Секущая

Экспериментальные зарисовки, миниатюры и рассказы

Мы полые люди,

Набитые чучела,

Сошлись в одном месте, -

Солома в башках!

Шелестят голоса сухие,

Когда мы шепчемся вместе,

Без смысла шуршим,

Словно в траве суховей,

Словно в старом подвале крысы большие

По битым стеклам снуют.

ПОЛЫЕ ЛЮДИ

Перевод Н. Берберов

Мужчина с багетом

Слегка взвинченная женщина средних лет слишком быстро шагает по вагону и, увидев меня, садится рядом. Она прижимается к плечу чересчур близко для незнакомки. Вагон пуст.

Я читаю, полностью погруженный в свои мысли. Это действие выдергивает меня в действительность.

Когда я встаю, намереваясь сесть напротив, она хватает меня за рукав и шепотом, но очень четко, стонет:

– Не отсаживайтесь от меня! – я опешил. Мне частенько доводилось видеть чудиков, которые по нелепым заветам недопсихологов должны "вступать в контакт" с незнакомцами. Обниматься, общаться, пройтись под ручку… Здесь дымка ее глаз напомнила чувство общения с такими людьми.

– Почему?

– Там человек… Он следит за мной с Динамо. Я уже пересела на другую ветку, а он все идет за мной! Пожалуйста, посидите рядом, – поправляет свою сумку и пытается унять дрожь. Не чудик – жертва; это хуже.

Я сел на место, и она продолжила, по-крысиному смотря в одну сторону.

– Он прилично одет, у него желтый пакет с багетом, жутко длинным багетом, он торчит из пакета наполовину, – проследил за ее взглядом и увидел обычного с виду мужичка в сером пальто и ярко-желтым пакетом в руках. Из пакета действительно торчит огромный багет. Почудился запах чеснока и плесени.

– М-м-м… Интересно.

С виду мужик, как мужик, только взгляд немного…безумный. Он явно увидел, куда села его псевдоподружка и старался искоса наблюдать за ней. Я же откровенно разглядывал то желтый пакет, то сплюснутый крючковатый нос на лице. Разбили за предыдущее преследование, что ли?..

Вдруг он срывается с места и направляется прямиком в нашу сторону. Подходит вплотную и останавливается так резко, что багет чуть не вылетает из пакета. Действительно с чесноком.

– Мне бы…я хотел…она… – руки спокойны, но взгляд бегает по всему вагону. Только взгляд, голова не двигается, что делает сцену слегка жутковатой.

– ОНА! – тыкает пальцем; на крик люди из других сквозных вагонов стали оглядываться. – Она…нужна!

– Что вам от меня нужно?! – дрожит мне в плечо, все плотнее прижимаясь. – Я вас не знаю!

– Ты! Ты нужна!

– Мужчина, будьте любезны, свалите отсюда подальше, пока я не вызвал сотрудников полиции, – мне показался мой тон спокойным и решительным. Такая роль мне нравилась. Спокойная и решительная. Однако ему, видимо, нет. Гамма переживаний перекосила лицо преследователя: недоумение, возмущение, злость, страх, непонимание – все за несколько секунд.

– Думаю, вам стоит успокоиться… – но было поздно, он вдруг выхватывает багет, замахивается им – женщина начинает кричать, я смеяться – и пытается ударить меня хлебом. Попадает в поручень. Багет ломается надвое, летят крошки, женщина кричит громче, я – смеюсь. Бедняга так теряется, что на станции пулей вылетает из вагона, прихватив половину багета.

Женщина выпускает мой локоть только при виде сотрудников полиции, на которых я ее оставил.

Перрон

Она впервые была на перроне. Лязг колес казался ей страшным звуком из ужастиков. Гул оператора в динамиках больно давил уши, а снующие по сторонам люди пугали. Ей казалось, что вот-вот кто-то да зацепит ее случайно и унесет нескончаемой людской волной далеко от мамы.

Было впервые так страшно. Даже не так страшно, когда соседская овчарка злобным рычаньем вжала ее в глухой забор и заставила описаться от страха. Тогда было сильно страшно, а потом очень стыдно. Ведь она уже не маленькая, чтобы писаться. Но в тот раз брат отогнал собаку и спас ее. А отец отругал, что она описалась и испугалась соседской шавки. Это одно из немногих воспоминаний об отце. Она вцепилась в подол своей юбки и молча плакала. Плакала, не останавливаясь. Стыд съедал ее в этом воспоминании.

Но то, что она запомнила лучше всего – запах. Три запаха сливались воедино и формировали запах, всегда преследующий отца: горький табачный дым, отец всегда курил, смольный дух дерева, он был столяром, и сладкий аромат ванили, так пахла мама.

В последний раз он пах совсем не так. В последний раз он бил маму, а девочка забилась под стол и ощущала лишь липкий запах страха: животный пот, металлический запах крови и удушающую вонь перегара.

Поезд подошел к перрону, огромная махина затормозила металлом о металл, и девочка почуяла этот теплый жженый запах. Она крепко прижалась к матери, обхватив ее за платье.

