Три кварка (из 2012-го в 1982-й)

Пролог

18 сентября 1985г. Остров Кипр. Айя-Напа

– Добрый вечер, сэр. Вы позволите?

Сидящий в кресле мужчина отставил в сторону недопитый коктейль и окинул взглядом склонившуюся над столиком девушку.

– Садитесь, мисс. В ногах правды нет, – указал он на соседнее кресло.

– Спасибо, – черноволосая красавица в блузке с логотипом отеля присела на краешек и выложила на стол бумаги. – Вы ведь только сегодня приехали? Да?

– Сегодня, – улыбнулся мужчина. – Мисс…

– Анна. Анна Смирну, – представилась девушка, правильно истолковав устремлённый на неё взгляд. – А вы…

– Майкл Мэр. Если не возражаете, можно просто Майк.

– Не возражаю, Майк. Так даже лучше, – рассмеялась Анна, отбрасывая упавший на лицо локон.

– Почему? – удивился Майкл.

– Потому что имена у нас очень похожие.

– Анна и Майкл? – приподнял бровь мужчина.

– Я имею в виду «вторые имена». Англо-саксонское Myrrh и греческое Smyrnou происходят от общего корня. Библейской мирры – одного из даров, переданного Иисусу волхвами.

– Вот как? Хм, никогда об этом не думал, – покачал головой сидящий напротив и мысленно усмехнулся. Его собеседница попала в самую точку. По всей видимости, даже не догадываясь, насколько она права. Их «вторые имена», то есть, фамилии… настоящие фамилии… были не просто схожи по происхождению – они и звучали почти одинаково. Анна Смирну и Михаил Смирнов. Смирнов Михаил Дмитриевич, двадцати восьми лет отроду, капитан, сотрудник 5-го отдела Управления «С» ПГУ КГБ СССР.

Впрочем, в настоящий момент Михаила действительно «звали» Майк. Майкл Мэр, военный корреспондент (внештатный, конечно), постоянно проживающий в Мюнхене и время от времени и впрямь пишущий для англоязычных газет заметки о буднях военнослужащих американской и британской армий.

Сюда на Кипр он прибыл как раз для того, чтобы взять интервью у одного из офицеров Её Величества. Британская военная база располагалась неподалёку, в десяти с небольшим милях от Айя-Напы, и отбывающие там службу бойцы частенько наведывались в отель старого Адо́маса на берегу Нисси-Бэй. Попить в баре пивка, позагорать, поплавать, посмотреть трансляции футбольного матча, провести ночь с какой-нибудь заезжей красоткой…

Словом, формальная причина поселиться на пару деньков в популярном отеле у «мистера Мэра» имелась. Такая, что вряд ли кто подкопается. Но фактически – у него была совершенно иная задача. Забрать закладку. Из кадки с пальмой, что стояла на выходе из пляжного бара. В течение часа между девятнадцатью и двадцатью ноль ноль текущего дня. Не позже, но и не раньше. Кто именно являлся контактом, Смирнов не знал. Им мог быть кто угодно из входящих в открытую всем ветрам, не жалующуюся на отсутствие клиентов «таверну». А поскольку часы показывали только четверть восьмого, времени на выполнение задания оставалось достаточно. Так что можно было пока никуда не спешить и послушать, о чем говорит эта весьма симпатичная девушка. Или, скорее… красавица. Настоящая красавица. Похожая на богиню из греческих мифов, родившуюся по легенде где-то поблизости. Из пены прибоя…

– Вы здесь со всеми так? – поинтересовался разведчик у Анны, прерывая её монолог.

– Как так? – девушка взмахнула ресницами и удивлённо посмотрела на Михаила.

– Ну-у… интересуетесь, кто, откуда. А потом рассказываете, где, что.

Девушка смутилась на миг, но тут же оправилась и перешла в «контратаку»:

– Видите ли, Майк. Я уже второй год работаю менеджером по персоналу, и одна из моих задач – помочь каждому новому гостю освоиться в нашем отеле. Ввести в курс, рассказать о правилах и традициях, побыть немножечко гидом. Чтобы не было потом лишних вопросов, чтобы…

– Простите, Анна. Я был не прав, – мягко улыбнулся мужчина, останавливая собеседницу.

Та, однако, не успокоилась и продолжила говорить. Чуть тише, но с едва заметной обидой в голосе:

– Извините, Майк. Я просто… просто я увлеклась. Но если вам что-то не нравится, я могу уйти и…

– Не надо уходить. Мне нравится, – Михаил быстро накрыл ладонью ладонь порывающейся встать девушки. – Не надо никуда уходить. Мне на самом деле очень приятно вас слушать. Смотреть, кстати, тоже. Вы… очень красивая, Анна. Простите.

– Да? – несколько невпопад пробормотала гречанка. Отдёрнуть руку она не пыталась. Уйти, естественно, тоже. Только немного хмурилась, видимо, что-то решая.

– Я вас прошу, Анна. Побудьте немножечко моим гидом. Хотя бы на сегодняшний вечер.

– Но… но… – девушка потеребила лежащую на столе стопку рекламных буклетов, стрельнула исподлобья глазами и… – Хорошо, Майк. Но только не прямо сейчас, я на работе.

– А когда?

– В половине девятого, если ничего не случится и если вы никуда не торопитесь.

– Не тороплюсь. Времени у меня… – мужчина обвёл глазами расстилающуюся до горизонта водную гладь, – целое море.

– А вы, Майк, поэт, – лукаво заметила Анна. – В таком случае, ждите меня вон там, на мысе. Через час. Как? Дождётесь? Не испугаетесь?

– Дождусь обязательно, – заверил разведчик, отпуская, наконец, девичью руку. – И не испугаюсь. Хотя, если честно, таких как вы просто нельзя не бояться. Кто влюбится – пропадёт навсегда.

Девушка хмыкнула, но продолжать пикировку не стала. Она поднялась с кресла и, кивнув на прощание, удалилась. Михаил проводил её взглядом, сосчитал мысленно до двадцати и тоже направился к выходу. Около двери он неожиданно притормозил и досадливо чертыхнулся на развязавшийся шнурок на ботинке. Поставив ногу на кадку с пальмой, мужчина зашнуровал туфлю, отряхнул пыль, выпрямился. Небольшой, напоминающий пальчиковую батарейку контейнер переместился из кадки в брючный карман.

«Ну что ж, дело сделано. Никто ничего не заметил… как будто. А теперь…»

Теперь можно было идти на каменный мыс. Дожидаться красавицу. Ту, что являлась во сне. Странном сне, приходящем нежданно. По нескольку раз в году. Вещем, заставляющем верить во всякую чертовщину. В мечту о нечаянной встрече. Той, что не произойдёт никогда. Той, что случилась сегодня. Только что. Минуту назад. Прямо здесь. В маленьком пляжном отеле. У синего-синего моря…

Часть 1. Нарушение чётности. Глава 1

Из сообщения пресс-службы МЧС 29.08.2012г.

«Сегодня на северо-западе Москвы в районе 14:00 на участке городской электрической сети произошел резкий скачок напряжения с последующим отключением потребителей от межрайонной подстанции. В результате сбоя электроснабжения несколько жилых домов остались без света. Причины аварии выясняются. Возобновление подачи электроэнергии ожидается не позднее 20:00… В Национальном Исследовательском Центре «Курчатовский Институт» был прерван ряд важных научных экспериментов. Пострадал один человек. По факту произошедшего в Следственном Комитете рассматривается вопрос о возбуждении уголовного дела по статье… Все городские службы, наземный и подземный общественный транспорт функционируют в обычном режиме…»

* * *

Двадцать восьмого мы с Алексеем битый час обсуждали в конторе два извечных русских вопроса: кто виноват и что делать? За четыре последних года объем работ в нашей стройфирме сократился в несколько раз, и сейчас мы буквально домучивали последний объект. Заказчик, как водится, экономил – под завершение строительства денег всегда не хватает, а количество непредвиденных, наоборот, растёт буквально по экспоненте. Однако главное было не в этом, а в том, что новые заказы отсутствовали и ближайшая перспектива выглядела теперь весьма и весьма туманной.

Участие в бюджетных тендерах показало нашу полную несостоятельность на фоне толпы конкурентов, умудряющихся снижать начальную цену на двадцать-тридцать, а иногда и на все пятьдесят процентов. «Клуб самоубийц! – как в сердцах выразился один из коллег по несчастью. – Без аванса, ниже себестоимости, да ещё и с обеспечением. То ли больные на всю голову, то ли просто альтернативные».

Старые клиенты расставаться с деньгами тоже не слишком спешили, видимо, ожидая лучших времён и потому отказываясь от строительных планов.

Мне, как Главному инженеру, обиднее всего было то, что коллектив рабочих и ИТР1, с таким трудом выпестованный за предыдущие четырнадцать лет, прошедший огонь, воду и медные трубы, понемногу начинал рассыпаться. Те, кто слышал одни лишь красивые фразы о светлом будущем, постепенно переставали доверять руководству. Особенно после очередной, девятой или десятой по счету, задержки и так уже сокращённой зарплаты.

Увы, возразить Генеральному по существу было нечего – бо́льшую часть людей надо или увольнять, или отправлять в отпуск без содержания. Сами мы: директор, я и ещё два зама (один по безопасности, второй по финансам) – бонусов и зарплат не получали уже практически год и жили пока за счёт старых накоплений, которые (по крайней мере, в моем случае) начинали потихоньку заканчиваться. Причём рядовые сотрудники: и рабочие, и прорабы, и инженеры из ПТО2, и дамы из бухгалтерии – всё это видели и всё понимали. Другое дело, их накопления были поменьше. А ещё были семьи, дети, родители, и все они хотели не просто существовать, а существовать достойно. Поэтому время от времени кто-нибудь приносил в кадры бумагу с привычным «прошу уволить меня по собственному желанию». С каждым из них приходилось беседовать, выяснять причины, уговаривать остаться, ещё чуть-чуть потерпеть. Некоторые оставались. А некоторые лишь разводили руками, добавляя смущённо, что уходят не навсегда и что трудовую книжку хотели бы на время оставить: на рынке труда тоже ведь не мёдом намазано – в условиях кризиса хорошую работу хрен где найдёшь…

Короче, после разговора с директором домой я приехал с тяжёлым сердцем. Довольно поздно. Получив от жены законный втык: «Какого фига ты сидишь на своей дурацкой работе, если тебе ни черта там не платят!». Младшая дочь к этому моменту уже тихо посапывала в соседней комнате, готовясь к утреннему диверсионному рейду в детсад, а живущая отдельно старшая, так и не дождавшись меня, уехала к себе в Бескудниково.

Минут, наверное, двадцать мы с женой вяло переругивались на тему работы, денег и того, что я совсем не интересуюсь ни дочерьми, ни внучкой, которую Аня сегодня специально привозила к нам, чтобы дедушка порадовался её успехам («Танечка уже сидит и даже встаёт иногда»). А потом Жанна просто махнула рукой и ушла в спальню. Не забыв, впрочем, предупредить, что если я опять лягу не раньше двух, то будить меня завтра никто не будет…

Вздохнув и проводив взглядом жену, я прошёл в кухню, уселся за стол и тупо уставился в висящий на стене телевизор. Говорящая голова что-то бубнила с экрана, но смысл сказанного от меня ускользал, растворяясь в информационном пространстве. Часы над телевизором показывали половину двенадцатого, мыслей в голове не было, жизнь казалась пресной и скучной.

Когда же я в очередной раз встал, чтобы открыть, а потом вновь закрыть холодильник, соображая, что не стоит жрать на ночь, лежащий на тумбочке телефон неожиданно завибрировал и разразился противной трелью.

Звонил Владимир Иванович, наш зам по финансам.

– Андрей?… Как дела? Не разбудил? – была у него такая дежурная фраза в любое время дня и ночи.

– Привет, Володь. Тебе-то чего не спится?

– Да тут такое дело, Андрюх… Помнишь, я тебе пересылал чертежи по Курчатнику.

Да, чертежи он мне действительно посылал. Правда, это было ещё весной. Мы тогда, помнится, весь март рассматривали один достаточно интересный проект, предполагающий реконструкцию парочки корпусов Курчатовского института. Но чересчур заниженная, на наш взгляд, сметная стоимость и дополнительные условия, включающие наличие специальных до́пусков, особый режим работы и нехилый откат посредникам, заставили отказаться от предложения. Хотя в случае некоторой оптимизации проекта, как прикидывали мы на пару с конструктором, и при сохранении общей цены овчинка стоила выделки. Но – но сложилось.

– Да, помню. Только с ценой там была какая-то хрень, ну и залоги ещё, аукцион…

– Нет-нет-нет, – остановил меня Владимир Иванович. – Торги у них уже все прошли. В апреле ещё. Так что сейчас всё нормально. Нас туда не на генподряд приглашают. Подряд они на себя завели, а теперь выяснили, что не справляются. Им же Чубайс в этот год почти миллиард на стройку пообещал. А тут, если не успеют до Нового года, все бабки на другие статьи перекинут. Короче, им надо срочно, причём, вообще без откатов.

– Володя! Цена! – запротестовал я. – Сделать мы сделаем, не вопрос. Но что потом? Опять в долги залезать?

– Блин, Андрей! – голос в трубке зазвучал раздражённо. – Ты же сам говорил, что если проект поменять, всё, что надо, срастётся. А они готовы. Мы можем и проект переделать, и белорусов туда запустить – без проблем. И даже хохлов с молдаванами. Главное, чтобы никаких индейцев.

– Да сколько у нас тех индейцев? Раз, два и обчёлся, – я тяжело вздохнул и продолжил. – Ну, хорошо, завтра давай всё обсудим.

– Андрей Николаевич! – тут, видимо, мой собеседник и впрямь рассердился. – Какие, к чертям, обсуждения?! Там только по монтажу за сотню с копейками, в два конца. А на будущий год им ещё пару ярдов подкидывают. Работы, блин, непочатый край, на несколько лет вперёд, живи да радуйся. Если конечно зайти по уму. Короче, нас ждут там завтра в одиннадцать. Так что давай где-нибудь без пятнадцати около проходной. О’кей? Да, и паспорт с собой не забудь – пропуска́ нам всем уже выписали.

– Ладно, – смирился я с неизбежным. – Только надо бы ещё Кацнельсона с собой прихватить, чтобы сразу на месте всё порешать. Ну, в смысле, по конструкциям и проекту в целом.

– Да, давай и его. Это правильно. Он, если что не так, мозги им засрёт капитально. Ну, в общем, ты понял. Всё, пока.

– Счастливо, до завтра, – нажал я кнопку отбоя.

«Фух, блин! Не было забот, купила баба порося. Но, с другой стороны, это уже кое-что. Проблемы существуют, а для чего нам голова? Правильно, чтобы есть. Ну, и чтоб думать, как водится. Иногда», – с этими мыслями я набрал номер Бориса Марковича. И хотя время было уже совсем позднее, Кацнельсон отозвался почти мгновенно. Как оказалось, он тоже не спал, так как только-только вернулся домой после встречи с прилетевшим из Штатов приятелем. А поскольку масса тела нашего конструктора позволяла ему безо всякого для себя ущерба зараз принимать на грудь не менее пятисот кубиков водно-спиртового раствора, постольку его отношение к жизни после такой встречи было исключительно позитивным. Словом, договорились мы быстро и обо всём…

* * *

На следующее утро настроение моё было если и не приподнятым, то уж, по крайней мере, не таким паршивым, как накануне.

На «Щукинскую» я прибыл в четверть одиннадцатого. Решительный, собранный, полностью готовый к предстоящему «бою» с Заказчиком. Выйдя из метро, покрутил головой и, сориентировавшись в пространстве, отправил своё бренное тело в правильном направлении, по улице Маршала Василевского.

Последний раз по этому маршруту мне доводилось идти лет двадцать назад. Цель, правда, в те годы была иная. Тогда, помнится, срочно потребовалось договориться с коллегами из ИАЭ3 по поводу распределения грантов. В те далёкие времена термин «грант» имел в научной среде смысл особый, почти сакральный, выстраданным постоянным безденежьем. Грант Сороса, грант РФФИ4, правительственный грант, ведомственный, стимулирующий – какие только словесные формы не принимала обыкновенная подачка с барского стола придуркам-учёным, от которых стремительно «реформирующейся» экономике не было никакой прибыли, а только расходы.

Договориться тогда удалось, хотя впоследствии это абсолютно ни на что не повлияло: нашим мнением распорядители фондов не заинтересовались.

Ну что ж, сейчас цель похожая, вот только договаривающиеся стороны совершенно другие. Более циничные, жёсткие, гораздо лучше понимающие изнанку жизни, чем те наивные ученые простаки, что верили в необходимость науки для «обновлённой» России…

Пройдя через парк и пару жилых кварталов, я очутился на площади Академика Курчатова, сплошь заставленной автомобилями всевозможных марок и комплектации. Хм, а интересно, была тут раньше парковка или… нет, не помню. Скорее всего, не было. Впрочем, это уже примета нового времени – заполнять любое свободное пространство стоянкой для железных коней наших, ха-ха, богатеющих граждан. Встречались, однако, и другие приметы. Приятные и не очень. Вот, скажем, к примеру… «В-з-з-з!» – летящий по примыкающей к площади улочке БМВ вдруг резко затормозил перед «зеброй», а его водитель, вместо привычной ругани, неожиданно махнул мне рукой, мол, проходи не стесняйся. Кивнув в ответ, я быстро прошёл по переходу, подумав, что всё же не зря на Западе, а теперь и у нас, так активно внедряют культуру вежливого вождения. Вроде фигня, а приятно. И мне, и тому мужику в иномарке.

Довольный собой, я обошёл площадь, оставив по левую руку памятник покойному академику. Окинул взглядом практически не изменившуюся с начала девяностых арку центрального входа. Добрёл до здания проходной. Перед стеклянными дверьми стоял наш прораб и внимательно рассматривал висящее на стене табло. То самое, что информировало прохожих об уровне радиационного фона. Поздоровавшись, Руслан тут же поинтересовался:

– Андрей Николаевич, а это не много?

Он указал на горящие зелёным цифры.

– Вообще, Руслан, это почти ничего. Обычный гранит в естественном состоянии излучает раза в четыре побольше.

– Да? А если, скажем, землетрясение, как в Японии? – не успокаивался прораб. – Тут же вроде на территории реакторы всякие.

– А вот если будет землетрясение, да ещё как в Японии, баллов на 8-10, то гражданам, погребённым под руинами соседних домов, будет плевать на радиацию, какого бы уровня она ни была.

– Тьфу на вас, Андрей Николаевич, с вашим чёрным юмором, – деланно возмутился Руслан. – Умеете же вы поднять настроение больным и убогим.

– Да разве же это юмор? Не-ет, одна правда жизни. Ты вон докторов попробуй о чём-нибудь поспрошать. Вот у кого и вправду чернуха. Весёлая, качественная.

Мы ещё немного посмеялись, а потом переключили внимание на внедорожник зама по экономике, маневрирующего по площади в поисках свободного места. В течение последующих десяти минут наша беседа сначала перетекла в обсуждение проблемы дорог и пробок, а потом плавно закруглилась на теме выгоды общественного транспорта. К тому моменту Владимир Иванович наконец-то припарковался и подошёл к нам. Ухватив последнюю фразу из разговора, он недовольно поморщился:

– Да я бы ни в жизнь по Москве на этом сарае не ездил, особенно в будни. Вот только, увы, встречают у нас по одёжке, – а затем, чуток помолчав, поинтересовался. – Кого ещё ждём? Кацнельсона?

– Считайте, уже дождались, – прозвучал за спинами голос появившегося словно бы из ниоткуда Бориса Марковича.

– Ну вот, слона-то мы и не приметили, – решил приколоться Руслан, взглянув на конструктора.

– Действительно. Мои сто двадцать кэгэ хрен кто заметит. А уж ежели я за дерево спрячусь, то и вообще не найдут, – Кацнельсон хмыкнул и небрежно протянул руку коллеге. – Русланий! Держи косточку!

– Шолом, Борис Маркович, – не остался в долгу Руслан, и спустя минуту-другую мы, пересмеиваясь, всей компанией вошли в здание проходной, пристроившись в небольшую очередь к бюро пропусков.

Минут через десять неожиданно выяснилось, что пропусков на всех не хватает. «Обиженными» оказались Борис Маркович и Руслан.

– Ну вот, всё как обычно. Кацнельсон, это понятно, вечно в списках не значится, а тебя-то, Русланчик, за что? – проворчал конструктор, правда, без злости, а, скорее, по старой привычке видеть во всем происки злобных антисемитов

– Ничего, сейчас всё решим, – Володя достал мобильник и поднёс его к уху. – Пётр Иванович? Добрый день, это Аксёнов. Мы уже тут, на проходной. Пропуска? Да, получили. Только на конструктора нашего и прораба не выписали. Что? Не успели? Я понял. Ждём.

Убрав телефон, замдиректора посмотрел на нас с задумчивым видом:

– Н-да, дело не быстрое. Короче, так, мужики. Сейчас сюда подойдёт один гражданин. Белканов Пётр Иванович. Он тут за главного. Будет нас тут курировать и продвигать. Борис Маркович, вы с ним, кстати, поаккуратнее, чтоб не обиделся, если что. Хотя мужик он вроде бы неплохой.

– Да ради бога. Поаккуратнее, так поаккуратнее. Ты только поясни, Володь, с проектировщиками мы как? Встречаемся? С ними-то что? Гнобить или пока не стоит? – спросил Кацнельсон.

– С проектировщиками можно по-взрослому. Но без фанатизма.

* * *

Будущий партнёр по бизнесу появился минут через пять. Пётр Иванович оказался высок, сухощав, но выглядел немножечко отстранённым. Представившись и поздоровавшись, он сообщил:

– С пропусками у нас вечно беда. Так что вы, Владимир Иванович, проходите с коллегой внутрь и двигайте прямо к ОКСу5. Где это, знаете? – получив подтверждение, он повернулся к Руслану и Кацнельсону. – А мы с вами выйдем сейчас на улицу и что-нибудь быстро придумаем.

Когда через некоторое время мы с Володей подошли к расположившемуся в окружении сосен четырёхэтажному зданию ОКСа, то увидели возле крыльца потрёпанный самурайский «паркетник» с тонированными задними стеклами. Опирающийся на капот Пётр Иванович курил и добродушно посмеивался, глядя на оживлённо размахивающего руками Бориса Марковича. Стоящий рядом Руслан тоже дымил сигаретой и усиленно протирал очки. Глаза у Руслана слезились, но не от дыма, как можно было предположить, а от плохо сдерживаемого смеха. Кацнельсон же тем временем продолжал говорить:

– …Так нас там чуть ли не час шмонали. Вохра с ружьями, собаки. Раздели, блин, до трусов. Зато когда обратно пошли, мастер из местных просто отвёл нас метров на триста от проходной, а там забора, ха-ха, вообще нету!..

Увидев нас, конструктор поднял вверх сжатый кулак и с чувством проговорил:

– Но пасаран! Вот это, я понимаю, страна! Если нельзя, но надо, то завсегда пожалуйста. Охрана, двойные ворота, колючая проволока, песочек – всё это нафиг никому не нужно. Вы только представьте себе, ну мыслимо ли это?! Просто сели в машину и спокойно заехали. Пропуск на машину есть? Есть. Груза нет? Нет. Всё в порядке, проезжай. А? Каково?

– Да, сильно! – кивнул Володя. – Мы думали, вы до обеда фиг с маслом управитесь.

Последующие несколько минут мы обсуждали особенности пропускных режимов на предприятиях, потом Белканов затушил сигарету и со словами «повеселились, и будет» повел нас на 3-й этаж в проектную группу.

Все принципиальные вопросы с проектом мы решили за час. Кацнельсону даже давить ни на кого не понадобилось. Руководителем группы оказалась дама бальзаковского возраста, а ГИПом6 – дед лет семидесяти. Поэтому на все предложения об изменении проектных решений они отвечали практически одинаково: «Господи, да делайте, что хотите, только дайте нам спокойно доработать, кому – до пенсии, а кому и, хм, до последнего вздоха». Выйдя обратно на улицу, Борис Маркович даже посетовал:

– Ну вот. И поругаться не дали, и со скандалом – пролёт. Что, блин, за день неудачный?! Пойдёмте хоть на объект поглядим, может хоть там какая-нибудь гадость найдётся. А то ведь неудобно совсем. Всё в ажуре и никаких приключений.

– Пойдёмте, – согласился сопровождающий. – Думаю, кое-что важное для себя вы обязательно обнаружите.

– Отлично! Ведите нас, таинственный незнакомец! – с пафосом процитировал конструктор О.Бендера.

Пётр Иванович в ответ загадочно улыбнулся и распахнул дверцу автомобиля…

* * *

Интересующий нас объект представлял собой дом старой постройки с двумя рядами высоких окон, одним входом и одной лестницей, ведущей на 2-й этаж и в подвал. Задача заключалась в том, чтобы перекрыть дополнительно 1-й этаж, добавить лестницы и выходы, усилить и облагородить стены, ну и ещё много чего, соответствующего современным нормам и правилам, а также представлениям заказчика о дизайне и архитектуре промышленных зданий.

Удачно, что неподалёку располагалась столовая – по уверениям господина Белканова, вполне приличная и с невысокими ценами.

Неудачно, что в здании работали, и не просто работали, а проводили разного рода эксперименты. Больше половины первого этажа занимала какая-то сложная установка в обрамлении труб, проводов, приборов непонятного назначения и ещё бог весть чего стального, керамического и пластикового. Людей возле этого чуда крутилось немного, но почти на всех были надеты халаты. Внешне обстановка живо напоминала картинки из старых советских фильмов о буднях науки.

– М-да. То-то я никак не врубался, нахрена делать под перекрытием такой суровый экран, – задумчиво пробормотал Борис Маркович.

– А если молоток или, скажем, доска сюда упадёт? Тут ничего не взорвётся? Или, может, трусы себе сразу свинцовые заказать? На всякий пожарный? – Руслан все-таки немного побаивался радиации и прочих высокотехнологичных пакостей, поэтому и шутил довольно своеобразно.

– Боишься, значит, уважаешь, – хлопнул его по плечу Кацнельсон. – Короче, будешь каптёрщиком.

– Это как?

– Сумки наши посторожишь, пока мы всё не осмотрим. Понял?

– Не, я лучше со всеми. Здоровье и так ни к черту, а у меня жена молодая.

– Радиации здесь нет, так что за мужество своё можете не волноваться, – успокоил Амирханова Пётр Иванович. – Но чтобы спокойно спать, вниз лучше ничего не ронять. На время работ эксперименты в лаборатории мы конечно же остановим. Однако и вы будьте поосторожнее – техника дорогая, так что… сами понимаете.

Мы, естественно, всё понимали, поэтому перестали хохмить и занялись делом. Осмотрели опорные конструкции, шурфы, обрезы фундаментов, забрались на кровлю, прошлись по второму этажу. Попутно Белканов объяснил, что раньше на этаже располагался архив, а, значит, дефицит нагрузок вполне достаточный и усиливать фундаменты не требуется, чем сразу пресек наши поползновения увеличить объёмы работ…

* * *

– Ну что? Вроде бы все, – подытожил «экскурсию» зам по финансам.

– Вроде да. Ага. Точно, – согласились с ним остальные.

Пётр Иванович усадил в своё авто Руслана и Кацнельсона и, в шутку пообещав сдать обоих охране как незаконно проникших на территорию диверсантов, укатил в сторону проходной. Володя проводил автомобиль взглядом, потом несколько раз сцепил-расцепил руки и поделился со мной «сокровенными» мыслями:

– Да. Петя, конечно, жук ещё тот. Ни словом ведь не обмолвился, что объект действующий. Но всё равно… надеюсь, прорвёмся. А? Как думаешь?

– Хм, не знаю, не знаю, тут надо всё хорошенько обдумать, – состорожничал я, хотя в принципе уже почти уверился в том, что проблем с технологией быть не должно. Но кое-какие сомнения ещё оставались. Смутило меня что-то минут двадцать назад, когда бродил по верхнему этажу. Какая-то маленькая деталь, несуразность, ощущение нелепости, чушь, но сознание она почему-то свербела и беспокоила. Достаточно сильно. Прямо как Гондурас – советского человека.

– Ладно. Я щас к Петру. Мне с ним ещё договор утрясать, а ты… Ты, кстати, как? Сразу в контору или меня дождёшься? – зам решил не давить, позволяя самостоятельно прийти к правильным выводам.

– Да нет. Поброжу тут ещё, подумаю. Прикину, как действовать.

– Ну, тогда бывай. В конторе тогда все обсудим.

