресторане по разным углам убивали время человек пять полуночников. Пахло вчерашней солянкой, салатами и коньяком.

– Но теперь будем пить кофе, – сказала Бестужева.

– Согласен, – кивнул Крымов. – Но я с коньяком. Он меня бодрит.

– Хозяин – барин.

Они уселись за столик подальше ото всех. Пока им готовили кофе, Мария потянулась, устало улыбнулась спутнику, положила руки перед собой. Стол был небольшим, круглым, и Крымов взял ее правую кисть в свою и тотчас почувствовал, сколько трогательной теплоты и нежности разлилось по его телу. Он даже проглотил слюну, постаравшись сделать это как можно незаметнее. Смутился своей неловкости. Но его спутница этого не заметила – она до смерти устала.

– Ну у вас и ручища, – сжав его пальцы, откровенно удивилась она. – Каменная! Вот уж воистину – десница!

– Да, на руки я никогда не жаловался, – согласился Крымов. – Пятаки гнул только так.

– Монеты?!

– Разумеется.

К ним шла официантка с подносом.

– Как вы стали частным детективом?

Он опустил глаза:

– Работал в полиции, сыскарем, в убойном отделе. А потом одно плохое дело закрутило меня и выбросило на берег, как шторм выкидывает кита. Я задохнулся и умер. В муках. А потом родился заново. В полицию я уже не вернулся – ушел в частный сектор. И не жалею.

– В деле была замешана женщина?

Крымов сделал глоток коньяка.

– Была.

– Оставила шрам на сердце?

Андрей усмехнулся, сложил два пальца – указательный и средний:

– Вот такой.

– Ого!

– Но это в прошлом.

Он с улыбкой посмотрел в ее глаза и заметил, что и она глядит на него с особой теплотой. Очень по-женски. С нежностью.

– Я вам лучше расскажу, как ловил одного очень хитрого и ловкого жиголо. Он летал от одной жены к другой с разными паспортами, пока сам не попал в лапы одной хитрой волчице, выдававшей себя за дочь нефтяного магната…

Так они проболтали до семи утра. Иногда Мария тревожилась, но чаще смеялась, закрывая ладошкой рот. Глаза ее светились.

– У меня совсем немного денег, – допив очередную чашку кофе, признался Андрей. – Я не готовился к дальнему путешествию – разве что по городу прокатиться, в кафе перекусить. А у вас, думаю, дорожный капитал имеется?

Мария кивнула:

– И нам его хватит на двоих. В гостиницу смысла ехать нет. Мне нужно встретиться с Растопчиным, а дальше видно будет. Может быть, назад, в Царев? Или дальше куда? – Она улыбнулась: – Увидим, Андрей Петрович, правда?

3

В машине Мария Бестужева смотрела в одно окно, и лицо ее было печально, а Крымов – в другое, заинтересованно разглядывая вывески вдоль домов.

– Здесь остановитесь, – внезапно попросил он водителя, и, когда авто притормозило, обратился к спутнице. – Мария Федоровна, дайте мне документ, пожалуйста.

– Не понимаю, – нахмурилась она.

– Так надо.

Она полезла в сумочку, протянула ему свиток. Крымов выскочил из машины, немного прошел назад, потянул на себя дверь конторы с названием «Копировальная техника» и исчез за ней. Вышел он через несколько минут, держа в руках свиток и пару-тройку листов бумаги. Когда забрался в салон, улыбнулся:

– Разве вам не хотелось, Машенька, иметь на память хотя бы копию текста, написанного вашими предками? – Он сунул ксерокопии в ее дорожную сумку.

Бестужева кивнула:

– Мудро, Андрей Петрович. И как я сама не догадалась? Я – наивная.

– Это мне в вас и нравится. Были бы вы расчетливой и циничной, я бы уже ехал домой, – сказал он и хлопнул по водительскому креслу: – А теперь – в музей!

Через пять минут они открывали тяжелые двери краеведческого музея города Копоть-на-Волге. И едва поднялись по ступеням, как столкнулись с дородной и важной дамой с высоким бюстом. Ее богатство под блузой, несомненно, изо всех сил поддерживала целая строительная конструкция.

Двое путешественников вежливо поздоровались.

– Нам нужно встретиться с директором музея Растопчиным, – сказала Мария. – Он здесь?

Дородная дама оглядела обоих, но живого подозрения они у нее не вызвали.

– А вам назначено, уважаемые? – строго спросила она, став еще более важной. – У нашего директора, – она сделала ударение на этих словах, – каждая минута на счету.

– Меня ждут – и с нетерпением, – без обиняков сказала гостья. – Скажите, что приехала Мария Федоровна Бестужева.

– Непременно, – ответила дама, приоткрыв ладонь, в которой сверкнул маленький серебристый сотовый. – Подождите. – Она повернулась влево, но гигантская грудь, качнувшись штормовой волной, опередила хозяйку и сама потащила важную даму в сторону.

– Да ее заносит, – тихонько заметил Крымов.

Мария, прыснув в кулачок, другой рукой крепко сжала его пальцы:

– Тише!

Дама обернулась на них, бросив осуждающий взгляд, выбрала номер в списке контактов и уже не голосом, а голоском назвала имя посетительницы. И тотчас, повернувшись вслед за великолепной грудью, оживленно улыбнулась: – Максимилиан Лаврентьевич на месте – я провожу вас.

…Перед ними открылась дверь на втором этаже – в секретарскую.

– Идите-идите, – елейно сказала грудастая дама и указала на вторую дверь с табличкой «Директор». – Он ждет вас. – Оказывается, она могла быть куда добрее, пришло бы желание. – И ждет с нетерпением.

Мария и Крымов, осознавая важность момента, вошли. За начальственным столом сидел пухлый мужчина лет сорока с двойным подбородком, в тонких золотых очках.

– Вы – Максимилиан Лаврентьевич Растопчин? – озадаченно спросила Бестужева у директора музея краеведения.

Табличка на дверях ясно давала понять, куда они вошли, но этот человек должен был оказаться лет на двадцать пять, а то и тридцать старше. Хозяин просторного кабинета с портретом президента над креслом тотчас пытливо прищурил глаза на двух гостей – особенно на крепыша Крымова.

– Я Лаврентий Максимилианович Растопчин, – ответил мужчина. – Директор музея. Максимилиан Лаврентьевич – мой отец. Он пенсионер. Папа говорил о вас. – Хозяин кабинета откашлялся. – И я ждал вас, Мария Федоровна. Но вначале объясните мне, кто с вами. Об этом господине речь не шла.

– Андрей Петрович Крымов, он – мой друг и телохранитель, – ответила Мария.

– Ваш друг, – задумчиво пробормотал директор, он явно нервничал. – Так-так…

– Десять часов назад Андрей Петрович спас мне в поезде жизнь, – добавила гостья. – Если бы не он, я бы здесь не стояла и уж точно не принесла бы вам то, что завещал передать мой отец. И, кстати, Федор Иванович просил передать документ не вам, а вашему отцу. О вас, Лаврентий Максимилианович, я до сегодняшнего момента даже не слышала.

– Возможно, вам и не следовало знать обо мне до срока.

– Кхе-кхе, – многозначительно потер под носом Крымов. – Да, мило.

– Что «да, мило»? – поднял голову с двойным подбородком Растопчин-младший.

– Да нет, я так, – покачал рукой Крымов. – В горле запершило.

– Понятно. Мария Федоровна, прошу вас, дайте мне документ, – не вставая, протянул руку Растопчин. – И садитесь, конечно… Вы тоже, – добавил он, взглянув на Крымова.

Бестужева достала из сумочки документ, шагнула к хозяину кабинета, отдала бумагу. После того, как она села на стул, рядом приземлился и ее спутник.

– Он мне не нравится, – шепнул ей на ухо Крымов, пока Растопчин читал документ.

Мария нахмурила брови.

– Нет, честно, – продолжал детектив. – Редиска.

– Перестаньте! – прошептала Бестужева.

– Просто интуиция опытного сыскаря, – едва заметно пожал плечами Крымов. – Это – дар. И выучка.

– Какой же вы хулиган. – Она едва заметно покачала головой. – Мне он тоже мало симпатичен, ну и что?

Растопчин поднял на них глаза, но лишь подозрительно осмотрел и вновь погрузился в чтение.

– Что вы намереваетесь делать теперь, Мария Федоровна? – еще до конца не изучив документ, спросил он.

– Что намереваюсь делать я? – удивилась она. – Я думала, вы мне об этом скажете… Нет?

Директор музея наконец поднял на нее глаза.

– Послушайтесь меня: возвращайтесь домой, – убежденно сказал он. – Мы позаботимся об этом послании.