Мама не сказала, зачем они пришли сюда, но сказала, что та увидит папу. Ей совсем не хотелось видеть его. Еще мама собрала ей рюкзак и положила любимого кролика. Девочка никогда не расставалась с кроликом, но рюкзак ей мама не собирала на прогулки.

Дверь вагона с глухим хлопком распахнулась, и оттуда косяком повалились люди. Они мелькали слишком быстро, чтобы можно было разглядеть их лица.

Вдруг мама слегка дернулась и резко обернулась. Девочка крепко вцепилась в платье своими маленькими кулачками и не хотела оборачиваться. Она почуяла горький табачный дым.

Мама буквально оторвала ее ручки от себя. Девочка видела, что она что-то говорит, но не могла ничего разобрать в этой какофонии. Малышка лишь смотрела на дрожащие губы матери, которые что-то говорили мужчине со смольным запахом дерева. Девочка затряслась, когда тяжелая рука опустилась ей на плечо. Сладкий аромат ванили резко развернулся и зашагал в сторону подошедшего поезда, в который забивался новый косяк. Малышка попыталась выдавить из себя крик, но не вышло. Удушающая вонь перегара накрыла ее, перебивая все возможные запахи, и новой волной страха отозвалась по телу. Она безропотно последовала за тянущей рукой, ощущая во рту металлический вкус крови из прокусанной насквозь губы.

Одуванчик

Миловидная девушка лет двадцати заказывает кофе. Уставшая бариста машинально перекладывает салфетки из стопки в стопку.

– Два капучино без добавок.

– Перекусить не желаете?

– Нет, спасибо.

В это время в кофейню тихо и неуклюже вваливается старушка. Скромно потупив взгляд, хромает к витрине.

Пока бариста сонно варит кофе, к девушке приходит молодой человек, которому она брала второй кофе.

Спустя мгновение старушка, что молча разглядывала прилавок, также тихо, как вошла, хватает деньги прямиком из банки с чаевыми. Хватает так шустро и незаметно, что я только подавиться и успел. Хромота чудесным образом исчезает, и она стремительно выходит из кофейни.

– Деньги! Ну в банке! Деньги же, – кричу я бессвязно. Бариста смотрит в только что полную чаевых банку, потом осуждающе смотрит на девушку, что заказывала кофе. Та непонимающе смотрит то на меня, то на бариста.

Бабка уходит в закат.

Поселок в лесу

Сам не заметил, как оказался в чистом и спрятанном от посторонних глаз лесном поселке. Лопавшийся свежий снег под ногами натолкнул меня на скользкие мысли о прошлом, и я не заметил, как миновал вялую преграду в виде полузакрытой двери в заборе. Я все шел и шел, пока не увидел что-то мельтешащее справа периферическим зрением. Худосочный парнишка ступил на асфальт, слившийся белой пеленой с тротуаром, и двинулся на меня с лопатой в руке. Огромная, тяжелая лопата и бессмысленная, легкая улыбка на лице. Странный выдох-крик и «Приходите завтра на праздник» вкапывает меня в землю. Еще шаг в мою сторону и наконец ноги срабатывают, я ускоряюсь и слышу только одну повторяющуюся фразу «Приходите завтра на праздник» с неменяющейся больной улыбкой на лице. Из окна второго этажа домика сзади женщина окликнула парня, и он остановился. Умственно отсталый… Какое облегчение: на праздник идти не обязательно.

Дома, точно, дома! Они же одинаковые! Все, как один. Приземистые, двухэтажные. Разве что разнятся по площади, но все жмутся друг к дружке белыми каменными боками, стискивают улицу с двух сторон и назидательно наблюдают за тобой орнаментом белокаменного креста из-под крыши. Дальше дороги нет.

Старуха на аллее памяти

Выбежал из машины за сигаретами к еле заметному в череде магазинчиков ларьку с обшарпанной вывеской «Табак». Я, как всегда, спешил и судорожно искал огня для будущей затяжки, но взгляд невольно уперся в пожелтевшую бабку. Маленькая, сгорбленная старуха, забытая и никем не замечаемая, прозябала на осенней аллее одиноким листом. Она сидела перед обшарпанным ковром с давно потухшим рисунком, положив голову на ладонь. Сидела и смотрела на прыгающую для нее одной пожухлую вязь рисунка и молча рыдала. Старческое лицо впитывает скорбь жизни так глубоко, что сиюминутное страдание уже не замечаешь… То тут, то там порывистый ветер трепал старый ковер и поношенную одежду на нем невольно сминало, а старуха бережно разглаживала ее и стряхивала принесенную грязь. Руки вот-вот треснут от сухости. Одежда на ковре мужская. Облезлый кожаный портфель, несколько рубах, брюки, какие-то книги и домашняя утварь, застрявшая в глубоком прошлом. Бабка продает последнее. Продает, потому что не может просить. Продает, так как он ушел. Одинокий пожилой джентльмен с улыбкой на лице и в дырявом пиджаке уходит к закату жизни по обочине большой дороги. Уходит к свету. Уходит от старухи, которой остается влачить жалкое существование. Клубы придорожной пыли в последний раз делают его видимым и навсегда заволакивают ее глаза. Больше она не живет. Теперь она спит.

