По тропам башкирского фэнтези

Предисловие

Добро пожаловать, дорогой путник, на страницы таинственного и волшебного мира – мира башкирского фэнтези!

Тебе предстоит многое узнать, и в этом тебе помогут 18 невероятных историй от 18 авторов с 18 иллюстрациями и книжной игрой. Каждый рассказ наполнен душой и любовью к мифологии и культуре древнего народа – башкир, а любовь – это самый важный ингредиент в любой магии, поэтому будь уверен, что после такого путешествия тебе откроются новые возможности, гениальные идеи и огромный клад знаний!

И перед тем, как ты окунешься в эту необычную реальность, хочу сказать тебе, что эту книгу можно читать двумя способами.

Первый – самый простой. Ты можешь читать в любом порядке, как ты хочешь, не обращая внимания на игровые сюжетные вставки.

Второй способ – более сложный, по силам лишь истинным и смелым энтузиастам-героям! Начни читать книгу с небольшого выделенного шрифтом игрового текста с №1 под самым первым рассказом и в дальнейшем следуй указаниям этого книжного квеста, который будет выстраивать особый порядок чтения 18 историй. Вроде легко, но тебя еще будут поджидать непростые задачи и загадки, поэтому будь внимателен и не отступай!

В любом случае, какой способ ты бы ни выбрал, я желаю тебе с удовольствием и пользой пройти этот путь и передаю тебя в руки… точнее в лапы белого летающего льва Арыслана. Он тебя встретит и станет твоим проводником в этом незабываемом приключении.

А с тобой был Нур джигит. Доброго пути тебе, странник!

Нурислам Улиахметов, автор проекта

Диана Федорович. Не слушай сказки Агидели

По мотивам башкирского сказания «Скала Инсебики»

Ясные, хрустальные воды Белой реки теперь шипят и манят чернотой, обещая погибель. Дождь плетью бьет в лицо, и немой вопрос повисает в воздухе, заглушая и голоса, и крики:

«Чего ты желаешь?»

– Хочу… Я хочу…

Говорю – а язык не слушается. Всё противится желанию, всё во мне кричит: «Живи! Живи!» – но сил на это уже не остается. Значит, так оно и надо.

Скоро это закончится – нужно лишь загадать желание. Самое искреннее, самое жгучее… Лишь. Загадать. Желание.

Так говорила Агидель.

* * *

– Всё просто, Инсебика. Нужно лишь в Белую реку спрыгнуть, загадать, что на сердце лежит, и любое желание исполнится.

Белая река словно подслушивает, а волны будто перешептываются.

– Не верю, – наконец отвечаю я.

– Думаешь, я вру? – Агидель косится на меня сквозь спутанные пряди и скалится.

Скалится, как волк, но по-доброму. По-другому Агидель улыбаться не умеет. Я давно уже привыкла к этой ее белозубой, диковатой улыбке, но другие дети убегают. Они говорят, Агидель – монстр. Говорят, Агидель сожрет меня.

Но она была не такой. Она, дитя лесов, была человечнее всего мира.

– Я не вру, – говорит Агидель. – Я много чего загадывала. Солнце, удачный улов, раннюю весну. Даже тебя.

Я смеюсь, а Агидель вскакивает на ноги. Странная она: то тихая, то порывистая, как сама Белая река.

– Вот клянусь! Сижу я на скале, во-он той… И как-то грустно на сердце. Дай, думаю, подругу себе загадаю. Добрую, веселую. И чтобы не боялась меня. Чтобы не убегала…

Я улыбаюсь. Я и правда никогда не убегала.

– …Прыгаю со скалы – и в воду. А потом выплываю, выхожу на берег – а там ты. Поешь что-то под нос, травы собираешь… Забавная, думаю. Подружимся.

И подружились. Похоже, речка и впрямь волшебная…

Мы забираемся на отвесную скалу, и нам открывается лик Урала. А внизу шепчет и переливается Белая река, полноводная и чистая, как слеза.

– Прыгнем? – не очень уверенно предлагает Агидель.

– Давай, – бормочу я. – Только дай желание придумать.

– Да, мне бы тоже надо…

И мы смотрим вниз, в тихое лицо реки, думаем о чем-то – каждая о своем. Думаем долго, до самого заката. Так и не прыгаем.

Как сказала Агидель, значит, так оно и надо.

И все же приходит день, когда, устав и от разговоров, и от игр, и от прогулок, мы все-таки решаемся. Застываем на краю отвесной скалы, беремся за руки.

– Готова, Инсебика? – спрашивает Агидель, и по коже пробегают мурашки: никогда еще ее голос не звучал настолько нерешительно.

Но я отвечаю «да», и мы в страхе прыгаем в пустоту. Мир замирает, а мы визжим, потому что сердце каждой остается где-то там, вверху, тогда как сами мы давно уже несемся вниз, в пасть Белой реки.

И она проглатывает нас.

На берег я выхожу разочарованная. Кашляя и отплевываясь, я выжимаю волосы, и разорванное платье в мутных пятнах прилипает к телу.

– Не сработало, – шмыгаю я носом, оглядывая себя. – Я другое платье себе попросила…

– А по-моему, – очень серьезно говорит Агидель, – оно действительно стало другим.

Она еле сдерживается от хохота, и я дуюсь.

– А ты сама что пожелала?

– Снова увидеть солнце, – очень честно говорит Агидель. – И смотри… Мое желание тоже исполнилось!

И вновь она счастливо скалится, запрокидывает голову, подставляя лицо ослепляющим лучам. Такая радостная. Такая настоящая.

Агидель всегда была такой. Ей для счастья не нужно нового платья.

– Врунья! – визжу я и бросаюсь за ней. – Ты врунья! А ну не уходи! Никакая это не волшебная река! Врунья!

Мы со смехом бегаем по камням, по траве, и я забываю обо всем вокруг. Порванное платье, дурацкая и не волшебная река, острые камешки под босыми ступнями…

Я никогда не была такой счастливой.

Шмяк.

Скомканное и все еще влажное платье летит в мое лицо, и я задыхаюсь от сырого запаха реки.

Мать бранится, размахивая руками, отец молча ест. Он не смотрит на меня, делая вид, что никакой дочери у него и в помине нет, и я этому даже рада.

– Это все из-за седой дикарки?! Из-за нее ты как с цепи сорвавшаяся?

– Прости.

Но ее это не успокаивает.

– Платье испортила! Поганка!

– Прости.

– В пол смотри! Запрещаю в лес ходить! Позор роду нашему, ай-яй!

– Прости, – повторяю я.

Мать шлепает меня платьем по лицу, но я даже не вздрагиваю.

– И хватит слушать сказки этой мерзавки, она проклята, ясно? Она мать свою убила и тебя убьет!

– Она хорошая…

Шмяк!

– Прости.

Пряча взгляд и покорно прося прощения, я никогда не признаюсь им в том, что этот речной запах, пропитавший и разорванное платье, и мои волосы, тело, и все мое нутро – в том не признаюсь, что этот запах мне нравится. И что Агидель, эта девочка-река, девочка-волк, девочка-лес – друг, о котором я и мечтать не могла.

С того момента, как не стало моего деда.

Дед был славным наездником, да жаль, как говорили родители, что не в меру добрым, оттого и бедным. Оставил он мне после себя лишь хромого вороного коня, что ласково назвали Яловиком.

Я не считала доброту слабостью. Хоть меня никто и не спрашивал.

– Яловик умирает, – говорю я Агидели во время прогулки по лесу. – Он уже старенький, ноги не держат… Старейшина сказала, лекарства ему нужны дорогие. Снова скажешь, что «значит оно так и надо»?!

Слова сами вырываются и колются, как терновые шипы. Вот скажет так – разозлюсь сильнее волчьей стаи!

– Скажу, что мне очень жаль, – отвечает Агидель, и мне немного становится стыдно.

– Думаешь, быть добрым и бедным – действительно позорно? Отец о дедушке не говорит, а мама… Лучше бы тоже не говорила.

Агидель перепрыгивает поваленное дерево и пожимает плечами.

– Не спрашивай меня об этом. Мне не нужны деньги. Все, что я люблю – Белую реку и нашу дружбу. И солнце. И то, как ты поешь. Будь ты самой богатой девочкой на свете или же самой бедной, я буду любить нашу дружбу за твои песни, за твою доброту и храбрость. Моя мама… Моя мама говорила, что только это важно.

Мы присаживаемся на берегу, и я думаю – а каково это, быть самой богатой девочкой на свете? Если бы я и впрямь была богата, ходила бы тогда в лес собирать травы, встретилась бы с Агиделью? А если нет – то к чему это богатство тогда?..

– Агидель, – вдруг говорю я. – А твоя мама и правда была… ведьмой?

Говорю – и прикусываю язык. Нельзя такое спрашивать, это неправильно, на такое и обидеться можно… Вот обидится Агидель и уйдет прочь, как остальные девочки. И не будет у меня подруги.

Но Агидель не уходит. Она смотрит мне в глаза, и меня захлестывает ее печаль, бездонная и бесконечная.

– Моя мама была хорошей. Честно. Не вру…

Она пришла издалека – с юга, откуда родом сама Белая река. Поселилась мама в лесу, потому что не любили ее в ауле: была она красивой, но красота ее казалась вашим людям и дикой, и злобной. И хоть маму не приняли, к ней часто приходили за помощью. Кому – снадобье надо, кому – совет. Никогда мама не вредила и всегда реку о добре и милости просила: о полноводности и щедрости, о цветущих берегах и хорошем улове.

А когда я родилась, вымолила она мою жизнь у Белой реки: окунула она в воду ребенка своего, слабого и умирающего, а вернула живого и поседевшего.

С тех пор волосы у меня белые, как пена, и мама говорит, что в глазах моих видит бездну вод, а в голосе слышит плеск волн… И подарила мне имя в честь Белой реки – Агидель. Имя, которое будет меня беречь.

И жили мы душа в душу, да только не нравится такое людям, когда изгнанники и отшельники живут счастливо в мире и покое. Угостили маму однажды да и отравилась она. С каждым днем стала меняться, мучиться очень… «Бедная моя Агидель, – приговаривала мама. – Останешься ты совсем одна… Недолго я протяну. Чувствую, как разум мутится, чужим человеком становлюсь и для тебя, и для себя». А как в один вечер чуть не заколола меня – пришла в себя, разрыдалась, бросилась прочь, в леса… Да и спрыгнула в Белую реку.

Стала Белая река Черной на целый год, и был то год несчастья и слез. Так я маму и не нашла. Лишь река у меня и осталась.

…Агидель замолкает, отворачивается, но я успеваю заметить, как одинокая слеза скатывается по щеке.

– Спой, Инсебика, – просит она. – Спой для меня. И для моей мамы.

И я пою. О южной женщине, отвергнутой и забытой, о ребенке, у которого никогда не было друзей, обо всех изгоях и одиночках. Мир затихает, прислушивается, а Агидель плачет – плачет горько, навзрыд, словно никогда не плакала до этого.

* * *

Мы танцуем под дождем и поем у костров. И считаем звезды. Варим чай – выплевываем чай. Потому что получилось невкусно – ну что ж, бывает! Рассказываем истории, собираем красивые камешки на берегу.

Я приношу Агидели угощения из аула, а она мне собирает орехи. Вместе наблюдаем за соколами и их птенцами. Ищем новые тропы. Придумываем новые желания – и раз за разом прыгаем в полноводную, добродушную Белую реку. Греемся на солнце.

Живем нашей лучшей жизнью.

