Выносящая приговор

Посвящается

обладателю карих глаз,

навечно лишивших покоя…

Все начинается со взгляда. Всегда.

С. А. Есенин

Что случилось? Что со мною сталось?

Каждый день я у других колен.

Каждый день к себе теряю жалость,

Не смиряясь с горечью измен…

С. А. Есенин

Шуршание цветных осенних листьев под ногами нарушало гробовую тишину леса. Иногда в унисон шуршанию ветер шелестел оставшейся на деревьях листвой, небрежно роняя ее на сырую землю. Я не спеша продвигалась вглубь чащи, с опасением поглядывая по сторонам, и, периодически поднимая глаза вверх, переставала вдыхать холодный воздух, на мгновение замирая на месте от страха, но, понимая, что нечто темное, свисающее с дерева, – всего лишь обломанный сук, а вовсе не висельник, продолжала идти вперед, все дальше и дальше отдаляясь от трассы.

Мелкие березовые листья прилипали к влажным ботинкам, больше напоминающим берцы, и прятали их черную кожу, маскируя желтым цветом. Каждый холм, каждая возвышенность заставляли сердце сбиваться с ритма. Покусывая обветренные губы, я вновь останавливалась и, ощущая дурманящее головокружение и омерзительную тошноту, касалась замерзшими ладонями мокрой шершавой коры близстоящего дерева. Руки беспрерывно дрожали, а ноги, словно лапы плюшевого медведя, имели ватное наполнение и были маломобильными. Откинув прядь волос, упавшую на влажное от капель дождя лицо, я снова посмотрела вперед: чуть правее от облысевшего шиповника лежали сломанные большие ветки, с какой-то неведомой для меня целью сваленные в одну кучу. «И кому это, интересно, понадобилось стягивать их в одно место?» – мысленно спросила я себя, а сердце с тревогой сократилось, как будто готовилось ускорить темп, дабы он соответствовал неблагополучно складывающейся ситуации. Приблизившись, я опять осмотрела ветки оценивающим взглядом. Странным мне показалось то, что их явно сорвал с деревьев не ветер, а, скорее всего, человек. Листья на них так и не успели пожелтеть, оставшись зелеными. Они лишь завяли, повиснув на тонких черешках, а после и засохли в таком же положении.

Прикусив нижнюю губу сильнее, я подошла еще ближе… и еще…

Замерзшие до онемения пальцы ухватились за самый большой верхний сук, резко стянув его с кучи и откинув в сторону высоченного пестрого клена, беспрерывно посылающего резные листья вниз на землю. После я потянула на себя березовую более легкую ветку, а затем – лежащую под ней дубовую с крупными коричневыми желудями. Они одна за другой неумолимо перемещались моими усилиями под рыдающий взахлеб старый клен, не предвещая ничего хорошего.

Я в какой-то сумбурной спешке продолжала откидывать ветку за веткой, стремительно уменьшая размеры таинственной рукотворной кучи, в надежде наконец-то докопаться до истины. Тяжелое, глубокое дыхание причиняло боль сердцу, онемение рук поднималось все выше и выше, от локтя к плечу, а я уперто наполняла легкие кислородом, искусывая губы в кровь, только бы не обращать внимания на то, что острой иглой вонзалось куда-то в правое предсердие, мешая ему планомерно сокращаться. Не справившись с болью, я отступила и, смахнув тыльной стороной ладони капли со лба, уставилась с ужасом на пожухлые листья, из-под которых виднелся кусок черной ткани. Наклонившись ниже, я вцепилась в него дрожащими пальцами и потянула вверх, но положительного результата это не принесло. Что-то очень тяжелое находилось под листвой и вот так запросто поднять его на поверхность не представлялось возможным. Вовсе отказавшись от кислорода, – так как его поглощение причиняло нестерпимую боль в глубине грудной клетки, прямо под ребрами, – я принялась откидывать листья в сторону.

Судорожно разгребая их окончательно заледенелыми руками, исцарапанными в кровь, я чувствовала, как же сильно трясет мое уставшее тело, чувствовала, как пот покрывает спину и тут же впитывается в тонкую ткань уже насквозь мокрой футболки. Крупные капли стекали по лицу со лба, смешиваясь со слезами, периодически капающими из глаз. Неожиданно пальцы коснулись чего-то твердого; чего-то, что было намного холоднее их подушечек. Меня даже передернуло от этого странного, ни с чем не сравнимого ощущения. Нечеловеческий ужас парализовал тело, не позволяя мне пошевелиться. В вечерней полутьме всматриваясь в лиственную насыпь, оставшуюся не разрытой, я прекрасно осознавала, что скрывает она на самом деле, но поверить в это никак не осмеливалась. Страх не позволял использовать искренность, заставляя лгать… лгать самой себе… лгать, словно в этом имелся смысл.

«Ну давай же!» – приказала я себе, не желая подчиняться панике и трусости. Аккуратно смахнув в сторону слипшиеся мокрые листья, которые, казалось, не менее полугода скрывают правду, – судя по их омерзительной липкости и слизскости – я заметила почерневшие человеческие пальцы. Слезы опять наполнили глаза, мешая рассмотреть страшную находку. Паника все же заставила меня подчиниться собственному приказу, безжалостно сжав легкие в тисках и причинив тупую боль. Сердце стучало в висках, а между ключицами что-то беспрерывно пульсировало, делая каждый вдох отрывистым и затрудненным. Опустившись на колени, я, словно находясь не в себе, в какой-то нервной судороге принялась разгребать оставшуюся массу, уже даже не напоминающую листья. Запах… резкий отвратительный запах ударил в нос, а я скривилась, чувствуя, как большой ком поднимается к горлу, вызывая приступ тошноты и рвотный рефлекс. Прикусив нижнюю губу, я почувствовала вкус собственной крови, но совершенно не почувствовала боли. Темные пятна перед глазами мешали рассмотреть то, что мои грязные, израненные руки освободили из осеннего плена. Я низом толстовки вытерла лицо и опять взглянула на свою находку. «Нет!» – каким-то звериным стоном вырвалось из груди, а я сквозь слезы осмотрела родное практически неузнаваемое лицо младшего брата…

Это не звук отчаяния наполнял тем страшным осенним вечером холодный лесной воздух; не звук изнывающей от боли души поднимался стремительно ввысь к заволоченному серыми тучами небу; не женский плач плутал средь многочисленных стволов деревьев, пытаясь выбраться из густой чащи. Это волчий вой уничтожал безжалостно тишину, раздирая ее в клочья острыми клыками. Вой подранка, погибающего от картечи охотника, ворошил листву осыпающихся крон, заставляя даже черных воронов испытывать ужас от услышанного и, срываясь с веток, разлетаться в разные стороны.

Я подняла голову с рулевого колеса и, открыв глаза, пристально посмотрела в лобовое стекло, засыпанное пушистым снегом, чувствуя, как обжигающие кожу слезы медленно стекают по холодному лицу. Эта жуткая картина навечно останется в памяти, вынуждая меня вновь и вновь анализировать увиденное. Она снится мне каждую ночь, дабы я никогда не забывала те страшные часы, проведенные в адском лесу. Закрыть глаза и погрузиться в сон – значит добровольно согласиться на просмотр извечно повторяющегося по кругу хоррора, заразившего мое сердце какой-то страшной неизлечимой болезнью. Оно болело всегда и постоянно, вечно и без передышки, вызывая желание вонзить клинок в грудь, с целью прекратить его конвульсивные сокращения.

Практически незаметно подрагивающие пальцы смахнули слезы с лица, пытаясь уничтожить следы скорби. Я спрятала ключ от машины в карман болоньевой куртки и, прихватив с пассажирского сиденья бутылку красного вина, выбралась из салона. Мороз хрустел под ногами и искрился, прыгая по колючим снежинкам, не вызывая во мне положительных эмоций как в детстве. Отныне ничто не вызывало ни счастья, ни восторга; ничто не доставляло удовольствия.

Распахнув дверь утопающей во тьме квартиры, я вошла в прихожую и, бросив ключ на комод, стоящий под зеркалом, поставила рядом бутылку. Беззвучие сновало из комнаты в комнату, стараясь не приближаться ко мне. Мое слышимое дыхание не позволяло ему подойти ближе. Опустившись на мягкую банкетку, я прижалась спиной к стене и в сотый раз за сегодня закрыла глаза. Шуршание, шелест, посвистывание ветра, тихий хруст валежника, окрик ворона… Содрогнувшись от испуга, я распахнула глаза, уставившись в темноту. Она стояла неподвижно как неживая. Ладонь машинально прижалась к груди, вынуждая вдыхать воздух аккуратно и неспешно. Я стянула тяжелые ботинки и поднялась на слабо ощутимые ноги.

Ухватившись за горлышко бутылки, словно за длинную шею гуся, обреченного на запекание с яблоками, я стянула ее с комода и прошла в кухню, отделенную длинной барной стойкой от просторной гостиной. Сознание предвкушало забытье, а тело – расслабление. Я извлекла пробку с помощью штопора и, наполнив бокал практически до самых краев, взобралась на высокий пластиковый стул. Опьяняющий аромат Каберне смешивался с воздухом, вызывая сильное желание ощутить вкус легкости на языке.

Облокотившись о деревянную столешницу, я сжала пальцы на тонком стекле и, коснувшись ободка губами, освободила бокал от винного бремени. Стремительно всасываясь в кровь, спирт наполнял плоть теплом, вызывая приятное головокружение. Мельком взглянув в темное окно, сквозь стекла которого все же возможно было рассмотреть блестящие звезды, я опять схватилась за бутылку, напоминая утопающего, желающего любой ценой спасти свою жизнь. Вот только, в отличие от него, я не хотела ничего спасать, так как спасать было попросту нечего. Не было во мне жизни, а одно сплошное существование, причем вынужденное. Очередная порция вина окрасила бокал в цвет крови, и я снова сделала глоток, мечтая лишиться осточертевшей памяти.

Скрежет в замке, хлопок входной двери, шорохи в прихожей, звон ключей, упавших на комод, и шаги… Я продолжала всматриваться в бокал, как будто там, на его дне, лежал когда-то затонувший смысл моего ничтожного, бессмысленного существования. Тихий щелчок – и неяркий свет моментально заполонил все пространство кухни. Я тяжело, но аккуратно вздохнула, чувствуя тупые шипы строгого ошейника, вонзающиеся в тонкие стенки моего сердца, и повернулась к выходу. В дверном проеме стоял Макар с недовольной физиономией, внимательно наблюдая за мной. Мое лицо, подражая зеркалу, отразило его недовольство, и я снова уткнулась взглядом в бокал, так и не заинтересовавшись его скверным, как всегда, настроением. Он раздраженно фыркнул и, оказавшись у стойки, изъял бокал из моей руки. Подхватив бутылку, муж подошел к кухонному гарнитуру и вылил ее содержимое в раковину. Та же участь постигла и вино из бокала. Повернув лицо к окну, я медленно выдохнула напряженный воздух, мечтая об одиночестве и желательно вечном.

Макар уселся напротив.

–– Что-то произошло? – спросил он, тем самым привлекая мое внимание.

Я пристально посмотрела в его голубые холодные глаза и безразлично пожала плечами, не имея желания даже разговаривать с ним. Одни и те же разговоры никогда не приносили плодов, так и оставаясь пустыми, бессмысленными словами.

–– Уже прошло более года, – зачем-то напомнил Макар о том, о чем не стоило вообще больше никогда напоминать. – Ты когда вернешься в реальность?

Я с ненавистью взглянула на него, чувствуя, как слезы собираются на нижних веках, чтобы продемонстрировать этому бесчувственному человеку отчаянье, которое до сих пор занозой сидит в груди.

–– Когда возмездие настигнет виновного, – произнесла я, задыхаясь от этой необъятной ненависти, продолжая смотреть на мужа в упор.

–– Ты же знаешь, что мы делаем все возможное…

–– Уже пора бы начать делать все невозможное! – прошипела злобно я, утратив контроль над эмоциями.

–– Хватит! – рявкнул он, ударив ладонью по столешнице, а мое и без того подрагивающее от злости тело вздрогнуло от неожиданного громкого хлопка.

–– Его неузнаваемое мертвое лицо до сих пор стоит у меня перед глазами, мои пальцы до сих пор помнят его липкую ледяную окоченевшую кожу, я с каждым вдохом ощущаю этот тошнотворный запах смерти. Его изуродованное тело не позволяет мне вернуться в вашу чертовую реальность! – крикнула я в отчаяние, а в сердце вонзилось острие заточки. Слезы капнули на стойку, соскользнув с ресниц. Звон длинной звуковой цепочкой звучал в ушах, заглушая нависшую над нами тишину.

–– Прости, – попросил муж, коснувшись моей дрожащей руки. – Ты же знаешь, что ребята делают все, чтобы найти этого отморозка, но у них помимо этого дела еще уйма работы.

–– Прости? – хмыкнула я, недовольно глядя на хмурое лицо Макара. – Может быть, твои ребята нуждаются в моем сочувствии?

–– Ну причем тут это? – вздохнул он, отпуская мою руку. – Дарья, я просто хочу, чтобы ты продолжала жить дальше, ведь жизнь продолжается…

–– Но не моя, – перебила я мужа, не желая слушать то, что мне каждый день твердят окружающие.

–– Это не повод накачивать тело алкоголем, – сказал он злобно, не имея в запасе весомых аргументов, способных убедить меня вновь начать радоваться тому, что осталось там, в лесу, у старого клена. – Если тебе плевать на собственную жизнь, подумай хотя бы о родителях. По-твоему, они способны пережить еще одну потерю?

–– По-моему, мне плевать на это! – опять разозлилась я, но, скорее, на то, что Макар использовал неприемлемый, недопустимый аргумент, пытаясь разбудить мою совесть, дабы потом иметь возможность манипулировать мной.

–– Ты пьяна, – заключил он. – Иди спать.

Недовольно фыркнув, я спрыгнула со стула и, обойдя длинный белоснежный диван, оказалась у окна. Снег медленно падал вниз, скрывая недостатки ненавидимого мною города, которые я могла рассмотреть и под этим плотным зимним покрывалом, и в этой кромешной тьме. Я чувствовала их нутром, я знала о них, я не могла их не замечать, я не могла их принять, я не желала с ними мириться.

Макар подошел ко мне сзади и аккуратно коснулся ладонью плеча. Обернувшись, я уткнулась в его широкую грудь и тихо заплакала. Наверное, испытывая жалость, он крепко прижал меня к себе, аккуратно касаясь пальцами волос.

–– Я люблю тебя, – зачем-то прошептал он. Я тут же отстранилась и посмотрела в его по-прежнему холодные глаза, не находя в них подтверждения озвученному признанию. – И сделаю все, чтобы ты была счастлива.

–– Тебе не нужно делать все, – прошептала я в ответ, глядя на мужа с надеждой, – просто найди его.

–– Найду. И, если хочешь, ты лично вынесешь ему приговор без суда и следствия, и сама приведешь его в исполнение, – предложил он, а я перестала дышать, рассматривая светлые блестящие глаза.

–– Хочу, – шепнула я – муж кивнул.

–– Иди спать.

Оказавшись в ванной комнате, я спешно стянула с себя одежду и, войдя в душевую кабинку, включила воду погорячее, уповая на скорейшее расслабление. Стоя под многочисленными обжигающими струями, я пристально смотрела на стремительно запотевающее зеркало, погружающее мое отражение в млечный туман, который отлично прятал грусть в глазах, печаль на лице и нервозность, легко читающуюся по губам, которые я очень часто покусывала, стараясь справиться с непокорными эмоциями.

Непроизвольно поднявшаяся рука коснулась указательным пальцем мутного зеркала, машинально изобразив на нем всего лишь пять букв, – пять букв, способных предопределить судьбу человека, уже сбившегося с жизненного пути; указать в противоположную выходу сторону, намеренно заводя в тупик.

Отступив назад, я полностью вошла в мощные струи, чтобы не ощущать осточертевшие слезы, раздражающие своей солью мою нежную кожу. Тихо всхлипнув, я прижала ладони к лицу, качая отрицательно головой. «Прости», – шептала я непрерывно, глотая горячую воду, слизанную с губ.

Когда бой с эмоциями был окончен моей безоговорочной победой, я смахнула капли с лица и открыла глаза, уставившись на зеркало. Слово «месть», словно координаты, обозначающие направление движения по жизненному пути, отражало мой взгляд, жаждущий возмездия. Еще несколько минут пристального взгляда глаза в глаза, и я покинула кабинку, укутавшись в махровый халат.

Резко распахнувшаяся дверь позволила Макару войти в помещение. Взглянув равнодушно на мужа, я откинула мокрые пряди с лица и повернулась к большому круглому зеркалу, рассматривая покрасневшие от слез глаза. «Эти глаза не принадлежат молодой женщине, – думала я, медленно вдыхая наполненный паром влажный воздух ванной комнаты. – Они принадлежат неопознанному существу, избитому до полусмерти озверевшей жизнью, искалеченному и брошенному на верную погибель на ее же обочине…»

–– Даша, – тихо позвал Макар, прервав мои философские мысли, – скоро утро – ложись спать.

Все с тем же равнодушием осматривая его лицо, я даже не собиралась выполнять указания, которые муж так ловко привык раздавать не только на работе, но и в повседневной, а особенно в семейной жизни.

–– Я быстро приму душ и… – стягивая с плеч черную рубашку, он внезапно застыл на месте, уставившись на смертоносные буквы, все еще виднеющиеся на слегка запотевшем зеркале кабинки. Какая-то зловещая улыбка приподняла уголки моих губ, предвкушая приближение мечты, больше походившей на одержимого убийцу, готовящегося к первому и от этого очень значимому для него преступлению.

Пока Макар пытался проанализировать то, что видели его не моргающие глаза, я проскользнула в дверную щель и юркнула под одеяло. А минут через десять, когда он вышел из ванной комнаты, я мгновенно закрыла глаза, талантливо изображая человека, погруженного в глубокий, крепкий сон. Тяжелый вздох – и муж вышел из спальни, прикрыв за собою дверь.

–– Так-то лучше, – прошипела я и, уткнувшись лицом в подушку, опять закрыла глаза, соглашаясь на просмотр известного наизусть хоррора.

Явившись поздним утром – минут эдак в двадцать двенадцатого – в офис газеты «В курсе», я сразу же направилась в кабинет Смолова. (Станислав Смолов – спортивный журналист и по совместительству мой лучший и, пожалуй, единственный друг. А вот подруги в моей жизни и вовсе отсутствовали то ли по причине наличия у меня скверного, порой совершенно невыносимого характера, то ли это чувство конкуренции мешало особям женского пола задерживаться подле меня надолго, да и вообще приближаться на небезопасное расстояние. А, может быть, это моя привычка доминировать вызывала агрессию у окружающих? Хотя зачастую их слабый характер или его полное отсутствие предписывали безоговорочное подчинение. Сильный же характер Смолова лояльно относился к моим отвратительным способностям находить общий язык с людьми. Он порой даже не реагировал на колкости, на мое извечное состояние «не в духе», частое фырчанье, недовольные гримасы, бубнеж и слова с негативной окраской. Стас не видел во мне конкуренции, как большинство людей, и относился ко мне, как и ко всем женщинам, которые, по его мнению, в принципе, всегда чем-то недовольны.

Меня чаще окружали мужчины еще и потому, что мое внимание никогда не привлекали «женские штучки», а влекли исключительно мужские: например, автомобили (в которых я вроде бы как неплохо разбиралась), в некой степени холодное оружие (особенно времен Российской империи), но в большей, конечно, огнестрельное (стреляла я тоже очень даже ничего). Ну и, естественно: политика (там столько редких «краснокнижных» экземпляров, да и к тому же профессия обязывает проявлять интерес), история, военная техника, экстремальный отдых, туризм, спорт и т. п. В общем некогда мне было стоять у плиты, бегать по магазинам в поисках какой-то фантастической туши для ресниц, вытирать носы детям, вычесывать блох домашней псине (которую выпросили дети, а обслуживаю я), кормить прожорливых хомяков и вылавливать с утра пораньше из аквариума дохлую гуппи, чтобы потом не вытирать по новой носы скорбящим по рыбке детям. Да и когда мне всем этим заниматься, если у меня снова полетел турбокомпрессор из-за попадания пыли в ротор? С ним всегда возникают проблемы, а вина лежит целиком и полностью на неубранном городе с его постоянно пыльными и грязными дорогами. К тому же мой брюхотёр с превеликим удовольствием собирает весь песок обочин, который для чего-то сметает своими лотковыми щетками подметальная машина в центр дороги.)

Оказавшись в просторном светлом кабинете, я кивнула другу в знак приветствия и, усевшись в мягкое кресло, закинула ногу на ногу.

–– Привет! Ты сегодня особенно поздно, – делая голос наигранно сердитым, Стас качанием головы изобразил осуждение.

–– В пробку попала на Московском, – по привычке соврала я, безразлично пожимая плечами и при этом осматривая захламленный стол друга выискивающим взглядом. – Угостишь кофе? – поинтересовалась я, так и не обнаружив ничего, что могло бы заинтересовать меня и привлечь внимание.

–– Да, конечно, – кивнул он, бодро поднимаясь с кресла. Станислав подошел к высокой тумбе, на которой стояла черная кофемашина и, нажав кнопку на матовом корпусе, как-то резко обернулся. – А что ты делала в Московском районе? – прищурил он глаза от яркого подозрения.

–– Я же сказала, – мгновенно раздражаясь, насупила я брови от недовольства, – в пробке стояла. Что неясно?

–– Да нет, все предельно ясно, – повел плечами он, наверняка не усматривая повода для раздражения. – Ты ко мне по делу или просто кофе угоститься? – выдержав небольшую паузу, дабы я подостыла, спросил Смолов, сунув белую пузатую чашку под короткий хоботок кофеварки.

–– По делу.

Он прямо-таки замер в тревожном ожидании с ложкой в руке (и это неудивительно, ведь от меня не приходилось ожидать чего-то хорошего, поэтому тревожность была вполне уместной и оправданной).

–– Что ты слышал о бойцовском клубе «Кайман»?

Я внимательно и даже с небольшим интересом наблюдала, как машина истекает ароматным черным кофе, иногда все же помещая глаза на Станислава.

–– Слышал много нехорошего, а вот хорошего – мало. Тебя какие-то конкретные слухи интересуют?

–– Интересуют слухи в принципе, а какие они – неважно, – с удовольствием втягивая носом терпкий кофейный аромат, сказала я, наблюдая за ловкими движениями друга. Он опустил пару кубиков рафинада в свою чашку, а затем, оторвав край белого стика, сыпанул туда же сухие сливки.

–– Тебе добавить? – глянул Смолов на меня, демонстрируя пустую упаковку.

–– Нет, мне черный.

Он разместил чашки на столе, с трудом отыскав на нем свободное место, и уселся в кресло, откинувшись на невысокую спинку.

–– Не замечал раньше за тобой интерес к слухам, особенно если они имели отношение к спорту, – вновь странное подозрение осветило его взгляд с какой-то пошловатой поволокой. Это заставило брезгливо скривиться. – У нас что, правительство распустили? Или чиновничьи еноты деньги не полощут: побороли мы все-таки коррупцию? Ах, ну да! Выборы ведь на носу, – напомнил он, заслужив в ответ еще одну брезгливую гримасу.

