Дождь в Токио

Размер шрифта: 13

Original h2: Tokioregen, by Yasmin Shakarami

Автор

Ясмин Шакарами родилась в 1991 году в Мюнхене. Её мать – венгерка, а отец иранец. После окончания школы Ясмин жила в Токио и в марте 2011 года стала свидетельницей большого землетрясения Тохоку. Это событие сыграло решающую роль в её жизни и показало, что происходит, когда в высокоорганизованном многомиллионном городе вдруг воцаряется хаос. В Мюнхене Ясмин изучала философию с упором на этику. После выпуска она основала школу немецкого языка, литературы и философии в Канаде, в Ванкувере. Сейчас она снова в Мюнхене, где в 2021 году получила городскую литературную стипендию. «Дождь в Токио» – её дебютный роман.

Вам, Каталина и Мехи (мои защитники),
Дэну (моё сердце),
Мишель (моя союзница),
Антье Бабендерерде (моя чудотворница),
Михай Франка (мой герой)

Пролог

Токио превратился в дикого зверя, желающего порвать свои оковы. Город живой, такой же живой, как и пробудившая его сила. Никогда не думала, что стану свидетелем подобной катастрофы. Внезапно всё перевернулось – а я оказалась в эпицентре событий. Природа наносит ответный удар, и даже мегаполис вроде Токио не выстоит против её чудовищной силы. Мы все проиграли.

И я давно сдалась бы, только вот знаю, что где-то там он ждёт меня. Я должна его найти. Должна. Он сделал меня полноценной. Показал, кем я могу быть, если веду себя храбро. Я должна найти его, потому что была найдена им, когда потерялась сама.

Из головы не выходит наш первый поцелуй. В трёхстах метрах над нами – волшебные неоновые огни Токио. В тысячах световых лет над нами – звёзды. Это было обещанием.

Майя, ты очень мне нужна. Вместе мы сила. Только с тобой я отважусь на эти необычные поиски. Ты ведь знаешь, как он мне дорог. Выбора нет: пусть даже это означает, что я окажусь в большой опасность.

Однажды он сказал, что настоящие чудеса созданы для таких времён. Он прав. На противоположном конце земли, в городе, где живут тридцать восемь миллионов человек, мы нашли друг друга. И сделаем это снова.

Я должна его найти.

1
Ирассяймасэ

Паника нарастает медленно, но верно. Через пятнадцать минут я встречаюсь с принимающей семьёй у магазина одежды UNIQLO. Судя по гугл-картам, от цели меня отделяют две минуты пешком и сто семьдесят метров. Ничего сложного или совершенно невозможного, но в чём беда: я нахожусь посередине самого загруженного в мире вокзала – а именно в Токио, самом большом городе-миллионнике. И вокзал звучит как величайшее преуменьшение века, которое заставляет бестолковых жертв вроде меня поверить, что у девчонки с шестнадцатилетним жизненным опытом есть шанс здесь правильно сориентироваться. Полный провал. Станция Синдзюку – пропитанный неоном колос, где пятьдесят три платформы и, без шуток, двести выходов. Похоже на бесконечный уровень в видеоигре! Уже полтора часа я пытаюсь выбраться из лабиринта тоннелей, но меня всё глубже затягивает в шумное нутро вокзала: рестораны, круглосуточные магазинчики, бутики, газетные ларьки, парикмахерские, игровые зоны, закусочные, магазины одежды, книжные магазины, сувенирные лавки, цветочные киоски, кабинки для курения и караоке-бары. Повсюду яркий китч и гигантские рекламные вывески, на которых наперегонки мелькают крикливые надписи.

Чувствую себя совершенно потерянной. Руки и ноги сковывает изнуряющая усталость. Готова поклясться, здесь, в металлических недрах земли, гравитация в три раза сильнее, чем наверху. На руках вздулись волдыри. Моему чемодану тоже надоели эти издевательства: он протестующе стучит колёсами и дребезжит. Он битком набит вещами, которых должно хватить на год, и давно бы лопнул, если бы папа не замумифицировал его с помощью целого мотка клейкой ленты.

Десять минут.

Говорят, через станцию Синдзюку ежедневно проходит около четырёх миллионов путешественников. Такое впечатление, что, в отличие от меня, все точно знают, куда идут. Толпа течёт пёстрым потоком, быстро и плавно, каждое движение словно отрепетировано. Только я постоянно останавливаюсь, меняю направление и привношу хаос в этот своеобразный порядок.

Куда?

Шестерёнки у меня в груди накалились – так сильно стучит сердце. Ещё я зверски голодна, но одновременно мучаюсь тошнотой от перевозбуждения, поэтому за несколько часов не съела ни кусочка. Вдруг я никогда не найду принимающую семью? Снова этот жгучий иррациональный страх, магазинный страх, который испытываешь в детстве, когда мама неожиданно исчезает за полкой с джемами. Только в моём случае полка с джемом – это океан, а магазин – вокзал, изо всех сил старающийся меня поглотить.

Коротко о моих злоключениях: я совершенно одна в Токио, городе, в котором никогда не бывала, в незнакомой стране, на континенте в тысячах километров от родного дома (или в тринадцати часах мучительного перелёта между двумя болтливыми пенсионерками). И самое странное – я здесь добровольно.

Месяц назад меня выбрали для учёбы по обмену в Японии. Три эксклюзивных места, одно из них – в Токио. Раньше программа распространялась только на Европу, поэтому новёхонькое предложение целый год учиться в японской школе стало настоящей сенсацией. Желающих было много. В учёбе я не блистала, поэтому до сих пор не понимаю, как вытянула этот заветный золотой билет. Подозреваю, что мои переутомлённые учителя и растерянные родители однажды в полнолуние собрались на тайное заседание и решили, что пришло время отправить инопланетянку на родную планету. Путешествовать по периферии космоса со скоростью света пока невозможно, поэтому в качестве альтернативы выбрали другой конец земли.

Сложно их осуждать. Я уже давно не вписываюсь ни в свой класс, ни в родную семью. С этим мне всегда было непросто, но позапрошлым летом всё изменилось окончательно и бесповоротно. С тех пор жизнь полетела в тартарары. В моём случае – в глубокую тёмную яму с одним единственным лучиком света: надеждой уехать очень и очень далеко.

В тринадцать лет я увлеклась аниме. Особенно меня покорили волшебные творения студии «Гибли». В четырнадцать лет я прочитала свой первый роман от японского автора Харуки Мураками и сразу влюбилась. Япония быстро превратилась в тайное убежище, страну грёз, и я твёрдо решила, что, окончив школу, обязательно посещу этот остров в Тихом океане. Готовясь к путешествию, которое ждало меня когда-нибудь, я много месяцев усердно учила японский язык.

Моя мечта сбылась гораздо раньше и очень неожиданно, но вот парадокс: в реальности я избегала всего неизвестного. Когда-нибудь звучит отлично, сейчас вгоняет в панику. Скажем так, я – пылкая, отважная, любознательная путешественница, не желающая покидать свою однотонную тихую скучную комнатку. «Мечтательница», – говорили родители, но это чересчур романтичный диагноз для моей бурной бездеятельности. Даже друзей я раздражала. Все вокруг помешались на идее постоянно пробовать что-нибудь новенькое (новые люди, новые кафе, новая музыка, новый цвет волос, новое, новое, новое…), а мне перемены даются тяжело. Отменить встречу в последний миг – по моей части.

В следующем месяце мне исполнится семнадцать лет. Я глубоко убеждена: времени на то, чтобы выбраться из тесного, липкого, ужасно уютного кокона собственных фантазий, остаётся ничтожно мало. Вот почему отказаться от Токио было никак нельзя. Вдруг это путешествие – мой последний шанс. Мне нравятся плюсы одинокой жизни, но умереть девственной затворницей не хочется.

Пять минут до назначенного времени.

На языке горчит. Кажется, что я магическим образом притягиваю пыль со всего вокзала. Из-за ледяного воздуха, струящегося из тёмных вентиляционных решёток, по спине бегут мурашки, но под мышками расплываются пятна пота. Предпочитаю не думать, чем пахну. Дезодорант отобрали на таможне – будто бомба опаснее моих взмокших подмышек…

В регистрационном формуляре я отметила, что приёмной семье не нужно встречать меня в аэропорту, и теперь горько об этом жалею. Целью было как можно меньше общаться с людьми. Типичная я. И, что тоже типично, это тщательно взвешенное решение даёт мне пинок под зад.

Может, позвонить домой? А дальше? Рыдая, умолять родителей забрать меня из Токио? Нереально. И в Германии сейчас ночь.

Что ж, перспектива через несколько минут остаться бездомной вынуждает меня спросить дорогу у прохожих. Всё верно: я ужасно зажатый человек. Особенно когда чувствую себя неуверенно (то есть почти всегда).

Я останавливаюсь у небольшой кафешки. На витрине – поблекшие пластиковые торты, ядовито-зелёная мишура и целая армия машущих лапками котиков удачи. Чудаковатый интерьер отлично подходит хаосу, бушующему внутри меня. За спиной официанты весело щебечут «ирассяймасэ!». Здесь, в Японии, это слышишь всякий раз, приближаясь к ресторану, кафе или магазину. В переводе с японского ирассяймасэ означает «добро пожаловать». Надо привыкнуть, как напористо, звонко и воодушевлённо выпаливают это слово японцы. Тот, кто предпочитает держаться тише воды ниже травы, очень страдает от таких восторженных датчиков движения.

Мимо проносится сто человек в секунду. Я высматриваю потенциальную жертву. В документальных фильмах львы используют эффект внезапности, чтобы найти слабейшую добычу. Ладно, закрою глаза, и вперёд.

– Сумимасэн! – пронзительно кричу я, слепо метнувшись в расплывчатую толпу.

Со знанием японского языка всё хорошо – пока говорю я. Из речи носителя мне частенько удаётся понять только слово «вокзал». Лучше перейти на английский:

– Простите, не могли бы вы мне помочь?

Поразительно, но примерно шестеро японцев останавливаются и образуют идеально ровный круг со мной и чемоданом по центру. Дружелюбные улыбки на лицах, выражающих мягкое, доброжелательное ожидание.

Сглотнув ком в горле, лепечу:

– Я ищу магазин одежды UNIQLO, но не знаю, какой выход к нему ведёт.

Сочувствующие кивки. Короткая беседа, то и дело мелькает незнакомое слово гаидзин. Наконец, из круга выступает мужчина в начищенном деловом костюме. Остальные резко разбегаются, кто куда, будто разговора никогда и не было.

– Китэ́ кудасай, – говорит незнакомец, поманив меня обеими руками.

– С-спасибо, – выдавливаю из себя я и спешу за ним.

Налево к эскалатору, направо через турникет, снова налево, ещё эскалатор, эскалатор, эскалатор, лифт, эскалатор – и вот мы в холе, откуда щупальцами расходятся длинные неоново-жёлтые тоннели. Я почти уверяюсь, что попала в неразрывную бесконечную петлю, в симуляцию, которая пошла наперекосяк.

Но тут раздаётся радостное: «UNIQLO!» Незнакомец останавливается и, сияя улыбкой, неопределённо машет в сторону выхода 9 (показывать пальцем в Японии невежливо). Я рассыпаюсь в благодарностях, чувствуя невероятное облегчение. Незнакомец прощается со мной поклоном и громким «гамбаттэ!», что переводится как «удачи!»

Выдохнули. Следующая станция – Принимающая семья.

До нашей первой встречи шестьдесят секунд. Поднимаясь на эскалаторе к поверхности земли, я мысленно пробегаюсь по именам: хозяйку зовут Хана Накано, хозяина Киёши Накано. Оба представились в письме как ока-сан и ото-сан. Ока-сан – уважительное обращение к матери, ото-сан к отцу. Ещё у них есть дочь, Ая Накано. Ей недавно исполнилось семнадцать лет, и мы будем учиться в одном классе. Сын, Харуто Накано, младше. Вроде бы ему лет десять, он ходит в среднюю школу. Надеюсь произвести хорошее первое впечатление. Очень надеюсь.

Нервно тереблю толстовку, купленную специально для длинного перелёта.

Не смотрелась в зеркало с тех пор, как прилетела, но хотя бы волосы заплетены в болееменее приличную косу.

И вот лёгкие наполняет свежий воздух. Дневной свет. Нежный летний бриз, дрожащая тяжесть августовского зноя, запах влажного асфальта – всё это будоражит приятные чувства.

Наконец ступив на токийскую землю, готовая к финальному забегу, я вдруг замираю, как вкопанная.

Конечно, я исправно выполняла домашнюю работу, часами напролёт одержимо разбирала Токио по кусочкам, сканируя каждый вдоль и поперёк. Словно детектив, я досконально изучила гугл-карты, зазубрила расписание транспорта и запомнила иероглифические названия районов. Гик-уровень: эксперт. Я думала, что подготовилась ко всему… Никогда так не ошибалась.

Небоскрёбы из чёрного зеркального стекла и голографического серебра, увешанные пёстрыми рекламными вывесками, объёмными надписями и огромными мерцающими экранами. От каждого гигантского здания исходит магическое сияние, своеобразная аура из пульсирующего неона и электрических нитей. В тени между небоскрёбами скучают не слишком высокие дома: из-за клубов пара создаётся иллюзия, что они двигаются. Их окна сверкают подобно кошачьим глазам, а фасады будто покрыты огромными металлическими чешуйками. Места в первом ряду занимают крошечные лачуги всевозможных цветов и форм, яркие, как пластмассовые игрушки. Одни походят на НЛО или футуристические телефонные будки, другие – на огромные жвачные пузыри и галактические храмы. Воздух наполнен сиянием, и, хотя сейчас белый день, в необычном освещении живёт таинственная темнота.

Я с трудом отрываюсь от потрясающего вида. Никогда не видела ничего подобного, даже не представляла, ведь Токио – город, превосходящий любое воображение.

Собрав по кусочкам взорвавшийся, перевозбуждённый разум, я сосредотачиваюсь на миссии: дыхание – UNIQLO – принимающая семья.

Магазин одежды находится на другой стороне улицы, прямо напротив меня. Схватив дорожный чемодан (он неожиданно умолк), пускаюсь бежать. И сразу обращаю внимание: в Токио все носят при себе зонтики, чтобы защититься от солнца. Зонтики самые разные, один игривее и красочнее другого.