А в один день карабкаемся, падаем, пыхтим, помогаем друг другу – и наконец взбираемся.

– Как думаешь, – вдруг говорю я, сама от себя не ожидая. – Белая река даст мне денег? Если я очень-очень попрошу? Если мне… очень надо?

Агидель смотрит на меня, и под взглядом ее прозрачных глаз я сжимаюсь. Я готова услышать любой упрек, вытерпеть любое порицание, но она отвечает:

– Если очень надо – река поможет. У нее ведь тоже душа есть, так матушка моя говаривала… Если твое желание, Инсебика, самое искреннее, самое жгучее – оно обязательно исполнится.

Замираем на краю скалы, и я жмурюсь. Представляю, как заплетаю шелковую гриву Яловика, как седлаю его и мы мчим через степь, оставляя позади и аул, и леса, и Белую реку, и Урал, и весь-весь мир… Мы мчим в неизвестность и бесконечность. И почему-то еще всплывает в мыслях добрый смех деда. «Девица-джигит!» – смеялся он, когда был жив.

– Сейчас! – подаю я знак и распахиваю глаза.

И вновь мы прыгаем, взявшись за руки. Белая река кружит нас в своих водах и возвращает к берегу, подталкивая течениями и не давая уйти на глубину.

Когда наконец ноги нащупывают каменистое дно, я перестаю грести и иду. Рядом пыхтит Агидель. Она выскакивает на берег, словно серебристая рыбка, и смешно отряхивается от воды.

По взгляду понимаю, она снова загадала увидеть солнце. И снова ее желание сбылось.

Вот счастливая…

– Не дала мне река денег, – вздыхаю я.

Я вроде и не надеялась, вроде перестала верить во всякие чудеса. Тогда почему на сердце так горько? Будто меня оттолкнули, словно мне не поверили… Была ли я недостаточно напориста? Не так убедительна?

По привычке выжимая волосы, неожиданно нащупываю что-то твердое. Озябшие пальцы вытаскивают из потяжелевших прядей один камушек, второй… От внезапной вспышки отраженного солнца я жмурюсь, а Агидель вскрикивает.

– Звезды… – шепчет она.

Но всё же ошибается. Завороженно я смотрю на четыре крупицы золота в своей ладони и вижу в них отражение всего мира.

– Это золото… Золото, Агидель!

Агидель разочарована – лучше бы это были звезды, но вот она улыбается шире, и мы вместе прыгаем, держась за руки. Я смеюсь, потому что Белая река исполнила мое желание и Яловик будет жить. Агидель смеется – потому что смеюсь я.

* * *

Отнесла я родителям речное золото, чтобы спасти дедовского коня, а они починили крышу да одежды накупили. И к концу осени, будучи не в силах подниматься на ноги, мой Яловик умер. Теперь от деда у меня ничего не осталось.

И всю зиму Белая река звалась Черной, потому что потемнели ее воды, и больше мы с Агиделью в нее не прыгали.

– Не дает улова, – жаловались рыбаки. – Не жалует нас река… Почернела, покрылась льдом и отреклась от своих людей. Нехорошо…

Вместе с рекой заледенела и сама Агидель. Дрожа от холода, она колола дрова и падала от усталости в сугробы, много кашляла и больше не смеялась. Мне запретили ходить в лес, потому что ночь приходила быстро, накрывая аул и леса морозной тьмой, и в округе бродили волки.

Но когда изредка я ускользала из-под материнского надзора, то бежала на берег и подолгу разговаривала с Черной рекой. И река мне ничего не отвечала.

Будто и впрямь во всем повинна лишь я и моя жадность…

– Ты не виновата, – говорила Агидель, когда мы по случайности виделись на нашей скале. – Река загрустила, заснула… Значит, так оно и надо.

И ее слова, словно целебное снадобье, понемногу меня спасали.

* * *

Весна приходит, наряженная в птичий щебет и хруст талых льдов. Весна приходит, пробуждая дыханием жизнь вокруг – и во мне самой.

– Речка снова Белая! Она снова Белая! – звенит мой голос на весь лес, и я бегу к нашей скале, чтобы встретить там Агидель.

Вновь пошел улов, вновь воды ожили и заискрились под солнцем, словно плавленое золото – и было то сродни знаку, что все плохое позади, что даже вина моя давно утекла с черной водой куда-то прочь. Я снова и снова убеждала себя в этом, пока наконец не поверила.

Взбираюсь и падаю, расцарапываю ладони, но даже не замечаю этого. А когда достигаю вершины, на минуту забываю дышать.

Вот он, наш край… Сонный и уставший, медленно скидывающий снежные одеяния под солнечными лучами. Вечный, таинственный Урал встречает свою новую весну, наверняка совсем не помня, какая она по счету на его веку.

И хочется и плакать, и смеяться.

Вот только ни через час, ни через два Агидель на нашей скале не появляется, и я отправляюсь ее искать.

Ну что ж, думаю я, значит, она у себя дома, в старой покосившейся хижине, где было так уютно летом и так одиноко зимой. Здесь всегда пахло травами, горькими и терпкими, которые она собирала все лето по лесам и степям.

Только перешагиваю порог, ощущаю неладное; затхлый запах и пыль наполняют воздух, не давая вдохнуть. Словно что-то тяжелое падает на грудь, но я с трудом делаю в дом первый шаг, а потом второй и третий. Иду и иду сквозь сумрак, пока в одной из комнат не нахожу Агидель.

Укутанная и безмолвная, она лежит, словно куколка бабочки, которая почему-то забыла вылезти из кокона и улететь. Маленькая, осунувшаяся и всеми брошенная.

– Агидель, весна пришла, – говорю ей негромко, тронув бледную руку.

Сжимаю ее ладони, пытаясь согреть, но это оказывается не так просто. Придется, наверное, греть весь день… Попутно вспоминаю, где лежат банки с вареньем и мешочки с чаем. Мысленно распахиваю все окна в доме, впуская внутрь птичий щебет и весеннюю свежесть. Судорожно перечисляю все, что могло бы вернуть ее улыбку.

– Весна… Это хорошо…

Она говорит с трудом, еле разлепляя впалые глаза, и к горлу подкатывает ком. Вечно счастливая Агидель, что же с тобой стало?.. Распахнуть окна, заварить чай, помыть полы…

– Река теперь снова Белая, – говорю я как можно радостнее, хоть в глазах – слезы. – Мы снова будем прыгать и загадывать желания, да, Агидель?

Согреть руки, спеть песню, найти варенье, прыгнуть в реку…

– Река снова Белая… Река – Белая… Все снова будет хорошо…

Я грею ее руки, плачу, как дитя, и без умолку говорю обо всем, что придет в голову. О долгожданной весне, о новом платье, о старом сне, о нашей реке, которая теперь снова Белая! Снова Белая, слышишь, Агидель?!

Наконец слова кончаются и наступает тишина. Агидель слабо улыбается и засыпает.

* * *

Стройная и сильная, крепкая, как камень – как самая непокорная скала Урала – я должна была предвидеть, что придет день, когда жадность моей семьи наступит всем нам на глотки и даже я не смогу ничего с этим поделать.

– Говорят, дочка твоя притащила однажды золото уральское? – щурит глаза приезжий бай, зашедший погостить, и отец потирает бороду.

Они едят почти молча – и тут такое. И к чему баю эта Инсебика, душа пропащая… Да, принесла золото. Да, ревела в три ручья по ведьме из леса, что издохла по весне. А как повзрослела, совсем от рук отбилась. Лучше бы не знал этот аул никакой Инсебики.

– Было такое… Лет пять назад. Совсем крохой была, небылицы рассказывала.

– И какие же?

– Да разве вам захочется слушать такое…

Отец начинает увертывать, юлить, как старый подстреленный лис, и бай говорит уже тише:

– Что твоя дочка рассказывала?

Странная его речь, жуткий его голос. Говорит и словно воздух ножом режет. Вздрагивает отец, вздрагиваю я, вжимаясь в темноту.

Молчи, отец, река давно глуха к моим мольбам… Молчи, не губи меня.

Но отец, конечно, все рассказывает. Что ему до меня – до этой своевольной Инсебики… Давно я ему не дочь.

– Да будто… Река, наша речка Белая, мол, желания исполняет. Что ни пожелаешь – все подарит…

– И правда.

В глазах бая разгорается огонь, и сквозь приоткрытую дверь наши взгляды сталкиваются, как два камня.

Будешь четвертой.

– Будешь четвертой женой его, – так говорит мать, расшивая подол моего платья. – И нет в этом ничего плохого. Бай возьмет тебя в жены, хоть и не такая уж ты красавица, и не работяща, а ленива, и талантами обделена… Бай возьмет тебя в жены – так будь же благодарна!

– Он стар, – еле слышно шепчу я.

– Он богат, – отвечает мать и зыркает исподлобья.

Богат этот бай приезжий, никому не ровня – пятьдесят жеребцов и пятьдесят кобыл в его табуне. Чего там твой хромоногий Яловик, о котором, впрочем, все давно уже позабыли.

Я вспоминаю о дедушке, и на глаза наворачиваются слезы. Он бы не допустил. Он бы сказал, что девица-джигит вольна сама выбирать свой путь. Вольна оставаться той, кем захочет – и пусть бедной, и пусть одинокой, и пусть изгнанной, – но доброй и отважной, раз она сама того желает.

Под крик матери я выскакиваю наружу, в дождь, лечу выпущенной стрелой через аул – и в леса, в леса…

Агидель бы не простила, если бы я струсила и сдалась. Если бы поступила, как все.

Впервые за долгие годы я вновь чувствую себя живой.

Лес расступается передо мной, ноги сами ведут по знакомым тропам туда, где бушует река, вновь ставшая Черной. Плач дождя заглушает крики и лай собак, а я все бегу и бегу, будто была не человеком, а ветром, которого ни поймать, ни удержать нельзя.

Эта река точно что-то знает. Она чувствует.

Карабкаюсь на отвесную скалу, поскальзываюсь, расцарапываю ладони в кровь, сдираю ногти, ушибаю колени, но продолжаю карабкаться, пока не взбираюсь на вершину.

В последний раз я прыгала отсюда, обняв бездыханную Агидель, и было это пять лет назад. Я просила лишь об одном – о ее спасении, но Белая река вместо этого разделила нас, забрала холодное тело Агидели, как до этого – тело ее матери. Больше никто и никогда не видел Агидели: ни ее серебристых волос, ни ее то ли оскаленной, то ли скалистой улыбки, ни прозрачно-бездонных глаз.

Белая река забрала Агидель как подарок, который не сберегли, не защитили. И больше она не исполняла ничьих желаний.

– Стой, дрянная девчонка! Инсебика! Ин-се-би-ка-а-а!

Сдерживаю слезы и пою – так, как любила Агидель.

Но на этот раз о том, что желания не всегда исполняются.

И вот, мир вокруг замолкает – и дождевые капли замирают в воздухе, ловя мои последние слова.

«Чего ты желаешь?»

Чего я желаю… Как давно я никому не говорила это – и как давно меня никто об этом не спрашивал.

Хочу увидеть солнце. Хочу слушать истории Агидели и улыбаться, как она – так же открыто, дико, по-доброму – и по-волчьи. Хочу простить всех – и рассмеяться. Хочу танцевать, танцевать, танцевать под дождем, чтобы кровь пела, а ветер поднимал меня к самым облакам.

Хочу обнять родителей, даже если оттолкнут. Хочу гнать на Яловике через весь Урал в неизвестность. Хочу грызть орехи и собирать травы, чтобы дед сварил настой. Вкусный такой, ароматный… От всех печалей и слез. Хочу считать звезды.