–– Правительство распустят, можешь не сомневаться, – угрожающе начала я, наблюдая, как Стас помешивает кофе ложкой. – Новый-то глава поди своих подданных по кабинетам расфасует. А вот до выборов мне вообще нет никакого дела. Неинтересно. Ничуть, – добавила я негромкий фырк, вместо точки. – Я решила составить тебе конкуренцию. Тем более отец не против. Ему тоже надоели вассалы бывшего главы, с их постоянными жалобами на меня и пустыми угрозами.

Недоверчивый взгляд друга, несомненно, требовал еще одну порцию лжи. Я не смогла отказать в добавке (по доброте душевной).

–– Да они же все скучные и спят на ходу! Ты лица их видел? Меня утомил перманентный «токсикоз» от созерцания этих пресных физиономий. А как же бездарно они используют ложь, уповая на мою врожденную глупость, хотя прекрасно знают, что вижу я их насквозь и что непременно все выше сказанное ими перековеркаю и выдам за чистую монету, но все же продолжают мило улыбаться и любезничать, а по прочтении интервью бегут к папочке ябедничать. Вот я и решила написать несколько статей о «Каймане»: о живых и активных людях, попробовать себя на новом поприще, так сказать, – продолжала говорить я, иногда запивая свою приторную ложь горьким напитком.

–– Что-то ты темнишь, Дашка, – никак не мог поверить мне Стас. – Да и о ком писать-то? Похоже, клуб трещит по швам: спортсмен за спортсменом уходит из профессионального спорта в никуда. Руководство – сплошные отморозки, сами недавно из клетки. Поверь мне: лучше скучные физиономии чиновников, чем нескучные бойцов, прикрывающие отбитые на ринге мозги.

–– Я хочу поговорить с теми, кто чаще меня в последние годы говорил с моим братом, – глухой голос лишился иронических, саркастических и язвительных нот, наполнившись болью и сожалением. – Чувство вины гложет меня без передышки. Стас, я же за последний год видела Данилу раза три от силы, а звонила и того меньше.

–– Ты решила измучить себя окончательно? В том, что произошло, нет твоей вины.

–– Есть. Пусть косвенная, но она есть. Помоги, – попросила я, пристально глядя в его глаза и при этом сжимая пальцы на теплой чашке.

–– Нет! И не проси! Тебе нечего делать в клубе. Если Владимирович узнает, он меня отправит восвояси, в Кораблино, первым же автобусом…

–– Отец не узнает, я обещаю.

–– Слушай, он что, по-твоему, идиот? Не догадается, откуда ветер дует? Я же сказал: нечего тебе там делать! – разозлился на меня Стас. Он замолчал, сунув сигарету в рот.

–– Это я привела Данилу в секцию ММА, исполнив его самое заветное желание, наперекор желанию родителей, – начала тихо говорить я, рассматривая большой стеклянный шар, лежащий на столе, внутри которого находился ринг с двумя маленькими боксерами в красных перчатках. – Я привозила его каждый вечер на тренировку и терпеливо ждала по два часа в машине, пока брат счастливый и уставший вернется ко мне. А как он радовался победам: свой первый кубок за третье место он каждый вечер укладывал рядом с собою на подушку. Полгода, каждый вечер, перед сном. А потом очередная победа – и золотая медаль. Как же он целовал меня, а с каким запалом рассказывал журналистам, что это я исполнила его самую заветную мечту, что эта победа только благодаря моей вере в него, моей поддержке. Первый в стране. Лучший во всей России. Он всегда и во всем был лучшим, был первым. Даже в смерти опередил всех нас…

–– Дарья, прекращай! – прервал меня Смолов, жадно затянувшись сигаретным дымом. – Хорошо. Я помогу, но только знай: делаю я это нехотя.

–– Расскажи мне о клубе, – попросила я, с благодарностью глядя на друга.

–– Я, конечно, не так много знаю о нем, как бы тебе того хотелось, ведь «Кайман» закрыт для посторонних. Туда попадают лишь лучшие из лучших (если говорить о спортсменах). Владелец лично отбирает кандидатов в члены, присматривая их на соревнованиях, некоторых даже привез из-за границы (переманил из иностранных клубов), правда, они потом делись непонятно куда, но это не столь важно. Я знаю, что там крутятся очень и очень большие деньги, а за каждую победу в клетке боец получает щедрое вознаграждение…

–– Данила получал деньги за победы? – перебила я Стаса, пораженная его словами (брат жил за счет родителей: они оплачивали его обучение в институте, арендованную квартиру и услуги тренера в этом самом клубе. Ни о каких гонорарах и выплатах мы и знать не знали).

–– Наверняка получал.

–– А кто владелец клуба?

–– Курганов Руслан Юрьевич, – произнес он как-то неуверенно, – хотя официально он всего лишь генеральный директор, а владелец якобы живет за границей и его имя держится в тайне.

–– Якобы?

–– Думаю, что этот Курганов и является владельцем «Каймана», вот только у него есть – какие-то неясные для меня – причины скрывать этот факт. Несомненно, во всех документах фигурирует подставное лицо, – хмыкнул Смолов, выпустив белый дым в сторону приоткрытого окна.

–– И какие могут быть причины?

–– Откуда же мне знать? – скорчил он недовольную мину, от чего-то раздражаясь. – Спроси у мужа.

–– А Макар-то тут при чем?

Я даже испугалась его странного предложения, прекрасно понимая, что если мой «любимый» супруг узнает о моей затее, то… А после этого то уже не будет ничего, ну, ничего хорошего уж точно не будет.

–– Он же у тебя ФСБешник, – произнес Стас так, будто бы Макар был вором в законе, а не борцом с этими самыми законными ворами. Эта злоба в его голосе мне не очень-то понравилась.

–– И что? – скрестила я руки на груди, щурясь от негодования, которое пыталась взять под свой контроль.

–– Ничего, – недовольно буркнул он себе под нос и с какой-то нервозностью воткнул окурок в пустую пепельницу.

Глядя на него с подозрением, я допила свой остывший кофе и, вернув чашку на стол, спросила:

–– Это все, что ты знаешь о клубе?

Голос мой заметно вибрировал от напряжения, вызванного плохим поведением Смолова. Он вмиг уловил в нем шипящие ноты гнева, что и предопределило дальнейшее настроение разговора.

–– Не все, – усаживаясь ровно в кресле, начал он как-то высокомерно, с вызовом, что ли, – но прежде, чем сунуть свою известную всему городу физиономию в клуб, получи на это разрешение товарища Курганова.

–– А это еще для чего? – нахмурилась я, почему-то испытывая страх от одной мысли о встречи с этим таинственным Кургановым.

–– Я же сказал: клуб закрыт для посторонних. Да тебя даже на порог не пустят, особенно если узнают, – злобно хихикнул Станислав, раздражая еще больше и сильнее.

–– Вообще-то, я – журналист…

–– Поздравляю! – перебив, воскликнул он – я вздрогнула. – Конечно, такой себе аргумент, о-очень, знаешь ли, сомнительный, – протянул Смолов, попросту издеваясь надо мной. – «Кайман» – частная собственность и владелец вправе решать, кто будет посещать его, а кто, нет.

Высокомерно хмыкнув, я поднялась с кресла и направилась к выходу. Необходимо было срочно прервать беседу, ведь могло все окончиться плачевно: взаимными обидами и несколькими днями обоюдного молчания, а я не любила этого.

–– И еще, не забудь спросить разрешения у своего неадекватного муженька, чтобы он не бегал снова по офису в параноидальном припадке в поисках заговорщика и предателя, – вдогонку кинул он.

–– Снова? – переспросила я, обернувшись. – Ты это о чем?

–– А ты вроде бы не догадываешься, – вздохнул он, понимая, что сболтнул лишнего.

–– Он был в издательстве?.. Когда?

–– Ты лучше спроси, когда его тут не было?! – снова разозлился на меня Смолов. – Наверняка, нашпиговал здание всякими шпионскими штучками, чтобы рожей своей брутальной не светить лишний раз, ведь уже даже новые сотрудники узнают и здороваются при встрече, а то, не ровен час, гляди, спины гнуть начнут в реверансе и шляпы приподнимать. Да эти же ФСБешники – параноики!

–– У тебя температура?

–– Это у тебя температура, ну, или у твоего благоверного, – огрызнулся он, скривившись. – Скоро тебя на поводок посадит, как болонку, дабы ты ненароком в чужой кабинет не забежала, а то мало ли что… мало ли тут у нас кобелей на самовыгуле… – как-то манерно произнес друг, используя весь свой актерский талант, которого было многовато как для обычного журналиста.

–– Что?

–– Да ничего! – недовольно бросил он, уткнувшись взглядом в экран ноутбука. – Ты извини, мне статью сегодня нужно сдать, – сообщил Смолов, вежливо намекая на то, что мне пора бы убраться из его кабинета прочь, дабы не раздражать своим присутствием.

Хмыкнув напоследок, я вышла в длинный коридор, хлопнув дверью, чтобы дружок уж наверняка понял, что я в негодовании.

Я прекрасно знала, что Макар в последние годы – особенно – стал невыносимо ревнив, но о том, что он в чем-то подозревает Стаса и меня, не догадывалась. Мы со Смоловым знакомы много лет и никогда я не давала повода мужу подозревать меня в изменах, по крайней мере, с ним – уж точно. Но, похоже, Макар не нуждался в поводах, просто не веря и не доверяя мне по умолчанию.

Следующим утром я таки решила испытать удачу на прочность и встретиться с загадочным и двуликим Кургановым, дабы получить разрешение на посещение клуба. А цель посещения была достаточно примитивной и легко узнаваемой: сколько бы Макар не убеждал меня в том, что правоохранительные органы активно ищут убийцу Дани, я прекрасно понимала, что это не так. Я уже давно осознала, что смогу и сама найти эту озверевшую сволочь, с особой жестокостью и хладнокровием лишившую молодого перспективного спортсмена жизни. Так вот, начать поиски я решила именно с клуба. Данила много лет являлся его членом и посещал практически каждый день, но при всем при этом я о нем абсолютно ничего не знала. А ведь у меня давным-давно закралась мысль, что причиной убийства брата могло стать именно его членство.

Дождавшись, пока Макар уедет на работу, я подошла к шкафу-купе и, раздвинув матовые двери, внимательно осмотрела свой гардероб. Желание выглядеть легкомысленно и даже слегка глупо (а лучше не слегка), дабы не вызывать никаких сомнений в своих безобидных намерениях, заставило меня остановить выбор на короткой юбке цвета розовой пудры и такого же оттенка коротком жакете, из-под которого виднелась белоснежная полупрозрачная блуза с расстегнутыми верхними пуговицами. Я очень надеялась на то, что Руслан Курганов не является постоянным читателем газеты «В курсе» и моя физиономия, как выразился Смолов, ему незнакома. Если же это не так, то у меня могут возникнуть трудности.

Покрутившись у зеркала, я поспешно нанесла макияж: искусно изобразила черные стрелки на верхних веках, придала ресницам пышности при помощи туши и покрыла губы розоватым блеском, который сделал их более пухлыми и соблазнительными. Сунув ноги в сапоги на высоком массивном каблуке, я накинула болоньевую курточку и, повернувшись к большому зеркалу, осмотрела отражение. Признаюсь честно, меня оно совершенно не радовало (а даже немного шокировало), и было абсолютно чуждым: так отвратительно, неприлично и пошло я еще никогда не выглядела. Не знаю, какой лукавый бес дернул меня купить этот откровенный костюм, и когда именно это произошло, так и осталось для меня величайшей тайной. Раскинув русые пряди по плечам, я все же довольно улыбнулась, ведь первоначальная цель была достигнута: выглядела я достаточно легкомысленно и молодо. «Надеюсь, этому Курганову нравятся глупые наивные девицы», – произнесла я мысленно и, подхватив ключ от «Доджа» с комода, наконец-то вышла из квартиры.

Купе остановилось у непримечательного здания из красного кирпича, заняв свободное парковочное место под высоким фонарем. Сунув в карман удостоверение журналиста, я покинула салон и направилась в сторону входа. С трудом распахнув тяжеленную зеркальную дверь, я вошла в просторный холл и недовольно осмотрела хромированный турникет, нагло преградивший мне дорогу. Справа от входа за столом восседал мужчина в черной форме охранника. Он поднял на меня удивленный взгляд, после приподнял правую бровь и замер в ожидании.

–– Доброе утро, – улыбнулась я улыбкой невинного ребенка, а мужчина кивнул в ответ, оставив на своей физиономии невежливое недовольство с оттенком удивления. – Я – журналист газеты «В курсе», – похвасталась я своим красивым удостоверением. – Могу я увидеть Руслана Юрьевича Курганова?

–– Чисто теоретически – можете, – довольно улыбнулся охранник своему же остроумию и с насмешкой посмотрел на меня, вызывая неприятные чувства. – Вам назначена встреча? – выдержав короткую паузу, спросил он, рассматривая мой костюм, выглядывающий из-под расстегнутой куртки, будто нашкодивший ребенок из-под стола.

–– Нет.

–– Тогда я, увы, вынужден вас огорчить, – начал мужчина, – Руслан Юрьевич не принимает без предварительной записи.

–– Понимаете, – улыбнулась я еще шире, – я должна поговорить с ним прямо сейчас. Дело не терпит отлагательств.

–– Понимаю.

Он несколько долгих минут смотрел на меня с заметным подозрением и это показалось странным.

–– Так я могу встретиться с ним? – догадавшись, что эта пауза не случайна, я смутилась (похоже, мужчина принял меня за глупую дурочку и попросту глумился надо мной).

–– Я же ясно сказал, – закатил он глаза, утомившись от моей непонятливости, – по предварительной записи.

–– Черт, – театрально изобразила я отчаянье, припудренное испугом. – Ну все, теперь меня непременно уволят.

–– Ну ладно, сейчас попробую вам помочь, – сжалился охранник и потянулся к мобильному, лежащему на столе перед ним. Он пару раз коснулся сенсорного экрана большим пальцем и прижал его к щеке. – Руслан Юрьевич, тут, внизу, журналист какой-то там газеты – не помню названия – требует немедленной встречи с вами и пытается проникнуть в здание, – протараторил мужчина в микрофон, а я аж рот раскрыла от услышанного. – А я так и сказал… Да вы что, Руслан Юрьевич?! Нет, конечно! Ну, на журналиста она не очень-то похожа, но удостоверение соответствующее имеется, – он внезапно замолчал, уставившись на меня, а я уставилась на него, пребывая в полнейшем шоке. – Да, она, – кивнул охранник в подтверждение словам, – вам не послышалось. Нет, я ее раньше никогда не видел. Хорошо. Понял.

Опустив телефон на стол, он поднял на меня глаза, пытаясь рассмотреть фигуру, спрятанную под курткой (не знаю, может быть, он навскидку пытался понять, представляю ли я угрозу для его шефа, а, может, думал, что заметит кобуру подмышкой). Из-за его долгого молчания я настроилась на обреченный вздох, но он наконец-то произнес:

–– Поднимайтесь на третий этаж. Черная дверь в самом конце коридора.

Я стояла неподвижно, пытаясь поверить своим ушам, а мужчина тем временем уже освобождал мне проход нажатием кнопки на панели, расположенной прямо перед ним. На дисплее турникета вспыхнула ярко-зеленая стрелка, при этом он умудрился как-то забавно пикнуть, а затем еще и щелкнуть. Толкнув хромированную трубу вперед, я кивнула охраннику и, мысленно расхваливая себя за изобретательность и прекрасный актерский талант, направилась к лифту.

Поднявшись на третий этаж, я покинула просторную зеркальную кабину и слева сразу же заметила цель – черную глянцевую дверь. От чего-то странное волнение возникло во мне, мешая расслабиться и ощутить любимую мною самоуверенность, придающую силы. К двери я подошла тихо, словно опытный домушник, и так же тихо постучала, но на мой стук никто не отреагировал должным образом: ни тебе «Да-да, войдите», ни «Проходите, пожалуйста», ни банального «Кто?» не прозвучало в ответ.

Ждать приглашения я не стала, поэтому опустила серебристую ручку и вошла в просторный темный кабинет. За длинным столом, разместившимся прямо напротив входа, сидел мужчина в черном классическом костюме и белоснежной рубашке, исподлобья наблюдая за мной. Его галстук цвета темного шоколада подчеркивал карий оттенок глаз, привлекая к ним особое внимание. Этот его взгляд, словно вампир, впившийся в шею жертвы, не позволял чувствовать себя в безопасности.

Стараясь не поворачиваться к мужчине спиной, я прикрыла дверь, продолжая нагло рассматривать объемное, большое туловище, наглядно демонстрирующее его прежнюю жизнь. Телосложение Курганова просто кричало о его спортивном прошлом, а возможно и о настоящем тоже. Широкая грудная клетка раздувалась от неспешного глубокого дыхания, а плечи практически полностью скрывали спинку большого офисного кресла. Гладковыбритое лицо особо не привлекало к себе внимания, демонстрируя недобрый внимательный взгляд. Короткие смолисто-черные волосы блестели в свете солнечного луча, вползающего медленно в окно и кротко касающегося его маленькой – в сравнении с торсом – головы.

–– Доброе утро, – произнесла робко я, наконец-то очухавшись от поразившей меня картины, и, чтобы не терять время зря, достала из кармана удостоверение. Оказавшись у стола, я сунула его Курганову прямо под нос, а спустя секунду, захлопнула как-то демонстративно, что ли, быстро вернув в карман. Думаю, он и прочесть-то ничего не успел, но синюю печать заметил однозначно.

–– Доброе, – произнес холодно мужчина, пристально гладя мне в глаза. – Присаживайтесь, – мельком взглянул он на кресло, у которого стояла я, продолжая осматривать безразличное, лишенное всякого интереса лицо.

Я стянула куртку с плеч и села в кресло, опустив ее на колени, тем самым прикрыв подол неприлично короткой юбки, которая вызывала даже во мне смущение и стыд, хотя раньше я не страдала от подобных недугов.

–– Меня зовут Дарья Сереброва, я – журналист газеты «В курсе», – произнесла я, прислушиваясь к откровенной дрожи собственного голоса.

–– Да, я умею читать, – сообщил Руслан, а я растянула губы в глупой улыбке, желая избавиться от маски испуга, прилипшей к коже. Она парализовала мышцы, позволяя физически ощущать ее наличие. – Чем могу быть полезен?

–– Мне заказали ряд статей о клубе… – бодро начала я свою придуманную заблаговременно речь, но Курганов тут же беспардонно меня перебил:

–– Кто заказал? – приподнял он черные брови чуть выше обычного их положения, делая вид, что удивлен, хотя его лицо все еще было облачено в безразличие, словно в балаклаву.

–– Министерство физической культуры и спорта области, – не думая ни секунды, ляпнула я первое, что пришло в мою глупую голову, а Руслан нахмурился.

–– Для чего? – ничуть не веря в мою ложь, спросил он, откинувшись на высокую спинку кресла (хотя нет, он все же был выше спинки).

–– Чтобы привлечь интерес молодежи к спорту, рассказать об успехах ваших бойцов и о мастерстве тренерского состава… – опять же воодушевилась я, но, так и не окончив предложение, резко замолчала, ощущая неудобство под его недоверчивым взглядом.

–– Какое дело Минcпорту до наших бойцов? – нахмурил брови Руслан еще сильнее. – На соревнованиях они не представляют ни область, ни страну.

–– Нет? – зная, что раньше было иначе, я удивилась, поспешно копаясь в голове в поисках весомых аргументов. – Но ведь ваш клуб достаточно известен как в России, так и за ее пределами…

–– И что? – спросил он безо всякого интереса, так и не обнаружив в моих словах ни йоты логики.

–– Послушайте, – понимая, что убедить Курганова у меня не получается, я решила воспользоваться последним шансом, – вероятнее всего, это проверка моего руководства (я слышала, они всегда так поступают с новыми сотрудниками), но, если я не сдам статьи в срок, меня попросту уволят.

–– И что? – повторил он вопрос, еще сильнее нахмурив брови.

–– Ничего, – разозлившись, буркнула я, понимая, что мой план летит к черту на рога. – Извините, что отвлекла вас от работы, – произнесла я, поднимаясь с кресла и сжимая все сильнее пальцы, впивающиеся в мягкую ткань куртки.

–– И вы вот так просто сдадитесь? Отступите? Где же ваша журналистская хватка? – неожиданно спросил Курганов, остановив меня в полушаге от выхода. Я обернулась. – Присядьте, – кивнул он на то же самое кресло, рассматривая мою фигуру, облаченную в зефирно-розовое безобразие.

Вернувшись на место и прикрыв подол курткой, я с ожиданием взглянула на гендиректора. Наклонившись вперед, он облокотился о глянцевую столешницу и, мельком взглянув на наручные часы, опоясывающие кожаным ремешком правое запястье, произнес:

–– Я готов вам помочь, только при условии, что все ваши статьи в первую очередь будут ложиться на мой стол.

–– Для чего? – испугалась я, ведь даже не собиралась ничего писать и уж тем более сдавать материалы в печать, понимая, что отец никогда на это не пойдет.

–– Для того, чтобы мифы и легенды не появлялись в газетах, – спокойно объяснил он. – Или вы хотели печатать провокационные статейки на страницах вашей «желтой прессы»? – спросил Руслан прямо в лоб, глядя на меня с подозрением, а я растерялась от его прямолинейности. – Ну? Так что? – поторопил он меня, желая услышать решение немедленно.

–– Я согласна, – тихо произнесла я, понимая, что теперь необходимо уговорить отца напечатать хотя бы одну оду клубу, о котором он даже говорить в его присутствии запрещает (а так как папа является владельцем и по совместительству главным редактором газеты, я не могла без его ведома сдать в печать ни одной статьи).

–– Хорошо, – кивнул Руслан и, выдвинув верхний ящик стола, достал красную папку, поместив ее перед собой. – Я выпишу пропуск, чтобы вы могли посещать клуб, и поставлю в известность администратора, а уже они познакомят вас с нашими именитыми тренерами, – говорил он медленно, шурша бумагами в поисках неясно чего. – А вот с бойцами вам не стоит общаться, – как-то оригинально зажав ручку в пальцах, произнес холодно и угрожающе он.

–– Почему нет?

–– У них нет времени на подобные глупости, – недовольно глянул на меня Руслан. – Их задача – подготовка к турниру, а не бесполезная пустая болтовня. Тем более, что каждый тренер способен рассказать о своих подопечных достаточно для того, чтобы вы могли написать о них… – внезапно он замолчал, а после, почесав висок, добавил: – Ну, то, что вы там писать собрались, – почти что получилось объяснить у него. – Позвольте ваш документ.

