Льдина у Черепичено

Льдина у Черепичено

О чем речь?

Зависимость – это всегда тяжело. Отчего бы она не была. Наркотики, как самый очевидный пример, то слабые, то сильные. Разного рода усилители ощущение, будто сахар или соль, даже острая пища. Кофеин и никотин к ним же.

У всех зависимостей ей один общее свойство: когда она появляется в твоей жизни, то, поступая словно женщина, крадет все твое внимание, все твои стремления в конечном итоге нацелены на то, чтобы удовлетворить потребность в личном сорте наркотика.

Бывают и крайне редкие зависимости, доступные только настоящим везунчикам. Но, точно коррелируя со своей редкостью, они являются и гораздо более пагубными.

Знаменитость, богатство, власть, здоровье, мощь, просветленность, интеллект и конечно же, чувство абсолютного превосходства над ближним.

Пролог

Переплетение пастельных фракталов облегало птицу с обеих боков, создавая на ее живом тельце произведение искусства необъяснимой красоты. Эти размазанные сочетания цветов так и кричали о ее гордости. Маленький клюв и узкие глазенки на довольно внушительной морде, вызывали комичный эффект. Белоснежное оперение на брюхе, сейчас, постепенно окрашивалось в могильные оттенки. Два крыла, словно шторки, нападающие на поглощённые вечерней теменью окна, беспрекословно держали сипуху в воздухе. Бежевые крылья, в союзе с азартными молодыми ветрами, бежащие свой марафон с далекого севера, проносили сипуху над горящими домами. Бездонные черные глаза метались от одного места к другому, в противоречивом, своей осмысленностью для животного, действием – поиском чего-то определенного, чего-то, что не является потребностью для птичьего выживания, а напротив, угрожает ее сохранности. Кипящий дым, поднимающийся от земли, отпугивал кислород, в ужасе стремящийся выше, не давая птице спикировать вниз.

Сипуха наблюдала, как под гнетом пылающей орды, чернел и растворялся дом, на чердаке которого, в зимнее, остужающие все живое, дни, она проводила сонные часы. Когда-то гордый, статный, самый большой в деревне дом, имеющий, самопально сотворенный, второй этаж, теперь сгорал, оставляя за собой лишь горсти бесполезного пепла и, уходящие куда-то в далекий космос, извилистые дымные серпантины.

Птица не понимала, да и не задавалась вопросом, для чего она летает над пожаром и подвергает себя опасности, для чего она неустанно ищет. Однако, все ее инстинкты, все животные желания заставляли ее, страдая от случайных искр, попадающих по нежному брюшку, и дыма, раздражающего глаза, продолжать свой поиск.

Огонь, подобно луговой пчеле, разносящей пыльцу, перескакивал на новые дома, оставляя на них семя, что вскоре раскроется новым пожаром. Говорят, зороастрийцы почитают его. Верят, что, добывая огонь, они призывают его из чистого, метафизического измерения, отвлекают от своих, важных огненных дел для того, чтобы он согрел голого аборигена в ночи. В плату же ему они отдают сухие ветки и поленья, коими он в сладость насыщается, пока полностью не исчерпает горючие запасы древесины, превратив ее в хрупкий, но все же полезный, уголек. Сипухе были чужды чужие племенные верования, да и огонь она не призывала, была лишь уверена – этой ночью пламя невероятно голодно.

И вот она, цель ночного птичьего поиска, девочка, стоящая босыми ногами на земле. Жадные камушки-разбойники глумливо врезались в ее нежные стопы, оставляя на них суровые рубцы на всю оставшеюся жизнь, словно требуя дань за стояние на них. Девочка была заворожена зрелищем горящего дома и не могла или не хотела сдвинутся с места. Дом, подобно медузе Горгоне, превратил девочку в пустой сосуд, обреченный стоять на одном и том же месте, навечно являясь единственным зрителем этого пылающего величия.

Ее тень, отслоившись от света, создаваемого огнем, была сравнима с ним по размеру, что, однако, не давало ей смелости, и та только пятилась от пламени в обратную сторону, сливаясь с общим ночным мраком.

