Империя тишины

Благодарности

При слове «автор» в уме возникает образ сурового отшельника. Кто-то, возможно, представит себе дряхлого, почти слепого Мильтона, сгорбившегося над письменным столом при свете свечи. И хотя отшельничество – главная составляющая этой профессии, не стоит считать писателя совершенно одиноким человеком. Вот почему я с готовностью выделяю место, чтобы поблагодарить всех, кто помог мне довести этот труд до конца.

Было бы ошибкой не начать список с имен моих родителей – Пола и Пенни. Хотя я порой недостаточно ценил их помощь, они продолжали поддерживать меня, не обращая внимания на мой неблагодарный характер. Я действительно счастлив, что у меня такие родители, но и немного смущен. Отдельного упоминания заслуживают мои братья. Мы с Мэтью и Эндрю не всегда ладили, однако теперь подружились, и это невыразимо радует меня в последние годы. Если бы я начал перечислять всех родственников, которым должен выразить признательность, то мне пришлось бы опубликовать наше генеалогическое древо, поэтому здесь будет только короткий список. Спасибо дяде Джону, научившему меня разбираться в контрактах; Брайану, прочитавшему эту книгу раньше всех в семье; дяде Питу, снисходительно относившемуся к моим расспросам об искусстве и показавшему мне, что творческий человек может быть успешным; моей бабушке по материнской линии Деслан, купившей для меня книгу «Властелин Колец», которая вместе со «Звёздными Войнами» пробудила во мне желание рассказать эту историю. И всем остальным – за то, что они лучшая семья на свете, намного лучше, чем я на самом деле заслуживаю.

Было бы несправедливо, поблагодарив родных, ничего не сказать о моих друзьях – второй семье, которую я для себя выбрал, или же они выбрали меня (по не вполне понятным причинам). Как и с родственниками, мне повезло с ними больше, чем я заслуживаю. Спасибо Эрин Д., моему самому давнему другу и самому строгому критику; Мареку, истинному д’Артаньяну; Энтони, Джордану и Джо – всем троим братьям; Виктории, капитану бета-ридеров; спасибо Дженне за помощь и тяжелую работу на моем веб-сайте (и за многое-многое другое); Эрин Х. и Джексону; а еще Мэдисон и Кайлу за многолетнюю дружбу и поддержку. И Кристоферу-Маркусу, – от которого Тор Гибсон получил свое имя, – возможно, больше всего прочего за бесконечные обсуждения и разъяснения. Arete, друзья мои.

Отдельное спасибо моим учителям: Энн Суинни, Дайан Бакли, Крису Саттону и Никки Райту, поощрявшим мое увлечение литературой. Присцилле Чеппел, четыре года терпевшей меня в средней школе, когда я был особенно невыносим; доктору Джо Хоффману, привнесшему в историю ясность и взаимосвязи, о которых я даже представления не имел; и Крейгу Гохину, показавшему мне, что научная фантастика и фэнтези – это не только Герберт и Толкин. Доктору Марвину Ханту, Кэт Уоррен и Этте Барксдейл за то, что превратили колледж в место, достойное затраченных на него денег и времени. Особую благодарность нужно выразить Сэму Уиллеру, с чьей помощью я сумел представить, как именно человек может съесть солнце, а также разобрался с другими проблемами физики, значительно превосходящими способности обычного английского студента; и доктору Джону Кесселу, моему наставнику, за ответы на мои полные вопросов письма и совет отказаться от этого дурацкого рамочного повествования.

Я не могу не поблагодарить всех, кто участвовал в издании книги. Прежде всего, Бетси Уоллхейм и Шейлу Гилберт из DAW и, конечно, членов этой команды, в особенности моего редактора Кэти за ее интуицию и терпение при работе со мной. Спасибо Саре, моему первому редактору, а также Джиллиан Редферн и всем остальным из «Gollancz». Моим агентам Шоне Маккарти, Дэнни Бэрору и Хизер Бэрор-Шапиро за их потрясающую поддержку. Я и мечтать не мог о лучших агентах, честное слово. И наконец, спасибо Тони Вайскопфу и всем моим коллегам по «Baen» – и не только за то, что приняли меня на работу.

Спасибо вам.

Глава 1

Адриан

Свет.

Свет этого убитого солнца все еще обжигает меня. Я чувствую сквозь сжатые веки, как он сияет из прошлого, озаряя тот проклятый день всполохами неописуемого пожара. В нем есть что-то священное, словно это свет обители самого Бога, свет, испепеляющий миры, а заодно с ними и миллиарды жизней. Он всегда остается со мной, опаляя задворки моей памяти. Я не собираюсь ничего отрицать, оправдываться или извиняться за то, что сделал. Мне ли не знать, кто я такой.

Допустим, схоласты начали бы с самых истоков, с наших отдаленных предков – пилигримов, проторивших на слабых суденышках путь из системы Старой Земли к новым живым мирам. Но нет. Потребовалось бы больше бумаги и чернил, чем хозяева передали в мое распоряжение, да и не хватило бы даже моих, не сравнимых ни с чьими другими, запасов времени.

Тогда, наверное, мне следовало бы рассказать о войне? Начать с того, как из глубин космоса прорвались похожие на ледяные замки корабли расы сьельсинов? Но вы и сами можете найти военные хроники и ознакомиться с отчетами о потерях. Статистика. Документы совсем не помогут понять, какую цену мы заплатили. Разрушенные города, сожженные планеты. Бессчетное количество людей, вывезенных из родных миров, чтобы стать пищей и рабами этих бледных монстров. Целые роды, более древние, чем сама Империя, погибли в свете и пламени. Свидетельств этому нет числа, но их все равно недостаточно. Империя же изложила официальную версию, которая заканчивается моей казнью: Адриан Марло был повешен на глазах у всех миров.

Не сомневаюсь, что эта книга будет пылиться в архиве, где я ее оставлю, – одна из сотен миллионов на Колхиде. Забытая всеми. Возможно, оно и к лучшему. У нас и так с избытком тиранов, с избытком убийств и геноцида.

Но вдруг вы все-таки решите прочитать откровения того, кто прослыл ужасным чудовищем. Вы не позволите предать меня забвению, потому что захотите узнать, каково это – летать на самом невероятном корабле во Вселенной и вырывать сердце у звезды. Захотите ощутить жар двух сожженных цивилизаций и встретиться с драконом, демоном, что носит имя, данное мне отцом.

А значит, давайте отринем политику и строевые марши Империи. Отбросим и историю возникновения человечества в огне и пепле Старой Земли, и покрытое мраком неизвестности появление сьельсинов. Это давно записано на всех языках людского рода и подвластных ему рас. Начнем с того, рассказать о чем я имею полное право: с моего рождения.

Я был старшим сыном и наследником Алистера Марло, архонта префектуры Мейдуа, Линонского Мясника и лорда Обители Дьявола. Дворец из темного камня – не лучшее место для ребенка, но это был мой дом, где я рос среди логофетов и облаченных в доспехи пельтастов[1], служивших моему отцу. Только ему нужен был не ребенок, а наследник его ломтика Империи, продолжатель знатного рода. Отец назвал меня Адрианом – дал древнее имя, не имеющее никакого смысла, кроме памяти о тех героях, что носили его до меня. Имперское имя, подходящее для правителя и преемника.

Опасная штука – имя. Нечто вроде проклятия, обрекающее соответствовать ему, а может, скрытый шанс избежать предназначения. Я прожил долго, намного больше, чем способна предложить великим домам пэров генетическая терапия, и получил множество имен. Во время войны меня называли Адрианом Полусмертным и Адрианом Вечным. После войны – Пожирателем Солнца. Для несчастных обитателей Боросево я – мирмидонец Адр. Для джаддианцев – Эл Нероблис. Для сьельсинов – Оймн Белу и еще хуже того. Кем я только не был: солдатом и клерком, военачальником и пленным, колдуном и ученым, и чуть ли не рабом.

Но прежде чем стать всем оным, я был сыном.

Для моей матери это были поздние роды. Вместе с отцом она наблюдала со зрительских мест хирургического театра за тем, как меня достают из инкубатора. Схоласты, описывая мое рождение, утверждали, что во рту у малютки был полный набор зубов. Так всегда происходит пополнение в аристократических семьях: не подвергая мать неудобствам, под бдительным оком специалистов из Имперской Высокой коллегии, следящих за тем, чтобы генетические отклонения не обернулись дефектами у младенца и не испортили родовую кровь. Кроме того, традиционный способ деторождения требовал, чтобы мать делила ложе с отцом, чего ни он, ни она не намерены были делать. Как и многие другие нобили, мои родители заключили брак по политической необходимости.

Мать, как я позже выяснил, предпочитала проводить время с женщинами и редко посещала фамильный особняк, встречаясь с супругом лишь на официальных мероприятиях. Отец же полностью отдавался работе. Лорд Алистер Марло был не из тех, кто потакает собственным слабостям. Слабостей у него фактически не было. Его заботили только дела и доброе имя нашего дома.

К моменту моего рождения Крестовый поход бушевал уже три века, если вести отсчет со сражения против сьельсинов у Крессгарда. Но это случилось в двадцати тысячах световых лет от Империи, где Вуаль открывает проход к рукаву Наугольника. Когда отец с благими намерениями решил объяснить мне всю тяжесть положения, ситуация в целом была спокойной, за исключением того, что раз в десять лет среди плебеев проводился набор в Имперские легионы. От переднего края нас отделяли многие годы полета даже на самом быстром корабле. И, несмотря на тот факт, что сьельсины представляли собой наибольшую угрозу, с какой человечеству приходилось сталкиваться со времен гибели Старой Земли, все выглядело не так уж страшно.

Отец почти сразу передал меня на воспитание слугам, чего и следовало ожидать от такого человека. Всего через час после моего рождения он без колебаний вернулся к насущным проблемам, требующим слишком много внимания, чтобы отвлекаться еще и на сына. Мать возвратилась в дом своей матери, в привычное общество сестер и любовниц; как я уже говорил, ее не интересовал скучный семейный бизнес.

Этот бизнес был связан с ураном. Во владениях отца располагалось одно из самых обширных месторождений всего сектора, и наша семья из поколения в поколение занималась его разработкой. Деньги, которые отец получал от консорциума «Вонг-Хоппер» и Союза свободных торговцев, сделали его самым богатым человеком на Делосе, богаче даже наместницы императора – моей бабушки.

Мне было четыре года, когда родился Криспин. Мой младший брат сразу показал себя идеальным наследником, во всяком случае, по мнению отца. В два года он был таким же большим, как я в свои шесть, а в пять уже стал на голову выше меня. Эту разницу мне так и не удалось наверстать.

Я получил лучшее образование, какое только может быть у сына архонта. Наш кастелян сэр Феликс Мартин был моим наставником в умении сражаться на мечах, обращаться с поясом-щитом, плазменным пистолетом и копьем. Он тренировал меня, не позволяя предаваться праздности. От Элен, нашего мажордома, я усвоил представления об этикете – всех тонкостях, связанных с поклонами, приветствиями и публичными выступлениями. Я научился танцевать, ездить верхом, управлять лодкой и шаттлом. От Абиаты, старого капеллана, заботившегося в святилище о колокольне и алтаре, я перенял не только молитвы, но и скептицизм, поскольку даже священников одолевают сомнения. От его начальника, приора Святой Земной Капеллы, я узнал, как бороться с этими сомнениями, поскольку они ведут к ереси. И конечно, на меня повлияла мать, рассказывавшая всевозможные легенды: о Симеоне Красном, Сиде Артуре и Касии Сулье. Легенды о Кхарне Сагаре. Можете смеяться, но в них таится особая магия, которую нельзя не почувствовать.

А еще был Тор Гибсон – тот, кто преподал мне первые уроки и сделал меня таким, какой я есть. «Образованность – родная мать глупости, – говорил он. – Помни, что величайшее из знаний – это способность понять собственное невежество». Гибсон постоянно рассуждал в подобном духе. Он преподавал мне риторику, арифметику и историю. Объяснял биологию, механику, астрофизику и философию. Это он изучал со мной языки и привил любовь к слову. К десяти годам я владел мандарийским так же хорошо, как любой ребенок межзвездных корпораций, и мог читать огненные гимны Джадда, как истинный приверженец этой религии. Но самое важное: он рассказал мне о сьельсинах – кровожадной, хищнической расе, ставшей бичом пограничных миров нашей цивилизации. Он открыл для меня очарование ксенобитов и их культуры. И остается только надеяться, что учебники истории не проклянут его за это.

– Выглядишь вполне уверенно, – сказал Тор Гибсон, и его голос прозвучал как порыв сухого ветра в неподвижном воздухе тренировочного зала.

Я выполнял сложный комплекс упражнений на гибкость – медленно раскрутился из одной замысловатой позы и плавно заплелся в другую.

– Скоро придут сэр Феликс и Криспин, – ответил я. – Хочу подготовиться как следует.

Через маленькое арочное окно в каменной стене донесся крик морской птицы, приглушенный защитными экранами.

Старый схоласт с неизменно невозмутимым видом подошел ко мне, шаркая туфлями по мозаичной плитке. Хотя годы и согнули его спину, наставник все еще был выше меня, а грива седых волос и бакенбарды придавали ему некоторое сходство со львами из зверинца императорской наместницы. Его широкое лицо расплылось в улыбке.

– Хочешь посадить младшего мастера на задницу?

– Какую задницу? – усмехнулся я, касаясь в наклоне пальцев ног, и от напряжения мой голос слегка задрожал. – Которая у него между ушей?

Улыбка Гибсона погасла.

– Не стоит так говорить о своем брате.

Я пожал плечами, подтянул ремешок дуэльного колета, чтобы тот плотней прилегал к рубашке, и прошлепал босиком к стойке с учебным оружием. Оно дожидалось своего появления в кругу – огороженной, чуть приподнятой над полом деревянной площадке двадцати футов в поперечнике, предназначенной для тренировочных поединков.

– Гибсон, а потом у нас еще будут занятия? Не думаю, что мы здесь допоздна.

– Что? – переспросил он, наклонив голову, и подошел чуть ближе.

Это напомнило мне, что он не молод, хотя по-прежнему легко движется. Он не был молод уже тогда, когда орден назначил его наставником моего отца, чей возраст теперь приближался к тремстам стандартным годам.

Гибсон сложил лодочкой загрубелую ладонь и поднес ее к уху:

– Что ты сказал?

Обернувшись, я выпрямил спину, как меня учили. Со временем я должен быть стать архонтом этого старинного замка, а ораторское искусство всегда оставалось излюбленным оружием палатинов.

– Думаю, мы позанимаемся позже? – повторил я четче.

Он не забыл об уроках. Гибсон никогда ни о чем не забывал – и это качество можно было бы назвать удивительным даром, не будь оно основным требованием для ремесла схоласта. Его специально готовили, чтобы заменить греховные машины, запрещенные указом Святой Земной Капеллы, и он просто не был способен что-то забыть. Он покашлял в рукав изумрудного цвета и посмотрел на камеру-дрона, висевшую под сводчатым потолком.

– Да, Адриан, позже. Я надеялся переговорить с тобой без свидетелей.

Затупленная фехтовальная палка чуть не выскользнула из моей ладони.

– Сейчас?

– Да, пока не пришли твой брат с кастеляном.

Я поставил оружие на место, между рапирами и саблями, избавляя дрон от необходимости приглядывать за мной, поскольку прекрасно знал, что его оптика настроена на меня. Я был старшим сыном архонта и потому находился под такой же защитой – и наблюдением, – как сам отец. В Обители Дьявола были места, где действительно можно укрыться от всех, но не поблизости от тренировочного зала.

– Здесь?

– В клуатре, – сказал Гибсон и на мгновение смутился, посмотрев на мои босые ступни. – Ты без обуви?

Мои ноги не были ногами изнеженного нобиля. Они больше подошли бы крестьянину – у меня были такие грубые мозоли, что я заклеивал пластырем суставы больших пальцев, чтобы не содрать кожу.

– Сэр Феликс сказал, что ходить босиком – это хорошая тренировка.

– Неужели?

– Он объяснил, что так меньше шансов подвернуть лодыжку… – Я осекся, сообразив, что времени в обрез. – Наш разговор… нельзя подождать? Они скоро будут здесь.

– Так уж и быть, – покачал головой Гибсон, разглаживая короткими пальцами мантию и бронзовый пояс.

Рядом с ним я чувствовал себя оборванцем в своем тренировочном костюме, хотя, по правде говоря, его одежда была довольно скромной: обычный зеленый хлопок, но такого яркого оттенка, что казался живей самой листвы.

Старый схоласт хотел еще что-то сказать, но тут двойные двери со стуком распахнулись, и в зал вошел Криспин с волчьей ухмылкой на лице. Мы с братом были абсолютно не похожи: он высокий, а я низкорослый; он крепкого телосложения, а я тонкий, как тростинка; у него широкие скулы, а у меня узкие. Однако при всем этом наше родство нельзя было отрицать. Одинаковые черные как смоль волосы, мраморная кожа, нос с горбинкой, круто изогнутые брови и лиловые глаза. Совершенно очевидно, что мы оба были продуктом одной констелляции и наш геном создавался по одному и тому же шаблону. Палатинские дома – великие и не очень – прилагали неимоверные усилия, чтобы знающие люди могли определить принадлежность к тому или иному знатному дому по наследственным особенностям лица и строения тела с такой же легкостью, как по гербу на одежде или по цветам на знаменах.

Сразу же за Криспином вошел внушительный, как скала, кастелян сэр Феликс Мартин, одетый в кожаный дуэльный камзол с закатанными выше локтя рукавами.

– Ого! – заговорил он первым, подняв руку в перчатке. – Ты уже здесь?

Я вслед за Гибсоном шагнул им навстречу:

– Просто решил разогреться, сэр.

Кастелян, наклонив макушку, поскреб спутанную копну черных с проседью волос.

– Ну что ж, очень хорошо, – одобрил он и, заметив моего учителя, воскликнул: – Тор Гибсон! Странно видеть вас в такой час не в клуатре.

– Я искал Адриана.

– Он вам нужен? – уточнил рыцарь, заложив большие пальцы за ремень. – Мы должны заниматься.

Гибсон быстро покачал головой и согнулся в полупоклоне перед кастеляном:

– Я могу подождать.

С этими словами он вышел. Дверь закрылась за ним с приглушенным «бум», разлетевшимся по сводчатому залу. Криспин сразу спародировал походку ссутулившегося, подавшегося всем корпусом вперед Гибсона. Я свирепо посмотрел на него, и брат был настолько любезен, что изобразил на лице смущение, потирая ладонями угольно-черный ежик волос.

– Щиты на полную мощность? – спросил сэр Феликс и негромко, сухо хлопнул в ладоши. – Очень хорошо.

В легендах почти всегда героев обучает искусству боя какой-нибудь перегревшийся на солнце отшельник, доморощенный мистик, который заставляет учеников гоняться за кошками, чистить повозку или сочинять стихи. Говорят, что в Джадде мастера меча – маэсколы – тоже занимались всем этим, и могли пройти годы, прежде чем им разрешали просто прикоснуться к мечу. Но только не я. Мои занятия с Феликсом Мартином сводились к утомительной, бесконечной муштре. Много часов в день я проводил под его присмотром, обучаясь владеть своим телом. Никакой мистики, только долгие однообразные упражнения, пока атакующие и защитные приемы не станут такими же легкими и естественными, как дыхание. Среди палатинов Соларианской империи – как мужчин, так и женщин – умение владеть оружием считалось одним из главных достоинств не только потому, что многие стремились получить рыцарское звание или поступить на службу в Имперские легионы, но и потому, что дуэли были прекрасным клапаном, спускающим давление обычаев и предрассудков, которые в противном случае могли вскипеть настоящей вендеттой. Таким образом, от любого отпрыска любого знатного рода можно было ожидать, что рано или поздно он возьмется за оружие, чтобы защитить свою честь и честь своего дома.

– Знаешь, я задолжал тебе с прошлого раза, – сказал Криспин, когда мы закончили разминку и встали лицом к лицу посреди фехтовального круга.

Пухлые губы брата изогнулись в кривую ухмылку, благодаря которой он казался таким же тупым, как и его оружие.

– Тогда нападай первым, – усмехнулся я в ответ, надеясь, что выгляжу при этом не столь самодовольно.

Я поднял меч и принял оборонительную позицию, ожидая сигнала сэра Феликса. Снаружи донесся крик пролетавшей низко над замком птицы, от которого задрожали алюминиевые оконные панели, а волосы у меня на голове встали дыбом. Я коснулся рукой пряжки пояса и приготовился активировать энергетический щит. Брат повторил мое движение, положив меч плоской стороной себе на плечо.

– Криспин, что ты делаешь? – резко, будто щелчок кнута, прозвучал в тишине голос кастеляна.

– А что?

Как всякий хороший педагог, сэр Феликс решил подождать, пока воспитанник сам поймет свою ошибку. Этого так и не случилось, и он ударил Криспина тренировочным мечом. Мой брат вскрикнул и уставился на учителя.

– Если ты, мальчик, вот так положишь себе на плечо не этот меч, а настоящий, из высшей материи, то останешься без руки, – строго сказал кастелян. – Держи лезвие подальше от себя. Сколько можно повторять?

Я подправил свою защиту.

– Из высшей материи… я этого не забуду, – смущенно ответил Криспин.

Он сказал правду. Мой брат вовсе не был дураком. Но для человека, которому предсказывали громкую славу, ему недоставало серьезности.

– А теперь послушайте меня оба, – рявкнул Феликс, пресекая речь Криспина. – Ваш отец отдаст меня катарам, если я не сделаю из вас первоклассных бойцов. Вы дьявольски способные ребята, но «способный» еще не означает, что от вас будет толк в настоящей схватке. Тебе, Криспин, нужно подтянуть технику. При каждом движении ты открываешься для ответного удара. А ты… – он показал тренировочным мечом на меня, – у тебя, Адриан, техника хорошая, но не хватает решительности. Ты оставляешь противнику слишком много времени, чтобы восстановить силы.

Я принял его критику без всяких возражений.

– En garde![2] – сказал учитель, держа свой меч плашмя между нами. – Щиты!

Мы надавили пальцами на пряжки, активируя защиту. Энергетическая завеса ничего не меняет в том, что связано с поединком на мечах или борьбой без оружия, но привыкнуть к тем слабым искажениям света, что вызывает эта прозрачная мембрана, очень полезно. Поле Ройса без труда отклоняет высокоскоростные воздействия; оно способно остановить пулю, задержать плазменный разряд, рассеять электрический импульс нейронного дисраптора. Но ничем не поможет против меча.

Феликс опустил клинок, словно палач… которым он когда-то и был.

– Начали!

Криспин разорвал дистанцию и замахнулся мечом, вкладывая в удар всю силу рук и плеч. Я посмотрел на этот взрыв, случившийся на расстоянии в световой год от меня, и поднырнул под свистнувший над головой клинок. Развернувшись, я снова принял стойку справа от Криспина, в превосходной позиции для атаки в незащищенный бок и спину. Вместо этого я просто оттолкнул его.

– Стоп! – гаркнул наставник. – Адриан, у тебя был отличный шанс!

Так мы продолжали, казалось, час за часом, прерываясь лишь для того, чтобы выслушать ругань сэра Феликса. Криспин сражался как ураган, ударяя то сверху, то сбоку, прекрасно зная, что превосходит меня и в силе, и в длине рук. Каждый раз я перехватывал его меч своим и отскакивал на край круга. Я всегда благодарил судьбу за то, что первым моим спарринг-партнером был Криспин. Он шел вперед, словно грузовая платформа, словно комбайн-дрон, сметающий огромными ручищами все подряд. Его рост и сила прекрасно подготовили меня к поединкам со сьельсинами, самый маленький из которых был почти двухметрового роста.

Криспин пытался прижать мой клинок к полу, чтобы выгадать время для удара по ребрам. Однажды я уже попался на эту уловку – и почувствовал, как под колетом расцветает синяк. Мои ноги шаркнули прочь, и Криспин пролетел мимо. Вложив все силы в атаку, он поскользнулся, и я свободной рукой шлепнул его по уху. Он пошатнулся, а я ударил его уже мечом.

– Очень хорошо, – хлопнул в ладоши Феликс, приказывая нам остановиться. – Без обычной концентрации, но ты действительно достал его.

– Два раза, – сказал Криспин, потирая ухо. – Дьявол, как больно.

Я протянул ему руку, чтобы помочь подняться, но он оттолкнул ее и со стоном выпрямился сам.

Феликс предоставил нам мгновение передышки, а затем скомандовал снова занять позиции:

– Начали!

Его клинок щелкнул по деревянному полу, и мы рванулись в схватку. В момент атаки Криспина я ушел вправо и парировал его удар. Брат промелькнул мимо меня. Я попытался ударить его в спину, но опоздал. Феликс недовольно выдохнул сквозь зубы.

Криспин стремительно развернулся, и его клинок по широкой дуге полетел ко мне. Я ожидал этого и успел отскочить – опустив меч, сделал выпад. Криспин отбил мое нападение и нацелился мне в правое плечо. Восстановив равновесие, я вывернул кисть и зацепил его меч своим. Он крепко держал оружие, но изогнулся и открыл спину.

– Какого дьявола, Криспин! – побагровел от огорчения кастелян. – Что ты опять делаешь?

Мощный возглас сэра Феликса заставил Криспина остановиться, а я звучно треснул его по животу. Мой противник охнул и свирепо посмотрел на меня из-под бровей.

Рыцарь-кастелян шагнул в круг, не отводя мрачного взгляда от моего брата:

– Какую часть фразы «нужно подтянуть технику» ты не понял?

– Вы отвлекли меня! – сорвался на визг Криспин. – Я сопротивлялся.

– У тебя был меч! У тебя была свободная рука! – Сэр Феликс покачал перед собой раскрытой ладонью. – Давайте еще раз.

Криспин отпрыгнул к стартовой линии, подняв оружие обеими руками. Я отклонился вправо и выставил меч, чтобы отбить размашистый удар брата. Развернувшись, я атаковал его со спины, но Криспин успел блокировать мой ответный выпад и оскалил зубы. Глаза его горели яростью. Он отбросил мой клинок в сторону, пригнулся и протаранил меня плечом, пытаясь сбить с ног и вышвырнуть из круга. Я упал на пол и ударился спиной так, что перехватило дыхание. Криспин возвышался надо мной – шесть футов разъяренных мышц, облаченных в черное.

– Тебе повезло, брат.

Его пухлые губы снова дернулись в усмешке. Он пнул меня в ребра, и я скривился от боли, жадно ловя воздух ртом. Мне было не до того, чтобы слушать разглагольствования брата, как я ни за что не достал бы его, если бы дрался честно. Возможно, сэр Феликс и ответил ему, но я не расслышал. Криспин замолчал и повернулся, чтобы уйти. Я зацепил ногой его лодыжку и дернул на себя. Он упал и ударился лицом о край круга. В одну секунду я вскочил и поднял с пола меч. Поставил босую ступню на спину Криспина и ткнул концом клинка ему в висок.

– Достаточно! – крикнул сэр Феликс. – Давайте еще раз.

Глава 2

Как далекий гром

Узкие окна кельи Гибсона были раскрыты. Во дворе, двенадцатью этажами ниже, слуги ухаживали за садом камней. Белый солнечный свет проникал через яичную скорлупу неба, отбрасывая яркие блики на беспорядок в комнате. Полки вдоль стен были забиты книгами до отказа, так что те сыпались, словно снег, на гору других книг. На полках стояли также подставки для информационных кристаллов и кассет с микрофильмами, но и тех и других было в сотни раз меньше, чем книг.

Схоласт читал.

Из-за древней ереси схоластам был запрещен доступ даже к тому ограниченному кругу технологий, которыми Святая Земная Капелла позволяла пользоваться знатным имперским домам. Исключение делалось лишь для умственных изысканий, и потому книги, хранившие мысли, как янтарь попавшую в смолу муху, были величайшим сокровищем. Так и жил Гибсон – сутулый старик в потертом кресле, выставленном под солнечный свет. Мне он казался магусом из древних сказок, словно тень, отброшенная через века самим Мерлином. Это знания, а вовсе не прошедшие годы сгорбили его спину. Он был для меня не столько наставником, сколько представителем старинного ордена жрецов философии, уходящего корнями во времена основания Империи или даже еще дальше, к повелителям машин мерикани, вымершим шесть тысяч лет назад. Схоласты были советниками императоров, они летали к темным областям, расположенным вне досягаемости света звезд, и к странным планетам. Они были частью той силы, что дарила людям изобретения и открытия, и обладали памятью и знаниями, непостижимыми для обычного человека.

Я хотел быть одним из них, таким как Симеон Красный. Хотел получить ответы на свои вопросы и доступ ко всевозможным секретам, поэтому и попросил Гибсона обучить меня языку сьельсинов. Звездам нет числа, но я был уверен, что этот старик может назвать каждую из них по имени. Я чувствовал, что если пойду вслед за ним по пути схоласта, то узнаю все тайны, скрытые за этими звездами, побываю там, куда не дотянутся даже руки моего отца.

Из-за слабого слуха Гибсон не заметил моего прихода и вздрогнул, когда я кашлянул за его плечом.

– Адриан! Кости Земли, и давно ты здесь, приятель?

Памятуя о том, что стою перед своим наставником, я исполнил полупоклон, который мне когда-то показал учитель танцев.

– Всего одно мгновение, мессир. Вы хотели меня видеть?

– Что? Ах да, да…

Гибсон перевел взгляд на дверь, убедился, что она закрылась после моего появления, и уткнулся подбородком себе в грудь. Я знал, что это за жест: глубоко въевшаяся в сознание паранойя дворцового долгожителя, импульсивное желание проверить, нет ли поблизости камер-дронов и жучков. Им нечего было делать в клуатре схоластов, но никто не мог быть полностью в этом уверен. Уединение и тайна личной жизни – вот истинное богатство нобилей. Как редко это удается осуществить и как высоко ценится! Гибсон покосился на фиксатор дверной ручки и перешел со стандартного галактического на лотрианский язык, которого, как ему было известно, не понимал ни один слуга в замке.

– Об этом нельзя говорить. Таков приказ. Запрещено, понятно?

Эти слова заинтриговали меня, и я присел на низкий табурет, убрав с него стопку книг.

– Здесь беспорядок, – сказал я, подстраиваясь под лотрианский наставника.

– Нет прямой связи между беспорядком на рабочем месте и беспорядком в голове.

Схоласт отбросил со лба непослушные седые волосы, но пряди снова упали на лицо.

– Разве чистоплотность не сродни праведности? – спросил я, изо всех сил пытаясь справиться со странностями чужого языка.

Лотрианский не имел личных местоимений и вообще не распознавал отдельные личности. Я слышал, что у этого народа нет даже имен.

– Дерзить изволите? – фыркнул старик и, тихо кашлянув, почесал бакенбарды. – Хорошо, хватит об этом. Есть неожиданная новость. Получена вчера ночью и еще не объявлена.

Он глубоко втянул воздух и продолжил сдержанным тоном:

– Делегация консорциума «Вонг-Хоппер» будет здесь не позднее чем через неделю.

– Через неделю?

Я был так потрясен, что на мгновение забыл о лотрианском и сказал:

– Почему я ничего об этом не слышал?

Схоласт строго посмотрел на меня поверх крючковатого носа и ответил на лотрианском:

– КТ-волна пришла несколько месяцев назад. Консорциум отменил все обычные торговые рейсы ради этого перелета.

То, что он сказал дальше, не было никак подготовлено, не было смягчено:

– Цай-Шэнь атакована. Уничтожена сьельсинами.

– Что? – вырвалось у меня на галстани, но я опомнился и повторил на лотрианском: – Iuge?

Гибсон просто разглядывал меня, словно я был амебой в магической чашке Петри.

– Флот консорциума получил сообщение с Цай-Шэнь незадолго до того, как планета погибла.

Не правда ли, странно, насколько бесстрастно и отстраненно воспринимаем мы величайшие катастрофы в истории – как далекий гром. Описание одной-единственной смерти древнего короля становится трагедией, а геноцид можно понять только с помощью статистики. Я никогда не покидал свой родной Делос, никогда не видел Цай-Шэнь. Для меня это было всего лишь название. В словах Гибсона содержался груз миллионов смертей, но ни одна из них не легла на мои плечи. Возможно, вы решите, что я чудовище, но мои молитвы и мои действия не могли воскресить этих людей или погасить пламя, поглотившее их планету. Точно так же, как не могли исцелить мужчин и женщин, искалеченных Капеллой. Какой бы силой я ни обладал как сын своего отца, она простиралась лишь настолько, насколько мне было позволено. Я встретил новость без траурных речей, и первоначальный шок сменился безучастным принятием факта.

В глубине моей души проснулось что-то холодное и расчетливое, и я сказал:

– Они прилетят за новыми запасами урана.

Заговорил совсем как отец.

Призрачная улыбка на лице схоласта подтвердила мою правоту еще до того, как он сам это признал.

– Очень хорошо!

– Ну а что еще это может значить?

Гибсон шумно заерзал в кресле, кряхтя и словно бы жалуясь на жизнь.

– С уничтожением Цай-Шэнь дом Марло становится крупнейшим лицензированным поставщиком урана во всем секторе.

Я сглотнул слюну и подпер рукой подбородок:

– Значит, они хотят заключить сделку? На шахты?

Гибсон не успел сформулировать ответ, как у меня в голове возник еще более мрачный вопрос, который я не смог бы задать на лотрианском и поэтому прошептал:

– Почему мне не сказали об этом?

Схоласт не ответил, но я вспомнил его первые слова и выдохнул:

– Приказ.

– Da, – кивнул он, пытаясь снова втянуть меня в разговор на лотрианском.

– Именно мне? – Я резко выпрямился. – Он приказал не говорить именно мне?

– Нам было велено не сообщать новость никому, кроме тех, кто имеет допуск службы пропаганды, или по личному разрешению архонта.

Я встал и, позабыв обо всем, продолжил на галстани:

– Но, Гибсон, я ведь его наследник. Он не должен… – Я запнулся, поймав на себе разгневанный взгляд наставника, и вернулся к лотрианскому: – Такое нельзя скрывать.

– Не знаю, что сказать тебе на это. Честное слово, мой мальчик, не знаю, – плавно перешел он на джаддианский, оглянувшись на окно, за которым мимо витражных стекол проходили по лесам строительные рабочие.

Если бы я вытянул шею, то смог бы увидеть за крепостной стеной серые просторы Океана Аполлона, простирающиеся на восток до самого изгиба мира.

– Продолжай вести себя так, будто ничего не слышал, а сам готовься. Ты ведь понимаешь, на что будет похожа эта встреча.

Нахмурившись, я втянул одну щеку и вслед за Гибсоном перешел на другой язык:

– А как насчет сьельсинов? Это точно было их нападение?

– Я сам видел запись атаки. Консорциум передал последний пакет новостей с Цай-Шэнь той же волной, в которой информировал о своем визите. Твой отец вызвал меня и Алкуина, и мы вместе с логофетом всю ночь просматривали сообщение. Это сьельсины, ошибки быть не может.

Мы долго сидели неподвижно.

– Но Цай-Шэнь находится не в Вуали, – сказал я наконец, упомянув фронтир за рукавом Центавра, в котором велась львиная доля боевых действий против сьельсинов.

Я опустил взгляд и добавил:

– Они совсем обнаглели.

– По последним сведениям, война идет не лучшим образом, ты же знаешь.

Гибсон отвел от меня затуманенные слезами глаза и уставился в окно на стилизованные под старину зубцы декоративной стены, окружающей наш замок. Слуга все еще протирал стекла снаружи.

Опять наступило молчание, и опять я первым нарушил его:

– Как вы думаете, они прилетят и сюда?

– На Делос? В Шпору? – Гибсон выразительно нахмурил кустистые брови. – Это же почти двести тысяч световых лет от линии фронта. Я бы сказал, что до сих пор мы были в полной безопасности.

Я задал еще один вопрос, на джаддианском:

– Но почему отец приказал скрыть эти новости от меня? Как я буду управлять префектурой после него, если он не хочет обучать меня сейчас?

Мой наставник не сказал на это ни слова, и, поскольку юности несвойственно прислушиваться к тишине, я не понял его молчания, не понял, что это и есть ответ.

Под тяжестью вопроса, от которого уже нельзя отмахнуться, я пошел напролом:

– А Криспин знает о консорциуме?

Гибсон сочувственно посмотрел мне в глаза. И кивнул.

Глава 3

Консорциум

Ко дню прибытия консорциума замок уже не мог скрывать признаки подготовки. «Вонг-Хоппер», «Межзвездная компания Ямато», «Ротсбанк» и Союз свободных торговцев – деятельность этих корпораций выходила за пределы Империи и связывала воедино всю человеческую цивилизацию. Даже в отдаленном Джадде сатрапам и князьям приходилось считаться с требованиями индустриальных гигантов, а мой отец был всего лишь скромным лордом. Каждый камень и каждую плитку в черном замке, который я называл своим домом, вычистили до блеска, униформа всех слуг и пельтастов из стражи приняла безупречный вид. Все необходимое было сделано: кусты в саду пострижены, портьеры выбиты, полы натерты, солдаты вымуштрованы, комнаты для гостей приведены в идеальный порядок. Примечательно, что меня отстранили от всей этой суеты.

– У нас просто нет необходимого оборудования, ваша милость, – рассказывала представительница Гильдии шахтеров Лена Бейлем; она положила руки на стол, и ее вишневые ногти сверкали в падающем сверху красноватом свете. – Очистительная установка на Красном Зубце нуждается в срочном ремонте, и если не обращать внимания на меры безопасности, к моменту окончания договора смертность среди рабочих поднимется выше пяти процентов.

Из ее анкеты я узнал, что она вдвое старше меня, почти на верхнем пределе стандартного сорокалетнего срока. Она казалась очень старой. Ее плебейская кровь, не улучшенная Высокой коллегией, проявляла себя в седине, тронувшей золотистые волосы, в морщинах в уголках губ и глаз, в дряблой коже на скулах. Время уже взяло свое, хотя ее возраст казался младенческим в сравнении с теми столетиями, что были суждены мне.

Должно быть, я слишком пристально смотрел на нее или слишком долго молчал, потому что она вдруг прервала объяснения и сказала:

– Простите, мне, вероятно, следовало обратиться с этим делом к вашему отцу.

Я покачал головой и бросил взгляд в зеркало за ее спиной. В нем отражались пельтасты в черных доспехах, ожидавшие меня возле серой металлической двери. Они опирались на длинные, выше их роста, древки энергетических копий. Их молчаливое присутствие давило на меня, и все, что я смог сделать, это удержаться от кривой усмешки.

– Мой отец безнадежно задерживается, мадам Бейлем, но я буду счастлив выслушать все, что вас беспокоит. Но если вы предпочтете подождать, я лично могу рассказать ему о ваших проблемах.

Представитель гильдии прищурила карие глаза:

– Этого недостаточно.

– Простите?

– Нужны деньги, чтобы купить новую технику!

Она ударила рукой по столу, разворошив стопку складских заявок. Одна из них упала к моим ногам. Хотя меня и не просили, я поднял листок с пола. Это было ошибкой. Человек моего ранга не должен так поступать, и я представил тень, набежавшую на белое лицо моего отца при виде того, как его сын помогает плебейке.

Оставив без комментария мой поступок, Лена Бейлем наклонилась ко мне над столом:

– Мессир Марло, некоторым противорадиационным костюмам шахтеров уже по двадцать – двадцать пять лет. Они не дают нашим рабочим необходимой защиты.

Без подсказки с моей стороны одна из стражников у меня за спиной шагнула в комнату:

– Вы должны обращаться к сыну архонта «сир» или «милорд».

В ее бесстрастном, приглушенном забралом рогатого шлема голосе прозвучала угроза.

Преждевременно увядшее лицо Бейлем побледнело, как только она поняла свою оплошность. Мне очень хотелось одернуть стражницу, но в глубине души я знал, что она права. Отец мог наказать представительницу шахтеров за оскорбление, но я не мой отец.

– Мне понятна ваша обеспокоенность, мадам Бейлем, – сдержанно ответил я, глядя в одну точку над ее ссутулившимися плечами. – Но у вашей организации есть строго определенный круг полномочий. Нас интересует конечный результат.

Отец четко расписал, что я могу говорить на встрече с этой женщиной, что мне разрешено использовать, чтобы добиться ее повиновения. Все это я уже сказал.

– Ваш дом, сир, сохраняет неизменную норму выработки уже больше двухсот лет, и все лишь потому, что не делает ничего для компенсации износа нашего оборудования. В этой игре невозможно победить, и чем больше урана мы добываем в горах, тем глубже нам приходится закапываться. Мы потеряли целую буровую установку в провале у реки.

– Сколько рабочих?

– Что, простите?

Я аккуратно положил на край стола из фальшивого дерева поднятый с пола документ, лицевой стороной вверх.

– Сколько рабочих вы потеряли в этом провале?

– Семнадцать.

– Примите мои глубочайшие соболезнования.

В глазах этой женщины из простонародья мелькнуло потрясение, словно бы она меньше всего ожидала услышать от меня слова элементарного человеческого сочувствия, какими бы пустыми и бессмысленными они ни были. Так часто бывает со словами. И все же я не мог не попытаться. Это была трагедия, а не статистика, и женщина, что сидела передо мной, потеряла там людей. От удивления она даже чуть приоткрыла рот. Но через мгновение это прошло.

– Чем ваши соболезнования помогут семьям погибших? Вы должны что-то для них сделать!

Я услышал, как одна из пельтастов – та женщина, что уже вмешивалась прежде, – дернулась вперед, и остановил ее жестом, не замеченным Леной Бейлем, которая продолжала говорить:

– Это не просто несчастный случай, милорд. Эти машины очень древние – некоторые из них старше моего прадедушки, земля ему пухом. И не только буровые краулеры, но и очистительные установки, как я уже сказала, и баржи, на которых мы перевозим концентрат по реке. На каждом этапе добычи машины могут в любой момент сломаться и развалиться на части.

– Отец заботится о рентабельности. – Меня самого удивила горечь в моем голосе. – Но вы должны понимать, что я не уполномочен говорить о компенсациях.

– Тогда нужно вкладывать деньги в оборудование, милорд, хотя бы понемногу.

Она вытащила из-под стопки бумаг маленькую коробочку.

– Иначе все кончится тем, что наши люди будут работать в шахтах киркой и лопатой по тринадцать часов в сутки. Как вы думаете, – добавила она громче, – смогут ли рабочие сравниться в производительности с машинами?

Мои губы дрогнули в усмешке, когда Бейлем поняла, что повысила голос на пэра. Я представил себе, как Криспин приказывает стражникам проучить ее, и плотно сжал губы. Я не Криспин и не отец.

– Мадам Бейлем, эти машины производятся не на нашей планете… – Я не знал, где именно. – С тех пор как сьельсины начали разорять наши колонии в Вуали, межзвездные перевозки стали слишком дорогими. Будет очень трудно…

– Должен быть способ, – перебила она меня, крутя в руках какой-то кубик.

Просто пресс-папье, понял я, приглядевшись к нему. На мгновение мне показалось, что это информационный кристалл, на котором хранят игровые симуляторы и прочую виртуальную реальность. Но нет, низшему классу подобные вещи не разрешены. Запрещено даже иметь технические навыки, позволяющие заменить изношенное оборудование. Все средства производства сосредоточены в руках знатных домов и горстки работающих на них специалистов. Высокие технологии, даже развлечения наподобие игровых симуляторов, – удел избранных. Нет, это просто пресс-папье и ничего больше.

– Очень может быть, – все так же мягко сказал я и отвел глаза от ее стального взгляда.

Я не успел продолжить свои размышления, Лена Бейлем опередила меня:

– И добыча, милорд, будет вестись только в существующих шахтах. Без этих буровых машин у нас нет возможности разработать новые, если только ваш отец не хочет, чтобы мы их выкопали вручную.

«Возможно, именно этого он и хочет», – подумал я и еще раз вздохнул.

– Я вас понял, мадам Бейлем.

– Тогда почему ничего не сделано, чтобы решить эту проблему? – снова повысила голос она.

Так я мог потерять контроль над разговором, если уже это не случилось. Моя собеседница сжала куб в руке, ее красные ногти казались окровавленными когтями, впившимися в сердце.

– Представителю гильдии следует помнить, что она разговаривает с сыном лорда Алистера Марло, – вмешался на этот раз другой пельтаст; оба они были верными сторожевыми псами отца.

Румянец схлынул со щек Лены Бейлем, и она опустилась в кресло. Имя моего отца много значило в этих краях, как и по всему Делосу. Мы были лишь одним из ста двадцати шести младших домов системы, присягнувших на верность герцогине, наместнице императора, но самым богатым среди них, самым знатным и приближенным к леди Эльмире. В последние годы отец проводил все больше времени в Артемии, замке наместницы, и даже служил у нее экзекутором, много-много лет назад, когда она еще жила не на этой планете. Не исключено, что в скором времени нам предложат оставить Мейдуа и Обитель Дьявола, чтобы принять во владение какой-нибудь новый мир.

– Приношу свои извинения, милорд. – Женщина опустила на стол пресс-папье, словно оно обжигало ей руки. – Простите меня.

Я взмахнул рукой и дипломатично улыбнулся:

– Вас не за что прощать, мадам Бейлем, – но прикусил язык, подумав, что солдаты у меня за спиной считают иначе. – Конечно же, я передам ваши жалобы отцу. Если у вас есть какие-то расчеты, касающиеся стоимости замены оборудования и ожидаемой выгоды, думаю, лорд Алистер и его советники захотят ознакомиться с ними.

Я взглянул на терминал на своем запястье, чтобы проверить время, и собрался уходить. У меня еще оставались шансы успеть к отбытию наших гостей-мандари.

– Мадам Бейлем, я также рекомендую вам определить приоритеты в ваших потребностях перед разговором с моим отцом и экспертным советом. А теперь моя очередь извиниться перед вами, – я снова многозначительно посмотрел на терминал, – у меня назначена еще одна встреча.

Кресло проскрежетало по плиточному полу, когда я вставал.

– Этого недостаточно, милорд, – Лена Бейлем тоже поднялась, глядя на меня поверх своего чересчур длинного носа, – на шахтах то и дело умирают люди. Им нужны хотя бы исправные защитные костюмы. Люди умирают от радона, от облучения… У меня есть фотографии.

Она порылась в куче бумаг на столе и отыскала глянцевые снимки покрытых сыпью и струпьями тел.

– Мне это известно, – ответил я и развернулся, чтобы уйти.

Стражники заняли места рядом со мной. Острие моей даги[3] кольнуло ногу. На мгновение я подумал, что эта женщина может наброситься на меня. С отцом она не посмела бы так себя вести. Я был слишком мягок. Отец приказал бы высечь ее и провести голой в колодках по главной улице Мейдуа. Криспин высек бы ее сам.

А я просто ушел.

– Все удачно, милорд? – спросила девушка-лейтенант, когда флайер поднялся над комплексом гильдии в нижней части города, расположенной под известняковыми утесами.

Мы медленно набрали высоту над черепичными крышами и высокими шпилями Нижнего города, а затем вклинились в не слишком оживленное воздушное движение. Внизу, словно анатомический рисунок скелета, расстилался вдоль берега моря город Мейдуа – рядом с могучим акрополем, на котором наш предок возвел древнюю твердыню рода Марло.

Я отважился оглянуться на лейтенанта и покачал головой:

– Боюсь, что нет, Кира.

Шаттл прошел сквозь струйку белого дыма, что вилась над прибрежной атомной станцией, и, сделав плавный вираж, полетел над водой на восток, в сторону Обители Дьявола. Черная гранитная стена с готическими башнями на вершине белого известнякового утеса впитывала в себя серый дневной свет. Казалось, будто бы огромная нечеловеческая рука вытащила еще дымящиеся камни из горячего сердца планеты, что было недалеко от истины.

– Печально слышать это, сир.

Кира убрала завиток медных волос под летный шлем. Я искоса посмотрел на двух пельтастов в кормовой части шаттла, почувствовав спиной их взгляды.

Наклонившись вперед, насколько позволяли ремни, я спросил:

– Вы ведь давно служите у нас, лейтенант?

– Да, сир, – отозвалась она, быстро оглянувшись на меня через плечо. – Уже четыре года.

Сквозь лобовое стекло послеполуденное солнце заливало ее лицо белым светом, и у меня защемило сердце. Было в ней что-то, восхитившее меня, что-то более естественное, чем в знакомых мне палатинских леди, более живое. Более… человеческое.

– Четыре года… – повторил я, любуясь чертами ее лица, которые отчасти мог рассмотреть со своего места. – И вы всегда хотели быть солдатом?

Она насторожилась, что-то в моем голосе встревожило ее. Должно быть, акцент. Я уже не раз слышал, что говорю, как какой-нибудь злодей в эвдорской опере.

– Я хотела летать, сир.

– Ну, тогда рад за вас.

Я не мог больше задерживать внимание на ее лице и, покраснев, повернулся к окну, разглядывая город – мой город – лабиринт улиц на склонах под Обителью Дьявола и над морем. Отсюда был виден покрытый патиной купол святилища Капеллы с девятью минаретами, словно пики пронзающими небо, а на другом конце главной улицы – огромный овал цирка, отверстый всем стихиям.

– До чего же здесь красиво, – понес я какую-то ерунду, чтобы отвлечься от мыслей о том, что ожидает меня по возвращении: встреча с отцом и нашими гостями-мандари, о которых он не собирался мне говорить, кривая усмешка Криспина. – Можно ни о чем не беспокоиться.

– Только о встречных флайерах, милорд.

Я заметил, как уголок ее рта приподнялся и на мгновение сверкнули молочно-белые зубы. Она улыбалась.

– Да, конечно, – улыбнулся и я.

– А вы умеете управлять флайером, сир? – спросила она и смущенно добавила: – Если ваша милость не возражает против этого вопроса.

Я обернулся и выразительно посмотрел на пельтастов. Они сидели у кормового трапа, ухватившись руками в латных перчатках за петли, что свисали с серого потолка.

– Нет, не возражаю. И да, умею. Но не так хорошо, как вы. Спросите как-нибудь об этом у сэра Эрдиана.

– Спрошу, – рассмеялась она.

Не в силах выбросить из головы мрачные мысли, я сменил тему, уставившись в покрытый ковром пол кабины:

– Делегация уже прибыла в замок?

– Да, ваша милость, – ответила лейтенант, направив флайер круто вниз, так что мы оказались под вершиной холма, где живую скалу сменял привезенный издалека черный гранит. Глядя на древнюю постройку снизу вверх, я почему-то всегда мысленно слышал раскаты грома.

– Два или три часа назад, – добавила она.

Случилось именно то, чего я ожидал и боялся: церемония могла пройти без меня.

– Кира, а чем занимается ваш отец?

Я не собирался этого говорить, но слова сами слетели с языка – мелочь, но настораживающая.

– Сир?

– Ваш отец, – повторил я. – Чем он занимается?

– Он работает в городской электросети, сир.

Мои губы изогнулись в жалкой усмешке.

– Хотите, поменяемся?

Замок Обитель Дьявола, созданный во времена куда более возвышенные, чем наше, не уступал городу в размерах, хотя обитателей в нем было в десять раз меньше, чем ютились под его стенами. Когда была воздвигнута первая цитадель, Империя крепко стояла среди звезд, не зная равных в мощи и величии, – единственная человеческая держава в космосе. Те благословенные дни трагедий, грома и крови давно миновали, но крепость еще держалась, похожая в своем переплетении крепких шпилей и выступающих каменных стен на выбеленные временем кости, что выпирают из холма над Мейдуа. При всей своей внушительности замок по современным стандартам был небольшим. Главная башня – массивное четырехгранное укрепление из стали, облицованной черным камнем, – поднималась над площадью на высоту всего лишь пятидесяти этажей. И все же она подавляла своими размерами другие постройки, даже минареты нашей семейной часовни. Маленькая, всего в двенадцать этажей, башенка клуатра схоластов в самом углу сада возле стены выглядела совсем жалкой. Я зашагал к Главной башне в тени колоннады, стуча каблуками по мозаичным плитам.

Охранников я оставил в транспортном ангаре, Кира занималась своим флайером. И все же я был не один: пельтасты в легкой броне и гоплиты со щитами и в керамических латных доспехах стояли через небольшие промежутки по всей колоннаде и главной лестнице, что вела к виадуку, подающему воду на площадь перед башней. Я едва протиснулся мимо скопления облаченных в одинаковую униформу логофетов, управлявших нашим крохотным кусочком Империи. Но даже если бы я вообще никого не встретил на своем пути, то все равно не был бы один. Видеокамеры всегда оставались на страже.

Я прошел мимо статуи давным-давно умершего Джулиана Марло – верхом на коне, с дерзко вскинутым к небесам мечом – и поднялся по чисто выметенной беломраморной лестнице. Вошел в главные ворота и остановился, чтобы поприветствовать стоявшую на страже у дверей даму Уму Сильвию – рыцаря-ликтора.

– Где отец? – спросил я, и мой вопрос отчетливо прозвенел в полуденном воздухе.

– Все еще в тронном зале, молодой мастер! – ответила Сильвия, не меняя идеально правильной стойки.

Я прошел к внутренней лестнице прямо по выложенному на черно-белом шахматном полу медному лучистому солнцу, символизирующему Империю. Высоко на стене висели черные знамена. Шум шагов и звон фанфар эхом отдавались в пустом центральном колодце, протянувшемся на тридцать из пятидесяти этажей Главной башни. Благородное знамя, пронесенное предками из глубин веков, впоследствии запятнанное моими руками. Может быть, вы его видели? Черное, как сам космос, полотнище и скачущий красный дьявол с трезубцем в руке, а над ним девиз: «Меч – наш оратор»[4]. Два таких же дьявола повернулись друг к другу по сторонам от кованых дверей тронного зала моего отца, возвышаясь над остроконечной аркой и охраняющими вход стражами.

Странная она, эта дверь – тяжеленная плита из чистого железа, обработанного каким-то тусклым полимерным покрытием, защищающим от ржавчины. Створки ее, с беспорядочно разбросанными рельефными изображениями людских фигур, были в три раза выше человеческого роста и в несколько дюймов толщиной. Весили, должно быть, не одну тонну, но были так хорошо сбалансированы, что открыть их мог даже ребенок.

– Мастер Адриан! – сказал сэр Робан Милош, неприметный темнокожий мужчина с вьющимися волосами. – Где же вы пропадали?

Вспыхнув, я зло сощурился, но мгновенно взял себя в руки, чуть слышно выдохнув афоризм схоластов:

– Ярость ослепляет.

Робану же сказал:

– Я задержался в Гильдии шахтеров, исполняя поручение отца. Он в зале?

– Уже приблизительно полчаса.

Чувствуя неловкость из-за растрепанных, слишком длинных волос и помятого парадного камзола, я похлопал рыцаря по плечу:

– Значит, я пропустил самую утомительную часть. Дай мне пройти.

Шагнув мимо него, я приложил ладонь к двери. Напарник Робана подошел ко мне и схватил за руку. Я вырвался и возмущенно посмотрел на гоплита. Его шлем, как и у большинства солдат, не имел забрала, только фигурные височные пластины из прочной керамики, закрывающие лицо. Камера передавала изображение на экран внутри шлема, так что создавалось впечатление, будто бы это не человек, а статуя.

– Лорд Алистер сказал, что никто не должен входить в зал во время встречи с директором, – заявил он и с подчеркнутой твердостью отпустил мою руку. – Простите, молодой мастер.

Я мысленно повторил мудрость схоластов, сдерживая внезапный приступ гнева и стараясь не слишком концентрироваться на настойчиво поднимающемся из глубины души страхе. Нужно было развернуться и уйти. Так было бы проще.

Вместо этого я сказал, прочистив горло:

– Прочь с дороги, солдат.

– Адриан, – Робан удержал меня за плечо, – у нас приказ.

Я обернулся, и, должен признаться, меня охватила безысходность.

– Уберите от меня свои руки.

И я толкнул дверь, прежде чем ликтор или его помощник успели помешать мне. Она бесшумно открылась. Нарушив запрет, я обернулся и свирепо посмотрел на гоплита, уже собиравшегося схватить меня. Мои глаза были такими же, как у отца, и я прекрасно умел пользоваться этим сходством. Стражник попятился.

Мое появление не сопровождалось фанфарами, только кивками пельтастов, стоявших сразу за дверью. Есть пределы пространству, которое глаза и разум способны воспринять, а дальше оно начинает подавлять своим величием. Тронный зал превышал эти пределы, будучи слишком высоким, слишком широким и слишком длинным. Вправо и влево расходились ряды темных колонн, что поддерживали свод, расписанный фресками с изображениями гибели Старой Земли и последовавшей за ней колонизацией Делоса. Но обычное зрение не позволяло их разглядеть, расстояние между полом и потолком неуловимо сжималось в сравнении с расстоянием от двери до помоста в дальнем конце зала, и потому архонт казался просителю намного более высоким, чем любой человек. Говорят, что Соларианский престол на Форуме использует эту же уловку, так что император подавляет размерами даже самых благородных графов из своей констелляции.

Сам трон был погружен в тень, а два изогнутых рога на его спинке – в действительности ребра огромного бронзового кита – поднимались почти к самому потолку, заслоняя свет, льющийся из окон-розеток, так что сидевшую на троне фигуру словно бы покрывала полупрозрачная вуаль.

Представители консорциума собрались перед тронным возвышением, стоя с гордо поднятыми головами. Их силуэты выглядели нелепо вытянутыми из-за малой гравитации кораблей, в которых они провели всю жизнь. Все семеро носили одинаковые одежды, их сопровождали два десятка солдат в матово-серой униформе, вооруженных короткими винтовками вместо энергетических копий, которые предпочитали стражи лорда Марло.

– Отец, прости за опоздание. – Я использовал на полную мощь тот ораторский голос, которому обучил меня Гибсон на уроках риторики. – Представитель Гильдии шахтеров говорила дольше, чем я ожидал.

– Что ты здесь делаешь?

Звук этого голоса в этом месте сгустился вокруг меня, и я почувствовал, как мою душу обдало леденящим холодом. Мало того что Криспину было известно о визите консорциума «Вонг-Хоппер», ему еще и позволили присутствовать при встрече.

Я проигнорировал дерзкий вопрос Криспина и приблизился на десять шагов к гостям, стоявшим рядом с троном отца. Тень еще не накрыла меня, и отец казался лишь темным пятном на фоне огромного черного кресла из кованого железа и китовой кости. Опустившись на одно колено, я склонил голову перед мандари.

– Почтенные гости! – Отработанный глубокий голос особенно порадовал меня после визга Криспина. – Простите за опоздание. Меня задержали местные вопросы.

Некая дама из делегации шагнула ко мне:

– Встаньте, пожалуйста.

Я подчинился, а представительница консорциума повернулась к моему отцу:

– Что это значит, лорд Алистер?

Он шевельнулся на троне:

– Это мой старший сын, директор Фэн.

Его голос был мне знаком как свой собственный, но сейчас показался чужим.

Женщина, обратившаяся ко мне, кивнула и, прошелестев серыми рукавами, опустила тонкие, как паутина, руки.

– Понятно.

Остальные гости зашаркали мягкими туфлями.

– Сядь, – приказал мне отец, сам сидевший в глубокой тени.

Мои глаза постепенно привыкли к освещению, и я остановил на нем взгляд. Внешне он больше походил на меня, чем на Криспина; генетические машины создали его таким же тонким и гибким, с орлиным профилем и сплошными острыми углами. Как и я, он сторонился местной моды. Его длинные, зачесанные назад волосы чуть завивались за ушами. Спокойное лицо с полными губами было чисто выбрито, холодные лиловые глаза бесстрастно наблюдали за теми, кто стоял перед ним.

Я прошмыгнул за спиной у директора Фэн и ее спутников к трем креслам, расположенным в ряд справа от возвышения. Криспин сидел там в одиночестве на ближнем к отцу месте. Я уставился на него сверху вниз, а брат, как, вероятно, и отец, смотрел на меня.

– Подвинься, Криспин, – тихо сказал я.

Он только приподнял брови, рассчитывая – совершенно справедливо, – что я не стану устраивать скандал на глазах у гостей. Я и не стал – был слишком хорошо воспитан. Однако во мне сохранилось достаточно мальчишества, чтобы взять легкое кресло из самшитового дерева, подняться с ним на две ступеньки и усесться на возвышении, не обращая внимания на еле сдерживаемую ярость, которая, как я прекрасно понимал, охватила отца на его темном троне.

Глава 4

Дьявол и леди

– Да, Адриан, это было не самое ловкое твое представление.

Голос матери отчетливо доносился через дверь из темного дерева, отделяющую гардеробную от моей спальни. Контральто с глубоким акцентом делосианской знати, отработанное десятилетиями публичных выступлений и официальных обедов. Она была либреттисткой по профессии, а еще режиссером.

– Криспин не хотел подвинуться, – это все, что я смог ответить, возясь с серебряными пуговицами своей лучшей рубашки.

– Криспину всего пятнадцать, и у него не в меру вздорный характер.

– Знаю, мама, – я закинул подтяжки на плечи и поправил их, – просто я не понимаю, почему отец не… не взял меня.

Судя по тому как глухо зазвучал голос матери, она отошла от гардеробной к высокому окну с видом на океан. Она часто так делала. Леди Лилиану Кефалос-Марло всегда тянуло к окнам. Это объединяло нас – страстное желание быть где-то еще, хоть где-нибудь еще.

– Тебе действительно нужно это знать? – спросила она.

Нет, не нужно. Так ничего и не ответив, я облачился в шелковый с бархатом жилет и разгладил воротник рубашки. Более или менее прилично одетый, я открыл дверь и шагнул в спальню. Мать и в самом деле стояла у окна. Мои комнаты располагались на самом верху четырехгранной Главной башни, в северо-восточном углу. Отсюда я мог смотреть на стену и океан за ней, мог за много миль разглядеть в дымке у горизонта Ветреные острова, которых не видно снизу. Мать обернулась ко мне. Она никогда не носила черное, не пыталась подстроиться под геральдические цвета отца. Она родилась в доме Кефалосов и гордилась этим; ее мать, наместница императора, была владетельной герцогиней целой планеты. По случаю торжественного обеда в честь директора Фэн и ее спутников мать надела свободное платье из белого шелка, такого плотного, что он, вероятно, был синтетическим. Платье застегивалось на плече золотой брошью в форме орла дома Кефалосов. Медово-бронзовые волосы мать отбросила за спину, только мелкие локоны завивались над ушами. Она была прекрасна, как прекрасны все женщины-палатины. Образ давно забытой Сафо, воплощенный в ожившем мраморе.

– Твоя прическа отвратительна, – заметила она.

– Спасибо, мама, – спокойно ответил я, убирая вьющуюся челку за ухо.

Леди Лилиана приоткрыла ярко-красные губы, подыскивая нужные слова.

– Это был не комплимент.

– Да, – согласился я и натянул на себя фрак с вышитым слева дьяволом нашего дома.

– Тебе в самом деле следует постричься.

Она отошла от окна и пригладила белыми пальцами отвороты моего фрака.

– Хм, отец и без того путает меня с Криспином, – сказал я без всяких возражений, позволяя матери поправить мой воротник, лишь кольнул ее взглядом.

Ее глаза были янтарного, более теплого, чем у отца, цвета. Но и в них все равно не чувствовалось теплоты.

Я знал, что, если бы это зависело от нее, она вернулась бы в Артемию, к своим родным и своим женщинам, а не осталась с нами, семьей Марло, в этом мрачном и пыльном месте. В семье Марло, с холодными глазами и холодными манерами, ее муж был холоднее всех.

– Он никогда так не делает, – нетерпеливым тоном возразила она, не поняв моего намека.

– Значит, он хочет, чтобы Криспин занял мое место?

Я все еще продолжал хмуриться, пока она расправляла мой фрак.

– Разве ты сам не этого хочешь?

Я захлопал глазами. На этот вопрос нельзя было ответить, не нарушив хрупкое равновесие моего мира. Что я должен был сказать? «Нет»? Но я хотел заниматься делами отца ничуть не больше, чем стать первым стратигом легионов Орионидов. «Да»? Но тогда управлять всем станет Криспин, а это… это будет катастрофа. Я не стремился занять отцовский трон – я просто не хотел, чтобы он достался Криспину.

Мать отодвинулась и вернулась к окну, стуча каблуками по кафельному полу.

– Я не стану утверждать, что знаю планы твоего отца…

– Откуда тебе их знать? – Я вытянулся во весь свой скромный рост. – Ты же здесь совсем не появляешься.

Мать не вспыхнула и даже не взглянула на меня.

– А ты думаешь, кто-то еще остался бы здесь, если бы у него был выбор?

– Сэр Феликс остался бы, – возразил я, расправляя узкие плечи. – И Робан, и все остальные.

– Они рассчитывают получить повышение. Земли, титул. Собственный маленький замок.

– Значит, дело не в преданности отцу?

– Никто из них не знает твоего отца как следует, за исключением, возможно, Феликса. Мы вот супруги, но я тоже не могу сказать, что знаю его.

Я и сам все понимал, но каждый раз сокрушался, когда слышал это – слышал, что мои родители чужие друг другу. Я коротко кивнул, но сообразил, что мать стоит ко мне спиной и не видит этого.

– Он не поощряет попыток сблизиться с ним, – наконец проговорил я, невольно нахмурившись.

– И ты не должен поощрять, если станешь правителем.

Леди Лилиана вполоборота оценивающе посмотрела на меня, и ее янтарные глаза показались сейчас ужасно усталыми.

Это был первый раз, когда я заметил ее истинный возраст – не внешнюю цветущую молодость, а груз почти двух столетий. Но стоило ей продолжить, как впечатление мигом развеялось.

– Ты должен будешь вести людей за собой, а не стоять рядом с ними.

– Если стану правителем? – повторил я.

– Еще ничего не решено. Он может выбрать Криспина или потребовать третьего ребенка из инкубатора.

Предугадав мой ответ, она добавила:

– Если дом Марло всегда возвеличивал старших сыновей, это еще не значит, что так должно быть и дальше. Закон позволяет отцу выбрать наследника по своему усмотрению. Не стоит торопиться с выводами.

– Прекрасно. И не имеет значения, что… – начал я, несколько уязвленный.

Но мать перебила меня:

– Совершенно верно. Это не имеет значения. Пойдем, мы и так уже едва не опоздали.

Думаю, звезды успели родиться и умереть, прежде чем принесли десерт. Я хранил молчание, пока звучали тосты, пока слуги круг за кругом накрывали на стол и освобождали его. Молчал и слушал, хорошо улавливая то раздражение, что, подобно гравитации, стягивало время и пространство вокруг отца. В глубине души я был благодарен директору Фэн и ее спутникам, оттеснившим меня с обычного места справа от отца. Прошли целые сутки с моего запоздалого появления в тронном зале, и отец должен был в конце концов побеседовать со мной. Само по себе это не так уж и странно, но я чувствовал себя неуютно, не получив нагоняй за то, что сделал.

Я просто ел и слушал, изучая чужие, почти чуждые лица почетных гостей. Плутократы всю жизнь проводили в космосе, и центробежные силы, имитирующие гравитацию на огромных кораблях-волчках, не могли удержать их тела от изменений. Если бы не генная терапия, почти такая же интенсивная, как та, что получил я сам, они не смогли бы даже просто стоять на Делосе, со здешней гравитацией в одну целую и одну десятую от стандартной, а лежали бы и ловили ртами воздух, как бескостные рыбы на морском берегу.

– Сьельсины зашли слишком далеко, их натиск уже за границами Вуали, – заявил Сюнь Гун Сунь, один из младших советников консорциума. – Император не должен позволять подобное.

– Император и не позволяет, Сюнь, – мягко ответила директор Фэн, – поэтому и идет война.

Я внимательно изучал эту женщину. Как и прочие члены делегации, она была совершенно лишена волос, широкие скулы и форма бровей подчеркивали раскосость ее глаз. Кожа была темней, чем у других, почти цвета кофе.

Фэн повернулась к моим родителям, сидевшим во главе стола, и сказала:

– Князь Джадда обещал к новолунию мобилизовать двенадцать тысяч кораблей под командой своего внука. Даже тавросианские кланы поднимают паруса.

Отец поставил на стол бокал с кандарским вином, выждал хорошо отработанную паузу и только потом ответил:

– Нам все это известно, мадам директор.

– Да, в самом деле, – улыбнулась она и подняла кубок; ее пальцы извивались, словно насекомые палочники. – Я только хотела отметить, милорд, что всем этим кораблям нужно топливо.

Лорд Обители Дьявола сложил руки на столе и твердо посмотрел на нее, проведя зубами по нижней губе.

– Вам нет необходимости ни в чем нас убеждать. Для этого еще наступит время, и довольно скоро.

В дальнем конце стола кто-то из советников негромко рассмеялся. Криспин, сидевший напротив меня, тоже ухмыльнулся. Я оглянулся на Гибсона, приподняв удивленно брови.

– Судьба всесильна[5], и нынешняя ситуация дает нам преимущество, несмотря на недавнюю трагедию на Цай-Шэнь.

Я частенько замечал за отцом такую манеру говорить – назидательно и властно. Его глаза – мои глаза – никогда не задерживались подолгу на одном предмете или лице, а плавно скользили по всему, что его окружало. В нем чувствовалась некая аура, холодный магнетизм, который подчинял всех слушателей его воле. В другую эпоху, в другой Вселенной, поменьше нашей, он мог бы стать цезарем. Но в нашей Империи был переизбыток цезарей. Мы вывели целую породу, так что отец был обречен подчиняться еще более величественным цезарям.

– Это правда, что Бледные едят людей?

Криспин. Тупой, бестактный Криспин. Я почувствовал, как замерли все, кто сидел за длинным столом. Прикрыв глаза в ожидании неминуемой бури, я сделал глоток голубого каркассонского вина и услышал голос матери, прозвучавший на грани шепота:

– Криспин!..

Я открыл глаза и увидел, как она обожгла взглядом моего брата, смотревшего на директора консорциума.

– …Только не за столом!

Однако Адиз Фэн лишь мягко улыбнулась матери:

– Все в порядке, леди Лилиана. Все мы когда-то были детьми.

Да только Криспин совсем не ребенок. Ему уже пятнадцать, эфеб на полпути к взрослому мужчине.

Не подозревая о том, что совершил оплошность, брат продолжил:

– Я слышал это от одного корабельщика. Они употребляют людей в пищу, это правда?

Он напряженно подался вперед, и клянусь всем золотом Форума, я никогда не видел его настолько заинтересованным.

Еще один представитель консорциума произнес глубоким, как океанская впадина, голосом:

– Скорее всего, правда, молодой мастер…

Я повернулся к говорившему, который сидел рядом с Гибсоном и Тором Алкуином в середине обеденного стола, рядом с миской дымящейся ухи и целой коллекцией вин в кувшинах с краснофигурной росписью. Такой темной кожи, как у него, мне еще не приходилось видеть. Он был черней даже директора, черней, чем мои волосы, и, когда улыбался, его зубы казались белыми, как звезды.

– …Но не всегда. Чаще они забирают жителей колонии в рабство.

– Ох, – разочарованно вздохнул Криспин. – Так они не каннибалы?

Его лицо вытянулось, словно он надеялся, что все чужаки были монстрами, людоедами и убийцами.

– Никакие они не каннибалы. Они едят нас, а не друг друга.

Все оглянулись на меня, и я понял, что сам и сказал эти слова. Пришлось сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться. В конце концов, я был экспертом в этой области. Сколько часов я посвятил изучению сьельсинов под руководством Гибсона? Сколько дней я потратил, анатомируя их язык на основе немногих найденных текстов и перехваченных за триста лет войны переговоров? Они заворожили меня с тех самых пор, как я научился читать, – а может быть, даже раньше, – и наставник никогда не отказывал, когда я просил его о дополнительных уроках.

Темнокожий схоласт кивнул:

– Молодой мастер сказал совершенно правильно.

Нет, неправильно. Впоследствии я выяснил, что сьельсины едят своих сородичей так же охотно, как и всех остальных. Просто тогда об этом еще никто не знал.

– Теренс… – Младший советник Гун Сунь положил руку на плечо коллеги.

Тот покачал головой:

– Знаю, что это неподходящая тема для обсуждения за столом. Простите меня, лорд Алистер, леди Лилиана, но молодой мастер должен понять, что стоит на кону. Мы воюем уже триста лет. Кто-то может посчитать, что это слишком долго.

Я откашлялся и сказал:

– Сьельсины – кочевая и до крайности плотоядная раса. Выращивать домашний скот в условиях искусственной гравитации нелегко. Проще взять все, что можно, с чужих планет. В среднем в мигрирующих роях сьельсинов насчитывается около десяти миллионов особей, и они, конечно, не могли забрать всех жителей Цай-Шэнь.

– В сообщении говорится, что это был очень большой рой, – заявил Теренс, и его несуществующие брови удивленно приподнялись. – Вы хорошо знаете сьельсинов.

С дальнего конца стола долетел пронзительный голос Гибсона:

– Мессир! Молодой мастер Адриан уже много лет интересуется сьельсинами. Я также обучил его языку чужаков. Он очень способный.

Я опустил взгляд в тарелку, чтобы скрыть улыбку, опасаясь, как бы отец ее не заметил. Директор Фэн обернулась ко мне. Я почувствовал, что пробудил любопытство в чужеземке, как будто она только сейчас заметила меня.

– Значит, вы интересуетесь Бледными?

Я кивнул, не решаясь вступать в разговор, пока не вспомнил правила этикета. Как-никак ко мне обращалась глава консорциума «Вонг-Хоппер».

– Да, мадам директор.

Она улыбнулась, и я обратил внимание на ее металлические зубы, отразившие огни настольных свечей.

– Весьма похвально. Редко встретишь подобный интерес у палатинов, в особенности у имперских пэров. Знаете, вам стоит подумать о карьере в Капелле.

Костяшки пальцев моей левой руки побелели – так сильно я сжал под столом свое колено, чтобы сдержать улыбку. Настолько далеко было это предложение от моих собственных желаний. Я хотел стать схоластом. Хотел попасть в Экспедиционный корпус, чтобы отправиться туда, где никто прежде еще не был, утвердить имперский флаг по всей Галактике и увидеть невероятное и странное. Мне совсем не казалось заманчивым запереться в своем кабинете, и еще меньше – в храме Капеллы. Я посмотрел на Гибсона, и тот слабо улыбнулся в ответ.

– Благодарю вас, мадам, – произнес я.

Одного мимолетного взгляда на отца хватило, чтобы понять, что больше я ничего не должен говорить.

– Или у нас, если ваша семья сможет без вас обойтись. Кто-то же должен будет вести дела с этими существами, когда закончится война.

Лорд Алистер хранил подчеркнутое молчание на протяжении всего этого разговора, но я невольно ощутил, как в нем закипает гнев. Слегка наклонив голову, отец выслушал слугу, пришедшего с каким-то сообщением, и начал шепотом отдавать распоряжения, но тут его отвлек Криспин:

– Вы можете продавать им еду!

Лицо брата расплылось в мерзкой ухмылке. Ответная улыбка директора получилась резкой, как движение скальпеля.

– Думаю, мы так и сделаем, молодой мастер. Мы торгуем всем и со всеми. Возьмем, например, это вино. – Она указала на стоявшую передо мной бутылку каркассонского «Сен-Деньё Азур». – Превосходное коллекционное вино, с вашего позволения, архонт.

– Благодарю вас, мадам директор, – ответил отец (даже не глядя на него, я знал, что он наблюдает за мной), – хотя мне и кажется удивительным такое непредвзятое отношение к сьельсинам, особенно после недавней трагедии.

Адиз Фэн отмахнулась от его намеков и положила нож и вилку на тарелку.

– О да, император одержит победу, благослови Земля его имя. И чаша милосердия переполнена, по крайней мере так утверждают приоры.

Одна из младших советников – женщина с вытатуированными на бледном черепе полосками – наклонилась к директору и сказала:

– Разумеется, после окончания войны Бледные должны стать подданными Соларианского престола.

– Подданными? – переспросила мать, изящно выгнув брови. – Я бы предпочла, чтобы они стали покойниками.

– Этого никогда не случится, – резко заявил я, уже понимая, что делаю ошибку. – У них есть преимущество перед нами.

Лица моих родителей окаменели, и по тому, как стиснул зубы отец, я догадался, что он сейчас заговорит.

Но младший советник консорциума опередила его, сказав со снисходительной улыбкой:

– О чем это вы, сирра?

– Мы живем на планетах, а сьельсины похожи на экстрасоларианцев, – ответил я, вспомнив о варварах с Задворок, что безостановочно снуют в темноте между звездами, охотясь на торговые корабли. – У них нет дома, только мигрирующий рой…

– Scianda, – подсказал Гибсон сьельсинское название.

– Точно!

Я сделал эффектную паузу, наколол на вилку ломтик красной рыбы, откусил и продолжил:

– Мы даже не можем быть уверены, что уничтожили их. Пусть мы сокрушим весь рой – всю скианду, – достаточно ускользнуть одному кораблю, чтобы обеспечить выживание расы. Они вездесущи и разнолики, как Протей. Их не победить военной силой, мама. Не победить, господа. Полное уничтожение невозможно.

Я откусил еще раз и добавил:

– То же можно сказать и о нас, но большая часть нашего населения прикована к своим планетам. Мы сильнее пострадаем от нападения.

Я посмотрел на директора, надеясь, что она, проведя всю жизнь в космосе и имея свой взгляд на Империю, поддержит меня. Кажется, она и собиралась это сделать, но тут отец произнес:

– Хватит, Адриан.

– Не стоит беспокоиться, архонт, – улыбнулась Адиз Фэн.

– Позвольте мне все же побеспокоиться о моем сыне, мадам директор, – мягко возразил лорд Алистер, поставив на стол хрустальный бокал.

Служанка с глиняным кувшином, украшенным изображением лесной нимфы, бросилась снова наполнить его, но отец жестом остановил ее.

– Особенно когда он так близок к измене, – закончил лорд.

«Измена». Мне оставалось только скрыть удивление, и я крепко стиснул зубы. Напротив меня Криспин скорчил гримасу и одними губами прошептал что-то вроде «предатель». Я почувствовал, как краснеет моя шея, и смущение облепило меня, словно влажная глина.

– Я не думал…

– Да, – сказал отец, – ты не думал. Извинись перед мадам директором.

Опустив взгляд к тарелке с закопченным лососем и жареными грибами, – мне не хотелось пробовать более экзотические блюда, специально приготовленные для внепланетных гостей, – я хмурился и молчал. Мне вдруг открылось, что отец никогда не называл меня по имени, всегда либо отдавал приказы, либо вообще ничего не говорил. Я был его продолжением, его достоянием во плоти. Но не отдельной личностью.

– Извиняться не за что, сир, – сказала директор, бросив быстрый взгляд на своих помощников. – Но хватит об этом. Обед был замечательный. Лорд Алистер, леди Марло, – она низко склонила голову над столом, – давайте забудем об этом разговоре. Ваши мальчики не хотели ничего плохого – ни тот ни другой, но, может быть, нам стоит вернуться к деловым вопросам?

Глава 5

Тигры и овцы

Ход событий уже начал четко прорисовываться, но я был тогда ненамного умнее младенца и ничего не видел. Возможно, вы бы верно поняли, что творилось вокруг. Почему я сам не понял, хотя меня и готовили к таким ситуациям почти с пеленок, это навсегда останется загадкой. Может быть, всему виной моя самоуверенность, чувство превосходства над Криспином. Может быть, виновата жадность. Или все случилось потому, что все мы слепы, пока не получим первый удар кинжалом, все мы убеждены в своем бессмертии. Мир, в котором я родился, был подобен дикому лесу, где тигры изображали из себя овец. Один мудрый человек как-то сказал мне, что человеческая плоть – самый дешевый товар во Вселенной, что жизнью мы расплачиваемся охотней, чем золотом. Я рассмеялся, услышав эти слова, и не поверил ему.

Это было глупо с моей стороны.

Как же мало я тогда понимал!

Арка, что вела к ротонде под Куполом изящной резьбы, до сих пор стоит у меня перед глазами, как неизгладимый символ моего поражения.

Поздно разбуженный девушкой-служанкой, я с показной торопливостью прошел через внешние ворота и круглую галерею, охватывающую зал совета, к этому жуткому порталу. Ядовитый солнечный свет приобретал странные оттенки, просачиваясь сквозь цветную мозаику на крыше, отбрасывая слабые тени на древние статуи – потускневшие и потрескавшиеся, – что украшали это своеобразное место. Многие поколения в моей семье сохранялся обычай раз в десять лет заказывать всем жителям нашей префектуры деревянные резные украшения. Лучшие из них хранились в этом помещении – в нишах или на полках, прибитые к стенам или подвешенные на проволоке, так что их тени разрезали солнечные блики на полосы. Остальные предавали огню во время Летнего фестиваля.

Словно бы кто-то собрал все краски нашего темного замка и затолкал в одно место, как некую ужасную тайну. Чехарда птиц и зверей, людей, кораблей и демонов, залитых процеженным светом солнца Делоса. Но самыми ужасными были двери. Как и большинство дверей в нашем доме, они имели остроконечную арку, а замковый камень, вырезанный из кости бронзового кита, был похож на человеческое лицо, горбоносое и суровое. Оно походило на мое, но на самом деле это был близнец статуи, стоящей перед Главной башней, – Джулиана Марло, который построил замок и прославил наше имя. Вокруг этого лица собрались другие, прикрепленные к стенам и самой арке, – тридцать одно лицо, все белые, словно кость, за исключением лиловых глаз. Погребальные маски, взятые из катакомб, где был захоронен пепел моих предков.

Я знал каждого из них, запомнил, как один из первых уроков в своей жизни.

Лица предков, застывшие во времени и выставленные напоказ.

Стражники не остановили меня, как это случилось у тронного зала, а, наоборот, открыли тяжелые деревянные двери по моему знаку. Петли проворачивались так тихо, что было слышно только шарканье моих подошв по каменным плитам. Но этот звук быстро был заглушен шумом разговора, нахлынувшим подобно приливу. Я остановился, и половина сидевших за круглым столом посмотрели на меня. Улыбнулся только Тор Гибсон, но эта мимолетная улыбка получилась натянутой и тут же разгладилась, благодаря его самодисциплине. Во взгляде советников консорциума сквозило холодное безразличие, а Криспин – он тоже сидел здесь, слева от отца – оскалился в кривой, гнусной ухмылке.

Отец даже не запнулся, продолжая разговор:

– …Лицензия предоставляет нам права на все урановые рудники в системе Делоса, а не только на те, что лежат вдоль Красного Зубца. Внепланетники в поясе могут повысить выработку при должном убеждении.

Он оглянулся через плечо на сэра Феликса, стоявшего в карауле за спиной его милости. Кастелян был облачен в парадную броню, черного и красного цветов Марло, с добавлением бронзы его собственного младшего дома.

– Пошлите сэра Эрдиана, если они и дальше будут упрямиться. Он знает, что делать.

– Рабочие пояса бунтуют? – спросила Адиз Фэн звучным голосом, старательно изображая удивление и пренебрежение. – Мне дали понять, что у вас, лорд Марло, более твердая хватка.

На лице отца отразилось не больше эмоций, чем мог бы проявить на его месте схоласт. Он лишь небрежно пригладил волосы.

– Рабочие пояса всегда готовы к бунту, мадам директор. Они выдвигают свои детские требования, мы даем им небольшие поблажки, а затем отбираем, когда это поколение выходит из процесса активного труда.

– Срок жизни шахтеров с пояса астероидов не превышает шестидесяти стандартных лет, – добавил Тор Алкуин, схоласт со смоляной кожей, главный советник отца. – Мы можем повторять этот трюк с обещаниями еще хоть сто лет или около того, чтобы свести волнения к минимуму. Давать и снова отбирать.

Пока он говорил, я уселся между двумя логофетами, заведующими нашими финансами, под прямым углом к отцовскому креслу, которое возвышалось над массивным круглым столом. Я почувствовал, как напряжены присутствующие, и заметил, что одна из них, светловолосая женщина, быстро оглянулась на меня. Я не отреагировал на это, в надежде избежать разговора о своем опоздании.

Советник с золотой татуировкой на черепе хмуро посмотрел на Тора Алкуина.

– Наместница одобряет ваши действия?

– Наместница, – встрял в разговор Криспин, положив планшет на стол экраном вниз, – согласна предоставить нам всю грязную работу. Если мы сами подавим бунт в своих владениях, ее сиятельству будет легче управлять всей системой.

Мне не без труда удалось прогнать с лица удивленное выражение. Криспин наслаждался моментом, этим ошеломляющим мгновением полной ясности.

– Нам следует сосредоточиться на сьельсинах, – заявила Эусебия, приор Капеллы в Мейдуа. – Все здесь должно служить избранному Землей императору.

Пожилая женщина была пугающе бледна, совсем как лунный свет. Ее лицо напоминало мятый лист бумаги, а голос трепетал, словно паутина на слабом ветру. Гибсон взглянул на меня, покачал головой и поскреб пальцами щеку. Я знал, что представляет собой Капелла. Сила под маской благочестия.

Директор махнула рукой, драгоценные камни в ее кольцах засверкали, и она показала в улыбке серебристо-металлические зубы.

– Разумеется, приор, но нужно подумать и о том, что будет после окончания войны. После победы, – она провела рукой по столу из окаменевшего дерева, – мы хотели бы вести дела с Делосом и домом Марло как можно более… миролюбиво.

– После победы, мадам директор? – Мягкий голос Эусебии прозвучал выше и сильней прежнего, ее мутные глаза широко открылись. – Но разве мы не должны уделить внимание одному маленькому вопросу, необходимому для этой победы?

Улыбка на лице Адиз Фэн не дрогнула.

– Это, несомненно, дело легионов. И императора. А я деловая женщина, приор. Я прилетела сюда, чтобы заключить с архонтом сделку на часть его экспорта, а не для того, чтобы поразить нашего общего врага в самое сердце.

– Сьельсины с каждым днем подбираются все ближе, – сказал младший служитель Капеллы в черном одеянии, сидевший неподалеку от престарелой Эусебии. – Лорд Марло, я вынужден напомнить вам о другой задаче. Вы обязаны вооружить атомиками легионы наместницы.

Лорд Алистер Марло даже не взглянул на это ничтожество, но голос его разом оборвал внезапно поднявшийся гул. Отец говорил негромко, не срываясь на крик, но ниже всех прочих голосов и поэтому заглушал их.

– Леди Эльмира каждый квартал получает пятьдесят процентов добытого сырья. Ей не требуется больше атомиков, Северн, и нам тоже. Наша система хорошо вооружена.

Он посмотрел на Гибсона и спросил:

– Схоласт, сколько кораблей Эльмира может использовать в сражении внутри системы?

Старик закашлялся, удивленный тем, что отец обратился к нему.

– По последнему отчету Имперской канцелярии? Всего сто семнадцать кораблей, не считая лихтеров.

Он начал сыпать цифрами, отдельно упоминая каждый тип судов.

Лорд Алистер поднял руку, останавливая Гибсона, и переключил внимание на Эусебию.

– Вам все понятно, приор? – спросил он и вернулся к разговору с Адиз Фэн: – Мадам директор, вас что-то беспокоит в состоянии наших дел?

Какое-то мгновение она молча смотрела на него, обдумывая свой ответ.

– Внепланетные рабочие…

– …Согласятся на наши требования, как только начнут голодать на лишенных воздуха скалах, которые они зовут своим домом, – закончил за нее отец, положив подбородок на сцепленные руки. – Меня больше тревожат рабочие на планете. Гильдия шахтеров заявила о серии аварий рудничного и очищающего оборудования. Хуже всего обстоит дело с обогатительными центрами – мы сами не можем их восстанавливать и вынуждены закупать новые у производителей.

– Директор Фэн, факционарий гильдии просит выслушать ее, – добавил Алкуин. – Она подробно расскажет о ситуации на планетарных рудниках.

Младший советник Сунь подался вперед:

– Какая доля… м-м…

Он умолк и стал шептаться со своим соседом на мандарийском, торговом языке консорциума. Очевидно, отыскав нужное слово, Сунь продолжил:

– …Добычи. Какая доля всей добычи урана приходится на планетарные рудники?

– Тридцать два процента, – хором ответили Гибсон и Алкуин.

Натренированная память подсказала им одинаково точные данные, но Гибсон пошел дальше:

– К сожалению, мы не можем работать с предельной нагрузкой. Текучка кадров среди шахтеров при отсутствии необходимого бурильного оборудования увеличилась втрое за последние сто лет.

– Спасибо, достаточно, – стукнул кулаком по столу лорд Алистер.

Директор поджала губы и произнесла:

– На Делосе не настолько богатые месторождения, какие были на Цай-Шэнь, так что ремонт обогатительных краулеров крайне необходим. В конце концов, вы ведь не хотите, чтобы мы недополучили нашу долю, не так ли?

Тонкая, как струна, улыбка проступила на лице отца, и молчание затянулось, подобно петле на шее. Попытки угрожать лорду Обители Дьявола имели долгую и бесславную историю. Однажды, когда отец был чуть старше меня, наместницу – мою бабушку – вызвали на Форум к императору. Она отсутствовала тридцать семь лет, оставив недавно осиротевшего лорда Обители Дьявола своим экзекутором. Три года спустя дом Оринов с Линона отказался платить отцу дань, а еще через год лорд Орин повел армию, собранную домами эксулов, чтобы свергнуть лорда Алистера и отсутствующую герцогиню-наместницу. Они ринулись всем роем из внешних планет системы и дождем посыпались с неба.

Не прошло и года с начала восстания лорда Орина, как замок Линон превратился в обитель призраков, в груду обломков на дне сумрачного кратера на поверхности отдаленного спутника Делоса. Отец приказал умертвить всех членов дома Оринов, уничтожить их генофонд и забрать все атомики. Он распорядился бы и посыпать землю солью, если бы это имело какой-то смысл на лишенном атмосферы Линоне. Вместо этого он просто пробил дыру в накрытой герметичным куполом крепости и выпустил весь воздух.

Думаю, Адиз Фэн осознала свою ошибку, судя по тому как она провела рукой по затылку и догадалась отвести взгляд. Отец, несомненно, понимал, что перед ним не кто-то из эксулов, а глава крупнейшей корпорации, объединяющей десять тысяч звездных систем, но он даже не потрудился смягчить выражения.

– Хочу напомнить вам, директор, – сказал он, – что это не я сделал крюк в несколько парсеков для этой встречи. Это были вы. Если вы уверены, что можете получить в другом месте сопоставимое количество урана – причем законным путем, – то я не стану вас отговаривать. С другой стороны, если ужасная трагедия на Цай-Шэнь вынуждает вас иметь дело со мной и моей технической базой, то я прошу вас прекратить эти игры и сказать прямо, что вам нужно.

Я сидел молча, довольствуясь тем, что вообще присутствую здесь. Встреча на время прервалась, и Алкуин увел делегацию мандари для разговора с факционарием Гильдии шахтеров. Логофеты и служители Капеллы разбрелись кто куда без лишней спешки.

– Ты, – голос отца снова пробудил тревогу, тихо скользя, подобно гадюке, ниже других звуков, пока не привлек мое внимание, – останься.

Я плюхнулся обратно в кресло и оглянулся на уходящих Эусебию и молодого Северна, который поддерживал под руку пожилую начальницу. Они были похожи на две колдовские тени в своих черных одеяниях, более темных, чем даже доспехи пельтастов, закрывших за ними дверь. Перед тем как она захлопнулась, я успел разглядеть сгорбленную фигуру Гибсона, с хмурым выражением лица опиравшегося на трость. Это насторожило меня больше всего остального: он не сумел справиться со своими эмоциями, хотя обязан был это сделать.

Я оказался наедине со своей семьей.

– Мать не осталась на встречу?

– Ваша мать уже улетела в Аспиду, – фыркнул отец, поправляя манжеты белой рубашки под рукавами камзола.

– Опять? – Криспин отложил планшет и воздел руки к небу. – Она же только приехала.

Лорд Алистер подождал мгновение, барабаня пальцами по столу. Его взгляд остановился на шипастой деревянной маске в форме сердца – центральной части композиции, украшающей стену. В тот момент, когда я обернулся к этой ужасной вещи, отец заговорил:

– Ты пообещал ей помощь.

Я озадаченно поднял брови и огляделся по сторонам:

– Прошу прощения, что?

– Факционарию гильдии, которая сейчас беседует с Фэн. Ты обещал ей новое оборудование.

– Бейлем? – Я выпрямился в кресле. – Ничего я ей не обещал.

Глубоким, холодным, как смерть, голосом лорд Алистер оборвал мои возражения:

– Ты дал понять этой женщине, будь она проклята, что мы можем помочь ее рабочим.

– Но, отец, мы должны это сделать!

– Ты хотя бы представляешь, мальчик, сколько стоит один обогатительный краулер?

Не дождавшись ответа, он назвал сумму сам:

– Без малого пятнадцать миллионов марок, и это без учета стоимости перевозки и десятины для Капеллы.

Он оперся ладонями о стол и прищурился:

– Знаешь, сколько краулеров получили повреждения за последние тридцать стандартных лет?

Криспин засопел, и я обернулся к нему, прежде чем ответить. Он смотрел на меня таким же взглядом, как отец. Я подумал о масках за дверью, о лицах моих предков. Тревожные предчувствия наполнили меня, возникло ощущение, что все мы были рождены по заказу, вырезанные из одной и той же лиловоглазой породы.

Однако так уж получилось, что я знал ответ на вопрос отца. Мне оставалось только прикрыть глаза и сказать:

– Девять.

– Девять? – присвистнул Криспин.

– Это все из-за Капеллы, – начал я. – Если бы у нас была возможность проводить крупномасштабный ремонт…

Но об этом не могло быть и речи. В те времена Капелла контролировала использование и закупки любой сложной техники. Они выискивали деймонов – разумные машины, которыми мерикани задавили все остальное человечество и которые потом задавили их самих. Ни одного подобного монстра не появлялось в пространстве Империи уже больше двух тысяч лет, но Капелла не теряла бдительности. Стоило одному из лордов нарушить правила – создать частную инфосеть, приютить у себя внепланетных техников, купить запрещенное оборудование у экстрасоларианцев или приобрести слишком много краулеров без разрешения главного приора системы – и это не осталось бы без последствий. Говорят, деймоны повсюду, эти призраки из машины. Скверна только и ждет, когда какой-нибудь глупый магус призовет ее из кремниевых или иттербиевых кристаллов. Лорд, связавшийся с темным искусством, попадет в руки инквизиции, а та передаст его катарам, пыточным хирургам. В худшем случае целая планета будет стерилизована, на нее обрушится ядерный огонь, или эпидемия, или еще какой-нибудь ужас из арсенала черных священников.

Отец прекрасно сознавал эту смертельную опасность, губы его побледнели.

– Ты, мальчик, хочешь познакомиться с инквизицией?

– Я только сказал, что…

– Я знаю, что ты сказал. – Лорд Алистер встал и посмотрел на меня поверх своего орлиного носа. – И я знаю, что ты знаешь, насколько это опасно. Думаешь, Эусебия и этот малый Северн будут хоть мгновение колебаться, перед тем как подставить кого-то из нас под нож? Мы ходим по лезвию бритвы. Каждый из нас.

Криспин изогнулся, чтобы посмотреть на отца:

– Мы не делали ничего плохого.

Я откинулся на спинку кресла и, сложив руки на груди, сказал:

– Сир, мне известны наши обязательства перед Писанием Капеллы. Я просто считаю, что если для восстановления нормы добычи нам требуется разрешение на покупку нового оборудования, то мы должны получить его во что бы то ни стало. Возможно, мне стоит поговорить с директором, пока она не улетела. И позволь мне взять с собой Гибсона. Ей нужен наш уран точно так же, как и нам самим. Думаю, я могу заключить сделку.

– Ты? Сделку?

Длинный плащ лорда Алистера взвился вихрем черно-красного шелка, когда отец резко развернулся и уставился на картину, на которой была изображена гондола, подплывающая к острову с обнесенной оградой гробницей.

Неожиданно в разговор вступил Криспин:

– Почему бы и нет, отец? У него неплохо получается.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но сглотнул и с немым удивлением уставился на Криспина. Неужели он только что пытался за меня заступиться? Я просто сидел и смотрел на младшего брата, опустившего квадратную челюсть к игровому планшету, что снова появился в его больших руках с толстыми пальцами.

– Потому что твой брат своим вмешательством уже испортил и без того затруднительную ситуацию, – произнес отец и, не меняя положения ног, вполоборота взглянул на меня из-под изогнутых бровей.

Его силуэт потемнел, освещенный только слабыми лучами солнца, что пробивались через круглое отверстие купола с выцветшими фресками, изображающими завоевание планеты.

– Я дал тебе простое задание: утихомирить представительницу гильдии, – напомнил он. – А ты только взбудоражил ее и прервал переговоры, чтобы успеть на этот фарс в тронном зале.

Я вцепился в подлокотники так крепко, что жилы мои застонали, и выдохнул:

– Ты не должен был отсылать меня.

Услышав это, отец все-таки повернулся:

– Только не вздумай читать мне нотации, мальчик!

В первый раз за день лорд Алистер повысил голос, нахмурив брови так, что над самым носом образовалась небольшая складка. Не то чтобы он кричал, но и этого вполне хватило. Даже Криспин перепугался.

– Я знаю твои способности, хоть они и не велики.

Уязвленная гордость пересилила мой страх, и я вскочил с кресла:

– Не велики? Я думал, что меня обучают дипломатии. Гибсон говорит…

– Гибсон просто старый дурак, забывший свое место.

В этот момент отец показал себя настоящим лордом, отметая тридцатилетнюю верную службу схоласта одним величественным движением руки.

– Самое время отправить старика на покой, – заявил он. – Подыщем для него какое-нибудь уединенное местечко в городе или, может быть, в горах. Ему понравится.

– Не делай этого!

Отец моргнул один раз, словно в леднике образовалась трещина, и произнес:

– Полагаю, я уже сказал, чтобы ты не смел учить меня.

Голос его внезапно стал пугающе мягким. Вернувшись к созерцанию картины с погребальным островом и маленькой белой лодкой, отец продолжил:

– Мы никогда и ничего не делаем в спешке. Сам по себе старик не бесполезен. Насколько я понимаю, ты делаешь успехи в изучении языков.

Чувствуя ловушку, но еще не определив ее очертаний, я сказал:

– Да. Гибсон говорит, что мой мандарийский безупречен и даже сьельсинский вполне хорош.

– А лотрианский?

Ловушка захлопнулась. Но как он узнал? В клуатре не было видеокамер. И не должно быть. Схоластам не позволено иметь под рукой ничего более сложного, чем читалка для микрофильмов. Может быть, кто-то подслушивал, приложив ухо к замочной скважине? Или… Внезапно я вспомнил и усмехнулся. Тот слуга, что протирал окно снаружи, уж не он ли? Я выпрямился, подражая солдатской строевой стойке и пытаясь скрыть свое удивление.

– Хорош, но не настолько, чтобы меня можно было послать в Лотриад… в Содружество, – разулыбался я, надеясь с помощью шутки скрыть свою догадку. – Я знаю достаточно, чтобы спросить, как найти туалет, но в более сложных случаях могу растеряться.

Криспин рассмеялся, и отец грозно сверкнул на него глазами, прежде чем обратиться ко мне:

– Думаешь, здесь просто игра?

– Нет, сир.

– Это схоласт рассказал тебе о данном визите?

Отрицать было бессмысленно.

– Да, он, отец.

– Гибсон становится старым. Совсем забыл свое место.

– Он мудр и опытен, – огрызнулся я.

– Значит, ты защищаешь его?

– Да!

– Ты же знаешь, – вмешался Криспин, пожимая плечами, – он неплохой учитель.

– Он прекрасный учитель, – поправил я брата, выпятив нижнюю челюсть. – Он сделал то, что сделал, потому что не видел смысла скрывать такую важную новость от твоего сына. Если я стану править после тебя, меня нужно привлекать к делам.

– Если ты станешь править после меня? – Лорд Алистер моргнул и покачал головой в искреннем удивлении. – Кто вообще говорил тебе, что ты станешь править после меня?

Скорее рефлекторно, чем по какой-то другой причине, я оглянулся на брата. Нет. Нет, этого не может быть. Это бессмысленно.

Но отец еще не закончил:

– Я не называл своего преемника и, видит Земля, еще долго не собираюсь. Но если ты намерен продолжать в том же духе, мальчик, я могу сказать тебе одно…

Он сделал паузу, все еще стоя спиной ко мне и поглощенный картиной с жутким островом.

– …Этим преемником будешь не ты.

Глава 6

Истина без красоты

На арене колизея группа из четырех лорариев, вооруженных парализующими дубинками, старалась утихомирить аждарха, в то время как трое других очищали площадку от останков рабов, посланных сражаться с внепланетным чудовищем. Я наблюдал за тем, как один из них разбрасывал лопатой опилки, чтобы скрыть следы крови. Многим здесь, не только мне, было нелегко смотреть на хищника с чужой планеты. Что-то в моих клетках противилось этому зрелищу, какая-то глубинная память о том, как должно выглядеть живое существо, память, восходящая к далеким временам, когда мир ограничивался изгибом горизонта. Аждарх был просто отвратителен. Внешне напоминал птерозавра, древнего гигантского ящера с кожистыми, как у летучей мыши, крыльями. С другой стороны, он был похож на дракона из легенд, с шипастым хвостом и изогнутыми когтями. Но его шея – длиной почти в два человеческих роста – от недоразвитой головы до грудной клетки раскрывалась в огромную пасть, усеянную кривыми, беспорядочно разбросанными зубами, которые шевелились, словно мандибулы.