Курганов протянул ко мне руку, размером походившую больше на лапу гризли, а я замерла от ужаса и на всякий случай перестала дышать, прикинувшись неживой, но вовремя опомнившись, принялась искать в карманах куртки корочку, чтобы от долгого ожидания он не переменил своего решения. Наконец-то удостоверение оказалось в моей руке, и я поспешила его протянуть гендиректору. Аккуратно изымая его из моих дрожащих пальцев, он заметил обручальное кольцо и тут же взглянул в мои глаза, насмешливо хмыкнув. Неловкость заставила смущенно опустить взгляд, что позволило мне, между прочим, тоже обнаружить на его безымянном пальце правой руки кольцо.

Курганов заполнил бланк пропуска и, поставив свою размашистую подпись и круглую печать, вложил его в удостоверение, вернув мне.

–– Буду с нетерпением ждать вашу статью, Дарья Александровна, – все с той же насмешкой глядя на меня, произнес негромко он, словно желая довести меня до исступления, но я была сегодня хорошей девочкой и держала себя в руках (правда, из последних сил, но держала). Не в моих интересах была демонстрация моего «золотого и покладистого» характера.

–– До свидания, – тихо сказала я, понимая, что гневная дрожь в голосе становится слышимой.

Поднявшись с кресла, я поспешила покинуть кабинет. Эта спешка была вынужденной мерой. Зная себя, чувствуя и понимая сигналы организма, я была уверена в том, что еще несколько минут и Руслан узнает, что я представляю из себя на самом деле. И уж тогда точно не пустит меня даже на порог клуба.

–– Всего доброго, – снова хмыкнул он, как только я взялась за дверную ручку.

Выскочив как ошпаренная в коридор, я содрогнулась в злобной конвульсии и, плотно закрыв за собою дверь, процедила сквозь зубы: «Придурок».

Уж очень мне не понравился этот Курганов. Самоуверенный, наглый мужлан, изображающий из себя вельможу. Наверняка всего несколько лет тому назад, он махал кулаками на ринге, а сейчас делает вид, что с рождения занимает место на царском троне.

Недовольно фыркнув всего раза два-три, – тем самым установив рекорд по сдержанности – я покинула здание клуба, направившись в издательство. Передо мной стояла еще одна нелегкая задача: уговорить отца напечатать хотя бы несколько статей о «Каймане». Но это было уже куда проще.

Всем известно, что отцы влюблены в своих дочерей до нездорового безумия. Вот и мой папочка был в некоторой степени безумен от любви ко мне. Все детство он потакал моим капризам, взращивая во мне монстра. Монстр вырос – капризы тоже. Отец страдал от капризного монстра, но по-прежнему любил его без памяти (хотя последние годы, мне кажется, делал вид, что любил). Да и к тому же актерский талант никогда меня не подводил. Самое действенное оружие (практически летальное, крупнокалиберное, дальнобойное) – слезы. И как бы папа не артачился, стоило смахнуть соленую каплю со щеки, как его мужское черствое и ледяное сердце таяло прямо на глазах, смягчаясь. Вот и в этот раз вооружившись до зубов, я отправилась к отцу.

Первые полчаса он изображал из себя строгого редактора, затем – такого же строгого отца, после стал больше походить на папу, но все еще не очень сговорчивого и доброго. «Ну сам напросился», – подумала я, всхлипнув от фальшивого отчаянья. Всего один залп – и безоговорочная капитуляция, сдача в плен и легкая победа (но, как говорится, легких побед не бывает!).

Понедельник. Вечер. Я с гордо поднятой головой вошла в теплое помещение клуба и, заприметив внимательно наблюдающего за мной охранника, – абсолютно незнакомого, лысоватого и видимо напряженного, походившего на цепного пса, – покрутила перед его серой морщинистой физиономией новеньким пропуском. Мужчина для чего-то раздул ноздри, словно пытался уловить запах свеженькой синей печати, и, скорчив неприятную гримасу, устранил предо мною преграду в виде турникетной трубы.

Администратор «Каймана» познакомил меня с Яном Ветровым – старожилом клуба. Он был старшим тренером, и знал каждого бойца лично, поэтому уверенность в том, что знал он и Данилу тоже, воодушевляла. Ведь избрание верного пути для движения к желанной цели являлось приоритетом, так как движение по пути ложному только бы попусту тратило ценное время, которого у меня оставалось все меньше и меньше. Ян – довольно-таки общительный мужчина средних лет, но крайне осторожный в выборе тем для разговоров и очень разборчив в вопросах, на которые готов был давать ответы. Некоторые – особенно неудобные – вопросы оставались и вовсе без внимания, некоторые удостаивались сухих кратких ответов, а вот на приятные – непосредственно касающиеся его работы – он отвечал вполне охотно и даже порой крайне эмоционально, но, как правило, эти вопросы были заданы мною лишь для того, чтобы не вызвать подозрений, поэтому ответы я слушала не особо внимательно и без особого интереса.

Стоя у ринга, мы с Яном наблюдали за тренировкой совсем юных бойцов. Он, периодически отвлекаясь от них, что-то рассказывал мне, а я, пристально глядя на светлокожего невысокого парня, ловила себя на мысли, что он неимоверно похож на моего любимого маленького братика, который так страшно окончил свою карьеру в ненавистном мне клубе.

Как-то следователь имел неосторожность проболтаться, что, по его мнению, брата убил вовсе не случайный залетный хулиган, а, вероятнее всего, профессионал, а еще вероятнее – профессиональный боец. Он даже умудрился шепнуть мне предположение, что Данила погиб на арене во время боя и, скорее всего, какого-то неофициального (подпольного) без правил. Ведь если бы это произошло во время соревнований, то, во-первых, ему бы непременно оказали первую медицинскую помощь, после чего доставили бы в больницу, а во-вторых, ни один судья не допустил бы подобного. Но его предположения и догадки так и не стали материальны, оставшись устным творчеством (то бишь сказкой) талантливого, но продажного либо трусливого следователя. В деле появились какие-то вымышленные персонажи, нереальные события, большинство фактов приобрело научно-фантастический окрас, в общем, дело стало походить на «сборную солянку» из произведений братьев Стругацких, а вскоре, дабы никто не помер со смеху, прочитав эту околесицу, ее отправили в долгий ящик.

Теперь у всех на слуху – да и на языке тоже – был какой-то жестокий гастролер, разбойник с большой дороги, а именно: с федеральной трассы М5, ведь тело Данилы я обнаружила в двух километрах от «Урала». Я всегда жалела о том, что вообще решила принять участие в поисках, лишив себя навечно крепкого сна и заменив его жуткими кошмарами: забитое до смерти тело брата, погребенное под полусгнившей мокрой листвой и ободранными с деревьев сучьями, и лицо, которого попросту не было… маска… черная маска из крови и грязи, которая каждую ночь стоит у меня перед глазами, накручивая жизненный пробег, что стремительно приближает к смерти.

–– Добрый вечер, – послышался мужской голос за нашими спинами, а я, вернувшись в реальность, обернулась. Позади стоял Курганов и, сунув руки в карманы брюк, рассматривал меня с неприкрытой наглостью. – Ян, займись делом! – с каким-то недовольством приказал он, осмотрев меня с ног до головы, причем нарочно и очень даже демонстративно, наверняка желая, чтобы я заметила этот тщательный осмотр.

–– Хорошо, – согласно кивнул Ветров и поспешил покинуть наше общество, дабы не провоцировать шефа на гнев.

–– Вы много трудитесь, Дарья, – растянул Руслан губы в улыбке, – а это, как известно, весьма вредно для здоровья.

–– А вы, я смотрю, и вовсе не утруждаетесь, оттого, по-видимому, и пышете здоровьем, – язвительно заметила я, а Курганов хмыкнул и, изъяв руки из карманов, повторно произвел осмотр моей фигуры, облаченной в серый брючный костюм, словно в стальные латные доспехи, именно для таких осмотрительных мужчин, как гендиректор «Каймана».

–– Как вы смотрите на то, что мы остаток вечера проведем в каком-нибудь более приятном месте? – спросил он, не обращая ни малейшего внимания на мою язвительность. – Например, выпьем по бокалу вина…

Заслышав пьянящее слово с ярким виноградным ароматом, сердце дрогнуло. Так как Макар не позволял мне прикасаться к спиртному, я искала любую возможность расслабиться где-нибудь на стороне, как правило, на левой, чтобы получить порцию чего-нибудь горячительного, мечтая о забытье и крепком сне вне кошмаров.

–– Ну, если только по бокалу, – робко произнесла я, несмело кивая.

Небольшой, но вполне уютный и приличный бар располагался справа от клуба, через дорогу. Яркий интерьер в стиле диско привлекал внимание необычными деталями: разноцветные пластиковые стулья обтекаемой формы и такие же цветные круглые столики гармонично смотрелись в дуэте; маленький танцпол, выложенный разноцветными кубиками стеклянной плитки, и виниловые пластинки, изображенные на стене, возвращали во времена молодости родителей.

Опустившись на стул, я взглянула на молодую стройную девушку в красном фартуке, подошедшую к нам. Руслан сел напротив и принял из ее рук предложенную винную карту, сразу же уткнувшись в нее выискивающим взглядом. Мне же было предложено меню, от которого я вежливо отказалась (что-то на меня нашло этим вечером, вызвав симптомы вежливости), впрочем, как и от карты вин, доверив выбор алкоголя мужчине (так как меня не интересовало удовольствие от процесса, а интересовало удовольствие от результата).

–– Бутылку красного полусладкого вина «Курни» и виноград, пожалуйста, – наконец определился Курганов. – Дарья, вы закажете что-нибудь еще? – спросил он, глядя на меня поверх кожаной папки карты.

–– Нет, спасибо, вина будет вполне достаточно.

–– Какой виноград вы предпочитаете? – поинтересовалась девушка, обращаясь к Руслану, который никак не мог наглядеться на мою неземную красоту.

–– Непринципиально, – ответил он так, будто отмахнулся от нее, и снова уставился на мое мистически притягательное лицо. – Дарья, предлагаю вам перейти на «ты». Думаю, так будет более комфортно общаться. Да и ни к чему нам эти официальные замашки.

–– А мы будем общаться?

–– Я просто уверен в этом, – высокомерно приподняв подбородок, решил обрадовать меня Руслан, а я фыркнула, не испытывая радости абсолютно. – Ну так что?

–– Мне все равно, – медленно и с любопытством окидывая взглядом полупустой зал, пожала я равнодушно плечами.

–– Вот и хорошо, что ты «за», – воодушевился он, достаточно странно интерпретировав мое безразличие и равнодушие. – Значит, ты работаешь в газете «В курсе»?

Я нахмурилась и поместила на него взгляд, утратив интерес к неинтересной публике.

–– Ты ведь умеешь читать, – напомнила я и, скрестив руки на груди, намеренно хмыкнула, всем своим видом демонстрируя сомнение в его умении в принципе различать буквы.

–– Интересно, – начал Курганов с наигранной задумчивостью, – будущих журналистов в институте обучают стервозности или вы рождаетесь такими?

–– Не знаю, – театрально пожала я плечами, решив тоже показать талантливую игру профи, – я получила образование в университете.

Руслан негромко рассмеялся (наигранно, естественно), вызывая недоумение. Его веселую сценку прервала официантка, вернувшаяся к столику с подносом и, разместив по центру большую корзинку с разноцветными гроздями винограда, схватилась за длинное горлышко бутылки, намереваясь вкрутить спираль штопора в пробку.

–– Спасибо, я сам, – не позволил ей этого сделать Руслан.

Не возражая против самообслуживания, она ловко подхватила поднос и направилась к вновь прибывшим посетителям, нацепив на лицо улыбку радушия и приветствия.

Курганов откупорил вино и, наполнив бокалы багряной жидкостью, протянул один из них мне, при этом глядя в глаза, да так пристально, что я даже на мгновение замешкалась, смутившись. Приняв подношение, я коснулась ободка губами, предварительно их облизнув (что вызвало антипатичную мне улыбку у Руслана), и сделала небольшой глоток, притаившись в ожидании такой желанной и долгожданной легкости, как лакомой добычи. Она должна была медленно и постепенно наполнить кровь теплом, дабы напряжение в мышцах растаяло от повышения температуры тела. Сначала мышцы, а затем и голова лишаются усталости (и это ничего, что с каждой выпитой порцией голова продолжает лишаться чего-либо, а в итоге становится полой и безумной). Курганов последовал моему примеру и, отпив вино, сунул розовую ягоду винограда в рот. Когда же мой бокал опустел, я наконец ощутила то, что всегда дарило покой и умиротворение – неспешность всех процессов. Руслан поспешил наполнить его снова (ибо нет никакого смысла таре бесцельно пустовать).

Я не помню, в какой момент на нашем столике появилась очередная бутылка, не помню, о чем говорил мне Руслан, и что отвечала я. Моя память была стерта алкоголем напрочь, подчистую, бесследно. Ощутив головокружение и тошноту, я пожелала покинуть бар – Курганов не стал возражать. Каким-то волшебным, загадочным образом мы оказались на парковке клуба (как это произошло я, между прочим, тоже не помню, а вот как искала ключ от машины, на удивление, помню отлично). Заметив черный брелок в моей руке, Руслан тут же замотал головой и схватил меня за запястье.

–– Ты что, в таком состоянии сядешь за руль? – опешил он, пытаясь забрать у меня ключ.

–– В каком «таком состоянии»? – шипящим гневным голосом уточнила я, совершая попытку за попыткой освободить руку из его крепких пальцев.

–– Я тебя отвезу домой, – все еще желая отобрать у меня брелок, в ультимативной форме заявил раздраженный Курганов (а раздражала, по-видимому, его моя ловкость, ведь ключ по-прежнему был в моей руке и даже больше: мне удалось разблокировать центральный замок).

–– Ага, – продолжала шипеть я злобно, – а еще чего?

–– Да ты же на ногах еле стоишь!

–– Так я за рулем стоять и не собиралась, – дернула я резко руку, что и позволило обрести желанную, но, к несчастью, кратковременную свободу.

–– Дарья, не дури! – вновь ухватился Курганов за мое запястье, не оставив мне выбора.

Сунув ключ от «Челленджера» обратно в карман, я, соглашаясь, кивнула. Не отпуская моей руки, он повел меня к большому черному внедорожнику (классика жанра). Не сдержавшись, я насмешливо улыбнулась (нет, ну правда, выглядело это слишком уж стандартно: большой качок в черном классическом костюме и такой же большой черный джип – милее милого).

Курганов распахнул передо мной дверь и помог подняться на подножку, а затем и вскарабкаться на высокое пассажирское кресло. Усевшись за руль, он повернул ключ в замке зажигания – фары вспыхнули, наткнувшись на кирпичную стену здания, казалось, что именно это и послужило причиной гневного рычания автомобиля. Он даже вздрагивал так же, как и я от злости. «Джип» резко дернулся и откатился назад, позволяя рассмотреть не только кирпичную кладку и окна второго этажа, но и малозаметную, непримечательную вывеску с названием клуба. Руслан как бы вскользь коснулся моего профиля взглядом и, вывернув руль влево, направил чем-то недовольного гиганта в сторону дороги. Тот перепрыгнул невысокий поребрик, минуя закрытый шлагбаум, и выскочил на проезжую часть.

–– Куда тебя везти?

–– К Белому генералу, – посмотрела я на его выражение лица, ставшее прозаичным.

–– К кому? – задал Курганов ожидаемый мною вопрос.

«Ну естественно», – улыбнулась я, щурясь от удовольствия (хотя нет, щурилась я от превосходства).

–– У бульвара Скобелева останови, – продолжала улыбаться я, поглядывая искоса на его недовольную физиономию.

–– Как скажешь, – буркнул он, стараясь не замечать моего насмешливого взгляда.

Внедорожник резко сбавил скорость и тут же сиганул в темный переулок, зажатый между двумя старыми пятиэтажками. Вой поднялся вверх, к самым крышам, но ударившись о низкую облачность, рассыпался в пространстве. Автомобиль ловко прыгал по выбоинам и ямам, практически не замечая их под дорогущими покрышками (на которые я обратила внимание, кстати, еще на парковке клуба). Минут семь экстремальной езды по разбитым в хлам дорогам, плутания по неосвещенным придомовым проездам – и машина с пугающим рычанием выскочила на улицу Есенина, которая была ничуть не лучше предыдущих. Еще минут через пятнадцать внедорожник стал приятно пощелкивать поворотником, прижимаясь все плотнее к обочине своим грузным кузовом, а затем, юркнув в парковочный карман, заглох и даже фары потушил, будто бы пытался спрятаться от несуществующих преследователей.

Улица была как-то подозрительно пустынна. Купола храма отражали свет лунного диска, добавляя своему экстерьеру чуть-чуть мазков мистики и таинственности. Наклонившись вперед, я взглянула на Михаила Дмитриевича и вновь улыбнулась, поместив глаза на Руслана, тоже взглянувшего на бюст полководца, а после – на меня. Избавившись от улыбки, я глубоко вдохнула, но выдохнуть не сумела, наткнувшись на взгляд Курганова. Его глаза так пристально всматривались в мои, что мурашки стремительно заселяли кожу, особенно на спине. Я не только слышала его тяжелое дыхание, я видела его воочию. Пробудившаяся нервозность напомнила о необходимости покусывать губы, что я и стала делать абсолютно неосознанно. Естественно, это привлекло внимание Руслана. Он уставился на мои губы, задышав еще тяжелее и громче. Моя подрагивающая все от той же нервозности рука попыталась наощупь определить расположение ручки, чтобы открыть дверь и помочь мне незамедлительно ретироваться. Вот только салон внедорожника был таким же большим, как и его кузов, поэтому я даже до двери дотянуться незаметно не сумела. Обратив внимание на неугодное ему шевеление, Курганов мгновенно схватил меня за плечо, придвинувшись ближе. А затем все произошло так стремительно, что понять, осознать, осмыслить, проанализировать, дать оценку и принять какое-либо решение попросту не было возможности.

Более-менее я стала осознавать суть происходящего, когда была уже достаточно возбуждена. Достаточно для того, чтобы ответить на его жадный и какой-то животный поцелуй, на его увлекающую в пороки страсть; достаточно для того, чтобы я полностью подчинилась инстинктам, исключая из своего обихода слово «верность».

Пальцы Руслана утонули в моих прядях, а тело стало напряженным и твердым от сократившихся мышц. Его горячий влажный язык периодически касался моих губ, словно он знал мои слабые стороны; знал, что уничтожает здравый разум не хуже алкоголя. Дыхание Курганова было глубоким и быстрым, а губы с каждым разом становились все более настойчивыми и уверенными. Оттуда, где находился мой разум (если он вообще существовал), вернуться, не согрешив, абсолютно нереально. Но стоило Руслану, наклонившись к шее, вдохнуть аромат духов, как я молниеносно вернулась в реальность. Опьяняющие ноты Кирке на моей коже никогда не оставляли мужа равнодушным. Казалось, Макар сходит с ума, когда его губы касаются моей шеи, а нос при этом жадно втягивает аромат любимых им духов. Копируя привычки моего мужа, Курганов уберег меня от греха.

Отстранившись, я вцепилась пальцами в ручку и, распахнув дверь, выскочила из салона, быстрым шагом направившись вглубь бульвара, освещенного круглыми трехглавыми фонарями. Ноги машинально передвигались, а тело всё еще дрожало от возбуждения. Хватая морозный воздух ртом, я продолжала быстро идти вперед, желая оказаться как можно дальше от Руслана и как можно ближе к дому.

Ровно пять минут ходьбы – и я достигла пункта назначения. Остановившись у подъезда и медленно выдохнув напряжение, которое не позволяло дышать свободно, парализуя легкие, я приблизилась к невысокому кустарнику, коснувшись ладонями снежной шапки, лежащей сверху на нем. Снег таял под горячей кожей, покалывая ее морозными иголками и устраняя тремор рук. Даже алкоголь, словно дымка, растворялся в крови, освобождая мозг из-под гнета, только это чертовое возбуждение ограничивало свободу, желая целиком и полностью подчинить как сознание, так и тело. Прижав мокрые холодные ладони к щекам, я закрыла глаза (пытаясь убедить себя в том, что мной управляют гормоны, которым я не обязана подчиняться), как в голове сразу же возник образ Курганова, с какой-то звериной жадностью целующего мои губы. Горячая волна желания поднялась выше ватерлинии, лишив меня устойчивости. Пошатнувшись, я открыла глаза и осмотрелась вокруг, понимая, что необходимо попасть в квартиру и привести себя в чувство наконец, иначе это стремительное погружение на незнакомое мне ранее дно окончится очень плачевно для меня.

Как всегда неработающий домофон не стал чинить препятствия, позволяя свободно проникнуть в подъезд. Сердце, не сбавляя темпа ударов, продолжало с силой бить в грудь, напоминая, что его по-прежнему окружают острые предметы, в любой момент готовые вонзиться в тонкие мышечные стенки.

Поднявшись на шестнадцатый этаж при помощи лифта, я оказалась у черной двери, вспомнив, что ключ остался в салоне «Доджа», где-то между кресел (наверное). Вероятнее всего, алкоголь неплохо справлялся с человеческими страхами и фобиями, позволяя чувствовать себя бесстрашным воином. Вот и я, как княжна Ростовская, полная решительности и храбрости, вжала кнопку звонка в стену, замерев в ожидании (но, к моему величайшему сожалению, ждать долго не пришлось). Три щелчка в замке – и дверь распахнулась. Я с ужасом уставилась на демонический прищур Макара, лишившись и решительности, и храбрости в одночасье. Он, переступив порог одной ногой, схватил меня за руку и втянул в квартиру, после чего нарочито хлопнул дверью (эх, бедные, бедные соседи!).

–– Ты где была?

Я смотрела на смуглое лицо мужа, сохраняя молчание, ведь стоило мне только произнести хоть слово, как он вмиг бы понял и где я была, и даже что именно я там делала. А если вдруг мне бы взбрело в голову объясниться, используя ложь (что вполне естественно для меня), то этот изверг вдобавок без труда сумел бы определить, что именно я пила, в каких количествах и даже с какой скоростью я совершала данное противоправное действие. Но чем дольше я рассматривала гнев в бледно-голубых глазах мужа, тем больше чувствовала исчезновение ватерлинии в горячих волнах желания, возбуждения и вожделения. Страх, словно палубу корабля, накрывали эти самые волны, безжалостно ударяя в бок и заставляя крениться влево, в сторону инстинктов.

Макар замер, тоже всматриваясь в мои глаза, будто подозревая меня в чем-то. Спешно стянув с плеч куртку и бросив ее на пол, себе под ноги, я тут же повисла на его шее и впилась в губы поцелуем. Опешивший муж даже дышать перестал, настолько его шокировало мое неадекватное поведение, ведь никогда ранее и ничего подобного со мной не случалось (я, конечно, была очень инициативной всегда и во всем, но неадекватной – никогда). Я продолжала жадно целовать его влажные горячие губы, испытывая нестерпимые муки возбуждения и периодически издавая негромкий стон желания, чем-то походивший на урчание мартовской кошки. Макар попытался отстранить меня, схватив за плечи, но я-то знала, как этого не допустить, знала, что у нас одна слабость на двоих. Коснувшись языком губ мужа, я намертво вцепилась пальцами в ворот футболки и снова издала стон, дабы этот мужчина наконец-то понял, что побороть мое возбуждение ему тоже не под силу, как и мне. Тихий грубый стон в ответ и такой же грубый ответный поцелуй позволяли радоваться своей победе так же бурно, как и чужому поражению.