И ещё: образ каждого прохожего уникален. Я единственная в однотонной одежде.

Светофор чирикает, точно птица, когда загорается зелёный. Я со всех сторон окружена звуками, и сложно понять, что именно их издаёт: скрежет и дребезг, механическое чавканье, ритмичные мелодии, наверное, из каких-то динамиков, забавные мультяшные голоса, раздающиеся откуда-то сверху, и непрерывный гул, можно сказать, сердцебиение города. В Токио каждый атом взрывается от переполняющей его энергии.

– Малу-сан!

С первого раза услышать собственное имя в лабиринте незнакомцев – чистая удача. Это придаёт мне сил.

– Малу-сан! Коннитива!

Вот они! Ока-сан в элегантном розовом кимоно. Ото-сан в штанах цвета хаки и забавной гавайской рубашке. Харуто в чём-то похожем на наряд детектива Конана [1]. И Ая.

Сразу и не опишешь, во что именно одета Ая. Мне не хватает ума понять, что именно я вижу. Без понятия, какой реакции от меня ждут. Шока? Восторга? Или нужно сделать вид, что наряжаться как сумасшедшая наёмная убийца-шпионка – это совершенно нормально?

Брутальные сапоги на высокой платформе и со шнуровкой, пушистая мини-юбка с принтом под коровью шерсть, серебристый топ (наполовину рыцарские доспехи, наполовину алюминиевая фольга) в сочетании с длинным бежевым тренчем и беретом из серо-зелёного твида. Чёрные зеркальногладкие волосы до бёдер. Перчатки без пальцев из потёртой кожи и сумочка в форме револьвера.

– Привет, Малу, – небрежно бросает Ая, поправив солнцезащитные очки-вайфареры. Красные губы изгибаются в намёке на усмешку. Затем она кланяется, и вся семья следует её примеру.

– Додзо ёросику онэгайсимас, – тараторю я. Это вежливое приветствие, что-то вроде «приятно познакомиться».

Я глазела на Аю слишком долго и слишком пристально, поэтому теперь сгибаюсь в особенно уважительном поклоне.

Бумс!

С силой отбойного молотка я стукаюсь головой о выдвижную ручку чемодана. Харуто громко прыскает, но затихает под строгим взглядом отца.

– Ты не ушиблась? – озабоченно спрашивает мать семейства. По-английски она говорит с запинками, но я отлично её понимаю.

– Н-нет, всё в порядке, – вру я, густо покраснев и сморгнув слёзы, навернувшиеся на глаза.

За моим конфузом следует неловкое молчание, сопровождаемое нервным покашливанием и кряхтением. Вот стыд. Судя по кривой улыбке, Ая думает точно так же.

– Лучше отвезём Малу-сан домой! Она устала после долгого путешествия, – ласково треплет меня по плечу ока-сан.

Я глупо киваю.

– И проголодалась! – добавляет ото-сан, улыбаясь так сердечно, что его очки поднимаются до кустистых бровей.

Не придумав ничего остроумнее, я демонстративно потираю лоб и восклицаю:

– Ацуй дес!

То есть: «Мне жарко». О сказанном я сразу жалею: принимающие родители очень расстраиваются, будто лично несут ответственность за тропический климат Восточной Азии.

– Гомэннасай, – извиняется ото-сан. Ока-сан утаскивает его в сторону круглосуточного магазина.

– Ч-что происходит? – интересуюсь я у Аи с растерянным смешком.

Её глаза скрывают толстые чёрные стёкла очков. Непонятно, смотрит она на меня или нет – и это нервирует. Лопнув жвачный пузырь, она наконец холодно отвечает:

– Мы не хотим, чтобы гайдзин было жарко.

– Гайдзин? – переспрашиваю я.

Часто слышу это слово с тех пор, как прилетела.

– Неважно. Полагаю, ты из Германии?

– Д-да.

Ая вообще знает, что я её немецкая школьница по обмену?

– Я из Германии. Хотя уже начинаю в этом сомневаться. По ощущениям, я уехала оттуда целую вечность назад.

Молчание. Сложная публика.

– Навигатор, с помощью которого можно выбраться из этого проклятого вокзала, ещё предстоит изобрести. Двести выходов – и все норовят от тебя спрятаться. Клянусь, за последние двадцать минут у моих гугл-карт случилось выгорание.

– И всё же ты здесь.

Не слышу восторга.

– Ты говоришь по-немецки? – уточняю я на родном языке, понадеявшись, что Ая посчитает это интеллигентным.

Лёд становится ещё твёрже.

– Что? – спрашивает она на английском языке, скрестив руки на груди.

– Я поинтересовалась, говоришь ли ты понемецки. Эм… и задала вопрос на немецком.

– Я знаю, что это был немецкий. Мой друг на нём говорит.

– У Аи нет друзей, – злорадно заявляет Харуто, за что получает от сестры нагоняй на японском языке.

– Я подскажу тебе два-три слова. Поразишь своего друга.

Ура, губы Аи всё-таки трогает подобие улыбки! Но мой триумф длится недолго. Она быстро возвращается к роли неприступной загадочной шпионки. Токио отражается в её очках, будто недостижимый звёздный город.

А вот Харуто разглядывает меня с открытым ртом. Достаточно просто посмотреть на него, чтобы заработать кариес – такой он сладкий. Одетый в тёмно-синюю рубашечку, Харуто выглядит как профессор для радужных пони, а стрижка под горшок делает его особенно пухлощёким и забавным.

Харуто замечает, что я смотрю на него с не меньшим интересом, и спрашивает на впечатляюще хорошем английском языке:

– Хочешь познакомиться с моими друзьями?

– У Хару нет друзей, – весело фыркает его сестрица.

Малыш пихает её в бок. Снова спор на японском языке, однако стоит Ае приобнять Харуто за плечо, как воцаряется мир.

– Я с удовольствием познакомлюсь с твоими друзьями, – торжественно объявляю я. – И с твоим приятелем, Ая.

Та молчит. Я словно на краю чёрной дыры – неприязнь Аи настолько ощутима, что меня затягивает в её глубину.

Только я собираюсь извиниться (хотя и не понимаю, за что), как тут прибегают принимающие родители с полными пакетами. Через секунду я сжимаю розовый карманный вентилятор в одной руке и розовый зонтик в другой. Но это не всё: ока-сан заботливо надевает на меня розовую шляпу и розовые солнцезащитные очки (даже стёкла розовые). Затем настаёт черёд отосана: он с гордостью демонстрирует бутылку воды, холодный чай, крем от загара (фактор защиты 50), веер – кто бы мог подумать – розового цвета и батарейки для карманного вентилятора.

Чувство благодарности смешивается с полной растерянностью.

– Б-большое спасибо. Это было совсем необязательно.

Ото-сан открывает бутылку воды, и я послушно пью.

– Большое, большое спасибо.

Ока-сан включает карманный вентилятор и открывает зонтик.

– Правда, спасибо тысячу раз.

Харуто прыскает мне в лицо солнцезащитным кремом, и все весело хихикают. Я тоже громко смеюсь: несмотря на этот набор для выживания в Сахаре, голова у меня горит огнём.

2
Гайдзин

Никогда не спала так крепко и так хорошо. Никаких мыслей и снов, лишь невесомая темнота. Провалялась в нокауте целых десять часов: скорее полумёртвая, чем полуживая. Я проснулась некоторое время назад, но неподвижно лежу на футоне, уставившись в потолок. «Я в Токио, – доносится из сумеречного леса сознания. – Нет, я не готова»! Со вздохом закрыв глаза, представляю, что нежусь в своей уютной широкой кровати в Германии. Без шансов. Ничто большое в мою новую комнату не вписывается, даже воображаемая мебель. Я обитаю в миниатюрном мирке: крошечный письменный стол, крошечный табурет, крошечный комод, крошечные полки, крошечный матрас (не позволю громкому слову «футон» себя обмануть!), крошечные подушки, крошечное одеяло – всё крошечное и каким-то невероятным образом ещё складывается, сворачивается, уменьшается…

Семья Накано живёт в доме в Сендагае. Это спокойный, идиллический район, на фоне небоскрёбов Синдзюку он сверкает, как водяные брызги. Район Сибуя, знаменитый своим пешеходным переходом и никогда не утихающей жизнью, находится в двух станциях отсюда. Ещё совсем рядом находится квартал Харадзюку, ультимативный центр дерзкой моды и косплея.

Какой гигантский мир начинается за воротами – и какое всё маленькое внутри дома.

Сестра и брат Накано делят общую комнату. Судя по тому, как Ая закатывает глаза, мне досталась бывшая детская Харуто. Кухня и гостиная объединены, раковину и плиту приходится высматривать под микроскопом, но бытовая техника самая современная. Спальню родителей во время (очень короткой) экскурсии по дому мне не показали. Остаётся ванная – и одна мысль о ней внушает ужас.

Каждый слышал об овеянных легендами высокотехнологичных японских туалетах, но я не догадывалась, что воду в унитазе можно слить только имея докторскую степень. Если на земле и есть чистое зло, воплощение самого дьявола, то это японские туалеты. За вечер я дважды отважилась приблизиться к унитазу и оба раза попала под удар. Щебет птиц, нагретый стульчак, сушка для тела – свой единственный околосмертный опыт я получила, справляя нужду.

Что-то скребётся в дверь.

Я распахиваю глаза. Вот и всё: настоящее меня настигло. Такой город, как Токио, не ждёт. Бросаю взгляд на телефон – ух ты, уже половина двенадцатого. Странно, но до сих пор я не слышала ни звука. Принимающая семья ещё спит? Вряд ли. С другой стороны, сегодня воскресенье… кто их знает.

Что-то снова скребётся в дверь с тихим мяуканьем.

На душе теплеет. Вчера я то и дело слышала слово нэко – у Накано есть кошка! Быстрее ветра скатываюсь с матраса и чуть-чуть приоткрываю дверь. Достаточно узенькой щёлочки: кошка, превратившись в неизвестную жидкость, юркает в комнату так стремительно, что я различаю лишь смутную тень.

Обычно в Японии всё выглядит очень миленько и приторно сладко, поэтому я ожидала увидеть пушистый комочек с круглыми глазками. Но господин Нэко, по-королевски раскинувшийся на футоне, заставляет меня испуганно вскрикнуть. Пухлый, морщинистый, уродливый лысый кот с жёлтыми глазами ящерицы и по-вампирски острыми клыками. А ещё эти бубенцы! Любому нормальному человеку такое зрелище нанесёт непоправимый ущерб (особенно до первой чашки кофе).

Монстр мяукает – звук напоминает кряканье инопланетной утки.

– Забудь.

Снова мяуканье, громкое и жалобное.

– Кыш отсюда!

Истерическое, мелодраматическое нытьё.

– Ладно-ладно, поняла! Не буди весь дом!

Сев, глажу кота по лысым жирным бокам, похожим на рулетики из бекона. Он мурлычет и пускает слюни на мою подушку.

– Это Братто Питто, – раздаётся тихий голос.

Харуто стоит в дверях, застенчиво опустив глаза в пол.

– Доброе утро, Харуто, – улыбаюсь я. – Входи.

– Охаё годзаимас, Малу-сан, – с этими словами Харуто осторожно входит в комнату, более изящный и степенный, нежели его лысый домашний тигр. – Можешь звать меня Хару.

Сев на футон рядом со мной, он чешет кота под двойным подбородком.

– Тебе хорошо спалось?

С каких пор десятилетки стали такими вежливыми?

Справившись с неожиданной потерей речи, отвечаю:

– Да, я отлично спала. Спасибо.

– Ока-сан приготовила завтрак. Я провожу тебя на кухню, если хочешь.

Я таю.

– О, это так здорово! Умираю с голоду!

– Пэкопэко, – хихикает Харуто, поглаживая живот. – Мы говорим «пэкопэко», когда очень голодны.

– Хотелось бы мне говорить по-японски так же хорошо, как ты говоришь по-английски. Выучил в школе?

– Нет, у няни, – смущается Хару. – Не переживай, Малу-сан, я помогу тебе освоить японский язык. Гамбаттэ!

Всегда считала маленьких детей надоедливыми, но теперь от всей души желаю стать для Хару лучшей подругой. Он такой очаровашка!

Видимо, Братто Питто нравится быть единственной и бесспорной звездой, поэтому он удаляется, гордо задрав хвост и тряся бубенцами.

– Прости, – бормочет Харуто. – Он очень ранимый, особенно когда не одет.

– Ничего. Мне бы тоже не понравилось разгуливать голышом, – смеюсь я, чувствуя, что нервозность постепенно отступает. – Сейчас быстренько приму душ и приду на кухню.

– Хай, дайдзёбу дес! – подняв большие пальцы вверх, восклицает Харуто. Его улыбка ярко освещает маленькую комнатку.

Войдя в гостиную, я с удивлением обнаруживаю, что Накано уже давно проснулись. Все четверо тихонько сидят на узком диване и читают: ока-сан книгу, ото-сан газету, Ая модный журнал, а Харуто мангу. Из-за красивых нарядов они немного напоминают фарфоровых кукол. В потрёпанных трениках и одноцветной футболке я чувствую себя бродяжкой. Надо было высушить волосы феном или сделать простенький макияж…

Первой меня замечает Ая. Она ворчит что-то по-японски, и я снова слышу слово «гайдзин».

– Охаё годзаимас! Доброе утро, Малу-сан! – хором щебечут родители.

Ока-сан указывает на круглый обеденный стол:

– Пожалуйста, присаживайся. Ты наверняка голодна.

– Пэкопэко, – выдаю я, на что все (кроме Аи) воодушевленно аплодируют.

Через минуту ока-сан выплывает из кухни, держа в руках поднос с божественно пахнущими блинчиками, и глаза у меня наполняются слезами. Я настроилась на типичный японский завтрак (рис и суп мисо, фу-фу-фу), но ока-сан оказалась знатоком европейских лакомств. Кофе с молоком, свежая клубника, хрустящий бекон и яйцо всмятку – она феей порхает туда-сюда, подавая одно угощение за другим. Братто Питто взбудоражено кружит у своей пустой миски и орёт, будто глубоководное чудовище. Одетый в жёлтый комбинезон, кот напоминает Пикачу – если бы Пикачу был персонажем фильма ужасов.

