Бремя наследия

0.1. ИМЯ.

Клаэс Андер с юных лет приобрёл те черты характера, которые относят к нордическому типу. Ему свойственна исключительная эмоциональная сдержанность, краткость в высказываниях, сосредоточенная уравновешенность и рациональность. Он мог принять самое шокирующее известие, способное повергнуть в истерическую панику преобладающее большинство людей, при этом нисколько не изменившись в лице и никак не выдав внутренних своих ощущений. Удивить, огорчить или же вызвать его восторг было почти невозможно. В крайне редких случаях доводилось заметить на его лице мягкую, едва выраженную улыбку «Моны Лизы». Так описывала это явление девушка Клаэса – Даша.

Так сложилась, что Даша, как и все прочие люди, встречавшиеся на жизненном пути Клаэса Андера, знали его под именем Коли Андреева.

Ему было шесть или семь лет, он готовился к поступлению в первый класс, когда мама дала назидание всем без исключения посторонним людям представляться Колей. В свидетельстве о рождении, медицинском полюсе, паспорте и иных документах значится имя Николай, Клаэсом его звал только старший брат. Нэми или Наум – как позже стала называть его мама – родился на пять лет раньше Клаэса, но так как в школу старший брат никогда не ходил, то и привыкать отзываться на новое имя ему не пришлось, ведь он всё время проводил либо в одиночестве, либо с мамой и бабушкой. В детстве Клаэс, разумеется, задавал вопросы касательно произошедших изменений, но ему всегда отвечали лаконичной и исчерпывающей формулировкой – «так надо». Кроме как смиренно принять новый порядок вещей вариантов у него не было. Даже будучи малышом, он никогда не капризничал, не вредничал и не тянул на себя лишнее внимание, потому как отчётливо понимал, что у одиноких мамы и бабушки хватает своих забот.

Теперь, спустя много лет, ему смутно припоминались и другие странности, связанные с его семьёй, но он приучил себя реагировать на всё максимально спокойно, никак не выражая своё беспокойство или смятение. «Так надо» – стало его персональной, нерушимой доктриной. Если что-либо произошло – значит, тому есть причина, и даже в том случае, если Клаэсу она непонятна, то в его же интересах просто согласиться с новыми правилами, раз нет возможности внести в них коррективы. К более травматическим для психики происшествиям Клаэс тоже научился относиться с непоколебимым хладнокровием. Ему было всего одиннадцать лет, когда умерла их с Нэми мама. Перед этим она долго болела. Клаэс не мог вспомнить, видел ли он когда-либо выражение искреннего счастья на её худом и бледном, но всё же привлекательном лице. Агда безусловно любила обоих своих сыновей, они чувствовали это, но женщина всегда казалась подавленной и обеспокоенной чем-то, что осталось вне досягаемости для понимания Клаэса. Умирала она дома, в своей кровати, и в последние дни даже не двигалась, не моргая смотрела в потолок помутневшим, отсутствующим взором. Клаэс принял её смерть, как нечто заранее предопределённое. Аналогичным образом он отнёсся и к самоубийству дяди – старшего маминого брата. Мужчина жил отдельно и был довольно близок с матерью, сестрой и племянниками, часто навещал их, много шутил и смеялся. Потрясения не вызвало и полученное увечье. Лицо Клаэса уже несколько лет обезображено шрамом, который кривой бороздой тянется от правой брови через переносицу до левой скулы и чуть ниже. Он смог сохранить самообладание даже в тот момент, когда Нэми бесследно исчез на трое суток, а затем Клаэса среди ночи разбудил телефонный звонок, и незнакомый голос пригласил его явиться в морг на опознание тела Нэми, которое в уже изрядно подпорченном состоянии выловили из реки.

Клаэс никогда не был склонен к рефлексиям, но после похорон брата его впервые за всю его жизнь потянуло на аналитические размышления. Перебирая личные вещи Нэми, он нашёл несколько семейных фотографий, о существовании которых, пожалуй, прежде и не знал. На обороте одного из снимков, сделанного в фото-ателье, стояла дата – 1994 год. На тот момент Клаэсу было примерно полтора года, а Нэми – почти семь. От фотографии аккуратно отрезана одна треть, и можно без труда догадаться, что на недостающем фрагменте был отец Клаэса, которого он никогда не видел. На уцелевшей, но довольно ветхой и потрёпанной части фото запечатлён он сам, мама и Нэми. Агда держит младшего сына на руках, а старший стоит рядом. Клаэс очень на неё похож, у него такие же светло-русые волосы и зелёные глаза. Нэми, вероятно, пошёл в отца, унаследовав каштановые кудри. Маленький Клаэс лучезарно улыбается в объектив, а у мамы и брата одинаково понурые лица. Агда выглядит уставшей и не выспавшейся, а Нэми очень раздосадован чем-то.

Несколько часов Клаэс провел в тишине, держа в руках этот снимок и пытаясь восстановить в чертогах разума все доступные воспоминания минувших лет. Пусть ему всего двадцать семь, но почти всё, что было связано с детством, уже вытеснили новые знания и впечатления. Старая фотография не значительно поспособствовала процессу, выяснилось, что и вспоминать-то особо нечего. О своей матери Клаэс знает лишь то, что она родилась в Швеции, отсюда их с Нэми несвойственные для средней полосы России имена. Агда училась в начальных классах, когда по неизвестным причинам состоялся их с бабушкой переезд в глухую деревушку на задворках тогда ещё существовавшего, но уже начинавшего разваливаться СССР. С какими-либо родственниками они обе связь не поддерживали, и Клаэс об их существовании не знал. Как и при каких обстоятельствах мама познакомилась с папой – загадка. О нём вообще не принято было упоминать в семейном кругу. Единственное, что Клаэсу известно – это существенная разница в их возрасте; Агде исполнилось двадцать лет, когда родился Нэми, а отцу было тридцать четыре. Агда прожила с ним восемь лет где-то в провинциальном городке Орловской области, а затем вернулась в уже почти опустевшую деревню к своей матери. Клаэс родился в полноценной семье, но прожил под одной крышей с отцом всего полтора года, потому, разумеется, не помнит его лица. В раннем детстве он мечтал увидеть его хотя бы на фото, но мама основательно потрудилась над тем, чтобы уничтожить все следы этого человека в жизни своих сыновей. В документах Клаэса значилось отчество «Иванович», но он сильно сомневался в его достоверности. «Так надо» – что ж, значит, так и будет. Нэми на момент расставания родителей было семь, и он наверняка что-то помнил, но на все расспросы младшего брата отвечал неизменным ворчанием, повторяя мамины слова о том, что Клаэсу это знать не обязательно. Нэми вообще был крайне неразговорчивым, мрачным и озлобленным на весь мир с раннего детства.

В те времена, когда Клаэс жил в деревне, других детей в округе не было. В общей сложности обитающих там на постоянной основе людей насчитывалось тридцать семь, включая семью Андер. Ближайший продовольственный магазин и аптечный пункт находились в десяти километрах в соседней деревне, колхоз давно перестал функционировать, от него осталось лишь несколько развалившихся построек в поле, большинство коренных жителей бросили свои дома и разъехались по городам в поисках работы, оставались лишь старики, коротающие последние свои годы. Летом появлялись дачники, и деревушка становилась чуть более оживлённой, с несколькими приезжими ребятами Клаэсу даже иногда играл, но все они были временными товарищами, а в один момент и вовсе исчезали из его жизни навсегда.

Участок бабушки Иды располагался на самой окраине деревушки, вдали от соседних домов, создавалось впечатление, что он существует автономно от поселения, сам по себе. К нему вела узенькая тропинка через пышные заросли дикого терновник, и впервые оказавшийся в тех местах человек вряд ли догадался бы, что там, впереди ещё есть жилые дома. Ни газа, не электричества у Иды не было. Бабушка сама отказалась от этих благ, когда в деревню провели первые линии кабеля от узла магистральной сети, ведь за свет пришлось бы платить, а денег у них на памяти Клаэса не водилось. Всё необходимое мама и бабушка выращивали сами на своей земле, содержали ораву кур и несколько козочек. Так что скучать Клаэсу не приходилось. И он, и Нэми с ранних лет принимали активное участие в содержании хозяйства. Всё лето с рассвета и до заката проходило на огороде внушительных размеров, в суете и хлопотах. Коз ежедневно требовалось пасти, кроме этого нужно было ходить на рыбалку, искать грибы, готовить сено на зиму, блюсти чистоту в жилище, убираться в курятнике, таскать с пруда воду для бани, принимать участие в приготовление пищи и стирке одежды. По осени начинались бесконечные заготовки солений и варений. Зимой приходилось постоянно заботиться о дровах и растопки печи. А по вечерам бабушка не давала покоя с уроками. Вопреки тому, что Ида почти всю жизнь прожила в глухой деревне, знаниям этой женщины мог позавидовать всякий учёный человек. Она в совершенстве владела правописанием на нескольких языках, отлично понимала и математику, и биологию, и физику, а книг, как научных, так и художественных, в доме было столько, что хватило бы для открытия скромной библиотеки. Устройство мироздания со всеми его законами и порядками давалось ей невероятно легко, и Клаэсу казалось, что она знает всё на свете и всему может дать логическое объяснение. Отчасти из-за этого в деревушке её считали не вполне обычной. Клаэс несколько раз подслушивал разговоры соседей на эту тему, которая, в общем-то, отнюдь не являлась беспочвенной. Бабушка Ида точно угадывала, что у кого болит и как это облегчить даже без применения медикаментов, наверняка знала, где растёт нужная трава или ягода, когда их можно сорвать, как долго варить и с чем смешивать, чтобы приготовить лекарства от любого недуга. И всегда всем помогала. Бабушка по натуре своей была добросердечным и ласковым человеком, к каждому живому существу относясь с нежным состраданием. Даже из соседних деревень иногда приходили люди, надеясь, что она их вылечит. Её уважали, но немного побаивались, и если ей требовалась помощь по хозяйству, где необходимы мужские руки, то не смели отказать. Зачастую в качестве благодарности ей дарили книги или различные угощения – мёд, орехи, сухофрукты, шоколад, крупы и прочие лакомства, так что нужды семья Андер не знала. Периодически им доставалось и свежее мясо, но ни бабушка, ни мама почти не употребляли его в пищу, будучи убеждёнными, что человеческий организм не столь сильно в нём нуждается. Кур они содержали исключительно для яиц, а коз – для молока. Если случалось так, что им преподносили освежёванного кролика, ощипанную утку или другое умерщвлённое животное, то его кости после разделки придавались земле и отпевались примерно таким же образом, как принято в традициях погребения людей. Но молитвы были несколько иными, Нэми и Клаэс тоже принимали участие в этих обрядах воздаяния благодарности.

К Клаэсу соседи относились проще, многие старики любили с ним поболтать. Он был очень вежливым, любознательным и тактичным мальчиком. А Нэми вообще ни с кем не контактировал. Он и парой слов ни с одним из жителей деревни не обмолвился. В те редкие дни, когда бабушка и мама предоставляли детям выходной, Нэми бесследно исчезал. Брат уходил ранним утром, чтобы ещё не разбуженный петухами Клаэс не имел возможности за ним увязаться. Иногда, возвратившись уже под вечер, он приносил ёжиков для Клаэса, но те потом убегали. И ёжикам, и Нэми было более комфортно на максимальном расстоянии от людей.

Понять, что творится у Нэми в голове, действительно было не просто. Однажды Клаэс набрался смелости и проследил за братом, когда тот с первыми лучами солнца по обыкновению отправился в лес, но по неосторожности своей умудрился угодить в болото. Повезло, что Нэми услышал отчаянные вопли захлёбывающегося Клаэса и успел его вытащить. Брат тогда не ругался, лишь сказал, что если бы захотел, то мог бы дать ему утонуть, а бабушке потом соврал бы, что не видел его. Клаэс за всю дорогу, пока Нэми волок его за рукав домой, не произнёс ни слова и старался не подавать вида, что готов в любой момент разреветься от обиды, но в итоге всё равно начал шмыгать носом и украдкой вытирать наворачивающиеся слёзы. Нэми, конечно же, заметил это. Он помог Клаэсу отмыться, очистить футболку и шорты в ручье и пообещал, что не наябедничает бабушке о случившемся, если тот поклянётся больше никогда за ним не шпионить. Потом Нэми серьёзно спросил: «Ты понимаешь, почему я сержусь?». «Наверное, потому что я тебе помешал», – неуверенно предположил Клаэс. Брат покачал головой. «В лесу полно капканов, их ставят местные охотники, которые приезжают сюда на лето, ты мог бы угодить в один из них и остаться без ноги».

После того случая с болотом Нэми дал брату возможность проводить с ним больше времени, но оно в итоге не оправдало возложенных на него надежд. Клаэс всё больше убеждался в том, что Нэми очень странный. Он не имел ничего общего с остальными немногочисленными детьми, с которыми Клаэсу довелось познакомиться. Игры, забавы, шалости, фантазии – всё это было абсолютно чуждо Нэми. Начитавшись историй о приключениях Тома Сойера и Гекльберри Финна, Клаэс наивно полагал, что его брат, как минимум, отправляется на поиски сокровищ, а Нэми, как выяснилось, проводил дни, просто гуляя по лесу. Молча. Присутствие брата он с успехом игнорировал, если тот пытался начать разговор. Он мог часами лежать на траве с закрытыми глазами, будто бы засыпая, но на деле же с упоением прислушивался к каждому хрусту, к каждой птице, к шелесту листвы на ветру. И только в эти моменты он не выглядел угрюмым и диким. Нэми становился безмятежным, преисполненным некой трепетной нежностью ко всему сущему.