Пожар медленно подползал к девочке, перепрыгивая по досками, словно играя в классики. Прыг, скок, прыг, скок. И его нога наступает на новую доску, крайнюю доску, лежащую почти вплотную к девочке. Она была полностью поглощена зрелищем сгорающего дома. Завитки и искринки пламени, потрескивание горящих бревен, шипящий звук плавящегося металла – все это эскапировало девочку в какой-то свой мир, мир в котором существовал чудесный пламенный дворец. Хотелось бы только, совсем немного музыки, для полного растворения в этом прекрасном зрелище. Увы, в ночи раздавались лишь звуки кипения горящих материалов.

Сипуха взъерошилась. Набирая скорость, она полетела прямо на девочку, намереваясь столкнуться с ней и привести ее в чувства. Тупой стороной клюва, птица ударила ее в лоб, навсегда оставляя на нем маленький шрамик. Тупая резкая боль пробудила девочку.

Осознание не заставило себя долго ждать, почувствовав старания птицы, направленные на ее спасение, девочка взяла себя в руки. Несмотря на кровоточащие ступни, приносившие резкую боль при каждом шаге, девочка начала потихоньку отдалятся от пламени, все более и более погружаясь в темноту ночного леса, настолько пугающего, что, даже, всепоглощающее прожорливое пламя, сам зороастрийский бог, боялся заходить на его территорию, посему, бежать девочке по лесу пришлось в темноте. Ветвистые кроны скрывали жалкий лунный отблеск. В лесу появлялись другие звуки, птичьи шёпоты, хруст веток, ломающихся от давления тяжелых тел, своеобразная какофония ночных животных, ищущих, где укрыться этой холодной ночью, пока не готовых к тому, чтобы принять девочку в свое закрытое, для людей, общество.

Затертая серебренная запонка отражала утренний свет, входящий через панорамное окно. Тонкая игла, ведущая белую нить, резво дырявила такого же цвета рубашку в области локтя. Стежки поглощали рваную дыру, соединяя два островка материи шелковыми тенетами, точно паучиха, плетущая кокон для яиц. Каждый новый отличался длинной и углом наклона от предыдущего, не уменьшая этим разнообразием своей эффективности. Пальцы руководили иглой крайне аккуратно, ведь, запачкать рубашку кровью – есть куда более худшая учесть для дельца, чем украсить ее неровным швом.

Звонок в дверь отвлек Льва от рубашки. Увидев в дверной глазок неряшливо одетого курьера, с взъерошенным гнездом на голове и заспанными глазами, он впустил его в прихожую. В одной руке у него был синий пластиковый планшет с закрепленной бумагой, а в другой, упакованная в пупырчатую пленку, коробочка.

– Доброе утро, Затейников Лев Федорович, верно? – С нескрываемой зевотой спросил курьер.

– Все верно.

– Вы, как я вижу по документам, оплатили заказ на нашем сайте, все так?

– Именно так.

– Тогда, вот ваш заказ, – курьер показал Льву Федоровичу коробочку. – Слуховой аппарат «Витязь-S». Знаете, как пользоваться?

– Да. Спасибо за работу. Вот, это вам. – Лев передал курьеру двести рублей.

– Большое спасибо! – Прибодрившись от вида двух купюр, поблагодарил его курьер. – Держите еще нашу визитку, в следующий раз, при заказе от трех тысяч, вам будет предоставлена скидка десять процентов.

– Спасибо.

Расписавшись в получении и взяв визитку, Лев Федорович принял посылку. Бережно донеся ее до гостиной, он сел около недошитой рубашки и положил запечатанную серую коробку на стол. Пробравшись через тугую пупырчатую пленку и открыв ее, Лев достал из нее слуховой аппарат. Это была новая модель, теперь дизайн и габариты были уместнее для его работы. Он походил на Bluetooth гарнитуру, одно время популярную среди дельцов разного сорта, слишком занятых, чтобы держать телефон в руках, тем более, как без рук воротить капиталом.

Из-под рубашки, лежавшей на столе, начала доносится военная мелодия, что-то похожее на «На безымянной высоте» Юрия Гуляева – это звонил телефон Льва. Не торопясь, он достал его и приложил к уху.

– Алло.

– Лев Федорович, доброе утро, не разбудил? – Спросил шутливый мужской голос.

– Нет, Павел Михайлович.

– К-хм.

– Извините, Князь Лохнин, не привык.