* * *

Мы расстались. Володя пошёл по тротуару в направлении ОКСа, а я двинулся вдоль фасада, внимательно его разглядывая, интуитивно предполагая, что беспокоящая меня хрень находится где-то рядом.

Предчувствия не обманули. Искомое обнаружилось шагах в двадцати от входа. Стены здесь были выложены из окрашенного в пастельные тона кирпича. Причём, окрашенного не только снаружи, но и, как помнилось, изнутри. К тому же, без штукатурки. По словам Белканова, здание не ремонтировали уже лет тридцать, лишь иногда подновляли. Только чтобы лоск навести. Небольшие трещины вились по всему фасаду, но это были обычные усадочные трещины, а не те, расширяющиеся под простенками, от которых седеют головы у конструкторов. Однако тут, на уровне второго этажа, кое-что показалось странным и необычным.

Участок стены почти идеальной круглой формы диаметром метра два явно выделялся и цветом, и фактурой поверхности. Нет, это был тот же самый кирпич, но… словно бы новый, только пришедший с завода. Кроме того, создавалось ощущение, что блоки на границе участка кто-то аккуратно разрезал, а потом склеил. Сдвинув их на два пальца по вертикали, да ещё таким образом, что самые верхние ряды стали существенно тоньше, а самые нижние выглядели почти полуторными. Плюс весь фрагмент слегка выдавался наружу. Совсем чуть-чуть, на сантиметр, не больше. Конечно, можно было предположить, что раньше здесь наличествовало окно, которое потом благополучно заложили-заделали. Однако никаких следов ремонта не обнаруживалось. Ни трещин, ни сколов, ни следов раствора по краю, только причудливо вылепленные кирпичи.

Именно эта несуразность как раз и смутила меня двадцатью минутами ранее, на втором этаже, когда заглядывал в кабинет под номером 26. Глаз, правда, за эту фигню сразу не зацепился, но, видимо, подсознание как-то отреагировало и оставило зарубку на память. Кстати, внутри этот участок стены выделялся не слишком сильно. Видимо, из-за наличия шкафов и приборов. К тому же, в то время в комнате находился какой-то парень. Он сидел за столом и сосредоточенно всматривался в компьютерный монитор. Я же, боясь помешать, всего лишь окинул помещение взглядом и закрыл дверь. Передо мной в эту комнату заходил Кацнельсон и тоже ничего «интересного» не обнаружил, хотя нюх на всевозможные пакости и засады у него был просто феноменальный.

Решив обдумать это позднее, двинулся дальше. Высокие деревья, окружающие здание сзади и сбоку, частично закрывали обзор, но фасад сквозь кроны всё же просматривался. Стена как стена, несколько запылённая, немного обветрившаяся, шелушащаяся старой краской – ничего необычного. И, тем не менее, что-то было не так, и в итоге, ноги, словно бы сами собой, опять привели меня к странному кирпичному кругу.

* * *

«Опа! Вот так кунштюк, мать его за ногу!»

Ну да, стена в поле зрения присутствовала. Пыльная, ровная, одноцветная. А вот круг… его не было. Не было на стене круга! Только старая окрашенная в беж кирпичная кладка. И ваш покорный слуга перед ней. В ступоре. Стою дурак дураком, пытаюсь сообразить, в чём проблема.

Из состояния прострации меня вывел смутно знакомый голос:

– А скажи-ка, дорогой Андрей Николаевич, чего это ты пялишься на мои окна, как баран на ворота?

Я обернулся:

– Шура, мать твою через коромысло! Какими судьбами?!

– Какими-какими? Всё теми же. Я тут работаю, знаешь ли. Лабораторией потихоньку заведую, – знакомый широко улыбнулся и протянул руку.

Шурик, он же Александр Григорьевич Синицын – доктор физико-математических наук, лауреат Государственной премии, профессор, действительный член десятка научных обществ и автор неисчислимого множества статей-монографий – был моим старинным приятелем. Познакомились мы в 1982-м, когда поступали в один хитрый институт, расположенный в небольшом подмосковном городе. А потом три года учились в одной группе и жили в общежитии в соседних комнатах. На четвёртом курсе Шура перешёл на другой факультет, но связи с ним я не терял и, пока занимался наукой, регулярно консультировался у него по разным вопросам. Позже наши пути разошлись, и общались мы лишь на нечастых встречах выпускников. Последний раз это произошло пять лет назад, в институтском клубе.

– Слушай, ты же вроде строителем стал? – поинтересовался Шурик по окончании ритуала дружеских похлопываний по плечу. – Или опять, в науку решил вернуться?

– Да брось ты, какая наука? Забыл уже всё. А насчёт строительства ты угадал… Ломать сейчас будем твою закопырку, – указал я на здание за спиной.

– Да ты что?! – в притворном ужасе прикрыл лицо собеседник. – Ох, как не вовремя. Даже не представляю, куда мне теперь свои железяки девать?

– Куда, куда… Ваши здесь реконструкцию затевают, а мы, соответственно, исполнители. Точнее, подрядчики. Вот как-то так.

– Реконструкция, реновация, рекультивация… – досадливо пробурчал доктор наук. – Соседнюю лабораторию уже пятый год ремонтируют, а конца и края не видно. Все ноги переломаешь, пока до столовой дойдёшь, – он обречённо махнул рукой и вновь повернулся ко мне. – Ты, кстати, как? Никуда не торопишься? А то, если хочешь, зайдём, пообщаемся. Посмотришь, чем дышат сейчас российские нанотехнологи.

– Зайдём, Шура, конечно зайдём. Сто лет с тобой не общался…

* * *

Мы поднялись по лестнице на второй этаж, прошли по узкому коридору и очутились перед «той самой» комнатой. Друг приглашающее распахнул дверь и отшагнул в сторону: мол, заходи давай. Внутренне содрогнувшись, я вошёл в помещение и внимательно осмотрелся. Шкаф, этажерка с книгами и журналами, заваленный бумагами компьютерный стол, у ближней ножки которого притулился портфель. Знаменитый, «синицынский», вот уже тридцать лет являющийся своеобразным талисманом приятеля. Какие-то приборы и оборудование в дальнем углу, высокий офисный комод, на котором блестел хромированными боками пузатый электрочайник. Посреди кабинета, на широком лабораторном столе – уменьшенная копия той установки, что занимала первый этаж и на которую, по словам Белканова, нам настоятельно рекомендовали не ронять «гвозди и молотки». Парень, который сидел здесь двадцать с лишним минут назад, куда-то исчез. На наружной стене тоже ничего сверхъестественного не обнаруживалось, так что… «Ну да, паранойя в чистом виде. Пора бы тебе, Андрей Батькович, бросать это дело: искать в тёмной комнате чёрную кошку. Чтобы, типа, не загреметь ненароком под эти, как их там… во! под панфары…»

– Присаживайся, не стесняйся, – предложил вошедший следом Синицын. Добравшись до компьютерного стола, он склонился над монитором, подвигал мышкой и тихо пробормотал:

– Вот чёрт, опять Гена тест на «красном» режиме гонял. Ну, я ему устрою, злодею…

Заметив мой недоуменный взгляд, он нервно дёрнул плечом и коротко пояснил:

– Студенты тут подрабатывают-практикуются, даже на каникулы не уезжают.

Усевшись в потёртое кресло с колёсиками, я пододвинул его ближе к столу и задал Шуре простой и естественный вопрос (ага, как пройти в библиотеку?):

– Слушай, Александр Григорьевич, у вас тут на днях чертовщина какая-нибудь не случалась?

Шура удивлённо посмотрел на меня.

– Чертовщина? Хм? Ты знаешь, чертовщина у нас случается, когда финансирование открывают. Сначала деньги в размере икс, потом дельта икс, а в конце, вообще, «о» малое от икс. Где-то в процессе этот икс диссипирует, такие дела… А вообще, что это тебя на мистику потянуло?

– Да так. Вспомнилось кое-что.

– А-а, воспоминания. Ну, тогда может… чайку? Чтобы память, так сказать, освежить.

– Не скажу нет.

– Хорошая фраза, – засмеялся Шурик, включая чайник, – надо запомнить. Сам придумал?

– Нет, в фильме каком-то слыхал… Да, я же тебя спросить позабыл. Ты-то сам как? Чем сейчас занимаешься? Ты же раньше вроде как бы в ИТЭФ7 обитал.

– Ну да, обитал и сейчас, по мере возможности, обитаю. Просто, понимаешь, Курчатник с ИТЭФ структуры родственные. Тему там мою открыть не смогли, пришлось сюда перекинуть. Напрямую через НИЦ8 оказалось намного проще, – друг тяжело вздохнул. – Увы, сейчас надо всё к нанотехнологиям привязывать, иначе хрен денег получишь. Я, блин, четыре месяца переписывал эту заявочную тряхомудину, талмуд получился, мама не горюй. Если такой на голову упадёт, мало не покажется. Ты, Андрюх, даже не представляешь себе, какая там в этой заявке бредятина! А плановая цель так и вообще, полный абзац – что-то вроде продления жизни.

– И что, поверили в лабуду? – усомнился я.

– Хрен знает, поверили, не поверили. Тему открыли, остальное – без разницы.

– Понятненько. А, кстати, хочешь, я тебя сейчас удивлю?

– Чем?

– Насчёт портфеля твоего знаменитого.

– А что с ним такое? – насторожился собеседник…

* * *

Шурин знаменитый портфель был куплен в Канаде, в начале восьмидесятых, Григорием Григорьевичем Синицыным, крупным советским математиком, специалистом по конформным отображениям. Во время очередного симпозиума, в подарок сыну на день окончания школы.

Кожаное заморское чудо произвело на моего будущего друга совершенно неизгладимое впечатление. Первое время он не расставался с этим портфелем даже при посещении туалета. В общежитии Шура спал с портфелем под мышкой. На свидания с девушками портфель приходил вместе с Шурой. В течение последующих лет портфель трижды падал в воду вслед за своим хозяином, дважды лишался ручки, а один раз его большой накладной карман подвергся полной перепрошивке. В том смысле, что его, с помощью шила и сапожной иглы, ремонтировал кожевенных дел мастер, а не весёлый раздолбай-сисадмин с набором загрузочных дисков и флэшек. Со временем портфель постарел, поистёрся, однако владелец дорожил им по-прежнему, хотя и перестал таскать с собой постоянно.

– Видишь ли, Шур, в чём заковыка… Я тут совершенно случайно узнал, что таких портфелей, как у тебя, было пошито всего около сотни. Так что вещь это достаточно уникальная.

– Я в этом не сомневался, – отмахнулся с довольным видом приятель.

– Ты не дослушал. Оказывается, в каждом из них есть тайное отде…

Договорить мне не удалось, поскольку именно в это мгновение стоящий на офисном комоде чайник громко щёлкнул, извещая об окончании процесса кипения. Шурик наклонился под стол, выудил оттуда железную баночку с высокогорным цейлонским, потом встал и важно прошествовал к продолжающему булькать прибору. Минуты четыре приятель священнодействовал с заваркой, переливая её из одной ёмкости в другую и бормоча под нос что-то вроде «Сейчас мы тебя поженим. Та-ак, ещё разок. Во-о-от. Теперь хорошо», а затем выставил передо мной огромную кружку с дымящимся, источающим густой аромат напитком. Чуть погодя присовокупив к кружке сахарницу и вазу с печеньем. Свою, таких же солидных размеров посудину Синицын наполнил до самых краев и осторожно понёс её через весь кабинет, к компьютерному столу. Наблюдать за ним оказалось занятием интересным – прольёт или не прольёт этот чаефил хоть каплю? Или всё же доберётся без потерь до стола?

Добрался. Без потерь. Пришлось восхищаться.

– Ну, Шурик, ты прямо артист. Ни капли ведь не пролил.

– А то ж, – ухмыльнулся Синицын, устраиваясь перед монитором и опуская чашу рядом с клавиатурой на самопальную, вырезанную из гофрокартона подкладку. Типа, чтобы столешницу не попортить. – Любой экспериментатор, Андрей, это своего рода псих. Но псих, заметь, аккуратный.

– Хм, и над чем трудится сейчас аккуратный псих? – не мог не поинтересоваться я, помешивая ложечкой индийский… пардон, ланкийский напиток, разгоняя по кругу быстро растворяющиеся крупинки сахара.

– Ну-у, как тебе сказать, чтобы покороче и поточнее… В общем, пытаюсь обнаружить свободные кварки.

– Ого. «Три кварка для мастера Марка»?

– Вот именно, друг мой. Вот и-мен-но…

* * *

Присказка про три кварка прилипла к Шуре давно. По окончании аспирантуры он шесть или семь лет проработал за рубежом, где в совершенстве овладел английским и прочитал в подлиннике «Поминки по Финнегану» Джейми Джойса. Чем зацепила его эта книга, сказать не могу, лично я не смог одолеть даже «Улисса». Но, тем не менее, факт остаётся фактом: Шурик вступил в клуб почитателей Джойса и постоянно принимал участие в разборах словесных ребусов покойного писателя, как по сети, так и вживую. Возможно, именно тогда он и проникся идеей поиска свободных кварков, существование которых никоим образом не противоречило современной теории, но практически на их поиск банально не хватало энергии. Ведь те короткодействующие силы, что удерживали протоны и нейтроны в атомном ядре, являлись на самом деле лишь слабым подобием настоящего «сильного взаимодействия», соединяющего кварки в элементарных частицах.

Однако мой друг был не просто талантлив – он был изобретателен и упорен. Раз задача не решается в лоб, значит, надо искать обходные пути. И потому «здрасьте, пожалуйста»: доктор наук и лауреат Александр Григорьевич Синицын с удовольствием излагает бывшему коллеге и несостоявшемуся учёному Андрею Николаевичу Фомину основные тезисы своих изысканий. Прихлёбывая чай, размахивая ложкой подобно дирижёру-любителю, рисуя в воздухе сказочные картины квантовой хромодинамики:

– Если ты помнишь, Андрей, кварковая модель строения адронов в настоящий момент предполагает наличие шести типов фундаментальных частиц, отличающихся определёнными квантовыми числами. То бишь, барионным и электрическим зарядами, спином, изотопическим спином, а также странностью, очарованием, красотой и истинностью. Каждое такое число – это так называемый «аромат», присущий каждому типу и отличающий его от соседа. Помимо этого, согласно зарядовому сопряжению, существуют также и антикварки. Пары кварк-антикварк образуют короткоживущие мезоны, а кварковые тройки – гораздо более устойчивые барионы. Что это такое, думаю, тебе объяснять не нужно.

С последним утверждением я был не вполне согласен, но кое-что все-таки помнил и, зная, что каждый лектор обожает вовремя заданные вопросы, попытался заполнить «случайно» образовавшуюся паузу:

– А как же тогда быть с принципом запрета Паули? Ведь три одинаковых кварка не могут находиться вместе в одном состоянии?

– Правильно. Но кто сказал, что кварки с одинаковым квантовым числом одинаковы? Цвет – вот что держит их привязанными друг к другу. Три цвета, три отличия, которые связывают воедино всё во Вселенной и одновременно являются настоящим проклятием для тех кварков, что хотят получить свою маленькую, но очень фундаментальную свободу.

Шурик на секунду прервался, чтобы перевести дух, и у меня опять получилось вклиниться в монолог:

– Ну да, эффект антиэкранирования вроде бы не предполагает видимого распада адронов на свободные кварки.

– Ты абсолютно прав. Асимптотическая свобода, нелинейное глюонное поле, этот «светящийся свет» моментально подбирает любому освободившемуся кварку антисобрата или парочку разноцветников, и чем дальше частицы друг от друга, тем сильнее их взаимное притяжение. При тех энергиях, что доступны здесь на Земле, мы можем лишь наблюдать итоги встреч и расставаний самых «ароматных» частиц во Вселенной. Однако их самих – увы, это нам пока не доступно.

– Но как же ты тогда собираешься их обнаружить?

– О, вот тут начинается самое интересное. В момент так называемого «большого взрыва» все фундаментальные частицы имели совершенно безумные, немыслимые скорости-энергии. По мере расширения и остывания нашей Вселенной сильно замедлившиеся кварки уже могли соединяться и образовывать пары-мезоны и троицы-барионы. Те мезоны конечно уже распались, а вот многие барионы до сих пор составляют бо́льшую часть природного вещества. Загвоздка же состоит в том, что по принятой сегодня теории не все кварки смогли найти себе достойную пару или двух подходящих собутыльников, поэтому они вынуждены вечно скитаться по пространству и времени. Причём, по самым скромным оценкам, их концентрация во Вселенной ничуть не уступает таковой, скажем, у золота или, например, платины.

Шура задумался, а затем решительно махнул рукой в опасной близости от своей чашки:

– Чёрт возьми, но почему же их до сих пор так никто и не обнаружил!? Ведь частица с дробным электрическим зарядом не может остаться не замеченной! Да и вероятность встречи двух или нескольких реликтовых кварков тоже не такая, блин, маленькая величина.

– Действительно. Странно, что их до сих пор не нашли.

– Странно, говоришь? Хм, по этому поводу, мой дорогой Андрей Николаевич, я тебе вот что скажу. Мы не можем их обнаружить по одной простой причине: свободные кварки вовсе не являются абсолютно свободными. Их обязательно должна окружать некая грань, некая область сингулярности, за которую не может проникнуть ни одна глюонная пара. А какие области сингулярности существуют в нашем мире? – мой друг артистично изобразил руками сжимающийся шар и вопросительно посмотрел на меня.

Подвести его было бы непростительно:

– Неужели… чёрные дыры?

– В самую точку. Только конечно не те чёрные астрообъекты, о которых пишут фантасты, а «кажущиеся черные дыры» – области времени и пространства, которые поглощают любое излучение, но не скрывают навечно информацию о поглощённой массе. Поверь, Андрей, вакуум может спонтанно создавать такие чудеса, какие мы даже представить не можем. А наличие свободного кварка легко определяется за счет излучения одного из элементов в паре кварк-антикварк, ну или одного из двуцветных глюонов. Поскольку второй элемент при определённых условиях имеет возможность проникнуть за горизонт событий сингулярной области и как бы исчезнуть для наблюдателя. И вот здесь я как раз и пытаюсь удовлетворить своё любопытство, создавая эти самые условия и становясь таким наблюдателем.

– А любопытство ты, понятное дело, удовлетворяешь за счёт государства? Как все истинные ученые?

Шурик скромно промолчал и с достоинством сложил на груди руки.

Я фыркнул и покачал головой:

– Да, серьёзно тут всё у тебя, не по-детски. Так, значит, у этой твоей установки с первого этажа главная задача состоит в том, чтобы формировать внутри себя некие «чёрные дыры»?

– Ну, не совсем так, – погрустнел остепенённый лауреат. – В принципе, это три обычных линейных ускорителя, синхронизированные особым образом. Сам понимаешь, размер имеет значение, и для настоящего эксперимента надо бы что-то типа «большого адронного коллайдера». Я, кстати, недавно обсуждал свой вопрос с ребятами в ЦЕРНе9, но там планы на годы вперёд, и мы по важности где-то в самом конце списка. А та бандура внизу… так, больше для оправдания затрат. Чтобы отработать методику, мне хватит и этой модели, – Шура указал на лабораторный стол. – Она, между прочим, действующая. Сейчас я тебе всё покажу.

Пригладив свои растрёпанные волосы, он достал из кармана флэшку, вставил её в компьютер и произвёл какие-то манипуляции с клавиатурой и мышью. Модель отозвалась негромким гудением. Глядя на мигающий красным светодиод, я слегка отодвинулся от стола.

– Слушай, а это вообще безопасно?

– Абсолютно. Вот смотри, там трансформатор, мощность у него небольшая. Насос, разгонные трубки, электромагниты, на фланце обыкновенная пузырьковая камера. Студенты мне эту хреновину собирали, ничего сложного. На слабом токе разгоняем газовую смесь и… Раз! – в попытке наглядно продемонстрировать, что и как, Шурик взмахнул рукой, задев рукавом свою чашку-миску.

Чашка перевернулась, горячий чай выплеснулся на клавиатуру…

* * *

Всё, что произошло дальше, запечатлелось в мозгу, как кадры замедленной киносъёмки:

…растерянный Шурик приподнимается со стула…

…ошмётки трансформаторных пластин пролетают над моей головой…

…дым от электрического щитка облачком поднимается к потолку…

…призрачный конус бледно-фиолетового сияния с вершиной на торце установки…

…расширяется в мою сторону…

…охватывает голову…

…в глазах вспыхивает яркая, почти нестерпимая радуга…

…сознание пытается удержать обрывок какой-то мысли…

…Мать! Мать! М…

* * *

– Докладывай, капитан. Только коротко и по существу.

– Есть, товарищ полковник. Разре…

– Без вводных.

– Понял… Итак, время события установлено с точностью до секунды. Внезапный скачок напряжения в электросети Института произошёл в 13:58:44. Запись в журнале имеется. Основные элементы защиты сработали штатно. Вся сеть переведена в автономный режим, реакторы не пострадали. В двух корпусах выведены из строя кабельные вводы, работы по их восстановлению ведутся, причины выясняются. Кроме того, служба радиационного контроля зафиксировала кратковременный и достаточно мощный импульс жёсткого электромагнитного излучения. К сожалению, или, хм, к счастью, он был настолько кратким, что по совокупности на радиационную обстановку не повлиял.

– А почему к сожалению?

– Источник обнаружить не удалось. Время формирования импульса совпало с моментом скачка напряжения. А вот до он произошёл или после, выяснить не смогли.

– Диверсия? Или попытка теракта?

– Такие версии пока не рассматриваются.

– Хорошо… Что с пострадавшими?

– Пострадал один человек, некий Фомин Андрей Николаевич, 47 лет. Вошёл на территорию института в 11:07 по приглашению компании «СтройКИТинвест». В момент происшествия находился в кабинете заведующего лабораторией №34 Синицына Александра Григорьевича. Во время опроса завлаб пребывал в шоковом состоянии, но все необходимые пояснения дал. В кабинете у него была установлена действующая модель экспериментального технического устройства СФН-12б. Скорее всего, в момент перегрузки автоматы в щитке не сработали как надо, ну и… В общем, модель полностью уничтожена. Характер разрушений частично взрывной, частично по механическим причинам, частично по причине пожара.

– Хм, а этот, как его… Фомин. Он как? Живой?

– Никаких ран или иных следов физического воздействия медики не обнаружили, однако пострадавший находился в бессознательном состоянии и его на «скорой» перевезли в Склифосовского.

– А что он делал в кабинете заведующего лабораторией?

– Пострадавший является Главным инженером строительной компании «Макстрой», выигравшей тендер на производство работ в здании лаборатории. К тому же, они с завлабом оказались… э-э… старыми знакомыми и, видимо, решили пообщаться… в неформальной, так сказать, обстановке.

– М-да. Проблема. Ну что ж. Будем проверять. И завлаба, и компанию эту строительную.

– В полном объёме?

– В том, что касается нашей епархии. И, кстати… Посторонним про импульс говорить запрещаю. Всех владеющих информацией – предупредить о неразглашении, под роспись. Паника нам не нужна. Тебе все понятно?

– Так точно. Разрешите идти?

– Иди.

– Есть.

Глава 2

– Ну, Миша, рассказывай, чего там с тобой приключилось?

– В смысле, вчера?

– Ну да, вчера. А то, понимаешь, всё Управление уже знает, лишь я один, как говорится, ни сном ни духом.

– Дык, товарищ майор. Константин Николаевич. Я же всё в рапорте написал. Там полный отчёт.

– Рапорт, Миша, одно, а личные впечатления – совершенно другое. Слышал уже небось послед… тьфу ты, черт, крайнюю шутку Петровича нашего? Насчёт тебя, между прочим.

– Это которая… э-э… «сотрудник государственной безопасности к технике безопасности отношения не имеет»?

– Она родимая, она самая. Короче, давай, выкладывай, не тяни.

– Есть не тянуть… В общем, ерунда там какая-то приключилась, Константин Николаевич. Меня вчера прямо с рыбалки выдернули…

– Подожди, Михаил, не части. Никакая это не ерунда, поэтому излагай подробно и чётко.

– Есть подробно. Короче, вчера, примерно в 10:30 утра меня срочно вызвал дежурный по управлению. В 11:40 я прибыл в отдел. Быстрее не смог – всё-таки воскресенье. По личному указанию подполковника Д…ского меня направили в спецчасть ИАЭ с предписанием помочь коллегам – Елена в декрет ушла, Иван Андреевич заболел, а срок с архивом установили на 9:00 тридцатого, то есть, уже сегодня. Хорошо хоть, свободная машина нашлась, так что добрался я туда без проблем, по-быстрому. И на въезде всё нормально прошло, вопросов ни у кого не возникло.

– А какие к тебе могли возникнуть вопросы?

– Да тут такое дело, товарищ майор…

– Какое такое дело?

– Да вот… э-э… с приятелем я вчера утром встречался, как раз на рыбалке. С Сашкой Ершовым из Третьего Главка 10 , вы его знаете, он на днях из ГСВГ 11 прилетел. Кассеты он мне привёз, агфовские, две штуки, ну а я их того, случайно того – в отдел притащил, а потом в Институт. Ну, то есть, было бы неприятно, если бы их на проходной обнаружили.

– Ох, Миша, Миша… неприятно ему. Да уж, тебе неприятно, а мне бы, ты знаешь, как по башке настучали?.. Старшие, блин, товарищи. Ты чем думал, старлей? Головой или другими местами? Не помнишь что ли, как Виноградов после Олимпиады «итальянский сувенир» у Доллежаля на Красносельской 12 посеял? Там тоже … случайно всё вышло.

– Виноват, товарищ майор.

– Ладно. Поздно теперь виноватиться. Дальше-то что?

– Дальше мне выделили место в комнате номер 26, и до 14:00 я работал с архивом. Правда, у них там темно было – деревья за окном слишком густые. Вот и пришлось мне это… света добавить.

– И?

– Кто ж знал, товарищ майор, что у выключателя клавиша на розетку завязана? И этот обогреватель ещё … дурацкий.

– А вилка у обогревателя, выходит, в розетке торчала?

– Ну… выходит, что так.

– В августе месяце?

– Ну…да.

– Понятно. Картина ясна… Как тебя только не покалечило, Михаил?

– Да сам удивляюсь, Константин Николаевич. Все окна в копоти, по стенке как будто картечью прошли, и силуэт на саже – голова, плечи, даже уши видны, на мои, правда, совсем не похожи.

– В рубашке, значит, родился. Долго жить будешь.

– Да, повезло. Вот только странным мне кое-что показалось.

– Странным? Что именно?

– Пластины трансформаторные обожжённые, осколки стеклянные. Откуда всё это в обогревателе, фиг знает.

– Хм, а ты обогреватель рассматривал? До того как.

– Э-э, нет, не рассматривал.

– Пол в комнате заранее изучил?

– Да нет. Зачем?

– Вот. Сам признался. Так что никакой мистики. Хотя… в отчёте ты о странностях упомянул?

– Нет. Посчитал лишним.

– М-да. Понятно. Ну что же, надеюсь, Свиридяк этим не заинтересуется.

– Да не дай бог, Константин Николаевич.

– Это точно. Он жук ещё тот. Въедливый, зараза, до любого столба докопается. А, впрочем, бог не выдаст, свинья не съест. Так, Михаил?

– Точно так, товарищ майор.

– Ладно, Миша. Я всё уяснил. Так что… иди, работай.

– Есть, товарищ майор…

Воскресенье. 29 августа 1982г.

«…ать! Да что же это такое?!..»

Сознание вернулось, радужное сияние исчезло. Расфокусированному взгляду предстала хорошо прошпаклёванная, окрашенная в салатовый цвет стена.

По стене ползла муха. Жирная. Наглая. Не собирающаяся никуда улетать. «Да уж, муху не обманешь. Гы-гы».

За дурацкой мыслью последовало не менее дурацкое действие.

Потянулся вправо, к столу. Нащупал на столешнице какой-то мелкий предмет. Кусочек чертёжного ластика. Тщательно прицелился. Метнул.

«Оп-па! Какой я ловкий!»

Сбитое влёт насекомое свалилось вниз, за пределы метрового круга, ограничивающего область уверенного восприятия.

Попробовал принять более удобное положение. Под задницей что-то скрипнуло – как будто сижу на кровати с сетчатым, наполовину продавленным лежбищем. Пошарил руками. «Хм, действительно сетка. А ещё простыня и матрас. Стёганый… Что за хрень? Стул-то куда подевался?»