Одна из лорариев – молодая рыжеволосая женщина – бросилась вперед и ужалила тварь дубинкой в не защищенный ничем, кроме кожи, бок. Чудовище испустило булькающий рев и отскочило в сторону, таща за собой тяжелую цепь с ухватившимися за нее тремя другими лорариями. Толпа заохала и завыла от восторга, а монстр плевался мокротой из раскрытого горла. Даже из безопасной ложи лорда, окруженной щитовой завесой, я разглядел внутри кровь.

– Следующими будут «Дьяволы», – сообщил Криспин, толкнув меня под локоть. – Ты готов?

– Как всегда.

Я вернулся к лежавшему на коленях блокноту и провел по листу правой рукой. Уголь уже начал размазываться, скрывая нарисованный мной профиль лейтенанта Киры. Отец послал нас с Криспином вместо себя на открытие сезона Колоссо. Сам он был сейчас у нашей бабушки в Артемии, где обсуждал с ней государственные вопросы.

С детства я ненавидел арену. Шум, боль и все остальное. Насилие вызывало у меня отвращение. Вопли зрителей резали мне уши, как и рев труб, усиленный акустической системой колизея, но голос диктора перекрывал и то, и другое. Запах немытых тел, смешанный с ароматом жареного искусственного мяса и металлическим привкусом крови, терзал мое обоняние ничуть не меньше, чем крики истязали слух.

И все же сильней всего меня ранило само это преступление против жизни, бессердечная утрата человечности. Я знал, что сражавшиеся были рабами, и, возможно, это оправдывало насилие в глазах многих. Но я только что видел, как летучий ксенобит растерзал в клочья трех человек, а дети на трибунах визжали от страха и возбуждения. Обнаженные по пояс мужчины, чьи тела были разрисованы в красно-золотые и красно-черные цвета, хлопали друг друга по плечам и наливались дешевым пивом, громко смеялись и оглушительно вопили, наслаждаясь зрелищем. Вид крови угнетал меня даже больше, чем новости о расправе на Цай-Шэнь, потому что здесь было что-то близкое, реальное. А люди радовались. Я часто задумывался, что подумали бы предки о нас и нашей страсти к насилию. Я слышал, что поколение, погубившее Старую Землю, порицало насилие в повседневной жизни. Какая ирония, именно те, кто развязал ядерную войну, управлял лагерями для беженцев и портил экологию, отказывались смотреть на кровавые развлечения. Возможно, они назвали бы нас варварами, те люди из глубокой древности.

Я затемнил карандашом контур лица Киры. Хватит философствовать.

Криспин еще больше оживился:

– Я выйду после первой схватки!

– Что ты сказал?

Я как раз подчеркивал завиток волос и не мог оторвать взгляд от рисунка. Но мысли мои были заняты другим. Я думал о Цай-Шэнь и об отце. И о самом Криспине. В голове до сих пор звучали слова отца, сказанные под Куполом изящной резьбы: «Кто вообще говорил тебе, что ты станешь править после меня?» Это было сказано в первую очередь для Криспина. Каждое слово. А меня выгонят прочь. Женят на каком-нибудь бароне или баронессе, как дорогую безделушку, или отправят в легионы.

– Я выйду на арену! – улыбнулся Криспин, видимо искренне воодушевленный этой перспективой. – Отец обещал, что я буду драться сегодня.

– Ага, – я лишь мельком взглянул на него, – уже знаю. Ты только об этом и твердишь.

Я так сильно надавил карандашом на бумагу, что он сломался, испортив изящный нос Киры. Мысленно выругавшись, я понял, что обижен на брата. Я всегда ненавидел его, но ненависть – это что-то чистое, как огонь в груди. Однако обида сидела во мне, словно раковая опухоль. Я не желал того, что принадлежало ему. Скорее, меня обижало, что он отобрал то, что я в глубине души считал своим. Я уже говорил, что не собирался занять трон отца. Просто не хотел, чтобы он достался Криспину.

– Отец сказал, что мне позволят драться только с рабом-мирмидонцем, но я знаю, что могу выбрать Марко. Робан, я могу выбрать Марко?

Криспин встал со своего кресла. По такому случаю брат был облачен в броню, в доспехи из титана и керамики с темно-красной отделкой. Анатомическая кираса была обтянута черной кожей с изображением дьявола дома Марло, впитывающей свет, словно кровь. С левого плеча брата свисал короткий плащ из роскошного бархата, багряный на солнце и черный в тени.

Круглолицый рыцарь провел рукой по мелко завитым волосам и сказал:

– Уверен, что можете, молодой мастер.

Криспин глотнул из стакана какой-то энергетический напиток голубого цвета и, проигнорировав слова Робана, обратился ко мне:

– Тебе подарили большой меч… как ты его называешь?

– Монтанте[6], – ответил я, достал из кожаной сумки другой карандаш и выписал в нижнем правом углу рисунка имя Киры мелкими, изящными буквами.

– Точно! – Криспин залился булькающим смехом и взял пару оливок из фарфоровой вазы, стоявшей на маленьком столе перед нами. – Они очень медленные.

У двери шевельнулся Робан:

– Молодой мастер совершенно прав.

– Короткий меч и дага намного лучше, – заявил Криспин, поставив ногу на стол и опрокинув вазу.

Она упала на пол и разбилась, оливки раскатились во все стороны. Криспин не обратил внимания ни на падение, ни на слуг, бросившихся подбирать осколки фарфора и оливки.

– Знаешь, кого выбрали драться со мной? – спросил он.

Сэр Робан пожал плечами:

– Думаю, каких-то рабов.

– Не одного, а больше?

Зубы Криспина сверкнули в льющемся сверху тусклом свете. Он стоял спиной к арене, лицо скрывала тень.

– Может быть, сир, – Робан зажал свой шлем правым локтем, – мне не сообщили. Выбирать должен был вилик колизея. Мне сказали, он придет за вами, когда все будет готово.

Криспин плюхнулся в кресло, ухватил рукой в латной рукавице свой напиток и наклонился к перилам. Внизу, на арене появились «Дьяволы Мейдуа», выйдя из лифта в правой стороне площадки под крики зрителей и звон фанфар. Они носили алые и кремовые цвета Имперских легионов. Бронированные пластины костяного цвета закрывали их лица, а на спинах, над порядковыми номерами, были выведены имена.

В середине стоял номер девять – Том Марко, крупный мужчина с тремя керамическими полосками на плече, обозначающими звание центуриона, хотя он этого не заслуживал. Он был актером, игрушечным солдатом, никогда даже близко не подходившим к настоящим легионерам.

– Это произошло летом девятьсот восемьдесят седьмого года!

Слова диктора разлетелись по всему колизею, отражаясь от возбужденной толпы с флагами и нарисованными от руки эмблемами, чьи выкрики: «Дьяволы! Дьяволы! Дьяволы!» – едва не заглушали усиленный аппаратурой голос. Этого было достаточно, чтобы я перестал прислушиваться. Я знал, что это за дата и что нам предстояло увидеть.

– Последние бойцы Шестьсот семнадцатого легиона потерпели крушение на Беллосе, их корабль разбился, братья и сестры погибли! Никто не прилетел спасти их!

По сигналу в дальней части поднялась платформа и выплеснула на арену группу мужчин и женщин. Они были рабами, все до единого. Обычная история для преступников на Делосе, как и во всей Империи, – их заставили заняться этим делом. Каждому вырвали ноздри, а на лбу сделали татуировку с указанием, какое преступление он совершил. Кто-то из них лишился руки, другой – глаза, у третьего недоставало обоих ушей. Всех побрили наголо, а тела выкрасили в белый цвет, чтобы сделать более похожими на сьельсинов. Хотя под комбинезонами этого и не было видно, но я знал, что всех мужчин оскопили, а женщинам вырезали груди, чтобы люди еще более напоминали бесполых сьельсинов и совсем пали духом.

Все они должны были умереть сегодня, чтобы соответствовать легенде, в которой говорится, что выжившие солдаты Шестьсот семнадцатого легиона Центавра отразили атаку орды сьельсинов, разрушивших колонию Беллоса.

У семерых «Дьяволов Мейдуа» были щиты и доспехи, рабы не имели ни того ни другого. «Дьяволов» вооружили плазменными ружьями и энергетическими копьями, установленными на малую мощность и способными вызвать только сильный ожог. Рабы держали в руках лишь грубые стальные клинки и палицы – сьельсины не признавали энергетического оружия. Предстояла неравная схватка. Впрочем, ничего иного и не планировалось.

Это было Колоссо – крупнейшее развлекательное зрелище Империи, и зрелище кровавое. Сначала травля аждарха, затем массовая схватка, шанс возвыситься для победивших героев, а дальше пойдут поединки – лучшие против лучших. И в первом из таких боев будет участвовать Криспин, молодой и отважный сын лорда, выглядевший просто красавцем в дорогой броне, со сверкающим мечом и модной стрижкой. Все это вдруг поразило меня своей порочной извращенностью. Возможно, древние были правы. Возможно, Валка была права. Мы варвары. Мне захотелось уйти отсюда, захотелось вернуться в свою комнату в Обители Дьявола.

– Смотрите, как бледные твари окружают наших героев! – продолжал диктор.

Лорарии в красной униформе парализующими дубинками заставили рабов охватить в кольцо семерых «Дьяволов Мейдуа».

– Смотрите на наших героев, единственных, кто пытается уберечь бедных жителей Беллоса от участи стать пищей для ужасных сьельсинов! Смотрите, как отважно они сражаются!

Над всей ареной разнесся гонг: глубокий, скорбный, удивительно чистый. Его звук еще долго стоял у меня в ушах, предвещая мое собственное будущее. Толпа взревела от восторга. Я отвернулся, перелистнул страницу блокнота и заточил сломанный карандаш скальпелем, который достал из сумки.

Первый плазменный заряд, пущенный в атакующих рабов, словно бы обжег меня самого. Им не оставалось ничего другого, кроме как сражаться. Стоявшие по периметру лорарии держали в руках светящиеся копья и готовы были опустить их в любой момент, вынуждая рабов либо продолжать бой, либо умереть на месте.

Я вздрогнул.

Криспин вскочил с места и принялся размахивать обнаженным мечом. Острый как бритва керамический клинок засверкал над головами сидевших под нашей ложей простолюдинов. Брат что-то бессвязно кричал вместе с толпой, разгоряченной насилием. Я подумал, что сэр Феликс дал бы Криспину затрещину, чтобы тот не доставал без необходимости меч из ножен. Сам я не взял с собой никакого оружия, кроме длинного ножа, сказав Робану, что в его присутствии не нуждаюсь в другой защите. Это польстило рыцарю, но сейчас я чувствовал себя маленьким и беззащитным рядом с вооруженным и облаченным в броню братом.

Один из «Дьяволов Мейдуа» наступил на лицо упавшего раба и сломал ему нос. Алая кровь побежала по щекам и подбородку, смывая белую краску. Гладиатор еще раз топнул, толпа охнула, а затем взревела. Сапог поднялся и опять опустился на лицо раба. Тот даже не дернулся. Он уже умер – не мог не умереть. Это было представление: пустое и бессмысленное. Оно предназначено не для меня, а для таких, как мой брат, как вопящие сервы и плебеи на трибунах с их кебабами и сахарной ватой, подслащенными напитками и дешевым пивом.

– Молодой мастер Криспин, – прозвучал из глубины ложи хриплый, грубый голос.

Я оглянулся и с удивлением понял, что это сказала женщина: коренастая, с колючими карими глазами. Ее спутанные рыжеватые волосы были подстрижены над ушами. Некрасивое обветренное лицо искривилось в жутковатой улыбке. Я ухватил Криспина за его нелепый короткий плащ.

Он обернулся, расплескав по полу голубой напиток, и ухмыльнулся уродливой женщине:

– Пора?

– Да, молодой мастер.

Едва не облив себя от возбуждения, Криспин поставил бокал на стол и почти вприпрыжку помчался к стоявшим в коридоре за открытой дверью лорариям. Рев толпы хлынул в ложу, куда более громкий и резкий без смягчающего эффекта защитного экрана.

– Вы идете, мастер Адриан? – шагнув вперед, спросил сэр Робан.

– Нет.

Я отвернулся и попытался стереть темное пятнышко с листа, но добился лишь того, что испачкал палец. Сосредоточился на своем блокноте, стараясь не думать о развернувшейся внизу кровавой бойне. По правде говоря, я с радостью пошел бы с Робаном, если бы ликтор направлялся в какое-нибудь другое место, а не в гладиаторское крыло возле выхода на арену.

– Значит, я должен остаться здесь?

– Нет, нет. Криспину вы нужны больше, чем мне в закрытой ложе.

– Хорошо, сир.

Я сидел в одиночестве и думал об отце, пока внизу семеро мужчин, переодетых имперскими легионерами, расправлялись с тремя десятками рабов-заключенных, орудуя плазмометами и энергетическими копьями. Зловоние горелой плоти и опаленной ткани поднималось над полем бойни, смешиваясь с запахами кебаба и попкорна, витающими над трибунами. Это была чудовищная, жуткая смесь. Я перелистывал страницы блокнота: портреты людей и пейзажи, окружающие замок.

Рисовать я любил с детства. А став старше, понял, что в этом занятии кроется что-то особенное. Фотография может запечатлеть внешний вид, представить цвет и подробности с максимальным разрешением, на которое не способен ни глаз, ни разум человека. Запись генома или инъекция памяти РНК[7] может воспроизвести организм с абсолютной точностью. Но так же, как вдумчивое чтение дает человеку возможность воспринять и обобщить истинный смысл написанного, рисование позволяет художнику запечатлеть дух увиденного.

Художник видит натуру не такой, какая она есть или может быть, а такой, какой она должна быть. Каким должен стать наш мир. Вот почему портрет – по человеческим понятиям – всегда побеждает фотографию. Мы поэтому обращаемся к религии, даже если наука возражает, поэтому любой схоласт может превзойти машину. Фотография фиксирует мир как таковой, фиксирует факт. Факты привязывают меня к моей старости. Меня же интересует истина, а истина заключена в карандаше… или в чернилах, которыми я пишу эти записки. Но не в цифровом коде или лазерном луче. Истина кроется не в механическом повторении, а в мелких и тонких погрешностях, в несовершенстве, свойственном как искусству, так и человеку.

«Красота есть истина»[8], – сказал поэт.

Истина. Красота.

Он ошибался. Это не одно и то же.

Не было никакой красоты на этой арене, но там была истина. Я видел ее, когда люди умирали ради развлечения семидесяти тысяч зрителей. Или, скорее, услышал – сквозь крики, аплодисменты и смех восторженной публики, когда Криспин ступил на арену в клубах дыма, а лорарии и сервиторы оттаскивали трупы рабов к лифту. Тишина. Глубокая, звенящая тишина. Та, что не в ушах, а в голове. Толпа – поскольку она была единым существом – кричала, чтобы заглушить эту тишину в душах. Я слышал ее, но не понял, что это такое. Не понял, что она означает.

Застегнув камзол, я развернулся и направился к двери. Мне необходим был воздух. Внезапно я осознал, что не могу больше терпеть эту сцену. Это был не мой мир, не то, что я хотел бы унаследовать вместе со всем прочим. Когда я выходил из ложи, простолюдины аплодировали – рукоплескали Криспину.

И ему это нравилось.

Глава 7

Мейдуа

Снаружи воздух был холодней, а возбужденный шум Колоссо сделался глухим и отдаленным. День клонился к вечеру, и огромное бледное солнце над низкими башнями Мейдуа покраснело по контуру. Вдали, словно грозовой фронт, возвышался черный замок – мой дом на акрополе. И я был один. Мужчины и женщины, что проходили по улицам возле цирка, казались мне такими же чуждыми, как представители иной расы.

Наверное, отец был прав, сомневаясь во мне. Если я не способен выдержать Колоссо, разве можно ожидать, что я сумею править префектурой так же, как он? Разве можно ожидать, что я сумею сделать трудный и кровавый выбор, в котором и заключена суть правления? Пока я торопливо шел прочь от колизея, мимо ипподрома и большого базара, мысли мои вернулись к дому Оринов, к разрушенным залам Линона на удалении в половину планетной системы от меня. Я твердил себе, что не готов сделать ничего подобного, что я не настолько решителен или жесток. Думал об убитых рабах, о сапоге гладиатора, топтавшем выбеленную плоть до тех пор, пока не треснул череп под ногой. Я прибавил шагу, жалея, что не смогу идти так быстро, чтобы покинуть весь этот мир.

Сразу за цирком город начал подниматься вверх, уже зажглись фонари, и тени от башен перерезали узкие улицы. Над головой промчался флайер, а вдали небо перечеркнул раскаленный след стартующей ракеты. Мне хотелось оказаться сейчас на ней и лететь куда-нибудь, куда угодно. Я понимал, что должен вернуться назад, – если не в ложу колизея, то хотя бы к своему шаттлу, – но сама мысль о возвращении, о Криспине, наслаждающемся этой кровавой забавой, вызывала у меня раздражение. Я постоял немного в тени триумфальной арки, наблюдая за грунтомобилями, что еле плелись в напряженном уличном движении в окрестностях колизея.

Легкий свежий ветер подул из-за поворота дороги, принеся с собой запах соли и моря и карканье далеких птиц. Угасающий день был чист и ясен, но легкий холодок напоминал о том, что лето уже на исходе, и я плотнее застегнул камзол. Нужно вернуться домой, и будь проклят отец вместе со всем тем, что он скажет мне по этому поводу. До замка было недалеко: несколько миль на северо-запад вверх по извилистым улочкам, петляющим вокруг известнякового утеса до самой лестницы и Рогатых ворот.

Я направился по набережной Красного Зубца, ведущей к водопаду и большой плотине. Река кишела рыбачьими лодками и тяжелыми баржами, перевозившими добытую руду из верховий. Резкие и грубые голоса далеко разносились над водой. Я помедлил немного, заглядевшись на старомодную галеру с гребцами-сервами, что боролась с медленным течением великой реки, возвращаясь к далеким горам. Стук барабана и голос гортатора[9] были с такого расстояния едва различимы.

«Гребите к дому, парни! Гребите к дому», – повторял он в такт ударам барабана.

Так я и стоял, пока грузовая баржа с дьяволом Марло на борту не заслонила это зрелище. Сервы не могли с ней тягаться. Им запрещалось использовать даже те технологии, что были позволены работникам гильдии. Оставалось только грести в поте лица, рассчитывая лишь на силу своих рук.

Я уже подумывал о том, чтобы развернуться и пойти к пристани и рыбному рынку, куда любил наведываться в детстве. Здесь стояли лавки ниппонцев, готовивших рыбу с рисом, а в Нижнем городе устраивались представления, где стравливали зверей. Но я помнил об опасности, угрожавшей палатинскому аристократу, который рискнет открыто разгуливать по улицам в подобающем своему сословию наряде. Повернув перстень-печать на большом пальце, я нерешительно покрутил тонкий обруч терминала. Инстинкт говорил мне, что нужно вызвать поддержку или хотя бы предупредить Киру, что я иду к шаттлу.

Но мне дорого было мое уединение, как и всем молодым людям в трудные для них периоды жизни. Свернув с набережной, я подождал, пока проедут грунтомобили, пересек улицу и двинулся по извилистому переулку мимо витрин магазинов и палаток, где продавались еда и иконы Капеллы из пластика и поддельного мрамора. Вежливо отказался от предложения какой-то женщины заплести мои волосы, пропустил мимо ушей крики о том, что такие длинные космы носят только катамиты[10]. В те времена в моде были короткие стрижки, как у Криспина или Робана, но я – и возможно, это символизировало мой провал в роли наследника – не обращал внимания на вкусы простолюдинов. Мне хотелось возразить этой женщине, что сын архонта тоже носит длинные волосы, но я сдержался и свернул за угол.

Я уже сказал, что чувствовал себя чуть ли не представителем другой расы. В результате долгой семейной истории генетических изменений я был, несмотря на невысокий для Марло рост, все же выше большинства плебеев, проходивших мимо. Волосы мои были темнее, а кожа бледнее, чем у них. В свои почти двадцать стандартных лет я чувствовал себя древнее этих преждевременно постаревших торговцев и рабочих, поскольку понимал, что за их морщинистыми лицами и загрубелыми руками скрывается возраст немногим старше моего. Собственные тела уже предали их. Возможно, дело в происходившем на Колоссо варварстве, или мои воспоминания омрачены тем, что случилось на прогулке, но в тот момент лица мейдуанцев казались мне почти карикатурами. Набросками, выведенными детской рукой. Грубой резьбой в исполнении того, кто имел слабое представление о людях. Такой пористой и жирной, потемневшей от солнца кожи у меня не будет никогда. Я не мог отделаться от вопроса: кто же из нас настоящий человек? Может быть, я с моими перекроенными Коллегией генами и королевскими манерами? Или они, в своем естественном состоянии, более человечны, чем я смогу когда-нибудь стать? Тогда мне казалось, что я. Но, подобно капитану из притчи, заменявшему доску за доской в обшивке, пока корабль не стал совсем как новый, я размышлял о том, сколько строк в родословной нужно переписать, чтобы человек перестал быть собой, вообще перестал быть человеком.

Следующая улица вела вверх и вправо. Фасады домов из стекла и известняка изящно обвивала виноградная лоза, хотя время для сбора урожая было не самое подходящее. Я шел мимо контор поставщиков продовольствия и заведений, где простолюдину за умеренную плату могли вырвать гнилые зубы. Я слышал, что со временем они не вырастут заново. Это всегда казалось мне странным, но потом я подумал о директоре Фэн и ее имплантах из нержавеющей стали. Почему она выбрала именно их, хотя могла иметь идеально белые зубы? Эти мысли так захватили меня, что я не распознал рев мотоцикла и даже не догадался о его приближении, пока тот не уткнулся мне в спину.

От удара мне вышибло дыхание, и я упал на мостовую, придавив собой нож. Превозмогая боль в спине, я с трудом поднялся на колени. Мои слишком черные волосы упали на глаза, и я оценил преимущества короткой прически Криспина. Эта мысль чуть не рассмешила меня, хотя я попытался понять, что же произошло. Куда пропали все окружающие? И где та улица с увитыми лозой домами, которые так восхищали меня всего мгновение назад? Должно быть, я, сам того не заметив, свернул в переулок, круто повернувший к утесу и нашему акрополю. Снизу башни Обители Дьявола по-прежнему казались поднявшимся из земли дворцом буйного бога хаоса.

Где-то вдали зазвонили, отмечая закат, колокола Капеллы, и голоса капелланов, усиленные мощными динамиками, установленными в храмах и на высоких столбах по всему Мейдуа, взревели, созывая прихожан на молитву.

– Врежь ему, Джем! – послышался окрик, и что-то тяжелое и металлическое звякнуло по камням.

Я обернулся и увидел крупного мужчину на мотоцикле с примитивным бензиновым двигателем, извергающим в воздух ядовитые газы. Где он раздобыл эту вещь – в Гильдии перевозчиков или на нелегальном рынке, – я так и не узнал. Он сжимал в руке длинную трубу и, судя по его позе, именно ею только что стучал по мостовой. Возможно, эта же труба сбила с ног меня. Но мое внимание привлекло лицо этого человека. Левая ноздря была вырезана, и при свете зажженного уличного фонаря в глубине жуткой раны виднелась кость. А на лбу у него черными зловещими буквами было вытатуировано судебное обвинение: «ГРАБИТЕЛЬ».

– Врежь ему! – произнес другой голос.

Я повернул голову – в конце переулка ожидали еще двое мужчин на мотоциклах, подзадоривая своего приятеля. Став на ноги, я поднял руки вверх.

– Сдаюсь, – сказал я, вспомнив уроки, как нужно вести себя в таких ситуациях, а затем незаметно нажал кнопку тревоги наручного терминала. – Сдаюсь.

Я смутно помнил, как еще в детстве меня учили сразу же сдаваться, если оказался один и без оружия против группы людей, в расчете на то, что они затребуют выкуп. Все палатинские дома признавали такие требования как часть правил ведения пойны[11].

Только передо мной были не палатины.

– На кой черт нам твое «сдаюсь»? – сказал один из тех двоих, что стояли в стороне от меня.

– Так ты, что ли, пат? – спросил второй. – Чего ты так вырядился? – Он провел языком по кривым зубам. – У него полно монет, вот увидите.

Ни один из возможных ответов не удовлетворил бы их алчность. У меня было лишь мгновение, чтобы оценить ситуацию. Мужчина с трубой нажал на газ, заднее колесо мотоцикла прокрутилось на месте, отбрасывая в стороны пыль и мелкие камни. Затем он рванул ко мне, замахнувшись для нового удара. Годы тренировок внезапно вылетели из моей головы, и я метнулся вбок в надежде, что невысокий бордюр остановит нападавшего. На бегу активировал большим пальцем пояс-щит и ощутил сдержанный гул, когда энергетическая завеса окутала меня. Звуки вокруг сделались приглушенными, но, увы, я сообразил, что даже на мотоцикле противник будет двигаться слишком медленно, чтобы щит принес хоть какую-то пользу. Поле Ройса становится эффективным при куда больших скоростях, чем та, с которой способен перемещаться человек. Оно защитило бы меня, если бы у мерзавца был пистолет, но против этой трубы – нет.

Нападавший промахнулся, развернул мотоцикл юзом и рассмеялся, снова устремившись ко мне. Нужно было убегать, но я остался на месте и выхватил свою дагу. Молочно-белое лезвие длиной с мое предплечье сверкнуло в багровых сумерках.

– Кто вас послал? – потребовал я ответа, принимая защитную стойку.

Странным образом мои мысли вернулись к травле аждарха, которую я наблюдал в тот вечер, но мне быстро стало ясно, что мое положение имеет с ней мало общего. Летающий ксенобит без труда справился с рабами-гладиаторами. Мой случай больше напоминал старинную корриду, ее до сих пор иногда устраивали, когда на Колоссо не хватало экзотических животных. К тому же из меня без подходящего меча получился плохой матадор.

– Кто вас послал? – повторил я, теперь уже скорее с вызовом.

Двое других мотоциклистов тоже помчались ко мне. Один из них размахивал дубинкой префекта, другой – алюминиевой битой наподобие тех, какими дети играют в мяч. Я рванулся вперед, решив, что фехтовальная тактика сближения убережет меня от их атаки. Она сработала лишь отчасти, и вскоре я уже лежал на спине. Точнее говоря, меня опрокинули на спину. Окруженный с трех сторон, я перекатился на колени и восстановил стойку, снова нажав кнопку тревоги на терминале. Робан должен был уже получить сигнал, так же как Кира и другие охранники. Я попытался представить, как пельтасты набиваются в шаттл Киры, как раскрываются, будто шкатулка с драгоценностями, энергетические копья, переходя в боевое состояние.

– Зеб, сними с него кольца! – сказал мужчина с трубой. – Глянь, это стоящие вещи?

«Нет, – внезапно понял я. – Это не мужчины. Мальчишки».

Моими противниками были подростки. Эфебы, не старше Криспина. Жидкие курчавые волосы закрывали их усыпанные угрями лица. Обыкновенные уличные крысы. Банда. Но где они раздобыли мотоциклы? Это не могут быть дешевые игрушки, даже если Капелла не ограничивает их использование.

Капелла… Проклятые колокола звонили теперь по всему городу, и наверху, в Обители Дьявола, Эусебия уже должна готовиться к вечерней Элегии. Все люди должны или молиться, или поклоняться кровопролитию на Колоссо. Я представил, как Криспин стоит на пыльной арене колизея, а лепестки роз осыпают его и поверженных им противников. Сэр Робан уже наверняка определил мое местонахождение, но в моем маленьком клубке хаоса ничего не изменилось.

– Давай драться честно! – подняв свой нож, крикнул я, глупо и наивно.

Это была не дуэль, не поединок по правилам, один на один и с равным оружием, где победа зависит только от твоего искусства.

– Ты ж вроде сказал, что сдаешься, – заявил один мальчишка, возможно Зеб, я так и не понял, как кого зовут.

Хулиганы подобрались ближе ко мне, двигатели их мотоциклов работали на холостых оборотах.

– Да этот мямля, похоже, живет в каком-нибудь дворце с башнями в Верхнем городе. И он еще будет нам что-то говорить про честность! – Мальчишка сплюнул. – Дай-ка ему еще раз, Джем. Здесь не его район.

– Это мой…

Я хотел сказать, что это мой город, но крупный парень с трубой двинулся прямо на меня. Я бросился в сторону, собираясь отмахнуться ножом… но слишком медленно. Труба угодила мне в предплечье, чуть выше запястья, и я выронил нож. Взвыв от боли, я опустился на колено, чувствуя, что рука сломана. Шпана с улюлюканьем спрыгнула с мотоциклов. Прижав сломанную руку к груди, я заскреб по бетону, разыскивая нож.

– Не выйдет, пат!

Кто-то схватил меня за полу камзола. Я вывернулся и ударил серва в подбородок здоровой рукой. Услышав его вскрик, я довольно оскалился, раздул ноздри и расправил плечи. Двое других зарычали и бросились на меня. Подумав о том, как поступил бы Криспин на моем месте, я огрызнулся, пнув одного из них между ног. Он скривился и попятился назад, дав мне время поднять нож. Я успел выпрямиться как раз в тот момент, когда парень с трубой бросился в драку.

Было ясно, что мне не устоять. Возможно, с двумя здоровыми руками я сумел бы одолеть трех уличных хулиганов из Мейдуа. Но в том состоянии, в каком я был? Со сломанной рукой, вооруженный одним лишь ножом, да еще и угодивший в засаду? Мне оставалось только тянуть время. К счастью, подростки мешали друг другу больше, чем, скажем, трое имперских легионеров. И я держался, забыв о своем происхождении и образовании, как троглодит забывает о цивилизации и живет, словно дикое животное.

Парень с трубой – наверное, Джем – подбежал ко мне первым, но я скользнул в сторону как раз в тот момент, когда второй подобрался сзади. Я взмахнул ножом, только слишком медленно и неуклюже. У меня много достоинств, но умение драться левой рукой к ним не относится. Кто-то ударил меня по спине – дубинкой или битой – и вышиб воздух из легких. Я пошатнулся и упал, и чей-то ботинок саданул мне по ребрам. Задыхаясь, я попытался встать, но получил ногой по здоровому запястью – не настолько сильно, чтобы сломать кость, но и этого хватило, чтобы я снова выронил нож. На секунду я потерял сознание. Должно быть, меня ударили по голове. Потом опять по спине, но это уже было похоже на отдаленный пушечный выстрел. Думаю, мой дух еще пытался восстать, когда тело провалилось в темноту.

Я смутно услышал, как кто-то прошипел:

– Будешь знать, как разгуливать здесь, словно ты один из нас.

– Забери у него кольца, Зеб!

– У него еще и терминал есть! Снимай!

Они стащили с большого пальца моей левой руки перстень-печать и попытались открыть магнитную застежку терминала. И тут кто-то сказал:

– Парни, мы облажались. Смотрите!

Я усмехнулся, хотя и лежал лицом вниз на мостовой, понимая, что он показывает приятелям мой перстень.

– Он из этих долбаных Марло. Мы облажались.

Мне хотелось улыбаться, но губы не слушались. Для палатина перстень – это все. Здесь хранится его личность, его генетическая история – и семейная, и всей констелляции, его титулы и список личных владений. Если они заберут перстень и попытаются им воспользоваться где-нибудь на Делосе, люди отца или бабушки отыщут их.

Дурачье.

А дальше я не помню ничего, кроме темноты и абсолютной уверенности в том, что я уже умер. Криспин станет правителем. Теперь в этом уже не было сомнений. Пускай забирает трон, положение в Империи. Пускай отец пожалеет о своем выборе. Это меня больше не волновало.

Некоторые схоласты учат, что наш опыт – это просто сумма сведений, что нашу жизнь можно свести к системе уравнений, разложить на составляющие, оценить, сбалансировать и понять. Они верят, что Вселенная не более чем объект познания и мы тоже объекты среди множества прочих, что даже наши эмоции – это всего лишь электрохимические процессы, протекающие в головном мозге, незначительные детали в механизме эволюции с ее окровавленными руками. Но схоласты стремятся к апатее – к свободе от эмоций. И в этом их величайшая ошибка. Человеческая сущность обитает не в мире объектов, и наше сознание возникает не для того, чтобы жить в подобном месте.

Мы живем в историях; и в этих историях становимся феноменом, независимым от механизмов пространства и времени. Страх и любовь, смерть, гнев и мудрость – такие же составляющие нашей Вселенной, как свет и гравитация. Древние называли их богами, поскольку мы являемся их созданиями, мы принимаем форму, которую они вдохнули в нас. Просейте весь песок во всех мирах, всю пыль в пространстве между ними, и вы не найдете там ни атома страха, ни грамма любви и ни капли ненависти. И все же они там есть, невидимые и неопределимые, как мельчайшие кванты, но тем не менее реальные. И как мельчайшие кванты, они подчиняются законам, не подвластным нашему контролю.

И чем мы отвечаем этому хаосу?

Мы создаем Империю, величественней которой нет ничего во Вселенной. Мы упорядочиваем эту Вселенную, изменяя внешний мир в соответствии с внутренними законами. Мы называем нашего императора богом, который оберегает нас и управляет хаосом природы. Цивилизация сродни молитве: своими правильными действиями мы можем принести в мир спокойствие и тишину, которые являются самыми пылкими желаниями любого достойного сердца. Но природа сопротивляется, и даже в сердце такого большого города, как Мейдуа, на такой цивилизованной планете, как Делос, молодой человек может свернуть не в ту сторону и стать жертвой хулиганов. Не совершенны ни молитвы, ни города.

Внезапно мне стало очень-очень холодно.

Глава 8

Гибсон

Если бы я умер в том переулке больше тысячи лет назад, все могло бы пойти совсем по-другому. В небе над Гододином по-прежнему светило бы солнце, и сам Гододин существовал бы по-прежнему. Сьельсинов не превратили бы в наших рабов и не заставили жить в резервациях. С другой стороны, Крестовый поход так бы и продолжался. Я знаю, что говорят обо мне. Знаю, как называют меня в ваших книгах по истории. Пожиратель Солнца. Полусмертный. Демоноязыкий убийца монархов, уничтоживший целую расу. Я слышал все это. Но, как я уже говорил, никто из нас не остается всегда одним и тем же. Как в той загадке, что задал Сфинкс бедному, обреченному Эдипу: мы меняемся.

Если вы хотите понять, с чего все началось, оцените этот момент, когда я лежал на опустевшей улице Мейдуа, с раздробленной рукой, сломанными ребрами и поврежденным позвоночником. Момент, когда я потерял сознание, а Криспин наслаждался славой и преклонением толпы. Позже, выздоравливая в своей комнате в Обители Дьявола, я смотрел голозапись, на которой его осыпали цветами и флажками на арене колизея, аплодировали бравому сыну архонта в его дурацком плаще.

Я очнулся и увидел перед собой нарисованные созвездия. Черные планки, вставленные в кремовую штукатурку, и названия звезд, сверкающие на бронзовых табличках. Садальсууд, Гельветиос… – созвездие Арма, «щит», а сразу за ним Астранавис – «звездолет». Моя комната с купольным потолком – дань уважения небесам Делоса. Это плохо. Я же умер. Откуда тогда взялась моя комната? Я попытался пошевелиться, но не сумел. Движение лишь пробудило глухую боль в костях. Впрочем, голову я все-таки смог повернуть. Сутулый человек в зеленой одежде сидел неподалеку от меня, склонившись, словно в молитве. Или в дремоте. За ним виднелись знакомые книжные полки, игровой пульт, голографический экран и картина с разбившимся звездолетом, исполненная белой краской на черном холсте. Подлинный Рудас, тот самый.

– Гибсон, – попытался произнести я, но из горла вырвался только стон.

Выпучив глаза, я посмотрел на устройство, охватывающее мое предплечье. Оно напоминало латную рукавицу или руку скелета, свободный набор металлических пластин в форме лепестков орхидеи… или какое-то средневековое пыточное приспособление.

– Гибсон…

На этот раз мне удалось воспроизвести слабое подобие слова. Гибкие иглы, толщиной с волосок, прижимали рукавицу к моей изувеченной руке. Похожее устройство, только более плотно подогнанное, окружало мои ребра; оборудование дышало жаром. Кто-то привязал ремнями мои ноги и здоровую руку к кровати, чтобы защитить от резких движений поврежденные части тела. Я представил, как эти гибкие иглы проходят сквозь мои кости, словно корни сквозь землю, ускоряя процесс лечения.

Старик шевельнулся с преувеличенной медлительностью очнувшегося от забытья усталого человека и крякнул, как скрипучее дерево. Трость соскользнула с его колен и ударилась бронзовым набалдашником о кафельный пол. Гибсон не стал поднимать ее, а подался вперед с выражением лица, которое можно было бы назвать волнением, не будь он схоластом.

– Ты очнулся, – сказал мой учитель.

Я хотел пожать плечами, но из-за этого проклятое приспособление на груди и предплечье натянулось, и мне удалось лишь выдохнуть сквозь зубы:

– Да.

– Во имя Земли, зачем ты отправился в город совсем один?

Его голос не казался сердитым. Схоласт никогда не сердится. Он первым делом учится подавлять эмоции ради возвеличивания стоического разума над человеческими порывами. И все же… все же я видел тревогу в его серых затуманенных глазах и в морщинках по углам тонкого, как лист бумаги, рта. Как долго он просидел здесь, сгорбившись в кресле?

Я шумно вдохнул и вместо ответа пробормотал:

– Как долго?

Но неразборчиво, невнятно. Высокий старик с кряхтением наклонился и подобрал упавшую трость.

– Около пяти дней. Тебя принесли уже почти мертвым. Первые сутки ты провел между жизнью и смертью, пока Тор Альма восстанавливала поврежденные мозговые ткани.

– Поврежденные? – Я невольно нахмурил брови.

Гибсон слегка улыбнулся:

– Никто не заметит разницы.

– Это шутка?

Старик посмотрел на меня и произнес:

– Альма сказала, что ты должен полностью поправиться. Она знает свое дело.

Я махнул здоровой рукой, натянув ремни. Казалось, какой-то извращенный хирург набил мою голову ватой и промыл чистым спиртом – настолько легкой она сейчас была, и только веки моргали.

– Лучше б я умер, – вздохнул я, падая затылком на подушку.

Схоласт, приподняв нависшие брови, скользнул взглядом по моему лицу:

– Не говори так больше, – и посмотрел мимо меня на узкое окно, выходившее к морю.

– Вы же знаете, что я не это имел в виду, – оправдался я.

– Знаю, – кивнул он, обхватив длинными узловатыми пальцами ручку трости.

Я снова попробовал шевельнуться, но Гибсон опустил руку мне на плечо:

– Лежи спокойно, молодой мастер.

Не послушав его, я попытался сесть, но от боли, вспыхнувшей белым пятном перед глазами, потерял сознание.

Когда я пришел в себя, Гибсон все еще сидел рядом, прикрыв веки и что-то мурлыча себе под нос. Должно быть, мое дыхание изменилось, потому что старик открыл один глаз, словно сова, на которую был очень похож.

– Я же велел тебе лежать спокойно, да или нет?

– Надолго я отключился?

– Всего на пару часов. Твоя мать обрадуется, когда узнает, что ты снова среди живых.

– Обрадуется? – переспросил я, чувствуя себя уверенней и отчасти даже бодрее.

Я оглядел комнату, двигая на этот раз одними глазами, чтобы не повторить прежней ошибки, и поинтересовался:

– Здесь есть вода?

С хирургической осторожностью схоласт встал, прислонил трость к креслу и, шаркая ногами, подошел к буфету. Взяв с серебряного подноса стакан холодной воды, он опустил туда соломинку и протянул к моим губам.

– Скажите, Гибсон, если мать обо мне так заботится, тогда где же она?

Вода показалась мне вкуснее лучших отцовских вин. Я уже знал, что услышу в ответ, но продолжал:

– Я ее не вижу.

Лицо Гибсона превратилось в тонкую маску, скрывающую боль.

– Леди Лилиана все еще в своем летнем дворце в Аспиде.

Я произнес слабое «ох», скорее просто выдох, чем сьельсинское слово, обозначающее «да». Аспида, с ее садами и чистыми прудами. Я подумал о покоях матери, наполненных слугами и женщинами.

– Мне тоже хотелось бы, чтобы она была здесь, – сказал Гибсон, потирая глаза.

В нем чувствовалась глубокая усталость, словно он просидел здесь все эти дни.

«Пять дней, – напомнил я себе. – Слишком много».

– Ради тебя она должна быть здесь, – добавил он.

Я сдвинул брови. Не его дело решать, как должна поступить моя мать. Но это был Гибсон, и поэтому я не стал пререкаться и сменил тему:

– Насколько все плохо?

– У тебя полностью раздроблена правая рука, сломаны пять ребер и серьезно повреждены печень, поджелудочная железа и почки. – Гибсон недовольно поморщился и расправил свою одежду. – И нельзя сказать ничего определенного о травме головы. Это нужно выяснять постепенно, иначе ты опять все испортишь.

Слабо кивнув, я откинулся на подушки, и глаза сами собой начали закрываться.

– Что со мной случилось?

– Ты ничего не помнишь? – нахмурился схоласт. – На тебя напали. Какие-то подонки из складского района. Мы проверили записи камер наблюдения и вычислили их, – он указал подбородком на стол, – префектами руководил Эрдиан. Они нашли твое кольцо.

Я проследил за его взглядом. Вот он – мой перстень-печать с лазерной гравировкой дьявола на оправе, лежит в куче странных медицинских инструментов. И терминал рядом с ним.

– Вижу, – пробормотал я и приподнял голову, чтобы выпить еще воды.

Странно, что, когда вода не особенно нам нужна, она кажется безвкусной, как воздух. Мы не замечаем ее вкуса, ее превосходного вкуса, пока не начнем страдать от жажды.

– Их убили? Всех троих?

Гибсон лишь кивнул в ответ.

– Сэр Робан вовремя нашел тебя. И принес назад. Вместе с твоим лейтенантом.

– С Кирой?

Забыв об осторожности, я снова попытался сесть и тут же пожалел об этом – боль пронзила меня.

Гибсон затих, и на мгновение мне показалось, что он сам упадет в обморок, словно нарколептик, сраженный глубочайшей усталостью. Но когда боль успокоилась, я увидел, что он открыл глаза и наблюдает за мной.

– В чем дело? – спросил я и поморщился, неловко повернувшись и дернув корректирующее устройство, которое Тор Альма закрепила на моих ребрах.

Схоласт вздохнул, поправляя манжету длинного рукава:

– Твой отец хочет видеть тебя, как только ты будешь в состоянии.

– Скажите ему, пусть приходит, – машинально огрызнулся я.

Это было очень обидно. Ни родителей, ни Криспина рядом со мной. Только Гибсон, мой наставник. Мой друг.

Слабая улыбка едва затеплилась на его морщинистом лице, и он похлопал меня по плечу покрытой пятнами рукой.

– Ты же знаешь, Адриан, твой отец – очень занятой человек.

– Меня пытались убить! – Я показал на повязку вокруг ребер. – Думаете, он не мог найти время, чтобы проведать меня? Он вообще приходил? Хотя бы раз? А мать?

– Леди Лилиана не соизволила это сделать, нет. – Гибсон шумно втянул воздух. – Она велела уведомить ее, если тебе станет хуже. Что касается твоего отца… то…

Это все, что мне нужно было услышать.

– …То он очень занятой человек, – закончил я его фразу.

Слова были пустыми и хрупкими, словно ударопрочное стекло, пробитое пулей, осколки которого не осыпались лишь до тех пор, пока кто-нибудь их не потревожит.

– Твой отец… просил тебя подумать, как твои повреждения отразятся на репутации вашего дома.

Я навсегда запомнил, как Гибсон отвел взгляд, произнося эти слова, запомнил и то, какую боль они мне причинили.

Потрясенный, я зажмурился, стараясь сдержать подступившие слезы. Одно дело – понимать рассудком, что родители не любят тебя, и совсем другое – почувствовать это.

– Он велел вам так сказать?

Но ответа не последовало, что лишь подтвердило мою догадку. Посмотрев на Гибсона еще раз, я поразился тому, каким усталым он выглядит. Под серыми глазами старика появились темные круги, а между пышными бакенбардами проступил тонкий пунктир щетины. Я подумал, что этот человек просидел в кресле рядом со мной почти пять дней, все то время, пока я не приходил в сознание. В каком-то смысле у меня все-таки был отец, но его маску никогда не повесят под Куполом изящной резьбы.

– Вам нужно поспать, Гибсон.

– Да, теперь можно, когда я знаю, что с тобой все хорошо.

Схоласт забрал у меня воду и поставил на стол, рядом с моими вещами и медицинскими инструментами.

– Как можно скорее поговори с отцом.

– Гибсон… – Я ухватился здоровой рукой за его манжету; ремни натянулись, пальцы ослабели и онемели. – Он все отдаст Криспину.

Учитель посмотрел на меня безжизненными, словно покрытый мхом камень, глазами:

– Что он отдаст Криспину?

Не опасаясь видеокамер, микрофонов и всего прочего, спрятанного в комнате, я описал в воздухе круг ладонью и поморщился:

– Все.

Гибсон задумчиво постучал тростью по полу:

– Он еще не назвал наследника.

– Но разве он не сделал что-то вроде представления? После Колоссо.

Я чувствовал, что прав, и наверняка сжал бы руки, если бы одна из них не была заключена в рукавицу.

– Ничего похожего. – Гибсон снова постучал тростью. – После нападения на тебя и выхода твоего брата на Колоссо – а это, насколько я понимаю, было ужасно – у него не нашлось времени сказать что-то еще. Плебеи пришли в восторг от твоего брата. Я слышал, что Криспин был чуть ли не… галантным.

– Галантным? – Я едва не рассмеялся и почувствовал внезапное желание сплюнуть на пол. – Во имя Черной Земли, Гибсон, Криспин – настоящий маньяк! Да отвяжите же, черт возьми, мою левую руку, чтобы я мог пить самостоятельно!

Учитель исполнил просьбу и протянул мне стакан. Чувствительность вернулась к пальцам, и я обхватил тяжелый прозрачный пластик. Прыгающий дьявол Марло на стене словно бы усмехался, глядя на меня, и я сжал стакан с такой силой, что тот затрещал.

– Он знал! Он слышал, что сказал отец!

– А что сказал твой отец? – спросил Гибсон, наклонив трость.

Я поведал ему и о моем провале на переговорах с факционарием гильдии, и о совещании – обо всем. На мгновение я закрыл глаза и, наверное, уже в сотый раз уронил голову на пуховую подушку. А затем задал вопрос, который больше всего меня тревожил, решив, что так будет лучше, чем позволить ему и дальше терзать душу.

– Что они теперь со мной сделают?

Гибсон ответил с удивительной для такого вопроса твердостью и спокойствием, тем самым напомнив мне, что он схоласт, обученный придерживаться логики в любых обстоятельствах:

– Об этом не было объявлено. Твой отец не называл тебя своим наследником, и если дело обстоит так, как ты говоришь, то никаких юридических трудностей не возникнет. А простолюдины охотней примут Криспина, как я уже говорил. Во всяком случае, поначалу.

– Посмотрим, надолго ли.

– Адриан, – Гибсон положил легкую, как бумага, руку мне на плечо, – твой отец всегда считал тебя слишком добрым. Слишком мягким, чтобы править людьми.

– Это все из-за представительницы Гильдии шахтеров…

Я поставил стакан на подоконник у изголовья кровати и постарался перевернуться на бок.

– Нет, не из-за нее, – возразил Гибсон, опустился в кресло и откинулся на спинку; его взгляд опять соскользнул с моего лица к высокому окну. – Твой отец – хищник, Адриан. Самый настоящий хищник. И он убежден, что все лорды должны быть такими.

Я сел и скривился от боли в боку, прижав руку к медицинскому устройству.

– На этих рудниках умирают люди. Радиация, Гибсон…

Наставник, казалось, не слышал меня и продолжал говорить, не повышая голоса, – приглушенным шепотом, похожим на шорох ветра в источенных временем скалах.

– Он, твой отец, считает, что власть должна быть жесткой.

Внезапно в его тоне проявилась требовательность педагога:

– Адриан, назови мне восемь видов повиновения.

Я начал перечислять:

– Повиновение из страха перед болью. Повиновение из прочих страхов. Повиновение из любви к личности иерарха. Повиновение из преданности трону иерарха. Повиновение из уважения к законам, людским и божественным. Повиновение из благочестия. Повиновение из жалости. Повиновение из почитания.

– Какое из них самое простое?

Я моргнул, поскольку ожидал более пугающего вопроса.

– Из страха перед болью.

Только это ему и было нужно, чтобы я почувствовал весомость сказанного.

– Закон рыб, – улыбнулся Гибсон. – Совершенно верно. Так правит твой отец, и Криспин будет править так же. Вот почему отец доверяет ему больше, чем тебе. Понимаешь? Он делает тебе комплимент, хотя сам не догадывается об этом.

Не найдя, что ответить, я с негодованием отвернулся. Все это было нехорошо. Неправильно.

– Так нельзя управлять людьми.

– Все, чего хочет твой отец, – это давить. Получить от этих рудников как можно больше, чтобы купить у Имперской канцелярии титул барона и возвысить свой род над домами других пэров.

– Но зачем? – пробормотал я, чувствуя, как усиливается в боку тупая, обдающая жаром боль. – Еще больше руды и сервов, чтобы добывать ее. Еще больше того же самого…

Голос Гибсона внезапно изменился, словно звучал теперь издалека:

– Когда-то все лорды думали так же, как твой отец, считая ресурсы лишь топливом для продвижения к цели. Они погубили и себя, и саму Землю. Бессердечие твоего отца оправдано лишь тем, что он может найти другой мир, когда этот будет истощен.

Пока он говорил, в глазах у меня потемнело, и я сумел сказать только:

– Это не оправдание.

Схоласт похлопал меня по плечу:

– В этом-то и разница между вами.

Если я и собирался ответить, то не успел. Темнота накрыла меня, высыпаясь, как песок.

В моем сне я шел в одиночестве под узкой аркой, отделяющей от кладбища мавзолей, в котором покоился прах моих предков. Сколько раз я оказывался здесь во сне, хотя наяву побывал лишь однажды? Когда хоронили мать моего отца леди Фуксию, я был еще маленьким мальчиком. Я плохо знал ее, но впервые в жизни видел покойника. Впервые встретился со смертью. Этот запах, эти воспоминания навсегда остались со мной. Они преследовали меня повсюду, и часто, став свидетелем чьей-либо смерти, я вспоминал этот приторный запах мирра, дым от свеч с ладаном, гудение капелланов и Эусебию, спускавшуюся во главе погребальной процессии по гулким ступеням нашего некрополя. В моем детском восприятии отложилось не то, что умерла моя бабушка, а скорее то, что нас посетила смерть. И поэтому каждый ее следующий визит вызывал в моей памяти ту процессию и те ступеньки, уходившие под землю.

В моем сне отец шел сразу за приором, неся в руках прах бабушки, а мы, его семья, шагали следом с погребальными урнами. В моей урне были глаза покойной, плавающие в голубой жидкости, у матери – ее сердце, у дяди Луциана, погибшего семь лет назад из-за крушения флайера, – мозг. Черный, как сама темнота, саван накрывал огромную статую бабушки, поднимающуюся от неровного пола среди сталактитов. Я слушал, как капала вода с каменного потолка, падая в лужи, гладкие, как зеркало. Когда я сорвал этот покров, под ним оказалась статуя моего отца, а вовсе не бабушки. И она была живая, на меня смотрели глаза, похожие на умирающие звезды. Я выронил урну, и она разбилась о пол пещеры.

Каменные руки статуи схватили меня и подняли в воздух. Пещера исчезла, превратившись в дым и темноту, и только красные глаза призрака моего отца никуда не делись. Я вырвался из его рук и бросился через невидимый портал, окруженный масками тридцати одного лорда Марло, тускло-белыми в бесконечном мраке. Словно ныряльщик в холодной давящей глубине, я задохнулся и потерял ориентацию. Ужас когтями вцепился в меня, и я проснулся, как мне показалось, – проснулся целым и невредимым. Гибсон все еще стоял здесь, высокий, каким никогда не был в моей памяти. Сутулая спина выпрямлена, волосы приведены почти в идеальный порядок, а взгляд острый, словно скальпель.

Я с легкостью испортил эту картину, отвлекшись на ноздри моего наставника, разрезанные в знак совершенного им преступления.

Иногда я думаю, что память подводит меня, затерявшись в столетиях, прошедших с моей юности. Время от времени гадаю, не перекрывают ли более поздние воспоминания те первые кошмары. Но даже если мне опять пригрозят отрубить за это голову, я без колебаний готов поклясться, что именно так все и было: я видел увечья Гибсона еще до того, как ему их нанесли.

Я состарился и снова помолодел, прежде чем смог осознать все это.

Глава 9

Хлеба и зрелищ

Через неделю с моих ребер сняли корректив. Хотя предплечье все еще было сжато похожим устройством, я с намерением выполнить приказ поднял свою слабую плоть с кровати. Обуться, пользуясь одной рукой, оказалось слишком сложно, но звать на помощь служанку я не стал и поэтому отправился босиком. Со мной и так достаточно нянчились. Кроме того, я хотел, чтобы отец увидел мое состояние. Спустившись на лифте до нижнего этажа Главной башни, я добрался по подземной рельсовой дороге до капитолия префектуры. Это треугольное здание рядом с замковым барбаканом было увенчано центральным куполом, а квадратные башни по его углам стилизованы под колокольни древних соборов. Привлекая своими босыми ногами взгляды одетых в серую форму логофетов военного министерства, я прошел по выложенному на полу ротонды гербу Марло и направился к самой высокой из башен.

Кабинет отца находился наверху, за круглой металлической дверью. Ее охраняли сэр Робан Милош и декурия вооруженных копьями гоплитов, облаченных в черные керамические доспехи и красные плащи. Лица их невозможно было различить.

– Молодой мастер! – улыбнулся мне рыцарь-ликтор. – Рад видеть, что вы уже встали на ноги. – Он шагнул вперед. – Пришли повидаться с отцом?

Я утомленно кивнул, ощущая неловкость из-за тяжелого корректива, сжимающего и пронизывающего мое предплечье. Пряча от чужих глаз медицинский агрегат, я завел руку за спину и умудрился даже не поморщиться, задев этим экзоскелетом свои ягодицы.

– Насколько я понимаю, сэр, мне следует поблагодарить вас.

Робан взмахнул кистью с обычной своей грубоватой грацией:

– Это моя работа, сир.

Но я не принял отговорок, а положил здоровую руку ему на плечо – не столько в знак признательности, сколько для того, чтобы опереться, – и хрипло произнес:

– Тем не менее, сэр. Вы спасли мне жизнь, – я наклонил голову, – спасибо.

– Ваш отец ожидает вас, – только и смог сказать в ответ рыцарь-ликтор, вероятно просто не зная, как отнестись к такому проявлению благодарности от палатина. Или, быть может, вид моего корректива вызвал у него отвращение. Сам он был патрицием из скромного рода, если вообще не возвышенным из простолюдинов. С грубыми, нелегальными генетическими изменениями, сделанными сразу после получения рыцарского звания. Мутант, как и многие из его сословия.

– Он у себя, – добавил сэр Робан.

Я убрал руку, вздохнул и, выпрямив спину, оглянулся на декурию закованных в броню гоплитов со сверкающими энергетическими копьями.

– Ну что ж, morituri te salutamus?

«Мы, идущие на смерть, приветствуем тебя».

– Что вы сказали, сир?

– Это латынь, Робан.

Не потрудившись перевести вслух, я прошагал вперед, шаркая мозолистыми ногами по мозаичному полу вестибюля.

– Вы не могли бы открыть дверь? Я… м-м-м…

Я поднял поврежденное предплечье, опять отметив пятнышки засохшей крови там, где тонкие иглы прокалывали мою теплую плоть.

– Да, молодой мастер.

Он вытянул руку, из сочленений бронированных пластин выглянула голая ладонь и нажала на прозрачную полусферу в центре двери. Датчик отсканировал рисунок вен рыцаря, щелкнул тяжелый затвор. Дверь скользнула в сторону.

– Милорд! Адриан хочет видеть вас, – крикнул сэр Робан.

Из кабинета донесся бас отца:

– Впусти его.

Странно, что он не обратился ко мне, хотя я прекрасно его слышал. С другой стороны, он даже не поднял голову и не оторвался от голографических изображений, окружавших его монолитный стол. Я шагнул с мозаичного пола на тавросианский ковер толщиной в дюйм. За высоким креслом отца находилось большое круглое окно с видом на Мейдуа и дугу морского порта. Небо с южной стороны перечеркивали инверсионные следы ракет, доставлявших грузы на орбиту и еще дальше. Две стены кабинета занимали книжные полки. Но если в комнате Гибсона полки были набиты до отказа и этот хаос объяснялся любовью к книгам и частым их использованием, то у отца они стояли в идеальном порядке и, как я подозревал, не запылились только потому, что целая армия слуг регулярно протирала их.

Я остановился в самом центре квадратной комнаты, на границе светлого пятна от косых солнечных лучей, утопив пальцы ног в густой ковер. Стоял, склонив голову, и ждал, словно кающийся грешник перед алтарем сурового бога.

Отец в конце концов заметил меня и положил вольфрамовый стилос на стол из черного стекла, взмахом руки отключив голографический проектор. Свет шел из-за его спины, и лицо оставалось в тени. Он долго молча смотрел на меня.

Прошла целая эпоха, прежде чем он произнес:

– Садись.

Я помедлил немного, две-три секунды, не больше. Отец пристально наблюдал за мной, неподвижно, безмолвно. Пришлось уступить, и я опустился на низкий стул с полукруглой спинкой напротив антикварного кресла, обитого красной кожей и отделанного бронзой. На какое-то мгновение в комнате установилась ядовитая тишина, словно бы растягивающая время невидимыми пальцами. Я выдерживал паузу. Терпение – общее качество для всех пэров и даже всего сословия нобилей, но у меня в запасе был целый день, а отец, несомненно, готов был выделить для нашей встречи не так уж много минут. Я мог позволить себе роскошь терпения, а он – нет.

– Зачем ты отправился в город? – спросил он.

– Что?.. Никаких тебе: «Как ты себя чувствуешь, Адриан? Ты в порядке, Адриан?»

Плечи мои напряглись, словно в ожидании удара. Я заметил, как седые волосы на висках сэра Алистера сверкнули на солнце серебром.

– Разумеется, ты в порядке, мальчик, поэтому я и откладывал наш разговор. В нем нет смысла, если ты не в порядке.

– Мог бы и навестить меня.

– Ты не ответил на мой вопрос, – пренебрежительно сказал отец.

– Я возвращался домой…

Не дослушав меня, лорд Алистер перевел взгляд на глянцевый глобус в дальнем углу стола. Это была дорогая вещь, из тех, что собирают коллекционеры, – с подсветкой в режиме реального времени, по двадцатишестичасовому периоду вращения Делоса, и с изящной голограммой меняющегося облачного покрова.

– Возвращался. Домой.

Каким-то образом каждое мое слово в его устах превращалось в обвинение. Одурманенный лекарствами, я тем не менее старался не уступать ему. Он не повышал голос. Почти никогда не повышал. Но от этого казался еще более грозным.

– Ты хотя бы знаешь, во сколько нам обошлась твоя авантюра?

– Авантюра?

Мой голос дрогнул, я резко подался вперед, так что одежда на моей груди раздулась колоколом, и повторил:

– Авантюра? На меня напали!

Лорд Обители Дьявола забарабанил пальцами по крышке стола, смахнул несколько листов пергамента. Наверное, это были контракты или жалобы вассалов. По-настоящему важные документы до сих пор писались от руки.

– Преступники арестованы и переданы для наказания Капелле.

Я поднял левую руку, чтобы ему был виден возвращенный мне перстень-печать.

– Не сомневаюсь. Ты срезал кольцо прямо с пальца бедного придурка?

Отец усмехнулся:

– Если простолюдин причинит вред одному из нас, наш дом перестанут бояться. Сейчас все иначе, чем в древние времена. Мы правим сами, по своему усмотрению. Не как правительство, не от имени народа и с его согласия. Власть принадлежит лишь нам, понимаешь? И принадлежит лишь до тех пор, пока мы способны ее удержать.

– Повиновение из страха перед болью, – презрительно бросил я, вспомнив Гибсона.

– Запомни, мальчик, только так человек может держать под контролем собаку.

Он откинулся на спинку кресла, смяв красную кожу обивки. Я последовал его примеру и уставился в окно на грунтомобили, проезжавшие под нашим акрополем, и еще дальше, на белые паруса в гавани.

– Так что ты сделал? – спросил я с горьким чувством в груди, в глубине души ожидая, что он выжег целый городской квартал или оставил черный оплавившийся кратер на том месте, где жили мои обидчики.

– Объявил комендантский час и приказал расстреливать всех, кто его нарушит.

– Не нужно было этого делать, – возразил я, качая головой. – Так стало только хуже.

– Ты все еще не ответил на мой вопрос. – Лорд Алистер на мгновение снова задержал взгляд на моем лице.

Прежде чем я успел сформулировать понятный ответ, он продолжил:

– Почему ты ушел с Колоссо?

Я закатил глаза и, чуть ли не перебивая его, выпалил:

– Потому что кровопролитие мне противно, отец.

– Противно? – с издевкой повторил он, оскалив в усмешке зубы. – Тебе противно? И ты еще спрашиваешь, кто из вас с Криспином станет моим наследником?

Отец хлопнул по глобусу ладонью, останавливая его вращение.

– Из-за того, что я не остался на Колоссо? – спросил я.

– Нет, из-за того, что люди видели, как ты не остался на Колоссо. Эта ложа не была светонепроницаемой, глупый мальчишка!

Я хотел возразить, но отец поднял руку, требуя тишины:

– Ты просто сбежал, в то время как твой брат вышел на арену вместе с лучшими нашими гладиаторами, ради нашего народа. – Он ударил ладонью по столу. – А ты подумал о том, что означает для них твой уход? Знаешь, что они решили? А потом тебя ранил кто-то из черни!

Он покачал головой и скривился, словно последнее слово не пришлось ему по вкусу.

– Теперь они не будут тебя бояться!

– А Криспина будут?

– А Криспина будут, – повторил лорд Алистер и снова забарабанил пальцами по столешнице. – Это ты должен был стоять на арене колизея, мальчик. Феликс говорит, что ты фехтуешь лучше.

Я с трудом сдержал удивление. Это была правда, но я не ожидал услышать такое от отца.

– Ты понимаешь, что ты натворил? – спросил он мрачным тоном судьи.

– Позволил избить себя.

– Забудь об этом. – Отец махнул рукой и откинулся в кресле, словно инквизитор Капеллы, собирающийся огласить приговор.

«Забудь. – Я опустил глаза на руку, зажатую коррективом. – Если бы это было так просто».

Удивленно приподняв брови, я признался:

– С этим у меня пока кое-какие трудности.

– Замолчи. – Отец подался вперед так резко, что я невольно вздрогнул и по всему телу пробежал болезненный спазм. – Народ любит эти игры. Любит Колоссо. А ты публично выразил презрение к ним. Этот момент показывали в новостях Мейдуа, понимаешь? Только через пять часов мы с Тором Алкуином смогли это прекратить.

Холодные глаза отца превратились в щелки, он поднялся с кресла и подошел к окну. Он обращался со мной как с ребенком, и, возможно, я заслужил такое отношение. В словах отца заключался какой-то смысл, и я должен был его уловить… должен был, если бы не мешала боль в руке. Отвечать что-либо показалось мне откровенной глупостью, и я просто наблюдал за тем, как лорд осматривает свои владения.

– Хлеба и зрелищ, мальчик.

– Прости, не понял?

Я узнал эту древнюю цитату. Из Ювенала, умершего так давно, что только схоласты еще помнят его. С другой стороны, это ведь я по глупости заговорил с охранниками на латыни всего несколько минут назад, а у отца могли быть свои скрытые глубины.

– Законы Империи запрещают припланеченным сервам обращаться с более сложной техникой, чем грунтомобили, за исключением тех механизмов, что использует их гильдия. Им дозволено только ковыряться в земле, используя домашний скот и двигатели внутреннего сгорания. И знаешь почему?

– Потому что они могут взбунтоваться?

– Нет, потому что они могут подумать, что имеют на это право.

– Что, прости?

Это пренебрежение к людям неожиданно обидело меня. Но отец не обернулся, даже не почувствовал ни потрясения, ни гнева в моем голосе.

– Посмотри на эвдорцев, на норманских[12] фригольдеров, на экстрасоларианцев. Знаешь, что общего между ними?

Прежде чем я успел ответить, отец хлопнул ладонью по раме круглого окна.

– У них нет лидеров. Нет порядка. А Империя – это порядок. Это мы, – он обернулся и прижал руку с перстнем к своей узкой груди, – так же, как у князей Джадда, как у лотрианцев. Порядок. Без него цивилизация на галактическом уровне невозможна. Она просто погибнет.

– Но эвдорцы-то живут и процветают! – возразил я, вспомнив о бродячих караванщиках, чьи стоянки-астероиды разбросаны по всему обитаемому космосу. – И фригольдеры тоже.

– Я тебя умоляю, – усмехнулся лорд Алистер. – Эти вырожденцы не способны удержать в своих руках даже одну планету, не говоря уже о тысяче… – Нетерпеливым движением он исключил из нашего разговора миллиарды человеческих жизней, словно отогнал надоедливых мух. – Тебе известно, что в некоторых фригольдерских мирах есть страны? Национальные государства наподобие тех, что были до Исхода. Некоторые из этих колоний не могут даже строить звездолеты! Они воюют между собой не реже, чем с кем-то еще.

– А мы разве не воюем? – пожал я плечами.

– Готов признать, что законы войны имеют приверженцев в Империи. Но Капелла следит за их выполнением, сводя к минимуму побочный ущерб.

– То есть угрожают недовольным лордам биологическим оружием. Но как это все связано со зрелищами?

Архонт Мейдуа выпятил подбородок:

– Мы не похожи на другие народы, сын. У нас нет конгресса, нет правительства. Когда мне нужно издать закон, я просто издаю закон. Старая система с демократией и парламентом лишь позволяет трусам прятаться за ней. Наша сила не в согласии народа, а в его вере в нас.

– Да помню я все это! – выпалил я, сдвигаясь на край стула и возмущенно раздувая ноздри.

Я не мог простить ему то, что он оставил меня одного с моими ранами. Он ведь мой отец, во имя Земли! Отец. Меня едва не искалечили, а он мне читает нотации. И все же он прав, я не просто мальчишка. Я его сын, и на мне лежит ответственность за наш дом. В этой ответственности есть своя сила, и в подотчетности тоже. Именно поэтому власть лорда лучше, чем парламент. Для лорда не существует оправданий. Если он злоупотребит своей властью, как, боюсь, может случиться с Криспином, то ему недолго останется править. Если же он сохранит хладнокровие, применяя силу, как всегда поступал мой отец, то у него не возникнет особых затруднений.

– Нет, увы, не помнишь! – рявкнул отец, приглаживая прядь вьющихся волос. – Мы не воюем с чернью. Наша цель показать, что мы люди, а не абстрактное понятие. Они должны это осознавать. Поэтому я и послал вас с Криспином на Колоссо, пока сам общался с Эльмирой. Я патриарх Мейдуа, и вы должны были представлять меня и наш дом. Лично. Криспин прекрасно исполнил свою роль. Люди любят его, потому что он показал себя частью их мира. Он сражался на Колоссо, а ты… ты повернулся к ним спиной.

Отец вытащил из рукава кристалл, примерно четырех дюймов в длину и полутора в ширину, и повертел его, словно взвешивая в руке золотой хурасам, чтобы проверить, не фальшивый ли он.

– Одного этого было бы достаточно, но ты умудрился еще и нарваться на хулиганов. Наша власть усиливается, когда люди чувствуют, что мы выше их. Но ты нарушил это понимание.

– Тем, что истекал кровью? – Я не смог сдержать скептицизма в своем голосе.

– Да.

Отец бросил кристалл на стол и снова сел в кресло. Я разглядел его печать – блестящего красного дьявола на темном фоне, – отштампованную на голубоватом кристалле.

– Я думал, наша задача показать, что мы люди, а не призраки.

– Мы должны показать, что мы не абстракция, – поправил отец. – Показать, что мы реальная сила, а не просто люди.

В давно исчезнувшем Египте фараоны должны были вести себя как боги, спокойно и беспристрастно возвышаясь над суетой смертной жизни. Если фараон не оправдывал ожидания, он показывал подданным, что является таким же смертным, и тем самым возбуждал недовольство среди тех, кто поклонялся ему как божеству. Мы мало от них отличались – все лорды до единого. Со своими генетическими усовершенствованиями и повышенной продолжительностью жизни мы были богами даже в большей степени, чем могли мечтать древние фараоны. Отец был всего лишь архонтом, но его владения превышали территорию всей древней Европы, а наше отдаленное родство с императором возносило нас еще выше. Мать моей матери правила не только планетой – своим герцогством, – но и другими мирами. Она была наместницей провинции Возничего, насчитывающей почти четыре сотни планет, и отвечала за них непосредственно перед Соларианским престолом и императором, своим дальним родственником. По материнской линии я приходился родней его величеству и занимал свое место на лестнице престолонаследия, в нескольких тысячах ступеней от вершины. Мой отец тоже принадлежал к особам королевской крови, но состоял в более отдаленном родстве, и прошло уже несколько поколений с тех пор, как Марло в последний раз вступали в брачные связи с императорским домом. Несмотря на нашу древнюю кровь и богатство, которому завидовали многие молодые и более могущественные дома, у моего отца был лишь жалкий миллиард подданных: припланеченных сервов, ремесленников и рабов.

– Я пошлю тебя в семинарию Колледжа Лорика на Веспераде.

– Нет! – Я вскочил на ноги, и хрупкий стул с глухим стуком опрокинулся на пол. – Не делай этого!

Лорд Алистер Марло посмотрел на меня с искренним удивлением:

– Я думал, тебе понравится. Твое увлечение языками будет там очень полезно. Капелле всегда требуются дипломаты.

– Ты хочешь сказать «миссионеры».

Я едва сдержал усмешку, хорошо зная, что представляет собой Капелла, и презирая ее. Не настоящая религия, как у адораторов древних богов, а всего лишь имперский кулак, смазанный елеем. Циничные имитаторы веры, чьи молебны впечатляющи, но пусты и пропитаны паразитическими традициями. Не более чем инструмент террора и благоговейного страха, самый большой цирк в Соларианской империи. Повиновение из благочестия. Страдание всегда было частью человеческой жизни, но я считал действия Капеллы террором и ненавидел ее.

– Слова, слова, – разочарованно пробормотал архонт.

И тут меня накрыл волной более глубокий смысл этого решения.

– Значит, ты лишаешь меня наследства?

Лицо лорда помрачнело, брови сдвинулись, погружая в тень лиловые глаза.

– Я никогда не объявлял тебя своим наследником.

– Но я твой старший сын! – возразил я.

Мне было тяжело нагнуться и поднять стул, даже неподвижное стояние вызвало ужасный спазм. Невольно представилось, как покрываются трещинами кости, еще хрупкие после лечения стволовыми клетками. Я понимал, насколько слабы мои доводы; старшинство по рождению мало что значило в Империи, решение лорда было куда важней.

– Криспин… – Выговорить фразу целиком никак не получалось. – Криспин…

Отец закончил за меня:

– Твой брат останется со мной и со временем займет мое место, если докажет, что достоин этого.

Я едва не задохнулся, испустив странный звук, не похожий ни на смех, ни на рыдание.

– Чем докажет? Изобьет еще одну служанку? Или зарежет еще одного евнуха в колизее? Да у этого парня в мозгу нет ни одной извилины!

Я стоял у самого стола и смотрел на отца сверху вниз. Он вскочил с быстротой молнии и с размаху ударил меня по лицу. Оглушенный, вдобавок к общей слабости, я опустился на одно колено, но попытался подняться. Впопыхах я оперся на больную ладонь, и хотя проклятый корректив уберег мои пальцы, иглы еще сильней вонзились в плоть, и вспышка боли пробежала по всей руке. Я всерьез ожидал, что сэр Робан, услышав мои завывания, ворвется в кабинет, чтобы выяснить, в чем дело. Но он так и не появился.

– Криспин – твой брат. И я не желаю слышать, как ты говоришь о нем в подобном тоне.

Не ответив, я встал на ноги и собрал последние крупицы гордости.

– Но, отец, я не хочу быть священником!

– Обращайся ко мне «сир» или «милорд»! – заявил мой родитель, проскользнув мимо стола, словно охотящаяся пантера.

Не имея другого выбора, я согнулся в глубоком поклоне, как подобает при обращении к лендлорду. Жалкая, но все-таки месть, поскольку отец таковым не был.

– Я хочу стать схоластом, – сказал я, выпрямившись.

Второй удар пришелся по другой щеке, но я был готов к нему и, дернув головой, устоял на ногах.

– Так вот, значит, что ты хочешь на самом деле? Быть живой машиной у какого-нибудь приграничного барона?

– Я хочу поступить в Экспедиционный корпус и путешествовать между звезд, как Симеон Красный, – ответил я, опираясь здоровой рукой о стол.

– Как Симе… – повторил отец, но умолк на полуслове, презрительно фыркнув.

Еще бы! Даже мне самому это теперь кажется не более чем детской мечтой.

Он сменил тактику, обратившись к логике.

– Адриан, Капелла обладает реальной властью. Ты можешь стать инквизитором, возможно, даже членом Синода. – Он сжал челюсти и едва шевелил губами. – Нам необходимо иметь кого-то в Капелле. Кого-то из своих, мальчик.

У меня засосало под ложечкой.

«Пропади все во Тьму!» – решил я и покачал головой.

– Ты уже все продумал? Но я им не стану.

Мой отец и господин стоял, возвышаясь надо мной на целую голову, на расстоянии всего в один дюйм, глядя на меня поверх орлиного носа сквозь прищуренные до микронной ширины веки.

– Станешь. – Он вложил кристалл мне в ладонь. – Ты полетишь на Весперад в конце боэдромиона.

Это было название месяца, совпадающего с началом осени по местному календарю.

– Осталось всего три месяца! – запротестовал я, опасаясь еще одной пощечины.

– Последнее происшествие ускорило наши планы. Я хочу, чтобы ты не попадался никому на глаза, чтобы не доставить мне новых неприятностей.

– Неприятностей? – чуть ли не закричал я. – Отец, я…

– Хватит! – повысил он голос в первый раз с начала разговора; ноздри его широко раздувались, глаза снова превратились в щелки. – Это решено!

Он взглянул на корректив на моей руке и добавил с презрением:

– Ступай, пока не навредил себе еще больше.

Я сдержался и не зарычал ему прямо в лицо и не запустил поднятым стулом в греческую статую. Лишь глубоко вдохнул, насколько позволили больные ребра, вытянулся во весь свой невпечатляющий рост и отвернулся от отца.

Глава 10

Закон птиц и рыб

В мрачном молчании я смотрел на море. Прошло две недели после разговора с отцом, и с тех пор я делал все возможное, чтобы избежать встречи с ним. Для этого я устроился в укромном местечке за выступом скалы на каменистом берегу у подножия акрополя, заменявшему нам пляж. Здесь, вдали от видеокамер и взглядов бдительных охранников, мальчишка мог сердиться сколько душе угодно. Моя рука окончательно зажила, и я, прислонившись спиной к скале, рисовал в блокноте силуэт траулера, мирно плывущего в порт. Судно возвышалось над рыбацкими джонками с белыми и красными парусами, что усеяли все море, от берега и до восходящего на горизонте солнца.

Чайки пикировали, рассекая соленый воздух и пронзая поверхность океана, а затем появлялись вновь с рыбинами в клювах. Я посмотрел на них, потом на корабль, который только что рисовал. Теперь он плавно скользил вдалеке, огибая маяк на мысе и направляясь к городу и устью реки.

Уголок отцовского кристалла выглядывал у меня из кармана, напоминая о закодированном в нем голографическом сообщении, в котором отец подтверждал терабайты информации обо мне прокторам школы Капеллы на Веспераде. Я смотрел эту запись раз пятьдесят за последние две недели. Каждый раз мой тайник домашних вин сокращался, а число рисунков увеличивалось.

Я раздраженно закрыл блокнот вместе с карандашом и откинул голову. Рука все еще болела в месте перелома, хотя было уже ясно, что скоро она совсем заживет. Я помассировал ее левой, отметив скопление крошечных, размеров с булавочную головку, шрамов на бледной коже от кончиков пальцев до середины предплечья. Они сверкали в лучах серебристого солнца Делоса, и я согнул поврежденные пальцы, скривившись от неприятного ощущения. Тор Альма, наш семейный врач, уверяла, что они вернутся в рабочее состояние, но я в свою очередь уверял, что они сделались странными, неудобными, как новые зубы.

– Так вот куда ты забираешься, когда не хочешь, чтобы кто-нибудь тебя отыскал?

Я не стал оборачиваться, и без того зная, кто это сказал.

– Очевидно, нет.

Гибсон подошел справа, тяжело опираясь на ясеневую трость. Невероятно, но он только что спустился по лестнице в несколько сотен ступенек, тщательно замаскированной среди беспорядочно разбросанных скал. Полы мантии из тонкой изумрудной ткани волочились по песку, но он не обращал на это никакого внимания.

– Ты пропустил наши занятия.

– Не может быть. Сейчас всего десять часов утра.

Прикрыв веки, я прислонился головой к скале. Но Гибсон по-прежнему возвышался надо мной, и я, взглянув на него одним глазом, заметил почти смущенное выражение на морщинистом, обветренном лице наставника.

– Десять было три часа назад, – ответил он, вяло кивнув, – а сейчас уже почти полдень.

Я вскочил так резко, что со стороны можно было подумать, будто я обжегся или меня ужалил анемон, которых было полно на морском берегу.

– Простите, Гибсон, я не знал. Должно быть, потерял ощущение времени, и… – Я честно пытался найти какое-нибудь объяснение, но не смог.

– Не переживай, – поднял ладонь старик, – тебе больше не нужен учебник риторики.

– Наверное, не нужен, – скорчил я кислую гримасу.

С изысканной неторопливостью Гибсон опустился на последнюю ступеньку лестницы, ведущей к замку. Я поспешил ему на помощь, но он только махнул рукой.

– Адриан, ты пропустил занятия второй раз за много-много недель. Это на тебя не похоже.

Я лишь хмыкнул в ответ, и Гибсон шумно вздохнул:

– Понимаю. Возможно, тебе все-таки понадобится учебник риторики.

Нахмурившись, я отвернулся и подошел к тому месту, где заканчивались камни, а дальше до серебристой глади воды тянулась полоса песка. Без воздействия лунных приливов море всегда оставалось спокойным, только у самого берега крутились крохотные водовороты.

– Гибсон, я все еще не могу поверить. В эту мерзкую Капеллу!

Мы уже обсуждали это. Дважды.

– Ты сам знаешь, что можешь стать великим.

– Не хочу я становиться великим, будь оно все проклято!

Я пнул камень, и тот поскакал по воде. Вдалеке еще одна чайка нырнула за добычей.

– Отцу я сказал, что хочу быть схоластом. Я ведь вам уже говорил, да?

В моих интонациях прозвучало полное поражение, смешанное с такой насмешкой над собой, на какую способен только личный шут императора.

Гибсон долго не отвечал – так долго, что я едва не повторил вопрос. Наконец он произнес дрожащим голосом:

– Да, говорил.

Я оглянулся через плечо. Мой наставник сидел с застывшим, задумчивым взглядом, положив подбородок на бронзовую рукоять трости. Морской ветер раздувал его зеленую мантию.

– У тебя есть способности к наукам. Ты весьма сообразителен. Я сам пару раз объяснял это твоему отцу. Но он сразу отмел мою идею.

Истолковав его слова в свою пользу, я продолжал настаивать:

– Но ведь я могу это сделать? Могу стать схоластом?

Гибсон пожал плечами:

– Со временем, Адриан, да, тебя научили бы мыслить должным образом. Но ты не должен идти против воли отца.

Изобразив презрение истинного палатина, я сказал:

– Это мое бремя ответственности. Разве не так он тебе ответил?

Схоласт внезапно переключился на классический английский:

– Если для выживания требуется взять в руки оружие, ты должен это сделать.

Я приподнял бровь и спросил на родном языке:

– Шекспир?

– Нет, Серлинг[13]. – Он посмотрел вверх, на тонкую вереницу облаков, висевшую в белом небе, словно паутинка. – Хотя, полагаю, эта цитата подошла бы лучше, если бы отец посылал тебя в легионы.

– Там есть инквизиция, – нахмурился я. – Это еще хуже.

Гибсон кивнул в знак согласия, не снимая подбородка с рукояти трости:

– Вполне справедливо, – и почесал львиные бакенбарды с задумчивым выражением на морщинистом лице. – Я не вижу выхода из положения, мой мальчик. Если твой отец потрудился записать послание на этот кристалл, можешь не сомневаться, что он уже установил волну с Весперадом. Договор подписан. И скреплен печатью.

Моя голова словно бы закачалась сама, не дожидаясь приказа.

– Но я не могу с этим смириться.

Гибсон заметил, как я напрягся, и ткнул узловатым пальцем мне в грудь:

– Это прямая дорога к безумию, Адриан.

– Простите, что? – Я резко поднял взгляд.

– Страх – это смерть разума.

Гибсон сказал это машинально, память автоматически ответила на упомянутую эмоцию. Я удивленно заморгал и перестал выискивать подходящий камень для броска в воду.

– Я не боюсь.

– Вступить в Капеллу? Конечно, боишься.

Он посмотрел мне прямо в глаза, похожий на статую, покрывшуюся морщинами от времени, а не от эмоций. Сейчас он казался отлитым из бронзы.

– Ты хочешь стать схоластом? Тогда укроти свой страх, или ты ничем не лучше других. – Он неопределенно махнул рукой в сторону замка, словно обхватывая все человечество. – Бери пример с камня. Пусть не тревожит тебя будущее, ведь ты достигнешь его, если это будет нужно, обладая тем же разумом, которым ты пользуешься в настоящем.

В тот момент я не распознал цитату: Марк Аврелий. Еще один римлянин.

Успокоившись, я ответил афоризмом из Книги разума:

– Испуганный человек пожирает себя.

Кто-то другой на его месте улыбнулся бы, но губы Гибсона лишь чуть дернулись, когда он одобрительно кивнул:

– Ты знаешь об этом, но еще не научился этому.

Снова наступила тишина, и я вернулся к наблюдению за кружившими над водой птицами. Эти чайки были терраниками, выведенными из того генетического материала, что доставили на океаны Делоса много веков назад. Настоящие чайки, белые с серым, подобные тем, что летали над берегами Старой Земли во времена Саргона и еще раньше.

– Капелла – не самый плохой вариант. Ты станешь выше лордов Империи. Увидишь Империю, Содружество и даже Демархию Тавроса. У тебя будет возможность с пользой применить свои навыки.

– Я бы предпочел применить их для дипломатии, а не для… не для… – Я не смог подобрать нужное слово.

– Теологии?

– Пропаганды, Гибсон! – презрительно усмехнулся я. – Вот что это такое. Все они управляют людьми с помощью страха. Даже мой отец. Знаете, почему он отправляет меня туда? Он сказал, что ему нужен там «кто-то из своих». Как будто он задумал что-то незаконное. – Я заскрежетал зубами. – Значит, я для него просто орудие? Я нужен ему только для того, чтобы проложить дорогу к новому титулу?

В ожидании ответа я посмотрел на учителя, который сейчас напоминал икону Непрерывно Ускользающего Времени в святилище Капеллы – высохший, сгорбившийся над тростью старик. Но его ответ был ответом схоласта, а не обычного человека:

– Фактически все палатинские дома заводят детей для подобных целей. Это стратегия.

– Шахматные фигуры. – Я сплюнул на песок. – Гибсон, я не хочу быть пешкой. Не хочу участвовать в игре.

Ненавистная мне метафора.

– Ты должен участвовать, Адриан. У нас нет выбора. Ни у кого из нас.

– Я не его пешка.

Так могла бы произнести эти слова змея; я сердито смотрел на наставника, и яд капал с моего языка.

Схоласт прищурил тусклые глаза.

– Я никогда и не говорил этого. Все мы пешки, мой мальчик. Ты, я, Криспин. Даже твой отец и наместница. Таков уж этот мир. Но запомни! – Его голос задребезжал на высокой ноте, и он ударил тростью по белому, отшлифованному временем камню. – Не имеет значения, кто пытается двигать тобой – отец или кто-то другой из облеченных властью, у тебя всегда есть выбор, потому что душа остается твоей. Всегда.

Странно было слышать от Гибсона – от любого схоласта – о душе.

Не зная, что еще сказать, я снова уставился на птиц и их охоту. Затем подошел к тому месту, где недавно сидел, и поднял свой блокнот, вздрогнув от боли, когда мои бедные пальцы обхватили черную кожаную обложку.

– В чем же этот выбор?

Я не взглянул на Гибсона, продолжая наблюдать за чайками.

Он не ответил. И я понял почему. Даже здесь, вдалеке от замка, от подслушивающих ушей и подсматривающих глаз, он не мог вести изменнические разговоры. Инстинкт повиновения глубоко въелся в его натуру.

«И какой же это вид повиновения?» – задумался я, но не нашел ответа.

Тем временем он спросил:

– На что ты там смотришь?

– На рыб.

– Ты не можешь видеть рыб.

– Не могу, пока птицы их не схватят, – ответил я, указывая на море, хотя и подозревал, что старик все равно ничего не разглядит.

Сейчас я понимаю, насколько стар был мой славный Гибсон. Его кожа напоминала древний пергамент, истонченный и растянутый. А глаза – представляете, какого возраста должен быть человек высокого происхождения, чтобы утратить зрение? Я встречал людей, проживших более пятисот лет, чье зрение оставалось острым, как разделочный нож. Иногда я думаю, что мой любимый наставник был старше всех, кого я знал, за исключением меня самого.

Всегда оставаясь сторонником метода Сократа, схоласт задал вопрос:

– Скажи, пожалуйста, а чем же тебя привлекли рыбы в такое время?

– Своей судьбой, – приглушенно ответил я.

– Что? – рефлекторно, как все люди с ослабленным слухом, переспросил Гибсон.

К счастью, он меня не услышал; представляю, какой я получил бы нагоняй за одно только упоминание столь пафосного и мистического понятия, как судьба.

Я повернулся к нему, пожал плечами и сформулировал свою мысль иначе:

– Их не спрашивают, хотят ли они быть съеденными. Они тоже пешки. Природа – это неизбежность.

Гибсон фыркнул и приподнял густые брови:

– Неужели все, что ты говоришь, обязательно должно звучать как эвдорская мелодрама?

– А что плохого в мелодраме? – просиял я, уловив тонкое дыхание юмора.

– Ничего плохого, если ты актер.

– Весь мир – театр.

Я плавно повел рукой и постарался улыбнуться, уверенный, что уж эта цитата точно из Шекспира. Какой бы слабой ни была попытка, смех мой оборвался так же быстро, как и возник. Гибсон на мгновение прикрыл глаза, и я по долгому опыту общения с ним уяснил, что таким способом он сдерживает приступ смеха. «Разум должен быть ровным, как песок в саду», – писал схоласт Имор в третьем тысячелетии.

– Я сейчас ощущаю себя одной из этих проклятых рыб.

Старик крепко сжал губы и затем произнес:

– Не знаю, что тебе на это сказать.

– Гибсон, я не хочу лететь на Весперад.

– Почему?

Не возражение, а исследовательский вопрос.

«Пропади ты во Внешней Тьме на вечные времена со своей философией!»

Я задумался. Посмотрел на замок. И наконец заговорил:

– Потому что… потому что все это бред и вздор. Культ Земли, иконы. Все ненастоящее. Земля не станет снова зеленой и чистой, оттого что мы покаемся за грехи предков.

Я покачал головой и выплюнул следующую фразу, словно желчь:

– Хлеба и зрелищ.

Мне стало противно от этих слов, словно я приобщился к почитаемым отцом традициям. Я был по-мальчишески суров к религии, когда нужно было осуждать только Капеллу.

Рот Гибсона дернулся, создавая впечатление слабой улыбки. Уж не торжество ли в ней было? Затем улыбка исчезла, и он сказал:

– Не забывай, что ты должен держать эти мысли при себе.

– Думаете, я этого не знаю? Я же не говорил этого им! – Я указал на мрачную громадину Обители Дьявола высоко над нами. – Земля и император! Вы меня совсем дураком считаете?

– Я считаю, – ответил Гибсон с необычайной тревогой, – что ты сын архонта и потому лишен осторожности, свойственной простым людям.

– Лишен осторожности? – рассмеялся я отрывисто, холодно и совсем не весело. – Боги небесные, Гибсон, разве я не проявляю осторожность? Я уже столько лет хожу перед отцом и Криспином на цыпочках. А также перед Эусебией, Северном и другими капелланами. Я должен что-то предпринять…

Безумная улыбка тронула мои губы в тот момент, когда я понял, чем должно быть это «что-то».

– Мне это совсем не нравится, – едва не нахмурился схоласт при виде нахлынувших на меня эмоций.

План сложился перед моим внутренним взором, все части с глухим стуком встали на свои места.

– Я не полечу туда, – произнес я, словно молитву – короткую, убежденную и могущественную. – Не полечу на Весперад.

– Но ты должен.

– Нет! – Я взмахнул блокнотом перед лицом Гибсона. – Вы сами сказали, что у меня есть выбор.

Я посмотрел на сгорбившегося старика, что сидел рядом со мной на ступеньке лестницы, и дикая усмешка засветилась в моих глазах.

– Вы можете написать для меня рекомендацию в примат атенеума… скажем, на Тевкре.

Гибсон устало взглянул на меня со странным выражением в затуманенных глазах, пугающе близким к пониманию и оттягиванию решительного момента. Он сжал губы и с кряхтением поднялся. Мгновенно забыв о своем предложении, я бросился помогать ему. Даже несмотря на согнутую столетиями спину, схоласт оставался выше меня ростом, что наглядно доказывало его древнюю, как сама Империя, родословную.

Со вновь обретенным спокойствием я спросил:

– Вы ведь можете это сделать? Для меня.

Мы оба понимали, что я от него требую. Это была измена, предательство своего лорда и многовековой службы в Мейдуа. Гибсон знал моего отца, когда тот был еще ребенком. Возможно, они стояли на этом же берегу и схоласт объяснял юному и холодному Алистеру Марло, как справиться с трудностями правления. В конце концов, отцу не было и пятнадцати, когда ему на плечи свалился титул архонта, так как рабыня-гомункул убила моего дедушку. Лорд Тимон умер в постели, задушенный в момент любовного экстаза искусственно выведенным существом, которое ему подарил конкурент-мандари. Отцу потребовалась добрая половина столетия – и битва при Линоне, – чтобы заставить лордов системы Делоса забыть об этом конфузе. В глубине души я опасался, что саму идею нападения подал Гибсон, а может быть, он же предложил выпустить воздух из замка дома Оринов и уничтожить всю их кровную линию.

Запинающимся, изломанным голосом Гибсон ответил:

– Да, я могу это сделать.

Я обнял старика, который был для меня дороже отца, стараясь погасить согревающую радость в груди:

– Спасибо вам! Спасибо, Гибсон.

Живя в мире слуг, властителей и политиков, я не знал настоящей дружбы. Мои отношения с родителями никак нельзя было назвать нежными. Точно так же я сторонился и Криспина. С приближенными отца – с сэром Феликсом и сэром Робаном, с Тор Альмой и Тором Алкуином, с приором Эусебией и всеми остальными – я поддерживал обычные контакты, какие связывают ученика с учителями или хозяина со слугами. Даже зарождающееся чувство к Кире – хотя я не осознавал и не мог оценить все его значение – словно бы проходило через защитную мембрану, навязанную мне моим положением. Только Гибсон сумел прорваться сквозь нее. Он был для меня, как я уже сказал, ближе, чем отец.

И это погубило нас обоих.

Глава 11

Какой ценой

Полагаю, старый плут хотел, чтобы я это сделал, что во время нашего разговора на берегу он подталкивал меня к нужному решению, но так, будто бы я сам нашел его. Я тайно приступил к подготовке побега, имея лишь смутные представления о том, как это можно осуществить. Ни разу не путешествовавший за пределы системы, я мечтал взять напрокат или украсть космический корабль и улететь на нем куда угодно, только не в Колледж Лорика на Веспераде. Или подкупить пилота нанятого отцом корабля, ускользнуть на какой-нибудь промежуточной остановке нашего долгого пути и сбежать из этого сектора как можно скорее. Это необходимо было сделать, но моего ограниченного опыта не хватало для технического обеспечения операции.

Насколько я понял ситуацию, у меня были две главные проблемы: как выбраться за пределы системы и чем за это заплатить. По иронии судьбы второй вопрос оказался намного проще первого. В конце концов, я ведь был сыном лорда-палатина и мог воспользоваться такими ресурсами, какие простолюдины даже вообразить не способны. Вы, возможно, представили себе сундуки с драгоценными камнями и золотыми диадемами? Хотя золото сохранило определенную ценность из-за своей редкости и разнообразного практического применения, это все же довольно привычный материал. Имперские монеты – золотые хурасамы, серебряные каспумы и прочие – имеют хождение главным образом в нижних слоях нашего общества. Самоцветы – в большинстве случаев по составу не многим сложней обычного углерода – перестали цениться в элитарных кругах еще со времен основания Империи. Бриллианты, сапфиры, рубины и тому подобное легко мог получить каждый, имеющий доступ к алхимику.

Богатство палатинского сословия основано на редких химических элементах. Золото – один из таких товаров. Другой – уран, и он намного ценнее, отчасти потому что для законной его добычи требуется лицензия непосредственно от Имперской канцелярии. Таким образом, если хурасам может оказаться у каждого, то имперская марка – формально стандартная валюта Империи – доступна лишь тем, кто извлекает богатства из недр, своего рода смазка для механизма нашей цивилизации.

Марки гораздо дороже, к тому же их проще перемещать, чем нагруженные золотом корабли, потому что они – всего лишь цифровой код на электронном счете. Весь фокус в том, чтобы сделать это незаметно. Логофетам и секретарям отца, не говоря уже о его казначействе, и так хватает забот. Но всегда существует вероятность, что какой-нибудь чересчур усердный клерк начнет слишком пристально приглядываться к моим расходам и счетам, открытым на мое имя. Или другая вероятность – весьма малая, впрочем, – что отец установит за мной особое наблюдение.

Три месяца.

Как это мало на самом деле, хотя делосианский месяц длинней стандартного и каждый его день тоже. Даже для палатина – возможно, для палатина в особенности – дни проходят слишком быстро. Я тоже должен был действовать быстро и выбрать такой способ, против которого мой отец – при всей его хваленой холодности – ничего не смог бы возразить.

Благотворительность.

– Что вы собираетесь сделать?

Факционарий гильдии выпучила на меня глубоко посаженные глаза, и на ее преждевременно увядшем лице появилось такое выражение, будто я только что дал ей пощечину.

Стоя по другую сторону заваленного бумагами стола, я повторил свое предложение, стараясь не думать о Кире и двух охранниках, оставшихся за дверью, словно бы сама мысль могла привлечь их внимание к моим делам:

– Я хочу внести пожертвование. Со своего личного счета.

Простецкое лицо Лены Бейлем удивленно и подозрительно вытянулось.

– Почему?

Не решаясь встретиться с ней взглядом, я взирал на трехмерную голограмму на стене за ее спиной, изображающую панораму долины Красного Зубца с высоты птичьего полета. Желтые значки радиоактивности отмечали расположение рудников, местность вокруг была заштрихована с разной интенсивностью, в зависимости от уровня опасности. Я бывал там много раз. Несмотря на все усилия биологов, только самые неприхотливые растения пускали корни на холмах над рекой. Ученые сошлись на том, что мощные тектонические толчки в далеком прошлом погрузили здешние запасы урана глубоко в недра, а потом руда снова появилась на поверхности, благодаря мелким катаклизмам, происходившим при терраформировании.

Наконец я спросил:

– Вы слышали, что я покидаю Делос?

Потрясенная Бейлем подалась вперед, опираясь локтями о край своего дешевого стола:

– Значит, это правда? Что-то такое передавали в дневных новостях, но я подумала…

– Да, правда, – кивнул я. – Улетаю на «Дальноходе» тридцать третьего боэдромиона. Но после всего, что случилось за последние несколько недель, я…

В этот момент я все-таки сумел снова посмотреть ей в лицо, прекрасно сознавая, что отец ни за что бы так не сделал.

– …У меня осталось неприятное чувство от того, как закончился наш разговор. Я так понял, что консорциум удовлетворил ваши просьбы, когда его представители побывали здесь?

Бейлем недовольно фыркнула:

– Один обогатительный краулер и две буровые установки. Это возместит какую-то часть наших потерь, но мы по-прежнему посылаем людей в шахту с ручным инструментом.

Она отвлеклась или, наоборот, попыталась сосредоточиться, выискивая какие-то документы в ворохе бумаг на столе.

– Я должна спросить, лорд Марло. Откуда вдруг у вас такой интерес к нашей работе?

– Просто хочу исправить свою ошибку, – развел я руками с видом полной невинности.

Выждав пару секунд, я добавил, словно эта мысль только что пришла мне в голову:

– Там, куда я отправляюсь, деньги мне не понадобятся. Отец посылает меня в Капеллу.

И прежде чем она успела вдуматься в подтекст моих слов, я двинулся дальше:

– Поэтому я и решил сделать пожертвование. Сто двадцать тысяч марок.

Глаза факционария сделались большими, как обеденные тарелки.

– Вы это серьезно?

Если бы у нее отпала челюсть, как у бедного Йорика, и грохнулась об стол, я бы не очень удивился. Превосходно – именно та реакция, какую я ожидал.

– На эти деньги вы сможете обеспечить десяток рабочих бригад аварийными костюмами. Новыми. С электронной защитой и всем прочим.

Я поддернул рукав своего фрака и проверил время по терминалу. Лена Бейлем достала из ящика стола пачку безникотиновых сигарет. Подождала секунду, как бы спрашивая у меня разрешения, затем прикурила. Кончик сигареты засветился вишневым огоньком, и женщина выдохнула струю дыма прямо в пространство между нами.

– Сможем, но вы так и не ответили на мой вопрос.

– Что за вопрос, факционарий?

– Почему вы это делаете?

– Почему? Я же вам объяснил, – сказал я с притворным раздражением, приближающимся к подлинному. – Не хочу, чтобы смерть этих людей была на моей совести. Если отец не желает платить за новую экипировку, я сделаю это сам.

Я склонил голову к столу, словно указывая на некую юридическую тонкость, и добавил:

– Давайте подпишем контракт, если недостаточно моих слов. У вас будет письменный договор. Можно сказать, я настаиваю.

Еще одно облачко дыма поднялось в воздух, я закашлялся и попытался разогнать его рукой. Эта игра была мне понятна – она хотела, чтобы я почувствовал неудобство. Я улыбнулся и резко выдохнул. Генетически измененный табак не оставляет осадка в легких, но пахнет отвратительно. Нужно было попросить, чтобы она не курила. Возможно, я проявил излишнюю мягкость.

Бейлем порылась в бумагах на столе, нашла папку из кожзаменителя, раскрыла и достала оттуда кристаллический планшет и стилус с ластиком на конце.

– Вот, – сказала она, не вынимая сигарету из пожелтевших зубов.

На мгновение в комнате повисла тишина, нарушаемая только шумом транспорта под окнами здания гильдии.

Дальше предстояла самая деликатная часть плана.

Я взял планшет и с легкостью заполнил простую форму договора, прикасаясь к экрану стилусом, который переводил мои завитки в четкий шрифт галстани. Затем повторил операцию на другой странице. Работа была почти закончена, наступил решительный момент. Я положил планшет на стол.

– Знаете, мадам Бейлем, так уж вышло, что мы можем помочь друг другу.

Я продемонстрировал ей свою самую лучшую, не имеющую ничего общего с домом Марло улыбку.

Ее плебейское лицо с вялым подбородком потемнело.

– Как это понимать?

Я продолжал любезно улыбаться.

– Вы согласны, что сто двадцать тысяч – это… солидная сумма?

Она кивнула с видом простодушного зрителя, ожидающего от эвдорского волшебника каких-то магических манипуляций.

Кивнула один раз. Медленно. Молча.

– А что вы скажете насчет ста тридцати?

Глупо, но мое мятежное сердце быстрей застучало в еще не до конца зажившей грудной клетке. Я говорил мягко, уверенный, что мои охранники ничего не услышат из коридора. Только не через крепкую дверь из листовой стали. Почему я вообще должен чего-то бояться? Я обладал здесь полной властью, у меня были деньги, было имя. А факционарий гильдии… что имела она? Возможность меня разоблачить? Но если она согласится, то станет соучастницей. А она согласится. Я прекрасно это понимал, делая новое предложение.

– Я подпишу контракт на сумму в сто пятьдесят тысяч марок, если… – я дважды провел ладонью по экрану планшета, и на голографической стене появились два документа, – если вы подпишете параллельный контракт на сто тридцать тысяч, который останется у меня. Незарегистрированный.

Увидев смятение на ее лице, я продолжил наступление:

– Я хочу, чтобы вы выплатили мне разницу и перевели ее на универсальную карту. Или лучше даже в хурасамах, если они у вас найдутся.