– Привыкнешь еще. Но не суть. Я позвонил не для того, чтобы обсуждать с тобой субординацию. В деревушке Черепичено, под Псковом, где еще рядом недавно пожар был, обнаружили еще один объект.

– Опять пожар? Не слишком часто они начали появляется? – Напугано спросил Лев.

– Ага, последнее время мы наблюдаем невероятное умножение сущностей. – Устало сказал Павел Михайлович. – Так вот, тебе нужно поехать в эту деревню и изъять объект, все понятно? И главное, Лёва, аккуратно, без насилия и внимания, особенно ко мне. Тихо пришел, тихо забрал.

– Как я пойму, что он такое?

– Ты поймешь, как приедешь на место, это, как бы сказать, довольно очевидно, деревенские его не прячут, напротив, гордятся. Искать долго не придется.

– Хорошо, сегодня к вечеру буду там.

– Отлично, удачи Лёва!

– Спасибо Князь. До связи.

– До связи.

Динамики перестали доносить звук после короткого глухого щелчка, оставляя Льва наедине с тишиной своей комнаты. Его руки машинально снова взялись за иглу и продолжили латать рубашку. Все-таки, на новом задании нужно выглядеть опрятно.

Завершив ткацкие приготовления, Лев направился в ванную комнату. Еще с службы в армии, он ненавидел ранние водные процедуры, поэтому, максимально старался откладывать их на середину, а лучше конец дня. Однако, в связи с полученной задачей от руководства, у него не осталось времени на ожидание того, что чувство неприязни к воде пройдет к вечеру.

Снимая с себя белую майку, Затейников оголял свою, зараженную обильным количеством шрамов, спину. В основном они были похожи на лунные кратеры, словно его покрывало огромное количество щелочек.

«Хочу курить. Но не в ванной же, подожди до машины хотя бы. Да оно всегда так, вроде подождать только пять минут остается, а из-за этого еще больше хочется. Знаю, знаю, но потерпи, умоешься и выйдешь. Плюс один повод побыстрее закончить с мыльно-рыльными. Мерзкое выражение, откуда я его только знаю. Хватит думать, включай кран, Затейников.»

Стоя в ванной, смотря в зеркало, Лев видел за собой выстраивающуюся канонаду из бывших товарищей. Настоящая терракотовая армия, пристально смотрящая на него, осадила ванную. Их взгляды не были осуждающими или горделивыми, лишь скупое слежение за Львом Федоровичем. Ни движений, ни звуков, идеальные солдаты. У одного из них в руках была бутылка красного вина, выпитая на половину. Затейников ненавидел вино, но сдержал эмоции, осознавая, что это лишь видение.

«Опять вы тут. Надоели. Нечего мне вам сказать.»

Сердце ускорило свой темп, заставляя кровь хаотично переливаться по венам. Тремор захватывал его руки, заставляя снова испытывать чувство потери контроля над ситуацией, но что важнее – над самим собой. Головокружение не позволяло сфокусироваться на каком-нибудь лице из зеркала. Все солдаты оставались обезличенными. Рука произвольно облокотилась на стену, дыхание ускорилось, глаза начали медленно закрываться. В мыслях циркулировал поток разнообразных фамилий, «Виша…Вишак, Вишаканья», самая громкая из которых была «Затейников». «Затейников». «Затейников». «ЗА-ТЕЙ-НИ-КОВ». Стоп.

«Да, Затейников. Затейников Лев Федорович и я живой.»

Одно волевое моргание, один вдох, заполняющий легкие воздухом. Миражи покинули ванную. Контроль возвращен, еще одна победа для Льва Федоровича Затейникова.

Новорожденные морозные соринки превращались в белые пятная на обратной стороне теплого окна. Смелее и смелее врезались в него снежинки, надеясь когда-нибудь проникнуть внутрь помещения и облагородить его своей зимней свежестью. Дымясь, как в бане, сырые дрова прогревались в печке, даруя окну возможность отражать новые набеги непогоды. Динамичный теплый воздух вальяжно гулял по квартире, расталкивая холодный, заставляя его пасть ниц. Домашний вечерний уют стоил им безжалостной и вечной конкуренции между собой, сопротивляться которой, воли они не имели.

На маленькой багрового цвета кровати лежала миниатюрная женщина, с коротко остриженными волосами цвета поздней соломы. Ее улыбка, поддерживая воцарившиеся спокойствие, приятно дополняла его и дарила такую же мужчине рядом с ней.