Проглотив два блинчика и выпив чашку кофе, я смущённо уточняю:

– А вы уже поели?

– Хай, но Малу-сан было необходимо выспаться. Долгое, долгое путешествие. Германия очень далеко, – отвечает ока-сан с пониманием, и я чувствую себя лучше. – Малу-сан хотела посмотреть Токио, да? Думаю, тебе уже не терпится!

– После еды покажу ей парк Ёёги, – небрежно произносит Ая, как компьютер, выплёвывающий неважную информацию.

Все очень удивлены.

– Здорово, – я пытаюсь улыбнуться.

Ая улыбается в ответ, быстро и вымученно.

Чем я насолила этой тупой козе?

При мысли, что мы целый год будем учиться в одном классе, блины в желудке превращаются в камень.

Жара покрывает улицы, словно цемент, размывая очертания домов. От асфальта тянется особый летний запах – смесь ностальгии и тоски, а на горизонте зелёным пламенем мерцают небоскрёбы. Вокруг почти никого. Так тихо, что я слышу лишь стрекот сверчков и монотонный гул, исходящий из бетонных животов зданий. Впереди – пёстрая мешанина из автоматов с напитками, кафе, мини-маркетов и покосившихся одноквартирных домиков, связанных друг с другом запутанными электрическими кобелями. И снова: белый день, но город излучает своеобразное таинственное свечение.

По спине под футболкой ручьём течёт пот. Мы идём всего двадцать минут, но меня уже накрыло странной усталостью. Может, виноват джетлаг. Я недоверчиво кошусь на Аю: как легко она ступает под палящим солнцем! В белом платье с пайетками она похожа на принцессу. Тёмные волосы заплетены в небрежную косу и украшены настоящими цветами. В этот раз Ая накрасила губы перламутрово-розовой помадой, отлично сочетающейся с матово-золотыми серьгами в форме сердец. Я в розовой шляпе (без неё ока-сан не выпускала меня из дома) выгляжу как последняя идиотка, а вот Ая держит в руках роскошный зонтик, который мог бы принадлежать самой английской королеве.

Мы почти не разговариваем. Ая немного рассказывает о районе (магазины, рестораны, транспорт), но я слишком взбудоражена, чтобы вникать в детали. Затем я философствую о погоде, и Ая скучающе поднимает глаза к небу. Она то и дело разглаживает платье, теребит косу и заглядывает в карманное зеркало, проверяя макияж. Неужели Ая тоже очень нервничает?

Ответ – да. Но не из-за меня.

У входа в парк Ёёги играет громкая музыка. На круглой площади веселится около тридцати человек. Чёрные кожанки, облегающие платья в стиле рокабилли, драные узкие джинсы и разноцветные ирокезы – один аутфит безумнее другого. Мощные звуки рок-н-ролла заряжают воздух электричеством, звучит песня «Heartbreak Hotel» Элвиса Пресли. Кто-то аплодирует, кто-то играет на невидимой гитаре, от толпы отделяется какая-то парочка и исполняет умопомрачительный танец.

Слово «ошеломление» недостаточно хорошо описывает мои чувства. Столько энергии и жизнерадостности! Я стояла бы здесь вечно в восхищённом оцепенении, не возьми Ая меня за руку.

Секундочку… я что, сплю?

Ая тянет меня прочь от дрыгающейся толпы к аллее высоких деревьев гинкго.

– Куда мы идём? – удивляюсь я.

Рука Аи холодная и влажная.

И тут мне всё становится ясно: на низкой покрытой мхом стене сидит парень, уткнувшийся в скетчбук. Он выглядит таким отрешённым, будто только что выпал из иного измерения. На нём изумрудно-зелёная юката, деревянные японские сандалии и белая винтажная бандана. Солнечные блики на чёрных кудрях сверкают подобно звёздам. В тени рукавов я замечаю тонкие линии таинственной татуировки.

– Коннитива, Кентаро-сан, – пищит Ая. От её бомбической самоуверенности не осталось и следа. – Гэнки дэс ка?

Кентаро-сан поднимает голову, и его взгляд пронзает меня ослепительной молнией. Глаза под веером густых ресниц блестят как золото и янтарь.

Я пялюсь на него – нет, скорее, разбираю, изучаю, анализирую и снова складываю воедино, – а он тем временем спрыгивает со стены и подходит к Ае. Они синхронно кланяются друг другу несколько раз, и я уже не таращусь на них, а странно посматриваю. Быстрый обмен японскими вежливыми фразами, сдержанный и уважительный, как на официальной встрече правительства. И вдруг Кентаросан поворачивается ко мне и прежде, чем я успеваю осознать происходящее, делает поклон.

Знаю, в Японии этот рыцарский жест в порядке вещей. Здесь не жмут друг другу руки, а кланяются. И всё же я очень смущаюсь и срываюсь: хихиканье с поросячьим прихрюкиванием быстро перерастает в истерический хохот.

– Ты чего? – в голосе Аи слышен ужас.

Без понятия, Ая. Возможно, всему виной моя чудаковатость или тот факт, что передо мной стоит джедай – будто это совершенно нормально…

Кентаро застывает в поклоне, ожидая, когда я поприветствую его в ответ.

Грубый тычок в бок от Аи кладёт конец приступу хрюканья. Я наконец кланяюсь (даже у лягушки это получилось бы более элегантно), пришибленная жгучим стыдом. Ая что-то бормочет себе под нос – и в очередной раз мелькает слово «гайдзин».

– Бесполезно сопротивляться неизвестному. Только проникнувшись Токио, ты действительно поймёшь, почему оказалась здесь.

Татуированный джедай говорит по-немецки? Напуганная, я не сразу беру себя в руки.

– Ч-что, простите?

– Отличный первый шаг к этому – не смеяться над приветственными ритуалами принимающей страны.

– Никогда так не делаю! – возражаю я. Под ложечкой неприятно сосёт.

– Значит, ты смеялась надо мной? – хмурится Кентаро.

Я бы извинилась – только вот в глазах у него пляшут лукавые озорные искорки.

Из моего приоткрытого рта не вылетает ни звука, и тогда Кентаро, пригладив юкату, сухо замечает:

– Нет, это не банный халат.

– Я… я знаю.

Он широко ухмыляется.

– Кстати, твой выбор шляпы тоже вызывает вопросы.

Меня как током ударило. Заводить новые знакомства всегда тяжело – особенно с надутыми, зазнавшимися, высокомерными, самовлюблёнными всезнайками, которые корчат из себя космических рыцарей.

– Я хотя бы не говорю в присутствии человека гадости.

Кентаро-сан наклоняет голову:

– Не понял.

– Гайдзин – так меня постоянно называют. Полагаю, это точно не комплимент?

– Ты права. Гайдзин переводится как чужак.

В горле собирается ком.

– Не принимай близко к сердцу. Я тоже когда-то был гайдзином. Моя мама родом из Германии. До десяти лет я жил в Берлине, а потом переехал в Японию.

Что ж, это объясняет его телосложение. Ростом он превосходит Аю, а меня выше на целую голову (в этой стране я попадаю под категорию гигантов, которым самое место в цирке).

Кентаро-сан переводит взгляд на танцоров, отплясывающих рокабилли-джайв.

– Поначалу сложно, но, если проявишь себя и Токио откроет свои двери – обретёшь рай. Второго такого города нет в целом мире.

Всё это время на лице Аи паника борется с надеждой. Побеждает страх перед дурными делишками немцев, потому что она встревает в разговор:

– Малу, это Кентаро-сан. Он учится в нашем классе.

Потрясающе, час от часу не легче. Меня осеняет: неужели Кентаро – тот самый немецкоязычный друг Аи? Её ухажёр?

– Рад знакомству, – переходит на английский язык Кентаро и подмигивает.

– Малу-сан и Кентаро-сан оба приехали из Германии. Теперь мы можем много общаться все вместе! – пронзительно кричит Ая.

Странно видеть её такой нервной и взбудораженной. Я выдавливаю из себя улыбку и киваю:

– Конечно.

Ещё раз окинув меня взглядом, Кентаро пожимает плечами и бурчит:

– Посмотрим.

Тошнит от него.

Кентаро и Ая снова интенсивно кланяются друг другу. Он возвращается обратно к стене, а Ая улыбается так блаженно, будто выиграла в лотерею. Она направляется в сторону парка, и я понуро бреду за ней.

Но, собрав в кулак всё мужество, всё-таки оборачиваюсь к Кентаро и заявляю:

– Вообще-то не я выбрала эту шляпу. И я ношу её… из вежливости.

– Как невежливо, теперь мне нечем тебя дразнить.

Кентаро улыбается, и в Токио вдруг становится тихо.

3
Сёганай

Дорогая Майя,

Уже и не вспомню, каково это, чувствовать, что идёшь в правильную сторону. Я совсем уверилась, что Токио – перевёртыш. Поворачиваешь налево, а получается отзеркаленное направо, спускаешься по лестнице, а на деле бежишь наверх. За домом № 712 следует дом № 3, от гугл-карт пользы столько же, сколько от морского огурца с соломинкой. Увы и ах, у меня недостаточно высокий IQ, чтобы ориентироваться по японским указателям. С тем же успехом можно обмотать голову фольгой и спросить дорогу у автомата с напитками. Зато я выяснила, что ощущение потерянности бывает перманентным. И ещё кажется, что ты совсем рядом. Я откуда-то знала, что ты будешь ждать меня здесь.

Завтра я пойду в школу: от одной мысли об этом становится дурно. Как пережить учебный год вместе с адмиралом Аей и не менее странными одноклассниками? Вот ты нашла бы решение и давно показала Ае, кто тут главный. Хотя её даже жалко. Полдня она тратит на подбор сумасшедших аутфитов, чтобы позже продемонстрировать их на Харадзюку (всё верно: я вписываюсь в суперстильный Харадзюку так же, как марабу в вольер с павлинами). День удался, если Аю сфоткал фэшн-блогер. Её инстаграм разрывается от оповещений, а барометр настроения несколько часов находится не в негативной зоне. В остальное время Ая – Снежная королева во плоти: красивая, но несъедобная. Не сомневаюсь, каждую свободную минутку вне гардеробной она судачит обо всех и обо всём. А я лёгкая жертва. В открытую Ая не подличает – нет, она действует подпольно. Это прячется во взглядах, язвительных комментариях.

Хотелось бы мне просто отпустить ситуацию. Не ломать голову, переживая, что подумают другие люди. Найти радость в потерянности. Быть похожей на тебя – сильной и мужественной.

«Бесполезно сопротивляться неизвестному. Только проникнувшись Токио, ты действительно поймёшь, почему оказалась здесь».

Не имею привычки цитировать всяких придурков, но почему-то эти слова не выходят у меня из головы. Признаюсь, я иногда о нём вспоминаю. Вспоминаю и чувствую непреодолимое желание стереть память. Уже сейчас могу заявить тебе, что этот тип – ходячая проблема!

Сёганай – мой новый девиз по жизни. В одном слове японцы изложили самую суть: прими то, что не в силах изменить, и живи безмятежно. Иными словами: shit happens, дерьмо случается. Move on, продолжай двигаться. Надеюсь, ты сейчас смеёшься.

– Малу, долго тебя ждать? – вопит Ая.

Дверь в доме тоньше пергамента, а она всё равно вопит.

Нажав «отправить», закрываю ноутбук – следующий раунд. Ая договорилась пообедать с подружками, и я иду с ней. Братто Питто чувствует, что я его недолюбливаю, поэтому (как и полагается профессиональному коту) целыми днями не отходит от меня ни на шаг и выжидающе пялится.

– Пять минуточек! Я скоро! – ору в ответ.

Дверь тоньше пергамента, а я всё равно ору.

Братто Питто раздражённо мяукает.

– Что? – шиплю я. – Слишком громко? Тогда кыш отсюда. Тебя наверняка ждёт шестой завтрак.

Кот посылает мне убийственный взгляд неоново-жёлтых глаз.

– Это взаимно, Брэд Питт. И подбери пузо, пожалуйста.

Я со стоном скатываюсь с кровати (поправка: с футона) и роюсь в шкафу в поисках подходящего наряда. Ясное дело, Ая снова оденется потрясающе, на её фоне я буду бледной тенью – и то если очень постараюсь. Выуживаю из кучи вещей голубую футболку и бежевые брюки. И вдруг замираю, заметив красное праздничное платье, единственное яркое пятно в моей унылой коллекции.

– Ух ты, Малу-чан! Кирей! Так красиво! – в изумлении восклицает ока-сан. – Малу в цветном платье!

Восторженные аплодисменты.

Загадка, почему всё внимание краду я и моё скучное платье в горошек, когда Ая щеголяет в чём-то вроде сексуального наряда горничной – суперкороткая пышная юбочка и длинный до земли плащ как из «Матрицы». Волосы она заплела в косички и сделала два пучка оданго а-ля сейлор мун. Разумеется, обувь тоже эффектная: тяжёлые бронированные сапоги, такие же опасные и жёсткие, как и выражение лица Аи. Но почему-то все смотрят на меня, как на экзотическую зверюшку из джунглей.

– Не забудь после прогулки отвести Малу в магазин, чтобы купить школьную форму.

– Хай – недовольно бурчит сестрица, а мне ужасно хочется запрыгнуть в высокоскоростной японский поезд и умчаться в противоположном направлении. Ая предложила пообедать с ней и её подругами Рио и Момо, и я, идиотка, с радостью согласилась.

Перед выходом из дома я напоследок глажу Братто Питто (лысый кот знает, как пользоваться помощью зала) и прощаюсь с ока-сан полу-элегантным поклоном. Мне на голову снова водружают розовую шляпу: так ни один из тридцати восьми миллионов жителей Токио не проглядит немецкую Годзиллу.

Едва мы выходим на серебристый полуденный свет, земля под ногами шевелится. От неожиданности я не сразу понимаю, что происходит. Низкий гул спускается откудато с неба. Асфальт оживает и становится мягким. Я замираю, как вкопанная, и, хотя в следующую секунду всё прекращается, в панике вскрикиваю.

Ая в недоумении оборачивается ко мне:

– Ты чего?

– Это землетрясение? – я задыхаюсь от испуга.