– Вы представляете себе, сколько будут весить эти хурасамы? – скептически поинтересовалась она. – У вас есть при себе погрузчик?

Я сконфуженно махнул рукой:

– Значит, тогда на карту.

– Вы просите, чтобы я отмыла деньги.

– Нет, не так, – настаивал я, надеясь, что мне удастся не отступить от плана. – Я прошу, чтобы вы… почувствовали неловкость за ту огромную сумму, которую вам передают, и вернули мне незначительную ее часть без лишнего шума. Чтобы успокоить свою совесть.

Я снова улыбнулся, но на этот раз кривой ухмылкой истинного Марло. Аккуратно стащил перстень-печать с большого пальца левой руки и поднял его, готовый скрепить оба контракта и переправить терабайты кодированной информации. Я подумал обо всем, что символизирует это кольцо: о моем имени, моей линии крови, генетической истории, личной собственности в двадцать шесть тысяч гектаров земли в горах у Красного Зубца.

Бейлем перевела взгляд с моего лица на голографическое изображение контракта на стене, а затем на дверь. Я заметил, как в тусклых глазах факционария вспыхнула жадность. Забытая сигарета уже догорела до самых ее пальцев.

– А если я откажусь?

Неужели это необходимо было объяснять?

– Для этого и нужен второй контракт. Я заполню его с официальной регистрацией и скажу, что кто-то из ваших людей, должно быть, взломал контракт и изменил сумму. Как вы думаете, кому из нас поверят? Вы и так встали поперек дороги моему отцу из-за всей этой суматохи с консорциумом.

Ее грубое лицо побледнело.

– Разумеется, вы вольны отказаться от моего предложения, – произнес я.

Она оскалила зубы, в глазах вспыхнуло презрение.

– В этом нет ничего общего с благотворительностью.

Я печально улыбнулся, теперь уже совершенно искренне:

– Мадам Бейлем, я действительно хочу вам помочь. Верите вы мне или нет – это не имеет значения, но вы можете в ответ помочь мне. Таковы мои условия.

Я поднял перстень, чтобы приложить его к обоим документам.

– По рукам?

С двадцатью тысячами марок на номерной универсальной карте во внутреннем кармане камзола и двумя контрактами (один из которых был моей страховкой), занесенными в матрицу перстня, я на заднем сиденье флайера возвращался в Обитель Дьявола. Древний замок нависал над городом грозовой тучей, хмурое небо тоже предвещало летнюю грозу.

– Вы поступили великодушно, пожертвовав шахтерам эти деньги, – сказала Кира, не оборачиваясь.

Услышав такие слова именно от нее, я испытал жгучее чувство стыда. Разве я сделал это ради шахтеров? Мой язык внезапно стал неповоротливым, и я отвернулся.

– Спасибо.

Наверное, я должен поговорить с ней перед отъездом? Сказать, какая она красивая. Сильная. Я сжал кулаки, кости правой руки все еще ужасно болели. Но я подавил боль, чувствуя в душе, что отчасти заслужил это. Где-то я читал, что жрецы разных религий бичевали себя веревками с узлами, чтобы страданиями искупить грехи. Не то чтобы я был с этим согласен, но боль часто воспринимается как справедливое возмездие.

– Лейтенант… – наконец проговорил я сдавленным голосом.

– Да, сир?

– Не могли бы вы изменить курс? Доставьте нас к городскому пентхаусу.

Один из моих охранников запротестовал:

– Сир, вы действительно хотите появиться в городе после того, что случилось в прошлый раз?

Еще на середине фразы я обернулся и сердито посмотрел на него, возможно впервые в жизни радуясь, что у меня такие же глаза, как у отца.

– Солдат, не забывай, что я сын твоего архонта, – осадил его я с внезапным ядом, вызвавшим новый приступ вины. – Я ценю твою заботу, но давай считать, что все плохое уже позади?

После этого я снова переключил внимание на пилота:

– Кира, пожалуйста, отвезите меня в пентхаус.

Я не хотел возвращаться домой в такой день.

Теперь мне нужно было обдумать еще одну проблему, более сложную. В каком-то смысле я имел даже меньше прав на путешествия в космосе, чем последний плебей. Любой портовый рабочий или техник с городской фермы, не припланеченный по рождению, мог заработать деньги на полет за пределы системы или вступить в легионы – в конце концов, мы ведь вели войну. Но я… я постоянно находился под присмотром охранников. По крайней мере, до того случая, когда меня избила до полусмерти банда мотоциклистов на улицах Мейдуа. И все же этот эпизод вселил в меня изрядную долю самоуверенности. Я ведь тогда смог ускользнуть от бдительных стражей, разве не так?

Смогу и опять.

Пожелтев до золотистого оттенка, солнце садилось за западными горами, а подо мной и вокруг оживал город Мейдуа, змеившиеся вереницы грунтомобилей постепенно зажигали фары. На башне прямо передо мной ярко загорелась голографическая панель размером с целый дом. Сначала она рекламировала гладиаторов из «Дьяволов Мейдуа», а затем переключилась на набор в Имперские легионы, показывая женщин с волевыми подбородками, облаченных в броню костяного цвета. Я перегнулся через резной каменный парапет. Чувство вины за шантаж факционария уже затихло во мне, сменившись легким головокружением от успешно проведенной операции. У меня на руках были двадцать тысяч марок, о которых отец ничего не знал, и если даже логофеты или семейные банкиры проверят мои счета, то обнаружат только щедрое пожертвование местному отделению Гильдии шахтеров Делоса.

Кто станет осуждать такое проявление добродетели? Меня же прочили в священники. Я тихо рассмеялся в сгиб локтя, надеясь, что Кира и охранники не видят этого. После случившегося сегодня мне крайне важно было оказаться вне наблюдения. Наедине со своими мыслями. Как бы я ни жаждал вырваться из дома предков, расставание тревожило ничуть не меньше. Вспыхнувшие в небе звезды давили на меня, пугая так, как никогда не пугала Обитель Дьявола.

Древняя мудрость, своего рода проклятие, гласила: «Чтоб ты жил в интересные времена». Полагаю, как раз тогда я и жил. После захода солнца чернота космоса надвинулась на меня, и я каким-то образом почувствовал, что сьельсины подбираются все ближе. Я будто бы уже различал похожие на замки корабли, спускающиеся с ночного неба, хотя никогда прежде их не видел. В моем воображении башни тянулись ко мне, словно холодные пальцы, – тонкие конструкции, покрытые льдом, сверкающим подобно дворцу злобных фей. Была ли эта картина простой иллюзией или будущее каким-то образом прорвалось в мое настоящее? Наверное, виной всему было уныние, сжимавшее мою душу, – мучительный страх перед скорым расставанием с домом.

Я только теперь начал ощущать его. Угрозы отца сделать меня священником никогда не казались мне реальными, поскольку я с легкостью отмахивался от такой возможности. Но пластиковая карта уже лежала в кармане, горький привкус шантажа все еще чувствовался на губах. И мысль о том, что я должен вскоре покинуть этот жалкий город – единственный мой дом, – навалилась на меня так же грубо и внезапно, как те подонки-плебеи на мотоциклах.

– Милорд?

– Да, лейтенант?

Я вздрогнул и отошел от перил. Кира стояла в напряженной позе возле двери в пентхаус, обхватив себя руками и потупив глаза.

– Что-то не так? – улыбнулся я и подумал, что могу смотреть на нее, не отводя взгляда, как приходилось делать при разговоре с отцом. Завитки волос цвета кованой бронзы, словно в видениях Петрарки, обрамляли ее сердцевидное лицо, тонкий силуэт казался особенно изящным.

– Сир, я только хотела сказать, что дверь заперта. Никто не сможет войти или выйти, не потревожив охрану.

– Что?..

Потребовалось время, чтобы смысл ее слов проник сквозь туман в голове, поднятый ее красотой и моей жалостью к себе.

– Ах да… Очень хорошо, Кира. Скажите этим двоим гоплитам, что они могут идти. Или пусть сменяются, если им так больше нравится.

– Простите, сир?

– Они могут караулить по очереди. – Я покачал пальцем. – Пусть так и сделают.

Лейтенант отдала мне салют, прижав кулак к груди:

– Непременно, сир, – и повернулась к двери.

– Кира…

Она остановилась, все так же напряженно, хотя я не понимал причины.

– Милорд, – слабым голосом произнесла она, а затем набралась смелости: – Зачем вы это делаете?

– Что я делаю? – заморгал я в искреннем недоумении.

Так и не обернувшись, она ответила:

– Называете меня по имени. Так не принято.

Холодный голос отца прозвучал у меня в голове: «Так не принято, милорд». Я заставил его утихнуть. Но страсть была сильнее осторожности, и я невнятно пробормотал:

– Я просто хотел… чтобы мы были чуточку ближе, вот и все.

Она повернулась ко мне, и в ее зеленых глазах читалось понимание – понимание и… страх? Конечно же нет.

– Простите, я не хотел вас обидеть.

– Я ваша слуга, сир. Вам не нужно извиняться. – Она отчаянно покачала головой, прикрыла глаза и спросила: – Но… почему я?

– Простите?

Низко над нами пролетел флайер, и потревоженное защитное поле пентхауса слабо замерцало в воздухе. Я проследил за тем, как машина удаляется, мигая в сумерках красными и зелеными габаритными огнями. Лейтенант стояла, выпрямившись и выставив вперед тонкий подбородок.

– Несколько недель назад вы приказали мне сопровождать вас в ваших поездках, еще до этого происшествия.

«Происшествия», – с горечью подумал я, не позволив лицу дрогнуть от воспоминаний о нападении.

Но Кира еще не закончила и повторила опять:

– Почему я?

Она стояла, опустив голову, с закрытыми глазами. Я преодолел бесконечность между нами и схватил ее маленькую огрубевшую ладонь. Девушка напряглась, словно сжатая пружина, и, как мне показалось, затаила дыхание. Не найдя слов для ответа и расхрабрившись, как никогда в жизни, я поцеловал ее.

Она словно окаменела.

Я успокаивающе, как мне хотелось думать, сжал ее руку. Я был тогда почти мальчишкой и понятия не имел, что делать дальше. Говорят, в такие мгновения время замирает, но на самом деле замирает только ваше дыхание.

И Кира. Кира по-прежнему стояла неподвижно, словно камень.

Я отодвинулся, смущенно и неуверенно:

– Простите, я не должен был это делать. Я…

Она прижала руку к груди, вторая все еще оставалась в моей ладони. Я отпустил ее и отступил на шаг. Смуглое лицо Киры побледнело.

Я оглянулся и продолжил бессвязно бормотать, теперь уже обращаясь к ней официально:

– Лейтенант, я…

Мертвым, сухим голосом, подтверждающим ее страх передо мной, она сказала:

– Если милорд желает, я… я могу… могу прийти к нему…

Я не услышал ее «в постель», потому что прокричал:

– Нет!

Только не так, будь оно проклято! Не так. Я тоже замер, осознав, что по-другому не получится. Я был палатином, сыном архонта, которому предназначено стать приором Земной Капеллы. Как могла она, лейтенант замковой охраны, в чем-то отказать мне?

Я почувствовал себя подлецом, ничтожеством. Трусом. И проскользнул мимо нее в комнату, не произнеся больше ни слова, не решившись ничего сказать.

Глава 12

Уродство мира

Я плохо представлял себе, как выберусь с планеты. Сначала меня привлекала идея улететь на торговом корабле и отправиться к Тевкру, Сиракузам или любому другому миру, где есть атенеум схоластов. Но я не был пилотом, не имел никаких особых навыков, которые убедили бы капитана корабля принять меня в команду. Кроме того, для официального найма наверняка понадобится сканирование крови, в ходе которого выяснится мое высокое происхождение, и обо мне доложат отцу. Перед любым пассажирским рейсом тоже требуется такая проверка, иначе припланеченные сервы могут сбежать, нарушив закон. Логика подсказывала обратиться к менее щепетильным в таких вопросах людям, хотя благоразумие противилось этому.

Но разве у меня был выбор?

В своей юношеской наивности я надеялся, что Кира разделяет мои мечты о легком флирте или тайных свиданиях. За долгую жизнь я был знаком со многими палатинами, и мужчинами, и женщинами, которые совращали своих вассалов. Есть специальные слова для обозначения таких людей, злоупотребляющих своей властью, но в моем случае они неприменимы. Мои чувства были невинны. Я полагал, что со мной все будет по-другому, не понимая, что по-другому быть не может. Никакое целомудрие, никакие честные намерения не уменьшили бы пропасть между мной и Кирой, и если бы она покорилась, то не из страсти, а из чувства долга… или, хуже того, из страха. Я совершил ужасную ошибку и оказался – пусть даже невольно и всего на одно мгновение – одним из тех отвратительных людей, которых вообще трудно назвать людьми.

Я прятался от Киры и прочих обитателей замка, за исключением учителей. Тор Альма провела со мной перед отъездом серию медицинских тестов и слегка усовершенствовала мою и без того крепкую иммунную систему, чтобы защитить клетки от инопланетных болезнетворных организмов и той незначительной радиации, которая неизбежна даже в самых тихих секторах космоса. Мы с сэром Феликсом завершили обучение боевым искусствам за месяц до моего отбытия, когда было объявлено, что последние свои дни на планете я проведу в Аспиде, общаясь с матерью в ее летнем дворце. И конечно же, еще оставался Гибсон, с ним мы часто прогуливались по замковому парку.

– Пираты – это плохая идея, – сказал Гибсон, с кряхтением поднимаясь по лестнице к саду камней перед клуатром. – Во всяком случае, не стоит нанимать их с улицы. Они… ну хорошо, они не из тех, кто заслуживает доверия.

Я пожал плечами, признавая его правоту. Схоласт, опираясь на мою руку, пересек внутренний двор. Опасаясь, что нас подслушают, мы говорили по-джаддиански. Ритмичные слоги скакали так быстро, что даже внимательный человек не разобрал бы семь слов из десяти.

– Но я не могу придумать ничего другого.

Я повернулся лицом к глуховатому старику, чтобы он лучше меня слышал.

– Возможно, тебе и не придется, – ответил Гибсон и приложил скрюченный палец к губам, как только к нам приблизились трое слуг в темно-красной форме уборщиков.

Один из них поклонился, проходя мимо, но я отделался лишь слабой улыбкой. Сохраняя молчание, мы зашли в тень колоннады. Внутренние колонны так заросли плющом, что стали почти синими. Я обеспокоенно посмотрел на невысокий свод, усеянный камерами наблюдения, старательно спрятанными в изящном лепном орнаменте, но все же заметными. Дальше мы направились в сад. Почти черные в серебристом солнечном свете кусты были подстрижены в причудливые силуэты людей и драконов.

– Что вы хотели этим сказать? – спросил я по-прежнему на джаддианском.

Гибсон покачал головой и приподнял полы тяжелой изумрудной мантии, чтобы не споткнуться о нее на ступенях каменной лестницы, по которой мы поднимались на стену, к одному из многочисленных виадуков.

– Не сейчас, подожди. Ты уже готов к отъезду?

– Более или менее. Но я точно не знаю, что брать с собой. Что бы ни случилось, не думаю, что у меня будет большой багаж.

Я не упомянул о двадцати тысячах марок на моей новой универсальной карте, но спросил:

– Мне ведь можно что-то с собой взять?

Гибсон остановился перевести дыхание и махнул рукой, чтобы я шел дальше.

– Насколько я помню, Капелла разрешает привезти один чемодан с личными вещами. Разве об этом не сказано в той инструкции, что передал тебе отец?

Мне оставалось только захлопать глазами. Я полагал, что, став схоластом, должен буду отречься от всего своего имущества, и не делал никаких серьезных приготовлений.

– Извините, не прочел, – признался я.

Гибсон долго и строго смотрел на меня, а затем переключился с джаддианского на классический английский:

– Было бы лучше, если бы ты побеспокоился об этом.

Он приподнял бровь, словно хотел сказать: «Или тебе начнут задавать ненужные вопросы». Мы прошли мимо двух пельтастов со сверкающими на солнце длинными копьями. Они отдали мне на ходу салют, и мы поднялись по внешней винтовой лестнице, обвивающей башню и ведущей к береговой стене.

Люди считают, что это вода захватывает их воображение, когда они смотрят на море, что это вода приводит их в восторг и заставляет мечтать о плавании к неизвестным землям. Они ошибаются. Ведущую роль в феерии моря играет не вода, а ветер. Я понял это сразу и окончательно, когда мы взобрались на высокую полукруглую арку из черного камня, образующую восточную границу Обители Дьявола. Хотя эпоха затяжных осад закончилась намного раньше гибели Земли, мои предки воздвигли эти массивные стены, словно собирались обороняться за ними от нападений огромных армад. Стены скалили свои треугольные каменные зубцы, похожие на зубья пилы, и даже низкорослый человек мог полюбоваться через просвет между ними на серо-стальные волны, бьющиеся о скалы.

Я вдохнул морской ветер полной грудью и в первый раз за день заговорил на стандартном языке:

– Поскорей бы покончить с этим. Все уже решено.

Находясь здесь в большей безопасности, чем в любой другой части замка, Гибсон тоже перешел на стандартный, пусть даже всего на мгновение:

– Я понимаю эту боль. Время перемен всегда несет с собой беспокойство, но и дает возможности для роста, как мне кажется. Ты должен без страха встретить то, что тебе суждено…

– Или не встретить, – отрезал я.

Схоласт хмыкнул и пропустил меня вперед, когда мы направились вдоль узловатых пальцев стены к Башне Сабины, отстоявшей почти на милю от клуатра схоластов и нижнего парка.

Гибсон выдохнул снова на классическом английском:

– Страх – это яд, мой мальчик.

– Еще один афоризм? – улыбнулся я лучшей полуулыбкой истинного Марло.

– Ну… да, – проворчал Гибсон. – Но он подходит.

– А разве они не всегда подходят? – задумался я, перейдя на лотрианский при виде еще одного патруля, и высвободил локоть из пальцев старого схоласта.

Хотя эта часть разговора была вполне невинной, мы взяли в привычку переключаться по кругу с одного языка на другой – стандартный, лотрианский, джаддианский и классический английский, время от времени добавляя сюда и контактный язык Демархии. Иногда мы даже практиковались в сьельсинском, на котором я говорил довольно бегло даже в те юные годы. Его мы обычно оставляли в резерве для тайных бесед, поскольку все, связанное с Бледными ксенобитами, вызывало подозрение у благочестивой Капеллы.

– На Тевкре теплей, чем здесь, – заметил Гибсон, подхватывая мой лотрианский. – В их системе не хватало комет, чтобы запустить постоянный круговорот воды при терраформировании. Они использовали песчаный планктон для восстановления атмосферы, потому что температура на поверхности такая высокая, что более нежная растительность быстро засыхает.

Перейдя на классический английский, он добавил:

– Тебе придется расстаться со своим нелепым сюртуком.

Я завернулся плотнее в длиннополый камзол и поднял воротник к самому лицу.

– Думаю сохранить его.

По правде говоря, я должен был в скором времени распрощаться со всеми нарядами и примерить либо черно-белые цвета Капеллы, либо изумрудный – схоластов.

– Если мы встретимся снова, я буду носить такую же зеленую одежду, как у тебя.

– Мы не встретимся.

Он сказал так вовсе не из жестокости. Для схоласта это было просто признание очевидного факта. Но он ошеломил меня не меньше, чем полученная от отца пощечина, и я ничего не ответил, все еще пытаясь осознать отрезвляющий смысл этих слов. Я знал, что никогда больше не увижу никого из этих людей. Размеры Империи были огромны, а человечество распространилось еще шире, и мне предстояло путешествовать среди этой тишины погруженным на многие годы в фугу. Я оставлял их всех в прошлом.

Нависшее молчание Гибсон нарушил волшебными словами:

– Я написал тебе письмо.

– Правда? – просиял я.

Мне нужно было бы подавить эту радость, затоптать в апатею, как сделал бы Гибсон, чтобы не дать ей просочиться наружу.

– Да, и там есть кое-какие идеи, как выбраться за пределы системы. И ни одна из них не предлагает положиться на милость пиратов.

Старик спрятал подбородок на груди и встал в тени массивного зубца, поразительно напоминая сову с зеленым оперением, когда его мантия захлопала на ветру. Погрузив руки в широкие рукава, он что-то нащупал там.

– Известно ли тебе, мой мальчик, что мы живем в поистине прекрасном мире?

Это был вопрос не из тех, какие обычно ожидают от схоласта, даже такого человечного, как Гибсон из Сиракуз, и я, застигнутый врасплох, оглянулся на старика. Под глазами у него темнели круги, а плечи сгорбились, словно под тяжким грузом. Он был похож на Атланта, чьи героические попытки удержать весь мир близились к концу.

Борясь с удивлением и преждевременной печалью, я ответил:

– Да, полагаю, известно.

Гибсон улыбнулся, едва заметно, как осенняя паутина блестит на солнце.

– Твой голос звучит неуверенно.

Я невольно оглянулся на монументальную постройку из черного гранита и зеркального стекла, на Главную башню и бастионы своего дома. Тому самому солнечному свету, что превратил поверхность воды в серебристое стекло, не хватило яркости, чтобы осветить замок моих предков, который был словно погружен в грозовую тучу, хотя день был абсолютно ясный.

Я услышал смех схоласта:

– Тебе трудно поверить моим словам, но ты еще не видел это.

Даже не взглянув на него, я понял, что речь идет об океане.

– Видел.

– Гвах![14] – с упреком фыркнул схоласт. – Ты смотришь, но не видишь.

И я посмотрел.

Океан был именно таким, как я уже рассказывал: полотно волнистого стекла, обрамленное свинцовым заревом. Ветреные острова в этот час и с этой высоты невозможно было увидеть, редкие облака разрезали густыми тенями поверхность моря, превращая серебристую воду в черную, мерцающую, словно бездонная глубина космоса. Гибсон оказался прав – это было прекрасно.

– Несмотря на все, что происходит возле отдаленных звезд, – нараспев проговорил Гибсон, руки которого все еще шебуршали в рукавах мантии, – несмотря на случившееся здесь… несмотря на все это уродство, Адриан, мир прекрасен.

Он выпростал из-под материи руку, в которой была зажата маленькая книжка в коричневой кожаной обложке.

– Держи крепче! – Гибсон глубоко вздохнул. – Последний урок перед расставанием.

– Сэр?

Я взял книгу и прочитал вслух название:

– «Король с десятью тысячами глаз»? Кхарн Сагара?

На первой странице лежал плотно прижатый к корешку белый с металлическим оттенком конверт. Письмо для схоластов – я просил о нем Гибсона. Я быстро захлопнул книгу, опасаясь камеры-дрона, которая могла прилететь в любой момент, хотя небо было пустым, не считая кружащих вдалеке с громкими криками чаек.

– Про короля пиратов? Гибсон, это же роман!

Мой учитель поднес палец к губам, призывая меня говорить тише:

– Просто подарок от старика.

Он махнул поднятой рукой с притворным самоуничижением.

– А теперь слушай. Этому тебя не научит ни один тор из атенеума, ни один анагност из Капеллы… если этому вообще можно научить. – Он повернулся и снова посмотрел на море. – Мир так же переменчив, как океан. Спроси любого моряка, и он объяснит, что я имел в виду. Но даже самый жестокий шторм, Адриан… сосредоточься на его красоте. Уродство мира будет наползать на тебя со всех сторон. Тут уж ничего не поделаешь. Ни одна школа во Вселенной не сможет это остановить.

Как ни поразительно было слышать подобные речи от логика Гибсона, я все же невольно задумался над его словами об уродстве мира. И до сих пор гадаю, не знал ли он уже тогда о том, что вскоре ожидало нас обоих, о том, как быстро опустится сапог, словно на лицо несчастного раба на Колоссо.

– Однако в большей части Галактики ничего не происходит. Мир и спокойствие лежат в самой природе вещей, и это могучая сила, – заключил он.

Я не знал, что ответить, но Гибсон избавил меня от затруднений, закончив разговор:

– Что бы ни случилось, с тобой все будет хорошо.

Я положил книгу за отворот рукава и, повинуясь порыву, снова обнял старика, который был мне роднее отца.

– Спасибо, Гибсон.

– Не думаю, что ты разочаруешь нас.

У меня в горле низко и несогласно забулькало, но, прежде чем я успел произнести хоть слово, Гибсон добавил:

– И твоих родителей тоже. Они поймут это, когда тебя уже здесь не будет.

– А я в этом не уверен.

Я разжал объятия, отпуская старика. У меня были еще две недели на подготовку, на прощальные слова. Но если не считать самого Гибсона, никто не заслуживал этих слов.

Он улыбнулся, показав ряд мелких белых зубов:

– Никто из нас никогда и ни в чем не уверен.

Было ли это капризом воображения или игрой серебристого света? Мне показалось тогда, что на лицо схоласта упала тень, словно солнце внезапно скрылось за облаками. Когда я вызываю в памяти образ Гибсона, то всегда вижу его таким, как в тот момент, – на ветру у прибрежной стены, сгорбленным, морщинистым и печальным. Стариком, опирающимся на трость. Видеть его в другом освещении, чем в тот прекрасный день, почему-то кажется мне кощунством, как будто все прочие дни были уродливы и ужасны.

Глава 13

Бичевание у столба

Мой мир переменился со звоном колоколов. Словно из каменных трещин глубоко под землей звучали они.

В своей комнате на вершине башни я выронил белую рубашку, которую собирался положить в чемодан, и прислушался. Звуки сотрясали фундамент могучей башни, чистые, низкие и громкие. Я проверил время по терминалу. Оставался еще почти час до полудня, но не ровно час. Это была первая подсказка, что происходит что-то неординарное, еще до того как до меня дошло, что колокола созывают всех на общее собрание. Я торопливо засунул подаренную Гибсоном книгу «Король с десятью тысячами глаз» в дорожный сундук, который будет сопровождать меня в изгнании, положил сверху камзол и захлопнул крышку. У меня возникло странное ощущение, что колокол звонит по мне. Может быть, отец решил объявить Криспина своим наследником? Это было бы в его духе – устроить такую церемонию, не дожидаясь моего отъезда.

Однако я все же спустился в лифте и вышел в атриум, накрытый тенью парных знамен, на которых скакали дьяволы Марло с трезубцами в лапах. Мои каблуки застучали по медной мозаике, изображающей имперское лучистое солнце. На полдороге к тяжелой двери меня настигло прозрение. Двор был битком набит персоналом замка: слуги в красных ливреях и охранники в черной броне, серые и коричневые одежды логофетов, черно-белые полосатые сутаны анагностов Капеллы, спешащих на молитву, и яркие костюмы гильдильеров, пришедших по делам из города. Все их взгляды будут обращены на меня, если я пройду через эту дверь на балкон, нависающий над двором. Я оглянулся, почти ожидая увидеть отца и его ликторов, выходящих с уже включенными щитами из караульного помещения и встающих на пост сразу за дверью.

Но никто так и не появился. Если бы отец уже был снаружи, я бы услышал, как он разглагольствует, но из-за двери доносился только приглушенный гул толпы. Я задержался на мгновение в вестибюле, не обращая внимания на пятерых гоплитов, охраняющих тронный зал, а затем вышел через заднюю дверь, спустился по узкой лестнице и оказался во внутреннем дворе. Я предусмотрительно активировал свой личный щит и ощутил, как энергетическая завеса окружает меня. Затем смешался с толпой, будучи одет достаточно скромно, чтобы не привлекать чрезмерного внимания. Кое-кто все-таки посмотрел на меня, но люди привыкли встречаться со мной в самых разных местах, поэтому никто не поднял шума. Впрочем, тогда я еще не знал, что трое пельтастов – без щитов и в легких доспехах – отошли от стены и проследовали за мной.

Хотя я и не отличался высоким ростом, плебеи в толпе были еще ниже меня, и поэтому я мог видеть поверх их седых и лысых голов главную дверь и огражденный перилами балкон, на котором не решился появиться сам. Проснувшийся инстинкт заставил меня крепко сжать отделанную кожей ручку ножа. Все обитатели замка собрались здесь, вокруг статуи лорда Джулиана, бок о бок, как погруженные в фугу легионеры в яслях транспортных кораблей. Я продвинулся вперед, пытаясь найти удобное место для наблюдения за помостом перед входом в Главную башню. Кто-то вытащил огромную черную ораторскую трибуну из караулки, установил ее на балюстраде, а над толпой зависли камеры-дроны с эмблемой новостного канала Мейдуа. Десять гоплитов в полной боевой броне выстроились вдоль лестницы, выходящей к помосту, сжимая в руках энергетические копья в мерцании защитных полей.

Колокола затихли, и на лестнице появился герольд – морщинистый краснокожий карлик, со знаменем Марло на серебряном флагштоке.

– Встречайте лорда Алистера Диомеда Фридриха Марло, архонта префектуры Мейдуа, волею ее сиятельства леди Эльмиры Кефалос, наместницы провинции Возничего, герцогини Делоса, архонта префектуры Артемия, и волею его императорского величества императора Вильгельма Двадцать Третьего из дома Авентов, наш лорд Обители Дьявола!

Чистый высокий голос герольда подсказывал, что это был гомункул, один из тех андрогинов – не вполне людей, искусственно выведенных и предназначенных как раз для таких ролей. Усиленный акустической системой в десятки раз голос разлетелся по всему двору до самой колоннады, окружающей площадь.

Из динамиков грянули боевые трубы, их звон, ударяясь о мощные стены и заостренные сверху окна темной башни, отскакивал назад и затухал в беспокойной толпе. Отец появился в сопровождении сэра Робана и сэра Эрдиана, облаченных в лучшую свою броню. Следом шли дама Ума и другие ликторы, с копьями в руках, готовые защитить своего лорда. Криспин тоже был здесь вместе с Тором Алкуином, а также вездесущими Эусебией и Северном. Как и отец, Криспин был одет в черный фрак и алую тогу, предназначенную для подобных официальных церемоний, его квадратное лицо казалось до странного невыразительным. Никого даже не послали за мной. Может быть, обо мне уже забыли? И где же сэр Феликс? Кастелян, несомненно, должен был появиться в свите лорда.

По сигналу отца трубы смолкли, и я наконец разглядел мерцание щитов, окружающих всю компанию. Взгляд лорда Алистера скользнул по толпе, не зацепившись за меня, а затем отец сказал:

– Народ мой, я принес вам тревожные новости!

Он выдержал паузу, как всегда искусную, дающую сотням слушателей возможность обдумать разные варианты, позволяющую догадкам постепенно подниматься и, наконец, пролиться громким шепотом. Молчал отец достаточно долго, чтобы люди успели поверить в нападение сьельсинов и в гибель нашего мира. Я тоже, пусть даже всего на одну секунду, поверил, что вторжение началось. Но погиб только мой мир.

– Как многие из вас уже знают, мой старший сын Адриан через несколько дней покинет нас.

Я был так потрясен, что едва не пропустил следующие слова. Лорд Алистер никогда не называл меня по имени. В моей груди разверзлась пустота, зияющая, бездонная пропасть.

– Он отправится на Весперад и займет заслуженное место среди добродетельных служителей Святой Земной Капеллы.

Я сжал рукоять длинного ножа так, что в пальцах снова вспыхнула позабытая боль. Вот уж действительно «добродетельных». Но отец еще не закончил, слова его, усиленные акустической системой, теперь зазвучали мягче. Он внезапно понизил голос, и толпа придвинулась, чтобы лучше слышать.

– Но этот благородный план едва не был сорван предателем. – Он сжал кулаки и опустил их на трибуну. – Предателем, который задумал похитить моего сына и продать его экстрасоларианцам.

– Что? – воскликнул я, проталкиваясь вперед и привлекая к себе удивленные взгляды стоявших вокруг слуг и логофетов.

Однако мой крик потонул в поднявшемся ропоте, по толпе пробежала дрожь, и все принялись переговариваться друг с другом, задавая один и тот же вопрос. Что все это означало? Я огляделся, словно надеясь прочитать ответ на лицах собравшихся. И вдруг сам его увидел. Это был простой, слегка изогнутый деревянный столб, в полтора раза выше роста палатина, вбитый в землю рядом с лестницей. Его кривая тень указывала прямо на меня.

Позорный столб.

Сердце замерло у меня в груди, и я повернулся к стоявшему на трибуне отцу, который как раз в этот момент снова заговорил:

– Если бы мы не раскрыли подлый план, мой сын попал бы в лапы варварам или даже самим Бледным. – Он поджал губы. – Приведите его.

Выпучив от ужаса глаза, я увидел, как четверо гоплитов тащат жалкого седого старика. Старика в зеленой мантии.

– Гибсон!

Это было немыслимо, невозможно. Расталкивая плебеев, я бросился к нему сквозь толпу, но был схвачен тремя охранниками, что незаметно следовали за мной. Схоласт посмотрел на меня, и я готов поклясться, что он улыбнулся. Не той саркастичной, призрачной полуулыбкой, которая иногда пробегала по его лицу, а самой настоящей – кроткой, печальной и твердой. Я попытался вырваться из рук охранников, но старик только покачал головой. Мне хотелось крикнуть, что этого не может быть, но я вспомнил о письме, спрятанном между страницами древнего приключенческого романа. Проглотив свои протесты, я в отчаянии оглянулся на отца и потому не видел, как Гибсона заставили поднять тонкие руки и прикрепили цепь наручников к крюку на верхушке позорного столба.

Расчистив проход в море красных и серых форменных одежд, охранники почти внесли меня на помост по белым мраморным ступеням. Отец хмуро наблюдал за моим приближением.

– Тор Гибсон, – проговорил он, – ты был пойман на месте преступления, когда договаривался с варварами о похищении моего сына!

Гоплиты повалили обвиняемого на землю, и он распластался под балконом, как марионетка с обрезанными струнами.

Кто-то циничный и отчужденный в моей душе отметил, что происходит именно то, о чем схоласт говорил утром, – неужели этим же самым утром? – называя уродством мира.

Лорд Алистер Марло продолжал:

– Триста семнадцать лет, Гибсон, ты служил мне и моему отцу до меня. Триста семнадцать лет был рядом с нами. – Он подошел к перилам и развел руки в стороны. – Это правда, что ты собирался отдать моего сына варварам с Задворок?

Гибсон поднялся на колени и посмотрел вверх, на балкон. Перехватив мой взгляд, старик коротко и отчетливо кивнул:

– Да, сир.

Он снова тряхнул головой, на этот раз еще резче, и я догадался, что он сделал это для меня. Никто не обратил внимания на контраст между словами и движениями, даже Алкуин и Альма, которые точно должны были что-то заметить. Своим жестом он открывал мне истину и просил не вмешиваться.

У меня было много лет, чтобы подумать об этом моменте. Много лет, чтобы разобраться в причинах поступка Гибсона. Разобраться, почему он сделал то, что сделал, почему взял на себя вину за мою попытку сбежать. Может быть, вы понимаете? Он должен был знать о деньгах или предположить что-то подобное. Если отец и его служба разведки поверят, что это был план Гибсона, они не станут так тщательно проверять меня самого. Его признания спасли меня от дальнейшего расследования и сделали возможным все то, что потом случилось. О да, отец мог бы заподозрить, что идея побега принадлежит мне, но в его понимании для такого серьезного плана требовался заговор, организовать который мог только схоласт.

Не было никакого заговора.

Действовал я один.

Я уже говорил об этом, Гибсон был самым близким к отцу человеком из всех, кого я знал. И это обстоятельство подкрепляло обвинения сильней, чем любые другие. Гибсон умер за меня. Не здесь и не сейчас, а в изгнании, на отдаленной планете. Он отдал ради меня свою жизнь, пожертвовал уютным местечком при дворе отца, чтобы у меня была возможность жить так, как я хочу. Я рад, что он не увидел моего будущего, потому что оно совсем не походило на то, что любой из нас выбрал бы для меня, а было наполнено невзгодами и страданиями.

– Ты не отрицаешь свою вину?

Отец ничем не выдал своих эмоций. Таким же голосом он мог бы говорить с врагами, взятыми в плен на поле боя, а не с человеком, учившим его детей и еще раньше – его самого.

Гибсон встал на ноги:

– Сир, я уже во всем признался.

– Он действительно признался, – подтвердил охранник на помосте, и я узнал голос сэра Робана; того самого Робана, верного ликтора моего отца, который спас меня от бандитов неподалеку от колизея. – Я сам это слышал.

Его доспехи были подключены к акустической системе. Он нажал кнопку терминала на своем запястье, и весь двор услышал запись голоса Гибсона, усиленного так, словно это был голос старого трясущегося великана:

– Адриан не долетит до Весперада. Я сговорился…

Запись внезапно оборвалась, несомненно спасая выдумку отца о якобы замешанных в этом деле экстрасоларианских демониаках.

По толпе прокатился взволнованный гул. Схоласты всегда вызывали подозрение у людей, не получивших образования, такова уж судьба ученых в любую эпоху. В схоластах чувствовалось что-то механическое, наследие древней истории ордена, созданного теми немногими мерикани, кто пережил Войну Основания. В любую эпоху на людях с высокими мыслительными способностями лежало подобное клеймо, поскольку высота, на которую способен подняться человеческий разум, непостижима для тех, кто находится на уровне моря. И они всегда оказывались мишенью для погромов и инквизиции.

– Тор Гибсон, за то, что ты пытался похитить моего сына, я, Алистер из дома Марло, архонт префектуры Мейдуа и лорд Обители Дьявола, отрекаюсь от тебя и высылаю из своих владений, а также из всего этого мира.

Схоласт ссутулился, лязгнув цепями, что привязывали его к позорному столбу.

– Это неправда!

Все, стоявшие на лестничной площадке, и те, кто услышал мой крик снизу, повернулись ко мне.

– Нет, это правда! – Голос Гибсона дрогнул, старик сделал полшага вперед, напрягая скованные кандалами мышцы рук. – В Капеллу, Алистер? Ты хотел подбросить своего сына этим шарлатанам? Твой сын…

– Ересь! – завизжала Эусебия, направив скрюченный палец на Гибсона. – Убейте его, ваша милость!

Лорд Алистер не обратил внимания на приора. Фамильярность обращения Гибсона вывела его из равновесия – никто из слуг не называл его Алистером. Никогда.

– Это мой сын, схоласт! Мой, а не твой.

Солдат ударил старика сзади под коленки, и Гибсон упал, словно рухнувшая башня. Оковы остановили его, и он застонал, повиснув на цепях. С невольным криком я рванул к перилам.

– Отпусти его! – набросился я на отца со слезами на глазах. – Пожалуйста!

– Я и так отпускаю его.

Даже не взглянув на меня в этот раз, отец поднял руку и щелкнул пальцами.

– Мы милосердны, как сама Мать-Земля, – обратился к толпе отец. – Гибсон долго служил нашему дому, и в память об этой службе мы придержим Белый меч.

Он отклонил возражения Эусебии, и по тому, как быстро она уступила, я понял, что все было решено заранее.

– Сэр Феликс.

Кастелян выступил из тени, и я побледнел. Сэр Феликс, лучший после Гибсона мой учитель, был одет не в боевые доспехи, а в черно-белые религиозные одежды. Рядом с ним появился катар Капеллы, с бритой головой и с повязкой из черного муслина на глазах.

Не произнеся ни слова, сэр Феликс проводил палача вниз по лестнице к столбу, у которого стоял Гибсон.

– Стойте! – закричал я и метнулся к ним.

Охранники схватили меня под локти закованными в броню руками. Катар подошел к Гибсону, достал клинок, горящий в дневном свете жаром далеких звезд. Не колеблясь ни секунды, он ввел тонкое, как игла, лезвие в нос Тора Гибсона и резко выдернул. Окруженная плазмой кромка разрезала ноздри старика до самой кости. Гибсон завопил и обмяк, хватая ртом воздух. Теперь он всю оставшуюся жизнь будет носить клеймо преступника. Плазменный нож одновременно прижигал рану, так что кровь не залила лицо старика.

Лорд Алистер взмахнул ладонью, и два пельтаста сорвали мантию с Гибсона. Она забилась на ветру над его худыми плечами, словно сломанные крылья, обнажив бледную кожу. Сэр Феликс, как доверенное лицо отца, принял у катара треххвостую плеть для предстоявшего истязания.

– Пощади его, отец!

Я попытался вырваться из рук охранников. Отец словно и не слышал меня.

Двое солдат прижали Гибсона к столбу, лицом к грубым волокнам дерева. Кастелян вознес плеть, и та разорвала кожу схоласта, словно марлю. Звук, который испустил Гибсон, потряс меня: это был жалобный, выворачивающий душу вой. Я не видел старика с того места, где стоял, удерживаемый за руки, но мог представить кровавые полосы, которые плеть оставляла на его теле. Она опустилась вновь, и всхлипы Гибсона сменились воплем. На мгновение я увидел его лицо, поразительно изменившееся. Добродушный старик, которого я знал, с его бесконечным потоком цитат и тихих наставлений, исчез. Боль превратила его в слабую тень человека.

Плеть опускалась снова и снова. Пятьдесят раз, и после каждого удара всхлипывания схоласта сменялись криком. Я никогда не забуду его лицо. Под конец он перестал кричать и стиснул зубы, чтобы вынести боль. Когда я думаю о силе, то на ум мне приходят не армии, которые мне довелось видеть в своей жизни, не сражающиеся солдаты. Я вспоминаю Гибсона, сгорбленного, истекающего кровью, но не утратившего достоинства.

Отец смотрел на него, не проронив ни слова. Когда сэр Феликс с плетью в руке снова встал рядом, архонт Мейдуа лишь распорядился:

– Унесите его! – и добавил, обращаясь ко всем логофетам и секретарям, собравшимся во дворе: – Возвращайтесь к работе! Все до единого!

– Почему ты это сделал?

Я освободился от стражи, двинув охраннику локтем по лицу. Толпа внизу начала утекать обратно в замок, погруженная в молчание жестоким зрелищем. Как бы ни радовал их вид крови во время Колоссо, вся доблесть и все веселье пропали, когда жертвой стал кто-то из своих.

– Потому что это не мог быть ты, Адриан, – ответил отец тихим голосом, уже не усиленным динамиками.

Я замер на месте, ошеломленный не столько жестокостью его откровений, сколько тем, что он снова назвал меня по имени. Отец взмахом руки отослал Феликса и сцепил пальцы, словно для молитвы. В этот день он надел полный набор колец, по три на каждую руку. Все они были украшены большими рубинами, гранатами или сердоликами, красное на серебряном – символ его положения и в каком-то смысле могущества. Но обручального кольца я среди них не увидел. Как не видел никогда прежде.

– Я? – наконец удалось выговорить мне тонким, высоким голосом, как у Криспина.

– Мальчик, я знаю, что ты просил старика придумать способ попасть в атенеум, – сказал лорд Алистер приглушенным тоном.

Остатки толпы удалились через Рогатые ворота и дальше по тропе, ведущей вниз с нашего акрополя.

– Не знаю только, как он собирался это сделать… наверняка что-то связанное с корабельным схоластом.

«Ты в это поверил», – подумал я, стараясь скрыть злорадство, но вспомнил о письме Гибсона и понял, что часть его содержания теперь бесполезна. Что бы ни планировал мой наставник, его замысел раскрыт.

Лорд Обители Дьявола сделал два шага вперед и остановился, нависая надо мной. Криспин держался в стороне, с любопытством наблюдая за нами, тонкая усмешка играла на его пухлых губах.

– Ты не станешь схоластом, понятно?

Я не нашелся, что ответить. Совсем ничего. Через пять дней я улечу и никогда не вернусь. Мне нечего было ему сказать, кроме как:

– Да пошел ты!

На этот раз отец ударил меня по лицу кулаком. Кольца рассекли мою щеку тонкой рваной полосой.

– Отведите его домой. Он так ничего и не понял из этого урока.

Два гоплита снова взяли меня под руки, а отец повел Криспина вверх по лестнице в башню, но остановился и развернулся, не снимая руки с плеча моего брата.

– Попробуй только повторить это, и я убью схоласта, понятно?

Я сплюнул на кафельную плитку у подножия лестницы и отвел взгляд.

Когда я остался один в своей комнате, слез не было. Прислонившись спиной к двери, я соскользнул на пол с тяжелым чувством в груди. Надолго закрыл глаза, мысленно отступив за оторопь и безумие к полному спокойствию, в котором пламя гнева затихло до еле тлеющих углей. Так и сидел, вытянув вперед ноги. Наконец я почувствовал, что кровь снова течет в моих венах, а к глазам подступают слезы. Смутные образы из недавнего сна вернулись ко мне: необычайно высокий Гибсон стоит во весь рост, и у него разрезаны ноздри. Я удивился и разомкнул веки.

Удивление в тот же миг пропало, сменившись страхом. Мой камзол, который я бросил поверх других вещей в дорожный сундук, лежал на шкуре в изножье кровати. Это было плохо. Чуть ли не крадучись, я подошел к сундуку и откинул крышку. Одежда и осколки моей прежней жизни разлетелись в разные стороны. Мне пришлось ударить себя по ноге, чтобы сдержать крик, похожий одновременно на тоскливый вой и яростное рычание. Я внезапно ощутил боль, словно меня тоже высекли.

Книга Кхарна Сагары исчезла.

Глава 14

Страх отравляет

Я не выходил из комнаты трое суток, прислуга по приказу приносила еду и уносила тарелки. И кажется, не произнес ни слова за все это время, чувствуя себя таким же заключенным, как узник бастилии Капеллы. Навязчивый липкий страх сжимал меня ледяными кольцами, отравляя мой разум уверенностью в том, что я погибну следующим. Несомненно, книгу с разоблачающим меня письмом забрали агенты отца, решив проверить свои подозрения или же получив доказательства с камер слежения, сделанные в тот момент, когда Гибсон потерял привычную осторожность. Увы, я не успел прочитать письмо. У меня даже не было возможности.

«Там есть кое-какие идеи, как выбраться за пределы системы. И ни одна из них не предлагает положиться на милость пиратов». Он сам так сказал.

Гибсон не стал бы обращаться к экстрасоларианцам. И как бы он это смог? Теория отца – о том, что старик договорился о моем похищении с корабельным схоластом, – выглядела более правдоподобно. Я бы отдал что угодно, лишь бы узнать содержание этого письма и понять, в чем заключался план Гибсона. «Его разоблаченный план», – напомнил я себе. Какие бы связи ни установил или предполагал установить Гибсон, теперь они были целиком и полностью под контролем агентов отца. Эта дверь оказалась заперта. Схоласты никогда не примут меня к себе без письма от своего собрата.

Мне оставалось только вступить в Капеллу. Заучивать их пустые молитвы и бессмысленные ритуалы. Осваивать методы действия инквизиции, правила ведения допросов. Стать палачом или пропагандистом. Я смогу увидеть Вселенную, как и мечтал, но лишь затем, чтобы раздавить ее своим каблуком. Сама мысль об этом была для меня ядом. Мне предстояло прожить трагически длинную жизнь, достаточную для того, чтобы постичь все зло, что творит Капелла, а также его причины. Я увижу, как сжигают и распинают еретиков, как инквизиция унижает лордов и как вся огромная Империя склоняется перед капризами Синода. Капелла должна была защищать человечество, ограждать его от грехов и опасностей высоких технологий, но сама использовала технологии не менее грязные, чем те, за которые преследовала людей.

Это было лицемерие, и я возмущался им так, как только молодость может возмущаться грехами эпохи и власть имущих. В своем юношеском скептицизме я разглядел одну важную истину: при всех разговорах Капеллы о святости сами ее служители ни во что не верили. Они допустили решающую и атеистическую по сути ошибку, считая, что являются единственной подлинной силой и что цивилизация держится исключительно на жестоком обращении власти с невинными. Трудно придумать более ужасную мысль, но она лежала в основе всей их религии, поэтому я не мог стать ни капелланом, ни приором.

А придется стать.

День моего отлета выдался таким же отвратительным, как и все остальные: хмурый, с предштормовым предупреждением. Я должен был отправиться на суборбитальном шаттле в летний дворец моей бабушки в Аспиде, чтобы увидеться с матерью, как я уже прекрасно понимал, в последний раз. Отец не пришел попрощаться со мной, а также Феликс и другие старшие учителя. Легкий дождь уже облизывал взлетную полосу аэропорта в долине за городской стеной, там, где заканчивались предместья. Криспин увязался со мной, радуясь, как и я в свое время, любой возможности хотя бы ненадолго сбежать из Обители Дьявола.

Замок высился на горизонте, темное пятно над туманными огнями Мейдуа. Порывистый ветер задувал с восточных дюн, голая скала из песчаника увенчивала равнину, словно остов разбитого космического корабля. Ветер вцепился холодными пальцами в мой длинный камзол и хлопал брезентовым навесом у нас над головами. Бетон потемнел от дождя.

– Ты готов сказать матери «до свидания»? – спросил Криспин.

– Что?

– Говорю, ты готов снова увидеть мать? – повторил он, разглядывая меня из-под густых бровей, сведенных настолько плотно, что над носом образовалась тонкая складка.

Я задумался о том, что он пытается увидеть в моем лице, и мышцы непроизвольно напряглись от паранойи, усилившейся за эти дни добровольного изгнания. На мгновение я словно бы услышал голос Гибсона, напоминающий, что страх – это яд.

Подавив тревогу, я ответил:

– Готов? Да, пожалуй. Странно, что ты решил составить мне компанию.

– Смеешься? – Криспин похлопал меня по плечу. – Я люблю летний дворец. Кроме того, – он с заговорщическим видом наклонился ко мне, – дома сейчас такой переполох. Ты же знаешь?

Я уставился на него, не решаясь ничего ответить. Мне вдруг показалось, что он съежился, – облаченный в броню гладиатор с Колоссо снова превратился в моего младшего брата.

Наверное, я смотрел слишком долго, потому что он приподнял густые брови и спросил:

– Что?

Отбросив с лица прядь черных как смоль волос, я отвернулся, засунув руку в глубокий карман камзола. Пальцы нащупали универсальную карту, спрятанную за подкладку. Теперь уже бесполезную. Схоласты не возьмут к себе послушника без рекомендательного письма, и традиция требовала, чтобы оно было написано от руки особым шифром, известным только членам ордена. Я проглотил комок в горле и покачал головой, перечеркнув недавние свои усилия поправить прическу.

– Не хочу улетать.

– Что? Ты предпочел бы остаться здесь? – Криспин наморщил нос и посмотрел на декурию солдат, стоявших неподалеку. – Ты не будешь сильно скучать.

Слова застряли у меня в глотке, и я крепко сжал зубы. Мне захотелось ударить брата, чтобы разрушить его жизнерадостное настроение. Я понял это по его небрежному пожатию плечами. Он вовсе не жаждал править.

– Надеюсь, отец добьется своего, – сказал Криспин. – Он мечтает получить баронские владения в Вуали, ты ведь знаешь? Говорят, наш дом может улететь в другую систему, после того как я… ну, в общем…

Он умолк, осознав, что тема разговора может показаться мне неприятной.

Сквозь пелену дождя выглянул силуэт шаттла, похожий на ворону, кружащую над падалью. Вой двигателя вливался в монотонный шум воды. У меня в груди гудела пустота, словно эхо в покинутом храме. Подобное отчаяние я ощущал потом не раз, но только однажды оно было настолько сильным: в подземельях нашего горячо любимого императора, когда я ожидал казни.

– Но зато ты улетишь отсюда, – просиял Криспин. – Это… это ведь здорово, правда? Может быть, ты даже увидишь Бледных.

Я фыркнул:

– Все, что я увижу, – это учебный монастырь для анагностов.

– Анагност, – брат задумчиво почесал редкую щетину на подбородке, – чудное слово.

– Это будет ужасная тоска, – проворчал я.

– Конечно, – ответил Криспин, поправляя винно-красный колет, надетый поверх черной рубашки. – До тех пор, пока ты не станешь инквизитором и не начнешь пулять атомиками по Бледным. – Он усмехнулся. – Может быть, ты даже станешь советником в воюющих легионах.

Я отвернулся и скорчил гримасу со словами:

– Только, по мне, лучше заключить мир с чужаками.

Криспин вдруг непривычно затих, и я обернулся, почувствовав на себе его взгляд:

– В чем дело?

– Ты вправду считаешь, что Бледные стоят того, чтобы их спасать?

– Сьельсины?..

Я прищурился, глядя на приближавшийся шаттл. Наши охранники зашевелились, приводя себя в порядок и слегка поскрипывая броневыми пластинами.

– Это единственная способная на космические путешествия раса, которую мы встретили. Тебе не кажется, что они заслуживают кусочка… – я указал рукой на небо, – всего этого?

Криспин сплюнул на бетон:

– Ересь.

– Не хочу быть священником, – вздохнул я, приподняв брови.

– Отец говорил мне.

В голосе брата послышалось огорчение.

– Криспин, ты беседовал с отцом? После того, как Гибсона… – Я не смог произнести это слово, закрыл глаза, чтобы сдержать подступающие слезы, и попробовал еще раз: – На днях?

– Только мимоходом, – пожал он бычьими плечами. – Тебе оказали честь. Я слышал, что в Капеллу принимают не каждого.

– Ekayu aticielu wo, – сказал я.

«Я не каждый».

Брат узнал язык, и его бледная кожа побелела еще сильнее.

– Мне так хотелось стать схоластом, – закончил я.

Явно смущенный моей небольшой речью на языке сьельсинов, Криспин заметил:

– Это я тоже слышал…

Шаттл опустился рядом с нашим павильоном. Четверо охранников поспешили к нему.

– …Не могу представить, как можно хотеть такого. Заблокировать все свои чувства. По-твоему, это не странно?

Обдумывая ответ, я помолчал, устремив взгляд к далекому городу за пеленой усилившегося дождя. Обитель Дьявола казалась частью шторма, черный силуэт на сером фоне. Подкравшийся страх перед отцом, возможно еще не закончившим со мной, заставил меня пожалеть о том, что я не умею управлять эмоциями, как настоящий схоласт. Вот бы погрузиться в спокойствие безучастного терпения – апатею стоиков – и забыть обо всем!

– Это просто метод, Криспин.

– Да знаю я, что это метод, будь он неладен, – брат подошел к краю навеса и стоявшему за ним шаттлу, – я всего лишь спросил, не кажется ли тебе это странным.

– Нет.

Я снова отбросил с лица длинные волосы и прищурился, стараясь что-нибудь разглядеть за дождем и запомнить этот момент, когда темный замок растаял во мгле. В моем кожаном ранце, прислоненном к дорожному сундуку, лежали блокнот с карандашом.

– Там есть и более странные вещи, – заметил я и поднял большой палец к небу над навесом.

Снова наступила тишина, и мое внимание привлекли двое солдат, спускавшихся по трапу с шаттла. Они показали сигнал «все спокойно» на известном только охранникам нашего дома языке жестов. Остальные сразу подхватили наш багаж, а один с негромким «милорд» протянул мне ранец.

Я перебросил ремень через голову и поправил его.

С обычным своим упрямством Криспин снова заговорил:

– По-моему, все они немного не в своем уме, разве не так? Немного похожи на механизмы. Я слышал, как Северн однажды сказал, что всех схоластов нужно посадить в тюрьму, как еретиков. Может, оно и к лучшему, что ты оказался на другой стороне.

Он неуверенно улыбнулся мне. Теперь я понимаю, что брат искал примирения, но тогда…

– Еретиков? И ты можешь с чистой совестью стоять здесь и говорить, будто бы Земля специально погибла, чтобы подтолкнуть нас к Исходу? Что она принесла себя в жертву ради того, чтобы мы смогли расселиться среди звезд?

Я наседал на брата, пользуясь тем, что охранники сейчас далеко и не слышат меня.

Думаю, Криспин вовсе не был набожным, но он выставил вперед подбородок, принимая защитную стойку, как делают все истинно верующие, когда встречают отпор.

– А почему такого не могло быть?

– Потому что это планета, Криспин, – я изобразил рукой окружность, – обычная скала в космосе. Она не может вернуться, не может ответить на наши молитвы. Она не прилетит, чтобы спасти нас.

Я сжал ремень ранца. У меня за спиной шумно вздохнули двое пельтастов. Обернувшись, я увидел, как один из них сложил в предупреждающем жесте большой палец с мизинцем. Но мне уже было все равно.

– Зря ты так, брат! – крикнул мне Криспин.

Не слушая его, я шагнул под дождь и поднялся по трапу в тесную кабину шаттла. Мне даже не пришлось наклонять голову, чтобы пройти под переборкой. Не отвечая на приветствия пилотов в оливковой форме, я сел в кресло у окна. Вскоре подошел Криспин. Я чувствовал, как он прожигает меня взглядом со своего места через проход. Положив ранец под сиденье, я откинулся на спинку и стал наблюдать, как наш эскорт, один за другим, поднимается на борт.

Когда последний сопровождающий зашел в кабину, Криспин прошипел:

– Тебе вправду не стоит говорить такое, понимаешь?

Сверкнула молния, и гром возвестил о себе, внезапно прокатившись над шаттлом еще до того, как она погасла.

– Или что? – проворчал я, потеряв всякий интерес к разговору с братом.

– Тебя отдадут катарам, как нашего старикана-наставника.

Я вцепился в подлокотники кресла, и страх мгновенно прошел.

– Ну и пусть. Не буду им служить.

Внутри я кипел от гнева, и мои слова обжигали. Терять мне было нечего. Через неделю меня погрузят в крионическую фугу и поднимут из нее только на орбите Весперада. К тому времени пройдут годы, и световые годы тоже, да и сами звезды могут измениться.

Даже с такого расстояния я слышал, как звенели колокола в городе и большой карильон в Обители Дьявола. Шаттл дернулся с места, и женский голос предупредил, что мы взлетаем. Гром снова прокатился над нами, и нестройный хор колоколов затих, уступив место шуму дождя, вою двигателя и бою курантов. Один. Два.

Мы поднялись как нельзя вовремя. Если Криспин собирался спорить и дальше, то быстрое ускорение заставило его позабыть об этом. Колокола в замке продолжали звонить. Три. Четыре. Пять. На секунду я ощутил волнение, короткое и пронзительное веселье, когда шаттл включил зажигание и взмыл в небо. Шесть. Семь. На мгновение нас мягко вдавило в сиденья, но затем включилось компенсирующее поле. Вдалеке, за раскатами грома, все еще звучал огромный колокол. Он пробил восьмой раз. Девятый. Десятый. Хотя ускорение уже пришло в норму, мне казалось, что сердце мое вырвалось из груди навстречу шторму, унеслось в небеса… и исчезло, окончательно покинув меня. Когда мы приземлимся, оно улетит, словно корабль в варп-режиме, скользя быстрее, чем свет, к мирам, которые я никогда не увижу. Подо мной опять прозвенел могучий колокол.

Часы пробили тринадцать.

Глава 15

Летний дворец

Мать не встретила нас ни на посадочной полосе, ни у ворот огромного дворца со стеклянным куполом. Ничего удивительного в этом не было. Меня с Криспином поселили в смежные комнаты, выходившие окнами на водный парк. Лето приближалось к концу даже здесь, на юге, и водяные лилии уже отцвели, красно-белые капли на зеленой глади пруда потускнели, хотя солнце еще сверкало на переливающейся чешуе карпов кои. На столе лежал мой блокнот с изображением Обители Дьявола, какой я видел ее в последний раз.

«Память подводит людей, – эхом прозвучали в моей голове слова Гибсона, так ясно, словно бы я увидел морщинистого, сгорбленного старика, стоявшего у сводчатого окна. – Она тускнеет, оставляя им только смутные, размытые впечатления о жизни, скорее мечты, чем подлинную историю».

Он всегда говорил, что у меня такой зоркий глаз, будто взгляд мой пронзает насквозь. Но, изучая нарисованные по памяти портреты Гибсона и других людей, я заметил некую странность: среди них не нашлось двух похожих. На одном изображении нос с горбинкой, на другом – прямой, то под тонкими бровями, то под густыми, нависшими. Говорят, что схоласты никогда не забывают детали и все, что они видели, остается в их сознании точным и неизменным. Мне не удавался такой фокус. Я не могу даже сказать, как долго в тот день я наблюдал у окна за птицами, кружившими над прудом, в котором купались служанки матери.

Моя память соотносится с реальным миром примерно так же, как рисунок с фотографией. Она несовершенна, но выше совершенства. Мы помним то, что должны помнить, то, что выбрали сами, поскольку оно более прекрасно и реально, чем правда. Я почти услышал в этот момент насмешливый голос Гибсона: «Мелодрама – это низшая форма искусства». И что я мог возразить ему?

Раздался стук в дверь, прогоняя мои скомканные воспоминания.

В комнату вошел Криспин. Необязательно было оглядываться или ловить отражение в окне, чтобы определить это. Никто не топал так громко и бесцельно, как мой брат. Он поднимал такой лязг и шум, какого хватило бы на целый вооруженный отряд.

– Матери здесь нет.

– Что? – Привлеченный его словами, я отвернулся от окна, пытаясь расправить неудобную рубашку. – Где же она?

Брат пожал плечами и без приглашения плюхнулся в зеленое кресло, свесив одну ногу с подлокотника. В руке у него был обнаженный керамический нож с молочно-белым лезвием, которым он рассеянно водил в воздухе.

– Твоя комната больше моей.

– Где она, Криспин?

– Наверное, в Эвклиде. – Он опять пожал плечами и еще глубже погрузился в кресло, заскрипев штанами по кожаной обивке. – Понятия не имею почему. Мне девочки сказали.

Девочками Криспин называл женщин из гарема наместницы. В последний раз, когда об этом заходил разговор, в летнем дворце жили тридцать семь наложниц и наложников, а также тех, кто был и тем и другим. Многие лорды содержали подобных людей, как символ своего богатства.

– Знаешь, мать завела себе гомункула. С синей кожей. Ты не поверишь, какие у нее бедра!

Он сделал непристойный жест. Я отвернулся, думая о Кире и о своем позоре, почти позабытом из-за той пустоты, которую оставила в моем сердце расправа над Гибсоном.

– Ты и вправду не знаешь, что она делает в Эвклиде?

Эвклид находился на много миль южнее. Как же это похоже на мать – в самое нужное время ее никогда не было рядом.

– Синекожая девочка? – захлопал ресницами Криспин. – Ее там нет, она только что…

– Мать, придурок! – рявкнул я и покосился на его нож.

Жаль, что сэр Феликс не прилетел с нами, он бы точно выпорол моего брата, чтобы тот не размахивал без дела оружием. Но, вспомнив, как Феликс хлестал плетью Гибсона, я передумал.

– Ты что-нибудь разузнал у девочек?

Немного смущенный, Криспин посмотрел на лезвие ножа:

– Скорее, наоборот…

Я молча наблюдал за тем, как он мнется. Из сада внизу донесся плеск, сопровождавшийся звонким, чистым смехом.

– Здесь все иначе, – хмыкнул я, – не так…

– …Скучно?

– Не так холодно.

Подойдя к столу, где лежал мой блокнот, я взял карандаш и поцокал языком. Грифель совсем стерся за трехчасовой перелет из Мейдуа.

– Не одолжишь мне свой нож? – протянул я руку Криспину.

Он на мгновение задумался, забеспокоился о чем-то, и я прищелкнул пальцами:

– Во имя Земли, я не собираюсь зарезать тебя!

Помедлив еще секунду, брат передал мне керамический клинок. Я присел и начал точить карандаш, роняя стружку на стол.

– Иногда мне кажется, что дома все пропитано политикой. Но здесь… – я обвел рукой комнату, – трудно представить, что где-то идет война.

– А она идет, – ответил Криспин, придерживаясь за подлокотник, и, усевшись глубже в кресло, спросил: – Неужели нельзя создать машинку, которая сама бы точила эти штуки?

Он надменно махнул ладонью с толстыми пальцами, указывая на мой карандаш.

– Машинкой получается не так хорошо. А мне нужен острый грифель, – снисходительно объяснил я. – У меня целый набор скальпелей в сундуке, но…

Я замолчал, сдул графитную пыль с кончика карандаша и вытер его о брюки, а нож положил на стол.

– Кто-нибудь знает, когда мать вернется?

Брат нахмурился, искоса поглядывая на отобранный нож.

– Предположительно, завтра. Но точно она не говорила.

Я понимающе вздохнул и поместил карандаш за корешок блокнота.

– Ты для этого и пришел сюда? Чтобы сообщить мне про мать?

– Ну да, – с улыбкой сказал Криспин. – А еще я подумал… раз уж ты уезжаешь… – Он откашлялся и закончил: – Почему бы тебе не сходить в гарем вместе со мной? Ты должен посмотреть на эту синекожую девочку, честное слово.

– Нет.

– Там есть и мальчики, – добавил Криспин с невозмутимым видом, – если они тебе больше нравятся. Хочешь?

Пятнадцать лет, и он ни разу не спрашивал меня об этом. Как же разобщены семьи палатинов! Кучка незнакомцев, связанных между собой слабее, чем простолюдины. На самом деле не кровью, а общей генетической констелляцией. Мать и отец были не столько родителями, сколько донорами, а мы с братом – случайными знакомыми, у которых оказался один и тот же генетический код. За свою жизнь я видел много семей палатинов, и почти в каждой из них было так же. Думаю, и в этом тоже плебеи более человечны, чем мы.

Мой брат совсем меня не знал.

– Нет, спасибо.

Теперь я понимаю, что Криспин пытался сдружиться со мной, пережить вместе какое-то приключение, пока я не улетел навсегда. Я мог бы предложить ему другой вариант. Поохотиться в холмах над озерами, погонять на флайерах. В конце концов, мы могли бы просто поиграть на этих дурацких симуляторах. Вместо этого я лишь сердито посмотрел на брата и протянул ему нож рукоятью вперед.

Мать не вернулась ни завтра, ни через день. С каждым прошедшим часом мое сердце проваливалось все глубже. Одно простое обстоятельство тревожило меня сильнее всего прочего: мать не позвонила. Она могла связаться с домом, даже если бы покинула планету, – воспользоваться квантовым телеграфом или подключиться к сети инфосферы. Но ведь на самом-то деле она оставалась на планете, если собранные Криспином сведения были верны. Наверное, я мог бы и сам ей позвонить, но ведь это я скоро улетал, и мне хотелось что-то для нее значить. Пусть это было мелко, но я надеялся ощутить какую-нибудь мало-мальскую родительскую заботу.

С трудом перенося ожидание, я старался забыться долгим сном. Повзрослев, я легко обходился без длительного сна, но в те давние дни он казался мне благословением, возможностью сбежать от непристойной суеты времени. Во сне меня покидало беспокойство, я не думал ни о бессмысленном ужасе своего положения, ни о том, что представляю собой. Не человек, не сын палатина и архонта, а просто пешка. Вопреки моему отношению к этой метафоре, она отражала ситуацию. На Делосе, и в особенности в Мейдуа, я был всего лишь продолжением отца. Фигурой, которую он передвигал по своему усмотрению. Плебеи вряд ли это поймут. Они видят богатство и принимают его за силу, но сами не находятся под наблюдением обладающих властью и часто получают свободу принятия решений, какой бы ограниченной она ни была. Я, как сын своего отца, был лишен этой свободы. Без письма Гибсона я попал в западню и должен был отправиться на Весперад, несмотря на все мои возражения.

Когда за тобой так пристально наблюдают, невозможно оставаться свободным. Не находясь под контролем, человек, подобно частице света, волен быть чем угодно, всем, что в нем содержится, и мир не мешает ему в этом. Но под надзором и руководством он может стать только тем, кем хотят его видеть старшие. Пешкой, конем, слоном. Но даже король способен ходить лишь на одну клетку за один раз.

У меня оставалась всего половина недели до того момента, как мне придется покинуть убежище на холмах Аспиды и прибыть в космопорт Эвклида. Половина недели, и я поменяю притяжение родной планеты на гравитацию других миров и темные таинства веры Капеллы. Я воображал себе тюремные камеры в бастилии Колледжа Лорика на Веспераде, набитые кричащими, страдающими людьми – избитыми и сломленными заключенными, которые когда-то были имперскими лордами или королями варваров. Воображал проктора семинарии с выбритой макушкой, вручающего мне нож под приказ разрезать ноздри этим людям, оторвать кожу от плоти, а плоть от костей, согласно повелению какого-нибудь приора или магистра истинной веры.

Все это и многое другое пробиралось в мою голову, словно медицинский зонд в мозг или тонкие, как нити, иглы корректива, шрамы от которых все еще блестели у меня на ребрах и руке. Все это преследовало меня, когда я совершал обычную утреннюю пробежку по декоративным стенам, образующим внешнюю границу дворца. Аспида была крохотной по сравнению с дворцами других палатинов и располагалась всего на семи гектарах, включая внутренний парк и центральный купол оранжереи. Лишь треть площади Обители Дьявола и не больше десятой части от замка герцогини в Артемии. Дворец был простоват, если такое слово подходит для сооружения из двух тысяч четырехсот комнат.

Мои легкие уже горели, когда я проскакал вниз по лестнице к гладкому повороту дорожки, выложенной дробленым белым камнем. Я весь вспотел, синтетическая ткань костюма для бега прилипла к спине, волосы облепили худое лицо. Я почувствовал себя голым и грязным, когда из просвета в живой изгороди выскочил слуга наместницы в бело-голубой ливрее и перехватил меня в тени изогнутого дерева.

– Мастер Адриан, мы вас уже обыскались!

Я остановился так резко, что из-под каблуков полетели камни.

– В чем дело, мессир?

Слуга торопливо поклонился:

– Ваша мать, сир. Она вернулась, ваша милость, и требует, чтобы вы пришли в студию.

Я взглянул сначала на небо, а потом на часы наручного терминала.

– У меня есть время вымыться?

– Леди сказала, что это очень срочно, милорд. – Он покачал крупной головой с двойным подбородком и пригладил ладонями помятую ливрею, обтягивающую брюшко. – Она велела сразу привести вас к ней.

Покои матери располагались в отдельно стоящей вилле, построенной много позже летнего дворца. Около ста лет назад она была спроектирована специально для нужд матери, либреттистки и режиссера голографических опер. Я прошел следом за тучным слугой по глубокому тоннелю под холмом, мимо арборетума с черно-синими листьями деревьев и буйным изобилием бледной травы.

Сама вилла была навеяна более древней модой. Приверженцы этого стиля называли его преперегринизмом: четкие, строгие линии и прямые углы. Совсем не похоже на рококо с его завитками и орнаментами, в котором был сооружен летний дворец, и крайне далеко по цвету и материалам от тяжеловесной готики Обители Дьявола. Водный поток свободно и легко переливался из одного пруда с вездесущими карпами кои в другой. Четверо легионеров в кремовых доспехах с эмблемами дома Кефалосов на левых рукавах и имперскими солнцами на правых отсалютовали нам, и мы не мешкая зашли в дом.

Глава 16

Мать

Лилиана Кефалос-Марло стояла на голографической платформе среди призрачных фигур фехтовальщиков на дуэли, спиной ко мне, со световым пером в руке и энтоптическим моноклем в левом глазу. Голографический диск двадцати футов в диаметре был спарен с другим диском, висевшим под потолком, и в пространстве между ними создавалось трехмерное изображение. Стеклянная дальняя стена открывала внушительный вид на купол и изящные башни летнего дворца, а внутри студии словно бы помещалась зеленая лужайка с толпой зевак в исторических костюмах эпохи древних мушкетеров. Не успела мать приехать домой, как тут же взялась за работу. Я не знал, восхищаться ее одержимостью или проклинать за это. Как и у отца, у нее не было времени на своих детей.

Слуга поклонился, прищелкнув каблуками:

– Адриан Марло, ваша милость.

Мать повернулась ко мне и приподняла левую бровь, так что монокль выпал из глаза:

– Кого я вижу!

Она остановила раскачивающийся монокль и вложила в крохотный кармашек на лазурной блузке. Затем махнула лазерным пером, и туманное облако голограммы со щелчком исчезло, оставив ее в серой пустоте.

Я выпрямился и одернул беговую майку.

– Кого ты видишь? Да я здесь уже четыре дня. Ты хотя бы знаешь, что в конце недели я улетаю?

Быстрая улыбка мелькнула на фарфоровом лице матери.

– Да, да, знаю. Микал, ты можешь идти, – обернулась она к слуге.

Он поклонился и вышел, громко хлопнув дверью.

Мать улыбнулась и сказала, невольно пробуждая в памяти слова Гамлета:

– Вот мы одни.

Она скрестила руки и посмотрела на меня с выражением, которое мне не удалось распознать: поджала губы, сдвинула брови и прищурила янтарные глаза. Если бы не эти легкие движения лица, ее можно было бы принять за еще одну застывшую голограмму, изображение, сотканное из света, как статуи отливают из бронзы.

– Не мог бы ты, во имя Земли, объяснить мне, что намерен делать?

Я удивленно захлопал глазами, не ожидая такого поворота, и оглянулся.

– Что ты…

– Не прикидывайся дураком, Адриан.

Бронзово-зеленая юбка разлетелась веером, когда мать развернулась и прошла по голографической платформе к боковому столику, уставленному приборами, необходимыми в ее профессии. Я разглядел там тяжелые энтоптические очки, старомодную компьютерную консоль и кристаллический планшет на зарядном устройстве, рядом с пультом регулировки освещения и поляризации окон. Лилиана Кефалос-Марло взялась за нейлоновый ремень и подняла со стола небольшой кейс наподобие тех, какими пользуются в особо важных случаях имперские курьеры. Сжав зубы, она без всяких церемоний швырнула чемоданчик мне. Я инстинктивно поймал его.

– Открой.

Я так и сделал и чуть не выронил кейс из рук, едва удержав от волнения.

– Так это ты? Но как? – спросил я, изумленно взглянув на женщину, передавшую мне свои гены.

– Просто следила за тобой, – холодно ответила она и надавила большим пальцем на пульт, одним щелчком превратив прозрачные окна в матовые и отгородив нас от всего мира. – Особенно после того происшествия на Колоссо.

Я очень осторожно, словно это была гадюка или отрубленная рука, достал предмет, лежавший на дне кейса.

– Мама, как тебе удалось получить ее?

Разумеется, это была книга – небольшой томик в коричневой кожаной обложке, подаренный мне Гибсоном в тот день у береговой стены. «Король с десятью тысячами глаз» – как принято считать, автобиография легендарного Кхарна Сагары, короля Воргоссоса. Я открыл ее и достал желтый конверт, спрятанный под обложкой. На нем изящным почерком Гибсона было написано мое имя. Кто-то уже распечатал его, и я заглянул внутрь, зажав книгу под мышкой.

– Он договорился с женщиной-схоластом лорда Альбана, – сказала мать, подойдя ближе. – Вероятно, та была знакома с каким-то маркитантом, который мог доставить тебя в Нов-Сенбер на Тевкре. – Она нахмурилась. – Не самый лучший в мире план. Ты сам все прочтешь.

В моей голове бурлили и пенились сотни вопросов, главный из них вырвался первым:

– Как отец узнал о нем?

– О письме? – усмехнулась мать. – Ал о нем и понятия не имел. Люди лорда Альбана сообщили в его канцелярию, что эта женщина-схоласт самовольно связалась с кораблем маркитанта на орбите. План раскрыли с другого конца.

Пока она рассказывала, я положил конверт в книгу, и внутренности мои словно завязало узлом.

– Твой отец понимал, что ты как-то замешан в этом, но он решил, что уже победил, после того как… – Она умолкла, и непонятное выражение немного смягчило аристократическую строгость ее лица. – Мне жаль Гибсона. Я знаю, как вы были близки.

– А что с ним сделали потом?

Мать покачала головой и ответила:

– Посадили на какой-нибудь грузовой корабль и отвезли одному императору известно куда. Твой отец вписал его в декларацию семи кораблей, четыре из которых отправляются за пределы системы. Я не могу установить с ними связь, пока они не выйдут из врапа, и даже тогда мне придется согласовать волну либо с моей матерью, либо с твоим отцом.

Я не сдержал разочарованную гримасу. Квантовый телеграф был дорогим удовольствием и тщательно контролировался Капеллой как особо опасная технология.

– Значит, с ним все кончено.

– Но он жив, – возразила мать, – если тебе от этого станет легче.

Легче не стало. Я опустил взгляд на свои ноги в самошнурующихся кроссовках. Все слова сбежали от меня, выпорхнули через матовые окна, промчались мимо башен и стеклянного купола и исчезли в зелени соседней долины. А дальше произошло то, что я никогда не сумею забыть, то, что изменило мой мир, мою орбиту, словно пролетевшая рядом комета. Мать вдруг молча обняла меня, обдав облаком дорогого парфюма. Я застыл, словно парализованный. Ни отец, ни она – ни разу почти за двадцать лет – даже на короткое мгновение не проявили и тени родительской привязанности ко мне. Но эти объятия почти возместили мою утрату. Я долго не решался пошевелиться, а потом, несколько заторможенный от потрясения, обнял ее в ответ. Но не заплакал, вообще не проронил ни звука.

– Адриан, я хочу помочь тебе, – сказала мама.

Я отстранился и посмотрел на нее с такого близкого расстояния, о каком прежде даже и не мечтал.

– Что?

Настороженно обернувшись, я заметил видеокамеры на гладких металлических стенах. Перехватив мой взгляд, мать улыбнулась и расправила свою лазурную блузку.

– Все камеры отключены, – ее улыбка сделалась еще шире, – это одна из привилегий управляющей дворцом.

Почти два десятка лет печального опыта накрыли меня тяжелой и густой тучей сомнений, но мать снова улыбнулась и повторила:

– Камеры отключены.

Все еще потрясенный, я кивнул и проглотил ком в горле, но не успел открыть рот, как леди Лилиана перебила меня:

– Ты так и не ответил на мой вопрос.

– Какой?

Ноги мои вдруг стали ватными, и я чуть ли не упал на диван рядом с кейсом, в котором лежала книга «Король с десятью тысячами глаз».

– Ты не объяснил, во имя Земли, что намерен делать.

Успокоенный уверениями в том, что видеокамеры отключены, я поведал обо всем. О моем страхе перед Капеллой и ненависти к ней, о мечте стать схоластом и вступить в Экспедиционный корпус. Она поморщилась, когда я рассказывал о том, как отец ударил меня, потом глаза ее заледенели, когда я вспомнил об истязаниях Гибсона, но все это время мать слушала меня очень внимательно и ни разу не перебила. Пока я говорил, она передвинула низкий табурет из дальнего угла ближе к дивану. А когда закончил, крепко сжала губы, взяла мою руку в свои и повторила слова, которые я с первого раза не до конца осознал:

– Я хочу помочь тебе.

Детская обида хлестнула меня, словно плетью, и я взорвался:

– Как, мама? Как? Все кончено. Отец добился своего. Через четыре дня меня посадят на корабль и увезут на Весперад.

В моей голове снова прозвучал короткий смешок Криспина, так взбесивший меня: «Анагност – чудное слово». Я задумался о том, где находится брат сейчас. Оставалось надеяться, что он вернулся в объятия своей синекожей девочки и не переживает из-за того, что не видел меня нигде во дворце.

– Отец победил. Мне понадобится не один день, чтобы придумать хоть какой-нибудь план…

Но мать сжала мою руку:

– Как ты думаешь, где я была?

Я вскинулся, словно от удара, и почувствовал, как округляются мои глаза.

– Ты шутишь.

Леди Лилиана только многозначительно посмотрела на меня.

– Я разыскивала в Эвклиде свободного торговца, который отвезет тебя за пределы системы.

– Свободного торговца? Это не намного лучше, чем пират. Таким людям нельзя доверять.

Она выпустила мою руку и успокаивающе подняла свою:

– Директор Фэн поручилась за него.

Этого я никак не ожидал.

– Директор Фэн все еще на Делосе?

Мать улыбнулась и провела большим пальцем по нижней губе.

– Почему, по-твоему, я отправилась именно в Эвклид, а не в любой другой забытый богом город домена твоей бабушки?

Я подумал заодно и о том, почему взгляд матери стал таким рассеянным.

– Нет, это надежный человек. Джаддианец. Ада говорит, что использует его, когда нужно обойти лотрианский контроль с ее… особо деликатными грузами.

– Ада? – я удивленно приподнял брови.

– Директор Фэн, – пояснила мать, отведя взгляд, плавно поднялась и прошла к затуманенному окну.

– Это ясно, – сказал я. – Но «Ада»?

Леди Лилиана доверительно улыбнулась – это выражение я понимал даже слишком хорошо.

– Так ты хочешь это сделать или нет?

Семь слов. Всего один вопрос. Я как будто балансировал на проволоке, рискуя упасть или в ту, или в другую сторону. И никогда больше не подняться.

– А как же ты? – спросил я, глядя на мать снизу вверх с дивана. – Тебя не тревожит, что сделает отец, когда узнает, что ты помогла мне сбежать от Капеллы?

Она отвернулась от окна. Внезапно меня поразило, насколько она выше меня. Это от ее кровной линии Криспин получил свой чудовищный рост. Она возвышалась надо мной, словно алебастровая статуя Венеры или икона Правосудия из дутого стекла над алтарем Капеллы.

– Моя мать, – она вскинула голову со всей аристократической надменностью, на какую только была способна, – герцогиня Делоса и наместница его императорского величества. Она держит твоего отца за яйца.

– Но почему ты это делаешь?

Леди Лилиана выпятила подбородок.

– Он не посоветовался со мной по этому делу с Весперадом, так что пусть провалится во Внешнюю Тьму. Ты мой сын, Адриан.

Сказав это, она провела языком по зубам, словно скучающая львица, и мысли ее унеслись в одной ей ведомую даль.

– Ты действительно этого хочешь? Стать схоластом? Поступить в Экспедиционный корпус?

Я откашлялся, отчаянно пытаясь подавить наплыв эмоций, вызванный ее словами: «Ты мой сын».

– Да.

Глава 17

Напутствие

Наконец наступил последний день перед моим отлетом, осенивший солнечным серебром черно-зеленые окрестности дворца. Небо над головой было цвета бурного штормового моря, но в то же время ясное как никогда. Мне это казалось неправильным – гроза, с которой мы столкнулись, покидая Мейдуа, подошла бы к такому случаю куда лучше. Предполагалось, что следующим утром я сяду в шаттл, который перевезет меня на торговый корабль «Дальноход», отправляющийся в неспешный круговой рейс по внутреннему пространству Империи, чтобы со временем доставить меня к месту изгнания – Колледжу Лорика на Веспераде. Предполагалось. Но я знал из надежного источника, что исчезну из дворца накануне ночью и прибуду в островной город Карч, посреди моря Аполлона к востоку от Обители Дьявола, чтобы встретиться там с таинственным знакомым матери.

Стараясь выглядеть как можно легкомысленней, я стоял возле посадочной полосы, ожидая прибытия отцовского шаттла – орбитального транспорта, который должен был завтра отвезти меня на встречу с «Дальноходом» и моей судьбой. Посланцы Обители Дьявола прилетели попрощаться со мной, и правила приличия требовали, чтобы я лично поприветствовал их. Криспин отправился со мной – то ли от нечего делать, то ли из искреннего интереса, трудно сказать наверняка. Поразительно, но он молчал уже несколько минут, предоставив мне возможность привести в порядок спутанные мысли. Я думал об искусстве медитации схоластов, о состоянии апатеи. Мне хотелось получить как можно более ясную картину этого момента, запечатлеть в памяти каждую деталь.

«Фокус расплывается и затемняется, – любил повторять Гибсон. – Ты должен охватить все в целостности, не сосредотачиваясь на подробностях. Это важное умение и для правителя, и для художника».

К горлу подкатил комок, пока я стоял вместе с братом и наблюдал за подлетом шаттла. Сначала появилось расплывчатое пятно, на самом пределе моего зрения, очертаниями напоминавшее птицу, копьем падающую с неба. Затем птичий силуэт вырос и превратился в драконий, принеся с собой яростный металлический визг, раздирающий небо в клочья. Низкий, громовой грохот сменился скрежетом сотен клинков, затачиваемых о небесную твердь. Корабль петлял в полете, с каждым поворотом сбрасывая излишек скорости, точно так же как тот шаттл, на котором прилетели мы сами.

– Хорошо бы мне тоже разрешили слетать, – сказал Криспин. – Я никогда еще не был на орбите.

Ничего не ответив, я прикрыл глаза рукой и разглядел струю пламени из тормозного двигателя спешившего к нам шаттла. Вокруг посадочной полосы суетились техники в ливреях дома Кефалосов, подготавливая все необходимое к приему корабля. Тридцать имперских легионеров в безупречно сверкающих белых доспехах, безликие и безглазые в своих закрытых шлемах, приняли строевую стойку с ружьями в руках вместе с теми гоплитами, что сопровождали нас при отлете из Мейдуа.

Шаттл развернулся на вектор подхода. Направленные вверх сопла системы ориентации помогали гасящему полю снижать скорость. Корабль больше напоминал лезвие ножа, чем того стервятника, что примчал сюда нас с Криспином. Корпус из черного адаманта, длиной в двадцать метров, соединенный с титановым шасси, способен был выдержать попадание микрометеорита даже без помощи установленных на носу и на корме защитных излучателей, чьи выгнутые параболические зеркала сверкали на солнце, подобно ртути.

Нижняя часть обшивки все еще была раскалена от трения в плотных слоях атмосферы, когда шаттл сел на посадочную полосу, весь укутанный клубами дыма, словно жуткий дракон. Подбежавшие техники принялись охлаждать металл, распыляя аэрозоль, и вся громадина зашипела, как змеиный выводок. Опустился трап, и в какое-то ужасное мгновение мне показалось, что я вижу широкоплечую фигуру отца, тяжело ступающего по ступенькам, а значит, все пропало и тщательно разработанный матерью план вместе с самопожертвованием Гибсона – и припрятанными мной деньгами – окажется бесполезен.

Но это был всего лишь Тор Алкуин с бритой головой и смуглой кожей, его длинная мантия развевалась за плечами, словно флаг посольства. Сэр Робан, почти такой же смуглый, спустился следом за ним, без доспехов, одетый в полупарадный черный камзол. Меч из высшей материи свободно свисал с его пояса-щита. Гости моей прощальной вечеринки. Последними спустились трое мелких чиновников в сопровождении старшего пилота… и Киры. Лейтенант казалась лишней в этой компании, будучи лет на десять, а то и пятнадцать моложе всех остальных. Мне оставалось лишь удивляться этому несчастливому совпадению, в результате которого из всей команды пилотов для этого полета выбрали именно ее. Я почти поверил в то, что бог существует и что он ненавидит меня.

Молодой схоласт и чиновники низко поклонились. Робан отсалютовал, прижав кулак к груди, офицеры последовали его примеру.

– Это большая честь для меня, лорд Адриан, – елейным тоном проговорил Алкуин, – сопровождать вас в вашем отлете с Делоса.

Я наклонил голову и бросил быстрый взгляд на Киру, стоявшую позади всех, но сразу отвернулся, моля небеса о том, чтобы не покраснеть.

Воодушевленный планом матери и отсутствием отца, я ответил:

– Для меня было бы еще большей честью, советник, если бы к нам присоединился Гибсон.

Если я и ожидал от схоласта какой-то реакции, то был разочарован. Темное лицо Алкуина осталось таким же бесстрастным, а глаза – спокойными и тусклыми, как агаты. Другие гости выдали свое состояние, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Тлеющие в глубине моей души угли разгорелись в пламя гнева на этого человека, – эту живую счетную машину, – который вообще ничего не почувствовал, когда с его собратом так жестоко обошелся тот, кому они оба верно служили. Алкуин должен был знать об этой истории, должен был понимать, что с Гибсоном поступили несправедливо.

Но его это не взволновало – не могло взволновать. Смятение было для него чуждым понятием, таким же инородным, как сьельсины с их похожими на муравейники кораблями-мирами. Как расы колонов, порабощенных на своих родных планетах. Или даже как темные боги, чей тихий шепот слышится по ночам.

Он лишь произнес:

– Предательство Гибсона крайне огорчило всех нас.

– Адриан! – воскликнул Робан, шагнув вперед и протянув мне ладонь. – Рад повидаться перед вашим отлетом.

Хотя я пожал ему руку, мое внимание все еще было сосредоточено на Торе Алкуине.

– Робан, я тоже рад вас видеть.

Я замолчал и перевел взгляд со схоласта на грубоватое лицо рыцаря-ликтора с его широким носом и глубоко посаженными глазами под тяжело нависшими уступами бровей.

Ощутив неожиданную неловкость, я все же продолжил:

– Позвольте поблагодарить вас более… подобающим образом за спасение моей жизни. И за все остальное.

Я вспомнил о Кире и вытянул шею, чтобы разглядеть ее за спинами трех чиновников в одинаковой форменной одежде.

– И вас, лейтенант. Спасибо вам, – добавил я.

Кира поклонилась, а Робан хлопнул меня по плечу:

– Значит, еще одно последнее путешествие вместе. Вы уже собрали вещи?

Одарив ликтора улыбкой, которая, боюсь, не соответствовала выражению моих глаз, я ответил:

– Да, конечно.

– Пусть это не совсем то будущее, какого вы желали для себя, молодой мастер, – произнес Алкуин сухим, как опавшие листья, голосом, – но ваше высокое положение в Капелле послужит еще большему величию дома Марло. Это позволит…

К моему изумлению, Криспин оборвал его:

– Ему не нужны речи. Он сам все знает.

Алкуин сконфуженно умолк, склонив голову.

Желая сгладить ситуацию, я сказал:

– Мне ясно, насколько это необходимо.

Убрав с лица все эмоции, я посмотрел на схоласта – старшего советника отца – почти таким же пустым взглядом, какой был у него самого. Но мое спокойствие было только внешним – как слой льда над бурлящей водой. Алкуин застыл. Крик боли, срывавшийся с губ Гибсона, когда плеть жалила его тело, отдавался у меня в ушах, унося все дальше от встречи на посадочной полосе. Мне необходимо было остаться в одиночестве.

– Конечно, молодой мастер. – Тор Алкуин низко поклонился и спрятал руки в свободные рукава мантии. – Простите меня.

– Вам не за что просить прощения, – холодно ответил я.

Мне нужно было разгадать еще одну тайну. Я посмотрел на Киру, и кровь мгновенно прихлынула к моему лицу.

– Не ожидал увидеть вас здесь, лейтенант.

«Как это могло случиться?» – хотел спросить я, хотел пошутить, чтобы как-то спасти положение, загладить свою ошибку.

Девушка отвела взгляд и наклонила голову, короткий козырек фуражки пилота заслонил ее глаза.

– Я получила персональный вызов.

Кровь отхлынула от моего лица.

– Да? От кого?

Кира вздернула подбородок, и в глазах ее теперь не было того страха, который я предполагал увидеть, только что-то колючее и твердое.

– От вас.

«Лгунья», – подумал я, улыбаясь ей.

Мы оба разыгрывали сценку. Я прочел это по ее лицу, по тому, как она спокойно выдержала мой взгляд, чего прежде с ней не бывало. Мне часто приходилось видеть лжецов, поступающих подобным образом: они внимательно наблюдали за своей жертвой, ловя момент, когда та наконец поверит.

Понимая, что на нас смотрят посторонние, я поспешил сказать:

– Ах да, конечно, совсем из головы вылетело! Я хотел бы поговорить с вами наедине, когда выдастся подходящий момент.

В глубине души я был ужасно недоволен. Творилось что-то странное, о чем я даже не догадывался. Я знал, что должна прилететь делегация, но мне все равно не нравилось, что придется выбираться из дворца Аспиды – как бы мать ни намеревалась это осуществить – под носом у Робана и Тора Алкуина.

– А где леди Кефалос-Марло? – спросил Алкуин, делая короткий шаг вперед.

Криспин подошел к советнику, обернулся и махнул рукой в направлении купола дворца, возвышавшегося на холмах над нами:

– Нам туда, идем.

Глава 18

Ярость ослепляет

В первый раз в мою дверь постучали поздно вечером, когда серебристое солнце, сдобренное золотом, уже опускалось за холмы на западе. Сидя на полу в своей комнате дворца Аспиды, я, казалось, уже в тысячный раз перебирал и упаковывал вещи, которые намеревался взять с собой на Весперад – или на Тевкр, если получится то, что задумали мы с матерью.

Я поправил пирамиду из книг и крикнул через плечо:

– Войдите!

В комнату неспешно зашел Криспин, едва ли ожидавший моего приглашения. В руке он держал надкусанное яблоко, его серая рубашка была наполовину расстегнута.

Я торопливо поднялся, опрокинув тщательно сложенную стопку белья, выругался сквозь зубы и принялся укладывать заново.

– Что тебе надо?

Присутствие сторожевых псов отца действовало мне на нервы. В особенности Алкуин. Его ум был так же остер, как нанокарбоновая нить, и так же опасен для тех, кто действует впопыхах и неосторожно.

– Ты ведь улетаешь завтра утром, – развел руками Криспин. – Рано утром. И я… в общем, я пришел попрощаться. Во всяком случае, на какое-то время.

Я присел на корточки, укладывая одежду на дно дорожного сундука из тяжелого пластика.

– Знаешь, до Весперада лететь почти одиннадцать лет. Когда меня поднимут из фуги, ты превратишься в старшего брата.

Я встал, расправил рубашку и пригладил темные волосы.

Уголки губ Криспина дернулись в кривой улыбке, и он коротко хмыкнул:

– Да, я об этом не подумал.

Он посмотрел на сложенные на полу вещи – информационные кристаллы и книги, ботинки и пару длинных ножей.

– Это все, что ты возьмешь с собой?

Я пожал плечами:

– Капелла не желает, чтобы мы брали больше, чем необходимо. Считается, что мы должны оставить в прошлом свою прежнюю жизнь, насколько это возможно.

«А схоласты будут настаивать, чтобы я отказался от всего».

Вспомнив холодную пустоту в глазах Алкуина, я вздрогнул и снова ощутил, как сгущаются надо мной тени сомнения.

– Звучит довольно скверно. Мне казалось, у нашей Эусебии есть большие покои в Колокольной башне. Разве не так?

– Конечно так, – ответил я, придавив сложенную одежду тяжелыми книгами, и по очереди щелкнул костяшками пальцев. – Но она же не ученик… У нее другие права.

– Думаю, в этом есть свой смысл, – проговорил Криспин с полным ртом и опять уселся в мое кресло; к счастью, на этот раз он хотя бы не размахивал ножом. – И все-таки я не могу поверить, что с тобой обойдутся столь строго.

Я смотрел в окно, переводя взгляд с мелкого пруда, в котором росли лилии, на далекие кипарисы с черной в золотистых сумерках листвой.

– Это всего лишь вещи, Криспин. Они мало что значат.

– Как скажешь, брат, – рассмеялся он резко и грубо, совсем не музыкально, положил недоеденное яблоко на стол с тонкими ножками и подтянул к себе колено, чтобы поправить голенище сапога. – И все же летишь именно ты, понимаешь? Тебе предстоит увидеть Империю.

– Сомневаюсь, что это будет очаровательное зрелище, – сухо заметил я, по-прежнему не глядя на брата. – Долгие годы мне предстоит любоваться только убранством учебных классов. Вот и все.

Неожиданно я понял, что перенял привычку матери смотреть в окно, уносясь от предмета разговора так далеко, как только позволяют вежливость и размеры помещения. Мне отчаянно хотелось сбежать отсюда. Я задумался о том, не стоит ли уже где-нибудь в укромном уголке парка заправленный и подготовленный к ночному перелету шаттл, который отвезет меня в Карч, на встречу с работающим на консорциум свободным торговцем. Этот план тревожил меня, но если мать решила доверить мою безопасность капитану корабля, полагаясь на его репутацию, то тут ничего не поделаешь. Если только я не предпочитаю стать праведным палачом или инквизитором. Перед моими глазами проплыло лицо Гибсона, словно бы отражаясь в бронированном оконном стекле.

Нет, я этого не хотел.

Криспин надолго замолчал, но я заметил это лишь тогда, когда он нарушил тишину.

– Значит, ты и эта лейтенант, да?

– Что? – Я вскинул голову и нахмурился.

– Эта худышка с кудрявыми волосами и маленькими сиськами. – Криспин изобразил руками груди. – Твой пилот.

– Кира.

Я почувствовал, как помертвело мое лицо.

– Кира, – повторил Криспин с обычной своей жуткой ухмылкой. – Вот, значит, как ее зовут?

Он поковырял ногтем в зубах и вытер палец о брюки.

– И что, она какая-то особенная? Думаю, поэтому ты и не захотел пойти в гарем вместе со…

– Хватит, Криспин, – следуя примеру отца, я даже не повернул голову в сторону брата, даже не повысил голоса, ограничившись почти шепотом, – оставь ее в покое.

Брат поднял руки, словно защищаясь, потом возбужденно провел ими по короткой стрижке.

– Успокойся, Адриан. Я все понял. Между прочим, я считаю, что она довольно симпатичная. Немного похожа на мальчишку, но если тебе такие больше нравятся, то…

– Я сказал «хватит».

Поднявшись, я отпихнул от себя скамейку для ног. Волосы на моем затылке встали дыбом, я стиснул зубы и грозно посмотрел на брата.

Криспин умолк и снова потянулся за яблоком. Он посмотрел на свои колени и проговорил, словно бы обращаясь к собственным рукам:

– Ладно, извини. Я просто… просто я бы сам хотел улететь. Но отец всегда больше любил тебя.

Если бы я в этот момент пил, то наверняка захлебнулся бы.

– Что? – пробормотал я, чуть не споткнувшись о ботинки, лежавшие рядом с сундуком. – Кровь императора, что ты сказал?

– Тебя посылают на Весперад, а мне достанется Обитель Дьявола. Какого перца мне делать в этой дыре? – Криспин снова откусил от яблока и тоже уставился в окно. – Ты будешь там сражаться, охотиться за мятежными лордами и сьельсинами…

Он замолчал. В это мгновение я осознал, что неправильно понимал Криспина. Будучи младшим братом, он сам готовился к тому, чтобы улететь в неизвестность. Точно так же, как я всегда считал, что Обитель Дьявола достанется ему, он был уверен, что ее заполучу я. Он мучился, полагая, что находится в моей тени, а я то же самое думал о нем. И мы даже не догадывались, что на самом деле это была тень нашего отца, которая душила нас обоих.

– Не разъедай себе мозги.

– Этого не было в моем списке неотложных дел.

Не могу сказать, шутил ли он или это действительно беспокоило его мальчишеский ум. А может быть, он хотел напомнить мне о том обеде, когда я окончательно лишился расположения отца. По грубым чертам лица Криспина трудно было судить о мозгах, что бурлят за этими безразличными глазами, зато у меня внезапно похолодела кровь.

Брат продолжал жевать, чавкая, как корова.

– Криспин, – наконец решился спросить я, – почему ты вообще здесь?

– Я же тебе говорил! – удивленно заморгал он. – Хотел попрощаться с тобой.

Он встал, оказавшись так близко, что мог похлопать меня по спине:

– Мы не скоро увидимся снова.

Стоя так, плечо к плечу, мы молча смотрели в окно.

Криспин еще раз с шумом откусил от яблока:

– Последние несколько месяцев… это было что-то особенное. Отец говорит, я смогу снова драться на Колоссо.

Молча кивнув, я повернулся, чтобы забрать со стола блокнот и бесценный томик «Короля с десятью тысячами глаз», и тут Криспин добавил:

– Но то, что случилось с Гибсоном, это просто позор. Не могу поверить, что старый сукин сын оказался предателем.

Я стоял неподвижно, лед в моих венах превратился в гранит. Сквозь сжатые зубы, словно челюсти мои были связаны проволокой, я прошипел:

– Не хочу об этом говорить.

Однако ничего не замечающий, тупоголовый Криспин продолжал грызть яблоко и болтать:

– Ты видел, какое у него было лицо? Просто отвратительно. Он выглядел как какой-нибудь работяга.

Я хлопнул рукой по оконной раме из полированного красного дерева, так что алюмостекло загрохотало, как барабан, обернулся и посмотрел в округлившиеся глаза Криспина под прямыми бровями. Кусок яблока во рту нелепо раздувал его щеку.

– Чего ты так взбесился? – спросил брат.

Он ничего не понимал. В самом деле ничего не понимал.

– Гибсона больше нет, – прошипел я.

– Он был просто нашим слугой.

Криспин проглотил кусок и повертел плод, выбирая, где бы откусить в следующий раз. Я выбил яблоко у него из руки. Оно со стуком упало на плиточный пол и отскочило к двери. Брат поглядел на меня, удивленно растянув пухлые губы.

– Зачем ты это сделал?

«Ярость ослепляет», – напомнил я себе.

Голос Гибсона, бормочущего древнюю мантру схоластов, звучал в моей голове. Но другой голос – мой собственный – ответил:

– Он был моим другом.

Криспин недоверчиво уставился на меня:

– Он пытался похитить тебя и сделать одним из этих импотентов-схоластов. Он собирался продать тебя экстрам!

– Ничего этого не было, дебил!

Мои ноздри трепетали, лицевые мышцы напряглись и затвердели в угрозе, от которой было всего два шага до ярости. Я понимал, что не должен это говорить, что кто-нибудь из офицеров Разведывательной службы дома Марло может услышать мои слова, но мне было уже все равно.

Обычно бледное лицо Криспина пугающе быстро побагровело.

– Не смей этого делать!

– Называть тебя дебилом?

Я шагнул ближе, туда, где руки Криспина могли дотянуться до меня. Кости правой руки заныли, напоминая о том, как опасно подходить близко к самому крупному из семьи Марло. Но утром я должен был улететь – или ночью, если все пройдет по плану. И это нужно было сказать:

– Ты дебил.