– Ваня, ну, ты скоро? – Сквозь безмятежный смех, проговорила девушка, даже не думая о том, чтобы торопить его всерьёз.

– Уже почти. Потерпи. – Согласно ее настроению, ответил мужчина.

На руках у Вани было осыпано много частичек от табачных листьев, такого качества, которое легко можно было найти в деревне. Ювелирно трудясь, он мастерил самокрутки на узких, покрасневших от духоты в комнате, бедрах девушки. Обильно облитые маслом какао, вступившим в реакцию с табаком, они производили дурманящий запах, похотливо заигрывающий с носом Вани, однако, сил на то, чтобы согласится на его провокации у него уже не осталось.

Сделав последнюю самокрутку и засунув ее в дешевенькую папиросницу, Ваня плотно шлепнул девушку по бедрам, затем, медленно слизал остатки масла.

– Дурак, – смущаясь, тихо проговорила девушка.

– Ну не надо уже свою скромность включать, кто масло то покупал, а? – Саркастически спросил Ваня.

– Бу-бу-бу. Я встаю?

– Вставай. – Ваня устало вздохнул.

Кира встала с кровати, завернув оголенную часть тела в плед, на котором лежала прежде, став похожа на какую-нибудь римскую императрицу, если бы та любила леопардов. Маленькими шажочками, на цыпочках, девушка пошла в ванную, смыть с себя не слизанные остатки масла. Вода плохо справлялась с этим делом, масло настаивало на том, чтобы остаться на ее бедрах, однако, после применения сухого полотенца, оно вынуждено было найти себе новое пристанище, более махровое, чем человечья кожа. Повесив полотенце, теперь отдающее блеклым запахом какао, Кира вышла из ванной.

Ваня сидел за столом и рассматривал дорожную карту. Она была достаточно большой, описывая все бескрайние просторы России, как известно, не заканчивающийся нигде. Но в данный момент, его интересовала, только, маленькая вена, на огромном теле державы. Вена, ведущая из Черепичено в Москву. Чтобы ее обнаружить, ему приходилось ювелирно управлять с мнущимися краями карты, норовившими соединится в центре. Кое как расправив ее на столе, он очертил карандашом нужную дорогу, после чего, встал изо стала.

– Точно поедешь со мной? Я могу и один.

– Поеду. – Уверенно ответила Кира.

Буран за окном усилился. Снег, словно посланный артиллерийский снаряд, стремительно несся на землю, плюхаясь в общую кучу товарищей. Температура упала примерно до минус девяти по Цельсию.

– Неужели в город ехать настолько необходимо, что мы поедем в такую погоду?

– Да, сама знаешь, нужно срочно посмотреть в архиве про девочку. Я-то сам, не очень хочу, но есть «Надо». – Ваня грустно вздохнул – родителей мы ее вряд ли найдем, но хотя бы имя, имя уже неплохо. У Погребняка машину отобрали, остался только я.

– Давно пора было, он же месяца два сам на столб лазил электричество возвращать, удивлена, что у городских только сейчас яиц хватило приехать.

– Ну, а чего им приезжать в эту глушь, ради его копеек, а так, процентики выросли, и уже тут, эко вы молодцы.

Ваня крепко обнял Киру за талию, прижимаясь губами к ее уху, ловко обхватывая и согревая мочку своим языком.

– А ты ведь можешь и не ехать, а просто дождаться меня в таком же виде. А я сразу сюда, как вернусь.

– Никак нет, – краснея, вскрикнула Кира. – Не пущу одного. Тем более, дорога долгая, машина большая, тоже можно что-нибудь придумать.

– Понял. – Ответил Ваня с ехидной улыбкой.

Суровый февральский снегопад окутал машину плотным слоем белого камня. Хрупкое переднее стекло еле-еле могло удерживать на себе такую массу снега, поскрипывая при падении новых кристалликов. Дворники ритмично маршировали, отбивая новые и новые волны снежных ВВС, позволяя Ивану хоть немного видеть дорогу. На улице был уже поздний вечер, достаточно темный, особенно зимой, чтобы была видна лишь малая часть дороги.

Кира сидела справа от Вани, прятав свои руки в вязаную муфту собственного производства. Ее покрасневшие от холода щеки напоминали поздний багровый закат, прорывающийся через плотную занавесь облаков.