Через пять-семь секунд поле зрения расширилось до привычных размеров и… По голове словно кувалдой шарахнуло. Мозги буквально вскипели от мощного удара волны, почти цунами из сотен тысяч миллионов и миллиардов бит информации, складывающихся в неправдоподобно яркие картинки собственного, давно забытого прошлого. Погребённого под слоем лет и вновь вызванного к жизни удвоением смещённой по времени матрицы. Сложением сознаний немолодого, много чего повидавшего мужика и наивного семнадцатилетнего парня. Недавнего школьника. Того, кем некогда был этот самый мужик. В одна тысяча девятьсот восемьдесят втором. Воскресным днем двадцать девятого августа. В два часа пополудни.

* * *

Минут, наверное, пять или шесть я сидел на промятой общежитской кровати, прислонившись спиной к стене, закрыв глаза, собирая в кучку «разбегающиеся по древу» мысли. Пытаясь понять и принять случившееся. Одно дело – читать книги о попаданцах в прошлое и прикидывать разные варианты сюжета, не всегда однозначные, и совершенно другое – самому оказаться в шкуре попавшего, как кур в ощип, бедолаги. И ведь не спросишь тут никого, не пройдёшься сетевым троллем по какой-нибудь форумной ветке, где боевые офисные хомячки сражаются с подлым врагом и открывают ногой дубовую дверь ленинско-сталинско-брежневского кабинета. Нет в непосредственной близости никаких кабинетов. Ни вождей, ни их ближайшего окружения. К тому же, не собираюсь я никуда ломиться. Домой хочу. Назад, в будущее. Время, может, не самое лучшее в нашей истории, но… родное, привычное. Своё собственное. Впрочем, и «нынешнее» – тоже, выходит… моё. Как с этой фигнёй разобраться – хрен знает. Понять – могу. Принять – не в силах. Пока не в силах. Что остаётся? Видимо, просто жить и надеяться на лучшее. Что всё образуется, вернётся на круги своя. Возможно, прямо сейчас. Если конечно Шурик сумеет в 2012-м что-нибудь там подкрутить и подправить. «Экспериментатор… грёбаный. Ох, доберусь я когда-нибудь до тебя! Ох, ты у меня попляшешь… аккуратист чокнутый, чаелюб, мать твою за ногу!»

Увы, прямо сейчас ничего экстраординарного не происходит. Даже щипать себя за брюхо не надо – всё остаётся на своих местах, никто никуда во времени не проваливается. Перед глазами типичный социалистический реализм в самом его «наизастойнейшем» виде. За три года до катастройки и всяких там прочих гласностей и плюрализмов головного мозга…

Встал, прошёлся по комнате. Стандартной комнате студенческого общежития. Три на шесть метров. Паркетный пол, немного рассохшийся. Четыре стены. Постучал – кирпичные, а не из хлипкого ГКЛ13, прошибаемого головой «железного Арни» 14 едва ли не в каждом голливудском блокбастере.

Окно с двойной рамой и батареей-конвектором под подоконником. Стеклопакеты конечно отсутствуют, так что, хочешь не хочешь, щели на зиму придётся законопатить, а потом бумагой заклеить. Не добрались ещё навязчивые «пластиковые оконщики» до этих времён, где-то в конце девяностых застряли.

Выбеленный известью потолок, в центре – пятирожковая люстра. Три кровати вдоль стен, три стола, три стула. Столько же тумбочек – по штуке на брата. Хотя братьев-студентов в округе пока что не наблюдается – не прибыли ещё на учёбу, я – первый. А потому: кто первый встал, того и тапки. Точнее, козырное место возле окна плюс две средние полки в шкафу.

Двигать шкаф не хочу – пусть так и стоит перед дверью. Почти как охранник. Есть, помнится, у этого полированного чуда одна особенность: если кто-то по пьяни сюда ломиться начнёт, то сразу же – створкой по рылу. Отличное средство для профилактики бытового алкоголизма. Проверено на собственном опыте.

Подошёл к окну, прижался лбом к стеклянной поверхности.

Шестой этаж, внизу дворик, газон, тополя, дальше – улица. С тротуаром, как и положено. По дороге протарахтел милицейский Уазик, за ним «таблетка» с красным крестом в белом круге. Навстречу им – голубой ижевский «каблук». И всё. Больше никакого движения. Да уж, с двухтысячными не сравнить.

К входу в общежитие прошли двое – лиц с верхотуры не разглядеть. С чемоданами. Наверное, такие же, как я, новоиспеченные первокурсники – идут осторожно, озираются, внимательно разглядывают объявления на стендах среди кустов. А вот те трое, видать, старожилы. Курс, как минимум, третий. Шествуют важно, уверенно, не спеша. В руках сумки. Либо книжки, либо, ха-ха, бутылки. Почти как в анекдоте: «… иду я, значит, Василий Иванович, в вин…, тьфу ты, в библиотеку. А навстречу мне Фурманов с авоськой. Весь такой начитанный-начитанный…»

Полюбовавшись на вид за окном, развернулся и чисто на автомате бросил непонятно как оказавшийся в руках огрызок карандаша, целя в стоящую на дальнем столе железную кружку.

«Хренасе, баян! Попал!.. Сначала муха, теперь карандаш. С чего бы такая точность?»

Как и положено истинному исследователю, вытащил тетрадку из тумбочки, выдрал листок, скрутил десяток бумажных шариков и стал «экспериментировать». Целью назначил маленькое пятнышко на шкафу. Бросал с разных точек, с разного расстояния. И по настильной траектории, и навесом, и с разворота, и от бедра… В «мишень» попали все десять «снарядов».

Потёр лоб, уселся на стул. Задумался. Кроме принципа соотношения неопределенностей ничего путного в голову не приходило. «Перемещение – импульс, энергия – время… Ага, время! Дельта по времени – тридцать лет. А что это значит? Наверное, что энергии на действие требуется существенно меньше. В некотором роде, экономия усилий. Отсюда и точность… скорее всего. Впрочем, фиг знает. Потом разберусь».

Решив поразмышлять о выявленном феномене чуть позже, встал и снова прошёлся по комнате. Оба моих чемодана (между прочим, весьма приличных размеров) покоились под кроватью. К её спинке была приторочена гитара. Чешская «Кремона», купленная ещё весной в «Спорттоварах» за семьдесят с лишним рублей. В том приполярном городе, где я родился и вырос, этот магазин числился универсальным – и телевизоры там продавали, и глобусы… даже талоны на бензин по тридцать копеек за литр «семьдесят шестого» – на мотоцикле мы часто гоняли, на уроках автодела в школьном Учебно-производственном комбинате (была в те времена в советском образовании подобная фишка).

А где, блин, рюкзак? Ага, я его в шкаф запихнул. Пустой. Да уж, и как только сумел, навьюченный по самое не могу, протащить весь этот немалый багаж сначала из зала прилёта до автобусной остановки, потом от центрального Аэровокзала до метро, затем маршруткой к Савёловскому, электричка, ещё полкэмэ пехом… Здоровый пацан, ничего не скажешь.

Подошёл как есть, босиком и в одних трусах, к зеркалу, что находилось на внутренней дверце у шифоньера.

«А чё? Вроде бы ничего так парнишка. Жирком ещё не оброс. Все зубы на месте. На голове шевелюра, патлы до плеч. Впрочем, их всё равно придётся состричь – лохматых на военную кафедру не допустят, факт». Со спортом до 17 лет я, помню, дружил. Баскетбол, хоккей, плавание, лыжи, пробежки по пересечённой местности с приёмником для «охоты на лис», футбол конечно же, как без него. Даже разряды имеются. Что было, то было. Мышцы одрябнуть ещё не успели и вряд ли успеют, по крайней мере, в ближайшие лет пять или шесть. Тем более что и в институте с физкультурой всё в общем и целом на уровне. Советской науке дистрофики не нужны. Так же, как и разъевшиеся слонопотамы.

«Хм, а чего это я так далеко загадываю? Я ж вроде надолго здесь задерживаться не собираюсь, надеюсь на скорое возвращение. Хотя… ладно, поживём-увидим. Не будем, как его там… Во! Усугублять».

Открываю дверь, выхожу в коридор. Не основной, не общеэтажный. Простой закуток в блоке на четыре комнаты. Две «двушки», две «трёшки». Моя «трёшка» самая дальняя. Слева – санузел, посередине – умывальники, дальше душ, за ним выход. Понятно. Комнаты заперты, внутри никого. Весь блок в моём полном распоряжении. Однако сейчас делать тут нечего, разве что граффити какие-нибудь на стенах для прикола намалевать и сказать, что «так и було́». Шучу, конечно. Самому придётся потом оттирать настенную живопись. В качестве поощрения. Три раза ха-ха.

Короче, надо выбираться на свежий воздух. К тому же и жрать охота, сил нет.

Быстро натянул джинсы (настоящие Техасы, для обладания которыми пришлось отстоять трёхчасовую очередь с «дружеским» мордобоем за пять человек до прилавка), рубашку хэбэ, моднявый пиджак из кожзама и ботинки с завышенными каблуками (из моды они, похоже, вот-вот выйдут, да и неудобные – надо бы что-то попроще купить, без понтов), вышел из блока, запер входную дверь и направился к лифту.

Вахтёрша, мирно дремлющая за своим столиком в холле первого этажа, не обратила на меня никакого внимания. Видимо, её время ещё не пришло – «звереть» начнёт недели через две-три, когда народ окончательно отойдёт от летней расхлябанности и начнёт потихонечку «нарушать». Пропускной ли режим, правила ли внутреннего распорядка… не суть важно – главное, что начнёт обязательно. Студент – не курсант, не нарушать не может. Я пока вроде не нарушаю. Поэтому спокойно прохожу мимо вахты, толкаю тяжёлую дверь и вываливаюсь на улицу.

Эх, красота! Не жарко, не холодно, градусов двадцать с копейками, солнышко светит, воробьи чирикают, коты истошно орут откуда-то от берёзы – что им там надо, фиг знает, но пущай надрываются, раз уж невмоготу. Проблемами их интересоваться не буду, лучше двинусь в столовую, благо, она тут недалеко – метров двести и через дорогу…

* * *

«М-да, хреново однако».

На дверях трёхэтажного здания висело объявление: «Столовая работает с 30-го августа». Чуть ниже ещё одно, накарябанное кривым почерком: «Потерялся 2-й том Сивухина. Нашедшему – торт или пиво на выбор. Корп.3, комн. 216». Потерянной автором объявления книги у меня нет, так что с тортом и пивом облом. Будем надеяться, что хотя бы буфет работает.

Захожу внутрь, на первый этаж. Залы самообслуживания на втором и третьем, буфет – внизу, направо и наискосок.

«О! Повезло. Открыто».

В небольшом помещении обнаружились четверо, не считая дородной буфетчицы в белом халате и накрахмаленном колпаке. У стойки стояли трое парней. За ними девушка. Эдакая юная пышечка с «одухотворённым» лицом. Пристроился в конец очереди, разглядывая витрину. Ну и девушку заодно. Всегда удивлялся на тех, кто обожает костлявых. У этой фигура просто потрясающая. В том смысле, что есть чем потрясти, а не погреметь. Молодой организм отреагировал моментально. Гормоны, сэр. Даже неудобно стало. Хорошо хоть, что джинсы на мне, а не брюки. Иначе пришлось бы как-то скрывать проявления плоти.

– Мне сметаны. Полный, – пробасил парень из очереди.

Тут же захотелось заржать. Если память не изменяет, было у нас по молодости такое поверье, что сметана способствует «близкому» общению с противоположным полом. Типа, потенцию повышает. Бывало, заскочит сюда вечерком какой-нибудь обалдуй, хлопнет стакан продукта и быстрее назад, «общаться». Типа, орёл. На всю ночь. Ага, без крыльев и со сметаной вместо… эээ… того самого.

Впрочем, хватит думать о девушках, лучше подумаем о еде. Еда в данный момент важнее.

За витринным стеклом виднелись разложенные по блюдцам сосиски с горчицей, горошек, сырники, та самая сметана в гранёных стаканах, заполненных доверху и наполовину. А ещё яйца под майонезом, компот, плюшки, разнокалиберные пирожки, коржики. Плюс пирожные и пара тортов. Прага и какой-то бисквитный. А с самого края – котлеты.

От вида последних есть неожиданно расхотелось. Увы, была у нашей столовой одна старая, тянущаяся долгие годы проблема: любые изделия из фарша по выходу «из печи» оказывались несъедобными. Даже шутка припомнилась из студенческого фольклора: «…а шницель, сударь, поставьте в ангар…» Впрочем, не только котлетами «травили» работники общепита несчастных студентов. Полный набор неприемлемых для желудка продуктов перечислялся в песенке «Столовая Физтеха есть лучшая в Союзе. Скажу я вам без смеха, набьёте здесь вы пузо». Дальше там всё подробно описывалось и перечислялось. Не совсем аппетитно, но… что есть, то есть.

Короче, пришлось-таки покинуть буфет и направить свои стопы дальше. Туда, где можно было найти пищу, более подходящую оголодавшему семнадцатилетнему организму.

Стопы привели моё бренное тело к магазину «Хлеб», встроенному в жилой дом в ближайшем от института квартале. Потыкав вилкой ржаные буханки и не найдя подходящей по свежести, перевёл взгляд на соседние лотки. Булки и крендели меня не заинтересовали, хотя пахли они вполне себе ничего, услаждая нос благостным ароматом. Внимание привлекли разложенные рядками батоны. Небольшие по тринадцать копеек, стандартные по двадцать пять и… Ага, вот это-то мне и надо. Здоровые, на килограмм весу, пшеничные изделия хлебобулочной промышленности, по форме напоминающие вытянутые вдоль и сплюснутые с боков эллипсоиды, украшенные бусинками изюма. Цена у них, правда, кусачая. По полтиннику штука. Однако с самого краешку притулились несколько разрезанных пополам. Вот их-то мы и возьмём. Не все конечно, а только один, в котором изюма побольше.

Прихватив понравившуюся половинку, расплатился на кассе и снова вышел на улицу. Вгрызаясь в душистый мякиш, оглядываясь по сторонам, соображая, что жевать всухомятку не совсем комильфо. В принципе, можно было вернуться в буфет и купить там компот или лимонад, но хлеб… Настоящий хлеб требовал иного к себе обращения. Для полного счастья ему не хватало молока.

Молочный был за углом, в том же доме. И молоко там имелось. Как разливное, за которым выстроилась небольшая очередь с бидонами, так и в пакетах. Выбрал себе треугольный, в виде правильного тетраэдра, цветов, хм, российского флага. В двухтысячных таких днём с огнём не найдёшь, а здесь – обычное дело.

Отгрыз уголок, отхлебнул. Покатал во рту, дегустируя. Вкус неплохой, жирность на уровне, духу эпохи соответствует. И химии не ощущается.

В общем, таким макаром – с батоном в одной руке, молочным пакетом в другой, откусывая и отхлёбывая на ходу – перешёл дорогу и двинулся через институтский комплекс к железке. Очень мне вдруг захотелось, «вот вынь да положь», на электричке в Москву прокатиться. Не откладывая в долгий ящик – свободного времени много, надо его как-нибудь убивать.

До станции добрёл минут примерно за десять. Хлеб дожевал, молоко допил, пустой пакет… увы, урны поблизости не нашлось, пришлось запулить в кусты. Знаю, что нехорошо, но делать нечего – не тащить же его с собой, м-да. Короче, сытый, довольный, свободный как Анджела Дэвис (была такая известная всем нашим людям «борцунья» в далёкой Америке), я подошел к железнодорожной платформе. На противоположной стороне красовалось название «Новодачная».

Мысленно усмехнулся. Каждый год на 1 апреля наши шутники меняли её на «Водочная», выбрасывая две лишние буквы, а одну переставляя на «нужное» место. Дурость конечно, но… дуракам закон не писан. Один раз, помнится, троица таких «шутников» решила приколоться по-взрослому. Замкнули ночью семафор на переезде и принялись раскрашивать рельсы. Суриком, под цвет грунта. А на вопрос застукавшего их обходчика «Что это вы тут делаете? Кто приказал?» лишь отмахнулись с досадой: «Мужик, не мешай. Личное указание Гоги». Путеец проникся и мешать не стал.

Естественно, первая утренняя электричка остановилась перед переведённым в запрещённый режим семафором, а машинист тут же доложил по инстанции: «Горит красный. Пути разобраны». Железнодорожное сообщение по савёловской ветке оказалось прервано на четыре часа, пока не разобрались, в чём дело. Прямой ущерб – миллион или около этого. «Маляров» нашли. В тот же день. Одному дали три года условно, второму – два. Обоих отчислили. Третьему повезло больше – всего лишь исключили из комсомола. Он стоял на стрёме и в покраске непосредственного участия не принимал.

Жаль, конечно, придурков, но… поделом. Каждая шутка имеет свои границы. Дура, как говорится, лекс…

* * *

Билет я купил только в один конец – обратный уже лежал в кармане, приобретённый на Савеловском вокзале три с лишним часа назад. Подумалось, что неплохо было бы взять месячный проездной, однако скидки для студентов и школьников ещё не действовали (учебный год начинался только через два дня) и, соответственно, пришлось бы платить полную цену. В итоге ограничился обычным талоном на поездку от третьей зоны до нулевой. Обошлось это удовольствие в двадцать копеек, в четыре раза дороже, чем на метро. Впрочем, метро сюда и через тридцать лет не дойдёт, поэтому и сожалеть не о чем.

Народу в вагоне было немного. Электричка шла из Лобни, а не из Дубны или Дмитрова, и возвращающиеся домой дачники полностью оккупировать её не смогли, застряв со своими вёдрами, лопатами и корзинами на дальних подступах – между Икшей и Талдомом. Словом, сидячих мест оказалось в достатке, и до Москвы-Савёловской я доехал с комфортом, расположившись на деревянной лавке возле окна, разглядывая проплывающие мимо городские пейзажи. Лианозово, Бескудниково, Дегунино… Увы, платформу Тимирязевскую в 82-м ещё не построили, так же как и серую ветку подземки, связавшую в будущем центр со спальными районами северо-востока столицы. Радости живущим где-нибудь в Бибирево или Алтуфьево этот факт конечно не добавлял, вынуждая граждан пользоваться автобусными и железнодорожным маршрутами. Правда, сегодня жители первопрестольной особой транспортной активности не проявляли – воскресный день, на работу ехать не нужно.

Рассматривать «старую» Москву оказалось занятием интересным. Никаких торговых центров, базаров, автомобильных стоянок, рекламных щитов. Просто дома, просто гаражи, просто заводы и фабрики. Провода, столбы, не вырубленные ещё лесополосы. Особенно порадовал меня длиннющий транспарант на фасаде одного из промпредприятий. «Сохраним родную природу». Так и захотелось добавить к нему классическое «Мать вашу». Ну да, игра слов, второй смысл, фига в кармане – привычное дело для рефлексирующей «творческой» интеллигенции… чтоб её. С этими лозунгами вообще, что сейчас, что в будущем, одна катавасия. Извратить изначальный смысл – раз плюнуть. Вот, помню, пошли мы как-то с друзьями в поход по предгорьям северного Урала. Ну и забрели, как водится, в один населённый пункт, типа, продуктами подзатариться. Зашли и узрели на сельсовете НЕЧТО. Состоящий из двух половин слоган: «КОММУНИЗМА НЕИЗБЕЖНА!» Обалдев от увиденного, решили сначала, что это просто особенности местного диалекта, поскольку проживали там, в основном, оленеводы. Ненцы, коми, ханты, ещё кто-то из народностей севера. И лишь спустя полминуты дошло: лозунг не из двух слов состоит, а из трёх. Третья (точнее, первая) часть транспаранта лежала внизу на отмостке. И написано на ней было «ПОБЕДА». Такие вот, понимаешь ли, загогулины…

* * *

Электричка прибыла на 4-й путь. Пройдя по платформе и окинув взглядом пока ещё одноэтажное (не успели ещё надстроить) здание вокзала, вышел на примыкающую к нему площадь. Ни тебе турникетов, ни ларьков, ни бомжей, тусующихся между ними. Скукота, короче, сплошная, ха-ха. Впрочем, один ларёк на площади всё-таки был. «Союзпечать». А рядом с ним… продавали мороженое. Большой белый ящик, выпускающий клубы пара при открывании, и тётка в косынке, тоскующая на раскладном стульчике. Хотя нет, вру, она вовсе не тосковала – спокойно сидела себе и, нацепив очки, читала какую-то книгу.

Подойдя ближе, принялся разглядывать ценники. «Фруктовое бум.» – 7 коп., «Сливочное ваф.» – 13 коп. «Пломбир» – 20…

– «Лакомку» бери, – неожиданно посоветовала мороженщица, отрываясь от чтения. – Очень вкусное.

Я пожал плечами.

– Да нет, «Лакомку» я как-то не очень. Я бы лучше вот это, за сорок восемь, взял. Только большое оно, пока съешь – растает.

– Так я его и разрезать могу, – усмехнулась в ответ продавщица. – Девушке своей вторую половинку отдашь.

– Нету девушки, – развёл я руками. – Один гуляю.

– Ну и дурак, – резюмировала мороженщица. – В твоём возрасте по девкам бегать – самое то, – а потом добавила со смешинкой. – Купишь, так сразу же и найдутся. Девки сладкое любят, моя, вон, конфеты да пряники трескает, будь здоров, за уши не оторвёшь. Ими одними и питается, а всё равно худющая. Всё, видать, в танцы-шманцы уходит.

Мы немного посмеялись, а затем проблема с мороженым разрешилась сама собой.

– Дядя, а давайте напополам, – прозвучал сбоку тоненький голосок.

Конопатая девчушка с косичками, лет десяти-одиннадцати, появившаяся непонятно откуда, стояла рядом и смотрела на меня вопросительно.

– А давай, – подмигнул я рыжей. – Денег не надо. Я угощаю.

– Ну вот и пара нашлась. Кавалер, – расхохоталась мороженщица, вынимая из ящика завёрнутый в фольгу брикет и аккуратно разрезая его на две равные части. – Держите, голубки. На здоровье.

– Спасибо, – поблагодарила девочка и, хитро стрельнув глазами («Ай, молодца! Далеко пойдёт!»), унеслась куда-то вприпрыжку.

– Палочку возьми! – прокричала ей вслед продавщица, но девчушка уже исчезла из вида. – Вот стрекоза. Пальцем теперь кушать придётся.

– Ничего, справится как-нибудь, – ухмыльнулся я, принимая деревянную палочку из рук говорливой мороженщицы. – Дело молодое.

– Ага, молодое, – весело отозвалась продавщица. – Ты на себя-то посмотри… старый. Сам-то ещё небось… класс десятый? Или уже студент?

– Студент.

– Ну… бывай, студент. Только смотри, горло не простуди, ха-ха… дядя.

– Я попытаюсь. Спасибо.

Отступив от «прилавка», я развернулся и, зачерпывая «ложечкой» тающую во рту сладкую массу, двинулся вдоль вокзала.

Около бочки с квасом суетился какой-то мужик, цепляя её к «Беларусю».

Эх, опоздал. Всё уже выпили до меня. А жаль! Очень хотелось попробовать, каков он на вкус – квасок за пятачок да с копеечкой.

Впрочем, про квас я забыл почти сразу, увидав…

«О! Газировка, сто лет таких не встречал».

Три автомата с «логотипом» «Газированная ВОДА» на стеклянной панели стояли, упираясь тылом в кирпичную стену. В каждом по два-три гранёных стакана. Странно даже, что их никто не упёр. Видимо, не прижилась тут ещё обычная для позднесоветских времён традиция стаканы из автоматов тырить. А ведь в конце восьмидесятых, начале девяностых такое происходило почти повсеместно: дефицит обрушился на страну не только в экономическом плане – он и совесть у многих из нас основательно проредил. Воровать или, как тогда было принято говорить, «нести», стали уже не втихую, а прямо средь бела дня, никого и ничего не стесняясь. Тащили, что под руку подвернётся. А под руку подворачивалось абсолютно всё: «Халява, сэр! Налетай, подешевело! Дурак, кто не несёт».

Гранёный стакан стал в своём роде символом этой эпидемии «несунизма»: желающие принять на грудь ничтоже сумняшеся «заимствовали» его у «автоматических водораздатчиков» и, использовав по назначению, даже не уносили с собой, а просто разбивали или выбрасывали. Словно вандалы какие-то или, вообще, дебилы.

Дегустировать газированную воду – что с сиропом, что без – я не решился. Не потому, что испугался микробов на стенках наспех помытых стаканов или что в кошельке не нашлось подходящей монетки (одно- или трёхкопеечной) – именно в эту минуту дало о себе знать выпитое час назад молоко. Добавленная к нему газировка наверняка оказалась бы той самой каплей, что переполнила бы чашу терпения. Моего терпения. Причём, не в фигуральном смысле, а в плане физиологии. В смысле, мне стало так невтерпёж, что мозг фактически отключился. Поэтому вместо того, чтобы немного подумать и поискать отхожее место внутри вокзала или в ближайших окрестностях, я рванул через площадь под эстакаду, а потом по переходу наверх, в сторону Новослободской. Память подсказывала, что в середине восьмидесятых на пересечении этой улицы и Бутырского Вала располагался общественный туалет. И не какие-то там сине-зелёные кабинки грядущих времён или примитивный «типа сортир», а вполне себе капитальное сооружение, встроенное в угловой дом.

Память не подвела – туалет отыскался именно там, где и предполагалось. На первом этаже высокого здания с вывеской «Социалистическая Индустрия» на крыше.

Еле дождавшись зелёного светофора, быстро рванул по «зебре» к вожделенным дверям, «украшенным» с детства знакомыми символами «эМ и Жо». Участок дорожного полотна между бордюрами я преодолел буквально за пару секунд и тут же, почти не целясь, метнул смятый кусок фольги с остатками недоеденного мороженого в раскачивающуюся возле столба урну. Сорвав точным, метров на десять, броском невольные аплодисменты прохожих. Ощущая себя едва ли не баскетболистом-снайпером из команды мастеров, поймавшим кураж, рисующимся перед публикой и кладущим в корзину очередной трёхочковый. Впрочем, долго удивляться собственной меткости мне не пришлось. Во-первых, потому что спешил. Во-вторых, поскольку начал потихонечку привыкать к этой приобретённой непонятно откуда способности – попадать в цель без особых усилий, одним лишь желанием. Ну а, в-третьих, уже через десять минут я просто забыл об этом маленьком инциденте. Вновь выйдя на воздух, подставляя лицо неяркому солнцу, радуясь подступающей вечерней прохладе и свежести от только что прошедших по улице поливальных машин.

Немного подумав, решил прогуляться пешком. Для начала до Белорусской, а там видно будет. То ли, как в песне, вдоль по Питерской (то бишь, Ленинградскому проспекту) в сторону стадиона «Динамо», то ли по Тверской-Ямской (той, что нынче улица Горького) в центр.

Пока шёл по Бутырскому Валу, наткнулся на магазин «Радио». Жаль только, он был закрыт из-за выходного, а то заглянул бы в него непременно. Я ведь ещё в школе этими делами весьма и весьма увлекался. В смысле, любил чего-нибудь попаять. Приёмник какой-нибудь смастерить, усилитель транзисторный или ламповый. Два года назад даже электрогитару сваял себе из подручных деталей. Бренчал потом на ней в школьном ансамбле, красуясь перед восторженными одноклассницами. Как вспомню, так ностальгия прёт в полный рост. Вроде и недавно всё было по нынешним временам, а всё равно – «лишние» тридцать лет за плечами, хрен перепрыгнешь. Словно пропасть в горах. Или как трещина среди ледяных торосов.

От нечего делать забрёл в один из тихих московских двориков, подальше от суеты. Сел на скамейку, прищурился, глядя на играющую детвору. Ну да, этим всё нипочём, вся дальнейшая жизнь кажется лишь продолжением ребячьей игры. Только названия менять успевай. И всё у них ещё впереди. И отрочество, и юность… Вот только молодость, боюсь, выйдет совсем не такая, как видится им отсюда, из спокойного 82-го. Многое в их жизни изменится. Очень многое. Всего через какой-то десяток лет.

На лавочке просидел минут пять, с грустью думая о судьбах страны и тех ребятишках, что резвились сейчас на детской площадке. Не ведающих пока своего будущего, не знающих, что ждёт их в последующие отнюдь не лёгкие годы.

За детьми кроме меня никто не следил. Ну, разве что пара опрятно одетых старушек, которые выгуливали во дворе своих собачонок и бросали неодобрительные взгляды на пацанов постарше, гоняющих резиновый мяч в опасной близости от натянутых бельевых верёвок и сушащихся на них простыней.

Какая-то заскочившая на газон дворняга дежурно облаяла бабушкиных болонок, а затем переключилась на более «интересный» объект – затаившегося в траве рыжего кошака. Сжавшийся в комок кот поначалу просто наблюдал за наскакивающей на него псиной, изгибая время от времени спину и «безмолвно» шипя, но потом, улучив момент, стремглав метнулся к забору и юркнул в узкую щель, разом оказавшись вне пределов досягаемости беснующейся дуры-собаки. На сиплый лай внимания он уже не обращал, будто и не слышал его, занятый исключительно важным делом – вылизыванием собственной шерсти.