Утешением Клаэса среди тоскливого однообразия в глуши был их с Нэми дядя Паша. Клаэс сомневался, что знал его под настоящим именем, ведь сам он позже стал Колей, Нэми – Наумом, а мама Агда – Глашей. Дядя жил и работал слесарем на заводе в многолюдном городе в паре сотен километров от деревни. Примерно раз в месяц он навещал мать, сестру и племянников, привозя с собой диковинные для Клаэса сладости, жевательные резинки, чипсы, газировку, электронные игры на батарейках и красивую одежду. Визитов Паши Клаэс ждал, как праздника. Дядя был добродушным, разговорчивым и улыбчивым человеком, общение с ним складывалось легко и непринуждённо, к нему хотелось тянуться, как к мартовскому тёплому солнышку после долгой, сумрачной зимы. Даже Нэми хорошо к нему относился и добровольно вступал в разговор. С Агдой Паша тоже отлично ладил, они, казалось, понимали друг друга без слов. Сестре не нужно было объяснять, почему она из года в год становится всё худее, бледнее и печальнее. «Я не за себя боюсь», – услышал однажды Клаэс обрывки разговора мамы с дядей Пашей. «Я совершила страшную ошибку». Вероятно, она подразумевала под ошибкой свой брак с тем человеком, который стал отцом её детей. Клаэсу оставалось лишь додумывать общую картину произошедшего, но судя по коротким репликам полушёпотом выходило, что мама скрывалась от бывшего мужа, так как он хотел забрать сыновей. Осознание, что папа не бросил их, а напротив – жаждет встречи, вызвало у семилетнего Клаэса противоречивые чувства. Ему бы очень хотелось познакомиться с ним, но раз мама не допускала этого, значит, на то имелись весомые аргументы. Значит, «так надо». Чуть позже он поделился своей тайной с Нэми, а тот лишь пренебрежительно отмахнулся и сказал, что ничуть не расстроится, если больше никогда не увидит отца.

Потом началась школа. Она находилась там же, где ближайший магазин, Нэми приходилось каждое утро отвозить Клаэса через поле на велосипеде, а после обеда увозить обратно. Сам Нэми от получения официального образования отказался, а мама с бабушкой и не настаивали.

В начале учебного года Клаэс пребывал в неописуемом восторге, ведь в школе будет много ровесников, всегда найдётся, с кем поболтать и поиграть, он был готов подружиться с каждым, кто с ним заговорит, но его трепетным надеждам вновь не суждено было сбыться. В сельском классе оказалось не так-то много детей, и все они были друг с другом знакомы, ведь большинство из них жили по соседству и посещали до этого один детский сад. Заранее сформированные компании не торопились принимать в свой круг незнакомого чужака. Ситуацию усугубил ещё и то, что Клаэс в отличие от них уже умел читать, писать и считать, причём прекрасно, даже у учителей тем самым вызвав неодобрительное изумление. Ярлык «самый умный» стал его персональной формой оскорбления и поводом для издёвок. По мере взросления и пребывания в жестоком юношеском социуме изначальный пыл Клаэса и тяга к общению значительно поутихли. Впрочем, парочка дружелюбно настроенных по отношению к нему товарищей у Клаэса всё же появились, но общаться с ними вне школьных стен не представлялось возможным, так как жил он очень далеко.

Когда он учился в третьем классе – Агда совсем зачахла. Недуг её не был неожиданностью ни для кого из членов семьи. Состояние ухудшалось постепенно, день за днём, женщина буквально увядала на глазах подобно растению, лишённому возможности насыщаться влагой. При этом не проявлялось каких-либо характерных симптомов, свидетельствующих о конкретной болезни. Агда стала похожа на скелет, обтянутый кожей. Глаза её поблекли, их очерчивали жуткие синяки, контрастно выделяющиеся на мертвенно-бледной коже. Некогда пышные, пшеничного цвета волосы значительно поредели. Мысли её путались, она забывалась и иногда не признавала своих детей, а вскоре и вовсе перестала разговаривать и реагировать на окружающий мир. Перед смертью Агда несколько дней неподвижно пролежала в кровати. Её организм уже не принимал пищу, даже бульон, она не спала, но и бодрствованьем это состояние нельзя было назвать. Домашние кошки, любившие спать рядом с хозяевами, обходили кровать Агды стороной за пару метров. Клаэс преследовал бабушку по пятам, пока та хлопотала по хозяйству, и умолял как-нибудь помочь маме, ведь свято верил, что Ида способна вылечить любую хворь, что та неоднократно доказывала. Но бабушка с обречённым смирением раз за разом отвечала, что ей известны лекарства лишь от болезней тела, а у Агды болезнь ума. Клаэс иногда прятался в каком-нибудь углу и тихонько плакал. Нэми же выглядел больше рассерженным и обиженным, нежели опечаленным. «Она сама себя до этого довела», – сказал он однажды младшему брату. Клаэса подобное высказывание ничуть не удивило, он и раньше замечал разлад в отношениях мамы и Нэми. Они будто бы сторонились друг друга, словно чужие, и разговаривали исключительно на бытовые темы, когда к тому склоняла нужда. К Клаэсу мама проявляла и участие, и ласку, могла поддержать игру, часто обнимала и целовала в щёки. Он очень любил её, но брата, почему-то, любил больше, вопреки тому, что Нэми очевидной нежности к нему не выказывал. Потому решил перенять его позицию и больше не плакал.

На похоронах мамы старший брат впервые обнял Клаэса и так крепко, что у того дыхание перехватило. Нэми уткнулся в его взъерошенную макушку и едва слышно всхлипывал. Будучи настолько ошарашенным слезами брата, Клаэс даже тогда не смог заплакать сам.

Жизнь постепенно вернулось в привычное русло, преисполненное трудом, учёбой, первой наивной любовью, воплотившейся в смуглой черноволосой девочке из класса. Несколько раз Клаэсу даже довелось погулять с ней вдвоём после уроков. Преодолевая робость неопытности и смущение, он первый поцеловал её. А через несколько месяцев, после окончания седьмого класса, семья той девочки переехала в город, и Клаэс её больше никогда не видел. Он не рассказывал об этом ни бабушке, ни брату, но Нэми будто бы и так всё знал. В ту пору он радикально смягчился по отношению к подавленному Клаэсу и в несвойственной для себя манере был исключительно внимателен и добр с ним. Дядя тоже как бы невзначай приехал в гости раньше запланированного срока и предложил устроить племянникам экскурсию по городу, в котором жил, к тому же время удачно совпадало с его отпуском. Клаэс был настолько изумлён этим предложением, что даже позабыл о разбитом сердце. При маме существовал негласный запрет, согласно которому её сыновьям запрещалось покидать сельские края. Клаэс настолько свыкся с мыслью провести остаток дней своих в деревне, что даже и не помышлял ни о чём ином, а Нэми и сам бы никуда не поехал, будь у него хоть тысяча перспектив. После совета с бабушкой было принято единогласное решение, что смена обстановки пойдёт для внуков на пользу.

Город, в который Клаэс влюбился с первого раза, был далеко не самым крупным на территории России, но значился областным. Проживало в нём примерно четыреста тысяч человек. Ещё из окон поезда он восхитился великолепием буйства красок, повсеместно кипящей жизнью, неумолкающим шумом и гамом бурной разнообразной деятельности. Дорога до города заняла чуть больше трёх часов, но это время пролетело незаметно. Клаэс восхищённо рассматривал пассажиров – таких разных, причудливо одетых, громко смеющихся. Все девушки казались ему очаровательными, одна была краше другой. Некоторые из них, ловя на себе его влюблённый взгляд, кокетливо улыбались в ответ. Причёски, макияж, платья всевозможных расцветок и фасонов, туфли на высоких каблуках, запахи духов – всё это будоражило юный ум и фантазию четырнадцатилетнего мальчика, который впервые на своей памяти покинул пределы полузаброшенной деревни. Нэми же выглядел мрачнее тучи. Ещё на перроне перед посадкой он натянул на голову капюшон безразмерной толстовки, надел непроницаемо-чёрные солнцезащитные очки, нахмурился, съёжился и всем своим существом источал угрюмую раздосадованность. По пути дядя рассказывал историю основания города, его законы, правила поведения, описывал достопримечательности, которые племянникам предстояло увидеть, обещал сводить в парк аттракционов и покатать на теплоходе по реке, делящей город на две половины. Все свои обещания он сдержал. Трудно описать восторг подростка, который впервые оказывается на самой верхушке колеса обозрения, гоняет по автодрому, ест пиццу в многолюдном кафе, слушает выступления уличных музыкантов на площади у рынка. Те две недели Клаэс и по сей день считает самыми счастливыми в своей жизни.

В дальнейшем Паша приглашал их к себе в гости регулярно, племенники уже были достаточно взрослыми, чтобы преодолевать расстояние от деревни до города самостоятельно, путаницы выйти не могло, маршрут поезда пролегал напрямую без пересадок. Клаэс прекрасно понимал, как много дискомфорта доставляют Нэми эти поездки, но брат неизменно сопровождал его даже спустя пару лет, когда Клаэсу уже исполнилось шестнадцать, и он считал себя серьёзным, взрослым человеком. Эта упрямая опека в ущерб самому себе сперва оскорбляла Клаэса, а затем стала казаться довольно трогательной. В качестве благодарности он благородно брал на себя все неизбежные коммуникации с незнакомыми людьми во время поездки.

У дяди выдавалось не так много свободных дней, за исключением воскресенья и половины субботы он с утра до вечера находился на работе и случайных калымах, потому что комфортная жизнь в городе стоила приличных денег. Клаэс очень быстро освоился, хорошо изучил центр и ближайшие к дому Паши районы, потому вполне мог гулять самостоятельно, а Нэми мрачной тенью всюду бродил за ним. Казалось, что прекраснее жизнь стать уже не может, Клаэс вот-вот должен был окончить девятый класс и сразу после этого планировал переехать в город, найти для себя работу и снимать собственное жильё. Дядя жил в однокомнатной квартирке в старой пятиэтажной хрущёвке. И без того маленькая площадь из-за нагромождения мебели и бытовой техники казалась совсем крошечной, а на кухне двум людям уже было тесно, если доводилось находиться там одновременно. Паша и без дополнительных уговоров прописал бы племянников у себя, но Клаэсу не хотелось доставлять ему неудобства. Судьба сыграла злую шутку, распорядившись так, что его желаниям суждено было сбыться, но такой ценой, что Клаэс, зная обо всём наперёд, не задумываясь отрёкся бы от своих устремлений.

На сорок шестом году жизни дядя Паша без каких-либо предпосылок решил свести с ней счёты. Он повесился на своей кухне, предварительно позаботившись об оформлении завещания, согласно которому всё его имущество переходило племянникам. Находясь в деревне, Клаэс не имел возможности поддерживать с дядей общение, хотя у него и имелся простенький мобильный телефон, подаренный Пашей, но вот связи там не было, как и электричества для зарядки, потому пользоваться гаджетом представлялось возможным только во время визитов в город. Тело провисело в петле несколько дней, пока до соседей не начал доходить запах разложения. Тогда в присутствии участкового был вскрыт замок, медицинские работники констатировали смерть, а ещё через четыре дня почтальон доставил бабушке Иде трагическое известие. Её адрес дядя указал в предсмертной записке, состоящей всего из пары фраз. «Я очень устал. Простите меня».

На тот момент Нэми исполнилось двадцать два года, а Клаэсу – семнадцать. Нэми не выказал признаков потрясения. Клаэс на тот момент тоже понимал, что взрослые далеко не все свои чувства и эмоции делят даже с самыми близкими людьми.

Официальным наследником был Нэми, потому как Клаэс ещё не достиг совершеннолетия. Для вступления в наследство пришлось обойти несколько государственных инстанций, провести долгие часы в очередях для оформления прописки и собственности, Клаэс полностью руководил процессом с присущей ему собранностью и ответственностью, а Нэми лишь ставил подписи там, куда младший брат тыкал пальцем. Спустя пару месяцев на семейном собрании было приято решение, что для Клаэса будет лучше с концами переехать в город. Никто не сомневался в его навыках взаимодействия с внешним миром. Нэми собирался переезжать вместе с ним, что Клаэса удивило, он понимал, сколь тягостно для брата многолюдное общество, и попытался отговорить его, ведь и бабушку бросать совсем одну не хорошо. Для всех было бы лучше, если бы Нэми остался в деревне, но тот оказался непреклонен. Клаэс для себя объяснил это тем, что старшему брату он по-прежнему казался недостаточно взрослым для самостоятельной жизни, и тот считал своей обязанностью позаботиться о нём. Но обстоятельства сложились равно наоборот, и Клаэсу пришлось заботиться о Нэми.

В течение первой же недели Клаэс нашёл работу грузчиком на мебельной фабрике. На что-то большее с девятью классами образования и отсутствием опыта рассчитывать не приходилось, но Клаэс был вполне доволен. У Нэми же с трудоустройством сразу возникли проблемы. Он пробовал работать в разных организациях уборщиком дворовых территорий, подъездов или торговых площадок, но очень скоро его отовсюду гнали. Первая причина – хамство начальству и коллективные жалобы жильцов или покупателей, вторая – неконтролируемые запои. Гармонично сосуществовать с социумом Нэми оказался не способен. У него сложился сложный характер, который с возрастом лишь сильнее портился. Рядом с таким человеком ужился бы далеко не каждый. Нэми был ворчлив, вечно всем недоволен, нелюдим, неопрятен, бестактен и – что, пожалуй, самое неприятное – откровенен до отвращения. К такому не стоило обращаться с вопросом, идёт ли тебе новая причёска, начал бы Нэми с того, какая она ужасная, а закончил тем, что ты на матери-земле – гнойный прыщ и существования в принципе не достоин. Нэми всех ненавидел. Он мог без видимых оснований обругать любого, кто оказался рядом, будь то сосед, приятели или девушка Клаэса, случайные прохожие, люди, которым не посчастливилось занять соседнее с ним место в очереди, а в некоторых случаях брат мог даже спровоцировать драку. Ситуацию значительно усугубляла прогрессирующая тяга к алкоголю, проявившая себя после обоснования в городе. Пил Нэми регулярно и много. Так как личные деньги у него появлялись исключительно редко – он не мог себе позволить качественные, дорогие напитки, потому довольствовался дрянным самогоном, чьё производство было отлажено в квартире напротив. На пороге своего тридцатилетия он вёл себя как выживший из ума чрезвычайно агрессивный старик и выглядел подобающим образом. Клаэс неоднократно намекал брату, что он похож на бомжа, и неплохо бы чуть больше внимания уделять личной гигиене. Душем он пренебрегал, так же, как и зубной пастой, бритвой, дезодорантом, расчёской… Ту копну волос, которую по ошибке можно было принять за птичье гнездо, прочесать представлялось совершенно невозможным, а если и попробовать, то пришлось бы драть с клоками или брить наголо. Новую одежду он приобретать отказывался и ходил в ветхих дядиных обносках из прошлого века. Иногда поведение Нэми становилось совсем уж странным. Он мог на протяжении долгого времени буквально преследовать Клаэса по пятам, ничего не говоря при этом, просто всюду таскался следом, периодически лез обниматься и едва не плакал при этом, обдавая терпким перегаром. Но большую часть времени брат ворчал, сквернословил и насылал проклятья на всё человечество, запивая матюки самогонкой. Даже Клаэс с трудом выносил его. За исключением тех дней, когда Нэми впадал в беспросветное уныние, не вставал со скрипучего, промятого дивана, не ел и даже беспробудно пить переставал. Тогда брат хотя бы не создавал шума и казался почти милым.