– Да, здесь постоянно потряхивает, – спокойно объясняет Ая.

– В смысле постоянно?

– В Токио землетрясения происходят каждый день. Иногда по несколько раз. Под нами четыре тектонические плиты, которые сталкиваются друг с другом, – Ая хмурится. – Ты не знала?

– Знала, – сквозь слёзы шепчу я. – Но это всё равно пугает до чёртиков!

– Понятно. Так ты идёшь? Мы опаздываем.

– Боже мой, это было землетрясение! Настоящее землетрясение!

– Не последнее для тебя.

Во мне закипает ярость.

– Уж прости, у меня нет твоего спокойствия! Там, откуда я приехала, земля не превращается в трясущуюся вату.

Ая подходит ближе: уверена, сейчас она вытащит из кармана плаща огромный лазерный пистолет и меня поджарит. Но вместо этого принимающая сестра сжимает мои руки и шепчет:

– Не бойся землетрясений. Большинство из них совсем не ощущаются. Ничему не по силам так быстро разрушить Токио.

И сразу же происходит второе чудо: Ая улыбается.

Я в полной растерянности и какое-то время не подаю признаки жизни. Медленно скольжу взглядом по величественным зеркальным башням, мирно греющимся на солнце. Свет в тысячах окнах сейчас не горит, отчего кажется, будто здания дремлют. Невозможно представить, что недавно произошло землетрясение. И Токио вдруг предстаёт неуязвимым сверхъестественным существом, которое проспит даже землетрясение.

Район Харадзюку, где мы встречаемся с подругами Аи, напоминает кулёк с разноцветными конфетами. Освещение здесь какое-то радостное, запахи сладкие, даже шум звучит так, будто доносится из огромной коробки с игрушками. На многолюдных улицах нет чётких граней, одна пышная мягкость и воздушная милота. Каждый ресторан, каждый магазин, каждое кафе декорировано очень сладко – эдакий Шларафенланд для взрослых детей с сумасшедшим чувством стиля. Костюмы, парики, ботфорты, щедро украшенные глиттером, неоном и кружевом, в сочетании с всевозможными аксессуарами и причудливыми дополнениями в виде плюшевых игрушек, кошачьих ушей, собак-роботов и даже настоящих змей – список диковинок можно продолжать бесконечно. Не сомневаюсь, в Харадзюку найдётся даже то, чего быть не может.

Мы сидим на коленях в закусочной, вокруг бегают полураздетые официанты, похожие на каких-то волшебных матросов, но я уже ничему не удивляюсь. Играет энергичная попмузыка, пронзительно звенят кассовые аппараты. Полная сенсорная перегрузка. Но всё моё внимание приковано к тарелке, в которой плавает скользкая лапша-рамэн с ещё более скользкими грибами шиитаке. Катастрофа предопределена. И все смотрят на меня.

Стремясь отсрочить разрушительный исход этой дегустации лапши, я говорю:

– Слышала, если палочки в еде стоят, это к несчастью.

– Ты не голодна? – нетерпеливо интересуется Момо.

– Г-голодна.

– Невкусно? – допытывается Рио, тихо рыгнув в бумажную салфетку. Она уже поела – определённо новое достижение для книги рекордов Гиннеса.

Я люблю рамэн, но обычно ем традиционные японские блюда вилкой и ложкой (и без свидетелей), потому что проще протащить циркового льва через горящее кольцо, чем донести лапшу до рта.

– Показать тебе, как есть рамэн?

Не знаю, чем я провинилась в прошлой жизни. Видимо, сотворила что-то ужасное, ведь подружки Аи – точно последствие плохой кармы. Самое мерзкое, что они обе учатся со мной в одном классе. Наивная! Понадеялась, что Ая и её парень будут единственной проблемой. Как говорится, всегда может стать хуже.

– Дайдзёбу, всё хорошо, – уверяю я глухим голосом.

Момо хихикает, и длинные заячьи уши её кигуруми болтаются туда-сюда. Она смеётся всякий раз, когда я говорю на японском. Смеётся, когда я снимаю или надеваю розовую шляпу от солнца. Но особенно её веселит, когда за(д)умный японский туалет обдаёт меня фонтаном воды – и это очень неприятно.

– Оставь Малу в покое, обсудим вещи поважнее, – встревает Ая, и я наконец-то получаю шанс…

Одна лапша.

Вторая.

Третья.

Проклятье, как вкусно!

– Малу, ты вообще слушаешь? – голос Рио обрывает мой короткий и экстатический лапшгазм.

– Ч-что? – переспрашиваю я с набитым ртом.

Тяжело вздохнув, Ая объясняет очень деловым тоном:

– Сегодня ты получишь школьную форму.

– Да, – из носа течёт из-за горячего бульона, поэтому я не выдерживаю и громко сморкаюсь. – Не беспокойся, если у тебя есть дела поинтереснее, я схожу за формой одна. Магазин наверняка совсем рядом.

– А если онамадзу выскочит из-под земли и тебя проглотит?

– Она-кто?

Момо снова прыскает, прикрыв рот, и я решаю, что она просто невыносима – с кроличьими ушами и без них.

Ая бормочет что-то по-японски, и в мгновение ока дружеские посиделки по настроению превращаются в бизнес-встречу. После короткой, но многозначительной паузы она объявляет.

– Икемен работает в магазине со школьной формой.

– Может, просто назовёшь имя? – в замешательстве предлагаю я.

– Я говорю о Кентаро.

– Друг Аи, – поясняет Момо, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза.

– Понято. Я помню.

Все трое заговорщически пододвигаются ко мне.

– Ты должна кое-что разузнать.

– Пошпионить, – уточняет Рио, одетая во всё чёрное, как ниндзя – если бы ниндзя сменили свои костюмы на узкие джинсы и высокие каблуки.

– Тебе надо провести небольшое расследование, разведать обстановку. Ну, понимаешь, всё разнюхать.

Верные подчинённые совсем разгорячились.

– Вы оба говорите по-немецки, это преимущество. Ты сможешь его осторожно расспросить, вытащить наружу все тёмные секретики – как гайдзин у гайдзина.

Этот разговор мне нравится ещё меньше неумелых попыток прихлёбывать рамэн, поэтому я снова возвращаюсь к обеду.

– Просто спроси, что он думает… ну… обо мне, – голос Аи звучит на удивление подавлено. Неестественно прямая осанка и красные пятна в разрезе декольте выдают, как сильно она смущена. Бедняжка. Значит, джедай – слабое место Ледяной королевы, та самая сила, заставляющая её растаять.

Я тоже однажды втрескалась по уши, но это было очень давно. В Луку, лучшего друга хорошего приятеля Майи. Мы даже несколько раз целовались, пока его не зацепило что-то поинтереснее. Это меня ранило. С тех пор я не влюблялась – наверное, потому что было не до того. Раз всё так сложно, не стоит рисковать понапрасну. А ещё мальчишек не привлекают грустные пельмени, поэтому в моём случае быть одинокой легко и просто.

– Ладно, посмотрим, что получится сделать.

Глаза Аи неожиданно наполняются слезами, поэтому я торопливо добавляю:

– Он точно без ума от тебя! А кто нет? Ты такая красивая…

Существуют катаклизмы разрушительнее землетрясения. Неудержимые. Неукротимые.

Одно из них временами предстаёт в образе немки-недотёпы с палочками для еды. Она гораздо опаснее любых сил природы. Её зовут Малу. And Malu strikes again, и Малу снова наносит удар.

Ведь именно в эту секунду толстая лапша выскальзывает из палочек и плюхается обратно в горячий жирный бульон. Последствия катастрофические: в пятнах не только моё выходное платье, но и кигуруми Момо, и ниндзя-куртка Рио. Но это лишь сопутствующий ущерб. Настоящую трагедию я замечаю в последнюю очередь: три огромных коричневых кратера расползаются на безупречной блузе Аи с рюшами.

– О боже. Мне очень жаль! – задыхаюсь я, пока Момо симулирует полуобморочное состояние. Вскочив со стула, я тянусь через стол с салфеткой. – Мы выведем пятна!

Однако Ая в панике отшатывается – возможно, намереваясь схватиться за крест. Не мне её осуждать.

– Гомэннасай, – извиняюсь я на японском языке, виновато опустив голову.

Сестрица, взяв себя в руки, выдавливает самую кривую улыбку всех времён и хрипит:

– Сёганай.

Магазин со школьной формой оказывается крошечной деревянной постройкой, зажатой между двумя бетонными колоссами – сказочная нелепость. На старинной вальмовой крыше толстыми одеялами лежат тени: у самой земли солнечные лучи тусклые и тонкие. Густой тёмный плющ обвивает фасад и кажется, будто всё здание держится лишь благодаря ему. Из круглого окошка льётся слабое свечение, акварелью растекающееся по стенам. Перед входом чёрная деревянная арка. Она вся испещрена тёмно-алыми символами, блестящими подобно рваным ранам. Без сомнений, они описывают, какой жуткой смертью я сейчас умру.

Очень нервничаю. Этот домик будто из другого времени. Не удивлюсь, если он просто растает в воздухе – вместе со мной в его зачарованных недрах. Я нахожусь на территории джедая, отчего становится ещё неприятнее. Ая и Рио сидят в кафе на углу и ждут моего сообщения. Момо после моей лапшичной атаки, всхлипывая, уехала домой. Травма слишком глубока.

Помедлив, я иду к узкой двери, которая изо всех сил старается казаться незаметной. Сжав латунную ручку, вдруг вспоминаю, что всё ещё ношу на голове розовое несчастье. Гордиться тут нечем, но я быстро прячу шляпу в зарослях плюща.

Полная бессмыслица: магазинчик крошечный, однако для ненужного хлама места здесь предостаточно. Между заполненными вешалками я замечаю старинную мебель Честерфилд, барочное зеркало для переодевания, украшенные сундуки, книжный шкаф во всю стену и даже антикварную латунную ванну с цветочными горшками внутри. С потолка свисают гирлянды из разноцветных бумажных фонариков. Они беспокойно мерцают, из-за чего повсюду танцуют тени.

– А я всё думал, когда ты объявишься.

Спустя мгновение я замечаю в этом хаосе физических невозможностей Кентаро, который сидит за деревянным столом, заляпанным свечным воском. Сегодня он одет в синие джинсы Levi’s и в белую майку. Сразу бросается в глаза, как много у него татуировок: на руках, плечах и груди. Они сделаны так изящно, что напоминают карандашные рисунки.

– Тебе нужна школьная форма, правильно? – Кентаро останавливает взгляд на жирных пятнах на моём платье. – Лучше спрошу по-другому: сколько тебе нужно запасных комплектов?

Я знала, что Кентаро будет здесь, но его присутствие совершенно выбивает меня из колеи. Снова превращаюсь в золотую рыбку: открываю рот, закрывают рот, открываю, закрываю…

– Эй, приём? Язык проглотила?

Мысленно отвешиваю себе пощёчину.

– Нет. У меня просто был ужасно тяжёлый день.

– Сейчас два часа дня, – весело замечает Кентаро.

Соберись, Малу!

– Давай пропустим светскую беседу и перейдём сразу к сути?

Он улыбается:

– Я люблю прелюдию.

Скажи что-нибудь крутое – скажи что-нибудь крутое – скажи что-нибудь крутое.

– Прелюдия переоценена.

Ух ты.

Несколько секунд Кентаро наслаждается моим позором, а затем произносит с широкой усмешкой:

– Хорошо, тогда пойдём.

Несколько секунд стою на месте, молясь, чтобы сзади разверзлась пропасть, куда я бы сбросилась. Увы, ничего не происходит, поэтому я бреду за Кентаро с красными щеками и пылающими ушами.

Мы петляем по лабиринту из корявых деревец бонзай, жутких масок театра Но и выцветших настенных вееров, однако меня зачаровывает спина Кентаро. Удивительные создания с искажёнными лицами и бешеными глазами мелькают между лопаток. Если не ошибаюсь, подобные мотивы очень популярны у печально известной японской мафии. Каждый знает про таинственных боссов якудза, которые покрывали татуировками всё тело. Единственное различие: татуировки Кентаро чёрно-белые. Всё равно это более чем странно.

– Сегодня получишь летнюю форму. Она называется сэйлор фуку.

– Чей это магазин? – я очень рада, что Кентаро сменил тон на нейтральный.

– Акамуры. Обычно он прячется, когда приходят клиенты.

– Твой шеф прячется где-то здесь? – тихо недоумеваю я.

– Он немного своеобразный, предпочитает сливаться с интерьером. Не думай о нём. Пока он не покажется, здесь только мы двое.

По-моему, Кентаро изъясняется довольно странно: наверное, из-за того, что обычно говорит не на немецком языке, а на японском. И всё же от мыслей о боссе-хамелеоне, который бродит где-то рядом, мне не по себе. Какое дивное место.

Кентаро останавливается, и я, поглощённая решением новых загадок, врезаюсь в него.

Кентаро успевает меня подхватить. В завихрениях его радужки я вижу голубые точки – кусочки небес, заключённые в золотой янтарь. Он вдруг оказывается совсем близко.

– Прошу прощения, – лепечу я, отшатываясь. Сердце отбивает бурное барабанное соло.

– Кабинка для переодевания, – просто говорит Кентаро, указав на сомнительную конструкцию с балдахином.

– П-понятно.

– Я уже принёс твою форму.

По рукам бегут мурашки.

– Откуда ты знал, что я приду сегодня?

– Акамура увидел в магическом шаре.

Озадаченно моргаю.

– Мать Аи позвонила и рассказала, – Кентаро хмурится. – Я в курсе, что ты не любитель светских бесед, но у тебя точно всё в порядке? Выглядишь очень рассеянной.

В душе что-то шевелится. Почему-то мне хочется поговорить. И желательно обо всём и сразу.

– Если честно, меня напугало землетрясение. Раньше я с подобным не сталкивалась.

– Понимаю. Я тоже испугался, когда впервые почувствовал онамадзу.

– Погоди, сегодня я уже слышала это слово. Что оно означает?

– Онамадзу – причина, по которой земля трясётся.

– Ты имеешь в виду тектонические плиты?

– Я имею в виду гигантского сома, живущего под землёй. Мы чувствуем его движения, когда он приближается к поверхности.