Хочу, чтобы Белая река оставалась Белой – раз и навсегда. Собирать камешки на берегу, расчесывать серебристые пряди Агидели, петь у костров, смотреть в небо… Вновь увидеть солнце.

«Чего ты желаешь?» – повторяет река, хоть и знает ответ.

– Желаю остаться собой, – на выдохе говорю я…

…И шагаю в пустоту.

Подбитой птицей лечу в лицо реки.

«Инсебика!» – кричит мир. И плачет, плачет, плачет…

А потом взрывается тысячью брызг.

Река обволакивает мое тело, обнимает, как любимую сестру. Говорит, что теперь нечего бояться… Чьи-то руки подхватывают меня и больше я не падаю.

– А ты не верила, – смеется Агидель голосом сотни ручьев, дождей и речушек.

– Не верила, – в ответ смеюсь я.

…И снова прояснится небо, и снова Черная река станет Белой. На этот раз навсегда. Река с душой Агидели и скала непокорной Инсебики – вот как в сказках о нас расскажут. Вот какими нас запомнят.

И пройдут еще сто лет, и прозвучит еще сотня тысяч желаний, и многое изменится…

Лишь солнце да Урал останутся прежними – а значит, так оно и надо.

1

Здравствуй, читатель, готов отправиться в путешествие? Хотя чего я это спрашиваю, у тебя просто нет выбора, ведь открыв эту книгу, ты уже оказался здесь, в мире толпаров и дэвов, волшебных птиц и летающих львов, башкирских красавиц и батыров.

Меня, кстати, зовут Арыслан. Я летающий пещерный лев, был верным помощником Урал-батыра.

Садись на меня, и мы полетим с тобой в увлекательное путешествие, но для начала я хочу убедиться в том, что ты достоин этого. Если ты прочитал первый рассказ, тебе не составит труда ответить на мой вопрос.

В каком районе Башкортостана находится скала, вокруг которой происходят основные события рассказа? К слову, сейчас мы на ней и стоим, отсюда будет наш взлет, если ты сможешь отгадать.

Первая буква в названии этого района является первой буквой названия рассказа, к которому тебе нужно будет перейти. Встретимся там!

Валентина Никитина. Как дэв стал хранителем Уральских гор

Жила-была у подножия горы Аваляк красавица Гулира, дочь богача Соранбая. Веселая, с длинными косами девушка привлекала внимание парней, все на нее заглядывались, а самые смелые к отцу ее собирались идти руку девушки просить. А ей нравился Камыр-батыр.

Но не успел никто из юношей к ее отцу сходить. Однажды случилось такое… Когда все парни на соревнования в соседний город уехали, небо вдруг потемнело, собаки и те попрятались от страха. На деревню, где жила семья Соранбая, налетел Дэв. Один только Акбай, пес Камыр-батыра, не испугался, залаял, бросился на Дэва. Но, к сожалению, не хватило у него силы противостоять врагу – один в поле не воин. Схватил Дэв Акбая и изо всей силы отбросил на гору Аваляк. Ударился пес о скалу и стал камнем, врос в гору.

Нет помехи больше Дэву, никто не может противостоять ему: старики да дети не в счет. Пока юноши где-то там силой мерялись, забрал беспрепятственно он у Соранбая дочь-красавицу, перекинул через плечо и унес Гулиру в свой дом.

А дом его находился на самой высокой вершине Уральских гор, и называлась эта вершина Иремель. Хоромы на Иремеле у Дэва огромные, холодные. Гулира согреться никак не может в ледяных покоях дворца. А вниз с вершины смотрит и даже своей горы Аваляк не видит из-за облаков: под самое небо забрался Дэв.

Печалится девушка, забыла уже, когда последний раз улыбалась. Как весточку в дом родной передать – не знает. А Дэв обхаживает красавицу, всё надеется, что она по доброй воле станет его женой.

И решила тогда Гулира выведать у Дэва, есть ли то, чего он боится. Она и так и сяк – тот ни в какую, не раскрывает он тайну. И решила девушка пойти на хитрость. Знала Гулира, что на Иремеле растет золотой корень, который у них называли родиолой иремельской. Этот золотой корень называли растением жизни. Вот Гулира и попросила Дэва принести ей этот корень. От отца слышала девушка, что родиола растет не везде и найти ее может только отважный человек.

Нахмурился Дэв: был он сильным, но далеко не отважным. И не знал Дэв, что в народе говорят: сильный победит одного, а знающий – тысячу. Но помнил он предание, услышанное в детстве, что погубит его какой-то волшебный цветок. А ему очень уж хотелось заполучить девушку в жены. Поэтому ушел Дэв искать это растение. По горам идет, всё, что под ноги ни попадается, с корнем вырывает да в огромный мешок бросает: дома разберется.

А в это время юноши после соревнований домой вернулись, а там ждала их неприятная новость: исчезла красавица Гулира. Плачут родители девушки. Собрал тогда молодых людей Соранбай на площади и объявил:

– Кто найдет и вернет мою дочь Гулиру домой, несметные богатства горы Аваляк получит в подарок.

Задумались парни. С Дэвом тягаться? Так себе затея. Тут можно и без головы остаться.

И тогда Камыр-батыр вышел вперед и сказал:

– Я пойду освобождать Гулиру. В радости знай меру, а в беде веры не теряй – так гласит народная пословица. Вот и верь мне, Соранбай. Не нужны мне богатства. Пусть они в горе остаются. А только пообещай, Соранбай, нас поженить.

Делать нечего, дал слово богач, что получит юноша руку девушки.

Обратился тогда Камыр-батыр за помощью к матери и отцу. Отец его, Феррах, совсем уже стариком стал. Понимает сына, сам был когда-то таким же горячим. И помнил отец, что ни один батыр без ран не бывает. А мать Камыра благословила сына на поход. И рассказала она, что видела дивный сон, в котором встретилась ей старушка. Бабушка настойчиво просила, чтобы Камыр-батыр обязательно зашел к ней в гости. Назвалась она Мэскэй. Правда, умолчала мать, что в народе о Мэскэй ходят легенды как о мстительной ведьме, но предостерегла сына: опасен не сильный, а мстительный.

– Возьми для нее подарок, сынок. Лучший подарок для старого человека – это вкусная еда.

А отец добавил:

– Имя мы тебе дали такое, чтобы никакие темные силы не могли тебя одолеть. Помни об этом, сынок.

Попрощавшись с родителями, Камыр-батыр пошел к Соранбаю и попросил дать ему в дорогу бишбармак и курут. Выполнил богач просьбу юноши: для спасения родной дочери ничего не жалко.

Вот идет Камыр-батыр в гору, сожалеет, что нет рядом его верного друга Акбая. Увидел каменное изваяние собаки на одном из выступов горы, постоял, поплакал. Да делать нечего, дальше идти надо.

– Эх, если бы был у меня курай! Поиграл бы для души, глядишь, веселее было бы идти. Отец научил играть на нем. Пойду к Мастеру. Может, подарит он мне музыкальный инструмент.

Нашел Камыр-батыр жилище Мастера, рассказал тому о своей любимой, которую унес Дэв, о непростой дороге на Иремель. Мастер проникся рассказом юноши и изготовил специальный курай, который будет отгонять всякую нечисть от его владельца. Поблагодарил юноша Мастера и отправился дальше.

Идет Камыр-батыр, веселит себя игрой на курае. В гору подниматься нелегко, но он сильный, с детства к трудностям привычный, идет, не унывает, где песни поет, где играет. Горы веселит.

Река горная встретилась на его пути. А вода в ней прозрачная, как детская слеза. В дорогу набрал Камыр-батыр воды чистой. Только спину выпрямил, вдруг женский голос слышит:

– Кто по моей горе ходит? Кто песни поет?

Увидел юноша старушку, которая старается казаться страшной. Рассмеялся парень и говорит:

– Я Камыр-батыр. А вы бабушка Мэскэй? Я вам подарок принес, – и подает старушке бишбармак да курут, которые по совету матери взял с собой, – помнит парень, что ласковым словом камни сломаешь, а женское сердце – растопишь.

Развернула бабушка Мэскэй сверток, обрадовалась. А когда она попробовала угощение, то сердце ее оттаяло, злость пропала.

– Сколько живу на свете, а такого вкусного мяса с лапшой да курута не ела. Ой, спасибо! Угодил старушке! Рассказывай, сынок, куда путь держишь?

Камыр-батыр рассказал свою историю. Задумалась старушка Мэскэй, а потом и говорит:

– Там, в скале, твой Акбай. Подойди к нему и плесни на него водой, что с собой несешь – собака и освободится от чар.

И научила старушка, что делать парню, чтоб победить Дэва.

– Бабушка, а как я его найду?

– По косичке, которую сплетет твоя любимая. Иди, сынок, и ничего не бойся. Песни погромче пой и на курае играй. Пусть горы тебя слышат. Они на помощь добрым людям приходят.

Поблагодарил Камыр-батыр старушку и пошел Акбая выручать от чар. Всё так и произошло, как старушка говорила. Вода чары сняла, и горы отпустили пса. Идут дальше вдвоем: Акбай рядом семенит, по сторонам внимательно поглядывает. Вдруг резко прыгает в сторону. Стоит, что-то внимательно рассматривает. Затем тихонько заскулил. Подошел Камыр-батыр, а там цветок красы невиданной. Но вокруг него змеи разные вьются, головы к юноше повернули. Кажется, вот-вот ужалят.

Заиграл тогда Камыр-батыр. И под мелодию курая уползли в свои норы змеи. Подошел юноша к цветку и аккуратно сорвал его, листьев нарвал, стараясь корней растения не потревожить. В сумку аккуратно всё спрятал. И пока с цветком возился, всё время слышал голос доброй Мэскэй:

– Собака тебе поможет найти золотой корень. Хорошему человеку родиола иремельская помогает, а злого со свету сживает или перерождает, удаляя из него всё зло. Дашь Дэву чай выпить – он силу и потеряет.

А в это время Гулира, увидев, что Дэв ушел на поиски золотого корня, нашла огромные ножницы и отрезала свои чудные косы. Она села у окна и стала плести тонюсенькую косичку из трех волосков, всё вплетая и вплетая в нее волосы. Наконец у нее получилась длинная-предлинная тоненькая косичка. Девушка, привязав к камню один конец косы, второй выбросила в окно. Стала разматываться косичка, спускаясь всё ниже и ниже по крутому склону.

Акбай, почувствовав знакомый запах, бросился вперед и остановился как вкопанный у косички, спускавшейся откуда-то сверху, из-за облаков. Подошел Камыр-батыр, дернул за косичку. И почувствовал, как отозвалось вверху на его подергивание. И показалось парню, что услышал он голос Гулиры.

Еще быстрее стали подниматься к вершине Камыр-батыр и его Акбай. Позже верный пес снова запах какой-то почувствовал. А это Дэв возвращался домой, неся за плечами огромный мешок с травами. Заиграл Камыр-батыр любимую мелодию матери. Дэв вдруг почувствовал очень сильную усталость. Обогнал Акбай Дэва и бросился перед ним бежать, прихватив с собою сумку Камыр-батыра с золотым корнем. И вот он уже у жилища Дэва. Выглянула в окно Гулира, увидела верного друга своего любимого. А тот сумку ей подает. Для девушки это была знакомая вещь: она дарила эту сумку Камыр-батыру, вышив на ней свои инициалы: в одном сердце две любви не уместишь.

Взяла Гулира в руки сумку, увидела в ней родиолу иремельскую и всё поняла.