К Клаэсу, кстати, Нэми претензий не имел. И на том спасибо. Если бы приходилось и в свой адрес ежедневно выслушивать всевозможные оскорбления, то терпение и великодушие рано или поздно иссякло бы. Иногда Клаэсу удавалось вовремя урегулировать конфликты, утихомиривая брата одним лишь укоризненным взглядом. Нэми требовал особого подхода. В исключительных случаях у Клаэса получалось вызвать у него раскаянье. Нэми с провинившимся видом бубнил что-то вроде «ну прости» или «переборщил, ну, бывает», опрокидывал очередную рюмку и переходил в режим апатии. Впрочем, виделись они в основном только ранним утром и поздним вечером. Клаэс много работал, ведь пропитание, коммунальные счета, еженедельные поездки к бабушке на выходные и всё прочее оплачивать приходилось ему. После мебельной фабрики он нашёл чуть более прибыльную вакансию кладовщика в сетевом продовольственном магазине, где по желанию можно было работать хоть 24\7. Клаэс брал себе максимальное количество смен, проявил себя честным и трудолюбивым сотрудником, начальство ставило его в пример, а коллеги все без исключения относились к нему доброжелательно. Клаэсу не приходилось стараться, чтобы располагать к себе людей. Говорил он мало, сугубо по делу. Сам не навязывался, но по инициативе собеседника грамотно и деликатно мог поддержать любой разговор.

Спустя семь лет после переезда братьев в город не стало их бабушки. Она умерла тихо, во сне. Возраст брал своё, управляться с хозяйством она уже не могла, последние годы Клаэс полностью обеспечивал её лучшими продуктами и очень просил перебраться к ним, уж нашлось бы место, и ему бы так даже было спокойнее, ведь она могла бы присматривать за Нэми. Но Ида наотрез отказывалась. Она хотела умереть в привычной обстановке, на земле, ставшей ей родной.

Нэми окончательно пал духом. То есть – вообще не трезвел. А у Клаэса не было времени унывать. Он старался уберечь брата от петли. Нэми и так совсем за собой не следил, это по мере сил приходилось делать Клаэсу. Он всегда был покрыт синяками и ссадинами разнообразных масштабов, и не обязательно от того, что кто-то в очередной раз решил проучить его за хамство. Нэми, казалось бы, существовал в каком-то собственном измерении, очень часто и надолго выпадая из реальности, забывал поесть, постоянно спотыкался, потому что не смотрел под ноги, врезался в углы мебели и дверные косяки, а сколько раз его едва не сшиб автомобиль во время переправы через дорогу – не сосчитать. Забота о брате Клаэса не очень-то и обременяла, она не давала ему зацикливаться на прочих жизненных неурядицах, этого впоследствии сильно не хватало. На том месте, где всегда был Нэми – теперь зияла разъедающая здоровые секторы сознания пустота.

Спустя два года после смерти бабушки, в возрасте тридцати двух лет Нэми Андер покинул этот бренный и столь ненавистный ему мир.

0.2. ЧАСЫ.

Это произошло в марте. Ничто не предвещало беды. Брат вёл себя привычным, не вызывающим подозрений образом. Среди ночи Клаэс проснулся от возни и шума периодически падающих с полок на пол вещей. Прищурившись, он рассмотрел в сумраке очертания Нэми, суетящегося по комнате. На вопрос, что он ищет, Клаэс услышал лишь нечленораздельный, но явно нецензурного содержания бубнёж. Наконец, брат застыл на месте, застёгивая на костлявом запястье металлический браслет старых дядиных часов. Клаэс напомнил, что они давно не работают, а Нэми ответил: «Бумажные журавлики, Клаэс, время складывать бумажных журавликов». Это последние слова, которые он услышал от брата, потому что решил не придавать значения обыденной чуши и беззаботно заснул обратно, а когда прозвенел будильник – Нэми в квартире уже не было. Ни вечером, ни на следующий день он не вернулся. Такое случалось и прежде, Клаэс успел привыкнуть, брат без предупреждения мог пропасть и на более длительные сроки. Обычно, по возвращению он говорил, что гулял, или же вообще воздерживался от пояснений. Мобильным телефоном Нэми пользоваться не умел и не желал учиться, потому связаться с ним во время таких вот «прогулок» не представлялось возможным.

На момент обнаружения тела из личных вещей при Нэми удивительным образом оказался его паспорт. Для Клаэса это стало сюрпризом, ведь он был уверен в том, что брат понятия не имел, где хранятся документы. Внимание привлекли и дядины наручные часы, стрелки на которых застыли на 02:51. Согласно заключению медицинской экспертизы смерть наступила в результате утопления в промежутке между пятью и шестью часами утра. В полиции предположили, что это было самоубийство, в чём Клаэс не смел усомниться. Нэми спрыгнул в глубокую, бурную реку с высокого моста, ведущего на другую сторону города.

Вернувшись домой после опознания тела, Клаэс заварил себе крепкого кофе, но пить не стал, полтора часа просидел на кухне в тишине с кружкой в руках, думая о том, что брата лучше похоронить в деревне рядом с бабушкой. На церемонию приглашать было некого, все их близкие родственники уже умерли, а друзьями Нэми не обзавёлся. Впрочем, был один человек, который хорошо к нему относился – Сергей Витальевич Василевский, работающий в местной психиатрической клинике. Он даже пристроил туда Нэми на должность дворника, который продержался там рекордный срок в полгода, но в итоге был уволен высшим руководством за неприемлемые оскорбления некоторых сотрудников.

Клаэс набрал номер Сергея и невозмутимо сообщил трагическое известие. Затем он позвонил на работу, объяснил ситуацию и предупредил, что воспользуется правом на выходные для урегулирования всех дел. Противоестественное хладнокровие и спокойствие он позже объяснял самому себе заторможенным процессом осознания произошедшего, потому что чуть позже все его защитные барьеры равнодушия, возводимые годами, феерично рухнули.

Вдруг Клаэс ощутил острое, почти болезненное желание выпить чего-нибудь крепкого. Разумеется, он употреблял алкоголь и раньше по каким-нибудь торжественным поводам, но без фанатизма и в крайне умеренных количествах. Сперва он обыскал квартиру, надеясь найти заначки Нэми, но таковых обнаружено не было. Далеко идти не хотелось, Клаэсом овладел совершенно несвойственный ему упадок сил, потому было принято решение наведаться к соседу-самогонщику и впервые продегустировать его продукцию. Очень скоро цель была достигнута, Клаэс выплеснул остывший кофе в раковину, тщательно отмыл кружку, вытер насухо, сел за кухонный стол и поставил перед собой пластиковую полторашку, наполненную мутноватой жидкостью, от одного запаха которой защипало носоглотку и пищевод. Ну, Нэми же это как-то употреблял, причём в несоизмеримых объёмах. Клаэс без закуски и запивки принял первую кружку, затем вторую. Самогон был отвратительным – и это мягко говоря. На третьем заходе дыхание его вдруг перехватило, как если бы кто-то с неистовой силищей нанёс удар по грудной клетке. Из глаз ручьями потекли слёзы. Клаэс уткнулся лбом в столешницу, запустил пальцы в свои всклоченные волосы, будто намереваясь выдрать их с корнем, и закусил нижнюю губу, дабы не завыть в голос. А вой и впрямь норовил вырваться наружу. Корявая лапа горя сжала сердце, впившись в него длиннющими острыми когтями. Клаэс и вообразить не мог, насколько важен для него был Нэми. Запоздалое осознание произошедшего оказалось невероятно болезненным. Клаэс впервые совершенно растерялся и не имел представления о том, как это пережить. За пару часов он опустошил полторашку и отправился за следующей, в надежде достичь эффекта абсолютного забвения. Сосед-самогонщик, удивлённый и первый раз, на второе пришествие отреагировал и вовсе с неодобрительным подозрением. Он знал Клаэса, как порядочного трезвенника. «Колян, ты чего это, а?», – решил прояснить ситуацию недоумевающий сосед. «Наум умер. Утопился». На этом вопрос был закрыт.

Клаэс в одиночестве пил двое суток, доведя себя до такого состояния, что не мог позаботиться об организации похорон. Мобильный телефон разрядился и валялся неизвестно где. Несколько раз кто-то звонил на домашний, но Клаэс не отвечал, а потом и вовсе выдернул соединительный кабель. В итоге Сергей Витальевич пришёл лично и стучал в дверь до тех пор, пока Клаэс не открыл. Добрый доктор самостоятельно организовал и оплатил транспортировку тела из города в деревню, а так же саму церемонию погребения. Ни отпевания, ни поминок не было, их попросту не для кого было устраивать. За исключением работников похоронного бюро, присутствовали только Клаэс и Сергей. Весь тот день в памяти запечатлелся туманными обрывками по причине крайне тяжёлого алкогольного опьянения. Клаэс едва стоял на ногах и не понимал ни слова из того, что говорил ему доктор. Ярко запомнилась лишь крышка гроба, постепенно скрывающаяся под горстями земли. Кажется, Клаэс хотел остаться в деревне и переночевать в доме бабушки, но доктор Василевский настоял на совместном возвращение в город. До квартиры Сергей довёл Клаэса под руку, помог отпереть дверь и обещал, что завтра придет его проведать.

Клаэс пил всю ночь. Положенные выходные закончились, нужно было возвращаться на работу. Он ведь до неё даже дошёл, но в таком состоянии, что его вырвало перед столом начальника, который пригласил Андер к себе, чтобы лично выразить соболезнования и выделить символическую денежную сумму для компенсации расходов на похороны. В коллективе с уважением относились к Клаэсу, никогда прежде не проявлявшему к работе халатности, потому даже в тот момент проявили понимание и отправили домой, предоставив два дополнительных выходных, чтобы привести себя в порядок. Но этим временем Клаэс воспользовался иначе. Что-то в нём надломилось. Он никак не мог собраться с мыслями и вернуть контроль над своими чувствами, которые столь долгое время виртуозно подавлял.

На работу он так и не вышел, телефон не включал и больше не открывал дверь, когда в неё периодически стучали незваные гости. Примерно через неделю пришла Даша, у неё имелся свой дубликат ключа. Она была хорошенькой, двадцати пяти летней девушкой. Клаэс познакомился с ней три года назад, на любительском фолк-концерте. Виделись они два-три раза в неделю, свидания в основном проходили в её комнатке в общежитии или на прогулках. Даша всегда недолюбливала Нэми по вполне понятным причинам. Она регулярно повторяла, что Клаэсу пора сепарироваться от брата и начать жить для себя, прямо предлагала с вещами переезжать к ней, но Клаэс даже не задумывался над этим. Он прекрасно понимал, насколько сильно Нэми нуждается в его присутствии. И наоборот.

Даша ворвалась в квартиру, подобно урагану, и сразу начала скандал на почве того, почему у Клаэса так долго выключен телефон. От общих знакомых девушка уже знала о смерти Нэми, но не сочла это достойным поводом для столь продолжительного запоя. У Клаэса голова раскалывалась, он щурился и пытался отвернуться от неё, но девушка хватала его за руки и принудительно обращала лицом к себе.

«Только взгляни на себя! Превратился в вонючего пьянчугу! Выглядишь точно, как ОН! И не противно?! Пора возвращаться в реальность, Коля! Долго мне ещё ждать, пока ты оклемаешься?! Не думаю, что ОН так же убивался бы, случись что-то с тобой! ЕМУ же вообще было на всех наплевать! ОН пользовался твоей заботой! Считал, что ты должен сюсюкаться с НИМ, как с умственно отсталым! На твоём месте я бы вздохнула с облегчением! Некому больше задницу подтирать! Всегда только Наум, Наум, Наум! Даже теперь, когда ЕГО больше нет, ты продолжаешь заниматься той же самой хернёй! Забудь уже о НЁМ». Местоимения, касающиеся Нэми, Даша произносила с особым гневом и отвращением. Прежде Клаэсу вообще не доводилось видеть её взбешённой. Скорее всего, она долго сдерживалась и вот, пользуясь случаем, решила озвучить всё то, о чём умалчивала. Он с измученным видом сел на скрипучий диван, оперся локтями в колени, зажмурился и закрыл ладонями уши, чтобы звонкий голос Даше не доставлял столько боли повреждённому алкоголем мозгу. Девушка ещё какое-то время металась взад-вперёд по комнате, бурно жестикулировала и продолжала кричать. А потом вдруг резко замолчала. Даша остановилась перед Клаэсом и долго смотрела на него, ожидая хоть какой-нибудь реакции, но таковой не последовало, он оставался неподвижен и не поднимал на неё взгляд, будто бы той и не существовало. Тогда Даша развернулась в сторону прихожей, небрежно швырнула ключ на кресло и ушла, громко хлопнув дверью. Воцарилась желанная тишина.