Усмехнувшись и покачав головой (везёт нашим братьям меньшим, проблемы человечества их не волнуют: была бы на завтрак косточка, а там хоть трава не расти), я поднялся с жёсткой скамьи и двинулся дальше, оставив на время ненужные размышления.

По первопрестольной я гулял часа два. Или два с половиной. Раскрыв рот, крутя башкой во все стороны, словно впервые приехавший в столицу провинциал, надолго задерживаясь возле «памятных» мест, ещё не изуродованных до неузнаваемости многочисленными реконструкциями-реновациями и «восстановлениями первоначального облика».

По дороге заглянул на Центральный Телеграф, позвонил родителям. Сказал, что долетел нормально, устроился. Что всё у меня в порядке, готовлюсь к началу учебного года. Немного странно было слышать в трубке голос отца, умершего в 2005-м, а здесь живого и совсем не старого. От общения с ним неожиданно защемило сердце. И стыдно стало: два года ведь к нему на могилу не ездил – всё недосуг, плюс лететь далеко и накладно. Захотелось вот прямо сейчас плюнуть на всё и рвануть на родину, чтобы… Однако нет, прямо сейчас не стоит – жить ему ещё долго, успею. Тем более что отлично помню отца памятью меня же, но семнадцатилетнего – вчера только виделись. Вот дотяну в этом времени до зимних каникул и прилечу обязательно. Тогда уж и поговорю с батей. Обстоятельно. За жизнь. Как прошлую, так и будущую. И не с гранитным памятником – с человеком.

Где-то без четверти семь, даже не заметив, как досюда доковылял, очутился на площади Дзержинского, напротив главного детского магазина Страны Советов.

Осмотрелся. Железный Феликс на месте, Большой дом на Лубянке – тоже, хотя и не такой, как в девяностых-двухтысячных. Левая сторона выходящего на площадь фасада здания КГБ отличалась от правой. Впрочем, работы по реконструкции уже начались. По крайней мере, забор строители вроде как соорудили, оставив, правда, пустое пространство перед центральным входом. Наверное, чтобы машины к парадному без помех подъезжали и «просители» не толкались задницами возле крыльца. Хотя, с чего бы им там толкаться? Основная масса и москвичей, и гостей столицы сейчас Детский Мир атакует. Готовятся к первому сентября, чай, не за горами уже, через два дня на третий, пора. Как пить дать, пора. Кто не успел, тот опоздал. Вон какие очереди вьются и за угол заворачивают.

Присоединяться к проявляющим родительскую активность гражданам я не собирался. Школа мне не грозит, своих детей здесь пока не имею, да и ноги банально устали. Гудят заразы, а всё из-за этих идиотских каблуков. Модных, но неудобных до жути. Захотелось где-нибудь присесть отдохнуть. Ну и перекусить заодно – организм молодой, «пакет молока, полбатона»15 давно уж переварились, метаболизм рулит, слона бы сожрал, если б встретил…

Переправился через Лубянку-Дзержинку (не напрямую конечно, а по подземному переходу) в самое начало улицы Кирова, туда, где книжный магазин, который потом обзовут «Библио-Глобусом».

В следующем за магазином здании располагалась блинная. Очень её, помнится, уважали товарищи командированные, прибывающие в Москву по делам со всех концов нашей необъятной Родины. И ассортимент в этом кафе был неплохой, и цены, и работала она почти допоздна, и местоположение замечательное. Кремль рядом, ЦК партии тоже, плюс Госплан, плюс множество министерств и ведомств, всяких там Госпромагроснабторгов… Короче, и поесть можно, и от работы недалеко.

Перекусывающих в блинной оказалось немного. С десяток мужчин возрастом от тридцати до пятидесяти, большинство с портфелями и перекинутыми через руку плащами (ну точно, приезжие), три прилично одетые дамы и одна очень усталая по виду мамаша с ребёнком. Малыш лет пяти-шести увлечённо терзал толстый оладушек, отщипывая от него маленькие кусочки, бросая их в блюдечко со сметаной и играясь ими как завязшими в снегах альпинистами. Мать, глядя на это, лишь тихо вздыхала, хмурилась и вытирала дитю пальцы салфеткой. На большее сил, видимо, уже не хватало – умаялась поди целый день таскаться со своим чадом по магазинам (в ногах у женщины стояла большая хозяйственная сумка, доверху набитая игрушками и детской одеждой).

Отстояв очередь и взяв пару залитых мёдом блинчиков, два беляша и кисель (клюквенный), я переместился с подносом к свободному столику возле окна. Незатейливая снедь потянула на рубль десять. Не сказать, что дорого, но, думаю, в обычной столовой то же самое обошлось бы мне копеек на тридцать дешевле.

Управившись с беляшами (вкусные оказались и к тому же горячие, с пылу с жару), принялся разглядывать посетителей. В процессе изучения «человеческого материала» в голову неожиданно пришла странная мысль. «А вот интересно, где наши доблестные рыцари плаща и кинжала проводят тайные встречи со своими осведомителями? Может быть, прямо тут?.. А что? Главное здание рядом – через дорогу. Здесь – почти придорожная забегаловка. Люди сюда заходят самые разные, обслуживающий персонал давно завербован… Ну, прямо как в фильме: место встречи изменить нельзя…»

Невольно рассмеявшись и вызвав тем самым удивление окружающих, я покачал головой (вроде как извиняясь) и продолжил трапезничать. Спокойно доел блины, «заполировал» десерт киселём, встал, отнёс посуду к окошку «Поел – убери за собой!» и с чувством выполненного долга покинул уютное заведение.

«Да уж, прикольно было бы, если бы кто-нибудь стуканул обо мне в местную ВЧК. В смысле, кто я, что я, откуда прибыл и с какими задачами. Ох, как бы они тогда засуетились, болезные. Впрочем, о целях своего негласного визита я и сам бы не смог ничего рассказать. Поскольку нет у меня никаких целей. Обычный, так сказать, попаданец. Ничего толком для себя ещё не решивший… Пока не решивший…»

* * *

После блинной я ещё долго бродил по Москве, «вспоминая» былое, изучая, прикидывая, заполняя мозги «свежими» впечатлениями. Прокатился в метро от Ногина до Пушкинской, проехался на троллейбусе, оторвав от вытянутого из аппарата рулона билет за четыре копейки. По привычке, той, что имелась у меня «молодого», сложил цифры на номере. Отдельно первые три, отдельно – вторые. Получилось два равных числа («Хм, богатым буду»). Поглазел на фонтан возле засиженного голубями памятника Поэту, прошёлся по Страстному бульвару, посидел в скверике на скамье… Короче, напитался советско-московским духом по самое не балуйся. Даже устал чуток от столь многого, увиденного и услышанного. Тяжесть в голове ощущалась конкретная – видимо, перегрузил-таки собственную «операционку». Можно сказать, перебрал. Или, скорее, завис.

В итоге на Савёловский вокзал я вернулся примерно в половине десятого. На электричку, отправляющуюся в 21:25, увы, опоздал, а следующую пришлось ждать более получаса. Правда, опять лобненскую – везет мне сегодня на них, уже третья за день.

Народа в вагоне опять оказалось всего ничего. Пара «наштукатуренных» до умопомрачения девиц, благообразный, похожий на попика дед с котомкой, пьяненький мужичок затрапезного вида и я, «весь в белом», с комсомольским значком на лацкане пиджака.

Присел на крайнюю от входа скамью, поезд тронулся и… я даже не заметил, как задремал под мерный перестук вагонных колёс. Снилась какая-то чушь. Словно бы мы с женой прилетели на некий курорт, но вместо нормального отдыха принялись активно ловить инопланетных (!!!) шпионов. Один из которых был точь-в-точь наш конструктор Борис Маркович Кацнельсон, маскирующийся под Голову из гоголевской Диканьки. А второй – Руслан Амирханов, прячущий глаза под чёрными, как ночь, очками наподобие агента Смита из голливудской «Матрицы»… Действительно, полная хрень16.

Спал я, впрочем, недолго, около четверти часа. Проснулся уже в Бескудниково, когда состав ощутимо тряхнуло на стрелке. С трудом разлепив глаза, обнаружил, что публика из вагона куда-то исчезла. Видимо, вышли все на Окружной и в Дегунино. Встал, почесал затылок, выбрался в тамбур, поняв, что если продолжу сидеть, то вновь закемарю и очнусь, в лучшем случае, в Лобне. А то и вообще – в депо. Поэтому лучше, как водится, чуток постоять, чем объясняться потом с товарищами железнодорожниками и пилить на перекладных назад, в Долгопрудный.

Поезд замедлил ход. Чернота за окном и едва различимые во тьме массивы деревьев и зданий сменились ярко освещённым перроном. «О! Платформа Лианозово. Почти что добрался – дальше у нас Марк, следующая Новодачная».

Двери со скрипом разъехались, на тамбурную площадку заскочил какой-то кадр лет двадцати. В понтовой кепочке, расхристанной ветровке и с неприятно оценивающим взглядом из-под блёклых бровей. Зыркнув по сторонам, местный кент (походка у него была вихляющая, с вывертом) заглянул в салон, покрутил головой и, убедившись, что внутри никого, повернулся к мне. С неприятной усмешечкой, поблёскивая железной фиксой на передних зубах.

– Закурить есть?

«Да уж, ничто не вечно под Луной. Только музыка». Сколько раз за тридцать с копейками лет слышал эту произнесённую с разной степени наглости фразу про «закурить не найдётся»? Раз сто, наверное. А результат? М-да, опять придётся учить дураков. Хорошо хоть они сюда толпой не ввалились – меньше возиться придётся.

– Не курю, – пожал я плечами, отрываясь от стены и изображая «лёгкий напряг».

– Чё это? Западло что ли с собой пачку-другую таскать?

– Зачем?

– А чтобы правильные пацаны не парились, ежели курево йок.

– Курить вредно, – заметил я «примирительно». – От курения зубы желтеют. А потом вываливаются. Особенно передние.

– Чё ты сказал?! Ты, чмо ушастое! – хмырь с фиксой надвинулся на меня и, ухватив своими грабалками за отворот пиджака, злобно прошипел в лицо. – Лопатник гони, сучонок!

Правую руку он держал на отлёте, на пальцах виднелся кастет, изготовленный, по всей видимости, из вентильного барашка.

«Господи! Вот идиот! Вместо того чтобы сразу ударить, он, видите ли, покрасоваться решил. Взять, типа, на понт, да ещё и получить удовольствие от процесса. Дебил, однозначно».

Конечно, можно было аккуратно завести собственный локоток на его полусогнутую ручонку и одним движением вывернуть её до хруста в суставах, но… Подобный способ показался мне слишком гуманным. Поскольку нехрен клиента жалеть, раз уж он сам нарывается. К тому же, ругается всякими там нехорошими словами, и из пасти у него разит отнюдь не лавандовым маслом…

Словно в «испуге» я сначала отпрянул от гопника, а затем, вцепившись обеими руками в чужую ветровку, выставив локти наружу и блокируя тем самым возможный удар кастетом, резко боднул его головой в нос, одновременно шарахнув каблуком по левой ступне. Со всей своей пролетарской ненавистью.

– У-ё-ё! – потерявший кепочку хмырь шатнулся назад, хватаясь рукой за сломанный шнобель. А после удара под дых вообще – сложился пополам и грузно осел на заплёванный пол вагонного тамбура. Звякнул упавший рядом «кастет».

Отбросив ногой железку, я шагнул к урке и пнул его в бок. Не с целью добить, а чисто из вредности. И ещё для острастки. Чтобы не думал, будто тут мёдом намазано и что процесс вразумления уже завершён.

– Ты на кого, сявка, пасть разеваешь? – сжав пальцами ухо «клиента», я сперва крутанул, а потом дёрнул его на себя, разворачивая башку уркагана кверху.

– И-и-ы-ы! – взвыл тот, даже не пытаясь вырваться, вращая выпученными с перепугу глазами.

– Гогу знаешь, козёл?

«Клиент» усиленно закивал.

– Ответ неправильный, – усмехнулся я, наступая ему на ладонь и вдавливая её каблуком в пол.

Вой хмыря тут же перешёл в визгливый скулж.

– Так я жду ответа на поставленный мною вопрос.

Цитата из «Ивана Васильевича» пришлась к месту. Урка перестал скулить и отчаянно замотал головой. Типа, знать не знаю, ведать не ведаю. «Ну да, и впрямь. Откуда тебе, дураку, знать, кто такой этот таинственный Гога?»

Гога, а точнее, Игорь Агафонович Бодачинский, был в нашем институте фигурой известной. И не просто известной – легендарной. Анекдотов про старшего преподавателя кафедры высшей математики ходило не меньше, чем про Чапаева или Штирлица, а любые его «публичные» выступления моментально раздёргивались на цитаты и афоризмы. Лично мне больше всего запомнилась его фраза про розги и дифференциальное исчисление:

«Я могу научить дифференцировать любого. Дайте только розги. Дайте мне розги, и вот этот… нет, лучше – этот, будет дифференцировать. И ещё руки ему свяжите. А потом руки развяжут, и он будет-будет-будет дифференцировать … Дифференцировать при должном терпении можно научить и зайца, а вот интегрированию зайца не выучишь – уши не те».

Гогу студенты, с одной стороны, боялись («на экзаменах – чистый монстр»), а, с другой, едва ли не боготворили, в деталях запоминая каждую встречу с этой незаурядной личностью. Приводя в пример, цитируя, пугая его именем ещё не въехавших в тему граждан…

– Значит, так, дурик. Если ты не знаешь, кто такой Гога, то лучше тебе этого и не знать, целее будешь, – «ласково» пояснил я, продолжая удерживать «клиента» за ухо. – И мой тебе совет. Как только услышишь про Гогу, сразу вали. Не дай бог, попадёшься ему – уроет нахрен. Понял?!

– О-ял, – просипел урка, судорожно сглатывая и тряся головой.

– Ну, вот и хорошо. Вот и ладненько.

Электричка остановилась, двери раскрылись, и я, взяв за шкирбан несостоявшегося гоп-стопщика, попросту вышвырнул его на перрон. Не удержавшись-таки от соблазна добавить хмырю малую толику ускорения. Добрым пинком по откляченной заднице. Для лучшего усвоения материала.

– Пшёл нах, скотина.

Через секунду туда же отправилась поддетая ногой кепка урода. «Кастет» улетел ещё дальше, в темнеющие за платформой кусты. Одинокий фонарь мигнул, словно бы на прощание, дёрнулись вагонные сцепки, и поезд, медленно набирая ход, покатил по стонущим рельсам.

«Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка – платформа Новодачная»…

Отходняк наступил секунд через двадцать. Дрожали руки, горело лицо… даже зубы стучали. «Адреналин, чтоб его». Увы, тело семнадцатилетнего пацана ещё не привыкло к таким передрягам. Впрочем, пройдёт всего-то лет десять, и подобные инциденты станут обыденностью. Как для меня, так и для всей страны. Вот только урки станут другими. Точнее, сами-то они по сути своей не изменятся. Просто арсенал у них будет другой. Вместо кастетов, ножей и дешёвых понтов – стволы, банковские счета и депутатская неприкосновенность…

«Не хочу!»

Внезапно пришедшая мысль ударила по мозгам словно обухом. «Не хочу, чтобы так было».

Пока поезд вновь не остановился, больше я ни о чём не думал.

На перрон вышел, будто сомнамбула, ничего не замечая вокруг. Молча спустился по ступеням с платформы. Дождался, когда электричка даст гудок и умчится дальше. Перешёл через пути. Двинулся по тропинке в сторону студенческого городка. Практически на автопилоте, неотрывно размышляя о прошлом, будущем и настоящем. О моём месте в каждом из этих времён. О цели в жизни. О том, кем был, кем есть и кем стану. И… сумею ли я хоть что-нибудь изменить. Здесь, в 82-м. По всему выходило, что да, сумею. Причём не только в своей судьбе (это как раз легче лёгкого), но и в жизни целой страны.

Возможно, то, что я сделаю, ничего не изменит. Или вообще сделать ничего не удастся, и всё закончится бессмысленным трепыханием бабочки, пытающейся погасить крыльями свет электрического фонаря. Однако даже если у меня ничего не получится, я всё равно должен, обязан попробовать. Хотя бы попытаться, а там – чем чёрт не шутит. А вдруг?! Не боги ведь горшки обжигают – люди…

Патетические размышления о смысле жизни были прерваны самым неожиданным образом – подвернувшейся под ноги банкой из-под растворимого кофе. Споткнувшись на ровном месте и чертыхнувшись с досадой, я собрался было наподдать по встретившемуся на дороге препятствию, но… Рассмотрев, что у банки внутри, почесал за ухом и задумался. Наполненную болтами и гайками ёмкость, видимо, обронил кто-то из «несунов» с одного из местных промышленных предприятий. Скорее всего, случайно – нёс что-то более «существенное», а метизные изделия были просто «попутным грузом».

Вынув из банки поблёскивающую металлом гаечку, взвесил е в ладони, примерился. «Хм, а ведь хорошо должно получиться, если к делу с умом подойти». Действительно, если метнуть этот снарядик с должной силой в какого-нибудь нехорошего джентльмена, эффект может выйти совсем неплохой. Особенно, если цели правильно определить. Нос, глаз, ухо, лоб, зубы. Можно ещё по рёбрам, если одежды немного. А ещё в пах, голень, колено… по пальцам на руках – тоже неслабо. Короче, травматическое оружие в чистом виде. Убить – не убьёт, но остановит железно. Или хотя бы заставит задуматься – стоит ли докапываться до клиента. Ведь в произошедшей в поезде драке мне, по большому счёту, несказанно повезло – гопник оказался один, без поддержки. Будь бандюков трое или четверо, так легко я бы от них не отделался. Всё могло бы закончиться гораздо печальнее. Почти как в известной песне БГ – главного гуру ленинградского рок-клуба 80-х:

А меня били-колотили во дороге во кустах,

Проломили мою голову в семнадцати местах.

«Что ж, выходит, надо ещё и над этим подумать. И очень серьёзно потренироваться».

Выбрав несколько подходящих по весу гаек (болты тут не слишком подходят – аэродинамика хуже, да и зацепиться они могут за что-нибудь в самый неподходящий момент), я сунул крепёжные элементы в карман и бодро зашагал по асфальтовой тропке к расположенному невдалеке общежитию. Продолжая насвистывать под нос припомнившуюся вдруг песенку:

Увы, недолго это тело будет жить на земле,

Недолго это тело будет жить на земле,

Спроси об этом всадника в белом седле,

Недолго это тело будет жить на земле…

* * *

В эту ночь сотрудник Управления «П» Михаил Дмитриевич Смирнов долго не мог заснуть, ворочаясь с боку на бок, припоминая детали сегодняшнего инцидента, приключившегося с ним в Институте Атомной Энергии им. И.В.Курчатова.

Отчёт о происшествии старший лейтенант уже написал и передал по инстанции. И, хотя, в принципе, ничего там особенного не произошло, назавтра Михаилу предстоял серьёзный разговор со своим непосредственным начальником и куратором майором Ходыревым. Тому, конечно, будет весьма интересно узнать из первых уст обо всем, что случилось. Причём, в подробностях, как мелких, так и не очень. Вот только стоит ли рассказывать обо всём?.. Например, о странной монетке, найденной на полу в помещении «разгромленного» архива. О металлическом кругляше диаметром двадцать два миллиметра, на одной стороне которого было выбито «2 РУБЛЯ», а на другой – «БАНК РОССИИ», двуглавый орёл, ещё раз «ДВА РУБЛЯ» и год выпуска – 1998.

«Наверное, пока не стоит, – решил Михаил уже далеко за полночь. – Сначала надо самому во всём разобраться…»

Глава 3

– Что по Курчатовскому?

– Обычным порядком, товарищ полковник. Работает межведомственная комиссия. Общее мнение – криминала там нет, просто стечение обстоятельств. Несчастный случай, по собственной неосторожности. Так что, скорее всего, через неделю дело переведут на административку.

– Хм, а по завлабу и стройке удалось что-нибудь интересное накопать?

– Строительная фирма чистая, до настоящего дня ни в каких махинациях не замечена. Договор с ними уже подписан, в ближайшее время приступают к работе в здании лаборатории.

– Да? С чего бы это такая оперативность?

– Местные очень сильно торопятся, товарищ полковник. Горит у них всё… Фигурально, конечно же.

– Понятно. А что завлаб?

– По нему тоже пока ничего интересного. До понедельника он в отгуле. То есть, появиться на рабочем месте должен сегодня.

– Хорошо. Давай тогда так, капитан. На плотный контакт выходить с ним пока не нужно, но… собери-ка ты о нём всего и побольше. Просвети его, короче, как следует.

– Вы имеете в виду…

– Да, именно это я и имею в виду. Не нравится мне чем-то этот товарищ. Судя по твоему отчету, что-то странное есть в его поведении… такое, м-м, не очень понятное. Я бы даже сказал, подозрительное. За рубеж он часто выезжает в последнее время, переписывается с тамошними, а тема у него…

– Обычная у него тема, товарищ полковник. Без грифа.

– Это ещё не показатель. Тут надо очень серьёзно во всем разобраться, так что… задачу понял?

– Понял. Разрешите идти?

– Иди.

Пятница. 31 августа 2012г.

– Ну что, мужики? Что делать-то будем?

Алексей Григорьевич Рыбников, генеральный директор ООО «Макстрой», обвёл взглядом двух своих заместителей, поднялся из-за стола и, дымя сигаретой, медленно прошёлся по кабинету.

– Что, что… Работать будем, что же ещё, – буркнул Владимир Иванович, зам по финансам.

Руководитель строительной фирмы вернулся на место, хмыкнул и, опустившись в кресло, нажал кнопку селектора.

– Надя, кофе нам повтори, пожалуйста.

Секунд через двадцать вошедшая в кабинет секретарша расставила перед присутствующими новые чашки с напитком, забрала старые и, смахнув со стола «виртуальную» пыль, удалилась в приёмную. Цокая шпильками по паркету, покачивая аппетитными бёдрами. Впрочем, на несомненные достоинства её фигуры никто внимания не обратил. Мысли троих мужчин текли в совершенно ином направлении.

– Как работать? – невесело усмехнулся директор. – Без Андрюхи-то у нас… сами понимаете, большие проблемы по технике.

– Алексей, давай не будем пока горячку пороть, – произнёс второй зам, отвечающий за «общие вопросы» и безопасность. – Договор подписан, деваться некуда. А Андрей… думаю, с ним будет всё в порядке.

– Да, я тоже так думаю, – поддержал его Владимир Иванович. – Недели две-три и…

– С авансом как? – перебил «финансиста» директор. – Уже отправили?

– Сегодня деньги пошли, в понедельник увидим. А за Андрея пока Валеру с Виталей поставим. Они ребята не дураки, справятся потихоньку.

Хозяин кабинета внимательно посмотрел на зама по безопасности:

– А ты, Михаил Дмитриевич, как считаешь? Справятся?

– Справятся. Тем более что Андрей с Кацнельсоном весь конструктив ещё по весне обговаривали. Так что общие намётки у нас есть.

– Хм, тут главное, чтобы Кацнельсон лишнего не начудил, я его знаю.

– Не начудит, – рассмеялся Михаил Дмитриевич. – А ежели что, поправим.

– Хотелось бы верить… Что у нас, кстати, с наличкой?

– Наличка, в лучшем случае, к четвергу, – развёл руками зам по финансам.

– Хреново, – констатировал Рыбников и затушил сигарету. – Ну что, мужики, будем скидываться?

– Будем… Семью надо поддержать…

Примерно через минуту директор собрал в стопку выложенные из карманов купюры, перетянул пачку резинкой и, глубоко вздохнув, поинтересовался:

– Ну, кто к Андрею поедет? Я конечно и сам могу, но лучше бы через недельку, когда наличка появится.

– Давайте я, – протянул руку к деньгам Михаил Дмитриевич. – Я всё равно собирался его супруге звонить, выяснять подробности, что и как. Надеюсь, сегодня она меня не пошлёт.

– Да уж, женщина она импульсивная, – покачал головой генеральный. – Её лишний раз лучше не дёргать. Особенно сейчас.

– Это точно.

На несколько секунд в помещении повисло молчание, затем Алексей отодвинул в сторону так и не тронутый кофе и, хлопнув рукой по столешнице, подвёл итог:

– Хорошо. Тогда ты, Володь, проследи за авансом, чтобы всё чики-чики, а ты, Миш, как с женой Андрея увидишься, сразу мне отзвонись. Лады?

– Лады… есть, – оба зама поднялись и двинулись на выход из кабинета.

Однако уже в дверях директор неожиданно остановил шедшего вторым «безопасника»:

– Миш, погоди.

Зам развернулся и вопросительно посмотрел на Рыбникова.

– Слушай, Миш, а ты бы не мог по своим каналам выяснить, что там на самом деле произошло в этой лаборатории?

– Вообще-то… я уже пробовал, но…

– Что но?

– Молчат коллеги. Только и узнал, что имя завлаба, с которым Андрей говорил перед тем как… ну, это самое.

– Ясно, – директор махнул рукой, давая понять, что всё, вопросов у него больше нет. – В общем, если накопаешь чего, позвони. Ага?

– Есть…

Выйдя в приёмную, Михаил Дмитриевич кивнул секретарше и, спрятав в карман записную книжку, направился по коридору, обдумывая по дороге план действий: как лучше организовать работу оставшихся без непосредственного начальника технических служб и как выполнить поручение генерального.

С Андреем Фоминым у вышедшего в запас подполковника ФСБ Михаила Смирнова отношения складывались почти дружеские. Ему и впрямь было жаль, что беда приключилась именно с Андреем. К тому же, обстоятельства произошедшего казались семь лет как уволившемуся из конторы «чекисту» весьма подозрительными. Вот так просто взял человек и впал в кому, без явных на то причин и видимых физических повреждений. Ни током его не ударило, ни излучению не подвергся… Впрочем, возможно, что бывшие коллеги Михаила Дмитриевича чего-то не договаривают и было там что-то ещё, известное пока только следствию. На этот счёт стоило расспросить заведующего лабораторией, присутствовавшего на месте происшествия и наверняка видевшего всю картину. Однако координаты свидетеля пока оставались тайной. В «открытом» доступе были лишь имя и должность. А ещё факт его личного знакомства с потерпевшим.

«Что ж, попробуем выяснить его данные через жену Андрея», – подбодрив себя этой нехитрой мыслью, Михаил Дмитриевич вошёл в кабинет и, вытащив из тумбочки ежедневник, раскрыл его на странице с литерой «Ф».

Спустя полминуты зам по безопасности пододвинул к себе стоящий на столе аппарат, снял трубку и, набрав нужный номер, застыл в ожидании.

– Алло. Я вас слушаю, – прозвучало в наушнике после нескольких длинных гудков.

– Жанна Викторовна?

– Да.

– Добрый день. Это Михаил Дмитриевич из «Макстроя». Я вам позавчера звонил, если помните…

Суббота. 1 сентября 2012г.

Дальше больничного вестибюля Михаила Дмитриевича не пустили. Не помогли ни предусмотрительно взятые с собой бахилы, ни мало отличающееся от реальных «корочек» пенсионное удостоверение сотрудника ФСБ, ни коробка конфет для медсестры, дежурившей около охраняющих вход «чоповцев».

Дама в белом халате была непреклонна:

– Только близкие родственники.

– Но, может…

– Нельзя.

Пришлось отойти в сторону и позвонить супруге Андрея.

Жанна спустилась из реанимации минут через десять. Пройдя мимо охранников и остановившись в шаге от двери, она обвела взглядом фойе, ища того, кто ещё вчера напросился на встречу.

– Смирнов Михаил Дмитриевич, – представился подполковник, приблизившись и показав удостоверение. – Здравствуйте, Жанна. Это я вам звонил.

– Я поняла, – устало ответила женщина, едва глянув в раскрытые «корочки». – О чём вы хотели поговорить?

– Простите, Жанна, но… давайте мы лучше отойдём вон туда, – указал Михаил Дмитриевич на свободный диван у стены. – Вы не волнуйтесь, это совсем ненадолго. Буквально пара минут. Хорошо?

– Хорошо, – кивнула Жанна. Заострившиеся черты лица и тёмные круги под глазами говорили о многом. Как минимум, о бессонной ночи, проведённой, скорее всего, прямо здесь, в Склифосовского.

– Мы ненадолго, – ещё раз повторил зам по безопасности, когда женщина присела на обтянутый дерматином диван и отрешённо посмотрела на подполковника.