Только Акбай успел спрятаться за каменный выступ, как показалось, будто горы идут – это Дэв возвращался. Поставил на пол мешок, тяжело вздохнул, пожаловался на усталость и попросил Гулиру заварить ему чай из трав, которые он принес. Согласилась девушка. Вот только для чая взяла она золотой корень из сумки Камыр-батыра, а не растения из мешка Дэва, зная, что не напрасно Акбай принес и отдал родиолу иремельскую ей.

Отнесла Гулира готовый напиток Дэву, ласково с ним заговорила. Выпил Дэв отвар и уснул крепким сном. А проснулся от веселой музыки курая, на котором играл Камыр-батыр. И напиток, и музыка так повлияли на Дэва, что он ничего не помнил о своих злых намерениях. Веселый стал, ласковый, будто и не Дэв он вовсе. Присмотрелся к юноше и девушке и понял, что они любят друг друга, и посоветовал им пожениться, напрочь забыв о своих злых помыслах.

Увидев, как сильно подействовали на Дэва чай и музыка, Камыр-батыр всё же не до конца поверил в искренность слов Дэва. А тот попросил, чтобы его поставили Хранителем драгоценностей Уральских гор. Обещал, что вершину Иремель будет беречь как зеницу ока.

Камыр-батыра, Гулиру и Акбая в считанные секунды перенес и оставил перед домом богача Соранбая, который, увидев любимую дочь живой и невредимой, тут же распорядился сыграть свадьбу. Камыр-батыр стал его любимым зятем.

Только Гулира всё еще прячет свои короткие волосы под красивым кашмау.

– Ничего, – думает она, – волосы не голова – отрастут.

Иногда Камыр-батыр, Гулира и Акбай навещают на вершине Иремель Дэва. Тот принимает их как самых дорогих гостей. Поит чаем из родиолы иремельской и печалится, что путешественники не берегут золотой корень и вырывают его с корнем. И решили тогда Гулира и Камыр-батыр стать хранителями леса, чтобы заботиться о родном крае и давать знания о чудо-корне всем путникам. А Дэв с удовольствием присоединился к ним беречь заповедные места, охранять Уральские горы.

12

Вот мы и добрались до горы Иремель!

Кстати говоря, здесь рядом есть еще и другие горы, поменьше. Их все окутывает покров густого леса, где живут и растут различные эндемичные виды растений и животных. Как я слышал, у вас в мире они занесены в Красную книгу.

Ой, ты же желание хотел загадать! Давай, загадывай!

Как загадаешь, мы отправимся дальше в другое прекрасное место, но перед этим прочти рассказ и найди там выделенные слова. Затем возьми от этих слов их первые буквы и составь слово-подсказку, которое укажет тебе путь к названию следующего рассказа.

Лариса Барабанова. Тихоня Талига

Жила неподалеку от горы, что имя несчастной Инсебики носит, девушка по имени Талига1. Семья ее мёд добывала от пчел диких, что в дуплах-бортях водились. И не было вкуснее и полезнее того лакомства во всём белом свете.

Была Талига дочерью почтительной, голоса не повышала, очей при гостях не поднимала, а оттого горя не знала во все годы девичьей жизни своей. Но вот вошла она в пору, заневестилась. С детства слышала Талига историю о том, как красавица Инсебика, не желая замуж выходить за бая-богача и четвертой его женой становиться, бросилась с уступа в реку Агидель. «Какое счастье, что мой отец не таков, чтобы отдать меня против моей воли!» – думала девушка. Уверена она была, что ее жених будет добрым человеком. Но на всякий случай сходила на гору, попросила у Инсебики счастья.

Сговорился отец Талиги с другом своим старинным – коневодом, имевшим сына по имени Мерген2. Устроили сватовство по всем древним обычаям. Обговорен был и калым: трех лучших кобылиц из табуна свата получал отец невесты, мать ее – богатую лисью шубу, сама девушка – красивой одежды без счета. Не забыли и про приданое, и про деньги, и про угощение для свадебного пира. Как отпили из одной чаши кумыса родители Мергена и Талиги, так и была решена участь их детей.

Не видели друг друга жених с невестой до самой свадьбы. Не расспрашивала Талига мать о том, каков ее суженый: к чему? Тихоней была девушка, полагалась она на милость Инсебики, а главное – на волю небес. Не пошлют они плохого человека, а если и суждено тому быть, то и это можно снести. Всем взяла дочь бортника: и красотой, и скромностью, и трудолюбием. Была у нее одна тайна, но даже будущему мужу не собиралась выдавать ее Талига…

Вот и день долгожданный наступил. Собрались родственники, прочитал мулла никах3, началось угощение гостей бишбармаком… Много подарков привезли гости, славное торжество по всему свету белому гремело. Да и потасовку устроили что надо. А как уплатил весь калым Мерген, так и для туя4 время подоспело. Как и положено, боролись за невесту: и прятали ее, и веревками привязывали, но все препятствия прошел жених, увез красавицу…

Отправились молодые в юрту мужа. Трижды становилась Талига на колени перед свекром со свекровью, и трижды поднимали ее. Раздавала она родственникам мужа дары да от них не менее богатые получала, ходила с ведрами да коромыслом к реке, монету туда бросала – водяного задабривала. Только после этого смогла она лицо жениху показать. Ахнул Мерген, красоту своей жены увидев. А она поспешила глаза потупить. Настала пора из невест в жены переходить: заплели Талиге две косы, сменили девичью такию на кашмау5, завязали пояс, чтобы счастье да благополучие семью не покидали.

Стала Талига хорошей женой, первой в хозяйстве работницей. Свекровь на нее не могла нарадоваться, свекор только улыбкой встречал. Никто из них и подумать не мог, что не простую башкирку они в семью приняли. Но всё тайное явным становится…

Повадились волки на табун лошадей нападать. Что ни день, то или кобылу, или жеребенка зарежут. Караулил хищников Мерген, лук со стрелами стали постоянными его спутниками, но, как назло, обходили его стороной волки – с другого краю подбирались и дело свое разбойничье творили. Не выдержал он, жене пожаловался. А Талига его успокоила: спи, мол, утро вечера мудренее. Не видел и не слышал Мерген, как ночью покинула его жена. Проснулся он утром, видит – Талига входит, а у самой волосы растрепаны.

– Где ж ты, женушка, была? Что с тобой?

– Душно стало мне, выходила воздухом подышать. А тут подлетела птица да вцепилась мне в волосы, насилу отбилась.

Некогда было Мергену разбираться – охранять табуны пора. Только оказалось, что не требуется это: не трогали больше волки их лошадей. Подивился Мерген, возблагодарил небеса. Зажила семья спокойно, как прежде.

Через месяц – что за диво? – снова объявились волки. Совсем удержу не знали, уже и Мергена с луком не боялись. Пожаловался он жене и опять услышал, что утро вечера мудренее. Не видел и не слышал Мерген, как ночью покинула его жена. Проснулся он утром, видит – Талига входит, а у самой лицо расцарапано.

– Где ж ты, женушка, была? Что с тобой?

– Душно стало мне, выходила воздухом подышать. А тут соболь с дерева упал да в лицо мне вцепился, насилу отбилась.

Некогда было Мергену разбираться – охранять табун пора. Только оказалось, что снова волки отступили. Подивился Мерген, возблагодарил небеса. Зажила семья спокойно, как прежде.

Прошел еще месяц, и стали к самым юртам подходить волки, люди уж и выйти боялись. Сколько ни убивали Мерген и меткие егеты6 хищников, их, казалось, только больше становилось. Не понадобилось никому Талиге жаловаться – она и сама всё видела.

Ночью не спалось Мергену, и увидел он, как выходит наружу его жена. Взяв лук и стрелы, проскользнул он за ней, прокрался следом, и взору его предстала картина страшная: кувыркнулась Талига через голову, превратилась в волчицу и смело к стае отправилась. Не нападали на нее звери, выжидали. Вот вышел вперед матерый волк, оскалил зубы и на волчицу-Талигу бросился. Но и она ему спуску не давала: только шерсть летела от обоих. Долго боролись волк с волчицей, и увидел Мерген, что она ослабевать стала. А ну как убьет ее вожак? Натянул тетиву Мерген и послал стрелу, об одном Всевышнему молясь – не попасть бы в жену. Милостивы небеса: в самое сердце поразил он волка.

Подняла голову к полной луне волчица-Талига, завыла. Преклонили перед ней головы звери, а потом собрались и прочь убежали. Кувыркнулась через голову волчица – снова в женщину превратилась.

– Вот где ты, женушка, была! Вот что с тобой делалось! – сказал, подойдя к ней, Мерген.

– Такова природа моя, муж мой, – потупив взор, произнесла Талига. – Люба ли тебе я теперь?

– Ай да скромница, ай да тихоня! Отчего бы и не быть тебе любой мне, если мы, башкиры, от волков род свой ведем?

– Спасибо тебе, Мерген! Будь спокоен – не вернутся больше волки. Таков был мой с ними уговор: коли падет их вожак, убираются они от этих мест подальше. Два раза я билась с ним, ранила, да убить не могла. Если бы не твоя помощь, худо бы мне пришлось.

– Если бы не твоя помощь, женушка, худо бы нам всем пришлось! Нет мне никого дороже тебя на всём белом свете.

Вернулись Мерген и Талига в юрту, зажили лучше прежнего. Никогда больше кобылиц их не резали волки. Родились в их семье ребятишки – пуще прежнего расцвела красотой Талига. Не мог нарадоваться на нее Мерген. А что жена его потихоньку из юрты выходит да на полную луну воет, так это ладно. Как говорят мудрые люди, женщина держит три угла в доме, мужчина – один. Что ж, если ей иногда повыть захочется?

Не уставала благодарить Талига храбрую Инсебику за удачно сложившуюся семейную жизнь свою. Много лет жили они с мужем в любви и согласии, и даже волчья тайна не внесла раздор между ними. Это ли не счастье?

9

Поздравляю! Волки подсказали мне верную дорогу к этому месту. Она будет пролегать через одну интересную деревню, где живут самые лучшие в своем деле бортники. Эти жители занимаются уникальным древним промыслом – бортевым пчеловодством. Они добывают дикий мёд из бортей, ульев в дуплах деревьев.

А еще у нас тут особенные пчелы, называются «бурзянками». Они злющие, но очень работящие. Мёд выходит сладким-сладким и невероятно нежным, с легкой приятной горчинкой, во рту так и тает. Не зря медведи и прочая нечисть любят разорять борти.

Я уже вижу эту деревню, а вон, люди машут, хотят нас угостить. Знают же, что я никогда не откажусь, да и ты гость наш желанный – голодным не оставим. А пока я приближаюсь туда, прочти рассказ и ответь на вопрос: какое слово в тексте отличается от других? Это слово специально помечено. Как найдешь его, поймешь, какая история будет следующей.

Танзиля Искандарова. Лунный свет

Из башкирско-карельской летописи

Однажды ночью, когда шестой день января плавно перетекал в седьмой, случилось Чудо.

На свет появилась девочка. От отца – башкирского духа Дею и матери – карельской русалки Импи, она взяла всё самое лучшее: умение жить под водой и умение препринимать разные образы. Нарекли ее именем Айгуль, что означает «лунный свет». Этот свет холодным мерцанием засиял в глазах ребенка, как только он их раскрыл. Луна, польщенная тем, что в честь нее была названа дочь самого владыки Каф-Тау, подарила девочке редкую звезду, дабы она всегда указывала ей правильный путь. И эта звезда затаилась нигде иначе, как в сердце. С тех самых пор во всей округе не было существа более прекрасного, волшебного и доброго.