Измятая вчерашняя сигарета в нагрудном кармане, ты будешь последней на сегодня.

Буррито

Молодой поджарый мусульманин бодро напевает нашид, покручивая халяль на вертеле. Без тени сомнения втыкает нож, похожий на ханджар, в хрустящее мясо. Помятый мужчина в пачканной робе жует шаурму близ окошка выдачи заказов. Он никак не может приступить к дешевому кофе, от последнего прет пар. Из-за этого мужик нервничает еще больше. Пока горловое пение протяжно раздается вокруг вместе с запахом подгорелого мяса, к окошку вальяжно подходит мальчишка, едва за двадцать, столь щеголевато одетый, что работяга невольно впирает в него взгляд на минуту.

– Не будете ли вы так любезны, приготовить мне один буррито без белого соуса? – пропевает мальчик и сует в окошко купюру. Песнопение почти не прерывается.

– Одна шаурма без майонеза, сделаем, брат! – окошко захлопывается. Сдача не выдана.

– Какой ещё буррито? – очухивается наконец мужик и опускает парящий кофе. Мальчик не отвечает.

– Какой буррито, я тебя спрашиваю? Это шаурма зовется сто лет в обед, – несмотря на тон, его подача была безобидной. Никакой агрессии тот не испытывал, только искреннее любопытство. А вот мальчишка явно не ожидал такого интереса к своей персоне. Стоит молча, переминается с ноги на ногу.

– Ты оглох, малой? – сказал работяга чуть громче и дернул парня за левую руку. Тот резко провернулся вокруг оси и брызнул в лицо мужику струю перцового газа. На вопль выскочил повар с ханджаром в руке, а молодой щеголь оказался неплохим спринтером.

Сквозь пальцы

Вчера не смог откачать мужика. Вечером в пятницу. Уткнулся в телефон и не сразу заметил суету внизу эскалатора. Какой-то мужик, судя по всему, потерял сознание и его приводили в чувства. Нескольких сотрудников в форме мне показалось достаточным, чтобы держать ситуацию под контролем, и я прошел мимо.

Какие беспомощные должностные лица!

Сердобольный прохожий, как потом выяснилось, безуспешно колдовал над мужиком, стараясь привести его в чувства. Я мимоходом глянул на мужика и пошел дальше. Суета и сотрудники дали ложное спокойствие. В нескольких метрах от вагона развернулся и побрел назад. Стал наблюдать.

Женщина-оператор эскалатора истошно кричала на столпившихся зевак с камерами: «Расходимся! Здесь вам не цирк!», а сотрудник охраны через салфеточку пытался вдохнуть в мужика жизнь. Оказалось, не просто припадок, а сердце встало уже как несколько минут. Те самые несколько минут, что я топтался на месте. Экстренно приступил к реанимации и качал до приезда скорой. Не вытащил. Он ещё сопел, пока я мимо проходил, вполне возможно, те несколько минут были критическими.

Качать нужно сразу и долго. Пока не приедет скорая. Спокойно, чётко делать, что можешь. Но этот воздух… В лёгких остаётся воздух после остановки дыхания. Когда начинаешь качать, он мокрым, сиплым звуком выдавливается из-под рук. Тело в такие моменты безвольное, податливое. Все в твоих руках. Качаешь, качаешь, качаешь. Спокойно, потому что понимаешь, как в фильмах не будет – не откачаешь, но надеешься. А потом выдавливаешь из огромного мужика маленькое хлипкое сопение ребёнка. Сквозь пальцы убегает жизнь. Ты понимаешь, что ничего больше не сделаешь, и сегодня этот мужик не уложит маленького сына, не поцелует любящую жену, не выпьет холодную стопочку, которая могла быть причиной остановки сердца. Всё. Мужика увозят после реанимационных мероприятий. Увозят в никуда.

Я выпью холодную стопочку! За тебя, мой мертвый незнакомец!

Актриса

День выдался легким, звонким и радостным. Все спешил домой, поскорее сесть за клавиатуру и продолжить писать. Спешно вбегаю в подъезд и заскакиваю в лифт:

– Подождите нас! – раздается приятный женский голос, когда двери лифта почти закрылись. Я придержал дверь.

Входят две дивы. По-другому не скажешь. Необычная внешность в обычной одежде. Яркий макияж, как у синхронисток, и килограмм неуместных украшений, как у цыган. И то, и другое отлично смотрится издалека. Очень издалека. Но действительно необычно смотрелась большая плюшевая шапка. Смешная плюшевая шапка Ясона. Корона-ободок с мягкими крылышками.

Они что-то говорят о премьере Золушки. Достойный зал, аншлаг, чудесная публика – и все это под аккомпанемент звенящего стекла в сумке, что сулит радость.

Вежливо с ними прощаюсь, достаю телефон и быстренько нахожу в поисковике театр. Действительно, Золушка такая-то играла тогда-то. Билетов продано – 15 штук.