Со дня смерти Нэми Клаэс спал исключительно на его диване, пренебрегая своей гораздо более удобной кроватью. Он не включал ни радио, ни телевизор, ни свет с наступлением темноты. Пил, доводя себя до беспамятства, вырубался, потом приходил в себя и снова пил. Лежал неподвижно по несколько часов, отсутствующим взглядом рассматривая трещины на потолке. Иногда через силу заставлял себя съесть что-нибудь, вроде пельменей или дешёвой лапши быстрого приготовления, но еда буквально не лезла и по несколько суток оставалась заветриваться на столе. Затем, когда мысли о брате перестали быть настолько невыносимыми, что скулить хотелось от одного лишь его имени, Клаэс начал перебирать его вещи. Он пытался проанализировать поведение Нэми, рассмотреть то, чего не замечал раньше. Или притворялся, что не замечает. Помимо всех прочих мерзопакостных черт было в нём и нечто удивительное. Каким-то непостижимым образом ему удавалось предсказывать разного рода события, будь то смерть кого-то из соседей или автомобильная авария на другом конце города. А неприязнь к людям объяснялась тем, что Нэми всё обо всех знал, каждую их постыдную тайну, которую ни с кем не обсудишь вслух. В памяти стали оживать странные фразы, сказанные братом, но Клаэсу казалось, что он сходит с ума и выдумал их.

То ли самогон перестал действовать, то ли производитель из жалости стал разбавлять его водой, чтобы Клаэс не помер раньше времени – в любом случае тяга к алкоголю постепенно ослабевала. Сориентировавшись в дате, Клаэс удивился, что прошло всего-то чуть больше месяца. Ему казалось, что минула уже целая вечность с момента его добровольного заточения под домашний арест.

А на сороковой день Клаэс просыпается в начале шестого часа утра – примерное время смерти Нэми – и происходит это так внезапно, будто от пощёчины. Он чувствует себя бодрым и выспавшимся, разум необыкновенно свеж. Вчера, кажется, он выпил всего пару рюмок, за что теперь несказанно благодарит себя. Бредя по прихожей на кухню, Клаэса останавливается у пыльного зеркала и фокусирует взгляд на своём отражении. Первые несколько секунд он не может себя узнать. Клаэс и в самом деле стал похож на брата. Возможно, таким образом, он компенсировал разлуку с ним. Клаэс никогда не был неряхой, но за последние недели капитально забил на свой внешний вид. Отросшие ниже плеч волосы у него сухие, как солома, и оттенка точно такого же. Прежде он аккуратно забирал их в хвост, теперь же они сильно свалялись и торчат невпопад. Причёсывался Клаэс в последний раз тогда же, когда ходил в душ, то есть – накануне звонка из полиции. Щёки впали, на белках глазных яблок полопались капилляры, а под ними устрашающие синяки, свидетельствующие о неполадках в организме по причине продолжительного пьянства, голодовки и напрочь сбитого режима сна. Губы покрыты воспалёнными трещинами, кожа мертвецки-серая. Неравномерная щетина покрывает заострившиеся скулы и подбородок. Довершением образа является шрам, поперёк пересекающий лишённое очевидной красоты, но в целом приятное своими изначальными чертами лицо.

Однажды случилось так, что Клаэс, ближе к полуночи возвращаясь с работы, стал свидетелем попытки изнасилования. Двое мужиков затащили совсем еще юную девушку в переулок, один из них закрывал ей рот ладонью, бедняжка даже пискнуть возможности не имела, брыкалась, как могла, но куда там – справиться с двумя здоровяками. Клаэс как-то даже и не подумал о том, чтобы позвонить в полицию, ведь пока они едут, всё уже успеет произойти. Он ринулся на негодяев с кулаками, и одному даже успел разбить нос. Ничем хорошим инцидент, само собой, не закончился. У нападавшего при себе, как выяснилось, имелся выкидной нож. Защищаясь, он полоснул храбреца по физиономии. В процессе драки девушка благополучно убежала. В общем, отпинали Клаэса потом, уже валяющегося на земле, до потери сознания.

Очнулся Клаэс уже в больнице. Рана на лице была глубокой, требовалось наложение швов. Из внутренних повреждений – несколько трещин на рёбрах, сотрясение мозга и множественные гематомы. Подавать заявление он и не думал. Лица нападавших он не разглядел в полумраке, так что всё равно никого не нашли бы. Выяснилось, что первым, кто обнаружил его в том переулке, был Нэми. Он же вызвал скорую. Пришлось неделю проваляться в больничной палате. Нэми навещал его каждый день, чтобы занести гостинцы от доктора Василевского и молча покурить в открытое окно, игнорируя запреты персонала. Клаэсу не пришлось ничего рассказывать, брат и без него всё знал, как если бы драка произошла на его глазах. Также Нэми было известно и то, в каком именно переулке найти поверженного героя. Клаэс чётко это осознавал, но не мог подобрать логического объяснения. В те дни брат выглядел как-то по-особенному. Разобраться в том, что выражало его лицо, удалось не сразу. Нэми чувствовал себя виноватым. Даже после того, как Клаэса выписали, брат ещё долго ходил угрюмым и притихшим.

Рана довольно быстро зажила, прошло воспаление, и отвалилась корка болячки, но уродливый шрам останется навсегда. По этому поводу Клаэс не волновался, считая, что ему ещё крупно повезло, ведь мог без глаза остаться, или и вовсе умереть, если бы удар пришёлся на горло. Имей Клаэс возможность отматывать время назад – в той ситуации он поступил бы точно так же. Даша говорила, что увечье нисколько её не смущает, и не врала. Она практически гордилась Клаэсом и никогда не упускала возможности похвастаться его героизмом перед друзьями.

Как-то ночью Клаэс сквозь дрёму слышал очень тихий голос Нэми жалобно, почти слёзно просящий у него прощения. «Я не за всем могу уследить, ты же знаешь об этом, да? Но больше я не допущу ничего подобного». Сонный, плохо соображающий Клаэс не смог ответить, рот в тот момент будто оказался накрепко зашит нитками, а затем его вновь захлестнуло забвение. Он никогда не был уверен наверняка, что это ему не приснилось. Слишком несвойственными для Нэми были подобные интонации.

А через пару дней Нэми преподнёс брату крайне необычный подарок, представляющий из себя миниатюрный кулон размером с ногтевую пластину на большом пальце, вырезанный из дерева. На нём был выцарапан рунический символ, значения которого Клаэс не знал. Судя по неаккуратности изделия – Нэми выстрогал его сам. Кулон висел на странной верёвке, которая сразу показалась Клаэсу подозрительной. Он с опаской поинтересовался, из чего она сплетена. Нэми ответил: «Из моих волос», и угрожающим тоном приказал, чтобы брат всегда носил эту вещь при себе, пусть не на шее, но хотя бы в кармане. Клаэс тогда решил, что Нэми окончательно спятил, но спорить не стал. Подвеску он носил на шее, чтобы брат видел её и лишний раз не нервничал. Это было далеко не самым странным из всего того, что делал Нэми. В первый же день заселения в дядину квартиру он кухонным ножом вырезал на обшарпанном паркете прямо перед входной дверью под ковриком довольно ёмкие по объёму письмена на неизвестном Клаэсу руническом языке. Куриные и рыбьи кости он продолжал добросовестно относить в какое-нибудь безлюдное место, чтобы закопать там. По четырём углам прихожей закреплены веточки чертополоха. Пучки какой-то засохшей травы фигурировали и во всех остальных помещения, включая уборную. Рунами испещрён пол под кроватью Клаэса и под диваном Нэми. Под потолком спальни висит несколько самодельных ловцов снов и фурин из перьев, бусин и колокольчиков, синхронно позвякивающих на сквозняке, когда окна были открыты. Клаэс не слышал этих звуков с момента смерти брата, потому что ни разу за всё это время не удосуживался проветрить квартиру или хотя бы раздвинуть плотные шторы. Всюду расставлены свечи разных форм и размеров, а полка кухонной антресоли битком набита склянками с давно, должно быть, прокисшими отварами и субстанциями непонятного назначения. Пора бы выкинуть их, но Клаэс как будто боится, что Нэми вернётся однажды и закатит скандал. Потому всё остаётся в первозданном виде. Впрочем, стоит отметить, что одна из изготовленных Нэми мазей значительно поспособствовала скорейшему заживлению раны на лице, шрам мог остаться более выразительным.

Кроме всего прочего водилось у Нэми хобби вырезать статьи с некрологами из газет и клеить их на стену над своим письменным столом, заваленным книгами в разной стадии прочтения, бесконечными тетрадями, обрывками листов и скомканными бумажками. Преимущественно он коллекционировал убийства и несчастные случаи, естественные смерти его не интересовали. А ещё Нэми носил в ухе черепушку крысёнка, к которой приделал незамысловатую застёжку от серьги. Нэми никогда не расставался с этим эксклюзивным аксессуаром, но снял его в день перед исчезновением и будто бы нарочно оставил на видном месте, чтобы Клаэс заметил. С крысами у Нэми вообще складывались особенные отношения. Только их он и любил. Грызуны табуном бегали по квартире, как-то пробираясь внутрь из подвала. Клаэс настолько к ним привык, что почти не замечал. О мышеловках или отраве не могло идти и речи, брат устроил бы грандиозную истерику. Существенного дискомфорта грызуны не доставляли, вещи не портили, не гадили, где попало, они даже помогали с уборкой, подъедая завалившиеся за антресоль крошки, и никогда не проявляли агрессию в отношении хозяев. Но неразрешённым оставался вопрос антисанитарии, угрожающей здоровью. Нэми же заверял, что регулярно их купает. Он считал крыс чем-то вроде домашних животных, разговаривал с ними, дрессировал (исключительно лаской), и стоит отметить, что они в самом деле его слушались. Без Нэми крысы немного обнаглели, стали лазать туда, куда до этого не совались, будто бы соблюдая определённые правила поведения, а теперь могли разбить тарелку, по неосторожности столкнув её с края стола, или испражниться на видном месте. Но бороться с ними Клаэс так и не решался.

Оглядев квартиру, Клаэс со стыдом осознаёт в сколь кощунственный упадок она пришла за последний месяц. Носки липнут к грязному полу. В раковине навалена грязная посуда. Мусорное ведро под раковиной давно забито и воняет на всю квартиру. Газовая плита покрыта засохшими разводами. Прямо в ванне гора одежды, которую не было сил даже в стиральную машину запихнуть. В комнате покрываются плесенью грязные кружки и тарелки, оставленные в самых неожиданных местах. Кровать завалена разнородным шмотьём и Клаэса, и Нэми вперемешку. Импровизированные пепельницы из блюдец, консервных банок и рюмок переполнены валящимися через край бычками. В тряпичном абажуре высокой напольной лампы сплетена паутина, причудливый узор которой вместе с передвигающимся по тонким нитям пауком гротескно отражается на потолке в многократно увеличенном масштабе. Прежде Клаэс трепетно относился к соблюдению чистоты и порядка, регулярно устраивая генеральную уборку и отчитывая Нэми за валяющиеся невпопад вещи. Впрочем, проще было молча прибрать за ним, Клаэс, как правило, так и поступал, потому что ждать от брата помощи в этом вопросе не имело смысла.

Что ж, наверное, настало время возвращаться к привычному ритму жизни. Он решает начать с мытья посуды и уже тянется к крану, но вдруг замирает, услышав из спальни мелодичный звон. Не могло существовать естественной причины, которая привела бы колокольчики в движение, ведь окна по-прежнему оставались плотно закрыты. Клаэсу становится немного не по себе и по коже непроизвольно пробегают мурашки. Он крадучись направляется в спальню и сразу же замечает источник звука. Все прочие подобные подвески остаются неподвижны, кроме одной единственной, её как будто кто-то задел, проходя мимо. Крысы этого сделать не смогли, не дотянулись бы. Клаэс зачарованно наблюдает за тем, как множество мелких полых трубочек соприкасаются друг с другом, создавая тем самым лёгкий, вибрирующий звон. Вдруг одна из них внезапно срывается с верёвки, брякается об пол и катится под комод. Сам не понимая почему, Клаэс подрывается с места, падает на колени и начинает шарить ладонью в узком промежутке между полом и дном комода, но вместо трубки вытаскивает оттуда миниатюрный ключ.

Когда Клаэс был маленьким – Нэми прочёл ему печальную историю о Садако и тысяче бумажных журавликах. Она повествовала о реально существовавшей девочке, которая жила в Хиросиме. На тот момент, когда в 1945 году город уничтожила атомная бомба, Садако Сасико было два года. Она находилась далеко от эпицентра взрыва, потому выжила, но спустя почти десять лет у неё появилась первая онкологическая опухоль. Месяц за месяцем состояние ребёнка ухудшалось. Уже в больнице, в ожидании смерти, которую прогнозировали врачи, Садако узнала легенду, гласящую, что человек, сложивший тысячу бумажных журавликов, может загадать любое желание, которое непременно сбудется. И девочка взялась за дело в надежде поправиться. Она умерла, сделав 644 журавлика. Впоследствии память о Садако и других жертвах атомного оружия увековечили в памятнике. Нэми вообще будто нарочно подбирал такую литературу, которая способна была травмировать неокрепший детский разум. В конце всех историй, которые он читал младшему брату, главные герои умирали, оставались покалечены или обречены на страдания. Клаэс, как правило, после финала пребывал в состоянии столь сильного эмоционального потрясения, что даже не плакал. Он оправдывал это тем, что Нэми хотел подготовить его к реальной жизни, которая, зачастую, бывает крайне жестока и несправедлива.

С рассказом о Садако Клаэс познакомился в то время, когда их мама заболела, и рассмотрел это, как намёк. Он тоже начал складывать журавликов, надеясь, что сможет выполнить необходимые условия и тем самым заслужит право на желание, но не успел. На тот момент, когда мама умерла, у Клаэса был готов всего 251 журавлик, и брату было об этом известно. 02:51 – время, установленное на циферблате неисправных часов, которые Нэми надел перед смертью, прямым текстом упомянув при этом о бумажных журавликах. Что касается ключа, обнаруженного под комодом, он появился там незадолго до смерти Нэми. Клаэс был щепетилен в вопросах, касающихся наведения порядка, и когда брался за уборку, то не ленился добраться до каждого пыльного уголка.