– Кто это – мы?

– Мы – это мы. – Он расплылся в улыбке. – Люди, которые знают о ценности этого документа.

– Кажется, он и ко мне имеет какое-то отношение?

– К вам он имеет отношение куда меньшее, чем вы думаете, – со снисходительной улыбкой ответил Растопчин.

– Вы так в этом уверены?

– Поверьте. Вашего отца документ касался в полной мере, даже в большей, чем меня и моего отца, но не вас. – Лаврентий отрицательно замотал головой. – Не вас, уважаемая Мария Федоровна.

– Но его писали мои предки, – возмутилась Бестужева.

– Это уже не имеет никакого значения, – усмешка не покидала полных губ Растопчина. – Речь идет не о фамильном замке и не об именных часах. О документе, – крайне многозначительно, едва не по слогам проговорил он. – И в данной ситуации вы – только курьер.

– Но ради чего я рисковала жизнью? – от нее вдруг так и пыхнуло гневом. – Это я должна узнать?

– Тоже не обязательно, – покачал головой директор музея. – Меньше знаете – крепче спите.

– Правда? – Мария Федоровна даже встала со стула. – Вначале убивают Малышева, затем моего отца, покушаются на мою жизнь, и все это не имеет ко мне никакого отношения?! – Она неожиданно выбросила руку вперед: – Верните документ.

– Вы с ума сошли? – оторопел Растопчин.

– Сейчас же.

– Не отдам, – побледнев, с трудом выговорил директор.

– Этот человек убивает ударом пальца, – Мария Федоровна указала рукой на спутника.

Крымову уже не терпелось вмешаться.

– Легко, – охотно кивнул он.

Бестужева не убирала руку:

– Поэтому лучше отдайте по-хорошему.

– Я вас выставлю в два счета, – пролепетал Растопчин, у которого вмиг запотели очки.

– Документ отдай, – теперь уже встал Крымов. Он сам шагнул к директору музея, накрыл ладонью желтый лист бумаги, мягко выдернул его из-под пухлой руки Растопчина. Улыбнулся: – Так-то лучше, умник.

Позади них хлопнула дверь. Крымов и Бестужева оглянулись. На пороге стоял грузный лысеющий человек с венчиком рыжих в седину волос. Лаврентий быстро встал и разулыбался.

– У нас тут вышла накладочка, папа. – Он поспешно протирал очки выдернутым из кармана платком. – Эти господа…

– Накладочка вышла с воспитанием вашего сына, Максимилиан Лаврентьевич, – пояснил Крымов. – Он – отпетый хам.

– Да как вы смеете?! – уже в очках, брызнул слюной Лаврентий, но его эмоции никак не тронули Растопчина-старшего, впрочем, как и само оскорбление, нанесенное сыну. Он пристально смотрел на спутника Марии Бестужевой – и взгляд Максимилиана Лаврентьевича Растопчина был суров.

– Кто это? – спросил он у Бестужевой.

Пришлось все объяснять заново. Но уже становилось ясно, что здешние хозяева никак не ожидали увидеть рядом с молодой женщиной еще кого-то.

– За спасение госпожи Бестужевой спасибо, – сказал Максимилиан Лаврентьевич, – но на этом наши с вами дороги разойдутся. Отдайте документ, и всего наилучшего. – Он упрямо смотрел на дерзкого незнакомца, так беспардонно действовавшего в его родном кабинете.

Детектив перехватил разгневанный взгляд спутницы – и потому документ не отдал. Растопчин-старший побледнел, а затем сделался таким пунцовым, точно его вот-вот хватит удар.

– Отдайте! – Он даже инстинктивно протянул к Крымову руку, но тот по-кошачьи мягко отступил.

– Или вы расскажете мне все, или не получите этой бумаги, – четко сказала Бестужева.

– Видишь, папа, видишь, что они себе позволяют?!

– Заткнись! – рявкнул старший. – Вам это не принадлежит, Мария Федоровна, – четко произнес он. – Что говорил вам отец об этом документе?

– Ничего, – честно призналась Мария.

– Вот видите! Вы и для вашего покойного отца были в этом деле только курьером. Почему именно так, ваш отец сказать вам не мог, и мы не скажем; просто, Мария Федоровна, смиритесь с этим. И скажите вашему церберу, чтобы он отдал то, что Федор Бестужев перед смертью велел передать мне. Не кому-нибудь – мне, Максимилиану Растопчину!

– Ваш отец действительно велел передать этот документ этому господину? – примирительным тоном спросил у спутницы Крымов.

– Да, – кивнула она, опуская глаза.

– Держите. – Он протянул свиток Марии. – Отдайте ему – это была воля вашего отца. И смиритесь с тем, что эти господа очень плохо воспитаны. Не всем дано быть джентльменами.

Оба Растопчина снесли пощечину молча. Более того, Растопчин-старший благодарно улыбнулся:

– У вашего спутника больше благоразумия, чем я думал. Будьте же благоразумны и вы – поступите так, как он сказал.

Мария взяла свиток из рук Крымова и протянула его Максимилиану Растопчину.

– Благодарю вас, – сказал тот.

– Мы с отцом от всего сердца благодарим вас за выполненную работу, – вставил Растопчин-младший.

– А теперь скажите, вы не делали копий с этого документа? – спросил Растопчин-старший.

Мария, честность которой вызывала уважение Крымова, молчала.

– Копий быть не должно, – потряс пальцем бывший директор музея. – Ваш отец, Мария Федоровна, проклял бы вас, узнай он, что вы так поступили.

Пришлось действовать детективу:

– А может, надо было? Скопировать?

Растопчин-старший превратился в черную тучу:

– Я не получил ответа на вопрос.

– Мария Федоровна Бестужева так торопилась отдать свиток господину Растопчину, что даже не подумала о таком коварстве. И потом, слишком кровавый след тянется за этим свитком. – Брови Андрея Петровича поползли вверх. – Получили ответ?

– Не смеем вас больше задерживать, – чинно поклонился Максимилиан Лаврентьевич. – Прощайте.

– Счастливо оставаться, – бросил Крымов, взял Марию под локоть и вывел из кабинета. – Вы с честью выполнили волю своего отца, и слава богу, – сказал он ей уже в коридоре музея. – Но он же вам не говорил: не делай, Маша, копий. Не говорил?

– Не говорил, – замотала она головой.

– И потом, я не соврал: коварный план скопировать свиток пришел в мою голову, а не в вашу.

– Неужели бы отец проклял меня, узнав, что я скопировала документ? – посмотрела ему в глаза Бестужева. – Неужели?..

– Да плюньте вы на их слова и разотрите, – возмутился Крымов. – Что за сопли? Наконец, Машенька, если вы захотите узнать что-то большее и попросите меня помочь вам, ключ у нас в кармане. Ведь вам хочется узнать все, не так ли? И вы надеялись, что вас возьмут в дело.

– Надеялась, – согласилась она.

– И я уже настроился на приключения, – честно сознался он. – Кстати, я сделал даже не одну, а три копии.

Бестужева решительно кивнула:

– И правильно сделали, Андрей Петрович. – Она вновь, уже на лестничном марше, сжала его руку. – Вы – смелый. Вы – умница. Без вас я бы сдалась этим нахалам и хамам. – Мария благодарно улыбнулась ему: – Спасибо.

Уже на солнечной осенней улице Крымов оглянулся на музей – и его опытный взгляд сразу уловил искомое. За одним из окон, на втором этаже, к стеклу прилипли два лица: Растопчина отца и сына. Одно лицо было в высшей степени разгневанным, другое – обиженным и злым. И даже с улицы Крымов разглядел, что Растопчин-старший держит у своего уха телефонную трубку…

4

– Домой, в Царев? Или в Бобылев? – спросил Крымов, когда они шли по центральной городской улице в сторону вокзала. – В его пригороды, а? – Крымов вздохнул. – Знаете, Маша, как захотите. Не стану вас ни удерживать, ни отговаривать. Идти дальше – опасно, забыть обо всем – невозможно. Доверюсь вашей женской интуиции. Куда хотите?

– С вами так легко, – неожиданно вырвалось у нее.

Крымов улыбнулся. Как радостно услышать такое. И вообще все было хорошо. Даже тени Растопчиных за окном – и те таяли и уходили прочь дымом. В этот ясный осенний день было много солнца, впереди открывался парк, его по кругу с шумом обходил старый красный трамвай.

– Так куда путь держим? – вновь спросил он.