Омерзительное зимнее утро пускало солнечные зайчики мне в лицо, не позволяя оставаться в безкошмарном сонном мире как можно дольше (предпочтительно – вечно). Все же алкоголь позволял спать сладко и крепко, а не блуждать по лесу, как Красная Шапочка, в поисках приключений. Сощурившись от яркого теплого луча, я недовольно скривилась.

–– Просила же, шторы закрывать, – пробубнила я и, откинув одеяло, поднялась с кровати. – Ну что за человек?

Пульсация в висках являлась побочным действием моего красного полусладкого снотворного. Коснувшись их пальцами, я вспомнила Курганова, не соблюдающего инструкцию и продолжающего пичкать меня этой крепленой гадостью, превышая все допустимые дозы. Позже, оказавшись в кухне, я вспомнила генерала Скобелева, а вот какое он имел отношение к Курганову, понять мне так и не удалось. Наполнив высокий стакан водой и отправив туда же две большие таблетки аспирина, я уставилась на пузырьки, поднимающиеся пеной на поверхность.

–– Он целовал меня? – спросила я кого-то несуществующего и, оказавшись у окна, взглянула на купола Александро-Невского храма, отражающего теперь уже солнечный свет. – Вот черт! – вырвалось у меня.

Я вспомнила все. Абсолютно.

–– Черт, – повторила я уже намеренно и, осушив стакан, поплелась назад в спальню.

Необходимо было срочно привести себя в порядок и явиться в офис немедленно, если, конечно, я не желала слушать в пятисотый раз лекцию отца о том, что журналист – это прежде всего пунктуальность. Мои регулярные опоздания приводили папочку в бешенство (впрочем, как и оправдывающие меня несуществующие пробки на Московском, находящемся на другом конце города и от дома, и от издательства), и он внезапно вспоминал о своих родительских обязанностях: воспитывать и поучать, несмотря на то, что мне уже тридцать пять и я тяжело и неизлечимо замужем.

Душ смыл следы передозировки снотворным, декоративная косметика сделала лицо чуть довольнее и добрее, волосы, стянутые на затылке в хвост, вычли из возраста немного лишних цифр. Впихнув свое все еще подрагивающее тело в классический костюм, я прихватила куртку, дабы окончательно скрыть от посторонних нездоровую дрожь, и покинула квартиру. На такси добравшись до «Каймана», я не с первой попытки выбралась из салона, зато с первой закрыла дверь раритетной развалюхи, с горем-пополам доехавшей до клуба по ухабистым дорогам «горячо любимого» мною города.

Оставалось всего несколько шагов до моей безопасности, всего несколько шагов до моего недружелюбного вечно бурчащего и злобно рычащего алого защитника, как где-то недалеко послышался легко узнаваемый звук мотора. Машинальный поворот головы – и я застыла на месте, забыв о безопасности и о желании оказаться в ней. Черный «Коммандер», больше не вызывающий у меня насмешливой улыбки, как-то торжественно въехал на парковку. Не хватало только барабанной дроби и звука фанфар для более триумфального его появления, теперь вызывающего у меня не совсем положительные эмоции.

Автомобиль замер справа от входа в клуб и заглох. Из салона выбрался Курганов, застегивая на ходу полы пиджака. Нащупав на брелоке кнопку разблокировки замка, я прижала к ней подушечку большого пальца, продолжая с опаской поглядывать на Руслана, пока еще не замечающего меня. Он достал из машины несколько разноцветных папок и, сунув их подмышку, закрыл дверцу. Понимая, что Руслан все равно заметит меня (дело времени) и эта неподвижность бесполезна, я наконец аккуратно нажала на кнопку, словно от моей аккуратности эта злобная сущность беззвучно отключит сигнализацию. Но не тут-то было! «Демон» пикнул нарочно громче, чем обычно, еще и замками щелкнул демонстративно. Тихое зимнее утро, отсутствие транспорта на второстепенной дороге, прилегающей к парковке, полное безветрие – все это сделало меня центральной фигурой театра абсурда. Курганов повернулся и, машинально сунув свободную руку в карман брюк, каким-то странным взглядом осмотрел мою фигуру, облаченную в маскировочный костюм цвета мокрого асфальта. Вот только я не учла, что на фоне красного автомобиля эта маскировка произведет противоположный эффект. Он продолжал нагло рассматривать меня, щуря глаза то ли от яркого солнечного света, то ли от слабости собственного зрения. Резко дернув дверь на себя, я впрыгнула в салон и, ткнув дрожащим пальцем в кнопку «Старт», вцепилась в рулевое колесо. Тремор рук, от которого я сегодня ночью с таким трудом избавилась, вернулся вновь. С силой вжав газ в пол, я вывернула руль влево, еще раз глянув на неподвижного Курганова, на лице которого отражалась нехорошая, недобрая улыбка. Разозленный моей грубостью и резкостью «Демон» зловеще зарычал, уничтожая тишину улицы громким звуком выхлопа, и рванул с места, свистнув противно колесами. Расслабиться я смогла только тогда, когда клуб остался далеко позади.

«День промчался незаметно…» Дописанная мною пилотная статья о клубе была распечатана и помещена в папку. Она с нетерпением ожидала встречи с Кургановым, в отличие от меня. Такое дискомфортное волнение я не испытывала никогда ранее. Вспоминая этого странного мужчину, я непроизвольно кусала губы, практически этого не замечая. В чем заключалась его странность, вот так навскидку определить было невозможно, но она, несомненно, была. Курганов мне не нравился абсолютно, он раздражал и злил своей напыщенностью и необоснованной самоуверенностью, но при всем при этом вызывал желание оказаться в его обществе. Я всегда опасалась собственных желаний, ведь они не делали меня счастливой. Желания, которым я потакала, безжалостно уничтожали меня, делали жизнь невыносимой и обременяющей. Одно из таких желаний сейчас целиком и полностью контролирует мою жизнь. Оно всегда запирает клетку перед уходом и старается не открывать ее даже по возвращении. Это желание, сулившее счастье, взаимопонимание, уважение, доверие, свободу, равноправие и независимость сейчас держит меня мало того, что в клетке под замком, так еще и в опутенках.

Выдвинув верхний ящик тумбы, я достала подаренный братом сборник стихотворений и, разместив его перед собой на столе, внимательно осмотрела лицо красивого молодого мужчины, вызывающего не только теплые положительные эмоции, но и леденящую душу боль, сожаление и неприемлемую мною жалость. Эти голубые глаза привлекали внимание, а завитки на голове цвета спелой пшеницы вызывали желание прикоснуться к ним пальцами. Часто рассматривая в зеркале отражение собственных глаз, я видела в них то же, что вижу сейчас на этом изображении, в этих светлых глазах: отсутствие счастья. «А что, если в глазах цвета ясного неба в принципе не бывает счастья? В глазах брата тоже не было ничего подобного, даже когда на его шею вешали золотую медаль, там, в бескрайней голубизне радужки, я не замечала того, что хоть немного бы походило на эту эфемерную эмоцию. Да и в холодных глазах мужа тоже нет никакого счастья. А есть ли оно вообще?» – погружалась я в грустные мысли, рассматривая обложку книги с изображением Сергея Александровича Есенина до какого-то нездорового трепета любимого мною. Открыв сборник где-то посередине, я тяжело вздохнула и грустно улыбнулась. Он, словно отвечал на вопрос, пытаясь развеять все мои сомнения. Читая эти прекрасные строки, я с трудом сдерживала ставшие обыденностью слезы:

О верю, верю, счастье есть!

Еще и солнце не погасло.

Заря молитвенником красным

Пророчит благостную весть.

О верю, верю, счастье есть…

Вернув книгу в шкаф, я поднялась с кресла и несмело коснулась папки со статьей кончиками пальцев.

–– Я должна, – прошептала я, поднимая ее со стола дрожащей рукой. – Процесс достижения цели не уживается с трусостью.

Стянув куртку со спинки кресла, я прижала папку к животу и вышла из кабинета, продолжая мысленно убеждать себя в том, что мой характер позволит выполнить все пункты негласного плана и не отступить ни на шаг.

Спустя полчаса автомобиль оказался на парковке, которую так стремительно покинул утром, оставив черные следы от покрышек на очищенном от снега асфальте. Я взглянула на по-прежнему стоящий «Джип» гендиректора у входа и, выдохнув напряженный воздух, подняла папку с пассажирского кресла и покинула теплый салон. Дрожь в ногах от волнения не позволяла передвигаться уверенной грациозной походкой, что превращало меня в маленькую неуверенную в себе девочку, готовую сдать позиции и подчиниться трусости, которая всегда жила во мне, просыпаясь в самые неподходящие моменты.

Да, я была труслива и от этого слаба. Маленькая, беззащитная, слабая, неприспособленная к существованию в недружелюбном стаде, – я предпочитала нападать, а не защищаться. Тяжело держать оборону, когда ты сломлен. Авангард, наступление, напор и натиск, видимость уверенности и решимости – превентивная мера наступления неприятеля. Я никогда не надеюсь на пакт о ненападении, ведь знаю, что оно неизбежно. Благо, у меня было достаточно времени, чтобы в этом убедиться. Поэтому, каждый день переступая через собственную трусость, слабость и беспомощность, я иду в атаку, выставляя вперед штык, но не для самозащиты, а для нападения. Может быть, именно по этой причине все и считают меня невоспитанной и слишком агрессивной? поэтому не стесняются напоминать мне о моей стервозной сущности? поэтому меня воспринимают как равного себе соперника не только женщины, но и мужчины? поэтому стараются сделать больно, вызывая еще больше агрессии и ненависти? Я не божья тварь, я есть творение общества.

Я вошла в освещенное люминесцентными лампами помещение и, сунув пропуск в лицо охраннику, толкнула турникет, продвигаясь вперед. Лифт замер на третьем этаже. Я повернулась к зеркальной стене кабины и еще раз попыталась рассмотреть в лазурной грусти счастье. «Где же оно, Серёжа Александрович?» Вздох разочарования – и я вышла в коридор, прижав папку плотнее к себе. Пальцы коснулись прохладной металлической ручки, а я вдруг подумала о том, что рука брата наверняка тоже прикасалась к ней неоднократно. Запрещая себе погружаться в мысли, лишающие брони, я вошла в кабинет.

Курганов совершенно равнодушно взглянул на меня и, кивнув, указал рукой на кресло.

–– Пожалуйста, присаживайтесь, Дарья Александровна, – голос, такой же равнодушный, как и взгляд, был негромким и монотонным.

Присев на самый край (ибо зашла только отдать), я опустила папку перед Кургановым, вот только он даже внимания на нее не обратил, всматриваясь в мои глаза. «Ищи-ищи, – мысленно сказала я, – его там нет». Я тоже смотрела ему в глаза лишь для того, чтобы он не уличил меня в трусости, которая так ловко дергала за нити, управляя мной, словно низовой театральной куклой.

Наконец-то Руслан, лишившись надежды рассмотреть несуществующее счастье в бледной голубизне, опустил взгляд на папку. Казалось, он удивлен ее загадочным появлением на практически пустом столе. Курганов достал лист с текстом и скользнул взглядом по черным строкам, а затем опять уставился мне в глаза.

–– Это что? – все тот же равнодушный голос не нуждался в ответе. В нем не читался ни интерес, ни любопытство, что говорило о полной отстраненности его обладателя от происходящего.

–– Обещанная мною статья.

–– Ну да, – произнес Курганов, словно согласно регламенту. – Я позже прочту. Вы можете идти работать, – опуская белый лист на папку, добавил он как бы невзначай.

Оказавшись за дверью, я облегченно выдохнула, понимая, что напряжение постепенно растворяется во мне. «А может быть, он не помнит ничего?» – понадеялась я на ненадежную память Руслана, но прекрасно понимая, что помнит он все, да к тому же наверняка в мельчайших подробностях, повторно выдохнула. Эта его бездарная игра в амнезию с примесью безразличного равнодушия наводила на мысль о каком-то коварном замысле. «Несомненно, эта тактика ближнего боя продумана в мельчайших деталях и должна нанести мне сокрушительное поражение, а его привести к победе», – мне безумно понравилась собственная мысль, вот только смысла в ней я не обнаружила. Ни смысла, ни логики. Но все же я была на все сто уверенна в том, что Курганов задумал что-то эдакое, вот только что именно, придумать никак не могла. Понимая, что с фантазией у меня серьезные проблемы, я обреченно махнула рукой и вошла в лифт.

Стоя у восьмиугольной клетки арены рядом с Яном, я наблюдала за молодыми бойцами, погружаясь в воспоминания о сегодняшней ночи: страстный поцелуй с Кургановым, жадный секс с мужем – изводили мысли и расшатывали психику, словно маленькие обезьянки – прутья клетки.

–– Ну что ты творишь?! – воскликнул Ветров, а я вздрогнула от неожиданности и громких нот его голоса. – Димка, да соберись ты наконец! – разозлился он. – Всё, свободны! На сегодня достаточно этого позора! – сказал Ян мужчинам, а те поспешили покинуть арену, дабы не раздражать и без того раздраженного тренера.

–– Что-то не так? – взглянула я на его уставшее лицо.

–– На это просто невыносимо смотреть, – вздохнул тяжело он. – Извини. Просто раньше у Димки был прекрасный партнер. Данила ни на минуту не позволял ему расслабиться, а этот… – Ветров махнул рукой, а я замерла в оцепенении.

–– Данила? – переспросила я.

–– Что? – испуганный, растерянный голос вызвал подозрение.

–– Ты сказал: был некий Данила…

–– Сказал… – кивнул Ветров, понимая, что талант: держать язык за зубами не его конек.

Он был настолько напряжен, что не заметить и не обратить на это внимания было невозможно.

–– И куда ж он делся? – придавая голосу безразличие, спросила я, рассматривая пустующую клетку.

–– Умер, – ответил Ян так быстро, словно ответ был стандартным и заранее подготовленным. Похоже, озвучивали эту версию всем без разбора и в любой ситуации.

–– Умер? – опешила я, уставившись на Ветрова, ловко прячущего от меня взгляд.

–– Да, что-то с сердцем, – поспешно и как-то небрежно, не придавая никакого значения словам, бросил он, повернувшись ко мне, а я аж обалдела от услышанного. – Ладно, Даш, поеду я домой, устал как собака, – сказал Ян и, коснувшись моего плеча рукой, приподнял подрагивающие уголки губ, пытаясь соорудить на испуганном лице улыбку. – До завтра.

Он направился в сторону раздевалок, оставив меня в компании крайнего изумления. Стоя на месте, я пыталась понять с какой целью Ветров солгал. В этом же смысла никакого не было, ведь знали все: Данилу Филатова убили. Даже следственным органам (как бы сильно они того не желали) не удалось переквалифицировать дело с убийства ни на смерть, ни на суицид. Так для чего распространять ложную информацию? Да неужто в этом есть смысл? Или умысел? Если «да», то какой? «Интересно, только Ветров несет подобную чушь или всем членам клуба дано указание: скрывать правду?» – подумала я. А еще я подумала о том, что мне просто необходимо поговорить с Дмитрием. Оказавшись у кожаного дивана, я подхватила куртку и поспешно направилась к выходу. Спрятавшись в холодном салоне «Челленджера», я принялась ждать, усердно и терпеливо, гипнотизируя входную дверь клуба.

Ждать пришлось очень долго. Я видела, как здание покинул Ян, следом за ним – трое молодых крепких мужчин. Они, загрузившись в салон универсала, освободили парковочное место слева от входа в клуб. Стоянка постепенно пустела, а я все еще сидела в ожидании появления Димы, нервно постукивая пальцами по рулевому колесу. И вскоре мое терпение было щедро вознаграждено: дверь распахнулась – на пороге возник молодой мужчина, в котором я сразу же признала Дмитрия. Даже объемный капюшон с опушкой не мог скрыть от меня знакомого лица. Он направился к нерегулируемому пешеходному переходу, повесив спортивную сумку на плечо, а я поспешно завела двигатель и, покинув парковку, выехала на проезжую часть. Как только Дмитрий оказался примерно на середине желто-белой «зебры», я с силой прижала педаль газа. «Демон», обозлившись, громко заревел и, дернувшись, рванул вперед.

Сомкнувшиеся на дисках тормозные колодки, визг колес и ошарашенное лицо Дмитрия, смотрящего на меня сквозь лобовое стекло, спровоцировали выброс норадреналина в кровь. Его рука касалась заснеженного капота, а он сам пытался осознать и осмыслить произошедшее. Выскочив из салона, я мгновенно оказалась рядом с застывшим в оцепенении мужчиной.

–– Прости, – произнесла я, подмешивая в голос как можно больше дрожи, – я не заметила тебя. Ты цел? – осмотрела я Диму с ног до головы.

–– Да вроде бы, – произнес он и отлепил ладонь от капота, оставив на нем красный след своей мощной пятерни.

–– Может быть, тебя в травмпункт отвезти? – продолжала изображать я волнение, периодически осматривая его спортивную фигуру.

–– Нет, не нужно, я, правда, в норме.

–– Давай я тебя хотя бы до дома довезу, – предложила я, не забывая ни на минуту о своем намерении.

–– В этом нет необходимости, – смущенно произнес Дима, поправляя сползающую с плеча сумку. – Я на троллейбусе, – махнул он рукой в сторону ближайшей остановки общественного транспорта.

–– Садись в машину! – строго приказала я неожиданно даже для самой себя.

Дмитрий растерялся и, покорно кивнув, направился к дверце автомобиля. Я вернулась в салон, пассионарно, но все же мысленно поздравляя себя с очередной победой. Купе продолжило движение вперед и, перепрыгнув новенькую яркую «зебру», искрящуюся в свете уличного светильника, ворвалось в узкий проулок, позволяющий сократить путь. Минут десять мы ехали молча, вслушиваясь в рев двигателя. Я сосредоточенно наблюдала за обстановкой на дороге, а Дима иногда поглядывал на меня, стараясь делать это незаметно.

–– Ты где живешь? – спросила я, как только «Додж» свернул с улицы Есенина на Астраханскую.

–– На Вишневой, дом двадцать пять. Знаешь, где это?

–– Да, примерно, – кивнула я, а сама удивилась наличию в нашем городе улицы с подобным названием.

Но до Вишневой мы так и не доехали. Спустя еще десять минут я прижала автомобиль к обочине, а Дмитрий с растерянностью посмотрел сначала по сторонам, а после – на меня. Включив аварийную сигнализацию (так как остановилась прямо под запрещающим знаком, как всегда), я села вполоборота, опустив локоть левой руки на руль.

–– Я хочу поговорить.

–– О чем? – напрягся он всем телом, понимая, что мое желание довезти его до дома – это не просто проявление вежливости и заботы.

–– Ты знаешь, кто я?

–– Ну да, – кивнул Дима уверенно, – Дарья Сереброва, журналист.

–– Нет, – покачала я отрицательно головой, – я Дарья Филатова.

Дмитрий замер, изумленно уставившись на мое лицо. Похоже, он только теперь обратил внимание на мое внешнее сходство с Данилой (мы были очень похожи друг на друга, не смотря на семнадцатилетнюю разницу в возрасте). В этот момент я подумала: «А почему же Ян не обратил внимания на нашу идентичную внешность, он ведь видел Даню практически каждый день. Согласна, женское и мужское лица непросто сопоставить. Но глаза. Взгляд. У нас был один взгляд на двоих: поражающий окружающих своей тождественностью».

Брови Димы нахмурились, а вот в глазах появился подлинный испуг.

–– Ты сестра Данилы? – спросил он, продолжая рассматривать меня.

Я положительно кивнула.

–– Я хочу знать, при каких обстоятельствах погиб мой брат.

–– Я не знаю, – еще больше испугался Дима, сжав пальцы на черных ручках спортивной сумки, лежащей на его коленях.

–– Он ведь был твоим лучшим другом, – ляпнула я первое, что взбрело в голову, ведь подобной информацией не располагала.

–– Откуда ты знаешь?

–– Что делал Даня за городом ночью? – игнорирование чужого любопытства освобождало от обязанности отвечать на неугодные, неудобные вопросы.

–– Не знаю.

–– А что ты знаешь? – разозлилась я, но быстро взяла себя в руки, дабы не пугать еще больше и без того перепуганного Диму.

–– Все, что я знал, рассказал год назад следователю.

–– Ты ничего ему не рассказал, – произнесла я холодно, из последних сил сдерживая гнев, желающий громко заявить о себе. – Оказывается, за каждую победу на ринге вам выплачивают гонорар, но Данила до последнего дня жизни был на полном обеспечении родителей. Куда же он тратил деньги?

–– Да откуда же мне знать? – как-то неискренне удивился он, а я тут же уличила его во лжи, но так ничего и не сказала, лишь хмыкнув, выказывая недоверие.

–– А куда делась его девка?

–– Диана? – зачем-то уточнил Дмитрий.

–– А у него их что, было много?

–– Нет, – тут же покачал он головой, дабы не порочить имя друга. – Никуда она не делась. Проживает по-прежнему адресу.

Я резко наклонилась к Диме, а он испуганно отпрянул назад и прижался спиной к двери автомобиля. Теперь уже насмешливо хмыкнув, я дотянулась рукой до бардачка и, откинув крышку, достала ежедневник. Сунув его в руки ошарашенного мужчины, приказала:

–– Черкни-ка адресок!

Он положительно закивал и, открыв ежедневник, зажал в пальцах обнаруженную в нем ручку. Поспешно записав адрес на чистой странице, Дмитрий вернул мне блокнот, а я вернула его на место, намеренно громко хлопнув крышкой бардачка, дабы не позволять напряжению обстановки расслабляться.

–– Ты совсем ничего не можешь рассказать мне о Дане? – спросила я, изображая огорчение. Он отрицательно покачал головой, глядя мне в глаза с искренним ужасом, словно я представляла для него реальную угрозу. – Что же ты за друг-то такой? – разочарованно произнесла я и, отключив аварийку, завела двигатель.

Автомобиль медленно выкатился на дорогу и только после зарычал, пытаясь ухватиться за асфальт летней спортивной резиной, которую я из вредности не стала менять, периодически наслаждаясь дрифтом на обледеневших местами улицах города.

Я вновь взглянула на Дмитрия.

–– Ты только не думай, что я настолько глупа, что поверила тебе, – сказала я, сжав пальцы на рычаге переключения передач, нервно дернув его на себя. – Если вдруг твоя совесть когда-нибудь очнется ото сна, позвони мне, – сунув руку во внутренний карман куртки, я достала белую визитную карточку и протянула ее Диме. Он без колебаний и промедления принял визитку и сунул в нагрудный кармашек объемного пуховика.