– Жалко девочку, очень жалко, – без определенной эмоции, сказала Кира. – Хоть бы в городе нашлось что-то, а то еще и съездим просто так в такую бурю.

– Найдем, точно найдем.

– … – Не найдя, что сказать, Кира просто подула теплым воздухом на руки.

– Даже если не найдем, Машка ее не бросит.

– Этого я и боюсь, что не бросит.

– Чего это?

– Смотри на дорогу. – Плотно уткнувшись носом в муфту, сказала Кира.

Кира начала напивать обезличенную мелодию. Она была похожая на песенки, что обычно звучат на детских утренниках, заставляющую юные умы взбодрится и прилипнуть к экранам телевизоров.

Хлипкая резина постепенно заглатывала снег внутрь себя, насыщая покрышки хрустящими частицами, быстро таявшими, от температуры работающего автомобиля. Вода капала обратно на дорогу, прилипая к ней. Лобовое стекло практически полностью покрылось едва проницаемым слоем снега, с которым, дворникам было не справится. Ваня решил, что, проедет еще пару десятков метров, остановится, и отчистит стекло вручную.

Противный, приторный желтый свет левой фары, попадая на падающий снег, рассеивался на нем, ассимилируя его в свой цвет. Правая фара напротив, обидевшись на долгое отсутствие обслуживания со стороны хозяина, перестала работать около двадцати минут назад. Из капота машины начали слышатся дрожащие и трещащие отзвуки, напоминая трель стимпанковских соек и скворцов, услаждая любые технократические слуховые аппараты своим механическим пением. Тр-тр-трыыык. Пщщ-фы-фыч-фыч. Тпых. Пчткчт. Крык-ттра-ххавц. Но, на удивление, машина все еще исправно ехала, хоть и с каждой минутой у двигателя появлялись все более несвойственные ему функции.

– Еще немного проедем, найдем место для остановки, я почищу стекло, ни черта не вижу. – Озлобленно проговорил Иван.

– Хорошо.

Глаза Ивана начали потихоньку слипаться, замедляя периодичность моргания, но продляя закрытое и открытое их состояния. Зрачки начали расширятся, привыкая к ночной темноте. Ему хотелось спать, но это скорее было где-то там, на затворках его сознания, утренняя сонливость, остававшаяся с ним весь день.

Резкий белый свет. Глаза не удержались открытыми. Руки инстинктивно направились закрыть их, отпуская руль. Толчок. Еще толчок. Женский крик. Холод. Резкий пронзающий холод, обездвиживающий все тело. Руля нет, воздух тяжелый. Не могу коснуться руля. Где руль? Где Кира? Плыву. Я плыву. Свет пропал, снова темно. Река, Глебовка, что ли. Глубокая. Холодно, все промокло. Из машины меня выбило, а Кира.

– Кира! – Охрипший голос, дрожа от попадания ледяной воды, неистово кричал имя женщины, которая все никак не отзывалась.

Глава 1

Солнечные лучи спонтанно дубасили все, куда мог дотянутся их волновой спектр, согревая своим дрожащим касанием предметы. Знойная погода, без единой тучки на небе, отличный день, чтобы провести его на улице получая необходимую дозу витамина D.

Серая майка-алкоголичка, всасывая в себя пот с детского, тоненького торса, намокала и прилипала к телу. Маленькие, голубые шортики, слегка выше колена, промокли от долгого сидения на Льдине. Но все это не мешало Сашке, неустанно долбить материнской лопаткой по громоздкому кубу изо льда, стоявшему посреди деревни и плевавшему на закономерное таяние в это летнее время.

Данное несоответствие донельзя раздражало мальчика, заставляя его снова и снова возносить свою металлическую лопатку над головой и сублимировать искры юношеского познания, через звонкие удары.

По всей логике, маленькие льдинки должны были откалываться от своей хладной альма-матер, однако, что еще больше будоражило Сашку, Льдина была абсолютно невозмутима, и сдерживала все удары по себе крайне стоически. Это зрелище проявляло в сознании переиначивание мифа о Давиде и Голиафе, в котором у первого не оказалась пращи. Как следствие, ему пришлось сражаться с великаном голыми руками, которые для него, что зубочистка для акулы.