– В бестужевскую усадьбу, конечно, – уверенно ответила Мария. – Только для этой поездки экипироваться нужно как следует. Я вам говорила, деньги у меня есть. Мы с папой никогда не нуждались. Так вышло. Если у вас нет незаконченных дел в нашем Цареве…

– Вначале стоит позавтракать, – решил Крымов. – Найдем кафешку?

– Найдем, – согласилась Бестужева.

– Хочу яичницу и сосиски.

– А я хочу йогурт и салат. И апельсиновый сок.

Им и впрямь было легко друг с другом – и разговаривать, и просто идти рядом молча, улыбаясь утреннему солнышку. И Андрей уже готов был, бросив все, ехать с этой женщиной куда ее душе будет угодно. Хоть на край света. Давно он не чувствовал себя так хорошо, даже несмотря на то, что Мария Федоровна оказалась спутницей небезопасной. Подумаешь, вот еще забота. А как легко и приятно было нести ее дорожную сумку! Нес бы и нес день за днем…

В кафе «Утро», у стеклянной стены, открывавшей панораму старого города, они сделали заказ и вскоре с аппетитом принялись завтракать.

– Сок и йогурт оказались очень кстати, – сказала Бестужева.

– Завтрак в счет моего аванса, – сказал Крымов.

– Ну уж нет, – очень решительно возразила Мария Федоровна. – Своего детектива я буду кормить сама. И возражений не приму. Хватит мне вашего джентльменства.

Увлеченный спутницей, Крымов не заметил, как напротив окон кафе остановился черный «Мерседес» с тонированными стеклами. Он казался таким мрачным среди ясного солнечного дня. Из машины никто не выходил.

Наконец, завтрак был окончен.

– Я в дамскую комнату, – сказала Бестужева. – Следите за нашей дорожной сумкой, Андрей Петрович, там наши бесценные ксерокопии.

Она ушла. Даже размышлять об этой женщине было очень приятно, не то что смотреть на нее. Но через пару минут что-то подтолкнуло Крымова взглянуть за окно кафе – там, у черного «Мерседеса», стояли двое: Мария Бестужева и недавний их знакомец Лаврентий Растопчин. Кажется, он извинялся и расшаркивался перед Марией, вежливо разводя руками, а его знакомая никак не хотела принимать эти извинения. Ошибку свою Крымов понял сразу, как только открылась задняя дверца, и в темном салоне он увидел разъяренное лицо Растопчина-старшего. А поняв это, подскочил так, что стул едва не опрокинулся за его спиной. Лаврентий не разводил руками – он указывал на дверцу машины, требуя подчиниться и немедленно забраться внутрь, к его отцу. В следующую секунду мощная рука Максимилиана Растопчина ухватила ручку Бестужевой и рывком втянула молодую женщину в салон автомобиля – Мария едва успела пригнуть голову. Быстро оглянувшись на окна кафе, где, уже собранный в пружину, Крымов готов был выбить в прыжке стекло, Лаврентий захлопнул за Бестужевой дверцу, рванул переднюю, торопливо плюхнулся рядом с водителем, и «Мерседес» сорвался с места.

Через несколько секунд Крымов стоял на тротуаре, но черный автомобиль исчез за поворотом.

– Ах вы, подонки! – вырвалось у Крымова. – Найду вас, места живого не оставлю на обоих! – Он просто не верил, что такое могло случиться. – Музейные работники! На котлеты пущу!

Он попытался поймать левака, но несколько машин пролетели рядом, даже не заметив его. Из кафе выбежал официант:

– А расплатиться?! – потребовал он.

– У меня там сумка осталась, не видели? – огрызнулся Крымов. – Думаете, я вор? Похож?

Официант исчез. Тупо простояв на тротуаре еще с полминуты, пошел назад и Крымов.

Мысли его путались: то, чему он стал свидетелем, было самым настоящим похищением. Как, интересно, отец и сын Растопчины собирались оправдываться за эту оскорбительную беспардонность, да что там – за прямое насилие? Не перед законом оправдываться – перед ним, Андреем Крымовым?

Но уже через полтора часа поисков детектив запаниковал, а к вечеру почувствовал, что земля уходит из-под его ног и он вот-вот окажется стоящим на пустоте. Лаврентий Растопчин этим утром, сразу после их ухода с Марией, взял бессрочный отпуск, оставив вместо себя зама – ту самую дородную даму с мощным бюстом. Растопчин-старший оказался вдовцом, младший женат не был. Жили они под одной крышей в большой квартире, в которой никто не отзывался ни на звонки, ни на стук. Сотовые телефоны обоих Растопчиных также оказались отключены. Дача их в двадцати километрах от города пустовала. Друзьями отец и сын не обзавелись, а знакомые ничего не знали об их частной жизни. И черного «Мерседеса», на котором увезли Бестужеву, ни у того, ни у другого не было. Отец и сын просто исчезли, как сквозь землю провалились, прихватив с собой его, Андрея Крымова, королеву. Украли ее! А он, опытный сыскарь, вдруг распустивший губы и слюни, заслушавшийся скрипочку в своем сердце, дал так просто обвести себя вокруг пальца, обмануть, лишить уже ставшего дорогим ему человека.

Крымов уже хотел было обратиться в полицию, но тут на его сотовый пришло СМС-сообщение с телефона Бестужевой: «В органы обращаться не советуем, это может только навредить Марии Федоровне. Ничего не предпринимайте – и скоро получите вашу даму». Они словно мысли его читали!

– Сволочи, – только и проговорил детектив.

1

Поиски подточили не только моральный дух Андрея Крымова, но и его финансовое положение: в сердце засела неизъяснимая тревога о судьбе Марии Бестужевой, а в кармане осталось чуть больше пятисот рублей. Поэтому его крайне обрадовала афиша, висевшая в краеведческом музее городка Копоть-на-Волге, которую в последний визит он прочитал совершенно случайно.

Она сообщала:

«С 11 по 13 сентября состоится научная конференция историков-краеведов и этнографов Царева, Саратова, Суходолова, Копоть-на-Волге, Сермяжинска, Оренбурга и Казани. Тема: «Казачество и кочевые народы Средней Волги: противостояние и культурный взаимообмен».

13 сентября было на исходе, но кто так просто покидает город после трехдневной конференции? Без официального банкета и его продолжения? Крымов выбрал номер в записной книжке сотового телефона и послал вызов. Через полминуты он услышал близкий гром тяжелой артиллерии:

– А я тебе говорю: хрен ты плешивый, а не историк! – голос был пьяноватый и напористый. – Лысый хрен, вот кто ты! – Там же фоном гремела посуда, слышались громовой хохот и переливы гармони. – А руками будешь махать, так я тебе так махну, что яйца отвалятся! Будешь в руках носить! И науке одолжение сделаю! – И только потом очень громко: – Алло?!

– Егор Кузьмич, ты все воюешь? – весело спросил Крымов.

– Кто это? Не узнал? Где ты сейчас, странник?

– Да кто это, кто?!

– Крымов, Егор Кузьмич, Крымов, друг твой, господи ты боже мой!

– Андрюшка, ты?! – воскликнули не просто радостно, но почти исступленно.

– Я, Егор Кузьмич, я!

– Вот родная душа! А тут такая сволочь понаехала! Степная! Русь им не нравится! Князья им не нравятся, Рюриковичи наши. Завоевали их, видите ли! Мурзы и беки их отрада! Вякают басурмане! Молча-ать! – рявкнул он уже в сторону.

– Так где ты сейчас, Егор Кузьмич?

– Далеко я, Андрюша, – отозвался голос. – В Копоть-на-Волге, на семинаре, по кочевникам, будь они все неладны.

– Говори, где остановился, в какой гостинице? – уже от души смеялся в трубку разом повеселевший Крымов.

В гостинице «Луга заливные», куда через четверть часа зашел Андрей, было шумно, накурено и пахло спиртным. Уже третий день стены раскачивали более полусотни историков-краеведов и этнографов поволжских губерний, занявших все номера до последнего. Семинар, проходивший в городской библиотеке, закончился, и теперь историки гуляли, как и предполагал Крымов, на банкете. За столами, не сомневался он, сейчас было жарко: там устраивали свары, ругались и бросались друг на друга матерые краеведы, отстаивая каждый свою точку зрения, и не только на «противостояние и культурное взаимовлияние» казаков и кочевников Средней Волги. Но и в целом – на всю историю матушки-России.

Эхо битв, потрясавших здешний ресторан, отчетливо слышалось и в гостиничном холле. Уже немолодая консьержка явно опасалась краеведов – она пряталась за своей хрупкой перегородкой, выходить не желала, прислушивалась и посматривала на все лишь со стороны. В Крымове она сразу признала человека нормального, в своем уме, далекого от истории родного края и его исторических перипетий. Солидный, подтянутый молодой гость облокотился на барьер, понимающе улыбнулся:

– Гудят постояльцы?