К моему изумлению, Кентаро задирает майку и демонстрирует кожу над правым бедром:

– Вот онамадзу.

Я растерянно разглядываю бородатую рыбу с переливающейся чешуёй и хвостом, похожим на драконий. С ума сойти, какой у Кентаро пресс! Неудивительно, что Ая положила на него глаз…

– Онамадзу относится к ёкаям. Это демоны из японских мифов, – продолжает Кентаро, снова скрыв тату под майкой.

– И ты в такое веришь?

– Верю ли я, что под земной корой живёт волшебная рыба? Нет. Однако сомы в самом деле лучшая система раннего оповещения о землетрясении. Они бьют тревогу раньше сейсмометра. Будто у них есть какое-то шестое чувство.

Не собираюсь верить Кентаро, но его голос гипнотизирует.

– Что ж, завтра пойду в зоомагазин и куплю целый аквариум с этими плавающими детекторами. Может, надрессирую предупреждать об очередной вечеринке их старшего брата за сорок восемь часов до её начала, чтобы я успела убежать.

Кентаро со смехом качает головой:

– Не переживай, Токио – самый сейсмоустойчивый город в мире. Каждое здание спроектировано так, чтобы выдержать сильные подземные толчки. Гораздо важнее найти для тебя подходящую форму, потому что в этой стране мы с тобой тоже настоящие демонические создания. Мы – великаны.

– Очаровательно, – хмыкаю я.

В кабинке я отмахиваюсь от подвески из журавликов-оригами, колыхающейся на уровне моего лица – и вижу её. Новую школьную форму размера XXXL.

М-да.

С огромным трудом я со своим размером М втискиваюсь в коротенькую юбку. Даже гольфы на моих европейских икрах норовят разойтись по швам. На блузке с матросским воротничком я наконец-то сдаюсь. Три верхние пуговицы не застёгиваются, на животе ткань закручивается. В таком наряде невозможно учить математику!

– Мне… Блузка мала.

– Где? – кричит Кентаро из-за занавески.

Меня прошибает пот. Не дождавшись ответа, Кентаро смущённо прочищает горло:

– А, хорошо. Ясно. У нас есть костюмы побольше. Так, размер XXXX…

– Да-да, понятно, – рычу я.

Кентаро протягивает через шторку другую блузку.

– Лучше?

Смотрю в зеркало: мне не нравится. Не узнаю себя, и это очень смущает. Я выгляжу как сумасшедшая героиня фильма – нечто среднее между «Сейлор Мун» и «Гарри Поттером».

– Лучше, – похоронным голосом отвечаю я.

– Как юбка?

– Чересчур короткая.

– Это стандарт.

– Не хочу показывать так много кожи.

– Выйдешь, чтобы я увидел всё целиком?

Тяжело сглатываю. Глубокий вдох – выдох. Пытаюсь забыть, что мы будем учиться в одном классе…

Я выкатываюсь из кабинки, как цыплёнок из яйца, и Кентаро меняется в лице. Понятия не имею, что у него в голове, но сама от стыда почти теряю сознание.

– Секуси! Сугой секуси!

Я подпрыгиваю от испуга: из-за спины Кентаро вдруг показывается морщинистый старик. Он появился, как НЛО, внезапно и необъяснимо. Старик улыбается, демонстрируя впечатляющую беззубость. Из-за шелушащейся лысины и белой юкаты он выглядит как помесь волшебника с рептилией.

– Секуси! – снова восторгается старик (разве можно называть такое сексуальным?). Его речь похожа на икоту, а длинная борода вьётся как инопланетный кустарник.

– Ака… – голос подводит Кентаро. – Акамура сказал, что ты выглядишь прекрасно.

– Прекла-а-асна, – подтверждает старик, прищёлкнув языком.

– С-спасибо, – пищу я. На моих щеках можно жарить яичницу.

Только я пролепетала благодарность, диковинная реликвия из древних времён отвернулась и зашаркала к кассе. Моргаю – Акамура уже исчез.

– Удивительно. Старик никогда не показывается незнакомцам, – смеётся Кентаро. – Видимо, ты его очень впечатлила!

– Уверен, что он не персонаж сказаний? – понизив голос, осведомляюсь я. – Или спрошу иначе: у тебя есть татуировка с ним?

– Возможно.

Опасная улыбка – опасно прекрасная.

– Тогда покажи, – с вызовом предлагаю я, но вся смелость улетучивается, когда Кентаро подходит ближе.

– Есть проблема, – его глаза дерзко блестят.

– Ч-что за проблема?

– Не хочу показывать так много кожи.

Идиот. Следовало догадаться, что он надо мной потешается.

– Кстати, Ая передаёт тебе пламенный привет, – ледяным тоном сообщаю я. Не позволю этому джедаю (сегодня замаскированному под мафию – модель нижнего белья) так легко поднять себя на смех.

– И ей привет, – Кентаро отводит взгляд, выглядя немного обиженным. Нет, тогда получается, что он хотел пофлиртовать, а это математически невозможно. Парни не флиртуют с девчонками вроде меня. Особенно такие красавчики, как Кентаро.

Я продолжаю заниматься вынужденным сводничеством.

– Мы с ней сегодня ели рамэн.

– Это кое-что объясняет, – сухо отвечает Кентаро. – Есть трупы?

– Да, три. Моя фотография уже расклеена по всему Токио.

Сосредоточься, Малу, сосредоточься!

– В общем, Ая передавала тебе привет.

– Ты уже упомянула.

– Давно вы знакомы?

Кентаро удивлённо моргает:

– Довольно давно.

– А когда начали встречаться?

Он скрещивает руки на груди, окидывая меня недоверчивым взглядом.

– Мы не вместе, если под встречаетесь ты имеешь в виду это.

Внутри всё сжимается.

– П-правда нет? Но Ая же такая… милая. По-твоему, н-нет? Она милая и такая… ах.

Кентаро заливается смехом.

– Ая милая? С этим можно поспорить. Но одно мне ясно: ты не шпионка, что успокаивает. На мгновение я подумал, что тебя подослал отец. Такое уже бывало не раз.

Пока я соображаю, что Кентаро имеет в виду, он протягивает руки и говорит:

– Дай мне форму, когда переоденешься. Я подожду у кассы.

– Л-ладно.

Осознавать, как по-детски я себя только что вела, мучительно – мучительно неловко. Переодевшись обратно в праздничное платье, я с опущенной головой плетусь к столу, где сидит Кентаро.

– Деньги за форму твои родители уже внесли.

На слове «родители» Кентаро мельком смотрит мне прямо в глаза.

– Понятно. Спасибо.

Он осторожно заворачивает блузку в блестящую шёлковую бумагу.

– Тебя уже накрыло тоской по дому?

Отвечаю слишком быстро:

– Нет.

Так быстро, что Кентаро в изумлении замирает.

– Всё… всё сложно, – добавляю я.

– Я заметил.

Мы молчим. Тщательность, с которой Кентаро упаковывает мою школьную форму, завораживает. За то, как он складывает одежду, ему полагается награда. Кентаро не спешит, и мне почему-то нравится стоять вот так, наблюдая за его работой. Наконец он с улыбкой вручает мне свёрток.

– Додзо, пожалуйста.

– Вау, это невероятно!

– Простого спасибо вполне достаточно, – в замешательстве отвечает Кентаро.

– Я говорю о рисунке.

Из-под обёрточной бумаги торчит скетчбук, и увиденное очень впечатляет: глаза, носы, губы – набросок лица, настолько безупречный, что кажется фотографией.

Кентаро в панике бросается к столу и быстро прячет скетчбук.

– Картина ещё не готова!

Я ошеломлённо смотрю на него.

– Всё… всё сложно, – шепчет Кентаро.

– Я заметила, – прочистив горло, я продолжаю как ни в чём не бывало: – Ещё раз спасибо за помощь.

– Всегда пожалуйста. Приноси форму к нам на чистку, если снова натворишь дел в лапшичной.

– Здорово, буду иметь в виду.

Наступает тишина, которую можно использовать как орудие пыток.

Кентаро заговаривает первым:

– Я провожу тебя до ворот.

– Не нужно.

– Это моя работа.

Ах. Джедай снова на тёмной стороне силы.

На асфальте отражается ослепительный свет солнца. Выйдя из уютного полумрака магазинчика, я невольно жмурюсь.

– Малу.

Я чувствую дыхание Кентаро на коже, и тело отзывается приятной дрожью. Он стоит прямо за спиной. Жаль, что мне на это не всё равно.

– Малу.

Медленно, очень медленно оборачиваюсь к Кентаро.

– Это твоё?

Визг автомобильных шин – да быть такого не может! С самой широкой усмешкой за всю историю человечества Кентаро указывает на розовую шляпу, победоносно торчащую из зарослей плюща.

– Я… нет… да, моя, – ломким как стекло голосом отвечаю я.

Освободив шляпу от плюща (или ещё лучше: освободив плющ от шляпы) Кентаро надевает её мне на голову.

– До завтра, Малу.

Меня хватает только на слабый кивок.

Кентаро с улыбкой пятится, и в следующее мгновение его поглощает серебристосерый сумрак. Дверь в магазинчик захлопывается.

– Завтра ужасно скоро, – шепчу я.

– Сёганай, – довольно отвечает розовая шляпа.

4
35°40’40.4»N
139°42’33.6»E

– Нет, папа, я не заблужусь. Мы Аей ходим в одну школу.

Я лежу на футоне, уставясь в потолок. Братто Питто дремлет, свернувшись вокруг моей головы, будто кепка (в его случае, будто сморщенная купальная шапочка). Жаль, что мой первый в жизни поклонник – кот-нарцисс по имени Брэд Питт, но я постепенно привыкаю к этому лысому преследователю.

– Малу, ты ещё здесь? – вопит папа в телефон. С тех пор как я уехала в Японию, он компенсирует расстояние громкостью.

– Да, пап, – вздыхаю я.

– Держись подальше от мальчишек, которые курят.

– Да, пап.

– И от тех, которые пьют.

– Да, пап.

Папа переключается на автопилот.

– И от тех, которые катаются на мотоциклах.

– Подожди, сейчас возьму бумагу и ручку. Так много за один раз невозможно запомнить.

Папа действительно выжидающе молчит, и я с усмешкой закатываю глаза. Сердце сжимается – как же я скучаю по родителям. Понимая, что папа в своей стихии, спрашиваю:

– Есть ещё мудрые советы?

– Татуировки! Держись подальше от парней с татуировками!

– Не беспокойся. С таким я мириться не собираюсь.

– Вот и прекрасно. Что ещё?

– Это ты мне скажи, – ворчу я.

– Никаких вечеринок по будням!

– Ты меня с кем-то путаешь.

Тишина.

– Малу, мне очень грустно, когда ты так говоришь.

На глазах выступают слёзы. Как бы хотелось взять свои глупые слова назад.

– Ты ведь знаешь, что мы тебя очень любим.

– Знаю, – шепчу я. Сейчас всё бы отдала за объятия. – Как дела у мамы?

– Супер. Она передаёт большой привет, – папа старается говорить жизнерадостно. – Вчера в музей поступили новые полотна, поэтому у мамы дел невпроворот.

– Я имею в виду, как у неё дела по существу?

– Когда как, – помедлив, отвечает папа. – Малу, не переживай за нас. Ты на другом конце земли – лучшая возможность отпустить прошлое! У нас с мамой всё отлично. Но мы сильно по тебе скучаем.

– П-прости, – я глотаю слёзы.

– Не нужно. Мы очень рады, что у тебя будет такой опыт! – говорит папа и быстро добавляет: – Только никаких наркотиков!

– Я люблю вас, – признаюсь я.

– А мы тебя ещё больше. Спокойной ночи. Завтра твой первый день в школе, это так волнительно!

Хочу напомнить папе, что через две недели мне исполнится семнадцать лет и вообще, я в школу хожу не первый год, но вместо этого просто желаю доброй ночи на японском языке:

– Оясуми насай.

– Оящватски касай – или как-то так! – смеётся папа и отключается.

Половина одиннадцатого, а у меня сна ни в одном глазу. Братто Питто, чью сиесту нарушила моя болтовня по телефону, садится рядом и осуждающе мяукает.

Я прислушиваюсь. Видимо, семейство Накано уже спит. Завидую. Разговор с папой меня взволновал – сильнее, чем хочется признавать. Надеюсь, у родителей всё хорошо. С тех пор как я уехала, в нашей квартире в Мюнхене стало совсем пусто. И мне ли не знать, как расстраивает маму тишина.

В крошечной спальне невероятно жарко. Вечером я приняла холодный душ, но сейчас снова вспотела. Всё такое липкое, а в горле сухо.

Ворочаюсь с боку на бок. Может, посмотреть Netflix? Нет, голова так забита впечатлениями, что утомительно даже думать о глупых мультиках. Со вздохом достаю из-под подушки карманное зеркальце. Оно очень красивое: насыщенного синего цвета с багряными спиралями. Открываю его и осторожно высыпаю осколки на футон. Перед моими глазами прямоугольный осколок, неплотно держащийся в оправе.

Смотрю на себя, и она смотрит в ответ.

– Привет, Майя. Это звонил папа. Нервничал, как всегда. Честно говоря, сегодня всё идёт криво-косо. Сначала весь этот театр с Кентаро, а затем я целую вечность бродила с Аей и Рио по Харадзюку. Удивительное дело, Ая совсем не спрашивала, что о ней сказал татуированный джедай. Не сомневаюсь, меня ещё ждёт перекрёстный допрос. Не понимаю её. Здесь люди не такие, как дома. Ладно, это неважно. Я скучаю по тебе. Ужасно скучаю. Когда боль уже уйдёт?

Карие глаза смотрят одиноко и печально.

Собираю в ладонь осколки. Голос срывается:

– Вот бы тебя починить…

Братто Питто навострил уши – хлопнула дверь.

– Малу, всё в порядке?

Ая.

– Д-да, – отвечаю я с комом в горле.

– С кем ты разговариваешь?

– С… Братто Питто.

Слышно, как Ая топчется у дверей.

– Можно войти?

– Да.

Я быстро прячу зеркальце.

В следующее мгновение Ая уже в комнате и озабоченно смотрит на меня.

– Не спится?

Даже в детской пижаме с Сейлор Мун она выглядит круто.