И нам бы очень хотелось поведать о том, что же предшествовало появлению этого прекрасного и маленького Чуда…

* * *

Эта занимательная история произошла далеко не в стародавние времена. Вовсе нет. Случилась она относительно недавно. И потому мы знаем, и даже уверены, что она не какая-то вымышленная, а что ни на есть самая настоящая.

Где-то далеко, на высокой горе Каф-Тау, сидел и скучал Дею́. За свои долгие лета дух много чего повидал и много чего узнал. Ничем его не удивишь.

– Оооох, скучно мне. Чаю что ли попить, – вздыхал он. – Эээй, Мэсека́й, ставь самовар, будем чай пить! Да с молоком! Да поскорее!

Заскрипела Мэсекай, загудела, да пришлось вставать да Дею чай подавать.

– Что же ты, многоуважаемый, опять тоскуешь? Может, не чаю тебе нужно, а медовой кислушки?

– Да что кислушка, что чай – всё не то. Надоело! Мне бы встряхнуться, развеяться…

– Эх, засиделись мы в своих краях, – сказала Мэсекай и устремилась мечтательным взором куда-то вдаль. – Надо бы нам в новые места отправиться, себя показать да и на других посмотреть.

– В какие такие новые? – встрепенулся Дею и с укоризной посмотрел на старуху. – Как же, мы прямо вот так возьмем и спустимся с любимой нашей горы?

– Ну а что? Я же со своей избой перебралась к тебе, хотя, ох, как высоко подниматься было! А сейчас – ничего, очень даже мне нравится здесь! Вместе, вот, чай пьем да в сарташ7 играем.

– Ну, не знаю я, что лучше может быть окромя Каф-Тау, – усомнился дух.

– Лучше-то не лучше, но можно наведаться к моей сестре Бабе Яге – Ло́ухи в Карелию, – предложила Мэсекай. – Она мне говорила, что там даже водопады есть и пещеры. А еще она таких дел в свое время наворотила, что тебе точно с ней нужно познакомиться!

– Каких таких дел? – вновь встрепенулся Дею.

– А вот таких! Когда-то моя сестра умудрилась Солнце и Луну украсть! Представляешь?

– Представляю. Да вот только и мне это по силам. Этим меня не удивишь. И пещеры у нас есть, и водопады тоже.

– А еще там озера синие-пресиние, глубокие-преглубокие! – не успокаивалась старуха. – А в озерах этих русалки водятся красоты невиданной. Со светлыми волосами и зелеными глазами. А песни у них, как бескрайняя река, растекаются. Лоухи мне сказывала, что их можно слушать – не переслушать! А если понравится кто, то с собой заберем. Будет нас тут развлекать, будет сказки по вечерам рассказывать, а поутру песнями будить.

– Хм, русалки, говоришь? Интересно. – Тут Дею всерьез уже задумался.

– Вот и я говорю, что интересно, – продолжала настаивать Мэсекай. – Только вот зима не за горами, надо бы сейчас собираться, пока вода льдом не покрылась.

– Да-а-а, тут ты хорошо подметила. Нужно успеть до морозов. Вот чай допьем – и в путь!

– А как же сарташ?

– В дороге поиграем, как раз будет чем заняться!

* * *

Где-то на опушке леса, окруженной высокими хвойными деревьями, расположилась изба на курьих ножках. Старуха Лоухи, по привычке своей проснувшись ни свет ни заря, первым делом поставила самовар и вышла наружу проверить, оглядеться по сторонам – не видать ли где дорогих гостей. Благо, ворон успел прилететь и предупредить ее загодя! «Ах!» – радостно восклицала она. – «Как давно ко мне никто не заглядывал! Ни одна живая душа. Раньше я не то что была нарасхват, проходу мне не давали! А сейчас? Прячься не прячься, людям уже ничего не интересно! Пройдут и не заметят».

Вдруг небо резко потемнело, и на поляну, чуть ли не на саму избу, опустилась грозовая туча. Испугалась ведьма: что за напасть еще такая?! Что за игры! Но то были не игры, а Мэсекай и Дею. Они медленно, не спеша выбрались из облака и радостно направились ей навстречу.

– Тервех тейле!8 Пожалуйте в наши края! – воскликнула Лоухи. – Оооох, сестрица моя! Ну, наконец-то добрались! Наконец-то свиделись! Как же я сильно по тебе скучала! – старуха крепко обняла родственницу и поцеловала в обе щеки.

– Хаумыхыгыз9, апай10! – тут же присоединился к ним Дею. Он крепко и с чувством обхватил руку хозяйки. – Вот мы и прибыли в твои края! Я Дею – дух, который является людям в разных обличиях. Кто-то считает меня злобным, а кто-то наоборот. Но тут уж каждому свое, по заслугам, как говорится.

– Тэрвех, уважаемый, наслышана! Прошу в мою избу! Чувствуйте себя как дома! – Старуха Лоухи низко поклонилась и широким жестом пригласила гостей.

– Я смотрю, хорошо тут у тебя, все так ладно да складно! А воздух-то, воздух-то какой! Совсем мягкий. От нашего отличается, не правда ли? – обратилась Мэсекай к духу.

– Конечно, отличается, у нас-то на вершине воздух совсем другой – горный. Это, может, и получше даже. – Дею тяжело вздохнул. – Ох, устал я с дороги. Надо бы отдохнуть.

– Конечно-конечно, – засуетилась ведьма. – Садитесь за стол, уже все готово!

Тут она начала доставать пирожки-калитки со всевозможными начинками и другие местные яства да угощения.

– Я сейчас и ухи наварю, и баню истоплю – с травами, всё как полагается, – продолжала хозяйка.

– Уха, баня, ах, как хорошо! – обрадовалась Мэсекай.

День пролетел незаметно. За душевными разговорами, за теплыми словами да за дивными песнями. Смех и радость наполнили избушку. И та от такого веселья даже пританцовывала и подпрыгивала. Сестрицы же не могли наглядеться друг на друга, ведь последний раз они виделись, будучи совсем девчушками. А Дею, накупавшись да наевшись, уморился и не заметил, как уснул.

* * *

По всему лесу пробежал слушок о прибывших гостях. Все вокруг переполошились. Местный леший Хийси тут же отправился к Лоухи, чтобы показать, кто в этих краях хозяин.

– Добро пожаловать в Карелию! – приторно улыбался Хийси. – Я есть управитель здешних лесов, будем знакомы, так сказать!

– Проходи, проходи управитель, – ласково встретила его Лоухи. – Вот, знакомься, моя сестра Мэсекай.

– Тэрвех, – поклонилась Мэсекай и тут же покосилась на сестру – справиться, правильно ли она поздоровалась.

Лоухи ответила утвердительным кивком, мол, молодец, быстро научилась, а затем продолжила:

– А вот ее почтенный друг, дух Дею. С самого Урала к нам пожаловали! С волшебной горы Каф-Тау!

– Тэрвех, бабай, – улыбаясь, протянул руку Дею. – Пожалуйста, отведайте нашей медовой кислушки, кумыса, все натуральное, самодельное!

– Спасибо, спасибо, очень благодарен за приглашение, – леший, не ожидавший радушного приема, раскланивался. – Буду рад видеть и у себя в гостях. Ох, хозяйка, какие у тебя знакомства, однако!

– Да ведь родня, дорогой, не просто знакомства! Сейчас как закатим пир на весь мир – лес ходуном ходить будет!

– Эх, мои хорошие, слаще сладкого – доброе слово, приятнее приятного – приветливое лицо11, – заключила Мэсекай.

И начался пир горой, а потом весельчаки уселись на метлы и полетели в ближайшую деревню людей пугать. И все, кому они повстречались в тот поздний вечер, сбились с пути и не дошли до дому. Всю ночь плутали.

Лишь Дею отказался с ними озорничать. Он отправился в лес. Там, в самой чаще, находилось глубокое озеро. И озеро это не давало духу покоя.

* * *

В ту пору выдалась промозглая осень. Вода еще не успела покрыться льдом, но с каждым днем становилась всё холоднее. Подводные жители старались улучить момент и подняться на поверхность, дабы еще раз насладиться дневным светом. Лишь одна русалка ждала заката солнца. Под бледным сиянием ей нравилось мечтать о светлом будущем. Она вспоминала своего возлюбленного, которого однажды увидела. Ночь была ясной. На небе золотилась большая круглая луна. Незнакомец появился из ниоткуда, молча присел на берегу. Его задумчивое смуглое лицо, обрамленное темными волосами, будто светилось. А глаза! Таких глаз она еще не видела! Они были черными, как земля, и блестящими, как ночные светила. Один раз заглянешь в них – и пропадешь. До сей поры девушка никогда не видела таких, как он. Даже его одежда: темно-синий бархатный халат, расшитый золотым узором, накинутый поверх широких штанов и рубашки – переливалась волшебным мерцанием. Этот не то дух, не то человек, играл дивную мелодию на загадочном инструменте, похожем на свирель. Такой дивной музыки русалка никогда не слышала. Ей захотелось запеть, приманить его к себе. Но она так и не решилась, боясь спугнуть загадочного гостя.

Дею еще долго просидел у края воды, любуясь небом. А озерная красавица любовалась им. В ту ночь одна звезда упала, осветив сердце юной русалки.

* * *

Дею, конечно, заметил, кто за ним наблюдает. Но виду не подал. Он играл на своем инструменте – курае, глядел на звезды и про себя улыбался. В эту ночь впервые не русалка сманила кого-то к себе, а наоборот – ее сманили. Вдоволь наигравшись, Дею вдруг взял и загадочно исчез, впрочем, так же, как и появился. Это у него отлично получалось, не зря же все его духом величают в родных местах. Кто-то злым, а кто-то добрым. Дею же на самом деле относился ко всем в зависимости от их поступков. Так уж повелось, что он должен был приумножать благие дела, принося людям радость и счастье. А другим же, напротив, за злые деяния и помыслы, доставлять лишь неприятности. Каждому доставалось то, что было положено.

Через три ночи Дею вновь оказался у озера и заиграл. Дивные звуки разливались по всей округе. Русалка притаилась в камышовых кустах. Она слушала полюбившуюся ей мелодию. Вдруг всё стихло. Девушка растерянно огляделась по сторонам, вокруг была лишь темень. «Снова пропал», – грустно подумалось ей. Но спустя мгновение музыка вновь зазвучала. Русалка обернулась и увидела, что он сидит совсем рядом, в нескольких шагах от нее, играет и ласково глазами улыбается. Засмущалась она, застеснялась, и тут же под водой спряталась. А Дею всё продолжал, не останавливался. Набравшись смелости, русалка вынырнула и показалась гостю.

– Как зовут тебя, прекрасное создание? – наклонившись к ней, обратился дух.

– Импи, – тихо отвечала та. – В этих краях нас всех так называют – таких же, как я.

– Импи?

– Да. В честь нашей прародительницы. Когда-то она, будучи обычной девушкой, спрыгнула с утеса и превратилась в русалку.

– Я таких имен еще не слышал. А меня – Дею. Нас тоже всех так называют – таких же, как я.

– И я таких имен раньше не слышала и таких, как ты, не видала.

Сказав это, Импи вдруг вспыхнула, опустила глаза и замолчала. Дею не стал более ни о чем спрашивать и продолжил играть на своем курае.

Так и познакомились два волшебных существа: башкирский дух с горы Каф-Тау и русалка из карельского лесного озера. Встретились они и тут же полюбили друг друга. И предложил Дею уехать Импи вместе с ним в его обитель. И та, не раздумывая, тут же согласилась.