– Да я с девяностых годов, когда бандиты у нас сходку устраивали, так не боялась, – подходя с другой стороны, шепотком объяснила ему консьержка. – Ужас, что творят! Пьяные все! Уже три дня пьяные! Как придут со своей конференции, так и рвут друг друга на части. Как звери! А тут им еще и банкет. Это куда же? Чтоб совсем треснули от водки, костьми легли? Завтра гостиницы здесь не будет – помяните мое слово. Еще по Центральному телевидению объявят: была, мол, да сплыла. – Она с сожалением посмотрела на интеллигентного мужчину. – А номеров у нас, к сожалению, нет. И рада была бы устроить, но нет, – махнула рукой. – Да, может, и к лучшему. Целее будете. Как под ними земля еще не разошлась? Тут у них есть один крепкий дедок, моложавый еще, так он медведем ревет, такой голосина, хоть полицию вызывай. Я бы и вызвала, да администратор наш не позволяет, говорит: потерпи, Валентина Прокопьевна, до завтра. Живой тебя увижу – не обижу: премию дам. Так еще пережить надо! Вот так.

– А расписание междугородних поездов у вас есть, Валентина Прокопьевна? – вежливо спросил Андрей Петрович.

– Пятьдесят рублей, – живо кивнула та.

Отдав полтинник, Крымов взял тоненькую книжечку, но пролистать ее не успел. Обернулся на знакомый басок, совсем рядом выводивший: «Эх, дуби-инушка, ухнем!» А с «Эх, дубинушка, сама пойдет» по лестнице уже спускался крепенький пожилой дядька в солдатских штанах и сапогах, расшитой косоворотке, с красным лицом. Седая борода его торчала лопатой.

– Он, он! – зашипела консьержка. – Тот самый дедок! Это он сейчас поет, а заговори с ним, заревет что есть мочи. Еще и пугать будет!

Крымов потер подбородок. «Да ты хорош! – подумал он про себя. – Коньяку-то в тебя, Егор Кузьмич, господин Добродумов, вошло не менее пол-литра, а то и поболее». Старый друг покойного отца выглядел бодряком, хоть табличку на грудь вешай: «Огнеопасно».

– Андрюша! – увидев младшего товарища, взревел Егор Кузьмич и развел в стороны руки. – Друг мой ситный!

– Господи, – втянула голову в плечи консьержка. – Да он вас с кем-то спутал! Совсем допился! Уходите, уходите скорее!

– Вот сюрприз! – прошагав через холл, дедок обнял Крымова, стиснул, подержал так недолго, уже хохочущего, ткнулся в него седой головой. Он был немного пониже Крымова. – Вот повезло мне! Вот подфартило-то!

– Здорово, Егор Кузьмич, – переведя дух от смеха, хлопнул его по плечу Крымов. – Ты для меня тоже кстати, ой как кстати в этом городе оказался.

– Так вы его знаете?! – отступив, спросила консьержка, точно «дедок», как она его назвала, был прокаженным. – Вы тоже краевед?!

Для бедной женщины это выглядело форменным предательством со стороны Крымова.

– Я тебе говорил, Прокопьевна: всем «кочевникам» мору крысиного в стаканы положить? – из-за плеча Крымова мрачно зыркнул на нее Егор Кузьмич. – Говорил? За потоптанную Русь? А ты им, значит, сахарку вместо того принесла, так? Рафинаду? Может, еще и подушки взбила?!

– Да ты что ж такой грозный, Егор Кузьмич? – живо поинтересовался Крымов. – Зевс прямо, громовержец! Вы его не бойтесь – он добрый, – обернулся он к консьержке, но та попросту испарилась от греха подальше.

– Плюнь ты на нее – дура она, – уже примирительным тоном сказал Егор Кузьмич и подмигнул младшему товарищу. – Идем ко мне в номер: коньячок у меня чудодейственный – такой голос прорезается. – Он вцепился Крымову в локоть. – Командирский! «Севастопольский бриз» называется. Я его еще вчера с фуршета попер. А на банкет не вернусь – хрен на них положу. Тем паче и коньяк с икрой на этом банкете закончился, одна их водка «копоть-на-волжская» и осталась: отрава, скажу тебе, лютая!

Крымов внимательно оглядел земляка.

– Что? – спросил тот.

Крымов пожал плечами. Расшитая поддевка, солдатские штаны и сапоги выглядели чересчур вызывающе.

– Ты как-то одет чересчур по-фольклорному, а? – отметил Андрей Петрович.

– Чем тебе русская одежка плоха? – нахмурился Добродумов.

– Да не плоха вовсе…

– Я патриот, русич. Понял?

– Понял-понял. А где лапти тогда?

– Дерзишь, сыщик? Я цивилизованный русич, – ответил Егор Кузьмич.

Крымов рассмеялся.

– Ладно, идем, товарищ краевед.

Егор Кузьмич Добродумов был известным царевским историком-краеведом и общественным деятелем, когда-то преподавал в Институте культуры и был обожаем студентами, издал с пяток книг, а затем бросил все и ушел на пенсию. Так и сказал: «Надоело все. И все надоели, сволочи. То так тебе историю перепишут, то эдак. Отдохну пару годков, мозги прочищу, а потом свою историю Отечества напишу. Героическую». Но от конференций не отказывался, от банкетов тем более. И на последних свою точку зрения отстаивал со всей искренностью горячей натуры. Крымов был на тридцать пять лет моложе Егора Кузьмича, то есть ровно вдвое, но считал его за ровесника. Впрочем, Добродумов, этот крепкий русский дедок, которого так запросто не переломишь, а скорее сам об него переломишься, походил просто на мальчугана-задиру.

В гостиничном номере детектив и поведал Егору Кузьмичу о событиях последних суток. Во время его рассказа краевед Добродумов даже перестал закусывать – только пил маленькими рюмками вынесенный с фуршета коньяк, курил свой «Беломорканал» и время от времени повторял: «Так-так, сыщик. Так-так».

– А вот тебе и так, Егор Кузьмич, – в конце рассказа заключил Крымов, – в своей жизни я повидал многое и, конечно, отчаиваться не привык. Но это когда дело касалось меня. А тут – эта женщина, Мария Федоровна…

– С ее отцом, Федором Бестужевым, я пару раз встречался – закрытый был человек, – кивнул Егор Кузьмич. – А вот Дмитрия Дмитриевича Конникова знаю прекрасно. И, похоже, он в курсе ее дел. С него бы и начать. Так ведь ты хочешь королевну свою идти спасать безотлагательно, верно?

– Верно, – согласился Крымов. – Я отыскать ее должен в первую очередь. И потому мне нужны деньги в долг. Домой возвращаться не стану – сразу в Бобылев поеду.

– Деньги я тебе достану, – махнул рукой Добродумов. – Карточка с собой. Вмажем?

– Наливай.

Коньяк был выпит, вслед за тем и початая бутылка местной водки, которую до того так хаял Егор Кузьмич. Он пил ее морщась, зло пил, как из-под палки, но упрямо, словно хотел поскорее избавить мир от копоть-на-волжского зелья. Гостиница время от времени вздрагивала от редких, но все более отчаянных вскриков постояльцев. Где-то уже на редкость коряво играла гармонь. За это время Андрей Крымов успел изучить расписание уходящих из Копоть-на-Волге поездов. В интересующем его направлении поезд отправлялся завтра, в одиннадцать утра. Когда пошел четвертый час пополуночи, краевед спросил:

– А скажи-ка другое, Андрей, не нужен ли тебе помощник?

– Какой помощник? – удивился Крымов.

– Ну спутник, товарищ, – многозначительно ответил Егор Кузьмич. – Единомышленник и друг. А?

– Это ты о себе?

– Нет, я о том кренделе из степи, которому сегодня чуть харю не начистил, – нахмурился Егор Кузьмич. – О себе, конечно!

– Я только за, – ответил Крымов. – А ты не тяжеловат для таких путешествий? Там, в перспективе, я чувствую, беда на беде и бедой погоняет.

– А ты меня не старь, – откликнулся бывалый краевед и выпил рюмку. – Хоть и знаю, что ты бычок, а могу с тобой и на ручках потягаться, если хочешь. Как?

Крымов отмахнулся:

– Не люблю мальчишества. Я-то тебя взял бы. Только смотри, Егор Кузьмич, завтра ведь сам откажешься.