– Что-то вроде, – слабо отвечаю я. – Слишком взбудоражена.

– Ясно, – несколько мгновений Ая о чёмто думает, а затем предлагает: – Как насчёт небольшого приключения?

Я хмурюсь. Ая пытается вести себя мило?

– Сейчас приоденем тебя и пойдём.

– Меня… э?

– Лучше пойдём ко мне в комнату. Примеришь мою юкату.

Магический – это простое слово отлично подходит ночному Токио. Пустые улицы будто сошли с акварельных рисунков. Свет фонарей стелется по асфальту мерцающей вуалью. Мошки пляшут в тёплом воздухе, и за их пушистыми тельцами тянется сияющий шлейф, как у маленьких комет. Звёзд на небе нет, зато видны неоново-жёлтые тени небоскрёбов из соседнего района Синдзюку, которые просыпаются после дневного сна.

– Уверена, что твои родители нас не хватятся? – переживаю я.

Целая колонна из автоматов с напитками слепит нас разноцветными диско-огнями.

– Я не узница! – возмущается Ая. – Неужели ты никогда не сбегала тайком из дома?

– Сбегала, конечно, – вру я. Мне как-то не по себе. – А как же твой брат?

– Хару меня прикрывает.

Мы проходим мимо круглосуточного магазинчика.

– Подожди минутку.

Стеклянные двери открываются, и меня накрывает волной прохладного воздуха и пронзительными голосами рекламирующих что-то дикторов. Затем всё снова стихает, и я остаюсь на улице одна. Пёстрая юката, одолженная у Аи, развевается под мягким летним бризом. Это самая красивая вещь в её гардеробе. Принимающая сестра вела себя так, будто это сущий пустяк, и всё же я верю, что таким широким жестом она хотела подбодрить меня. Ношение традиционного платья вызывает особые чувства.

Ая возвращается с двумя банками. На ней всё та же пижама, кожаная куртка с бахромой и панковые сапоги – бомбический образ. В одном Ае не откажешь: у неё безумное чувство стиля.

– Куда мы идём?

– Скоро увидишь.

Через пять минут мы подходим к воротам, единственное предназначение которых – не пускать любой существующий свет. За их обветренными столбами угольночёрным собором к небесам вздымается темнота, зловещая и непроглядная. Именно так выглядит место, где приехавшей в чужую страну девушке в позднее время находиться точно нельзя.

– Пришли!

Чёрт.

– Добро пожаловать в Хатономори Хачиман! – радостно объявляет Ая.

По спине бегут мурашки.

– Я такое название не запомню.

– И не надо.

– Что мне написать в прощальной записке?

– Ты забавная, Малу, – смеётся Ая. – Увидимся на той стороне.

Она проходит через зловещие ворота и через секунду полностью исчезает.

Тяжело вздохнув, я зажмуриваюсь и вступаю во владения Аи.

В ветвях шелестят обрывки бумаги, постукивают деревянные молитвенные дощечки. Держа меня за руку, Ая идёт по лабиринту узких заросших тропинок. Глаза постепенно привыкают к темноте, и я вижу то, что видеть совершенно не хочу: быстрое движение в чёрных зарослях, клубы тумана, призраками скользящие по земле, флуоресцентные огоньки, которые нас будто преследуют. Даже не верится, что мы в центре Токио…

– Почти пришли.

– Почти пришли куда? В Нарнию? – бубню я себе под нос.

Каменные драконы, выстроившиеся вдоль тропинки, скалят на нас покрытые мхом клыки. Испуганно кричат птицы. Мы минуем арочный мостик, осторожно перебираемся через мясистые корни деревьев и уходим всё дальше в эти своеобразные джунгли.

Вдруг ночь сменяется мягким свечением. Мы поднимаемся по старинной лестнице, серебряной нитью тянущейся через пролесок. Наверху Ая многозначительно произносит:

– Позволь представить – Хатономори Хатиман.

Перед нами таинственный синтоистский храм. Фасад будто укутан в ослепительно белый маскировочный халат, а изогнутая крыша напоминает крылья величественного грифона. В небольших нишах на стенах трепещут огоньки свечей, окна причудливо украшены.

Вывод: здесь точно творится волшебство. Японский храм настолько мистический и завораживающий, настолько загадочный и изящный, что я теряю дар речи. Если в дверях сейчас появится какой-нибудь эльф, я просто пожму плечами. В таком месте возможно всё.

– Присядем, – Ая кивает на ступеньку под храмовым колоколом в форме лотоса.

Дайте минутку. Святилище с его мрачной романтикой странно на меня влияет. Сердце щемит от тоски – сама не знаю, почему.

– Здесь чудесно, – шепчу я.

Так называемый колокол бонсё достигает в диаметре двух метров, и когда мы садимся под ним, он гудит в знак приветствия.

– Это место успокаивает меня, когда я не могу уснуть. Утешает, когда грущу. Ну, понимаешь, обычное дело.

Ая протягивает мне газировку – на банке светло-розовые цветочки и наклейка, сообщающая о 0 % содержания чего-то мне неизвестного.

– Спасибо.

Мы чокаемся.

Интересно-интересно. Слишком сладко для чая, слишком горько для лимонада – таинственная токийская газировка.

– Юката тебе очень идёт. Подарю её тебе, если хочешь.

– Нет, никогда и ни за что её не приму! – в шоке тараторю я. – Она, наверное, стоит целое состояние!

– А вот и нет. Я шью одежду сама, – с улыбкой признаётся сестрица.

– Серьёзно?

– Конечно, иначе я бы разорилась. К тому же шитьё – моя страсть! Обожаю воссоздавать необычные платья от дизайнеров Харадзюку из простых материалов. Ткань для шитья покупаю в комиссионках. Иногда создаю что-то своё и продаю в онлайн-магазине. Мечтаю учиться в школе моды и дизайна, но вступительные экзамены туда чрезвычайно сложные.

Так, перемотаем назад.

– Эта юката правда создана тобой?

– Да, от эскиза до пошива.

– Невероятно! Серьёзно, ты безумно талантлива, Ая!

– Скоро ты поймёшь, что жизнь в Японии очень монотонная. Особенно у людей, работающих в крупных фирмах. И у нас, школьников, тоже. Повсюду ценится единообразие, приспособляемость. Каждый день нас заставляют носить одно и то же. Для большинства японцев мода значит гораздо больше, чем просто приятный внешний вид. Это выражение творчества, индивидуальности и зачастую протеста.

– Ух ты!

Меня разрывает от восхищения.

– Уверена, университеты всей страны будут драться за тебя!

На щеках Аи вспыхивает лёгкий румянец:

– Спасибо. Что насчёт тебя? Уже знаешь, на кого собираешься учиться после школы?

– Нет, – глухим голосом произношу я. – В последнее время у меня не было возможности об этом подумать.

– Почему?

– Ах, столько всего произошло, – уклончиво отвечаю я. – И вообще, жизни нет дела до планов и желаний. Надрать кому-нибудь задницу – вот в этом она хороша.

Ая ошарашенно смотрит на меня.

– К тебе это не относится, – поспешно добавляю я. – Ты точно достигнешь поставленных целей.

– А почему с тобой всё иначе?

– Без понятия, – печально смеюсь я. – Ты сильная и уверенная в себе, а для меня радость, если хотя бы утро прошло без катастроф.

– И это говорит человек, выучивший иностранный язык и переехавший на другой конец Земли, – комментирует Ая, подмигивая.

– Это лишь хитроумный побег.

Вот дрянь – я наговорила лишнего.

– И что? Для такого требуется много мужества. Тяжело осмелиться начать всё с нуля, и неважно, что к этому привело, – Ая прислоняется ко мне. – Не суди себя так строго, Малу-чан. Скоро ты обязательно найдёшь то, чем будешь гореть. А пока я научу тебя шить.

– Шить?

– Да. Это просто.

Я вдруг чувствую глубокую симпатию к Ае:

– Было бы здорово.

– Кстати, – Ая старается говорить непринуждённо. – Как тебе новая школьная форма?

– Хорошо, если не учитывать, что я выгляжу в ней, как стриптизёрша.

– Кентаро… помогал?

О нет, here we go again.

– Послушай, Ая, – осторожно начинаю я, ни в коем случае не желая её обидеть. – Я спрашивала у Кентаро, что он о тебе думает, но он пресёк этот разговор на корню. Решил, что я какая-то шпионка.

– Ах, в этом есть смысл, – отвечает Ая и, видимо, имеет в виду именно то, что говорит. – Отец Кентаро уже засылал в наш класс школьника под прикрытием, чтобы шпионить за ним.

– Что-что? – в шоке переспрашиваю я.

– Кайто Каваками – один из самых влиятельных людей в Японии, – объясняет Ая, прищурившись. – Глава большого технического концерна. Даже не представляешь, как он богат. Кентаро ненавидит отца. А Кайто Каваками не доверяет сыну. У них очень сложные отношения.

– Ты хорошо знаешь Кентаро, – замечаю я.

– Можно рассказать тебе секрет?

– Д-давай.

– Мы с Кентаро не вместе. На одной вечеринке мы чуть не поцеловались, но больше ничего не было. Но я чувствую, что между нами что-то есть.

От этого разговора я нервничаю всё сильнее. Почему-то меня радует, что Ая и Кентаро не встречаются – и из-за этого очень совестно.

– Почему бы просто не признаться ему в чувствах? – севшим голосом предлагаю я.

– Я не осмелюсь. К тому же встречаться с парнем вроде Кентаро почти невозможно, – горько смеётся Ая. – Все называют его икемен. Недостижимый сказочный принц.

– Не понимаю.

– Его семья примет только баснословно богатую девушку. Баснословно богатую девушку из невероятно влиятельной семьи. Увы, даже в этом вопросе Японией правят традиции.

– Но он весь… в татуировках.

– Всё сложнее, чем кажется. Кентаро ужасно нелюдимый, и от этого тоже не легче.

Стыдясь противоречивых чувств, я с энтузиазмом восклицаю:

– В любом случае надо попытаться! Настоящая любовь всегда найдёт дорогу!

– К счастью, теперь есть ты. Мы убедим Кентаро, что ты не шпионка, и через тебя всё разузнаем!

– Или ты как-нибудь иначе покажешь Кентаро, что он тебе нравится, – потея, лепечу я.

– Сейчас я как раз делаю для него особенный подарок.

Прежде чем я успеваю вникнуть в смысл этих слов, Ая меняет тему:

– А ты с кем-нибудь встречаешься?

– К сожалению, нет, – признаюсь я и, закашлявшись, морщусь. – Зато меня ведёт! Проклятье, что в этом соке?

– Водка, – усмехается Ая.

– Водка? – потрясённо квакаю я. – А на вкус приторно сладко!

– Именно! Высокопроцентное содержание алкоголя, но никакого спиртного привкуса, – Ая подносит к моему лицу баночку и стучит по стикеру 0 %.

– Боже мой! – шепчу я. Голова кружится. – Такое бывает?

– Только не говори, что никогда не пила алкоголь!

– Пила. Но не в ночь перед первым учебным днём!

О, нет. Занудствую так же, как недавно папа…

– Не думала, что немцы такие паиньки, – подмигивает Ая. – Не переживай о завтрашнем дне. Я позабочусь, чтобы тебя никто не тронул.

– Тогда чокнемся, – вздыхаю я.

– Кампай! – кричит Ая, радостно поднимая баночку.

И мы пьём.

Мы собираемся домой (время уже за полночь), но Ая тянет меня за рукав.

– Не так быстро! Надо загадать желание!

Видимо, Ая тоже навеселе: она ковыляет к храмовому колоколу с элегантностью краба.

Справедливости ради, сестрица ниже и миниатюрнее меня – а сама я тоже очень пьяна. Следую её примеру с грацией щенка сенбернара.

– Сначала хлопни в ладоши, чтобы отпугнуть злых духов.

Злых духов? С беспокойством вглядываюсь в темноту.

– А затем загадай желание, но так, чтобы никто не услышал, иначе не сбудется!

Мы хлопаем в ладоши – я особенно громко, памятуя о жутких демонах-ёкаях из рассказов Кентаро (не хочется рисковать).

– Что ты загадала? – интересуется Ая.

– Нельзя же говорить.

– Нет, мы ведь теперь сёстры! Можно сделать исключение.

Сердце замирает в груди. Я не ослышалась? Ая назвала меня сестрой? Наверное, виноват алкоголь, но от радости я готова разрыдаться.

– Чему ты улыбаешься? – наклоняет голову Ая.

– То, что ты сказала… Многое для меня значит.

– Да-да! – машет она руками. – Так ты расскажешь, что загадала?

– Не опозориться завтра, – признаюсь я.

– Почему ты думаешь, что опозоришься? – удивляется Ая.

– Ты ведь заметила, что я не экстраверт. От волнения веду себя катастрофически неуклюже. Даже, ну, странновато.

– Ты забавная. В другом смысле забавная. Но забавная.

Слово funny, повторенное Аей много раз, звучит очень похоже на bunny. Ну и ладно. Для Аи я не против стать funny bunny [2].

– А ты что загадала? – улыбаюсь я.

Ая драматически вскидывает руки:

– Дикого, супергорячего, страстного…

Я слышу букву «с» и имя Кентаро, после чего Ая оглушительно звонит в колокол.

5
Додзикко

В голове толпа кобольдов – толпа кобольдов с бормашинами и перфораторами. Неважно, что входит в состав той загадочной токийской газировки, это нужно запретить! Звон телефонного будильника рано утром стал ужасной пыткой. Кажется, попасть под колёса грузовика было бы не так больно. Короткая дорога до школы меня добила: слишком светло, слишком шумно, слишком много мозговой активности.

У Аи всё прекрасно. Она порхает вокруг и приветствует безукоризненным поклоном уже сотого человека. Даже сегодня она бодра и свежа, как огурчик.

Мы стоим перед школой, и я изо всех сил стараюсь выглядеть не совсем зомби. Ая то и дело кого-то представляет, но светские беседы на японском языке сейчас просто убивают. Готова спорить, даже у голого землекопа [3] больше харизмы, чем у меня…

Уныло разглядываю школу. Квадратное здание белого цвета, состоящее из острых, как бритва, линий. Ультрасовременные окна удивительно чистые. Вся постройка чересчур геометричная и стильная. Странно думать, что каждый день в течение года мне придётся ходить в эту футуристическую коробку из-под обуви. Совсем не похоже на мою немецкую школу. Та старая и пыльная, зато уютная. Сердце сжимается – проклятье, на что я подписалась?