Притомившись, Сашка, правой рукой убрал свои, достаточно неудобные волосы, со лба. Мать говорила, что ему очень идет, а ввиду того, что она была единственной обладательницей ножниц в Черепичено, подходивших не для садовых работ, а для волос, мальчику приходилось мериться с длинной челкой, иногда попадавшей в его глаза, закрывающей обзор во время игр во дворе.

Льдина осталась в Черепичено с крайней зимы, постепенно обретая свою форму, она становилась все больше похожа на идеально ровный куб, хоть и не без огрехов. Одна из сторон не совсем ровно заросла, создавая некую ободранную картину, точно изуродованное лицо из фильмов ужасов.

По началу, деревенские сильно заинтересовались этим феноменом внезапного противостояния законам природы. И стрелять пробовали, плавить, горячей водой поливать – ничего не сработало. Так взрослые, занятые другими проблемами, кроме чудес света, прекратили обращать на нее внимание, считая просто очередными выходками городских, натворивших что-то подозрительное с природой в их крае.

Однако, были и те, кто начали молится на льдину, веря, что это телесная оболочка местного языческого бога Фригус'a. Местные сразу окрестили их сумасшедшими, но сильно на их счет не волновались, они были безобидны, лишь изредка толпились около льдины, и бубнили свои сутры или молитвы, бог их знает. Но это не прошло бесследно. Ввиду такой внезапной социальной активности в забытой всеми деревушке, многие местные решили переехать, от греха подальше. Со временем и паломничество прекратилось. Посему жизнь в Черепичено состояла всего из нескольких людей, не уезжающих по каким-то своим причинам.

Сашку не интересовали вопросы религии или прикладного смысла льдины, его мотивировала чистая жажда познания, первопричина возникновения внутреннего неповиновения природе в этом объекте, потому, в любой свободный часик, когда он мог позволить себе побыть одному, он вооружался лопаткой из сарая, и шел долбить льдину.

– Сашка, еп твою мать, ты опять за свое!? – Послышался грубый мужской крик. – Я же тебя, как сидорову козу, отдеру сейчас. Сколько раз говорить можно уже.

Недалеко от Сашки, стоял высокий полный мужчина, с длинной бородой, поглощающей его шею, в летнем камуфляжном костюме с головы до пят. Мужчина махал мальчику угрожающим кулаком и что-то злобно шептал про себя. Его тяжелый взгляд давяще падал на мальчика.

– Слезай Сашка, к матери пойдем.

– Дядя Ваня, – испуганно пролепетал мальчик, – я только…

– Фиголько! Малой, ты же подрастешь, и тогда мы с тобой уже поговорим.

Сашка не успел ничего сказать, как Иван схватил его за ухо и потянул вниз. Было не очень больно, однако, мальчика захлестнула обида на себя, за то, что он расстроил очередного взрослого своими необдуманными действиями.

– Я же тебя сколько раз просил? А? Сколько? Ты же не дурачок городской какой-то, почему не слушаешь.

– …

– Чего молчишь? Нечего сказать? – Все спокойнее спрашивал Иван, – Ну пойдем тогда к Машке, пусть она с тобой разбирается.

– Угу.

Иван взял Сашку за плечо, и слегка подталкивая повел вперед, к дому его матери.

Дом Ставропенко представлял собой милый пример деревенской лачуги, на обустройство которой не жалеют времени и сил. На высоте двухэтажного дома находилась самопальная крыша из дешевого шифера, плотно уложенного друг к дружке, для надежной защиты от непогоды. Деревянные рамы были открыты, впуская в помещение свежий воздух, на карнизах висело множество рыболовных сетей, ведер и прочих снастей. Перед дверью стояло множество горшочков с цветами и неведомыми для Вани и Сашки растениями, подозрительно хорошо адаптировавшимися к здешнему климату, для которого они явно не предназначены.

Дверь открылась и с поразительной легкостью из нее выпорхнула полная женщина, лет сорока. Волосы ее были короткострижены и выкрашены в светло-блондинистый оттенок, на ногах были напялены зеленые сланцы. То, как она двигалась было абсолютно не свойственно ее телосложению, каждое движение было настолько простым, настолько неутомляющим ее, словно лично для нее гравитацию отключали, в принципе, также как и трение.