– Не-а, – покачал головой Добродумов. – Не откажусь. Вот увидишь, завтра вместе и поедем. Ложись на диван, одеяла в шкафу. Позавтракаем в этом задрипанном ресторанчике и двинем. – Он прищурил один глаз. – А куда ехать-то, прослушал?

– В Бобылев.

– Точно, в Бобылев! – радостно оживился Егор Кузьмич. – У меня ж тетка из Бобылева! И бабка. Я твоим проводником буду, – со знанием дела кивнул он, – в смысле экскурсоводом. Без меня ты все равно заблудишься. Тебя бобылевцы полюбят и не отпустят. У них бабы знаешь какие решительные? Титьками о тебя потрутся, заговорят, и хана. Заметано – едем вдвоем!

2

Утром краеведы-патриоты вставали с неохотой. Мучились головной болью, цеплялись за подушки и вопрошали друг друга, не осталось ли чего. И жива ли Россия? Проклинал все и Егор Кузьмич, но делал это тихо, заговорщицки, точно готовя кому-то месть. Полицию все-таки вызвали – на первом этаже, за полночь, постояльцы учинили драку, возникшую, разумеется, на почве расхождения профессиональных взглядов и потому имевшую чисто научную подоплеку. Что не помешало высадить окно табуретом и разбить вдребезги телевизор. Не обошлось и без членовредительства. В коридоре кто-то из «степняков», с вечера натерпевшись от Егора Кузьмича упреков, крикнул: «Добродумова ищите, тут без него не обошлось! Он вчера всех баламутил, со свету сживал!» Пока разгорался весь сыр-бор, Крымов отпер черный ход универсальной отмычкой, с которой никогда не расставался, и они вместе с Егором Кузьмичом покинули среднерусскую гостиницу «Луга заливные» чисто по-английски.

– Какое гостеприимное место испоганили своим присутствием, – оскорбленно бросил через плечо краевед Добродумов, явно обращаясь к степнякам-краеведам, сейчас, как и все, мучившимся похмельем, хотя многим из них религия возлияний никак не позволяла. – В бесовское место превратили. Осквернили на сто лет вперед. Постоялый двор для вампиров. Ни за какие шиши сюда не вернусь. Тьфу!

Теперь Егор Кузьмич был одет иначе – не в поддевку и солдатские штаны, а в потрепанный джинсовый костюм, отчего стал походить на хиппи со стажем. На плече у него висела объемная модная парусиновая сумка с большим количеством карманов и замочков.

– Фартовая сумка у тебя, – оценил Крымов.

– Котомка моя, – тряхнув плечом, объяснил Егор Кузьмич, делая ударение на «о». – Сын подарил, сказал: странствуй, отче. Вот с такой же и Лев Николаевич по земле русской ходил.

Крымов с сомнением посмотрел на «котомку»:

– Вот именно с такой?

– Почти, – ответил Егор Кузьмич.

– А где ж твои сапоги народные? – походя вспомнил Крымов. – И весь твой фольклорный костюм? Неужто в сумке?

– Я его у тутошних оставил. Потом вышлют. Или надо было с собой взять сапоги, через плечо на веревочке?

– Нет, правильно, что оставил, – согласился детектив.

– Смотри, могу вернуться, – пожал плечами Егор Кузьмич.

В трех кварталах от гостиницы Добродумов увидел пивной ларек и немедленно направился к нему.

– Ты, Андрюша, не сердись, – сказал он, – мне для пользы дела принять надо. Осветлить голову. Прочистить энергетические пути. – С ходу нырнув головой в окошко, он уже спрашивал, когда привезли «пивко», хорош ли напиток, нравится ли копоть-на-волжским гражданам. Все разузнав, вынырнул. – Сам-то будешь прочищать?

– Я лучше потом коньяку выпью, – замотал головой Крымов. – Не хочу мешать.

– А я так смешаю, – вытягивая из окошка кружку пенного золотого пива, сказал Егор Кузьмич, отхлебнул, зажмурился от удовольствия. – Мне этот букет только на пользу. – Почмокал. – Водка у них – дерьмо, а пивко-то неплохое.

Осенний день был светлым и теплым. Крымов терпеливо ждал, когда Егор Кузьмич вдоволь насладится копоть-на-волжским пивом. Но и краевед не растягивал удовольствие, знал: надо спешить на вокзал. Правда, о папироске не забыл. Прикусил мундштук, щелкнул зажигалкой, затянулся жадно, пустил выхлопом едкий дым рядом с лицом Крымова. Андрей, поморщившись, отступил.

– А что мне еще остается, как не радоваться утру да солнышку? – когда первая кружка улетела и пошла вторая, горестно и счастливо одновременно вздохнул Егор Кузьмич. – Я, Андрюша, пенсионер, сижу дома, балдею. Разве плохо? Тоска, правда, гложет, но так я, когда совсем загрущу, самогон варю по отцовскому рецепту. В память о родителе. Тоже развлечение. И хобби. Кстати, мой самогон «Добродумовским коньяком» называют. Соседи.

– Да уж знаю. Угощался. Хорош самогон.

– Пять звездочек дают. – Добродумов метко запустил окурок в урну. – Так-то! – Опрокинул в себя остатки пива. – Ну я готов к странствиям.

Они поймали мотор. По дороге Егор Кузьмич внимательно присматривался к улицам, пока водитель не услышал приказ: «Стоп!»

Притормозили ровно у супермаркета. Добродумов вынырнул из салона. Через пять минут он торопливо шагал к машине с двумя бутылками коньяка. Взглянув на часы, Крымов распахнул для него дверцу.

– Куда две-то, Егор Кузьмич?

– Это ж «Севастопольский бриз»! – сказал тот. – Вчера его пили. Забыл? Который я с банкета увел? Коньяк недорогой, но добрый. – Он сунул бутылки в свою сумку. – Для твоих энергетических путей, кстати. Прочистишь. Забочусь о тебе, разведка!

На вокзал они прилетели быстро. Город был небольшой. Прошагав к кассам, Крымов нырнул головой в окошко:

– В Бобылев, два, можно плацкарт. Есть, надеюсь?

– Поезд «тридцать пятый», Царев – Казань, с остановками в Копоть-на-Волге, Суходолове и Бобылеве. Через пятнадцать минут отходит.

Андрей Петрович переиграл маршрут в мгновение ока.

– Отлично – берем. Но только до Суходолова, девушка.

– Как скажете. В Суходолове остановка пять минут.

Они стояли на перроне у своего вагона.

– Я же знал, что еще папироску на вокзале уговорить успею, – выдувая из мундштука лишний табак, сказал Егор Кузьмич. – Эх, прощай, Копоть-на-Волге! – оглядев перрон, благостно вздохнул он. – Давненько не был тут, увижу ли еще? Я же, Андрей, всю Волгу проплыл и все Поволжье прошагал, знаю каждый городок, каждую деревеньку. – Егор Кузьмич дымил основательно. – Вот как ты думаешь, отчего так город назван: Копоть-на-Волге?

– Честно? Не знаю, – признался Крымов.

– А я все знаю, Андрюша, – не задумываясь ответил Егор Кузьмич и затянулся папиросой. – Знаю все и с этим живу.

– Ну, скажи мне, отчего он так называется: Копоть-на-Волге? Что это за название такое? Я понимаю – Царев. Или Нижний Новгород. Да хотя бы Суходолов. А то – Копоть-на-Волге! – Крымов замотал головой. – Нарочно ведь не придумаешь.

– Леща тут коптили, – выдыхая дым, прищурив левый глаз, сказал Егор Кузьмич.

– Леща коптили? – поморщился Крымов.

– Коптили, – кивнул Добродумов. – А что ты думаешь? И как коптили – тоннами, баржами. Девать было некуда! Бывало, купец Стародубцев, голова этого дела, хватался за голову-то и кричал: «Что ж мне с этим лещом-то делать? За границу, что ль, посылать? Так ведь там свой лещ имеется! Камбалой зовут».

– Чего разбушевался-то? – спросила проводница.

– Уроки краеведения даю, – парировал Егор Кузьмич.

– Какие уроки? – поморщилась она.

– Краеведения, мать. Наука о родном крае это.

– Какая я тебе мать? – возмутилась проводница. – Я вдвое младше тебя. Сыночек! – раздраженно покачала она головой.

– Идем, краевед, – взял его за рукав Крымов. – Поезд скоро отходит.

– Только я запамятовал – куда мы едем?

– В Суходолов.

– А не в Бобылев?

– Потом в Бобылев.

– Ладно, мне пофиг – главное, дорога.

– Будет еще пить ваш папаша – высажу на первой станции, – заявила строгая проводница, забираясь вслед за детективом. – Я бы таких ораторов дальше тамбура не пускала.