Михаил Дмитриевич тоже сел, склонился над пристроенным в ногах портфелем, щёлкнул замком и, вытащив оттуда плотно набитый конверт, протянул его недоумевающей Жанне.

– Это вам. Берите, берите, не бойтесь. Мы это на фирме собрали.

Помедлив секунду-другую, женщина всё же взяла пакет и, видимо, не зная куда его деть, просто положила себе на колени. Глядя на это, Михаил Дмитриевич лишь тихо вздохнул, однако не стал ничего комментировать, ограничившись дежурным вопросом:

– Как там Андрей? Улучшения есть?

Жанна покачала головой:

– Нет. Всё так же. Врачи говорят, состояние стабильно-тяжёлое.

– А сами вы его видели?

– Только через окошко в двери. Внутрь меня не пускают.

– М-да, – подполковник вздохнул и, словно бы собираясь с мыслями, прикрыл на секунду глаза.

– Вы хотели спросить что-то насчёт работы Андрея? – догадалась Жанна.

– Ну… в общем-то да, вы правы. Хотел.

– Тогда спрашивайте, не тяните.

– Знаете, Жанна, тут дело такое, что… Короче, вы знакомы с неким Синицыным Александром Григорьевичем?

– С Шуриком что ли? – удивлённо проговорила женщина.

– Эээ… ну да, с Шуриком, – нашёлся Михаил Дмитриевич, с трудом подавив смешок. – Просто всё дело в том, что именно его работа, в некотором роде, послужила причиной того, что случилось в среду с Андреем. Так что, я думаю, Алекса… Шурик сумеет пролить свет на произошедшее. Прояснить, так сказать, ситуацию плюс – я очень на это надеюсь – поможет поставить на ноги вашего мужа.

После этих слов Жанна на некоторое время замерла, закусив губу и уставившись в одну точку, затем выхватила откуда-то телефон и принялась быстро листать список контактов.

– Не сто́ит, – остановил её подполковник. – Не стоит сейчас звонить Александру Григорьевичу.

Аккуратно вынув мобильник из рук женщины, он мельком глянул на набранный номер и нажал кнопку отбоя.

– Не стоит, – повторил Михаил Дмитриевич, вернув телефон. – Он вам всё равно сейчас ничего не ответит.

– Но…

– Я сам с ним поговорю. В понедельник.

– А он точно… сможет помочь? – Жанна с надеждой посмотрела на собеседника.

– Вы его давно знаете? – ответил тот вопросом на вопрос.

– Почти тридцать лет.

– Ровно тридцать?

– Двадцать семь. Почти столько же, сколько Андрея. Мы ведь с Андреем в 85-м году познакомились. Восемнадцатого числа, в сентябре.

– Какого-какого числа? – неожиданно заинтересовался Смирнов. Голос его при этом предательски дрогнул, но занятая собственными мыслями женщина ничего не заметила.

– Восемнадцатого сентября, – вздохнула она, поднявшись. – Мы этот день каждый год отмечаем.

– Понимаю, – тихо пробормотал Михаил Дмитриевич, вставая одновременно с ней. – Ну что же, спасибо вам, Жанна, что уделили мне время.

– Не за что, – пожала плечами женщина. – Надеюсь, вы сообщите мне о результатах встречи с Шурой Синицыным.

– Обязательно, – кивнул подполковник.

– Ну, тогда до свидания. Михаил…

– Дмитриевич.

– Буду ждать звонка, Михаил Дмитриевич, – ещё раз напомнила Жанна, после чего развернулась и через десять секунд скрылась за ведущей в больничный коридор дверью.

Проводив женщину взглядом, подполковник Смирнов снова сел на диван, откинулся на жёсткую спинку и перевёл дух.

Деньги супруге Андрея он передал. Телефон Синицына выяснил. Подозрений с её стороны, а заодно и со стороны гипотетических наблюдателей (что поделать – привычка) не вызвал. Единственное, что кольнуло… упомянутая в разговоре дата… 18 сентября 1985-го года…

Михаил Дмитриевич навсегда запомнил тот день.

Так же как Жанна с Андреем.

Вот только, в отличие от капитана Смирнова – для них он оказался счастливым…

18 сентября 1985г. Остров Кипр. Айя-Напа

Для любой женщины лишние двадцать минут – это почти ничего. Измаявшемуся в ожидании Михаилу оставалось лишь улыбнуться и помахать рукой вышедшей из-за пальм Анне. Девушка уже успела переодеться, сменив униформу отеля на короткие шорты, топик и легкомысленные сандалии в типичном греческом стиле, с многочисленными завязками и обтягивающими щиколотки ремешками. Впрочем, удивляться не стоило – всё-таки Анна была местной уроженкой, поэтому её облик вполне соответствовал здешним канонам. Правда, нос у девушки ни капельки не походил на «греческий». Не обычный для киприотов прямой и с горбинкой, а чуть вздёрнутый… почти рязанский, только без веснушек. Плюс глаза. Светло-серые, а не карие, как у большинства южных народов.

– Простите, Майк, что так долго, – Анна остановилась в шаге от «журналиста» и развела смущённо руками. – Думала, вы меня не дождётесь.

На взгляд Михаила, выглядела она потрясающе. Слегка запыхавшаяся, раскрасневшаяся от быстрой ходьбы, поправляющая сбившуюся от ветра причёску. «Видимо, и вправду спешила», – мысленно усмехнулся мужчина, с удовольствием разглядывая гречанку.

– Дурак был бы, если бы не дождался.

После этих слов девушка ещё больше смутилась. Михаил же, подняв с земли маленький камушек, запустил его в бьющееся о скалы море. «Эх, жалко, высоковато – блинчиков не получится».

– Ну что? Начнём осмотр достопримечательностей?

– Начнём, – рассмеялась Анна, оправляясь, наконец, от смущения и беря мужчину под заботливо выставленный вперёд локоть. – Прямо сейчас и начнём.

* * *

«Экскурсия» длилась почти три часа. Молодые люди даже не заметили, как дошли до края посёлка. Солнце уже скрылось за горизонтом, погрузившись в разом потемневшее море. Лишь едва угадываемая полоска от последнего блика ещё серебрилась в волнах.

Ноги у Михаила немного гудели, однако усталости он не чувствовал. Хотелось и дальше вот так брести и брести вдоль берега, слушая музыку волн и вечернего бриза, наслаждаясь покоем и близостью идущей рядом красавицы.

– Скажи, Майк, – девушка неожиданно остановилась и развернулась к задумавшемуся о чём-то мужчине. – А у тебя в роду случайно не было… эээ… русских?

– А… почему ты об этом спросила? – осторожно поинтересовался капитан Смирнов, стараясь казаться спокойным.

Полностью скрыть волнение не удалось.

– Нет-нет, ты не думай, я ни на что такое не намекаю, – торопливо ответила Анна, видимо, почувствовав напряжение в голосе спутника, но истолковав по-своему. – Извини, я не хотела обидеть.

– Да я и не обиделся вовсе, – улыбнулся разведчик. – Просто мне стало интересно, причём здесь русские.

– Правда?

– Правда-правда. Мне это действительно интересно.

– Да? Ну, хорошо. Просто… просто ты, Майк, очень похож на одного моего старого друга, – пояснила девушка, теребя спускающуюся до груди прядь волос, незнамо как выбившуюся из сложной причёски. – Почти как две капли и…

– Дай угадаю, – перебил её Михаил. – Этот твой друг – русский. Так?

– Не знаю.

– То есть?

– Я точно не знаю, но, кажется, да. Он был русским.

– Хм, а почему кажется? И почему был? Он что, умер?

Гречанка вздохнула.

– Его звали Митрос. Димитриос Руссос. Он был другом моего отца, а я считала его своим дядей, хотя, на самом деле, нашим родственником он не являлся. А ещё слова он иногда употреблял такие… особенные. Похожие я слышала, когда в Ларнаку или Лимасол заходило какое-нибудь советское судно и моряки сходили на берег.

– Ну, мало ли что можно услышать от моряков, – пожал плечами мужчина. – Сколько ни общался с ними, ругаются все одинаково. Вне зависимости от страны.

– Нет, он вовсе не ругался, – засмеялась девушка, перестав, наконец, наматывать на палец непослушную прядь. – Он говорил вполне обычные слова, некоторые я даже запомнила. Вот послушай… Пульемёт, глюпишка, чьорт побери, бардак…

Михаил с трудом удержал себя, чтобы не расхохотаться. Очень уж потешным получилось у Анны цитирование «дяди Митроса». «Да уж, действительно… полный бардак. И куда только смотрели местные контрики?»

– История нашей семьи всегда была связана с русскими, – продолжила девушка. – Впрочем, так же как и родовое имя. Шестьдесят лет назад моего деда спас один русский офицер. В 22-м году, при эвакуации из Смирны. Костас был тогда совсем маленьким. Родители потерялись, и если бы не…

– А как его звали?

– Кого? Деда? – удивилась гречанка. – Я ведь уже говорила. Костас. Он помнил только имя, а фамилию Смирниакис («малыш из Смирны») ему придумал тот русский.

– Да нет, я имею в виду не деда твоего, а того офицера из России.

– А, поняла. Мы его знали под именем Михалос Тавридис, хотя это конечно ненастоящее имя. Он был из тех русских, кто эмигрировал в Понтийскую Грецию из Крыма в ноябре 20-го. Ну, после той их гражданской с большевиками. Вот только, как выяснилось, попал из огня да в полымя. Опять на войну, только уже другую, с турками.

– Понятно. Не повезло мужику, – покачал головой Михаил. – А что с ним случилось потом?

– Они с моим дедом погибли на Крите, в 43-м. Во время карательной акции немцев в Вианносе и Като Сими. До последнего прикрывали отход к побережью отряда Бадуваса с беженцами. Там было много детей и женщин. И одним из спасённых был мой отец Никас Смирниадис.

– Что ж, они погибли героями, – Смирнов слегка наклонил голову, отдавая долг памяти павшим бойцам.

– Всё верно. Героями. И дядя Митрос был точно такой же. Он тоже спасал других и тоже погиб.

– Когда?

– В 74-м, 15 июля, когда в Никосии произошёл военный переворот. И если бы не он, мы бы сейчас не разговаривали.

– Мы?

– Да. Отец с дядей Митросом служили в охране архиепископа Макариоса. Я в тот день тоже оказалась в президентском дворце, совсем ещё девчонка. Они думали, что там безопаснее. Когда солдаты хунты стали стрелять, папа погиб одним из первых, а дядя Митрос… Он сумел вывести меня из дворца, а потом… заслонил от пули…

В глазах Анны блеснули слезы, и, не сумев совладать с собой, она отвернулась от спутника.

– А мама умерла ещё раньше. В 67-м, – добавила девушка секунд через пять, судорожно всхлипнув, поёжившись будто от холода.

– То есть… то есть, ты сейчас… совершенно одна?

Девушка молча кивнула, пряча заплаканное лицо, с трудом сдерживая прорывающееся наружу рыдание.

– Прости. Прости меня. Я не хотел.

Повинуясь какому-то неясному порыву, Михаил протянул руку и бережно погладил красавицу по вьющимся волосам. Анна отстраняться не стала. Наоборот, словно котёнок, чуть потерлась щекой о ладонь, а затем просто шагнула вперёд, прижимаясь к широкой груди застывшего рядом мужчины. Обхватывая его обеими руками, ничего и никого не стесняясь, тихонько вздрагивая под осторожными ласками неожиданно ставшего близким ей человека.

Они простояли так минуты две или три. Потом девушка подняла глаза и едва слышно проговорила:

– Мы почти пришли. Мой дом через дорогу.

– Я провожу, – так же тихо ответил Смирнов.

…Заснули они только под утро, вымотанные друг другом до полного изнеможения…

* * *

Солнечный луч, проникший в комнату через оконные ставни, коснулся век лежащего на кровати мужчины. Поморщившись и пробурчав что-то невнятное, Михаил разлепил глаза и, откинув тонкое одеяло, опустил ноги на каменный пол. Из приоткрытой двери веяло ароматом свежесваренного кофе и чего-то ещё, явно съедобного и бодрящего. Собственному организму капитан решил не противиться. Подобрав валяющуюся возле кровати одежду, натянул брюки, накинул рубаху. Ощупав карманы, убедился, что контейнер на месте, а обёрнутая вокруг него хитрая петелька не пострадала.

«Вот чёрт! Так можно и до паранойи дойти», – вполголоса чертыхнулся разведчик. Подозревать девушку в намеренном лицедействе ему не хотелось. В постели Анна оказалась чудо как хороша. Впрочем, и сам капитан вполне мог гордиться собой – выложился в эту ночь по полной программе, не смыкая глаз до утра, не оставляя свою красавицу ни на секунду. Так, что до сих пор был не в состоянии хотя бы мысленно отойти от произошедшего, вновь и вновь переживая самые сладостные моменты. Настолько волшебные, что… невозможно даже слов подобрать, чтобы описать всё как оно того стоило. А оно и впрямь… стоило. Особенно девушка. Идеал из сбывшихся снов, воплощённая в явь мечта, новорождённый вулкан, водопад неистовой страсти и трепетного целомудрия пополам с какой-то запредельной, абсолютно искренней нежностью.

«Что ж, наверное, это и есть то, что поэты называют любовью. Причём, с первого взгляда».

Конечно, можно было бы усомниться в истинности подобного вывода и списать всё на романтику южных ночей, быстро сходящую на нет с каждой пройденной морским или воздушным лайнером милей, но… Сам Михаил в своих чувствах нисколько не сомневался. Был уверен. Знал. И ни о чём не жалел.

Наскоро умывшись в расположенной рядом со спальней ванной, капитан тщательно вытер лицо и руки и, повесив на крючок розовое со слониками полотенце, быстро прошёл туда, откуда доносились дивные запахи. В небольшой, залитый полуденным солнцем дворик. Точнее, на примыкающую к дому кухню-веранду, прикрытую от палящих лучей увитой зеленью пе́рголой.

Анна стояла возле плиты и, тихо напевая, что-то помешивала на шкворчащей и брызжущей маслом сковороде. Одета девушка была совсем по-домашнему. В пышную цветастую юбку и вышитую «деревенскими» узорами блузку. Обувь отсутствовала. Так же, как и у Михаила, застывшего в дверном проёме, дожидающегося позволения сесть наконец за стол и приступить к трапезе.

– Завтракать будешь? – поинтересовалась «хозяйка», разворачиваясь к топчущемуся в дверях «гостю».

Повторять дважды ей не пришлось.

– Буду.

Изголодавшийся «военный журналист» споро переместился за покрытый скатертью стол и, плотоядно облизываясь, окинул жадным взглядом «поляну». От обилия блюд разбегались глаза, а нос буквально выворачивался наружу, желая ухватить все идущие от еды ароматы.

Уже привыкший за год с небольшим к по-европейски скупым завтракам из пары тостов с ложечкой джема, «разбавленных» яйцом всмятку или закостеневшим через час после выпечки круассаном, Михаил и представить себе не мог, что здесь, на задворках Европы, ещё живы традиции хлебосольства. «Бли-ин! Почти как у нас. Хоть Днепр, хоть Волгу возьми, хоть какую-нибудь Сырдарью или, скажем, Арагви».

Кое-что из того, что стояло на столе, было капитану знакомо. Например, овощной салат, который местные так и называли – салата́си. Или яичница с кусочками ветчины, помидорами и сладким перцем. Плюс политые мёдом оладьи лукма́дес, кисловатый соус дза́дзики-талату́ри из йогурта, чеснока и свежих огурцов и цуки́ни. А еще типичные для юга оливки, горький апельсиновый сироп, варёный картофель с петрушкой… Ну и конечно те самые тосты, на которые Михаил уже смотреть не мог, но которые заботливая хозяйка, видимо, помня о вкусовых пристрастиях англичан, всё-таки выложила на стол, не забыв тщательно прожарить их с обеих сторон, а потом подогреть.

К счастью, «приготовленными на гриле» оказались не только они.

– Это халу́ми, – пояснила Анна, перекладывая со сковороды на тарелку ломтики слоистого сыра с подрумяненной корочкой. – Тебе надо обязательно его попробовать. Очень вкусно, и силы восстанавливает.

– А это как называется? – проявил интерес «гость», указывая на большое блюдо с пышущими жаром мясными деликатесами.

– Мезе́. Что-то вроде «коктейля» из горячих закусок. Его надо есть «сига́-сига́», то есть, очень медленно, не торопясь, – отозвалась девушка, усаживаясь напротив мужчины. – Вот там с краю стифа́до. Это такой, м-м, гуляш из кролика с мелко нарезанным луком. А там кефте́дес – говяжьи тефтельки под острым соусом. Дальше афе́лия. Её готовят из тушёной свинины, выдерживаемой не менее пяти часов в красном вине и…

– Да как же ты всё успела? – перебил её Михаил, не в силах скрыть изумление. – В смысле, когда ты успела это всё приготовить?

– Ну, когда-когда… – пожала плечами гречанка. – Встала с утра пораньше, разогрела плиту, мясо в маринад положила. Свинину, кстати, ещё ночью пришлось выставлять…

– Ночью? Но мы же всю ночь… эээ…

– И что? – нахмурила брови Анна. – Что ж нам теперь, из-за такой ерунды без завтрака оставаться?

– Нет, – машинально брякнул Смирнов, представляясь самому себе не выучившим урок школьником.

– Вот видишь, – девушка сложила на груди руки и строго посмотрела на собеседника.

Однако уже через пару секунд не выдержала и звонко расхохоталась, откинувшись на спинку стула и захлопав в ладоши словно девчонка-подросток:

– Купился, купился, купился!

– То есть? – уставился на неё капитан.

– Ох, Майк, какой же ты у меня дурачок! – продолжила Анна, не переставая смеяться. – Ну сам посуди, как я могла за час-другой приготовить такую прорву еды?

– Откуда ж тогда это всё появилось?

– Из таверны, откуда ж ещё, – улыбнулась гречанка. – Я час назад позвонила старому Спиросу, и его племянник привёз сюда почти половину меню. Мне надо было всего лишь расставить и кое-что разогреть.

– Понятно, – вздохнул капитан, беря в руки вилку и нож. – «Да уж, разыграла она меня классно».

– Ты меня извини, – слегка виноватым голосом добавила девушка, будто подслушав мысли мужчины. – Ты казался таким серьёзным, что я просто не смогла удержаться.

– Угум, – кивнул тот, вовсю работая челюстями. Набитый едой рот не позволил ему ответить развёрнуто.

К тостам Михаил так и не притронулся, всецело сосредоточившись на мясных блюдах. В отличие от него, Анна почти ничего не ела. Лишь немного поковырялась вилкой в салате и проглотила пару оливок. А затем она просто поставила локти на стол и, опершись на кулаки подбородком, принялась наблюдать за поглощающим пищу «гостем». Её глаза буквально лучились какой-то непонятной радостью и едва ли не гордостью за СВОЕГО мужчину.

– Кто хорошо кушает, тот хорошо работает, – назидательно проговорила она, когда капитан, насытившись, отодвинул от себя пустую тарелку.

– Ох, ты ж, забыл, – неожиданно спохватился «Майкл», хлопнув себя по лбу. – Тебе же, наверное, на работу пора, а я тут сижу, разъедаюсь как барин.

– У меня два дня выходных, – быстро ответила Анна. – Хотя, ты прав. Мне через полчаса уходить, – и уже поднимаясь, добавила. – Если не трудно, положи, что не съел, в холодильник. Посуду только не мой, я потом сама приберусь.

Девушка ушла в дом, а Михаил, допив кофе и апельсиновый сок, переместил остатки еды в «спрятавшийся» за цветочными кадками холодильный шкаф и подошёл к стене, на которой в простеньких рамочках под стеклом висели несколько фотографий. На одной из них был запечатлён усатый мужчина в форме штабс-капитана русской Добровольческой армии времён Гражданской войны. «Видимо, тот самый Михалос Тавридис, – подумал разведчик. – Очень на моего деда похож. Тот, правда, воевал не за белых, а у Будённого в Первой Конной… Хм, неужели родственник?»

На другом фото, датированном 1970-м годом, он обнаружил архиепископа Макариоса в окружении местных жителей. Рядом с первым президентом Кипра стояла совсем юная девочка, в которой Михаил без труда узнал Анну – пока ещё нескладную девчушку с косичками, волшебным образом превратившуюся через какой-то десяток лет в писаную красавицу.

На следующем снимке красовались двое мужчин в пилотках, одетые в лёгкие военного покроя куртки и бриджи. В руках они держали бельгийские FAL – штурмовые винтовки калибра 7,62. «Тот, что слева, наверное, отец Анны, а правый, вероятнее всего, дядя Митрос… Блин! И впрямь вылитый я, только немного постарше…»

– А вот и я, – сообщила выпорхнувшая из дверей Анна. Домашнюю юбку и блузу она успела сменить на жёлто-красную «униформу», а на плече у неё висела небольшая холщовая сумка.

– Ты же говорила, у тебя выходной, – удивился Михаил, разглядывая гречанку.

– Ну да, выходной, – согласилась та. – Только платят мне в отеле немного, вот и приходится подрабатывать в экскурсионном бюро. Сегодня надо сопроводить одну группу в Тро́дос и Лефкару́, а вечером другую, на морскую прогулку от Ла́рнаки до Протара́са… Машину хочу купить, а денег пока не хватает, – пояснила она смущённо.

– Понятно, – протянул капитан Смирнов, мысленно обругав себя за несообразительность.

«Эх, дурак я дурак. Нажрал тут с утра фунтов на десять, как минимум, а еда-то ведь не казённая, да, к тому же, из ресторана». Вытащив из кармана бумажник, он выудил оттуда несколько купюр и… внезапно столкнулся с полыхающим яростью взглядом.

– Как ты можешь, Майк?! Так?! Неужели ты думаешь, что я… я…

Спустя секунду губы у Анны дрогнули, а в глазах проступили совсем не детские слезы. Отступив на пару шагов, она повернулась спиной к опростоволосившемуся «джентльмену» и прислонилась к поддерживающему навес столбу, даже не пытаясь скрывать обиду. Впрочем, Михаил и сам понял, какую глупость сморозил. «Господи! Какой я болван! Она же наверняка решила, что я хочу с ней за ночь расплатиться. Дебил конченый!»

Спрятав бумажник, капитан подошёл к девушке и, обняв за плечи, тихо прошептал на ухо:

– Ну, прости, прости, милая. Я идиот. Я же не знал, что…

Анна в ответ резко дёрнула плечом, видимо, желая сбросить руки мужчины, но… ничего у неё не вышло.

– Ну, хочешь я на колени встану? Да я что угодно для тебя сделаю, только…

– Что только? – девушка внезапно развернулась и посмотрела прямо в глаза Михаилу. – Что именно ты сделаешь?

– Всё, что в моих силах.

– Тогда… тогда пообещай мне, что никогда больше не будешь предлагать мне деньги.

– Нет, этого я обещать не могу, – покачал головой мужчина.

– Почему? – серьёзно спросила Анна.

– Потому что, когда ты станешь моей женой, я просто физически не смогу этого не делать.

Красавица на миг замерла, осмысливая сказанное, а затем…

Такого горячего поцелуя не было у них даже ночью…

* * *

– Ну вот, теперь я действительно опоздала, – слегка потянувшись, Анна оторвалась от скомканных простыней и начала собирать разбросанную по комнате «униформу».

– Ерунда, успеешь, – улыбнулся Михаил, упёршись локтем в подушку и наблюдая за одевающейся красавицей.

– Ты на мне дыру протрёшь, – рассмеялась та, заметив его «оценивающий» взгляд. – Лучше отвернись. У нас до свадьбы так смотреть не положено.

– А всё остальное?

– А остальное по-разному, как получится, – гречанка показала язык и, поправив причёску, подошла к зеркалу. – Господи, ну и вид! Как я в таком на улице покажусь?

– Неправда. Вид у тебя просто шикарный.

– Ты думаешь? – задумчиво пробормотала девушка, придирчиво разглядывая себя и оправляя помятую юбку.

Через пару секунд, удовлетворившись наконец своим внешним видом, она вдруг весело хмыкнула и лукаво посмотрела на жениха:

– Слушай, Майк, а давай я не пойду сейчас на работу. Позвоню подруге, попрошу заменить, она не откажется. А мы с тобой возьмём в аренду машину, съездим в Пафос, я тебе покажу камень, где родилась Афродита. А?

– Да нет. Наверно, не стоит, – покачал головой мужчина. – У меня ведь сегодня тоже дела. Так что… хотелось бы, но не получится.

– Жаль, – Анна забросила на плечо сумку и тихо вздохнула. – Ладно. Тогда давай так. Сегодня я вернусь поздно, ты мне тогда завтра с утра позвони где-нибудь в десять-одиннадцать. Хорошо?

– Хорошо, только…

– Номер на телефоне записан. Только ты обязательно позвони, а то я умру от тоски.

– Позвоню обязательно.

– Да, совсем забыла. Будешь уходить, дверь входную захлопни. О’кей?

– О’кей.

– Ну, я тогда побежала.

– Беги. Под машину только не попади.

– Теперь ни-за-что.

Девушка чмокнула Михаила в щёку и, ещё раз оглядев себя в зеркале, быстро вышла из спальни. Через десяток секунд на улице щёлкнул замок. Хлопнула, закрываясь, калитка.

«Какая же она всё-таки… славная».

Улыбнувшись собственным мыслям, Смирнов встал и прошёлся по дому, прикидывая, как поступить. Обратный билет с «открытой» датой до Мюнхена лежал в гостиничном номере. В принципе, можно было бы задержаться здесь ещё на денёк – контейнер с закладкой требовалось передать куратору из кёльнской резидентуры в течение ближайших трёх суток. Времени, по любому, хватало. И на то, чтобы встретиться завтра с Анной, и на то, чтобы без проблем довести до конца свой этап операции…

«Нет… Лететь надо сегодня. Дело есть дело. А она… Позвоню ей с утра, как договаривались. А уже потом, когда разберусь с делами, возьму отпуск на неделю и… Вот чёрт! Получается, будто я сбежал от неё. Прямо из-под венца. Поматросил и бросил… Стыдобища… Ладно, попробую ей по телефону как-нибудь всё объяснить. Надеюсь, поймёт. Короче, вернусь сюда, максимум, через неделю, и уж тогда…»

* * *

…Увы, вернуться на гостеприимный остров капитану Смирнову было не суждено. Ни через неделю, ни через месяц, ни через год. Он даже позвонить не сумел. Виной всему стало утреннее сообщение от «Deutsche Welle»: «Вчера, в 21:30 по центральноевропейскому времени, в акватории порта Ла́рнака столкнулись два круизных судна. Одно из них затонуло. По предварительным данным, в результате крушения погибли 11 человек…»

Под седьмым номером в списке жертв катастрофы числилась Анна Смирну, гражданка республики Кипр…

* * *

За последующие двадцать семь лет Михаил Дмитриевич так и не женился.

О своей личной драме он рассказал лишь однажды. В 2010-м году. Андрею Фомину. Во время празднования Дня Строителя, когда они на пару «уговорили» литровую бутыль «Чивас Ригаль» двенадцатилетней выдержки.

Глава 4

Понедельник. 30 августа 1982г.

– Привет!

Раскрыв глаза, я оторвал голову от подушки и посмотрел на разбудившего меня парня.

– Вставать пора, всё лучшее в жизни проспишь, – хохотнул мой будущий сосед по комнате, бросая на пол тяжёлый баул.

Ну да, всё верно. Хотя Олег Панакиви и сам был поспать не дурак, однако всех остальных будил без зазрения совести. Каждое утро он вставал ровно в 8:30, стандартно отрывал лист от газеты и, шаркая тапками, брёл в расположенный в коридоре санузел. Треск рвущейся газетной бумаги моментально убивал любой сон, воздействуя на уши как трель самого противного в мире будильника.

– Андрей, – хрипловато представился я, откинув одело и свесив с кровати ноги.

– Олег, – мой новый-старый приятель крепко пожал протянутую для приветствия руку. – Давно здесь?

– Вчера приехал.

– А я сегодня, – громогласно подтвердил очевидное собеседник. – Сам откуда?

– С севера, двести километров от Воркуты.

– Ууу! Печорский угольный бассейн. А я из Донбасса.

– Тоже, выходит… шахтёр?

– Не, из деревни. То есть, села.

– Какое-нибудь Привольное-Раздольное? – усмехнулся я, заранее зная ответ.

– Точно, из Раздольного, – удивился Олег. – Как угадал?

– Дык, люблю, знаешь ли, как Шерлок Холмс, всякие загадки разгадывать. Вот, например, вижу, что ты в футбол играешь.