Стоя в трепетном оцепенении и вытаращенными глазами взирая на ключ, Клаэс пытается собраться с мыслями. И вдруг его посещает озарение. Он молниеносно мчится к книжному стеллажу, точно зная, что история о тысяче бумажных журавликов наверняка должна иметься среди бесчисленного количества разнообразной литературы, которую они с братом постепенно перевозили из деревни. Попутно роняя в спешке несколько книг, Клаэс находит ту саму, раскрывает её на случайной странице, и в тот момент к ногам его падает выскользнувшая из недр книги визитка. Информация на ней даёт краткое описание услуг, предоставляемых частной юридической фирмой, адрес офиса, номер контактного телефона и часы работы.

Голова идёт кругом. В коленях появляется слабость, Клаэс, чуть пошатнувшись, отступает назад и садится на подлокотник дивана. Он очень явственно представляет, как Нэми переводит стрелки часов, выставляя нужное время, затем прячет под комодом ключ, а в книге – визитку. Клаэс не может понять, к чему все эти сложности, но, если брат так поступил, значит, «так надо». От предположения, что брат расстался с жизнью не по собственной инициативе, холодеет затылок. Он чего-то опасался, возможно, кто-то угрожал ему. До открытия офиса остаётся более четырёх часов, но оставаться дома в ожидании Клаэс счёл не приемлемым. Трясущимися от перевозбуждения руками он засовывает ключ и визитку в карман брюк, затем начинается суетиться по комнате в поисках своих документов и свидетельства о смерти брата, которое наверняка потребуется для подтверждения прав на предполагаемое наследство. На бегу сорвав с вешалки в прихожей джинсовую куртку, Клаэс устремляется на улицу.

1. НАСЛЕДСТВО.

Клаэс добирается до назначенного места примерно за полчаса, на тот момент не наступило даже семи часов утра, а офис открывается в десять. Он долго бродит возле крыльца, затем приседает на ступеньки. Привалившись плечом к чугунным поручням, Андер незаметно для самого себя задремал, а проснулся от того, что некто толкал его в колено тростью. Стало совсем светло, улицу заполонили спешащие по своим делам пешеходы и автомобили.

– Андреев, ты ли это?

Перед Клаэсом стоит мужчина в длинном тёмно-коричневом плаще на распашку и чёрных очках, он невысокого роста, но довольно крепкого телосложения, не смотря на очевидный пенсионный возраст. Редкие седые волосы его взъерошены ветром, нижняя часть лица густо покрыта щетиной. В одной руке мужчина держит пластиковый стаканчик с кофе и сигарету, а во второй – трость. Сонный Клаэс хмурится в недоумении.

– Емельян Валерьевич?

– Так точно.

Емельян Валерьевич Мечников прежде был участковым, в юрисдикции которого находился район, где проживали Клаэс и Нэми. После выхода на пенсию он пренебрёг возможностью наслаждаться заслуженным покоем и основал частное детективное агентство. Клаэс знал об этом, потому что несколько раз заставал Емельяна у них в гостях, но не из-за жалоб соседей на Нэми, а будто для того, чтобы дружески пообщаться с ним. Иногда он непринуждённо болтал и с Клаэсом, но тот к детективу относился несколько напряжённо, чувствуя себя в такие моменты, как на допросе, даже если речь шла о погоде или открытии новой пекарни по соседству. Когда Нэми умер – Мечников был единственным, кто некоторое время продолжал собственное расследование с целью доказать, что это не самоубийство. Так говорил доктор Василевский на похоронах, Клаэс лишь сейчас об этом вспомнил.

Чуть приспустив солнцезащитные очки на кончик носа, Мечников с брезгливым пренебрежением осматривает Клаэса. Вид его, и в самом деле, оставляет желать лучшего. Одежду он не менял, кажется, пару недель. Брюки покрыты въевшимися разводами, коленки грязные, одна из них разодрана. Аналогичным образом выглядит и толстовка под потрёпанной джинсовкой. Давно немытые волосы слипшимися прядями скрывают часть лица.

– Паршиво выглядишь.

– Знаю. Угостите сигаретой?

– Ты же, вроде, не куришь.

– Начал случайно.

Мечников медлит, словно всерьёз задумавшись, стоит ли тратить на Клаэса сигареты, но в итоге всё же зажимает клюшку под локтем, лезет в карман плаща, достаёт помятую пачку и кидает её Андеру. Он на удивление ловко ловит её, одну сигарету сразу суёт в рот и прикуривает. Недолго сомневаясь, вторую Клаэс про запас пихает за ухо. Он даже встаёт, чтобы культурным образом вернуть почти целую пачку владельцу, но тот пренебрежительно отмахивается.

– Оставь себе. Так какого чёрта ты тут спишь? Ещё и в таком виде…

– Дело.

– Какое ещё дело, Андреев? – усмехается Емельян. – Иди-ка ты домой и возвращай себе человеческий облик, а то я позабочусь о том, чтобы на тебя списали пару штук каких-нибудь мелких хулиганств и привлекли к общественным работам. Хоть чем-то полезным занят будешь. Я ведь знаю, что ты месяц уже не просыхаешь.

– Откуда?

– Работа у меня такая – всё знать. – Емельян смотрит на наручные часы и делает глоток кофе, непроизвольно поморщившись так, будто в напитке присутствует отнюдь не малый градус. – Некогда мне с тобой трепаться. Понял, что я сказал? Расцени это, как предупреждение.

– А который час?

– Без пятнадцати десять. Я зайду к тебе на днях. Собственно, я уже раза четыре заходил, но тебя, непутёвого, где-то носило. Надо кое-что обсудить. Бывай.

Клаэс провожает детектива удручённым взглядом, после потягивается, разминая кости, и зевает. Офис юристов должен вот-вот открыться. Клаэс вновь бродит взад-вперёд у крыльца. Вскоре рядом паркуется автомобиль и из него грациозно выходит миловидная женщина в деловом костюме. Увидев Клаэса, она настораживается.

– Я, наверное, вас жду. – Сообщает Клаэс, преградив ей дорогу.

– Что значит «наверное»? – Подозрительно переспрашивает женщина, и вид её делается таким, словно она с минуты на минуту готова достать газовый баллончик и использовать его в качестве самообороны.

– Вы здесь работаете?

– Да. Что тебе нужно?

И тут вдруг Клаэса переклинивает. За время ожидания он не взял на себя труд продумать вступительное обоснование своего визита.

«Мой мёртвый брат оставил мне тайное послание с замысловатыми подсказками, которое привело меня к вам», – вот всё, что он мог сказать, но стоило подобрать другие, более вразумительные слова.

– Мой брат недавно умер, перед этим передав мне вашу визитку. Он оставил мне завещание. Кхм… Наверное.

Женщина вроде бы немного заинтересовывается.

– Как тебя зовут?

– Коля Андреев.

– Андреев, да? Я не могу дозвониться до тебя больше месяца.

– Телефон сломался.

– Что ж. Давай пройдём внутрь.

Завещание Нэми и в самом деле оставил. Найденный ключ предназначался для банковской ячейки. Помощь юриста требовалась, чтобы переоформить право пользования на Клаэса, как на ближайшего родственника. Не замечая ни толпы людей вокруг, ни бурный поток автомобилей, сигналящих ему, когда он забывал останавливаться и ломился на красный свет, Клаэс устремляется к указанному банку. Он окончательно запутался, не имея ни малейшего представления о том, что Нэми хранил в ячейке. Согласно информации, имеющейся у юриста, он ежемесячно оплачивал услугу на протяжении двух лет, то есть – с момента смерти бабушки. Это также служило существенным поводом для удивления, потому что личные деньги у Нэми водились исключительно редко.

В паре кварталов от банка Клаэс вдруг ловит на себе чей-то взгляд и останавливается. Ощущение это почти тактильно, как если бы ему в затылок прилетел снежок или мелкий камушек. Клаэс настороженно оглядывается по сторонам, но не замечает никого, кто смотрел бы на него, а затем прямо перед его носом плавно опускается чёрное воронье пёрышко. Птиц вокруг много. При иных обстоятельствах он не обратил бы на них внимания, но теперь ему показалось, что вороны нарочно слетаются к нему подобно моли на фонарь. Они буквально окружили его, но остаются на расстоянии нескольких метров. И все смотрят прямо на Клаэса. Поёжившись, он принимает решение, что рассудок его успел значительно пострадать, потому не следует усугублять ситуацию, придавая значение неуместной тревожности, и продолжает путь.

Внутри банка все смотрят на Клаэса с откровенным возмущением, в очереди к окошку для консультации люди стараются держаться от него подальше, охранники не сводят взгляд. Дело разрешается не быстро. Клаэс предоставляет все необходимые документы, затем девушка по ту сторону прозрачной перегородки долго стучит пальцами по клавиатуре компьютера, сверяя информацию. После этого служащий банка сопровождает Клаэса в просторный зал, отведённый под вереницы ячеек. От волнения и нетерпения у Андера потеют ладони, по этой причине ключ едва не выскальзывает из пальцев, когда наступает заветный момент открытия замка.

Внутри оказывается довольно ветхого вида картонная коробка без опознавательных знаков размером с обувную. Клаэс моргает пару раз, пытаясь согнать с себя оцепенение, а в следующую секунду резко хватает коробку и крепко прижимает её к груди, будто у той внезапно могут вырасти крылья, а затем она вспорхнёт вверх и улетит. Клаэс уточняет, может ли вскрыть её дома и получает согласие. Далее следует процедура закрытия аренды ячейки, Клаэс путается в мыслях и несколько раз допускает нелепые ошибки в заполнении необходимых бланков. Должно быть, в тот момент он более всего походил на наркомана, претерпевающего ломку. Сотрудники перешёптывались, поглядывая на него с укором.

Буквально выбежав на улицу, Клаэс устремляется в сторону дома.

– Коля!

Он лицом к лицу сталкивается с доктором Василевским. Сергей Витальевич едва успевает подхватить налетевшего на него в беспамятстве Клаэса за плечи, чтобы тот не упал. Доктор поражён и обрадован встрече, а Клаэс смотрит на него с недоумением, будто не видел Сергея настолько давно, что забыл, как он выглядит, и теперь не узнаёт.

– Как ты? Всё в порядке? Я не могу ни дозвониться до тебя, ни достучаться. Ты появляешься дома? Где ты был? В деревне?

Сергей говорит без намёка на претензию, он искренне взволнован. Осмотрев Колю более пристально, доктор едва уловимо меняется в лице. От младшего Андреева будто бы одна полупрозрачная тень осталась. Исключительно неопрятный внешний вид также резонирует с прежним обликом Коли. Он нервным движением пятится назад. Уже вторая незапланированная встреча за последние несколько часов вынуждает Клаэса пожалеть о том, что он покинул своё жилище. Андер прекрасно относится к доброму доктору и знает, что тот искренне хотел бы помочь ему, но в данный момент Клаэса заботит лишь содержимое коробки, которую он ещё крепче прижимает к груди.

– Я тороплюсь, извините.

– Постой хотя бы минутку, – почти умоляюще просит Сергей и преграждает Клаэсу дорогу, когда тот пытается обойти его стороной. – Что с тобой происходит? Мы с Адли беспокоимся за тебя.

– Да всё нормально. Мне правда пора. Давайте как-нибудь в другой раз.

– Ты завтра будешь дома? Я хотел бы зайти ненадолго.

– Ага, – отвечает Клаэс уже на ходу, почти бегом удаляясь от оставшегося смотреть ему в след доктора.

Сергей не бежит за ним и не пытается остановить, пусть сам того и хотел бы. Он понимает, что чрезмерная навязчивость только усугубит положение.

Доктору Василевскому тридцать семь лет. Он всегда безупречно выбрит, причёсан, свеж и хорош собой. Одет утончённо, дорого и со вкусом, обладает неправдоподобной благовоспитанностью и учтивостью. Десять лет назад Сергей поступил на интернатуру в психиатрическую клинику на окраине города, теперь же занимает должность заведующего врача-психиатра в одном из отделений, собирает анамнез болезней, разрабатывает план обследования, ставит диагнозы и назначает лечение. И своей профессии доктор Василевский предан всей душой, он продолжил бы заниматься этим даже в том случае, если бы ему перестали платить. Сергей полностью посвятил себя изучению устройства многогранного человеческого сознания и сбоям в его работе. Он уверен в том, что трудится на благо всего человечества и что с каждым годом психиатрия развивается. Большинство людей склонно полагать, что доктора в подобных заведениях способны лишь пичкать пациентов препаратами, которые делают их равнодушными к внешним раздражителям, безопасными для самих себя и для общества. Но Сергей искренне верит, что если усердно трудится, то в конечном итоге возможно помочь даже самому тяжёлому пациенту.

Если бы он уделял больше внимания личной жизни, а не работе, то сейчас, возможно, не был бы одинок. Сергей был женат, мечтал о ребёнке, но его супруга, как выяснилось, в тайне принимала противозачаточные препараты и неоднократно изменяла ему. Развод прошёл тихо и без скандалов, благодаря мягкому характеру Сергея. Тогда работа окончательно поглотила всё его свободное время. Единственный человек, с которым он сейчас общается вне стен больницы – это Аделаида, его пятнадцатилетняя племянница. Родителей давно нет в живых. С родной старшей сестрой и её мужем отношения сугубо символические ввиду отсутствия общих тем для разговоров и заключаются в поздравлениях друг друга с днём рождения в электронном формате.