Поэты утверждают, что ярость – это огонь, всепоглощающий, разрушительный, толкающий к безумным поступкам. Они поют о мести, о любовниках, убитых под покровом ночи, о пожаре страстей, разрывающих семьи на части. Но схоласты правы, ярость не обжигает, а ослепляет. Мир расплывается в красное пятно. Это свет, а не огонь. И если точно настроить этот свет, он может резать, словно сталь. Я видел, как губы Криспина дернулись, чтобы высказать едкое замечание, которое так и не достигло моих ушей. Даже не покинуло его губ. Я ударил его по щеке тяжелой книгой, которую держал в правой руке, и он, пошатнувшись, упал на пол.

– Он хотел помочь мне, идиот! – Я бросил книгу в сундук и встал над братом. – Я сам попросил его об этом.

Криспин приподнялся на четвереньки и затряс головой, словно пытаясь избавиться от звона в ушах.

– Я же говорил тебе, Криспин, когда мы улетали из дома: я не хочу быть приором. Я не верю во всю эту чушь.

Или я только собирался это сказать. Криспин вскочил на ноги, испустил дикий вопль и бросился на меня, ударив руками в живот, словно стенобитный таран.

Мы врезались в огромное окно, и мой затылок затрещал от удара об алюмостекло. Не имея, в отличие от меня, опоры за спиной, Криспин потерял равновесие и едва не упал.

Я оттолкнул его, но он удержался на ногах, развернулся и снова кинулся ко мне с кулаками.

– Ты за это поплатишься! Слышишь? – закричал он.

«Ярость ослепляет», – твердил я себе, но это уже не имело значения. Внутри у меня все кипело, жгло затылок и смывало остатки благоразумия. Расправа над Гибсоном, нападение на меня на улицах Мейдуа, конфуз перед делегацией мандари – все это вырвалось из темных уголков памяти, сливаясь со злостью на отца, не признавшего меня наследником, с презрением к Капелле и завистью к брату.

Криспин широко размахнулся, но я блокировал удар предплечьем. Все это показалось бы легкой детской забавой, не будь мальчишка так чудовищно силен. Мы оба, как палатины, превосходили в росте и силе обычных людей, но брат был на целую голову выше и на двадцать фунтов мышечной массы тяжелее меня. Я старался держать его на дистанции, отразил его левый джеб, подставив плечо так, чтобы удар прошел по касательной, а потом, выбрав удачный момент, пнул его по слишком далеко выставленному вперед колену. Он пошатнулся и ощерился, а я успел сказать:

– Убирайся отсюда, Криспин!

– Не дождешься!

Он снова атаковал меня, но я отскочил в сторону, и Криспин налетел на тяжелое окно. Он удержался на ногах, оставив на алюмостекле жирный отпечаток ладони. Меня обрадовало и даже впечатлило то, что при всей своей разъяренности я все же не уподобился брату. Кровь бурлила во мне, я до хруста стиснул зубы, но все-таки сохранял контроль над собой. Сохранял холодный расчет. Возможно, Криспин обезумел от ярости, возможно, ярость просто не существует в чистом виде. Он снова набросился на меня, атаки сыпались градом, как легионеры пикируют из космоса на бронированных десантных кораблях. Я получил жестокий удар в висок, но выдержал его. Пригнувшись, я резко развернулся и ударил брата ногой в подбородок. Ошеломленный, Криспин отшатнулся назад и с большим трудом сохранил равновесие. Он затряс головой и фыркнул, как рассерженный бык.

– Думаешь, ты лучше меня? – крикнул он и ткнул пальцем в пол. – Ты всегда так думал!

Пользуясь мгновением передышки, я вытер нос и увидел на ладони кровь.

– Я думаю, что ты болван, Криспин.

Встряхнув руками, я принял боксерскую стойку. Брат широко размахнулся, но я поднырнул под его руку и ударил в ответ по животу. Еще раз и еще. Он крякнул и двинул локтем мне по плечу. Я присел на одно колено и перекатился в сторону, задев стопку белья, оставленную на полу, а затем резко поднялся и успел схватить Криспина за запястье. Он рубанул свободной рукой по моей, и я отпустил его.

– Просто остановись, – проговорил я, тяжело дыша. – И уйди.

– Ты ударил меня.

Он лягнул меня, попав по бедру, и я поспешно отступил, топча осколки моей прежней жизни – одежду, книги и прочие глупости, которые собирался взять с собой.

Криспин повторил с еще большей злобой:

– Ты первым меня ударил.

– Не будь ребенком, – не удержавшись, усмехнулся я. – Это был слабый удар. Попробуй еще раз.

Я видел, как налились кровью белки глаз Криспина, когда он занес ногу для нового пинка. Он хотел застать меня врасплох, но я хорошо знал своего брата и был уверен, что он клюнет на приманку. Я ухватил его за лодыжку и опрокинул на спину. Он потащил меня за собой, и я, падая, ткнул ему локтем в живот. А затем, не медля ни секунды, нанес боковой удар в лицо. Криспин на мгновение замер, и я успел вскочить на ноги.

– Лежи смирно, – сказал я, отступая назад, в надежде, что дистанция между нами успокоит его.

Задыхаясь, Криспин прохрипел:

– Пошел… ты.

Он упал рядом с моим дорожным сундуком и мог разбить голову об угол, но ему повезло. Ухватившись за край сундука, Криспин подтянулся и сел, опираясь на него спиной и опустив голову.

Я стоял, выставив кулаки перед собой и выжидая, готовый снова приложить ногой ему по лицу, если он задумает какую-нибудь глупость. Грудь моя все еще ходила ходуном, голос внезапно сделался глухим и искаженным.

– Не вставай, – сказал я, но это был голос не девятнадцатилетнего эфеба, а слабого, усталого старика. – Сиди где сидишь, Криспин.

Он потер подбородок рукой и заговорил. И слова его были глупые и страшные:

– Эта твоя девочка, лейтенант. Знаешь, что с ней будет, когда ты улетишь? Она получит то же, что и Гибсон. А после этого…

Я не дослушал. Свет ярости захлестнул меня. Не знаю, праведный гнев это был или обыкновенная глупость, но я бросился на Криспина.

Его тяжелое тело вылетело на меня из разбросанных по полу вещей, словно выпущенное из катапульты. Я пригнулся, обхватил брата за ноги и, используя инерцию движения, приподнял его и бросил через плечо. Он распластался на кафельном полу, я слышал, как судорожно вырвался воздух из его легких. Без тени сомнения, не задумавшись даже на секунду над тем, что собираюсь сделать, я ударил его ногой по голове. Он обмяк и потерял сознание.

Все закончилось очень быстро. Насилие всегда заканчивается быстро. Без всяких декрещендо, как в музыке. Оно просто прекращается. Останавливается. Как гаснет свет.

Тяжело дыша, я пытался успокоить свои мысли, пытался утихомирить водопады, ревущие во мне и стекающие в темные пещеры паники. Не знаю, сколько я так простоял с бешено бьющимся сердцем. Час? Месяц? Минуту? Это не могло затянуться надолго. Каждый атом, каждый кварк во мне гудел, дребезжал, как струна скрипки, пока ее не натянут до полной неподвижности. Я попробовал применить дыхательное упражнение, которое, еще в пору моего детства, показал сэр Феликс, или сосредоточиться на величественном здании памяти и фактов, которое учил меня выстраивать Гибсон, лишь бы обрести спокойствие и заглушить грохочущий ритм в моей крови. Я присел на корточки и приложил ладонь к губам Криспина. По крайней мере, он дышал. Это уже кое-что.

Я не убил его, он живой.

Разумеется, камеры были установлены повсюду. Я отыскал одну из них, крохотное отверстие в углу, похожее на темный глаз, бдительный, как стая ворон, сидящая на перекладине виселицы. Я оскалил зубы, не зная еще тогда, что повторяю гримасу, которой сьельсины выражали глубочайшую радость, и принялся собирать свои пожитки, набрасывая их как попало в сундук, – его я собирался взять с собой в изгнание, либо в то, либо в другое.

– Адриан!

Потрясение или ужас изменили этот голос, и он казался чужим, но говорящая назвала мое имя.

Леди Лилиана, остолбенев, стояла в дверях, позабыв убрать руку с замка. По случайности или с благословения каких-то неведомых богов она пришла совершенно одна. Без охранников, без свиты.

– Что ты наделал?

– Он напал на меня, – солгал я, уже не заботясь о последствиях, но через мгновение решил подстраховаться: – Он говорил гадости. О Гибсоне. И о лейтенанте.

Я оглянулся через плечо на неподвижное тело брата:

– А почему ты здесь? Уже пора?

Она внимательно посмотрела на Криспина:

– Теперь пора.

– Прости, мама. Я не думал, что он придет. Я просто ждал твоих людей, как ты велела, а…

Она мягко положила руки мне на плечи и шикнула на меня:

– Нет, все хорошо. Все просто прекрасно.

– Прекрасно? – чуть ли не выкрикнул я. – Во имя императора, что тут прекрасного?

Всегда оставаясь режиссером, леди Лилиана взглянула на меня так, будто я был одним из ее голографических актеров, и тихо сказала серьезным и печальным голосом:

– Ты нашел для меня выход. Я просто скажу, что ты украл мой шаттл и сбежал посреди ночи. Ты ведь умеешь им управлять?

Я кивнул:

– Учился у сэра Эрдиана с семи лет.

– Хорошо. Но в любом случае возьми моих людей. Тебе может понадобиться помощь.

– У тебя будут из-за этого неприятности?

– Твой отец не посмеет меня и пальцем тронуть. Здесь правит мой дом, а не его. Тебе нужно спешить. Возьми все, что сможешь.

Она легонько подтолкнула меня к тяжелому сундуку, который я привез из дома. Наклонившись, я вытащил из-под Криспина свои брюки и запихнул их под крышку, а сверху набросал еще кучу вещей.

Внезапно меня осенила непрошеная, но тягостная мысль:

– Они могут просмотреть записи. И увидеть, как мы с тобой разговариваем.

– Разве они видели, как ты разговаривал с Гибсоном в тот день, когда его истязали?

Я замер, держа в руках винно-красные носки.

– Это сделала ты?

Во имя Земли, не могла же она взломать базу данных охраны Обители Дьявола?

– Поблагодаришь меня, когда окажешься в безопасности за пределами системы. А сейчас поторопись.

Она набрала код на своем терминале.

Я забросил носки в сундук и на мгновение остановился:

– Мама?

– Да, сын?

В ее тоне слышалась едва уловимая улыбка, которую я никогда не забуду.

Захлопнув крышку сундука, я обернулся:

– Почему ты это делаешь?

Мать застыла, превратившись в мраморную статую, словно я поймал ее в ловушку, как горизонт черной дыры ловит свет. В какой-то момент я подумал, что она больше никогда не сдвинется с места.

Криспин на полу вдруг простонал:

– Мама?

Жуткая изломанная усмешка проступила на каменной маске, которую мать называла своим лицом. О боги, в другой жизни она могла бы стать даже лучшим схоластом, чем Гибсон!

Спустя несколько секунд вечности она сказала дрогнувшим голосом:

– Ты всегда был моим любимчиком.

От необходимости что-то ответить меня спасло появление двух легионеров дома Кефалосов… и Киры. Лейтенант бросила лишь мимолетный взгляд на неподвижное тело Криспина.

– Мастер Адриан, следуйте за нами.

– Кира?

Я посмотрел на мать – все встало на свои места.

– У нас нет времени, – деловито покачала головой девушка.

– Так это вы были глазами моей матери? – спросил я и еще раз оглянулся на леди Лилиану – она улыбнулась.

– Нам нужно идти! – отрезала Кира.

Легионеры взяли мой сундук. Их лица были скрыты за белыми забралами, и люди казались какими-то нереальными. Как часть моего сна. Часть игры.

Я встретился взглядом с матерью:

– Спасибо тебе.

Это последнее, что я ей сказал. И как всегда случается с последними словами, их было недостаточно.

Глава 19

Край мира

Свободный торговец оказался совсем не таким, как я ожидал, – а впрочем, я не могу точно сказать, чего именно ожидал. Деметри Арелло был джаддианцем, тонким, как рапира, и с кожей цвета тосканской бронзы. Он улыбался, сверкая такими белыми зубами, что я принял их за керамические импланты.

– Когда отчаяние заставляет аристократа опуститься до моего уровня, это странно, – с некоторым самоуничижением рассмеялся он и откинулся на спинку стула, приглаживая яркие, как звезды, волосы. Они были даже ярче его зубов – блестящие, серебристо-белые.

– До вашего уровня? – переспросил я, наливая себе вина из графина. – Что вы хотите этим сказать?

Снаружи было жарко и парило, из-за арочной двери доносился шум строящегося возле пристани дома.

– У меня быстрый корабль, но это не роскошный круизный лайнер, – улыбнулся Арелло и оценивающе посмотрел на меня, сосредоточенно покусывая губу. – Вам будет на нем не так удобно.

Торговец провел по гладкому подбородку унизанной кольцами рукой, улыбка его ни на мгновение не дрогнула.

– Меня не интересуют удобства, – ответил я. – Мне нужно только добраться до Тевкра.

Он перебил меня, взглянув на сидевшую между нами Киру:

– Это очевидно, что вы стремитесь не к комфорту, иначе наверняка взяли бы ее с собой.

Деметри опять улыбнулся. Он вообще все время улыбался. Кира не удостоила его ответом. Я ощущал волнами нарастающее в ней напряжение. Она хотела поскорей покончить с этим.

– Если бы я стремился к комфорту, мессир, то остался бы дома.

– Верно. Но, насколько я понимаю, у вас нет дома, в котором можно остаться. – Он наклонил стакан и поморщился. – Скажите на милость, как вы, имперцы, пьете эту лошадиную мочу? У меня на родине человека, осмелившегося торговать такой гадостью, побили бы камнями.

– У вас быстрый корабль? – спросила Кира, очевидно совсем потеряв терпение.

– Ту леди, что зафрахтовала меня, скорость вполне устраивала.

Несмотря на свое возмущение, он снова схватил графин, наполнил стакан темно-красным напитком и отпил уже с более заинтересованным видом:

– По крайней мере, оно крепкое.

Он поставил стакан на стол и наклонился в сторону, поправляя полы оранжевого с зеленым халата, надетого прямо на голый торс.

– Послушайте, если вам нужно попасть на Тевкр, «Эуринасир» доставит вас на Тевкр. Мы летим через Обаталу и Сиену. Это тринадцать лет пути.

– Через Обаталу… – Я замолчал и глубоко задумался. – Разве это будет не прямой рейс?

Я оглянулся на Киру, которая прилетела сюда лишь для того, чтобы убедиться, что я сел на корабль торговца. Она сменила форму пилота на обычную уличную одежду – обтягивающие легинсы и свободную тунику с изображением саламандры дома Альбанов и с именем какого-то гладиатора с Колоссо. Наряд был ей к лицу.

– Прямой рейс? На Тевкр? – Арелло сдвинул снежно-белые брови. – Это запредельно долго, дружок. Мне не очень-то по душе идея отправиться в такую даль по спирали только ради работы курьером. У меня есть команда, которую нужно кормить, которой нужно платить. И если уж мы летим так далеко, можешь поставить свою белую палатинскую задницу на то, что мы будем делать остановки и торговать. Война повысила спрос буквально на все – и ловкий человек может сейчас сделаться королем.

Кира наклонилась ко мне и прошептала:

– Мне очень не нравится, милорд, что мы напрасно тратим время. Меня скоро должны хватиться.

Вопреки моим возражениям, она настояла на том, чтобы сопровождать меня в винный погребок на встречу с джаддианским капитаном, несмотря на то что ей еще предстоял четырехчасовой полет обратно в Аспиду. Уже наступило утро, и, судя по часам на стене, оставался всего час до назначенного времени моего отлета сначала к «Дальноходу», а потом на Весперад. Свой терминал я оставил в летнем дворце, чтобы меня не выследили по его сигналу.

– Вас, вероятно, уже хватились, – сдержанно ответил я, все еще не решаясь посмотреть ей в глаза.

Пилот, путь даже и младший, обязан присутствовать на предстартовой проверке. Я надеялся лишь на то, что у матери хватит сообразительности потянуть время. Возможно, она просто скажет, что я при побеге оглушил заодно и Киру и бросил в бессознательном состоянии в таком месте, где ее трудно было отыскать. Мать должна что-нибудь придумать.

– У вас там личный разговор? – спросил Деметри с мелодичным, по-кошачьи ленивым и протяжным акцентом. – Или я могу вмешаться? Мне, так же как и вам, не нравится безделье, но я должен убедиться, что мы нашли взаимопонимание.

Он приложил руку к сердцу, словно вассал, присягающий своему сеньору. Я с подозрением прищурил глаза:

– Какое еще взаимопонимание? Вам ведь уже заплатили, если не ошибаюсь?

– Да, да, – энергично закивал Деметри. – Пять тысяч хурасамов авансом; и пообещали еще девять тысяч марок из вашего банка на Тевкре, когда вы прибудете на место. – Он махнул рукой, словно бы отметая подозрения, как отгоняют мясных мух. – Это все очень хорошо, но как бы сказать? Вы ведь нобиль. А у нобилей все всегда… как это называется? – Он выразительно посмотрел сначала на меня, а потом на Киру. – Запутано?

Мы уставились друг на друга, словно ожидая, кто из нас первым моргнет. Я часто замечал, что молчание – самый эффективный прием в любом разговоре. Так я и перемолчал маркитанта. Шум стойки на мгновение утих, и стало слышно, как кто-то кричит на уличном жаргоне.

– Вы ведь не преступник, нет?

Застигнутый врасплох, я в удивлении поднял брови:

– В смысле? Нет.

Что моя мать ему наговорила?

– Я просто не хочу подвергать моих людей опасности, – объяснил Деметри, не сводя с меня глаз.

Он опять налил себе вина и не сдержал разочарованную усмешку, услышав плеск напитка, наполнившего стакан:

– У нас хватает своих проблем и без того, чтобы вмешиваться в делосианскую политику.

Я искоса посмотрел на выцветшую рекламу оперы с обнаженной чернокожей женщиной, державшей в руке меч и наступившей босой ногой на голову павшего имперского легионера. На плакате было написано: «Тиада, принцесса Тракса».

– Вы как раз и увезете меня подальше от делосианской политики.

Деметри уже готов был заспорить, но я переключился на джаддианский:

– Послушайте, вы ведь родом из Княжеств Джадда?

– Да, да. Si, – заморгал чужеземец, и на его остром лице проступило удивление.

Он продолжал наблюдать за мной сквозь полуопущенные веки.

– Как вы относитесь к Земной Капелле?

Веселое выражение исчезло с лица Деметри, он скривился, словно хлебнул кислого вина.

Довольный произведенным эффектом, я продолжил разговор на том же джаддианском:

– Так я и думал. Получается, что мы относимся к ней одинаково, mi sadji. Так вот, меня хотят послать в семинарию. А вы помогаете мне сбежать.

Я попытался улыбнуться, но у меня получилась лишь кривая усмешка, обычная для моей семьи. Я осознавал, как звучат мои интонации, как выглядит мой лоск представителя имперской элиты, отпрыска одного из старейших домов во внутренних мирах. Этот голос больше подходил злодею из оперы вроде той, которую рекламировал безвкусный плакат, наклеенный на стене погребка.

Деметри выпятил острый подбородок, наклонился над стаканом и прошипел, на этот раз на имперском галстани:

– Значит, оставить с носом Капеллу?

Он оглянулся через плечо на комнату отдыха, где двое любителей джубалы курили кальян, то ли первые утренние посетители, то ли последние из ночных. Больше в этом мрачном заведении никого не было. Деметри продолжал следить за ними.

– Я уже слышал об этом от наших общих друзей из консорциума. Просто хотел убедиться, что тут нет ничего другого. Более… грязного.

В моем воображении расцвела картина с неподвижным телом Криспина, лежавшим на полу. Взглянув на напряженное лицо Киры, я понял, что она почувствовала то же самое.

– Нет, нет. Ничего похожего.

Если Деметри и заподозрил меня во лжи, то это его, казалось, не обеспокоило. Он одним залпом допил вино, так что у него перехватило дыхание от этой гадости, прищурился и низким голосом спросил:

– Кто вы такой?

– Я же вам говорил, – ответил я, – меня зовут Адриан.

Он погрозил мне длинным пальцем, и я заметил татуировку, слабо блеснувшую на тыльной стороне его ладони.

– Нет, нет, нет, нет. Может быть, я родом и не из вашей Империи, но меня нельзя пнуть, как собаку, или лгать мне в глаза. Вы не просто Адриан. А эта малышка, – он указал пальцем на Киру, – не ваша подружка. Она слуга? Или, может быть, телохранитель?

Я замешкался с ответом, и его лицо растянулось в хитрой усмешке торгаша. Он сел на место, тихо посмеиваясь себе под нос и теребя пальцами треугольный медальон на шее.

– Из какого вы дома? Фэн не говорила.

Понимая, что нет смысла отпираться, я стащил перстень с большого пальца и протянул ему. Хоть он и был чужеземцем, но все равно нахмурился:

– Нужно было отказать этой стерве.

– Если вы улетите быстро, у вас не будет проблем, – сквозь зубы процедила Кира, видимо задетая словом «стерва», брошенным в адрес моей матери – ее тайной хозяйки.

– Марло… – Не обращая на нее внимания, Арелло со стуком опустил стакан на стол. – Марло… Это не на вас случайно напали? Не так давно. Сзади, на выходе из борделя, правильно?

В присутствии Киры это меня особенно взбесило. Я хлопнул рукой по столешнице, вчерашняя ярость снова расцвела во мне.

– Это был не бордель!

Деметри снова зашелся сухим деревянным смехом, привлекшим внимание двух курильщиков джубалы, сидевших возле арки, что вела на балкон.

– Значит, это были вы!

Я поморщился. Старый трюк, описанный во многих книгах.

– Это случилось после Колоссо.

– Все равно. – Деметри наполнил мой стакан и махнул рукой. – Ваша симпатичная телохранительница права, доми. Мы должны улетать. Немедленно, – он поднял графин, словно собирался произнести тост, – но бабушка учила меня не разбрасываться вином, даже такой козлиной мочой, как это. Ваше здоровье, mi sadji. Buon atanta.

– I tuo, – ответил я и проглотил пойло.

Карч лежал на самом краю мира, так далеко от цивилизации, как это только возможно для планет, подобных Делосу. Если бы наши картографы сохранили романтику своих древних коллег, они могли бы изобразить в окрестных водах драконов и морских змеев. Тогда как гордые башни Мейдуа тянулись к серым небесам, словно воздетые в молитве руки, Карч был плоским, беспорядочным нагромождением двух- или трехэтажных домов, разбросанных вдоль скалистой гряды, окружавшей бухту. В серо-голубой воде плавали, словно мусор, понтоны и баржи, пришвартованные к бетонным пирсам, что выступали из береговой линии подобно рыбьим костям. Здесь собралось великое множество кораблей: парусных, паровых и космических.

И людей. Земля и император, еще и людей. Ужасная толчея, давящая, зловонная и шумная. Я был на голову выше любого плебея в этой толпе, поэтому ссутулился, забросил на плечо ранец и расстегнул на груди рубашку, спасаясь от непривычной жары. Двое легионеров матери, переодетых в штатское, несли мой сундук, следуя на почтительном расстоянии позади меня. Кира шла впереди с таким решительным видом, что толпа сама расступалась перед ней. Понтоны под нашими ногами раскачивались на слабых волнах.

Деметри ушел раньше, и когда мы приблизились к плоской темной лепешке его корабля, приютившегося в бухте, он заковылял нам навстречу. Торговец распахнул оранжево-зеленый халат, и шелковая ткань развевалась на ветру позади него. Он поднял руку и помахал мне. Я увидел его и поспешил навстречу, проскочив между двумя широкоплечими моряками, разгружавшими лодку, почти не заметив их, поскольку все мое внимание занимал матово-черный звездолет, прижавшийся к поверхности воды.

Корабль джаддианца напомнил мне катамаран: две толстые турбины, установленные по его бокам, выступающие спереди и сзади сорокаметрового корпуса. Купол из алюмостекла выглядывал между ними, словно замаскированный глаз, а на корме возвышалась тонкая управляющая спираль с двумя тяжелыми плавниками, работавшими как воздушные рули, когда корабль плыл по воде. Весь корпус, изготовленный из адаманта и ударопрочной керамики, с добавлением деталей из алюмостекла и чистого титана, был черен, как сам космос. Возможно, на слух это звучит обнадеживающе, и окажись на моем месте техник с какой-нибудь отдаленной фермы, не имеющий и двух хурасамов за душой, он наверняка бы так и решил. Но поскольку я был сыном архонта, вид корабля вызвал у меня… беспокойство.

Тонкие трещинки покрывали керамический корпус и были местами заварены, а кое-где просто замазаны. Наполовину облезшая эмблема на носу корабля изображала сложенные лодочкой ладони, которые поддерживали текущие струей джаддианские буквы, составляющие слово «Эуринасир», а дым, что поднимался от прогревающегося термоядерного двигателя, придавал кораблю сходство с древним, работающим на дровах паровозом. Если где-то здесь и был генератор компенсирующего поля, то я его не заметил.

– Отличный корабль, капитан! – крикнул я, опуская руку. – Надеюсь, мы не заставили вас ждать?

Прошло, должно быть, полчаса с того момента, как мы расстались в грязном винном погребке, пропитанном вонью джубалы. На понтонном пирсе пахло озоном от ядерного двигателя и дизельным топливом от наружных турбин.

Деметри Арелло улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и завязал зеленый кушак вокруг тонкой талии.

– Вы как раз вовремя. Идем скорей. – Он бросил взгляд на двух переодетых солдат, поставивших мой сундук на настил, и улыбка его померкла. – Если бы я даже не был уверен в том, кто вы такой, это разрешило бы все мои сомнения. Мы сами занесем его внутрь.

Он опять покусал губу, разглядывая меня, словно какое-нибудь насекомое под стеклом, и забарабанил пальцами по ноге.

– Минутку, – сказал я и обернулся к Кире. – Вы сделали все, что могли, лейтенант. Забирайте остальных и возвращайтесь. Если повезет, вы еще можете успеть.

Она покачала головой, заложив большой палец за пояс своей туники:

– Уже слишком поздно.

Внезапно заинтересовавшись носками своих сапог, я проговорил, обращаясь к ним, а не к стоявшей напротив меня девушке:

– Мне очень жаль.

Я ждал, что она что-нибудь ответит. Не важно что. Скажет, что все в порядке.

Вспомнив о том, чем Криспин угрожал ей, я добавил:

– Моя мать защитит вас. Я уверен. Попросите ее перевести вас на службу к моей бабушке. Куда-нибудь подальше от замка.

«От моего брата».

– Со мной все будет хорошо, – отстраненно произнесла она и повернулась, чтобы уйти.

Я не мог винить ее за эту спешку, но все же удержал за предплечье:

– Подождите, Кира.

Она оглянулась вполоборота и сердито посмотрела на остановившую ее руку. Возможно, решила, что я снова собираюсь ее поцеловать. Но ничего похожего не произошло. Я понимал, что это важный момент, понимал, что вижу последнее знакомое лицо из моей прежней жизни. Последнего человека из подошедшего к концу детства. Я хотел сказать что-нибудь такое, что она запомнила бы. Но просто отпустил ее, прижал к груди кулак, отдавая салют, и повторил:

– Мне очень жаль.

Я хотел, чтобы она ответила. Но она промолчала. Только развернулась и скользнула между двумя легионерами, которые повторили мой салют и тоже растворились в толпе. В своих воспоминаниях я вижу, как стою на раскачивающемся пирсе и смотрю вслед уходящим солдатам, одетым как обычные люди. Но это только сны.

Не прошло и секунды, как Деметри требовательно ухватил меня за плечо:

– Идем скорей, мальчик. Мы теряем время.

– Да, – слабо ответил я, вытягивая шею, и проверил содержимое карманов: нож, обычное удостоверение личности, пригоршня хурасамов, письмо Гибсона и универсальная карта, которую я выбил у Лены Бейлем и Гильдии шахтеров. Двадцать тысяч марок – это большие деньги. Когда я окажусь за пределами планеты, вдалеке от назойливого внимания отца, этого хватит, чтобы начать любой вариант новой жизни. Несмотря на письмо Гибсона, я мог отправиться куда угодно. Двадцати тысяч хватило бы, чтобы попасть на любой корабль. И даже не один. Учитывая мое происхождение, я мог бы даже купить корабль в кредит и стать маркитантом или наемником. Я представил, как полечу к Иудекке подобно Симеону Красному, чтобы преломить хлеб с пернатыми ирчтани, чтобы увидеть всю Вселенную. Представил и невольно улыбнулся.

«Сначала Тевкр».

Я наклонился, чтобы помочь Деметри отнести мой сундук. Мы поднялись по трапу в холодную стерильную темноту воздушного шлюза, навсегда оставляя позади серебристое солнце и небо моей родины.

Глава 20

За краем карты

– Теперь мы можем лететь? – послышался хриплый женский голос, как только мы с Деметри поставили мой сундук между деревянными ящиками и железными бочками в низком трюме.

Воздух на борту «Эуринасира» был холодный, как и на большинстве других кораблей, а тусклый золотистый свет выхватывал из темноты лишь отдельные участки черных стен и истертого металлического пола. Здесь пахло пороховой гарью, машинным маслом и окалиной. Ржавчиной. Не самый приятный и не внушающий особой уверенности запах. Корабль использовали очень долго – по крайней мере несколько десятилетий, а то и больше.

Я обернулся и увидел женщину в сером комбинезоне. У нее была такая же бронзовая кожа, как у Деметри, такие же сверкающие, словно звезды, волосы, только вдвое длинней, спадающие волнами до самых локтей. Я бы мог принять их за брата и сестру, если бы не видел просветлевшего лица Деметри, когда он подскочил к ней, обхватил руками и с низким горловым звуком прижал губы к ее губам.

– Джуно, познакомься с нашим новым другом! – указал он на меня. – Бассем уже подготовил двигатели? Я хочу смыться отсюда немедленно.

Женщина по имени Джуно подошла ко мне и протянула руку. Я нерешительно посмотрел на ее ладонь. Деметри смутил меня еще больше, сказав:

– Это Адриан Марло, миледи.

– Леди?

Я поклонился, ненадолго забыв о смущении, повинуясь чуть ли не генетически заложенным правилам хорошего тона. Женщина еще несколько секунд простояла с протянутой рукой – я так и не понял почему, – а потом опустила ее.

Оба моих знакомых засмеялись, и Джуно ответила:

– Нет, я не леди. Деметри просто пытался очаровать меня, уж он такой. – Она приложила руку к груди. – Здесь нет ни одного нобиля.

Если бы она назвалась джаддианской принцессой, я бы поверил ей. На Джадде увлечение евгеникой переросло в нравственный закон, и даже люди среднего класса славились своей красотой. Ее волосы, так же как и у Деметри, не могли быть натуральными. Вероятно, эти изменения были приобретены неофициальным путем – первый признак того, что я покинул тщательно оберегаемые сады имперской жизни.

– Не считая его, – поправил Деметри и провел большим пальцем по нижней губе. – Этот парень королевской крови. Сын архонта.

Женщина просияла, глаза ее вспыхнули янтарем в желтом свете трюма.

– Правда? Никогда раньше не видела имперского палатина.

Я смущенно отвел взгляд:

– Теперь я больше не палатин, мадам.

– Зови меня Джуно, пожалуйста, – сказала она, подходя ближе и прищуриваясь, чтобы лучше рассмотреть меня в полутьме.

Когда мы встречались в баре на пристани, мне показалось, что Деметри высок ростом, но никто из джаддианцев не мог сравниться со мной. Я пытался решить, к какой категории причислить этих людей по имперским стандартам. Оба они явно имели кое-какие изменения крови, так что их нельзя было назвать плебеями. Значит, они патриции? Возвышенные, как сэр Робан и остальные рыцари отца?

Из корабельного динамика раздался колокольный звон, постепенно повышающийся в тоне, как у часов с боем. Затем послышался зычный мужской голос с таким же сильным акцентом, как у Деметри:

– Пассажир уже на борту, капитан?

– Да, Бассем! – отозвался Деметри и направился из холодного трюма к круглой надстройке. – Не спрашивай разрешения, просто стартуй. Сначала в море, а потом вверх. Ты знаешь курс. Мы сейчас придем.

Он остановился у двери в эффектной позе, ухватившись обеими руками за металлический каркас, словно актер перед выходом на сцену.

– Наверняка ты захочешь увидеть это.

«Вверх».

Это слово отозвалось музыкой у меня в груди, несмотря на то что все еще могло пойти не так. Я усмехнулся и двинулся следом за торговцем через надстройку и по грохочущей металлической лестнице, мимо закрытой стеклянной двери лазарета. Бледные лица двух женщин со следами грима посмотрели на нас из тени за дверью, и одна что-то спросила капитана – насколько я понял, на каком-то языке Демархии Тавроса, но Деметри оставил ее вопрос без ответа.

– Сколько человек у вас в команде, мессир?

– Зови меня Деметри, – поправил он, проходя в кают-компанию с низким потолком, – или капитаном, если тебе так больше нравится.

Овальный металлический стол с грубо приваренными к палубе скамьями занимал большую часть помещения. Здесь было совершенно пусто, случайные следы человеческого пребывания тщательно собрали и припрятали.

– Всего шестеро, не считая тебя. С моей женой, – он указал на Джуно, шедшую за мной по пятам, – ты уже знаком. А еще Бассем, близнецы, доктор Саррик и старина Салтус. – Деметри внезапно остановился и нахмурился. – Думаю, я буду седьмым, извини.

Космический корабль. Это был настоящий космический корабль, а не суборбитальный шаттл, к которым я привык, – из тех, что едва касаются края неба. У меня перехватило горло от волнения. Настоящий звездолет. И я на его борту. Я мечтал об этом моменте с самого детства, с тех пор как узнал, что Делос – это не весь мир, а только маленький планетарный остров в нем. «Эуринасир» дернулся под нашими ногами, послышался приглушенный звук вспенившейся воды. Меня отбросило к вогнутой стене коридора, и я едва не угодил в открытый люк на нижнюю палубу.

– Эй!

Маленькое, пепельного цвета лицо посмотрело на меня из люка. Сначала я подумал, что это ребенок, но у ребенка не могло быть такой сморщенной кожи. Даже Гибсон, чье рождение уходило так далеко в глубь столетий, что терялось в них, показался бы молодым рядом с этим гоблином. Конечно же, он был гомункулом, генетически измененным репликантом, как маленький герольд моего отца или синекожая гурия матери.

Тощее создание снова заговорило невероятно высоким голосом:

– Эй, Деметри, мы уже отчаливаем?

– Да, Салтус, – обернулся к нему джаддианец. – Пристегнись хорошенько. Мы идем вверх.

Маленький человечек подтянулся и вылез из люка, сморщившись еще сильней. Он был не больше четырех футов ростом и фигурой напоминал орангутанга, которого я видел в зверинце бабушки. Его руки, покрытые густыми серыми волосами, едва не волочились по земле. Ноги были короткими и кривыми. Салтус улыбнулся, провел уродливой длинной рукой по лысому черепу и ухватился за черно-серую косичку, свисавшую сзади. Он обмотал ею ладонь, как петлей, и спросил:

– Это наш пассажир?

– Конечно, хакиф, это пассажир, – язвительно вставила Джуно.

В ее голосе чувствовалось почти такое же отвращение к этому существу, какое испытывал я, но еще и с оттенком усталости.

Гомункул Салтус покосился на меня, заплетая свою косу, словно жуткая пародия на маленькую девочку:

– Ты не говорила, что он такой же, как я.

Я вздрогнул, едва не подпрыгнув от неожиданности.

– Что ты хотел этим сказать?

С большим трудом мне удалось разжать кулаки. Между нами было не больше общего, чем если бы маленький монстр оказался сьельсином. Гомункулы не были людьми, настоящими людьми. Они представляли собой лазейку в технологических запретах Капеллы – и, как всегда в подобных случаях, людская алчность и жестокость хлынули в это отверстие, как вино. Гомункулов создавали для таких работ, которые обычному человеку, даже припланеченному серву, показались бы унизительными. Но чтобы один из них сравнил себя со мной…

– Мы оба гомункулы. Оба родились в инкубаторе, – с сияющим видом сказал он и протянул мне руку точно так же, как до этого сделала Джуно.

Но я не взял ее, даже не понял смысла этого жеста. Рефлексы аристократа заставили броситься вперед.

– Я не гомункул! – крикнул я, не сумев сдержать отвращения в голосе.

– Уймись, Салт! – вмешался Деметри. – Не нужно дерзить. Этот парень платит лучше, чем ты.

– И пахнет тоже лучше, – добавила Джуно, расплывшись в улыбке.

«Эуринасир» вдруг завыл, его двигатели переключились с низкого хриплого рычания на высокий равномерный звук, словно глубокая вода текла по венам этого мира.

– Лучше устройся поудобнее, Салт, – сказала с усмешкой женщина, скрестив руки на груди.

Гомункул что-то проворчал, а Джуно повела меня за своим ярко разодетым супругом до конца коридора, затем вниз по короткой лестнице в стеклянный купол, который я видел снаружи. Капитанский мостик – а это, конечно же, был именно он – был построен в виде вытянутого вперед стального пальца, и выступающий над ним стеклянный пузырь позволял одинаково хорошо видеть и серебристое небо, и море. Салтус снова спрятался в люке, а перед панелью управления в слишком маленьком для него кресле сидел крупный, широкоплечий мужчина с кожей и волосами такого же черного цвета, как на знаменах моей семьи. В тот момент, когда я вошел, корабль преодолевал одну из редких морских волн, и меня сначала отбросило к овальной входной двери, а затем к панели с тихо мигающими приборами.

– Вы задержались. – Глубокий рокочущий голос мужчины перекрыл грохот музыки, что рвалась из его управляющей консоли. – Мы почти набрали скорость.

Деметри занял кресло рядом с ним и пристегнулся ремнями, а его крупный напарник тем временем повернул ряд красных переключателей у себя над головой, двигаясь слева направо.

– Никаких трудностей с транспортным контролем?

– В этом жалком захолустье? – фыркнул штурман. – Не слыхал о таком.

Он с усмешкой обернулся к Деметри:

– Но я все же отрубил связь. Тошнит от их болтовни.

На мгновение он замолчал и включил серию голубовато-белых голограмм, повисших в воздухе. С легкостью, дающейся долгой практикой, он покрутил пальцами под светящейся масштабной сеткой и заговорил, обращаясь к пустому месту прямо перед собой, а корабельная система связи унесла его голос к гомункулу и тем, другим, мимо которых мы прошли.

– Если вы еще не пристегнулись, болваны, то сейчас самое время.

Корабль качнуло опять, и он прыгал на волнах добрых две секунды. Я повалился боком в низкое аварийное кресло. Джуно попыталась удержать меня – каким-то образом сама она умудрилась остаться на ногах. Кресло оказалось достаточно ровным и длинным, чтобы я мог развернуться в нем и пристегнуть ремни.

– Закрываю купол! – сказал Деметри и потянулся мимо второго пилота к небольшому рычагу.

Его пальцы заплясали по выгнутой консоли, словно по клавишам пианино, и музыка по-прежнему вопила и грохотала, когда лепестки обшивки сомкнулись над куполом и оставили нас в темноте. Я был очарован этой механической точностью – на такой огромной скорости – и совершенно забыл, что вижу пейзаж моего родного мира в последний раз. Он исчез, как исчезает свет в диафрагме камеры: сначала разделился на клинья, затем превратился в щелки и сменился тьмой. Делос пропал из вида, и внутренность купола заполнили голографические графики нашей траектории, корабельная телеметрия и пульсирующий скрежет музыки Бассема.

А потом началось: слабое ощущение, будто мои внутренности проваливаются в беспросветную бездну, ярость расположенных на корме сдвоенных термоядерных двигателей. Мы взлетели. Поднялись по невидимой кривой в темноте к еще большей темноте впереди. Чего бы я не отдал за возможность посмотреть в иллюминатор в этот момент!

– Мальчик, ты ощутишь это через пару мгновений! – крикнул Деметри, заглушая грохот музыки и рев термоядерного пламени.

Он не ошибся. Ускорение навалилось внезапно, как будто ужасный сапог придавил меня к креслу. Я сидел лицом к оси корабля, под прямым углом к вектору тяги, и голову мою прижало виском к подголовнику. Я чувствовал, как мышцы цепляются за кости, ощущал всю тяжесть этих крюков из плоти; Делос не хотел отпускать меня. Картина перед глазами размылась, оплывая, как горящая свеча. Я застонал, но мой стон потерялся в реве фальшивящей гитары и мерзкого голоса, ревущего из корабельной консоли.

А затем все кончилось, растворилось в пустоте. Даже музыка прекратилась.

– Эй! – рявкнул штурман, толкнув капитана в плечо. – Я, вообще-то, это слушаю!

– А нам нужно убедиться, что никто не рассердился на то, что мы стартовали без разрешения, но я не могу сосредоточиться под этот skubus, который ты называешь музыкой, – огрызнулся в ответ Деметри, используя джаддианское слово, означающее «дерьмо».

Он пробежался пальцами по кнопкам пульта и скорчился, пытаясь рассмотреть информацию на экране.

– Не вижу никаких запросов. А ты?

– Пока ничего, – покачал головой Бассем, – но нам еще лететь несколько часов, прежде чем мы сможем уйти в варп. – Он с любопытством оглянулся на меня. – Я слышал, ты сказал Салту, что этот парень королевской крови?

Он перебросил рычаг, который до этого трогал Деметри, отстегнул ремни и повернулся вполоборота, чтобы лучше разглядеть меня.

– А ты не боишься, что ООС сядут нам на хвост?

– Орбитальные силы? Нет, не сядут, если те коды, которые передала нам леди, окажутся верными, – парировал Деметри. – Держи их про запас, если кто-то нас вызовет. Не хочу привлекать к себе внимание раньше времени.

Я почти ничего из этого не слышал, отвлеченный не тем, что происходит, а тем, что исчезло. Гравитация. Я висел в невесомости, удерживаемый ремнями, и, расслабив руки, наблюдал, как они плывут, словно щепки, в воздухе передо мной.

Невольно рассмеявшись, я спрятал лицо в ладонях. В соседнем кресле отстегнулась Джуно и выглянула из-за подголовника, чтобы посмотреть на меня.

– Почему ты смеешься? – спросила она, сдвинув брови, и обернулась за поддержкой к Деметри.

Капитан не смотрел на нее, набирая на пульте команду открыть купол. Только теперь я заметил, что рев двигателей стих, а далекий металлический звон подчеркивал тишину, установившуюся после того, как отключили термоядерный реактор и сняли радиационный поглотитель. Я не слышал его раньше, но, когда исчезли все прочие шумы, он звучал в моих ушах так же отчетливо, как колокола Капеллы. А там, где несколько минут назад диафрагма закрыла от меня свет моего мира, теперь разверзлась темнота, полная и абсолютная.

Я отнял руки от лица, надеясь, что справился с эмоциями. В ушах у меня зашуршал голос Гибсона, так близко, что я почти почувствовал дыхание наставника над моим плечом: «Радость – это ветер, Адриан. Она может подхватить тебя и в ту же секунду бросить на скалы».

Я зацепился за первую часть этого высказывания и прошептал:

– Радость – это ветер.

– Извини, что?

Невесомость внезапно пропала, когда включилось поле подавления. Я никогда прежде не ощущал его вне влияния гравитации Делоса и пользовался им только для того, чтобы нейтрализовать инерцию при полетах с большим ускорением, а потому оказался неподготовленным к этому болезненному состоянию. Мои руки опустились, а тело вжалось в кресло. Меня словно бы завернули в тугую влажную простыню. Те немногие незакрепленные предметы, что плавали в воздухе – световое перо, пустая банка из-под какого-то напитка, колода игральных крат, – все упало на пол, но я еще чувствовал невесомость. Компенсирующее поле не было настоящей гравитацией, и даже искусственной не было. Оно только придавливало тебя к палубе, как бабочку под стеклом.

Внезапно почувствовав слабость, я пробормотал:

– Кажется, меня сейчас стошнит.

Джуно мгновенно достала бумажный пакетик, я поднес его ко рту и осторожно вздохнул.

– Что там за чушь насчет ветра? – спросил штурман, оборачиваясь и отстегивая ремни.

Я смотрел мимо него, на невыразимую красоту космоса: вечного, недоступного и чистого.

– Так говорил мой наставник, – ответил я.

Трое маркитантов по-прежнему глядели на меня, и я добавил:

– Он был схоластом.

Бассем почему-то насторожился, а Деметри и Джуно дружно кивнули:

– Это объясняет цель твоего путешествия.

– То есть? – спросил штурман.

– Мальчик, – указал на меня пальцем Деметри, – отправится под лед до тех пор, пока мы не сядем на Тевкре.

– Об этом я уже слышал, – сердито проворчал Бассем, встал и с кряхтеньем разогнул спину.

Независимо от происхождения, он был выше меня – почти таким же высоким, как мой отец, – и прекрасно понимал это, о чем нетрудно было догадаться по тому, как он смотрел сверху вниз на меня и капитана.

– Но при чем здесь hudr? – спросил он.

Я удивленно заморгал. Никогда еще мне не приходилось слышать, чтобы схоластов так называли. «Зеленые».

– Мы собираемся сесть в Нов-Сенбере, – объяснил Деметри, переключившись на джаддианский, а затем показал рукой в мою сторону и вернулся к галстани: – Наш друг хочет стать худром.

Бассем нахмурился, вокруг его губ собрались глубокие складки.

– Зачем?

В его голосе слышалось глубокое, почти осязаемое отвращение, хлестнувшее меня, словно пощечина.

Я ответил не сразу. Почему-то не мог смотреть на этого крупного человека, а уставился на диск планеты, четко различимый сквозь прозрачный купол. Делос. Его серые моря широко растянулись под нами, и жалкие кучки белых облаков подчеркивали эту одноцветность. Разнообразие вносили только участки суши: кое-где бурые, а где-то темно-зеленые или охряные. Мышиного цвета, яростно-рыжего и темного, как жженая умбра. Я вспомнил глобус отца, стоявший на столе его кабинета в капитолии префектуры. С такой высоты было нетрудно убедить себя, что это просто глобус, а не настоящий мир. Казалось, отец в любой момент может снова ударить меня по лицу, и кресло – не аварийное, а то самое, из красного дерева, – затрещит подо мной.

Наконец я сказал, пожав плечами:

– Это лучше, чем Капелла.

– Хочешь, чтобы тебе вышибли мозги? – спросил Бассем с неприязнью, застывшей на его ранее приветливом лице. – Чтобы твою голову набили всякими устройствами?

– Все совсем не так! – Я вскочил и сердито посмотрел на крупного пилота. – Никакие они не демониаки. Их просто обучают столетиями, чтобы мозг работал лучше, эффективнее.

– И чтобы превратиться в бездушных болванов, вот что это значит. – Он оглянулся на капитана. – Не нравится мне это, босс.

Деметри ухмыльнулся и вытянул руки, словно Пилат над чашей с водой.

– Ну, тебе, Бассем, оно и не должно нравиться. Мы получим за полет девять тысяч, и все, что от нас требуется, – это доставить парня до места.

Глава 21

Внешняя Тьма

Ясли для фуги выстроились вдоль стены корабельной медики, и что-то в них – возможно, то, что они стояли, как колонны, или холодный туман в помещении – напомнило мне мавзолей моих предков под Обителью Дьявола. Их было двенадцать, с полуцилиндрическими колпаками из темного стекла, тускло сверкающими металлическими корпусами, огнями индикаторов красного, зеленого и глубокого фиолетового цветов, мерцающими в ритме, который я так и не смог уловить. Две криокапсулы были заняты, их колпаки покрылись инеем, бело-голубые голограммы фиксировали жизненные показатели. Остальные стояли пустыми. Я вспомнил, как нес погребальный сосуд бабушки с плавающими в голубой жидкости невидящими глазами, и снова услышал «кап-кап-кап» воды, падающей с известняковых сталактитов, что свисали с высокого потолка над безупречной чернотой надгробных памятников. Я вздрогнул и обхватил себя руками.

– И как это все будет происходить?

– Ну, мы прыгнем в варп, как только выйдем из района главных торговых линий Делоса, и отправимся в пятилетний полет к Обатале. Затем еще два года до Сиены и заключительный прыжок на Тевкр. Но ты никакой тягомотины даже не заметишь, эти красавицы, – Деметри похлопал ладонью по колпаку яслей, – сделаны по имперской технологии. Мы сняли их с истребителя, разбившегося на спутнике Беллоса. Ты можешь проспать здесь хоть тысячу лет и даже не поседеешь.

Осторожными шагами я прошел глубже в помещение, под подошвами хрустел налет инея, который никто не позаботился соскоблить.

– Значит, мне нужно только войти внутрь, и все? Прямо сейчас?

– Твоя мать не заплатила за полный пансион, – ответил Деметри, с обычной своей улыбкой облокотившись на ближайшие ясли; понятия не имею, как он не чувствовал холода в своей свободной шелковой одежде. – С другой стороны, никто из нас тоже не заплатил. У нас нет места для запасов на тринадцать лет, а из меня получился бы плохой огородник, так что все мы последуем за тобой. – Он сверился со своим терминалом. – Это будет шестнадцать тысяч сто сорок девятый год по вашему имперскому календарю, когда ты снова сможешь вдохнуть воздух планеты.

Его подсчет ошеломил меня. Простой непреложный факт. Я был знаком с техническими деталями космических путешествий, они хорошо известны всем лордам Империи. Но то, как легко и спокойно мне об этом рассказали, поразило и встревожило мой наивный неокрепший разум. То, как корабельщики коротают время в дальних рейсах, в прежние годы называлось забытьем – возможно, и сейчас тоже. Тринадцать лет пролетят, а я даже ничего не замечу.

Я понимающе кивнул, продолжая разглядывать оборудование.

– А другие? – Я повернулся к двум занятым яслям. – Кто они?

– М-м? – Деметри обернулся через плечо, и его волосы сверкнули на мгновение. – Ах эти? – Он пренебрежительно махнул рукой. – Норманские переселенцы – техник с городской фермы и его жена. Они у нас на борту уже двадцать один год и сойдут на Сиене, когда мы туда прилетим.

Со своего места я едва различал их лица под заиндевевшим темным стеклом: одно бледное, а другое – медного оттенка. Висевшие в темноте, они напомнили мне биологические образцы, препарированные и пластинированные, помещенные в формальдегид, замаринованные, как овощи, и поставленные на полку в какой-нибудь безумной научной лаборатории. Они казались мертвецами, и в определенном смысле так оно и было: все жизненные процессы в их организмах приостановили и отложили на будущее. Я понимал, что будущее для них скоро наступит, но был совершенно не подготовлен к этому сверхъестественному ужасу.

«Страх убивает разум, – повторял я себе и снова слышал голос Гибсона, успокаивающий меня этими знакомыми словами. – Разум убивает страх».

Это всего лишь крионическая фуга, обычный, повсеместно используемый процесс. Я не собирался умирать. Не здесь. Не сейчас.

Сделав глубокий вдох и выдох, я кивнул:

– Я готов.

– Отлично!

Прозвучавший за моей спиной голос Джуно заставил меня обернуться.

Вместе с ней вошел усатый мужчина с восковым лицом и длинными светлыми волосами, собранными в хвостик. К моему неудовольствию, вслед за ними появился маленький гомункул, кулаки которого буквально волочились по полу.

– Саррик, подготовь ясли.

Усатый блондин – доктор, о котором мимоходом упоминал недавно Деметри, – молча наклонил голову и потер геометрический узор из переплетенных ромбов и треугольников на своем чересчур высоком лбу.

– Одну минуту.

Прошмыгнув мимо меня почти беззвучно, он выдохнул струю пара в холодный воздух и принялся возиться с криокапсулой, ближайшей к двум уже занятым.

– Загоним тебя обратно в бутылку? – сказал гомункул, приподнял свою косичку, замотав отвратительную петлю из волос, словно шаль, вокруг плеч, и хихикнул: – Туда, откуда ты и пришел.

Джуно пихнула его коленом в спину, резко, но не сильно. Я сделал вид, что не замечаю ни маленького гоблина, ни женщину.

– Ты должен раздеться, – сказал мне доктор, хлопнул в ладоши, и голограммы погасли. При этом он даже не поднял голову, вглядываясь в монитор, встроенный в стену рядом с яслями.

– Капитан, для него здесь найдется шкафчик? – спросил он у Деметри скрипучим, хриплым голосом.

«Тавросианин», – определил я, вспомнив о том языке, на котором говорили неряшливые девушки, попавшиеся мне на глаза в коридоре корабля перед самым стартом. Этот мужчина принадлежал к одному из кланов Демархии Тавроса, отсюда и его странная татуировка. У Валки была похожая. Говорят, что эти татуировки содержат генетическую и личную историю человека, изложенную на языке символов, которые я так и не научился понимать.

– Вон там! – Деметри указал на ряд помятых металлических шкафчиков для одежды. – Положи все туда.

Я замер, обводя взглядом усмехающегося капитана, его прекрасную жену, доктора с восковым лицом и их маленького ручного монстра.

– Можно оставить меня одного?

Все рассмеялись, за исключением доктора, а Салтус сказал:

– Мы еще увидим твою маленькую пипиську, когда тебя заморозят, братец. Тебе нечего стыдиться.

Премерзкое существо оскалило слишком многочисленные зубы. Джуно лягнула его еще раз, и он жалобно взвизгнул, ударившись боком о стену.

– Оставь его в покое, Салт, – приказала она, наклонилась, взяла его за шиворот и, подтолкнув, швырнула к двери. – Иди отсюда.

Подчиняясь необходимости, я снял свой длинный камзол, который, как уверял Гибсон, мне больше не понадобится. Деметри повернул рычаг, открывая шкафчик, и придержал дверь, пока я аккуратно вешал одежду. И вдруг универсальная карта, полученная от факционария Гильдии шахтеров, со стуком упала на пол. Я бросился к ней, надеясь подобрать раньше, чем Деметри разглядит, что это такое. Пряча ее за подкладку, я заметил, как капитан наблюдает за мной с вопросительно поднятыми бледными бровями.

– Отвезите меня на Тевкр, и она будет вашей. Клянусь, – пообещал я, ведь мне она все равно больше была не нужна.

– Что это было? – поинтересовался доктор, взглянув на нас.

– Банковская карта, – ответил Деметри. – Сколько там?

– Немало.

Раздевшись догола, я задрожал от холода и покрылся гусиной кожей. Прикрыл руками пах, стараясь не встречаться взглядом с женщиной и двумя мужчинами передо мной.

Доктор подошел и положил сухую ладонь мне на плечо:

– Идем.

Он подвел меня к открытым яслям и помог шагнуть в камеру. Взявшись одной рукой, я приподнялся и влез внутрь, а другой по-прежнему прикрывал живот.

Заметив перстень на моем пальце, доктор ухватил меня за свободную руку:

– Кольцо нужно снять. Оно обожжет тебя.

Я решительно замотал головой:

– Пусть обжигает, – и посмотрел на шкафчик, думая о банковской карте.

Мать наняла этих людей, вероятно, по рекомендации Адиз Фэн, но это еще не означало, что я должен им доверять. Перстень – это все, что оставалось у меня от того мальчишки, которым я когда-то был: серебряное кольцо с сердоликом, на грани вырезан лазером дьявол, маскирующий кристалл с терабайтами памяти. Там хранились оба контракта, которые я заключил с Гильдией шахтеров, и множество других документов, включая мое удостоверение личности. Я не мог расстаться с ним.

– Глупое имперское варварство, – фыркнул доктор.

– Да ладно, Саррик, – сказал Деметри и подошел ближе, уперев кулаки в бедра. – Мы не собираемся грабить тебя, мальчик. Мы не пираты. Пираты вышвырнули бы тебя из шлюза, едва покинув Делос.

Белая пластиковая обшивка задней части камеры прилипла к моей коже, я дрожал, стоя там совершенно обнаженным.

– Дело не в этом, капитан. Просто… просто это самое важное для палатина.

Он рассмеялся и сказал:

– Тебе в самом деле не стоит держать его на пальце, пока ты там.

– Я сохраню кольцо. – Упрямо стиснув зубы, я откинулся затылком на специальный подголовник. – Давайте покончим с этим.

Доктор оглянулся на капитана и почесал висок над маленьким ухом:

– Ну что, Деметри?

Джаддианский маркитант махнул рукой:

– Саррик, парень сам так захотел.

– Ну, твое дело, – вздохнул врач сквозь желтые зубы и без всяких предисловий наклеил мне на грудь ленту с датчиками. Затем вторую и третью. Едва взглянув на меня, он вытащил самостерилизующуюся иглу из ячейки у меня за спиной. Она зашипела, протыкая кожу на предплечье, а доктор закрепил ремнем безопасности мой бицепс.

– Скоро станет холодно, – предупредил он.

Уже стало. Мороз распространялся от места укола по моей руке, началось преобразование крови, клетки затвердевали, не лопаясь. Мысли затуманились, и словно издалека донесся голос доктора Саррика:

– Он готов. Закрывай ясли.

Я скорее услышал, чем увидел, как захлопнулся колпак из темного стекла, заперев меня в саркофаге. Что-то холодное и студенистое поднялось до лодыжек. Тьма расцвела перед глазами, и я снова различил сквозь нее погребальные маски моих предков, висевшие над дверями зала совещаний под Куполом изящной резьбы, их лиловые глаза смотрели неприязненно и осуждающе.

Предохраняющий гель поднимался все выше, а я замерзал изнутри. Мне хотелось закричать, ударить кулаком в стену камеры, но силы уже оставили меня. Я тонул – и сознавал, что тону, но ничего не могу сделать. Я должен был умереть в этих яслях. А потом случилось самое худшее.

Дыхание остановилось. Гель еще не добрался до подбородка, а я уже перестал дышать. Затем черная жидкость, густая, как масло, полилась мне в горло и в нос. Внешняя Тьма охватила меня, погружая в черноту и холод.

А когда я очнулся, моего мира уже не было.

Глава 22

Марло в одиночестве

Сначала я ощутил запах. Где бы я сейчас ни находился, вонь тухлой рыбы и сточных вод была просто невыносимой. Затем жара, влажная и душная, облепила меня, словно мокрая простыня. И свет. Там был свет. Целая вселенная света, почти такого же яркого, как солнце Гододина; возможно, это и был его свет, посланный назад во времени, чтобы остановить меня, ослепить еще в детстве. Я ничего не видел.

– Он ожил. – Голос был искаженный, отдаленный, словно звучал из длинного резинового шланга или его заглушал прибой вздыбленного лунным притяжением океана. – Кто-нибудь, принесите воды!

Я едва различил шлепанье босых ног по камню, а затем кто-то приподнял мою голову и заставил выпить воды из глиняной чашки. Белая вселенная слегка потускнела, разбившись на серые и рыжие размытые пятна. Я закашлялся, пролив воду себе на грудь, а затем согнулся пополам, передернул плечами и выплюнул что-то липкое и кислое, пробравшееся в легкие и горло. Те же самые руки поддержали меня и не дали упасть.

– Во имя Земли, девочка, принеси тряпку! – прозвучал чей-то голос. – Он опять выхаркал кучу этой гадости.

Мне оставалось только глубоко вдохнуть, чтобы успокоить стучавшую в висках кровь. Простонав, я откинулся обратно на постель. Это была кровать. Боги, я снова ощущал свой вес. Ноги казались каменными.

– Где? – проскрежетал я, и мой голос больше напоминал предсмертный хрип. – Где?

Чья-то грубая рука мелькнула перед глазами и потрогала мой лоб.

– В безопасности. Теперь ты в безопасности. Тебя принесли с улицы.

– С улицы?

Это была какая-то бессмыслица. Но в голову мне пришла более важная мысль, и я сказал:

– Я ничего не вижу.

Тот же голос – пожилой женщины – ответил:

– Это фуговая слепота. Она скоро пройдет.

Кто-то другой зашел в комнату, шаркая ногами, а затем послышались хлюпающие звуки. Видимо, он нашел тряпку, которую просил принести первый голос.

– Мальчишки нашли тебя в переулке возле космопорта. Ужасная история. Однако случаи вроде твоего происходят постоянно.

Хотелось спросить, что она называет случаями вроде моего, но язык отяжелел и распух у меня во рту, и я даже не попытался что-нибудь сказать.

– Ужасная история, – повторил хриплый голос. – Но по крайней мере, тебя не продали на мясо. Уж лучше быть выброшенным, – она подтолкнула меня в плечо, – выброшенного мы можем поставить на ноги.

Прошла добрая минута, прежде чем я подобрал нужные слова, начиная к тому времени различать выцветшие пятна над собой и справа от себя. Вероятно, это были очертания пожилой женщины.

– Тевкр? – прохрипел я и снова закашлялся, капли слюны упали мне на голую грудь. – Я летел… на Тевкр.

– Тевкр? – грубый голос сделался тонким, как бумага, а рыжее пятно приблизилось настолько, что я уловил едкий привкус верроксового стимулятора в дыхании говорящей. – Благодарение богам, нет. Это Эмеш, в Вуали.

– Нет. – Я замотал головой, но мне казалось, что это делал кто-то другой. – Нет, нет, нет…

Я плотно, с усилием, зажмурил глаза, словно от напряжения мелких мышц лица зрение могло снова стать острым.

Рука незнакомки легла на мое плечо.

– Все будет хорошо, мальчик. Ты выздоровеешь. И сможешь видеть.

Мне опять поднесли воды, теплой и маслянистой. Я жадно пил, разбрызгивая капли по груди. Это все ничего не значило. Рука на моем плече, на моем лице. Я думал, что просто усну. Но то, что рассказывают про фугу, это правда – ты не спишь. Я чувствовал… что? Растерянность? Потерянность? Да, и еще раз да, но было и что-то другое, что-то большее. Невероятная разорванность, какую мог бы чувствовать новорожденный младенец, обладай он разумом и речью, чтобы выразить такие сложные ощущения. У меня не было никаких воспоминаний о том, что происходило до этого момента, какие всегда есть у спящего после пробуждения. Не было ощущения вчерашнего дня, только пустота и темнота. Отдаленные, словно я только начинал засыпать.

Будто в подтверждение этого, открыв глаза, я увидел перед собой лицо Гибсона, морщинистое и хмурое, единственный отчетливый образ в размытом мире. Губы его двигались, но я ничего не услышал, а когда все-таки моргнул, он уже исчез, оставив меня в этом пятне трудноопределимого цвета.

По крайней мере, теперь я снова мог говорить.

– Где я?

– Ты что, глухой? – спросила пожилая женщина и щелкнула пальцами у меня над ухом, проверяя свою догадку. – Разве я не сказала, что ты на Эмеше?

– А можно точней? – проворчал я.

Послышался скрип деревянных шарниров.

– В моей больнице. Мальчишки нашли тебя, брошенного умирать в переулке. Я бы сказала, что это ужасно, если бы мы не вытаскивали таких отверженных из сточной канавы раз в две недели. Из кораблей постоянно выбрасывают пассажиров, вынимая их прямо из капсул и оставляя там, где никто этого не заметит.

Она вздохнула, и в горле у нее что-то захрипело.

– Идет война, и здесь собираются самые разные люди – толпа на улицах растет с каждым днем. На торговых линиях находят опустевшие, разбитые корабли… Тебе еще повезло, что ты попал сюда.

Я наконец-то смутно различил вентилятор на потолке у себя над головой и обшарпанные стены из красного кирпича. Моя спасительница стояла передо мной, сгорбленная, крючконосая, с бородавками на пунцовом лице. Думаю, она заметила, что мое зрение пришло в норму, потому что улыбнулась, и вполне доброжелательно.

– У тебя есть имя, мальчик?

– Адриан, – ответил я скорее рефлекторно, чем по какой-то другой причине.

Она присвистнула:

– Не самое подходящее имя для того, кого нашли голым в сточной канаве.

Прищурившись, она всмотрелась в меня. Ее правый глаз ничего не видел и ближе к носу был закрыт каким-то красным наростом.

– Ты, случаем, не из лордов будешь?

Ее длинные седые волосы опускались по сгорбленной спине почти до пояса, она походила на ведьму из эвдорского театра масок, и я почти всерьез ожидал увидеть у нее на руках черного кота.

– Нет, – слишком торопливо ответил я. – Нет, я не лорд.

Тут я увидел рядом с ведьмой девочку, стройную и гибкую, но очень худую. Ей не могло быть больше пятнадцати. Да еще веснушки – они обе были плебеями, сомневаться не приходилось. Возможно, даже сервами. И куда бы я ни попал, где бы ни находился этот Эмеш – меня выбросило на самое его дно.

– Что случилось с Деметри? С «Эуринасиром»?

– Это твой корабль?

Старуха притащила тонконогий стул из угла душной, грязной палаты и уселась рядом со мной. В глубине помещения кто-то застонал, я обернулся и увидел еще несколько таких же, как у меня, коек. Дюжину или даже больше. Многие были пусты, но на трех из них в дальнем углу лежали люди.

– Марис, – щелкнула пальцами пожилая женщина, – сходи посмотри, не нужно ли кому-то из этих бедолаг сменить белье.

Ее помощница не двинулась с места, как будто прилипла к полу, и старуха снова щелкнула пальцами:

– Проклятье! Девочка, с его милостью все будет в порядке, не беспокойся!

Она махнула рукой, и девчонка исчезла из вида. Женщина вздохнула и сложила на коленях скрюченные ладони с тонкой кожей. Мне не понравилось, как она произнесла «его милость», на грани насмешки.

– Тебе нелегко будет это слышать, мальчик, но с кораблей действительно сбрасывают пассажиров. Постоянно. Капитану могут предложить за это место лучшую цену, и он решит, что твоя тощая задница не стоит топлива и потраченного времени.

Она еще не закончила, а я уже снова покачал головой:

– Нет, не в этом случае.

Это объяснение не подходило, не могло подойти. Деметри должен был получить девять тысяч на Тевкре, не считая моей банковской карты. И в деле участвовала моя мать. О да, Империя обширна, а Галактика еще больше, но никто не захочет просто так становиться поперек дороги дочери императорской наместницы. Должна быть какая-то другая причина. Что-то более осмысленное. Я упорно старался вызвать спокойствие апатеи, страстно желая видеть так, как видят схоласты, но все мои потуги так и остались только потугами. Я сжал простыню в кулаке и закрыл глаза.

– Он еще не получил плату. Что-то должно было случиться.

– Ну хорошо, как скажешь, мальчик. – Пожилая женщина посмотрела мимо меня в незастекленное окно мира, которого я еще не видел; она мне не поверила. – Когда поправишься, можешь сходить в космопорт и все хорошенько разузнать. И ты увидишь, что твоего капитана там нет. Готова поклясться, что они выбросили тебя перед самым отлетом.

После этих слов я надолго замолчал, беспокойно ворочаясь в постели. Что-то царапнуло мне руку, резко и болезненно, и только тогда я увидел, что мой большой палец, на котором должен быть перстень, замотан белым бинтом.

– И долго?

– Долго ли ты пролежал без сознания? Со вчерашнего дня.

Я покачал головой. Это было больно.

– Долго ли я был… заморожен? Какой сейчас год?

– Четыреста сорок седьмой год правления дома Матаро.

– Нет, – я попытался поднять руку, но не смог, – не то. Какой стандартный год?

Пожилая женщина раздраженно посмотрела на меня:

– Я что, по-твоему, похожа на корабельщицу? На кой мне сдался твой имперский календарь?

Новая мысль пробилась в мой мир.

– А где мои вещи?

– Когда тебя нашли, ты был даже без штанов. Есть более важные вопросы, чем то, куда делись твои пожитки. Мы подберем тебе что-нибудь из одежды в запасах. После умерших осталось столько хлама, что им можно завалить всю Империю.

– Но мои деньги! – Я выпрямился слишком резко, так что закружилась голова. – Мне же нужно заплатить вам!

Старуха улыбнулась, обнажив кривые зубы с покрытой пятнами эмалью из-за частого употребления веррокса.

– Ты ведь лорд? Это написано крупными буквами на твоей чистой белой коже. – Она провела пальцами по моему предплечью, но я отдернул руку. – У тебя должен быть счет. В «Ротсе», или у мандари, или где-нибудь еще. Я не знаю.

Она поднялась на ноги и прошла через палату к своим помощникам.

Счет. Трудно описать, какой ужас вызвало во мне это слово. Счет, моя семья. Старуха сказала, что эта планета – Эмеш – расположена в Вуали. Вероятно, она имела в виду Вуаль Маринуса, где рукав Наугольника начинает свой путь, огибая ядро Галактики и уходя от сердца Империи, что лежит в старой доброй Шпоре Ориона. Самый гребень волны колониальной экспансии, которая привела нашу могучую цивилизацию к столкновению со сьельсинами. Одним только богам известно, как далеко я оказался от дома и сколько времени пролетело мимо меня. Я прикрыл глаза, сдерживая слезы, как вдруг меня поразила еще более ужасная мысль. Хуже моего нынешнего положения; хуже самого факта, что я остался один в мире, о котором даже ни разу не слышал; хуже утраты с таким трудом добытой универсальной банковской карты.

Я потерял письмо Гибсона.

Письмо с рекомендацией для схоластов из Нов-Сенбера. Рекомендацией, без которой мне никогда не попасть в атенеум. Меня даже на порог не пустят. Я попытался напомнить себе, что схоласты не плачут. Но я не был схоластом и уже никогда им не буду. Я ударил кулаком по матрасу. Раз, другой. Ущипнул себя за бедро. Сквозь стиснутые зубы вырвался неразборчивый звук, полный боли и отчаяния. Может быть, все это только сон. Так должно быть. Все это происходит в ночном кошмаре. Может быть, в фуге можно видеть сны. Значит, я просто сплю. А через несколько минут проснусь, и меня встретит Деметри со своей неизменной усмешкой. На Тевкре.

Но я не спал.

Мысли о семье встревожили меня. О сообщениях, которые волны КТ передают с одной звезды на другую. Что, если мой отец потребовал от местных префектов задержать меня, а потом отправить назад? Куда меня доставят? На Весперад? Обратно на Делос? Или просто выбросят из шлюза? Я пренебрег своим долгом, отказался от роли, выбранной мне отцом. Согласно Великой Хартии, согласно всем законам Империи, я находился в его власти. «Адриан, назови мне восемь видов повиновения». Я не хотел подчиняться. Где-то в безымянном городе зазвонили колокола святилища Капеллы. Я опять подумал, что сплю, уплываю в подобное смерти состояние, охватившее меня на бесчисленные годы вплоть до этого дня. В какое-то безумное мгновение мне показалось, что это звонят колокола Капеллы в Мейдуа, что я снова дома и сейчас во двор, пахнущий тухлой рыбой и плесенью, широкими шагами войдет отец.

И тут я понял. Понял, что не могу допустить, чтобы кто-то сканировал мою кровь. Как только мой геномный код попадет в базу данных этой планеты, меня сразу вычислят, и тогда ничто в мире не сможет помешать этой информации достичь Мейдуа. Как только я попытаюсь снять средства с моего внепланетного счета, об этом узнают в Обители Дьявола. Правила экстрадиции в имперских мирах таковы, что, кто бы ни правил этим пропахшим потом камнем, который старуха-врач назвала Эмешем, у него не останется другого выбора, кроме как арестовать меня и отправить в долгое путешествие на Делос.

Я должен был исчезнуть.

Ночь опустилась с ошеломительной быстротой, а вскоре тусклый рыжевато-золотой свет сменился мерцанием желтых фонарей. В дальнем конце палаты беспрерывно жалобно стонали, и, кроме этих звуков, не было слышно ничего, если не считать грохота грунтомобилей снаружи. Я спал урывками, чувствуя себя так, будто из меня пытались сделать отбивную. Проснувшись, я снова ощутил ужасный запах и увидел уродливую старуху с ее худенькой помощницей, прогуливающихся взад-вперед по этому унылому помещению. Во время одного такого прохода до меня наконец-то дошло, что я нигде не заметил надлежащего медицинского оборудования: ни капельниц, ни мониторов, ни сканеров. К счастью, и коррективов тоже. Я словно оказался за пределами известного мне мира, в какой-то захудалой вселенной из голографических опер моей матери, где печатный пресс считают магией, а людей лечат с помощью кровопускания. В глубине души я подозревал, что те мерцающие огни на поверку окажутся газовыми лампами.

– Мадам, а он и в самом деле лорд? – тихо и с придыханием сказала девочка и оглянулась на меня из-под челки льняного цвета.

Я прикрыл глаза, оставив лишь маленькие щелочки, притворяясь, будто усталость наконец-то сморила меня.

Послышался негромкий хруст, затем зачавкали чьи-то челюсти. Несомненно, это старуха жевала листья веррокса.

– Думаю, что да, Марис. Да.

– Какой высокий, – сказала девочка еще тише. – Как вы думаете, он принц?

Пожилая женщина покачала головой. Жидкие космы хлестнули ее по лицу.

– У всех принцев огненные волосы. Это тебе каждый скажет. Мы все узнаем, когда получим деньги. Оставь бедного парня в покое.

Чьи-то скользкие пальцы сжали мне внутренности, и я отвернулся, не желая больше смотреть на двух женщин, которые спасли мне жизнь. Меня бы вытошнило еще раз, если бы во мне хоть что-то оставалось. Рыбный суп, которым меня накормили, скорее напоминал бульон, но он, во всяком случае, смог задержаться в желудке. Это я не мог здесь задержаться.

Не мог заплатить им.

Почти в полной тишине я словно бы услышал, как падают капли воды в мавзолее моих предков, как проходят мимо солдаты в мундирах дома Марло. Я не мог вернуться. Я избил родного брата до полусмерти и сбежал под покровом ночи. За одно это отец… Я не хотел думать о том, что со мной сотворит отец. Но дело было не только в этом. Если бы я так боялся гнева лорда Алистера, то никогда бы не сбежал из дома. Нет, я больше боялся за мать. Что будет, если отец узнает, какую роль она во всем этом сыграла? Оставалось надеяться лишь на то, что бабушка защитит ее.

Наступила ночь, какой она и должна быть. Настоящая ночь, так что даже на улице стало тихо, и я, проспавший целый день и невообразимое количество лет до этого, вылез из-под одеяла. Мои мышцы ослабли, стали тяжелыми, как свинец, и я снова упал на алюминиевую койку. Оставалось только радоваться, что никто не видит мою наготу, вспомнив, как насмехался надо мной мутант Салтус. Где все они теперь? Что произошло, пока я спал замороженный? Что изменилось? Старуха, руководившая больницей, – я так и не узнал ее имени – уверяла, что это обычная практика у свободных торговцев, что пассажиров часто выбрасывают из кораблей, словно какой-нибудь мусор. Но я не мог поверить, что все так и было.

Опасаясь, что бедная девочка может выбрать именно этот момент, чтобы зайти в палату, я сдернул с кровати липкую простыню и сделал из нее тогу, удерживая края в кулаке. К счастью, за много лет тренировок босиком я нажил себе толстые мозоли на ногах. Забинтованный палец сильно болел, голова кружилась, и меня повело к стене с обвалившейся штукатуркой. Нужно было раздобыть себе одежду. Не мог же я появиться в городе в чем мать родила. Я прислонился к перилам узкой лестничной площадки и внезапно вспомнил: эта женщина говорила, что найдет для меня что-нибудь в запасах. Что это значит? Кладовая? Бельевой шкаф? Конечно, здесь должно быть место, куда убирают ненужную одежду.

И оно там было – за помятой металлической дверью на первом этаже, рядом с продуктовой клетью и двумя питьевыми фонтанчиками. В комнате пахло плесенью и гнилью, как будто ее не раз заливали водой и никогда как следует не проветривали. Никогда не приводили в порядок. Я не хотел терять время, тревожась, как бы Марис или старуха не заметили, что моя кровать пуста, и не начали меня искать. Я нашел рубашку и свитер с нарисованной краской на груди черной звездой. С нескольких попыток подобрал подходящие по размеру брюки. Мешковатые, мышиного цвета, с множеством карманов и всевозможными пятнами. Ни ботинок, ни носков, ни нижнего белья здесь не было и в помине. Но я почти пятнадцать лет фехтовал и бегал вдоль стен Обители Дьявола и Аспиды без обуви, так что мои ступни ороговели. Шлепая босыми ногами по грязному полу, я направился к выходу из медики. Лампы на потолке мигали, отбрасывая блики на черно-белые квадратные плитки шахматного пола. Мимо прошмыгнула крыса, заставив меня вздрогнуть. Я посмотрел ей вслед; мы с ней были чем-то похожи – оба крались в ночи.

Я сжал кулак вокруг перевязанного большого пальца, и руку пронзила такая боль, что я охнул и стиснул зубы. Так или иначе какие-то негодяи украли мой перстень со всеми данными, которые там хранились. Со всеми доказательствами того, что я именно тот, за кого себя выдаю, со всеми моими титулами и владениями. Некоторым людям один вид палатинской печати открывал двери в лучшие дома надежней любой взятки. Кольцо помогло бы мне поправить дела без занесения в генетическую карту проклятого высшего общества, уберегло бы от попадания в регистры как Империи, так и Капеллы.

Дверь застонала, когда я открыл ее. Влажный ночной ветер налетел на меня, как волна. Я думал, что так жарко и душно было только в этой заплесневелой больнице, но ошибся. Вдыхая здешний тяжелый воздух, я словно бы набрал полные легкие воды, а одежда сразу начала прилипать к телу.

Что-то упало на пол за моей спиной – стекло, металл и дерево. Я обернулся. Марис смотрела на меня из палаты, остатки чьей-то еды – моей? – рассыпались и разлились по шахматному полу. Судя по ее виду, она готова была завопить. Девочка стояла, закусив губу и дергая руками. Я знал, она понимает, что я собираюсь сбежать, не отблагодарив их за помощь, оставив ни с чем. Я вспомнил про крысу и рванул. Марис закричала, но ее голос потонул во внезапном порыве ночного ветра.

Я пробегал один квартал за другим, шлепая по мелким лужам на покореженном, просевшем асфальте, мимо сверкающих витрин магазинов, под нависающими верхними этажами домов, которые казались ржавыми в мандариновом свете фонарей. Мягкий теплый дождь стекал по лицу, и хотя я понимал, что это неправильно, но все равно бежал. Легкие мои разрывались, в висках стучала кровь, так долго отдыхавшая, а теперь снова привыкающая к превратностям жизни. Наконец я остановился и тяжело опустился на мусорную урну возле булочной. Одинокая фигура в краденой одежде скорчилась в темноте ночи. Мне некуда было идти, негде было укрыться.

И я догадался, что это не дождь стекает по моим щекам, а слезы.

Глава 23

Воскрешение из мертвых

Остаток ночи я прятался на погрузочной площадке рядом со складом, скорчившись между рядами железных бочек. Сон так и не пришел, да и откуда он мог взяться? Воздух был таким густым, что застревал в легких, словно стараясь задушить меня. Возможно, это результат древнего терраформирования? Или такова здешняя экология? Я ничего не знал об этом новом для меня мире, об Эмеше. Гравитация здесь, несомненно, была сильней, и это объясняло, почему мои ноги казались налитыми свинцом. Когда-то я слышал историю об одном магусе, советнике императора, который мог определить гравитацию планеты по тому, как долго игрушка йо-йо падает и возвращается в его руку. Я не обладал этим искусством, но, по грубым подсчетам, весил на тридцать процентов больше, чем на Делосе.

Когда наконец наступил день, выяснилось, что и солнце здесь неправильное. Не крошечная точка, в два раза меньше серебряного каспума, толщиной с мизинец, как на Делосе, а яростный красный глаз размером с кулак. Оно обдавало улицы жаром, превращая приземистые кирпичные здания моего нового мира в стены духовки под открытым небом, с отчетливо видными клубами пара. Одежда плотно прилипла к телу, и я чувствовал, как из меня выжигают влагу, которая поднимается к пятнистым, оранжево-охристо-розовым небесам с высокими переменчивыми облаками.

Сам город выглядел странно, скопление низеньких домов с неизвестными границами. Здания – в большинстве своем не выше трех-четырех этажей – растянулись сетью по такой же плоской местности. Те немногие клочки земли, что я видел между бетонными плитами, были бледно-песочного цвета. Раз или два я заметил в просветах между домами море, выглядывающее из кривого переулка или над головами постепенно сгущавшейся толпы. Но и оно тоже было неправильным. Вода сверкала шелковистой зеленью, кое-где прикрытой голубыми заплатами, и в ней совсем не было серебра.

Эмеш, как я позже узнал, был тектонически мертвым миром, его воздух и вода имели больше общего с братом Земли Марсом, чем с самим материнским миром. Что же касается континентов, то редкие участки суши – не более чем острова по стандартам любой достойной упоминания планеты – состояли из осадочных наслоений, скопившихся на мелководье или на коралловых рифах либо вычерпанных со дна мелкого океана Эмеша. Сам город Боросево был построен на вбитых глубоко в землю стальных сваях, и спустя долгие годы это глупое архитектурное решение проявило свою ошибочность в сети трещин, покрывших стены и фундаменты. Тем не менее графский дворец возвышался и над массивным приземистым колизеем, и над девятью минаретами святилища Капеллы с медным куполом и мрачной бастилией. Дворец был построен на бетонном зиккурате – серой, как океан моей родины, пирамиде с плоской, срезанной вершиной, высотой в тысячу футов, доминирующей над низкими жестяными крышами Боросево. Шпили из стекла и песчаника и крыши из красной черепицы сверкали под лучами немилосердного здешнего солнца.

Я взял это огромное здание за ориентир и двинулся по окраине города, предполагая, что космопорт должен быть где-то поблизости. Добросердечное отношение к чужестранцам – это одно из самых похвальных качеств человечества, но и оно имеет свои пределы. И эти пределы подсказывали, что меня не стали бы тащить через весь город из того переулка, в котором нашли, и что этот переулок не мог находиться вдалеке от корабля. Я в ярости сжал зубы от этой мысли, а живот мой давно сжимался от голода. Но все-таки первой меня одолела жажда, и я был уже выжат как губка и ужасно устал к тому моменту, когда около полудня наконец-то отыскал космопорт.

Два орнитона взлетели при моем приближении, шестикрылые змеи поднялись в небо навстречу исчезающему следу далекого шаттла. Я поглядел им вслед, удивленно раскрыв пересохший рот, поскольку никогда прежде не видел этих созданий. Это было нечто более ощутимое, более вещественное, чем повышенная гравитация и густой воздух. Странные существа, странный климат.

Холод внутри здания космопорта, сохраняемый статическим полем, нахлынул на меня, как волна прибоя, и я превратился в выброшенную на берег рыбу. Задыхаясь в более разреженном, сухом воздухе, я согнулся пополам и уперся руками в колени у самого входа в зал. Какое жалкое зрелище я, должно быть, представлял: с босыми, грязными ногами; в мешковатых брюках, изодранных и перепачканных во время ночного бега по городу; с длинными угольно-черными волосами, облепившими лицо до самого подбородка. Две женщины в пурпурных деловых костюмах обошли меня стороной, складывая одинаковые зонтики, защищающие от солнца. Я не знал, что мне делать дальше. Всю жизнь для меня специально готовили шаттл, и люди сами старались уйти с моего пути. Я никогда не смотрел на эту ситуацию с другой стороны. Снизу вверх.

– Мессир? – нарушил мою растерянность чей-то вежливый голос. – Мессир, вам нельзя здесь находиться.

Я обернулся и увидел молодого человека в форменной одежде, напоминающей кафтан. Он сцепил руки на животе и смотрел на меня из-под полей плоской шляпы, держась на почтительном расстоянии.

– Вы беспокоите наших клиентов.

– Беспокою? – переспросил я, уставившись на него без единой мысли в голове.

Я вгляделся в пустые лица окружавших меня людей и заметил, как старательно они избегают смотреть в мою сторону. Наконец ко мне пришло понимание происходящего, и я сказал:

– Сирра, я… Прошу прощения. Я летел на корабле «Эуринасир». Возможно, произошла какая-то ошибка. Я проснулся в городе, в больнице…

Мое обращение удивило человека в кафтане. Он неуверенно покосился на одетых в хаки охранников, стоявших по обеим сторонам от него, словно ликторы могущественного имперского лорда.

– Сирра? – тихо повторил он себе под нос, а затем произнес еще раз, уже громче, с напряженной улыбкой на изнеженном тонком лице: – На корабле, говорите?

Что-то в его манерах, в этой холодной, осторожной улыбке подсказывало, что, даже если он понял меня и поверил мне, это ничего не изменит.

Я выпрямился во весь рост. Теперь я был на несколько дюймов выше маленького плебея в плоской шляпе и ниспадающей одежде.

– Да, – ответил я, уперев руки в бока. – На «Эуринасире», направлявшемся с… – Я отчаянно терзал память, стараясь вспомнить названия планет, которые упоминал Деметри, но в конце концов сдался: – С Делоса. Проверьте журнал регистрации. Капитан корабля – джаддианец Деметри Арелло.

Мой голос или мое лицо – или, возможно, то, как я к нему обратился, – заставили его задуматься. Он подтянул рукав, бросил быстрый взгляд влево на охранницу с квадратным подбородком и включил голографический дисплей наручного терминала. Нахмурившись, работник космопорта принялся прокручивать один список за другим.

Все еще склонившись над терминалом, он сообщил:

– Не вижу корабля с таким названием. – Его улыбка вытянулась в такую тонкую нить, что ей, казалось, можно было резать стекло. – Вы уверены, что правильно его произнесли?

– «Эуринасир», – отчетливо повторил я, помолчал немного, затаив дыхание и пытаясь успокоиться, а потом добавил уже тише: – Он должен быть где-то здесь.

Я шагнул к нему, но замер, примирительно подняв руки, когда охранники насторожились и взялись за телескопические дубинки.

– Послушайте, сирра, меня оставили в бессознательном состоянии в переулке.

Я оглянулся, желая убедиться, что никто из посторонних меня не слышит, и на мгновение холодный воздух отвлек меня и нарушил ход мыслей, так что последние слова слетели с губ почти беззвучно:

– Нужно выяснить, что произошло.

Служитель космопорта подал знак охранникам, они подошли ко мне и схватили под локти.

– Вы должны выслушать меня! – взревел я и попытался освободиться, но женщина с впалыми щеками ударила меня в живот.

– Уведите его отсюда, – приказал человек в кафтане и отвернулся, собираясь уйти.

Каким бы ослабевшим я себя ни чувствовал, но все же увернулся от охранников и бросился вперед.

– Он должен быть здесь, – настаивал я.

Работник космопорта остановился и сделал рубящее движение рукой:

– Может быть, они просто выбросили мусор.

Охранница с впалыми щеками снова ударила меня в живот. Я согнулся пополам да так и остался стоять.

– Не приходи сюда больше, понятно? – Мужчина растянул свою разрезающую стекло улыбку, которая была поистине прекрасна в подчеркнутой снисходительности.

Я ничего не ответил и больше не сопротивлялся, когда охранники потащили меня по белому плиточному полу к выходу. Мимо высоких окон, вздрагивающих от отдаленного грохота транспортных ракет, что взлетали со стартовых платформ – массивных сооружений из выщербленного бетона за зданием космопорта, оранжевого в лучах здешнего яростного солнца. Резкая бессмысленная музыка вырывалась из динамиков и звенела в ушах. Меня вышвырнули через заднюю дверь на погрузочную площадку, почти такую же, как та, на которой я провел прошедшую ночь. Лишь когда дверь снова захлопнулась, я поднялся на ноги и побрел в сторону города.

«Не вижу корабля с таким названием», – эти слова все еще звучали в моем уме.

Я закусил губу и задумался, держась руками за живот, где уже наверняка начал созревать синяк. У меня засосало под ложечкой. Я ничего не ел с тех пор, как проглотил немного бульона в больнице, а до этого у меня не было ни крошки, ни капли во рту после того вина, что мы пили с Деметри в Карче. «Не вижу корабля с таким названием». Что это могло означать? Что «Эуринасир» никогда не садился в космопорте? Я опустился на низкую бетонную ограду в тени раскидистой пальмы, прислушиваясь к равномерному далекому реву ракет с термоядерными двигателями, что пылающими факелами взмывали в небо. Может быть, рядом с городом есть другой космопорт? Маловероятно, если не забывать о расстоянии, необходимом для того, чтобы защитить горожан от грохота стартующих ракет.

Мой разум поднимался по ступеням понимания с механической медлительностью, мысли путались от жары и голода. Но я еще не потерял надежду. Как знать, возможно, Деметри и его команда выжидают, укрывшись под одной из этих стартовых платформ на самом краю космопорта. «Или все они уже мертвы», – подсказывал тихий голос в голове, слишком похожий на голос Криспина. От этих мыслей душа каменела, леденела, несмотря на ужасную жару адской планеты. Словно Сид Артур, я долго сидел в тени дерева, наблюдая за лодками, плывущими по каналу передо мной.

«Гребите к дому, парни! Гребите к дому».

«Не вижу корабля с таким названием».

Значит, не здесь. Не в космопорте.

«Может быть, они просто выбросили мусор».

Я потратил остаток дня и выдержал утомительный разговор с женщиной – городским префектом, чтобы найти ответ. Она уже собиралась арестовать меня за бродяжничество, но мои манеры заставили ее передумать и убрать руку с висевшего на бедре станнера. В детстве я часто слышал легенды об экипажах, пропавших в глубинах космоса, и пустых кораблях, врывающихся в космопорт или в пределы планетной системы по остывшему варп-следу. Рассказывали о пиратах, экстрасоларианцах, которые охотятся за судами маркитантов, похищают команды, чтобы заставить их работать в своих огромных кораблях с черными мачтами, внедрить им в плоть механизмы и превратить в рабов.

Мне пришлось побывать в этих черных кораблях, пробираться по их коридорам. Я видел армии бессмертных людей-машин, холодных и бесчувственных. В этих историях была доля правды. Однако другие говорили, что это сьельсины охотятся за странствующими между звезд судами и ловят людей, как вы или я могли бы поймать сетью косяк рыб в море. Полагаю, что правы и те и другие, но это еще не все. Корабли пропадали и в разгар пойны – военных действий между знатными домами; семейная вендетта была обычным делом в Империи. Порой капитан и команда вынуждены были покинуть судно из-за аварии, безалаберности, ошибки управления и просто из-за несчастных случаев.

Не имеет значения, что на самом деле произошло, и я уже слишком стар, чтобы выяснять это. Всегда находили брошенные корабли и мертвые экипажи. Древние моря были жестоки, как и еще более черные, более обширные моря, что заполняют пустоту между звездами. Но в тот момент я не мог прекратить поиски и в конце концов оказался – ослабевший от голода и боли – возле ряда ангаров, построенных на самой границе между морем и городом. Оранжевый диск солнца дрожал в послеполуденном небе, искаженный и мерцающий в густом воздухе. Я почти слышал, как от бурлящих, мутных, зеленых, словно леса, каналов, которыми был пронизан огромный город, поднимается пар. И от меня тоже.

Найти ангары было непросто. Чтобы не повторять неудачу в космопорте, я не обратился к охранникам, что скучали в будке у входа, а двинулся вдоль высокой ограды, окружавшей ремонтные мастерские, туда, где она упиралась в стену пристройки. Ограда была дешевой, примитивной, каких не встретишь в старых имперских мирах. Без всяких ухищрений, даже не под напряжением. Я без труда перебрался через нее по металлическим планкам, в первый раз после пробуждения на Эмеше благодаря судьбу за то, что на мне нет обуви.

Я крался вдоль выгнутой дуги берега от одной тени к другой, заглядывая в темные окна и открытые двери. И при этом изо всех сил старался выглядеть одним из своих, идущим по какому-то важному делу, что было бы непросто, если бы кто-то обратил внимание на мои лохмотья и палатинский рост. Однако никто не остановил меня, и я тоже никого не увидел, не считая троих пожилых мужчин, которые стояли под железным козырьком и что-то пили из коричневых бутылок, смеясь и вытирая руки о выцветшие бурые комбинезоны.

В каждом ангаре находился корабль, в самых больших – по два или даже по три, все как один – лихтеры, того же класса, что и «Эуринасир», способные садиться на планету. Черные и белые корпуса с керамической и адамантовой оболочкой носили следы повреждений: от трения о плотные слои атмосферы, от попаданий метеоритов, от энергетического оружия. Это были пустые корабли. Они шептали мне, рассказывая о сражениях, пиратах и ксенобитах, воющих во тьме. О древних затонувших морских судах, проглоченных безжалостной водой и раздавленных ее весом. Космос не требовал такой устойчивости, позволяя беспрепятственно лететь дальше даже с повреждениями. Существовали целые корпорации, занимавшиеся поисками таких аварийных судов.

Я не увидел «Эуринасир» ни в первом, ни в пятом ангаре. С наступлением вечера из дневных укрытий вылетели огромные мухи и наполнили воздух жужжанием. Я отмахивался от них, шурша мозолистыми ступнями по нагретому асфальту.

Уже начиная паниковать, со сведенным от голода животом, но все так же желая найти ответ, я обогнул припаркованный к стене погрузчик и столкнулся нос к носу с одним из тех пожилых мужчин, которых заметил немного раньше. Он был невысоким, с почти равной росту шириной плеч, мускулистым и волосатым. Кожа на лысом черепе отливала бронзой, лицо утонуло в такой густой бороде, каких мне еще не приходилось видеть. Волосы покрывали его щеки почти до самых нижних век, а руки, свисавшие до колен, напомнили мне гомункула Салтуса.

Мужчина уставился на меня с бурлящими на лице тревогой и раздражением:

– Ты кто такой?

– Я с корабля, – сказал я, отбросив пропитанные потом пряди с лица, – с «Эуринасира». Он здесь?

Мощный незнакомец заморгал, глядя куда-то в небо над моим плечом:

– А тебе какое дело? – и сплюнул на белый бетон у себя под ногами.

Стараясь не потерять терпения, несмотря на жару, голод и усталость, я повторил, на этот раз медленнее и отчетливей:

– Я с корабля, мессир.

Поначалу я принял его за старика, судя по морщинистому лицу и шелушащейся коже под спутанной, седеющей бородой, но возраст плебеев обманчив. Возможно, ему не исполнилось и сорока и все эмешцы были коренастыми и мускулистыми, как быки, из-за повышенной гравитации. Он упер огромные, словно окорока, кулаки в бедра и, прищурившись, посмотрел на меня.

– Скаг! – послышался другой голос. – Куда ты пропал?

– Я здесь, Бор! – крикнул рабочий через плечо. – Та рыбка, которую мы выбросили вчера, вернулась назад!

Из-за угла появился второй мужчина, с красной кожей, как у старухи из больницы. Кожа явно была повреждена, но не из-за солнечного ожога. Шрамы? Следы какой-то давней болезни?

Я поднял руки в знак своих мирных намерений:

– Господа, я не ищу неприятностей. Я просто хочу… – и умолк, заметив серебряное кольцо на мизинце второго мужчины. Серебряное кольцо с ограненным сердоликом.

У меня перехватило горло, и голос вдруг сделался высоким и резким:

– Это же мое!

Рабочие посмотрели друг на друга, не зная, что ответить. Полагаю, их жертвы возвращались не часто. Возможно, я был первым.

В конце концов они ответили, но вовсе не словами. Внезапно мне почудилось, что я снова оказался на улицах Мейдуа, лицом к лицу с теми подонками на мотоциклах. Первый удар в челюсть застал меня врасплох, и я не устоял на ногах. Но ко второму уже успел подготовиться и перекатился в сторону, так что каблук рабочего опустился на бетон, а не на мои кости. Я вскочил, вовсе не собираясь умирать, не собираясь снова оказаться жертвой, как в Мейдуа, несколько недель или много лет назад. Оскалив зубы, я сплюнул. Слюна была красной.

– Там было письмо, – сказал я, выставив ладони перед собой, – написанное от руки. Это все, что мне нужно.

Замешкавшись на мгновение, я добавил:

– И мои ботинки.

Глаза выдали меня. Произнося эти слова, я покосился на перстень-печать – мой перстень – на руке рабочего.

В лучшие времена я бы справился с двумя противниками. Если бы был здоровым, хорошо отдохнувшим и сытым. Если бы все происходило не на Эмеше, а на Делосе, где мышцы не отрывались от костей, даже когда я просто стоял на месте. Или, может быть, если бы эти двое мужчин не были такими монстрами, затянутыми в броню мышц, привыкших к тяжелому труду при повышенной гравитации.

Может быть.

Я блокировал еще один удар, но запнулся о неровный бетон и чуть отступил назад. Мне повезло, что эти двое мешали друг другу. Они били слишком размашисто и неуклюже, но с пугающей силой. В своем ослабленном состоянии я не столько отражал, сколько отклонял их удары. Хорошо понимая, что не смогу остановить их. В голове моей вспыхнули воспоминания о тысячах спаррингов с Феликсом, с Криспином. Они растаяли так же мгновенно, как любое отвлечение в столь горячий момент, осталась только память мышц и крови. Я пошатнулся от дикой силы удара по ребрам.

«Слишком медленный, – подумал я, ощущая скорее злость, чем боль. – Слишком слабый».

Человек, укравший мое кольцо, рванулся вперед, заметив мое отступление, но, хотя я действительно подумывал о бегстве, один только взгляд на пропажу разжег во мне ярость, как угли – сухую шерсть. Превратив шаг назад в проворот, я схватил рабочего за запястье, выкрутил его и навалился всем своим весом на согнутый локоть. Кость сломалась с отвратительным хрустом, и рев нападавшего сменился визгом. Эти вопли остановили второго противника, того волосатого, что говорил со мной. Всего на мгновение, но я успел стащить кольцо с пальца у вора. Моя грудь раздувалась, как кузнечные мехи. Мне не хватало воздуха. Или, наоборот, его было слишком много. Зрение грозилось вот-вот отказать и оставить меня в темноте.

Наверное, я был похож на животное, когда стоял над человеком со сломанной рукой. Возможно, я и был животным.

Из-за угла послышались шаги, и я проговорил сквозь сжатые зубы:

– Я просто хочу вернуть свои вещи.

– Какого дьявола вы здесь делаете? – спросил грубый женский голос.

Не отрывая от меня взгляда, бородач ответил:

– Этот гад сломал Бору руку!

Появились еще люди – семеро мужчин, настолько похожих на первых двух, как только можно себе представить. Словно вылепленные скульптором из глины по одной форме: приземистые, широкоплечие, с одинаково развитыми из-за одинаковых условий жизни мышцами. На бритом черепе кричавшей женщины чуть проступали коротенькие волоски, ее неприятное лицо было обезображено бордовым родимым пятном.

Что-то в моем взгляде заставило ее остановиться, но через мгновение женщина усмехнулась:

– Проваливай отсюда, мальчик.

Она посмотрела на стонавшего мужчину на земле – его локоть уже стал фиолетовым – и добавила:

– Или с тобой будет еще хуже.

Скорчившись, тот пробормотал сквозь стиснутые зубы:

– Проклятье, Гила, он покалечил меня. Вызовите префекта, во имя Земли.

– Вы выбросили меня из корабля, – это был вовсе не вопрос, – и вам не нужно, чтобы здесь появился префект.

Я надел кольцо на поврежденный палец и поднял руку в подтверждение своих слов. Мне не хотелось больше ничего добавлять, привлекать внимание к тому, что означает этот перстень. Иначе я бы подставил себя под ответный удар. Если бы мне пришлось раскрыть карты, меня сразу обнаружили бы власти, обнаружил бы отец. Я балансировал на лезвии бритвы, и угроза расправы нависла надо мной как дамоклов меч.

– Просто хочу забрать свои вещи.

Женщина по имени Гила сплюнула точно так же, как до этого бородач.

– Корабля здесь нет. Он улетел после ремонта сегодня утром.

Эта пауза дала мне возможность отдышаться и восстановить силы. Волосы все еще липли к лицу, наполовину закрывая обзор. Я попытался их отбросить, но ничего не вышло.

– Вы врете.

Покалеченный мужчина приподнялся на колени с помощью бородача и другого рабочего.

– Верните мне мое имущество, – сказал я.

– Имущество? – ухмыльнулся один из них. – Да кто ты такой, дьявол тебя побери? Джаддианский принц?

Я не поддался на провокацию.

– Что вы с ними сделали? С командой корабля?

– Он был пуст, когда вошел в нашу систему, – ответила Гила, – а команда дала деру. Взяла шаттл и сбежала, оставив твою жалкую задницу в заморозке.

– Так вы признаете это? – Я облизнул сухие губы.

– Марш отсюда, мальчик, – отмахнулась она. – Проваливай с моей площадки.

Я шагнул ближе и до сих пор не могу с уверенностью сказать, было это расчетливое движение или просто слепая глупость аристократа.

– Там было письмо, написанное от руки.

– Любовная записка от подружки? – спросил бородач. – Или ты и есть подружка?

Забурливший в толпе смех прозвучал более угрожающе, чем рычание. Я остановился. Рациональный, здравомыслящий внутренний голос шептал мне, что я должен бежать. Но не к ограде, а к будке с кондиционером, где изнывали от безделья охранники. Рабочие не станут с ними связываться. Это был выполнимый план, но не самый легкий. Я совсем ослаб. Мне хотелось пить. И есть. Я справился с этим болваном, что укачивал сейчас свою сломанную руку, только потому, что много тренировался. Мне повезло.

– Мы все выбросили, – сказала Гила. – Поройся в мусорной барже.

Какой-то человек дернулся вперед, но она схватила его за грязный комбинезон. Ее маленькие темные глаза скользнули по моему кольцу. Она поняла, что это означает и чем может для нее обернуться. Эта женщина оказалась разумней шпаны из Мейдуа или, возможно, не такой смелой, как они.