– Ага, играю. А как ты…

– Походка у тебя соответствующая. А ещё, похоже, ты… ммм… из обрусевших греков.

– Ну, блин, ты даёшь! Опять попал, – приятель уселся на стул и с интересом уставился на меня. – У нас почти всё село греки. Ну, те, кого туда ещё при Екатерине завезли. Часть греко-татары, часть греко-эллины. Я, кстати, греко-эллин, так что не хухры-мухры, – сообщил он с плохо скрываемой гордостью и наклонился к баулу. – Ты это… жрать хочешь?

– А то! Только сначала умоюсь.

Прихватив мыльно-рыльные принадлежности, я прошёл в коридор, оставив Олега одного в комнате. А когда вернулся, на столе уже лежали домашние пирожки, яблоки и парочка смятых бутербродов с сыром и колбасой.

– Колбаса не протухла?

– Не. Не успела, – рассмеялся Олег. – Хреново только, что чайника нет.

– Отчего нет? Есть. На общей кухне с десяток стоит. Надо будет притырить один.

– Эт можно. Ещё бы плитку какую, холодильник там, телевизор.

Я ухмыльнулся.

– Ну, у тебя и запросы, брателло. Столько даже втроём не украсть.

– Значит, купим, – по-простецки откликнулся Панакиви. – Ты давай, ешь, не стесняйся. У меня тут ещё лимонад, так что запить есть чем.

Пирожки оказались вкусными. Один с малиной, два с картошкой, ещё столько же с луком и яйцом. Бутерброды и яблоки тоже были вполне ничего, так что слопали мы всю эту нехитрую снедь достаточно быстро, минут за пять, не отрываясь, «заполировав» твёрдую пищу бутылкой донецкого «Буратино».

– Фух, наелся, – выбравшись из-за стола, Олег ничтоже сумняшеся бухнулся прямо на кроватную сетку. – Теперь бы поспать. Самолёт в пять утра, ни черта выспаться не успел.

– Что? Прямо так и кемарить будешь, без простыни и матраса?

– Эээ, тут ты прав, без матраса фигово.

– Так сходи на первый этаж, к кастелянше. Она с десяти работает.

– Точно, – согласился приятель, посмотрев на часы. – Четверть одиннадцатого. Можно идти.

– Ты только поторопись, а то там наверняка уже очередь выстроилась. Из таких же неоматрасенных.

– Ладно, я тогда побегу. Ты как, ещё никуда не уходишь?

– Не знаю, – честно ответил я. – Может, и уйду куда, прогуляюсь.

– Ну, тогда, на всякий случай, пока. Думаю, ещё увидимся.

– Ха, куда же мы денемся с подводной-то лодки?

– Факт.

* * *

Когда Панакиви ушёл, я ещё минуту-другую посидел в одиночестве, а затем, быстро собравшись, двинулся вслед за ним. В смысле, на выход, а не за постельным бельём и матрасом, поскольку на ближайшую половину дня у меня имелись иные планы. Во-первых, постричься «по-уставному», во-вторых, разобраться с обувью, в-третьих… что именно «в-третьих», а также «в-четвёртых, пятых, седьмых», было пока не ясно, но с этим я предполагал разобраться по ходу, по ситуации.

В сравнении с вчерашним днём, погода на улице не изменилась. Все так же светило солнце, шелестели листвой деревья, чирикали воробьи. Разве что проезжающих мимо машин прибавилось (понедельник, как водится, день тяжёлый). Плюс студенты прохаживались по тротуарам уже не по одному-два, а по трое-четверо, выбираясь на свежий воздух из общежитий, тусуясь возле открывшейся наконец столовой, догуливая последние дни уходящего лета.

Перейдя дорогу, отделяющую учебные корпуса от жилых кварталов, я совершенно неожиданно для себя притормозил. «Остановил» меня обычный контейнер для мусора, расположенный в просматривающемся через забор дворике. Возле помойки ошивались пара дворняг и целая стая перепархивающих туда-сюда голубей.

Сунув руку в карман и нащупав запрятанные в нём гаечки, быстро прикинул: «Народу нема, цели в наличии, дистанция подходящая… Опробовать что ли своё… травматическое оружие?»

Прошмыгнув в калитку, я оглянулся по сторонам и прицелился в одну сизо-голубых птичек. Прицелился и… так и не бросил. Не смог себя пересилить. Просто рука не поднялась метнуть в живое существо стальной шестигранник. Тем более, в символ мира, да ещё с крылышками. Собаки тоже не слишком подходили в качестве мишеней для тренировки «стрельбы». Как-никак, друзья человека, пусть и кусачие временами. Разочарованно выдохнув, я уже собрался было покинуть импровизированный тир, но… шанс испытать «травматику» всё же представился.

С шумом захлопали крыльями голуби, с секундной задержкой залились лаем лохматые псины. Из кучи мусора молнией скользнула какая-то серая тень.

«Получи, тварь!»

«Поймавшая» гайку крыса резво подпрыгнула, вильнула голым хвостом, однако набок так и не завалилась. Чуть изменив направление движения, она быстро шмыгнула к подвальной стене и юркнула в небольшую отдушину. Оставив с носом как рванувших за ней собак, так и меня, хоть и попавшего в гадину, но требуемого результата, увы, не добившегося.

«М-да. Мелковато. Убойная сила не та. Придётся, видимо, поискать что-нибудь поувесистей. А жаль. Всё так хорошо начиналось».

Вытащив из кармана метизы, я хмыкнул и запулил их в контейнер. Без сожаления. Отложив решение проблемы на более поздние времена.

* * *

До парикмахерской я добрался минут за семь и ещё двадцать просидел в ожидании мастера, листая полугодовой давности журнал «Крокодил» и рассматривая развешанные на стенах фото «модельных» причёсок а-ля Бриджит Бардо и Барбара Брыльска. А когда кресло в мужском зале освободилось, с ходу огорошил парикмахершу привычным «запросом». Привычным в будущем, но здесь, безусловно, не слишком уместным:

– Двумя насадками, будьте любезны. Если можно, на шесть и на девять.

– Чего? – не поняла одетая в «фирменный» халат дама.

– Ээ… ну, типа, чтобы военная кафедра претензии не имела, – нашёлся я через пару секунд, мысленно чертыхнувшись. «Тьфу ты! Забыл, блин, где нахожусь».

Женщина презрительно фыркнула, затянула на шее умничающего клиента белую простыню и, включив машинку, зажужжала ей где-то в районе затылка. Моего, естественно. Едва ли не подчистую сбривая неопрятные патлы.

Со стрижкой представительница клана цирюльников, воспетых когда-то Моцартом и Бомарше, справилась быстро. Пощёлкав напоследок ножницами и аккуратно подровняв виски и совсем уж короткую чёлку. Что там было ровнять, я так и не понял. Однако дело есть дело, и раз положено по инструкции, значит, так тому и быть.

– Ну что, нормально? Поодеколонить не надо? – язвительно поинтересовалась парикмахерша, завершив процесс «ликвидации» шевелюры.

Из зеркала на меня смотрела моя же «оболваненная» физиономия.

«А что? Вроде неплохо. По крайней мере, стал на человека похож, а не на хиппующего из подворотни».

– Спасибо, не надо. Всё о’кей. Как в аптеке.

– С вас сорок копеек, – буркнула дама в халате, затем взяла в руки швабру-щётку и приступила к уборке рабочего места. В каждом её движении читалось стандартное: «Вас много, а я одна. А до конца смены, ох, ещё как далеко».

«Не будем мешать. Быстро расплатимся и на выход. Рабочий день ещё не закончился, клиентов много, а жизнь… Жизнь прекрасна и удивительна. Особенно, когда никуда не спешишь…» – с этими мыслями, довольный собой и своим новым прикидом, я оплатил стрижку и вышел на залитую солнцем улицу.

* * *

Следующей моей целью стал местный «Бермудский треугольник»: винно-водочный магазин, пункт приёма стеклотары и расположенный через дорогу от них кафетерий. В первом с одиннадцати до семи – продавали, во втором с тем же временным интервалом – принимали, а когда оба оказывались закрыты, для испытывающих нестерпимую жажду граждан гостеприимно распахивались двери третьего. Где, соответственно – разливали. Причём, не только кофе и чай, а кое-что и покрепче, градусов примерно до двадцати. Иногда даже на вынос. Но это – только для «постоянных» клиентов, ещё не попавших под бдительное милицейское око и потому не успевших пока вступить в порочащую их связь с городским вытрезвителем.

Нет-нет, лично я принимать на грудь сегодня не собирался. Хотя мог. Во-первых, потому что на часах уже пробило одиннадцать, а, во-вторых, вряд ли бы кто-нибудь стал проверять меня на предмет «исполнилось покупателю 18 лет» или, как говорится, «приходи, когда подрастешь». Тем более что парочка «синяков», топчущихся около входа в винный с поднятым вверх пальцем, смотрели на меня с тайной надеждой. Увы, пришлось их разочаровать – становиться «третьим» я даже не думал. То есть, выпить конечно хотелось, однако пределы моих мечтаний ограничивались исключительно соком и лимонадом. Их, как помнится, продавали в разлив именно в кафетерии, по какой-то общепитовской инструкции торгующем с утра сугубо в «щадящем» режиме – без портвейна, без вермута, сухого-креплёного и прочей всяческой бормотухи. А поскольку до вечера было ещё далеко, постольку изображать зашедшего в вертеп Лимонадного Джо17 мне не пришлось. Ограничился ролью мистера Фёста, вместо порции доброго виски заказавшего у бакенбардистого трактирщика стакан молока18. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что молоко в чистом виде в местном «салуне» не продавалось (только как один из ингредиентов), а командовал тут вовсе не страдающий раздвоением личности Гарри Мак-Кью – стойкой буфета заведовала моложавая дама весьма разбитной наружности.

Быстро «осчастливив» двоих мужичков кофе с молоком, дополненным парочкой бутербродов, и открыв тощему пареньку лет двенадцати бутылку «Дюшес», пышнотелая буфетчица с интересом глянула на меня:

– Ну что, красавчик, головка-то небось бо-бо?

– Чё это? – удивился я. Однако, почесав затылок и едва не уколовшись пальцами о короткий ёжик волос, понял причину вопроса. «Не иначе причёска ее смутила. Нормальные люди здесь просто так почти под ноль не стригутся. Тут вариантов два: либо в армию собираюсь, либо кошу под откинувшегося. В обоих случаях у подобного мне джентльмена воскресный вечер сухим не бывает. Так же как и утро понедельника без похмелья».

– Похмелиться хочешь? – продолжила тем временем раздатчица, подтвердив истинность сделанного мной вывода.

«Что ж, не будем её разочаровывать».

– А есть чем?

– Ну, портвейна предложить не могу, не время ещё, – хохотнула разбитная молодка. – Зато есть рассол. Восемьдесят пять за стакан, – добавила она чуть тише, прикрыв рот ладонью.

«Ого, маленький гешефт в цитадели развитого социализма!?»

Говорить вслух я это, конечно, не стал. Лишь слегка качнулся вперед и, многозначительно прищурившись, вполголоса произнес:

– Послушай, дорогуша. Видишь, у столика возле дверей мужик в пиджаке на часы смотрит?

Продавщица зыркнула в сторону двери и подозрительно быстро кивнула.

– Так вот, он мой куратор из школы милиции. Проводит практические занятия по линии БХСС. Объяснять, что это такое, надеюсь, не нужно?

В последней произнесённой мной фразе явственно звякнул металл. Дама прониклась. Моментально превратившись в стандартного «общепитовского робота»:

– Кофе, чай, лимонад, сок, пирожки, бутерброды?

– Два сока, будьте любезны. Томатный и сливовый.

– Двадцать две копейки, – поджав губы, буфетчица пододвинула к краю прилавка два гранёных стакана, заполненных: один – кроваво-красным, второй – сочно-бордовым (ага, прямо-таки натуральный «Дип Пёпл»). Сок, кстати, она наливала из высоких, установленных на металлической стойке стеклянных сосудов, напоминающих перевёрнутые конусы с краниками на вершинах.

«Давненько я таких не встречал. В смысле, там, у себя, в будущем».

Сливовый сок оказался отменным, как раз таким, каким он мне и запомнился по безмятежному детству и юности. А вот томатный, наоборот, разочаровал. Причём, сильно. То ли не слишком свежим он был, то ли добавок вкусовых ему не хватало (навроде глутамата натрия или аминоуксусной кислоты, более известных в будущем как Е621 и Е640), то ли… Впрочем, чуть поразмыслив, я всё-таки понял, чего не хватало этому культовому напитку всех советских, а потом и российских авиалиний – обыкновенной поваренной соли по 6 копеек за килограмм.

Соль в виде грязновато-серой субстанции с бурыми комками засохшей томатной пасты обнаружилась в стоящем на прилавке стакане. Рядом, в аналогичном стеклянном сосуде, заполненном мутной водой до самого верха, покоилась столовая ложка. Вся эта двухстаканная «композиция» никакого доверия у меня, конечно, не вызвала. В итоге пришлось довольствоваться малым и покинуть заведение советского общепита «несо́лоно хлебавши», оставив на «барном» столике недопитый бокал со «свежевыжатыми» отечественными помидорами.

Снова выйдя на воздух, я не спеша прошёлся по главной городской улице и уже через двести метров очутился перед входом в обувной магазин, так же, как и все прочие, расположенный здесь не в отдельном здании, а на первом этаже жилого дома. Весьма, кстати, симпатичного дома старой постройки из красного кирпича, украшенного лепными наличниками, са́ндриками, карнизом и тягами. На внутренние архитектурные изыски, в отличие от внешних, у строителей, по всей видимости, не хватило ни времени, ни сил, ни желания. Помещение магазина выглядело простецки: стандартное, окрашенное масляной краской, с выбеленным «под мел» потолком и кое-как выложенными плиткой полами. Торговый зал был условно разделён невысокой скамьёй на два отдела: «мужской» и «женский».

Ассортимент обуви, по крайней мере, той, что предназначалась для ног сильной половины человечества, тоже не слишком порадовал. Суконные ботинки «прощай, молодость», притулившиеся в углу валенки и калоши, резиновые сапоги цвета «любой на выбор, при условии, что этот цвет – чёрный», кирзачи в стиле «непобедимая и легендарная», фирменные кеды от «Красного Треугольника» и прочая, прочая, прочая…

Тем не менее, секунд через тридцать, разобравшись, где-что лежит, я усмотрел-таки кое-что подходящее. С виду вполне приличное, но – спрятанное за витринным стеклом.

«Ну да, всё правильно, нечего лапать выставочные образцы своими грязными пальцами. Даже несмотря на то, что это совсем не «Италия», не брэндовые изделия польских и югославских мастеров, не чешская «Цебо», а всего лишь продукция родных «Красной Зари», «Скорохода» и «Буревестника».

На подбор пары самых обычных туфель, поиски продавщицей нужного размера в подсобке, выписывание чека, стояние в кассу и получение оплаченного товара ушло минут сорок, не меньше. Работники советской торговли никуда не спешили, а на мои нервные гримасы и вялые просьбы немного поторопиться реагировали с лёгким презрением, регулярно отвлекаясь на менее взыскательных покупателей. Однако всё плохое когда-нибудь да заканчивается, и потому, потратив на шопинг двадцать рублей, литр пота и немалое количество «невосстанавливаемых» нервных клеток, я выбрался наконец-то на улицу, сжимая в руках шуршащую бумагой коробку (плевать, что «с бумагой в стране напряжёнка»: «Раз положено, значит, заворачивайте. Я подожду. И хрен с ним, со временем»).

Завернув за угол, пройдя через двор и отыскав относительно чистую лавочку, я сел, быстро распаковал покупку и, скинув свои уже изрядно поднадоевшие туфли на каблуках, принялся заново примерять только что приобретённую обувь. Вдумчиво, не торопясь, не обращая внимания на что-то клюющих в траве воробьёв и подбирающуюся к ним кошку.

На первый взгляд, обувка казалась удобной и в целом практичной: в подъёме не жмёт, не хлябает, подошва сплошная, не толстая и не тонкая, но при всём при том достаточно твёрдая («если вдарить такой под коленную чашечку какому-нибудь злодею, мало ему не покажется – факт»). А ещё ноги можно воткнуть в башмаки, даже шнурков не развязывая…

«Задники только чуток грубоватые – мозоли натру такие, что буду потом неделю хромать как подстреленная в круп лошадь».

Проблема с мозолями решилась просто и элегантно. От предусмотрительно положенного в карман пиджака рулончика лейкопластыря были оторваны две коротких полоски, которые я тут же прилепил себе на… э-э… фиг знает, как правильно обзываются эти части стопы – лодыжки, щиколотки, пятки или вообще, хм, «шпоры» – лично мне это по барабану. Главное, чтобы не тёрло. До тех самых пор, пока обувь наконец не разносится…

Закончив подгонку-примерку, я встал, притопнул парочку раз для верности, распугав тем самым и кошку, и воробьёв, а затем с чувством выполненного долга выбросил в урну не нужную мне больше коробку. Следом за ней в раскрытую пасть «пингвина» («Руки бы оторвать тому психу, что придумал этот «шедевр» садово-парковой архитектуры!») последовали старые «чоботы». Правда, без шнурков (мало ли что – вдруг пригодятся). В общем, задача-минимум на сегодня выполнена, можно со спокойной душой возвращаться назад. «На хаус», «домой», в общежитие.

Однако торопиться я всё же не стал – имелась ведь ещё и задача-максимум. Плюс неплохие шансы на реализацию моих «гениальных» задумок. Короче, раз уж пошёл по грибы да по ягоды, вернуться должен с полным лукошком. Таким, чтобы руки оттягивало. Как у обезьяны, до самых колен. Гы.

Для решения стоящих передо мною проблем уже по дороге в общагу заглянул сначала в хозяйственный, а потом в книжный.

В хозмаге приобрёл набор отвёрток, «английский» замок, стамеску, сапожный нож, напильник, свёрла на «6» и «4» пять штук (жаль, что не победитовые), молоток, пассатижи (на всякий пожарный – вдруг злыдню какому ногти понадобится оторвать, а инструмента под рукой нет как нет), горсть шурупов (не саморезы, конечно, но тоже прокатят) и ручную дрель наподобие коловорота, только чуток поудобнее – с шестерёнчатой передачей. Увы, нормальных перфораторов здесь днём с огнём не найдёшь, а закреплённая на фанерном стенде электрическая дрель Конаковского завода даже ценника не имела – типа, образец, «для членов профсоюза» и по предварительной записи. Болты и гайки тут тоже продавались с ограничениями – «калибр» не больше пяти миллиметров. «Что ж, понятно теперь, почему в кофейной банке обнаружились М6 и М8 – «несун» не дурак, тащит с родимого предприятия то, что в обычном магазине не сыщешь».

Хотелось, правда, ещё и шлямбур приобрести, но они начинались с диаметра 12мм, что на текущий момент было не совсем актуально. Лично мне требовался на 6, максимум, на 8. Зачем, спро́сите? А затем, чтобы дырки в кирпичной стене пробить-просверлить. Не насквозь, конечно, а лишь на длину дюбеля. Впрочем, привычных пластиковых дюбелей, которых в будущем на любом рынке как грязи, в этом времени, конечно же, не было. Ну, то есть, были, наверное, но явно не здесь, не в этом хозяйственном, а ехать прямо сейчас искать их по всей Москве мне как-то не улыбалось.

Дырки в стене были нужны для полки. Обыкновенной книжной полки, которую я купил спустя полчаса в книжном же магазине. Почему их продавали там, а не в мебельном, фиг знает. Тем не менее, факт есть факт, и никуда от него не денешься. Стоила, кстати, эта полка восемь рублей, но выглядела для своей цены вполне достойно. Без стекла, открытого типа, три оклеенных шпоном досочки со смещёнными по высоте угловыми держателями из нержавеющей (!!!) стали. Такая и в девяностых-двухтысячных смотрелась бы на стене не хуже произведённых в более поздние времена.

В итоге до общежития я добрался часам к трём, с разобранной и упакованной в бумагу полкой на правом плече (не слишком тяжёлой, но всё же) и с сумкой (почти авоськой), набитой скобяными изделиями и инструментом. Однако первое, что услышал, входя в комнату, было вовсе не «откуда такое богатство?», а:

– Пешка d5.

– Нельзя, там конь стоит, – лениво отозвались с другого конца помещения.

– Оп-па! Ты смотри. И вправду всё видит.

«Ага, нашего полку прибыло». Обогнув стоящий за дверью шкаф, я сгрузил на кровать покупки и повернулся к поднявшим головы «шахматистам»:

– Здоро́во, мужики. Чем балуетесь?

Парней в комнате обнаружилось сразу четверо.

Один из них, тот, кто играл «вслепую», сидел на стуле за шкафом и выковыривал сочные зёрна из разломленного на две половинки граната. Отправляя их одно за другим в рот, смакуя и жмурясь от удовольствия. Трое остальных сгрудились над шахматной доской, разложенной прямо на полу возле кровати Олега Панакиви.

– Да вот, в шахматишки поигрываем, трое на одного, – хохотнул невысокий крепыш с усами, почти «настоящими», но ещё не достигшими нужной степени густоты, полагающейся каждому уважающему себя мачо. Звали этого крепыша тоже Олегом, причём, так же как и моего соседа, Ивановичем по отчеству. Полностью – Олегом Ивановичем Денько. И родом он тоже был с Украины, только не восточной, а западной, из славного города Дрогобыча.

– И как успехи? – поинтересовался я, в принципе, уже зная ответ.

– Да-а, – обречённо махнул рукой второй из «любителей». – С Серёгой неинтересно. Он всё время выигрывает и даже вслепую не ловится. Я, кстати, Володя.

«Ну да, всё верно. Володя Шамрай. Штатный любитель незатейливого солдатского юмора, будущий банкир и завсегдатай ночных клубов первопрестольной». Самое смешное, что и он прибыл сюда с Украины. Правда, прожил там до поступления в институт всего полтора года, поскольку был сыном военного и в Овруч на ПМЖ19 их семья переехала откуда-то из Забайкалья, последнего места службы отца – вышедшего в 80-м в запас командира мотострелковой роты.

– Ну так, ещё бы, – гордо пояснил полноватый «мастер», вставая со стула, вытирая прямо о штаны испачканные гранатовым соком ладони. – Я же с Каспаровым в одной школе учился. Первый разряд по шахматам.

– Герц, – протянул он мне руку. – Сергей Рихардович.

– Как-как? Сергей Рихардо́вич? – рассмеялся я, припомнив, как над ним подшучивал его же земляк-приятель Вася Кригер из третьей группы. «М-да, шутка, конечно, дурацкая, но вот… не смог удержаться»

– Ри́хардович, – обиделся было перворазрядник из солнечного Азербайджана, однако под дружный, но незлобивый смех остальных не стал развивать тему, добавив сконфуженно. – Я из бакинских немцев. У меня прадед до революции по Волге пароходы гонял, купец первой гильдии.

– Ладно, извини. Это я так, пошутил, – хлопнул я его по плечу. – Немец так немец.

Примерно с минуту ещё мы «знакомились», обменивались информацией, кто откуда, потом ели плоды жаркого юга – гранаты, хурму, виноград, экзотическое для средней полосы фейхоа, а затем… затем мне пришлось попросту выгнать народ из комнаты (за исключением соседа, естественно), иначе сидели бы они тут до самого вечера:

– Так, мужики. Всё, шабаш. Сейчас я буду тут немножко шуметь и капельку бумкать. Так что, ежели пыль глотать не хотите, выметайтесь отсюда до вечера. Все дальнейшие посиделки на после ужина. Абгемахт?

– Натюрлих, – бодро ответили парни, глядя на выкладываемые на стол инструменты.

«Эх, хорошо, когда все всё понимают».

* * *

На врезание в дверь нового замка ушло минут сорок. Будь под рукой нормальная дрель, управился бы быстрее, а так… пришлось тупо крутить рукоятку, стирая ладони, добирая зазоры напильником и стамеской. Плюс шурупы оказались не слишком практичными – шлицы срывались, вынуждая выворачивать «испорченные» метизы плоскогубцами и менять их на другие такие же, только с нормальной головкой. Жаль, конечно, что в хозмаге не нашлось свёрл потоньше, хотя бы на троечку – работа пошла б веселее: высверлил бы отверстия под крепёж и вкрутил шурупчики в готовые гнезда без всяких проблем. Тем не менее, несмотря на трудности, с задачей я справился. Замок замыка́л, защёлка защёлкивалась, все четыре ключа с лёгким скрипом поворачивали флажок на цилиндре, запорный штырь почти без стука входил в ответную планку… Короче, всё функционировало как надо. Наполняя душу радостью от хорошо выполненной работы.

Впрочем, как выяснилось в дальнейшем, радость моя была преждевременной. Не в том смысле, что замок вдруг перестал открываться или дверь внезапно заклинило, а в том, что на следующий этап моей хозяйственно-бытовой деятельности (навеска полки) было потрачено аж три с лишним часа. Причём, бо́льшую часть времени заняла банальная пробивка отверстий. Восемь штук, минут примерно по двадцать на каждое. Сначала высверливание четвёркой, потом подбитие случайно найденным в коридоре гвоздём от строительного пистолета, невесть каким ветром занесённым под левый из умывальников. Хорошо хоть у этого гвоздя шайбы не оказалось, а то пришлось бы сшибать её молотком – та ещё работёнка, когда под рукой ни тисков, ни пилочки по металлу. Далее требовалось расширять готовое гнездо более толстым сверлом, вновь обливаясь потом, с остервенением вращая прикрученную к шестерне рукоять. Правда, парочку раз мне всё-таки повезло: попал в вертикальный шов между кирпичами, так что ни «пробойник», ни молоток не понадобились – ограничился дрелью.

В итоге, когда стена «украсилась» наконец полным набором отверстий, я лишь вздохнул, утёр со лба пот, смахнул рыжую пыль со стола и занялся дюбелями. Точнее, пробками. Деревянными. С ними поступил совсем просто: достал карандаш (цветной, потому что «круглый» и диаметра подходящего) и «распилил» его сапожным ножом («Эх, дурак я дурак. Заранее не подумал, надо было лобзик купить») на несколько чурбачков. Грифели, кстати, сами вывалились в процессе «распила» – для цветных карандашей это норма. Самопальные пробки даже обстругивать не пришлось – в гнёзда вошли как влитые – подбил молотком и всего делов. Дырки от грифелей тоже в жилу пошли: шурупы ввёртывались легко (графитовый порошок – смазка не хуже машинной).

В общем, усилия мои даром не пропали, упорный труд завершился, как и положено – полка с тремя разноуровневыми отделениями была надёжно «принайтована» к кирпичной стене, хрен оторвёшь. И, между прочим, смотрелась она весьма эстетично. Почти как в музее. Поблёскивая нержавеющими подкосами, радуя глаз, готовая сию же секунду заполниться тетрадями, книгами, канцелярскими принадлежностями и прочей нужной и ненужной в быту ерундой.

Мой «героический» труд на своё собственное благо, а заодно и на благо родимой общаги заценили обитатели всех четырёх комнат. И оба Олега Ивановича, и Володя Шамрай, и ещё двое новых соседей, почти незаметно для меня появившиеся в блоке за прошедшие с начала работы часы – Миша Желтов и Юра Шелестов. Первый – уроженец Чебоксар, второй – Краснодара. Больше всех мной «восторгался» Серёжа Герц, округляя глаза и забегая в комнату едва ли не после каждого «удачного» удара молотком по «пробойнику»:

– Ух ты! Класс! Ну, ты даёшь! Бли-и-ин!

Он был немного назойлив, но, в отличие от остальных, хотя бы не мешал разными дурацкими по сути вопросами и ценными советами и указаниями. Советчиков же в округе хватало. Особенно в этом деле преуспел чебоксарец Желтов. Изначально «отвязаться» от него я не успел – отсутствовал он здесь во время «шахматного турнира», поэтому пожелание «выметаться» не слышал.

– А это чё за фиговина? А это зачем? – спрашивал Михаил, трогая то свёрла, то дрель, то сапожный нож, то сделанные из карандаша чопики.

– Не, лучше сверлом бить, гвоздь погнётся, – давал он «вумный» совет, когда я в очередной раз, используя ненормативную лексику, вытягивал пассатижами застрявший в стене стерженёк.

В конце концов Олег Панакиви не выдержал и попросту выгнал его нафиг из комнаты со словами:

– Миха, не доводи до греха. Уйди.

– Олеж, да ты что? – тут же возмутился специалист по забиванию свёрлышек. – Я же как лучше хочу.