С Наумом Андреевым доктор Василевский познакомился именно благодаря Адли. Инцидент произошёл четыре года назад. В один из морозных зимних дней девочка вместе с одноклассниками по обыкновению гуляла после уроков. Дети тайком пробрались в старую заброшенную школу. В процессе игры в прятки Адли провалилась в подвал. При падении она ударилась головой и потеряла сознание, друзья искали и звали её, но девочка не слышала их. В итоге одноклассники просто разошлись по домам, решив, что Адли убежала раньше них, испугавшись историй про якобы водящихся там призраков, и никому ничего не рассказали, потому что за игры в опасном месте непременно получили бы выговор. Когда к вечеру дочь так и не вернулась домой, родители подняли панику, начали обзванивать всех знакомых, пытаясь узнать, с кем именно гуляла Адли, а она тем временем уже умерла бы от переохлаждения. Но раньше, чем это успело произойти, её нашёл Наум и доставил в больницу. Тратить время на поиски её родителей не пришлось, так как Наум сам продиктовал их имена и личные телефонные номера.

Всё разрешилось благополучно. Состояние ребёнка вскоре стабилизировалось. Доктор Василевский нашёл спасителя своей племянницы спустя два дня после случившегося. Дежурный узнал Наума, потому что он когда-то мыл в больнице полы, но отозвался о нём крайне нелестным образом. Позже на вопрос Сергея, откуда Наум узнал телефоны, тот ответил, что девочка сама назвала, но Адли не помнила, чтобы приходила в себя. Ещё больше интересовала причина, которая тем вечером привела спасителя в подвал заброшенной школы. Когда доктор Василевский спросил его и об этом – Андреев сказал, что собирает пустые бутылки, а в том месте их оставляют много.

С тех пор Сергей чувствует себя в неоплатном долгу перед Наумом. Так вышло, что им даже удалось почти подружиться. Когда он впервые появился в жилище Андреевых, чтобы отблагодарить, то непреднамеренно задержался на несколько часов. Поначалу Наум повёл себя, мягко говоря, не вполне гостеприимно, а затем вдруг раздобрился и велел Коле сделать доктору чай. Как-то само собой завязался разговор на тему работы Василевского, а поговорить о ней он очень любил. Первая «психиатрическая клиника» была основана, предположительно, в середине четырнадцатого века, но предназначалась не для лечения, а сугубо для изоляции «пациентов». Организация их жизненного пространства была крайне примитивна: для ограничения передвижений использовались цепи и наручники, в качестве наказания или усмирения применяли плети и палки. Дни и ночи безумцев проходили в одиночных камерах, куда не проникал ни солнечный свет, ни свежий воздух, а пол был устлан гнилой соломой. Их содержали в антисанитарии и голоде, а по праздникам за умеренную плату допускали посетителей, жаждущих поиздеваться над душевнобольными людьми. Лишь пять столетий спустя с узников сняли цепи, ослабили тюремный режим и занялись изучением отклонений. Их больше не приковывали к койкам на чрезмерно длительные сроки, как это делалось ранее для удобства персонала, в эксплуатацию вошёл более гуманный метод стеснения – смирительные рубашки. Сергей говорил, что даже тогда пациентов ужасно мучали, используя приспособления, которые современному человеку показались бы пыточным инвентарём. Популярность приобрела методика изгнания болезни при содействии ужаса: применялись жгучие втираний, раскалённое железо и погружение в ледяную воду. Терапии сменяли друг друга, и каких только зверств не натерпелись несчастные подопытные. Например, уже в относительно цивилизованном обществе девятнадцатого века всё ещё практиковался метод лечения женской истерии путём удаления матки. А своеобразной кульминацией развития психиатрии стало изобретение лоботомии. Несмотря на то, что после данной процедуры люди становились «овощами», её объявили грандиозным научным достижением. Сейчас к этой процедуре уже не прибегают. После этого Сергей начал расхваливать свою больницу, повествуя о том, как хорошо теперь живётся пациентам, о них заботятся, содержат в комфорте и всячески стараются облегчить их страдания. Но вскоре гордость сменилась унынием, доктор Василевский каялся, что не может вылечить всех, и очень сильно горевал по этому поводу.

Затем тема перешла на злободневную сводку повсеместно творящихся ужасов. Новорожденный младенец найден задушенным в мусорном контейнере, подросток зарезал собственную бабушку и обокрал её, найдена четвёртая жертва маньяка-насильника – о подобного рода происшествиях едва ли не каждый день сообщают в телевизионных новостях и социальных сетях, это интересует Сергея в первую очередь как доктора. Он сказал, что жаждет найти причину, по которой люди теряют рассудок и решаются на столь чудовищные преступления. В здоровом обществе такого быть не должно.

«А где оно, это здоровое общество? Даже если ты пока ещё никого не покалечил и не отправил на тот свет – это не доказательство твоей адекватности. Здорового человека от психа отличает только осознание уголовной ответственности. И это всё, что останавливает. Ты даже не представляешь, какое омерзительное безумие творится в головах большинства людей, которые ходят по улицам, улыбаются и кажутся нормальными. Лучше бы тебе никогда и не знать об этом. Многие твои дурачки в пижамках гораздо безобиднее и здоровее», – говорил Наум.

Коля в их беседе не участвовал, но доктор заметил, с каким недоумением он периодически косился то на гостя, то на своего брата. Причина стала ясна потом, когда Сергей понял, что Наум далеко не с каждым шёл на контакт. Когда он устроил его в больницу, то стал свидетелем неоднократных наездов Андреева на сотрудников. Он на всех огрызался и оскорблял без причины, а когда Василевский интересовался, чем конкретно не угодил ему тот или иной человек, то Наум отвечал, что вот этот «редкостная мразь», а тот – «вообще наглухо больной ублюдок». Обоснований своим словам он не приводил, да и как мог бы, учитывая, что с большинством из жертв нападок вообще не был знаком.

Наум Андреев не отличался добродушием, но Сергею, тем не менее, нравилось общаться с ним. Иногда он оценивал его с профессиональной точки зрения, пытался анализировать поведение и ставил предположительные диагнозы, но это лишь по привычке. Прежде всего, для одинокого доктора Наум был другом.

Теперь Сергей считает, что должен спасти Колю, как Наум однажды спас Адли. Ведь у последнего из Андреевых совсем никого не осталось. Да, ему уже двадцать семь, он далеко не ребёнок, который, к тому же, прежде не давал поводов усомниться в своей самостоятельности, но это не значит, что ему не нужна поддержка. Сергей всегда был исключительно сердобольным и умел глубоко сопереживать. Будь он верующим, то непременно ходил бы в церковь и часами молился за каждую страдающую в этом мире душу. Вместо этого доктор Василевский регулярно поддерживает финансово несколько благотворительных фондов и не может пройти мимо ни одного человека, просящего милостыню на улицах.

Когда Коля скрывается из вида за поворотом на перекрёстке, Сергей печально вздыхает, поправляя очки, и решает, что завтра хоть целый день просидит у подъезда, но Андреева точно дождётся.

***

Добравшись до квартиры, Клаэс даже не разувается в прихожей. Он устремляется на кухню, садится за обеденный стол, сдвигает накопившийся мусор на одну сторону и на освободившееся пространство с трепетом опускает коробку. Затаив дыхание, Клаэс открывает её и некоторое время в ошеломлённом ступоре смотрит внутрь. Там стопка тетрадей разной толщины, оттенка и степени ветхости. Большая их часть выглядят настолько древними, что кажется, будто они вполне способны рассыпаться в прах от малейшего прикосновения. Некоторые гораздо новее, Клаэс и сам писал в точно таких же, когда делал вместе с бабушкой уроки. Он решает начать ознакомление с самой старой. Замасленные, тёмно-жёлтые страницы совсем тоненькие, часто встречаются чернильные кляксы и следы от капель воска. Текст, очевидно, был нанесён пером при свечах. Исходя из общего состояния тетради, складывается впечатление, что ей не меньше пары сотен лет. Поначалу Клаэс не может определить язык из-за специфики почерка, но вскоре узнаёт латынь. Кроме него встречаются и руны, и совсем странные символы, не похожие ни на одну существующую письменность. Тот почерк, который был в самом начале, вскоре сменяется другим, за ним следует новый, кардинально отличающийся от предыдущей манеры и так далее. Записи не идут сплошным текстом, они кажутся обрывочными заметками, одни длиннее, другие короче. Во второй тетради дела обстоят так же, Клаэс понимает лишь редкие, отдельно взятые слова, но от этого толка никакого нет. Бабушка пыталась обучить его этому языку, но Клаэсу он никак не давался, и Ида в итоге сдалась. В последних, самых новых тетрадях, в которых писали уже ручками, Клаэс узнаёт её хорошо изученный подчерк. А после следуют совсем неразборчивые каракули Нэми. Он, видимо, не особенно напрягался, потому что оставил после себя всего пару строк. Клаэс проводит по ним кончиками пальцев и сосредоточенно хмурится, усердно пытаясь возродить в памяти скудные знания этого языка, но тщетно. На протяжении часа он снова и снова перелистывает каждую тетрадь, надеясь, что записи магическим образом вдруг станут понятны ему.

Вдруг внимание привлекает страница, целиком исписанная крупными руническими знаками, она едва ли не в самом начале древнейшей из тетрадей. Вместе с ней Клаэс выходит в прихожую, ногой отодвигает грязный коврик и сверяет показавшиеся знакомыми символы с теми, что выцарапаны на полу. Один в один. Появляется совершенно безумная мысль, что тетради содержат собрание заклинаний, которые передавались и дополнялись не одним поколением. Бабушка передала эту реликвию Нэми, а он всё это время хранил тетради в банковской ячейке, потому как знал, что если спрячет их где-нибудь в квартире, то Клаэс рано или поздно непременно их найдёт во время уборки. И лишь после своей смерти он удостоил брата чести посвятить его в семейное наследие. Наверное «так надо». Вот только зачем же… Если уж Нэми не хотел делиться с ним секретами, то мог и в могилу их с собой забрать, если бы не было весомой причины именно сейчас открыть их.

Отложив тетради, Клаэс в раздумьях несколько раз обходит квартиру, открывает окна, чтобы проветрить, наконец, помещение, выпивает три подряд кружки кофе, но в итоге всё равно засыпает прямо за кухонным столом. Когда он открывает глаза и снова видит тетради, то даже немного удивляется, потому что весь вчерашний день кажется странным и смутным сном. Тело затекло от долгого нахождения в неудобной позе. Первые движения не скоординированы, Клаэс удручённо морщится и трёт поясницу. Собравшись с силами, он отмывает, наконец, гору посуду в раковине, разбирает грязную одежду в ванной, принимает душ и даже готовит яичницу. Одну тарелку Клаэс ставит перед собой, вторую – напротив. Подобным образом всегда поступал Нэми, чтобы на предназначенную для второй персоны порцию набежали крысы. Ел Клаэс неохотно, без аппетита и не чувствуя вкуса, в отличие от своих шустрых питомцев. Затем Клаэс вновь возвращается к тетрадям, отвлекаясь лишь на то, чтобы отыскать в пепельнице не до конца докуренные бычки. Несколько раз кто-то стучит в дверь. Наверняка, это детектив или доктор наведались с обещанным визитом, но Клаэс ни с кем не готов коммуницировать в данный момент.

На свежую голову думается лучше, удаётся понимать не только отдельно взятые слова, но и целые фразы. Клаэс сосредоточивается на послании, оставленном Нэми. Оно содержит описание предназначения того самого мышиного черепка, который брат носил в ухе. Дословно перевести не удаётся, но суть заключается в том, что человек волен выбрать любое животное и установить с ним связь на ментальном уровне, которая позволила бы то ли управлять конкретным представителем фауны, то ли вообще превращаться в него. Половину приходилось додумывать, потому что Клаэс даже не все буквы латинского алфавита помнит. Смахивало на абсурд. Но, тем не менее, Клаэс поднимается и идёт за крысиным черепком. Он бережно сдувает с серёжки частицы пыли и внимательно осматривает, а потом идёт в ванную, к зеркалу. Ещё не успевшие зарасти дырки в его ушах остались с подросткового периода. Клаэс смотрит на своё мрачное лицо в отражении и думает, что медленно, но верно начинает сходить с ума, раз воспринял всерьёз подобную чушь. Даша долго смеялась бы. Хорошо, что сейчас её нет рядом. Закрыв глаза, Клаэс начинает думать о крысах, об их хаотичном передвижение по квартире, о том, будто он и сам крыса. Его фантазия оказывается настолько богатой, что скоро явно начинает ощущаться наличие хвоста, как ощущаются руки и ноги, вот только вместо них сейчас лапки. Клаэс становится совсем крошечным. Отдалённым эхом до слуха доносится цокот коготков, но с каждой секундой приближается, пока Андер не осознаёт, что сам же и издаёт этот звук. Он быстро перебирает лапками и видит собственные усики, но инициатива передвижения ему не принадлежит. Клаэс бежит всё дальше, петляя узкими проходами меж стен и не понимая, куда направляется. Вдруг тьма расступается, и перед глазами предстаёт светлая чистая кухня, точно такой же планировки, как в его квартире. Клаэс всё видит огромным – огромные стены под сводом потолка, будто небесного купола, огромные ящики антресоли, огромный сосед-самогонщик, обедающий перед огромным телевизором за огромным столом. Крыса принюхивается и шустро мчится к примитивной мышеловке, на которой его ждёт аппетитный кусочек засохшего сыра. Но нет, нельзя же! Клаэс ясно осознаёт опасность, но не может заставить себя сменить направление. Стоит зубкам вонзиться в приманку, как срабатывает механизм, и оглушает треск собственных ломающихся костей.

Клаэса передёргивает, словно от разряда током. Он хватается за края раковины, чтобы сохранить равновесие, сгибается пополам и часто моргает, перед глазами пляшут искорки. Дыхание перехватило, защемило в груди, на лбу выступил пот, наверное, нечто подобное из себя представляет предынфарктное состояние. Клаэс кое-как выпрямляется, смотрит в зеркало и испытывает ещё больший шок, чем несколько мгновений назад перед моментом своей смерти в мышеловке. Белки его глаз стали абсолютно чёрными, как крысиные глазки-бусинки. Клаэс зажмуривается и начинает в панике растирать их кулаками, потом вновь опирается о раковину и подаётся вперёд, ближе к зеркалу. Глаза вернули привычный человеческий вид. Клаэс потрясённо пялится на себя ещё пару минут, затем включает холодную воду и тщательно умывается. Теперь у него ещё и галлюцинации, просто превосходно. Наверное, настало время нанести визит доктору Василевскому. Подобно бессознательной сомнамбуле Клаэс отправляется к соседу. Жующий самогонщик явно недоволен тем, что его оторвали от трапезы. Одет он точно так же, как в видении. Мужчина сперва немного приоткрывает дверь, затем вновь закрывает её, удалившись на пару минут, а возвращается уже с пластиковой полторашкой.