– А теперь пошел вон.

Я знал, что они набросятся на меня, стоит только отвернуться, и потому пятился спиной назад. Мне хотелось сказать им что-нибудь резкое и язвительное, как наверняка поступил бы мой отец. Что-нибудь такое, отчего у них застыла бы кровь в жилах. Но я не сказал. Ничего.

По крайней мере, бежал я быстро.

Я всегда быстро бегал.

Глава 24

Те бессмысленные дни

Три дня и три ночи прошли с тех пор, как я взялся за эту рукопись. Я долго раздумывал, как продолжить, как описать те дни и годы, что провел на улицах Боросево. Говорят, князя Сида Артура в детстве держали взаперти в роскошном дворце архонта, преданного его отцу, оберегая от вида смерти, болезней и нищеты, поскольку один ват предсказал, что, стоит только ему увидеть уродство мира, он отречется от трона и станет проповедником. Я всегда удивлялся этому, потому что сам вырос во дворце, но видел и нищету, и болезни и даже сталкивался со смертью – сначала моей бабушки, а затем и дяди Люциана, погибшего при аварии шаттла. Я не мог понять, почему Артур был так слеп.

Но теперь я это понимаю.

Точно так же, как есть разница между новостью об уничтожении далекой планеты и кровавой смертью рабов в колизее, одно дело знать о нужде и болезнях, и совсем другое – жить среди невзгод и страданий. Мне часто приходилось видеть нищих, покрытых язвами, с шелушащейся кожей, которые молили Капеллу об избавлении не от зла, а от недуга. Серая гниль свирепствовала в городе – эпидемия, вызванная какими-то инопланетными микроорганизмами, вероятно бактериями. От нее чернела кожа, истощалась плоть, пересыхали легкие и лимфа. Городские префекты складывали трупы в кучи на площадях и сжигали. Дым уносил молитвенные фонарики в небеса, но те, похоже, оставались глухи к мольбам. Палатинская кровь уберегала меня от болезни, но не могла защитить от ужаса происходящего.

Лицо отца преследовало меня по ночам, а еще погребальные маски наших предков и крики безымянных узников, заточенных в бастилию, куда он хотел отправить и меня. Это из-за них я мучился и из-за матери. Мне снилось, как ее тащат к позорному столбу и бессердечный катар с черной повязкой на глазах хлещет ее плетью. Когда же я просыпался, весь в поту и в слезах, под кучей картона между мастерской портного и пекарней, наступало время мыслей о Гибсоне. Старик пострадал напрасно и напрасно отправился в изгнание, потому что я прозябал на границе Империи и Вуали, возле самой Мрачной Бездны, что лежит между рукавами Центавра и Наугольника.

Но я заставил себя продолжать.

Как и Сид Артур в поисках дерева Мерлина, я делал все возможное, чтобы выжить. Ел сырую рыбу, выловленную в каналах, обыскивал компостные ящики. Мне приходилось полагаться на милость уличных торговцев, не славящихся своей добротой, и я научился попрошайничать. Не знаю, насколько хорошо у меня получалось, но отчаяние в конце концов одолело остатки палатинского достоинства.

Думаю, я мог сдаться в любой момент, предъявить свое кольцо и свою кровь местным властям и ждать, когда отец заберет меня. Это было искушение – жестокое искушение – особенно в первые недели. Годы проходили в нищете, и каждый день тянулся очень долго. Но как бы безумно это ни прозвучало, несмотря на напасти и страдания, несмотря на префектов и бандитов… я был счастлив. В первый раз за всю жизнь я был по-настоящему свободен. От отца. От своего положения. От всего.

Но этого было недостаточно. Быть свободным, но оставаться при этом жалким, как раб, – слабое утешение. Каждую ночь звезды взывали ко мне сквозь дымку над Боросево. Я никогда не чувствовал себя таким потерянным. Я мечтал лишь об одном – покинуть планету. Надеялся найти какого-нибудь не слишком щепетильного маркитанта, который согласился бы нанять человека без необходимых документов, но я не мог подойти к космопорту ближе чем на полмили. По нарушителям стреляли без предупреждения.

Со временем мои возвышенные грезы угасли, уступив место мечтам о еде. Я тосковал по вину со страстью, которую трудно описать, а также по фруктам и горячей пище… А больше всего по воде. Можете себе представить, каково это – тосковать по воде? Я приноровился выкачивать ее из дождевых бочек. Все это время я размышлял о своей судьбе, о полном крахе моих надежд и фантазий. Мысленно я видел, как сгорает письмо Гибсона, черный дым вился над его краями, и оно изгибалось, словно дракон, пожирающий собственный хвост.

Я так и не отправился на Тевкр.

Не отправился никуда.

Глава 25

Нищета и мучения

Скорчившись на старом кулере, служившем мне одновременно сундуком для сокровищ и стулом, в канализационной трубе – моем доме на протяжении последних десяти ночей, – я жевал половину копченого угря, украденного у уличного торговца неподалеку от колизея. Мясо было нежным, приправленным чесноком и соевым соусом и слегка пахло дымом. Я промышлял воровством большую часть недели и решил, что у меня неплохо получается, хотя все тело ломило от усталости.

Это было хорошее место. Сухое, если не считать желоба на дне трубы. Защищенное, если не брать во внимание устье, выходившее к каналу двадцатью футами ниже. Труб было много в этой части Белого района, названного так за цвет известковой побелки, что покрывала дамбы, отделявшие эту часть города от Низин. Белый район располагался у подножия зиккурата, приблизительно в пятидесяти футах над уровнем моря, пережиток тех времен, когда Империя отвоевала Эмеш у Норманского Объединенного Содружества, первым колонизировавшего планету. Здесь жили богачи, патриции и внепланетные плутократы, факционарии различных гильдий и крупные бизнесмены, местные знаменитости и гладиаторы. Святилище Капеллы с медным куполом тоже находилось в Белом районе, по соседству с бруталистским бетонным зданием бастилии. Нищих здесь не терпели, за исключением дней Высокой Литании, которая повторялась раз в неделю из-за несоответствия суточного цикла Эмеша стандартному календарю.

Я сидел на краю трубы и смотрел сверху на Низины, лабиринт каналов и низких домов с огородами на крышах. Кровоточащее солнце опускалось в потемневшее море, а я свесил босые ноги и качал ими в воздухе. Доев остатки угря, я почти испытал сытое удовлетворение и пожалел, что не могу запить ужин ничем, кроме дождевой воды.

Стая голубей-терраников вспорхнула на углу улицы. Над крышами домов плыли воздушные фонарики. Они поднимались над городом постоянно, унося в небо молитвы Матери-Земле за упокой душ погибших от серой гнили. Я прислонил голову к побеленной бетонной стенке трубы.

– Эй ты!

Как обычно говорят в таких случаях? Каждый мой мускул напрягся, словно натянутая тетива, и я огляделся, опасаясь, что кто-то мог пролезть сквозь решетку у меня за спиной. Но нет. Через мгновение я увидел источник шума – мужчину и женщину в мышиного цвета мундирах городских префектов. Они торопливо шли по тротуару вдоль канала, направляясь к мостику, выгибавшемуся над водой и ведущему к встроенной в стену металлической лестнице.

– Ну-ка, слезай!

Я в испуге вскочил на ноги, но запнулся и упал. Задевшая кулер нога дернулась и столкнула его с края трубы. Кровь прилила к моему лицу, я стиснул зубы, чтобы сдержать стон отчаяния. Все, что я имел в этом мире, – не считая фамильного кольца и одежды, – все лежало в этом голубом пластиковом баке. Запасы еды, два журнала, украденные из газетного киоска, пустые бутылки, в которые я собирал дождевую воду. И деньги. Мне удалось накопить несколько десятков железных битов, в сумме почти равных серебряному хурасаму. Этих денег хватило бы, чтобы оплатить ночь в одной из множества ночлежек в Низинах. Но я хотел купить себе ботинки.

Испустив сдавленный крик, я без долгих раздумий прыгнул ногами вперед в зеленую воду канала. Префекты тоже что-то закричали, но их голоса заглушил свист ветра у меня в ушах.

Я камнем ушел в воду, подтянув ноги к груди. А когда вынырнул, принялся оглядываться по сторонам в поисках тяжелого пластикового бака. Я не успел заметить, куда он упал. Может быть, кулер утонул? Или угодил не в воду, а на тротуар? Глупо, глупо, глупо. Нет, вот он, качается на воде возле бетонной стены, с которой я спрыгнул. Я подплыл к нему, теперь уже прислушиваясь к возгласам за спиной.

– Что ты там делал?

Возможно, мне удалось бы как-нибудь оправдаться. Схватившись за ручку кулера, я оттолкнулся от стены, ограждавшей Белый район, и поплыл к тротуару над каналом. Префекты побежали к мостику, надеясь перехватить меня, но я опередил их и выскочил на берег, оставляя за собой след зеленой вонючей морской воды. Мимо под бдительным оком учителя проходила вереница школьников, они смеялись и показывали пальцами на мокрого мужчину с растрепанными волосами.

– Оттуда, мадам, просто замечательный вид. Можно увидеть весь город.

Я улыбнулся, стараясь убедить ее, что моя дикарская внешность вызвана эффектным прыжком, а не тем, что в последний раз мне доводилось мыться больше месяца назад.

Префект посмотрела на меня сердитым, оценивающим взглядом, постукивая пальцами по станнеру в кобуре.

– Залезать в канализационные трубы запрещено. И всем это известно.

– Да, мадам, – кивнул я, делая шаг назад и прижимая кулер к мокрой груди. – Простите, я…

– Документы, – рявкнул другой префект. – Посмотрим, кто ты такой.

Я попятился:

– Я… – Что тут можно было сказать? – У меня нет с собой документов.

– Тогда тебе придется пройти с нами.

Картина неподвижного тела Криспина всплыла перед моими глазами. Что мне оставалось делать? Висевший на шее перстень внезапно отяжелел. Я огляделся по сторонам. Узкий переулок вклинивался между двумя лавками неподалеку от меня. Если я смогу добежать до него…

– Идем, – протянул ко мне руку префект.

Я в отчаянии отпрянул, но он схватил меня за запястье. Я запаниковал, широко размахнулся все еще мокрым кулером и ударил его в висок. Мужчина пошатнулся и отпустил меня, вскрикнув от боли и удивления. Крышка кулера отскочила. Монеты, журналы и половина несвежего сэндвича высыпались на префектов. Промокшие банкноты и бумажные салфетки прилипли к стенкам. Подавив жалобный всхлип, я развернулся и бросился бежать.

Но далеко не убежал.

Луч станнера зацепил ногу, и мышцы обмякли, словно старая резина. Я споткнулся, выронил опустевший кулер, и он застучал по мостовой. В попытке сопротивления я не успел даже подняться на колени, как чей-то сапог надавил на мое плечо и прижал к земле. От удара головой о бетон у меня потемнело в глазах, но я продолжал ползти вперед. Станнер лишь немного задел меня. Я еще смогу бежать, если только не обращать внимания на зуд в теле, если удастся встать на ноги. Кто-то пнул меня под ребра, и я скривился от боли. В уме пронеслись видения той ночи в Мейдуа, и у меня перехватило дыхание. Прерывистый стук крови в ушах заглушил грязные ругательства префекта. После еще одного удара по затылку все опять расплылось у меня перед взором. Я лежал неподвижно, лицом вниз, стиснув зубы, чтобы сдержать стон или крик.

Меня обыскали и вывернули карманы. Там были лишь несколько железных битов и купон на скидку в сети передвижных рыбных лавок. Кольцо префекты не нашли, даже не удосужившись перевернуть меня на спину.

– Этот придурок просто нищеброд, – сказала женщина.

– Да, Рен, обычный попрошайка, – согласился второй префект. – Не стоит даже протокол оформлять.

Он пнул меня носком сапога, и я прикусил язык, во рту появился железистый привкус крови.

– Мог бы бежать и побыстрей, нег, – выругался он, и что-то тяжелое ударило меня плашмя по голове, но я не потерял сознание, а лишь застонал.

Жар охватил всю ногу, которую задел луч станнера, и я сомневался, что смог бы сейчас хотя бы пройти по прямой линии, не говоря уже о том, чтобы скрыться в переулке. При воспоминании о том, как я расправился с рабочим из мастерской месяц назад, меня охватил жгучий стыд. Префект был не прав. Я не мог бежать быстрей. Вообще не мог бежать. Оскалив зубы, я сплюнул на бетон перед собой.

Префект-женщина вцепилась мне в волосы и протащила по мостовой, затем присела рядом и выдохнула прямо в ухо:

– Если ты, нег, еще раз попадешься мне в недозволенном месте, то сильно пожалеешь об этом.

Дерзкий ответ – что-то насчет приема незаконных лошадиных гормонов – созрел в моей голове и слетел с губ. Мне уже было все равно. Я старался сохранить спокойствие, что-то вроде апатеи. Женщина бросила меня лицом вниз, и я отключился. Не знаю, сколько времени я пролежал там и почему никто из прохожих не остановился и не помог мне.

Глава 26

Кэт

Дождь накрыл скошенные крыши трущоб, вода в каналах поднялась так, что поглотила дороги. Я шлепал по высокому тротуару, радуясь свежей воде, несмотря на непогоду. Целые районы Боросево – самые бедные из них – затопляло при каждом шторме. Молнии вспыхивали в подбрюшье неба, перескакивая от одной тучи к другой. Я прислонился к пластиковым перилам и, откинув волосы с глаз, подставил лицо порывистому ветру.

Мне нужно было найти крышу над головой. Нужно было раздобыть пищу. Нужно было успокоить боль.

Уличные фонари погасли, так же как и цепочка раскачивающихся огней на мосту. Темнота постепенно захватила верхние улицы, и я снова зашаркал мозолистыми ногами по истертому бетону. Затем спрятался от ветра за бакалейной лавкой и задумался о том, не разбить ли окно. Вряд ли префекты решатся что-то предпринять в такой ураган, даже из-за кражи со взломом… но нет, нет.

За темными силуэтами небольших зданий многоярусного города стрелы молний ударяли в море, превращая темноту в сверкающее стекло. Внутри у меня все переворачивалось от раскатов грома, грохотавшего, будто спускающийся космический корабль. Полосатый брезентовый навес хлопал над моей головой, дождь колотил по нему, как тысяча маленьких барабанов. Я инстинктивно свернулся в клубок на крыльце, надеясь переждать шторм.

Отсюда было видно возвышающуюся громадину дворцового зиккурата, его черная тень нависла над городом, словно дракон над своими сокровищами. В высоких башнях мерцали огни. Даже энергосистема графского дворца не справлялась с пробудившейся яростью Эмеша.

На Делосе тоже случались штормы, приносимые горячим ветром с моря к нашему восточному берегу, но ни один из них – ни один – не мог сравниться со штормом на Эмеше. Огромные, как сама Империя, тучи плыли над Боросево, заполняя все небо и погребая под собой звезды. Несмотря на жару и поднимающийся от земли пар, меня била мелкая дрожь. В окне за моей спиной вспыхнул свет, и краснолицый мужчина застучал кулаком по стеклу, крича что-то неразборчивое. Я уловил общий смысл и поспешил подняться. Когда я ел в последний раз?

Дождь хлестал по бетону, барабанил по витринам магазинов и брезентовым навесам лодок, качавшихся на волнах. Я метнулся в переулок, надеясь найти там какой-нибудь не закрытый в спешке погрузочный док. Но местные жители были очень аккуратны и привыкли к подобным штормам, так что мне ничего не оставалось, кроме как брести дальше. Старый мусор прилип к моим босым ступням, и я принялся очищать их, прислонившись к железной стене гаража за квартал от центральной улицы. Свободной рукой я ухватился поверх мокрой рубашки за цепочку с кольцом, висевшую на шее, – так колдун держится за свой самый ценный талисман.

В детстве я мечтал о приключениях. Хотел облететь всю Галактику, проникнуть в неизведанные глубины космоса и постичь тайны, скрытые в темноте между звездами. Хотел странствовать, как Тор Симеон Красный и Кхарн Сагара из древних легенд, увидеть Девяносто девять чудес Вселенной и преломить хлеб с ксенобитами и королями. Что ж, я получил свои приключения, и теперь они убивали меня. К счастью, в этом переулке дома немного нависали над мостовой. Не такое уж большое преимущество, но карнизы оставляли полосу сухой земли, почти в метр шириной. Относительно сухой. Я попытался протиснуться между двумя мусорными баками, дающими хоть какую-то защиту от ветра и дождя.

Почему все пошло не так? Что случилось с Деметри? Это было несправедливо. Я сделал все, как должен был сделать, тщательно следуя плану матери. Сейчас я уже был бы в клуатре схоластов на Тевкре и слушал бы лекции по математике варп-пространства или изучал дипломатические связи Империи с вассальными государствами норманцев и Дюрантийской Республикой.

– Что ты делаешь?

Сначала я решил, что этот голос мне просто послышался, таким тихим он был – едва различимое шипение среди бушующего шторма.

– Эй ты!

Я посмотрел вверх – высоко вверх – на крышу дома напротив. Оттуда на меня воззрилась маленькая смуглая мордашка, облепленная мокрыми волосами. Я хотел было скрыться, исчезнуть. Мне уже много недель не доводилось ни с кем разговаривать, с тех самых пор как один корабельщик в увольнительной поделился со мной половиной сэндвича, когда я попросил у него денег. Это может показаться странным, но, если вам приходилось долго быть в одиночестве, вы должны знать, как трудно потом возвращаться в мир людей. И поэтому я просто смотрел на нее.

– Ты что, круглый дурак?

Я не шевельнулся, и она добавила:

– Этот переулок не заложили мешками с песком. Если ты уснешь здесь, то утром тебя выловят в лагуне. Забирайся наверх, рус!

Она кивнула на сломанную водосточную трубу, сбегавшую с крыши по углу дома.

Я едва не бросился наутек. Возможно, у меня бы и получилось забраться, если бы я был здоров, если бы не болели ребра, после того как меня избили в третий раз за эти недели. Но стоило мне только встать, и в боку вспыхнула такая боль, что я рухнул на соседний мусорный бак. Тяжелый пластиковый контейнер сполз по мокрому бетону и с глухим стуком опрокинулся. Я выругался, не собираясь извиняться ни за что и ни перед кем. Лицо девушки пропало за краем крыши. Может быть, оно мне только почудилось? Я доковылял до трубы. Ее мощные крепления могли бы послужить отличной лестницей, если бы листы металла не были такими скользкими. Я дважды сорвался с нее, шлепнувшись в воду, уже на два дюйма покрывшую мостовую перед домом.

В третий раз маленькая крепкая ладонь поймала меня за запястье.

– Да что с тобой такое?

У нее не хватило бы силы затащить меня наверх, но она дала мне время на то, чтобы нащупать опору под ногой, а потом вцепиться в край крыши и подтянуться на руках.

– Ты совсем болван?

– Нет! – рявкнул я, оскалив зубы.

Девушка попятилась с внезапно искаженным от страха лицом. В то же мгновение всю мою злость как ветром сдуло.

– Извини… но… – Я бросил на нее быстрый взгляд. – Спасибо за помощь.

Она была моложе меня, лет шестнадцати по стандартному счету времени, меднокожая и широкоскулая. Глаза на грубом плебейском лице смеялись, хотя губы оставались настороженно поджатыми. Под одеждой, еще более залатанной и разорванной, чем моя, угадывалось тощее тело. Она была такая же, как я: бездомная и беззащитная перед штормом.

– Ты ведь не здешний? – спросила незнакомка.

Я покачал головой и оглянулся на вымытую дождем крышу. Ряд помятых солнечных батарей тянулся вдоль дальнего края, пустая бельевая веревка колыхалась на ветру. Еще один раскат грома потряс мир, эхо невидимой отсюда молнии. С нашего жалкого наблюдательного пункта можно было разглядеть низкие дома Боросево, свернувшиеся в спираль, словно захваченный водоворотом мусор.

– Внепланетник? – уточнила она.

– Да.

Я посмотрел на солнечные батареи и прошаркал к ним на дальний конец крыши. С помощью девушки мне удалось устроиться под одной из пластин. Крыша все равно была мокрой, но, по крайней мере, дождь не лил нам прямо на головы. Маленькая бродяга пробралась следом, и я подвинулся, освобождая место для нее.

– У тебя что-то болит?

– Не вписался… – Я чуть было не сказал «в местный колорит». – Не поладил кое с какими людьми.

Это прозвучало неубедительно даже для меня самого, и девушка скорчила гримасу.

– Не поладил? – повторила она. – Это значит «да»?

Я вздохнул вместо ответа и откинулся на спину, поднырнув головой туда, где солнечная батарея наклонялась в сторону юга. В этот момент бетонная крыша казалась мне очень удобной, и я просто лежал, не шевелясь.

– Хорошее местечко ты отыскала.

В такой шторм я не мог и мечтать о лучшем. Солнечные батареи надежно укрывали от дождя, крыша была чистой, и никакое наводнение не могло затопить ее.

К моему удивлению, девушка просияла, обнажив в улыбке кривые зубы.

– Повезло – хозяева в отъезде. – Она помолчала. – Почему ты мокнешь на улице?

– Да я просто пытался немного поспать.

Я закрыл глаза, дыхание сделалось прерывистым, протестуя против боли в боку. Худышка ничего не говорила целых пять секунд. Десять. Еще через полминуты я приоткрыл один глаз, она по-прежнему сидела рядом и смотрела на меня.

– Что?

– У тебя же есть деньги? – с заметным смущением спросила она. – У всех внепланетников есть деньги. Ты мог бы снять комнату.

Что-то похожее на надежду прозвучало в ее голосе.

– У меня нет ничего, – сказал я, борясь с желанием нащупать кольцо под рубашкой; ни к чему давать этой бродяге шанс обокрасть меня.

Снова наступило неловкое молчание. Наконец я поинтересовался:

– Как тебя зовут?

Она бросила на меня подозрительный взгляд:

– А тебя?

Я открыл оба глаза, но не стал приподниматься:

– Адриан.

На лице у нее внезапно появилось выражение, которое я и сейчас не могу описать.

– А я Кэт.

– Это сокращенное от Кэтрин?

– Нет! – Она сморщила нос. – Что это за имя – Кэтрин? Просто Кэт.

Она оторвала полоску клейкой ленты, под которой тянулся к солнечной батарее старый провод, и продолжила после многозначительного молчания:

– И что это за имя Адриан?

– Древнее имя, – пожал я плечами. – Мое имя.

После столь неприветливого ответа разговор опять зачах. Я приложил руку к ребрам, поморщившись от обжигающей боли. Девушка шевельнулась, очевидно желая помочь, но не зная как. Ее рука застыла надо мной. Прогремел гром. Крыша намокла, но это было не важно. В кои-то веки я был рад этому неуютному теплу и тяжелому воздуху.

– Тебя сильно побили?

– Думаю, сломаны два ребра.

Вспомнив, что случилось в ночь после Колоссо в Мейдуа, я добавил:

– Бывало и хуже.

Только в этот раз никто не нацепил мне медицинский корректив. Я негромко застонал. Почему-то я решил, что смогу убежать с похищенным от той группы подростков. Но они оказались сильнее и злей, чем мне представлялось, и их было двенадцать.

Девушка закусила губу:

– Не могу ничего с этим сделать.

– Да, – согласился я и прислушался к шуму дождя, стараясь не поддаться навалившейся дремоте, от которой все расплывалось перед глазами. – Почему ты мне помогла?

Для одинокой девушки это была не самая умная идея.

Кэт выпрямила спину:

– Всего лишь пожалела того, кто остался в шторм на нижней улице. – Она задумчиво посмотрела на меня. – Ты хотя бы умеешь плавать, рус?

– Ну, если бы не сломанные ребра.

– Мама говорила, что внепланетники боятся даже подходить к воде. Я не знала…

Она замолчала, вертя в руках кусок ленты. Я улыбнулся, пытаясь сгладить впечатление от недавнего сердитого взгляда.

– Я вырос на берегу моря. И плавать умею, просто… – я покосился на край крыши, – здесь все не так. Слишком густой воздух, слишком сильная гравитация.

Сообразив, что наговорил лишнего, я поморщился.

Она скомкала ленту и выбросила ее под дождь, а затем взглянула на меня так выразительно, что я едва не испугался и поспешил отодвинуться, несмотря на боль в груди.

– Ты так забавно говоришь, Адр… – она запнулась, произнося непривычное имя, – Адриан. – Откуда ты?

– С Делоса, – ответил я, словно это название что-то ей объясняло.

«Ты так забавно говоришь».

Ее слова заставили меня задуматься. Вот что, оказывается, привлекало ко мне внимание. Каким бы оборванцем я ни выглядел, но все равно продолжал говорить как делосианский нобиль, как палатин из Империи. Должен же был я сам это заметить! Неудивительно, что городские бедняки не доверяли мне. Я выделялся из любой толпы как белая ворона.

– Где это? – спросила она.

Сквозь тучи проклюнулось несколько звезд, бдительных созерцателей вечности. Возле одного из этих огоньков находился мой дом. Я не мог точно сказать, где именно. Хотя я и знал их названия, расположение было совсем иным. Это могла быть любая из них или ни одна из них, моя родина могла скрываться за тучами или во Тьме. Но из правды получается плохая поэзия, и мать научила меня, как сделать лучше.

Я прикусил губу – отчасти для того, чтобы сдержать новую волну боли, обжегшую бок, – и показал:

– Видишь эту звезду, вон там? – Я закашлялся, а девушка кивнула. – Отсюда не разглядеть, но за ней есть еще одна. Намного, намного дальше. Вот с нее я и прилетел.

– Какая она?

– Моя очередь задавать вопрос! – перебил ее я и попытался сесть.

Получилось не важно. Как это часто бывает при усталости или сильных повреждениях, отдых пошел мне и на пользу, и на вред.

– У тебя нет чего-нибудь болеутоляющего? Чего-нибудь сильнодействующего. Наркотиков.

– Я не… – помрачнела она и отодвинулась.

Сначала я не понял, ответила она мне или нет. Ее голос дрогнул. Что это было – она испугалась? Но почему?

– Я не знаю этих слов.

– Таблетки, – объяснил я. – Лекарства.

– Что вообще с тобой случилось?

Мое лицо скривилось в гримасе.

– Пытался кое-что украсть с поддона у одного гада с белой повязкой. – Я показал на свой левый бицепс.

– У Реллса? – ужаснулась она, и ее темное лицо побледнело. – Да ты совсем ополоумел, рус.

– Тогда мне казалось, что это хорошая идея, – слабо улыбнулся я собственной глупости и пошевелил пальцами ног. – Мне нужны были…

Мой голос сорвался от боли и усталости после этой бесконечной ночи.

«…Ботинки».

Должно быть, я потерял сознание. А когда очнулся, эмешская ночь уже поглотила мир. Тучи уплыли прочь, яростный шквал превратился в легкий дождь. Я лежал на том же месте под солнечной батареей. Кэт нигде не было видно, боль только усилилась, я промок и замерз до костей на жесткой крыше. Если я и чувствовал себя здесь удобно, до того как уснул, то теперь это ощущение пропало, сменившись окоченением и тупой пульсацией в затылке. Так я пролежал до возвращения Кэт, глядя на тыльную сторону батареи и клубящиеся на горизонте тучи. Шторм ушел к северу, молнии сверкали лишь в отдалении, раскаты грома стихли до глухого барабанного стука.

– Ты не умер, – сказала она, улыбнувшись уголками маленького рта.

– Не настолько я плох.

Она поставила передо мной вместительную хозяйственную сумку, из тех, с какими никогда не расстанутся ни корабельщики, ни домохозяйки, и раскрыла ее.

– Что-нибудь из этого подойдет?

Я ухватился за стойку солнечной батареи, подтянулся и сел. Сумка была набита наполовину пустыми склянками с лекарствами, с сорванными или расплывшимися этикетками либо с надписями на незнакомом языке. Я начал сортировать их.

– Где ты все это взяла?

– В мусоре, – просто ответила она. – Но должны еще действовать.

Я был не в том положении, чтобы привередничать. Пять баночек с витаминами я сразу отставил в сторону, как и три бутылки с этикетками на мандарийском языке, – не хотелось полагаться на удачу. Наконец я отыскал флакон, подписанный четкими округлыми буквами лотрианского алфавита. Напроксен. Я встряхнул содержимое, прежде чем отвинтить пробку.

– Ты уверена, что их можно принимать?

Она беспечно махнула рукой и вышла под все еще моросящий дождь. Я проглотил сразу три таблетки, наплевав на рекомендуемую дозу, и поставил сумку под батарею. С большим трудом стащил с себя мокрую рубашку и повесил на перила. Задержался на мгновение, чтобы снять с шеи нитку с кольцом и засунуть в карман брюк, и, свесившись с края крыши, посмотрел вниз. Вода в переулке поднялась почти на полтора фута. Я отвел взгляд. В таком измученном состоянии я мог проснуться слишком поздно.

Мы с Кэт долго сидели там, невидимые для мира, но сами прекрасно все видящие.

– Почему ты помогла мне?

– Но я ведь уже сказала, – снова отмахнулась она. – Не могла спокойно смотреть, как кто-то уснул под проливным дождем.

Я выдержал ее взгляд, и, наверное, это побудило ее добавить:

– А еще ты плакал. Я знаю, как это бывает, когда остаешься один.

– Ты что-то говорила о матери, – вставил я, когда любопытство одолело тактичность.

Девушка поморщилась, ее милое простое лицо поникло. Во мне что-то дрогнуло, когда я увидел, как опечалил ее.

– Она умерла. От болезни. Гниль, понимаешь… – просто ответила Кэт и бросила что-то вниз – вероятно, обломок бетонного выступа. – А у тебя есть семья?

Я покачал головой, борясь с желанием прикоснуться к спрятанному в кармане кольцу:

– Нет.

Глава 27

Покинутые

– Она покинула нас! – кричал ват с возвышения перед массивным куполом святилища Капеллы в Белом районе, протягивая корявые пальцы к небу.

Святой безумец стоял на помосте, поднятом на десять футов над каменной мостовой, и вещал всем, кто желал его слушать. В обычные дни большинство людей поспешили бы убраться подальше от таких, как он, к каналам или к закрытым парковкам для тех, кто достаточно богат и непрактичен для того, чтобы купить грунтомобиль в Боросево, где очень мало дорог. Однако сегодня была пятница, приближалась еженедельная Высокая Литания, которую должна была отслужить великий приор всей системы, престарелая священница Лигейя Вас, чей облик напомнил мне Эусебию. По такому случаю площадь наводнили прихожане, не уместившиеся в святилище, которые могли взамен увидеть приора на больших экранах, подвешенных между колонн с изображениями Четырех Основ.

Нищие – старые и молодые – столпились возле выхода на площадь и вокруг колонн у двойных дверей святилища. Многие были с перебинтованными мокрыми язвами серой гнили. Другие носили на себе следы правосудия Капеллы: с отрезанными пальцами или языками, с выколотыми глазами. Можно было без труда разглядеть их преступления, вытатуированные черными буквами на лбу: ГРАБИТЕЛЬ, ВОР, ГРАБИТЕЛЬ, ЕРЕТИК, ЕРЕТИК, НАСИЛЬНИК, ВОР, ГРАБИТЕЛЬ. Некоторые сняли рубахи, выставляя напоказ следы плети на спине, жуткие рубцы или ожоги, сверкавшие, словно свежеотлитый металл. Мужчин среди них было несоразмерно много, хотя гниль никому не оказывала предпочтения. Некоторые носили маски или даже перчатки, несмотря на жару и влажность.

Помимо всего прочего, большая толпа давала возможность просить милостыню. Перед вырезанной на дверях святилища иконой Капеллы даже самые жестокосердные верующие невольно задумаются, прежде чем дать пинка попрошайке. Подавали ли нам один завалявшийся железный бит или целую четверть каспума, я все равно склонял голову в тихой благодарности, стоя на коленях, словно кающийся грешник, рядом с Кэт на углу улицы, ведущей на площадь.

Ват все еще голосил со своей кафедры, обнаженный и нестерпимо воняющий:

– Наша Мать-Земля, что была и вернется снова, отвернула от нас свое лицо. Бледные дьяволы – это ее наказание за нашу суетность! Слушайте меня, братья и сестры, дети Земли и Солнца! Слушайте меня, ибо наказание уже близко! Очистительный огонь смоет все наши грехи! Покайтесь! Покайтесь – и снова станете чистыми!

Проходящий мимо мужчина бросил монету в чашу для подаяний, стоявшую перед Кэт, которая казалась такой маленькой и несчастной здесь, под городской камерой видеонаблюдения.

– Благослови вас бог и император, мессир, – произнесла она, склонив голову к чаше.

Я поневоле обратил внимание, что у нее почти в три раза больше монет, чем у меня, и недовольно скривился. Но по крайней мере, ребра мои начали заживать.

– Ты ведь поделишься со мной? – подмигнув, спросил я, стараясь говорить тише, но так и не сумел сохранить серьезность в голосе.

– Вот еще! – фыркнула Кэт и шлепнула меня по колену. – Сам насобирай!

Она улыбнулась, и ее кривые зубы блеснули на солнце. Я хихикнул. Было так приятно снова смеяться, снова иметь повод для этого. Кэт на мгновение задержала руку на моем колене, и я почувствовал ее тепло сквозь мокрую от пота ткань брюк. День был жарким, а воздух густым и влажным. Мы стояли здесь с самого утра, как всегда в день Высокой Литании. Женщина в фиолетовом платье под ярким бумажным зонтиком положила в чашу Кэт целый серебряный каспум и улыбнулась. Девушка чуть не вскрикнула от восторга и поднялась на ноги, чтобы поклониться.

Я посмотрел в свою чашу, на жалкую горстку стальных битов и скомканную банкноту в одну двенадцатую каспума. Улыбка отзывчивой женщины навсегда осталась со мной, хотя мы не произнесли ни слова. Когда я думаю о человеческой доброте, в моих мыслях она всегда принимает форму этих губ с дешевой красной помадой.

– Мы отвергли природу! – кричал ват. – Мы склоняем шеи и колени перед лордами, которые перестали быть людьми!

При этих словах обнаженный безумец схватил свой член крючковатыми пальцами, борода его затрепетала на ветру над помостом.

– Но Мать все знает! Она знает, что нобили забыли о ней и пошли против природы, изменяя свою кровь!

Сын архонта во мне вздрогнул, ожидая, что вот-вот появятся префекты – или даже солдаты в бело-зеленых цветах графа – и заберут перегревшегося на солнце старого проповедника. Но ничего подобного не произошло, ибо говорят, что безумцы ближе всех к Земле.

Глава 28

Неправильность

Уже ощущая онемение от задевшего меня бластера и прижимая к груди бесполезную левую руку, я свернул за угол. Проскакал по куче ящиков, используя их как трамплин, чтобы перепрыгнуть загородившие дорогу поддоны. Серый бетон дышал жаром, но мои исцарапанные и грязные ступни ничего не чувствовали. Я не смог бы в тот момент сказать, какой сегодня день или сколько месяцев и лет моей жизни смыло, словно мусор, в эти каналы.

Позади слышны были крики, и я еще крепче вцепился в завязки кошелька, висевшего на пока еще работающей руке. Задыхаясь, я бросился вверх по ступенькам и дальше в переулок, настолько узкий, что мои плечи касались стен.

Верхние этажи домов с закрепленными на металлических стенах трубами нависали над моей головой. Рубашка зацепилась за какой-то выступ и порвалась, рука наверняка тоже пострадала. Электрический треск станнеров и крики: «Держи вора!» – неслись за мной, словно гончие моего покойного дяди во время охоты на лис. Мои обветренные губы скривились в гримасе, волосы хлестали по лицу. Я свернул, протиснулся между двумя женщинами с продуктовыми корзинами на головах и помчался по верхней улице, вдоль канала с морской водой.

Хотя инстинкт требовал, чтобы я бежал дальше, хотя синяки и переломы, полученные в уличных потасовках, умоляли не сбавлять скорость, все это только заставило меня остановиться. Я много раз наблюдал, как богато одетая публика набрасывается на вора, превращаясь в стену мускулов, как только префект укажет на него. Вместо этого я поднырнул под железные перила и уселся за свободный стеклянный столик уличного кафе. Голографическое табло заказов замерцало на его поверхности, и я сделал вид, что копаюсь в своем кошельке – не самое легкое дело, когда одна рука у тебя парализована. Я не сомневался, что где-то поблизости есть камера, нацеленная на меня, но надеялся, что информация не дойдет до префектов раньше, чем они пробегут мимо. К универсальной банковской карте я даже не притронулся, так же как и к документам, принадлежавшим тому напудренному мужчине в длинном саронге, у которого я все это стащил. Зато я нашел очки с овальными рубиновыми стеклами и нацепил их себе на нос. Еще одно мгновение потребовалось, чтобы собрать в хвост мои длинные черные волосы и закрепить на затылке эластичной лентой, также любезно предоставленной кошельком. Более того, я нашел там банкноту в половину каспума и еще каспум мелкими стальными монетами. Все это я с легкой усмешкой рассовал по карманам, а кошелек положил на землю рядом со стулом.

За моей спиной по мостовой простучали тяжелые каблуки, но я не обернулся, а, склонившись к встроенному в столик экрану меню, сделал вид, что изучаю его.

– Не тревожься, – прозвучал чей-то хриплый голос. – Я не скажу им ни слова.

Я поднял голову и увидел старика за соседним столиком. Он с улыбкой приподнял брови и смотрел на меня поверх стакана, а другую руку положил на потертую книгу. Кроме нас, поблизости никого не было. Он носил индиговую куртку ниппонского покроя, с прямыми рукавами и орнаментом из черных и золотых ромбов по манжетам. Седеющие сальные волосы старик собрал в пучок, жесткий и щетинистый, как пришедшая в негодность кисть каллиграфа.

– Простите, что? – решил я прикинуться дурачком, и мой голос прозвучал резко и отрывисто, каким-то образом маскируя делосианский акцент.

– Твоя рука парализована станнером, и дышишь ты, как скаковая лошадь герцогини Антонелли. Не нужно быть схоластом, чтобы понять, что ты сбежал от префектов.

Однако он не был ниппонцем, судя по грубым чертам лица и произношению. Узнать акцент я не сумел. Может быть, он дюрантинец? Или с одного из норманских фригольдов? Но у них не такой цвет кожи. Я резко поднялся и развернулся к выходу.

– Не делай этого. Старый Кроу не скажет ни слова. Почему бы тебе не посидеть немного?

Он подтолкнул ко мне стул ногой, обутой в сандалию. Я не ответил и не сдвинулся с места.

Вздохнув, он заправил за ухо выбившуюся прядь и задал новый вопрос:

– И давно ты так?

– Как «так»?

– Давно ли ты на мели, мальчик? Ты провонял все вокруг, и любой, у кого есть глаза, сразу поймет, что ты не эмешец.

Я опустил онемевшую руку и проглотил без возражений обращение «мальчик», но так и не принял предложения сесть.

– Не знаю, – сказал я, – года два.

– Два года… – нахмурился Кроу, покачал головой, и пучок волос разметался в воздухе. – Это тяжело.

Я отважился оглянуться через плечо, туда, где сквозь толпу пробивались четверо префектов. Внезапно занервничав, я соскользнул на стул напротив старика.

Решив по его сложению, странной одежде и акценту, что из него такой же эмешец, как из меня самого, я спросил:

– Откуда вы, мессир? – и тут же прикусил язык.

Это «мессир» прозвучало слишком по-образованному, не так, как должен говорить обычный воришка.

Кроу улыбнулся, словно все понял, и неопределенно махнул рукой:

– Да из многих разных мест.

Он посмотрел поверх моего плеча на префектов, удалявшихся по улице к мосту, и добавил:

– А направляюсь в Асцию, в Содружестве. А ты?

Уставившись в стол, я прикусил губу. Мне не хотелось отвечать на этот вопрос, и я уже пожалел, что сел рядом со стариком.

– Я родился на… – проговорил я наконец.

Он хлопнул ладонью по столу:

– Нет, не то. Куда ты идешь?

Смутившись, я медленно поднял на него глаза:

– Никуда. Какое вам до этого дело? Я вообще не должен был разговаривать с вами. Что бы вы ни продавали…

– Будь я проклят, если что-то собираюсь продавать! – сказал Кроу и почесал за ухом. – Просто увидел, что человек в беде, и все. Только мне нечего ему дать.

Он с кряхтением наклонился ближе ко мне:

– Кости уже не те, что раньше. Проклятая фуга.

Несмотря на свои причитания, выглядел он ближе к среднему возрасту. Кроу растопырил пальцы на столешнице, и только теперь я сообразил, что он слегка пьян, и это еще в лучшем случае.

– Человек должен куда-то идти, поэтому старый Кроу здесь… – Он показал рукой на небо и добавил: – Несмотря ни на что.

Я собрался уходить и проверил карманы – монеты из украденного кошелька были на месте. И еще полукаспумовая банкнота, зажатая в кулаке. Префекты пропали за углом, и я огляделся вокруг сквозь красные линзы ворованных очков.

Корабельщик, похоже, не возражал против моего ухода, а только сказал:

– Эта планета – куча дерьма, понимаешь? Как тут вообще можно дышать? Даже виски – и те неправильные.

Он скривился и посмотрел в свой стакан.

«Неправильные».

Именно это слово я повторял сотни раз с момента моего неприятного пробуждения на Эмеше. Здесь все было неправильное. Жгучее солнце, две луны, даже воздух. Живя со всеми удобствами в Обители Дьявола, я и вообразить бы не смог свое нынешнее положение, которого не пожелал бы самому смиренному из плебеев. Внезапно украденные монеты в карманах ужасно потяжелели, и я съежился, словно на шею мне накинули хомут.

Пьяный странник продолжал говорить не столько именно мне, сколько всему миру вообще:

– Послушай старого Кроу. В человеке должен быть огонь.

– Как вы стали корабельщиком? – спросил я без всяких предисловий.

Это была лучшая судьба, на которую я мог претендовать в своем незавидном положении. Мысли о Симеоне Красном, путешествовавшем в беспредельной ночи, переполняли меня. Даже если мне никогда не стать схоластом, не поступить в Экспедиционный корпус, приключения и загадки, а также престиж первооткрывателя не были для меня невозможными.

Кроу вскинул голову и снова почесал за ухом:

– Я им родился. Как и многие другие.

Он прищурился, наставил на меня указательный палец, а большим сделал движение, будто спускает курок древнего огнестрельного оружия.

– А ты не думал о том, чтобы самому наняться?

У меня чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Мечта о том, чтобы снова оказаться в прохладном корабле, в чистоте и сытости, стремительно расцветала во мне. Я бросил быстрый взгляд на улицы за оградой кафе, уловив краем глаза форму городских префектов цвета хаки.

Приняв мое молчание за подтверждение, Кроу продолжил:

– Это нелегкая жизнь, братец. Лучше подыщи себе работу в оранжерейных фермах, чем на корабле. Черная Земля! Подайся в рыбаки. У рыбаков сладкая жизнь без всякой там заморозки. – Он поморщился и потер себе загривок. – Слушай, а ты не думал о бойцовских ямах? Такой рослый парень, как ты… У них всегда нехватка после Колоссо, кто-то должен занять место убитых.

– Так вы рекрутер? – спросил я.

– Это я-то рекрутер? – хохотнул он. – Нет, конечно. Просто люблю хорошую драку.

Он перегнулся через стол и ткнул меня пальцем в грудь:

– А ты мог бы стать великим. У тебя подходящее телосложение.

Кроу с кислым видом посмотрел в свой стакан и добавил:

– Только запомни: поступай в мирмидонцы, а не в гладиаторы. Девушки не любят профессиональных убийц.

Эти слова показались мне странными. Девушки любили как раз гладиаторов, и во многом потому, что они были убийцами. Героями. Настоящими мужчинами. А трупы не нравятся никому. Оглядываясь назад, я воспринимаю это как пророчество, или дело просто в том, что старый сукин сын был здесь чужаком.

– Хм, подумаю об этом.

Я сделал осторожный шаг к воротам на улицу, опасаясь, что начинаю привлекать внимание немногочисленных посетителей. Инстинктивное стремление сбежать боролось во мне с желанием остаться, и я, должно быть, выглядел очень глупо, переминаясь с ноги на ногу. Если и так, корабельщик потерял ко мне интерес. Он окунул нос в стакан и постучал пальцем по вмонтированному в стол экрану меню. Мне снова показалось, что неподалеку мелькнуло пятно цвета хаки, и я отскочил назад. Это движение привлекло любопытные взгляды, и опьянение на секунду исчезло с грубого лица корабельщика.

– Ты не должен так жить, братец.

Он покачал пальцем у меня перед носом и продолжил тихим голосом:

– Никто не должен так жить. Сегодня тебе повезло встретить меня, но в следующий раз, когда ты занырнешь в кафе с каким-нибудь украденным женским кошельком, кто-то вызовет охрану.

Я посмотрел на свои босые ноги с засохшей на них грязью. Мне очень хотелось попросить, чтобы он взял меня с собой, но я подумал о Кэт – о ее улыбке и кривых зубах – и прикусил язык.

– Вы меня совсем не знаете, – резко сказал я.

– Конечно не знаю, – согласился Кроу. – Но люди сами по себе не так уж сильно отличаются, и не важно, как они выглядят снаружи. Не важно даже, где ты окажешься. Везде та же самая боль, та же самая нужда. Кто-то должен напомнить людям, что они люди. – Он задумчиво почесал ухо. – У тебя есть возможность, мальчик, даже если нет ничего другого. У тебя есть ты. И я сейчас говорю не о крови.

Судя по тому, как вздернул бровь корабельщик, я готов поклясться, что он понял, кто я такой: нобиль, палатин, опустившийся на дно сын пэра. Но затем он ухмыльнулся, сверкнув золотым зубом, и ощущение, будто бы передо мной сидит мудрец, исчезло, укрывшись за грубостью, как меркнет в черепке разбитого кувшина величие создавшей его древней империи.

– Кто ты такой – это не важно. Не очень важно, во всяком случае. Важно, что ты делаешь. Понял?

Он говорил правду, но я слушал его невнимательно. Потребовалось много времени, прежде чем слова пьяного корабельщика пробрались в тот бронированный бункер, который я называл своей головой. Но я старательно кивал, то и дело вытягивая шею и поглядывая за угол сквозь окно кафе.

С верхней улицы позади меня послышались крики, и, обернувшись, я увидел, что один префект показывает прямо на меня. Кровь застыла в моих венах, но Кроу лишь поднял свой стакан, словно в салюте.

– Беги! – напутствовал он меня. – Но беги не просто так, а куда-то.

И я побежал.

Глава 29

Без крыльев для полета

Ощутив непривычную тяжесть в карманах после сделки с не особенно щепетильным скупщиком, я купил себе и Кэт по сэндвичу с сочным куском культивированной говядины в первой же лавке, хозяйка которой не прогнала нас сразу. Выйдя через заднюю дверь, как она и велела, мы устроились на углу улицы с видом на канал, чтобы перекусить и посмотреть на снующие в стоячей воде небольшие лодки, и моторные, и те, что перемещались с помощью шестов.

– Адр, расскажи мне еще раз о своем замке, – попросила Кэт, управившись с половиной сэндвича.

Она все уже знала, конечно. Кто я такой. Кем был. Сначала она решила, что я просто один из лживых корабельщиков, брошенных на чужой планете. Но потом я показал ей перстень, и она поверила с наивностью человека, чей мир ограничен пределами города, а Империя и бескрайняя Галактика – не более чем волшебная сказка.

Я прожевал кусок и вытер рот тыльной стороной ладони.

– На самом деле нечего больше рассказывать. Ты уже знаешь всю историю.

В двух словах я уже объяснял ей, почему мне пришлось бежать. Не вдаваясь в подробности.

– Нет, не саму историю! – Она шутя ткнула меня кулачком в щеку. – Какой он был?

Я улыбнулся, положил сэндвич на небольшой бумажный поднос и, внимательно посмотрев на нее, резко отвернулся и шлепнул ладонью ей по коленке.

Хорошим поэтом я никогда не был и на этот раз тоже говорил сбивчиво:

– Он холодный, и там повсюду чисто. Он не похож на дом, в котором живут люди, понимаешь? Каждая вещь на своем месте, и каждый человек тоже, – я покачал головой, – это трудно объяснить.

– Но как он выглядит? Там есть башни?

Я хрипло рассмеялся и сжал ее колено. Она пододвинулась чуть ближе и положила руку в мою ладонь.

– Да, там есть башни, все из гранита и черного стекла, впитывающего солнечный свет…

Я наблюдал за Кэт, делясь с ней историей о том, как Джулиан Марло помог герцогу Ормунду сохранить власть на Делосе, а потом построил этот огромный замок. Когда разговор перешел на события глубокой древности, ее медовые глаза засветились, и покрывавший мою душу лед треснул. Совсем чуть-чуть. Я вспомнил ту ночь, несколькими неделями раньше, когда мы с ней целовались под мостом, ведущим в Белый район. Ну, то есть это она меня поцеловала.

– А иногда, – продолжал я, – если тучи наползут с нужной стороны, кажется, будто его крыша нависает прямо над твоей головой, и видно, как играют в сером море солнечные лучи.

– Ты хочешь вернуться туда?

– Что? – похолодел я, отдернул руку и посмотрел сначала на сэндвич, лежавший у меня на коленях, а затем на потрепанную рубашку, под которой висело мое кольцо. – Нет. Боже мой, конечно нет.

– Адр, ты рассказывал о нем так красиво.

Не знаю, как быстро мне удалось разжать кулаки, но для этого потребовались немалые усилия.

– Да, но…

– Ты не можешь… не можешь любить это… – Она обвела рукой улицу. – В этом все дело, Адр. Ты здесь чужой.

Я услышал в ее голосе какой-то надлом и поднял голову. Она смущенно провела рукой по своему изношенному платью, и эта картина чуть не разорвала мне сердце.

– Ты должен быть на самом верху, понимаешь? – Кэт подняла большой палец к небу. – По тому, как ты говоришь, твое место в замке.

– Нет! – крикнул я, вспомнив сон, в котором мне являлась статуя отца с красными, как гаснущее солнце, глазами. Она не снилась мне уже больше двух лет, с тех пор как я очнулся в этом чужом и вонючем мире.

– Ты здесь чужой, – спокойно повторила Кэт и опустила голову мне на плечо.

Ее волосы щекотали мое лицо, и я обнял ее одной рукой, словно хотел этим жестом доказать, что она ошибается. Но так и не придумал нужных слов. Она была права.

– Если бы ты мог отправиться куда угодно – в любое место, через всю великую Тьму, – что бы ты выбрал?

«Тевкр, – едва не вырвалось у меня. – Нов-Сенбер».

Но этот ответ внезапно застыл на моих губах. Я взял ломик жареного картофеля, оставшийся на подносе.

– Ты слышала когда-нибудь о Симеоне Красном?

Она покачала головой.

Я сдержал испуганное «как?» и сказал:

– Это мой любимый герой. Симеон был схоластом. Но не дворцовым визирем, а корабельным ученым из Экспедиционного корпуса. Он жил… ох, много тысяч лет назад, когда Империя была еще молодой. Его корабль первым прилетел в рукав Центавра, разыскивая миры для будущих колоний. В основном там обитали фригольдеры, варвары, предпочитавшие жить на окраине цивилизации, как нынешние норманцы. Их либо оставляли в покое, либо налаживали торговлю, либо завоевывали именем императора, а потом направлялись дальше сквозь Тьму. Потом Симеон открыл новую планету, странный, холодный и скалистый мир, населенный расой летающих ксенобитов.

– Какие они были, эти ксеносы? – спросила Кэт.

– Похожи на птиц. Размером чуть меньше нас, но с большими крыльями вместо рук и с острыми клювами.

– А когти? – шепнула она и прижалась ко мне всем телом.

– О да. С огромными когтями на концах крыльев, размером почти с меня, – я привстал, чтобы показать длину когтей, – ими пользовались, как ножами. И вот Тор Симеон возглавил миссию, высадившуюся на планету, чтобы торговать с аборигенами. Они называли себя ирчтани. Симеон выучил их язык, и все поначалу шло хорошо. Но они улетели слишком далеко. Среди команды постепенно росло недовольство, они тосковали по дому, по женщинам. И пока Симеон вместе с охраной и научной группой оставался на планете, на корабле начался бунт. Бунтовщики убили капитана и других офицеров и собирались отправиться на один из фригольдов, чтобы стать пиратами. Но они допустили ошибку.

– Забыли о Симеоне?

– Нет, нет, о нем они не могли забыть. Он был им нужен. Симеон знал язык ирчтани, понимаешь? Он мог договориться с вождем ксенобитов, чтобы тот продал своих врагов бунтовщикам, как рабов. Никто во всей Галактике прежде не видел ирчтани. Представляешь, за какие деньги их можно было продать? Хоть для исследований в атенеум, хоть для Колоссо, хоть какому-нибудь лорду древней крови. Они хотели разбогатеть и надеялись, что Симеон им поможет. Нет, они ошиблись в том, что решили, будто Симеона можно подкупить. А этого не могло случиться. Симеон был схоластом, он отрекся от богатства, когда вступил в орден. Хуже того, он подружился с князем ирчтани и объединился с ним в борьбе против бунтовщиков, когда те прилетели на своем шаттле. Симеон не был солдатом, но все равно возглавил войну ксенобитов против людей-изменников и организовал отступление к замку Атхтен-Вар, святая святых народа ирчтани.

– Какой он был?

Я махнул рукой:

– Они рассказали, что их боги построили этот замок из черного камня на самой высокой горе мира, что его можно защитить. Здесь они и приняли бой. Ирчтани одержали победу, бунтовщиков сбросили с вершины горы, а Симеон вернул себе корабль. Ирчтани подарили ему прекрасный плащ, похожий на те, что носили их принцы. «Он такой же, как твоя мантия», – сказал птичий принц, но это было не так. Ирчтани воспринимают цвета иначе, чем люди, и этот плащ был красным, а не зеленым. С тех пор Симеона прозвали Красным из-за подаренного ирчтани плаща, а планете он дал имя Иудекка за ту измену, что ему довелось здесь пережить. Империя назначила Симеона капитаном, предоставила ему новый экипаж, и он двинулся вдоль рукава Центавра, принеся многим мирам свет имперского солнца.

– А что было дальше с ксеносами? – спросила Кэт. – После прихода имперцев. Они вымерли?

– Нет, они все еще живут там. Не помню, какой дом сейчас правит Иудеккой. Может быть, Кэлбрены. Или Брэнниганы? В Имперских легионах есть даже особая ауксилия ирчтани, сражающаяся против сьельсинов. Когда-то я слышал, что император подумывает о предоставлении гражданства тем из них, кто прослужит двадцать стандартных лет.

– Правда?

– Правда, – ответил я и сжал ей руку.

А пока я говорил, она доела сэндвич и стащила у меня немного картофеля, несмотря на мои слабые протесты.

Сообразив, что остался без ответа ее первый вопрос, я схитрил и спросил сам:

– А ты? Куда бы ты отправилась?

– Никуда, – пожала она плечами, – осталась бы здесь, вот и все.

– И я тоже.

Я одернул свою заношенную рубашку.

– Но ты мог бы, – сказала Кэт, выпрямившись и глядя на меня горящими глазами. – Мог бы показать свое кольцо любому старому торговцу, и тебя отвезли бы, куда ты захочешь. И мог бы взять меня с собой!

Она нежно улыбнулась, обнажив кривые зубы. Но через миг лицо ее вытянулось, и она, видимо прочитав что-то на моей худой физиономии, выдохнула:

– Я знаю, что ты не можешь.

Она замолчала, и я доел свой сэндвич, отдав ей остатки картофеля. Мы посидели еще немного, наблюдая за проходящей мимо группой хорошо одетых людей, смеющихся, беззаботных и равнодушных.

– Я бы полетела на Луин, – наконец призналась Кэт. – Мама рассказывала, что там в лесах живут феи и растут огромные серебряные деревья, выше, чем эта штука. – Она махнула рукой на замок Боросево, затейливое переплетение башен и стен из песчаника на вершине ступенчатого бетонного зиккурата. – Мама говорила, что феи могут провести людей через чащу к волшебным озерам, которых никто еще не видел.

Она улыбнулась мне, и я улыбнулся в ответ, хотя прекрасно знал, что на самом деле фазма вигранди с Луина просто заманивают насекомых ближе к плотоядным деревьям, которые и делают этот мир таким красивым. И никаких тебе фей.

– Я хотел бы увидеть ксенобитов, – сказал я, опираясь на локти и глядя в пылающее оранжево-зеленое небо.

Внезапно мне вспомнился тот корабельщик Кроу, и я с воодушевлением продолжил:

– А еще хотел бы иметь собственный корабль, чтобы путешествовать. Тогда ни отец, ни Капелла не смогут меня отыскать. Я бы полетел на Джадд, Дюраннос, Лотриад и на Фригольды тоже. Я хотел бы увидеть все.

Прошло немало времени, прежде чем я понял, что все еще продолжаю говорить. Должно быть, болтал уже минут пять. Или десять. Это было здорово – снова мечтать вслух, раскрыть тайные стремления своего сердца.

Я не понимал, что действительно мечтаю об этом, пока не произнес вслух. Я хотел иметь корабль, хотел обрести свободу среди звезд. Если мне не суждено стать схоластом и узнать уже открытые и записанные тайны, я мог бы искать знания там, где они живут. Если бы только мне удалось раздобыть денег. У нас с Кэт на двоих было меньше одного серебряного каспума, и на эти деньги не купить даже ботинки для ходьбы, не говоря уже о крыльях для полета. Кэт ни разу не остановила моего бормотания, не перебила меня. Это было более чем странно. Она внимательно смотрела на меня, словно не знала, что сказать в ответ или как сказать. Сидела, прикусив губу, и на лбу у нее появилась маленькая складка.

– Что случилось? – спросил я и легонько подтолкнул ее в плечо. – Это не похоже на тебя, когда ты вот так замираешь.

Тонким, рвущимся, как бумага, голосом она ответила:

– Адр, ты и вправду хочешь улететь?

Моргнув от неожиданности, я оглянулся на грязный канал и прилипший к тротуару мусор.

– Ну… да, – махнул я рукой. – Нужно просто найти способ. Найти кого-то, кто согласится тайно взять нас на борт. Нужно найти деньги.

Кэт покачала головой:

– Я не могу никуда улететь. Я припланеченная.

Она совсем притихла, и это насторожило меня.

– Я не оставлю тебя! – выдохнул я и снова толкнул ее в плечо. – Ты в самом деле решила, что я могу просто бросить тебя? Мы что-нибудь придумаем. А потом увидим Луин и встретимся с ирчтани. Я даже куплю тебе новое платье, без единой прорехи.

– Тебе не нужно улетать с Эмеша, чтобы увидеть ксеносов, – сказала она, опустив голову. – Ты можешь это сделать прямо здесь.

– О чем это ты? – спросил я, выпрямив спину.

Кэт поморщилась.

– Ты ведь ровно ничего о нас не знаешь? – заметила она и поднялась на ноги, позабыв на тротуаре остатки своего обеда. – У нас на Эмеше живут ксеносы.

Глава 30

Умандхи

В Боросево были городские фермы, высокие башни из стекла, в которых избыточный солнечный свет преобразовывался в нечто более подходящее для растений-терраников. Но этого не хватало, чтобы накормить пятимиллионный мегаполис, и к тому же люди не могли питаться только веществами растительного происхождения. Остальную часть продовольствия рыбаки доставляли из океана на причалы, расположенные вдоль южного побережья торгового квартала. Большинство городских бездомных – калеки, сироты, опустившиеся люди – старались держаться подальше от этих мест. Только не мы.

– Ты что, мне не веришь? – спросила Кэт, расчесывая неровно остриженные волосы.

До того как гниль подкосила ее через год, до того как эпидемия охватила город, Кэт была смышленой и зажигательной. Была по-настоящему счастлива, довольна своей незавидной жизнью бродяги, попрошайки и воровки, как я был счастлив своей свободой. Это нас и сближало.

– Клянусь, они есть на самом деле.

Идя за ней следом, я потер свой всегда гладкий подбородок – волосяные сумки мне выжгли в тринадцатилетнем возрасте по делосианскому обычаю – и покачал головой.

– Я просто их не видел.

Был ли Эмеш среди тех планет, о которых мне рассказывал Гибсон?

– Я тоже не видела ту планету, с которой ты, по твоим словам, прилетел, – заметила Кэт и улыбнулась, не показывая зубов. – Но я верю, что она есть.

– Это совсем другое, – ворчливо отозвался я, забираясь в дренажную трубу, что проходила под закрытым рынком для внепланетных туристов и вела к складскому двору и перерабатывающей фабрике, куда рыболовные траулеры привозили свой улов. Траулеры с якобы нечеловеческой командой.

– Колоны, Адр, есть на самом деле, – Кэт сжала мою руку, – поэтому другие туда и не ходят.

Она имела в виду других городских нищих. Говорили, что рыбные склады слабо охранялись, но все боялись коренных жителей планеты. Умандхов. Судя по тому, что я слышал, они не имели ничего общего с человеком: коренастые трехногие чудовища с телами, напоминающими камни или кораллы, а пасти их были усеяны толстыми и мощными, как руки, волосками.

Вместо ответа я показал на грубую известку над нашими головами:

– Когда начинается прилив, труба, наверное, наполняется до самого верха?

– Ну да, наполняется немного, – усмехнулась Кэт, на этот раз оскалив зубы.

– Немного?

Мой голос дернулся вверх, превратив простое повторение в вопрос, хотя я и скривил губы в усмешке прежнего Марло.

– Давай шевелись, а то сам проверишь, – рассмеялась она и подтолкнула меня дальше в заполняемую водой трубу.

Так мы и шли добрые пять минут по колено в морской воде. Мягкие волны уже касались моих бедер, а рыбы испуганно расплывались при нашем приближении.

– Почему другие не ходят здесь? Если украсть отсюда рыбу так просто, как ты говоришь…

– Они боятся колонов!

– Почему? – спросил я в искреннем недоумении.

Когда-то я посмотрел несколько голографических фильмов о колонах: расах примитивных существ, покоренных Империей. Мы обнаружили разумную жизнь на сорока восьми планетах: одни были весьма смышлеными, другие – туповатыми, третьи – просто странными. Сорок восемь раз мы порабощали чужаков, поскольку никто из них не продвинулся дальше бронзового века. Кавараады с Садальсууда, ирчтани с Иудекки, аркостроители с Озимандии. И многие, многие другие. Кого-то мы взяли под защиту, иные вымерли или были стерты в порошок неотвратимой человеческой экспансией. Одни лишь сьельсины отличались от всех прочих. Только они были сильны настолько, чтобы оказать сопротивление.

Древние утверждали, что звезд слишком много и глупо считать нас единственной разумной жизнью, единственными хозяевами Вселенной. Они считали странным, что ни одна из рас не заявила о себе, разнося радиоволны по всей бесконечной Тьме. Когда наши большие корабли начали курсировать по океанам ночи, водружая имперский флаг на далеких берегах, нам открылась простая истина: мы оказались первыми. Капелла восприняла эту новость слишком серьезно и объявила во всеуслышание, что звезды принадлежат нам, детям Земли. Она сделала это утверждение основой своей религии наравне с идеями о разлагающем действии технологий и о развращении рода человеческого. Мы имеем право на завоевания, утверждала Капелла, как древние испанцы, чьи мрачные корабли приставали к неведомым берегам.

Кэт не ответила на мой вопрос, продолжая идти впереди меня. Ее внезапную нервозность выдавали и подрагивание тонких рук, и напряженная линия худых плеч под рваным платьем.

– Почему они боятся колонов? – повторил я.

– Ну, Адр, это же демоны, – оглянулась она, нахмурившись, словно я был самым тупым человеком из всех, кого она встречала. – Почему ты сам их не боишься?

У меня не было ответа. Только искра любопытства и возбуждения, что влекла меня еще мальчишкой к этим книгам и голограммам.

– Думаешь, у нас получится? – спросил я.

– Украсть рыбу у колонов?

Она пожала плечами и остановилась у разветвления трубы, чтобы определить направление. Над головой у меня раздавался топот тысяч ног на базаре, непрерывный глухой гул, перекрываемый шумом голосов, который проникал в трубы словно из другого мира.

– Это не очень трудно. Они не охраняют рыбу, – сказала Кэт и, повернув влево, двинулась дальше.

Я поспешил следом, высоко поднимая колени и стараясь ступать точно за ней. При моем преимуществе в весе идти в воде было легче, даже несмотря на то что я почти задевал головой потолок.

– В чем же тогда дело?

Я не отводил взгляда от ее покачивающихся узких бедер, от мокрого платья, облепившего фигуру.

Она снова оглянулась, и глаза ее сверкнули в полутьме.

– Ты меня не слушал. Они… – Кэт покачала головой, – они неправильные.

Первое, на что я обратил внимание, это монотонный гул. Поначалу я решил, что жужжат мухи – неизбежный бич всех пораженных болезнью городов. Только звук был глубже, чем шум насекомых, глубже, чем человеческие голоса. Воздух вибрировал, словно мы находились внутри огромного мощного барабана, и даже самые мелкие волоски на моих руках встали дыбом. Кэт отшатнулась от этого звука обратно к тому месту, где мы вскарабкались на причал позади тонкостенного склада. На мгновение я решил, что гул доносится с пролетающих высоко в небе ракет. Определить точное направление на источник звука было трудно, но он явно находился где-то поблизости. У дальнего края причала покачивались на волнах два длинных рыболовных траулера с облупленной сине-белой краской и пятнами соли и ржавчины. Я бросился через причал, таща Кэт за собой, чтобы укрыться в тени стальных рефрижераторных контейнеров, поблескивающих запотевшими стенками. Я прижался лбом к металлу, наслаждаясь его холодом и мимолетным ощущением чистоты от прикосновения свежей воды к покрытой коркой соли коже. Подняв голову, я быстро отыскал то, что мне требовалось: пожарную лестницу, коричневую металлическую конструкцию, привинченную к тонкой стене склада. Расстояние до нее я оценил, прикусив нижнюю губу.

Гул сделался еще громче. Обломанные ногти Кэт вцепились в мой локоть, и я оглянулся. Как ясно я вижу ее лицо! Плавные линии скул и изгибы бровей под смуглой кожей, рябой от жгучего солнца и соли; широко раскрытые, живые и испуганные глаза; маленький нос; кривозубая улыбка, быстро смытая страхом.

Я сжал руку спутницы:

– Все будет хорошо. Мы только войдем и сразу назад.

Кэт ничего не ответила.

– Ты можешь остаться здесь? – спросил я.

– Одна? – Ее янтарные глаза округлились. – А если кто-нибудь выйдет?

– Это была твоя идея! – прошипел я и вытянул шею, чтобы взглянуть из-за контейнеров на корабли.

Двое людей-лорариев спускались с трапа, форма цвета хаки облепила их тучные тела; лысые головы блестели на солнце. Я пригнулся, продолжая наблюдать. У одного из них была свернутая длинная плеть, другой держал в руке парализующую дубинку, какими иногда пользовались префекты.

Кэт перевела взгляд на свои босые ноги, облепленные серым песком.

– Знаю, я просто…

Она стиснула зубы, решимость вернулась к ней. Девушка отпустила мою руку, и я поцеловал ее в лоб, а потом запрыгнул на контейнер, уцепившись за термоизолирующую резиновую прокладку. Я снова прикинул расстояние до раздвижной лестницы, висевшей надо мной.

– Адриан, подожди! Помоги мне!

– Я спущу лестницу, – ответил я, стараясь говорить как можно тише.

Развернувшись, я подпрыгнул и схватился за кронштейн у нижнего края лестницы. Проведенные в Боросево месяцы выпарили из меня всю мягкотелость и лишний вес, сама необходимость двигаться при повышенном тяготении заметно меня укрепила. И все же мне повезло, что меня не заметили, и еще больше повезло, что ужасный низкий гул заглушил лязг опустившейся лестницы. Я махнул рукой Кэт, чтобы она поднималась быстрей, и вскоре мы уже стояли на крыше, а над нами свирепствовал морской ветер. На мгновение я словно бы вернулся домой, окруженный раскинувшимся внизу морем. Запах соли был точно таким же, хотя коричневато-розовое небо и ярко-оранжевое солнце портили сходство. Беспрерывно меняющиеся тени облаков отбрасывали блики на покрытую белым гравием крышу склада. Мы поспешили к двери, открыли ее и спустились в темноте по ступенькам к такому же шаткому, как пожарная лестница, помосту.

В песнях и голографических операх, поэмах и эпосах момент откровения всегда изображают как шок, как высшую точку сокрушительного понимания того, что мир изменился. Так оно и есть. Спросите любого, кто стоял рядом со мной при Гододине, кто видел, как умирает в огне его солнце, и он подтвердит правдивость этих рассказов. Но все же мы часто не замечаем тихие откровения, расцветающие не из хаоса миров, а из маленького семечка глубоко внутри нас самих.

Мы с Кэт смотрели с помоста на открытые контейнеры, наполненные мелкой серебристой рыбешкой, присыпанной солью, и более крупной, лежавшей во льду. На лорариев в форме, с плетьми и дубинками в руках, и на тех, за кем они надзирали. Не знаю, какими я ожидал увидеть колонов, туземцев, которым принадлежал Эмеш до того, как стал одним из периферийных миров человечества. Умандхи напоминали колонны, раскачивающиеся под невидимым ветром, ходячие башни, что балансировали на трех кривых ногах, выступающих в разные стороны из того места, которое, видимо, следовало назвать талией. Там, где у настоящих башен располагались изъеденные временем каменные зубцы, у этих существ с бело-коралловой, словно бы окаменелой плотью росли жгутики толщиной с человеческую руку, но в три раза длинней ее. Без всяких подсказок я понял, что они и были источником непрерывного гула.

Несмотря на обжигающую жару на складе, меня охватил ледяной холод, и я прошептал:

– Они поют.

Кэт покосилась на меня, но я был слишком занят, чтобы оглядываться, и не сводил глаз с нечеловеческих тварей под нами. Я потратил годы, неисчислимые часы на изучение сьельсинов: их языка, обычаев, истории. И внезапно они – непримиримые враги человечества – показались мне более человечными. Сьельсины имели два глаза, две руки и две ноги, два пола, как бы мало те ни отличались один от другого. Они говорили на воспроизводимом языке, носили одежду и броню, ели за столом, разговаривали о чести и о семье. Внутри у них, как и у нас, текла по венам кровь.

Умандхи были совершенно иными, словно жестокие руки эволюции по ее собственному капризу создали их в противовес нашему сходству с Бледными. Два этих существа подняли контейнер, обхватив своими жгутиками массивные кронштейны. Их туловища завибрировали, изменили высоту пения. Только теперь я заметил толстые обручи посередине их тел. Металл натирал их яростно покрасневшую, отливавшую перламутром плоть. Они были похожи на деревья, которые обвили проволокой, так что чем толще становились стволы, тем глубже эти кольца врезались в древесину.

Человек рядом с ними щелкнул плетью в воздухе:

– Шевелитесь быстрей, собаки!

Его голос напомнил мне Гилу и ее рабочих, которые ограбили меня, пока я был без сознания, и обчистили корабль Деметри. Гигантские существа отшатнулись, их гудение исказилось, словно кто-то с усилием дернул струну арфы.

– Они погрузят это на баржу, чтобы отвезти в город, на лодку, – прошептала Кэт, прижавшись ко мне так, что я ощущал шеей ее горячее дыхание. – Нам нужно поторапливаться.

Теперь пришла моя очередь ухватить ее за локоть:

– Подожди, пока они не выйдут…

Она втянула щеки, разрываясь между жадностью и страхом.

– И дай мне сумку, – сказал я.

– Я сама могу, Адр, – сердито посмотрела она на меня.

– Знаю, что можешь, но давай лучше я. – Я продолжал наблюдать за умандхами, мрачнея все больше. – Почему с ними обращаются как с рабами? Можно было все устроить иначе.

– Они могут жить под водой, – сказала Кэт. – Ходить по дну моря.

– Рыбьи пастухи? – снова нахмурился я.

Гул отдавался в моем теле, когда я взял у Кэт пластиковую сумку и вытряс из нее воду, набравшуюся за время прохода по трубе. Нам нужно было не так уж и много. Этой сумки хватило бы на целую неделю или даже больше, если бы мы придумали способ засолить рыбу. Пока я смотрел, один из лорариев поднял дубинку и ударил ближайшего умандха. Существо испустило крик, похожий на то, как трубят слоны, как поют киты, как сдавленно рыдает человек. Не могу описать точнее. Человеческие слова не предназначены для того, чтобы передать боль такого чуждого нам создания. Умандх пошатнулся, припал на одно из трех колен, его туловище изогнулось и поникло, как цветок в палящий летний зной. Огромная плетеная корзина опрокинулась, и рыба рассыпалась по полу.

– Семнадцатый! Что с тобой творится? – закричал на него лорарий.

Другой человек подкрутил пару регуляторов на тяжелом пульте, который держал в руке, отчего громкость и частота наполнявшего воздух гудения изменились.

«Это переводчик», – подумал я, и что-то давнее, уже совсем было погасшее в глубине души, заставило меня широко улыбнуться, позабыв обо всем ужасе момента. Я не желал ничего другого, кроме как разобраться с устройством прибора и поговорить с человеком, умеющим объясняться со странными существами. Значит, это их язык? Или нечто совершенно иное? Мне хотелось его понять, я должен был его понять. До тех пор, пока желудок не забурлил, не застонал от голода, тоже ставшего частью моей жизни.

Тембр звука снова изменился, когда споткнувшийся умандх принялся ползать по гладкому бетонному полу и собирать упавшую рыбу, хватая ее щупальцами. Странно, но в целом песня чужаков осталась прежней, разница заключалась в чем-то незначительном и тонком – в контрапункте той симфонии, ноты которой мне никак не удавалось различить.

– Квинт, он извиняется, – сказал человек с пультом.

– Мне насрать на его извинения! – ответил надсмотрщик и еще раз ударил провинившегося.

Умандх опять застонал, но гудение не утихло.

– Сожженная Земля, ты только посмотри на это – вся рыба на полу. Ах ты, тварь! – прошипел надсмотрщик сквозь зубы и в паузе между двумя последними словами придавил ногой жалкое существо на полу.

Хотя у умандха и не было черепа как такового, мне вспомнился тот день, когда я – будто бы десять тысяч лет назад – смотрел, как на Колоссо гладиатор наступил на голову израненного раба. И вот оно проявилось опять: истинное лицо нашей расы, грубое и окровавленное, ничем не прикрытое.

Лорарий по имени Квинт пнул лежавшего умандха в середину туловища:

– Вставай!

Существо не поднялось с пола.

Я говорил себе, что должен остановить это, должен вмешаться, спрыгнуть с помоста к рассвирепевшему надсмотрщику. Тяжело вспоминать те недолгие годы беспомощности после всей власти, которой я обладал на войне. Жернова Империи перемалывали людей в муку, и только единицы сумели выдержать. Устоять. Не сломаться. Мы поем песни и сочиняем сказки о сэре Энтони Дамроше, родившемся сервом, или о Лукасе Скае – истории, которые я сотни раз пересказывал по ночам Кэт. Нам нравится думать, что быть сильным легко. Легко быть героем. Но это не так. Это не мой случай. Я не герой или не был героем тогда.

Я был просто вором.

– Вставай! – приказал лорарий, а его помощник повысил тон песни. – Вставай, чтоб тебя!

Камнеподобная плоть оказалась не такой прочной, как камень, она треснула от удара человеческого ботинка и засочилась чем-то желтым и липким, заполнившим воздух ужасной вонью, как из самой глубокой адской бездны. Умандх продолжал лежать, и человек ударил его дубинкой, словно ликтор – мечом. Один раз. Второй. Третий. Стон существа утих до всхлипов.

– Стой, Квинт! – Второй надсмотрщик поспешил к товарищу, выпустив из рук пульт, который закачался на ремне, висевшем на его шее. – Не трогай больше эту тварь!

Клубок в моем животе разжался и распутался. Вот оно, другое лицо человечества – милосердие. Надсмотрщик схватил Квинта за плечо и оттащил назад, прежде чем тот успел нанести еще один удар.

– Босс оставит тебя без премии, если ты забьешь колона до смерти.

Клубок внутри меня снова свернулся. Это было вовсе не другое лицо человечества, а просто жадность.

– Нам нужно спешить, – прошептала за моей спиной Кэт.

– Подожди, – ответил я, положив руку на колено присевшей за ограждением девушки. – Еще немного.

Стиснув зубы, я наблюдал, как второй лорарий – с помощью еще одного колона – помогает раненому существу подняться на три растопыренные ноги.

Гудение сделалось громче, превратилось в завывание, пульсирующее, словно удары сердца.

Второй лорарий взглянул на экран пульта и сказал:

– Квинт, они хотят отвести Семнадцатого к врачу.

– Чтоб их всех… – покачал головой надсмотрщик. – Ладно, так и сделай, а то Энгин надерет мне задницу, если мы потеряем еще одного.

Он потер руку, державшую дубинку, словно та причиняла ему боль, словно это она была во всем виновата.

А потом они ушли через дверь на дневной свет.

– Не бойся, я быстро, – сказал я Кэт, похлопал ее по коленке и спрыгнул с ближайшей лестницы на пол рядом с открытым контейнером.

Я положил в пластиковую сумку две большие рыбины – наверное, это были тунцы, – а заодно и рыбешку поменьше, названия которой не знал. Продолжая в том же духе, я торопливо запихивал добычу в сумку. Там уже хватало на три дня, на четыре. Хватало даже на маленьких сирот, о которых заботилась Кэт, когда те не могли прокормиться подаянием от капелланов.

Ухмыляясь, я вернулся к лестнице и начал карабкаться наверх.

Глава 31

Простая человечность

Сид Артур столкнулся не только с нищетой, когда сбежал из отцовского дворца, но еще и с болезнями. Так же, как и я. Серая гниль свирепствовала на Эмеше уже несколько лет, занесенная в этот мир каким-то бессовестным торговцем. Местные жители не обладали иммунитетом против нее, микроорганизмы изжевывали их, словно бумагу, и оставляли разлагаться на улице. Я же был палатином. Благодарение Матери-Земле, у меня был иммунитет.

Вы когда-нибудь задумывались о том, каково это – быть в самом чреве эпидемии и оставаться незатронутым ею? Я ощущал себя призраком. Мое тело с совершенно чуждой другим биохимией – наследством десятков поколений генетических преобразований, стоивших миллионы имперских марок, – было защищено от мокнущих язв и приступов некроза. Это кажется благословением. Но это не было благословением, когда я смотрел, как умирают люди. И хуже того – как увядает любимый человек. Когда я еще только принимался за рукопись, то думал, что пропущу этот момент, настолько мучительной была для меня утрата Кэт. Но это неправильно. Кэт имеет значение. Не может не иметь.

Она продержалась дольше, чем другие. Дольше, чем можно было ожидать от такой малышки.

Я оставил ее на высоком выступе над главным канализационным тоннелем, в котором ужасно воняло. Мы находились прямо под Фондовой биржей на Центральной улице, намного выше уровня каналов. Наступила ночь, и свет двух лун Эмеша – белой и зеленой, исцарапанной начавшимся терраформированием, – просачивался вдоль трубы туда, где на сыром картонном поддоне лежала девушка. Сквозь вонь лишайников и гниющего мусора я различал приторный запах болезни, мокнущих язв. Этот запах можно было ощутить на каждой улице, в каждом канале и над каждой крышей города. У подножия лестницы из нержавеющей стали, ведущей туда, где осталась Кэт, я остановился, чтобы собраться с силами, успокоить бурление в животе и привести в порядок нервы.

Мы провели вместе – как воровская пара – почти два стандартных года. Я знал, что теперь этому пришел конец. Знал еще за несколько недель.

Кэт дрожала под тонким покрывалом, которое когда-то было занавеской в заброшенном доме. Мы провели там неделю, играя, как могут только бродяги, в жизнь обычных людей, пока дом не обрушился в море. Возможно, Кэт получила бы работу, если бы захотела. Я же был обречен. Для любой работы, даже самого низкого уровня, из тех, что гарантировало Министерство социального обеспечения, требовался анализ крови. Меня могли проверить на проблемы здоровья, врожденные дефекты, наркотическую зависимость и умственную неполноценность – любой предлог, лишь бы только отказать. И тогда сразу выяснилось бы, кто я такой, и меня отправили бы под арест дожидаться сообщения отца и посланника от него. Мы с Кэт были счастливы тогда – счастливы, наги и чисты. Узор из лиловых гиацинтов на занавеске, казавшийся ярким и прекрасным на разбитом окне, сейчас больше походил на погребальный венок. Но Кэт не умерла, еще нет.

Но и не заметила меня. Она что-то бормотала во сне, вздрагивая, как пламя свечи. Мне не приходилось сталкиваться с болезнями в Мейдуа, в Обители Дьявола. Я был еще маленьким, когда бабушкин мозг угас. Но леди Фуксия Белльгроув-Марло прожила больше семисот лет; она решила завести ребенка уже в зрелые годы, и мой отец появился на свет из того же инкубатора, что и я. Кэт было всего восемнадцать, меньше, чем мне, когда я покинул Делос и когда по-настоящему началась моя жизнь. А ее жизнь уже кончилась. Нужные лекарства были в большом дефиците, и я потратил все наши скудные сбережения на компрессы и бинты. Я видел новости в городе, на больших экранах, висевших над всеми перекрестками: красивые ведущие рассказывали, что болезнь оказалась устойчивой к лечению антибиотиками. Целые районы города ограждали, чтобы очистить каналы от трупов, мертвые тела сжигали прямо на площадях, потому что морги были переполнены.

– Эй, я принес тебе суп, – сказал я и поставил бумажную чашку на камень перед спящей Кэт; суп уже остыл. – Никакой морковки, клянусь.

Я откинул покрывало и сморщил нос от зеленовато-коричневых пятен на бинтах. Она шевельнулась, но не проснулась.

– В новостях передают, что эпидемия затухает, подходит к концу. Один человек уверял, что болезнь – это оружие сьельсинов…

Мой голос замер где-то в закоулках души, и я долго сидел в тишине.

– Хотел бы я знать, как помочь тебе, – сказал я наконец, ковыряя невинную болячку на своем локте.

Кэт по-прежнему не отвечала. Положив руку ей на лоб, я почувствовал огонь под кожей, как будто там текла магма, а не кровь. Я понимал, что долго она не протянет. День или два. Или неделю, но не больше. Я начал разматывать бинты на ее руке, высвобождая изъеденные болезнью, ослабленные мышцы. Смуглая кожа посерела, покрылась зеленовато-желтыми влажными волдырями. Я отбросил испорченный бинт и разорвал пакет с новым, пропитанным лекарством. Не находя нужных слов, я принялся тихонько напевать, бинтуя язвы на ее руках, бедрах и груди.

Она не просыпалась, суп остался нетронутым, остатки тепла утекли из него в холодный неподвижный воздух. Вода в тоннеле бежала слабой струйкой. То там, то тут с верхних труб срывались капли, отмечая бессмысленные секунды на часах вечной природы. Как это нередко бывало, я вспомнил похороны леди Фуксии и дяди Люциана. У Кэт не будет траурной процессии и погребальных урн. Никто не вырежет ее органы и не сожжет ее тело. Не будет настоящего погребения. Ее пепел не развеют над родными местами. Не выпустят в небо молитвенные фонарики.

– Адр?

Голос ее был тоньше ангстрема, слабее, чем шелест страниц.

Я сжал ее руку, как делал уже тысячу тысяч раз:

– Кэт, я здесь.

Спустя бесконечную секунду она прохрипела:

– Почему… здесь?

Мои брови сами собой нахмурились, с губ невольно сорвалось:

– Ты хочешь спросить, почему я здесь?

Она слабо кивнула в ответ.

– А где мне еще быть? – попытался рассмеяться я. – Кроме тебя, я никого не люблю на этой планете.

Ее смешок оборвался кашлем, и я приподнял ей голову, чтобы розовая мокрота не брызгала на грудь. Прикусил губу, чтобы сдержать слезы, и надеялся – почти молился, – что кашель прекратится.

Через несколько мгновений так и случилось.

– Извини…

– Не за что извиняться, – ответил я, осторожно пошевелив ее, чтобы убрать с покрытого потом лба тонкие, словно нити, волосы. – Не за что извиняться. С тобой все будет в порядке, вот увидишь. Я помогу тебе.

Медленно – очень медленно – она подняла сложенную лодочкой ладонь к моему лицу.

– Не нужно сидеть со мной, – прошептала она, губы приоткрылись и показали пустоты на месте выпавших зубов. – Осталось недолго.

– Не говори так. – Я попробовал улыбнуться, но боль только усилилась. – Ты поправишься.

Мы оба понимали, что я лгу. Она была при смерти. Когда-то яркие глаза заволокло туманом. Думаю, один уже ослеп или еле-еле видел. Как быстро она изменилась! А ведь несколько недель назад – всего несколько недель – казалась здоровой и полной сил. Откуда взялся этот призрак?

– Нет, – покачало головой ее слабое эхо. – Пообещай мне… пообещай мне кое-что.

– С тобой все будет в порядке! – продолжал уверять я, помогая ей опустить голову на груду смятых тряпок, заменяющую подушку.

Она сжала мою коленку:

– Пообещай, что не дашь им сжечь меня.

Я понял, что она говорит о погребальном костре. О трупах, сваленных в кучи на городских площадях.

Мы верим, что в наших жизнях есть некая логика. Что они имеют смысл. Направление. Основу. Что у нас есть какое-то предназначение, как у актеров в драме. Думаю, в этом заключается душа любой религии, то, почему многие знакомые мне люди – даже мой брат – считали, что мир кто-то должен контролировать, что Вселенная построена по плану и находится под защитой. Этому учат миллионы теологов и колдунов, жрецов тысячи мертвых богов. Как удобно сознавать, что у всего есть причины! Кэт научила меня другому, умерев в канализационной трубе вообще без всяких причин. Теперь я стал мудрей, но уверен: что бы я ни говорил, помочь ей все равно бы не мог.

Не мог даже умереть вместе с ней.

Только смотрел, как она умирает.

– Расскажи мне…

Она замолчала и, возможно, провалилась в короткое забытье. На какое-то время, кроме стука падающих капель и журчания ручейка на дне тоннеля, было слышно только ее прерывистое, слабое дыхание.

Но прежде чем я успел зачерпнуть воды или взять тряпку, чтобы обтереть ей лицо, она продолжила:

– Расскажи мне историю, хорошо? В последний раз.

Я сжал ее немощные руки:

– Ты не должна так говорить.

Ничего не ответив, она отвернулась. Она перестала даже спорить со мной. Мы замолчали, я смотрел на просачивающийся в тоннель смешанный свет двух лун, оттенка бледного нефрита. Я потянулся рукой к занавеске с узором из гиацинтов. К ее одеялу. Ее савану. Вспомнил, как мы сорвали эту занавеску со стены в самый последний момент, как Кэт спрятала ее, когда префекты уже ломились в дверь, узнав, что кто-то незаконно поселился там. Неделя, такая замечательная неделя… Неужели это было всего два месяца назад?

Даже меньше двух месяцев.

– Ну хорошо, – я с шумом втянул в себя воздух и задержал, чтобы не всхлипнуть, – я расскажу.

Казалось, прошел год, если не столетие, прежде чем я выбрал для нее историю, как делал это уже много раз. Ту, которую она уже слышала раньше и которую я помнил почти так же подробно, как и рассказ о Симеоне.

– Давным-давно на одном острове, вдалеке от Земли, на самой границе свободного космоса, находился город поэтов. Империя была тогда еще совсем молодой и только что разгромила последних мерикани. Поэты построили этот город как убежище для тех, кто прятался от Войны Основания и хотел творить в мире. Здесь существовал только один закон: никто не должен применять силу против другого. Город украшали все люди искусства, что жили и процветали в его стенах среди всеобщего согласия.

– Все, кроме Кхарна.

– Кхарн не выбирал для себя этот город, а родился в нем. Он был сыном великого поэта, но, как сыновья великих воинов порой вырастают вовсе не воинами, Кхарн не стал поэтом. Он мечтал стать солдатом, как герои тех эпосов, что сочиняли его сограждане. Но те не желали ничего слушать. «Нам не нужны здесь ни солдаты, ни бремя оружия, – говорили поэты, – мы далеко от Земли, и нас защищают крепкие стены». «Тот, кто не хочет жить с мечом в руке, умрет от него», – упрямился Кхарн, потому что так говорилось в поэмах. Но поэты не верили своим собственным словам, считая эти истории сущими пустяками. Только истина не зависит от убеждений, и пришел день, когда небеса потемнели от парусов. К городу подошли экстрасоларианцы. Люди, похожие на чудовищ Тьмы, потомки мерикани на кораблях с черными мачтами. И они сожгли город вместе с укрывшимися там поэтами.

– Всех, кроме Кхарна.

Я прервался, чтобы убрать волосы с лица Кэт и вытереть ей лоб, а затем продолжил:

– Кхарн сражался с ними, а Возвышенные, – которые были королями у экстрасоларианцев, – признавали только силу. Они пощадили его, хотя у остальных горожан вырезали сердца, а тела забрали и включили в команды своих ужасных кораблей. Они пощадили его. И он жил среди них много лет, грабил вместе с ними другие города, другие миры.

Не знаю, сколь долго я рассказывал, держа ее руку в своей. Я довел историю до самого конца. Как все эти годы Кхарн Сагара таил в душе планы мести. Как натравил Возвышенных друг на друга, как убил капитана и сам стал командовать кораблем. Как взял курс на их родину – к холодному Воргоссосу и его мертвой звезде. Я рассказал, как он завоевал планету и стал королем этого темного, замерзшего мира. Это была история из книги, подаренной мне Гибсоном, – «Король с десятью тысячами глаз». Не самая веселая история; и не самая короткая.

Где-то в середине рассказа пальцы Кэт обмякли, затем начали холодеть. Я не заплакал и ни разу не сбился. Слез было уже достаточно, и ей бы не понравилось, если бы я остановился. Вместо этого я сжал ее хрупкие пальцы, поцеловал их и сказал:

– Вот и конец.

Только это был не конец. Странно, но, пока солнце не погаснет и весь мир не станет холодным, ничего не кончается. Меняются только актеры.

Хотя история Кэт закончилась, солнце все равно взошло, обещая Эмешу еще один день бесконечного лета. Я завернул ее тело в украшенную цветами занавеску. Смерть изменила ее кожу и кости, и она стала совсем легкой. Я не стал сжигать тело, а пронес по боковым коридорам и входному тоннелю, а затем по полузатопленному тротуару, идущему вдоль канала, к самому морю. Это было неправильно, что Кэт ушла так рано, такой молодой. Это было несправедливо. Я похоронил ее в воде, как в истории про финикийского моряка, придавив хрупкое тело камнями. Мне не удалось потом отыскать это место, я никогда не возвратился сюда, чтобы зажечь фонарик и послать молитву о ее душе в небеса, к исчезнувшей Матери-Земле.

Оставшись по-настоящему одиноким, я повернулся и пошел обратно в мир страдающих и живых.

Моя история еще не закончилась.

Глава 32

Сохраняйте дистанцию

Скорчившись в тени среди скопления антенн на крыше, я наблюдал за тем, как станнеры префектов поразили в спину двоих подручных Реллса. Мы вместе пытались ограбить магазин, а теперь они упали в глубокую лужу в конце извилистой улицы. Я все еще сжимал в руке кошелек: два хурасама, примерно пятьдесят каспумов и пригоршня железных битов. Целое состояние для того существа, в которое я превратился. Недостаточно для того, чтобы купить билет с планеты – даже сравнивать бесполезно, – но все это было мое. Я включил сигнализацию, когда эти двое мерзавцев набросились на девочку-продавщицу. Возможно, по-ханжески, поскольку это я ранил управляющую в плечо. Нож все еще был у меня в руках, с плохо вытертой с зазубренного лезвия кровью. Пожилая женщина должна выжить – по крайней мере, я на это надеялся. Удар не задел сердце, угодив в кость. Должно быть, это очень больно.

Семеро префектов, мокрых от пота в своих хаки и голубых ветровках, выскочили из-за угла и рассыпались веером, окружая двоих парней и девушку.

– Стоять! – приказал старший, высокий мужчина с почти такими же темными, как у меня, волосами.

Глаза его были скрыты за светочувствительными очками. Он направил станнер прямо на Тура, самого крупного из тех троих, что еще стояли на ногах. Из дула станнера вырвалась холодная голубая вспышка, почти вертикальная полоса света, тянущаяся от темного оружия.

– Все на колени, быстро!

– Каллер сейчас захлебнется, сволочи! – крикнула девушка, прячась за широкими плечами Тура и показывая на одного из двух сбитых станнером воров, упавшего лицом в лужу.

Очкастый префект-инспектор не двинулся с места, но его напарница – маленькая женщина с хвостом темных волос – подбежала к Каллеру, чтобы вытащить его из грязи. Я оставался неподвижен, словно вырезанные из камня горгульи, что украшали стены и контрфорсы Обители Дьявола.

Женщина-префект проверила пульс и дыхание Каллера:

– Он жив, Джин.

Человек в очках лишь кивнул. Похоже, его не особенно это беспокоило. За спиной у него вторая женщина в группе из семерых префектов бросилась на помощь коллеге, чтобы вытащить из лужи другого обездвиженного станнером вора. Вдалеке собралась толпа, не отваживаясь пересечь голографическую заградительную полосу, созданную субразумными дронами, использование которых позволялось религиозными законами Капеллы. Дронами командовали операторы из управления, расположенного в дворцовом комплексе в самом сердце Боросево. Эти устройства напоминали мусорные ящики с сенсорами и проекционным оборудованием, установленным на прорезиненной сфере. Сейчас они не двигались, а стояли на месте, охраняя место преступления.

На мгновение я потерял нить разговора подо мной и слышал только запись женского голоса, раздающуюся из каждого охранного дрона:

– Это Отдел противодействия преступности Управления префектов Боросево. Пожалуйста, сохраняйте дистанцию. Повторяю. Это Отдел противодействия преступности…

Ее слова перестали восприниматься как речь, став – подобно звукам текущей воды или летящего флайера – частью окружающей обстановки.

– Нужно парализовать их, Джин, – сказал еще один префект, нескладный мужчина с густыми бакенбардами, худой и высокий, как палатин. – Забрать и выслать на исправление.

– Уберите это! – прорычал Тур, разводя руки, чтобы прикрыть девушку-напарницу. – Хватит парить мне мозги.

Он размахнулся длинной загнутой трубой, которую всегда носил с собой:

– Стойте на месте, просравшие Землю идиоты!

Мужчина с бакенбардами выстрелил ему в грудь. Парализованный Тур повалился на спину, едва не придавив собой бедную девушку. Она завизжала и спряталась за раскрашенной витриной, а другой вор – не помню, как его звали, – бросился к ней.

– Стойте на месте! – сказал очкастый, наставив на него станнер. – Я не хочу в вас стрелять, – и добавил, обращаясь к помощнику: – Ко, прекрати огонь.

– Парень совсем взбесился, – ответил второй.

– Я сказал «прекрати огонь», – рявкнул префект-инспектор на подчиненного. – Где то, что вы украли? – спросил он, глядя на их пустые руки.

Мои руки крепко сжимали кошелек.

Девушка вызывающе вздернула подбородок.

– Исчезло, офицер, – усмехнулась она. – Вы опоздали, ушлепки.

– Это Отдел противодействия преступности…

Префект-инспектор передвинул регулятор на своем станнере, и голубая линия засияла ярче.

– На колени. Сдавайтесь.

– Чтобы вы отправили нас к косторезам, которые вправят нам мозги? – ответил вор. – Нет, спасибо. Тур правильно сказал.

Префект-инспектор шагнул вперед:

– Сдавайтесь, и ничего этого не будет. Вы можете пойти на Колоссо, там нужны ходячие трупы.

Бронзовая кожа вора побелела, но он не произнес ни слова. Девушка за его спиной побледнела еще сильней. Я по-прежнему не шевелился, спрятавшись за антеннами и надеясь, что бывшие сообщники меня не заметят. Мне нечего было опасаться. Никто даже не взглянул наверх.

– …Управления префектов Боросево…

– Нет, – покачала головой девушка, – нет, я выбираю косторезов.

Я вспомнил рабов, изображающих сьельсинов на нашем Колоссо в Мейдуа, искалеченных мужчин и женщин, что погибали от рук гладиаторов. Не стоило обвинять ее в трусости. Даже те простолюдины, что выходили на арену по собственной воле, обычно не могли долго выстоять против профессионалов. Колоссо означал смертный приговор, причем унизительный: окончить жизнь искалеченным катарами, с вырезанными ноздрями и выжженным на лбу клеймом. Не стоило обвинять Тура и остальных за то, что они передумали.

Префекты не собирались рисковать. По сигналу инспектора тот, которого звали Ко, открыл огонь и уложил двоих оставшихся воров. Я подумал об избитой продавщице и управляющей, которую ударил ножом, и одобрительно кивнул. В банде Реллса собрались злобные отморозки, куда более опасные, чем сам я когда-либо мог стать. То, что с ними произошло, можно назвать справедливостью. И когда наконец преступники и префекты покинули улицу, когда дроны свернули голографический барьер и укатили прочь, в моей голове звучал не голос из громкоговорителя, что повторился сотни раз. Это были слова, сказанные Джином Туру: «Вы можете пойти на Колоссо».

«У них всегда нехватка после Колоссо».

Эта фраза возвращалась ко мне со странной недвусмысленной настойчивостью. Тот корабельщик Кроу сказал, что я мог бы драться на играх. Это был способ заработать на жизнь, возможно, даже на билет с планеты. Конечно, опасно, но есть ли у меня выбор? Внезапно тот случайный разговор вырос до размеров пророчества, и я прислонился спиной к антенне.

Почему я до сих пор это не сделал?

Глава 33

Стать мирмидонцем

В вомитории[15] было прохладно по сравнению со зноем снаружи, и сквозь статическое поле, сохраняющее температуру, волны жара заметно глазу поднимались от раскаленной улицы рядом с ареной. Все проведенные в Боросево годы я обходил стороной этот район, поскольку никогда внешне не выглядел прилично. Но тех монет, которые я украл, – и за это воровство пятеро головорезов Реллса попали на исправление в руки Министерства социального обеспечения и катаров, – вполне хватило, чтобы раздобыть новую одежду, простую, но удобную. Я заплатил наличными. И даже раскошелился на комнату в дешевом отеле неподалеку от космопорта, откуда меня когда-то вышвырнули со скандалом. В комнате не было ничего, кроме кровати, на которой я едва помещался, но мне не приходилось спать в постели с того времени, как умерла Кэт.

Повинуясь минутному порыву, о котором тут же пришлось пожалеть, я купил дешевую бритву в аптечном пункте отеля, радуясь прохладе, безопасности и тому, что никто не смотрит на меня с подозрением. Мои волосы превратились в настоящий кошмар, чудовищная копна, отброшенная назад и стянутая резиновым шнуром. Я сбрил все до последней пряди, пока не стал гладким, как яйцо, затем выбросил обрезки в мусоросжигатель рядом с платным туалетом, довольный тем, что больше не выгляжу полным идиотом.

На самом деле, когда я шел по вомиторию под флагами с изображением нефритовых сфинксов дома Матаро, на мою изможденную фигуру было страшно смотреть. Я мельком увидел свое вытянутое отражение в массивных медных гонгах, выстроенных в ряд в переполненном помещении. Оглядываясь назад, можно сказать, что я был тогда похож на сьельсина, кожа моя оставалась бледной, несмотря на то что уже много лет за ней не было никакого ухода. Не хватало только рогов и огромных глаз.

Вереница женщин с кувшинами на головах поспешила убраться с моей дороги, и даже гомункул в красной форме служителя Колоссо поклонился мне, можно сказать, с почтением. Тяжелый перстень все еще висел на моей шее, напоминая о себе и чуть ли не умоляя надеть его снова. Но это грозило катастрофой.

Я понимал, что мой план должен увести меня с улиц Боросево, однако нужно было соблюдать крайнюю осторожность. Не стоило изображать из себя настоящего гладиатора. У меня не было никаких рекомендаций, и мне хотелось избежать тщательной проверки. Я мог похвастаться только двумя десятками стандартных лет фехтовальной подготовки, если не считать времени, проведенного на улице с Реллсом и его бандой.

Первым встречным служителем Колоссо оказалась женщина с таким же бритым черепом, как у меня. Я остановил ее, дотронувшись до плеча, и сказал со всей возможной вежливостью:

– Вы еще набираете людей на мясо?

Я опоздал с улыбкой на добрые пять секунд, и шутка потерпела полный провал – если выражение лица бедной женщины можно считать хоть каким-то показателем. Глаза ее округлились, когда она присмотрелась к моей внешности: к тому, как висела белая рубашка на моих тугих, как канаты, мышцах и выступающих костях. Через мгновение она кивнула.

Обнаженный и испуганный, я сидел на краю смотровой кушетки, покрытой гигиеническим пластиком. С низкого потолка свисала единственная лампочка, отбрасывая тень на батарею бездействующего медицинского оборудования. Если вы живете не в Империи, то, возможно, не имеете представления о нашей самой любимой игре, о ее механизмах и правилах, о ее традициях. Есть гладиаторы: герои миллионов опер, чемпионы спортивного сезона. Каждый ребенок знает их имена, носит одежду их цветов, с их номерами, следит за результатами. Даже во время войны люди относятся к ним как к героям, почти равным рыцарям и солдатам. Они сражаются между собой в честных поединках, один на один или небольшими группами. В случае ранения их уносят с поля боя и отдают для лечения схоластам, чтобы сражение продолжилось в следующий раз.