* * *

Озеро было неспокойно. Волны отчаянно бились о берег, выплевывая мелких рыбешек. В это время на самом дне царь подводного карельского мира Илий метался из стороны в сторону. «Что она нашла в этом непотребном духе? Ума не приложу!», – раздосадованно размышлял он. Импи же, склонив голову, молча наблюдала за ним.

– Дочка, ты пойми! – обратился к русалке царь. – Мы же его совсем не знаем! Ни хвоста, ни чешуи – тоже мне, жених нашелся…

– И что с того, отец? – возмутилась девушка. – Я как увидела его в первый раз, так и полюбила. Сердцу не прикажешь, оно само выбирает и другого уже не подпустит. Понимаешь?

– Эх, дочка, все я понимаю. Только вот как же так сердце твое выбрать умудрилось? Ты ведь у меня одна и в такую даль собралась. Ты об этом подумала?

– Подумала. И потому всё решила, – твердо заявила русалка.

– Даю тебе еще полгода для размышлений. Ежели чувства не остынут, будь по-твоему. Вот мое последнее слово, – царь строго посмотрел на дочку, дав понять, что разговор окончен, развернулся и уплыл восвояси.

Заплакала Импи. Понимала она, что специально ее сейчас не отпускают, что отец уже давно ей жениха подыскал из соседнего озера. Как представила она, что всю жизнь ей придется прожить с нелюбимым, тут же сказала себе: «Всё равно уеду! Будь что будет!».

* * *

– Мэсекай, Мэсекай, я тут такое узнала! – Лоухи вбежала в избу на всех парах. – Наша-то Импи, единственная дочь озерного царя, вздумала покинуть отчий дом и отправиться с Дею на Каф-Тау! Ты представляешь себе?! Весь наш лес переполошился!

– Знаю-знаю! Да ничего не поделаешь. Увезет наш Дею вашу красавицу. Увезет и никого не спросит. Уж больно полюбилась она ему.

– Ой, что будет, что будет!

– Ничего не будет! – перебила тут же Мэсекай сестру. – Гора наша – самая высокая, уходит своей вершиной под облака. Не подберешься к ней ни с какой стороны. А у подножия кругом лес да болото. Лучше бы царь-то ваш согласился и отпустил молодых с миром.

* * *

Черным пятном нависла большая туча над озером, а на туче этой восседали Дею и старуха Мэсекай. Рядом с ними стояла бочка с озерной водой – для русалки. Импи быстро нырнула в нее и была такова. Грозное облако поднялось ввысь и понесло их в родные башкирские края. «Хуш бул!12 Пусть дела ваши будут удачными!» – прощались гости откуда-то сверху. Лоухи и Хийси махали им с далекой земли и изредка вздыхали, беспокоясь об их будущем. «Ох, что будет!» – горестно восклицали они.

Как узнал об этом царь подводного карельского мира, тут же разгневался и начал собирать войско, чтобы забрать у Дею свою дочь и отомстить за столь дерзкую выходку. И поплыли они по глубоким подземным водам, пока наконец не добрались до подножия Каф-Тау. Тяжело им было в болотах, да вот другого пути-то и не было. Прознал Дею, что Илий ожидает его. Не хотелось ему воевать с тестем. Да и жена заверила, что отец-то ее всего-навсего волнуется. Что на самом деле не биться он прибыл в эти края, а посмотреть на то, как живут они здесь. Надо бы помириться. И отправил Дею к подножию слугу своего с посланием.

«Многоуважаемый и достопочтенный озерный царь Илий! Обращается к вам не кто иной, как всемогущий дух земель башкирских, владыка обители Каф-Тау. Дочь ваша, Импи, стала хозяйкой высокой горы на краю света. И управляется с делами весьма искусно, и я безмерно вам за это благодарен. Мир и любовь царят в этих краях. И если вы прибыли с добром и чистыми помыслами, то просим подняться к нам и присоединиться к нашему столу. Будете нашим самым дорогим гостем».

Прочитал Илий послание и призадумался: «Надобно посмотреть, так ли оно, как здесь написано. Если же всё изложенное правдой окажется, то быть моему благословению. Если же нет, то быть войне».

Согласился Царь подняться со слугой на гору. А как поднялся, то тут же дочь его родная припала к нему, обняла крепко и расцеловала. Увидал царь, что не соврал ему чужеземный дух. Что и вправду здесь хорошо и благостно. И что дочь его, русалочка, счастлива и улыбается. И нет надобности в распрях. Сразу легко стало на душе у старика. Отправил он гонцов за своей дружиной, что у подножия его ожидала. И начался пир горой. И мы там были, и медовую кислушку пили, и на курае играли, и башкирско-карельские песни вовсю распевали!

С тех самых пор вся нежить из обоих краев перемешалась и стала еще волшебнее и интереснее. А луна, нашедшая отражение в глазах маленького Чуда, отныне золотилась на небе ярче и освещала путь каждому, кто направлялся в далекую и мистическую обитель Каф-Тау.

7

Вот мы с тобой и оказались на самой высокой горе – Каф-Тау. Только будь осторожен, здесь полно как хороших, так и хитрых и коварных существ, а также это гора служит границей между нашим и вашим мирами. Тебе, кстати, пока еще не хочется домой? Нет? Тогда мы отправляемся дальше, а для этого прочти рассказ и реши загадку.

В честь кого была названа дочь Дею и Импи? Ответ подскажет тебе путь к названию следующей истории.

Анна Литвинович. О батыре, колдунье и писателе

В год 1792 по юлианскому календарю родился в деревеньке близ Уфы крестьянин Афанасий Аристархович. В 1812 году ушел воевать, побывал в Париже, а возвратившись, еще долго рассказывал про заморские дома и одежды. И поныне живет он, где родился, и пользуется большим уважением.

Вот и сейчас шел он на общий сбор.

Крики слышны были за версту, и сердце старика чувствовало что-то недоброе.

– Здрав будь, Афанасий Аристархович, – отозвался один старец.

– И тебе не хворать, Харис Эльдарович, – бывшие вояки поприветствовали друг друга и пошли вдвоем. Они и еще несколько старожилов были очень почитаемы в этой деревеньке не только за военное прошлое, но и за ум, и за справедливость.

Толпа собралась у колодца.

– Идут!

– Дайте дорогу! – прокатился волной громкий шепот, как только старцы стали подходить к месту сбора.

Когда же они подошли ближе, увидели: ведро, которым набирали воду, лежит на земле, разбрызгана повсюду кровь, водой разбавленная, и рука рядом человеческая. Гришку за водой послали, а он «такое» из колодца выудил; теперь рядом стоял ни жив ни мертв. Кто из собравшихся голову отвернул, кто глаза отвел – не каждому под силу такое наблюдать.

– Чья рука? – спросил Афанасий Аристархович и задумчиво почесал бороду.

– Поэта нашего, Самира, – старцы переглянулись и нахмурили седые брови. А говоривший тем временем продолжил: – У Гульназ он сейчас, она ему перевязку делает.

– Кто ж его так?

– А он и сам не ведает, проснулся утром, а руки уже нет, ну и давай орать, – отвечал мужчина, стоявший рядом.

– В одних портках через всю деревню до Гульназ бежал, бесстыдник! – послышался женский возглас из толпы.

– А потом я за водой пошел, – опустив голову, тихо заключил Гришка.

– Что ж ему, в парадное надо было принарядиться? – донесся уже другой голос из толпы, и пока жители обсуждали приличия, Харис Эльдарович попросил рассказавшего всё мужичка:

– Набери еще ведерко…

Ведро из колодца вытащили полным не воды, а крови.

Послышались новые крики.

* * *

Возвращался до дому Афанасий Аристархович в ужасном расположении духа. Едва переступив порог, его захватило приподнятое настроение внучки – Василисы Михайловны. Она хлопотала по хозяйству, пока сын ее, маленький Илья Иванович, изволил убежать играть с мальчишками.

– Что там, деда?

– Нечисто дело, – отозвался старик и пересказал все увиденное. Решением старейшин было принято пока воду из колодца этого не черпать.

– Давно с водой что-то дурное творится, – заметила Василиса и нахмурилась. – То мы водой из реки пожар тушим, а огня только больше, то лихорадка прошлась по деревне, – девушка поджала губы. – Ко мне ведь чаще стали люди захаживать: то головная боль, то слабость. Гульнара, певица наша, и вовсе без голоса осталась, а я ведь только вчера видела, как она из того колодца воду домой несла.

– А то я не вижу! – фыркнул старик. Внучка его, Василиса Михайловна, среди людей снискала славу знахарки. И если бы только знахарки… Злые языки ее в колдуньи записали, да видел дед, что они правду говорят.

Василиса пожала плечами, поняв, что более не добьется новостей от деда и вернулась к хлопотам.

Вдруг в дверь постучали.

* * *

Ох, и не хотел Самир идти к Василисе! Да кто ж спрашивать будет? Харис Эльдарович его нашел в доме у Гульназ. Пожилая женщина много что вылечить могла, а не только раны: и сглаз, и порчу на нет сводила. Лишь по-доброму светила карими глазами, поправляла платок и слушала каждого, кто приходил к ней за помощью.

– Ты давай не дури, кто тебя без руки оставил? – грозно топнул ногой ветеран, а поэт и слова вымолвить не мог. Сидел весь бледный, с синими губами, в холодном поту и судорожно пострадавшую правую руку сжимал.

– Сказывали ведь не зря люди – не писал бы он баиты13, – невзначай сказала Гульназ и вернулась к рукоделию.

– Кого из злых духов ты в этот раз облил помоями в своей писанине? Ну?!

Ответа он так и не дождался, вышел на крыльцо. Во дворе рубил дрова Азамат. Сильный, плечистый парень, волосы и брови – в цвет ночи. Уже как с полгода жил он в этой деревне и мозолил Харису Эльдаровичу глаза своей холостяцкой жизнью. Сколько он ни пытался его женить – всё без толку! То к одной семье в дом приведет, то к другой. Азамат лишь лицо хмурил, вел себя вежливо, а невесту так и не сыскал. Да хоть и вел себя тише воды ниже травы, лишнего слова о себе не говорил, а слухи все ж таки дошли до жителей.

«Говорят, он по матери, через ее сестру, Хану Караскалу потомком приходится!»

«Вот те крест – потомок батыра, сам давеча слышал!»

Потомок не потомок, а жил он по совести – помогал старикам, намаз читал и, бают, Коран наизусть знал.

– Азамат, дело есть к тебе, – Харис Эльдарович протянул парню саблю. Солнечный свет отразился от серебряной насечки оружия и пробежался по лицу парня.

– Не мне носить эту саблю.

– Но тебе рубить голову того, кто по-черному колдовать начал. Без ветра деревья не качаются. По деревням в округе ходят хвори неизлечимые, пожары, смерть. Когда последний раз шел дождь, Азамат?

Так и отправился батыр: в одной руке саблю держал, в другой – поэта. Самир трясся и белел с каждым шагом, пока приближались они к дому Василисы Михайловны. И только кобылка, лениво вышагивая за хозяином сзади, тихо фыркала.

– Аллах свидетель моим словам, Азамат – эта женщина своего мужа утопила! И нас утопит! Что ж мы, без нее с нечистью не справимся?

– Как это – мужа утопила?

– Так у Наталки сын родился, ее муж на радости гулянку закатил, все пришли, кто ходить мог. И вот, во время гулянки повздорила что-то Василиса с мужем-то. Бранились они недолго, а в конце она сказала: «Чтоб ты провалился!» Тот только плюнул да и ушел.