Они ехали в полупустом плацкартном вагоне. Их открытое купе только им и досталось – экономно и удобно. Напротив, у окна, тоже никого не было. Через две перегородки бубнили две бабки. Егор Кузьмич спал на постели одетым, протяжно посапывая. Крымов сидел напротив. Выпив сто пятьдесят коньяка «Севастопольский бриз», он смотрел в окно – на поля и леса, давно сменившие копоть-на-волжские пригороды. Слева, за дальним окном, открывалась Волга и шел холмистый берег. Крымов размышлял. Смерть от удавки – быстрая, но страшная. Сам способ убийства – изощренный. Если Мария, его Машенька, права и все было именно так, эти смерти и впрямь ритуальные. Несомненно, Малышев перед смертью сдался и открыл убийцам что-то. Возможно, имя Бестужева. На него давили, его шантажировали. Как и чем, еще только предстояло узнать. Но все, что он мог назвать, это имя другого человека. Того, у кого хранился документ. Значит, Федор Бестужев был в этой смертельной игре более важной персоной. Но кем? И все ли ему, новому знакомцу, рассказала осторожная и потому скрытная Мария Федоровна? А заносчивые и нервные Растопчины – кто они? На чьей они стороне? С одной стороны, Бестужев доверял им, с другой – они так цинично похитили его дочь. Вопросы, одни вопросы! И вот что еще, двух стариков-историков убивают одной и той же удавкой – золотым шнурком с черными полосками. Заинтриговало это совпадение полицию или она даже не обратила на то внимания? Два разных города. В одном случае – убийство на почве ограбления. В другом – видимое самоубийство. Возможно, что упустили из виду. Так не обратить ли их внимание на этот факт ему самому? – решал Крымов. – Органы могли бы оказаться запасным буфером в этой запутанной и жестокой игре. Где-то отпугнуть негодяев, где-то принять удар на себя. Главное, не помешали бы.

«Вот же выходит путешествие! – под перестук колес задавался вопросами детектив. – Милая Маша, Мария Федоровна, где же вы сейчас? Если хоть волосок упадет с вашей головы, я Растопчиным головы как курятам посворачиваю! Подлецы…» И вновь, под перестук колес, как влюбленный мальчишка он повторял ее имя…

Часа через три пути, когда Крымов уже и сам успел вздремнуть, Егор Кузьмич пошевелился и жалобно попросил:

– Пи-ить! Андрей! Пи-и-и-ить!

Крымов поднес старшему товарищу минералки.

– Ты что ж травишь меня? Коньяку дай!

Крымов налил краеведу полстакана «Севастопольского бриза». Тот, причмокивая, выпил.

– А теперь и водички можно.

Глотая громко и жадно, обильно окропив седую бороду и грудь, Добродумов промычал благодарность и тотчас уснул. Еще через два часа, когда до Суходолова уже было недалеко, Крымов растормошил спутника:

– Вставай, Егор Кузьмич, скоро на месте будем. И умойся, что ли, а то вид как у лешего, ей-богу.

3

В Суходолове лил дождь. Пока Егор Кузьмич клевал носом в зале ожидания, Крымов сделал несколько необходимых звонков. Последние были – в музей, где работал директором Вениамин Малышев, и его дочери Галине. Телефон ему дали в том же музее. В машине, которую они тормознули, Добродумов то засыпал, то прищуренным глазом поглядывал на серые мокрые улицы.

Но в краеведческий музей Суходолова он заходил гордым и важным, разве что лицо его пылало огнем, но седая лопатообразная борода придавала благообразности.

Тамара Петровна Ястребкова, нынешний директор музея, встретила их радушно. Еще на вокзале Крымов позвонил в музей и представился учеником Малышева из Царева. Нагло соврал. Сказал, что с ним будет и старинный друг покойного – профессор Егор Кузьмич Добродумов. Тамара Петровна, милая женщина среднего возраста, еще недавно служившая помощницей Малышева, рассказала все обстоятельно. И показала тот самый зал на втором этаже, где обнаружили у стены труп сторожа Фомы Никитича Жаркина с распоротым горлом, и в центре – задушенного Вениамина Вениаминовича Малышева.

– Гляди, кровь так и въелась в паркет, – хмуро кивнул Добродумов на бледное пятно. – Лак поистерся, вот и осталась. Теперь уже не выведешь.

– Да, страшная метина, – согласилась Тамара Петровна. – Наши это место теперь обходят.

– Не дыши на директрису, – когда они возвращались в ее кабинет, строго прошипел Крымов.

Из двухчасовой беседы с новым директором музея детектив вынес главное: Вениамин Малышев был человеком добродушным и открытым, но только в те часы, пока находился на работе. Знали, что он увлекался геологией, коллекционировал какие-то кристаллы, а когда был помоложе, то уходил в длительные походы, в том числе и на Хазарский полуостров, таинственное место на Волге, на ее знаменитой луке. Никто и ничего не знал о его личной жизни, кроме того, что у него были недавно овдовевшая дочь Галина и двое внуков – Коленька и Мишенька, кажется, семи и девяти лет. «Вот чьими жизнями шантажировали его убийцы, – слушая разговорчивую Ястребкову, сразу догадался Андрей Петрович. – Вот почему он назвал имя Федора Бестужева, своего друга, куда более важной птицы в этой игре, чем он сам». И обвинять его за это было трудно. Тамара Петровна сказала и много и мало. Крымов уяснил главное: Вениамин Малышев был крайне закрытым для мира человеком, но виртуозно прятал эту закрытость под маской доброжелательного начальника и фанатично преданного истории родного края ученого мужа. И Бестужев, и Малышев вели двойную, а то и тройную жизнь, и посторонним через их раковину было не достучаться.

– Тебе стыдно бывает? – на улице спросил Крымов у спутника.

– Бывает, Андрюша, – ответил тот. – А чего случилось-то?

– Ты у директрисы весь кабинет спиртом продышал, вот что случилось.

– Подумаешь, какие мы нежные, – с вызовом заметил Егор Кузьмич. – Свежачком-то и дыхнул пару раз.

– Там не только свежачок был, – горячо возразил Крымов. – Там такой букет – о-го-го! И не пару раз, а два часа дышал. Окна запотели. Хорошо, она женщина догадливая, сказала мне на выходе: понимаю, мол, скорбит человек. Поминает товарища.

– Вот, – Добродумов ткнул пальцем в товарища. – Умная женщина. Не то что ты – балбес. Куда мы теперь, поводырь?

– Поезд в Бобылев идет в семь утра, – когда они шли по улице, сказал Крымов. – На вокзале торчать не хочется. Снимем номер на двоих в недорогой гостинице. Что скажешь?

Уже через пять минут машина остановилась у гостиницы под названием «Дом колхозника».

– Гнусное название, – отреагировал Добродумов. Но быстро унялся. Увидев интерьер ресторанчика, прилагавшегося к гостинице, снисходительно махнул рукой: – Ладно, уговорил, осмотримся.

Взяв недорогой двухместный номерок, они бросили вещи и спустились вниз. Отобедали в ресторане.

– Я еду к дочери Малышева, а ты без меня веди себя скромно. Ага?

– Буду тише воды и ниже травы, – пообещал Добродумов. – Веришь?

– Хочу верить, – откликнулся Крымов.

Андрей выскочил в серый непогожий день, поймал мотор и назвал адрес. Он ехал к дочери Малышева – Галине Саниной, овдовевшей год назад. Андрей Петрович уже знал, что ее муж разбился на машине.

Ему открыла женщина лет тридцати в джинсах и майке, она оказалась миловидной и совершенно подавленной. Смерть отца, как видно, поразила ее до глубины души.

Галина сварила гостю кофе, подала печенье.

– Что вас интересует, Андрей Петрович? – напрямую спросила она. – Вы не похожи на тех, кто дружил с отцом. На историков. На его учеников. Кто вы и что вам нужно?

– Вы правы, я не историк, – сказал он. – Я – детектив. В Цареве скончался, а предположительно был убит, товарищ вашего отца – Федор Бестужев.

– Я помню его, – хмурясь, оживленно кивнула Галина. – Хорошо помню.

– Так вот, я друг его дочери – Марии.

– И о ней я слышала не раз. – Она заметно побледнела. – Смерть папы и убийство Бестужева как-то связаны?

– Пока я не знаю, – Крымов не хотел пугать молодую женщину. – Но пытаюсь узнать. Для этого мне надо, чтобы вы рассказали об отце. Вспомнили что-то важное. О его друзьях. Коллегах. О занятиях. Чем он увлекался? Что любил? За что с ним могли обойтись так, как обошлись?