– Да ёрш твою медь! Хочешь как лучше, иди к себе, свою стенку долбай, а нашу не трогай. Всё, двигай отсель, не мешай человеку работать…

Остальные парни в основном интересовались, где я купил эту полку, что есть в местном хозяйственном и нельзя ли впоследствии воспользоваться дрелью, молотком и отвёртками. И насчёт замка все пришли к единому мнению: это штука хорошая, надо бы все двери в блоке снабдить новыми запорными механизмами. Я, собственно, ничего против этого не имел, инструментами пользоваться разрешил и честно ответил на все заданные вопросы – где, что, почём. Только от советов непрошеных отмахнулся. Типа, сами попробуйте, тогда и поговорим.

«Умнее» других оказался мой сосед по комнате. Под самый конец работы он куда-то ушел, а, когда вернулся, выставил на стол тарелку с тройной порцией варёных сосисок, присовокупив до кучи полстакана сметаны и пару пирожных.

– В буфете купил, – пояснил он. – Ты же проголодался небось, а в столовку уже не успеешь.

– Это точно. Не успею, – согласился я, успев к тому времени и умыться, и прибраться, и задуматься о хлебе насущном. Однако последнее не понадобилось – Олег Иванович «номер раз» уже обо всём позаботился.

Что ж, дураком он никогда не был и с людьми «работать» умел. Недаром хорошо поднялся в бизнесе в 90-е, да и на военных сборах после 5-го курса ему не зря выдали три лычки на «партизанский» погон и назначили взводным. Командир из него, кстати, вышел достойный. Своих в обиду никому не давал, большого начальника из себя не корчил, но и панибратства не допускал – дисциплину во взводе поддерживал.

Вот и сейчас, в процессе поглощения пищи, он лишь тонко намекнул, что было бы неплохо и над его столом подобную полку подвесить.

Хитрец, однако. Манипулятор почти. Самому ручками работать влом, но подыскать исполнителя-добровольца – святое дело. Впрочем, ладно. Мужик он нормальный, выёживаться не буду. Тем более что мне это всё на раз пописать – что самому «гвоздь в стенку воткнуть», что советом помочь хитромудрому «неумехе».

– Базара нет, помогу. Ты только сам не затягивай, а то, видишь, сколько «нахлебников» сразу нарисовалось. Инструмент заиграют и аллес.

– Базара… нет, – медленно повторил Олег, смакуя незнакомую фразу. – Ага, понятно.

«Тьфу ты, блин. Поаккуратнее надо с этими жаргонными словечками. Действительно, могут и не понять. Или воспримут неправильно. Хотя… Ладно, переживём как-нибудь. Главное, в основном деле не запалиться. Чёрт – он ведь в деталях скрывается».

Словом, вечернюю трапезу мы завершили вполне довольные друг другом.

А через час с небольшим подтянулись и остальные. То ли на запах сосисок пришли, то ли просто захотелось побазарить на сон грядущий о том, о сём. В «прошлой» жизни наша комната тоже ведь была неким центром отдельно взятой Вселенной – именно здесь чаще всего собирались на посиделки. Почему – фиг знает. Наверное, люди мы слишком хорошие… три раза ха-ха.

Разговоры ни о чём продлились едва ли не до полуночи. Сначала просто делились общими впечатлениями и вспоминали вступительные экзамены, кто на что сдал, потом травили байки за жизнь, затем плавно перешли на ба… пардон, на тему отношений между полами, далее… Далее появился ещё один прибывший на учёбу сосед. Валера Пшеничный, тощий и длинный как жердь парень из Красноярска. Жратвы он, к общему сожалению, с собой не принёс, зато притащил полбанки сахара и пачку дефицитнейшего индийского чая (ага, выращенного на обширных плантациях в паре лаптей к югу от Абакана). Под это дело быстренько скоммуниздили чайник из общей для всего этажа кухни, стаканы и чашки нашлись у каждого, заварку засыпали в большую эмалированную кружку… Короче, почаёвничали мы хорошо, однако расползтись после этого по комнатам не успели. Когда литровая банка с сахаром уже показала дно, а пустая пачка со слоном улетела в мусорную корзину, неугомонный Миша Желтов разглядел, наконец, висящую на спинке кровати гитару.

«М-да. Все-таки верно говорят, что иного энтузиаста дешевле пристрелить сразу – сэкономишь кучу времени и сил на борьбу с его вдохновением».

Мою боевую «Кремону» Миха терзал где-то минут двадцать. И хотя он, конечно, старался, получалось не слишком ахти. Правда, сам Желтов этого не замечал и потому продолжал мучить ни в чем не повинный инструмент, компенсируя умение петь и играть уверенностью в собственных силах и радикальной харизмой, ещё не тронутой рефлексиями среднего возраста. Короче, выходило всё почти как в анекдоте: «Если дует хороший музыкант – это регги, если плохой – хип-хоп. Причём, во втором случае, когда гению не хватает денег на девок и пиво, он уже не просто рэпер, а разочаровавшийся в жизни панк».

На панка, несмотря на всклокоченную шевелюру, Михаил был пока не похож, но в рэперы потихонечку скатывался. Внимать «трёхаккордным» бардовским песням большинству слушателей надоело довольно быстро. Оба Олега Ивановича начали громко переговариваться, не обращая внимания на доморощенного «шансонье», Валера с Серёгой пошли на кухню курить, Юра Шелестов принялся переобувать-перешнуровывать надетые прямо на босу ногу (у них на Кубани это обыденное явление) ботинки. Лишь один Володя Шамрай, с детства привыкший к дисциплине (положено по Уставу не отвлекаться – будем терпеть до приказа), да ещё я, ностальгирующий по былым временам, «наслаждались» вокально-аккомпаниаторскими страданиями «гитариста».

Впрочем, когда Ивановичи ненадолго примолкли, а курильщики вернулись, наконец, в комнату, я самым решительным образом отнял у Михи инструмент, чуть тронул колки, подстраивая гитару, и быстро прошёлся по струнам, привыкая к позабытым за тридцать лет наигрышам. Плюс демонстрируя всем остальным, что всё – шутки кончились, сейчас пойдёт самый что ни на есть рок-н-ролл.

Мужики моментально прониклись. Что было, в принципе, объяснимо. Я хоть и не профессионал-гитарист в полном смысле этого слова наподобие моего тёзки Сеговии или, на худой конец, Ричи Блэкмора, но и не лабух какой и кое-что вс же умею. Звуки, например, правильные извлекать из не самого худшего в этом времени инструмента. По крайней мере, парни сразу же разобрались, что… «Ага. Сейчас, кажется, что-то будет. Причём, новенькое. Что ж, поглядим-послушаем, заценим опять же».

Добившись внимания публики и дождавшись того момента, когда все семь пар глаз уставились исключительно на меня, я слегка прокашлялся, выдержал короткую паузу и…

Тёплое место, но улицы ждут

Отпечатков наших ног.

Звёздная пыль –

На сапогах.

Мягкое кресло, клетчатый плед,

Не нажатый вовремя курок.

Солнечный день –

В ослепительных снах…

Судя по восторженным взглядам и не менее восторженным возгласам, «Группу крови» слушатели приняли на ура. Тем более что сам исполнитель старался как можно точнее повторять все интонации Виктора Цоя из студийной записи конца восьмидесятых.

– Западные голоса? – понимающе хмыкнул Серёжа Герц, когда гитара, наконец, смолкла.

– Не, это не эмигранты. И не штатники. Явно чего-то нашенское, – возразил Олег Панакиви, опередив меня буквально на доли секунды. – Слыхал я вроде подобное. Совсем недавно. Типа, это… как его… Во! «Алюминиевые огурцы»! Цой и Рыба, кажись.

«Надо же, угадал. И не просто угадал, а вообще – в десятку. Первым же выстрелом».

– Точно. Цой, – подтвердил я догадку соседа. – Только без Рыбы. Рыбин там чисто на «подпевках» сидел, бренчал потихоньку.

– А ещё что-нибудь такого могёшь? – огорошили меня тут же вопросом, как бы намекая, что одной песней теперь уже не отделаешься. И это понятно. Пока запал не иссяк, шоу должно продолжаться.

– Ноу проблем, коллеги. Не только могём, но и мо́гем… Надо только припомнить чуток.

На «воспоминания» ушло секунд двадцать. Точнее, не на сами воспоминания как таковые, а на решение, что лучше всего исполнить конкретно здесь и сейчас. Такое, чтобы, с одной стороны, укладывалось в тему, а с другой – не слишком выбивалось из нынешнего канона. Чтобы и рыбку, как говорится, съесть, потрафив вкусам почтеннейшей публики, и при всём при том не подставиться.

В общем, подумал, прикинул и, тяжко вздохнув, вновь ударил по струнам добротного чешского инструмента:

Кардиограммы ночных фонарей,

Всхлипы сердечно-сосудистых грёз,

Рыбьи скелеты осенних берёз

В парандже развращённых восточных дождей…

Шевчуковская «Ни шагу назад» моим друзьям тоже понравилась. Как будто. Но – были нюансы.

– Это, типа, всё вокруг – жопа? – почесав затылок, поинтересовался Олег Иванович «номер два». – То есть, надо нажраться как следует и вперёд с балкона?

В ответ я лишь плечами пожал, ничего больше не комментируя. «Хм, реакция весьма показательная. Выходит… верной дорогой идёте, товарищи. И потому переходим на следующий уровень. Кто у нас там дальше на очереди? Кинчев что ли?..»

Экспериментатор движений вверх-вниз,

Идёт по улицам своих построек,

Он только что встал, он опрятен и чист,

Он прям, как параллель, и, как крепость, стоек…

В полной мере экспрессию этой песни мне выразить, конечно, не удалось. Однако ребятам хватило и малой доли – молчали они примерно минуту. А затем будущий банкир Володя Шамрай потянулся, зевнул и выразил общее мнение:

– Батя у меня всех умников обычно на хозработы ставил. Чтобы от забора и до обеда только с лопатами и экспериментировали.

– Эт-точно, – подтвердил «кубанский казак» Шелестов. – Без лопаты даже солнышко на турнике не покрутишь.

После всего сказанного мне оставалось лишь ухмыльнуться и опять перейти к музицированию. К четвёртому номеру вечерней программы:

В далёкой бухте Тимбукту

Есть дом у Сары Барабу,

Сара Барабу, Сара Барабу,

У неё корова Му…

Лёгкий, можно сказать, лёгонький «рокапопс» от бит-квартета «Секрет» парни восприняли благосклонно. Не восторгались, правда, но и не кривились ухмылками.

– Интересно, – резюмировал в итоге Миша Желтов. – А, кстати, Тимбукту – это где?

– В Африке, где же ещё, – хохотнул «щирый хохол» Шамрай, хлопая по плечу чебоксарца. – Только фигня это все. Во-первых, Тимбукту никакая не бухта, моря там нет. А, во-вторых, марабу обитают гораздо южнее.

«Молодец, – мысленно усмехнулся я. – Чётко разложил. Сразу видно, военная косточка. Да к тому же заклёпочник. Что ж, видимо, пора завершать выступление. Не ведутся парни на провокацию. И это есть хорошо. Впрочем, ещё не вечер, надо бы их напоследок приложить слегонца. Чем-нибудь эдаким, сугубо, гы-гы, интеллектуальным…»

В саду камней вновь распускаются розы.

Ветер любви пахнет, как горький миндаль.

У древних богов при взгляде на нас выступают слезы.

Я никак не пойму, как мне развязать твое кимоно – а жаль…

Я оказался прав. От опуса БГ про сакэ и ползущую по склону Фудзи улитку слушатели слегка прибалдели. В том плане, что никто до конца не понял, в чем смысл этого «просветляющего откровения».

– А кайсяку – это чего? – осторожно спросил Желтов после того, как «шедевр» уже отзвучал.

– Не чего, а кто и кого, – пояснил я, вешая гитару на спинку кровати. – Шибзик это, короче, такой. Который всех шашкой по шее. Японской.

– А-а-а, ну тогда понятно, для чего они там траву косят, как зайцы.

– Ага, – снова расхохотался Шамрай. – Япошки, они такие. Им вон, видишь, опосля глюков с кальмарами даже гейши без надобности. «В особой связи с овцой» обретаются, – процитировал он великого «аквариумного» гуру.

– А сакэ? – включился в обсуждение Валера Пшеничный.

– Что сакэ?

– Ну, сколько в нем градусов? А то по семьсот зараз – это как-то многовато выходит.

– Сакэ – это рисовое вино. Оборотов шестнадцать-двадцать, не больше.

– Всего-то? Как портвейн? – вытянулся лицом сибиряк.

– Точно. Как три семёрки.

– Э-э, слабаки, блин. А «три топорика» – это вещь! Мы вот, помнится, с пацанами…

– Да ладно врать-то, – встрял в разговор доселе молчавший Денько. – Портвейн он употреблял, как же. Вы там, в Сибири, одну только водку и хлещете. Батько рассказывал.

– Ну, водочку мы тоже уважаем. Как-то даже вьетнамскую пробовали. Вот она – да, забористая хреновина. Горло дерёт, как горсть крючков проглотил.

– А я больше ликёры люблю, – поддержал «благодатную» тему Олег Панакиви. – У меня старший брательник этой весной в Таллине был, такой классный ликёр привёз. «Вана Таллин» называется. Он лучше всего с пепси-колой идёт.

– Пепси-кола? У вас в деревне? – тут же усомнился Сережа Герц.

– У нас село, а не деревня, – изобразил оскорблённую невинность Олег. – Нам вообще много чего привозят. Колхоз-миллионер, не абы что.

– А, кстати, мужики. Не в курсе, где её тут можно купить?

– Где тут?

– Кого её?

– Ну, пепси-колу, в Москве.

– Её в Новороссийске делают, – гордо сообщил краснодарец Шелестов. – Пока досюда доедет, вся выдохнется.

– Нифига. В Москве всё есть. Как в Греции, – не согласился с ним мой сосед по комнате.

– Верно. В Москве эта хрень тоже имеется, – подтвердил я слова «первого» Олега Ивановича. – Найти её проблем нет.

– А где? Где? – моментально заинтересовались все остальные.

– Магазин «Байкал» на Ленинском. Там много ещё разной химии продаётся. Фанта, Байкал… Тархун зелёный.

– У-у-у, класс! А давайте завтра сгоняем туда, закупимся…

– Не, братцы-кролики, – остановил я раздухарившихся однокурсников. – Завтра нам студаки получать. Потом в библиотеку за книгами. Собрание опять же, распределение по группам. В общем, некогда будет.

Парни разочарованно выдохнули.

– Д-а-а, жалко, – пробормотал Мишка Желтов через пару секунд. – А, вообще, хорошо бы, если бы нас всех в одну группу. А? Мужики?

– Да так оно, скорее всего, и будет, – усмехнулся я, глядя ему прямо в глаза. – Недаром ведь нас в один блок поселили.

– Точно, – подумав, кивнул чебоксарец. Затем встал, потянулся и… – Ну что, наверное, спать пора? Вставать завтра рано придется.

Собравшиеся в комнате с ним, конечно же, согласились. На часах давно уже за полночь, а день сегодня и впрямь выдался длинный. Богатый на впечатления, суматошный, проведённый вдали от родного дома. В новой компании. Шумной и весёлой компании новоиспечённых студентов.

* * *

Окончательно парни утихомирились где-то через полчаса. Ну да, студенческая общага на казарму ничуть не похожа, команду «Отбой» здесь не подают, каждый сам распоряжается собственным временем.

Лично я придавил подушку только когда за стеной перестали переговариваться Юра с Серёгой. К тому моменту Олег Панакиви уже благополучно храпел, с головой укрывшись под одеялом в кровати напротив. Он, помнится, всегда отличался умением засыпать где угодно, когда угодно и при любом удобном случае. Причём, на отход ко сну соседу обычно хватало минуты. А уж если брал в руки английский словарик, то и вообще – секунды. Максимум, двух.

Я же, наоборот, такими выдающимися способностями не обладал, поэтому довольно долго ворочался, мысленно разбирая только что проведённый «психоисторический эксперимент». Немного циничный, но, тем не менее, весьма и весьма полезный. Нужный для понимания ситуации и планирования дальнейших действий.

Как и предполагалось, лучше всего мои будущие и нынешние друзья восприняли композицию группы «Кино». Ту самую, где борьба, напор, желание идти в бой и… «не остаться в этой траве». Ту, где ты один из многих, вступающих в новую старую битву, в общем строю, в составе чего-то большого, чего-то важного. Но при всём при этом четко осознающих, что лишь от тебя, от твоих собственных умений, от твоей личной удачи зависит итоговый результат и общая для всех победа. Короче, один за всех и все за одного. Древний как мир принцип. Старинное правило. Квинтэссенция любого сражения. Хоть с реальным врагом, хоть с ветряными мельницами.

И, как выяснилось, молодые ребята начала 80-х годов это прекрасно поняли. Поняли и оценили.

А вот всё остальное: и разрыв шаблонов от ДДТ, и холодное экспериментаторство от «Алисы», и веселушные фантазмы «Секрета», и интеллектуальный декаданс «Аквариума» – всё это обычные парни с периферии, ещё не «испорченные» фрондёрством обеих столиц, приняли если и не в штыки, то, по крайней мере, с недоумением. В общем, перефразируя того же Цоя, их сердца вовсе не требовали бессмысленных перемен и не стремились в иную, отличающуюся от привычного мира реальность.

То есть, с одной стороны, нынешняя молодёжь вовсе не собиралась топтаться на месте. Плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Смешон юный исследователь, не мечтающий получить Нобелевскую премию или, на худой конец, выбиться в маститые академики. Но, с другой стороны, никто не пытался ломать устои, рушить собственный дом и рвать в клочья опостылевшую обыденность. Врали, выходит, безбожно наши доморощенные провидцы-разоблачители насчёт того, что советское общество просто устало от «коммунизма», что люди сами, без всякой подсказки, жаждали коренной перестройки всего и вся, включая собственную память и собственные традиции. И что достаточно было одного лёгкого толчка, чтобы карточный домик рассыпался, похоронив под собой как прошлое, так и будущее великой страны.

Нифига подобного! Никто из «нормальных» граждан Страны Советов за десять лет до катастрофы об этом не помышлял. Даже представить себе такого не мог. И не собирался.

А вот отчего всё произошло так, как произошло, точного ответа, увы, не было. Пока не было. У подавляющего большинства доживших до девяностых-двухтысячных. В том числе у меня. Нынешнего.

Впрочем, искать ответ, полный и всеобъемлющий, я сейчас не пытался. Я лишь решал одну простенькую по сути задачу. Раз кто-то неведомый сумел поставить чудовищный эксперимент над всеми проживающими на одной шестой части суши, так почему бы и мне, ха-ха, чуток не поэкспериментировать. Например, проредить немножечко нынешнюю «элиту» Союза. Исправить, так сказать, досадное упущение органов, следящих за законностью и порядком в стране. «А что? Дело стоящее. Хотя и не простое. Совсем не простое».

Жаль только, что я здесь один такой «решительный» и «всезнающий».

А ещё меня напрягало то, что Шура Синицын так до сих пор и не прибыл в общагу из своего Нижнего-Горького.

Очень мне хотелось в его бесстыжие глаза посмотреть. Тем более что мысль шальная крутилась в дурной голове: «А вдруг он тоже… того? Такой же, как я, попаданец…»

* * *

В эту ночь, так же как в предыдущую, старший лейтенант Смирнов долго не мог заснуть. Хотя лёг он вроде бы рано, через час после программы «Время» и через два после того, как возвратился со службы в свою однокомнатную квартиру на седьмом этаже панельной новостройки в Ленино-Дачное. Ещё не «обросшую» мебелью и уютом холостяцкую конуру, всего лишь месяц назад выделенную родным ведомством перспективному («очень хотелось бы на это надеяться») молодому сотруднику.

Утренний разговор с майором Ходыревым прошёл как будто неплохо. Никаких взысканий, ни устных, ни письменных, от куратора не последовало. Впрочем, после обеда пришлось-таки по закону подлости почти сорок минут отдуваться в кабинете кадровика Управления. Подполковник Свиридяк был по обыкновению зануден и въедлив, как вышедший на покой прокурор. Все обстоятельства воскресного инцидента старлей повторил раз, наверное, двадцать, не меньше. И только после двадцать первого очередного, как под копирку, доклада ничуть не уставший от «беседы», но по-прежнему хмурый Степан Миронович соизволил, наконец, отпустить проштрафившегося с миром. Дежурно порекомендовав ему напоследок «не выносить сор избы» и о происшествии языком не трепать. Особенно в разговорах с «чужими» («нэ из нашего Управления»). Хотя это напутствие было безусловно лишним. Трепаться без прямого на то приказа старшего лейтенанта отучили еще в ВКШ 20 . Короче, история с «взорвавшимся» обогревателем закончилась для Михаила, в целом, терпимо, без не нужной никому нервотрёпки с расследованием и «занесением» в личное дело.

И, тем не менее, сон не шёл. Практически по той же причине, что и сутки назад. Из-за той самой двухрублёвой монетки неведомого происхождения. Которую теперь даже на исследование не отдашь. Поскольку нечего уже отдавать – исчезла монета, рассыпалась в тусклую пыль едва ли не на глазах старлея, когда он открывал тот ящик стола, где ещё утром покоился «артефакт». Немного странный, немного таинственный, но в нынешнем мире, увы, более не существующий…

Глава 5

– Ну, что нового по завлабу?

– Вчера, товарищ полковник, зафиксирован факт встречи объекта с одним из работников компании «Макстрой».

– Да?! И с кем же?

– С заместителем директора по безопасности. Он, оказалось, завлабу ещё в воскресенье звонил.

– А почему тогда встреча только вчера случилась, а не в понедельник?

– В понедельник объект на работу не вышел, сослался на недомогание, поэтому контакт состоялся в среду. А безопасник тот оказался нашим коллегой. Некий Смирнов Михаил Дмитриевич, 57-го года рождения, не женат, детей не имеет. Служить начал ещё при Союзе, сначала во Втором Главке, затем в Первом, потом опять перешёл в ВГУ. Далее – ФСК, ФСБ, уволился со службы в 2005-м.

– Хм, интересный товарищ. Надеюсь, их разговор записан?

– Увы, товарищ полковник. Основная часть беседы проходила в защищённом от прослушивания помещении. Плюс, сами ведь знаете, там требуется специальное разрешение. А чтобы дать делу официальный ход, нужны более веские основания.

– М-да. Напридумывают, мать их, законов – работать невозможно. Впрочем, наружное наблюдение, я думаю, организовать всё-таки стоит.

– Обоих пасём?

– Нет, только профессора. Безопасника пока трогать не надо – вполне может срисовать топтунов, шепнёт своим бывшим, те – руководству, замучаешься потом отписываться.

– Понятно.

– Да. И ещё. Придумай какой-нибудь обоснуй для прослушки.

– Диверсия? Сознательная порча оборудования? Передача сведений, составляющих Гостайну, лицам…

– Да какая разница!? Ты, главное, оформи всё как положено, чтобы крючкотворы судейские не придрались, а там… ну, короче, ты понял.

– Понял. Есть. Разрешите идти?

– Иди.

* * *

Спустя примерно минуту после того, как капитан Василевский закрыл за собой стилизованную под красное дерево дверь, полковник Свиридяк устало потянулся, встал и медленно прошёлся по кабинету. Не нравилась отчего-то Тарасу Степановичу ситуация, складывающаяся вокруг этого почти рядового случая, произошедшего неделю назад в Курчатовском Институте. К тому же фамилия нового фигуранта расследования показалась смутно знакомой. Кажется, именно её в своё время упоминал покойный отец, рассказывая об одном забавном происшествии, приключившемся в том же КИ в самом начале 80-х…

Среда. 5 сентября 2012г.

– Здравствуй, Руслан. Ну что, как тут у вас дела продвигаются?

– Доброго утречка, Михаил Дмитриевич. Завозимся помаленьку, – поприветствовал гостя прораб, вставая из-за накрытого листом фанеры стола.

– С допуском проблем не было? Списки все утвердили? – Смирнов бросил на стол борсетку и пожал протянутую Русланом руку.

– Всё нормально. Никого не вычеркнули, номера машин переписали, кран за забор впустили, так что работа идёт.

– Это хорошо, – резюмировал подполковник. – Сам-то объект где?

– Да рядом совсем. Направо, через дорогу.

– Который конкретно? Тот, что углом и с башенкой?

– Не, другой. Двухэтажный. Давайте я вас провожу, Михаил Дмитриевич.

– Не стоит, Руслан. Сам найду.

– Точно? А то я могу Василия Ивановича попросить. Он там уже всё облазил.

– Василий Иванович? Это который Бойко? Бригадир?

– Ну да, он.

– Понятно. Что ж, он мужик грамотный, но всё равно – лучше сам.

– Как скажете, Михаил Дмитриевич.

Выйдя из прорабской, замдиректора без проблем сориентировался на местности и скорым шагом направился к виднеющемуся за деревьями дому. Но чем ближе Смирнов подходил к старому кирпичному зданию, тем его всё больше и больше охватывало чувство какого-то дежавю. Будто он уже бывал здесь когда-то. Очень давно, едва ли не в прошлой жизни.

Причину своего неожиданного волнения Михаил Дмитриевич понял или, правильнее сказать, вспомнил, когда поднялся, наконец, на верхний этаж и очутился перед обитой обшарпанным дерматином дверью. «Ну да, и впрямь. Трудно забыть тот тридцатилетней давности случай с обогревателем. Как раз здесь всё и произошло. И комната та же самая, даже номер не изменился. Кабинет двадцать шесть… Хм, однако…»

Постучав для приличия и не дождавшись ответа, подполковник нажал потёртую временем ручку и переступил порожек.

– Добрый день. Не помешаю?

– Доброе утро, – хмуро отозвался на приветствие склонившийся над компьютерным столом человек в белом халате. В сторону вошедшего он даже не посмотрел, продолжая рыться в сваленных за монитором бумагах.

«А тут многое изменилось», – мысленно усмехнулся Смирнов, неторопливо осматриваясь и не спеша пока представляться недружелюбно встретившему его хозяину кабинета. В комнате, кстати, тот был не один. Двое молодых людей, чертыхаясь вполголоса, что-то прилаживали и прикручивали к какой-то технической установке, расположенной прямо в центре просторного помещения, облепленной проводами и трубками, опирающейся на сложную конструкцию из металлических стоек и рам. «М-да, в моё время кабинет был явно поменьше. Видимо, успели расширить. Или просто стеллажи с архивом убрали».

– Александр Григорьевич, я полагаю? – закончив осмотр и решив, что пора, обратился Михаил Дмитриевич к оторвавшемуся от бумаг гражданину в халате.

– Да, это я, – пригладил растрёпанную шевелюру Синицын. – А вы…

– Смирнов Михаил Дмитриевич, – представился подполковник. – Я вам звонил в воскресенье. Если не ошибаюсь, мы с вами договаривались как раз на сегодня в одиннадцать.

– Я помню, – буркнул доктор наук, указывая на ближайшее кресло с колёсиками. – Присаживайтесь, товарищ Смирнов.

Михаил Дмитриевич лишь хмыкнул, услышав это не слишком привычное в «бизнес-среде» обращение, однако садиться не стал, отодвинув офисный стул в сторону.

– А знаете, Александр Григорьевич… Может, мы сейчас прогуляемся? Воздухом свежим подышим, туда-сюда?

– Воздухом, говорите? – усмехнулся учёный, перехватив хоть и быстрый, но довольно красноречивый взгляд, брошенный собеседником на лаборантов, что возились с установленным на столе-верстаке оборудованием. – Ну что же, извольте.

Поднявшись, Синицын снял свой халат, аккуратно повесил его на спинку кресла и, подхватив портфель, двинулся на выход из кабинета.

На улицу, впрочем, мужчины так и не вышли.

Александр Григорьевич остановился возле соседней двери и, привстав на цыпочки, приложился нагрудным карманом к считывающему устройству. В серой коробочке что-то пискнуло, щёлкнул, открываясь, замок, стальное полотно дрогнуло и отворилось.

– Можете не волноваться. Здесь нам не помешают, – доктор наук вошёл в лишённую окон комнату, устроился за переговорным столом и указал на место напротив. – Итак. О чём вы со мной хотели поговорить, товарищ Смирнов?

Через пару секунд он насмешливо глянул на телефон, выложенный подполковником из борсетки, и добавил с интонацией уставшего от жизни философа:

– Не сто́ит. Помещение защищено от прослушивания, а под диктофон я никому и ничего говорить не буду.

Михаил Дмитриевич пожал плечами, демонстративно вынул из сотового аккумулятор и показал учёному свой «вездеход».

– Так вы, значит, тоже из этих? – скривился Синицын, рассмотрев на удостоверении звание собеседника. – Чего ж вам так неймётся? Ваши коллегии меня часа четыре мурыжили, все мозги высосали, а теперь, получается, всё по новой?