– Нет, мне сейчас не надо, спасибо. У меня вопрос… эм… у вас стоят мышеловки?

– Ну, стоят. Эти твари табуном из подвала лезут. Вот только что огроменная гадина попалась.

Клаэс с отсутствующим видом разворачивается, идёт обратно к себе и вновь сосредотачивается на тетрадях. Крысы забираются на его колени, лазают по плечам, щекоча усами шею, и топчутся по листам на столе, пару раз норовя даже откусить кусочек бумаги.

– Кыш, – раздражённо шипит на них Клаэс. – Эй, Нэми же вы слушались. Теперь я ваш хозяин.

Клаэс неверно растолковал записи. В само животное превратиться никак нельзя, а вот временно перенести своё сознание в его шкуру – запросто. Но вот каким именно образом контролировать это состояние – Андер так и не разобрал. И всё равно ерунда какая-то. Требовалось в срочном порядке раздобыть словарь, в личных имеющихся познаниях латыни Клаэс окончательно разуверился. Следовало внимательнее относиться к бабушкиным урокам. Просто на тот момент Клаэс не понимал, зачем ему учить язык, на котором никто больше не говорит, а бабушка улыбалась и отвечала: «Никогда не знаешь, что в жизни пригодится». Нэми в этом плане был прилежнее, он вообще никогда не перечил бабушке и делал всё, как она велела.

Вдруг раздаётся стук в окно. Клаэс вздрагивает, едва на месте не подпрыгнув, и поднимает голову. Там, за стеклом на карнизе, сидит крупная ворона и таращится на него. Андер напрягается. Он вновь ощущает то тревожное чувство пристального наблюдения, которое испытал вчера на улице под взглядами пернатых. Его будто бы заперли в комнате для допросов и смотрят на него через стекло, а он видит в нём лишь собственное отражение. Клаэс осторожно поднимается и подходит к окну, но ворона расправляет крылья и улетает. Он остаётся стоять на месте, всматриваясь в вечерний сумрак за окном, и ворона возвращается, с разгона врезается в стекло, а потом ещё раз и ещё. Птица истерично бьётся о прозрачную преграду и истошно каркает. Перья летят по сторонам, кажется, что по стеклу вот-вот пойдут трещины. Поражённый Клаэс отступает назад, в некотором ужасе наблюдая за взбесившейся птицей. Это продолжается ещё пару минут, после чего ворона, разбив себе голову, безжизненно падает на карниз.

2. ВОРОНЫ.

– Кто не спрятался – я не виновата!

Клаэс пробуждается от незнакомого голоса, прозвучавшего над его ухом тихим, но отчётливым шёпотом. На этот раз он уснул на диване с раскрытой тетрадью на груди. Едва отодрав тяжёлую, будто с похмелья, голову от подушки, Андер принимает сидячее положение и рассеянно осматривает комнату. Кроме него и шуршащих по углам крыс никого нет. Вдруг с кухни доносится звон разбившейся кружки. Клаэс цепенеет на мгновение. Посторонние звуки всегда можно списать на грызунов, но сейчас почему-то Андер чувствует нарастающую тревогу. Он крадучись отправляется на кухню и, включив свет, застывает в дверном проёме. На холодильнике сидят две огромные ворона, ещё одна на обеденном столе жадно раздирает клювом плоть убитой крысы. Заметив Клаэса, птицы синхронно поворачивают головы к нему и начинают галдеть, будто хохочут над ним. Окна открыты, но установленная антимоскитная сетка никак не позволила бы им пробраться внутрь.

– Я тебя нашла, – раздаётся звонкий смеющийся голосок за спиной.

Резко обернувшись, Клаэс успевает заметить лишь промелькнувшую в прихожей тень и хочет последовать за ней, но на его макушку внезапно приземляется одна из птиц. Андер в панике пытается спихнуть её, но ворона накрепко вцепилась когтями в волосы, она хлопает расправленными крыльями, пронзительно каркает и намеренно целится клювом в глаза, попутно нанося царапины по всему лицу.

Клаэс рывком садится в кровати, жмурясь и лихорадочно взлохмачивая свои волосы в попытке прогнать несуществующую ворону. Осознание того, что всё оказалось лишь сном, доходит до него постепенно. Сердце учащённо бьётся, пряди липнут к вспотевшему лбу.

Немного успокоившись, Клаэс вновь откидывается на подушку и долго смотрит в потолок, переводя дыхание. Макушку саднит. Проведя по ней ладонью и выставив пальцы перед лицом, Андер видит на них кровь. «Сам во сне расчесал» – пытается утешить себя Клаэс.

Заснуть больше не получилось. Оставшееся до утра время Андер провёл в нестабильном состоянии полудрёмы. Отвернувшись к стене и с головой укутавшись одеялом, он слышал, как кто-то ходит по квартире, с полок падают вещи, над ухом галдят настырные вороны. Пару раз они даже дёргали его за волосы, призывая обратить на себя внимание, но Клаэс уткнулся носом в подушку и решил во что бы то ни стало не открывать глаза. Он явственно ощущал, что призрачный гость стоит перед кроватью и наблюдает за спящим хозяином. Наваждение прекратилось на рассвете, когда комната начала постепенно заполняться лучами восходящего солнца. Оно не показывалось уже пару недель, пасмурное апрельское небо застилали тучи.

Прежде чем встать, Клаэс ещё долго сидит на кровати и измученно смотрит в пустоту перед собой. За стенами начинают шуметь и перекрикиваться соседи, где-то громко работает телевизор. Андер через силу поднимается лишь в тот момент, когда по квартире разносится пронзительный телефонный звонок. Сначала Клаэс хочет проигнорировать его, но на том конце оказывается кто-то ну очень настойчивый. Звонок верещит, не умолкая, голова и так готова расколоться на части, потому приходится предпринять крайние меры.

– Коля Андреев здесь больше не живёт, он умер, – как можно спокойнее с ходу сообщает он в трубку, не дожидаясь, пока его собеседник заговорит первым.

Никто не отвечает, слышно лишь тихое дыхание. Клаэс раздражённо хмурится.

– Что вы хотели?

И вдруг наступает прозрение. Андер обмирает, взглядом прослеживая тянущийся от телефона вдоль стены провод, и видит его собственноручно отключенный от сети штекер. А в трубке кто-то коротко и приглушённо хихикает, затем наступает тишина.

***

Оставаться дома и впредь стало невыносимо. Не покидало ощущение, что кто-то постоянно находится за спиной. Его нельзя было увидеть, но он точно был. Клаэс перестал чувствовать себя в безопасности даже в родных стенах, и единственным спасением от преследующего по пятам сумасшествия показался дом бабушки. К тому же там осталось несколько латинских словарей, которые могли бы значительно поспособствовать переводу загадочных записей. Много вещей он с собой не взял, потому что не намеревался надолго задерживаться в деревне, лишь суетливо собрал в рюкзак тетради, наполовину пустой пакетик крекеров и последнюю банку тушёнки.

Случай застал Клаэса врасплох. Как только он вышел из подъезда, то увидел Сергея, сидящего на лавочке. Приятно удивлённый доктор тут же встаёт на ноги, но шага на встречу к застывшему Клаэсу не делает.

– Здравствуй! Очень рад тебя видеть.

– Что вы тут делаете?

– Если честно, караулю тебя. Ты был дома всё это время?

– Да.

– Я несколько раз стучал.

– Я спал, наверное. Или был в ванной.

– Куда-то собираешься? – Осторожно уточняет Сергей, заметив рюкзак.

– В деревню.

– Надолго в отъезд?

– Не очень.

– Сегодня отправишься?

– Ага.

– Я как раз взял выходной, чтобы с тобой встретиться. Может, мне составить тебе компанию в поездке?

– Не стоит.

Сергей угнетенно вздыхает. По уклончивым ответам Клаэса несложно догадаться, что к беседе он не расположен. Незначительным утешением служит то, что сейчас Андреев хотя бы одет в чистое, умыт и причёсан.

– Ты исхудал. И выглядишь невыспавшимся. Тревожные сны покоя не дают?

Клаэс настораживается и смотрит теперь на доктора с таким подозрением, будто именно Василевский повинен во всех его бедах с головой.

– Учитывая всё случившееся – это нормально. Скоро станет легче, но и ты тоже должен приложить к этому усилия. Ты злишься на него, верно?

Клаэс догадывается, к чему клонит Василевский, и упрямо продолжает молчать. Сейчас Сергей пытается задеть его за больное, заговорив о брате, и тем самым развести на душевную беседу. Но если в подробностях поведать доброму доктору обо всём, что в данный момент беспокоит Клаэса – можно и его невольным пациентом стать.

– Это тоже нормально, – продолжает Сергей. – Люди эгоистичны по своей природе. Ты винишь Наума за то, что он не обсудил свои проблемы с тобой, прежде чем так поступить, и думаешь, что смог бы ему помочь. Но твоя обида – это тоже проявление эгоизма. Мы, к сожалению, не можем полностью контролировать тех, кого любим.

– Я понимаю, – Клаэс все свои силы прилагает к тому, чтобы оставаться вежливым, но получается плохо, и он выглядит раздражённым.

– А я понимаю, что лезу не в своё дело, но сейчас ты в очень опасном положении, которое продолжит усугубляться, если не дать волю эмоциям. Я переживаю за тебя, прежде всего, как твой друг. Помни об этом, хорошо? Ты всегда можешь обратиться ко мне.

– Спасибо. Просите, я тороплюсь. Надо идти.

– Да, конечно.

Даже оказавшись на улице среди бурного и шумного потока людей, Клаэс не мог расслабиться. Он диким взглядом озирался по сторонам и всё пытался высмотреть кого-то из-под нависших на лицо прядей волос и натянутого капюшона. На дне рюкзака что-то шевелилось, Клаэс не придавал этому значения. Он вообще постепенно утрачивал доверие к собственным ощущениям. Затем из крохотной щели в том месте, где молния была не до конца закрыта, высунулась белая крысиная мордочка. Хорошо узнаваемый среди своих бесчисленных собратьев альбинос шустро просочился на волю и вскарабкался на плечо своего хозяина. Клаэс не особенно удивился его появлению.

– Видишь серёжку? – Тихо, но очень серьёзно обращается он к крысе и указательным пальцем касается черепка в своём ухе. – Если ты погрызла тетрадки, то у неё скоро появится пара.

В поезде измученный Клаэс заснул. Он мог с успехом проспать свою остановку, если бы не его хвостатая спутница, которая по мере приближения к назначенному месту начала активно попискивать над самым ухом и, кажется, даже пару раз укусила.

От перрона к посёлку ведёт узкая тропинка через пустынное поле, а затем через лес. Там есть развилка в несколько сторон, но Клаэс отлично помнит дорогу и даже при желании не смог бы заблудиться. Весь путь занимал чуть больше километра. Ближе к лесу появляются вороны. Они целой стаей кружат над головой, будто бы встречая Клаэса. Несколько птиц пролетают совсем рядом, почти касаясь головы Андера перьями. Крыса из рюкзака не высовывается. Сам Клаэс тоже очень хотел бы спрятаться, да вот негде. С трудом преодолевая почти паническое предчувствие опасности, которую могут представлять из себя птицы, он твёрдым шагом продолжает путь.

Перед тем, как завернуть в сторону дома, Клаэс решает навестить могилы своей семьи. Кладбище находится в стороне от поселения, почти в чаще леса. Ржавые кресты и древние могильные плиты почти не видны из-за зарослей сорняка и дикого кустарника. Новых захоронений или посетителей здесь не появлялось очень давно. Немногочисленные коренные жители давно покинули мир живых, их дома гниют и постепенно разваливаются. Возможно, несколько дачников всё ещё навещает деревушку, но в целом её можно считать полностью вымершей.

Когда Клаэс останавливается перед фамильным участком и опускает рюкзак на землю, крыса тут же выбирается из него на траву.

– Не заблудись, – говорит ей Клаэс.

Наблюдая за грызуном, он упрекает себя в чрезмерной обеспокоенности его судьбой, но ему и в самом деле очень не хотелось бы, чтобы с тем вдруг что-то случилось. Крыса уверенно двигается вперёд по чётко заданной траектории к надгробию Нэми и начинает суетиться вокруг него. Клаэс решает немного отвлечь себя полезным делом и проредить сорняки. Вороны никуда не делись. Он сидят на ветвях деревьев, окружив его плотным кольцом. Вдруг одна из них стремительно срывается с места и мчится к крысе. Клаэс успевает вовремя заметить этот манёвр, хватает грызуна и прячет в карман джинсовки. Тогда разъярённая неудачей птица бросается на него. Острые когти до крови оцарапывают щёку. Со всех сторон поднимается неистовый гогот пернатых преследователей. Сгруппировавшись, Клаэс одной рукой прикрывает лицо, а второй отчаянно отмахивается, но ворона не отступает. Тогда Андер на бегу подхватывает рюкзак и сломя голову устремляется прочь, уступив, наконец, своему страху. Несколько птиц гонятся за ним вплоть до крыльца бабушкиного дома. Запыхавшийся, перепуганный Клаэс едва справляется с ржавым замком, спотыкается на пороге и хлопает дверью. Прижавшись к ней спиной и всё ещё слыша с улицы карканье, он пытается успокоить себя тем, что теперь находится в безопасности, но вериться в это с трудом. Клаэсу доводилось слышать об атаках ворон на человека, это довольно распространённое явление, особенно по весне. Считается, что агрессия птиц в этот период в порядке вещей. Пернатые охраняют свое потомство и гнезда, и если им всего лишь показалось, что вы представляете опасность, то риск нападения целой стаи очень высок. Скорее всего, так и есть, это самое разумное объяснение. Клаэс просто вторгся на их территорию. Появление здесь людей – редкость, потому вороны и рассвирепели с непривычки.