Сидя в офисном кресле, я всматривалась в белый лист на экране ноутбука уж второй час как, все порываясь написать статью об уходе одного из министров c занимаемого поста вслед за губернатором, но в голове блуждали посторонние мысли, словно неупокоенные души средь могил. Утомившись от бесполезного разглядывания экрана, я выключила ноутбук и откинулась на мягкую спинку, закрыв глаза…

Тихое шуршание… Шелест… Хруст валежника… Завывание ветра… Крик… громкий и пугающий крик встревоженного ворона, сорвавшегося с ветки, и слышимые звуки взмахивания его больших крыльев… Писк желтобрюхих синиц, устроивших беспокойную возню в кустарнике дикого шиповника, и зловещий шепот листьев, сбитых с него резким порывом ветра… Рухнувшее за макушки тополей дрожащих пунцовое закатное солнце погрузило лес во мрак… Тишина… Бездонная черная тишина, поглотившая все звуки… Покрасневший старый клен и сваленные в одну кучу обломанные большие ветки подле… Желание вдохнуть не увенчалось успехом… Нет больше необходимости вдыхать воздух, насквозь пропитанный едким трупным смрадом… Нет больше необходимости вдыхать воздух, ведь он не вдыхает его… Нет больше необходимости вдыхать… Нет необходимости – нет ничего… Истошный крик…

Распахнув глаза, я уставилась на ерзающий по столу мобильный. Незнакомый номер, отображаясь на тусклом экране, тормошил моего внутреннего трусливого ребенка, желающего забиться под стол.

–– Слушаю, – шепнула я в микрофон, дрожащей рукой прижимая телефон к щеке.

–– Дарья? – уточнил мужской голос, но подтверждения дожидаться не стал. – Это Дмитрий. Я хочу поговорить.

–– Когда? – снова шепнула я, распознав в его голосе тревожные ноты.

–– Сегодня, – он решил тоже перейти на шепот, пугая меня все больше и больше. – У меня вечером бой, я буду дома только после одиннадцати, если сможешь, приезжай ко мне, пожалуйста.

–– Я приеду, – закивала я, ощущая, как сильно дрожат мои руки от волнения (нет, от страха и паники, граничащих с истерией).

–– Двести пятнадцатая квартира, четвертый этаж, – сообщил Дмитрий. – Я буду ждать.

К Диме я решила поехать прямо из офиса, не желая объяснять мужу, куда это я собралась в такое позднее время. Он, естественно, несколько раз (не менее пятидесяти точно) пытался дозвониться до меня, но я предпочла проигнорировать звонки, не будучи настроенной на разговор. Да и что бы я ему сказала? Что у меня встреча с молодым мужчиной наедине? Даже если б я и осмелилась произнести подобное, то через несколько минут сидела б у его ноги, выполняя команду «Служить», к тому же на цепи и в наморднике, иначе и быть не могло.

Казалось, сердце от страха с каждым ударом становится все больше, наливаясь горячей кровью и упираясь в ставшее привычным для него острие (и не одно). Потеющие без конца ладони вынуждали периодически вытирать их о брюки. 22:06 – высветилось на дисплее мобильного, и я поспешила к выходу. Пустынные коридоры кишели беззвучием, расползающимся не только по стенам, но и по потолку, и по гранитному полу. Стук каблуков рванул вперед (поперед батьки в пекло), наполняя эхом пространство.

Выскочив из необитаемого офиса, я оказалась на такой же необитаемой парковке, продолжая считать удары собственного сердца. Ночь поглотила чуждый мне город, утопив его во мраке и лишив праздно шатающихся по улицам нетрезвых человеческих особей. Устроившись на водительском кресле, я завела двигатель. Моя злобная сущность мгновенно воспряла, оживилась, содрогнулась кузовом, зарычала. Взглянув на приборную панель, я медленно и подконтрольно выдохнула, полностью освобождая легкие.

22:13 – указали цифры на бегущее вперед время. Прижав подошву ботинка к педали газа, я покинула территорию офиса и, выехав на дорогу, вцепилась дрожащими пальцами в руль. Купе неслось в сторону улицы Вишневой, вынужденно останавливаясь перед светофорами, нагло ворующими время. С каждым преодоленным километром я нервничала сильнее и от этого чаще поглядывала на электронные часы. 22:44 – в очередной раз уцепился взгляд за белые цифры.

Прикусив нижнюю губу, я снова вжала педаль газа в пол, ускоряясь. Автомобиль заревел громче и отчаяннее, оставляя позади километры влажной от тающего снега дороги. Спортивные покрышки, непредназначенные для подобной омерзительной погоды, теряли сцепление с асфальтом, угрожая моей безопасности, но сейчас это не волновало (да, в принципе, это вообще никогда не волновало меня). Волновала тайна, которая должна была очень скоро стать доступной и мне. Очередной светофор подмигнул мне желтым «глазом» – «Демон», злобно огрызнувшись, проскочил пешеходный переход, избегая неугодного промедления. Влажные ладони соскальзывали с бархатистого руля при каждом резком его повороте, а я, периодически вытирая их о брюки, снова хваталась за него руками, сжимая с силой заледенелые пальцы.

22:57 – увидела я на панели и, вывернув руль вправо, оказалась вначале улицы Вишневой. Автомобиль нарушил тишину спального района, устремившись вглубь. «Еще немного», – мысленно сообщила я себе, чтобы сердце наконец перестало волноваться, но это не помогло. Трусость, готовая в любой момент занять трон и узурпировать власть надо мной, в предвкушении потирала руки. Смелость… Нет, смелость по-прежнему отсутствовала во мне. Злость не собиралась сдавать позиции, отрекаться от престола и уступать трон трусости.

Въехав во двор дома номер двадцать пять, автомобиль занял свободное место в кармане прямо напротив подъезда Дмитрия. Заглушив двигатель, я снова взглянула на часы – 23:02. Напряженный воздух салона, казалось, давил на барабанные перепонки, словно я погружалась на морское дно. Медленно вдыхая воздух и так же медленно его выдыхая, я на мгновение закрыла глаза. Но ни размеренное дыхание, ни искусственная слепота не подарили покой. Волнение не отступало. Я открыла глаза, наткнувшись взглядом на высокого немолодого мужчину в темной куртке, двигающегося по тротуару в мою сторону. Подле него, справа, семенила большая лохматая овчарка чепрачного окраса в металлическом наморднике. Он, заметив мой автомобиль, уделил ему намного больше времени и внимания, чем требовалось для осмотра не очень большого кузова, и это показалось странным. Волнение усилилось. Мужчина прошел мимо купе, естественно, не рассмотрев меня сквозь черную тонировку, и вошел в первый подъезд. Металлическая дверь негромко хлопнула – и снова стало тихо.

Достав телефон из кармана, я нажала боковую кнопку на корпусе, взглянув на пропущенные вызовы. Макар безуспешно пытался дозвониться до меня, наверняка уже посетив и офис издательства, и квартиру родителей (хотя туда он сунется только в самом крайнем случае). Смахнув строку уведомлений влево, я взглянула на крупные белые цифры – 23:08. Схватившись за ручку и дернув ее на себя, я распахнула настежь дверь. Морозный воздух наотмашь ударил по лицу, обжигая теплую кожу. Запахнув полы расстегнутой куртки, я с опасением осмотрелась вокруг: никого. Двор утопал в тусклом свете фонарей с пожелтевшими от старости плафонами. Я нажала кнопку на брелоке – «Демон», глядя вдаль из-под капота, моргнул фарами, недовольно пикнул и щелкнул дверными замками так, как щелкает оскалившийся раздраженный волк хищной пастью.

Преодолев три небольшие ступеньки крыльца, я ухватилась за металлическую ручку, к которой мгновенно примерзали влажные пальцы, и потянула на себя незапертую, к счастью, дверь. Обгоревший домофон, подвешенный слева, не работал, похоже, уже несколько лет. Оказавшись в подъездной тьме, я стала не спеша продвигаться вперед, опасаясь споткнуться о порог, например. Звук чьих-то поспешных шагов заставил немедленно остановиться. Тяжелая обувь нарушала тишину, соприкасаясь с бетонными ступенями. Стоя неподвижно у подножья лестничного марша, я ощущала, как тело содрогается от мощных ударов сердца в грудь. В висках стучало в унисон сердечным сокращениям, а дыхание было непозволительно слышимым. Звук торопливых шагов становился все громче, стремительно приближаясь ко мне, а вскоре в темноте передо мной возник черный силуэт кого-то прямоходящего. Этот кто-то рванул к выходу, грубо оттолкнув меня сторону. Ударившись больно плечом о стену, я вздрогнула от громкого хлопка металлической двери.

–– Придурок, – тихо пискнула я, пытаясь отдышаться, словно это я недавно бежала вниз по ступеням.

Сердце прижималось своей красной горячей щекой к автомобильному «Ежу», острозаточенные шипы которого как по маслу входили в мышечную ткань моего барахлящего «мотора», напоминающую стертую резину видавшего виды старого жигулёнка. Отлипнув от стены, я стала подниматься вверх, хватаясь пальцами за шершавые перила. В висках по-прежнему стучало так громко, что я не слышала звука собственных шагов. Все этажи подъезда тонули в темноте, не позволяя ничего рассмотреть вокруг и вынуждая ориентироваться в пространстве наощупь и при помощи интуиции.

Оказавшись на лестничной клетке третьего этажа, я подняла лицо вверх: слабый луч света просачивался меж лестничных пролетов, стекая серой струей по краям пыльных ступеней и искривленным стойкам перил. Оставалось совсем немного до истины, обладателем которой я обречена была стать уже этой роковой ночью. Мертвое лицо брата, как образ великомученика, возник перед глазами, не позволяя остановиться и уж тем более отступить назад. Когда до четвертого этажа было рукой подать (всего ступени три), я резко остановилась, уставившись на нечто большое и черное, лежащее у открытых дверей лифта, из которого туманом и вытекал тусклый свет. В виске что-то больно щелкнуло, а я обомлела, успев схватиться за выкрашенную светло-зеленой краской стену. Непроизвольный тайм-аут позволил совладать со страхом и привести в движение скованные параличом ноги. Заставляя себя делать шаг за шагом, я все же преодолела оставшееся расстояние, поднявшись вверх, и подошла ближе к неподвижному человеческому телу. Лампа лифта освещала окровавленное лицо Дмитрия, лежащего на спине с раскинутыми в стороны руками. Его ноги находились в кабине, не позволяя дверям сомкнуться, а из-под тела постепенно растекалась вязкая кровь, погружая его в темную зловещую жижу.

Отступив назад на несколько шагов, я наткнулась на запертую квартирную дверь спиной и, содрогнувшись от охватившего сознание ужаса, кинулась прочь. Перепрыгивая через ступени, я бежала к выходу без остановок, периодически хватаясь за перила, чтобы не скатиться кубарем вниз. Толкнув двумя руками, вытянутыми вперед, промерзшую насквозь дверь, я выскочила из подъезда и, жадно схватив ртом колючий морозный воздух, карябающий больно горло, кинулась к машине. «Демон» зло сверкнул глазами, снисходительно и благосклонно позволив мне оказаться под его эгидой. Вой двигателя и рычание выхлопа нарушили сон обитателей района. Купе рвануло вперед, покидая пустынный двор. 23:29 – и авто выскочило на широкий проспект. Слезы капнули из глаз, дабы не мешать зрению фокусироваться на дороге.

Заглушив двигатель и распахнув дверь, я вдохнула нагло ворвавшийся в салон ледяной воздух. Тело по-прежнему трясло от панического страха, а перед глазами стоял мертвый Дмитрий с окровавленным лицом и дыркой во лбу от контрольного выстрела. Выбравшись со второй попытки из авто, я вошла в подъезд и, прислушиваясь к посторонним звукам, стала подниматься вверх, словно ожидая услышать все те же поспешные шаги прямоходящей темной фигуры.

Лифт завис на шестнадцатом этаже. Набрав в легкие как можно больше воздуха (столько, что даже на мгновение потемнело в глазах), я резко выдохнула и подошла к входной двери. Протянув к ней дрожащую руку с зажатым в пальцах ключом, я вздрогнула, когда дверь резко распахнулась, и предо мной предстал Макар. Его озлобленный взгляд не позволил мне ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни пошевелиться (я даже руку с ключом опустила не сразу, так как испуг прервал нейромышечную связь). Стиснув с силой зубы, он сдвинулся в сторону, позволяя мне войти в квартиру. Как только я оказалась в прихожей, Макар захлопнул дверь, да так громко, что я, вновь содрогнувшись, ощутила слезы в глазах. Страх не отпускал – напряжение нарастало. Желание зарыдать и отдаться в руки неконтролируемой истерике становилось непреодолимее. Опустившись на банкетку, я подняла перепуганный взгляд на мужа. В его зрачках без труда можно было рассмотреть: гнев, ярость, злость, ненависть и презрение (кто хоть раз в жизни видел ночной бой артиллерии, тот поймет, что видела я в его холодных глазах).

–– Ты где была? – какой-то звериный рык вместо голоса наполнил прихожую.

–– В офисе, – ляпнула я и тут же прикусила больно язык, прекрасно понимая, что Макар, бесспорно, был там в поисках ветреной жены.

–– Сука, – прошипел зловеще он, не размыкая челюстей, и, повернувшись к стене, у которой стояло его вздрагивающее в злобной агонии тело, ударил ее кулаком. – Где ты была?! – продублировал муж вопрос, вновь повернувшись ко мне.

–– Не помню, – стоном вырвались звуки обреченности откуда-то из глубины грудины.

Макар метнулся в судороге к комоду и, схватившись за татарский кумган, – привезенный братом из Казани – швырнул его в стену. Звук разлетевшейся на осколки запеченной глины заставил втянуть голову в плечи и зажмуриться. (Муж разбил не кувшин, он разбил мое сердце.)

–– Где ты была?!

–– Оставь меня! – не выдержав натиска, крикнула я и, подскочив с места, кинулась в кухню.

Оказавшись у высокого пенала, я распахнула дверцу и, сунув руку за стопку тарелок, достала начатую бутылку коньяка. Поспешно открутив крышку и отбросив ее в сторону стойки, я стала жадно глотать жгучий алкоголь прямо из горлышка. Возникший рядом Макар вырвал бутылку из моей дрожащей руки и с ненавистью отшвырнул ее в сторону все той же стойки. Он, тяжело дыша, схватил меня за плечи, с силой сжав пальцы, чтобы причинить как можно больше боли, будто бы разбитый кумган причинил ее недостаточно. Глядя в мои глаза, муж безуспешно боролся с гневом, толкающим на преступление. Он продолжал жадно втягивать воздух носом, раздувая при этом ноздри и стискивая с силой зубы. Вены вздувались не только на его висках. Все лицо было исполосовано синими извилистыми линиями, напоминая топографическую карту, а лоб рассекала одна глубокая морщина, делая мужа похожим на нечеловеческую сущность, выбравшуюся из чистилища. Но все-таки Макар оказался сильнее гнева и, поборов его, отпустил мое дрожащее от ужаса тело. Я машинально сделала шаг назад, отступая.

–– Где ты была? – в который раз повторил он вопрос, а я отрицательно покачала головой, чувствуя, как слезы капают из глаз на ворот расстегнутой куртки. – Иди спать, – совершенно спокойно сказал муж и, развернувшись, вышел в прихожую, после чего послышался хлопок входной двери.

Прижавшись спиной к холодильнику, соседствующему с пеналом, я закрыла ладонями лицо и всхлипнула. «Ненавижу», – шептала беспрерывно я, захлебываясь солеными слезами, стекающими как по лицу, так и по задней стенке глотки, обожженной алкоголем. Онемевшие дельты напоминали о крепких пальцах дьявольского отродья, которое медленно, но при этом с особой жестокостью извлекало из меня жизнь, будто бы длинный гарпун. Казалось, он питается моим страхом, моей нестихающей болью, моим горем, словно демон стервятник Абрах.

Этой ночью, впрочем, как и утром, Макар не вернулся домой. Я же, оклемавшись только ближе к вечеру следующего дня, предвкушая появление мужа дома, ретировалась, отправившись в клуб. Ветров заметно нервничал, и я прекрасно понимала отчего эти тяжелые вздохи и гневные крики, но мне он так и не пожелал озвучить причину своего нервозного состояния. Вообще в «Каймане» все было, как и прежде. Ничто не говорило о трагедии и страшной потере, ничто не намекало на смерть, словно для клуба это было обыденностью и нормой. Если б я не видела труп Димы собственными глазами и не знала о случившемся, то никогда бы ничего не заподозрила. А Ян, в принципе, часто пребывал в нервозном состоянии без особых на то причин.

Сидя на небольшом диване, я наблюдала за работой Ветрова, вновь и вновь прокручивая в голове вчерашние события. Мне начинало казаться, что звонок Димы и его незамедлительная кончина тесно связаны. Ведь он явно хотел мне рассказать что-то очень важное, иначе бы не просил приехать в столь поздний час. Меня словно кто-то проклял, пожелав остаток жизни натыкаться на окровавленные трупы.

Чем дольше я анализировала произошедшее, тем больше мне хотелось напиться до беспамятства, во-первых, чтобы ненароком не увидать во сне еще и кровавое лицо Дмитрия, а во-вторых, дабы позлить «любимого» мужа (это «во-вторых», на самом-то деле, было главной причиной желания увидеть чертей в пьяном угаре, тем более под седативным действием алкоголя это домашнее животное не так уж и сильно пугало меня).

Третий этаж. Черная дверь. Тихий стук. Серебристая ручка устранила преграду, позволяя проникнуть в просторный кабинет. Я вошла в помещение будучи готовой ко всему. И если бы в кресле сидел не Руслан, а, допустим, его страшный изуродованный труп, то я ничуть бы не удивилась, но в кресле, к счастью, сидел очень даже живой гендиректор и наверняка был во здравии, по крайней мере, увечий и кровавых следов на нем не наблюдалось. Он поднял на меня слегка удивленный взгляд и осмотрел бледное лицо, которое совсем недавно я рассматривала в зеркальной стене лифта. Косметике сегодня не удалось замаскировать бессонную ночь, следы усталости и печать ужаса на коже.

–– Привет, – сказала я тихо и опустилась в кресло. Руслан безмолвно кивнул, продолжая что-то разыскивать на лице. – Как тебе пилотная статья?

–– Что-то произошло? – все же спросил он, так как поиски, по-видимому, не увенчались успехом, а его любопытство по-прежнему было заинтриговано.

–– Да нет, просто устала.

–– От чего? – с каким-то прямо-таки неприличным удивлением уточнил Курганов, будто бы я целыми днями лежала на диване.

–– Муж всю ночь скандалил, – соврала я и вздохнула как можно тяжелее и обреченнее, дабы он уж наверняка поверил в мою вкусную глазированную вздохом ложь.

–– Хорошая статья, – произнес он, резко сменив курс беседы не желая комментировать поведение моего мужа-тирана. – Мне понравилась.

–– Я могу сдавать ее в печать? – с безразличным видом спросила я, начав стремительное погружение в пучину воспоминаний, словно в грязные воды индийской Ганги.

–– Нет, не можешь, – произвел Руслан холостой выстрел, проверяя меня на внимательность.

–– Хорошо, завтра же отнесу ее главному редактору, – озвучила я стандартную фразу, всегда следующую за положительным ответом довольного заказчика.

–– Дарья! – обратил на себя внимание Курганов своим громким голосом. – Вернись в реальность и ответь – что произошло?

Уставившись на него растерянным взглядом, я поспешно попыталась вспомнить то, что сказала ранее и что на это ответил он, но проза в голове воспрепятствовала возникновению каких-либо воспоминаний.

–– Что? – решила я попросить подсказку извне, тем самым привлекая его внимание своей несобранностью.

–– Ничего, – ответил Руслан и опустил крышку ноутбука. – Пойдем-ка со мной, – поднимаясь с кресла, позвал он.

–– Куда? – испуганно посмотрела я на его протянутую ко мне руку.

–– В бар. Выпьем по бокалу вина.

Этот взгляд… Знакомый взгляд вожделения мигом отбил желание: и пить, и лишаться памяти, и составлять компанию нетрезвым бесам, и злить мужа.

–– Ага, – покачала я отрицательно головой, с опасением поглядывая на все еще протянутую ко мне руку, – знаю я твое «по бокалу».

–– Тебе необходимо расслабиться, да и мне тоже.

Я сдалась. Положительно кивнув и коснувшись его горячей большой ладони, я поднялась с места…

Накаченное алкоголем тело рухнуло на кожаное кресло джипа. Откинувшись на высокую спинку, я взглянула мельком на устроившегося рядом Курганова. Голова кружилась так сильно, что при малейшем ее повороте перед глазами все плыло, будто от поднимающегося к небу жара костра. Он осмотрел мое лицо все тем же взглядом: полным желания, которое я, естественно, не сумела рассмотреть в его глазах через алкогольную призму, и повернул ключ в замке зажигания. Внедорожник неуклюже содрогнулся угловатым побелевшим от снега кузовом и захрипел, иногда подкашливая. Сегодня как-то аккуратно переступив поребрик, он устремился вперед, рассекая широкой мордой снежный туман. Мелкие ледяные мошки в панике разлетались в стороны, уступая дорогу на ходу обнажающемуся «Коммандеру», который ловко избавлялся от снежного покрывала, прилипшего к кузову, при этом по-старчески бурча от недовольства. Фары выхватывали черные ямы на белом ковре дороги, заполненные водой, сообщая о препятствии, но внедорожник, игнорируя месседж, прыгал в омут с головой – колесо, разбивая ледяную корку, проваливалось в выбоину и, согласно закону Архимеда, практически избавляло ее от жидкости. Грязная вода с брызгами вылетала из-под подкрылка, оставляя темные следы на белой дороге. Глядя в боковое окно, я старалась больше не смотреть на Руслана, ощущая неудобство и какое-то странное смущение. Его касающийся профиля взгляд заставлял сердце вздрагивать, а затем резко замирать (а откровенно говоря, эти его зрительные касания попросту возбуждали).

Доехали мы быстро. Когда авто поравнялось со сквером, Руслан включил поворотник и, перестроившись в правый крайний ряд, вкатился в карман. Я сидела неподвижно, глядя в лобовое стекло на периодически пролетающие мимо автомобили на совершенно недопустимой правилами скорости. Курганов тоже наблюдал за тем, как они несутся в сторону центра, сметая на своем пути ссыпающийся с туч снег. Поворотник все еще приятно щелкал, словно метроном, отмеряющий промежутки времени. Воспоминания о поцелуе возбуждали, а тело начинало напрягать каждую мышцу по очереди. Чтобы отвлечься от губительных воспоминаний, я принялась считать щелчки поворотника: 1, 2, 3, 4, 5… Резкий поворот моей головы – и жадный страстный поцелуй Руслана, мгновенно впившегося в губы, вынудили меня содрогнуться в его крепких руках. Стон выдал желание, больше не желая держать его в тайне. Гул в голове и осточертевшие щелчки лишали возможности оценить здраво ситуацию и опомниться.

Ладони Руслана скользили по спине, все крепче прижимаясь к тонкой ткани костюма. Я ощущала их жар, а в голове возникала картина: эти же горячие ладони скользят по моей нежной обнаженной коже, погружая в наслаждение. Ранее полученный удачный опыт побега заставил меня отстраниться. Резко распахнув дверь, я выскочила из салона и устремилась вглубь сквера. Ноги машинально передвигали тело, приближая его к дому. В висках пульсировал алкоголь, струясь по венам бурными потоками, напоминая талые воды горных рек. Жадные ненасытные вдохи кружили голову «в вальсе», а сердце билось быстрее и резче, при этом получая удовольствие от соприкосновения с острыми предметами.