– Не путайте меня с действующими сотрудниками, – успокоил Смирнов набычившегося было учёного. – Я уже давно в запасе, и мой интерес в этом деле ограничивается исключительно проблемами Андрея Николаевича Фомина. В смысле, как вернуть его в нормальное состояние.

– А вы что, его адвокат? – язвительно поинтересовался Александр Григорьевич. – Или, может быть, личный доктор?

– Увы, – развёл руками Михаил Дмитриевич. – Всего лишь коллега по работе. А ещё, смею надеяться, друг.

– Друг?

– Да. Именно друг. Но если у вас по этому поводу есть сомнения, то могу напомнить, ну, скажем, Владивосток-87, пятерых небритых мужиков в костюмах Адама на городском пляже и ночь, проведённую в КПЗ21. Или, к примеру, телёнка, свалившегося в траншею для теплотрассы годом ранее в Ключевском районе Алтайского края.

Синицын задумчиво посмотрел на сидящего перед ним человека, видимо, ожидая чего-то ещё. Чего-то более существенного и более важного.

– М-да, вижу, что я вас не убедил. Пока, – покачал головой Смирнов, затем тоже задумался, припоминая рассказы Андрея о своих друзьях-приятелях студенческих лет. «Ага, вот это, кажется, подойдёт».

Михаил Дмитриевич прокашлялся и медленно, с расстановкой проговорил, выделяя каждое слово:

– Три кварка, товарищ Синицын. Три кварка для мастера Марка.

Узрев вытянувшееся лицо учёного, подполковник довольно прищурился.

– Вы знакомы с этой присказкой? – подался вперёд Синицын. – И с кварковой теорией строения фундаментальных частиц… тоже?

– Нет-нет, для меня это слишком сложно, – откинулся на стуле Смирнов, чувствуя, что лёд в отношениях начал, наконец, таять. – Просто мне Андрей когда-то об этом рассказывал. Ну и вас, конечно, упоминал как крупного специалиста по теории кварков.

– Ну да, ну да, всё верно, – пробарабанил пальцами по столу доктор наук. – Всё верно. Свободные кварки существуют прямо у нас перед носом. А мы… мы просто болваны. Да. Болваны. Напыщенные идиоты, решившие, что знаем о жизни всё. Придурки чухонские! Тупицы. Кретины. Гадатели, блин, на кофейной гуще…

Всё это он говорил фактически сам себе, уставившись в одну точку, не обращая никакого внимания на подполковника. Тем не менее, Михаил Дмитриевич дождался-таки окончания монолога и осторожно поинтересовался:

– Так что же здесь всё-таки произошло? И как это связано с Андреем и этими вашими кварками?

Синицын вздохнул, оправил ворот рубашки и устало посмотрел на ждущего ответа Смирнова:

– Вы считаете, в том, что случилось с Андреем, виноват я?

– Не знаю, – развёл руками Михаил Дмитриевич. – Может, и вы. Может, стечение обстоятельств. Может, что-то ещё. Но, в принципе, это сейчас не главное. Сейчас важно просто вернуть человека к жизни. А вот как и когда это будет сделано, я думаю, зависит только от вас. Хотя, возможно, я ошибаюсь, и вы тут совсем ни при чём.

Научный работник снова вздохнул.

– Дело всё в том, Михаил… – Синицын внезапно замялся, несколько раз моргнул и смущённо пожал плечами. – Надеюсь, вы мне простите это маленькое панибратство. Мы ведь сейчас, как бы это получше сказать… не то что бы в одной лодке, но, как минимум, гребём в одном направлении…

– Ерунда, – перебил его собеседник. – Панибратство меня не смущает. Продолжайте.

– Да, спасибо. Так вот, Михаил… Кстати, вы тоже можете называть меня просто: Александр или… э-э… Привык я, знаете ли, за столько-то лет. Долго работал в Англии, а там отчества не в ходу, так что…

Михаил Дмитриевич еле сдержался, чтобы не выругаться.

– Хорошо, Александр. Без вопросов. Буду вас звать именно так.

– Ага, понял. Продолжаю. Короче, всё дело в том, что Андрей не мог, никак не мог потерять сознание или как-то ещё пострадать от разряда или от воздействия излучения, или от потока заряженных частиц, или… В общем, этого не могло произойти ни при каких обстоятельствах.

– Но, тем не менее, это произошло, – жёстко резюмировал подполковник. – Осталось только выяснить, что конкретно и как именно.

– Да, вы правы. Осталось лишь выяснить, – подтвердил Синицын, после чего неожиданно замолчал, вновь уперев взгляд в одну точку, нахохлившись как воробей, улетев мыслями в ведомые лишь ему дали.

Молчал он примерно минуту. Затем встрепенулся, дёрнул щекой и, вздохнув в третий раз, начал рассказывать.

* * *

– … короче, мы оба сидели на одной линии, если считать третьей точкой камеру на торце ускорителя, с отклонением примерно шестая пи от оси. Он – метрах в полутора, я – в двух с половиной. Сидели, беседовали, пили чай. А потом я решил показать ему работу модели. В демо-режиме конечно, иначе пришлось бы потратить минут двадцать на разгон и прогрев, плюс с десяток обязательных, предписанных регламентом процедур. «Защита от дурака» у нас на уровне, не хуже, чем на настоящих реакторах. К тому же, мощности там совсем никакой – в электрон-вольтах не выше шестого порядка. Однако… хм, н-да… однако…

– Однако что-то пошло не так.

– Да. Всё пошло совершенно не так. То есть, сначала всё было как обычно. А потом я, – Синицын с досадой поморщился, – уронил свою чашку прямо на клавиатуру.

– Вследствие чего компьютер выдал неправильную команду, – попробовал догадаться Смирнов.

– Нет. Никаких неправильных команд не было и быть не могло, – покачал головой доктор наук. – Я лично восстановил по полностью или частично сохранившимся логам всю последовательность операндов и соответствующих им директив. Как реальных, так и гипотетических с вероятностью «почти наверное». Ошибка исключена. И дело тут вовсе не в чае и не в приборе.

– А в чём же тогда? – удивился Михаил Дмитриевич.

– Всё дело в Андрее, – развёл руками учёный. – Он и причина произошедшего, и следствие, и результат.

– В смысле? – не понял Смирнов, уставившись на Синицына.

– Ну… мне трудно сразу всё объяснить, не вдаваясь в детали, – протянул тот. – Для неподготовленного слушателя это сложно.

– А вы по-простому попробуйте. По-крестьянски, как для колхозников.

– Хм, для колхозников, – усмехнулся завлаб, трогая себя за ухо. – Хорошо. Тогда мы сейчас вот как поступим.

Открыв портфель, он вытащил оттуда бумажный лист, положил на стол и пристально посмотрел на Смирнова.

– Знаете, мне после того случая каждую ночь снятся какие-то странные сны. Словно я помолодел лет на тридцать и снова учусь в институте. Причём, всё, абсолютно всё, выглядит настолько ярким, будто это происходит на самом деле. А вчера приснилось ещё кое-что. Такое, что не смог удержаться и записал поутру всё, что приснилось. Основные, так сказать, тезисы. Вот, почитайте.

Синицын подтолкнул к собеседнику листок с напечатанным на принтере текстом и чуть виновато продолжил:

– Только не судите, пожалуйста, строго. У меня просто… эмм… есть одно хобби. Когда минутка свободная выдаётся, графоманствую понемногу. Сочиняю рассказики всякие, фантазии, мистику. Ну, в общем, и тут что-то вроде эссе наваял, типа, для души, под Стивена Хокинга22. Думал, так будет понятнее и живее, плюс какая-никакая, а тренировка.

Смущённо пожав плечами, он указал на лежащий перед собой лист.

Михаил Дмитриевич в ответ лишь хмыкнул и, взяв в руки «типа эссе», углубился в чтение.

* * *

«Подросток был ещё достаточно юным. Что значит какой-то десяток миллиардов оборотов маленькой зелёно-голубой планеты вокруг жёлтого карлика, затерянного на краю огромного скопления звёзд? Молодости присущ максимализм, и жизнь кажется бесконечной. Наступит ли конец всему или стрела времени будет вечно лететь сквозь пространство? Так ли это важно, когда знаешь, что триллионы твоих будущих реинкарнаций спят, закуклившись в коконах сингулярности. Они спят и видят сны, навеянные близостью друг друга и ощущением великой цели своего существования. Сталкиваясь между собой, они ощущают радость и симпатию, отвращение и ненависть, боль и гнев, великое счастье и странную тоску. Ощущают, но не осознают, ведь они ещё не родились.

…Своё рождение подросток помнил неплохо. Сначала возникло пространство. Вверх-вниз, вперёд-назад, влево-вправо: эти понятия были естественны для появившейся сущности. Однако пространство оказалось пустым. Можно было смотреть в любую сторону, переворачиваться в своей незримой колыбели, но суть от этого не менялась. Гораздо позже «разумные» назовут подобную ситуацию «инвариантностью пространственной чётности».

Это было скучно. И тогда ребёнок заполнил пространство структурой. Так появился вакуум. В каждой его необозримо малой точке рождались пары игрушек, возникали «мосты» и «кротовые норы» сложных конфигураций. Игрушки путешествовали по их поверхности, сталкивались друг с другом, соединяясь в ослепительной вспышке или разбегаясь в разные стороны. Каждая игрушка имела своего зеркального собрата. «Разумные» и этому нашли впоследствии объяснение в виде «закона о сохранении комбинированной чётности» или «СР-симметрии».

Впрочем, простые игры с кубиками любому ребёнку быстро надоедают. Исчезающие и появляющиеся частицы не помнили своё прошлое и не видели будущего, они жили лишь здесь и сейчас. В итоге ребёнок просто смахнул с незримого стола часть кубиков, оставив при этом их отражения. Симметрия нарушилась. Зато появилось время, и… детство кончилось.

Ребёнок-Вселенная рос, а жар, сжигающий его изнутри, постепенно сходил на нет. Первые кванты света разлетались в разные стороны, первое поколение лептонов начинало свой путь в пространстве и времени, реликтовые кварки замедляли свой бег и соединялись в новые невиданные ранее частицы. Рождались звезды и планеты, пульсары и квазары, возникали гигантские скопления материи, называемые галактиками. «Разумные» пытались отыскать «бозон Хиггса», несущий, как полагали они, всю информацию о прошлом и будущем. Наивные. Разве может какая-то частица с нулевым спином знать и помнить то, что ей знать не дано. «Частица бога». Ха-ха.

Подросток знал, что не все кварки нашли свой приют в неразрывном глюонном поле. Часть из них исчезла в бездонном чреве странных образований, поглощающих все и вся и заставляющих даже время приостанавливать свой бег. Пусть это было страшно и непонятно, зато весьма поучительно. И тогда юный мечтатель решил ограничить себя новыми законами. Зачем знать обо всём на свете, когда можно ввести понятие вероятности. Принцип соотношения неопределённостей – вот новый закон сохранения хрупкого мира. Теперь, пытаясь определить точное пространственно-временно́е положение любой частицы, можно никогда не узнать о её реальном состоянии. А это означает лишь то, что всё, обладающее массой-энергией, уже не сможет проникнуть за горизонт событий страшных «чёрных дыр», ведь вероятность такого события никогда не станет равной единице.

Но что делать с оставшимися свободными кварками?

Подросток нашёл решение, показавшееся ему оптимальным. Все свои знания и умения, всю свою память о прошлом он вложил в каждую из своих старых и любимых игрушек. А чтобы защитить их от превратностей неумолимой судьбы, ему пришлось окружить каждый кварк почти непреодолимым полем вероятностей, по-пиратски украденным у истинных правообладателей – кошмарных «черных дыр» его собственного мира. Нашлись и хранилища для кварковых коконов. Эти хранилища рождались и умирали, то принимая в себя частичку Вселенной, то выпуская её в свободное плавание, не осознавая при этом сути своей великой миссии.

Однако подросток не был бы подростком, если бы ему не хотелось время от времени пошалить, вспоминая беззаботное детство. А что если один раз позволить какому-нибудь кварку хотя бы на миг выйти за пределы своей колыбели? И что, интересно знать, произойдёт с хранилищем? Ну-ка, ну-ка, попробуем.

Вселенная на неуловимое мгновение прекратила своё безудержное расширение, стрела времени отскочила от незримого барьера назад, в предыдущее квантовое состояние, а затем вновь продолжила свой полёт.

Вот только одна ли это стрела или их уже две?

Да, две стрелы – это непорядок. Вот тебе и принцип неопределённости во всей своей красе.

Ну что ж, компенсируем дельту времени дельтой энергии.

Подросток мысленно потёр несуществующие руки одна о другую.

Законы, им же придуманные, соблюдены, так что расширяемся дальше.

А что хранилище? Надо же, какая точность? Впрочем, это не удивительно, ведь при такой неопределённости времени количество энергии, затрачиваемой на любое действие-отклик, – настолько мизерная величина, что кое-кому можно лишь позавидовать».

* * *

– Честно скажу, не понял, как минимум, половины, – хмыкнул Михаил Дмитриевич, отложив листок и подняв глаза на Синицына. – Но главное, кажется, уяснил. По-вашему выходит, что сознание Андрея унеслось куда-то фиг знает куда, а виноваты в этом какие-то свободные кварки и никому не известная сущность. Так?

Дождавшись кивка, подполковник сложил на груди руки и подытожил:

– На мой взгляд, фантастика в чистом виде.

– Верно, фантастика. Точнее, мистика, – согласился с ним оппонент. – Однако не всё, Михаил, измеряется одним здравым смыслом. Я ведь не просто так предложил вам эту свою фигню почитать. У меня и расчёты кое-какие имеются.

– Расчёты?

– Да, расчёты. Цифры, они, как известно, не врут. Тем более, когда подкрепляются экспериментом. Пусть даже и не совсем удачным.

– Намекаете на Андрея?

– Намекаю, куда деваться. «Свободный кварк» обрёл, наконец, свободу и пустился, как водится, во все тяжкие. То ли в ином времени, то ли в иной Вселенной.

– Параллельные миры и путешествия во времени? Что ж, в этих материях я разбираюсь не больше, чем свинья в апельсинах. А впрочем… – Смирнов ненадолго задумался, затем сунул руку в карман и выудил из него монетку двухрублёвого номинала. – Знаете, Александр, что это такое?

– Знаю, конечно, как не знать. У меня у самого в кошельке такие же водятся.

– Хм, ну раз знаете, тогда давайте и я вам поведаю одну весьма занимательную историю, приключившуюся со мной лет эдак тридцать назад, ещё во времена исторического материализма…

* * *

– …вот так оно всё и было. Жаль только, подтвердить я это ничем не могу. Пропала монетка, рассеялась как пыль на ветру, – закончив рассказ, Михаил Дмитриевич откинулся на спинку кресла и испытующе посмотрел на учёного. – Ну что? Как вам моя история?

Из ступора Синицын вышел секунд через двадцать. Резко вскочив, буквально отшвырнув в сторону офисный стул и принявшись едва ли не бегать по кабинету. Останавливаясь лишь затем, чтобы хоть чуть-чуть отдышаться, мотнуть головой и рубануть воздух ладонью.

– Чёрт! Чёрт! Чёрт! – выкрикнул он спустя пару минут, перестав, наконец, носиться по комнате. – Ну почему?! Почему вы мне раньше об этом не рассказали?!

– Дык, не спрашивали, – улыбнулся Смирнов. – А что до всех остальных, то… неохота мне, знаете ли, в психушку. На воле оно как-то лучше. Такие дела.

Учёный открыл было рот, собираясь, по всей видимости, резко ответить «чекисту», но вместо этого внезапно застыл в позе бронзового Ильича с поднятой вверх указующей и направляющей дланью. Впрочем, оцепенение продлилось недолго – спустя несколько ударов сердца завлаб опустил руку, медленно подошёл к столу и, подняв ранее отброшенный стул, степенно уселся напротив Смирнова.

– Вы совершенно правы, товарищ Смирнов, – ровно проговорил он, сложив по-ученически руки. – Психушка нам не нужна.

«Что же тогда нам нужно?» – на этот немой вопрос, ясно читаемый в глазах подполковника, Синицын ответил всё тем же спокойным тоном:

– Нам надо просто дождаться, когда мои студенты полностью восстановят разрушенный аппарат, а затем повторить эксперимент с учётом всех вновь выявленных обстоятельств.

– Хм, и кто же на этот раз станет подопытным кроликом? – усмехнулся Михаил Дмитриевич, глядя на визави.

– Либо я, либо вы, – пожал плечами доктор наук. – Других претендентов на это почётное звание я как-то не наблюдаю.

– Вы уверены? – приподнял бровь Смирнов.

– Ну, мы могли бы привезти сюда ещё и Андрея, но, согласитесь, это было бы не совсем комильфо. К тому же, наши правоохранительные органы вряд ли допустят экзерсисы подобного рода, не говоря уже об эскулапах.

– Да нет, я спрашиваю не о том, – перебил учёного подполковник.

– А о чём?

– Просто не совсем представляю, почему именно мы двое.

– А вы что, ещё ничего не поняли?

Михаил Дмитриевич развёл руками:

– Не понял. В теориях я не очень-то разбираюсь. Ну, то есть, я конечно готов поучаствовать в опытах, но…

– Ясно, – остановил его жестом Синицын. – Ну что же, попробую объяснить. Гипотеза заключается в том, что отвечающий за Андрея кварк, освободившись, оказался моментально притянут другим, аналогичным. И ни пространство, ни время не стали ему помехой. В квантовой хромодинамике всё происходит наоборот. Чем больше дистанция, тем сильнее взаимное притяжение частиц – есть у глюонного поля такая особенность. А поскольку тридцать лет назад в той же самой комнате произошло некое ломающее стереотипы событие (ваша рассыпавшаяся в прах монетка – это как подтверждение факта), постольку элементом взаимного притяжения стали вы, уважаемый Михаил. Вы и никто более. Вы ведь, надеюсь, испытываете к Андрею симпатию, да?

– Вообще-то у меня нормальная ориентация, – улыбнулся Смирнов.

– Да нет, я не об этом, – отмахнулся завлаб. – Если бы дело касалось женщины, а это, сами понимаете, уже не кварк, а его зеркальное отражение с другим знаком, то в этом случае Андрей давно бы уже вернулся: у мезонной пары кварк-антикварк слишком недолгая жизнь.

– А у двух мужиков что? Существенно дольше? – снова ухмыльнулся «чекист».

– Не у двух, Михаил, – поднял палец учёный. – У трёх. Третьим, видимо, оказался я. Недаром ведь мне сны эти дурацкие снятся. Короче говоря, три кварка, как в присказке. Ну, или три богатыря, если конечно вам по душе такое сравнение.

– Ага, значит, выходит, кого-то из нас надо просто подвергнуть некой… эээ… процедуре, и тогда всё восстановится в прежнем виде?

– Чёрт его знает, – Синицын потёр переносицу и ненадолго задумался. – И, тем не менее, надо пробовать. Попытка не пытка.

– Когда? – деловито поинтересовался Михаил Дмитриевич.

– Как только модель будет готова, и когда я кое-что посчитаю.

– То есть, мне пока ждать? Ждать звонка или…

– Или, – отрезал доктор наук. – Публичные слушания нам не нужны.

– Согласен. Тогда буду наведываться к вам время от времени. Два-три раза в неделю, но не чаще.

– Да. Так будет лучше всего, – подтвердил завлаб, протягивая для прощания руку…

Когда замдиректора строительной фирмы вышел на улицу, то только и смог, что покачать головой, удивляясь самому себе и своему решению принять участие в предложенной Синицыным авантюре. В чудеса Михаил Дмитриевич не верил, фантастику не читал, но сейчас… Сейчас он был готов ко всему. И к тому, чтобы поверить, наконец, в невозможное, и к тому, чтобы узреть это невозможное собственными глазами. Очевидное-невероятное. Фантастика, одним словом. Научная. Неожиданно оказавшаяся правдой. Самой что ни на есть настоящей…

Глава 6

Среда. 1 сентября 1982г.

«Тр-хр-трямс, – звук разрываемой на части газеты проник прямо под черепную коробку и буквально ввинтился в ещё не проснувшийся мозг.

«Тьфу ты, мать-перемать!»

Привыкнуть к этому «будильнику» было решительно невозможно. Оставалось только смириться. На три с лишним года, как минимум. Каждый день. Точнее, каждое утро. Ровно в половину девятого. Впрочем, если вставать немного пораньше, то всё становится не так уж и страшно. Однако просыпаться раньше не хочется. Спро́сите, почему не хочется? Да всё потому что лень-матушка. Студент, он ведь почти как солдат – пока спит, служба… пардон, учёба идет. Только лямку надо тянуть чуть подольше. Вместо двух лет – целых шесть. Но зато с правом досрочного дембеля. Три раза ха-ха…

Чертыхнувшись с досадой и проводив взглядом чапающего в санузел Олега («Блин, какой сон испортил: от заката до рассвета – одна сплошная эротика!»), я ещё примерно с минуту ворочался, заново пытаясь уснуть и досмотреть до конца «последнюю серию», но затем вспомнил, что сегодня у нас самое начало учебного года, а, значит, прогуливать ни к чему – не поймут-с. Тем более что первыми двумя парами, как гласило изученное ещё вчера и перенесённое в блокнот расписание, значились не какие-то там банальные лекции, а лабораторный практикум по общей физике, пропускать который себе дороже: не сдашь к концу года полный набор – к экзаменам не допустят. Так что хочешь, не хочешь, а встать придётся.

Пока чистил зубы, а потом сбривал с морды щетину, ещё не жёсткую (семнадцать лет всё же не сорок семь), но уже довольно колючую, мысли в голове потихонечку упорядочивались и раскладывали по полочкам все события предыдущего дня. Дня, на который возлагалось столько надежд, связанных, в первую очередь, с Шурой Синицыным.

Увы, надежды не оправдались. Шурик оказался просто Шуриком, обычным студентом, а вовсе не доктором наук и лауреатом престижных премий. Как выяснилось, в общежитие он прибыл ранним утром, где-то в районе полпятого, и тут же, не снимая одежды, завалился спать на халявный матрас, выцыганенный у кастелянши запасливым Володей Шамраем и брошенный на остававшуюся пока свободной кровать. В соседней комнате нашлись «лишние» подушка и одеяло (всегда удивлялся, откуда в «колхозе» появляются не учтённые администрацией вещи – видимо, прямо из воздуха материализуются, посредством квантовомеханической флуктуации метрического пространства). Не было только постельного белья. Однако его отсутствие новоприбывшему ничуть не мешало. Лёжа на животе, выпростав из-под одеяла голые пятки (слава богу, хоть обувь снять не забыл), изогнувшись дугой на продавленной едва не до пола кровати, гражданин Синицын бессовестно дрых, не обращая никакого внимания на окружающих.

Зайдя поутру к соседям напротив и обнаружив там будущее светило мировой и российской науки, мирно посапывающее в три дырочки и не озабоченное пока сложностями бытия, я конечно не удержался и, подобравшись к кровати, гаркнул ему в правое ухо:

– Батарея, подъём! Форма одежды номер два!

Оглушённый неожиданным рыком, Шурик буквально подпрыгнул на месте (ага, почти как Брюс Ли, из положения лёжа) и стукнулся головой о стенку. А затем, уже сидя в кровати в позе индийского йога, ошалело захлопал глазами, раскрыв рот, потирая затылок, изумлённо взирая на разбудившего его шутника. То есть, меня.

– Здорово, злыдень! – поприветствовал я его и, не давая опомниться, добавил для верности. – Три кварка для мастера Марка, синьор помидор. Велкам, сэр. С прибытием на грешную землю, амиго.

– Чего? – брякнул Шура, непонимающе уставившись на меня.

«Эх! Не прокатило. А жаль».

– Чего-чего… привет, говорю. Меня Андреем зовут.

– Петя… то есть, тьфу, Саша, – невпопад ответил Синицын, пожимая протянутую мной руку.

– Стало быть, Шурик, – хохотнул со своего места Володя Шамрай, с интересом наблюдающий за разыгрывающейся сценой. Что ж, ему, почти всю сознательную жизнь проведшему в гарнизонах, шутка моя явно понравилась.

– Ну да, можно и Шурик. Мне так даже привычнее, – подтвердил будущий доктор наук, окончательно просыпаясь. – Только орать-то зачем?

– Как зачем? Вставать пора, а не то проспишь всё самое интересное.

– Чего тут может быть интересного? – пробурчал Шурик, выуживая из-под подушки портфель и разглядывая его на предмет повреждений.

– Можно? – поинтересовался я, указывая глазами на кожаный «саквояж».

Синицын немного помедлил, но потом всё же передал мне портфель. Впрочем, весьма неохотно, с какой-то прямо-таки пугающей подозрительностью («что поделать – маньяк»):

– Только, пожалуйста, аккуратнее. Он ещё совсем новый.

– Не бои́сь, все будет чики-пуки, – ответствовал я, осторожно беря за края «хэндмэйдовское» изделие.

Последующая минута ушла у меня на то, чтобы оглядеть иноземное чудо со всех сторон, ощупать торцы, открыть, заглянуть внутрь, вдохнуть наполненный благородными ароматами воздух, потом аккуратно закрыть и, бережно погладив кожаную поверхность, вернуть портфель его заждавшемуся хозяину.

– Да-а-а. Вещь! Причём уникальная. Никогда таких не встречал, – похвалил я предмет Шуриных «воздыханий».

– А ты что, в галантереях хорошо разбираешься? – поинтересовался в ответ Синицын с деланно-безразличным видом.

– Почти как господин Бонасье. Жаль только, что ты у нас на Ришелье нифига не похож.

– Почему жаль? – удивился Шура.

– Потому что «галантерейщик и кардинал – это сила»! – процитировал я хорошо замаскировавшегося «майора Томина» из фильма про мушкетёров. Затем усмехнулся и, хлопнув по плечу своего старого-нового друга, быстро вышел из комнаты.

«Что ж, за неимением гербовой будем писать на… м-да… простая бумага для этого дела тоже не подойдёт. Сколько её не разглаживай…»

* * *

Общее собрание потока состоялось в КЗ23 Главного корпуса. Оно началось в десять ноль-ноль и завершилось ровно через сорок минут, тютелька в тютельку.

По старой доброй традиции всех впервые прибывших на учёбу поприветствовал ректор, академик Белоцерковский, толкнув короткую пятнадцатиминутную речь. Следом выступили ещё трое его не менее маститых коллег. Кстати, подавляющее большинство студентов встречали своего ректора всего два раза в жизни: первый раз – при поступлении, второй – на раздаче дипломов. Так что сейчас надо было срочно ловить момент и пользоваться уникальной возможностью лицезреть главное институтское начальство в живой ипостаси, а не в качестве подписи на документах.

Сами же документы – студенческие билеты и зачётные книжки – нам вручили чуть погодя, когда толпа первокурсников разошлась по аудиториям на факультетские «посиделки». Там новоиспечённых студиозусов приветствовали и поздравляли с началом учебного года фигуры калибром поменьше. Уже не ректоры и академики, а всякие там доктора-членкоры, деканы и прочие разные кандидаты с замдеканами вперемешку. Короче, те самые, которые «завсегда с народом».

Один из них, «заведующий» младшими курсами Георгий Михайлович Плохов, спустя десять лет будет моим рецензентом на диссере.

Вполне, кстати, достойный мужик оказался, хотя в институте все его жутко боялись. Видимо, из-за почти что «звериной» внешности, рыжей всклокоченной бороды и регулярных обходов общежития с изыманием недостойных советского студента «предметов». Таких как, например, не допитые до конца бутылки со спиртосодержащим продуктом или засидевшиеся в гостях девицы из «внешнего мира». За глаза товарища Плохова называли исключительно Жорой и радостно потирали руки, когда он не находил в комнатах вовремя перемещённый в укромные места «криминал»…

* * *

Заглянув в свеженький студбилет, прочитал номер группы. Двести семьдесят два. Ну да, всё правильно, всё как и было когда-то. Мои соседи по блоку, как и предполагалось, числились в той же «обойме». Плюс добавились ещё трое парней. Первый – местный товарищ Петя Лобанюк, попавший в институт, скорее всего, в результате каких-то подковёрных игр, а не собственными мозгами (вступительные экзамены он сдал на одни трояки), и в итоге отчисленный к середине второго курса за хроническую неуспеваемость. Второй – москвич Саша Бурцев, ставший впоследствии свидетелем на моей свадьбе. В девяностых-двухтысячных он выбился в солидные бизнесмены, но, как ни странно, так и не сумел лишиться «человеческого» в натуре. Третьим из «новеньких» был Дима Петров, уроженец подмосковной Дубны, тоже получивший место в общежитии. Причём в нашей с Олегом комнате.