– В окно вас увидела и встретить вышла, – звонким, молодым голосом пропела Маша, запихивая кусочек красного мяса обратно в рот.

– Раки?

– Раки, раки, хороши сегодня получились, – вежливо улыбнулась Маша. – А ты чего, Ваня, Сашку ведешь, опять что-то натворил?

– Льдина, опять льдину ковырял, не иметься ему в спокойствии. Может мне его в лес вывезти, да оставить? Вот приключение будет.

– Ага, ага, ну не злись уже не него, мальчишки они всегда такие, такие непоседы.

– В общем, передаю тебе его, дальше сама. – Расстроившись от игнорирования его идее про лес, ответил Ваня.

Иван слабо толкнул Сашку вперед, тот, в свою очередь, податливо попятился в сторону матери. Уже разворачиваясь обратно, Маша, стоя на каменном крыльце своего дома, окликнула его.

– Слушай, а ты не занят сейчас?

– А что такое? – Угрюмо спросил Ваня.

– Да Светка, утром взяла пару ведер и сети, еще солнце не взошло, и убежала в лес, целый день ее не видела. – С каким-то непонятным оттенком грусти, сказала Маша. – Ты бы ее сходил поискать, а я тебе раков за это, знаешь же какие они у меня сочные выходят.

– Раки – это само собой, ну да ладно, поищу, все-таки Светка… – Иван на секунду замолчал, припоминая что-то. – Короче, да, поищу.

– И оболтуса моего возьми, – Маша указала на Сашку. – Пусть отрабатывает свои проказы.

– Пошли, малой, – Ваня взял мальчика за руку. – Все-таки посмотришь лес. Радуйся.

Маленькие ожоги облепляли нежные девичьи пальчики, которые сейчас боролись с неуклюжими клешнями раков, помогая им выбраться из металлического деревенского ведра. Девочка, в строгом темно-салатовом платьице, сидела на корточках на берегу реки, потрясывая ведро, выталкивая его содержимое обратно в воду. Раки сопротивлялись, не понимая цели этого путешествия, не понимая того, что девочка хочет их освободить.

На плече у девочки, поставив одну лапу ей на голову, сидела белоснежная сипуха, иногда издававшая удручающее «Уу-уу».

– Уу-уу-уу.

Глубоко внутри, девочку раздражало то, что раки ей сопротивлялись, но, будучи движима неведомой для себя самой силой, она, неустанно выталкивала их в речку, наблюдая как нелепо падают их зеленые панцири.

Сипуха иногда взлетала, касалась своими крыльями веток, создавая в глухом лесу скрипучие пугающие звуки. Перемещаясь вокруг девочки, осматривала территорию вокруг нее на предмет угроз.

Закончив с освобождением раков, девочка умыла руки в речном течении, холодная вода нежно обволакивала ее ожоги.

Собрав длинную, залатанную сеть и положив ее в пустое ведро, Света встала с песчаного берега реки и ушла, с чувством выполненной работы.

Оживленный лесной массив, почти полностью состоявший из молодой хвои, воплощал в себе идею псевдомятного аромата, наполняя легкие Светы приятным покалыванием. Лучики солнца, еле-еле, пронизывали иголочную занавесь и освещали узкую тропинку. Девочка сильно радовалась, находясь в лесу, ведь именно он является ее защитником и спасителем от всепоглощающего пожара.

При взгляде на небо, Света видела бесконечно высокие коричневые стволы деревьев, манящих за собой. Подобная головокружительная высота заставляла девочку стать той самой сипухой, спасшей ее, и взлететь высоко-высоко, теряя земную обремененность.

Света с грустью посмотрела на свою корзинку, в которой валялось два уже умерших рака, осознание свой бессильности, во взаимодействии с той стороной жизни, заставляло ее пускать маленькие слезы. Однако, понимая, что это ни к чему не приведет, она решила сварить их по приходу к дому тети Марии. Тропинка по которой она шла, не была особо ухоженной, и большое количество крапивы старательно желало коснутся ее гладкой кожицы, впрыснуть свой колючий токсин. Насекомых девочка не боялась, по пути к речке, она повстречала множество стрекоз и муравьев, первые просто летали вокруг нее, создавая раздражительное жужжание, вторые же, старательно обходили попытки взять себя на руки. Света быстро потеряла к ним интерес.