Влетев в квартиру и захлопнув дверь, я прижалась к ней влажной спиной. Попытки проанализировать то, что произошло несколькими минутами ранее, были предприняты напрасно и зря. Произошедшее не поддавалось анализу. Воспоминания о том, что чувствовала я, находясь в руках Курганова, по моему решению должны были быть немедленно уничтожены и забыты навсегда. Пристально всматриваясь в непроглядную темноту прихожей, я ощущала, как дыхание замедляется, а сердце отдаляется от колких штыков на безопасное расстояние. Еще минуты три-четыре бестолкового стояния на месте – и я окончательно пришла в себя. Обзорная прогулка по квартире позволила убедиться в том, что она не таит для меня угрозы в виде мужа. Похоже, он так и не возвращался домой во время моего отсутствия. Бережно храня надежду на то, что Макар и эту ночь проведет где-нибудь вне уютного семейного гнездышка, я побаловала себя крепким горячим кофе, горьким шоколадом и тихим комфортным одиночеством, а после вынужденно согласилась на просмотр хорошо известного кошмарного сна.

Беспардонно ворвавшееся в мою жизнь утро доставило неудобство. Тошнота и головокружение не отступали, как бы я не боролось с ними. Ни лошадиная доза аспирина, ни холодный душ, ни кофе по рецепту Екатерины Великой – так и не помогли. Я в спешке пыталась создать образ свежести на лице и сделать его более схожим с ликом здорового человека, нервно поглядывая на часы. Натянув вязаное платье на влажную кожу, постоянно покрывающуюся испариной от тошноты, я, стараясь не обращать внимания на симптомы, невольно напрашивающиеся на вопрос: «Ну и зачем столько пить?», решила сменить обстановку и поехать на работу (чтобы кабинет не пустовал и мое кресло ненароком не занял кто-нибудь трудолюбивый).

Но неподвижное сидение в кресле облегчения тоже не приносило, как и смена обстановки, на которою я уповала. Мысли праздно шатались в голове, – бродили туда-сюда, от виска к виску и обратно, – раздражая своей навязчивостью и бестактным напоминанием о Курганове. Я периодически открывала глаза и вздыхала, в надежде на то, что неугодные мысли покинут больную голову, даруя облегчение. Стук в дверь вызвал презрительный фырк и то, что этот стук был очень тихим, его никак не оправдывало. Снова поднимая веками тяжелые ресницы, я скривилась то ли от пульсирующей боли, то ли от недовольства (там уже сам черт не разберет, что явилось причиной мимических кривляний). И пока я боролась со сбитой фокусировкой, настраивая зрительный контакт с входной дверью, на пороге успела появиться Ольга. Она осмотрела искаженное болью бледное лицо и, продвинувшись вглубь, наступая, произнесла тихо (зная меня много лет, Оля понимала, какие мучения я испытываю, когда на лице – маска утреннего недовольства):

–– Доброе утро.

Вновь скривившись, я лишь нехотя кивнула в ответ. Она подошла ближе к столу, а я заметила в ее руке почтовый крафтовый пакет.

–– Дарья Александровна, курьер доставил вам посылку, – все так же тихо говорила Ольга, демонстрируя мне этот маленький невзрачный пакетик, вызывающий нехорошее предчувствие.

–– От кого?

–– Не знаю, – повела она плечами, – тут указано только ваше имя.

Подойдя к столу, Оля опустила пакет на самый край и ожидающе посмотрела на меня. Я ожидающе посмотрела на нее. Так и не дождавшись друг от друга того, чего ожидали, я сказала, искоса глянув на пухлый конвертик.

–– Хорошо… Оставь его… Пусть там и лежит, – опять покосилась я на пакет, лежащий на углу столешницы, не имея никакого желания даже прикасаться к нему (мне он не нравился, ничуть). – Сделай-ка мне лучше кофе покрепче и принеси что-нибудь от головной боли… Пожалуйста, – прибавила я, вспомнив о магических свойствах некоторых слов. Ольга положительно кивнула и поплелась к выходу. – Ах да! – воскликнула я, заставив девушку замереть на месте и даже обернуться, – если вдруг отец спросит обо мне, скажи: нет меня. Поняла? – она вновь кивнула и вышла за дверь.

Какую бы сильную неприязнь я не испытывала к доставленной посылке, любопытство оказалось намного сильнее и опытнее неприязни, с легкостью управляя живущим во мне маленьким несмышленышем. Навалившись на стол всем торсом, я с трудом дотянулась до пакета, а затем с таким же трудом – до ножниц. Срезав самый его край, я извлекла черную малюсенькую флешку и покрутила ее в пальцах, рассматривая. Изначально возникло желание пораскинуть мозгами, пофантазировать и выдвинуть несколько версий и предположений: кто и для чего прислал мне ее, но больная голова оказалась категорически против того, чтобы я что-либо раскидывала ее зараженными страшной хворью мозгами. К тому же любопытство оказалось не только сильнее неприязни, но и сильнее меня. Пришлось уступить.

Откинутая крышка ноутбука. Мигание светодиодов. Суровый взгляд Президента и требование ввести пароль. Втиснувшаяся в текстовое поле шестибуквенная фамилия главы одной из губернии – и наконец голубоглазый хулиган смотрел на меня с монитора, улыбаясь. По привычке прочитав цитату из любимой поэмы, изображенную слева от поэта, я сунула флешку в разъем и стала клацать мышкой. На экране появился небольшой плеер и, продемонстрировав название и номер своей версии, стал проигрывать видеозапись. Мои глаза округлились от созерцаемого, а я перестала дышать, глядя на знакомый двор. Спустя несколько секунд я увидела: и свою хищную алую нечисть, юркнувшую в карман напротив дома номер двадцать пять на улице Вишневой, и странного мужика с лохматой овчаркой, и себя, озирающуюся по сторонам. Ужас застыл в моих глазах, который можно было рассмотреть на фоне темного видео с камеры наружного наблюдения. Зубы больно прикусили кожу нижней губы, а дрожащие руки вцепились в подлокотники кресла. «Черт», – неожиданно вспомнила я маленькое рогатое существо со свиным рыльцем в пушку, которое потешалось надо мной, ухохатываясь и хватаясь за лохматое пузо. Эта рогатая мелочь семенила ногами, противно цокая копытцами в моей больной голове. Разжав пальцы, я отпустила подлокотники и с силой сдавила ладонями виски, дабы это веселое повизгивание не доставляло столько дискомфорта. Мое купе недолго скучало в одиночестве. Всего несколько минут – и я, загрузившись в салон, покинула территорию дома Дмитрия.

В страхе я схватилась за флешку и, выдернув ее из разъема, судорожно сунула назад в конверт. Скользнув взглядом по предметам интерьера, я подскочила с кресла и, оказавшись у высокого книжного шкафа, распахнула стеклянные дверки. Времени искать какое-то особое место для схрона не было, поэтому я закинула конверт за книжный ряд, где-то между книгами Федора Михайловича: «Идиот» и «Преступление и наказание». Словно заметая следы противоправного деяния, я закрыла шкаф и плюхнулась в кресло. И как только это произошло, входная дверь распахнулась. Стараясь не совершать лишних судорожных движений, способных выдать сильное душевное волнение, я замерла. В кабинет вошла Ольга с красной кружкой и блистером таблеток в руках. Она взглянула на меня с подозрением, а я вновь мысленно чертыхнулась, опасаясь разоблачения. Оля разместила кружку на столе между ноутбуком (одной из главных улик) и моим мобильным (благо, он пока был вне подозрений), и, опустив блистер неподалеку, добавила во взгляд чуть больше подозрения, напоследок просканировав мое онемевшее от напряжения лицо. Не говоря ни слова, она самоустранилась практически беззвучно.

–– Сволочь, – шепнула я, метнув в сторону книжного шкафа недовольный взгляд с легким налетом испуга. – Кто же ты?

Я прекрасно понимала, что за мной кто-то следит (сомнений не было), понимала, что флешка не единственный носитель информации (копии есть однозначно), понимала, что очень скоро тайный адресант примется за шантаж. Но что он попросит взамен на оригинал видеозаписи? Я же гол как сокол. Все, что меня окружает, принадлежит либо отцу, либо мужу, кроме автомобиля: «Додж-Челленджер-Демон» моя заветная мечта, щедрый свадебный подарок Макара (наверняка приобретенный на взяточные деньги; от этого же паршивца всего можно ожидать). А все имущество, что у меня когда-то было, я спустила на взятки таким же паршивцам, как и мой «любимый» муженек, дабы они подняли свои ленивые задницы и отправились на поиски моего брата, но то ли задницы оказались неподъемными, то ли кто-то заплатил больше, дабы они их не поднимали, но в итоге отправление так и не состоялось. В общем я осталась без ничего, еще и Данилу искала с волонтерами и неравнодушными бескорыстными людьми. А доблестная полиция явилась, как говорится, на все готовое.

Две таблетки ибупрофена, запитые противным остывшим кофе (тут дело даже не в его низкой температуре, а в самом вкусе), обязаны были облегчить страдания и освободить голову от поразившего ее недуга. Скривившись от брезгливости, я сдвинула кружку на самый край стола (внезапно возникло прямо-таки непреодолимое желание столкнуть ее на пол, настолько поразил меня своим невкусным вкусом напиток, но я вдруг вспомнила, что давно выросла и капризничать было мне не к лицу). Затем обернувшись, еще раз осмотрела книжный шкаф придирчивым взглядом, оценивая степень его подозрительности. Оценку дать не решилась, так как не обнаружила ничего подозрительного. А, может быть, просто времени не хватило к чему-то придраться, ведь тишину нарушил визг мобильного. «Вот и шантажист объявился», – подумала я, переворачивая телефон кверху брюхом. Тревога оказалась ложной и можно было вздохнуть с облегчением, но я не стала поступать так опрометчиво еще и загодя, так как звонил отец (а он похлеще любого шантажиста: шантажирует так профессионально, что ты и очухаться не успеваешь, как уже все условия приняты, дано согласие и ты готов приступить к выполнению его требований). Тянуть с ответом смысла не было, ведь отец, чего доброго, мог меня в чем-то заподозрить (подозрительность – наследственная черта).

–– Привет! – послышался знакомый голос в динамике, как только я прижала его к уху. – Дочка, а ты где? – спросил он, не ожидая от меня ничего хорошего: ни ответа, ни привета.

–– В кабинете, – произнесла я, зная, что далее непременно последует приказ: «Зайди ко мне!»

И последовал:

–– Зайди ко мне!

–– Хорошо.

Вздохнуть я себе позволила только после отключения телефона, ведь слушать бубнеж отца не очень-то и хотелось, особенно после полученного утреннего сюрприза. Вспомнив о флешке, я покосилась на шкаф. «Шкаф, как шкаф, ничего особенного», – заверила я себя и, достав из верхнего ящика папку со статьей о «Каймане», вышла из кабинета. Проходя мимо лифта, я столкнулась с Ольгой, как раз выходящей из него, и опять поймала на себе ее подозревающий взгляд. Никакой реакции не дала. Сдержалась. Даже приветливо улыбнулась – зря: она не улыбнулась в ответ. Взгляд ее стал крайне подозрительным. Я пошла дальше. Длинный коридор окончился тупиком, в котором и располагался кабинет главного редактора. В приемной секретарь отсутствовал, так как он праздно шатался по коридорам офиса, катался в лифте и награждал меня пол утра подозревающим взглядом. Постучав для приличия (а была я очень приличной) и распахнув настежь дверь (приличия на сегодня было вполне достаточно), я вошла в кабинет, наткнувшись еще и на подозревающий взгляд отца. Он нахмурился, передвинул брови ближе к переносице и, опустив подбородок, посмотрел на меня исподлобья.

–– Присядь, – сказал он, сосредоточенно наблюдая за мной.

Прикрыв дверь, я выполнила указание отца и снова подняла на него глаза.

–– Всё в порядке? – продолжая хмуриться, холодным голосом спросил он – я кивнула. – Тебя вчера этот твой искал, – пробубнил себе под нос недовольно отец и скривился вдобавок. – Если он еще раз явится в издательство – я вызову полицию.

–– Он и есть полиция, – тоже пробубнила я и тоже недовольно.

–– Коль уж вышла замуж, будь добра, сиди дома и угождай мужу, чтобы он не бегал тут, у меня по офису, по ночам.

–– Что мне делать дома? – нарочито громко фыркнула я, раздражаясь.

–– Что все жены нормальные делают, то и ты делай, – растерялся отец, почесав машинально висок. – Например, готовить наконец научись, – внес он предложение, а я фыркнула еще громче, чем прежде.

–– Готовить? Да у меня же дома все ножи бутафорские; и вилки… наверное.

–– Ну, не знаю, – еще больше растерялся папа, – заведи служебного пса…

–– Еще одного? – опешила я, не позволив ему договорить.

Он улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Замолчали. Обоюдное нежелание продолжать разговор на неприятную для нас тему создавало ненужную паузу. Вспомнив о папке, лежащей мирно на коленях, я протянула ее отцу.

–– Что это? – проявляя интерес, он принял ее без колебаний и опустил перед собою на стол.

–– Пилотная статья о клубе «Кайман».

–– Можешь сдать ее в печать, – так и не заглянув в папку, отец с брезгливостью сдвинул ее в сторону.

–– Ты даже не прочтешь?

–– Мне нет никакого дела ни до статьи, ни до этой шарашкиной конторы. Мое мнение тебе известно. И впредь не приноси в мой кабинет ничего подобного, – он начинал все сильнее нервничать, вызывая во мне чувство вины. – Захотелось тебе найти друзей в преступном мире – ищи, захотелось извести мужа – изводи, только меня в это не впутывай, пожалуйста.

«Если бы ты знал с какой целью я все это делаю…» – сказала я мысленно, опуская взгляд на свои руки с полупрозрачной светлой кожей, на которых синие вены походили на реки.

–– Ладно, – немного успокоившись, начал отец, – я тебя позвал не клуб обсуждать и уж тем более не твоего мужа, а грядущие выборы.

–– А я-то тут при чем? – подняла я испуганный взгляд на него и добавила, прикрывая стыдливо испуг дохлым юмором: – Я не баллотируюсь и ни на что не претендую.

–– Мы напечатаем всего одну статью о нашем кандидате, – начал воодушевленно говорить папа, так и не оценив мою шутку по достоинству, – но такую, что у избирательных участков очереди будут стоять, как в советские годы – в мавзолей! И стоять они будут с одной целью – отдать голос за Малкина…

–– За кого? – я чуть было с кресла не свалилась, услышав достаточно известную мне фамилию, но так как все-таки не свалилась, просто открыла рот от сильнейшего изумления.

–– На все про все у нас ровно неделя, – продолжал говорить отец, намеренно не замечая моего изумления, а я только и делала, что хлопала ресницами, не в силах произнести ни слова. – Максимальный тираж разлетится по всему региону! О нас узнают теперь все! К тому же статья будет продублирована в трех последующих номерах с таким же умопомрачительным тиражом, что позволит газете гулять по населенным пунктам дольше обычного! – в предвкушении славы и успеха вещал он и даже с кресла подскочил, не зная куда себя деть от неземного счастья. – Ты представляешь, сколько новых читателей мы сможем привлечь, если статья выстрелит? А рекламщики?.. Мы должны написать шедевр…

–– Извини, – перебила я великого мечтателя, – под местоимением «мы» ты сейчас кого-то конкретного имел в виду? – осторожные, кроткие слова срывались с моих уст.

–– Ты́ напишешь этот шедевр! – воскликнул отец – я вздрогнула от слишком эмоционального его восклицания.

–– Что?.. Кто?.. Я?.. Да с чего это вдруг? – запинаясь и заикаясь от потрясения, все же смогла задать я более-менее внятный вопрос в конце.

–– Конечно ты! Во-первых, я никому так не доверяю, во-вторых, только ты способна создать шедевр; с твоей-то фантазией! А в-третьих, ты публицист и в политике как рыба в воде.

–– Вполне возможно, но какое отношение господин Малкин имеет к политике?

–– Я не понял, – замешкался папа, усаживаясь на место, – ты не рада?

–– Не поверишь, до потери сознания, – скривилась я, демонстрируя истинные эмоции. – Ты, конечно, извини, я тебя люблю, уважаю и все такое прочее, но писать об этом человеке не стану.

–– Почему?

–– Скажите-ка, Александр Владимирович, а что вы слышали о Малкине Петре Викторовиче? И слышали ли вообще о нем что-либо?

–– Прекрати кривляться! – не сдержавшись, рявкнул на меня отец. – Все, что было там, – ткнул он пальцем в сторону, почему-то противоположную Саратову и даже Москве, куда-то в Тулу, – не наше дело! Выполняй свою работу или ищи другого работодателя, – со злостью сказал он, снова опустив брови ниже, чтобы походить на злюку больше, – может быть даже повезет, и ты найдешь такого же идиота, как я, который будет прикрывать твою искательницу приключений, выслушивать отзывы о твоем чрезмерном хамстве и получать угрозы из-за гадких фельетонов, которые ты умудрилась пропихнуть в печать без моего ведома! Ах да! и опровержения будет вместо тебя писать, чтобы твои чертовые принципы не пострадали! – как-то резко окончил он пламенную речь громким выдохом. – Так вот, в-четвертых, – спокойным, флегматичным голосом продолжил папа, – пока ты являешься журналистом газеты «В курсе», будешь выполнять задачи, поставленные перед тобой ее главным редактором, то бишь мной. Статью о Малкине ты напишешь в установленный срок, встречу назна…

–– Сколько? – перебила я, не собираясь выслушивать его указания (выполнять, между прочим, тоже).

–– Что «сколько»?

–– Сколько он пообещал тебе? Или уже заплатил? – его взгляд выражал шок и ничего более (ан нет, еще растерянность была в наличии, но чуть-чуть совсем; активно делал вид, что не понимает о чём это я). – Заплатил-то хоть русскими или серебром янков, как всегда?

Молчал. Несомненно, воспринимая мои слова, как унижение и кривду, а не как разоблачение и правду.

–– Хорошо, – продолжила я, добавляя кивок к своему снисходительному «хорошо», – пятьдесят процентов мои.

Отец хмыкну и покачал разочарованно головой, глядя на меня в упор.

–– Хорошо, – повторил он за мной, копируя кивок.

Я довольно улыбнулась.

–– Только я нашими беру, целковыми, – поднялась я с кресла, щурясь от своей яркой победы (и не догадываясь о том, что моя победа – волк в овечьей шкуре). – У меня, папочка, не только принципы имеются, а и патриотизм, не знающий границ.

–– Забери ее с моего стола, – кивнул он на принесенную мною папку, не желая как-либо реагировать на мои унизительные намеки.

Подхватив ее со стола, я направилась к двери, но не дойдя даже до середины, обернулась.

–– Хочу, чтобы ты знал – готовить материал к публикации я буду исключительно ради денег. И еще – моя меркантильная сущность за версту чует себе подобных. И вдогонку – преступный мир не в клубе, он там, чуть выше.

Не желая находиться в стенах офиса, где всё вдруг стало напоминать мне о бремени, вызывающем лишь негатив, я отправилась в клуб. С таким воинственным настроем в пору было заняться поисками гадины, которая перевернула жизнь нашей семьи с ног на голову и снизила численность ее членов.

Заняв место на парковке (которое я прибрала к рукам, считая его своим по праву), я заметила большой черный прямоугольник на фоне белого снежного налета справа от входа. «Отлично, – вдруг проснулась во мне радость, воодушевленная облегчением, – Курганова нет в клубе». Довольная улыбка приподняла уголки губ, но, вспомнив о бремени, она улетучилась, оставив мои губы в покое.

Физиономия охранника сегодня тоже была недовольной, как и моя. Он искоса взглянул на пропуск и от чего-то закатил глаза. Преодолев препятствие в виде турникета, я тоже закатила глаза, раздраженная недовольством и негостеприимством старого хмурого сторожевого кобеля. Толкнув широкую дверь от себя, я вошла в громадное помещение, где располагались тренировочные арены, ринги и в самом конце – тренажеры и спортинвентарь. По привычке бросив куртку на отбывающий наказание в углу диван, я повернулась к клетке, у которой стоял незнакомый мне мужчина (никогда ранее я не видела его в клубе, и кто он такой знать не знала). Он, что-то объясняя молодому бойцу, активно жестикулировал руками, а тот кивал в ответ, пристально глядя ему в глаза. Все это мне совсем не нравилось и вызывало настороженность, от чего возникало напряжение, а оно являлось причиной нервозности, а дальше по списку… (там уже запускалась цепная реакция, которую остановить было очень тяжело).

Я с осторожностью и опасением приблизилась к незнакомцу и, рассматривая его крепкую спортивную фигуру (естественно, делая это незаметно), замерла на месте в ожидании окончания нравоучительного монолога.

–– Все ясно? – спросил он кудрявого мулата в красных шортах, а тот снова кивнул и направился в центр арены. – Поехали! – повысив голос, дал команду мужчина и, заметив меня, расплылся в улыбке.

–– Добрый день, – испытывая неприязнь к его расплывающемуся на лице счастью и не разделяя его, я все же проявила ненавистную мне вежливость. – А где Ян?

–– Добрый день, – окончательно поплыл он, до неприличия внимательно рассматривая мое напряженное лицо. – Да кто ж его знает, – пожал он широкими плечами, на которых объемные пучки дельт нависали, словно генеральские эполеты с густой бахромой, – ушел, наверное.

–– Куда ушел?

–– Куда-куда? В запой, – хмыкнул довольно мужчина. Теперь уже я пожала плечами, не зная, как реагировать на его откровение. – Вы можете составить мне компанию, – предложил он, игриво подмигнув.

Я даже опешила от эдакой наглости. Мое раздражение пробудилось и, потянувшись, выпустило когти, напоминая лохматого манула. Хотя пробудилось оно не от подмигивания и наглости незнакомца, а от того, что этот негодяй намеревался дать оценку моей внешности, неспешно осматривая фигуру.

–– Я здесь не для того, чтобы составлять кому-либо компанию, – с легко уловимым шипением сообщила я окончательно отупевшему от стероидов качку.

–– Извините, я вовсе не то имел в виду, что вы подумали, – принес он неискренние извинения, уповая на мою женскую глупость. – Я Денис, можно просто – Ден, а вас Дарьей зовут, так? – чтобы снова не шипеть, я безмолвно кивнула. – Ветров взял отгул, а меня досрочно вызвали из отпуска, поэтому сегодня мы будем вместе, – вновь подмигнул качок, заставив меня сойти с накатанной лыжни, что не могло не разозлить. Руки мои сжались судорожно в кулаки, от чего ногти уперлись в ладони, делая не очень приятно.

–– Вместе? – кашлянув, переспросила я, думая, что ослышалась.

–– Ну да, вы ведь пишете статьи о наших бойцах и вам непременно понадобятся комментарии опытного тренера, а я самый опытный здесь, – широко улыбнулся Денис шикарной белозубой улыбкой, до неприличия высоко задрав подбородок.