А есть мясо, мирмидонцы. Сюда приходят преступники и рабы. Приходят ради пропитания и надеются выжить хотя бы два-три боя. Приходят нищие, пьяницы и наркоманы. В некоторых мирах не особенно щепетильные лорды Империи похищают с улицы собственных сервов, чтобы бросить их на съедение львам, химерам или аждархам. Мирмидонцы – это сломленные, безумные и отчаявшиеся люди. Либо обозленные на весь мир, либо самоубийцы. Я не был ни тем, ни другим. Скорее уж глупцом, сделавшим свободный выбор.

Честно говоря, я рассчитывал, что меня примут в Колоссо на мясо даже без такой малости, как одностраничный контракт, махнув рукой на возможность каких-то законных действий со стороны родственников против устроителя игр, то есть дома Матаро и лично лорда Балиана. Однако я все-таки подписал такой контракт и вынужден был пройти медицинский осмотр.

Шею врача Колоссо охватывал ремешок рабыни, ноздри ее были вырезаны, а татуировка на лбу четко обозначала преступление: «ДЕЗЕРТИР». Я заметил тату и на ее руках: геральдического ястреба с внутренней стороны запястья и свернувшуюся кольцом змею, которая перекрывала какой-то шрам, видимо от ожога.

– Еще один желающий попасть в бойцовские ямы?

Врач разглядывала меня из-под слишком длинных бровей. Один глаз у нее, похоже, был стеклянным и смотрел бог знает куда. Другой поблескивал черными искрами на суровом высохшем лице. Выведенное на лбу слово сморщилось, когда она изучала меня единственным здоровым глазом, уперев руки в бока.

– И в чем причина? Слава или деньги? – хмыкнула она, подтянула грязные рукава и надела стерильные перчатки, достав их из ящика на столе.

Я откашлялся:

– Просто пытаюсь выжить.

– Это ты называешь «выжить»? – усмехнулась женщина и подошла ближе. – Разве Министерству социального обеспечения больше не требуются чертовы головорезы, чтобы силой принуждать умандхов к повиновению?

Вспышка былого аристократического высокомерия вырвалась на волю, и я возмутился:

– Я не головорез.

– Ой-ой-ой, ну простите, – произнесла врач, откусывая каждое слово, словно сухое мясо, – мне показалось, что ты хочешь драться в бойцовских ямах. Тогда не говори мне, что ты не чертов головорез. – Она хлопнула меня по предплечью. – Сядь глубже. И не прячь свой член, юноша, он здесь никого не интересует.

Я медленно убрал руки, не глядя в лицо пожилой женщине.

– Ну что ж, ты сильный, никакой ошибки.

Она ткнула пальцем в шрам на моих ребрах:

– Память об избиении?

Я не ответил, и она ткнула снова.

– Немного подрался, – признал я.

– Да ты молчун. – Она сердито посмотрела на меня, но стеклянный глаз уставился на что-то такое, чего я не мог видеть. – Имя-то у тебя есть?

– Адр.

– Что это, черт побери, за имя такое – Адр?

Она отошла к столу у дальней стены и взяла кривыми пальцами стетоскоп и сканирующий зонд.

– Сокращенное от чего-то?

Несколько мгновений я хранил молчание, следя за тем, как женщина проверяет мой пульс, а затем сказал:

– От «Адриан».

Ее здоровый черный глаз впился в меня с подозрением, растекшимся по белку, как масляная пленка.

– Адриан, значит? – нахмурилась она. – Чудесное имя для чертова уличного головореза.

Я возмутился было тем, что меня второй раз назвали головорезом, но инстинктивно почувствовал опасность. Нигде в смотровом кабинете не было видно камер, но это еще не означало, что мы здесь действительно одни. Никто не бывает по-настоящему один в Соларианской империи. Да и вообще нигде. И я только пожал плечами, когда врач сказала:

– Ну ладно, как знаешь.

Она вытащила из ушей дужки стетоскопа, и тот повис у нее на шее.

– Меня зовут Чанд, если тебе интересно.

– Чанд, – повторил я, пытаясь соотнести происхождение имени с ее тяжелым гортанным акцентом. – Разве у вас нет наружного сканера? Зачем вам это? – показал я на стетоскоп.

– Да ты к тому же слишком любопытный для головореза. Сканер может все запутать.

Она взяла в руки прибор, о котором мы говорили, – металлический цилиндр длиной с мою руку – и пояснила:

– Слушать надежней, но мы еще пройдем все тесты. Вставай.

Повинуясь ее жесту, я подошел к весам в углу, где она определила мой вес, рост и провела другие замеры.

– Хочу подобрать тебе броню, – объяснила она и добавила: – У тебя ведь правильное телосложение? Я видела настоящих гладиаторов, которые были в худшей форме, чем ты.

– Что вы имели в виду, когда сказали «все тесты»? – спросил я, отбрасывая ее руку.

– Я имела в виду, глупый мальчик, что ты должен пройти полный осмотр. Может быть, тебе это не известно, но я здесь за главного врача еще с тех времен, когда ты был маленькой капелькой в папиных яичках, так что хватит меня допрашивать.

– Включая анализ крови? – упрямился я.

Вместо ответа врач щелкнула меня по уху. Я вскрикнул.

– Кажется, я велела тебе прекратить расспросы.

Она хмуро посмотрела на меня, и татуировка на ее смуглом морщинистом лбу снова скомкалась.

Я выдержал ее взгляд, и она рассмеялась:

– Да ты крутой парень! И это главное. Настоящий мирмидонец. Толпа любит того, кто не намочит штаны, как только увидит «Сфинксов» в полной экипировке, готовых наброситься на него. Ты, черт возьми, покажешь им хорошее представление.

Я не ответил, но надеялся, что она права.

Вопрос в моих глазах вынудил ее признать:

– Да, включая анализ крови.

Она бросила на меня внимательный взгляд:

– У тебя есть какая-то причина, чтобы не делать этого? Ты употребляешь?

– Что употребляю?

– Наркотики, глупый мальчик.

Она подвела меня обратно к кушетке и принялась лазерной ручкой проверять мои рефлексы, следя за тем, как расширяются зрачки.

Я снова нахмурился:

– Почему это должно заботить Колоссо, если наркоманов отправят на мясо?

– Никого это не заботит, – ответила она и охнула, заметив еще один тонкий шрам на моей ноге. – Но если ты чертов наркоман, то они разрежут твой чудесный носик, чтобы ты выглядел страшней.

Она скорчила гримасу, показав неровные желтеющие зубы. Затем спросила, взглянув на мою бритую голову:

– Что ж, по крайней мере, я могу быть уверена, что у тебя нет вшей. А жаль.

Я смотрел на нее, не зная, как ответить на последнюю, сбивающую с толку часть нашего разговора, и решил просто повторить:

– Жаль?

Чанд растянула улыбку так широко, что лицо ее утонуло в морщинах, превратив и стеклянный, и здоровый черный глаз в крохотные щелочки.

– Никто же еще не видел палатина со вшами, правда ведь?

Последние два слова прозвучали неразборчиво, сдавленно, поскольку она отпрянула к стене, когда я вскочил на ноги. Я с запозданием сообразил, что только сам себе сделал хуже, подтвердив те подозрения, которые у нее были на мой счет.

Ссутулившись, я отвернулся от врача-рабыни, а та лишь рассмеялась:

– Ой-ой-ой, да я права? Я могу распознать вашу породу за милю. Нужно быть чертовым идиотом, чтобы этого не понять.

Я не стал отпираться, но и не ответил ей. Внезапно мой блестящий план поступить на Колоссо мирмидонцем показался мне невероятно глупым. Схватив брюки, сложенные на стойке, я начал одеваться.

– Во имя святой Земли, куда это ты собрался? – спросила Чанд с отчетливо прозвучавшим в ее гортанном голосе неодобрением.

Она преградила дорогу к двери, уставившись на меня видящим глазом, пока я натягивал брюки.

Я мог бы отодвинуть ее в сторону, ударить, повалить на пол в одно мгновение, но решил подождать и принялся зашнуровывать свои новые ботинки.

– Вы не можете мне помочь. Эта была ошибка.

– Ошибка, говоришь?..

Лицо рабыни приняло задумчивое выражение, она вскинула брови, и татуировка опять исказилась.

– Никогда не встречала палатина, не желающего, чтобы его имя звучало со всех храмовых минаретов.

– Я не палатин, – стоял я на своем, выискивая взглядом аппаратуру наблюдения, которую наверняка установили в этом маленьком, тускло освещенном кабинете.

– А я не рабыня. Я меретрисса из имперского гарема, и каждую вторую неделю мою задницу умасливают чертовы мускулистые бронзовокожие евнухи. – Она не отодвинулась от двери ни на шаг. – Отвечай на мой вопрос, глупый мальчик. Здесь нет никого, кроме нас.

Я остановился, не застегнув до конца рубашку:

– Какой еще вопрос? Вы ни о чем меня не спрашивали.

– Почему ты не выкрикиваешь свое прекрасное, как задница, имя со всех минаретов? – ответила она, чуть изменив свое прежнее высказывание. – Мы могли бы прямо сейчас отправить тебя сражаться наверху в самых лучших доспехах, ваша милость.

В последних словах врача-рабыни чувствовался оттенок насмешки, заставивший меня выпрямиться во весь рост.

– Я не лорд, – повторил я.

Фыркнув, Чанд перегородила рукой дверь, мешая мне выйти. Как будто это было в ее силах. Она старалась держаться прямо, а ветер вентилятора шевелил ее тонкие седые волосы.

– Черт побери, отвечай на мой вопрос, momak.

Наконец до меня дошло. Странный акцент, который я никак не мог опознать. Дюрантийский. Она дюрантийка или, во всяком случае, должна ею быть. Татуировка на руке – это знак Имперских легионов, ясно как день. Наемница? Мне захотелось рассмеяться, громко закричать. Новый план родился в моей голове, словно Афина Паллада, уже в готовом виде.

– Ti si od Resganat? – спросил я на трудном языке далекого государства.

«Вы из Республики?»

Глаза женщины округлились, и она ответила на том же языке:

– Ты говоришь по-дюрантийски?

– Haan, – кивнул я.

Я должен был играть очень осторожно, хотя уже и добился того преимущества, что женщина начала меня слушать. Возможно, она нечиста на руку; возможно, постоянно отправляет на убой необученных мирмидонцев. Я пошарил в заднем кармане брюк, проскользнул пальцами мимо перстня на шнурке и выудил хурасам, который украл вместе с бандой Реллса.

– Вот, возьмите. – Я вытянул ладонь с монетой вперед, чтобы женщина могла разглядеть сверкающий орлиный профиль императора.

Чанд посмотрела на меня с таким выражением, словно хотела сплюнуть.

– И на что мне сдалось твое золото, глупый мальчик?

Она ухватилась скрюченными пальцами за ошейник и дернула его, подчеркивая свое положение рабыни и то, как мало для нее значит эта монета.

Деньги – вот что она ожидала от меня, и я не стал ее разочаровывать. Предложение было сделано и отвергнуто, но я продолжал наседать, рассчитывая на республиканское высокомерное убеждение, будто бы сословия и касты ничего не значат.

– Ну хорошо, послушайте, – я глубоко втянул в себя воздух, – я не хочу быть лордом.

– Это еще почему? – уставилась она на меня одним здоровым глазом.

Я был бесконечно рад солгать ей:

– Никто не должен быть лордом.

Она хмыкнула с очевидным недоверием.

– Самое худшее, что может случиться, – это если меня убьют на арене и во Вселенной станет на одного палатина меньше. Вы ведь были солдатом? Наемницей? – Я показал на ее татуировку. – Это ваш шанс послать нобиля на смерть, а не наоборот.

Врач странно посмотрела на меня и спросила:

– Зачем тебе это нужно?

– Мне больше ничего не остается, – ответил я.

Похоже, она собиралась что-то возразить, но я продолжил:

– Три года я спал на улице. Мне больше ничего не остается.

Должно быть, она сжалилась надо мной или ей доставляло удовольствие видеть нобиля в таком положении, но я почувствовал, что она готова принять решение, и добавил:

– Возьмите меня, пожалуйста.

Глава 34

Люди грязной крови

– Хлыст! Ты опять раскрываешься в выпаде! – крикнул я, уклоняясь от удара Сиран, одной из мирмидонцев команды, в которую меня определили.

Рыжеволосый парень не услышал меня и бросился на Кири, которая парировала атаку древком учебного копья и сбоку ударила его в колено. Хлыст упал на землю, накрыв собой короткий меч. Стоявшие в отдалении мирмидонцы рассмеялись.

– Слышь, Адр, оставь его в покое, – проворчал Гхен. – Пусть парень сам соображает. Это не наша забота.

Я поднял руку, подавая Сиран знак остановиться, снял шлем и, стараясь не думать о том, как сильно я теперь напоминал Криспина, почесал слабый намек на щетину, что отросла на моей бритой голове.

– Так и сделаю, Гхен, если он доживет до конца недели.

– Нам дадут щиты! – сказал Хлыст. – Я слышал разговор техников. Мы получим щиты.

Парень отказался надеть шлем, и его большие уши торчали из-под огненно-рыжих волос.

– Не дадут нам никаких щитов! – отозвался кто-то с дальнего края площадки. – Щиты только для настоящих гладиаторов. Для тех, в кого вложены деньги.

– Хлыст, они все равно не помогут, если ты сам ударишь в грязь своим глупым лицом, – заметила Сиран.

Она не была самой старшей по возрасту в нашем маленьком отряде, но продержалась в ямах дольше всех благодаря скорее таланту не высовываться без нужды, чем каким-то выдающимся способностям. Такая же внепланетница, как и я, она была бледней большинства местных жителей, но все же гораздо смуглей меня: с кожей теплого каштанового оттенка и коротко стриженными волосами под шлемом с бронзовыми накладками. Ее лицо уродовал разрез на правой ноздре, как и у Гхена, но совершенные каждым из них преступления были недостаточно тяжкими для татуировки на лбу… или же они заплатили штраф, чтобы избежать этого.

Хлыст тоже был внепланетником: веснушчатый катамит с молочно-белой кожей летал на дальних коммерческих рейсах, и мышцы его годились только для показа. Он умел танцевать, прислуживать за чайной церемонией и ублажать мужчин, а порой и женщин, которым хозяин его предлагал. Но бойцом он не был – совершенно. В отличие от него Кири и Гхен были уроженцами Эмеша, с кожей еще более темной, чем у Кэт, но с таким же плебейским происхождением. Гхена отличали сильные руки, крепкая шея разнорабочего и мощные квадратные челюсти, словно он всю жизнь пережевывал камни вместо обычной пищи. Кири была чудаковатой женщиной средних лет. Не преступница, как Гхен и Сиран, и не бродяга вроде нас с Хлыстом, она пришла в бойцовские ямы по своей воле.

«Хочу накопить денег, чтобы сын мог сдать экзамен на госслужбу, – с сияющим видом объявила она в тот вечер, когда доктор Чанд представила меня команде. – Он у меня такой умный, мой Дар».

– Нам нужно сражаться как одна команда, – напомнила о насущных задачах Сиран, раздраженно проведя языком по зубам. – Мы отвечаем за мальчишку.

– Без пояса-щита я не согласен!

Хлыст с беспокойством постучал мечом по наголеннику. Без всякого предупреждения я швырнул в него свой шлем. Хотел попасть в грудь, но неудобный снаряд выскользнул из руки и угодил парню в живот. Хлыст согнулся пополам, морщась от боли, и проглотил свои слова. Остальные замерли, не зная, как реагировать на мой поступок.

– Какого дьявола это значит? – шумно выдохнула удивленная Кири.

– Его величество наконец-то взбесился, – объяснил Гхен и разразился густым смехом.

Я хотел огрызнуться, но нашим слабым звеном был вовсе не этот бывший преступник, а мальчишка. Пропустив мимо ушей свое прозвище, я прошел, поднимая тучи пыли, на открытый участок четырехугольной площадки. Возможно, из меня получился плохой вор и еще худший попрошайка, но я был обучен всем видам боя, какие практиковали на Колоссо. Может быть, мне самому это и не нравилось, но требовалось куда больше, чем два года, чтобы утратить весь блеск мускульной памяти.

– Пояс-щит не остановит этот шлем! – выкрикнул я. – Не остановит меч или брошенное копье.

Стоя в пяти шагах от Хлыста, я продолжил тихим голосом, подражая в этот момент скорее Гибсону, чем Феликсу:

– Хлыст, мы не получим щитов. Что бы там тебе ни послышалось.

– Ничего мне не послышалось! – возразил он, и его веснушчатые щеки залились краской. – Я точно слышал, что…

– Даже если у нас будут щиты, это нас не спасет. – Краем уха я продолжал следить за лязгом оружия остальных бойцов, чьи мечи и копья сплетались в сложном узоре схватки. – Они защищают от высокоскоростного оружия: огнестрельного, плазмометов или энергетических копий. Но ничем не помогут против длинного ножа.

– Послушай Импер-Адра, мальчик-шлюха. Помоги засунуть эту палку поглубже в задницу, – отрывисто рассмеялся Гхен и сделал неприличный жест большим пальцем, не отводя взгляда от Хлыста. – Ты не продержишься и наносекунды, когда начнется это месиво.

Здоровяк хлопнул его плоской стороной меча по плечу, защищенному металлическими пластинами.

Даже мать Кири и та рванулась вперед и положила руку на плечо Хлысту в знак поддержки. Она что-то шепнула мальчишке, что-то доброе.

Сиран толкнула Гхена в предплечье:

– Ты не мог бы заткнуться?

– Что?

Гхен потер свой сломанный нос, стараясь скрыть растерянность. Пока они препирались, я глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, уже отчасти жалея, что швырнул шлем в Хлыста. Появившись в колизее две недели назад, я сразу осознал, каким жестким стал за то время, что провел на улице. Эти месяцы, прошедшие с момента смерти Кэт, сделали свое черное дело. Я вспомнил ограбление, совершенное вместе с бандой Реллса, вспомнил, как предал их и как всадил нож в плечо управляющей. Та сдержанность, что отличала меня от остальных членов моей семьи, дала трещину, как мозаика, разбитая иконоборцем. Последние дни в компании мирмидонцев отчетливо это показали и стали для меня тренировкой по собственному исправлению. Я надолго задержал дыхание, радуясь холодному ночному воздуху, наполненному гулом мух и шипением орнитонов, и утер пот со лба.

Наконец я заговорил голосом, вернувшим часть былого лоска, – еще одно преимущество достойного питания и чистой воды.

– Послушай, ты должен поправить работу ног.

– Вот как! – хихикнул Гхен. – Должен. Слышишь, мальчик-шлюха? Ты должен.

– Заткнись! – вступилась Кири. – Оставь его в покое.

Она сделала пару шагов к здоровяку с такой яростью, что я бы не рискнул встать у нее на дороге. С материнской яростью. Прежде мне не приходилось сталкиваться с подобным, за исключением одного раза.

– Или что? – спросил Гхен, надвинувшись на Кири, так что они теперь стояли лицом к лицу.

Этот разнорабочий, ставший преступником, посмотрел поверх своего широкого носа на невысокую женщину:

– Что ты мне сделаешь, старая шлюха?

Кири не двинулась с места и не ударила его. Даже не отступила. Просто стиснула зубы, и ее янтарные глаза стали тверже камня.

К ним шагнула Сиран:

– Гхен, какого дьявола ты так разошелся?

Здоровяк перевел взгляд с Кири на свою напарницу:

– Это худшая команда из всех, что у нас была с тех пор, как мы сюда попали. Посмотри на них, Сиран!

Он показал на Хлыста, Кири, на меня и всех остальных, разбросанных кучками по всему тренировочному полю. Среди них нашлись и отмеченные шрамами ветераны, как сами Гхен и Сиран, введенные в группу новичков. Но большинство и были новичками. С тех пор как разразилась эпидемия, Боросево порождал ужасающее количество преступников, и многие в итоге оказывались в колизее, в пропитанном потом дормитории, который мы называли домом. Это лучше, чем быть повешенным или во всех подробностях познакомиться с работой катаров.

В глубине души я уже начал сомневаться в мудрости своего плана. Когда я наконец уговорил доктора Чанд внести меня в список под именем «Адр с Тевкра», то предполагал, что попаду в команду, составленную из отпетых преступников. Людей грязной крови. Я не ожидал увидеть здесь отчаявшихся и голодных жителей Боросево. Не ожидал встретить озабоченную судьбой сына мать, занимавшегося проституцией молодого мужчину или потерявшего всех родных однорукого гондольера, который пришел в колизей с надеждой выйти отсюда овеянным славой. Я поневоле задумался о том, что сказал бы мой отец по поводу компании, в которой оказался его сын. Полагаю, он был бы рад вообще увидеть меня на Колоссо. Какая ирония судьбы! Отвращение к бойцовским ямам самым драматическим образом положило начало всем моим приключениям, и вот я здесь – в почти средневековой броне мирмидонца. «Даже не гладиатор», – подумал я, представляя отцовское презрение.

Гхен все еще продолжал:

– Это, Сиран, паршивое представление. Ты это понимаешь, и я понимаю. Банкс это понимает, и Паллино понимает. – Он указал пальцем на двух старших мирмидонцев, тренирующих свежее мясо. – И можешь поклясться чем угодно, устроители тоже это понимают. Они рекламируют нашу бойню в городских новостях.

Я видел такую рекламу на огромных экранах, возвышавшихся над перекрестками по всему городу. Гхен бросил взгляд на Хлыста с Кири, а потом на мирмидонцев, отделившихся от толпы, чтобы послушать, из-за чего поднялся шум.

Все это время я держал рот на замке, наблюдая не столько за Гхеном, сколько за десятками других бойцов в оцарапанных и помятых доспехах, среди которых не было даже отдаленно похожих, хотя лица людей казались одинаковыми: скривившиеся губы, выпученные глаза, как у завидевшего охотников оленя. Не нужно быть психологом легиона, чтобы понять, что Гхен напугал их. Среди собравшихся не было ни одного ветерана. Только такие же новички, как и я сам.

– Может быть, все выйдет не так плохо, – сказал Хлыст без уверенности в голосе.

Я поразился тому, какой он молодой. Младше меня, даже волосы на его узком подбородке росли лишь жидкими пучками. Я и сам был молод, но насколько – это оставалось загадкой. Двадцать один год? Двадцать два? Я видел только местный календарь и не был уверен, что точно знаю дату по Имперскому звездному летосчислению.

Трудно сказать, сколько лет я провел в фуге на борту корабля Деметри.

Гхен недоверчиво приподнял безволосые брови.

– «Может быть, все выйдет не так плохо»? – передразнил он мальчишку. – Да ты подставишь врагу задницу при первой возможности.

Здоровенный бык, он шагнул мимо Сиран к Хлысту и схватил того за горло:

– Я не хочу, чтобы меня вздрючили, мальчик. А ты?

Вот он, сигнал для меня. Я рассмеялся. Не очень громко, не настолько, чтобы привлечь к себе общее внимание. Должен признать, что научился этому приему у отца, если не самому этому смеху. Тихий звук, зажатый в недолговечной тишине, остановил Гхена и заставил резко обернуться. Стоявшие рядом новобранцы мгновенно очистили пространство вокруг меня, а я тряхнул головой, чтобы избавиться от смеха. Двор погрузился в мертвую тишину, и только с дальнего края, скрытого в тени колонны, доносился звон оружия другой группы тренирующихся.

– Я сказал что-то забавное, твое величество?

Но я снова рассмеялся, на этот раз коротко, и развел руками:

– Из всех нас, Гхен, только ты один заговорил о вздрючке. Если бы я не знал тебя лучше, то решил бы, что тебе здесь одиноко.

Сиран резко захохотала, еще несколько новичков неуверенно хихикнули.

Здоровяк оттолкнул Хлыста в сторону, так что парень плюхнулся в пыль и сухую траву, а сам решительно направился ко мне, со скрежетом вытаскивая меч из ножен.

– Хочешь попробовать, мальчик?

– Что? – спросил я.

Этот человек был настолько предсказуем, что его можно было читать, словно афишу.

– Прямо здесь, у всех на глазах? Даже не поужинав? – подмигнул я ему.

На этот раз смех прозвучал немного громче, ровно настолько, чтобы окончательно разозлить Гхена. Заставить его делать глупости.

– Вряд ли мне…

Размашистый удар расколол бы мне череп напополам, но я засек его полет еще за парсек до цели. С легкостью отпрыгнув, я схватил Гхена за запястье и широченные плечи. Мой меч все еще висел в ножнах и ударил меня по бедру, когда я вывернул оружие Гхена вниз и в сторону. Он пошатнулся, а я воспользовался моментом и обнажил свой клинок.

– Слишком медленно, приятель.

Гхен развернулся, но я уже поджидал его в высокой стойке, наклонив меч вперед. Белки глаз четко выделялись на его смуглом лице, так же как и оскаленные зубы. Он ничего не сказал и снова бросился в атаку. Я подумал, что это похоже на бой с разъяренным Криспином: много мускулов и никаких мыслей. Он дрался как человек, привыкший побеждать, и побеждать быстро. Годы, проведенные на Эмеше, укрепили меня, но Гхен здесь родился, и его тело словно вырезал невидимый скульптор. Он напоминал сложением древний танк: квадратный, приземистый и крепкий.

Вся эта масса навалилась на меня и едва не погребла под собой. Но я ускользнул вбок, крепко сжал меч и ударил противника в живот. Гхен охнул, однако его стальной нагрудник выдержал. Клинок в любом случае был затуплен: тренировочное оружие. Я танцующим шагом обошел Гхена и поддал сапогом ему под зад, повалив в пыль. Слишком уж просто.

Инстинкт подсказывал, что мне следует говорить только с Гхеном, лежавшим у меня под ногами, но мной руководила высшая необходимость, поэтому я угрожающе занес меч над его головой. Вместо того чтобы обратиться к побежденному противнику – он был только симптомом общей болезни, – я повысил голос, призвав на помощь все сотни часов обучения риторике под руководством Гибсона:

– Вы собираетесь разобщить наши силы в тот момент, когда мы больше всего нуждаемся в единстве?

По примеру отца я заставил свой взгляд скользить над толпой, хорошо понимая, что делаю и кому подражаю. Сердце в груди налилось свинцом. Но я не хотел быть таким, как отец. Не хотел, чтобы меня боялись. Лица тех, кто наблюдал за мной – таких же новичков, – были искажены тем же самым стягивающим кожу страхом, какой я видел минуту назад.

– Люди придут смотреть, как мы умираем. Ты! – Я указал на молодую светловолосую женщину с красной, шелушащейся на солнце кожей, из-за чего вытатуированное на лбу слово «ВОР» было почти не заметно. – И ты! И ты! И я. – Я ударил себя кулаком в грудь, словно отдавая салют. – Но я собираюсь разочаровать их.

– Смелые слова для новичка! – выкрикнул Банкс, мужчина с дубленым лицом и впалыми щеками, стоявший позади толпы.

Опытные гладиаторы одобрительно зашумели, за исключением Сиран, следившей за мной с непроницаемым выражением лица.

– У тебя не хватает веса, чтобы здесь командовать, сынок! – сказал Банкс.

– Веса? – усмехнулся я. – Забавное слово.

Однако я заранее знал, что мне скажут в ответ, и даже догадывался, что это сделает именно Банкс. Мог бы и Гхен, но тот лежал у моих ног, закипая от ярости и стыда.

– У меня нет для вас таких забавных слов, – продолжил я, – только слова отчаяния. Я не хочу умирать, а вы? – Я остановился на короткое мгновение, надеясь, что кто-нибудь ответит, но не очень рассчитывая на это. – Никто из нас не оказался бы здесь, имей он возможность выбирать.

– Твой миленький нос говорит о другом! – возразила женщина с шелушащейся кожей, которая, судя по голосу, была старше, чем я поначалу думал.

Ее слова удивили меня, и на секунду я замер, покусывая язык и по-прежнему прижимая меч к голове Гхена.

– Это еще не означает, что у меня был выбор. У каждого из нас были свои причины. Думаю, Кири – единственная, кто не должен быть здесь.

Я повел рукой в сторону бедной женщины, чье лицо покрывали морщины каждодневных забот. Сколько ей лет на самом деле? Сорок? Пятьдесят? Такая молодая. Моей матери было почти триста стандартных лет, но выглядела она вдвое моложе этой плебейки.

– Но даже у нее есть причины. У всех есть.

– Закрой рот, парень, или я сам его тебе закрою! – крикнул Паллино, ветеран с крепким сложением профессионального солдата и с кожаной повязкой на глазу.

Поставив ногу на спину Гхена, я поднял обе руки, не выпуская при этом меч.

– Можешь попробовать, сирра.

Я убрал ногу с Гхена и шагнул вперед, ближе к толпе.

Волна шепота пронеслась по рядам собравшихся. Один низкорослый мужчина с крысиным лицом повернулся к своему приятелю и проворчал:

– Вот гад!

Я оставил шепот без внимания и, прищурившись, посмотрел на одноглазого ветерана.

Воздух наполнился отдаленным ревом флайера, пролетевшего к массивной тени дворцового зиккурата. Паллино не стал вызывать меня. Когда звук затих, я остановился и протянул Гхену руку.

– Давай, приятель, – обратился я театральным шепотом к побежденному.

Гхен повернулся на бок и заметил мою руку. Казалось, он пережевывал мысли, буквально пробовал на зуб, словно опасаясь наткнуться на хрящи, затем ухватился за мою ладонь и встал на ноги.

– Невероятно, Адр, какой ты быстрый.

Я изобразил тень фамильной усмешки Марло:

– Зови меня «ваше величество», старик.

Мне нужно было стать либреттистом, сочинять пьесы, как моя мать. Здоровяк отреагировал в точности так, как я представлял, как я рассчитывал. Мне нужно было стать артистом. Стать… кем-нибудь еще, только не тем, кем я стал. Солдатом? Волшебником? Исследователем, как Симеон Красный?

Поначалу показалось, что Гхен думает только о том, чтобы ударить меня. Но потом эмоции схлынули, провалившись глубоко внутрь или скрывшись за облаками, и дикая ухмылка скользнула по его грубому лицу. Он рассмеялся, но не так, как я, а громко и открыто. Угрозы Паллино забылись, рассеялись в одно мгновение.

– За работу, живо! – взревел Гхен, хлопнув меня по плечу. – Парень прав. Нам нужно убивать тех трусов в хороших доспехах, а не друг друга!

Нерешительный смех послышался в рядах новичков, пересилив молчание ветеранов. Гхен отошел в сторону, Сиран направилась за ним, чтобы поговорить с глазу на глаз.

Я нагнулся, кряхтя, и поднял свой шлем за широкий выступ, закрывающий шею. Погнутый и поцарапанный, он выглядел древним, почти средневековым, хотя и повторял очертания тех шлемов, что носили имперские легионеры. Только на моем не было забрала из бесшовной белой стали, лишь височные пластины болтались в петлях. Разумеется, он был не выкован, а изготовлен штамповкой в оружейной колизея. Для прочности сталь пронизывали карбоновые нити – тоньше любого волоса.

Я нацепил шлем и слегка постучал мечом Хлысту по голени:

– Давай займемся работой ног.

– Мне нужно тренироваться, – простонал Хлыст, уставившись на свои сапоги.

– Да, – согласился я и оглянулся на Гхена и Сиран, что-то объяснявших троим зеленым новичкам.

Сиран подобрала длинное копье – учебное, без встроенного плазмомета – и стояла, опираясь на него. Сейчас, когда я смотрел на нее слева и не видел разрезанной правой ноздри, что-то в ее чертах, высоких скулах и прищуренных глазах натолкнуло меня на мысль о королевской крови. Она была совсем не похожа на Кэт. Воспоминание испортило мне настроение, и я прикусил язык, чтобы отвлечься.

– Да, Хлыст, нам всем нужно тренироваться, поэтому мы здесь. У нас в запасе одна неделя.

Он покачал головой, рыжие волосы рассыпались по лицу: он забыл свой шлем в казарме, когда мы собирались на учебном дворе.

– Этого не хватит, Адр. Не хватит.

Сжав губы в немом согласии, я снова шлепнул его по плечу и шагнул в сторону, потом развернулся в низкой стойке, согнув ноги и выпрямив спину. Земля и император, снова держать в руке меч! Я и не думал, что так соскучился по этому ощущению. Кровь все еще бурлила во мне, отчетливо стуча в голове, словно парадный барабан. Какой бы короткой ни вышла моя схватка с Гхеном, это был настоящий поединок, а не драка в переулке.

Я сдержал усмешку и солгал:

– Конечно же, хватит. Целая неделя, Хлыст. Ты можешь многому научиться за это время. Вот смотри: одна нога впереди, держи спину прямой – из-за этого ты и раскрываешься. Наклоняешься вперед. Понятно?

Изобразив его ошибку в преувеличенном виде, я потерял равновесие настолько, что упал на колено, совершенно открытый для удара. Затем повторил движение уже правильно, старательно держа спину.

– А теперь ты. Покажи, на что ты способен.

Глава 35

Достойные люди

Я не спал. Не мог уснуть. Только вспотел. Не такая уж редкая вещь в этом жарком мире, если бы пот не был таким же холодным, как и кровь в моих жилах. Остальные мирмидонцы забылись беспокойным сном, а я вышел в коридор, где вдоль бетонных стен, крепких и слишком тесных, тускло мерцали светильники. Прокрадываясь к выходу, я не сразу обратил внимание на то, что не только моя койка была пуста. Не одного меня мучила бессонница.

Ночью мир меняется, и гипогей тоже выглядел совсем другим. Днем здесь кипела жизнь, кричали люди, ревели чудовища.

«Призраки – это просто ночное эхо того, что мы должны были увидеть днем, когда нас терзали угрызения совести», – подумал я.

Колизей располагался над уровнем моря. Его большая часть: дормиторий, клетки для животных и подвалы гипогея были в буквальном смысле подземельями. Но Боросево отличался тем, что его возвели на заболоченном атолле. С каменных стен капала вода, ручейки конденсированного пара собирались в металлических трубах работающей на полную мощность системы охлаждения и на запотевших окнах. Полукруглый потолок нависал над головой так низко, что я мог провести пальцами по гладкому камню и провел. Долго бродил я по коридорам, и сердце прыгало в груди как никогда прежде. Так, наверное, должен чувствовать себя заключенный вечером накануне казни, умоляя приора или лорда о помиловании, – и теперь это чувство мне слишком хорошо знакомо.

Ссохшийся от болезни силуэт Кэт словно бы всегда лежал у моих ног или за спиной, и я заметил, что то и дело опускаю взгляд к полу. Ничто вокруг не казалось реальным. Ни сам гипогей, ни город снаружи, ни жалкие годы, проведенные здесь с того момента, когда я очнулся в смятении и страхе. Если вы когда-нибудь просыпались глубокой ночью и пытались постичь бесконечный космос вплоть до расстояния между атомами, то знаете, на что это похоже. Страх и слабость, поселившиеся в сердце, делали незнакомой даже плоть моих собственных рук. Я думал о предстоящем сражении – первом в моей жизни, – но не мог сосредоточиться на нем, то и дело возвращаясь к воспоминаниям. К операм матери, к легендам о Симеоне Красном и Кхарне Сагаре. К урокам Гибсона и учебным поединкам с Криспином. К улыбке Кэт и тем счастливым дням, что мы вместе провели в заброшенном доме. Я вспоминал боль в сломанных ребрах и ту ночь, когда банда Реллса вытащила меня из моей картонной хижины на улицах Боросево.

Я остановился напротив входа в душевую и прислушался. Сквозь тихое журчание бегущей воды пробивалось то ли сопение, то ли всхлипывание – слабый животный звук почти на пределе слышимости. Я замер и поднял голову. Дверь тихо приоткрылась, бросив полосу резкого белого света на стену коридора. Я был босиком и поэтому прокрался в серую ванную комнату почти бесшумно. Душевые кабинки тянулись вдоль дальней стены, прикрытые сальными белыми занавесками. Над последней из них в неподвижный воздух поднимался пар, текущая вода не полностью заглушала тот звук, что я слышал из коридора. На единственной металлической скамейке не было ни одежды, ни каких-то других признаков, подсказывающих, что кабинка занята кем-то более материальным, чем призраки моей памяти.

Но теперь, когда я зашел внутрь, звуки стали отчетливей.

Это был плач.

– Эй?

Я решил, что лучше сообщить о себе, внезапно сообразив, что слишком далеко забрался в чьи-то личные тайны. Не знаю, что заставило меня это сделать и почему я просто не ушел. Может быть, виновато мое природное любопытство, а возможно… возможно, мне просто было одиноко и очень, очень страшно.

Тот, кто находился в душевой, всполошился, изнутри донесся глухой стук, затем проклятия и недовольное: «Кто там?» Через мгновение тот же голос просопел:

– Это ты, Адр?

Конечно же, там был Хлыст. Я закрыл дверь. Гхена вместе с Сиран и другими преступниками держали в тюремном отделении, но я опасался, что может вмешаться кто-нибудь еще, похожий на него. Только не этой ночью накануне схватки. Сдавленным, как засушенные цветы, голосом я произнес:

– Хлыст? Да, это я.

Мальчишка откашлялся:

– Никак не… не могу уснуть, понимаешь?

Я опустился на низкую металлическую скамейку между душевыми кабинками и рядом шкафчиков и кивнул, не подумав о том, что он меня не видит.

– Понимаю, – отозвался я через мгновение тишины. – Я сам никогда раньше этого не делал. То есть никогда не дрался на Колоссо. Однажды, много лет назад, у меня была возможность, но я…

Слова застряли у меня в горле, и я опустил голову, разглядывая свои руки. Хлыст с шумом втянул воздух, и я понял, что допустил ошибку. Парень только-только начал верить в меня, а теперь я сам подорвал эту веру.

– Завтра я умру, Адр, – произнес он безо всяких эмоций, что особенно потрясло меня. – Почему я должен это делать? Зачем я здесь?

Он издал полузадушенный звук, и я уже собирался что-то ответить – как-то посочувствовать ему, – но Хлыст продолжил:

– Может быть, мне стоило продлить контракт с мессиром Сетом. Это лучше, чем умереть. Гхен прав – я не боец. Я просто мальчик-шлюха.

Сжав голову руками, я посмотрел на бесформенный белый пластик занавески.

– Гхен – дурак, и он хочет, чтобы именно так ты и думал.

– Это единственное, на что я гожусь! – произнес он чуть ли не с вызывающим презрением к себе самому.

– Ну хорошо, ты действительно никудышный фехтовальщик.

Я попытался улыбнуться, понимая, что даже дурная шутка лучше жалости. Молодой мирмидонец ничего не ответил, и я похлопал по ребру его кабинки.

– Никто не умрет, приятель, – заверил я. – И ты уже обращаешься с мечом гораздо лучше, чем поначалу.

Хлыст долго молчал.

– Нужно было остаться. Я ведь не надоел мессиру Сету. Можно было слетать еще в один рейс, потребовать больше денег. Я думал, так будет лучше, но… – он поразмыслил над запоздалым решением, – но, по крайней мере, там мне не пришлось бы умирать.

– Мм, – поморщился я, радуясь тому, что Хлыст не видит меня.

Парню сейчас не больше восемнадцати стандартных лет. Как долго он продержится у этого Сета? Год? Два? Пять? Это была честная, легальная работа, чего не скажешь о моей недавней жизни, но сама мысль о том, что с ним произошло, вызывала у меня отвращение. Его продали в услужение собственные родители, когда он был еще ребенком… Ни один ребенок не заслуживает такого. Но я не стал жалеть его. Он не принял бы этой жалости.

– Ну и как же ты угодил в эту ловушку?

– В ямы? – спросил Хлыст.

Я услышал, как он шевельнулся в душевой, но по-прежнему не видел его.

– Думал, что могу поменять работу, но ни на одном корабле не захотели нанять меня – я же не разбираюсь ни в управлении, ни в гидропонике, вообще ни в чем. Только…

Чтобы заполнить паузу, я вспомнил, как Гхен показывал неприличный жест.

– Вот и решил, что остается или пойти сюда, или вернуться к мессиру Сету. Но с ним я покончил.

Он громко сплюнул, и в словах его прозвучал легкий намек на воодушевление:

– Мерзкий, грязный старик. Мне казалось тогда, что это хорошая идея. Я думал, что научусь драться, как…

Хлыст смущенно замолчал.

– Как кто? – спросил я.

– Не могу сказать…

Из кабинки послышался глухой стук, и я решил, что парень бьется головой об стену.

– …Ты будешь смеяться.

– А ты попробуй. – Я невольно улыбнулся.

– Я хотел драться, как Касия Сулье, – с трудом выдавил из себя Хлыст. – Ты видел эти фильмы? Или, может быть, как князь Сайрус. Я хотел стать мужчиной, понимаешь? Достойным человеком. Тем, кто может постоять за себя.

Рассмеявшись, я потер переносицу и, чувствуя, как парень постепенно закипает в смущенном молчании, сказал:

– Да, понимаю, что ты имеешь в виду. Я сам хотел стать таким, как Симеон Красный.

– Симеон Красный не был бойцом.

– Не был, – согласился я, вспоминая те дни, когда знакомил Кэт с его историей. – Но пришлось им быть, когда настало время. Это я и хотел объяснить. Не важно, кто ты сейчас, Хлыст. Ты должен выстоять, когда придет время, и оно скоро придет.

Я рассказал ему немного о своей матери, о сюжетах, которые она сочиняла. На мгновение мне показалось, что все страдания и вся боль последних лет ушли за тучи и я снова окунулся в розовый свет детства.

– Не знаю, Хлыст, существуют ли на самом деле достойные люди. Мой отец хотел, чтобы я стал священником, но, как я уже говорил… я всегда мечтал стать таким, как Симеон, – я усмехнулся, – мечтал увидеть Вселенную.

Настала его очередь смеяться надо мной, и поделом, но вскоре он затих.

– Подозреваю, что оба мы оказались не на своем месте, – сказал Хлыст не слишком весело.

– И я подозреваю. Но люди должны как-то зарабатывать себе на жизнь. Деньги здесь неплохие, если только сумеешь их поднакопить.

– Если мы выживем, – поправил он меня. – Нам не заплатят, пока все не закончится.

– Перестань! – сказал я, возможно, чересчур резко. – Завтра мы вместе посмеемся над тем, что думали сегодня.

Я замолчал и оглянулся на часы в коридоре за дверью. Было около двух ночи. Оставалось всего пять часов – так много и так мало.

– О нет, не посмеемся, – из кабинки вырвался тонкий, сдавленный звук, наполовину смешок, наполовину всхлип, – никакой надежды.

– Неправда, – огрызнулся я и свирепо посмотрел на занавеску, словно хотел прожечь ее взглядом. – Не думай о надежде. Надежда – это дым.

Один из множества взвешенных афоризмов Гибсона, с помощью которых он достигал апатеи. Странно было произносить его снова. Странно, но правильно. Окинув взглядом бетонную комнатку с низким потолком, я вдруг ощутил приступ боли оттого, что старика нет рядом со мной. Что бы я только не отдал, чтобы снова увидеть его, поговорить с ним! Однако эти мысли тоже были далеки от апатеи, и я стиснул зубы, пытаясь отогнать наваждение, но оно не рассеивалось.

– Мы просто сделаем то, что должны сделать. Все мы. Надежда здесь ни при чем.

– А если у нас не получится?

– Что значит «не получится»? – возразил я, пораженный этой мыслью, а затем подтянул ноги под себя, как мудрец, медитирующий под деревом. – А если ты продержишься целый год и заработаешь себе на жизнь? Об этом ты подумал или пришел сюда с мыслями о смерти и надеждой на хорошую кормежку?

Он был не первым, кто так и сделал. Молчание выдало его. Мальчишка не имел никаких планов, никаких амбиций. Только глупые, смутные надежды и детские фантазии – совсем как еще один мой знакомый. Что ж, и он тоже не был первым. У меня вырвался тяжкий вздох.

– Вот что я тебе скажу, – продолжил я, пытаясь пробить страх в его дрогнувшем голосе. – Почему бы нам не держаться вместе? У меня здесь нет друзей. Я бы не отказался заполучить хоть одного.

– Буду только рад, – ответил он. – Ты единственный, кто не насмехался надо мной.

Я вспомнил о том, что сказал когда-то Кэт: «А еще я хотел бы иметь собственный корабль, чтобы путешествовать».

– Но я не собираюсь оставаться здесь. Попробую накопить на корабль, или, по крайней мере, мы сможем завербоваться на тот, что окажется под рукой.

– Я в этом ничего не понимаю! – простонал он.

– Через год ты научишься сражаться! – оборвал его я. – Кораблю нужна защита. Нужны охранники. Ты просто не подумал об этом. Год – это очень долгий срок.

Я не мог вынести его отчаяния, только недавно справившись со своим собственным.

Хлыст отдернул занавеску и уставился на меня. Он сидел в одежде прямо на полу, съежившись и прислонившись спиной к стене, рыжие волосы прилипли к щекам.

– Это похоже на надежду, – прищурился он на меня. – Разве не ты говорил, что не стоит надеяться?

– Я говорил, что надежда – это дым, – поправил его я. – Но это не значит, что ее не существует.

Глава 36

Научите их сражаться

Грохочущий лифт поднимал двадцать мирмидонцев на первое действие Колоссо, все мы обливались вонючим потом в тесной кабине. Хлыст стоял рядом со мной и бормотал молитву, обращенную к иконе Мужества.

– Благослови меня мечом своей храбрости, о Мужество, – выдыхал он почти шепотом. – Даруй мне силу в трудную минуту. Благослови меня мечом…

Я прикрыл глаза. Храбрость – это первая добродетель дураков, покровительница тех, кто слишком испуган, чтобы убежать.

Мирмидонец, стоявший с другой стороны от Хлыста, толкнул его локтем:

– Заткнись уже, а?

Хлыст посмотрел на него и пролепетал какие-то извинения. Я поморщился, подтягивая ремень выданного мне круглого щита античной формы, точно такого же, как у всех остальных, – трехфутового гоплона из карбонового волокна. Несмотря на все мои подбадривания, Хлыст правильно оценивал себя – потребовалось бы куда больше времени, чем одна неделя, чтобы сделать из него бойца. И Гхен в нем тоже не ошибался, что бы ни говорили Сиран и Кири. Мальчишка не продержится и наносекунды. Я стиснул зубы, чтобы не вырвался резкий ответ, но тут старый хрипящий динамик лифта взвизгнул, и на наши головы обрушился грубый голос Паллино:

– Держитесь вместе, как мы отрабатывали на тренировках. По пять человек. Не позволяйте противнику окружить вас.

– А чем они вооружены, босс? – спросил Кеддвен, местный парень, уже прошедший через несколько боев, приметный своими выгоревшими спутанными волосами. Ему пришлось кричать, чтобы его сиплый голос услышали.

– Тем же самым, что и мы, – отозвался Паллино, – мечи, копья и круглые щиты. Но это команда Джаффа, так что они, возможно, будут еще и метать дротики.

– Значит, мы сможем бросать их обратно! – выкрикнула Сиран с такой буйной энергией, что стоявшие рядом с ней бойцы одобрительно загудели и подняли свое оружие, сверкнувшее в мрачном оранжевом свете.

Почувствовав волнение Хлыста, я наклонился и постучал по его круглому щиту:

– Эй, у нас же есть щиты.

Парень скривился и натянул шлем на свою дикарскую рыжую гриву:

– Не смешно, Адр.

Я прекрасно его понимал. Сам готов был отдать левую руку за настоящую защиту с полем Ройса.

Наступил тот момент, что повторялся перед каждым моим боем на Колоссо, когда мы выходили на покрытый песком кирпичный пол арены, – я мечтал лишь о том, чтобы оказаться где-нибудь в другом месте. В любом другом. Тогда я ощутил это в первый раз. Внутренности скрутило в тугой узел, кровь молотом ударяла по наковальне моего черепа. Я поднял голову к стальным балкам, что поддерживали купольный потолок шахты лифта, и принялся пересчитывать массивные болты, скреплявшие их. Зачем я это делаю? Должен быть другой способ заработать деньги на то, чтобы улететь с этой планеты. «Они нужны для твоего корабля», – мысленно повторял я себе. Тогда я смогу покинуть Империю и никогда больше не возвращаться, избавиться от Капеллы, отца и всех остальных. Смогу полететь на Иудекку, встретиться с ирчтани Симеона Красного, увидеть Атхтен-Вар. Стать торговцем во Внешнем Персее. Или пиратом. Или наемником.

Но тех нескольких хурасамов, что я украл в магазине на углу, не хватило бы даже на место в шкафчике для швабр этого межзвездного лайнера, и в любом случае я связал себя контрактом с колизеем на целый стандартный год. Шестьдесят пять боев, каждый из которых может оказаться для меня смертельным. А если я попытаюсь нарушить контракт и сбежать, все закончится тем, что мне отрубят ноги, разрежут ноздри, а потом вытащат на Колоссо и бросят мое тело огромным хищникам – на мясо, в буквальном смысле слова. Устроители – и граф Балиан Матаро не в последнюю очередь – вытрясут из меня свои вложения так или иначе.

Моя соседка опорожнила мочевой пузырь прямо себе на ляжки, а я, пытаясь успокоиться, вернулся мыслями к нашему противнику. Они будут в броне и со щитами – настоящими, а не тем древним хламом, что носили мы. Нас экипировали так, словно мы должны были атаковать гомеровскую Трою, а не пятерых гладиаторов в современных сенсорных доспехах. Наше тупое оружие могло только оставить вмятину на их броне. Вся схватка была не более чем фарсом. Их доспехи имитировали повреждения в зависимости от силы наших ударов, но сами гладиаторы при этом не получали никакого вреда. В подготовку этих профессиональных атлетов вкладывались большие деньги, поэтому погибали они крайне редко. Мы могли только обездвижить их.

– Шок и трепет, Адриан, – пробормотал я себе под нос, надавив на глаза костяшками пальцев и проведя ладонью по ежику волос. – Кровь и гром[16].

Сквозь стиснутые зубы вырвался стон. Мне так недоставало сейчас Гибсона. И Робана. И даже Феликса. Кастелян уж точно знал бы, что делать, и придумал бы десятки способов выкрутиться из любого положения, в котором мы окажемся. Сотни. Внезапно я осознал, что должен был уделять больше внимания тактике. Научился не всему, что нужно знать. И теперь уже никогда не научусь. Феликс остался за сотни световых лет отсюда, а Гибсон… Да, только мой отец и Мать-Земля знали, где сейчас Гибсон. Я туже затянул под подбородком ремень шлема.

Лифт, вздрогнув, остановился, и почти сразу же отворились большие тяжелые двери, проскрежетав металлом по каменному полу. Звук обрушился на нас еще раньше, чем в глаза ударил дневной свет, – ужасающий шквал, глубокий и сокрушительный, словно море. Животный рев восьмидесяти тысяч зрителей, заходящихся в пьяном восторге и радостном предвкушении зрелища. Этот звук на каждого подействовал по-разному, придавив к земле одних и приподняв других.

«Страх отравляет, – повторял я себе древнее изречение, подобно тому как недавно молился Хлыст. – Страх отравляет».

Я почувствовал, как эта отрава разливается по венам. Вслед за Гхеном и другими ветеранами я вышел под болезненно оранжевый солнечный свет, взвешивая в руке карбоновый щит и держа на изготовку короткий меч. Поле боя растянулось почти на сотню ярдов в длину и приблизительно на половину этого расстояния в ширину. Мы зашли в лес каменных колонн, беспорядочно расставленных по всей арене, чтобы предоставить укрытие сражающимся. Среди них не было ни одной одинаковой пары, столбы разнились и высотой, и диаметром, и если бы они не торчали из кирпичного пола, площадка оказалась бы совершенно ровной и открытой.

Обширную арену окружала стена из песчаника в двадцать футов высотой, с промежутками для стальных дверей лифтов, подобных тем, из которых мы вышли. Над нашими головами мерцало мощное энергетическое поле, частично рассеивающее крики, рев и свист. Оно должно было защищать зрителей от стрельбы, как в тот день, когда я наблюдал за расправой «Дьяволов Мейдуа» над тридцатью рабами. Лучи плазмомета не могли прорезать стену и навредить сидевшим на трибунах логофетам и чиновникам различных гильдий.

Ничего подобного ни разу не случалось. Поле битвы выглядело безжизненным пространством, блеклой авансценой перед буйными джунглями цвета и движения на трибунах, искаженных и размытых полем Ройса. А вот и они: у дальних ворот выстроились пятеро гладиаторов, облаченных в броню имперских легионеров. Белые керамические нагрудники были разрисованы зеленым и золотым. Гладиаторы держали в руках длинные, выше человеческого роста, копья и смотрели на нас из-за прочных зеленых забрал – монолитных, без выступающих деталей или прорезей для глаз. Невозмутимые, как поросшие мхом камни.

– Экран включен, – отметил я, ухватив Хлыста за предплечье.

Я с трудом различил голос распорядительницы Колоссо, словно тот звучал откуда-то издалека, сквозь толщу стены. Слова ее растворились в реве толпы и к тому же заглушались действием защитного поля. Но нам и незачем было слушать. Мы и так понимали, зачем оказались здесь.

– Что ты сказал? – наклонился ко мне Хлыст.

Мое внимание разделилось между стоявшими перед нами гладиаторами, пятью «Сфинксами Боросево», и ложей в средней части стены, где за дополнительным уровнем энергетической защиты был сам лорд Балиан Матаро, граф Эмеша. Мне доводилось видеть его на экранах городских новостей, но здесь он присутствовал во плоти, сидел в окружении ликторов и рабов-умандхов. Когда мы вошли, двое существ помогали лорариям утащить с арены труп какого-то головоногого наземного хищника через боковые ворота к еще одному лифту. На кирпичах остался след его зеленоватой крови. Оказывается, мы выступали не в первом действии. Я придержал Хлыста, поджидая Кири и Паллино, которые приближались к нам вместе с незнакомым мне новобранцем.

Я качнул вверх большим пальцем и повторил:

– Они включили экран безопасности.

Паллино прищурился единственным глазом.

– Ох, чтоб меня! – выругался ветеран, и в тот же миг первый выстрел ударил в кирпичи у нас над головами.

Стена почернела от фиолетовой струи плазмы. Неподалеку Банкс собрал свою пятерку – трех копейщиков и двух мечников, и они присели как можно ниже, насколько позволяли их карбоновые щиты.

– Ложитесь! – крикнул я, ухватил Паллино и Хлыста и потащил их за собой на землю, как раз в тот момент, когда обжигающий заряд пролетел над нами.

– Эта штука выдержит заряд плазмы? – спросил я, лежа в пыли и выставив щит перед собой.

– Да, – кивнул Паллино, – только не рассчитывай протянуть долго.

– Тогда не будем тянуть, – сказал я.

Кири с новичком рванулись к нам, каким-то образом ускользая от выстрелов, едва не добивших нас.

Они не опускали щиты даже тогда, когда помогали нам подняться.

– Туда! – показал я на одну из возвышавшихся над ареной колонн, надеясь укрыться за ней от гладиаторов с их энергетическими копьями.

– Это просто выбраковка какая-то!

Паллино сплюнул в пыль, как только мы спрятались за колонной. Я непонимающе посмотрел на него, а он дернул подбородком, показывая на наших товарищей-мирмидонцев. Хлыст погрузился в молчание. Паллино ухватил меня за локоть свободной рукой:

– Отстрел лишних животных в стаде. Нужно было убить тебя, когда у меня была возможность.

В моей голове все перемешалось.

– Меня? Во имя Земли, при чем здесь я?

– Они видели твою небольшую речь во дворе. Должны были видеть, – он отпустил мою руку и снова поднял меч, – и решили поставить нас на место.

Это было еще мягко сказано. Нас собирались уничтожить. Я хотел взять паузу. Хорошенько все обдумать. Отдышаться. «Страх отравляет», – шептал я себе, надеясь успокоить возмущенно бьющееся сердце. Мы имели четырехкратный численный перевес над гладиаторами, зато вооружением они превосходили нас в миллион раз. Я уже понял, что наш первоначальный план провалился. Если мы соберемся небольшими отрядами, сомкнув щиты, плечом к плечу, как обычно действуют в атаке легионеры, то нас наверняка перестреляют.

– Нужно разделить их. Отогнать друг от друга.

Я выглянул из-за колонны и увидел Сиран и Гхена, прижавшихся к другому толстому столбу. В этом был наш шанс. Наверняка этих колонн не было в проекте колизея. Они могли помешать не только лошадиным и собачьим бегам, которые часто проводят в таких местах, но и некоторым видам схватки.

– Хлыст, держись рядом со мной. Остальные бегите влево, старайтесь укрываться за колоннами.

– С каких это пор ты здесь командуешь? – спросил новичок, которого я не знал.

Именно этот момент и выбрала судьба, чтобы вмешаться. Заряд плазмы ударил парня в грудь, а меня лишь опалил по дороге, оставив за собой вонь расплавленного металла и сгоревшей человеческой плоти. Новичок не успел даже вскрикнуть. Это мне хотелось кричать, хотелось плакать. Сделать хоть что-нибудь. Но я только подумал: «Какой тогда вообще смысл в этих доспехах?» Затем подтолкнул Хлыста щитом и погнал вперед, подальше от того, кто избавил меня от необходимости отвечать на вопрос новичка. Над ареной распорядитель торопливо комментировала происходящее, но экран безопасности все еще заглушал ее высокий голос.

Пятеро. Они послали пятерых, чтобы убить нас. Пятерых профессиональных игрушечных солдатиков в превосходной броне, с тестостероновыми добавками в крови, готовых убивать без тени сомнения. Пятерых Криспинов. От этой мысли мои губы едва не растянулись в усмешке, пока я наполовину толкал, наполовину тащил Хлыста к следующей колонне. Нам нужно было убраться подальше от того, кто убил новичка. Паллино и Кири не побежали за нами, а отскочили в другую сторону.

Не знаю, последовали ли они моему совету или же их просто унесло прочь хаосом схватки. В моей памяти тот первый день остался как в тумане. Одни моменты вырисовываются со всей ясностью, оправленные в серебряное сияние. Другие скрыты и выжжены, словно эти серые столбы были дымом, а шум на арене – далекими раскатами грома.

– Разделитесь! – крикнул я, увидев группу мирмидонцев, собравшихся за колоннами. – По двое или по трое! Рассыпьтесь!

Я не мог остаться и посмотреть, послушались ли они меня. Кто-то вскрикнул, и я подумал: «Теперь нас восемнадцать». Я надеялся, что не ошибся, не пропустил в спешке еще чью-то смерть. Хлыст позади меня едва не впал в ступор, замерев и округлив от страха глаза.

– Перестань! – Я подтолкнул его щитом к колонне. – Мне нужна твоя помощь!

Он потихоньку начал приходить в себя, и я ударил кулаком в стену над его головой.

– Мне нужна твоя помощь, если мы хотим выкарабкаться из всего этого.

– Выкарабкаться? – словно эхо, повторил Хлыст и оглянулся. – Но как?

– У меня есть план.

Я наполовину солгал. У меня была только идея. Наитие.

Сквозь беспрестанный грохот прорезался голос Банкса:

– Вы двое, за нами!

Ветеран с дубленой кожей в компании еще шестерых мирмидонцев стоял за самой большой колонной.

Я покачал головой:

– Банкс! Мы должны разделиться! Нужно обойти их с флангов!

– Что? – Его брови под кромкой шлема нахмурились. – Ты с ума сошел?

– Разве они сражаются все вместе? – ответил я, напирая на слово «они». – Ты хочешь выстроиться перед ними или победить их?

Тут я заметил гладиатора – высокую женщину в доспехе привычных золотого и зеленого цветов. Она не видела нас в хаосе боя и нацелила копье на другую жертву. Не медля ни секунды, я потащил Хлыста за ближайший столб, следуя за ней по пятам.

Банкс оскалился и двинулся за нами с двумя мирмидонцами. Они прижались к соседней колонне, чтобы осмотреться. Женщина-гладиатор остановилась, опустила острый конец копья, испускавшего тонкие колечки пара, и начала возиться с настройкой.

– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – процедил Банкс.

– Я отвлеку огонь на себя, а ты нападешь на нее сзади.

– Сзади, да? – Банкс обнажил зубы в хищной усмешке.

– Пора заканчивать с детскими играми, – с равнодушным видом ответил я и повернулся к Хлысту: – Не отставай от меня, понял?

Мальчишка кивнул и посмотрел на свой меч так, словно это была смертельная опухоль. Он ничего не ответил, уставившись на клинок. Я обругал себя последними словами. Гхен правильно оценил этого парня. Я снова толкнул Хлыста за колонну:

– Тебе не придется драться самому. Просто не отставай от меня.

Не дожидаясь ответа, я рванулся вперед по кирпичному полу, лязг моих доспехов потонул в шуме боя. Оставалось только надеяться, что гладиатрисса не услышала моего приближения.

Она подняла острие копья до уровня глаз и, зажав древко сгибом локтя, прицелилась куда-то влево от меня. Кровь стучала в моих ушах громче, чем ревела толпа. Я опустил свой меч плашмя на ее копье как раз в тот момент, когда гладиатрисса выстрелила. Фиолетовая плазма обожгла кирпичи возле наших ног, превратив пористый силикат в расплавленное стекло, воздух наполнился едким дымом. Женщина удивленно вскрикнула, развернулась и попыталась ткнуть в мою голову копьем. Я отмахнулся щитом, и он неприятно зазвенел, когда торец копья ударил меня по руке. Скривившись от боли, я продолжал теснить ее в сторону Банкса и его людей. Хлыст куда-то пропал в этом безумии. Я стиснул зубы и снова взмахнул мечом.

Клинок задел бедро гладиатриссы, и я услышал неестественный вой. Она пошатнулась, отступая назад, и попыталась достать меня своим оружием. Копье было слишком длинным, неудобным для ближнего боя. К тому же доспех, защищая ее драгоценную и хорошо оплачиваемую плоть, предал свою хозяйку и подтвердил, что я нанес ей повреждение. Она яростно зарычала в микрофон, закрепленный на шее ее нижнего комбинезона, забыла про копье и потянулась к ножу на бедре. Смелый, разумный ход. Это могло сработать против Хлыста или даже Кири. Да и против меня тоже, поскольку я совсем перестал соображать от волнения.

Но Банкс уже набросился на нее вместе с еще одним мирмидонцем, клинок прошел сквозь энергетическую защиту – безучастную к человеческой медлительности – и со звоном ударил в шлем. Женщина грязно выругалась, когда нефритовый доспех заклинило, и она выбыла из строя. Я вспомнил рабов-умандхов, тащивших с поля боя головоногое чудовище, и представил, как трехногие ксенобиты уносят к лифту эту женщину, чтобы снять с нее броню. Должно быть, ее лишат премии за эту неудачу. Толпа взревела, и сквозь шум пробивался размытый, сглаженный защитным полем голос распорядителя.

– Хорошо, мы будем действовать по твоему плану, – глуповато ухмыльнулся Банкс.

– Осталось еще четверо! – сказала стоявшая рядом женщина с шелушащейся кожей. – Мы сможем использовать это? – Она кивнула на копье, все еще зажатое в обездвиженной руке гладиатриссы.

Ветеран покачал головой:

– Оно настроено на перчатки доспеха. У нас не получится выстрелить из него.

– Зато нас больше! – Я вытянул шею, оглядываясь. – Где Хлыст?

– Мальчик-шлюха? – Женщина пожала плечами. – Черт его знает.

Я оттолкнул ее и поспешил обратно по своим следам, зовя Хлыста. Потом сообразил, что охотники слышат меня так же хорошо, как и все остальные, и замолчал. По дороге я заметил два дымящихся трупа наших товарищей. Это были те, кого убили на моих глазах, или кто-то новый? Значит, нас теперь шестнадцать? Или семнадцать?

– Эй, твое величество! – пробился сквозь крики зрителей зычный голос Гхена. – Иди сюда!

Согнувшись в три погибели, чтобы укрыть за щитом свое мощное тело, он пробирался между колоннами.

Я прислонился спиной к столбу, поджидая Гхена и спешившую за ним Сиран. В тот момент, когда двое бывших преступников упали на землю рядом со мной, кто-то вскрикнул. Бесстрастный голос Гибсона в моем сознании отметил: «Пятнадцать?»

Осмотревшись, чтобы не пропустить новую атаку, я сказал:

– Мы справились с ней. Банкс и я. Но я потерял Хлыста.

– Только что видела его вместе с Кеддвеном и Эрдро, – ответила Сиран. – У него был такой вид, словно он обмочился.

– Я слышал, кто-то уже так и сделал, – усмехнулся Гхен.

– Это не Хлыст, – покачал я головой, – он просто испугался. Как наши дела?

Сиран пожала плечами:

– У нас, кажется, четверо убитых?

Она потерла изуродованный нос тыльной стороной ладони и пригнула голову, чтобы посмотреть за спину Гхену.

– Я насчитал по меньшей мере пятерых, – мрачно поправил я. – Мы потеряли пятерых против одной у них. Мы с Банксом зажали ее с двух сторон. Как между молотом и наковальней.

Гхен кивнул:

– Я очень удивлюсь, если Паллино еще не уложил кого-то из них. Этот парень уделывает «сфинксов» уже пять лет подряд.

– Идем, – позвал я. – Пора.

Здоровяк-мирмидонец оказался прав. Мы прошли мимо второго обездвиженного гладиатора, сидевшего возле колонны. На душе у меня немного полегчало, а затем сердце снова упало, когда я увидел новые трупы.

Одним из них точно был Кеддвен, местный парень, назвавший Паллино «боссом». Вторым оказался не Хлыст, а девушка, тоже из здешних, очень похожая на Кэт.

«Но и их осталось всего трое!»

Нам попались на глаза другие трупы, прежде чем мы отыскали гладиаторов – мужчин, стоявших спиной к спине плотной легионерской тройкой. Я слышал о таком, а потом многократно видел на поле боя. Гордые солдаты Империи: белые доспехи сверкают на солнце, красные накидки хлопают по коленям, гладкие забрала делают лица безучастными перед невиданной опасностью. Сьельсины, еще более бледные, обступают их со всех сторон. Но это мы надвигались сейчас на них, прячась за колоннами от зарядов плазмы. Один из троицы потерял копье и держал по мечу в обеих руках.

Зрители на трибунах непривычно затихли, затаив дыхание. Где-то в ходе боя я сбился со счета. Навскидку нас оставалось всего тринадцать. Хлыст тоже оказался здесь, он сидел, скорчившись, за колонной рядом с Кири. Я облегченно вздохнул.

– Какого черта мы топчемся на месте? – рявкнул Гхен. – Они просто повалят колонны, если мы ничего не сделаем.

Я не успел спросить, что все это значит, когда Паллино прокричал:

– Они должны сами напасть на нас!

– Этого никогда не будет, – огрызнулась Сиран, и я согласился с ней.

Глубоко внизу что-то затрещало несколько раз подряд, и бетонные столбы с жутким скрежетом начали оседать. Скоро они окажутся на одном уровне с полом и оставят нас без защиты.

Я оглянулся на Паллино, на Гхена, по сторонам.

– Нужно действовать, или они перестреляют нас, как на охоте.

– На охоте? – с презрением в голосе повторил Паллино. – Так оно и есть, мальчик. Так оно все и есть.

– Ну хорошо, – прорычал я и обернулся к Гхену: – Я сам все сделаю. Ты со мной?

Здоровяк хмуро посмотрел на меня из-под шлема и кивнул:

– Все равно убегать уже поздно.

– Я с вами, – сказала Сиран. – Какой у нас план?

Я взвесил в руке свой щит:

– Оставить того, что с мечами, на закуску.

– Не очень-то похоже на план, – заметил незнакомый мирмидонец, присоединившийся к нам.

– Не очень, – согласился я и засунул меч в ножны.

Обычно в бою стараются поразить самого противника, но сейчас от меня требовалось повредить его оружие. Вот какая идея пришла мне в голову, безумная идея.

Мы не стали кричать. Крики атакующих только привлекают внимание противника. Мне это нужно было меньше всего. Десять шагов по открытому пространству отделяли тройку гладиаторов от нашего уменьшающегося укрытия, вполне достаточно времени, чтобы хорошо тренированный убийца прицелился в нас. Жерла энергетических копий загорелись голубым пламенем, они со свистом всасывали воздух, чтобы разогреть его до состояния плазмы. Эта модель не отличалась быстродействием, она использовала окружающий воздух, а не собственный запас зарядов. Отлично. Они успеют выстрелить только один раз.

Оружие плюнуло огнем.

Сражаясь – не важно, по какой причине, – вы всегда делаете выбор. Отбрасываете в сторону все лишнее на тот момент. Собираете все, что в вас есть, что в вас было, и проскальзываете сквозь игольное ушко. Вы рискуете всем. Разряд плазмы обрушился на мой щит, разогрев карбоновые волокна так, что они вспыхнули. Второй гладиатор запаниковал, и его выстрел ушел далеко в сторону. Третий – тот, что был с двумя мечами, – ошеломленно оглянулся, и в этот момент Кири и Эрдро рванулись к нему справа, выскочив из-за колонны, уже почти превратившейся в ничто. Позади нас вскрикнула какая-то женщина, в которую угодил выстрел второго противника. Оборачиваться было некогда.

Я приблизился к первому гладиатору и перебросил щит из левой руки в правую, ухватив сверкающий диск за край. Затем, плюнув на здравый смысл тысячи поколений, остановился, отсчитывая секунды, оставшиеся до повторного выстрела. Копье засвистело, всасывая воздух, Гхен и Сиран промчались мимо. Я чувствовал, как проносятся мысли гладиатора за безликим забралом, как он пытается выбрать цель. Защитное поле Ройса мерцало в дрожащих испарениях жаркого дня, пляшущие в воздухе пылинки потрескивали статическим электричеством. Я метнул легкий карбоновый щит в противника, словно диск на пентатлоне во время Летнего фестиваля. Гладиатор ничуть не смутился, вероятно по опыту многих схваток ожидая, что защитное поле без труда отклонит полет снаряда. Но этого не произошло. Мой круглый щит летел не настолько быстро, чтобы включилась энергетическая завеса. От удара в грудь рука стрелявшего дернулась вверх, и заряд плазмы рассеялся по экрану безопасности. Гладиатор пошатнулся.

А Гхен уже был рядом. И Сиран тоже. Я выхватил меч и бросился вслед за ними, держась за могучей спиной Гхена, чтобы не попасть под выстрел второго, еще вооруженного противника. Сервоприводы взвыли, и доспех гладиатора застопорился под ударами Гхена. Сиран отбросила его копье в сторону.

Я взмахнул мечом и ударил второго стрелка по руке с такой силой, что сработавшая защита доспеха заставила его выронить копье. Рука дернулась в сторону, сочленения брони замерли, полимерный комбинезон затвердел, словно камень. Не желая сдаваться, гладиатор выхватил с пояса нож и развернулся, пытаясь достать меня. В настоящем бою противник бы этого не сделал. Мой удар мог отрубить руку человеку в такой же экипировке, как у нас, но на самом деле гладиатор не получил повреждений. Его атака застала меня врасплох, и лезвие скользнуло по нагруднику, оставив глубокую борозду.

– Так, значит, ты не левша? – спросил я и рубанул его по бедру.

Доспех запищал и обездвижил его. Но гладиатор не упал, как обязан был поступить, и мне пришлось нанести еще один аккуратный удар, сломав лезвие ножа и обезоружив противника, а затем со звоном огреть его по голове.

И тут все кончилось – третьего гладиатора сразила Сиран с помощью остальных. Как это бывало с Криспином, я ожидал какого-то мгновения торжества, какого-то волнения, отмечающего конец битвы. Но ничего не произошло. И никогда не происходило. Схватка завершена, нить продета в иголку, и то, кем вы были прежде, с грохотом вновь обрушивается на вас. Какое-то мгновение я слышал только стук крови в ушах, чувствовал только тяжесть доспехов и боль от врезавшихся в кожу ремней. Думал только о том, как тяжело вздымается моя грудь, вдыхая густой, влажный воздух.

А затем экран безопасности внезапно перестал существовать, исступленный восторг толпы хлынул на нас, подарив мне мгновение крещендо. Потрясения. Огромного потрясения. Я задумался о том, как много людей ожидали, что мы все погибнем. Погибло восемь из нас. Двенадцать остались живы. Оглушенный шумом, я посмотрел в ложу графа. Балиан Матаро стоял под полосатым нефритово-золотым навесом, огромный, как бык, а рядом с ним – еще один худощавый мужчина. Неподалеку от него я различил черную ведьмовскую тень приора Капеллы. Граф поднял руку, его изображение появилось на экране над ложей – экране, которого я даже не замечал до этого момента.

Шум наконец затих, и над толпой разнесся усиленный динамиками голос нобиля, густой и величественный:

– Вы отлично сражались, мои мирмидонцы, отлично!

Он зааплодировал, и даже на высоте тридцати футов было видно, как блестит золото у него на пальцах, на лбу, на шее. Драгоценный металл резко выделялся на угольно-черной коже. Насколько был скромен мой отец, настолько же граф любил показную роскошь, настоящий эстет с густым, как вино, голосом.

– Могу честно сказать, никто из собравшихся здесь не думал, что станет свидетелем такого сюрприза.

Он облокотился на перила из светлого дерева.

Я взглянул вверх и только теперь заметил камеры-дроны, кружившие над полем боя. Наклонился, чтобы поднять обгоревший щит, потом шагнул к Хлысту. Мы перебросились парой слов, и этого было достаточно, чтобы понять, что с парнем все в порядке. Я огляделся и обратил внимание на лицо Гхена. Здоровяк все так же ухмылялся, но в его широко раскрытых глазах было что-то еще, кроме радости. Он перехватил мой взгляд и кивнул, сохраняя свою ухмылку. Не знаю, было ли это уважение, но я понял, что не должен больше опасаться этого человека. Кири подошла и обняла меня, тихо прошептав что-то одобрительное.

– Этот твой трюк со щитом, – сказала она, повиснув у меня на шее. – Это было дьявольски ловко.

– Ну, я просто рад, что мы справились.

Я развернулся, освобождаясь от ее объятий. Одноглазый Паллино усмехнулся, и я заметил, что он сломал зуб в схватке. Бывший легионер отдал салют, прижав кулак к груди, и слегка наклонил голову. Я ответил тем же.

Граф продолжал говорить, обращаясь скорее к толпе, чем к победителям:

– Такой битвы мы не видели уже много сезонов. Очень много. Мы чрезвычайно довольны и потому жалуем каждому из вас по пятьдесят хурасамов за отвагу.

Поднявшийся вслед за его словами радостный шум отрепетировали заранее, он должен был смыть привкус эпидемии с каждых губ и с каждого сердца.

Я коснулся своего нагрудника, под которым висел на шнурке фамильный перстень Марло.

«Хлеба и зрелищ».

Глава 37

Никогда не умрем

Мы отпраздновали победу в городе, переходя со своими призовыми из бара в бар, пока деньги и темнота не растаяли к восходу огненного солнца. Многие из моих товарищей вряд ли вспомнили бы какие-то подробности этого вечера, но в моей памяти они сохранились отчетливо. Я ничего не покупал, сберегая каждый бит, каждую помятую пятикаспумную банкноту своей части премии. Я должен был думать о корабле. Да и пить мне на самом деле не хотелось. Никому из нас не хотелось. Тратили деньги только те, кто не заботился о завтрашнем дне. А я ни о чем другом и не думал.

Вы можете решить, что это был печальный вечер, что мы поднимали стаканы за Кеддвена и других погибших. Отчасти так и вышло, а на следующий день нам предстояло принести жертвы иконам Смерти и Храбрости. Но пока мы веселились, потому что были молоды и сильны и верили в этот момент в свое бессмертие. Мы выпили за убитых, а потом несколько раз за самих себя, и пусть наутро многие говорили, что хотели бы умереть, они имели в виду совсем другое. К дьяволу головную боль, ибо она быстро проходит, и мы чувствовали, что никогда не умрем.

Это была первая из множества побед. Со временем наш небольшой отряд мирмидонцев стал известен, и любители Колоссо начали узнавать и приветствовать нас. Теперь я проходил с гордо поднятой головой по тем улицам, где когда-то убегал или прятался от префектов и своих приятелей-преступников. Я мало что могу рассказать о том праздновании, – да и обо всех остальных, – но в какой-то момент мы снова забрели в Белый район, к огромному зданию колизея. Прошли в бледно-красном утреннем свете мимо кафе с железной оградой. Темное небо лишь слегка окрасилось заревом рассвета, дул по-ночному холодный и сырой, как дыхание подземелья, ветер. Вид этого кафе чем-то взволновал меня, и я вернулся к разговору с Паллино и Эларой – еще одной из ветеранов бойцовских ям. Элара не сражалась в тот день, потому что была в другой команде, но все прекрасно знали, что они с Паллино любовники и он пригласил ее в нашу компанию.

– Но послушайте, – сказал я слегка заплетающимся языком, – мы не можем драться всю жизнь. – Я неопределенно махнул рукой. – Мы с Хлыстом уже обо всем договорились. Когда закончится контракт, мы заберем деньги и купим звездолет.

Произнося эти слова, я пошатнулся и ударился о перила всего в трех ярдах от того столика, где целую жизнь назад старик Кроу помогал мне прятаться от префектов.

– Всего через год? – Паллино почесал щетину на подбородке, не падая только потому, что Элара повисла у него на локте. – За шесть тысяч ты не купишь даже дырявое ведро. Для этого нужно гораздо больше денег.

Я улыбнулся, слегка покачиваясь.

– Поэтому я и решил поговорить с вами. – Я положил руку на плечо Паллино. – Ты ведь был легионером – тридцать лет, правильно? – Я нарочно уменьшил срок. – Должно быть, тебе осточертела такая жизнь.

– Э-э, парень, дважды по двадцать лет, и тебе это хорошо известно! – проворчал Паллино и подтянул к себе Элару; она взвизгнула, а старый мирмидонец объявил громким, пьяным голосом: – В первый раз я окропил свой меч еще на Сулисе!

Элара легонько шлепнула его:

– Все это знают, милый.

– Я убил сорок Бледных во славу его величества! – сообщил Паллино всем, кто мог его слышать, и мягко подтолкнул меня. – Ты понял, да? Не тебя. Императора, а не Импер-Адра.

Я понимал, что сейчас не время для такого разговора, но все мы были пьяны, возбуждены вкусом крови и нашей победой.

– Мы с Хлыстом подумали, что вы вдвоем, возможно, захотите улететь с нами. Послушайте. Мы можем купить корабль на паях…

– Поговорим об этом позже, – сказала Элара, оглядываясь через плечо туда, где почти трезвый Хлыст помогал совсем ослабевшему Эрдро. – Если мальчик-шлюха не отбросит копыта до Летнего фестиваля.

– Не дождетесь! – огрызнулся Хлыст, расхрабрившись от вина и оттого, что остался в живых; лицо его пылало ярче, чем огненно-рыжие волосы. – Я заставлю тебя подавиться собственными словами!

– Будем надеяться, приятель, – ответила она, не обращая внимания на Кири, требующую, чтобы парня оставили в покое. – Но год – очень большой срок. Это просто чудо, что я и старина Пал все еще брыкаемся после наших трех и пяти!

Единственный глаз Паллино удивленно округлился.

– Чудо? Ничего подобного, женщина. Это просто мастерство!

И тут ветеран разразился еще одной всем давно известной тирадой о том, что гладиаторы – не настоящие солдаты и не могут сравниться с теми, кто побывал на войне. Он ударил себя в грудь, почти точно изображая легионерский салют.

– Я заплатил глазом за то, чтобы остаться в живых. Этим неженкам в зеленой броне ничего похожего и не снилось.

Он закашлялся, с трудом стоя на ногах, несмотря на то что Элара его поддерживала.

Я раздраженно покачал головой. Мне нравился Паллино. Его грубоватое очарование и бравада перекликались с каким-то древним атавизмом в моей душе, словно бы он был – пользуясь словами Хлыста – достойным человеком. Хотя в его времена под этим понималось только одно: в нем чувствовалось благородство и он никогда не терял голову даже в самой гуще схватки, как и подобает ветерану с сорокалетним стажем. Я часто размышлял о том, сколько же ему на самом деле, и подозревал, что в нем есть капля-другая патрицианской крови. Ему никак не могло быть меньше шестидесяти, а возможно, и шестидесяти пяти стандартных лет, но двигался он как пятидесятилетний мужчина, словно бы собранный из крепкого рога и дубленой кожи.

– Послушай, Адр, – сказал он, внезапно протрезвев, – это хорошая идея, но ты не представляешь, сколько денег уйдет на то, чтобы раздобыть самый завалящий старый лихтер и содержать его. Даже если мы с этой женщиной начнем откладывать деньги, ты не сможешь приобрести ничего нового.

Он покачал головой, и по тону ветерана я понял, что не стоит больше наседать на него, поэтому просто кивнул и двинулся за ним следом. Я не собирался покупать новый корабль. Достаточно того, чтобы на нем можно было летать.

– Ты не сможешь ничего купить за шесть штук наличными. Хороший корабль стоит как небольшой город, сынок.

Мы пошли дальше, продолжая невнятно болтать, что для по-настоящему пьяных и счастливых людей было равносильно полному молчанию.

Через несколько кварталов Паллино снова схватил меня за локоть:

– И не бери ничего с ионным двигателем VX-3. Это норманское корыто развалится, как только взлетит.

И тут я понял, что заполучил его, – по крайней мере, на время. Это было только начало, всего лишь первый шаг по дороге, которая уведет меня с Эмеша в небо, подальше от этого чистилища. Больше я ничего не сказал, но слова Паллино зажгли что-то в моей душе.

«Стоит как небольшой город».

Ну что ж, у меня было при себе еще кое-что ценное. Как я мог забыть?

Я не стал продолжать этот разговор, а вместе с остальными негромко затянул «Между мирами, что светят так ярко». И внезапно – возможно, впервые в жизни – я понял, что нахожусь среди друзей и мне хорошо с ними.

Глава 38

Кровь как воск

Я ни разу не проиграл схватку в колизее, ни разу не становился на колени перед профессиональным гладиатором или другим мирмидонцем, ожидая приговора зрителей. Ни в пяти боях, ни в десяти. После семи месяцев и особенно удачного трюка, когда мне удалось горстью песка с арены закоротить излучатель защитного поля одному из гладиаторов, я приобрел неплохую репутацию. Меня также ни разу не заставляли никого убивать. Настоящим гладиаторам не позволяли умереть, а в тех редких случаях, когда мне приходилось сражаться со своими собратьями-мирмидонцами, я просто обезоруживал их. Простолюдинам нравилось такое благородство. Большинство мирмидонцев не имели необходимой подготовки, а я в поединках один на один чувствовал себя как дома.

Риск погибнуть появлялся только в групповых схватках наподобие той первой, которую я описал. Те из нас, кто не сражался в малых группах и в одиночных поединках, проливали кровь во славу Земли и императора в общей схватке. Назовем это традицией. Я участвовал в них несколько раз, иногда лишь чудом оставаясь в живых, иногда – с полным триумфом. Один раз мы не потеряли ни одного человека, в другой – уцелели только я и Хлыст. Кири ушла с Колоссо вскоре после моего появления, а еще через какое-то время погиб Банкс, убитый капитаном гладиаторов Джаффом в схватке один на один. Копье прошло в сочленение его доспеха.

Умандхи тоже дрались на Колоссо. Однажды мне довелось наблюдать, как квартет гудящих ксенобитов сражался с парой пантер, доставленных из другой системы. Одно из этих существ быстро погибло, огромные кошки, подгоняемые голодом и гормональными инъекциями, обезумели от ярости. Остальные поняли, что незнакомые им существа – хищники, испугались и попытались защищаться, отмахиваясь щупальцами от противника. И преуспели в этом, но лишь после того, как еще один из них был смертельно ранен, истекая ядовитой зеленой кровью на кирпичном полу арены. Сам я не дрался с этими существами. Им не позволяли сражаться против мирмидонцев. Даже без боевой подготовки они имели шанс победить, но нельзя было допустить, чтобы дети Земли погибли от рук варваров-ксенобитов или от того, что заменяло им руки.

Обеденный зал дормитория пропитался потом и культивированным мясом, и это был запах дома. После почти года на Колоссо, после двадцати семи оговоренных контрактом групповых схваток и приблизительно такого же количества поединков это затхлое помещение с низкими сводчатыми потолками и шипящими лампами стало для меня домом в большей степени, чем когда-то была Обитель Дьявола. Здесь меня всегда встречала волна дружелюбия от Элары и других знакомых ветеранов и оживленный шепот новобранцев. Недавно доковылявший до порта десантный корабль Имперских легионов «Непреклонный» выгрузил несколько солдат-федератов, пожелавших выйти из войны. Жизнь мирмидонцев на Колоссо в незнакомом новом мире показалась им отпуском в раю по сравнению с жестокостью настоящих сражений.

– Мы едва не стерли Бледных в порошок на Водане, – сказал один из них в тот момент, когда я проходил мимо. – Первый стратиг Хауптманн сам командовал высадкой.

– Правда?

Федерат кивнул, оторвавшись от бутылки с энергетическим напитком.

– Конечно. Как еще мы, по-твоему, могли взять в плен столько демонов?

Я остановился и прислушался. Пленные сьельсины. Мысль об этом задела давно уснувшие струны в моей душе. Бродяжничая на улицах, я совсем забыл о войне. Она всегда казалась такой чуждой, такой далекой. Как чудовища, нарисованные по краям карты. Теперь они подползали из Тьмы все ближе и ближе.

– В плен? – Оказалось, что это спросил Хлыст, сидевший за одним столом с федератом, он заметил меня и помахал рукой, подзывая: – Адр, ты должен это послушать.

Хотя я уже поел, но все же уселся на скамейку рядом с ним.

– Это Коган, он наемник, – сказал Хлыст.

– Был им, – поправил федерат.

Он говорил с сильным акцентом, который я не сумел распознать. Наемник наверняка родился где-нибудь во внутренних регионах, на одной из тех планет, чьих названий мне и слышать не приходилось. Он протянул мне руку. Я пожал ее, поскольку в конце концов привык к этому простонародному обычаю.

– Коган.

– Адр. – Я искоса посмотрел на Хлыста. – Тебе доводилось воевать?

– В битве при Водане, сорок лет назад. Только что разорвал контракт и ушел из компании.

Он почесал подбородок. Как и я сам, Коган был намного бледней эмешцев, но плазменный ожог на щеке превратил гладкую кожу в сплошной вспученный рубец. Его шею покрывала татуировка, отчасти скрытая волосами – почти такими же густыми, как на бороде.

– Мы захватили один из их кораблей-миров. Вернее, то, что от него осталось. Демоны бросили его на орбите, а их флагман сбежал в варп.

Коган поднял пластиковую бутылку.

– Очко в пользу Земли. – Он задумчиво посмотрел на меня. – Так, значит, это ты? Тот самый Адр, о котором мне рассказывали.

Это перестало удивлять меня, но по-прежнему смущало. Я ответил так, как мог бы сказать при дворе отца:

– Не знаю, что тебе рассказывали, но, насколько мне известно, я здесь единственный Адр.

– Я слышал, что ты крутой поединщик. Даже видел, как ты сражался с этой рыжеволосой гладиатриссой. Как ее зовут?

– Амарей, – подсказал Хлыст, машинально приглаживая свою рыжую гриву.

– Точно. – Коган допил бутылку. – Говорят, что тебя обучали фехтованию во дворце, что ты из аристократов.

– Да, я тоже вдоволь этого наслушался.

Я невольно прищурился, разглядывая Когана, и решил увести разговор от своего прошлого, спросив:

– Так вы взяли сьельсинов в плен на Водане?

– Всего пару сотен. Хауптманн передал их в РСЛ, – сказал Коган, с заговорщическим видом наклонив голову при упоминании Разведывательной службы легионов, и продолжил: – Я как раз говорил твоему приятелю, что перед самым моим уходом из компании капитан Алексей – мой бывший босс – оставил себе пару пленников для развлечения.

– Для развлечения? – нахмурился я. – Никогда не слышал, чтобы кто-то пытался завести сьельсинского раба.

– Значит, все эти бредовые байки о том, что ты лорд, и в самом деле бред, – усмехнулся Коган. – Как мне говорили, палатины приторговывают пленными сьельсинами с самого начала войны.

Сжав рукой кольцо на груди под туникой, я задержал дыхание, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. Никогда не слышал о таких вещах, но это еще не делало мессира Когана лжецом.

Вместо того чтобы возражать ему и ненароком открыть правду о себе, я спросил:

– А в какой компании ты служил? В «Драконах Кусленда»?

Я слышал, что эта группа закреплена за «Непреклонным» и ее техника хранится в огромных трюмах десантного корабля. Хлыст впитывал в себя новости о боевом корабле с такой жадностью, словно ничего не пил целую неделю.

Коган в сердцах сплюнул на пол, отчего несколько мирмидонцев за соседним столиком неодобрительно приподняли брови.

– В этих драных «Драконах Кусленда»? Я служил в «Белом коне» под командой сэра Алексея Карелина. По-твоему, я похож на одного из педрил Арно Кусленда? Нет, – он хлопнул ладонью по столу, – я семнадцать лет провоевал в компании «Белый конь». Это почти сто двадцать стандартных лет, – уточнил он с учетом времени, проведенного в крионической фуге. – Отработал по меньшей мере пять контрактов с легионами и участвовал в семи крупных сражениях. А шлюхи Кусленда только пересылают туда-сюда бумажки и маршируют на пышных парадах Хауптманна.

Я медленно встал, так, чтобы это нельзя было принять за угрозу, и слегка поклонился:

– Не хотел оскорбить вас, мессир.

– Оскорбить? – Коган с внезапным дружелюбием покачал головой. – Нет, никто из вас, припланеченная деревенщина, не может меня ничем оскорбить. Я просто исправил твою ошибку.

Несколько дней спустя я шел по коридору после тренировочного боя, радуясь тому, что кондиционер дает хоть какую-то прохладу, а еще больше – тому, что внезапно оказался в одиночестве. Коган развлекал нашу команду подробным рассказом о своих подвигах в битве при Водане, о том, как его компания наемников помогала Четыреста тридцать седьмому и Четыреста тридцать восьмому легионам Центавра – под командованием герцога Тита Хауптманна – уничтожить один из сьельсинских кораблей-миров. Из этого могла получиться очень хорошая история, если бы сам рассказчик не был таким заносчивым и не говорил так сбивчиво.

Я с тоской подумал о душевой для свободных мирмидонцев. В обеденное время там должно быть пусто, а у меня по расписанию на следующей неделе не намечалось ни одного боя. На ходу я прокручивал в голове свою последнюю схватку – ту самую, о которой упоминал Коган, против гладиатриссы Амарей. Это был мой двадцать седьмой поединок – и двадцать седьмая победа – с тех пор, как доктор Чанд допустила меня на Колоссо. Говоря по правде, я тогда чуть не проиграл. Амарей дралась как лучшие из бойцов, каких мне приходилось видеть. Я победил лишь потому, что больше старался повредить ее доспех, а не сражаться, как подобает на честной дуэли. Амарей носила такой же защитный комбинезон, как и другие гладиаторы. Ее доспех не мог иначе имитировать повреждение, кроме как застопориться, и повторяющиеся удары по руке замедлили ее реакцию. Возможно, это не совсем честно, но у нее не проступали под доспехами красные пятна на руке и на груди. Она была не из тех, кто истекает кровью на арене.

Я спустился по металлической лестнице и вышел в извилистый коридор, проходящий мимо спальных комнат, с именами на табличках над замками со встроенными сканерами ладони. Добрался до того места, где коридор пересекал наклонный тоннель, поднимавшийся к улице и посадочной площадке, затем до поворота в душевую, рядом с камерами, в которых содержались осужденные мирмидонцы. Я свернул за угол и едва не столкнулся с высоким мужчиной в черной сутане.

Нет, не черной. Еще черней.

– Смотри, куда идешь, раб! – брызгая слюной, закричал он, уткнувшись спиной в охранника в странном коричневом мундире с кремовыми эполетами.

Он выпрямился, разглядывая мою простую одежду и прижимая к лицу надушенный платок.

Я благоразумно поклонился ему, выставив вперед правую ногу.

– Простите, ваше преподобие, но я не раб.

Капеллан опустил платок, показав недовольно сморщенный крючковатый нос.

– Нет, полагаю, что не раб, сирра.

В его слегка пришепетывающем, аристократически протяжном голосе слышалось откровенное презрение, от которого у меня сами собой сжались кулаки. Он был почти такого же роста, как я. Сначала я принял его за палатина, недавно возвышенного до этого сословия. Но внимательное изучение подсказало мне, что он все же патриций; его выдавали небольшие хирургические вмешательства, искусственные улучшения, характерные для этой касты.

Нет, даже не патриций. Я стиснул зубы, и по спине у меня пробежал холодок.

Что-то было не так с этим священником. Что-то совсем неправильное. В скудном освещении я разглядел, что один его глаз пронзительно голубой, а другой – черный как смоль. Густые и жирные светлые волосы, зачесанные назад. Плоское лицо с квадратной челюстью, кривой нос, широкие, перекошенные плечи. Высокая кровь, что огнем текла в моих венах, застыла, словно воск. В лице священника, в его позе и осанке проявились с полсотни мелких недостатков, даже больше, чем у знакомых мне сервов или плебеев.

– Уйди с дороги, – сказал он.

Я послушно отступил к стене и сосредоточил внимание на квартете охранников. Их форма была мне совершенно незнакома.

Темно-коричневые мундиры, перетянутые ремнем, высокие черные сапоги. На правом предплечье каждый из них носил нашивку с геральдическим белым конем на коричневом фоне. Я вспомнил слова Когана. Компания «Белый конь».

Свободные наемники. Федераты. Они сопровождали тяжелый цилиндр фуговых яслей, плывущий в нескольких дюймах над полом. Он был пустым, бездействующим, с потухшими контрольными индикаторами. Наемники шли со стороны тюремного отделения. Стоя у стены, я посмотрел туда и прикусил губу.

Решившись, я откашлялся и спросил:

– Простите, мессиры. Вы, случайно, не из компании «Белый конь»?

Эскорт капеллана чуть замедлил шаг. Человек в сутане прошел дальше, но остановился, когда старший из его четырех охранников ответил:

– Да.

– Под командованием Алексея Карелина?

– Пошел вон, ничтожество, – сказал капеллан, и прищуренные глаза на его широком неприятном лице уставились прямо на меня.

– Сэра Алексея Карелина, – поправил молодой солдат, для которого честь командира пересилила приказ нанимателя.

– Прошу прощения.

Я поклонился уже не так церемонно, как мгновением раньше, пользуясь возможностью разглядеть криокапсулу, которая плыла в компенсирующем поле. Она была слишком большой для человека, в цилиндр могла поместиться даже корова. Если Коган сказал правду, то я догадывался, кто находился в этих яслях. Не корова, но и не человек.

– Прошу прощения, я не знал, что он рыцарь.

Я замолчал и облизал губы. Верхняя все еще не зажила после того, как Амарей разбила ее кулаком неделю назад.

– К вам можно наняться? – спросил я.

Это был отвлекающий вопрос, совсем не тот, на какой я хотел бы получить ответ.

Капеллан снова достал платок из рукава и приложил к лицу, его разные глаза внезапно посуровели, когда он направился ко мне. Ах, этот взгляд, исполненный аристократического презрения! Я так часто замечал его у отца. Нет, это больше напоминало блеск в глазах Криспина – возбужденный и угрожающий.

– Ты что, оглох, парень?

Он схватил меня за рубашку и ударил спиной об стену.

Со мной бывало и хуже, гораздо хуже, но я сдержал насмешку над его стараниями. Пусть считает себя хозяином положения.

– Я сказал «пошел вон»! – рявкнул он.

Демонстративно не обращая внимания на то, что священник все еще держит меня, я снова обратился к охранникам:

– Я говорю на восьми языках, на пяти из них – свободно, и имею почти год опыта в боях на Колоссо.

Мне вдруг пришло в голову, что это хороший способ покинуть Эмеш, и очень быстро. Хлыст может наняться вместе со мной, а также Паллино и остальные, если, конечно, захотят. Федераты беспокойно переминались с ноги на ногу, поглядывая на рассвирепевшего священника. Но я решил, что дело важней. Мне нужно было услышать их ответ, а не крики человека из Капеллы.

Все могло получиться, но священник снова толкнул меня в стену. Я ударился затылком о каменный выступ, скривился от боли и на мгновение растерялся, а он тем временем отошел назад, вытирая руки о свою синтетическую черную сутану.

Однако я не ответил ему. Он был жрецом Святой Земной Капеллы, помазанным пеплом самой Прародины. Независимо от происхождения, попытка ударить его стоила бы мне жизни.

– Парализуйте его, – махнул он рукой солдатам.

– Что вы сказали, ваше преподобие? – отозвался один из солдат, переводя взгляд со священника на своего командира и обратно.

– Выстрелите в него из станнера! – крикнул капеллан. – И оставьте здесь!

Я даже не помню, как из кобуры появился станнер и как сам я рухнул на стену.

Что-то ударило меня по лицу, и мои глаза открылись навстречу проклятому свету. Я ничего не видел, кроме этого яркого сияния. В какое-то безумное мгновение мне показалось, что я проснулся в том мерзком клоповнике возле космопорта и сейчас увижу краснолицую старуху и ее хрупкую помощницу, что моя жизнь на Эмеше началась сначала.

– Какого черта ты отключился, momak? – послышался голос пожилой женщины с сильным акцентом.

Она еще раз шлепнула меня по лицу, и свет снова вспыхнул у меня в глазах. Но это была всего лишь лазерная ручка, которой проверяют зрачки после травмы головы. И всего лишь доктор Чанд. Рядом, скрестив руки и опустив подбородок, стоял Хлыст, на лице его отражалось явное беспокойство.

– С ним все в порядке, доктор?

– Священник, – проговорил я, и весь мир пошатнулся, когда я попытался сесть.

Чанд схватила меня за плечи, чтобы удержать, ее ногти глубоко впились в мою кожу.

– Ай! – вскрикнул я. – Отпустите, дьявол вас побери!

– Только если ты не будешь двигаться.

Она убрала руки, нахмурив лоб, так что татуировка расплылась. Рабыня-врач подняла с пола сканер и прижала к моей груди. Меня кольнуло коротким импульсом.

– Проводимость повышенная. Если бы я не верила так в здравый смысл, то сказала бы, что в тебя выстрелили из станнера.

– Но в меня и в самом деле выстрелили! – настаивал я, прислонившись спиной к грубой каменной стене. – Это все из-за священника! Где он?

– Какой еще священник? – одновременно спросили Хлыст и Чанд.

Я описал его внешность, растирая лицо руками. В боку болело, верхняя часть груди все еще оставалась онемевшей. Одежда прилипла к телу. Я провел пальцами по взлохмаченным волосам, отросшим за те месяцы, что прошли с момента моего появления на Колоссо. Тут на меня напал приступ кашля, и Чанд протянула мне бутылку с голубовато-зеленой жидкостью, которую нам всегда подавали в колизее. Я выпил, поморщившись от вкуса дешевого подслащенного напитка. К тому времени, когда я закончил вспоминать происшествие, Хлыст побелел как молоко – точнее говоря, побелел бы, если бы не вечные веснушки. Его тонкое лицо казалось изможденным. Он втянул внутрь щеку, по-прежнему скрестив руки на груди, окрепшей за месяцы боев и тренировок.

Догадавшись о том, что он думает о том же самом, я сказал:

– Если наш приятель Коган не врал, значит к нам в тюремное отделение привезли сьельсина.

– Но зачем?

Чанд закрыла аптечку и щелкнула пальцами, подавая знак Хлысту. Тот не двинулся с места, а просто стоял, опустив голову, с широко раскрытыми потемневшими глазами, внимательно изучая ноготь на большом пальце.

– Надеюсь, что ты ошибаешься.

Прежде чем я успел ответить, Чанд сердито посмотрела на молодого мирмидонца.

– Что толку от всех этих мускулов, парень, если ты не можешь помочь пожилой женщине подняться с пола?

Хлыст пришел в себя и подал ей руку. Клянусь, я слышал, как заскрипели ее кости. Она шумно втянула воздух, опираясь на плечо Хлыста.

– Я бы сказала так: бросьте это дело, парни. Не стоит связываться с этой Капеллой.

Все еще сидя спиной к каменной стене, я посмотрел в коридор, по которому неизвестный мне капеллан и его охранники из «Белого коня» должны были выйти из колизея на улицу к Красному каналу.

– Есть какие-нибудь мысли о том, кто это мог быть?

– Ты сказал, что он горбатый? – спросил Хлыст.

– А? – оглянулась на него Чанд, такая низкорослая, что рядом с ней парень казался почти великаном; она рассеянно похлопала Хлыста по локтю. – Мерзавец-патриций с таким лицом, что его хочется раздавить?

Мне невольно вспомнился Северн, помощник приора Мейдуа старухи Эусебии. Острое, как нож, лицо этого капеллана всегда выражало спесивую жестокость, и я без труда мог представить, что сама Эусебия в молодости усмехалась точно так же. Возможно, их обучали этому в семинарии на Веспераде.

– Соломенные волосы, глаза разного цвета. – Я показал на собственные глаза и покачал пальцем.

Чанд прошипела сквозь зубы:

– Это внебрачный сын великого приора. Он все время крутится возле графа.