В доме почти всё, за исключением части перевезённых в город книг, остаётся на прежних местах. Бабушка любила порядок, он сохранился и после её смерти. Если бы не слои пыли, то и не поверилось бы, что здесь уже очень давно никто не обитает. Клаэс находит два издания латинских словарей и убирает их в рюкзак, решив на некоторое время отложить изучение тетрадей. Он растапливает печь, чтобы помещение прогрелось к близящейся ночи. Повезло, что на дворе сохранились заготовленные дрова, а то на улицу возвращаться не слишком-то хотелось. Андер пытается убедить себя в том, что всё нормально и не происходит ничего необычного, что теперь-то он точно в безопасности, тревожиться не о чем. Галлюцинации и шизофреничные мысли – лишь следствие нервного напряжения и длительного запоя. Ему не нужен доктор Василевский, чтобы это понять, ни в коем случае он не станет с ним советоваться, до добра излишняя откровенность не доведёт.

Без аппетита поужинав вместе с крысой крекерами и тушёнкой, Клаэс зажигает свечу и приступает к организации спального места. Он очень хотел бы выспаться, наконец, как следует. На пыльных полках кухонной антресоли ему посчастливилось найти некоторые травяные заготовки для заваривания. Клаэс выбирает ромашку, дабы успокоить нервы.

С наступлением ночи сон не идёт. И думать ни о чём не хочется – ни о покоящихся в рюкзаке тетрадях, ни о крысах, ни о воронах, ни об отсутствии денег и работы, с которой его, вероятно, давно уволили по статье о прогулах. Вполне вероятно, что кто-то из коллег даже заходил к нему домой, чтобы передать расчёт.

Вдруг ночную тишину разрушает шум с чердака. Клаэс широко распахивает глаза. Сперва он подумал, что это местные крысы вышли на охоту, ну и пусть, грызуны его не пугают. Но прислушавшись, он узнаёт шелест перьев. Вновь подкатывает приступ паники, сердцебиение стремительно учащается. Не двигаясь, Клаэс в оцепенение смотрит в потолок. Если вдуматься, ничего сверхъестественного и здесь нет, птицы вполне естественным образом могли пробраться под крышу. Возможно, у них там свиты гнёзда. Клаэс всегда был рациональным и рассудительным человеком, веря, что каждой странности можно найти логическое объяснение, если как следует всё обдумать. Но теперь былая уверенность покинула его. Вороны на чердаке становятся ещё активнее и поднимают галдёж. В противоположном углу комнаты что-то падает с полки и, судя по звуку, разбивается. Клаэс суматошно скидывает с себя одеяло, садится и дрожащими пальцами пытается нащупать оставленную на комоде возле дивана свечу. Зажечь её получается с пятой попытки, отсыревшие спички чиркали, но не давали искру. Клаэс встаёт и пытается рассмотреть упавший предмет, выставляя перед собой свечу в вытянутой руке. Им оказывается фотография в застеклённой рамке. На ней запечатлены он и Нэми. Брату лет двенадцать, а Клаэсу – семь. Даже в детстве он не давал стричь себе волосы короче, чем по плечи. Клаэс улыбается, тогда он ещё счастлив и беззаботен, а Нэми, как всегда, хмур. Дядя сфотографировал их в один из своих приездов в огороде перед пышными высокими подсолнухами. Клаэс делает шаг вперёд, но останавливается. С чердака всё ещё доносится карканье, а пол и стены внезапно начинают едва ощутимо, но с возрастающей силой вибрировать, как если бы к дому на полной скорости приближался поезд. В повышенной сейсмической активности территория деревни никогда прежде уличена не была, но всё происходящее очень сильно напоминает землетрясение. Затрещали доски, люстра закачалась, с книжного стеллажа полетели книги, их будто кто-то невидимый выхватывал и швырял на пол. Входная дверь в комнату со скрипом отворилась настежь, а затем резко захлопнулась, и так снова и снова. Клаэс в ужасе отступает назад, наталкивается поясницей на комод и, наблюдая за творящимся в полумраке безумием, не может понять – снится ему это или происходит наяву. Так же не бывает. Полтергейсты – выдумка. Впрочем, как и дружба с крысами. Ошеломлённый Клаэс в обеих руках сжимает свечу, держа её перед собой, словно надеясь, что свет способен как-то защитить его, но вдруг дрожащее пламя потухает. Большое зеркало, висящее на стене, напротив, в трёх метрах от Клаэса, без видимых причин трескается, словно от удара кулаком, несколько осколков падает на пол. А затем поднимается ужасный гул. Он стремительно нарастает и почти ощутимо давит на барабанные перепонки. Клаэс роняет свечу, зажмуривается и, корчась от вспышки невыносимой головной боли, пытается закрыть уши ладонями, но это не помогает. Гул буквально внутри мозгов, от него не спрятаться. Ноги подкашиваются, Андер падает на колени, и вдруг всё прекращается. Так же резко, как и началось. Будто по щелчку пальцев стены застыли, вещи перестали сыпаться с полок, воцарилась тишина.

– Коля.

Он вздрагивает и нервно оборачивается к двери, вытаращившись на представшего перед ним Сергея, как на пришельца из самой преисподней. Доктор Василевский стоит на пороге и изумлённо осматривает разгромленную комнату, освещая её включенным на мобильнике фонариком.

– Как… Что здесь произошло? – Полушёпотом осторожно спрашивает он, обращаясь к стоящему на коленях перепуганному Клаэсу.

Ответить он не может. Да и что тут вообще скажешь… Он не в состоянии собраться с мыслями и понять, как, собственно, здесь оказался добрый доктор. По полу раскиданы книги, на разбитом зеркале следы крови. Клаэс замечает это и недоумевает ещё больше, потом снова вопросительно оборачивается к Сергею. Встревоженный взгляд Василевского теперь направлен на руки Клаэса, которые сильно повреждены об осколки и кровоточат. Заметив это, Андер начинает бессознательно мотать головой, отвергая очевидный факт.

– Коля… у тебя кровь из носа идёт…

Сергей больше не задаёт вопросов. Он помогает Клаэсу подняться и усаживает его на диван. Руки начинают болеть. Андер смотрит на них так, будто конечности принадлежат вовсе не ему, и видит он их впервые. Василевский суетится, рыская по ящикам комода, находит выглаженные носовые платки и перевязывает Клаэсу ладони. Он не сопротивляется, выглядя совершенно отсутствующе.

– Тебе нужно прилечь.

Клаэс не реагирует. Кровь с подбородка капает на сложенные на коленях перебинтованные ладони. Доктор осторожно кладёт руку на его плечо.

– Коля, – Клаэс, наконец, переводит на Сергея относительно осознанный взгляд, – приляг.

Андер безропотно забирается с ногами на диван и откидывает голову на подушку, а Сергей приступает к уборке.

Доктор Василевский не мог найти себе места. Он почти сразу решил, что лучше будет отправиться вслед за Андреевым, но следующий поезд до деревни отправлялся лишь вечером. Легко сказать: «Я не помогаю, потому что он не просит», но что, если ему просто неловко попросить? Очевидно, что с Колей происходит что-то неладное. Он выглядит болезненным и встревоженным, всех избегает, потому Сергей не стал упускать возможность создать ситуацию вынужденного совместного времяпрепровождения. Вряд ли Коля прогнал бы его среди ночи из дома. И сам бы никуда не делся. Доктор даже вина прихватил, чтобы за его распитием расположить Андреева к беседе. С Наумом, по крайней мере, это всегда срабатывало. На вопрос о цели приезда он ответил бы, что захотел навестить могилу.

Та сцена, которую Сергей застал в доме Андреевых, повергла его в шок. Василевский, разумеется, не мог знать наверняка, что творится у Коли в голове, но предположил, что у него случился нервный срыв. Он по натуре своей человек закрытый и не склонный к выражению эмоций, даже Наум был более разговорчивым и не утруждал себя мыслями о том, что окружающим могут оказаться неинтересны его бесконечные жалобы и возмущения. Непрошибаемая сдержанность, в общем-то, положительная черта характера, но иногда она может нанести вред своему обладателю. Необходимо периодически выпускать пар, чтобы стабилизировать своё психическое состояние, иначе однажды рискуешь взорваться на ровном месте и натворить бед. Как раз именно это и произошло с Колей – по крайней мере, Сергей сделал для себя такой вывод. Он знал о существовании механизма психологической защиты, который называется внешней изоляцией. Для него характерно отделение определённых мыслей, чувств и поступков от целостной личности, вследствие чего больной перестаёт воспринимать некоторые совершённые действия как свои, потому возможно, что Коля и не осознал своей причастности к произошедшему. В этом предстоит разобраться.

Когда он закончил расставлять книги – Коля уже спал, отвернувшись лицом к спинке дивана. Или притворялся, что спит. Василевский желания отдохнуть в себе не нашёл, он был слишком обеспокоен.

***

А Клаэс в самом деле уснул. Это получилось само собой, против его воли. Он ощутил себя ужасно измученным, выжатым, как лимон, и сознание отключилось. И вновь вороньё не давало покоя. Клаэс лежал на холодной, сырой после дождя земле под пасмурным небом и был как будто бы мёртв, шевельнуться не мог, но всё видел и понимал. Над ним кружила кромешная стая, больше похожая на чёрную движущуюся воронку. Птицы без умолку галдели, и их крики напоминали злорадствующий хриплый хохот. Вероятно, вороны всё же приняли его за труп, потому что налетели все разом и начали в клочья рвать одежду, жадно драть кожу, сухожилия, отщипывать куски мяса. Боль была невероятно реальной, Клаэс хотел закричать, но даже это оказалось ему не под силу. Его пожирали заживо, обгладывали до костей. Одна из ворон приземлилась на лоб, потопталась немного, повертела головой, прицеливаясь, и клювом вырвала левый глаз.

3. ПРОБУЖДЕНИЕ.

Очнувшись, Клаэс рывком принимает сидячее положение и машинально накрывает ладонью левую часть лица. Минуты две он вообще не двигается. Скоро он осознаёт, что весь насквозь сырой от холодного пота. А ощущения по телу такие, будто как минимум в крапиву с головой нырнуть довелось. Каждая клеточка пищит от жгучей, щиплющей боли. Наверное, просто спал в неудобном положении. Удивительно, но разум всё ещё подбирал происходящему логические оправдания. Окончательно придя в себя, Андер окидывает сосредоточенным взглядом комнату. Крыса-альбинос возится в ногах поверх одеяла. Все вещи на своих местах, пол тщательно подметён, и это вынуждает заподозрить, что ночной кошмар тоже оказался всего лишь сном, но разбитое зеркало разубеждает в этом. Клаэс видит себя в нём со своего спального места. Отражение искажено из-за сколов и трещин, лицо кажется пугающе перекошенным. Он также вспоминает появление Сергея и сразу догадывается о мотивах, приведших его сюда, будто бы доктор лично всё ему разъяснил. Что ж, учитывая минувшую ночь, Клаэс начинает размышлять о том, что помощь ему действительно не помешает, и не только дружеская, но и профессиональная. Вдруг он по-настоящему не здоров и сам учинил хаос в приступе неосознанного, неконтролируемого бешенства… Об этом свидетельствуют разбитые кулаки. Клаэс знает наверняка, что Василевский думает по этому поводу, из-за чего совсем не хочется выходить из комнаты и встречаться с ним. Будут косые взгляды, сочувствие и предложение каких-нибудь таблеток. Это Клаэсу тоже известно, как и то, что Сергей сейчас сидит на скамейке в огороде и пьёт кофе из термоса. Информация поступает на следующем после интуиции уровне, это не предположения, а безоговорочная уверенность. Если по-хорошему, то доктора стоит поблагодарить. Неизвестно, что бы могло произойти, если бы он не появился. Руководствуясь чувством долга, Клаэс поднимается, надевает рубашку, брюки и бредёт на улицу. Андер не удивляется и не пугается от того, что предчувствие его не обмануло.

– Доброе утро, – безрадостно говорит Сергей и немного отодвигается, уступая Клаэсу место рядом с собой. – Хочешь кофе? Он ещё тёплый.

– Вы не ложились?

– Нет. Мне плохо спится в незнакомой обстановке. Как ты себя чувствуешь?

Доктор, как и ожидалось, смотрит на Клаэса с жалостью. Андеру становится тошно от этого взгляда. Так смотрят на безнадёжно больных, умирающих людей, которые продолжают надеяться, что всё будет хорошо, и недуг, несомненно, отступит, стоит лишь ещё немного выждать. Клаэсу хочется попытаться оправдать себя, начать уверять, что он ничего не делал, но как же абсурдно это будет выглядеть со стороны. Отчаянное отрицание вызовет лишь больше опасений. К тому же он и сам не полностью уверен в этом.

– Вы верите в призраков? – неожиданно спрашивает Клаэс, садясь на скамейку.

– Странный вопрос, никогда не думал об этом.

– Сейчас подумайте.

– Что ж, я склонен считать, что все монстры существуют только в наших головах. И иногда овладевают нами. Я имею в виду не одержимость демонами или что-то подобное, а особенности психики. Это очень тонкая материя. Из-за нарушений в ней люди становятся убийцами, жестокими садистами…

– А в колдовство? – Перебивает Клаэс.

– А что ты под ним подразумеваешь?

– Вам Наум никогда не казался странным?

– Я совсем не понимаю, к чему ты клонишь…

– Может, он говорил о чём-то таком, чего не мог знать, но что потом оказывалось правдой. Не замечали?

– Тогда ты говоришь не о колдовстве, а об экстрасенсорике, но я отрицаю её существование. Часто встречаются шарлатаны, которые пользуются врождённой человеческой наивностью, и им готовы платить большие деньги за возможность прикоснуться к чему-то неизведанному. А ещё люди подвластны внушению. Если им очень долго рассказывать про выдуманное чудовище или наоборот – всесильного спасителя, то они, в конце концов, поверят и начнут поклоняться ему.