Я, отвернувшись, сделала вид, что не замечаю этого высокомерия, хвастовства и его в придачу.

Стоя у металлической сетки, я молчаливо наблюдала за молодыми мужчинами. Денис периодически корректировал их действия, давая подсказки, а в перерывах поглядывал на меня. Этот его взгляд с откровенной похотью раздражал все сильнее. Я ощущала, как тело наполняется гневом, не позволяя спокойно вдыхать воздух. Очередной взгляд Дена заставил повернуть к нему лицо.

–– И с чего это вдруг пресса заинтересовалась нашим скромным заведением? – спросил он, сунув правую руку в карман спортивных брюк, глядя на меня взглядом, идентичным тем, что утром я уже имела счастье наблюдать на лицах Ольги и отца. – Или ты здесь по иной причине?

Вдох остался для меня вне досягаемости. Я замерла, всматриваясь в глаза этого наглого, невоспитанного ловеласа. Во-первых, врезался в слух резкий его переход на «ты» без моего позволения, во-вторых, мне показалось, что Денис в чем-то меня подозревает, а в-третьих, я почему-то подумала, что подозревает он не только меня, но и Курганова. В чём? Ну, например, в порочащей нас связи. Его поведение незаконно пересекло границу дозволенного мною. Стиснув с силой зубы, я с ненавистью метнула в него гневный взгляд. Глубокий долгожданный вдох раздул легкие и заставил меня заметно вздрогнуть. Мой внутренний манул точил когти о шатающуюся психику, расшатывая ее еще сильнее. И я знала, когда расшатанная до предела психика не выдержит, с цепи сорвется необузданная, неприрученная ярость, вынуждая меня немедленно принять меры по борьбе с раздражителем.

–– Да пошел ты!

Сорвавшись с места, как спринтер, я метнулась к дивану, желая исчезнуть из поля зрения этого омерзительного типа и, прихватив куртку, кинулась прочь, за считанные секунды оказавшись у выхода. Распахнувшаяся предо мною дверь явила мне Курганова. Он даже замер на месте, пораженный неожиданной встречей, впрочем, как и я. Но я-то быстро избавилась от поражения и вспомнила, что очень тороплюсь, а вот Курганов никак не мог очухаться, стоя столбом в проходе. Мне ничего не оставалось, как издать громкий упреждающий фырк, в надежде на то, что он поймет вежливый намек и уберет свою шкафоподобную фигуру с моего единственного пути отступления. Но не тут-то было (похоже, деревянный мужской мозг намеков совсем не понимал), Руслан, стоял на месте, рассматривая мое злое лицо (прямо-таки нарываясь сегодня на неприятности). Еще один фырк, только на этот раз угрожающий, и я двинулась вперед, будто пехотинец в последний штыковой бой. Мне удалось протиснуться между кургановским телом и дверным косяком, но продолжить движение, к сожалению, нет. Руслан успел схватить меня за руку, принуждая остановиться. Взглядом, до краев наполненным отвращением и брезгливостью, я посмотрела на его пальцы, сжимающиеся на моем слабом женском бицепсе, а затем не поленилась посмотреть и на его лицо, все еще пораженное нежданной встречей. Ну прямо-таки картина маслом: взрослые разнополые несвободные люди, на первый взгляд вменяемые, застывшие в дверном проеме в позе, дающей повод заподозрить их в любовной связи (да я просто на все сто процентов была уверена, что со стороны все выглядело именно так!), и, спрашивается, кому нравится быть под подозрением? Мне – нет. Это либо пугает, либо злит. Меня, например, злит (в данной ситуации). Рывок руки оказался весьма действенным способом для устранения препятствия.

–– Не прикасайся ко мне! – рыкнула я и снова ринулась к выходу.

–– Даша, что произошло?! – вдогонку крикнул Руслан.

Вот только я не позволила себе обернуться, чтобы не сказать того, что способно было оставить меня без правды, ради которой все и затевалось. Выскочив из клуба, я буквально в несколько шагов оказалась у машины. Раздражало абсолютно все вокруг: снег, солнце, шум движущихся автомобилей и мой вечный неизлечимый психоз, не позволяющий адекватно воспринимать окружающую реальность. Впрыгнув в салон, я завела двигатель и подняла взгляд на вход, справа от которого стоял Курганов. Он пристально всматривался в лобовое стекло, наверняка пытаясь рассмотреть мое лицо сквозь него. Нехорошим и недобрым был этот взгляд, не нравился он мне, впрочем, как и его обладатель. Судя по выдыхаемому пару, хорошо заметному в солнечном свете, дышал Руслан быстрее обычного, словно что-то нарушало его покой, словно злило что-то, но что? Неужто я?

Автомобиль громко зарычал, звуки выхлопа нарушили относительную тишину улицы, устремившись ввысь, а я с силой прижала педаль газа, все еще пытаясь уберечься от совершения непоправимого. Купе рвануло с места, засвистев колесами и оставив после себя клубы плотного белого дыма от жженых покрышек, обещая мне там, впереди, покой.

Оказавшись дома, я позволила себе скромный выдох облегчения, чувствуя, как постепенно отступает гнев, словно благосклонный судья, великодушно дарующий свободу воспаленному сознанию и его подельнице – душевной неизлечимой болезни. Любимый крепкий кофе должен был завершить процесс расслабления и тогда бы я вернулась в прежнее состояние покоя, но это извечное «но»…

Взобравшись на высокий стул, я разместила чашку перед собой, с каким-то блаженством вдохнув терпкий аромат. Теперь необходимо было проанализировать сложившуюся ситуацию и понять, как действовать дальше, ведь в моем случае поступать по наитию – недопустимо.

Скрежет в дверном замке не позволил провести полный анализ и очертить круг допустимых для меня действий. Напряжение вернулось мгновенно, упредив появление расслабления. Наблюдая за белым паром, струящимся вверх, я до последнего старалась не обращать внимания на звуки, сообщающие о возвращении домой хозяина. Негромкое шуршание по левую руку от меня, а после – беззвучие, не предвещающее ничего хорошего. От этого беззвучия даже пар растворился в воздухе бесследно.

Повернувшись к выходу, я осмотрела серое небритое лицо мужа, но быстро лишилась интереса и опять уставилась в чашку, делая вид, что кофе милей моему взору нежели его хронически недовольная, уставшая физиономия. Да мне и смотреть-то на Макара не было никакой нужды, ведь его звериную злобу и агрессию я чувствовала всем нутром. Вот и сейчас я могла сказать уверенно, что муж был зол, хотя, глядя на его лицо, никогда вот так сразу, навскидку, не определишь в каком психологическом состоянии он пребывает (наверное, это профессиональные навыки).

Макар прошел вглубь кухни и, стянув болоньевую куртку с плеч, опустил ее на барную стойку, недалеко от чашки. Движения его были продуманными и оттого создавали видимость спокойствия (но я-то знала, что творится там, внутри этого чудовища). Муж уселся напротив и намеренно громко вздохнул, а я (бестолковая), утратив бдительность, подняла на него глаза. Взгляд Кая, находящегося в плену Снежной королевы, в упор смотрел на меня; эта ледяная рябь погружала в трас с головой. Ухватившись глазами за черный кофе, я замерла, не позволяя себе больше никогда смотреть в бездонную голубизну полупрозрачной радужки. Опустив дрожащие кисти рук на колени, дабы муж не видел моего страха, – который ни в коем случае нельзя показывать в присутствии хищника – я сжала собственные пальцы, чувствуя, как обручальное кольцо больно врезается в кожу.

–– Где ты была вчера ночью? – медленно произносил он слова, демонстрируя железную выдержку и недюжинное самообладание, а на его виске предательски вздувалась, ритмично пульсируя, вена.

Я решила сохранить молчание, вспомнив, что оно – золото, а еще думая о том, что молчание способно сохранить мое здоровье и возможно даже жизнь.

–– Сука! – прошипел Макар и резко смахнул чашку со столешницы.

Я содрогнулась от ужаса, волной захлестнувшего сознание. Он стремительно затягивал его воронкой на дно, не оставляя ни единого шанса вновь оказаться на поверхности. Мельком глянув на разбитую в дребезги чашку, я с опасением повернула лицо к мужу. Он все так же, в упор, смотрел на меня, не моргая.

–– Где ты была? – повторил Макар напрасный вопрос, прекрасно понимая, что ответа не получит.

А я вдруг вспомнила утреннюю посылку, тут же догадавшись, кто этот тайный адресант. Опустив подрагивающие руки на теплую столешницу, где ранее располагалась чашка, я опять бездумно посмотрела в его бездушные глаза.

–– Как тебе видео? – гриф секретности был снят Макаром досрочно.

Я уперто молчала.

Неожиданно схватив меня за запястья, он с силой сжал пальцы. Дыхание сперло. Тихий писк угодившего в силок маленького королька привлек внимание жестокого браконьера. Он исподлобья посмотрел на меня, больше не пытаясь казаться спокойным.

–– Что ты делала на месте преступления?

Макар задал следующий вопрос, продолжая сжимать пальцы на моих руках. Я больше не пыталась вдыхать: боль парализовала не только запястья и мое больное сердце, она парализовала все жизненно важные органы, угрожая расправой.

–– Какого преступления? – наконец-то подала я голос, понимая, что молчание – провокация.

–– Убийство Дмитрия Ланского, – разжимая пальцы, пояснил муж. Освобожденные запястья налились жаром – светлая кожа окрасилась в цвет крови.

–– Какого Ланского? – пряча руки под стойку (опасаясь рецидива), спросила я шепотом. – Я не знаю никакого Дмитрия Ланского.

Макар откинул полу куртки, все еще лежащей на столешнице, и, сунув руку во внутренний карман, извлек из него небольшой полиэтиленовый пакетик с белой бумажкой внутри. Я нахмурилась, наблюдая за мужем. Приподняв руку, он продемонстрировал мне мою же визитную карточку со следами крови на ее лицевой стороне. Завороженно глядя на улику, способную лишить меня свободы надолго, я ощущала, как страх парализует тело, начиная с ног. Он поднимался медленно вверх, словно наполнял колбу смертельным ядом.

–– Я не убивала, – прошептала я, качая беспрерывно головой.

–– Что ты там делала? – бросив визитку на стол, Макар повторил свой вопрос.

–– Проезжала мимо…

–– Заткнись! – рявкнул он, с силой ударив ладонью по стойке. Я снова вздрогнула. Из глаз скатились слезы, намочив мои сухие искусанные губы. – Что ты там делала?! – кричал муж, больше не в силах держать себя в руках.

–– Я просто хотела поговорить с ним, – шептала я, понимая, что задыхаюсь от отчаянья и страха, который уже достиг легких и практически полностью парализовал их.

–– О чем?

–– О Даниле, – смахнула я слезы с лица и облизнула соленые губы.

–– О чем? – неудовлетворенный ответом, он повторил вопрос вновь.

–– Не знаю. Дима хотел что-то рассказать мне о нем.

–– Какого черта ты скрылась с места преступления? Там кругом камеры. Тебя будут искать.

–– Меня?.. Зачем?

–– Затем, чтобы отправить на зону, идиотка! – снова сорвался муж на крик.

–– За что? – всхлипнула я, не в силах бороться с нахлынувшими эмоциями.

–– За убийство, – вздохнул тяжело Макар, глядя на мои слезы, беспрерывно капающие на барную стойку.

–– Я никого не убивала! – в истерике крикнула я и, сиганув вниз со стула, кинулась в прихожую.

Стянув куртку с вешалки, я ухватилась за дверную ручку, но Макар не позволил покинуть квартиру, вцепившись в предплечье. Он грубо дернул меня за руку и, оттянув от выхода, развернул к себе лицом. Дьявольский взгляд и сжимающиеся пальцы на немеющей от сердечной болезни руке лишь усугубляли ситуацию. Моя истерика перевоплощалась в истерию, лишая самообладания и самоконтроля.

–– Бесполезная, бестолковая стерва! – в бешенстве кричал Макар, вонзая пальцы в мышцу, которую я уже практически не ощущала. – Вернись на место! Я не позволял тебе уходить!

–– Я не нуждаюсь в твоем позволении! – в ответ кричала я, пытаясь освободиться. – Отпусти! Мне больно! Ты не имеешь права!..

–– Имею! Ибо ты глупа! – снова дернул он меня за руку и, наклонившись к лицу, прорычал: – Твое место – рядом!

–– А твое место в клетке, на цепи! Ты дикое животное! Ненавижу, – прошипела я, в одночасье лишившись и слез, и истерии. – Я ненавижу тебя даже больше, чем убийцу брата.

Пальцы Макара разжались, отпуская окончательно онемевшую руку. Он как-то судорожно вдохнул, словно в нездоровой предприпадочной конвульсии, и, замахнувшись, с ненавистью ударил меня наотмашь по лицу.

Слезы скатились по мокрым пылающим щекам. Я с ужасом смотрела на мужа – он с ужасом смотрел на меня. Произошедшее явилось неожиданностью для нас обоих. Я не могла поверить в то, что Макар спустя пять лет таки преступил «красную линию». Похоже, он так же не мог в это поверить. Муж машинально отступил назад, пристально глядя мне в глаза, а я, резко развернувшись, кинулась к выходу…

«Демон» несся по трассе, увозя меня в неизвестном направлении. Слезы ручьями стекали по щекам, а я до онемения сжимала пальцы на рулевом колесе, желая унять сильную дрожь в руках. Как-то незаметно вошедшее острие в сердце хорошо ощущалось при каждом движении и вдохе. Пустынные улицы, подсвеченные яркими высокими фонарями, рисующими на асфальте мистические фигуры, жили какой-то тайной ночной жизнью. Я резко вывернула руль вправо – купе, свистя колесами, свернуло на улицу Полонского, уничтожая ее тишину хищным рычанием. Звук двигателя ударился о забор из красного кирпича, за которым стояли высокие конусовидные туи, словно стражники в стальных ерихонках, пряча от посторонних глаз высокое красно-белое здание с маленькими арочными окнами и черепичной крышей. Еще пара поворотов и «Додж» выскочил из-за угла на необитаемую Астраханскую улицу, наградив и ее своим обезумившим рыком. Этой ночью светофоры, похоже, работали не для меня. Их бедная палитра меня мало интересовала, не привлекая внимания ни миганием желтого сигнала, ни внезапным вспыхиванием красного.

Убедившись, что погони и преследования нет и, по-видимому, не будет, я прижалась к обочине и сунула озлобившегося беса в парковочный карман. Практически парализованные от долгого напряжения пальцы разжались, отпуская руль, и опять размазали по коже слезы. Повернувшись вправо, я осмотрела неоновую вывеску ночного клуба «Тольятти», завлекающую случайных прохожих. Желание в тот момент было одно – утопить боль души в крепком алкоголе, как паршивого неугоднорожденного котенка. Очень хотелось наблюдать за тем, как она захлебывается обжигающим горьким спиртом, подобно мне, захлебывающейся каждый новый день обжигающими слезами горечи.

Смахнув соленые капли с невысыхающего лица, я взглянула в зеркало, рассматривая свое отражение, не доставляющее более никому удовольствия. Этот белесый оттенок кожи японской гейши на лице, словно психопат, с синдромом Мюнхгаузена, постоянно пытается привлечь к себе внимание, симулируя неизлечимую болезнь. «Потерпи. Скоро все закончится», – пыталась я уберечь себя же от необдуманных преждевременных поступков, не поддаться эмоциям, не потакать желаниям. Неподвижное тело лишь медленно наполняло легкие теплым воздухом, не совершая иных действий, а глаза продолжали всматриваться в знакомое лицо, напоминающее о брате. Казалось, он смотрит на меня из зазеркалья… Казалось, это он… Казалось… Тяжелый вздох – и подвижность вновь вернулась ко мне. Отыскав банковскую карту в бардачке, я покинула салон и направилась в клуб.

Вернулась я в реальность, когда была уже достаточно пьяна, а гнев мужа не вызывал страха. Я покинула душное полуподвальное помещение, преодолев крутую витиеватую лестницу, и, очутившись на выбеленном узком тротуаре, вдохнула морозный воздух. С неба сыпались крупные снежные хлопья, укрывая землю белым покрывалом. Они кружились в свете фонаря, будто мухи, и, описывая пару кругов в воздухе, ложились мне под ноги. Нырнув в салон купе, я завела двигатель и опустила руки сверху на холодный руль. Автомобиль ожил, подсветив приборную панель цветными огоньками. 22:12 – уцепился взгляд за цифры, втиснувшиеся между спидометром и тахометром. Развернув «Додж», я направилась в сторону «Каймана». Как же мне хотелось причинить боль Макару, хотелось унизить его так же, как он унизил меня. Я прекрасно знала, что именно причиняет нестерпимые адские муки мужу. Знала, где находится единственная, но очень большая брешь в его броне. Знала, где слабая сторона этого сильного мужчины.

Сто километров в час, игнорирование знаков и светофоров, новое покрытие проспекта, свободные ночные улицы – и через полчаса авто заняло место на парковке. Выбравшись из машины, я осмотрела внедорожник Курганова, по-прежнему стоящий у входа, а затем и подсвеченные окна его кабинета. Мне даже в какой-то момент показалось, что некто, стоящий у окна, осматривает меня в ответ.

Как всегда, не жалуя промедления, я поднялась на третий этаж по пожарной лестнице, которой практически никто никогда не пользовался, и оказалась в коридоре прямо у черной глянцевой двери, за которой и обитал гендиректор клуба. Еще несколько секунд и моя рука коснулась лаконичной ручки, опуская ее вниз. Я прошла в кабинет, не закрывая за собою дверь, тем самым оставляя путь отступления свободным. Свет настольной лампы нехотя, словно делая одолжение, освещал пространство, отбрасывая замысловатые тени на темные стены и не менее темные предметы интерьера.

Вздох моего разочарования – хлопок двери за спиной. Обернувшись, я уставилась на Курганова, подпирающего стену у входа спиной. Мое встревоженное дверным хлопком сердце не планировало сбавлять темп, заставляя легкие чаще наполняться воздухом. Он наблюдал за моей неподвижностью и быстрым дыханием, щуря черные глаза, в которых больше невозможно было рассмотреть зрачки. От этого темного взгляда, в котором блестела глиттерная похоть, возникала вовсе не жажда мести, от него возникало желание, мешающее думать о чем-то постороннем, кроме как о его исполнении.

Руслан повернулся к двери и, заперев ее, сунул изъятый из замочной скважины ключ в карман брюк. Подойдя ближе, он пристально посмотрел в мои внимательные глаза, пробуждая во мне животные инстинкты, желающие подчинять разум и управлять телом. Шаг – и я оказалась в его крепких руках. И, как всегда, полное отсутствие промедления. Курганов мгновенно впился поцелуем в губы, а я издала тихий стон, вплотную прижавшись животом к нему. Теплая волна накрыла меня с головой, отключая здравый разум. Целуя его горячие губы, я в спешке расстегивала брюки дрожащими руками, совершенно ничего не соображая. Только жажда чужого тела имела значение. Она, как и любая другая жажда, требовала незамедлительного ее утоления…

Да разве ж я могла в тот момент представить, насколько омерзительно выглядит происходящее со стороны? Чужая жена и ее дрожащая от возбуждения рука, на безымянном пальце которой – обручальное кольцо (символ верности), – в брюках чужого мужчины, венчанного в храме, а где-то там, по ту сторону норм приличия и морали, обманутые узники их предательства. Нет, все это не имело значения. Когда просыпается похоть – все засыпает.

Руслан стянул с меня платье и, подхватив на руки, положил на широкий диван. Его взгляд, словно приказ: «Ни шагу назад!», не оставлял выбора. Слишком велика была цена отступления. Скинув рубашку, он опустился сверху, прижавшись ко мне своим тяжелым горячим телом, и вновь заключил мои губы в поцелуй, будто под стражу. Его руки скользили по коже, периодически впиваясь пальцами в плоть, а я иногда вздрагивала от этих прикосновений, начиная задыхаться. Воздух, теряя свои привычные свойства, становился осязаемым и заметным. Я чувствовала каждую его составляющую, иногда наполняющую легкие. Наши возбужденные, напряженные тела окончательно лишились одежды, увеличивая площадь соприкосновения чувствительных кожных покровов. Ощутив Руслана в себе, я пискнула и, прикусив губу от блаженства, зажмурилась, наслаждаясь резкими толчками. Какое-то безумие управляло сознанием, а я продолжала издавать стон за стоном, упиваясь его поспешными движениями. Мои пальцы впивались в мощную накаченную спину; дыхание постоянно обрывалось, не позволяя наполнить легкие даже наполовину; Руслан целовал шею; из его груди вырывались тихие стоны, совершенно лишая меня рассудка. Сильная дрожь… его быстрые движения… онемевшие пальцы на объемных бицепсах… а затем… тишина… и его еле уловимое дыхание. Курганов прижался ко мне скользкой влажной кожей, выискивая что-то в глазах. Я, ощущая дрожь его постепенно расслабляющихся мышц, вновь впилась жадно в губы больше не в силах остановиться.

Продолжительный поцелуй. Поцелуй, лишившийся похоти и желания. Поцелуй, умалчивающий о вожделении. Чувственный – поцелуй чувства, не подчиненный гормонам, вновь менял свой окрас, словно кожа хамелеона, маскируясь под страсть. Страстный поцелуй становился настойчивым и жадным. Кровь, отравленная гормонами инстинктов, струилась по артериям, пропитывая обнаженные тела насквозь. Вдохи и выдохи Руслан совершал все чаще, торопливо чередуя их, что выдавало нарастающее возбуждение. Он неожиданно отстранился и, поднявшись с дивана, сел рядом, откинувшись на спинку. Ладонь его скользнула по моей ноге вверх к бедру, вызывая стон и все то же сильное непреодолимое желание, с которым я больше не намерена была бороться (напрасная борьба в конечном итоге приводит к поражению). Пальцы его аккуратно и нежно прикоснулись к тонкому запястью, под кожей которого пульс подражал сердцу, а после сжались все с той же аккуратностью и нежностью, потянув руку на себя. Покорная, жаждущая подчинения и покорения, я тоже поднялась с дивана. Руслан, громко вдыхая тяжелый воздух кабинета, усадил меня на свои бедра, заменив стоном один из громких выдохов. Его горячие влажные губы прикасались к груди, а я, закрывая глаза от блаженства, мечтала о продолжении этого безумия…

Правила созданы, чтобы их нарушать. «Красные линии» обозначены, чтобы их переступать. Тебя ударили – ударь в ответ, не жди, что ударят вновь. А что, если ударивший сильнее тебя? А что, если ответный удар будет нерезультативным, а лишь приведет к фатальным последствиям? А что, если удар будет иным, позже и исподтишка? Это ведь не будет походить со стороны на поражение? А на бегство с поля боя и дезертирство? А на трусость? Не укажет ли это на слабость? Всё неважно, если ты – беззащитная, слабая, обиженная женщина, способная лишь на подлость и предательство, если твои собственные принципы позволяют немного больше, чем нужно было бы позволять. Все становится неважным, если ненависть, живущая в тебе, – и есть ты сама…

Стоящая всю ночь у дивана жестокая бескомпромиссная месть довольно улыбалась, фиксируя неоспоримые факты измены в книге «Грехов и пороков».