Голова гудит. Ая с энтузиазмом указывает всем на меня, поэтому я с сосредоточенным лицом считаю этажи.

Первый, второй, третий, четвёртый, пятый – там, на крыше, Кентаро!

Кентаро просто стоит и смотрит на толпу. Он в школьной форме – чёрные брюки, белая рубашка и винного цвета пиджак – отчего выглядит каким-то… приручённым.

Поспешно отвожу взгляд, нервно сминая в пальцах юбку.

Он меня видел?

– Малу, это Сакура и Нацуки! – щебечет Ая.

Глубоко вздохнув, снова смотрю вверх.

Несколько прядей падают Кентаро на лоб. Его поза наводит на мысли о супергероях: бесстрашие, решительность и необычная меланхоличность. Почему он не внизу среди одноклассников?

– А это Хироки и Мотоки, – раздаётся на краю сознания голос сестрицы.

Он смотрит на меня?

Не могу сказать.

Нет, точно нет.

Или да?

С усилием отрываю взгляд от Кентаро.

– Эй?! Есть кто-нибудь дома?

Внутри всё зудит.

– Малу!!!

Снова смотрю на Кентаро и, собрав всё мужество в кулак… машу рукой.

Он машет в ответ.

По телу пробегает электрический разряд в тысячу вольт, и мир вокруг исчезает. Остаёмся только мы двое, связанные тоннелем сверкающих молний и застывшего времени.

И между нами проскальзывает тёмный диск.

– Скажи, ты что, в бодрствующей коме?

Ая касается кончика моего носа своим.

– Я… ах.

Нахмурившись, она оборачивается:

– Наверху что-то есть?

Чёрт!

– Странно, – бормочет сестрица, снова повернувшись ко мне. – Ты будто привидение увидела.

Делаю полшага назад и смотрю на крышу поверх плеч Аи.

Там никого.

– Ты права, – изумлённо шепчу я. – Я видела привидение.

Ая, которая стоит на две ступеньки выше и потому на несколько сантиметров превосходит меня в росте, демонстративно упирает руки в бока.

– Я хорошо знаю Момо. После вчерашней атаки лапшой, она наверняка рассказала всем и каждому, что ты представляешь угрозу для жизни и здоровья. Неужели хочешь прослыть гигантской, опасной и подлой?

– Гигантской, опасной и подлой? – с горечью повторяю я.

– Ты проигнорировала всех, кто с тобой здоровался!

– П-прости, – вздыхаю я. – Больше такого не повторится.

– Точно?

Ая говорит, будто старшая сестра, отчего на сердце теплеет.

– Обещаю.

И клянусь с этой секунды игнорировать джедая.

– Отлично, – Ая роется в сумке. – Вчера ты так сильно нервничала… Поэтому держи.

Раскрыв ладонь, она показывает сваляную из бело-розового войлока брошку в виде кошачьей мордочки. Жёлтые стеклянные глазки с серповидными зрачками, усы из скрученной проволоки. В больших как у летучей мыши ушках вышиты буквы М и А.

– Это талисман на удачу. М – Малу, А – Ая, – застенчиво объясняет сестрица. – Я немного перепила. Алкоголь делает меня сентиментальной.

– Ты сваляла для меня эту брошку за ночь? – хриплю я.

– Думаю, у тебя есть тайна.

Я в шоке.

– Можешь не рассказывать. У всех есть тайны. Но иногда хорошо облегчить душу, это отпугивает демонов. Пока ты не готова к разговору, и я решила поддержать тебя по-другому.

Приколов брошь к моей блузке, Ая довольно кивает:

– К тому же от меня не укрылось, что ты влюблена.

– Ч-что? – я полностью сбита с толку.

– И похоже, это взаимно, – подмигивает Ая. – Братто Питто ходит за тобой по пятам!

Так вот о чём говорит Ая! Брошка – настоящее произведение искусства, но уродство не спрячешь. Это Братто Питто, мой лысый, недовольный, назойливый почитатель.

– Даже не знаю, что сказать.

– Например: «Привет, меня зовут Малу, рада познакомиться»? – улыбается Ая.

– Спасибо огромное, Ая, за самый чудесный подарок, который я когда-либо получала.

– Ах, не стоит. Уроки скоро начнутся, а я собиралась быстренько показать тебе школу. Выдержишь?

Я с улыбкой киваю.

– Икимасё! Идём! – восклицает сестрица и тянет меня к школе.

Переступив порог старшей школы Кото, я ловлю приступ ПТСР: ярко освещённые коридоры напоминают вокзал Синдзюку. Всё прямое здесь странным образом искривляется.

Токио – мастер замысловатых крайностей, и это здание – яркий тому пример.

Мы торопливо минуем различные высокотехнологичные коробки. Понятия не имею, для чего они нужны. Может, это кулеры с водой, автоматы с сэндвичами – или вообще машины времени и порталы.

Даже освещение здесь не простое, а со сложной фишкой: впереди лампы ярко освещают путь, позади меркнут сами собой. Не хватает только зловещей музыки как на космическом корабле.

В глубине авангардистского лабиринта Ая останавливается и указывает на снежнобелую стену.

– Это твой ящик. Мы с тобой соседки.

Присмотревшись повнимательнее, я различаю тонкие линии, разделяющие два овала. Вспыхивает красным цифровая клавиатура – сенсорная панель, догадываюсь я.

– Введи свой шестизначный код. Шкафчик автоматически его запомнит.

1–2–3–4–5–6.

Снова первоклассное решение.

Шкафчик оживает и мультяшным голосом радостно тараторит что-то по-японски.

– Он спрашивает твоё имя, – поясняет Ая.

– Ма-Малу, – выдавливаю из себя я.

– Привет, Мамару! – пищит ящик, и мы с Аей хохочем.

Бросив взгляд на телефон, сестрица вскрикивает:

– Урок начнётся через минуту!

– Я по-быстрому в туалет.

– Что? – Ая в ужасе. – Мы опоздаем!

– Ну и? Это очень плохо?

– Конечно! – в её глазах плещется паника.

Опасаясь, что у Аи случится приступ гипервентиляции, я отступаюсь:

– Ладно, схожу на перемене.

Спеша за принимающей сестрой по пустым коридорам, я вдруг замечаю, как взволнована. Через несколько секунд я встречусь с новыми одноклассниками. Всё ведь пройдёт хорошо?

Привет, меня зовут Мамару, я гигантская гайдзин из Германии, способная с помощью обычных палочек для еды устроить опасное цунами – будем друзьями?

Не спорю: мне есть, над чем поработать.

На эскалаторе (на эскалаторе!) мы поднимаемся на третий этаж и замираем около звуконепроницаемой стеклянной двери.

– Наш кабинет № 36, – говорит Ая.

С тихим шипящим звуком стеклянные двери открываются, причём снизу-вверх.

В Токио по-нормальному не бывает.

Я сижу между Аей и Рио на втором ряду и в изумлении глазею по сторонам. В отсутствие учителя в немецкой школе стоял страшный шум, по воздуху летали зажигалки, и никто не горел желанием учиться. Здесь всё иначе. В классе висит напряжённое молчание, двадцать семь школьников неотрывно смотрят на стеклянную дверь.

Ровно в восемь часов тридцать минут в класс заходит невысокая пожилая женщина. Ученики синхронно встают и кланяются (все, кроме меня, беспомощно ёрзающей на стуле).

– Коннитива, – дружелюбно здоровается учительница. – Добро пожаловать, дорогие дети. Надеюсь, вы хорошо провели каникулы.

Японскую речь учительницы трудно разобрать – возможно, потому что у неё не хватает нескольких зубов. Ещё больше смущает её внешний вид: бело-сиреневые кудри, тёмно-синее кимоно с принтом в виде черепашек, вязаные носки и деревянные сандалии. На носу красуются старинные очки-стимпанк, правая линза снабжена дополнительным увеличительным стеклом. В руках у учительницы тросточка с золотым набалдашником, которая могла бы принадлежать какому-нибудь гангстеру.

Взгляд у меня весьма красноречивый, потому что учительница, тихо хихикнув, обращается ко мне:

– Для тех, с кем мы ещё не знакомы: я – Нода-сенсей, ваша учительница. Преподаю историю и биологию.

Спору нет, госпожа Нода очень особенная. Она излучает внеземное спокойствие, будто развалины древнего храма, но в глазах сверкает непоседливая живость. Госпожа Нода напоминает не учительницу, а рукодельную сову с блошиного рынка, но всё равно вызывает уважение.

– Конечно, я заметила, что у нас новенькая, – лицо госпожи Ноды сияет каждой морщинкой, каждой складочкой. – Малу-сан приехала из Германии. Только представьте, мы будем наслаждаться её обществом целый год!

Учительница говорит без сарказма, искренне и сердечно. Даже мои новые одноклассники улыбаются… доброжелательно.

– Станет грустно – знай, дорогая, я всегда готова выслушать, – старушка, прихрамывая, неспешно подходит ближе. – И не стесняйся спрашивать, если тебе чтонибудь нужно.

– Спасибо, – пищу я.

– Расскажешь классу немного о себе?

– Х-хорошо, – я неуверенно машу рукой одноклассникам. – Привет.

Ая громко кашляет. Не желая разочаровывать принимающую сестру, я отрываю вспотевший зад от стула и предпринимаю ещё одну попытку:

– П-привет, меня зовут Малу. Я приехала из Мюнхена, это в Баварии. Бавария – в Германии.

Ух ты, как остроумно!

– Мне нравится…

Все японские слова вылетели из головы.

– Эм… хлеб.

Над головами одноклассников появляется жирный вопросительный знак.

– Чудесно! Садись, – госпожа Нода, как и я, сражена этим трёхсекундным выступлением, но храбро улыбается. – Ая-сан, ты замечательно заботишься о нашей уважаемой гостье, но я думаю, что на первое время Малу лучше пересесть к Кентаро. Он говорит по-немецки и поможет, если Малу не поймёт что-нибудь на уроке.

Даже не знаю, кого это предложение напугало больше: меня, Аю или остальных одноклассниц.

– Хаи, – выдавливает из себя Ая. Не представляю, каких усилий ей это стоит.

– Великолепно! – госпожа Нода стукает тросточкой о пол. – Даймон-сан, пожалуйста, поменяйся местами с Малу.

Я не в состоянии пошевелиться. Нейронные связи включаются только когда Ая щиплет меня за бедро. Уныло смотрю на пустой стул в последнем ряду. Отсутствие Кентаро я давно заметила, но в глубине души лелеяла надежду, что он просто учится в параллельном классе.

– Иди уже! Нода-сенсей ждёт! – шипит Ая.

Даймон, бледный юноша с тонкими, как карандаш, усиками над верхней губой, с несчастным видом стоит рядом с нашей партой.

Проходит ещё десять секунд. Никто не высказывает сопротивления, поэтому я обречённо плетусь к пустому столу. Сажусь – а в следующий миг раздаётся знакомое шипение. Стеклянные двери открываются, впуская в класс Кентаро.

– Коннитива, Кентаро-сан, как хорошо, что ты осчастливил нас своим появлением! – впервые в голосе госпожи Ноды слышится тихий упрёк.

– Гомэннасай, – извиняется Кентаро с глубоким поклоном.

– Новая соседка тебя уже ждёт.

Он поднимает взгляд – и сердце у меня пускается вскачь.

Воздух потрескивает от напряжения, когда Кентаро пробирается через ряды. Девчонки пялятся на него с открытыми ртами, даже госпожа Нода очарована. Казалось бы, слащавее и банальнее быть не может, но тут раздаётся полный тоски вздох.

Уму непостижимо: Кентаро здесь прямо поклоняются. Уверена, он частенько становится причиной обмороков на гормональной почве. Но внешне он не так уж хорош…

Кентаро проводит рукой по вьющимся чёрным волосам.

…Ладно, признаюсь, он чертовски хорош. До смешного хорош. Даже прекрасен, потому что черты лица у Кентаро безупречные. Эта окружающая его холодная элегантность, эта мягкая дикость, такая бесстыдно притягательная. Короче говоря, мир несправедлив – и мой новый сосед живое тому подтверждение.

– А ты приставучая, – шепчет Кентаро, сев рядом.

Я закатываю глаза:

– Не я так решила. И это ненадолго. Всего неделя, даже меньше, если бабушка Йода…

– Нода, – перебивает он.

– Бабушка Нода…

– Нода-сенсей, – с усмешкой поправляет Кентаро.

Прикусываю нижнюю губу.

– Если Нода-сенсей убедится, что я не совсем безнадёжна.

– А ты совсем безнадёжна?

– Нет, – рычу я. – Так что не переживай, скоро от меня избавишься.

– Кто сказал, что я хочу от тебя избавиться? – озорно улыбается Кентаро. – Ты вся красная.

– Чепуха. Просто у меня белочка.

– Больше похоже на свинью, если хочешь знать моё мнение, – Кентаро указывает на мою брошку.

– Это Брэд Питт! – ляпаю я.

– Что-что?

– Братто Питто.

– Это я с первого раза услышал. Непонятно другое. Перед уроком у тебя не было брошки.

– С крыши, что ли, разглядел?

– Я очень дотошный. Но до тебя мне далеко, – весело усмехается Кентаро. – Смотрела на меня, не отрываясь.

Как справиться с эмоциями? Всё бурлит и кипит.

– Зачем ты вообще залез на крышу?

– Подожди, мы ещё не разобрались, почему ты испортила новенькую специально подобранную школьную форму свиньёй по имени Братто Питто. Я воспринимаю это близко к сердцу, сама понимаешь.

– Ох, как здорово! Эти двое болтают на своём тайном языке!

Я вздрагиваю от испуга.

Госпожа Нода, опирающаяся на тросточку и передвигающаяся очень медленно, каким-то невероятным образом молниеносно телепортируется к нашей парте.

– Я объяснял Малу, какой век мы проходим, – спокойно парирует Кентаро.

– Понятно, – госпожа Нода опускает увеличительное стекло на правой линзе. – Сейчас, дорогие, мы находимся во времена Римской империи в VI веке. Насколько я помню, Брэд Питт родился в XX веке.