– Вы думаете, это не ограбление музея?

– А вы серьезно верите в то, что кто-то полезет в краеведческий музей за медяшками и бусами из разрытых курганов? Да еще совершит ради этого двойное убийство? Я так не верю.

– Что же тогда?

– Об этом я и пришел вас спросить.

Сделав глоток кофе, Галина поставила чашку на блюдце.

– Вы пришли не по адресу, Андрей Петрович. Странно это услышать от родной дочери убитого, верно? – Она грустно улыбнулась. – Папа на самом деле был очень закрытым человеком. Я понимала, что у него есть другая жизнь, но не знала какая. И всегда ревновала его к этой жизни. Особенно после смерти мамы – мне тогда было лет двадцать, не больше. Маму тоже угнетала его обособленность. Мне кажется, она так и жила с этой горечью и недоговоренностью в сердце.

С ее слов портрет покойного Малышева вырисовывался все ярче. Едва он сбрасывал маску открытого и веселого человека, как раковина его захлопывалась даже для домашних и он становился затворником и молчуном. Даже обидчивым недотрогой, если ему перечили, пытались нарушить его одиночество.

– Был у него один товарищ, который у нас в Суходолове знал его лучше других, – Эрнест Эрнестович Крэмм, – в конце беседы сказала Галина. – Яркое имя – просто так не забудешь. Он из поволжских немцев. Они еще в университете вместе учились. Не знаю, где он живет, но они дружили много лет. Ссорились, мирились. О чем-то спорили по ночам. Не знаю. – Она пожала плечами. – Найдите его, если вам так это нужно. Конечно, если он еще жив.

Уже в коридоре она спросила:

– Почему Мария Бестужева сама не приехала ко мне, а наняла вас – сыщика?

Крымов покачал головой:

– Она пропала. Вернее, ее похитили. Вчера утром.

– Похитили?! Боже мой. – Галина даже закрыла ладонью рот.

– Простите, не стоило вам этого говорить. С другой стороны, может быть, и стоило. Просто будьте осторожны, Галина Вениаминовна. Это все. Еще раз простите за беспокойство и прощайте.

Выйдя в интернет, Крымов узнал, что Эрнест Эрнестович Крэмм жив. А вскоре узнал и где живет семидесятипятилетний пенсионер, доктор исторических наук.

4

– Эрнест Эрнестович? – спросил Крымов у отворившего дверь старика в домашнем халате. – Господин Крэмм?

Их разделяла цепочка в проеме двери. Хозяин дома с подозрением выглядывал из своей норы.

– Он самый, – ответил он. – А вы Суздальцев Петр Андреевич? Следователь? Дайте документ, пожалуйста.

Важно проглядев очередную крымовскую липу, Крэмм еще раз посмотрел в глаза гостю:

– Я вам верю. – Цепочка была снята. – Вот как судьба распорядилась с моим другом-недругом Веней Малышевым. Ужас, ужас… Проходите, Петр Андреевич, милости прошу.

Гостиная Эрнеста Эрнестовича была завалена книгами и папками.

– Да у вас тут целая библиотека, – заметил гость.

– Вы еще кабинета моего не видели, – не оборачиваясь, откликнулся хозяин квартиры.

На большом раскладном столе, распухшем от книг и папок, примостился ноутбук. «Продвинутый профессор, – с улыбкой решил Крымов. – С ним держи ухо востро».

– Что вы хотите узнать о моем друге-недруге? – когда они сели в кресла друг против друга, спросил хозяин дома.

– Почему друг – понимаю, – улыбнулся Крымов. – А почему недруг?

– Спорили много, ругались много, не уступали друг другу. Впрочем, конечно, Веня никогда мне недругом-то не был. Просто однажды перестали общаться, и все. Непонимание пересилило, перебороло давнюю дружбу. Так бывает, господин Суздальцев.

– Вот о непонимании мне и хотелось бы с вами поговорить, – убежденно сказал гость. – Как говорил Толстой: все семьи счастливы одинаково, а несчастливы по-разному. Это можно сказать и о друзьях. Разве не так, Эрнест Эрнестович?

– Вы – мудрый человек, – усмехнулся старик. – Не по годам, я бы так сказал, – уже насмешливым тоном добавил он.

Как-то сразу их разговор принял вяло-научный оборот и неожиданно затянулся: Крэмм говорил о разных с Малышевым точках зрения на исторические факты и теории, Крымов, пытавшийся поначалу вникнуть в суть дела, на втором часу слушал и грустил. Ему это было неинтересно. Затем Крэмм сказал, что Малышев никого не пускал дальше порога своей настоящей частной жизни, даже родных. Это было куда лучше, и гость оживился. Его наводящие вопросы то и дело подталкивали старика к новым ответам.

И наконец он услышал то, ради чего пришел сюда:

– Я открою вам страшную тайну, – улыбнулся Эрнест Эрнестович, – Вениамин Вениаминович был не в себе. Су-ма-сшед-шим, – произнес он по слогам. – Иногда, конечно. Хотите правду? Он верил, что является одним из духовных лидеров какой-то секты, называл себя Хранителем ключей, говорил, что эти обязательства передаются по наследству. И утверждал, что сам он – царских кровей. – Крэмм подался вперед. – Не Романов какой-нибудь, Габсбург или Бурбон! Нет! Тех кровей, которые поважнее будут! И подревнее! – Эрнест Эрнестович мелко рассмеялся и вновь откинулся на спинку кресла. – Веня был убежден, что история человечества, нам известная, многое упустила. И многое из того, что было на самом деле, хорошо «знал» он, наш Вениамин Вениаминович Малышев. И еще некие «избранные». О них он никогда ничего не рассказывал. А я, уважаемый господин из органов, не отказался бы взглянуть на его единомышленников!

– Так как же было на самом деле? Я про историю в интерпретации Малышева, – уточнил Крымов.

– А вот и послушайте, уважаемый Петр Андреевич. Он утверждал, что был упущен важный исторический факт. История перечисляет расы, существовавшие или существующие народы и племена, вероисповедания, но вот один народ упомянут не был, как и его вероучение. Я, знаете, в превосходство ариев над другими расами не верю: знаем мы, что эти самые арии натворили. Но у Вени была своя теория: якобы существовал некий доисторический арийский царь по имени Расен, и он, этот царь, имел трех сыновей, ставших впоследствии тоже тремя царями на Ближнем Востоке. Это еще до фараонов, представляете? Царства их, уже имевшие исторические названия, впоследствии были покорены, уцелели только те потомки, что жили в Малой Азии, на территории Лидийского царства. Они-то и бежали на Апеннинский полуостров, в Италию, и образовали там свое царство – этрусков. И правили этим царством одновременно четыре вождя, именовались они лукомонами.

– Как вы сказали? – даже подался вперед Андрей.

Недавний разговор с Антоном Антоновичем в его саду под сливовую настойку вспыхнул в его памяти. Так что, он был не напрасным? Не просто так вызвал его к себе этот путешественник по временам?

– Лукомонами, – повторил Крэмм. – Как вы оживились.

– Просто уже слышал о них.

– Ясно. Это еще до возвышения Рима, разумеется, – Эрнест Эрнестович махнул рукой. – Лукомоны-то существовали, Петр Андреевич, это исторический факт, хотя о них мы мало что знаем, и против этрусков я ничего не имею, многие позже царями Рима были, но Вениамин Малышев утверждал, что они, лукомоны, первые из носителей арийской расы, потомки… кого бы вы думали?

– Понятия не имею, – честно ответил Крымов.

– Пришельцев, – злорадно улыбнулся Крэмм.

– Каких пришельцев?

– С других планет. И Веня даже сказал с каких. Представляете?

– Ну, договаривайте, Эрнест Эрнестович, или это тайна, которую вы унесете с собой в могилу?

– У вас есть чувство юмора – это хорошо. Так вот, Веня сказал, что предки лукомонов, или расенов, как они сами себя называли, прибыли на землю с планет созвездия Орион. А если быть точнее, из туманности, из того мириада планет, что прячется за Поясом Ориона. За «небесной лесенкой», как ее называют астрономы, за тремя планетами: Альнитак, Альнилам и Минтака. Как вам это?

– Удивительно, – кивнул гость.

– Вот именно – удивительно! Когда эти инопланетяне к нам прибыли, не представлял даже Веня Малышев, зато он знал другое. У Расена и его сыновей, а соответственно и у лукомонов Этрурии, было особое знание.

Крымов был на удивление терпелив. Он давал возможность выговориться хозяину дома, которому не терпелось это сделать. Столько лет молчать! Прорвало человека. Но, если оставаться честным до конца, детектив был и удивлен столь запутанной историей. Он бы даже сказал, историческим детективом сроком в несколько тысячелетий.