Домой я вернулась утром, когда солнце только-только начинало нехотя выглядывать из-за липовых голых верхушек, касаясь щеки храброго военачальника своим зимним холодным лучом. Купе остановилось у дома, растворившись в тишине двора. Я сжала дрожащие руки на рулевой оплетке, опустив на них голову. В висках пульсировало, а я машинально считала каждый неспешный удар сердца. Мерзость, забравшаяся в душу, что-то передвигала там, меняя постоянно местами и, периодически охая и вздыхая, снова начинала двигать какой-то тяжкий груз, обустраиваясь. Я выбралась из машины и подняла лицо вверх, рассматривая окна многоэтажки. Одинаковые, стандартные, ничем непримечательные стеклопакеты так походили на людей. Наверное, в нашей жизни стандарт существовал во всем еще с советских времен.

Я не спеша вышла из лифта и осмотрела входную дверь убежища ячейки общества. Долго я стояла напротив, не решаясь войти и так же долго боролась с желанием уйти навсегда. Войти я решилась – желание поборола. Беззвучие шаталось по необитаемой квартире в полумраке, позволяя надежде теплиться в груди – надежде на то, что квартира действительно необитаема. Я медленно сняла куртку, испытывая отвращение к собственному телу, которое посмело принять наслаждение и удовлетворение от чужого мужчины.

Стоя напротив зеркала, я не могла поднять взгляд, чтобы посмотреть в родные голубые глаза брата, которые всегда видела в собственном отражении. Данила непременно осудил бы меня за трусость, ведь был убежден: «человек в любой ситуации должен быть сильным и держать ответ за свои проступки, не опуская головы и не пряча взгляда». «Я сильная», – солгала я себе и посмотрела в зеркало. Брат смотрел на меня с жалостью, как всегда. «Почему я так часто испытываю жалость к себе?» – спросила я мысленно, рассматривая блеклую кожу уставшего лица. Оно походило на лица тех, кого принято было держать в застенках желтых домов, вдали от общества. Наверное, саможаление – веская причина для изоляции.

Глухие звуки соприкосновения тяжелых каблуков с деревянным паркетом сопровождали каждый шаг. Войдя в кухню, я замерла на месте, уставившись на роскошный букет из крупных герберов, лежащий на барной стойке. Спина прижалась к стене, а затем тело скользнуло вниз, лишившись устойчивости. Обхватив колени руками, я уткнулась в них лицом и заплакала. Боль с силой сжимала сердце, которое и так с трудом сокращало свои отделы, периодически путая последовательность. Оно из последних сил пыталось сохранить мою жизнь, разгоняя по артериям кровь, насыщенную кислородом. Я содрогнулась в отчаянии и громко зарыдала, не в силах больше противостоять собственной слабости.

–– Даша, ты что? – послышался справа взволнованный голос мужа.

Подняв голову, я посмотрела на Макара сквозь слезы. Он присел на корточки у моего содрогающегося от рыданий тела и коснулся рукой спины.

–– Прости меня, – шепнул он, рассматривая мокрое лицо.

Макар опустился на колени и потянул меня за руку. Повиснув у него шее, я снова всхлипнула, вцепившись пальцами в его черную футболку. Он гладил спину, прижимая меня все крепче к груди и пытаясь успокоить.

–– Прости меня, Макар, – попросила я, уткнувшись в его шею. – Прости…

Мы долго сидели на полу, у стены, прижимаясь друг к другу. Мои слезы давным-давно высохли на лице. Слабость окутывала вуалью, лишая эмоций, да и сил на их демонстрацию тоже.

–– Пойдем, – позвал Макар, поднимаясь с пола и помогая подняться мне.

Уложив на кровать обессиленное еще пока живое существо, не имеющее ничего общего со мною прежней, он накрыл его мягким пушистым пледом и присел рядом.

–– Поспи, – предложил муж, убирая прядь волос с моего лица, при этом касаясь осторожно кожи.

–– Что теперь будет?

–– Ничего не будет, – его тяжелая горячая ладонь опустилась на мою голову, имитируя поглаживания, будто я маленькая девочка, нуждающаяся в ласке. – Теперь у нас все будет хорошо.

Он поднялся с кровати и еще раз посмотрел в мои глаза, которые я до последнего пыталась спрятать, дабы Макар ненароком не рассмотрел в них до изнеможения измученную мною совесть. Покинув комнату, он прикрыл за собой дверь.

…А что, если ответный удар неравносилен пропущенному? Насколько сила душевной боли сопоставима с болью физической? А что, если ответный удар был не один? Технический нокаут – это поражение? Бой будет остановлен? А если подлый удар в спину сбил его с ног? Он поднимется в течение восьми секунд? А если нет? …Восемь-девять-десять… Нокаут? Безоговорочная победа? А что, если удар исподтишка, в спину, недопустим правилами? Будет принято решение о моей дисквалификации? А что, если никаких правил не существует? Есть ли вообще победитель в боях без правил? Если да, то кто он? Оставшийся стоять на ногах после серии пропущенных ударов? Вовремя поднявшийся с канваса? Или поднявшийся в принципе? Или оставшийся в живых во всех перипетиях?

«Все это слишком сложно для меня. Не могу и не хочу ничего понимать в этой скоротечной жизни. Не хочу попусту тратить время, которого и так очень мало осталось». Я закрыла глаза, чувствуя, как слезы стекают по лицу, впитываясь в подушку. Тело все еще помнило прикосновения Руслана, а губы – поцелуи (и, к сожалению, это не вызывало отвращения, а наоборот). Уткнувшись лицом в шелковую наволочку, я снова заплакала, сжимая пальцы на плюшевой ткани пледа. Месть, стоящая рядом, насмешливо улыбалась, наблюдая за отчаяньем, обнимающим мое порочное тело.

Не помню, в какой момент я уснула. Сознание просто отключилось, погрузив меня в глубокий крепкий сон, где шуршала осенняя листва под ногами и шелестел ветер, путаясь в кудрявых кронах высоких деревьев. Так же внезапно я вернулась в реальность от окрика черного ворона. Откинув волосы с лица и поднявшись с кровати, я поплелась в кухню. Красные герберы с черными бархатными сердцевинами стояли в большой вазе на полу у дивана. Опустившись перед ними на колени, я словно завороженная смотрела на цветы долго и внимательно.

Гнев мужа, пощечина, секс с Кургановым – все это, словно слайды, возникало в голове, вызывая отвращение. Любимые цветы не доставляли удовольствия, а лишь напоминали о совершенной ошибке, о предательстве и измене. Тело неожиданно содрогнулось от охватившего его гнева, а я вцепилась пальцами в букет, жадно вдохнув воздух. Несколько секунд – и от шикарных герберов остались лишь лепестки. Они лежали в луже воды на паркете рядом с опрокинутой вазой. Поднявшись с колен, я направилась в душ, понимая, что гнев сменился безразличием.

На переговоры с собственной совестью я потратила неделю, но они так и не увенчались успехом. К консенсусу мы не пришли, поэтому я решила сделать паузу и не появляться в клубе еще некоторое время, дабы не наломать дров. Меня пугала встреча с Русланом, но не знаю, что пугало более – рецидив измены или моя хроническая раздражительность, способная разрушить гениальный план?

Купе неслось в сторону офиса, пролетая мимо еле тащащихся в соседних потоках разношерстных иномарок, потрепанных километрами разбитых дорог. Наслаждаясь скоростью, я параллельно считала дорожные камеры, в уме прибавляя к каждой из них в среднем по тысячи рублей за нарушение скоростного режима. Красный светофорный сигнал, вспыхнувший как-то внезапно, так, как обычно люди внезапно выскакивают на нерегулируемые пешеходные переходы, угрожая безопасности моего беззащитного четырехколесного друга, вынудил остановиться. Резкий удар – и «Челленджер» дернулся кузовом, а я посмотрела в зеркало заднего вида, прищурившись: синий седан стоял в неприличной близости от заднего бампера моего красавца. Стиснув с силой зубы от накатившего гнева, я ткнула пальцем в кнопку аварийной сигнализации и снова посмотрела в зеркало: из седана выбралась белобрысая молодая девица в белоснежной короткой шубе и, сделав пару шагов вперед, уставилась на капот своей «консервной банки». Она рассматривала повреждения «Мерседеса», хмуря при этом темные брови. Волна негодования накрыла меня с головой. Выскочив из салона, я зло хлопнула дверцей и, повернувшись к ней, прошипела:

–– Ты что натворила, идиотка?!

Девица смотрела на меня перепуганными глазами, иногда хлопая кукольными пышными ресницами.

–– Это я́ натворила? – все же осмелилась спросить она, вновь осмотрев поврежденный капот. – Какого черта ты тормозишь так резко?

–– Ну извините, – снова прошипела я, театрально разведя руками, – не знала, что за мной пристроилась тупая блондинка. Знала бы, тормозила бы медленнее.

–– Это кто тут тупая блондинка? – нахмурила она брови, уперев руки в бока.

–– Ну не я же, – с ненавистью взглянула я на нее, откинув русую прядь с плеча. – Сука! ты разбила мою машину еще и хамишь мне?! – повысила я голос, приближаясь к ней, а девушка в страхе отступила назад. – Да ты хоть знаешь, сколько стоит мой автомобиль? Тебе же остаток дней придется обслуживать клиентов, чтобы оплатить его ремонт!

–– Что? – опешила белобрысая, приоткрыв рот, обозначенный красной матовой помадой.

–– Ничего! – продолжала шипеть я, путаясь в сетях гнева.

–– Я сейчас мужу позвоню, – угрожающе начала крашеная кукла, извлекая из кармана телефон, – посмотрим, кто из нас будет обслуживать клиентов.

–– Звони-звони! – с вызовом в голосе произнесла я. – Надеюсь, у твоего папика мозгов куда больше, чем в твоей пустой башке.

–– Дура! – пискнула белобрысая голосом испуганной мыши, зажатой в мышеловке, и, попятившись назад, прижала мобильный к уху. – Любимый, – мурлыкнула она, спровоцировав мое насмешливое «хм» этой омерзительной приторностью, – тут какая-то овца разбила мою машину, – сказала девица, а я аж обалдела от подобной интерпретации событий. – Ты можешь подъехать?.. Но я боюсь! Эта ненормальная угрожает мне! – повысила она писклявый голос, продолжая пичкать своего благоверного сладкой ложью во имя спасения своей симпатичной задницы. – Я на перекрестке Астраханской и Соборной. Хорошо. Жду, – сунув мобильный в карман полушубка, она взглянула на мое злое лицо. – Ну все, тебе конец!

Высокомерно хмыкнув, я подошла к своему раненому зверю, рассматривая разбитую фару. Гнев не позволял успокоиться. Он, напоминая задиру, дразнил аффект, истекающий бешеной слюной от ярости. Вид повреждений вызывал желание вцепиться в волосы этой пустоголовой крашеной куклы. Она стояла у распахнутой двери своего седана, поглядывая на мои гневные конвульсии с опаской и будучи готовой в любой опасный момент нырнуть в салон. Фыркнув погромче, я отошла подальше от греха и, опустив ладони на холодную крышу купе, закрыла глаза.

–– Ну наконец-то! – послышалось справа, а я подняла веки, отлепив покрасневшие ладони от ледяного металла.

Повернув голову в сторону белобрысой девки, я уставилась на Курганова, оказавшегося рядом с ней. Она что-то стала поспешно ему объяснять, но Руслан, похоже, вовсе не слушал ее противное попискивание, пристально глядя на мое лицо, будто зачарованный. Его неподвижная объемная фигура стояла рядом с этой копошащейся и повизгивающей белой мышью, вызывая недоумение. В тот момент у меня создалось впечатление, что он женился на первой подвернувшейся под руку девушке – настолько они не сочетались друг с другом.

–– Ты посмотри, что она натворила, – указывая рукой на мятый капот «Мерседеса», громко говорила девица. – Она еще и угрожала мне!

Курганов наконец-то обрел подвижность и взглянул на белобрысую, нахмурившись.

–– Садись в машину, – сказал он жене, как бы случайно задев взглядом мои глаза, внимательно наблюдающие за происходящим.

–– Но… любимый… – растерялась она, поглядывая на нас поочередно, – она хотела…

–– Сядь в машину! – сорвался Курганов и, схватив девицу за плечо, впихнул в салон. Захлопнув дверцу, он подошел к капоту седана и осмотрел повреждения моего подранка. – Извини, – несмелый голос был тихим и неузнаваемым. – Я компенсирую.

–– Водительские права не лучший подарок, – произнесла я, борясь с гневом, который никак не отпускал сознание, продолжая тыкать палкой сидящий в клетке аффект, громко клацающий зубами и пытающийся ухватить хотя бы ее конец.

–– Пришли мне счет за ремонт, – не реагируя на слова, Руслан продолжал рассматривать лицо, слишком часто касаясь взглядом моих губ.

–– Лучше найми ей инструктора, – фыркнула я и, распахнув дверцу, исчезла в салоне.

«Демон» взвыл и устремился вперед, а я тяжело вздохнула, глядя на стоящего неподвижно Курганова, прекрасно понимая, что, рассматривая меня, он видит лишь обнаженное, дрожащее от возбуждения тело и ничего более.

Оставив купе в автосервисе, я вернулась в город на такси. Добравшись наконец-то до издательства и дозвонившись с пятого раза до пана Малкина, усердно изображающего занятость, я назначила встречу на вечер следующего дня. Необходимо было выполнить приказ главного редактора, получить свои целковые и… сделать все возможное, а после и невозможное, дабы наш кандидат, как выразился папочка, сидел не в кресле губернатора, а в местах не столь отдаленных (благо, муж у меня не последний человек в городе).

Желтое такси притормозило напротив входа в ресторан, прижавшись как можно ближе к высокому бордюру. Я выбралась из салона и запахнула полы пальто, небрежно откинутые резким порывом промозглого ветра. Желание входить в помещение меня покинуло окончательно уже у самого крыльца, и я пожалела о том, что встречу нельзя прогулять как нелюбимый школьный урок. Добровольно продав свое право выбора за жалкие пятьдесят процентов от «щедрости» нечистого на руку статистика, я была вынуждена выполнить свою работу, дабы папочка потом не рассыпался в «комплиментах», «нахваливая» мою безответственность.

Оказавшись в просторном холле, я подала пальто гардеробщице, иногда поглядывая за спину (ну мало ли что). Она в свою очередь протянула мне взамен стеклянный шарик с цифрой восемь внутри и пожелала приятного вечера, удостоившись скупого «спасибо». Контрольный взгляд за спину – и я подошла к высокому узкому зеркалу, заключенному в толстую помпезную раму, и, замерев напротив, осмотрела отражение своего недовольного лица. В светлых глазах что-то искрилось. Что-то очень напоминающее ненависть. Да, это была именно она. Я всегда испытывала ее, когда была вынуждена выполнять нелюбимую работу, заставляющую в очередной раз переступать через себя и не считаться с собственными желаниями. От этого, как правило, я становилась злее и раздражительнее.

Вот и сейчас меня заочно злил и раздражал этот московский саратовец, который так талантливо изображал неистовую любовь к этому омерзительному городишко, где умышленное, жестокое, хладнокровное убийство буквально за одну ночь обретает черты убийства по неосторожности и нелепой случайности, а возбужденное уголовное дело оказывается где-то в стопке, средь бумажных папок (между делами об убийстве немолодой наркоманки на бытовой почве «братом по крови и игле» и утонувшем в пьяном угаре алкоголике, «переходившем море вброд», где воды ему было примерно по колено).

«Несомненно, этот человек обладает смертельной хваткой и острыми клыками, но и я не лыком шита, – думала я, щуря голубые глаза, блеск которых отражался в зеркале. – И, может быть, мой хват не такой смертоносный, а суть млекопитающего не предусматривает наличие клыков, все же цапнуть в ответ, и я могу, ведь не зря у меня имеется "ключ от всех дверей" – корочка с чудотворной надписью: "Пресса"».

Журналистика – великолепная профессия для тех, кто боится большой сцены и многочисленных зрителей. Она позволяет играть роль для одной наивной до безобразия особы, мнившей себя чем-то важным и значимым, – чем-то, что непременно оставит след на этой земле, но на нашей земле, как известно, оставляют следы только протектора автомобильных покрышек и подошвы ботинок – и то, только после дождя.

Я умело использую все журналистские уловки теперь не только во время работы, но и в повседневной жизни, ведь снять маску лицедея с лица практически невозможно, так как надеть ее вновь – нереально. Она делает из тебя изворотливое существо, напоминающее беспозвоночного вредоносного паразита. Мешает ли это жить? Отнюдь нет…

Отражение видело маску покоя на моем лице, но там, в глазах, за блеском ненависти, оно таки сумело рассмотреть истинное чувство. Недостаток маски в том, что всегда видны глаза инкогнито. В такие моменты я всегда мысленно повторяю строки, не позволяющие чувствовать себя одиноко на большой сцене жизни:

«Счастье, – говорил он, –

Есть ловкость ума и рук.

Все неловкие души

За несчастных всегда известны.

Это ничего,

Что много мук

Приносят изломанные

И лживые жесты.

В грозы, в бури,

В житейскую стынь,

При тяжелых утратах

И когда тебе грустно,

Казаться улыбчивым и простым –

Самое высшее в мире искусство».

Несомненно, Сергей Александрович знал толк в искусстве и был отменным лицедеем, пожалуй, лучшим из лучших (Есенин был достойным для меня примером). А еще он прекрасно знал, что испытывает лицедей, оставаясь наедине с собой и глядя на себя в зеркало. «Черный, черный, черный человек», только он скажет тебе правду в глаза, так как иные – окружающие тебя лицемеры – не ведают истины.

Машинальным движением, выдающим нервозность, я откинула локон с плеча и отвела взгляд в сторону, не в силах так долго и пристально смотреть себе в глаза (моя совесть очень не любила этого, принимая пристальный взгляд за укор). Последний глубокий вдох, повлекший за собой неспешный выдох, – и я направилась в сторону двойной стеклянной двери. Услужливый хостес, приветливо улыбнувшись (неискренне, естественно) и дождавшись в ответ полагающуюся ему по праву фальшивую улыбку, распахнул передо мной одну из дверей, тем самым приглашая войти в зал.

Желающих отужинать было немного. Осмотревшись, я практически сразу же наткнулась взглядом на Петра, сидящего за столиком у темного французского окна, занавешенного легким белоснежным тюлем. Он иногда, приподнимая мобильный, поглядывал на экран и вздыхал наверняка от утомительного ожидания. Снова нервный жест убрал локон с плеча, и я медленно стала сокращать расстояние между нами, продолжая внимательно осматривать помещение. Какое-то странное чувство заставляло меня сканировать лица посетителей, ведь кто-то из них имел наглость наблюдать за мной, вызывая напряжение, мешающее свободно передвигаться. А обладателем наглости, как оказалось, был не кто иной, как Курганов, сидящий недалеко от Малкина (за соседним столиком). Но наглость его заключалась не столько в откровенном разглядывании меня, сколько в присутствии в этот «интимный» момент в его компании той самой белобрысой девицы, превратившей меня в пешехода. Она сидела напротив – спиной к выходу – и, рассматривая наглость в его глазах, что-то продолжала говорить, делая вид, что не замечает безразличия мужа к своим словам. Взгляд Руслана впился в мое лицо, словно маленький, но противный клещ, вызывающий отвращение и брезгливость, что я, естественно, не могла не оценить по достоинству.

–– Добрый вечер, – оказавшись у цели, произнесла я, украсив лицо неискренней, но неимоверно милой улыбкой. Малкин поднял на меня недовольный взгляд, подогревая мою неприязнь к нему, а я поспешила добавить чуть-чуть безобидной лжи к улыбке, ведь они так выигрышно и гармонично смотрелись вместе: – Извините, задержалась. Снова пробка на Московском.

–– Я решу эту проблему, – самоуверенно заявил Петр и как-то хитро улыбнулся, медленно поднимаясь со стула.

Его высокая фигура словно выросла из-под земли, а мне пришлось задрать голову вверх, чтобы не потерять зрительный контакт. Он осмотрел меня с головы до ног, слегка прищуривая при этом глаза, и поднял со стола шикарный букет из алых роз, стянутых изумрудной атласной лентой. Когда Петр протянул его мне, я машинально взглянула на Курганова, неподвижно застыв на месте под его парализующим взглядом.

–– Это вам, – громко произнес Малкин, желая завладеть моим рассеянным вниманием, и это сработало: я наконец-то взяла букет в охапку и прижала его к груди.

–– Не стоило, – взглянув на бархатные лепестки, тихо произнесла я, изображая смущение, а Петр улыбнулся, наверняка решив, что завоевал мое расположение своим банальным презентом. – Спасибо, – добавила я чуть больше мягкости в голос, только бы не ранить его ранимую мужскую натуру.

–– Красивой женщине к лицу такие же красивые цветы, – подходя ближе, произнес он и, отодвинув мой стул, предложил: – Присаживайтесь, пожалуйста.

Опустившись на мягкое сиденье, я разместила букет на столе, слева от себя, и, взглянув в светло-карие глаза Малкина, опять растянула губы в улыбке, чтобы скрыть признаки неприязни, постоянно пытающиеся намекнуть ему на свое существование. Его пристальный взгляд свысока раздражал и от этого мои руки начинали подрагивать, раздражая не меньше. Обнаглевшее в край превосходство Петра даже не маскировалось, демонстрируя себя во всей красе.

–– Дарья, – произнесла я, зачем-то решив представиться, и протянула дрожащую руку.

–– Петр, – аккуратно коснулся он моих пальцев. – Вы шикарно выглядите, Дарья, – удостоил меня комплимента Малкин, продолжая улыбаться и щурить глаза. Но даже его улыбка не способна была смягчить этот хищный взгляд беркута.

–– Спасибо, – кивком подкрепила я свою признательность, по-прежнему ощущая на себе аналогичный, орлиный, взгляд Курганова.

Любопытство, подчиняя себе разум, заставило-таки повернуться и взглянуть на него. Теперь не только Руслан пялился на меня, но и его благоверная. Ее удивленный, растерянный вид и испуг, застывший на лице, вызвали искреннюю улыбку, доставляя истинное удовольствие. Игриво подмигнув белобрысой, я снова повернулась к Петру.

Пред нами предстал официант и, вручив нам меню, замер в ожидании с блокнотом и ручкой в руках.

–– Двойной эспрессо без сахара, пожалуйста, – произнесла я, возвращая папку мужчине в белой рубашке и черном фартуке.

–– Может быть, лучше выпьем по бокалу вина? – обратился ко мне Малкин, вызвав подлинный испуг.

В памяти незамедлительно возникли наши посиделки с Кургановым и то, чем они, как правило, завершались. Я отрицательно покачала головой.

–– Черный чай без сахара, – строго и резко сказал Петр, взглянув вскользь на официанта (как будто тот и сам мог бы догадаться, что предпочитает его благородие