– Ну и что?

– В тот же вечер нашли его у речки, на берегу валялся, и лед рядом проломился. Мы все думали – что ж помер-то? Ведь вылез! А голова у него вся в крови была. Говорить стали, что драка у него была с братьями Прокопием и Егором. Что уж они не поделили – ума не приложу! А через месяц один от хвори помер, а другой в пожаре угорел.

– Хорошо она его чужими руками утопила, – усмехнулся батыр. Верить подобным россказням он не желал.

– Вот! Об этом вся деревня говорит! – но поэту и до несчастья с рукой во всё верилось, а теперь так и подавно. А уж в том, что Василиса колдует, он «всегда знал» и, слушая людей, лишь больше в своем знании убеждался. Всё мечтал он ее на какой-никакой подлости изловить или колдовстве темном, чтоб еще больше в своей правоте преисполниться, да не выходило. А в особо мечтательные вечера виделось ему из своего окна, как Василиса, выйдя из дому, к себе звезды в передник собирает – прям с неба они к ней прилетают. И с каждой украденной звездой ночь всё темней и темней…

Зайдя в хату, Самир рыскал глазами и был убежден – точно где-то нечисть какая-никакая прячется. Слышал он и такое, что ведьмы чертей на себя работать заставляют: дрова рубить, воду таскать. И приметь он такого черта под лавкой, не удивился бы, потому как дом у Василисы многим на зависть: и чисто, и красиво, и кажется, что не может один человек такой порядок устроить.

– Здорово, хлопчики. Что пожаловали? – Афанасий Аристархович хитро стрельнул светлыми глазами. И поведал Азамат, что отправили его бороться с нечистью. Ну, а кто больше колдуньи про нечистого знает?

– Ну-ну, дело хорошее.

– А Илья как? А хозяйство? – отозвалась Василиса, нахмурив темные брови.

– Где наша не пропадала, Вася, – махнул рукой дед. – А так хоть попробуете с бедой нашей разобраться. Кому, если не вам? Батыр есть, ты, Вася, столько про нечисть знаешь, сколько никто не знает, ну, и сказитель даже нашелся. Ступай с Богом!

Девушка лишь пожала плечами, взмахнула длинной темно-русой косой и пошла собирать припасы в дорогу.

– Далеко мы на твоей кобылке не уедем, – усмехнулась Василиса, выходя из дома. – Деда телегу нам отдал. Запрягай.

– Знать бы еще, куда ехать, – недовольно пробурчал Самир.

Дальше сборы шли молча. Сколько поэт ни пытался вытянуть Василису и Азамата на разговор, оба молчали или говорили мало. Так, лошадь вскоре запрягли, припасы загрузили, дед дал внучке свое благословение. Вот и отправились они втроем в дорогу.

* * *

Мирно ехала телега, поскрипывая колесом, были слышны кузнечики. Поднимая глаза к небу, Азамат не находил ни одного облачка. «Того гляди с такой погодой и хлеб начнет гореть», – задумался он. Самир же несколько успокоился, сидел смирно и глядел по сторонам. Старался отвлечься от боли в руке, вдыхая запах луговых цветов, что окружали путников. Василиса и вовсе чувствовала себя в своей тарелке: путешествия она любила. А потом облокотилась на мешок овса, что они запасли для лошади, и решилась начать разговор:

– Скажи хоть, батыр, куда путь держим, – звонко спросила Василиса, щурясь от дневного солнца.

– Из соседней деревни вести дурные приходят. Там больно худо все. Надо людей расспросить.

– Неужто правда худо? – оживился поэт.

– Уж пострашнее, чем у нас, – так же сухо ответил батыр, и более до самого привала от него не услышали ни слова.

Самир вновь вздохнул и провел здоровой рукой по коротко стриженным волосам. Гнетущее настроение его усиливалось. Пока выкручивало от боли, было не до тяжелых дум, а теперь поэт призадумался, как жить дальше. Ведь мечта была – пойти образование получить, продолжить писать баиты, сказки, стихи. Зря он, что ли, грамоте сам столько лет обучался? А теперь все прахом пошло. От природы маленький и неказистый Самир мог стать изгоем. Но в своей семье он был единственным поздним ребенком: родился, когда его матери уже за сорок стукнуло. А потому вниманием и любовью обделен не был, повзрослев, трезво принимал и свою непримечательную внешность, и быстрый ум. В конце концов, кто мы без своих недостатков? Пустота.

Остановились путники ближе к вечеру неподалеку от реки. Батыр пошел за водой, Василиса развела костер, поэт же сам перевязывал руку.

Искры от огня летели к небу и сливались со звездами. Не слышно было течения реки, шевеления ветра. Даже холод ночи не пытался удушить в своих объятьях, лишь ласково гладил по голове, успокаивая после дневного зноя.

– Что вздыхаешь так? – не отрывая взгляда серых глаз от огня, спросила Василиса.

– Я бы хотел что-нибудь написать, но не могу, – раздраженно пояснил Самир. Ему казалось, что всем очевидна его боль. Что еще может тревожить писателя, который более не в состоянии творить?

– Про чертей своих опять? – изогнув бровь продолжала расспрашивать девушка.

– У меня чертей нет! – вспылил поэт. – В отличие от тебя!

Батыр заинтересованно сверкнул глазами. Прекратить бы это дело… В конце концов, разве есть вред от их слов? Побранятся да успокоятся. А все ж таки любопытно, как перепалка закончится. У Самира мысли и ум быстрее ветра, как что напишет – сразу в народ уходит. Да и Василиса не из дур, как что скажет, так хоть стой, хоть падай.

– Не серчай, не мои черти тебя без руки оставили, – мягко улыбнулась колдунья.

– Ах ты!.. – задохнулся от возмущения Самир, да интерес был пуще гнева. – От слов своих не отказываешься? – тут же спросил он и всем телом рванул вперед, вглядываясь в каждую черту собеседницы.

Василиса хмыкнула, облокотившись на колесо телеги, заплясали огненные тени на ее лице.

– Не отказываюсь.

– Верни мне руку, – подобравшийся к Василисе поэт стоял на коленях, здоровой рукой опираясь о землю. Самир вызывал у нее лишь сочувствие и интерес, хотя и пошутить над ним она тоже любила.

– И нечистого уже не боишься? А что ж дрожишь? – звонко спросила колдунья, разыгрывая удивление. Самир лишь нервно сглотнул.

– Мне мой дар дороже страха!

– Твой дар слова при тебе, зачем тебе рука?

– Ты что ж, смеешься надо мной? – вскричал он и стал судорожно хватать ртом воздух. Василиса же и не думала дергаться или двигаться.

– Да надо бы над тобой посмеяться, – прозвучал глубокий голос Азамата, и Самир с Василисой сразу обратили на него свои взгляды. – Ты ж без руки остался, а не без таланта. То, что дает Всевышний, ни один шайтан забрать не в силах. Тебе ли этого не знать?

– Чем тебе левая рука не по нраву? Учись писать ею, – пожала плечами колдунья и забралась в телегу спать. Мужчины расположились на земле.

Прошло некоторое время. Все, кроме Самира, погрузились в дрему. Он долго пытался заснуть, но решил легонько толкнуть в бок батыра.

– М-м-м? – отозвался разбуженный.

– Азамат, как думаешь, а где она все-таки чертей прячет?

Громко вздохнув, батыр отодвинулся и, пробурчав какое-то ругательство на башкирском языке, поудобнее устроился, пытаясь вернуть сон.

– Сам такой, – не обидевшись, ответил Самир и продолжил: – Я вот думаю, она их на луне скрывает. Удобно – никто не найдет!

– Да нигде они не прячутся, – отозвалась Василиса. – Средь бела дня в самих людях ходят.

– Ловко, однако, – хрипло сказал поэт и после сразу же заснул.

* * *

Утром Василисы в телеге не оказалось. Самир убирал последствия привала, пока Азамат отправился на поиски. Может, искупаться пошла?

Нашел он ее, как ни странно, и правда у реки, за небольшой чащей молодых берез.

– …отравлена! Не ходила б ты туда, Вася! – услышал батыр незнакомый тонкий голос и в следующий миг уже был готов отречься от того, что его глаза видят.

– А вот надобно мне туда! Хоть убейся! – уперев руки в боки, твердо заявила девушка.

– Уйди от нее, – Азамат достал саблю и в два прыжка оказался рядом с Василисой.

– Ой, – собеседник колдуньи плюхнулся на мягкое место и уставился на оружие. Маленький мужчинка, ростом по пояс любому человеку, в красной рубашке да с седой короткой бородой. На первый взгляд он мог показаться карликом, но так может подумать только тот, кто не знает, с кем имеет дело.

– Не тронь его, – остановила батыра Василиса и грозно свернули ее темные очи. Мужичок схватился за подол голубого платья колдуньи и трусливо глядел на Азамата. Так и стояли бы друг напротив друга, но батыр нарушил молчание первым.

– Не ведал я, что ты с бисурой14 дружбу водишь! – и в движении его, когда убирал он саблю, чувствовалась злость.

– Не всё зло, что на первый взгляд таковым кажется, батыр, – мягко и настойчиво проговорила девушка. – Ты бы лучше послушал, что нечисть сказывает. Разве нам это помешает?

Бисура быстро выглянул из-за колдуньи, улыбнулся странной нервной улыбкой, стал говорить:

– Я много, много узнал. Там, куда вы путь держите, давно люди болеют! Ой, как болеют! И все болезни разные и странные! Уж и доктор к ним из Уфы приехал, а ничего не помогает! У кого голоса нет, кто сил лишился, кто просто слег, а у кого ноги отнялись, – начал частить мужчинка, но Азамат прервал его:

– Ну, полно нас пугать!

– Что посоветуешь, бисура? – скрестив на груди руки, спросила колдунья.

– Доктор – человек хороший, у него про болезни поспрашивайте. И поэта вашего он посмотрит, и денег не возьмет. Георгий Владимирович имя его, из Уфы приехал. И староста у них хороший, Тимур Маратович. Человек богатый, дельный, но резкий и иногда грубый. Трудяга он, каких свет мало видел. Сын у него, вот, тоже захворал: голова болит и встать не может, кровь то носом, то из ушей польется. Ой, худо у них дело! Ой, худо! Не ходить бы вам туда!

Сведения о том, что дела у соседей плохи, подтвердились и, направляясь к телеге, путники думали каждый о своем.

Василиса была девушкой приятной наружности: осанистая, с длинной косой, плавной походкой и горячим взглядом. Ее не назвать красавицей – внешность недостаточно яркая. Но не заметить ее в толпе сложно, а как присмотришься, так порой и глаз отвести невозможно. Вроде бы и ничего особенного, а что-то в ней цепляло! С детства она воспитывалась дедом и бабушкой, рано осталась сиротой. Так бабка ее колдовать и гадать научила, в лес они ходили тоже часто. Дед, конечно, не особо доволен был, но и не запрещал – всё лучше, чем какой другой дурью маяться, а так и снадобьями своими людям помогать можно. Кроме того, характер Василиса от деда взяла, и долго у них в хате самые настоящие боевые действия велись! До того спорили, что уж со счету сбились, сколько окон было выбито, сколько горшков разбито да сколько раз они дверь меняли… И все в деревне прислушивались, из-за чего ж они в этот раз словесное состязание развели. Несколько раз особо любопытным тем же горшком или тарелкой прилетало… Но на людях всегда дед с внучкой вели себя тихо и прилично, даже ласково. А как Илья родился, так и вовсе, видать, мирное соглашение заключили, и больше по вечерам слушать стало нечего.