Щёки у меня пылают, как лава. Даже Кентаро, смешавшись, опускает взгляд и тихо кашляет.

– Очень рада, что вам есть, о чём поговорить. Но увлекательные личные беседы лучше оставить до перемен. Кентаро-сан, воспользуйся возможностью и покажи нашей гостье чудесные школьные сады.

В классе разгорается адское пламя. Путь к отступлению остался один. Иначе Ая – и каждая девчонка в северном полушарии – меня возненавидит раз и навсегда.

– Честно сказать, я спрашивала у Кентаро, где туалет. Не успела сходить перед уроком, не могу больше терпеть.

Мысленно крещусь.

– Он уточнил, мне нужно братто или питто. Так говорят в Германии. То есть по-маленькому или…

Двадцать девять пар глаз ошарашенно смотрят на меня.

– Иди, иди! – кукарекает госпожа Нода, нарушая шоковую тишину. – Ступай уже, девочка!

Сегодня туалет впервые проявляет милость: когда я нажимаю кнопку слива, не происходит ничего неожиданного. Помыв руки, смотрю в (блестящее, без единого пятнышка) зеркало.

– Это случилось, Майя, не прошло и пяти минут. Перед тобой стоит новое посмешище школы.

Она глядит в ответ большими растерянными глазами.

– Знала бы ты, что я сейчас чувствую! Никогда в жизни так не позорилась! Ещё и намеренно! – я не сдерживаю разочарованного стона. – Ладно, ерунда. Я сделала это для Аи. Иначе она решит, что я хочу увести её прекрасного принца. Знаешь, вы немного похожи. Нет, она не заменит тебя, но… Ая хорошо ко мне относится.

Сушилка гудит, и я повышаю голос:

– Не хочу, чтобы Кентаро всё испортил. Он такой тщеславный и самовлюблённый! Весь из себя дерзкий и важный – жуткая скука. Ах, посмотрите, каждый от меня без ума! Все млеют и пускают слюни, но я ничего не замечаю, потому что слишком крутой! Я – Кентаро, принц Токио.

В женском туалете тишина.

– Майя, у нас проблема. Он мне всё равно нравится.

Она это и так знает.

Выйдя из туалета, я ловлю приступ знакомого страха – магазинного страха. В какой стороне мой класс? Снежно-белые стены сюрреалистично одинаковые, нет ничего, что послужило бы ориентиром. Коридоры какие-то странные, будто за эти несколько минут здание успело измениться.

Умный верхний свет следует за мной по пятам, словно тюремный фонарь. В панике осматриваю одну дверь за другой, но кабинет № 36 как сквозь землю провалился.

Брожу по этому Бермудскому треугольнику уже минут двадцать. Ощущение, что я уменьшаюсь, а школа, наоборот, становится всё больше и больше. Уже собираюсь свернуться на полу калачиком, но тут с небес раздаётся божественный глас.

– Заблудилась?

Кентаро.

Он стоит на другом конце эскалатора, этажом выше меня.

От облегчения я готова с визгом броситься Кентаро на шею, но с большим усилием пытаюсь говорить как можно равнодушнее:

– Что ты здесь делаешь?

Он хмурится:

– Ну, за тобой пришёл. Я уверял госпожу Ноду, что ты мучаешься с особенно несговорчивой питто, но она очень беспокоилась и отправила тебя искать.

– Как мило, – бурчу я.

В ушах гудит от стыда.

– Это ты заявила всему классу, что мы обсуждали туалетные планы!

– Ничего лучше в голову не пришло! – шиплю я.

– Слышала когда-нибудь о молчании? Не надо много ума или таланта, чтобы ему научиться – но даже в небольших количествах оно творит настоящие чудеса! Обязательно попробуй.

– Очень смешно. По-моему, это был отличный отвлекающий маневр!

– Два вопроса: что у тебя за тайны, насколько это плохо и почему в качестве прикрытия выбрала человеческие экскременты?

– Это три вопроса.

– Ты – настоящая загадка.

– Одноклассники решили бы, что мы… ну… флиртуем.

– И?

– Я любой ценой хотела этого избежать.

– Погоди, ты боялась за репутацию… из-за меня? – Кентаро издаёт холодный смешок. – Одно надо признать, Малу, фантазия у тебя богатая.

– Вот как?

– Да. Я не флиртую с тобой, – он убирает волосы со лба. – Никто не подумал бы, что я флиртую с тобой. Кто по доброй воле подпишется на такие неприятности? Лучше вообще не буду разговаривать, чтобы ты не забивала голову настолько абсурдными идеями!

– Ничего не имею против! – шиплю я.

– Отлично, – Кентаро скрещивает руки на груди.

– Смотри-ка, разговариваешь со мной!

– Жду, когда ты наконец поднимешься.

– Поднимусь? Зачем?

– Ты совершенно безнадёжна! – кричит он, хватаясь за волосы. – Кабинет наверху, додзикко!

Спустя три мучительных часа начинается большая перемена. Не удостоив меня взглядом, Кентаро вскакивает и вылетает из класса. Я сижу в клубах пыли, чувствуя странную пустоту.

– У тебя точно суперспособности, – Ая садится рядом, протягивая рисовый пирожок онигири. – Сперва заставила ревновать всех девчонок в классе, затем почти довела госпожу Ноду до инфаркта, а теперь от тебя сбежал самый популярный мальчик в школе.

Молча кусаю онигири. Начинка из тыквенной пасты – моя любимая. Хоть какоето утешение.

– Скажем так, до меня начинает доходить, почему ты избегаешь общаться с людьми. Однако теперь я неплохо тебя знаю и понимаю, что ты хочешь, как лучше, – жуя, продолжает Ая. – Просто ведёшь себя неуклюже.

Рот у меня набит клейким рисом, и когда я улыбаюсь, зрелище получается не самое приятное.

Некоторое время мы молча уплетаем онигири. Спиной чувствую чужие взгляды и очень радуюсь, что присутствие Аи действует как щит. Никто не осмеливается приближаться к нам.

– Что значит додзикко? – спрашиваю я, проглотив третий по счёту онигири.

– Ого! Замечательно, Малу-чан! – громко смеётся Ая. – Я не сомневалась, что у тебя классное чувство юмора! Додзикко называют ужасно неловкого и беспорядочного человека, который вечно садится в лужу и спотыкается о собственные ноги.

– То есть полный идиот, – угрюмо уточняю я.

– Нет, совсем нет! У додзикко чистое сердце. Додзикко хочется поддерживать и защищать. Можно предположить, что ты очень важна человеку, если он называет тебя додзикко.

Я ошеломлённо хлопаю глазами.

– Перемена заканчивается, – очень, очень серьёзно замечает Ая. – Тебе не нужно в туалет? Сейчас есть возможность.

6
Кинцуги

Вечером четверга мы с Аей, Рио и Момо стоим на легендарном сибуйском пешеходном переходе. К нам присоединились одноклассники Хитоки и Мотоки. Мы все в школьной форме: хотя матроска по-прежнему кажется сумасшедшим маскарадным нарядом, мне в ней комфортно.

Позади течёт поток тысячи людей, спешащих со станции Сибуя, впереди – всемирно известный район, похожий на сон, сверкающий бриллиантами и ярким неоном. Мега-переход занимает шесть главных улиц, на которых обитают стеклянные гиганты, зеркальные башни и небоскрёбы. Повсюду вспыхивают броские надписи, каждое здание завораживает своим неповторимым шармом, каждое стремится быть ярче, ослепительнее и заметнее.

Рио на две головы ниже меня, поэтому привстаёт на цыпочки, когда хочет чтонибудь сказать. Я улыбаюсь: за последние дни очень привязалась к этой весёлой и болтливой девчонке-ниндзя.

Я наклоняюсь к Рио, и она драматически произносит:

– В этом месте переплетаются судьбы. Все возможности сливаются. Твоя жизнь может измениться навсегда, когда на светофорах загорится зелёный. Двести пятьдесят тысяч человек ежедневно пересекают этот перекрёсток. Приходи сюда, если кого-нибудь ищешь. Приходи сюда, если хочешь, чтобы тебя нашли. Все дороги сходятся на переходе Сибуя – таков закон природы Токио.

Хироки и Мотоки воодушевлённо аплодируют. Оба говорят мало, но вьются вокруг нас, будто пьяные пчёлы.

– Сколько можно болтать? – стонет Момо. – Светофоры загорелись зелёным уже сотню раз, а судьба пьяно поёт где-то в караоке, пока ты стоишь и треплешь языком!

Ни капли ни смутившись, Рио указывает на пёструю толпу:

– Справа от тебя статуя Хатико, символ Сибуи. Японский пёс породы акита-ину каждый день ждал хозяина у вокзала. Он умер, но Хатико каждый день приходил сюда и ждал его – целых девять лет. Хатико быстро стал известным, люди со всей страны приезжали в Токио, чтобы увидеть необычного пса. Теперь он символизирует вечную верность, а его статуя – излюбленное место встречи для всего города.

– Я знаю историю Хатико, – улыбаюсь я. – Она правда очень трогательная.

– Вот, Малу уже слышала эту историю! Теперь мы наконец пересечём проклятый переход? – ноет Момо.

Ая втискивается между нами.

– Оставьте мою бедную сестру в покое! – она прижимает меня к себе. – Это особый миг в жизни Малу. Перейдя перекрёсток, она превратится из гайдзин в начинающую токийку.

Хироки и Мотоки снова впадают в полуобморочный восторг. Не удивлюсь, если из глаз у них посыплются розовые сердечки.

– Малу, готова сделать Токио своим новым домом? – радостно спрашивает Ая.

Из ушей у меня сейчас полетят конфетти. Как же я счастлива! Впервые за целую вечность чувствую себя своей. Вместо привычных страхов и неуверенности – лёгкость. Мне хорошо и весело: ещё несколько дней назад это казалось невозможным. Приятная щекотка в животе означает одно: надежду.

Скольжу взглядом по огромным рекламным вывескам (крокодил в цилиндре жуёт жвачку, а хомяк прыгает в его благоухающую пасть, таблетка для потенции обещает настоящие чудеса, гамбургер в штанах танцует под жёлтым логотипом) и воодушевлённо кричу:

– Я готова!

В эту секунду светофоры вспыхивают зелёным.

Думаю о воде, бурной воде, хлынувшей отовсюду. Мои шаги затопляют землю, я – часть движения, часть чего-то огромного, текущего со всех сторон. Краткий миг единства, когда пересекаются пути людей, синхронно двигающихся в десяти разных направлениях – это чистое волшебство. А затем мы снова расходимся, и от потока остаётся лишь тонкая струйка из отставших пешеходов. Переход Сибуя снова высыхает, на светофорах загорается красный.

– Вау! – шепчу я.

– А я говорила. Это место особенное, – Рио раскидывает руки в стороны, будто желая обнять весь Токио.

– Наша жизнь не изменилась, – ворчит Момо.

– Изменилась, теперь Малу одна из нас, – улыбается Ая.

От счастья хочется рыдать.

Момо моё духовное путешествие совершенно не интересует:

– У меня живот урчит.

– Начинается дождь, – встревает Мотоки, почуяв шанс провести с девчонками больше времени.

Над нами действительно сгущаются тёмнофиолетовые тучи.

– Пойдём в торговый центр? – предлагает Хироки.

– Вы думаете о том же, о чём и я? – с заговорщическим видом шепчет Момо.

И все хором восклицают:

– Колд Стоун! Колд Стоун!

Мы снова пересекаем сибуйский переход, на этот раз двигаясь к станции. Запах близкой летней грозы, пронизанные неоном сумерки, рёв рекламных машин и смех новых друзей – это мгновение я никогда не забуду.

– Завидую, вы всю жизнь живёте в самом классном городе на свете, – вздыхаю я, пока на языке тает божественное шоколадное мороженое.

Рай найден, и это Cold Stone – необыкновенный магазинчик мороженого. Здесь продаются не только самые безбожно вкусные лакомства (Берри-Берри-Берри-Гуд, Чизкейк Фантази и мой абсолютный фаворит Джёман чоколайт кейк), у каждого сорта своё музыкальное сопровождение. Делаешь заказ, ложечки стукаются друг о друга и писклявое сопрано исполняет захватывающий дух вокальный номер.

– Западу тоже есть, что предложить, например, вкусную еду! – замечает Хироки, с наслаждением облизывая руки.

– У нас нет Колд Стоун. Нужны ещё аргументы?

Все единодушно качают головами.

– Париж и принц Уильям! – кричит Момо. Нос у неё перепачкан мороженым.

– С удовольствием променяю Эйфелеву башню на Токийскую, а британскую королевскую семью на покемонов.

– У вас гораздо больше времени! Мы в Японии днями напролёт занимаемся зубрёжкой, – возражает Мотоки.

– И ночами напролёт работаем, – добавляет Хироки. – Переработку точно изобрели японцы.

– Плюс ко всему в Европе нет землетрясений! – вмешивается Рио.

На Шлараффенланд пала тень.

– Родители говорят, что Токио сейчас слишком часто трясёт.

– В новостях об этом не упоминали, – замечает Мотоки, впервые посерьёзнев.

– И всё же у меня странное чувство, – это уже шепчет Рио. – Вдруг произойдёт дайсинсай? Ну, большое землетрясение.

Рио даже жаль, потому что остальные явно сердятся из-за её несдержанности. Говорить при посторонних на эмоциональные или личные темы в Японии запрещено, но я всё равно не понимаю, каким образом Рио перешла черту. Её наказывают молчанием, таким суровым и унизительным, что становится больно.

– Не пугай гостью, Рио-сан! – шипит Ая. Формальный суффикс сан вместо дружелюбного чан заставляет всех затаить дыхание.

– Уверена, она не хотела ничего дурного, – пытаюсь успокоить её я.

1 Персонаж из одноименной манги «Детектив Конан».

2 В переводе с английского: смешным кроликом.

3 Мелкий роющий грызун, один из древнейших видов млекопитающих, обитает в сухих саваннах и полупустынях Африки.

Продолжить чтение

Дождь в Токио

Автор

Пролог

1Ирассяймасэ

2Гайдзин

3Сёганай

435°40’40.4»N139°42’33.6»E

5Додзикко

6Кинцуги