– И что же это за знание? – когда взятая хозяином дома театральная пауза затянулась, поинтересовался гость.

– Якобы они хранили тайну некоей Звездной карты, дарующей раз в тысячелетие бессмертие тому, кто к ней прикоснется. Бессмертие на тысячу лет! И тайна этой карты передавалась по наследству веками – от отца к сыну. Или внуку. Только не к дочери. Свои законы, знаете, были у этих лукомонов! Не доверяли они своим дамам. Карта была из черного камня внеземного происхождения и имела в себе гнезда – каждый для самого драгоценного камня. Не для любого – только для своего. И отпечаток для руки. Этакую вмятину! Соберутся эти камушки раз в тысячу лет – вот тебе и почти вечная жизнь. А Веня был одним из потомков этих этрусских царей. – Крэмм азартно ткнул пальцем в сторону Крымова: – Каково?! Одним из наследников лукомонов. Хранителем Ключей. Представляете? Должность такая. Ну, там, был у императоров статс-секретарь, был старший камергер или гофмейстер, а тут «Хранитель Ключей»! В историю же якобы карта вошла как «Звездная карта царя Саула», потому что попала в руки одному малоазийскому деспоту. Вот однажды пили мы с Веней коньяк – он об этом и рассказал. Малышев спиртное переносил плохо, знал за собой грешок. Крышу, как говорит молодежь, ему сносило. Да и я тоже не злоупотреблял. А тут Веня поддал и разговорился. Мы в тот вечер оба хорошенько надрались. Веня мне еще сказал, что есть повод. «Какой?» – спрашиваю я. А он говорит: «Прости, не скажу». Я ему: «Обижусь». А он: «Твое дело, Эрни, – так он меня звал, – но это не только моя тайна». Я спрашиваю: «Профессиональная?» Все мы завидовали друг другу. Он отвечает: «Нет, личная». Ну ладно, думаю, если личная, то так и быть – не стану донимать человека. Принес коньяк, и хорошо. Правда, я еще тогда знал, что у Вени был роман на стороне. У нас в издательстве, где мы наши труды выпускали, работала машинистка – хороша была, передать не могу. Милой звали. Высокая, стройная как березка. Муж у нее погиб. Все за ней ухаживали, я в том числе. А потом как-то вижу: они под ручку с Веней идут. На другом конце города. Меня увидели – их как током дернуло, сделали вид, что не заметили. Так, думаю: видать, есть что скрывать этой парочке! Веню спросил, он говорит: мы в кино сходили, и все. Пожалел, мол, даму. Не проговорись только: Катя узнает, переживать станет, а у нее сердце больное. Мила вскоре уволилась, нашла другую работу. А много лет позже, когда мы с Малышевым уже рассорились, вижу я нашу Милу, пополневшую, с мальчиком лет двенадцати. И что вы думаете – копия Вени Малышева! Худой, долговязый, с копной светлых волос, с таким же носом и губами. Только уменьшенный. Подсчитал года, когда мы с ним сидели и отмечали. Вот, думаю, оно, «событие-то», как на ладони! Залюбуешься! Веня всегда страстно хотел мальчишку, но у Кати были проблемы со здоровьем, и Галина, он знал это, была их первым и последним ребенком. А спустя еще годков семнадцать я Костика Голикова, это его имя и фамилия, в городской библиотеке увидел. В отделе редких книг. Теперь уж он совсем копией Вени стал – не отличишь. Малышев-младший, да и только!

– И когда же это было? – поинтересовался Крымов.

– Да с год назад. Не знаю, виделись ли они с отцом, – Эрнест Эрнестович пожал плечами, – и если да, то как часто? Но коли уж Веня и своим мало уделял внимания – и Катюше, жене его, святая женщина, скажу я вам, и дочке Галочке, – не уверен, что сыном он интересовался как-то особенно. Или напротив – уделял много? Только никто об этом ничего не знал? Но отчего же тогда гордую свою фамилию не дал сыночку? – усмехнулся Крэмм. – Сколько вопросов, товарищ сыщик!

– Пожалуй, что вопросов много, – задумчиво откликнулся Крымов.

– Что до всей его ахинеи, которую он тогда нес, я бы сам ее в жизни не запомнил. И выпили многовато, и чертовщину такую только во сне и услышишь. Проснулся, очухался, и все ушло. – Крэмм хитро прищурил глаза. – Да только мы с Веней в тот вечер под гитару пели, на два голоса, у меня – фальцет, у него – басок. Вот магнитофон и включили. Я его только купил – новинка, чудо техники! Спеть-то мы спели, а выключить аппарат забыли. Так на пленке и остались его лукомоны. Четыре царя: Повелитель Звезд, Великий Звездочет, Воин Света и Хранитель Ключей.

– Вы запомнили всех?

– Еще бы! Я сколько раз ее слушал! Наизусть выучил! Веньке только ничего не говорил. Как-то было нехорошо, точно я специально все подстроил. Потому что на трезвую голову он бы всего этого мне никогда не рассказал. Он даже и не спросил меня на следующий день: ничего, мол, странного я вчера тебе не наплел? Я же сказал: не пил он никогда прежде. Вот и переклинило. Из тайников души вытащил эту историю. Кстати, еще он сказал, откуда взялась та карта из черного камня внеземного происхождения.

– И откуда же?

– Якобы она попала в руки этому царю Расену как подарок от внеземной цивилизации, – Крэмм рассмеялся. – Нравится вам эта история?

– И что, сохранилась эта пленка?

– Нет, – махнул рукой Эрнест Эрнестович. – Сколько прошло – тридцать лет? Пленка от старого магнитофона-то. Сыпаться начала. Когда мы с Веней поругались, я ее и выбросил. Зол я был на него, да и сейчас зол, хотя, каюсь, на покойников обиды держать не стоило бы.

– А его сын, Костя Голиков, до сих пор в библиотеке работает? – взглянув на часы, спросил Крымов.

– Сходите – узнаете. Да, забыл, четыре царя должны были скрывать истинное месторасположение этой карты, пронести эту тайну через века. Чтобы однажды Звездная карта царя Саула набрала силу. За царями, кстати, охотились – противоборствующий лагерь. И эта вражда также длилась тысячелетиями! Почему Малышев не писал романы? Не хуже чем у Ефремова бы вышло. Вот только кто должен был воспользоваться картой, ее силой, я так и не узнал. Мы начали спорить, ругаться. Может, сам Веня имел на нее виды, – саркастически усмехнулся Крэмм, – а может, кто-то другой? Царя же четыре! Это еще не считая их врагов! – Старик оживленно покачал головой. – Кажется, я рассказал вам все. И знаете, испытал облегчение. Да-с! Точно на исповеди побывал! Только меня за сумасшедшего не принимайте, господин из органов, прошу вас.

– Уверены, что вспомнили все? – деловито спросил Крымов.

– Уверен. – Эрнест Эрнестович хлопнул по тощим стариковским коленям. – Даже кое-что от себя прибавил, – пошутил он. – Может быть, чайку на дорожку, Петр Андреевич?

– Да нет уж, – поспешно вставая, искренне обрадовал гость разговорчивого хозяина дома. – Я в конторе выпью. Казенного. Эмвэдэшного. Дел у меня сегодня еще, – он приставил тыльную сторону ладони к твердому кадыку, – по самое горло. – И той же рукой неожиданно козырнул: – Будьте здоровы!

Выйдя из подъезда, он тотчас набрал номер своего куратора, Антона Антоновича Долгополова, мастера фантастических рассказов и еще более фантастических поручений. Вот сейчас он спросит у него, просто ли так он слушал ту историю про царя Саула и Звездную карту или тут был дальний проброс? С умыслом? Нагромождение тайн, в путах которых, как рыба в сетях, суждено бултыхаться ему, Андрею Крымову? Но телефон, как назло, откликнулся только гудками. Не брал трубку старый чудак. Писать СМС детектив не стал – быстро остыл. Позже поинтересуется – сейчас были дела поважнее.

5

Суходольцы читать не любили. А если и любили, то читали дома. Потому что в городской библиотеке было пусто. Ну а в отделе редких книг, куда Андрей Крымов попал по еще одному поддельному удостоверению, можно было снимать фильмы ужасов. Тут уже стояла зловещая тишина. Да и освещение навевало безотчетную тоску. Стеллажи были погружены во мрак, дорожки между ними таили опасность. А свет дальней лампы над рабочим столом в конце залы, где сидел за бумагами худой молодой мужчина с копной светлых волос, разливался таинственно и предостерегающе.