Самир уже сидел в телеге и, видно, сгорал от нетерпения. Еще бы – к вечеру должны приехать!

* * *

Солнце медленно стремилось за горизонт, отчаянно цепляясь за силуэт деревенской колокольни. Наконец, дорога была позади, и путники увидели цель своей поездки.

– Здравы будьте! Что пожаловали? – сидя на лавке у ворот, спросил старик.

– Соседи мы ваши, – звонким голосом ответила Василиса. – Дело у нас есть. Говорят, доктор из Уфы приехал, так нам вот его и надобно.

– Есть такой. Да только он сейчас у Тимура Маратовича, сын хворает у него.

– Мы и подождать можем, – отозвался Азамат.

– Ну, вон дом старосты нашего, ступайте, – указал старик рукой.

Жилище старосты и правда выделялось среди других домов: украшений побольше и ставни резные, и на воротах рисунок замысловатый.

Василиса в ворота постучала, да дверь сама отворилась, так они и зашли. Послышался небольшой шум, и они, не сговариваясь, пошли на звук.

Мужчина за углом дома рубил дрова. Весь уж и потом обливался, вокруг – щепки, а он всё равно как заведенный продолжал свое дело и что-то невнятное бормотал себе под нос.

– Здрав будь, добрый человек! – начала разговор, как обычно, Василиса. – Нам старосту надобно, Тимура Маратовича.

Мужчина остановился.

– Я староста, – воткнул топор в пень и, скрестив руки, окинул взглядом гостей. Человек он был роста среднего, волосы темные, короткие, борода. Лицо у него было выразительное и подвижное, но глаза казались безжизненными.

– Говорят, доктор из Уфы приехал, нам к нему надобно, а он у тебя.

– У меня, – кивнул он. – Да всё без толку! Пойдемте в дом.

Хозяин из Тимура Маратовича внимательный и строгий, потому сразу же велел, чтобы путникам подготовили и место для ночлега, и баню. Ну, а пока сели за стол отужинать с дороги.

Покуда пили чай, рассказал староста про болезни в деревне. Что скрывать? И так все знают. Хмурым был он во время беседы, но старался гостей лишний раз не огорчать своим настроением.

– Скажи, Тимур Маратович, можно ли будет твоего сына осмотреть? Может, я смогу чем помочь? – спросила Василиса, и староста поначалу несколько стушевался под ее взглядом. Словно жег ему лицо ее взор.

– А есть толк? Что ж ты, думаешь, что умнее лекаря городского?

– Некоторые мужчины мыслят, что женщинам думать не полагается, староста, – отодвигая от себя блюдце с чаем, сказала Василиса. – Но я знаю, о чем думаешь ты. За грехи ведь себя ругаешь, так? Как жена у тебя умерла, ты не помнишь, когда в последний раз намаз читал. Вот и коришь теперь себя за то, что происходит с сыном твоим да деревней…

– Ну, хватит! – он вскочил, ударив кулаком по столу. Зазвенела посуда, подпрыгнули блюда, а хозяин в один шаг подлетел к колдунье. Самир поперхнулся баурсаком, а Азамат сжал рукоять сабли.

– Ну, про жену… Слухи! Но мысли! Что ж они, на лбу у меня нарисованы? – и в глазах его Василиса наконец увидела долгожданные искры.

– Не нарисованы, но слышны.

Громко втянув носом воздух, на ватных ногах хозяин дома сел на свое место. Как раз в этот миг зашел к ним другой человек. Высокий, статный, в хорошем костюме, а в руках держал сумку.

– Георгий Владимирович?

– Пока всё так же, – поник вошедший. – Я лишь понизил ему давление, чтобы не шла кровь носом. Но он так и не может заснуть.

Тимур Маратович махнул рукой и кивком головы позвал за собой Василису. Звал только ее, а пошли за ним все.

В соседней комнате на кровати лежал мальчик лет пяти. Бледный, худой, на лбу капли пота. Вошедшей процессии он не удивился – отец кого только в дом не водил, чтобы хворь из сына выгнать. Да только хуже стало: уж и голос, и сон потерял ребенок.

Василиса достала из своего узелка пучок травы, подожгла и стала сначала ходить по комнате, приговаривая под нос непонятные никому слова, а затем провела несколько раз вокруг головы больного, и до этого внимательно наблюдавший за происходящим мальчик вдруг открыл глаза еще шире, а в следующую минуту уже крепко спал.

Георгий Владимирович всю свою жизнь болел медициной, верил в науку и никогда не жалел о выборе своем, когда пошел учиться на врача. Но чем больше он лечил людей, тем больше начинал задумываться. Порой приходилось отказываться от науки и прибегать к примитивным, варварским и нелогичным методам исцеления, какие используют знахарки. По молодости страшно злило его, что какой-то заговор лечил лучше микстуры, но с годами это переросло в исследовательский интерес. Многое записывал в дневник и, разумеется, не думал публиковать. Он снискал славу хорошего доктора не для того, чтобы портить ее вызывающей публикацией о колдовских способах лечения.

Вернулись все обратно к столу тихо, не проронив ни слова. И разговор уже пошел ласковее. Внимательно выслушали староста с доктором, что случилось с Самиром.

– Так вы полагаете, что источник бед здесь? – уточнил доктор, осматривая руку поэта.

– Отсюда всё пошло, вот мы и решили, что хуже не будет, если мы к вам съездим, – кивнул Азамат. – Быть может, колдует кто у вас? Точно ведь на кого-то люди да думают.

– На свете белом много людей, батыр – и плохих, и хороших. Видит Аллах, в моей деревне народ всякий живет. И грешников, и праведников хватает, но чтоб на такое колдовство кто способный был… Нет, таких нет у нас. Подлость есть, лени тоже хватает, – вздохнул староста и замолчал.

– Подлостью это назвать! Ну-ну!

В доме у старосты за хозяйство отвечала его сестра Гульнара. Женщина она была крепкая, статная и, что скрывать, красивая. Возраст уж подходил к замужеству, но Тимур Маратович не спешил пока устраивать это дело.

– Об чем речь ведешь? – уточнила Василиса. Гульнара отошла от стены, на которую опиралась, и сделала несколько шагов по направлению к столу с гостями.

– Знамо об чем! Степан Николаевич, – светлым, язвительным тоном начала девушка, – свет-солнышко объявился у нас три года назад. И с тех пор нет покоя нашему семейству! Всё слышу, что он то гадость какую устроит, то слух распустит, то еще что подстроит. И ведь, змея, я никак его изловить не могу! А теперь, как хворь пошла, он и вовсе начинает народ подбивать, чтоб убрать брата моего с должности старосты. Шайтан проклятый! И взгляд у него дурной!

– Ну, артистка! – тихо восхитился Самир, но услышал его только рядом сидящий доктор.

– Ну с чего ты взяла, что он шайтан? Ну с чего?! – взбесился староста.

– Ой! Глаза у него черные, с зубов чуть ли не слюна капает, и походку ты видел его, а? Скрюченный, быстро-быстро шагает.

– Ох, Аллах, дай мне терпения! – прикрыл лицо рукой староста.

– Ты видел, чтоб он хоть раз в церковь зашел? А? А ведь православный! Его ни в церковь, ни в мечеть не загнать! Боится, шайтан!

– Так ведь, – привстал доктор, пытаясь снова донести мысль о том, что, быть может, Степан просто мало верующий.

– Сиди, молчи уж! – и доктор плюхнулся на место. – Сегодня с утра в церкви служба была, Иоанна Крестителя праздник. Ты думаешь, где он был? У ворот храма сидел в тени, глазами своими зыркал. Сама видала!

– Если он колдует, то праздник Купалы упускать нельзя. Вся природа в свою силу вошла, – задумчиво сказала Василиса.

– Так надо вновь проследить за ним. Где он сейчас? – воспрял духом Самир.

– Знамо где, в лес пошел до реки. Он там себе дом отстроил, живет один.

* * *

Азамат и Василиса пошли, куда указала Гульнара. Ночное небо разбавляли розовые лучи заходящего солнца. Идя вдоль реки, встречали они и гадающих по венку на суженного девушек, и пляски вокруг костра, и вот, наконец, добрели до дома. Стояло жилище чуть на возвышении от реки, но рядом бил ручей. Не слышались уже ни звуки гуляний, ни щебет птиц. Лишь темные деревья угрюмо склонялись над избой и хмуро глядели на пришедших. Чем ближе подходили они, тем больше был туман, окутывающий местность.

– Ты погляди, – батыр склонился над ручьем, освещая тьму факелом. Вода текла ярко-розового цвета.

– А вот и помощники мои явились, – промолвил сзади ледяной незнакомый голос.

– Помощники? – сердито выдохнула колдунья, выпустив облачко пара.

Мужчина стоял напротив них шагах в десяти и держался свободно. Высокий, худой и какой-то угловатый. Волосы и глаза у него были почти белыми, хотя дать ему более сорока лет было трудно.

– А кто еще, кроме вас, мог подарить мне такую силу?

– Ты говори да не заговаривайся! – Азамат достал саблю, а Степан Николаевич перевел взгляд на Василису.

– Ты мужа утопила в день зимнего солнцестояния. Он умер, а я ожил, – Василиса сделала маленький шаг назад, а говоривший теперь посмотрел на батыра и продолжил говорить: – А из-за тебя девушка в день летнего солнцестояния утопилась. Не хотела быть твоей женой. Она умерла, но напитала меня силой. Вы оба скорбью своей насыщали меня, пока я не смог сам начать кормиться чужими силами.

– Кто ты, ирод? – прошипела колдунья.

– Иргаиль, повелитель вод, – борода его удлинилась, а кожа позеленела. – Вы мне помогли, и я вам помогу. Просите, что хотите.

– Руку Самиру ты отрезал? – опередила колдунья.

– Руку я ему не верну, – нахмурился Иргаиль. – Сам виноват, болтать надо меньше.

– Нам от тебя ничего не надо!

Азамат сделал решительный шаг вперед и замер. За спиной Иргаиля появилась Айсылу и пошла навстречу несостоявшемуся мужу, протягивая руки. Василиса хотела было оттолкнуть утопленницу, да ее плеча коснулись.

– Здравствуй, Вася.

Как живой, перед ней стоял муж, правда, весь белый и словно светился изнутри – и остальной мир пропал.

– Как сын?

– Если ты бросишь оружие, я ее тебе верну, батыр.

– Азамат, я так жалею о своем решении. Хочу на землю! Хочу свадьбу с тобой сыграть! – ласково говорила Айсылу и гладила ледяными руками лицо жениха. Слеза покатилась по загорелому лицу батыра, но он нашел в себе силы ответить:

– Ты меня не любила, Айсылу, это я тебя любил. Но это ничего не меняет, – он убрал ее холодные тонкие руки.

– Сын хорошо.

– Я все хотел его в Уфу свозить, – потупив глаза, отвечал муж.

– Отступись, Василиса, и я его тебе верну, – слышала она голос нечисти.

– Сама я его свожу, Ваня. А ты ступай, мертвые к живым не ходят, – сморгнув слезы, повернулась колдунья в сторону, где стоял Азамат.

Туман, отделивший ее от остального мира, рассеялся, и увидела колдунья, как катаются по земле батыр и Иргаиль и как один другого пытается придушить. Замерла она, приходить в себя начала после морока. Тут Иргаиль изловчился и, сверху батыра придавив, стал остервенело сжимать свои длинные когтистые пальцы на его белой шее.