– Внебрачный сын… великого приора?

Я нахмурился. Это была какая-то бессмыслица. Палатины ни при каких обстоятельствах не заводят внебрачных детей, а великий приор определенно была палатином. Это попросту невозможно. Высокая коллегия выносит вердикт по каждому запросу на ребенка любой палатинской пары, заботясь о том, чтоб излишние генетические изменения не привели к мертворождению или к появлению таких монстров, как этот. Таким способом император контролирует нобилей – контролирует их кровные линии, выдавая разрешение на рождение детей, заставляя каждого, кто хочет иметь наследника, ползать на коленях перед троном. Я подумал о множестве телесных недостатков этого священника – горбатая спина, крючковатый нос, слишком высокий лоб и разноцветные глаза. Мутации, вызванные изменением его палатинской наследственности без должного медицинского наблюдения, – избытком хромосом, отравившим его кровь. Для таких, как он, существовало специальное слово.

– Значит, он интус?

– Поосторожней с такими словами, – резко сказала Чанд. – Гиллиам Вас заседает в совете графа. Тебя привяжут к позорному столбу прежде, чем ты успеешь извиниться.

– Нет, за клевету не привязывают, – огрызнулся я. – За это полагается всего лишь двадцать плетей.

На самом деле – пятьдесят, я проверял по Индексу. Когда-то я мог назвать официальное наказание за каждый грех, преступление и неподчинение законам Капеллы. Отец настоял, чтобы я их выучил. Но это было так давно. Я позабыл многое из того, что знал.

– И это не клевета, а чистая правда.

Онемение после заряда станнера прошло, сменившись тупой саднящей болью, больше похожей на ненависть. Простонав, я попытался подняться, но сдался и покачал головой, хотя и оттолкнул руки Хлыста и доктора.

– Просто постойте минутку рядом, – пробормотал я, прикрывая глаза, и спросил: – Так это не выдумки?

– Насчет капеллана Васа? – Чанд сплюнула, проворчав по-дюрантийски что-то, чего я не смог разобрать. – Считай, что да. Ты ведь видел этого человека. Что-то явно перекосилось в его нуклеотидах.

Люди всегда приписывали красоте всяческие добродетели, а палатины – в особенности. Теперь я размышляю о том, не могли ли повлиять на характер Гиллиама насмешки и издевательства, или раздражительность и жестокость были его врожденными свойствами. Я почти – почти – жалею его теперь, но болезненное воздействие станнера на мое тело и болезненный укол для моей гордости не позволили мне тогда почувствовать жалость к нему.

Я не слушал Чанд, мое внимание снова привлек коридор – тот, что вел в тюремное отделение. Сильно вспотев после разряда станнера, я хотел бы помыться, но теперь душевые были, вероятно, переполнены другими мирмидонцами, а я в какой-то мере все еще оставался палатином и предпочитал в таких случаях одиночество. Прежнее любопытство вцепилось в меня клыками и, должно быть, как-то отразилось на моем лице, потому что Хлыст вдруг сказал:

– Не надо, Адр.

– Что не надо? – спросил я, стараясь придать голосу невинность, и посмотрел на него и на доктора.

– Брось это, – ответил Хлыст, выскользнув из-под руки Чанд и встав рядом со мной. – Не лезь в эту когановскую муть.

Я не ответил и продолжал сидеть, вытянув ноги поперек коридора. Мне почудилось, что по грубому полу прошуршали сандалии, но, подняв голову, я никого не увидел. И невольно подумал о Гибсоне, о котором не вспоминал месяцами. История Когана. Капеллан. Компания наемников. Десантный корабль легионов на орбите Эмеша. Слухи, правда или сплошная выдумка: каждая из этих новостей была кусочком цветного стекла, кусочком мозаики. Гибсон заставил бы меня отойти в сторону и попытаться разглядеть всю картину. Я не был схоластом, но все же уловил, что происходит.

– В подземельях колизея прячут сьельсина.

Глава 39

Полцарства за коня

– Эти старые андунские модели переживут само солнце, – сказала Гила, услужливо заламывая руки, что совсем не вязалось с моими воспоминаниями о ней, оставшимися со времени появления в Боросево, когда ее рабочие вышвырнули меня из поврежденного «Эуринасира».

Благодарение Земле, меня она не помнила, хотя ее оправдывало то, что я больше не ходил босиком, больше не был недавно оттаявшим оборванцем с криоожогом. Мой лучший наряд, пусть и не особенно утонченный, выгодно отличал меня от того беспризорника, каким я когда-то был.

Она выглядела так же уродливо, как и тогда. Ее лысеющую голову покрывали струпья и неровные пучки черных с сединой волос, на плоском лице багровели винные пятна вокруг носа и на щеках. Она была самой обыкновенной плебейкой, в грязном комбинезоне с облезшими нашивками ремонтной службы графа Матаро на плечах.

Со своей стороны, я изображал человека, имеющего некое высокое положение. Но что бы я ей ни говорил, на самом деле вовсе не собирался немедленно купить корабль, а просто хотел получить представление о том, что можно найти у нее в ремонтной мастерской. «Эуринасир» давно исчез, и сейчас я стоял рядом с приземистой управляющей на грузовом трапе андунского легкого транспортного корабля класса «Иглобрюх». Это был уродливый аппарат с толстым чревом и помятым адамантовым покрытием. Плосконосый и неуклюжий, он скорее напоминал кирпич, чем корабль.

– Знаете, я кое-что слышал об этих старых чудищах, – сказал я, проводя ладонью по одному из огромных поршней, поднимающих трап.

Хлыст кивнул, скрестив руки на груди.

– Сколько он может поднять?

– Полезного груза? – переспросила Гила и почесала подбородок, проверяя что-то по терминалу. – Чуть меньше трехсот тонн. Это старая добрая рабочая лошадка.

Я прикусил губу и прошелся по трапу, остановившись на краю пустого, гулкого трюма. Он весь состоял из прямых углов, такой же уродливый изнутри и такой же плоский. Пятна ржавчины, словно глаза, смотрели на меня с пола, вычищенного и выскобленного, насколько это было возможно, но все равно пахнувшего долгими годами работы.

– Сколько ему лет?

– Клянусь костями моей матери, это хороший вопрос, приятель. – Гила с прищуром посмотрела на своих подчиненных, спешивших куда-то по асфальтовой дорожке снаружи. – Андунские верфи не выпускают это корыто уже лет четыреста, как пить дать. Илион и Монмара вытеснили их с рынка.

– Норманские заправилы, – с отвращением сказал Хлыст.

Вероятно, это была шутка – какая-то присказка корабельщиков, – потому что Гила сплюнула и повторила:

– Норманские заправилы. Они строят дешево и быстро, но только Империя строит на совесть.

Она произнесла это словно рекламный слоган, но я такого еще не слышал. Хлыст кивнул, и какое-то время они продолжали в том же духе. Я порадовался, что привел с собой друга-мирмидонца, хотя его пришлось долго уговаривать.

«Какой в этом смысл? – упирался он. – У нас еще несколько месяцев впереди! Я даже подумываю о том, чтобы продлить контракт с Колоссо – в конце концов, еще шесть тысяч хурасамов никому не повредят».

Но мне отчаянно нужна была информация. Я должен был хоть что-то предпринять. Теперь, когда у меня появился план, я не мог просто слоняться по колизею. Нужно было сделать что-то такое, что приблизило бы нас к побегу. Хотя угроза со временем утихла, я все еще боялся инквизиции, все еще просыпался в холодном поту при мысли о том, каким мучениям они могут подвергнуть мою мать, если ее роль в моем исчезновении когда-нибудь будет раскрыта.

Я нащупал под рубашкой фамильное кольцо, словно это был талисман, изгоняющий их, а не магнит, притягивающий ко мне. Еще раз обдумал мысль, что росла во мне многие месяцы. Ту самую мысль, что снова привела меня к этим преступникам, в их дешевую мастерскую на окраине Боросево. Мое тайное оружие, если только я сумею им правильно воспользоваться.

– Эти штуковины очень древние! – воскликнул Хлыст, выдергивая меня из задумчивости. – Я поседею, как моя бабушка, если мне придется лететь на таком.

Он постучал по акриловой крышке криокапсулы. Я понятия не имел, что он там увидел, но Хлыст всю жизнь провел на корабле и в перерывах между ночными утехами приобрел немало практических знаний – достаточно, чтобы стать настоящим пилотом, что бы он сам о себе ни думал. Они с Гилой долго спорили по поводу яслей, а я сделал вид, что прогуливаюсь по трюму, осматривая его, а затем вернулся к трапу.

Я поглядел на ряд невысоких ангаров за асфальтовой дорожкой, на которой когда-то сломал руку одному из тех рабочих. В каком-то из них несколько лет назад держали «Эуринасир». Пока я разглядывал постройки, ворота со скрежетом откатились в сторону под негромкие крики. И появился он.

Это был корабль, но он отличался от андунского лихтера, в котором я находился, как моя бабушка – наместница императора – отличалась от женщины-плебейки, стоявшей за моей спиной. На мгновение у меня зачесались руки взять карандаш и запечатлеть его образ в оранжевом солнечном свете, окрашивающем его помятый и опаленный багряный корпус в цвет вина. Он не напоминал безвкусную дорогую яхту, но был прекрасен, как прекрасен лишенный украшений добротно изготовленный меч. Корабль имел почти треугольную форму, словно наконечник стрелы или скат, за которым я наблюдал сквозь зеркальный экран из алюмостекла на мандарийской станции. У него не было крыльев, он сам представлял собой одно большое крыло, и его поднимал над землей не термоядерный двигатель, а репульсор Ройса, бесшумный, как сам космос.

– Адриан!

Я обернулся на оклик и обнаружил, что стою здесь не один.

– Извините, вы что-то сказали?

Гила открыла перекошенный рот, но Хлыст заговорил первым:

– Хочешь посмотреть другие корабли?

– Что? – Я глазел на благородное судно. – Я… Как насчет вот этого?

– Угранец? – нахмурилась управляющая мастерской. – Это не грузовой транспорт.

Я отмахнулся от нее и поспешил через двор к кораблю, лишь вполуха слушая, как Гила перечисляет его технические данные: грузоподъемность, максимальное ускорение, скорость входа в варп.

– Сколько?

Она назвала сумму, и я едва не выругался: он стоил почти вдвое дороже андунца, чья цена уже во много раз превышала те жалкие шесть тысяч хурасамов, которые нам с Хлыстом обещали заплатить по контрактам мирмидонцев.

– А сколько будет в имперских марках? – жалобно спросил я.

– Это и есть цена в марках, – пожала плечами Гила. – Графство не принимает монеты, если только вы не захотите заплатить вперед.

Мое сердце упало: три миллиона двести тысяч имперских марок. Даже вместе с Паллино и Эларой мы не наберем денег на первый взнос за корабль – любой корабль, – не говоря уже о полной стоимости. Я мог бы прийти в отчаяние, если бы не одна мелочь.

Я скрестил руки на груди и опустил подбородок, словно любуясь красным силуэтом угранского лихтера. Надо же было так жестоко просчитаться с ценами на звездолеты! Отец всегда говорил о таких покупках с холодной беспристрастностью, граничившей с равнодушием. Но у меня оставалось мое тайное оружие. Я с беспокойством посмотрел на Хлыста, потому что не рассказывал ему об этом и теперь не был уверен в том, как он отреагирует.

– Полагаю, вас не устроит кредит в «Ротсбанке»? – спросил я без особой надежды. – Или, может быть, установим график платежей с текущего счета у мандари?

Ни того, ни другого я не имел, как не имел и возможности их получить, но все это было необходимой частью танца.

Хлыст смотрел на меня, обхватив себя руками. Неужели я потерял его? Наверняка потерял. Мы никак не могли раздобыть эти три миллиона двести тысяч марок – ни через год, ни через десять лет, ни через сто.

– Так обычно и ведутся дела, – сказала Гила и подошла ко мне, пока я любовался угранским лихтером. – За все время моей работы на графство лишь один человек – лотрианец – заплатил твердой монетой. Поганая вещь.

Она покачала головой. Позади нее Хлыст скривил рот, беззвучно умоляя меня закругляться. Это было разумно. Мы с самого начала собирались совершить лишь ознакомительный визит, чтобы подтвердить мои подозрения.

В юности мне приходилось наблюдать, как отец и его люди совершали сделки с консорциумом, с другими мандарийскими торговыми домами или с имперскими палатинами. Я знал, как вести дела. Более того, мне довелось побывать попрошайкой, и я знал интонации и жесты отчаянья в таком же совершенстве, как языки Содружества или Джадда. Было бы ошибкой проявить интерес к угранскому кораблю. Нужно продолжать переговоры под маской безразличия.

– И все же эта сумма больше того, что мы с компаньоном готовы заплатить.

Не готовы, но это еще не значит, что не способны. Хлыст старательно сохранял отрешенное выражение лица. Я представил себе, какой разговор с ним ожидал меня впереди.

«У нас нет денег, Адр! Совсем нет! Ты что, забыл?»

– А как насчет сделки? – спросил я, теребя тонкую цепочку на шее.

Гила сделала полшага назад и уставилась на меня:

– Что, простите?

Я помедлил мгновение, разглядывая балки ангара в поисках скрытых камер наблюдения. Их нигде не было видно, но ремонтные мастерские принадлежали дому Матаро и Империи. Если я ничего не заметил, это еще ничего не значило. Но возможно, камер здесь все-таки нет. В конце концов, эти люди – преступники, оставившие меня умирать в каком-то переулке.

«Ты должен быть на самом верху, понимаешь? – прозвучали в голове слова Кэт, и я стиснул пальцы на фамильном кольце. – По тому, как ты говоришь, твое место в замке».

Что ж, когда-то так и было. Я оглянулся на Хлыста, и на моих губах мелькнула улыбка, слабая и призрачная, как надежда. Но надежда была здесь ни при чем.

– У меня есть документы, подтверждающие мое право на владение участком в двадцать шесть тысяч гектар на Делосе, заверенные архонтом префектуры и наместником сектора. Он стоит дороже, чем любой из этих кораблей.

Он стоил дороже их обоих, и намного дороже.

Глаза Гилы округлились от удивления. Удивления и, как я рассчитывал, жадности. Полагаю, она бы получила недурные комиссионные. Затем мечты рассеялись в ее недоверчивом прищуре.

– Вы это не серьезно.

Наступил критический момент. Гила видела мое кольцо почти три года назад. Я достал перстень и поднес к ее похожим на щелки глазам.

Они широко раскрылись, темные и мутные, как высохшая лужа. В них не было гнева, не было узнавания. Только страх. Хлыст ничего не сказал, но поверх плеча Гилы я заметил, как стрельнули вверх его брови, а глаза потемнели, словно он увидел нечто ужасное. В первый раз за долгое время по моим губам скользнула кривая усмешка. Но мне некогда было думать о Хлысте, и я сосредоточился на женщине, что стояла передо мной.

– Оно настоящее? – спросила она и потянулась к кольцу.

– Не прикасайтесь!

Во мне словно бы проснулся вздорный нрав Криспина. Я отдернул руку и едва не оттолкнул пальцы Гилы, что было бы только правильно. Мой преждевременно скончавшийся дядя Люциан для подобных случаев носил с собой древний стек. Я ненавидел этого человека, но частично перенял его привычки.

– Так мы договорились? Не могли бы вы придержать этот корабль до того момента, пока я не покончу с делами в Боросево?

Она уже собиралась ответить, но я многозначительно поднял палец:

– Прежде чем мы продолжим, скажите честно: у вас есть полномочия, чтобы заключить такую сделку? Или мне следует вызвать плюрипотентного логофета?

У меня на родине вызванный логофет получал в таких случаях комиссионные не от покупателя, а от продавца. Это предотвращало откровенный грабеж или, по крайней мере, уменьшало аппетиты торговцев, и пользовались такой привилегией только палатины и патриции.

Гила поклонилась с неожиданным изяществом.

– Я не знала, что вы палатин, сэр, – она застыла в поклоне, – примите мои извинения, – и, помолчав секунду, хмуро продолжила: – Графство может совершать сделки с внепланетным имуществом, но, как справедливо заметила ваша милость, у меня нет таких полномочий.

Я кивнул:

– Пока это все, что я хотел знать. Так вы придержите корабль для меня?

– Его еще не отремонтировали, – сказала она, заламывая короткие толстые руки. – Он не выставлен на продажу. Пока не выставлен.

– Отлично! – воскликнул я с таким видом, будто вопрос решен. – Это хороший участок. Моя семья владеет им уже не одно поколение.

Я бросил быстрый взгляд на Хлыста, но выражение его лица оставалось неопределенным.

– Видите ли, отец передал мне его, когда объявил наследником моего брата, – произнося эти слова, я не смотрел на Гилу, понимая, что отец поступил бы точно так же.

Даже если он заблокировал мои активы после того, как я сбежал, записи в перстне по-прежнему подтверждают мое право собственности. У него нет возможности их изменить. Кольцо заключает в себе силу и авторитет моего дома и моего имени. Если я дам какие-то обязательства, по закону дом Марло должен будет их выполнить. Поэтому продавец не станет задерживать мой отъезд; это привилегия палатинов – пользоваться таким доверием при заключении сделок, и в то же время их долг – выполнять обещания, скрепленные фамильным перстнем. А следить за выполнением должна та самая инквизиция, встречи с которой я старался избежать.

Однако отец наверняка опротестует сделку. Я не сомневался, что он переписал на себя эти владения сразу после моего исчезновения. Даже надеялся, что он так и сделал. Тогда Эмеш не получит никакой выгоды от всей этой истории. Больше того, я буду уже на корабле, на пути к границам Империи, прежде чем Гила или здешний плюрипотентный логофет поймут, что произошло, прежде чем известие об этом дойдет до Делоса и моего отца. Капелла появится здесь и выяснит, что ремонтники не только способствовали моему побегу, но перед тем выбросили пропавшего лорда Марло из корабля. Одним ударом я приобретаю корабль в обмен на земли, которыми уже фактически не владею, и отомщу тем людям, которые оставили меня умирать на улице и украли письмо Гибсона.

Это будет идеальная месть, если только все пройдет как задумано.

Глава 40

Монополия на страдания

– Ты мог бы рассказать об этом! – прошипел Хлыст, когда мы вышли с территории мастерской.

Солнце стояло почти в зените, и его свет обрушился на меня, как град кулаков. Я достал краденые темные очки и водрузил их себе на нос, а потом, втянув голову в плечи, поспешил через канал к дому. Мне нужно было о многом подумать, но Хлыст не дал мне времени на размышления. Он схватил меня за плечо и повернул к себе:

– Почему ты мне не сказал?

– Что не сказал, Хлыст? – Я не прикидывался дураком и прекрасно понимал, о чем он спрашивает, но не знал, что ответить. – Что я тебе не сказал?

Его щеки пламенели почти так же ярко, как волосы, он стиснул зубы, словно пытался раздавить ими камень.

– Я готов был изображать маркитанта, но ты должен был сказать мне!

Он зажал в кулаке воротник моей рубашки, а потом повторил немного тише:

– Ты должен был сказать, что ты один из них.

Последнее слово он произнес почти шепотом. Я рефлекторно вытянулся во весь рост и посмотрел на него, выпятив подбородок. До этого я не замечал, что он ниже меня. Может быть, просто настолько привык к плебейскому окружению, что перестал обращать внимание на то, какие они маленькие? Сам я не был высоким – по меркам императорского двора, но чувствовал себя тогда настоящим великаном и цеплялся за свой палатинский рост как за символ, каковым он и был.

Но Хлыст не смутился, он больше не был тем испуганным мальчишкой, с которым я познакомился год назад.

С выпученными глазами он ударил меня кулаком по ребрам.

– Я думал, Адр, ты мой друг… – (я до сих пор слышу тот упрек в его словах, вижу, как он оскалил свои не совсем белые зубы), – думал, что ты не станешь ничего от меня скрывать.

Что-то шевельнулось во мне, осколок прежней ярости нобиля, вынужденного вести переговоры с работниками верфи.

– Что скрывать? Это?

Я вытащил кольцо и показал Хлысту. Под лучами убийственного солнца серебро превратилось в бронзу.

– Что ты хотел от меня услышать? – настаивал я.

Хлыст снова стиснул зубы, борясь со словами, которые так и не произнес. Он глядел в сторону, на высокую стену Белого района. Вагоны канатной дороги покачивались у нас над головами, перевозя людей из респектабельной части города в Низины. Я чувствовал, что должен ему о чем-то рассказать. О чем-нибудь. Обо всем. Об отце, Криспине, Кире. О Гибсоне и о том, что с ним сделали. О матери и о том, что могли, как я опасался, сделать с ней. О Капелле и о том, что они, несомненно, сделали бы со мной.

В итоге я так ничего ему и не рассказал.

– Это… не казалось мне важным, – проговорил я, и эти слова прозвучали чуть ли не пренебрежительно, словно тени, отбрасываемые более серьезными заботами; это были мелочи, и сам я из-за них становился мельче. – Не имело значения.

– Не казалось важным? – Хлыст не отпустил меня, а принялся трясти за плечи. – Не казалось важным?

Он говорил все громче, привлекая внимание проходившего мимо курьера и молодой пары в одинаковых саронгах:

– Что ты вообще делаешь на Колоссо? Тебе ведь не нужны эти кровавые деньги!

Я прикусил губу и примирительно положил руку на его плечо:

– Все не так просто, Хлыст…

– Да уж конечно! – прошипел он, потянув меня на себя так, что мне пришлось нагнуться. – Ты один из них! И не говори мне, что это не имеет значения.

Что-то изменилось в его лице, какая-то тень накрыла его. Я вспомнил о том, кем он был, вспомнил гурий из гарема наместницы и то, что делали с ними Криспин и моя мать. Вспомнил и содрогнулся. Может быть, у Хлыста был похожий опыт общения с палатинами? Подумав о Кире, о том, как она застыла в моих объятиях, я похолодел сам.

– Это для тебя просто игра? – не отступал Хлыст. – Жить так, как приходится нам.

– Нет! – огрызнулся я. – Нет, дьявол тебя побери! То, что ты говоришь, это просто абсурд!

«Абсурд». Это было не плебейское слово. Хлыст скривился, услышав его, или, может быть, теперь, когда узнал, кто я такой, уловил мой отрывистый делосианский акцент.

– Гхен был прав насчет тебя, твое величество, – ухмыльнулся он и оттолкнул меня.

– Но все совсем не так!

Мне нужно было сдержаться и не заорать на него. Люди вокруг откровенно уставились на нас, и я лишь прошипел в ответ:

– Я бы не стал пользоваться им, если бы у меня был выбор. Стоит мне это сделать, и меня ждут сплошные неприятности, пока я не покину Империю, понимаешь?

– И что же ты натворил? – чуть ли не прорычал Хлыст. – Избил наложницу своего отца, когда у тебя на нее не встал?

Эти слова задели меня за живое, зажгли воспоминание о том, что мой дед погиб от руки своей наложницы.

– Я ни разу не прикоснулся ни к одной из них. И ни за что бы не тронул. Не знаю, через что ты прошел, Хлыст, но это случилось не из-за меня. Думаешь, мы все чудовища? Но я тот же самый, каким был два дня назад. Тот же самый, что сто раз спасал твою жизнь в колизее. Тот же.

– Нет, не тот, – ответил Хлыст. – Ты один из них. И ты врал мне.

– Я не могу сказать правду! – выпалил я. – Не мог. Это слишком опасно.

– Это совсем не выглядело опасным, когда ты размахивал своим кольцом!

У меня не хватило бы терпения объяснять ему тонкости финансовых операций между планетарными домами.

– Им придется уступить мне этот корабль, потому что они теперь знают, кто я такой. Придется продать его в кредит.

– Потому что они знают, кто ты такой, – усмехнулся Хлыст.

– Я пытался украсть его, обмануть отца и этих людей Матаро. Думаешь, мне очень хочется быть здесь? – проревел я, указывая на мрачную улицу, на черепичные крыши и фасады магазинов вокруг нас. – Думаешь, это именно то, чего я хотел? Ты и в самом деле считаешь, что я оказался бы с вами, если бы у меня был выбор?

Это было худшее, что я мог сказать.

– А что с нами не так? – возразил Хлыст, едва сдерживая рычание. – Так и выглядит жизнь, твое величество. Так она выглядит на самом деле. Ты просто не знаешь!

– Я не знаю? Правда? – начал было я, но подавился собственными объяснениями; кровь стучала у меня в висках, губы растянулись скорее в оскал, чем в усмешку. – Ты не единственный человек в мире, кому приходилось страдать. Я три года бродяжничал на улицах этого города, спал в трубах канализации. Меня избивали, кололи ножом, едва не изнасиловали. Я пережил эту проклятую гниль, похоронил…

Кого я похоронил? Любимую? Друга?

– Я потерял здесь близких мне людей. Если какой-то надушенный торговец отымел тебя во время рейса, это еще не значит, что ты получил монополию на страдания!

По тому, как побледнел Хлыст, я сразу понял, что именно эти слова были худшими из сказанного. Все объяснения, все оправдания, вся гордость оставили меня. Я должен был справиться с болью, а не вкладывать ее в свои слова, пусть даже и справедливые.

Вдруг я сложился, словно шкатулка с драгоценностями, плечи мои опали. Как бы мне хотелось сказать, что это голос отца слетал с моих губ. Сказать, что это был Криспин, или моя мать, или дядя Люциан… но это был мой собственный голос.

Я не заметил удара, пока кулак не угодил мне в скулу. Моя голова откинулась, я отшатнулся и не упал только потому, что уперся спиной в стену булочной. Кто-то охнул, и, когда у меня прояснилось зрение, я увидел двух молодых людей в серебряной форме какого-то корабля, настраивающих терминалы на запись. Я сплюнул. Слюна была красной или это только игра проклятого солнечного света? В какой-то момент я особенно остро почувствовал, как липнет к телу одежда во влажном и дымном воздухе.

Отвечать сразу я не стал, а лишь разгладил свою коричневую рубашку. Хлыст свирепо смотрел на меня, краска медленно заливала его лицо. Он опустил руки, но не разжал кулаки. Схоласты учат нас, что течение времени неизменно, но когда я стоял там, на виду у всей улицы, мне казалось, будто секунды ползут, как тысячелетия.

– Прости, – сказал я наконец.

Как бы я сам ни страдал – а я действительно страдал, – это не дает мне монополию на страдание. В памяти снова всплыла та ночь, когда банда Реллса вытащила меня из моего убежища, вспомнил, как меня избивали префекты, как стреляли из станнеров. Мы с Хлыстом не очень отличались друг от друга, несмотря на разное происхождение. И вот теперь я обвиняю его в своей собственной ошибке.

– Прости, я просто не могу об этом рассказать.

– Почему не можешь? – сверкнул глазами Хлыст.

Я вытер губы тыльной стороной ладони.

– Это был хороший удар. – Я посмотрел на свою руку, слюна все-таки была красной. – И я получил по заслугам.

– Почему ты не можешь рассказать мне?

Хлыст подошел на шаг ближе, закрывая меня от терминалов корабельщиков, которые кружили возле нас, как актеры в костюмах ворон в глупых эвдорских представлениях.

Почти шепотом он добавил:

– Ты кого-то убил?

Я покачал головой и грозно посмотрел на зевак, праздных глупцов, которым больше нечем заняться, кроме как совать свои клювы в чужую жизнь. Затем втянул в себя воздух и снова покачал головой. В первый раз это означало отрицание, во второй – отказ рассказать больше. Хлыст сплюнул – не совсем под мои ноги, но достаточно близко, чтобы не увидеть разницы. Челюсть болела, и я с какой-то отстраненностью подумал, что один зуб у меня шатается и может совсем выпасть. Но со временем он отрастет заново. Я ведь палатин. А у палатинов зубы всегда отрастают.

Я откашлялся:

– Хлыст, я… я не могу. Прости, но я…

Мирмидонец поднял руку:

– Да ну тебя!

Он развернулся и ушел. А я смотрел ему вслед, медленно сползая по стене лавки, пока не сел под ней, словно попрошайка, которым когда-то и был.

Глава 41

Друзья

Хлыст не разговаривал со мной. Прошло уже два дня, а он не произнес ни слова, даже на тренировках. Я не мог его за это осуждать. К его чести, он не выдал мою тайну Паллино или кому-нибудь другому, даже в глубоком гневе оставаясь верным другом, из тех, о которых каждый мечтает, но не все заслуживают. Надо мной сгущались тучи. Я потерял единственного верного союзника, а вместе с ним и уверенность. Это было все равно что снова потерять письмо Гибсона, только еще хуже, потому что я сделал это сам. Я и мой друг.

Три мирмидонца – все как один новички – стояли напротив меня с короткими тупыми мечами. На них были штампованные стальные доспехи, и выглядели они как средневековая пародия на имперских легионеров в своих длинных, до колен, плащах и обшарпанных нагрудниках с облупившейся местами бледно-кремовой краской. Первый набросился на меня с выпученными глазами. Я с легкостью ушел в сторону и поддал ему ногой, когда он проскочил мимо. Вторая вступила в схватку, высоко подняв клинок. Я принял удар на наручи, и через мгновение шлем девушки зазвенел, словно колокол, и она отлетела в сторону. Третий держался чуть лучше. Я отбил его атаку аккуратным проворотом запястья и сделал ответный выпад. Он успел отскочить, но я ухватил его за руку, потянул на себя и приставил ему к горлу конец тупого меча.

– Сдаюсь, – крикнул он неожиданно тонким голосом.

Я оттолкнул его и раздраженно поморщился.

– И это все? – спросил я, оглядываясь. – Это все, на что вы способны?

Я стоял подбоченившись, полностью открытый для удара. Настроение было хуже некуда, я с трудом сдерживал ярость, глядя на тех двоих, что лежали в пыли тренировочного двора.

– Вы не продержитесь и пяти минут в первой схватке, – я всплеснул руками, – а ведь у вас явное преимущество, понимаете?

Девушка встала на ноги и приблизилась, на этот раз осторожней. Я развел руки в стороны, позволяя ей атаковать. Она махнула мечом, целясь мне в голову. Я не стал парировать удар. Просто пригнулся. Клинок просвистел у меня над ушами, и я тут же увернулся от второго удара. Она двигалась слишком медленно. В этом не было ее вины. Она всего лишь человек. И потому проследовала тем же курсом и грязно выругалась, лежа в пыли. Я перешел к двум другим кандидатам в мирмидонцы. Выбил меч у одного из них, развернулся ко второму, пытавшемуся напасть со спины, ухватился за его кирасу и отшвырнул парня прочь.

– Вы ничего не поняли, – ухмыльнулся я, сделав несколько расслабленных шагов к тому, кто кричал, что сдается.

Он попятился и вскинул клинок.

– Вас же трое! – рассмеялся я в ответ. – Во имя Земли, это означает, что вы должны действовать как одна команда!

Я развернулся и дал им время окружить меня в свете зажегшихся ламп. Небо над нами потемнело и нахмурилось, две луны, словно пара глаз разного цвета, наполовину скрылись за тучами.

– Вас всегда будет больше, чем гладиаторов. И это единственное ваше преимущество!

– А еще наш непобедимый боец, – разрезал темноту, словно плетью, голос Паллино. – Остынь, Адр!

Бывший легионер уставился на меня единственным темным глазом, ветер взъерошил его седые волосы. Он помог девушке встать.

– Вы трое отправляйтесь мыться. У вас еще есть время до первой схватки. Мы все вам растолкуем, перед тем как дело дойдет до рубки.

Он посмотрел им вслед, а я заметил, как Элара и Сиран приотстали и спрятались в тени колонн, окружавших тренировочную площадку, словно актеры за кулисами в ожидании выхода на сцену.

Когда все разошлись, Паллино повернулся ко мне:

– Что за ядерный ад с тобой творится, парень?

Я на мгновение онемел, пальцы, сжимавшие рукоять меча, ослабли.

– Дьявол тебя подери, ты не должен был выбивать из них дурь. Твоя задача – обучить их!

Я думал, что он ударит меня. Даже хотел, чтобы он попытался.

– Они долго не продержатся в схватке, – сказал я наконец, насколько мог взвешенно и спокойно.

– Мне припомнился один рыжеволосый парень, о котором Гхен говорил то же самое.

Эти слова остановили меня. Я окинул взглядом почти пустой двор, затем посмотрел на свои руки. Они загрубели за годы, прошедшие с тех пор, как я покинул Делос, налились силой. Они теперь напоминали руки Криспина. Я проглотил комок, дожидаясь, когда ярость утихнет и даст мне возможность рассуждать спокойно.

– Только не надо со мной о Хлысте, – прорычал я, защищая свою уязвленную гордость, и засунул тренировочный меч в ножны на поясе.

Пока я говорил, две женщины подошли ближе, и Элара, выгнув брови, спросила:

– Голубки поссорились?

Я свирепо посмотрел на нее, но ничего не ответил.

– Последние дни парень ходит мрачнее тучи. Можно было и догадаться, что это все из-за тебя.

Сиран промолчала, но мне совсем не понравилось, как она ухмыляется.

– И что я, по-твоему, сделал? – Я вздернул подбородок в неосознанном вызывающем жесте. – Это у него какие-то проблемы.

– А тебя всего трясет от ярости, – сказала Элара, похлопывая Паллино по плечу. – Для меня это как признание вины.

Я поднял палец и открыл рот, чтобы ответить, но слова не пришли. Рот я закрыл, а палец так и застыл в воздухе, словно испорченный метроном.

– Это он вас надоумил?

Паллино скрестил руки на груди:

– Что значит «надоумил»?

– Ну, вот это… – Как бы правильно им сказать? – Это!

Я обвел их рукой и снял с головы шлем. Волосы разметались по лбу. Что-то необычное было в их глазах. Жалость? Недоверие? Нет.

– Мы пошли посмотреть, какой корабль можно купить. В ремонтные мастерские в Низинах.

Паллино выдохнул через нос, с откровенной издевкой.

– Зачем вам корабль? – вскинула голову Сиран.

– Адр и его симпатичный приятель собрались свалить с планеты, как только закончится их контракт, – вставила Элара, отбросив короткую прядь волос с широкого лица.

– Почему вы ничего не сказали? – обиделась бывшая преступница.

Я растерянно заморгал. Вообще-то, я не хотел говорить о корабле Сиран, а также Гхену и другим мирмидонцам из заключенных, потому что их все равно никто не отпустит. У них не было выбора, и освободиться они могли только по графскому указу о помиловании.

– Я… – Переводя взгляд с одного лица на другое, я пытался расшифровать то нервное напряжение, которое угадывалось в каждом из них, наконец вздохнул и сказал: – Прости, я не хотел, чтобы ты почувствовала себя брошенной.

– Значит, ты меня бросаешь? – криво усмехнулась она, и я понял, что разговор вышел из-под моего контроля. И что она не выглядит сильно расстроенной. По крайней мере, хоть такое облегчение.

Внезапно заинтересовавшись носками своих стертых сапог, я принялся их разглядывать с сосредоточенностью, достойной Тора Гибсона.

– Извини. Мы с Хлыстом… Мы держали это в тайне. Не хотели, чтобы в это дело кто-то вмешивался.

– Насколько я понимаю, единственный, кому вы не хотели ничего говорить, это Гхен. А он все равно не смог бы улететь, так же как и я.

На этот раз Сиран улыбнулась искренне и открыто, и в тусклом свете ламп ее разрезанная ноздря была почти не заметна.

Я признал ее правоту со всей оставшейся во мне благодарностью.

– За каким дьяволом вы пошли смотреть корабли? – вмешался Паллино. – Я ведь вам сказал, что у вас не хватит денег, и ничего с этим не поделаешь.

– Нет, ты сказал, что мы вернемся к этому разговору, когда закончится год.

Старый мирмидонец выругался и посмотрел на Элару и Сиран так, будто не верил, что мог такое выдать.

– Два раза по двадцать лет на службе у императора, и что я в итоге получил? Хрен с маслом?

– Адр слегка не в себе с тех пор, как священник пальнул в него из станнера, – заметила Элара и получила за это от меня ледяной взгляд.

Синий глаз Паллино сделался круглым, как монета.

– Как это?

Он посмотрел на свою любовницу и поправил кожаную глазную повязку.

Меньше всего на свете мне хотелось тогда говорить про эту не совсем понятную историю. Но я вздохнул и кратко рассказал о своей встрече с интусом Гиллиамом и его спутниками-федератами. Как бы ни было неприятно в этом сознаваться, но меня обрадовала отсрочка, отвлекающая от разговора о Хлысте и той боли, которую я ему причинил.

Хотя у вас при чтении этих записок могло сложиться другое впечатление, но мне неприятно снова переживать свои ошибки, а эта продолжает терзать меня и по сей день.

– Горбатый? – нахмурился Паллино. – Это ведь побочный сын приора, правильно?

– Точно, – мрачно согласился я.

– Адр, так ты и вправду считаешь, что они спрятали здесь Бледного?

Он покосился на Сиран, которая и сама была заключенной, получавшей свободу только на тренировочном дворе. Она лишь пожала плечами. Я перебросил шлем из одной руки в другую, не зная, что сказать. У меня было с полдюжины идей о том, как проникнуть в тюремное отделение колизея и выяснить, правда ли то, о чем Коган поведал нам с Хлыстом, казалось, уже много месяцев назад. Оглядываясь назад, я думаю, что это было то же самое прикосновение Внешней Тьмы, которое подтолкнуло меня к возвращению в мастерские Гилы, заставило частично раскрыть свою настоящую личность палатина, пусть даже на одно мгновение.

– Возможно, – ответил я.

– Пал, сейчас это вовсе не важно, – заметила Элара, приобняв его за плечи, и спросила, посмотрев на меня: – У тебя все в порядке, Адр?

– Я был не до конца честен с ним, – признался я, – то есть с Хлыстом.

На самом деле я не был до конца честен и с этими троими. Пусть думают, что я пытался его облапошить. Пусть считают меня мошенником. Приходилось слышать о себе и худшее. И то, что я собирался сделать с Гилой и с графом Матаро, только подтверждало это.

– И это все? – Паллино пожал плечами и прислонился к ближайшей квадратной колонне. – Черная Земля! Парень, я думал, что все куда серьезней, судя по тому, как вы оба себя ведете…

Он показал на Сиран и Элару, и те с важным видом кивнули.

– Послушай, Адр, нас тут скоро ожидает рубка, как ты сказал этим беднягам. Выбрось из головы этот вздор. Я не хочу, чтобы ты изображал из себя берсерка в настоящей схватке, маэскол ты наш! Тебе не справиться с тремя сразу, и это будут не новички, перед которыми ты тут красовался.

У меня не было подходящего ответа, но мне и не пришлось отвечать. Паллино еще не закончил:

– Может быть, мы и друзья, парень, но если ты бросишься в самое пекло, когда мы в следующий раз окажемся на арене, я не поскачу за тобой следом.

Он провел рукой по горлу, подчеркивая важность своих слов.

Я пристыженно опустил голову.

– Мы просто беспокоимся за тебя, приятель, – сказала Элара и примирительно положила руку мне на плечо.

Я вывернулся и направился к двери. Они были правы, но я не собирался в этом признаваться.

– Это не игра, парень! Только не для нас! – крикнул Паллино мне вслед. – Эй, мы с тобой разговариваем!

Это было уже слишком. После совершенной ошибки всегда наступает момент, когда ты должен прекратить себя накручивать. Это происходит обычно до того, как ты соглашаешься принять на себя всю тяжесть сделанного, но после того, как она легла на твои плечи. Я стиснул зубы, обернулся и сердито посмотрел на них. То, что произошло между мной и Хлыстом, ничего не меняло в моем положении. Мне нужен был этот корабль. И я пошел бы на все, чтобы получить его.

– Может, ты просто поговоришь с Хлыстом? – рассудительным тоном предложила Сиран. – А то он какой-то совершенно невменяемый…

– Тогда, может быть, тебе лучше самой с ним поговорить? – возразил я, радуясь, что нашел такой простой выход.

Только после того, как они оставили меня в заслуженном одиночестве, я сообразил, что за странное выражение мерцало, словно пламя свечи, на их обветренных лицах. Это было не осуждение, не настороженность и даже не жалость. Это было беспокойство.

Они боялись за меня. Не так, как боялась Кэт, когда еще была жива и здорова, не так, как я сам до побелевших костяшек пальцев боялся отца. Они беспокоились, потому что таков был их выбор, и делали это с грубоватой, но не шумной бестактностью, и это поддерживало меня в моем отчаянии, нашептывало, что именно так и должно быть в семье. Семье оборванцев и бузотеров, вне всяких сомнений, но я не поменял бы их на настоящих своих родственников, даже за все корабли в небе.

И все же… и все же я собирался покинуть их. По крайней мере, пытался покинуть. С тех самых пор, как познакомился с ними, с того дня, когда встретил в кафе Кроу. Рассказ Когана все еще крутился у меня в голове, его слова, как раньше слова Кроу, разожгли меня, словно искра, попавшая в хворост. Я вспомнил того мальчика, каким был не так уж и давно. Адриана Марло, жаждавшего новых знаний, как Симеон Красный. Тогда-то я и сбился с пути. На забытой латыни слово «err» означало «блуждать» или «заблуждаться», но не «совершить ошибку». Я был потрясен тем, какой видит отец мою дальнейшую жизнь, и, как грешник из древней молитвы, упал с узкого моста в некий злосчастный ад. Я заблудился, но не потерялся. У меня был выход.

Более того, у меня были друзья, которые волновались и болели душой за меня. И я подозревал, что подобрался близко к сьельсинам.

Это было особенное знание. Нечто такое, чего не видел и о чем не упоминал даже легендарный Симеон Красный.

Нечто совершенно иное.

Глава 42

Говоришь, как ребенок

Мы выжили, и толпа зааплодировала. Моя грудь ходила ходуном. Кровь чудовища – кобальтовая, с медным привкусом – заляпала мне лицо, заливала глаза. Я все еще сжимал в руке одно позабытое копье, а три других глубоко впились в бок умирающего монстра. Я так и не узнал его названия – какая-то морская тварь, выловленная в океанах далекой Пацифики. По правде говоря, это существо с множеством зубов и щупалец напомнило мне умандхов. Умирая, оно сдулось, как воздушный шарик, тысячи маленьких сердец, что поддерживали кровяное давление и делали его тело таким огромным, выплеснули кровь в вечернее небо.

Ликующий Гхен колотил Хлыста по спине. Даже Сиран улыбалась, глядя в небо. Я выплюнул в песок комок слюны, смешанный с кровью инопланетного существа. Она пахла оплавленным металлом, кислотой и дымом. И я вонял точно так же, пропитанный ею с головы до ног. Это мое копье в конце концов пробило дыру в хитиновом панцире чудища и перерезало главную артерию.

Граф поднялся в своей ложе и захлопал, как делал при каждом из своих редких посещений Колоссо. Лорд Лютор Шин-Матаро, его супруг, плутократ из древней мандарийской фамилии, стоял рядом – тонкий силуэт в серебристо-зеленой одежде.

– Отлично сражались, отлично!

Граф облокотился на перила, обращаясь прямо к нам, мирмидонцам. В тени позади него размахивала многочисленными бумажными веерами пара умандхов, обдувая прохладой графа, его супруга и детей, а также советников, приглашенных на этот раз в ложу правителя. Бессмысленные движения, поскольку там, внутри защитной завесы, наверняка работали кондиционеры. Граф снова принялся заученными словами нахваливать наше мастерство и отвагу, на этот раз без обычных оговорок насчет горечи потерь и благородного самопожертвования.

Никто из нас не погиб.

Ни один не погиб.

– Вы прекрасные образцы своего ремесла. – Он бросил что-то из своей ложи, и кожаный мешочек ударился о кирпичи арены со звоном золота. – Это подарок.

Я стоял ближе всех и поэтому подошел поднять мешочек.

Наши взгляды встретились, и граф кивнул, слегка наклонив голову. Со стороны столь могущественного лорда такой жест можно было расценить как знак глубокого уважения. Судя по всему, граф Балиан Матаро был человеком классических увлечений. Он обожал охоту – хотя на Эмеше не было лесов, и фехтование – хотя не находил себе достойного противника. И все же, если позволял жесткий деловой график, он всегда приходил посмотреть бои в колизее и скачки в цирке. Когда увиденное впечатляло его, он раздавал награды. Те из нас, кто могли свободно покидать колизей, выходили с полученными деньгами в Боросево и тратили их на шлюх, наркотики и прочие развлечения. Я уже в третий раз удостаивался такой чести. Дарованное мне прежде золото лежало в моем надежно запертом личном шкафчике вместе с фамильным кольцом и недавно купленным новым блокнотом. Это была роскошная вещь: с тонкой белой бумагой, кожаным переплетом и серебряной застежкой. Я соскучился по рисованию.

На этот раз на арене не было Паллино, чтобы сказать ответное слово, поэтому я опустился в пыли на одно колено, и раненое бедро тут же напомнило о себе болью.

– Мы благодарим вас за щедрость, ваша светлость, – сказал я. – Воистину мы недостойны такой чести.

На самом деле это были жалкие гроши, лишь небольшая часть от того, что я когда-то выманил у Лены Бейлем… и трагически потерял. Мне претило так унижаться, а воспоминания о потере раздражали еще сильней. Сгибать непривычные колени было совсем не просто. Но я произнес эти лишенные смысла слова, которых ожидали в такой ситуации от человека моего положения.

А когда-то в Риме…

Колизей в Боросево, хотя и был отчасти тюрьмой, все-таки отличался от подземелий бастилии на Веспераде и императорской планетарной тюрьмы на Марсе. Он держал свои секреты в ослабевших пальцах, расшатанных временем и безалаберностью. Ходили слухи, что с тех пор, как прилетел «Непреклонный» и в наши ряды хлынул поток бывших федератов и легионеров, капеллана Гиллиама Васа много раз видели в лабиринте колизея – иногда в сопровождении катара с повязкой на глазах, а иногда и нет. Говорили, будто бы он что-то прячет в отделении одиночных камер подземной тюрьмы, среди безумцев и убийц, которые умирали на Колоссо наиболее эффектным образом. Кое-кто утверждал, что это Возвышенный, один из тех демониаков, что скитаются во Тьме между звездами, как в истории о Кхарне Сагаре. Я слышал самые разные его описания: двухголовый или шестирукий, со стальными суставами или с выступающими костями. Но другие считали, что это изменник-лорд, отрекшийся от человечества и света Матери-Земли и переметнувшийся к сьельсинам. Рассказывали, что он преломил с ними хлеб и питался по их примеру костями человеческих младенцев.

То же самое потом болтали и обо мне.

Я не раз предлагал очевидную версию, которую услышал от Когана: что граф купил пленного сьельсина у федератов, прилетевших на Эмеш на «Непреклонном». Эта версия завладела умами как мирмидонцев, так и гладиаторов.

Потные после упражнений на тренировочном дворе, мы возвращались в затхлую прохладу гипогея. Хлыст шел впереди с одним из новобранцев и громко смеялся. Его когда-то хрупкое тело окрепло за время контракта. Теперь он выглядел настоящим бойцом. Сиран бросила мне на ходу несколько слов, прежде чем отправилась вместе с Гхеном и еще пятью нашими товарищами по своим камерам в тюремном блоке. Я помахал ей на прощание и ответил на ее шутку своим ехидным замечанием.

– А теперь что? – спросил новый друг Хлыста. – Ужинать?

К удивлению его самого и большинства из нас, Хлыст обхватил рукой талию новобранца:

– Сначала мы тебя вымоем.

Новичок пихнул ему локтем под ребра, и Хлыст со стоном согнулся. Паллино и все остальные рассмеялись, и я тоже улыбнулся.

– Тогда отправляйтесь мыться, – сказал Паллино с внушительным видом, передавая свой шлем одному из мирмидонцев, при нем всегда находился шуточный адъютант.

Седой ветеран поправил кожаную глазную повязку и добавил:

– А мы пойдем ужинать. И не теми помоями, что подают наверху. Сегодня поваром буду я.

Это прибавило мне настроения, поскольку Паллино был одним из лучших поваров, каких я встречал в своей жизни, по плебейским меркам, конечно.

Люди каждый раз удивлялись, узнав об этой черте сурового ветерана. Я смотрел, как он удаляется, перешучиваясь с остальными, но не двинулся с места, потому что мне в голову вдруг пришла одна мысль.

Кто-то подтолкнул меня в плечо, и я, озираясь по сторонам, вышел из задумчивости.

– Что такое?

Эрдро, тот самый, что был среди нас с самого начала, повторил свой вопрос:

– Ты идешь?

Я оглянулся на уходящих по коридору Хлыста и новобранца.

– Нет, нет. Идите без меня.

– Ты потеряешь в весе, если не будешь есть, приятель, – нахмурился Эрдро.

– Ага, ага, – отмахнулся от него я.

Он был по-своему прав, но вряд ли один пропущенный ужин вконец обессилит меня.

– Да он решил помыться вместе с Хлыстом, – ухмыльнулась девушка-новобранка.

– А тебе завидно! – с кривой усмешкой ответил я; удар пришелся в цель, судя по тому как она зарделась. – Нет, я лучше прихвачу с собой тебя. Можно будет взять часть наших последних призовых и найти в городе что-нибудь, приготовленное не из культивированного мяса.

Я невольно ощутил тоску по прибрежным рынкам Мейдуа, на которых старые ниппонцы продавали свои рыбные роллы. Заскучал по вкусу дичи, добытой в нашем лесу или в долине Красного Зубца. Настоящей, правильной пищей лакомились только богачи, те, кто мог себе это позволить, или бедняки, жившие так близко к ней, что никто не мог ее у них отнять.

– Ну хорошо, Адр. – Паллино изобразил салют – свое вежливое прощание – и увел остальных за собой, бросив через плечо: – Завтра тренируемся в восемь.

Я ответил таким же салютом, исполненным с имперской точностью, словно он был трибуном или легатом. Паллино этого не видел, но и не должен был видеть. Они уже ушли.

Более подходящего момента было не сыскать. Мирмидонцев-заключенных после недолгого душа должны препроводить в тюремное отделение на ужин. Я знал, что их не запрут в камерах, как делают в подземельях палатинов или в бастилиях Капеллы, а просто посадят под замок в дормитории.

Ключ от этого замка хранился на посту у двух охранников в конце того самого коридора, где неделю назад Гиллиам Вас приказал федератам выстрелить в меня из станнера. Как всегда, скучающие тюремщики, в форме цвета хаки с вышитыми на рукавах сфинксами Матаро и с выражением крайней усталости на лицах, бездельничали, сидя за столом. Я с деловитым выражением прошел мимо них и поднялся по боковому пандусу в отделанный нержавеющей сталью служебный коридор, ведущий в кухню. Если я не ошибся, то вереница тележек для раздачи еды с протеиновыми пастами самых разных вкусов и водными овощами могла появиться в любой момент. Кто-то из персонала колизея, кому сегодня выпал жребий, повезет их в длинное и скучное путешествие по тюремному отделению.

Я взъерошил волосы, чтобы изменить прическу, и, повинуясь внезапному порыву, вытянул шею вперед, имитируя сгорбленную спину капеллана и скрывая лицо Адра с Тевкра. Вы удивитесь, как самые незначительные изменения сбивают с толку даже тех людей, которые считают себя проницательными. Однажды я одурачил императорского ауктора всего лишь при помощи акцента и линз, скрывших лиловый цвет моих глаз.

– Эй ты! – Коренастый плебей с неправильным прикусом, одетый в поварской костюм в белую полоску, выглянул из-за двери в окружении облака пара от кипящего на плите огромного котла и сурово посмотрел на меня. – Подойди сюда, парень!

– Да, мессир? – нахмурился я и изобразил дюрантийский акцент, без труда вызвав в памяти лицо и интонации Чанд.

В общем и целом подобная маскировка не обманула бы императорского ауктора – она не могла обмануть даже ребенка. Но этот мужчина был далеко не таким сообразительным, как большинство детей, и потому только выругался:

– Проклятые внепланетные свиньи! Эй ты! Да, ты! Совсем оглох? Подойди сюда!

Он с яростным видом указал на меня ложкой. Мгновенно поменяв свои планы, я вошел следом за ним на кухню и помог поставить исходящий паром горшок на лоток одной из тележек, которые я и разыскивал. В глубине кухни другие работники под присмотром этого крупного уродливого мужчины торопливо готовили ужин. Я пришел раньше времени, так что потратил оставшиеся минуты, выполняя приказы повара и продолжая старательно изображать горбуна.

Примерно через десять минут из бокового прохода выглянула круглолицая местная женщина:

– Белок разморозился, Стромос.

– Еще не готово, – чуть ли не зарычал на нее повар с уродливым прикусом.

– Это заключенные, приятель. Ты готовишь не для графа.

– К сожалению, – проворчал повар.

Вскоре еду – готовую или нет – разложили по кастрюлям и увезли в коридор.

– Никто больше не ценит хорошую еду, – пробубнил себе под нос Стромос.

Я всем сердцем ему посочувствовал.

Один из служителей толкал к выходу тележку с какой-то лапшой в коричневом соусе, и я схватил его за рукав:

– Давай я отвезу.

– Серьезно? – Он озадаченно посмотрел на меня.

– Да, – улыбнулся я. – У тебя такой усталый вид. А у меня здесь девушка, понимаешь?

– С таким вот разрезом? – Он показал на свой нос, намекая на увечье. – Зачем она тебе?

В его голосе звучало искреннее удивление, как будто он не мог представить, что кому-то по какой-то причине может понадобиться преступница.

– Посмотри на меня. – Я пожал перекошенными плечами, вживаясь в образ горбатого плебея. – И мне не обязательно разглядывать ее лицо, понимаешь?

Я усмехнулся или, скорее, оскалился, а прислужник рассмеялся и хлопнул меня по плечу.

По правде говоря, я едва не пустился в пляс, когда вышел из кухни и направился следом за вереницей развозчиков по узкому коридору с маленькими круглыми окошками по левую сторону. Зеркальная обшивка потолка скрывала видеокамеры и записывающее оборудование. Наблюдал ли кто-нибудь за нами или нет – это уже другой вопрос. Желание плясать поутихло, когда я задумался над следующим шагом. Я предполагал, что это затянется на месяцы. Мне нужно было только увидеть его, убедиться, что он здесь. Если история Когана правдива – а я готов был держать пари, что бывший наемник не врет, – мне достаточно было только взглянуть.

Как-то раз Гибсон привел меня в учебную комнату старой библиотеки в Обители Дьявола и вызвал из памяти архива голограмму. Словно из ниоткуда в центре пустого темного пространства возникла фигура сьельсина, в сверкающем шелковом одеянии, черно-бело-сапфировых цветов, каждый дюйм которого был покрыт круглыми значками, наезжающими друг на друга и переплетенными между собой. На случай если вы никогда не видели сьельсинов, у каждого из них есть гребень, возвышающийся под углом надо лбом и позади него, как корона. Такой же белый, как их молочно-бледная кожа. Он обрывался сразу за ушными отверстиями, а на затылке росли густые белые волосы.

– У них шесть пальцев! – помнится, сказал я тогда, потянулся к изображению рукой и проткнул его. – Почему они так похожи на нас?

Гибсон нахмурился и долго, внимательно смотрел на меня:

– Что заставило тебя сказать это?

Эволюция или какая-то еще более могущественная сила создала их такими же, как мы. Если не обращать внимания на чисто косметические отличия: острый костяной гребень, клыки и огромные, невыразительные глаза, каждый может это увидеть. Сходство в линиях рук и пальцев, в лицах и во всем строении тела, и волосы, растущие на головах как у нас, так и у них.

В моем юношеском восприятии они были ближе к человеку, чем странные субразумные умандхи. Но эта близость, это подобие каким-то образом делали сьельсинов еще более чуждыми для меня, более экзотическими и притягательными, потому что уже существовал путь к их пониманию. Умандхов я совсем не мог постичь, настолько они были похожи на кораллы или деревья. А понять сьельсинов стремился всем сердцем.

Впоследствии я дорого заплатил за эту ошибку.

Мы расставили подносы в общем зале с низким потолком, развернули металлические боковые столики и застопорили колеса тележек – неужели жители этого примитивного пограничного мира не могли разориться на тележки с компенсирующим полем? Завершив приготовления, мы перешли в боковую комнату по приказу охранников, объяснивших, что так нужно для нашей же безопасности.

Это вышло удачно – меньше всего мне хотелось бы, чтобы Гхен распустил язык в такой неподходящий момент. Потом я притворился, что хочу в туалет и что не понимаю возражений лорариев. Я бурно жестикулировал и кричал по-дюрантийски, вспоминая самые расхожие выражения на гортанном языке этой вассальной республики: «Как пройти в библиотеку? Здравствуйте, меня зовут… Да, да. Как пройти в библиотеку?» И так далее. Эти тупицы не поняли ни слова.

Как и следовало ожидать, меня выпустили. На мгновение я испугался, что один из охранников отправится со мной, и не очень-то вежливо толкнул его в дверь, так что он отскочил назад, схватившись за ушибленный лоб и охая.

– Izvinit, – сказал я по-прежнему по-дюрантийски. – С тобой… все в порядке? Straf?

Охранник с ругательствами отпихнул меня в сторону:

– Все в порядке? Дьявол…

Я рванулся помочь ему, но он прошипел сквозь зубы:

– Нет. Иди. За углом, направо.

Завернув за угол, я выпрямился, расправил плечи и перестал выпячивать подбородок, не нуждаясь больше в маскировке и акценте. Дальше я уже беспрепятственно двинулся по коридору, пытаясь разгадать планировку этого места. Пройдя мимо одиночных туалетных комнат, видимо предназначенных для охранников, я спустился по откидной лестнице. Камеры наверняка уже засекли меня, и я не сомневался, что где-то рядом должны находиться охранники сьельсина, или кого там на самом деле доставили сюда Гиллиам Вас и федераты из «Белого коня». Но я решил, что всегда могу притвориться, будто заблудился. Что со мной могут сделать? Заточить в колизее? «Ребята, так я уже здесь!» И если до этого дойдет, если положение действительно станет отчаянным, я могу надеть кольцо и встретить свою судьбу.

Как я уже говорил, мирмидонцев-заключенных не бросали в каменный мешок и не заковывали в цепи. Их держали не в холодных камерах, а поселили в общих спальнях. На первый взгляд решение не лишать преступников радостей человеческого общения объяснялось добротой тюремщиков. Но в нашей Империи все можно истолковать двояко. Эта же самая открытость делала мирмидонцев-заключенных беззащитными перед любым нападением, насилием и другими издевательствами, какие только в состоянии выдумать человек. И все же тюрьма колизея в Боросево таила в себе еще более холодную и расчетливую жестокость.

Напомню, что Боросево был построен на коралловом атолле, на отмели и в лагуне, где скапливались отходы. Об этом нетрудно забыть, если так долго живешь в бетонной подземной цитадели колизея. Но море всегда остается рядом. По наитию я спустился еще на один пролет лестницы, прекрасно понимая, что нахожусь сейчас значительно ниже отметки прилива, и направился дальше по дуге коридора мимо пустых камер, вход в которые закрывали не герметичные двери, а классические железные решетки. В тяжелом воздухе, как в разгар лета, висел запах нагретых нечистот. И чего-то еще… соли? Морская вода, вот что это было. Морская вода. Что-то мягкое и влажное с плеском ударило в каменную стену справа от меня. Я остановился и прислушался. Мне почудилось, будто бы откуда-то издалека и сверху доносятся гул и шарканье человеческих ног. Толпа собиралась посмотреть ночные гонки на яликах. Запах нечистот усилился, и я с ужасом посмотрел на грязные борозды, прорезанные в бетоне по бокам каждой камеры.

И тут меня осенило.

В потолке каждой камеры были пробиты отверстия, и эти каналы, несомненно, вели в общественные уборные колизея. Заключенных здесь в буквальном смысле поливали дерьмом плебеи и сервы, пришедшие на Колоссо. Я нахмурился, но отвлекся на низкое хриплое мычание и резкий человеческий шепот, доносившиеся из-за поворота в конце коридора. Стиснул зубы и двинулся на звук, стараясь не замечать запаха соли и гниющих фекалий.

Зажав нос, я дошел до того места, где дорога расходилась в разные стороны под прямыми углами. Запах морской воды, к счастью, усилился, приглушая вонь до переносимого уровня. Все клетки стояли пустыми – не устраивали ли в последнее время на арене большую бойню? Я такого не припоминал. Мне казалось, что здесь должно быть больше охранников, но какая в них надобность, если нет других заключенных, кроме того, о котором ходили разные слухи?

Слева доносилось слабое эхо человеческих голосов, приглушенное невесть откуда взявшимся шумом моря.

«Тут что-то не так, – решил я. – Его не должно быть слышно так глубоко под землей».

– Он опять смотрит на меня, – прошипел чей-то грубый голос и добавил уже громче: – Я тебе говорил, чтобы ты на меня не смотрел?

По коридору разнесся лязг металла, бьющегося о металл, прерываемый слабыми всплесками и мычанием, которое я уже слышал раньше.

А затем более глубокий голос ответил словами, похожими на звон разбитого стекла:

– Yukajji! Safiga o-koun ti-halamna. Jutsodo de tuka susu janakayu!

Я застыл, не закончив шага. У того, для кого этот язык был родным, слова звучали иначе, чем произносили мы с Гибсоном. Резкие, ритмичные, твердые и острые, как сверкающая бритва. Оба стражника попятились от решетки и появились из-за поворота коридора.

– Земля и император! – сказал один из них и снова метнулся вперед с шокером в руке. – Священник маловато платит нам за это!

Длинная, пугающе белая рука высунулась из-за решетки и схватила охранника за запястье. Такой могла быть человеческая рука, вылепленная неким чуждым разумом, имеющим лишь смутное представление о том, как выглядит подлинник. Начнем с того, что она была слишком длинной, а шесть тонких пальцев имели слишком много фаланг. Охранник вскрикнул, и его напарник бросился на помощь.

– Yusu janakayu icheico.

– Отпусти его, демон! – срывающимся голосом завопил второй охранник и ударил шокером по высунутой руке.

Существо завыло, отпустило тюремщика и убрало слишком длинную руку обратно в клетку, выплюнув в воздух серию проклятий своей расы.

– Iukatta! – крикнул я.

«Остановись!»

Это был повелительный голос, которому меня учили, голос сэра Адриана Марло, звенящий, волевой, чистый и твердый, как железо. Пленное существо так только сильней навредило бы себе.

Оба охранника обернулись, подняв дубинки.

– Кто ты такой, дьявол тебя побери?

Я не обратил на них внимания. Мне нужно было увидеть его. Охранники даже не попытались меня остановить, когда я направился к клетке, что-то имперское в моем облике заставило их замолчать. И вот оно передо мной, это существо, скорчилось в грязи в дальнем углу клетки, придерживая онемевшую руку и оскалив полупрозрачные, гладкие зубы. Мне хотелось смеяться и плакать. Я добился того, чего желал – взглянул на живого сьельсина, – а теперь больше всего на свете хотел убраться отсюда подальше, все равно куда.

Странно, но существо оказалось меньше, чем я ожидал: фигурка человека, сделанная из тонких веток или костей. Но эту иллюзию малого размера создавала его поза, и пока я смотрел, оно раскинуло руки, слишком длинные для обманчиво маленького тела. Кто-то отпилил ему рога и заровнял выступы гребня, отшлифовав их до мяса. Оно уставилось на меня огромными глазищами, размером с мандарин, черными, как саван моей бабушки. Что-то угадывалось в его взгляде, но это были не человеческие эмоции. Я ощутил только холод.

Если я на какое-то время и зачаровал охранников своим властным голосом, то чары быстро развеялись, и ближний из них положил ладонь мне на плечо.

– Ты кто такой? Сюда никого не велено пускать без личного разрешения графа.

– Скажи это Гиллиаму Васу, – ответил я, припомнив имя капеллана.

Ложь произвела нужный эффект. Оба стражника испуганно отшатнулись при одном лишь упоминании горбатого священника. Сбросив с плеча чужую руку, я подошел ближе к клетке, где меня уже могли достать цепкие когти этого существа, и спросил на его языке:

– Ты солдат? Тебя поймали в бою?

– Поймали? – повторило оно и фыркнуло всеми четырьмя прорезями ноздрей на обветренном лице, там, где у человека должен быть нос. – Nietolo ti-coie luda.

«Ты говоришь, как ребенок».

Я улыбнулся, хотя это и не имело никакого смысла в разговоре с существом иной расы. Оно было право, но я радовался уже тому, что вообще смог что-то сказать, пусть даже не очень уверенно. Радовался, что сьельсин говорит на языке, который я способен понять, в отличие от речи умандхов.

Справившись с дрожью, я присел на корточки. Я разговаривал со сьельсином – настоящим сьельсином, а не с Гибсоном или субразумным компьютером в библиотеке Обители Дьявола.

– Я никогда раньше не видел никого из твоего народа.

Существо в клетке не ответило, только чуть сдвинулось, шаркнув бледной ногой по грязному каменному полу. Но я не отступил:

– Tuka namshun ba-okun ne?

«Как твое имя?»

Казалось, само солнце успело состариться, пока существо сидело и смотрело на меня. Его лицо так же походило на человеческое, как череп с огромными глазницами. Оно напоминало статую, много поколений простоявшую под дождем с выветрившимися от времени носом и ушами… или напоминало бы, если бы не костяной гребень, пробуждавший клеточную память об ископаемых ящерах, что ревели в джунглях далекой геологической эпохи. Но не время стерло его гребень, а человеческая жестокость.

– Макисомн, – произнесло оно наконец.

– Макисомн, – повторил я, запнувшись на сдвоенном носовом звуке и понимая, что не смогу правильно воспроизвести его. Мне не хватало мускульного контроля над носовыми каналами, чтобы произнести этот сложный звук.

Я прижал руку к груди и представился:

– Raka namshun ba-koun Адриан.

«Мое имя Адриан».

Точно так же как я не смог правильно произнести его имя, у него ничего не вышло с моим. Будь на моем месте антрополог, он бы наверняка усмехнулся, я тоже растянул губы в слабой улыбке.

– Ты говоришь на его языке? – спросил стражник и этим все испортил.

Я изогнулся и посмотрел на плоское, невыразительное лицо охранника. В его темных глазах что-то светилось, тусклое, холодное и трудноопределимое.

«Страх, – догадался я. – Этот человек боится меня».

– Разумеется, – процедил я сквозь зубы.

Я понимал, что долго это продолжаться не может, что рано или поздно охранники, наблюдавшие за другими разносчиками пищи, явятся за мной. Меня либо вышвырнут на улицу, либо бросят за решетку. И это было так просто – слишком просто. Что ж, я уже увяз по уши, и любопытство оказалось сильней меня. Я не мог устоять.

– Зачем его здесь держат? – показал я на пленное существо.

– Я думал, ты от Гиллиама, – сказал второй охранник, посмотрев на меня с жестким прищуром. – Неужели сам не знаешь?

Если раньше я играл роль дюрантийского слуги, то теперь изобразил своего отца и выпрямился во весь рост, хотя и понимал, что в своей потной одежде не выгляжу подобающим образом.

– А ты не думал, что будет с тобой, когда Гиллиам Вас или его мать узнают, как легко я прошел прямо к этой клетке и никто даже не попытался меня остановить? Отвечай на мой вопрос или будешь отвечать перед катарами.

«Это решило дело, – подумал я. – Настоящая угроза. Всели в них страх перед богом, Марло!»

Второй охранник – назовем его Тормоз – пролепетал в ответ:

– Это подарок, мессир. В честь эфебии графского сына. Он будет принесен в жертву на триумфе во время Колоссо.

Я отвернулся с презрительной усмешкой на губах. Это хотя бы объясняет, почему существо держат здесь, а не в подземельях дворца. Отсюда, по крайней мере, ближе до того места, где оно должно умереть. Я присел на корточки и посмотрел на него сквозь изогнутые прутья железной решетки. Высоко над ним, в дальней стене камеры виднелось отверстие дренажной трубы, из которой сочилась морская вода, покрывая кирпичи соляным налетом.

– Оно, – сказал я.

– Что? – отозвался первый охранник – назовем его Стоп.

– Вы говорите о сьельсине «он», – объяснил я Тормозу, не глядя на него. – Но сьельсины – гермафродиты. Это оно.

Если охранники и обратили внимание на эту поправку, то все равно ничего не сказали, и я продолжил разговор с ксенобитом на его родном языке:

– Ole detu ti-okarin ti-saem gi ne?

«Ты знаешь, зачем ты здесь?»

Существо оскалило гладкие клыки, обнажив иссиня-черные десны:

– Iagamam ji biqari o-koarin.

– Убью тебя? – покачал я головой. – Нет, не я. Кто-то другой убьет.

– Как? – спросило оно.

В его голосе чувствовалась какая-то эмоция. Может быть, страх?

Во всех историях обо мне – во всех, что я слышал, и даже в тех, которые сам же и распускал, – это событие описано не совсем правильно. Мое первое столкновение с врагами. Мне приходилось слышать, будто бы я зарезал это существо на Колоссо, на глазах у всего Эмеша. Или будто бы моя первая встреча со сьельсинами произошла вообще не в Боросево, а на юге, в Калагахе, где я повстречался среди развалин с ичактой Уванари. Оперы и голофильмы восхваляют меня как воина или проклинают как чародея, магуса, влившего яд в ухо императору. Никто не может представить – и не сможет поверить, – что наша первая встреча произошла среди нечистот в душной подземной тюрьме колизея. В жалкой, неприглядной обстановке, без всякой торжественности.

– Как? – снова спросило существо.

– Sim ca, – ответил я, выбрав правду, а не успокаивающие иллюзии.

«Скверно».

Я так и не услышал ответ Макисомна, потому что либо Стоп, либо Тормоз – этого я тоже не узнал – ткнул шокером мне под лопатку, и мир погрузился во тьму.

Глава 43

Граф и его лорд

Очнувшись, я обнаружил, что, вопреки ожиданиям, не связан. Я полулежал в широком кресле в тускло освещенной комнате с кондиционером. Трудно было припомнить, когда мне было так уютно и одновременно так больно. Шокер действовал не настолько мягко, как станнер наемника из «Белого коня». Я чувствовал себя ничуть не лучше, чем когда-то в Мейдуа, после того как меня избили до полусмерти уличные хулиганы. Оставалось радоваться лишь тому, что в этот раз на мне не было коррективов. Сделав несколько осторожных движений, я убедился, что кости не сломаны, и принялся изучать обстановку. После нескольких лет жизни в неоново-пластиковом мире массового производства для плебеев комната показалась мне откровенно роскошной, далеко превосходящей мои самые смелые мечты. Стены были отделаны не штампованной имитацией, а натуральным тиковым деревом – наверняка привезенным из других миров. Тщательно выложенный плиточный пол покрывали тавросианские ковры зеленых, золотых и коричневых оттенков, с изображением сцен охоты в классической, неподвластной времени манере. Шелковые портьеры по обеим сторонам двойных дверей колыхались под дуновением ветра, ослабленного мерцающим статическим полем. Все вокруг производило впечатление ручной работы, которая в нашем мире машинного совершенства, где даже драгоценности изготовляются серийно, давно стала величайшим сокровищем.

– Вы пришли в себя…

Этот глубокий голос – настоящий оперный бас, мрачный и безупречный, как отделка комнаты, – показался мне знакомым. Но откуда я мог его знать?

– …Простите моих людей, лорд Марло. Им было приказано защищать скромный подарок капеллана Васа.

Граф Балиан Матаро неспешно подошел ко мне с бокалом в руке. Его навощенная бритая голова блестела, словно шахматная фигурка; полосатый бледно-зеленый и серовато-белый халат, едва не достигавший пола, был перевязан поясом из толстого шелка с золотой и кремовой отделкой.

– Впрочем, насколько понимаю, вы их едва не одурачили. Превосходное представление, кстати сказать. Я уже просмотрел записи.

Он стукнул кулаком по буфету, а в это время его ликтор – худощавая женщина с почти такой же темной, как у него самого, кожей – заняла пост возле раздуваемой ветром портьеры.

– Однако должен признаться, – продолжил граф, – я нахожусь в некотором недоумении, зачем сыну делосианского архонта понадобилось играть роль мирмидонца на Колоссо. Как вы себя назвали? Адр с Тевкра, правильно?

Разумеется, ему все уже было известно. Когда я был без сознания и находился в полной его власти, он приказал своим схоластам сделать анализ моей крови и сверил результаты со Стандартным реестром Высокой коллегии. Он знал, что я палатин, знал, к какому дому я принадлежу и в каком году появился из инкубатора. Знал мою семейную историю и моих родственников. Знал, что я вхожу в число пэров и состою по кровной линии в отдаленном родстве с самим императором. Тысячи историй, все как одна фальшивые, закрутились в моей голове, словно молитвенное колесо. Что я должен был сказать ему? Он ведь прочитал мою кровь. В этот момент я не мог солгать, каким бы хитрым сам себя ни считал. Иногда, если очень-очень не повезет, у вас остается только один вариант ответа.

– Нет, ваша светлость. Все именно так, как вы сказали, – я палатин. Мое имя… Адриан Марло. С Делоса.

Я проглотил комок, слова оставляли странный, почти болезненный привкус на языке. Все еще страдая от удара шокера, я вдруг сообразил, что не ответил на его вопрос. Но только после того, как высокий мужчина иронично приподнял брови, а золотая цепочка зазвенела на его бычьей шее, я добавил:

– Это очень долгая история, ваша светлость.

Его брови так и не опустились. Я напомнил себе, что передо мной палатин. И терпение для него – родной язык.

Выбора у меня не было. Памятуя о ликторе, что стояла справа от меня с напряженными, как канат, мускулами, и представляя себе спрятавшихся за гобеленом на задней стене охранников с направленными в мою грудь плазмометами, я рассказал графу обо всем. О Деметри, о старой женщине и о ее больнице для бедняков, о Кэт и об эпидемии, о Тевкре и о письме, которое написал для меня Гибсон. Это заняло меньше времени, чем я ожидал, – почти три года моей жизни уложились в какие-то двадцать минут. Я упустил происшествие с умандхами и не упомянул о своей преступной деятельности. Мне не хотелось признаваться графу в том, что я едва не убил плебейку, управляющую магазином, и в серии краж.

Закончив рассказ, я немного помолчал и спросил:

– Вы уже послали волну на Делос, ваша светлость?

Балиан Матаро наконец перестал расхаживать по комнате – он не останавливался на протяжении всего моего рассказа – и облокотился на буфет, сверкавший хрустальными винными бутылками.

– А нужно было?

«У него слишком темная кожа, – подумал я. – Точно так же, как моя – неестественно бледная, мы оба безупречно вытесаны из разных пород камня».

За все свое долгое объяснение я так и не назвал ему причины, по которой покинул Делос, но он и не спрашивал.

– Нет, ваша светлость.

– Мои охранники утверждают, что вы говорили со сьельсином.

С некоторым усилием я выпрямился в кресле. На мне все еще была тренировочная одежда мирмидонца, заскорузлая от высохшего пота.

– Да, ваша светлость, – я провел рукой по волосам, – во время обучения меня в первую очередь интересовали языки. Я ни в коей мере не специалист, но при необходимости могу побеседовать с этим существом.

Я коротко, слабо рассмеялся.

– Что в этом такого забавного? – не понял граф и поставил пустой бокал на буфет.

Я замотал головой, соскользнул с кресла и попытался встать. Ликтор возле портьеры напряглась, но осталась там, где стояла.

– Оно – сьельсин – сказало, что у меня ужасное произношение.

Балиан Матаро усмехнулся и пригладил густую курчавую бороду на квадратной челюсти.

– Так плохо, да?

Несмотря на смущение, я невольно улыбнулся. Балиан Матаро повернулся и снова наполнил свой бокал из хрустального графина.

– Что оно еще сказало?

– Оно спросило, убьют ли его.

Я встал, но при этом старался держаться на почтительном расстоянии от правителя. Расположился так, чтобы высокое кресло загораживало меня от ликтора, и продолжил:

– Я сказал ему, что так и будет.

Прежде чем ответить, лорд Балиан наклонил бокал и сделал большой глоток.

– Что ж, вы не солгали ему.

Он облизнул губы, и лицо его задумчиво вытянулось.

Вспомнив, что один из охранников говорил о предстоящем триумфе, кульминацией которого станет смерть сьельсина, я выпалил:

– Во время торжества, ваша светлость?

– Да, по случаю эфебии моего сына.

Величественный нобиль заложил большой палец за свой узорчатый пояс, а другой рукой указал на арку с деревянной дверью, за которой, вероятно, находилась остальная часть дворца:

– В сентябре ему исполнится двадцать один стандартный год.

Пять месяцев. Я подумал о сьельсине – о Макисомне, – запертом в зловонной камере на пять месяцев. Не уверен, что сам продержался бы там даже пять часов, хотя в тот момент сильно опасался, что именно это меня и ожидает.

– Примите мои поздравления. Должно быть, вы гордитесь им.

– Разумеется! Это же мой сын, – воскликнул граф с располагающим к себе воодушевлением, как и должен отец говорить о своих детях. – Но, лорд Марло, вы так и не ответили на мой вопрос.

Стоя за креслом, спиной к углу комнаты и к застекленной витрине с древним метательным оружием, я изобразил вежливый поклон:

– Я прошу прощения, ваша светлость. Что это был за вопрос?

– Почему вы оказались здесь?

И прежде чем я успел ответить, он поднял могучую руку и спокойно продолжил своим оперным басом:

– Я понял, как вы оказались здесь, но меня больше интересует – почему. А еще я хочу знать, что вы делали в моей тюрьме.

Вот и все. Вопрос, которого я больше всего боялся, обрушился на мою шею, словно меч. Тень графа могла стать также и тенью моего палача – и это была большая проблема.

– Я мало что знаю о вашем доме, – продолжал лорд Матаро. – Если это было проявление пойны, некая тайная вендетта по неизвестным мне причинам…

– Это не пойна, ваша светлость, – просто ответил я и развел руками. – Мой отец хотел продать меня, а я сбежал.

Граф воспринял мои слова спокойно, на его лице под густой бородой ясно читалось облегчение.

– Продать вас? Какой-нибудь баронессе?

Не дождавшись ответа или просто кивка, он приподнял бровь:

– Значит, барону? Что ж, в этом тоже есть свои прелести.

Он обнажил зубы в усмешке, и мне вспомнился его лорд-супруг, стройный мандари с длинными черными волосами.

Меня скрутило, и я мог бы буквально рухнуть на спинку кресла, если бы не стальная твердость духа аристократа.

– Это совсем другое, ваша светлость.

Граф Матаро ждал с терпением истинного нобиля, учитывая лаконичность моего ответа. Сообразив, что молчание затянулось, я наконец-то нарушил его:

– Я должен был поступить в Капеллу.

Граф застыл с посеревшим лицом, забыв о недолгом облегчении, и лишь после того, как нащупал опору, подыскал нужные слова:

– Кто-нибудь знает, что вы здесь?

«Это все решает», – подумал я, почуяв свой шанс, если вообще не преимущество.

– Нет, если только вы не послали волну моему отцу.

Даже простое упоминание Капеллы сделало то, в чем она была особенно сильна: вселять в людей страх перед богом и Землей. Все, что я видел за эти три года, – каждое облако и каждый рассвет, каждый перекресток и каждая служанка, каждый ровный клочок земли в этом мире с избыточной силой тяжести – все принадлежало гиганту, стоявшему передо мной. Когда он умрет, его статую установят в каком-нибудь храме или мавзолее наподобие нашего некрополя в Обители Дьявола. Его сапоги будут твердо стоять на земле Эмеша, символизируя власть, которой он обладал при жизни. Подлинную власть. По его приказу меня могли убить в любую секунду, и все же он погрузился в молчание при одной лишь мысли о призраке, находящемся в другом конце Галактики.

Он помедлил с ответом, поигрывая тяжелым кольцом на пальце.

– Я приказал не связываться с ним по КТ, – сказал граф, употребив сокращенное название квантового телеграфа, соединявшего Империю со всеми уголками подвластной человеку Вселенной. – И я спрашиваю еще раз: кто-нибудь знает, что вы здесь?

– Корабль, на котором я летел, нашли брошенным, милорд, как я уже говорил. Я направлялся на Тевкр, а не на Эмеш и не предполагал оказаться здесь.

Ликтор строго смотрела на меня, стоя наготове с неактивированным мечом из высшей материи.

Решив рискнуть, я сказал:

– Конечно же, самым мудрым решением было бы просто убить меня и скрыть все следы моего пребывания здесь.

Я с хитрецой взглянул на палатина, ясно давая понять, что на самом деле ничего подобного не может произойти, как будто одно то, что я произнес эти слова вслух, уже отметает такую возможность.

И это подействовало. Черные глаза прищурились, челюсти под густой бородой плотно сжались.

– Вы считаете меня таким дураком, Марло?

Он умышленно пропустил слово «лорд».

«Клюнул!»

Полдюжины афоризмов по этому поводу вертелись у меня на языке. Но я прикусил его, чтобы удержаться от улыбки, от вздоха облегчения.

«Казни сегодня не будет, во всяком случае моей казни».

Я собирался что-нибудь сказать в ответ, но вдруг дверь отворилась и в комнату вошел тонкий, как рапира, мандари – супруг графа лорд Лютор Шин-Матаро.

– Милорд, вы уже начали без меня?

Он приподнял тонкие брови, в уголках маленького рта собрались резкие морщинки. У лорда Лютора была бронзовая кожа, высокие скулы, знакомые каждому, кто встречался с межзвездными плутократами; точно такие же иссиня-черные волосы; точно такие же удивительные зеленые, как лес, миндалевидные глаза; точно такое же холодное спокойствие. Эти глаза… они были изменены нелегально? Консорциум имел своих косторезов, хирургов и магусов, которых мало интересовали те ограничения, что накладывала Капелла на генетические изменения. Цвет глаз был здесь ни при чем, но что-то в них натолкнуло меня на подозрение, что Лютор видит больше, чем остальные люди. Возможно, в ультрафиолетовом диапазоне или в инфракрасном. Точно сказать я не мог, как не был уверен и в том, что Капелла не сочтет эти глаза неподобающими и не прикажет их вырвать. Я только знал, что они вызывают у меня тревогу.

– Лютор, мальчик просто очнулся раньше, чем предполагал Тор Владимир, – ответил граф, махнув рукой в мою сторону широким рукавом из тонкой материи. – Мы как раз решили, что будет лучше отрубить ему голову и покончить с этим.

Занавески слегка раздувались из-за перепада температур между защищенной статическим полем комнатой и пространством за открытой дверью.

Стройный внепланетник побледнел:

– Балиан, ты не сделаешь этого!

Широкое лицо графа перечеркнула усмешка, и он разразился басовитым смехом.

– Нет, конечно же нет, – заверил он, все еще посмеиваясь, – но, во имя Земли, видел бы ты свое лицо! – Затем, не переставая улыбаться, показал на вошедшего рукой и обернулся ко мне: – Адриан Марло, позвольте представить вам моего супруга Лютора Остин-Шин-Матаро, бывшего представителя консорциума «Вонг-Хоппер» в Вуали Маринуса и моего министра финансов.

Вспомнив о правилах хорошего тона, я повернулся к вошедшему и сказал на превосходном торговом мандарийском:

– Rènshu ni heˇn rónxong shun, Zhu Лютор.

Это было официальное вежливое приветствие. Я низко поклонился, почти под прямым углом к полу, сообразно высокому положению этого человека. И тут же пожалел о том, что сделал, когда кровь застучала в ушах, а ушибленный бок и шея отозвались ужасной болью. Пришлось ухватиться за кресло, чтобы не упасть.

Тактично не обратив внимания на мою неловкость, внепланетник в искреннем удивлении приподнял свои идеально вылепленные брови и ответил на галстани, несомненно ради удобства своего супруга:

– Вы очень хорошо говорите по-мандарийски. Где вы ему научились?

– В детстве у меня был наставник-схоласт. Как я уже рассказывал вашему супругу, сир, языки были моим главным увлечением. Я также говорю на джаддианском, лотрианском, дюрантийском и классическом английском, а также немного знаком с тавросианскими языками. В первую очередь с пантайским и нордейским.

Мандари одобрительно присвистнул:

– И все это в придачу к языку сьельсинов? Весьма впечатляюще.

– В самом деле, – хмуро ответил граф, – наш непрошеный гость полон сюрпризов.

«Непрошеный гость».

Я мысленно нарисовал себе образ кого-то более статного, более загадочного, возможно, в черном плаще и бархатной маске. Почувствовав, что сейчас неподходящий момент, чтобы перебивать хозяев, я сохранял учтивое молчание и попытался вообразить, как мои родители – традиционная пара, если судить по устаревшим стандартам, – могли бы вести такой разговор. Ничего не получалось. Я представил, как они стараются перещеголять друг друга, изображая ледяное безразличие.

– Ко всему прочему, вы еще и сражались в бойцовских ямах. Но… зачем? Ради денег?

Я просветлел лицом, радуясь вопросу, на который можно дать честный ответ:

– Чтобы оплатить перелет с планеты. – И с запозданием добавил: – Ваша светлость, сир.

– Перелет куда?

– Думаю, в Таврос, – в последний момент решил я.

Вдали от политиков, преклоняющих колени перед алтарями Капеллы, среди технократов и демониаков на самом краю Галактики я мог бы не опасаться отца и планов Империи на мое будущее.

– Куда-нибудь, где Капелла не станет меня разыскивать, – добавил я.

Консорт обменялся взглядами со своим супругом:

– Капелла?

– Мальчик был семинаристом, Лютор, – протянул граф.

Он поставил бокал на буфет и обернулся к ликтору:

– Камилла, пожалуйста, открой эти проклятые портьеры. Здесь и так темно.

Женщина с суровым взглядом отдала салют и выполнила просьбу, каким-то образом ухитрившись не выпустить из вида нобиля, которого она охраняла. Снаружи ночь уже опускалась на Боросево и окружавший его океан, лиловое небо покрылось татуировкой облаков. Впечатляющее зрелище.

– Мы оставим нашего беглеца при себе, – сказал граф своему супругу.

– Беглеца? – эхом отозвался лорд Остин-Шин-Матаро, с широко раскрытыми, скорее от испуга, чем от удивления, глазами. – С Комадда?

Я покачал головой. О Комадде мне ничего не было известно. Вероятно, какой-то провинциальный мир, контролируемый Капеллой.

– Нет, не с Комадда. С Весперада.

– С Весперада? – потрясенно повторили в унисон граф и его супруг.

И не без причины: на Веспераде собирался сам Синод. Среди всех сорока тысяч миров не было более священного места для властителей Капеллы. Должен заметить, что какие бы струны ни дергал отец для моего ненавистного назначения, они сыграли верную мелодию. История может говорить об Алистере Марло что угодно, но этот человек был виртуозом во всех вопросах, связанных с политикой.

Тем временем граф Матаро снова заговорил:

– Отказались от назначения в Колледж Лорика? Вы с ума сошли?

– Не отказался, – прямо и откровенно ответил я. – Просто сбежал.

Вся эта правда начала горчить у меня на языке, превратившись в нечто похожее на давящий страх. Что со мной будет? Что они задумали, эти лорды? В глубине души я ожидал, что к нам вот-вот ворвется слуга в ливрее и объявит, что архонт Марло с экрана телеграфа в соседней комнате требует возвращения своего сына-отступника.

Ничего похожего так и не произошло, и в какой-то момент я подумал, не опуститься ли мне снова в кресло, в котором недавно очнулся. Удержало меня только то, что в своем ослабленном состоянии я мог уснуть в присутствии таких важных персон, как граф и его консорт.

– Ваша светлость, я не могу отправиться туда.

Я вспомнил Гибсона и лысого катара с повязкой на глазах, разрезающего старику ноздри. Вспомнил искалеченных рабов на Колоссо в Мейдуа, переодетых сьельсинами. Вспомнил Гхена и Сиран и похожий на шелест влажной бумаги звук сдираемой кожи. Такой могла быть моя жизнь, мое предназначение. Таким мог я стать.

Лорд Лютор с излишним количеством фамилий прищурил изумрудные глаза, изучая мое лицо, но разговаривал он при этом со своим супругом:

– Балиан, он не может остаться здесь.

Граф поднял руку, требуя тишины, но я торопливо перебил его:

– Тогда отправьте меня поскорей. Мне не нужен хороший корабль, лорд, или даже вообще никакой не нужен. Только место на надежном транспорте.

Я понял, что это была ошибка, как только слова сорвались с моих губ.

Внушительное лицо Балиана Матаро застыло в хмурой задумчивости.

– Лорд Марло, я не имею привычки разбрасываться полезными людьми.

Он оглянулся на супруга:

– Что с теми охранниками, которые сообщили нам об этой проблеме?

– Они сейчас у нас в гостях, – ответил консорт, сдувая невидимую пылинку с рукава.

«Разумеется, в гостях. Готов поклясться, что в камере».

– Пусть их переведут на другой объект, как можно дальше отсюда – на одну из лун, например. Куда-нибудь, где им некому будет проболтаться. Камилла!

Граф резко кивнул ликтору, подзывая ее. Она подошла, размеренно ступая тяжелыми сапогами. Я невольно насторожился, слишком хорошо понимая, что в нынешнем состоянии не смогу ничего противопоставить ее вооружению и защитному полю.

Но ничего особенного не произошло, и граф продолжил:

– Будь добра, скажи своим приятелям в коридоре, чтобы немедленно послали кого-нибудь за Владимиром и леди Огир.

Дама Камилла – эта женщина определенно была рыцарем – посмотрела на меня поверх своего генетически вылепленного патрицианского носа:

– Но, милорд…

Граф успокаивающе похлопал ее по локтю.

– Мне незачем опасаться лорда Марло. Тем более что ты будешь отсутствовать не больше тридцати секунд.

Он мягко подтолкнул ее к той двери, через которую вошел его супруг:

– Ступай.

Как только она вышла, Балиан Матаро спросил:

– Лорд Марло, сколько языков вы знаете? Четыре? Или пять?

– Можно сказать, восемь, ваша светлость, – ответил я, не понимая, какое отношение это имеет к разговору о корабле. – Но бегло говорю только на пяти.

Я немного преувеличил – мой дюрантийский годился только на то, чтобы провести бедную кухонную прислугу, но вряд ли помог бы мне в беседе за чаем с кем-нибудь из консулов этой далекой республики.

Граф посмотрел на супруга со странным блеском в черных глазах. Одобрение? Торжество? Что бы это ни было, лорд Лютор забеспокоился и сказал:

– Что ты задумал, Балиан?

Усмехнувшись в бороду, тот задал следующий вопрос:

– И сколько же вам лет, лорд Марло?

Я едва не сказал, что мне двадцать два стандартных года, но засомневался. Вероятно, так оно и было на самом деле, но я не мог утверждать это с полной уверенностью. Моя эфебия прошла без всякой помпы, когда я бродяжничал на улицах Боросево. Мне были известны только местные даты, ведь стандартный календарь важен лишь для тех, кто путешествует за пределами своего мира либо имеет дело с корабельщиками из Внешней Тьмы. Я несколько лет жил вне стандартного времени и не имел доступа к инфосфере нобилей.

– Мне было девятнадцать, когда я покинул дом, милорд, – произнес я наконец, – но я не знаю текущей даты по Имперскому звездному летосчислению.

– Сейчас апрель шестнадцать тысяч сто семьдесят первого года.

Если бы я в этот момент что-нибудь пил, то наверняка захлебнулся бы. Тридцать пять лет! Прошло тридцать пять стандартных лет с тех пор, как я погрузился в фугу на борту «Эуринасира». Земля и император, Криспину теперь должно быть почти пятьдесят, если допустить, что все это время он оставался дома. Я больше не старший брат, как когда-то и сказал ему в Аспиде. Я предполагал, что буду спать тринадцать лет по пути с Делоса на Тевкр. Но тридцать пять? Мы постоянно забываем об этом свойстве космических перелетов. Время – стрела, летящая в одном направлении. Несмотря на общеизвестность этого факта в палатинской среде, мне пришлось закрыть глаза, чтобы успокоиться.

Граф положил руку мне на плечо:

– С вами все в порядке?

Вместо ответа я сказал:

– Мне двадцать три года, милорд.

– Как вам известно, у меня есть сын.

– И дочь Анаис, – перебил его лорд Лютор. – Им обоим чуть меньше, чем вам.

– У них мало друзей подходящего возраста, – продолжил граф Матаро. – Мне подчиняются всего четыре младших дома, два из которых – внепланетные эксулы. Я оставлю вас при дворе как своего воспитанника. Я хочу, чтобы вы обучали моих… – он посмотрел на Лютора и улыбнулся, – наших детей языкам. Им не помешает немного практики.

– Балиан, я все равно считаю, что ты принял ошибочное решение, – насупился Лютор.

– Этот человек – палатин, Лютор. Имперский пэр из констелляции Виктории. Древняя кровь. – Балиан Матаро приподнял бровь, подчеркивая последние слова, а затем обратился ко мне: – Естественно, вы не сможете называться настоящим именем. Но, как мне представляется, будет безопасней оставить вас здесь, чем отослать куда-нибудь.

– На случай, если кто-то будет меня искать? – спросил я. – Тогда я смогу сказать: «Нет, лорд инквизитор, эти чудесные люди спасли меня». Я буду вашим щитом.

Это было очевидно – я стану их пленником. В полной безопасности, но все равно пленником. Я чувствовал, как стены смыкаются вокруг меня, и понимал, что загнан в угол. «Древняя кровь», – сказал граф. Несмотря на благородный титул, граф Матаро был правителем провинциального захолустья, лордом с малозначимым именем. Он не входил в число пэров. Моя семья вела свою кровную линию с древнего Авалона, от первых дней Империи и самого Вильгельма Виндзора. Это обстоятельство нельзя было не учитывать.

– У вас есть возражения?

– Это клетка, ваша светлость.

– Это немного больше, чем вы заслуживаете, – огрызнулся Лютор, обращаясь скорее к лорду Матаро, чем ко мне. – Балиан, я действительно вынужден выразить протест.

Дверь отворилась снова, впуская в комнату схоласта и женщину в сером костюме имперского логофета. Оба поклонились и, кажется, почувствовали внезапно повисшее в комнате напряжение. Женщина – очевидно, начальница в этой паре – сказала:

– Милорд, вы нас вызывали?

Женщина была старше и по возрасту, едва уловимые хирургические изменения на ее меднокожем патрицианском лице подсказали мне, что она родилась простолюдинкой. Серые седеющие волосы были коротко пострижены, а глаза – такие же серые – словно бы видели все насквозь. Как я позже узнал, это была Лиада Огир, верховный канцлер Эмеша и серый кардинал Матаро.

Граф кратко познакомил их со мной и моим положением.

– Необходимо сегодня же изготовить для него новые документы. Что-нибудь такое, что не вызывало бы удивленных взглядов. Владимир подскажет, как это лучше сделать. Возможно, на имя какого-нибудь патриция; тогда он будет привлекать к себе меньше внимания. Как вы считаете?

– Конечно, ваша светлость.

В комнату вошли пятеро стражников – гоплиты в золотисто-зеленых доспехах и белых плащах, волочившихся по полу следом за ними. Они были вооружены не копьями, как имперские легионеры или люди моего отца, а длинными керамическими мечами, а также фазовыми дисрапторами, висевшими на поясе у каждого. Более подходящее оружие для внутренних помещений. Судя по размерам этой комнаты, замок Боросево предоставлял меньше пространства для маневра, чем Обитель Дьявола.

– Как нам его назвать, милорд?

Лорд Матаро окинул меня взглядом с ног до головы:

– Он уже известен в бойцовских ямах под именем Адр. Адриан – хорошее имя. Адриан…

– Гибсон, – не раздумывая, подсказал я. – Адриан Гибсон.

Я перехватил сердитый взгляд Лютора и вежливо наклонил голову. Мне хотелось стереть этот взгляд с его слишком красивого лица, но я сдержался и позволил стражникам увести себя из кабинета.

– Последний вопрос, мессир Гибсон, – сказал граф, поднимая руку и останавливая гоплитов. – Вы так и не объяснили, зачем вы вообще отправились к камере сьельсина.

Я на мгновение смутился. У меня не было ответа, и я задумчиво прикусил губу:

– Милорд, я хотел понять, чудовище оно или нет…

Как много нюансов в изменении обращений к нему и ко мне, сколько тонкостей скрывается за ними!

– …Я хотел увидеть его.

Палатин хмуро кивнул:

– Ну и кто оно? Чудовище или нет?

– Полагаю, что нет, милорд, – ответил я. – Оно боялось.

Глава 44

Анаис и Дориан

Выделенные мне апартаменты раздражали, словно новые зубы, одежда казалась старой змеиной кожей. Я беспокойно расхаживал из одной комнаты в другую подобно волку, ищущему выход из западни. Лучшего жилища мне еще не доводилось видеть: у меня была собственная ванная комната, платяной шкаф с костюмами, автоматически выкроенными по моей мерке, гостиная с кожаными диванами и даже коллекция неплохих вин. Стены были украшены картинами с изображением кораблей, как морских, так и космических, занавески из темного, будто сам грех, бархата защищали окна, выходившие на купол святилища Капеллы и ее бетонную бастилию.

Кровать под балдахином, с мягкими матрасами и льняными простынями буквально заласкала меня своей роскошью, так что на третью ночь я сдался и перебрался на пол. Я давно уже перерос эти спартанские привычки, но так внезапно переселился сюда, что после жизни на улице и в казармах колизея к этому было трудно привыкнуть. Но больше всего досаждали слуги.

Странно было ощущать, что я больше не должен справляться со всем сам. Странно и неправильно.

Это была еще одна клетка – золотая клетка, – где я ощущал себя пленником сильней, чем когда-либо на Эмеше. Из-за своего любопытства и безумного желания увидеть заключенного сьельсина я потерял свободу, мечты о путешествиях к звездам и своих друзей. Друзья. Что они должны были подумать о моем исчезновении? Они могут догадаться – по крайней мере, Хлыст может, – что я отправился искать сьельсина в тюремном отделении гипогея. Но все это выглядит так, будто я их бросил. Если бы можно было передать весточку на ту сторону площади, в колизей… Но мне запретили всякое общение с внешним миром, и я содрогнулся при одной лишь мысли о том, что сделают со мной люди графа, если я попытаюсь нарушить запрет. За каждым моим шагом наблюдали, но я хорошо знал, каким нужно быть, когда за тобой следят. Вел себя так, как от меня ожидали.

Мне удалось раздобыть у дворецкого принадлежности для рисования, и, закончив в одиночестве ужин, я взялся за карандаш, чтобы изобразить небо над Боросево, каким оно виделось из моего окна, когда в дверь постучали. Я не отозвался, надеясь, что это какой-нибудь болтливый придворный, которому быстро надоест стучаться.

Но стук не утихал, и я порадовался, что не включил голографический экран с вечерними новостями, иначе он сразу бы выдал мое присутствие.

Запертая дверь открылась, и в комнату ворвались двое пельтастов в зеленых доспехах дома Матаро – как будто дворцовые камеры не видели все те тайны, что могли скрывать мои комнаты. Один из них занял позицию у двери, а другой обыскал меня, отобрав складной нож, который я купил на деньги, заработанные на Колоссо, и, как ни странно, – набор карандашей. Охранник положил все это на стол возле двери, где стоял его товарищ, а затем отступил в коридор. Через мгновение в комнату впорхнула поразительно красивая девушка, ведя за собой чем-то смущенного юношу, который не мог оказаться никем иным, кроме как ее младшим братом.

Она еще не открыла рот, а я уже точно знал, кто они такие: Анаис и Дориан Матаро, наследники графа. Оба выглядели бледней, чем лорд Балиан, чернильная темнота кожи одного отца смягчалась золотистым оттенком другого, и в результате получился медный цвет, напоминающий лакированное дерево. У них были одинаковые миндалевидные глаза, только у нее – зеленые, а у него – серые, одинаковые черные волосы, крепкое телосложение и одежды из тонкого шелка.

Уже успокоившись после внезапного обыска, я выпрямился, увидев их, а затем вспомнил, что должен поклониться, поскольку был сейчас ниже по положению, чем палатин. Снова подняв голову, я сказал:

– Это честь для меня, лорд и леди.

Девушка подала мне руку. На ее тонком пальце сверкало кольцо из слоновой кости с бледным бериллом. Я поцеловал кольцо, как и требовал обычай.

– Значит, это вы? – произнесла она, внимательно разглядывая меня. – Вы несколько ниже ростом, чем я ожидала.

Юноша с очевидным волнением пригладил волосы:

– Не будь такой бестактной, сестра!

Он протянул мне руку и тепло ответил на рукопожатие:

– Дориан Матаро. Полагаю, мы станем друзьями.

Он улыбнулся чуть иронично, как поступают все дети, повторяя слова родителей. Странно, что я воспринимал их как детей, хотя оба они были не намного младше меня. Видимо, я слишком долго прожил среди плебеев, поскольку то, что сын палатина соизволил коснуться моей руки, странным мне совсем не показалось.

– Адриан, – представился я, изобразив теплую улыбку, расплывшуюся по лицу, словно масло.

Я уже позабыл, как часто происходит нечто подобное в дворцовой жизни. Невидимые маски. При Дворе Лун на Джадде сановникам, по крайней мере, хватает порядочности носить настоящие маски.

Опомнившись, я быстро поправился:

– Адриан Гибсон. Рад познакомиться, ваша милость.

– Дориан, пожалуйста. – Его ироничная улыбка стала еще более открытой и искренней. – А это моя сестра…

– Анаис, – сказала она, опередив брата.

Я повернул голову и увидел, как ее глаза – ограненные звездным светом изумруды – выискивают что-то в очертаниях моего лица. Что она там хотела найти? Я ответил девушке – ей не могло быть больше девятнадцати – отстраненной улыбкой.

– Добро пожаловать в Боросево, мессир Адриан, – сказала она.

На месте ее лица замелькали быстро сменяющиеся образы: терзаемая кашлем Кэт в канализационной трубе, нож между лопатками управляющей магазином, жестокий смех парней в ночи, колизей и мои друзья, оставшиеся там. Друзья, которых я бросил. Вот уж действительно, добро пожаловать в Боросево.

«Ах, ваша милость, я знаю Боросево с такой стороны, с какой вы никогда не узнаете».

Надеясь, что ни одна из этих мыслей не пробралась сквозь маску моего лица, я поклонился:

– Вы так добры, что я… – Замолчав, я оглянулся на безликого гоплита, стоявшего возле открытой двери. – Чему я обязан честью видеть вас?

Лорд Дориан уселся в кресло, которое я только что освободил, но разговор продолжила его сестра, все еще изучавшая мое лицо:

– Конечно же, мы хотели познакомиться с вами. Отец рассказывал, что вы много путешествовали, что вы говорите на джаддианском, лотрианском и…

– Вы в самом деле были гладиатором? – спросил Дориан, когда сестра пристроилась на подлокотнике его кресла. – Настоящим?

Я опустил глаза, почему-то не находя в себе сил посмотреть девушке в лицо.

Слишком долго я был лишен общения с людьми своего круга, и при одном лишь взгляде на нее что-то во мне надломилось. Ее лицо, как и вся она, было произведением искусства. И это вовсе не комплимент, а чистая правда. Она не могла не быть совершенной. Никогда не считал себя особенно красивым, с моими жесткими, словно выструганными ножом чертами, но Валка однажды сказала, что я из тех людей, чьи лица вырезаны из мрамора. И, вспоминая статуи в нашем некрополе, не могу сказать, что не согласен с ней. Но поставить меня рядом с Анаис Матаро – это все равно что сравнивать мои карандашные наброски с настоящими картинами.

Анаис Матаро. Сверкающая, как бронзовая статуя, смуглая, как летний вечер. Олицетворение самой иконы Красоты. И холодная, расчетливая авантюристка. Не ведая тогда обо всем этом, я улыбнулся и надел ту маску, которую граф приказал мне носить.

– Я был мирмидонцем, ваша милость. Одним из тех бойцов, кого называют мясом.

– Ох, вы сражались в бойцовских ямах? – спросила она, изогнув бровь.

В разговор вмешался ее просиявший брат:

– Знаете, а я вспомнил вас, сирра! Это ведь вы закоротили песком щит тому парню!

Дориан забросил ногу на подлокотник кресла с ленивой непринужденностью, напомнившей мне… кого-то напомнившей. Я так и не смог определить, кого именно.

Сцепив руки на животе, я кивнул и уставился на свои ботинки, искренне смущенный. Роль местной знаменитости была для меня непривычной. Большую часть своей карьеры мирмидонца я скрывался в гипогее, не считая коротких вылазок с целью раздобыть себе выпивку, женщину или корабль, причем каждая следующая задача выполнялась намного хуже предыдущей.

– Да, ваша милость, это был я.

– Мессир Адриан, это было дьявольски хорошее представление, – усмехнулся Дориан, сверкнув исключительно белыми зубами.

– Очень любезно с вашей стороны, – ответил я с такой приторной вежливостью, что мог испортить себе зубы, и, ухватившись за сказанное графом во время нашей недавней встречи, спросил: – Насколько я понимаю, вы изучаете джаддианский язык?

– Soli qalil, – ответил Дориан, улыбаясь ритмичному звучанию слов.

– Qalilla, – поправил я, скривив рот в давно не появлявшейся усмешке истинного Марло. – Qalil означает «маленький», qalilla – «мало».

Это второе «l» с прищелкиванием языком, чуждым для галстани, показалось мне настоящим испытанием после стольких лет без практики.

Хотя поправлять палатина с моей стороны было дерзостью, юный Дориан – юный? всего-то на два-три года младше меня – улыбнулся еще шире. Может быть, он нарочно ошибся? Что-то вроде проверки? Я натянуто улыбнулся.

– Да, именно так. Вы правы, – согласился он, дернул свисающую с подлокотника нитку и продолжил: – А вы были в Джадде, сирра?

Я растерянно заморгал. В голове закрутились тысячи вариантов ответа. Что об этом говорил древний философ? Обманная атака и обманная контратака. Совсем как в поединке? Нет, лучше сказать правду.

– Нет, милорд. Мне посчастливилось учиться у наставника-схоласта, пока я работал в компании моего отца.

– И у мастера фехтования, очевидно, – заметила Анаис, рассматривая меня с таким выражением, от которого мне стало… неуютно.

Словно я был образцом на предметном столе микроскопа. Нет, словно лакомый кусочек на блюде. Я потоптался на месте, на мгновение ощутив, что должна была чувствовать когда-то Кира. Высокая девушка прислонилась к креслу. Взгляд ее ярких глаз скользнул по остаткам моего ужина: грязной тарелке, недопитому стакану воды рядом с бутылкой, подносу, нависшему над краем стола. А затем остановился на открытом блокноте, и лицо ее расцвело.

– Вы рисуете?

Не дожидаясь моего разрешения, она взяла стопку дешевой бумаги, которую дал мне дворецкий, карандаши со стуком попадали на пол. Я стиснул зубы, сдерживая возмущение. Прошло немало времени, прежде чем придворный Адриан Гибсон, сын торговца, справился с оскорбленным ревом Марло. Мускулы моего лица напряглись от ярости и унижения, но какой-то не зависящий от сознания рефлекс уже сглаживал эти чувства, превращая меня в подобие того смиренного слуги, что заботился обо мне в детстве.

– Да, ваша милость. Небольшое хобби.

Я стоял рядом с ней, разглядывая – но не через ее плечо – незаконченный пейзаж. Я нарисовал Боросево жестко и без прикрас, подчеркивая тени, которое отбрасывало на него окровавленное солнце, висевшее низко над горизонтом. Скопление приземистых домов со стеклянными пальцами городских ферм и странными очертаниями трансляционных башен. Их темные силуэты, изломанные и как будто кем-то поврежденные, раскинулись над городом. Это был не самый приятный рисунок.

– Какая прелесть! – воскликнула она и чуть развернулась, чтобы посмотреть на меня.

– Очень любезно с вашей стороны, ваша милость, – с застывшей улыбкой ответил я, – но, боюсь, это жалкое изображение не сравнится с красотой вашего города.

– Чепуха. Вы превосходно ухватили сущность нашего гордого города!

Да уж, действительно гордого. Кто это сказал, что гордость слепа? Или это было сказано про любовь?

– Как талантливо! Разве он не талант, Дориан?

Ее брат вытянул шею, чтобы увидеть рисунок.

– А вы умеете рисовать людей, мессир Адриан?

Просто поразительно, как часто за этим первым вопросом к человеку с самыми незначительными художественными способностями сразу следует:

– Не могли бы вы нарисовать меня? Или… или мою сестру?

Он показал на нее и мягко, выжидающе улыбнулся. Не получив незамедлительного ответа, юноша махнул рукой:

– Не сейчас, конечно. Я просто спросил.

– С удовольствием, ваша светлость, – моя улыбка все больше напоминала шрам на лице, и я бы предпочел грубый рев Гхена этой надоедливой, изнурительной вежливости, – только у меня сегодня был очень трудный день, лорд и леди. Привыкать заново к дворцовой жизни после долгого пребывания в бойцовских ямах…

Я замолчал, рассчитывая, что они поймут то, о чем я не сказал. Видите ли, не следует обращаться к палатинам с просьбой, и большинство придворных разговоров сводится к намекам, когда обе стороны ходят вокруг да около, как надушенные нобили в контрдансе.

Они либо не уловили смысла, либо их это просто не заботило.

– В таком случае я подожду, – сказал Дориан, приглаживая черные волосы. – Возможно, в конце недели… Кстати, это напомнило мне, зачем мы приходили к вам.

Он посмотрел на сестру, выставив до смешного тонкую полоску волос, подчеркивающую линию его подбородка. Очевидно, палатины на Эмеше не брили бороды. Его борода была похожа на карандашную черту вдоль нижней челюсти, и мне с трудом удалось сдержать усмешку. Не могу точно сказать, хотел ли он напомнить младшей сестре о цели их визита или обратился к ней совсем по другой причине. Прочитать выражение их идеально генетически выкроенных лиц было очень трудно после череды грубых плебейских физиономий, к которым я привык за время пребывания на Эмеше. Их взаимоотношения и расстановка сил оставались для меня полной загадкой.

Анаис отбросила за ухо прядь вьющихся черных волос:

– Да, в самом деле! – И снова обратила на меня сверкающие глаза; они приковали меня к месту, словно прожекторы, словно взяв в перекрестье снайперского дальномера. – Мы хотели пригласить вас, познакомить с нашими друзьями, с нашим двором.

– Это было бы прекрасно.

Я склонил голову, надеясь, что взял правильную ноту благоговейного энтузиазма. Возможно, это было проявление любезности или же часть изощренного плана, который мне пока не удалось разгадать. Я сомневался в том, что граф взял меня к себе исключительно за способности к языкам, точно так же как не был уверен и в том, что он ухватился за мои слова о щите от Капеллы. Я отчетливо сознавал, что вернулся в мир кругов и спиралей, где ничто не совершается напрямую. Контрдансы и обманные контратаки. Когда-то я чувствовал себя в них как рыба в воде. А теперь даже не знал, сохранились ли у меня жабры.

– Мы решили занять ложу отца в колизее, – предложил Дориан, разводя руками. – Вы сможете рассказать нам свою историю, пока мы будем наблюдать за схваткой.

Он снова усмехнулся, и я вспомнил, у кого встречал такую манеру забрасывать ноги на подлокотник кресла, жест самоуверенного, полновластного хозяина. У Криспина. В движениях этого мальчика была такая же беззаботная непринужденность, как у моего младшего брата, кичившегося тем, что ему принадлежал весь мир. Но вскоре я выяснил небольшое различие между ними. Восторг Дориана был искренним и чистым. Он любил Колоссо, но за состязание, а не кровопролитие.

– Если будет угодно вашей светлости, – сказал я и поклонился, чтобы скрыть натянутость в своих словах.

Я попытался представить, как буду выглядеть, сидя за защитным полем в золоченой ложе под шелковым навесом, в то время как внизу, на кирпичах и песке, сражаются и умирают люди, вместе с которыми я провел последний год. Я ощутил еще один приступ боли, сожалея, что не остался там, где был, вместе с Гхеном, Паллино, Сиран, Эларой и всеми остальными. Сожалея, что не помирился с Хлыстом. Однако когда я выпрямился, эти чувства никак не отразились на моем лице, превратившемся в идеальную маску.

– С огромным удовольствием.

Я ведь снова оказался среди палатинов.

Глава 45

Лишился звезд

О состязаниях на Колоссо в тот вечер я не помню почти ничего. Как не помню и никого из палатинов и патрициев эмешского высшего общества, с которыми тогда познакомился, за исключением Анаис и Дориана.

Их совершенные лица оттенков тикового дерева, бронзы и слоновой кости сливаются и перетекают одно в другое. Для меня они остались такими же безымянными и безликими, какими были для них мирмидонцы и рабы в колизее. Все мое внимание приковали к себе именно бойцы, а не беззаботные аристократы. Алис и Лайт были не вполне проверенными новичками. Четверых я знал только в лицо – видел в столовой меньше чем две недели назад. И еще там был Эрдро. Тот самый, что сражался вместе со мной в мой первый день на Колоссо. Мне нравился этот человек. Эрдро был из тех мирмидонцев, что стремятся стать гладиаторами. Поддержание физической формы он превратил в целую науку и даже ел мерной ложкой.

Все это оказалось не важно. Первая стрела отскочила от его нагрудника, так что толпа охнула, а потом зааплодировала, когда он продолжил атаку на темнокожего капитана гладиаторов Джаффу. Но гладиатор лишь снова вскинул свой древний арбалет. И Эрдро погиб. А толпа опять аплодировала. Еще двое мирмидонцев набросились на Джаффу и не прекращали атаки до тех пор, пока его доспех не заклинило, а потом пара сервиторов утащила обездвиженного гладиатора с поля боя. Возможно, он получил сильные ушибы. Хотя должен был умереть.

Сидя среди золота, шелка и бархата, я испытал знакомое чувство: непреодолимое желание уйти. След ракеты перечеркнул небо на юге, над плоским искусственным островом, что возвышался за сетью каналов Боросево. Изящные контуры угранского корабля четко проступали на фоне моих мрачных мыслей. Я сидел, словно окаменев, на мягком кресле под тихое жужжание кондиционеров и писк легкой музыки, а обнаженные по пояс рабы разливали охлажденное вино по фигурным кубкам. Внизу умандхи тащили прочь с арены тело Эрдро, и я – незаметно для всех – поставил для него кубок с вином на перила. Никто не притронулся к нему.

Но я не мог уйти. Анаис и Дориан все время были рядом, знакомя меня с сыновьями архонтов и дочерями богатых гильдильеров. Я не мог уйти, не рискуя нанести ужасное оскорбление, чего нельзя было допустить в моем нынешнем положении. Анаис не отходила от меня ни на шаг, то и дело предлагая вина, в надежде вытянуть рассказы об арене, и поскольку я был молод, слегка пьян и меня просила об этом девушка немалого обаяния, то, должен признаться, не удержался от хвастовства. Хуже того, я солгал. Где я научился фехтованию? Конечно же, у джаддианского маэскола, вместе с которым мы путешествовали не один год. Почему я сражался обычным мирмидонцем, пока не получил приглашение ко двору? Это все очень запутанно. Понимаете, я потерял рекомендательное письмо. Понадобилось немало времени, чтобы отыскать корабли моего отца и дождаться, когда в замок Боросево доставят новое письмо, а любому человеку нужно как-то зарабатывать на жизнь. Как я его потерял? Видите ли, в Боросево существует грязный теневой мир, неужели вы не знали?

Я рассказал перенесенную на каналы Боросево версию моего ограбления в Мейдуа, только без мотоциклов. Она увлекла слушателей даже сильней, чем истории о поединках на арене, и этот особый вид опасности чрезвычайно впечатлил тех, кто никогда его не испытывал. Не одна Анаис уцепилась за рукав моей рубашки, пока я рассказывал. Скованный светскими условностями и правилами хорошего тона, я понял, что лишился звезд. Ангар, в котором стоял угранский корабль, а также андунианский уродец внезапно словно бы опустел. Граф взял меня в плен. Я сделал выбор и променял одно будущее на другое.

Став свидетелем смерти Эрдро, я поневоле почувствовал, что совершил ошибку.

– Это правда, Дориан? – спросила крупная патрицианская девушка с круглым лицом, слегка надув губы. – Честно?

– Ты же знаешь, Меландра, что я не могу тебе этого сказать! – Дориан откинулся на спинку мягкого дивана и подтянул ее ближе. – Отец вздернет меня на виселице, если я стану болтать о триумфе.

Триумф. Сьельсин. Они говорили о сьельсине. О Макисомне. Дориан посмотрел на сестру, затем на навес над головой. Я узнал этот рефлекторный жест поиска камер, но он уже обернулся к нам и подмигнул.

– Ты серьезно? – удивилась Меландра, прижимаясь к юному лорду, словно его любовница. – Но как его поймали?

Анаис ответила за брата, как делала уже не раз:

– Гиллиам Вас купил его у федератов, прикрепленных к тому легиону, что посещал нас.

– Правда? – с сильным акцентом произнес сын факционария промышленной гильдии с Бинаха.

– Эта горгулья? – поморщилась Меландра, а я беззвучно фыркнул: самое подходящее название для интуса. – Думаю, в этом есть какой-то смысл. У самого мутанта тоже демонская кровь.

Это было уже не первое замечание о капеллане, которое я услышал при дворе. Понимаете, нобили боялись интусов. Инти были такими, какими могли быть мы все, если бы не Земля и император с их бесконечной милостью. Были напоминанием о том, что палатины не могут контролировать свою генетическую судьбу, не рискуя получить подобные мутации. Гиллиам Вас напомнил им о том, что они зависят от императора, а мне – о том, что когда-то сказал Салтус: «Мы оба гомункулы». Я отмахнулся тогда от этих слов, но в них была своя правда, как и в разных глазах капеллана. И как всякую правду, ее нелегко было принять.

Дориан игриво шлепнул свою любовницу:

– Попридержи язык – ты ведь говоришь о священнике!

– Он чудовище, Дориан!

Я не очень хорошо знал Эрдро и не раз видел, как умирают мои товарищи-мирмидонцы, с тех пор как начал драться на Колоссо, но от этого не становилось легче забывать о каждой новой смерти. Не желая участвовать в обсуждении священника-мутанта, я отстранился от разговора и забрал недопитый бокал, который оставил для тени Эрдро на перилах. Одна из умащенных маслом полуобнаженных служанок дернулась было, чтобы унести его, но я остановил ее взмахом руки, который мне самому показался слишком расслабленным. Облокотившись на перила, я принялся наблюдать за труппой эвдорских актеров, представлявших сцену из пьесы Бастьена «Кир-Глупец» – думаю, из второго акта, где принц пережил вход в атмосферу, спрятавшись под юбками своей матери. Актеры исполняли фарс в классическом стиле на фоне голограмм и пиротехнических эффектов. Моей матери понравилось бы, несмотря на эвдорскую кровь актеров, – она не любила этот кочевой народ. Их ярко раскрашенные маски были видны даже с нашей высоты, а на больших экранах, установленных для удобства зрителей, выглядели и вовсе великолепно.

– Вы знали его?

Я потянулся за складным ножом, которого со мной не было. Но это оказалась всего лишь Анаис. Она попятилась и едва не пролила вино.

– Извините! – сказала она, приложив руку к груди. – Я не хотела вас испугать. На вас ничего не попало?

– Что? – не понял поначалу я.

Она говорила о вине. Несколько капель упали на плитку у меня под ногами, красные, как чернила, которыми я пишу эти записки.

– Нет, совсем ничего, ваша милость. Прошу прощения, меня, оказывается, так легко испугать.

Она рассмеялась и опустила руку:

– Это легко объяснить. Бойцовские ямы…

Я успокоился и снова облокотился на перила ложи, продолжая следить за эвдорским представлением.

– Ну… – Я вспомнил о том, как бродяжничал на улицах города, как прятался от префектов, независимо от того, был ли в чем-то виноват или нет, о том, как банда преступников ломала мне ребра и как я плакал по ночам. – Бойцовские ямы… да, конечно.

– Вы знали его? – повторила она свой вопрос, кивнув в сторону арены, на то место, где Джаффа уложил Эрдро выстрелом из старинного арбалета.

Раб-умандх соскребал засохшую кровь с кирпичей, в то время как артисты продолжали играть пьесу Бастьена на другом краю поля.

Я скованно кивнул, и Анаис сказала:

– Каково это? Не могу себе представить.

Хотя я был немного пьян, у меня хватило ума придержать язык. С болезненной усмешкой на губах я сосредоточил внимание на умандхе, его согнутой спине и щупальцах, выскабливающих то место, где Эрдро истекал кровью, раненный стрелой. От бессердечной отстраненности ее вопроса у меня внутри все заледенело. Я прокрутил вопрос в голове, словно сомнительный подарок, изучая его предназначение с крайним равнодушием. И в конце концов решил, что она не хотела оскорбить меня, пусть я и принял ее слова слишком близко к сердцу.

– Я не очень хорошо его знал. Мы привыкли к этому… здесь. – Я повел рукой в сторону арены, усеянной колпаками бетонных колонн. – Полагаю, мы не были настоящими друзьями.

Говоря это, я думал о тех мирмидонцах, которых считал своими друзьями, и хотя не был религиозным человеком, поблагодарил небеса за то, что с Джаффой в этот день не сражались Хлыст или Паллино.

– Он храбро дрался.

– Да, – согласился я.

Но храбрость здесь была ни при чем. Эрдро нужны были деньги, и поэтому он дрался. Я перегнулся через перила и посмотрел вниз, скользнул взглядом по гладкой каменной стене колизея до самого пола. Прямо перед моей рукой едва заметной рябью мерцало в воздухе поле Ройса, но в нем хватило бы скрытой силы, чтобы остановить снаряд, выпущенный из рельсовой пушки. И все же я чувствовал себя беззащитным, вспоминая свою оплошность, когда не остался в ложе отца в колизее Мейдуа, и думая о том, насколько очевидной была моя ошибка.

Анаис оперлась на перила рядом со мной, и я уловил волнующий запах ее духов. Почувствовал на себе взгляд ее зеленых глаз, но почему-то не мог отвернуться от пола колизея. Из ложи все выглядело совсем иначе. Мысленно я снова увидел гибель Эрдро, увидел, как поднимает свой арбалет Джаффа, только в момент выстрела он превратился в Криспина.

– По крайней мере, вам не придется больше рисковать жизнью, – проговорила Анаис, выбрасывая меня из моих видений. – Или вы скучаете по всему этому? Мы можем взять вас гладиатором. Дориану это бы понравилось! Он всегда хотел подружиться с гладиатором…

– Нет! – сказал я слишком громко.

Внезапно мне привиделось, что это я сам, а не Криспин, стою с арбалетом в руках и должен убить Хлыста. Сиран. Гхена. Паллино.

– Черная Земля, нет! – воскликнул я.

Она чуть отодвинулась, удивленная моей горячностью. Мне хотелось броситься вниз с балюстрады и разбиться насмерть о кирпичи.

Зачем я отправился в тюрьму колизея на поиски Макисомна? Только попал в новую ловушку, как со мной всегда случалось. Стал пленником графской роскоши в еще большей степени, чем когда-то был пленником бедности.

Остальные слова Анаис смыло из моей памяти. Она отошла, подзывая брата или кого-то еще из патрицианского общества по тому или иному своему капризу, и я остался в одиночестве наблюдать за тем, как Кир-Глупец выжил в огне и смерти, благодаря слепой удаче и исключительному простодушию. Все вокруг смеялись. Я сбросил кубок Эрдро с края перил и проследил за тем, как он, медленно пролетев сквозь защитный экран, разбился о кирпичи поля бойни.

Глава 46

Доктор

Ни Анаис, ни Дориан не знали, кто я такой на самом деле, во всяком случае, так мне казалось – они считали меня сыном маркитанта, занимавшегося торговлей с Джаддом. Вскоре наставник-схоласт настоял на том, чтобы я говорил с ними только по-джаддиански. Я не был их другом, никому не был другом. Охранники забрали мои вещи из дормитория колизея. Один император знает, что Хлыст и все остальные подумали об этом. Я оказался заточен в огромном дворце на вершине зиккурата из бетона и стали, в тысяче футов над городом и уровнем моря. Из моей комнаты, расположенной у внешней стены, можно было увидеть весь Боросево, расстеленный, словно грязный ковер, поверх зеленых вод этого мира.

После занятий с детьми нобиля я вышел во дворик с мозаичным полом, украшенный журчащим фонтаном с зелеными медными статуями посередине. Мимо, покачиваясь на ногах, протопали двое умандхов в ошейниках, их чешуйчатая коралловая кожа трещала под тяжестью огромного изваяния сфинкса дома Матаро, которое они несли в мощных щупальцах. Было бы проще воспользоваться платформой, но рабы-ксенобиты в каком-то смысле символизировали статус владельца. Во дворце графа Матаро содержали несколько сотен умандхов. В основном они выполняли чисто декоративные функции – обмахивали веерами важных персон на открытом воздухе или переносили тяжести из одного конца дворца в другой, по возможности так, чтобы гости могли это заметить. Пускай Эмеш и не отличался особым богатством или политическим весом, зато здесь жили ксенобиты. Я посмотрел вслед удалявшимся вдоль колоннады умандхам, их мерное гудение постепенно замолкало.

– Мессир Гибсон! Адриан!

Я обернулся, услышав знакомый голос.

– Леди Анаис, – я поклонился еще до того, как завершил поворот, – прошу прощения, разве мы на сегодня не закончили?

Дочь графа была на голову выше меня, идеальное сочетание лучших качеств обоих ее отцов. Она улыбнулась мне, уперев руки в мягкие округлые бедра.

– Нет, закончили. Я просто надеялась перехватить вас здесь, вот и все.

– Перехватить?

Я откинул с глаз прядь волос, уже влажную от пота из-за невыносимой духоты.

Она улыбнулась – и улыбка ее была подобна открытому пламени.

– Вы знаете, что в конце недели в гавани пройдут гонки на яликах?

Я этого не знал, о чем и сообщил ей со всей возможной вежливостью, пытаясь подстроиться под ее широкий шаг.

– Соберется весь город. Это главное событие сезона – не считая эфебии Дориана, конечно.

Об этом объявили несколько недель назад, сообщив заодно, что в ознаменование триумфа Капелла принесет в жертву сьельсина. Возможно, именно поэтому новость о гонках ускользнула от моего внимания.

– Звучит весьма впечатляюще, – вежливо кивнул я.

Она взяла меня под руку и очаровательно рассмеялась:

– Это и будет впечатляюще, мессир Гибсон, поверьте мне!

Мы спустились по винтовой лестнице, переходя в тени квадратной башни с верхнего дворика в нижний, расположенный у внешней стены. Копейная башня вздымалась к небу, словно столб дыма, такая же высокая, как и зиккурат, на котором она была возведена. Она была тонкой, как тростинка, и казалось, что ветер вот-вот опрокинет ее. Я задержался на мгновение, любуясь тенистым садом, огибающим стену верхней террасы. Над нашими головами хлопали на ветру парусиновые навесы с разноцветными изображениями драконов и мантикор.

– Значит, на Эмеше много парусных судов? – Я остановился, пропуская декурию пельтастов с хорошо знакомыми мне энергетическими копьями. – Должен признаться, я мало знаю о вашей культуре. Не считая времени, проведенного на Колоссо, у меня не было возможности познакомиться поближе с этой прекрасной планетой.

Я умолчал о своей жизни на улицах Боросево. Не хотел говорить об этом.

По-прежнему держа меня за руку, Анаис слегка прижалась ко мне.

– Ах, тогда вы просто обязаны пойти туда вместе со мной. Любой корабль с радостью возьмет меня на борт. Вы можете сопровождать меня, если хотите.

– Миледи, это большая честь для меня. – Я опустил голову в легком поклоне.

– Будет очень весело! – рассмеялась она и отпустила мою руку.

Из-за угла донеслось гудение других рабов-умандхов, которых вели за собой двое слуг, громкими голосами выкрикивая приказания. Наверняка у одного из них был при себе гудящий пульт-переводчик, вроде того, что мы с Кэт когда-то видели на рыбном складе.

Затем в мой мир впервые ворвался этот голос. Бывают минуты, мгновения, которые становятся рубежами. Когда время расщепляется и остается только то, что случилось после… а все, что происходило раньше, кажется своего рода сном.

– Нет, дьявол вас побери, нет, – вы все делаете неправильно!

Тогда я еще не понимал, что моя жизнь раскололась пополам в тот момент, когда прозвучали эти слова. Я поглядел из-за каменной колоннады на балкон под сводчатым потолком, выходивший на парадный плац. Через несколько месяцев здесь начнутся торжества по случаю эфебии Дориана Матаро, потом они продолжатся на улицах и каналах Боросево и завершатся в колизее, где великий приор Капеллы, мать Гиллиама, принесет в жертву сьельсина Макисомна.

Трое умандхов меняли светильники на потолке, их щупальца пытались справиться с инструментами и приборами, рассчитанными на пятипалых пользователей. Когда я вышел из-за угла, один из них уронил длинную неоновую лампу, и та разлетелась на осколки. Лорарий, толстяк в грязно-зеленой форменной одежде, ткнул шокером в ногу существу. Оно осело на два колена и опустило щупальца, чтобы не упасть, а человек закричал:

– Ах ты, тупой деревянный кальмар!

Рядом с ним его напарник крутил настройку гудящего пульта, с помощью которого управляли умандхами. Первый лорарий замахнулся шокером для нового удара, но тут вмешалась она – татуированная рука обхватила запястье охранника.

– Иди продолжай работать!

У нее был высокий чистый голос с причудливым акцентом. Услышав ее, я вспомнил татуированного врача с «Эуринасира» времен моего злосчастного бегства с Делоса.

Толстый лорарий напрягся и выкатил глаза, когда хрупкая женщина схватила его за руку. Но сила была не на его стороне, он вырвался и лишь сердито посмотрел на женщину через плечо. Я люблю вспоминать тот его суеверный жест, оберегающий от демонов.

Сзади ко мне подошла Анаис.

– Привет, доктор Ондерра! – удивленно воскликнула она. – Чините освещение?

Стройная женщина выхватила пульт-переводчик у второго лорария, который был слишком занят тем, что кланялся Анаис, и потому не мог протестовать. Она провозилась с настройкой добрых пять секунд и только потом ответила спокойным, веселым и мелодичным голосом:

– Добрый день, леди Матаро!

Она не поклонилась, не сделала реверанс или какой-нибудь другой почтительный жест, только улыбнулась, приоткрыв полные губы, и сцепила руки за спиной.

– Да, – сказала она, – вчера вечером в этом крыле замка случилось еще одно падение напряжения. Я подумала, что могла бы предложить свою помощь, потому что некоторые люди, – она сверкнула глазами в сторону лорариев, – совершенно не понимают, как обращаться с умандхами.

– Падение напряжения? – переспросил я и оглянулся в ожидании объяснений на Анаис.

Девушка-палатин покачала головой, вытирая со лба выступивший пот.

– Генераторы замка немного повредились с началом сезона штормов.

– Все когда-нибудь ломается, – резко ответила внепланетица, бросив на меня колючий взгляд. – Мессир?..

Анаис сжала мою руку:

– Это Адриан.

– Адриан… Гибсон, – выдавил я, протягивая ладонь, как привык в колизее.

Эта женщина казалась почти такой же бледной, как и я сам, – так называемая бледность корабельщика, и, похоже, солнечное излучение никак не действовало на ее белую гладкую кожу. Как и на мою. В высоких сапогах и простых брюках она выглядела блекло рядом с леди Анаис Матаро, одетой в мягкий переливающийся кафтан, но носила свой наряд с королевской гордостью. Ее руки были обнажены, левую покрывала татуировка – плотная паутина из тонких черных линий, завитков и углов, от плеча до самых пальцев. Все еще улыбаясь, она подошла ко мне и пожала мою руку своей правой, полностью лишенной татуировок.

– Валка Ондерра Вхад Эдда, ксенолог.

Не знаю, что я ответил, но, вероятно, это было что-то учтивое, потому что Валка снова улыбнулась и сказала:

– Приятно познакомиться.

Никогда не считал себя великим артистом, однако она заставила меня пожалеть об этом.

В момент нашей первой встречи я еще не знал, сколько впереди ожидает меня безуспешных попыток удержать ее образ на бумаге и ее саму – в жизни. Независимый характер, гордо вскинутый подбородок, острый нос и полная беззаботность, ставившая ее выше пересудов обычных людей. Никакого намека на ее остроумие – порой близкое к жесткости – не найти ни на одном из нарисованных мной портретов, а эта жалкая проза не способна передать красоту ее тела и души. Даже голография не способна.

Все это не больше чем эхо.

Любой имперский эстет сказал бы, что всего в ней немного слишком: слишком суровая, слишком серьезная. Слишком бледная кожа. Слишком большие глаза. Эти золотистые глаза. Ни до, ни после я не встречал ничего похожего. Они многое видели и смеялись над тем, что видели, даже когда разрывали увиденное в клочья. Нет такого слова, чтобы описать оттенок ее волос, настолько глубокого рыжего цвета, что они казались черными, кроме тех случаев, когда были ярко освещены. Она носила короткую стрижку, а лишние волосы собирала в пучок на макушке. Выбившиеся пряди колыхались надо лбом или за маленькими ушами. Она улыбалась тонкой, как бритва, улыбкой какой-то шутке, понятной лишь ей одной, и стояла неподвижно, словно солдат на посту, в терпеливом ожидании, спрятав терминал за спиной.

После паузы, которая, боюсь, была чудовищно долгой, мне наконец удалось выговорить:

– Вы работаете с умандхами?

Я готов был растаять и просочиться сквозь пол, прямо здесь и сейчас. Невероятно банальный вопрос. Если бы я знал, кем она была – и кем она станет, – то задохнулся бы от стыда.

Доктор оглянулась через плечо на троицу ксенобитов и нахмурилась: теперь они пытались собрать осколки разбитой лампы.

– Только от случая к случаю. В основном меня интересуют развалины на южном континенте.

– Я понятия не имел, что на Эмеше есть южный континент.

«Какие еще развалины?»

Я мысленно отметил, что нужно и дальше вести разговор в этом направлении. Мне еще не приходилось слышать о том, что на Эмеше обнаружены сооружения иных рас… но, с другой стороны, я и про умандхов тоже ничего не знал, пока Кэт не просветила меня.

– Аншар, – подсказала Анаис. – Он не очень большой. Там находится Толбаран – который был столицей до того, как мой прадед завоевал планету и основал Боросево.

Как я позже узнал, это была кровавая бойня. Прежде чем Эмеш стал имперским палатинатом, здесь хозяйничали экстрасоларианцы и норманские фригольды. Больше тысячи лет назад дом Матаро высадился на планету при поддержке трех имперских легионов, отстроил на отдельно стоявшем атолле старейшую часть Боросево, а прежнюю столицу оставил прозябать в руках своих слуг.

Доктор Ондерра снова улыбнулась:

– Ваш спутник не здешний?

Она именно так и сказала, не добавив почтительного «ваша милость». Доктор прицепила пульт к поясу, как капеллан мог бы носить свою молитвенную книгу, и пульт шлепал при ходьбе по ее бедру. Она обращалась не прямо ко мне, а к Анаис, словно та была моей хозяйкой, а я – всего лишь сервитором.

Анаис снова схватила меня за руку и подтащила ближе, несмотря на все мои старания сохранить дистанцию.

– Нет, он с Тевкра. Знаете, он был мирмидонцем. Целый год сражался на Колоссо.

Тавросианская ученая приподняла брови с неискренним, незаинтересованным выражением взрослого человека, которому приходится развлекать очень маленького, очень капризного ребенка.

– Вот как?

Вся ее открытость и теплота исчезли, сметенные этой новой информацией. С запозданием я вспомнил, что тавросианские кланы не одобряют это кровавое развлечение. По мнению этих странных людей, насилие было уделом примитивных существ и машин. Если кланы и враждовали между собой, то это были исключительно экономические войны. Я почувствовал ее охлаждение, и это меня обеспокоило. А еще меня обеспокоило то, что это меня беспокоит. Я оглянулся на девушку-палатина, державшую меня за руку. Она ничего не заметила.

– Скажите, мессир Гибсон, вам нравится убивать рабов для развлечения своих хозяев?

Я не сразу сообразил, что женщина обращается ко мне, потому что вдруг забыл свое вымышленное имя. Когда смысл ее слов дошел до меня, это было подобно удару по печени. С другой стороны, она ведь была тавросианкой, а в этих странных и далеких мирах не признавали ни Колоссо, ни рабства. Практиковали игровые симуляторы и обязательные общественные работы, а мир поддерживался при помощи системы перевоспитания и терапии – протесты там, где у нас установилось согласие, хаос там, где у нас царил покой. Они не одобряли семейные отношения, считая, что длительная связь таких пар препятствует смешению крови, и совершали величайший из грехов, соединяя свою плоть с машинами. Решив, что она просто не понимает разницы между мирмидонцами и гладиаторами, я сказал:

– Я сражался вместе с рабами, миледи. Против гладиаторов.

– Против? – усмехнулась Валка. – Ну тогда, полагаю, все в порядке.

Она забросила прядь темно-рыжих волос за ухо и добавила:

– Только я не леди, а доктор.

Валка уже призналась, что была ученым, когда назвала себя ксенологом, но смысл ее слов ускользнул от меня, поскольку мой разум на какое-то мельчайшее мгновение оцепенел, и все остальное время я чувствовал себя круглым дураком. Валка прервала разговор, чтобы отдать распоряжения двум лорариям, оживленно жестикулируя рукой с искусной татуировкой. Те ответили, продолжая бродить с дубинками вокруг умандхов, а она отцепила от пояса пульт и бросила им.

– Любители.

Она произнесла это слово как ругательство, усилив впечатление своим резким тавросианским акцентом, постучала пальцами по виску и раздраженно прищурила золотистые глаза. Затем разразилась целым потоком брани на одном из тавросианских диалектов, но я уловил только слово «okthireakh» – «имперцы», и еще одно, по звучанию похожее на «варвары».

Значит, варвары? Стряхнув пыль со своих познаний в тавросианском и мысленно хрустнув костяшками пальцев, я переключился на нордейский – самый распространенный язык в Демархии. Я едва понимал его, но все же решил попробовать и спросил:

– Как работает устройство, с помощью которого вы с ними связываетесь?

Валка Ондерра удивленно изогнула тонкие брови и ответила, но не на нордейском или траватскарском, а на каком-то другом диалекте. Ловко! Я не понял ни слова и потому продолжил на пантайском – единственном из языков тавросианских кланов, на котором мог связать хоть пару слов, хотя наверняка выглядел при этом глупым ребенком:

– Я не понял ничего из того, что вы сказали.

Невероятно, но на лице тавросианской ученой мелькнула улыбка. Анаис переводила взгляд с нее на меня и обратно c недоумением на своем генетически безупречном лице.

– Это тавросианский? Вы уже знакомы друг с другом?

Она недовольно посмотрела из-под завесы иссиня-черных волос. Я едва удержался, чтобы не сказать ее милости, что тавросианского языка как такового не существует.

Внепланетница изучающе взглянула на меня, словно только сейчас заметила, и потерла острый подбородок.

– Нет, ваша милость, нет. Я вижу этого человека в первый раз. – Ее внимание на секунду переключилось на Анаис, а потом вернулось ко мне. – Мало кто из имперцев знает хотя бы один тавросианский язык, а тем более два.

– Я не обычный имперец, – сказал я, выпрямившись и, как мне хотелось верить, став выше в глазах доктора.

– Очевидно. – Она с сомнением приподняла бровь и сменила тему: – Умандхи не такие, как мы. Они не умеют думать.

– Прошу прощения?

Такой резкий поворот разговора застиг меня врасплох, словно удар плетью.

– Что это значит? – одновременно со мной спросила Анаис.

Валка качнула головой в ту сторону, где ксенобиты снова пытались вставить лампу под пристальными взглядами надсмотрщиков.

– На самом деле умандхи не являются отдельными личностями. Они больше похожи… ну, скажем, на нейронное кружево.

Я понятия не имел, что это такое, но сохранял невозмутимое выражение лица. В условиях полного невежества, которое мне частенько приходилось за собой замечать, такое молчание становится лучшим наставником.

Жаль только, что никто не научил этому Анаис Матаро.

– А что это такое?

Тавросианка приподняла бровь:

– Каждый из умандхов подобен клетке, и они… Гудение – это для них не способ общения. Это не язык. Они… объединены в сеть.

«Сеть»? Этот термин был мне известен, но я так же плохо разбирался в тайнах устройства планетарной инфосферы, как собака – в человеческих брачных играх. На этот раз интерес к полузапрещенному разделу науки пересилил мою осторожность.

– Вы хотите сказать, что они – единый сложный организм?

Доктор просияла и перевела взгляд с Анаис на меня. Она свела брови к переносице и утвердительно наклонила голову:

– Не совсем. Они отделены друг от друга, у них нет общей оболочки, но гудение гармонизирует их.

– В буквальном смысле слова гармонизирует.

Я изобразил тонкую кривую усмешку, и Валка ответила мне тем же. Где-то в глубине моей души проснулась, словно после фуги, тень прежнего Адриана – ученика схоласта. В этом заключался смысл моей жизни, когда я был мальчишкой. Неужели с тех пор прошло всего четыре года?

«Для меня четыре, – поправил я сам себя. – А в действительности – почти сорок».

Явно недовольная тем, что ее исключили из разговора, Анаис подалась вперед.

– Доктор, вы долго пробудете в столице?

– Только до тех пор, пока не закончатся бури. Калагах слегка… скажем так, затапливает в это время года.

Умандхи закончили работу, тон их песни повысился, в нестройный хор влился устойчивый ритм. Я все еще не мог понять, как они издают эти звуки, хотя и догадывался, что где-то в верхней части тела умандха, среди щупалец, должен находиться рот. Когда одно из трехногих существ протопало мимо меня, я заметил, что его покрывает густая белая глазурь, завитки которой тянутся по всему узкому туловищу к расходящимся радиально конечностям. Племенная раскраска?

Я хотел расспросить доктора, но решил оставить это до другого раза, и продолжил разговор, борясь с искушением погнаться за двумя зайцами:

– Калагах? Это те развалины, о которых вы говорили?

К моему удивлению, вместо ученой мне ответила Анаис:

– Вы действительно не знаете?

Я действительно не знал и почувствовал легкую усталость от того характера вопросов без ответов, который начала принимать наша беседа. Но все же придержал язык, помня о том, что одна из этих леди была палатином, а я – в своей нынешней ипостаси мессира Адриана Гибсона – нет.

– Нет, миледи. Боюсь, что не знаю.

Валка задумчиво провела ладонью туда и обратно по переплетению линий на своей руке, а потом обратила ко мне свои неправдоподобно золотые глаза.

– Да, Калагах – это развалины. Э-э…

Она закусила губу и посмотрела на леди Анаис. Но та не высказала никакого недовольства и не попыталась остановить ученую.

– Эти постройки на тысячи лет старше возникшего на их месте норманского поселения.

– Так, значит, это умандхи? – заморгал я от удивления.

Я никогда не слышал, чтобы умандхи строили что-нибудь настолько долговечное. Их жилища на огороженном участке города вдоль берега моря и в островной резервации были сложены из всевозможного мусора. Они собирали фрагменты разбитых морских судов и космических кораблей, обломки разрушенных зданий и вообще все, что могли найти, и складывали из них шалаши. Их деревня у воды – или, точнее, в воде – казалась выброшенным на отмель водоворотом. Оставленная без присмотра, она не продержалась бы и десяти лет, не говоря уже о столетиях.

Доктор Ондерра наморщила нос:

– Это банальный вывод.

Она посмотрела на леди, повисшую у меня на руке, и заговорила понятней:

– Мы не самая древняя раса в космосе, хотя большая часть из них, похоже, никогда не покидала своих родных миров. Они вымирают первыми.

– Как аркостроители с Озимандии? – спросил я, назвав первую вымершую цивилизацию, пришедшую мне в голову.

– Верно, – невольно моргнула Валка, – но развалины Калагаха намного старше. Аркостроители вымерли всего лишь…

– Четыре тысячи триста лет назад, – закончил я за нее, стараясь показать свою осведомленность, и добавил, заметив удивленный взгляд Валки: – Я немного интересовался этим как любитель.

Тавросианка скрестила руки на груди:

– Именно так. Что ж, мессир Гибсон, некоторые из нас зарабатывают этим на жизнь. Впрочем, у меня есть несколько голограмм с раскопок в Калагахе. Если вам действительно интересно, можете заглянуть ко мне.

Я улыбнулся, посчитав, что она стала теплей относиться ко мне… или я к ней.

Но внезапно она вновь выпустила жало:

– Если, конечно, вы не будете слишком заняты убийством людей, – и умчалась прочь, оставив меня позади, вспотевшего и униженного.

Она уже вошла в тень сводчатой колоннады, догоняя умандхов и двух лорариев, когда я наконец обрел способность говорить:

– Приятно было познакомиться, доктор.

Она не оглянулась, а лишь махнула рукой:

– Полагаю, что так.

Я ничего не ответил и остался стоять рядом с позабытой Анаис, вцепившейся в меня. И никак не мог подобрать слово для своего состояния. Чуть позже с террасы донесся отдаленный шум Боросево. Загорелись установленные умандхами лампы. Наконец я нашел точное определение на классическом английском: dumbstruck. Буквально – «лишившийся дара речи, словно от удара». В нашем галстани такого слова не было, а все остальные не подходили.

Глава 47

Клетка

Оставим на время Валку и мое растревоженное сердце. Она уже появилась на сцене, но вам придется подождать ее возвращения, как ожидал я. Мне предстоит приближаться к ней точно так же, как и тогда: с настороженным любопытством, как аждарх кружит около матадора. К тому же я не видел ее несколько недель, если не считать тот образ, что оставила она в моем юном сознании. Вместо этого я побывал с Анаис на регате, затем еще на одних боях в колизее, на двух операх, что представляла вживую все та же эвдорская труппа, которая выступала в перерыве на Колоссо. Все остальное время я проводил в обществе детей графа, сопровождая их на уроках и в деловых визитах, и только в таких случаях мне дозволялось покидать замок.

Граф словно бы догадывался, что я хочу сбежать. Не думаю, что он на самом деле знал об этом, но я чувствовал себя обложенным со всех сторон, запертым на замок, подобно Дедалу в подземельях Кносса. И подобно Дедалу, томился во тьме, рисуя все новые и новые образы в своем блокноте. На что я надеялся? Что граф заинтересуется моими способностями и возьмет меня на службу? Что я пленил его силой своего обаяния? Вот как об этом рассказывают: Марло, раб из колизея, напросился на службу к графу и попал в объятия его дочери, но потом его обольстила колдунья из Демархии и обратила к Тьме. Хотел бы я сказать, что так все и было. Хотел бы сказать, что поступил на службу к графу благодаря своему уму.

Но никакое другое утверждение не было бы дальше от истины.

Я очутился здесь, потому что перехитрил сам себя. «Сам подрывник взлетел на воздух»[17], если воспользоваться выражением из классического английского. Я планировал сбежать, купив корабль всеми правдами и неправдами. При этом поссорился с единственным близким другом, но в итоге даже не получил корабль. Я спускался в подземелье, будучи уверен, что не вернусь оттуда. На мгновение позабыл о том, кто я такой, забыл секрет своей крови. Мне было так комфортно в колизее, и я решил, что Адр с Тевкра волен делать все, что ему заблагорассудится.

Впрочем, могло быть еще хуже. Я мог сам оказаться в темнице.

Мне очень хотелось увидеть друзей по Колоссо: Паллино, Элару, Гхена, Сиран и даже Хлыста, если бы он согласился выслушать меня. Но служба безопасности дворца проверяла все мои вызовы и, несомненно, точно так же следила за мной в часы моего одиночества. Любой разговор о покупке корабля могли расценить как попытку сбежать. Я продал свободу за комфорт и хорошую еду, обменял свое будущее на настоящее, пусть даже не по собственной воле. Как и на Делосе, я оказался в хрустальной клетке.

Только на этот раз мне некого было винить, кроме самого себя.

Я не покинул Эмеш. Мои глупость и алчность послужили тому причиной.

Подобно доктору Фаусту, я жаждал знаний – и, подобно доктору Фаусту, эти знания дорого мне обошлись. И обойдутся еще дороже.

Глава 48

Триумф

Парад проходил под ложей графа под оглушительные воинственные звуки труб и барабанов, усиленные динамиками дронов, что повисли над головами публики. Я стоял в дальнем углу ложи, потягивая из бокала красное кандаренское вино под тенью полосатого навеса, и наблюдал за тем, как граф и его супруг приветливо машут руками. Анаис была вместе с ними. Молодой лорд Дориан, в честь дня рождения которого и устраивалось празднество, ехал на колеснице во главе колонны в полном боевом доспехе, покрытом золотой и зеленой глазурью, в заколотом на плече белом плаще, держа в руке сверкающий меч из высшей материи.

Я почти не видел его.

Вместо него я видел Криспина, моего брата, в черно-красном доспехе гордо шествующего по колизею Мейдуа, в то время как отец и мать – разве она вообще была там? – следили за ним из той же ложи, где стояли Балиан и Лютор. Вместо Тора Владимира и канцлера Огир я видел сэра Феликса и Тора Алкуина. Вместо поджарой дамы Камиллы, с ее жестким взглядом, я видел Робана, когда-то спасшего мне жизнь. Только присутствие Земной Капеллы осталось неизменным: две фигуры в призрачно-черных, темней самого космоса, ризах с переливающейся белой отделкой. И действительно, если бы не уродство капеллана Гиллиама, он сам и его высокая крючконосая начальница, великий приор Эмеша, вполне могли бы сойти за Северна и старуху Эусебию.

Эта женщина – Лигейя Вас – была естественной матерью Гиллиама, но со временем стала выглядеть совсем неестественно. Я старался не обращать внимания на ее высохшее лицо, на длинную серебристо-белую косу, словно шарф обвивающую плечи, на узловатые пальцы, покоящиеся на трости. Я пытался, но так и не смог разглядеть в ней женщину-палатина, которая по своей воле выносила и родила ребенка. С другой стороны, кто смог бы увидеть жизнь в этом высохшем лице? Уж точно ни один молодой человек.

Ни один молодой человек не увидит в старости ничего, кроме разрушений, причиненных Временем.

Над процессией затрещали фейерверки, выпущенные гоплитами в парадных доспехах. Они раскрасили сумерки ярко-зелеными, мягко-золотистыми и алыми падающими звездами. Каждая цветовая волна сопровождалась мощным толчком, сотрясавшим барабанные перепонки. Звуки взрывов тонули в криках толпы и грохоте музыки, так что их легче было ощутить, чем услышать.

«Сфинксы Боросево» – гладиаторы, в боях с которыми я провел два года, – стояли на повозке позади Дориана, снаряженные для предстоящей схватки. За ними на таких же колесницах ехали главы домов, принесших вассальную клятву графу Матаро: Меллуанов, Кваров и Веиси, а также рыцарь-трибун по имени Смайт, представлявшая вместе со своими офицерами Имперские легионы. За повозками следовал отряд гоплитов в цветах дома Матаро, а за ними маршировала целая центурия имперских легионеров в безликих шлемах кремового оттенка, окруженная двойной шеренгой музыкантов и мортирами для фейерверка.

Осушив бокал, я оставил его на каменных перилах и пробился в поисках удобного места для обзора сквозь толпу придворных, кивнув на ходу леди Веиси. Говорили, что после постановочных поединков Дориана с гладиаторами состоится групповая схватка. Дориан должен победить, но так, чтобы никто не усомнился, что это был честный бой. Но перед всем этим появятся катары со сьельсином, извлеченным из темницы лишь затем, чтобы принять смерть во время торжественного жертвоприношения. Я не беспокоился за юного нобиля. Он был вполне порядочным человеком, но таким же скучным и бесцветным, как его сестра, правда, без малейшего намека на ее коварство.

Меня больше тревожила групповая схватка. Не прошло и месяца с тех пор, как я сам был мясом. И теперь не испытывал уверенности в том, что готов снова увидеть прежних товарищей: Паллино и Гхена, Хлыста, Сиран и всех остальных. Оставалось только надеяться, что они не будут сражаться в этот день.

– Должно быть, вы здесь как дома.

Я узнал акцент еще до того, как увидел ее.

– Доктор Ондерра! – сказал я, пытаясь перекричать шум в ложе, оглушительный рев толпы и грохот шествия. – Нет, вовсе нет.

По правде говоря, мне трудно было представить, чтобы кто-то сильнее, чем я, чувствовал себя не в своей тарелке в этот день на Колоссо. Я должен был сам взяться за оружие, а не прохлаждаться в компании нобилей. «Нобилей». С каких это пор я стал считать себя кем-то иным?

– Значит, вы скучаете по всему этому? – нахмурилась она, услышав мой ответ.

– Ни в коем случае, но я предпочел бы оказаться там, а не здесь. Хотите вина?

Я схватил два бокала с проплывающего мимо подноса и предложил один ей. Валка бережно приняла его и задумчиво втянула щеки. Я наклонился к ней и почти прокричал:

– Простите, что я так и не пришел посмотреть на те голограммы, о которых вы говорили. Граф поручил мне обучить его детей тонкостям джаддианского этикета. Мне сказали, что на будущий год он ожидает посланника с Джадда.

Эта была лишь часть правды. На самом деле я просто боялся показать себя перед ней еще бо́льшим дураком.

– Так вы… – она осеклась, – были дипломатом или кем-то в этом роде, до того как… – Она показала на парад, огибающий поле бойни.

На повозке артистка пела в микрофон, одновременно выделывая разнообразные коленца. К этому времени воинственные гимны оркестра утихли, смешавшись с пронзительными аккордами синтезаторных гитар, аккомпанирующих певице.

Воспоминания вызвали на моих губах болезненную улыбку, я заставил себя отпить вина, чтобы скрыть эмоции, и отвернулся:

– Я мог бы им стать.

Как бы ни привлекала меня эта женщина, я не собирался рассказывать ей историю своей жизни. Это непростая задача даже для старика, к тому же место и время были не совсем подходящими.

– Но планы… меняются.

Уверен, что она бы все поняла, если бы я объяснил ей. Она же из Демархии и должна разделять мое отношение к Капелле. Я оглянулся на сгорбленную фигуру Гиллиама Васа. Кое-где на Делосе – при дворе наместницы, к примеру, – такое отродье с готовностью предали бы огню сразу после рождения. Глядя на Гиллиама, я начал понимать этот обычай – настолько сильно меня тревожил этот человек. Я справился с этим ощущением, не зная точно, вызвана ли моя неприязнь его уродством, или характером, или же тем и другим вместе. Каким простым представлялся мне мир в те дни, когда я думал, что каждый враг должен быть таким же ущербным снаружи, как и изнутри.

С тех пор я узнал, что бывает иначе.

– С планами всегда так, – сказала доктор и, сделав глоток, одобрительно кивнула.

Она наклонилась ко мне, больше для того, чтобы избежать подслушивания, чем ради какого-то сближения, и произнесла театральным шепотом:

– Вам не кажется, что это слишком пышно для вечеринки по случаю дня рождения?

Для палатина, будущего правителя планеты, было скорее слишком скромно, но, с другой стороны, Эмеш ведь не Делос, или Арес, или Ренессанс, или какой-то еще из старых миров. Я мог бы и не согласиться, но лишь понимающе махнул рукой:

– Палатины любят пышные вечеринки.

– Дома мы просто напиваемся в хлам.

– Мы тоже, – я сдержал смешок и поднял бокал с вином, – думаю, так поступают везде.

Валка посмотрела на парад внизу:

– Говорят, что эвдорцы не пьют.

– Напомните мне, чтобы я никогда не путешествовал с эвдорцами, – с невозмутимым видом произнес я, и женщина коротко рассмеялась.

Как бы подчеркивая удачную шутку, я отпил вина и усмехнулся в наступившей тишине.

Один из гостей – высокий мужчина, по всей видимости палатин, в землистого цвета костюме с белой отделкой, – протиснулся сквозь толпу и поднял руку:

– Валка!

Несмотря на преклонный возраст, он двигался с изяществом и достоинством истинного нобиля. Сложенный меч из высшей материи бился о костлявое бедро, показывая принадлежность гостя к рыцарям. Незнакомец пригладил непослушную копну седых волос. Такая прическа подошла бы четырнадцатилетнему мальчишке, лохматому и взбалмошному, но, судя по глубоким морщинам на щеках и на лбу, мужчина уже достиг четырехсотлетнего возраста.

– Валка, дорогая моя, какая приятная встреча!

– Сэр Эломас! – улыбнулась она и позволила старику поцеловать свою руку. – Рада вас видеть.

Я обменялся с рыцарем вежливыми улыбками, и Валка сказала:

– Вы должны познакомиться с мессиром Гибсоном. Адриан, это сэр Эломас Редгрейв, мой спонсор. Сэр, это Адриан Гибсон, он… – Она умолкла с озадаченным выражением лица. – Кто же вы на самом деле?

Я поклонился рыцарю, стараясь не расплескать вино, и ответил:

– Наставник. Мне выпала честь обучать языкам детей графа.

– Та еще честь – видел я этих маленьких приверед, – усмехнулся Эломас, из осторожности понизив голос. – Мне незнаком дом Гибсонов. Откуда вы родом?

– С Тевкра, – ответил я, подняв руки, словно пытался защитить свою фальшивую личность.

«Эх, если бы так!»

– Мы не палатины, сэр, – объяснил я. – Мой отец управляет корабельной компанией. Торгует с княжествами натуральными тканями.

– Ах вот как! – улыбнулся во все зубы сэр Эломас. – Это многое объясняет.

Как и предполагалось.

Снова загремела музыка, почти заглушаемая криками толпы, и доктор Ондерра подалась вперед, держа в руке бокал с вином.

– Сэр Эломас приходится дядей архонту Веиси.

– Со стороны жены, – уточнил рыцарь.

– Он спонсирует мои работы на раскопках.

– В Калагахе? – спросил я, переключая внимание с Валки на сэра Эломаса.

– Вам знакомо это место? – просиял рыцарь.

– Недавно о нем услышал. Доктор Ондерра обещала мне показать голограммы развалин. Так, значит, вы археолог?

Старик придержал рукоятку меча у своего бедра и расправил пояс-щит поверх камзола:

– Всего лишь любитель.

– И определенно один из лучших.

Я оглянулся на Валку, а затем посмотрел себе под ноги, вспомнив, как мы с доктором немного поспорили по этому поводу во время первой нашей встречи.

– О, сэр рыцарь! С возвращением! – Во вторгнувшемся в наш разговор голосе слышалась знакомая аристократическая протяжность. – Рад видеть, что вы все-таки вытащили голову из своей ямы и пришли…

Гиллиам Вас прервал свою речь, и его разные глаза скользнули по мне:

– Ты?!

Валка удивленно отступила на шаг, но я лишь вежливо улыбнулся интусу:

– Прошло много времени после колизея, ваше преподобие.

Интус поморщил нос, словно наступил в грязь. Его руки задергались – вероятно, сопротивляясь желанию развязать шейный платок.

– Я слышал, что граф взял в замок Боросево какого-то низкорожденного, но не ожидал, что он опустится до такого, – сказал он.

Валка и сэр Эломас посматривали на меня с хорошо скрываемым любопытством.

Я стиснул зубы под фальшивой улыбкой, позволяя жуткому созданию закончить.

– Этот человек напал на меня в тоннелях колизея, когда я был занят доставкой подарка для его светлости.

– Подарка? – Валка с недоумением посмотрела на горбатого священника, сдвинув тонкие брови к переносице.

Гиллиам гордо выпятил свою куриную грудь:

– Для триумфа.

– Он имеет в виду жертву, – сказал я, поскольку все уже знали о главном событии дня, – сьельсина.

– Замолчи, варвар!

Уродливый священник сцепил руки на животе – у него не было бокала с вином. В этой нелепой ситуации он напоминал эвдорскую пародию на капеллана, из-за легкой несимметричности черепа его восковое лицо казалось маской. Я прищурился, стараясь запомнить его черты, – нарисовать этого человека было бы непростой задачей.

Я решил, что он выглядит именно так, как и должны выглядеть все священники Капеллы: как будто был тайным олицетворением этой порочной организации.

– Значит, это ты ворвался в его камеру. – Это был не вопрос, но я видел, как вращаются шестеренки в голове у священника. – Удивляюсь, что ты все еще жив. Или граф задумал набрать гарем?

– Гил, зависть тебе не идет, – вмешался сэр Эломас и по-дружески похлопал интуса по руке. – Но я уверен, что где-нибудь в городе найдется шлюха, которая согласится пойти с тобой.

При этих словах в его глазах вспыхнуло мстительное удовольствие. Мне с трудом удалось сдержать усмешку, вызванную как язвительным замечанием, так и тайным пониманием того, что Гиллиам стремился стать таким же, как я. Если бы он знал правду, то не осмелился бы так говорить со мной, несмотря на свое положение в Капелле. Мои пальцы мгновенно нащупали фамильное кольцо, висевшее на шнурке под рубашкой.

Гиллиам задрал нос к небу:

– Поосторожней, сэр. Не забывайте, что это моя мать дала разрешение вашей маленькой экспедиции. Одно мое слово, и…

– Зачем вы пришли сюда, ваше преподобие? – Казалось, Эломас сохранял полную невозмутимость.

Он отбросил недавнюю фамильярность. Я удивился, но решил поразмыслить над этим позднее.

– Я хотел передать вам поздравления по случаю рождения племянницы.

Гиллиам все-таки сдернул платок и прижал его к носу. Я уловил исходящий от ткани запах чего-то, напоминающего кофе с циннамоном.

Священник сердито посмотрел поверх смятого платка и продолжил:

– Но, увидев вас в этой компании – с варваром и еретической шлюхой… – он посмотрел на Валку, с показным пренебрежением скривив губы, – я посчитал такую любезность излишней.

На мгновение я забыл о своем воображаемом статусе, и моими устами заговорил не Адриан Гибсон и не мирмидонец Адр, а настоящий Адриан Марло:

– До этого момента, священник, я и не подозревал, что любезность может быть излишней.

Внезапно я перестал хмуриться, радуясь тому, что получил ответ на свой вопрос: да, этот человек мне ненавистен. И внешность, при всем моем предубеждении, играла здесь второстепенную роль.

Гиллиам оскалил зубы, подыскивая ответ, и даже открыл рот, но его слова заглушил жуткий свист, словно пар, поднявшийся над толпой. Те, кому было плохо видно, подвинулись к краям своих сидений и уставились на огромные экраны, демонстрирующие то, что происходит на арене. Сколько раз моя голова в шлеме появлялась там среди товарищей-мирмидонцев? Но сейчас, глядя на бледное как смерть существо, мне казалось, будто я никогда прежде не видел этих экранов – этого колизея. Сьельсину дали одежду, белую дишдашу[18] наподобие тех, что священники носили под сутанами. Рога снова начали отрастать, образовав на гребне небольшие вздутия, белые волосы на затылке слегка шевелились в вибрирующем воздухе. Оно щурило свои огромные глаза, его организм, приспособленный к жизни под землей, не мог бороться с непривычно большим, размером с кулак, солнцем Эмеша. В яростном свете дня Макисомн меньше напоминал человека, а скорее выглядел каким-то докембрийским существом, извлеченным из вулканических пород. Разрезы ноздрей трепетали, матовые зубы обнажились в хищном оскале. Толпа ревела и швыряла в него банки из-под напитков и куски пищи. Перед ними предстал заклятый враг всего человечества. В точно рассчитанное каким-то мудрым постановщиком время снова зазвучала торжественная музыка, в которой главную роль играли барабаны, размерами не уступающие грунтомобилю.

Церемония достигла высшей точки, когда из тени вомитория напротив парадного входа появились двое катаров. Остальные повозки рассыпались веером, легионеры и отряд гоплитов Матаро выстроились рядами вдоль длинных сторон овальной площадки. Молодой лорд Дориан спустился со своей колесницы в сопровождении почетного караула из «Сфинксов Боросево» с копьями в руках. Когда они встретились с катарами в середине арены, из нашей ложи раздался голос – ведьмин вой – великого приора Лигейи Вас, и молитва началась:

– Земля покинула нас, исчезла во Тьме.

Слова повисли в воздухе, и приор остановилась, ожидая, когда зрители подхватят их.

– Она забыла нас.

Толпа снова притихла.

– Блаженны мы, дети ушедшей Земли, – объявила великий приор, – ибо она вернется.

Было нечто очень человеческое в этой тишине, в сверхъестественном безмолвии пятидесяти тысяч людей. Все они – и я тоже – были подавлены этой тишиной, оживляемой духовной общностью, которую человечество именует Богом. Доктор Ондерра с бесстрастным видом наблюдала за действом, слегка скривив губы. Я старался не смотреть на нее и обернулся к приору, продолжавшей богослужение. В городе за колизеем и в замке Боросево над ним зазвонили большие бронзовые колокола.

– Сегодня радостный день, – сказала Лигейя Вас, и ее усиленный динамиками голос разлетелся по всему пространству, – день триумфа. Сын нашего графа Дориан из дома Матаро достиг совершеннолетия. Он герой сегодняшнего дня!

Если бы обряд проводил граф, его начали бы приветствовать, создав ощущение скорее праздника, чем торжественной церемонии. Но слова великого приора встретили лишь благочестивой тишиной и склоненными головами.

К единству через правосудие. К правосудию через набожность. К набожности через молитву.

Я никогда не был на Веспераде, но знал, что у них на уме.

А Лигейя все еще говорила:

– Узрите это чудовище, этого демона! Порождение Тьмы. Наши храбрые воины взяли его в плен, и теперь мы принесем его в жертву! Как напоминание. Тьме не устоять, ее созданиям никогда не одержать верх. «Звезды будут вашими», – сказала Мать-Земля. Они созданы для нас!

Внизу катар достал меч из ножен, отделанных, как мне было известно, человеческой кожей. Клинок был таким огромным, что катару пришлось встать на колени, чтобы второй смог вытащить его. Затем они приблизились к сьельсину, следуя по бокам от юного лорда, словно тени.

– Он сам собирается убивать? – прошептала Валка, вместе со мной подошедшая к перилам из глубины просторной ложи. С неожиданной доверительностью она коснулась моей руки.

Я не спускал глаз со сьельсина и только покачал головой:

– Вряд ли. Он бы только все испортил.

– Но ведь эти ваши священники… они же не слепые? – прошипела она.

– Нет, они видят через повязку. Это только символ. По учению Капеллы, икона Правосудия слепа.

Я отвернулся от экрана к настоящей драме, разворачивающейся на арене колизея. Двое легионеров заставили сьельсина встать и стащили с повозки. Судя по тому, как оно повисло у них на руках, по тому, как подгибались и заплетались его ноги, я понял, что Макисомна накачали наркотиками.

– Его опоили снотворным, – сказал я сквозь стиснутые зубы. – Трусы.

Это было просто представление. Такое же, как эвдорский театр масок или как голографические оперы моей матери.

Я больше не слышал трескотни приора или не хотел слышать. Мой взгляд был прикован к Белому мечу, к его почти пятифутовому лезвию с тупым концом. Это было нелепое оружие, крайне неудобное в настоящем бою. Оно сияло снежной белизной в оранжевом свете, льющемся с кроваво-кремового неба. Я сжал перила свободной рукой, так что вены от напряжения проступили сквозь кожу. По приказу Лигейи Вас сьельсина заставили опуститься на колени.

– Они могут напасть на наш город, могут сжечь наш мир, но им никогда не сломить нас! – Ее голос напоминал скрежет железного прута по камням. – Узрите этого демона, люди! Вот он, главный враг человечества!

Я хмыкнул, услышав неправильно употребленное местоимение, но, похоже, больше никого это не заботило.

– Мы отправим демона и весь его род за самые дальние звезды, в последнюю Тьму, откуда нет возврата!

Удар был нанесен не сверху. Катар оказался настоящим артистом в своем деле. Двое легионеров закрутили сьельсину руки за спину, и меч, прочертив горизонтальную дугу, отделил голову от плеч. Нечеловеческая кровь, черная, как нефть, хлынула на обезглавленное тело, сопровождаемая вздохом и порывом ветра. Я понимал, что развязка была тщательно продумана. Она принижала мертвое существо.

«Смотрите, как легко и просто убить его!»

Мгновением позже обрушился восторженный рев, подобный шторму. Толпа ликовала, позабыв о религиозном смирении. Я отвел взгляд и посмотрел вниз. На свои ноги. Толпа бросала на арену серпантин из синтетического шелка – белые, зеленые и золотые ленты. Они медленно опускались через головы соседей на площадку. Я поднял взгляд и увидел, как эта пародия на снег оседает, расходясь, словно ресничные отростки радужки человеческого глаза, от центральной фигуры молодого лорда и стоявших рядом катаров.

Второй катар вытер лезвие белым лоскутом. Он сложил ткань пополам и плотно прижал половинки одну к другой, а затем раскрыл на всеобщее обозрение. От давления на ткани образовалось второе пятно, симметричное первому, – такой символ древние мистики показывали людям, чтобы заглянуть в их души. На этом представление закончилось, палач перекинул лоскут ткани через локоть и помог своему сотоварищу зачехлить Белый меч. Затем он поднял отрубленную голову за костяную бахрому, спускавшуюся с рогатого лба. Преклонив колено, катар передал голову Дориану, который едва не выронил ее, поднимая за волосы, чтобы показать толпе.

Все еще глядя себе под ноги, я прошептал одно-единственное сьельсинское слово:

– Udatssa.

«Прощай».

Глава 49

Братья по оружию

– В чем дело? – спросил я у охранника, войдя в барбакан. – Ваш человек сказал, что кто-то хочет видеть меня.

До этого я был на балконе и не заметил вызов, поступивший на голографический пульт в моей комнате, поэтому за мной послали слугу. Моя мокрая туника прилипла к телу, а волосы ко лбу. Тем не менее я выпрямился во весь рост, чтобы выглядеть внушительней, и постарался скрыть волнение.

Охранник посмотрел на меня, и с его потрескавшихся губ слетело отрывистое:

– Еще как!

Из караулки вышел Паллино, его смех притих, когда он оказался в зале с гулким эхом, отражавшимся от плиточного пола и высоких колонн. За ним появились еще двое охранников, смеясь над тем, что сказал старый мирмидонец. Он резко остановился, пожевывая что-то невещественное. Вероятно, слово. Уперев руки в бока, он разглядывал меня единственным синим глазом.

– Гхен был прав, когда назвал тебя «твое величество». Ты отмылся, парень.

Это была шутка, но в ней чувствовалось напряжение.

– А вот ты выглядишь так себе, – парировал я, и мирмидонец чуть улыбнулся.

Я попытался выдавить ответную улыбку, но не смог. В том, как держался старик, ощущался какой-то холод. Как быстро застыл его шутливый разговор с охранниками! Меня охватил внезапный страх.

– Кто-то…

Я не смог выговорить слово «умер». Хлыст? Или Сиран? Это не могла быть Элара – тогда бы он вообще не улыбался.

– Что? – вздрогнул Паллино. – Нет, мы думали, что это ты умер, проныра. По всему видно, что ты не заключенный. – Он показал на мою одежду. – Тогда зачем эти тайны?

Казалось, он хотел сплюнуть, но побоялся испачкать мозаичный пол.

– Ты решил, раз у тебя появились новые друзья, то о нас можно ноги вытереть? Хлыст не ошибался насчет тебя.

– Послушай, я…

Я оглянулся на охранников, словно надеясь отыскать какой-то ответ в их лицах. Позади мирмидонца виднелись открытые ворота, пропускавшие солнечный свет, но не влажную жару, благодаря мерцающему под высокой аркой статическому полю. Дальше почти на три мили простирался парадный плац, до самого колизея с его серым бетоном и блестящим металлом.

– Что?

Он собрался это сделать прямо здесь, на глазах у пельтастов дома Матаро? В поле зрения одной только Земле известно какого количества камер? Во имя императора, мы же стояли на пороге замка!

За моей спиной наклонные лифты поднимались на десятки этажей к вершине зиккурата и бельэтажу замка. Вокруг суетились логофеты и чиновники графа и самой Империи. Здесь были даже наемники-федераты в коричневых рубашках, неотесанная компания, неизвестно чего дожидавшаяся в сторонке. И Паллино собирался сделать это здесь?

– Ты взял и исчез, мальчик!

Мы не могли объясниться тут. Не могли нигде рядом с замком. Как мне ответить ему честно, не выдав своей тайны? Тайны, которую граф чуть ли не приказал мне сохранить.

В голову мне пришла удачная мысль, и я повернулся к пельтасту:

– Солдат, мне нужно поговорить с моим другом с глазу на глаз. Можем мы прогуляться по площади?

Пельтаст посмотрел на свою начальницу, женщину с худым лицом и жестким взглядом.

Она покачала головой. У них тоже был приказ. Они знали, кто я такой или, во всяком случае, что мне не разрешено никуда выходить.

– Мессир не может покинуть замок без сопровождения, – ровным голосом объявил пельтаст, подчеркнуто не глядя мне в лицо.

Я вывернул кисти рук так, словно они были в наручниках, и показал Паллино:

– Здесь я не совсем заключенный, но, как ты сам видишь, и не совсем свободный. Я не мог ничего сообщить вам.

Эти слова были не до конца правдивы – еще одна маленькая ложь из тех, с помощью которых мы спасаем свои души.

Паллино стоял, напряженный, как струна, обдумывая новые сведения. Наконец ему удалось выговорить всего лишь:

– Ух ты!

Я невольно фыркнул и жестом показал ветерану, что нужно отойти от ворот и охранников. Во всем замке не нашлось бы места, где нам было бы обеспечено уединение, и я не сомневался, что мои приходы и уходы заинтересуют кого-нибудь в службе безопасности графа.

Отведя Паллино в тень красной колонны и торопясь начать разговор, я спросил:

– Как все остальные? Как Элара?

И хлопнул старика по плечу, в надежде немного снять напряжение. Но, оглянувшись, увидел, что охранник у дверей внимательно наблюдает за нами.

– Что это значит? – спросил ветеран.

Глаз его блуждал по фрескам на потолке, изображавшим завоевание планеты домом Матаро, отступление презренных норманцев перед кремовыми сапогами Имперских легионов. Паллино оглянулся на меня с почти тоскующим выражением. Может быть, он вспомнил свою прежнюю жизнь?

– С Эларой все в порядке. Один новичок из команды Амарей расквасил ей челюсть в общей схватке, но она крепкая старая стерва. – Он снисходительно усмехнулся. – Красивые граффити.

Он плавно повел рукой, словно пытаясь обхватить изображения на потолке.

– Это фрески, – не удержавшись, поправил я.

Лампы наверху мигнули и на мгновение погасли. Я нахмурился, но такие скачки напряжения были обычным делом в замке. Повреждения из-за шторма, как уверяли слуги.

Паллино словно бы и не заметил этого или же не придал значения; солнечного света ему вполне хватало.

– Да знаю я, что это фрески, парень. Я все-таки не в хлеву родился.

Лампы снова вспыхнули.

Наклонив голову, я пробормотал извинения, затем выпрямился и посмотрел в лицо старику:

– Думаю, нам придется отказаться от покупки корабля?

Ну вот. Я сказал это, и хотелось надеяться, что сказал достаточно невинно, чтобы не отвечать потом на вопросы графа и его инквизиции.

Паллино шумно выдохнул c почти расстроенным видом:

– Это был неплохой план.

Теперь, утратив первоначальную ярость и лишившись возможности обругать меня, он чувствовал себя словно бы ограбленным. Он не знал, как продолжать разговор. И это было хорошо. Это было уже что-то. По крайней мере, он больше не кричал. Не устраивал сцен.

– Купить корабль на земли своего отца… ловко.

Я дернулся, словно от укуса, ошеломленный его словами:

– Хлыст рассказал тебе?

– Должен признаться, что не понимаю, какой в этом смысл. – Он просунул палец под ремень кожаной глазной повязки и почесал лицо. – Зачем богатому парню вроде тебя драться в ямах вместе с такими псами, как мы? Особенно если ты мог просто прийти сюда и получить королевские почести?

Что я мог на это ответить? Получилось еще хуже, чем разговор с Хлыстом после посещения мастерской. В тот раз за нами никто не следил. Что я сказал тогда Хлысту? «Меня ждут сплошные неприятности, пока я не покину Империю». Вот так. Если я вообще покину Империю.

– Затем же, зачем и тебе, – с нажимом сказал я. – Это был лучший выход для меня. Именно поэтому и я, и Хлыст выбрали бойцовские ямы.

Паллино принял мои объяснения спокойней, чем Хлыст. Только хмыкнул и скрестил руки на широкой, словно бочка, груди. Он по-прежнему рассматривал фрески и так и не ответил, что именно рассказал ему Хлыст, оставив меня в неопределенности.

– Он мне не поверил, – добавил я.

Мирмидонец снова хмыкнул, медленно скользя взглядом по картинам завоевания на потолке. Позади нас открылась дверь, группа логофетов и представителей гильдий вышла из конференц-зала, на мгновение затопив нас волной грязно-серых и фиолетовых костюмов.

Наконец Паллино покачал головой и проговорил:

– Ты богатый парень.

Его синий глаз уставился на меня из-под густой брови. Я не сомневался, что он все знает, что Хлыст все ему рассказал, и был ему благодарен – невыразимо благодарен – за молчание. Я напомнил себе, что когда-то Паллино был солдатом и ушел в отставку центурионом первой линии. Он видел настоящие боевые действия, служа на имперском дредноуте, а не прохлаждался, как некоторые, в резерве, в состоянии заморозки, порой целые столетия. Он знал, каково находиться под наблюдением других людей каждую минуту своей жизни.

– Не совсем так, – сказал я, не зная, правильно ли понял, что каждый из нас имел в виду, но твердо уверенный, что сам я не такой, как все, как уверены в этом все молодые люди. – Паллино, я был вынужден оставить дом.

Я сделал особый упор на слове «вынужден», наполняя его всей той предопределенностью, какую скопил в себе. Необходимо было сделать так, чтобы он понял меня, но при этом не сказать ничего, что могло бы разрушить хрупкое благоволение графа. Я танцевал босыми ногами на лезвии ножа, как часто приходится придворным. Балансировал между правдой и необходимым обманом. Между разрешенным и запретным.

Должно быть, он все-таки понял, что я имел в виду, потому что сменил тему разговора:

– Тебя скоро отпустят? Буду рад твоему возвращению.

Я бросил быстрый взгляд на него. Мне никогда не позволят снова сражаться. Эта мысль дошла до него, и Паллино снова развернул разговор в другую сторону:

– Как бы там ни было, буду рад выпить с тобой вина после нашей следующей победы.

В глубине его глаза сверкнула новая мысль, и он спросил:

– Ты слышал про Эрдро?

Проглотив комок, я вскинул голову, и наступила моя очередь разглядывать фрески:

– Видел.

Не зная, какие тут нужны слова, я поспешил добавить:

– На мгновение мне показалось, что он доберется до Джаффы.

– Это была глупая затея, – ответил Паллино. – Он должен был понять, что такие образцы старинного оружия всегда работают не в нашу пользу. Понять, что не нужно бросаться на этого гада.

– Он был хорошим человеком, – просто сказал я. – Хорошим бойцом.

– Да, был. – Паллино потер рукавом бицепс, там, где его украшала татуировка легионера. – Может, оно и к лучшему, что ты ушел. Мне бы очень не хотелось, чтобы и ты кончил так же. Кто знает, может быть, это подходящее место для тебя.

Он старался быть вежливым, и это задело меня.

– Я бы предпочел сбежать с планеты.

– Почему?

Я ожидал этого вопроса, но ответить на него было непросто. Как объяснить плебею, что богатство и власть приходят вместе с клеткой? Он видит только шелковую одежду, но не знает, чем приходится платить за них.

– Это не мой дом, Паллино, – я пожал плечами и сосредоточил все внимание на старике, – это все не мое.

Я отвел глаза, не в силах вынести его взгляд, и добавил:

– Мы все еще можем купить корабль.

Он прищурил единственный глаз:

– Как мы его купим, если ты застрял здесь?

– Я могу заплатить за него моей… землей моего отца. Ты, Элара и Хлыст будете работать на меня. Вам не придется больше рисковать жизнью. Это спокойная работа. Безопасная. – Я замолчал и почесал подбородок. – Если, конечно, мне удастся нанять пилота.

Мирмидонец уцепился за эту мысль и снова принялся задумчиво жевать что-то несуществующее с устремленным к потолку единственным глазом. Никто из нас не сказал вслух то, что само собой подразумевалось: если я останусь в живых, то буду получать свою долю прибыли как владелец корабля. Паллино слушал меня достаточно внимательно, чтобы понять, что по происхождению я был как минимум патрицием.

– Звучит не так уж и плохо, откровенно говоря.

– Так ты подумаешь об этом? – просиял я.

Если даже мне не удастся вырваться из своего окружения, я, по крайней мере, могу помочь друзьям. И хотя на тот момент шансы на успех были мизерными, вероятно, я все же лелеял надежду, что найду способ сбежать с Эмеша и отправиться по дороге, которую сам для себя выбрал.

Губы Паллино вытянулись в напряженной улыбке.

– Да, можно и подумать, – он сжал челюсти, и улыбка схлынула с его лица, как волна, – а еще я потолкую с Хлыстом. Посмотрим, может быть, мне удастся его переубедить. Это неправильно, когда человек не разговаривает со своими братьями.

Вот, значит, кем мы были? Разумеется, услышав это слово, я сразу вспомнил о Криспине – единственном своем настоящем брате, хотя расставание с ним не ранило меня так больно, как разлука с друзьями-мирмидонцами. При слове «братья» в глубине моей души вдруг вспыхнуло такое одиночество, какого я не испытывал со времени смерти Кэт. Хоть я и не был один, но, вполне возможно, этого заслуживал.

Я спрятал подбородок под воротник и прикрыл глаза, чтоб сдержать слезы.

– Был бы тебе очень благодарен, – запинаясь, проговорил я. – Я бы и сам это сделал, но…

Я неопределенно махнул рукой в сторону караулки и, желая поднять настроение, спросил:

– А над чем вы там смеялись с охранниками?

– Военные истории, сынок, – мирмидонец похлопал меня по плечу, – просто военные истории.

– Он что-нибудь говорил обо мне?

Я повернулся и встал рядом со своим невысоким другом, скрестив руки на груди. Какое-то время мы молча разглядывали фрески, которые так заинтересовали Паллино. Прямо над нами был нарисован умандх, который отбивался сразу от двух легионеров, вооруженных светящимися копьями. Один солдат наступил сапогом на туловище колона, и мне вспомнилось, как гладиатор из Мейдуа растоптал своего изуродованного противника.

Паллино изогнулся, чтобы посмотреть на меня:

– Кто? Хлыст? Они с Гхеном то и дело несут какую-то пургу. Думаю, он скучает по тебе.

– Скажи ему: мне жаль, что так вышло, – попросил я, сцепив руки за спиной, – и что я все бы сам ему рассказал, если бы мог.

Я вздернул подбородок и принял аристократическую позу, чтобы скрыть волнение.

– Знаю, что должен объяснить вам обоим, как… – я показал на свою богатую одежду и роскошную обстановку дворца, – но прямо сейчас не могу это сделать. Ты доверяешь мне?

Я повернулся к старику, и он улыбнулся ответ:

– Знаешь, в легионах быстро учишься доверять людям из своей декурии. Даже разным негодяям. Иногда – им в особенности. Что бы они ни собирались сделать. Вы все гребете в одну сторону, слышишь?

Я ответил, что слышу, и Паллино указал на меня пальцем:

– Ты, Адр, не самый последний негодяй из тех, кого я встречал в своей жизни. Даже рядом не стоял.

Он ткнул пальцем в себя, потом в мою сторону, потом опять в себя и усмехнулся:

– Все мы гребем в одну сторону.

Мы поговорили еще немного о всяких пустяках, о наших друзьях, и о колизее, и о том, как глупо я выгляжу в своей богатой одежде. Вскоре Паллино собрался уходить – ему нужно было обучать новобранцев.

Я первым повернулся пойти в сторону лифтов, чтобы подняться во дворец, но Паллино схватил меня за руку:

– Это еще не прощание, ты понял?

– Что? – Я заморгал, по-настоящему смутившись. – Нет, конечно же нет.

– Вот и хорошо, – по-волчьи усмехнулся ветеран, – потому что я рассчитываю на твою идею с кораблем. Теперь, когда ты на короткой ноге с аристократами, тебе будет нетрудно это провернуть.

Я хотел поправить его, но решил, что сейчас неподходящее время.

Старый мирмидонец хлопнул меня по спине и сказал громко и с явной усмешкой:

– Мы можем тебе понадобиться, если ты захочешь сбежать из города.

С этими словами он вышел под рябящий в глазах дневной свет, небрежно помахав мне через плечо.

Глава 50

Без притворства

Волны, поднятые струей репульсионного двигателя, едва не захлестнули мои сапоги, когда я выпрыгнул из кабины серебристо-черного флайера, брызги воды полетели на одежду. Декурия солдат с символикой дома Матаро двинулась вперед, расчищая путь по литорали к берегу, где нас поджидали лорарии в форме цвета хаки вместе со своими рабами-умандхами, выстроившимися для проверки. Вспомнив о правилах хорошего тона, я повернулся и помог спуститься молодому лорду Дориану – теперь уже настоящему мужчине по законам Империи. Он благосклонно принял мою помощь, так же как и его сестра. Последними вышли доктор Ондерра и пожилая женщина в такой же форме, что и у Гильдии рыбаков. Валка оттолкнула мою руку и зашлепала к берегу впереди меня, прижав к округлому бедру пульт связи с умандхами.

Я задержался ненадолго возле утихшего аппарата, чтобы нацепить на нос очки с красными линзами, и, прищурившись, посмотрел в небо. Сегодняшний день обещал быть весьма поучительным – официальный визит в резервацию для умандхов в Улакиле. Детям графа предстояло познакомиться с издревле обитавшими на Эмеше ксенобитами, а я – в своем двусмысленном положении пленника и друга – был вынужден отправиться с ними. Учитывая то, что Валка составила нам компанию, я не очень-то и возражал. Остров, как и южный континент из рассказов Валки, представлял собой один из немногочисленных выходов на поверхность древних вулканических пород, образовавшийся еще до тектонической смерти планеты. Уродливые черные камни поднимались, вероятно, на пятьдесят футов над уровнем моря, и на венчавшей их плоской возвышенности надсмотрщики возвели башню, в тени которой ютились примитивные жилища умандхов.

– Видите ограду? – Валка указала туда, где из зеленой воды поднималась не тронутая ржавчиной проволочная сетка. – Эти бедняги не могут даже уплыть отсюда.

– Она под током? – спросил я.

– Нет, – поморщилась Валка, – только нагрета до такой степени, что может поджарить любую органическую материю, с которой соприкасается. Умандхи заперты здесь, если только кто-нибудь из них не пожелает сжечь себе щупальца.

Настала моя очередь скривиться в гримасе.

– Это ужасно.

Мне уже приходилось видеть, как били умандхов на рыбном складе Боросево, как жестоко обходились с ними на Колоссо. Я всегда считал себя толстокожим, но эта нагретая изгородь задела меня за живое.

– В этом вся ваша Империя, мессир Гибсон.

Она пожала плечами и поспешила вверх по склону, чтобы догнать наших высокородных подопечных, не обращая внимания на вооруженных пельтастов, которых ее присутствие явно настораживало и заставляло держаться ближе к молодым хозяевам. Тон, которым она произнесла слово «ваша», пришелся мне не по вкусу. Я двинулся следом за ней, отряхивая капли с обработанной влагозащитным составом одежды.

Встретивший нас человек говорил с почти столь же очевидным внепланетным акцентом, что и у нас с Валкой. Ему недоставало того густо-коричневого оттенка кожи, как у большинства эмешцев. Его кожа была скорее пепельного, насыщенно-серого и совершенно неестественного цвета. Поначалу я принял его за гомункула, поскольку он напомнил мне того мелкого уродца, что служил у Деметри на «Эуринасире». Однако на имперских землях ни один гомункул не мог занимать высокое положение в гильдии. Возможно, он приобрел такой цвет кожи в результате какой-то мутации или же выбрал по собственному желанию из эстетических соображений, заплатив за работу местному косторезу.

– Лорд и леди Матаро, как любезно было с вашей стороны найти время для посещения нашего скромного острова! Меня зовут Найлз Энгин, я служу в Улакиле виликом.

Дориан жестом попросил, чтобы он перестал кланяться:

– Благодарю вас, вилик.

Серолицый главный надсмотрщик обеспокоенно пригладил свои вьющиеся черные волосы и произнес:

– И да благословит Земля вашу эфебию, милорд. Я смотрел трансляцию.

Анаис взяла брата под руку:

– Он был просто великолепен, не правда ли, сирра?

– Правда, ваша милость. – Его взгляд остановился на нас с Валкой. – А это, должно быть, мессир Гибсон и тавросианка?

Валка замерла, когда ее назвали просто «тавросианкой», но не стала возмущаться и протянула руку:

– Ондерра Валка, ксенолог.

– Да, да.

Вместо ладони вилик стиснул ее предплечье – весьма показательная деталь, а другой, опущенной рукой незаметно изобразил символ солнечного диска. Еще более тонкий ход. О разрыве Демархии с Капеллой все прекрасно знали; ее независимость в первую очередь проявлялась в изоляции.

– Значит, вы эксперт по ксеносам? Можете убедиться, что они живут здесь в естественной среде.

Валка сжала губы в тонкую, резкую линию. Она посмотрела на выгнутую береговую линию и скептически приподняла брови. Я видел то же самое, что и она: маленькие хижины тянулись вдоль берега, словно грибница, прижимаясь к основанию базальтовой скалы. Густые бороды ржавчины свисали с металлических листов, местами настолько прогнивших, что это было заметно даже с места встречи. Возможно, Улакиль действительно был самым большим убежищем для местных разумных существ, но явно не предназначался для развлечения высоких гостей. Пятеро умандхов, пришедших вместе с командой Энгина, вели себя на удивление тихо, не издавая ни малейшего писка или скрипа. Это каменное молчание встревожило меня, и я не спускал с них глаз. Тонкие щупальца как будто пробовали воздух на вкус, шевелились, словно пальцы слепого, который пытается нащупать дорогу.

– Прибой начнется через несколько часов, – сказал помощник Энгина, указывая на ряд вбитых в песок колышков, отмечающих уровень воды.

Из-за двух лун моря Эмеша поднимались и опадали очень бурно. Я машинально поглядел на небо. Зеленая луна Бинах висела над самым горизонтом, закрывая темной дугой край гигантского солнца. Белой луны Арманда не было видно, она переместилась на другую сторону планеты. Дориан оттолкнул меня, торопясь догнать вилика и Анаис.

День, как и любой другой день на Эмеше, наваливался на нас и душил, словно плотное одеяло. Я поправил очки на носу. С берега воняло рыбой и гниющими водорослями, хотя как все это проникло в отгороженные воды резервации, оставалось большой загадкой. Я с трудом справился с инстинктивным желанием зажать нос.

– Чудовищное небрежение! – вздохнула Валка, возвращаясь к разговору о безграничной тупости местных жителей. – Неврологическое чудо Вселенной, а эти пустые головы заставляют их ловить рыбу.

Задумавшись, она чуть опустила плечи.

Мне оставалось лишь отвести взгляд и повторить:

– Это ужасно.

Неподалеку из прибоя вынырнул умандх, таща за собой сеть с рыбой цвета потускневшего серебра. Он загудел, низко и монотонно, звук доносился из отверстия в голове, от которого расходились его длинные щупальца. Я почувствовал на себе взгляд Валки, но не обернулся, чтобы посмотреть на выражение ее лица, поскольку это было бы равносильно согласию с ней. Я все еще видел, как Дориан размахивает головой Макисомна с высунувшимся несоразмерно длинным языком. Сам сын лорда шел далеко впереди вместе с сестрой и виликом.

Я оглянулся на трущобы, в которых жили умандхи, существа загудели, привлеченные песней сородича. Они двигались с очевидной бессознательностью, словно муравьи в общем стремлении собраться вместе. Пока мы наблюдали за ними, тот, что вынырнул из моря, принялся раздавать улов торопливыми движениями щупалец, протягивая сородичам по одной-две мелкие рыбешки зараз, а те поднимали лакомство к верхней части туловища и забрасывали туда, где у них, вероятно, располагались рты. Нетрудно было вообразить себе их далеких неподвижных предков, впившихся корнями в морское дно и вытягивающих щупальца вверх в поисках добычи.

– Мы действительно переправили недавно тысячу аборигенов на Тритон. Хорошие образцы, хотя размножаться в непривычных условиях им будет не так-то просто, – сказал вилик.

Два его помощника в хаки похлопывали шокерами по бедрам, внимательно наблюдая за колонами. Чуть дальше стояли наготове наши охранники, чьи руки так и тянулись к оружию, на случай если рабы-ксенобиты подтвердят, что представляют опасность для детей графа.

Дориан нахмурился, но вместо него заговорила Анаис:

– Я даже не догадывалась, что мы вывозим умандхов с планеты.

– В доме Ковардов с Тритона убеждены, что сумеют обучить этих существ прокладывать кабель по дну моря. – Энгин нахмурился. – Сомневаюсь, что они способны хотя бы вкрутить лампочки.

Я бросил взгляд на Валку. Разве не этим занимались умандхи в тот день, когда я с ней познакомился? Они помогали устранить последствия одного из часто случавшихся в замке перебоев питания.

– Но это проблемы Ковардов, и если они найдут применение тварям, так это только к лучшему. Даже норманцы не смогли приставить их к делу, когда правили здесь.

И тут я понял, что это за человек и каково его место в мире.

– Вы раньше занимались торговлей?

Говорят, что на космических трассах все еще продают ксенобитов других рас, включая торговлю рабами-сьельсинами, в чем я имел несчастье убедиться.

– Да, разумеется, – ответил Найлз Энгин, раздувая грудь. – Я наладил канал поставки кавараадов с Садальсууда во внутренние системы. Помог разнообразить жизнь при старинных дворах.

Я никогда не видел кавараадов, так называемых гигантов, с продавленными лицами, словно кто-то вылепил статую из глины, а потом нажал большим пальцем ей на голову, так что получилась вмятина. Несколько веков назад они пользовались большой популярностью у организаторов Колоссо из-за своих размеров, их часто выставляли биться против мирмидонцев.

– Кавараадов? – повторил Дориан с удивлением на смуглом лице. – Значит, вы были работорговцем?

– И остался, – фыркнула издали Валка.

Я посмотрел, как она отходит в сторону, ссутулив плечи и считывая данные с планшета. Валка прислушивалась к песне умандхов, пытаясь понять ее. Я оставил детей графа с виликом и охранниками, а сам подошел к доктору и встал рядом с ней, глубоко вдавив сапоги в песок.

– Видите? – показала она на ряд плетеных колокольчиков, что висели над сложенными из мусора хижинами умандхов.

Я прикрыл глаза рукой от солнца и кивнул:

– Это ветряные колокольчики?

Хотя ничего общего между ними не было, они напомнили мне деревянные и бумажные молитвенные карточки, которые висели в притворе храма Капеллы или лежали у подножия иконы – с молитвами о силе, здоровье и храбрости. О любви и богатстве.

– Никто не знает, – ответила Валка и направилась к ближайшему сооружению. – Они развешаны повсюду в бараках умандхов в Боросево. Возможно, это как-то связано с религией. Как меня бесит, что мы не можем просто спросить их, – выдохнула она сквозь зубы.

– А вы не можете воспользоваться своим планшетом? – Я показал рукой на прибор, болтавшийся у нее на бедре, словно цингулум легионера. – Просто взять и спросить.

Она стрельнула на меня золотистыми глазами:

– Это же не язык, мессир Гибсон. Умандхи гармонизируют на разных частотах для выполнения разных задач. Например, один подает сигнал, что голоден, и остальные гармонизируют с ним, пока не накормят его. Вместе они становятся более разумными, но не намного больше, чем шимпанзе.

– То есть вы хотите сказать, что планшет только…

– Только имитирует один из их сигналов. Они понимают, что мы отличаемся от них, когда слышат наши сигналы, но ваши люди научили их подчиняться.

Я не отреагировал на этот укол. Она говорила не обо мне.

– Сколько слов… Сколько сигналов они используют?

– Нам известны всего несколько десятков. Скажите, положа руку на сердце, какова была вероятность того, что у сьельсинов есть нечто похожее на грамматику. Насколько это необычно?

– Единственный случай на двадцать пять рас, – машинально ответил я.

Валка сверкнула глазами, но улыбнулась:

– Не очень-то умничайте.

Скрестив руки на груди, я наклонился к ней:

– Я читал про одну теорию, утверждавшую, что такие языки, как наши, способствуют развитию цивилизации. Именно по этой причине только мы и сьельсины во всей Вселенной достигли стадии космических полетов.

– В известной Вселенной, – поправила Валка; она стояла в напряженной позе рядом со мной, словно скованная неким скрытым беспокойством. – Вы говорите о Филемоне…

– Филемоне с Неруды, – перебил ее я тоном, пересилившим мое врожденное чувство такта, – и о его «Неестественных грамматиках».

Я повернулся и посмотрел на Валку, явно удивленную тем, что мне знакомо имя этого ученого и его научные труды.

Доктор поджала губы. Ее впечатлили мои познания?

– Тор Филемон весьма убедителен, но размер выборки… – она поднесла руку к лицу, – он слишком мал. Кроме того, ирчтани и кавараады имеют свой язык, но не летают к звездам. Мне нравится эта гипотеза, но она остается только гипотезой.

– Вы хотите сказать, что мы не можем поддерживать это утверждение, пока не исследуем больше…

– Пока у нас останется возможность исследовать другие расы. Ну хорошо. – Она улыбнулась, и на сей раз открыто и искренне. – Недурно для такого brathandom, как вы.

Я не знал этого слова, но был уверен, что она насмехается надо мной. Нет, не насмехается. Дразнит. И давно это началось? Я отмахнулся от этой мысли, решив, что у меня еще будет время обдумать ее идеи. Как бы ни заинтересовали меня умандхи, трудно было представить, что эта поистине коллективистская раса способна развиться до такого изобретения, как обувь, не говоря уже о космических кораблях.

– Но если этот прибор не может по-настоящему переводить, что же тогда он делает? – спросил я, хлопнув ладонью по планшету на ее поясе.

– Вы когда-нибудь пытались объяснить кошке, что она должна сделать?

Я посмотрел на нее и покачал головой:

– Нет.

По правде говоря, я никогда не видел кошек. У нас на Делосе их не было, а если здесь, на Эмеше, и держали кошек, то лишь в домах, где орнитоны не могли до них добраться.

Доктор не смотрела на меня; она склонилась над тем самым прибором, о котором мы только что говорили, и возилась с его настройкой.

– Это не так просто, Гибсон, – сказала она, и прядь ее волос выбилась из-за уха и свернулась кольцом между нами. – Не так, как со сьельсинами. Умандхи действуют не рассуждая. Их сознание работает на совершенно иных принципах.

Пока мы беседовали, я рассматривал, насколько это было возможно, хижины колонов. Мусор и обломки старых построек были сложены вместе почти так же, как строят свои гнезда птицы. Что-то напоминающее напольное покрытие старого сборного дома просто прислонили к скале, настолько обветренной временем и непогодой, что доски прилипли к ней, словно моллюски.

– А это еще что?

Я показал на ряд металлических стержней, воткнутых в песок вокруг низкой постройки. С них свисали обручи, сплетенные из обрывков проводов, веревок и какого-то вязкого вещества, которое вполне могло оказаться кишками. Они сверкали разными цветами, но не имели определенного, осмысленного рисунка и потому казались монотонно-коричневыми, как смешанные ребенком краски.

Увидев их, Валка просияла и повела меня дальше по линии берега. Я пошел следом за тавросианским ксенологом, бросив быстрый взгляд на площадку перед скалами, где сидел на корточках Энгин, окруженный, насколько я мог понять, детенышами умандхов. Малыши были почти неотличимы от взрослых, только ниже ростом. Энгин раздавал им цукаты из бумажного пакета. Анаис громко смеялась, когда маленькие существа выхватывали угощение у нее из рук.

Валка сняла с шеста обруч, и я только теперь разглядел свисавшие с него ленты. Десятки лент, с привязанными и вплетенными осколками ракушек и камешками, которые тихо позвякивали от дуновения ветра или движения обруча.

– Для чего они нужны? – задал я ожидаемый вопрос.

Она пожала плечами и передала мне обруч. Почувствовав, что это нечто вроде проверки, я задумчиво повертел странный предмет в руках.

– Эти камни не могут производить много шума.

– Для вас или для меня, – сказала Валка, снова убирая планшет в кобуру на бедре. – Умандхи видят ушами, – она для наглядности щелкнула себя по уху, – для них это очень громко.

Она подошла ближе и посмотрела на обруч через мое плечо. Это была единственная сделанная на совесть, с любовью, вещь в царстве кое-как сложенного мусора. Я провел пальцами по плетеной поверхности обруча и осторожно дернул одну подвеску. Внезапно я зажмурился, воображая, что смотрю на предмет глазами умандха.

На внутренней поверхности обруча выступали бугорки, некоторые из них были тоньше и тверже на ощупь, чем другие. В них чувствовался какой-то узор, какая-то схема.

– Это рельефный орнамент, – заключил я.

Золотистые глаза Валки удивленно вспыхнули.

– Вы читали об этом?

– Нет, – покачал я головой.

По правде говоря, я был слишком занят, переживая из-за утраты свободы, чтобы заниматься чем-то еще.

Она прищурилась и поджала губы, а через мгновение сказала:

– Первой норманской исследовательской партии потребовался десяток лет, чтобы выяснить это.

– Может быть, мне просто повезло.

Не думаю, что Валка поверила моим словам, она просто оставила их без внимания.

– Это какая-то система письменности? – спросил я.

Было бы логично, если бы такая слепая раса использовала письмо, которое можно прочесть при касании.

Валка снова пожала плечами:

– Письменность, искусство, карты. Тут нельзя сказать наверняка.

Тоже логично, учитывая то, как трудно понять разум умандхов, и все же я чувствовал, что Валка знает что-то еще, но не говорит.

– Это определенно что-нибудь значит, но…

Она произнесла это «что-нибудь» с такой определенностью, которая отметала всякие любопытные вопросы, однако я уловил в ее словах некий намек… или мне теперь представляется, будто бы я его уловил.

Над нами распростерлась тишина, пока я нерешительно рассматривал кисточку, свисавшую с небольшого, размером с тарелку, обруча. Потом взглянул на другие, выстроившиеся вдоль берега, и спросил:

– Почему они круглые?

– Что?

– Посмотрите на рамки.

Замолчав, я обеими руками повесил колокольчик обратно на столб.

– Они идеально круглые. Больше здесь нет ничего идеального. – Я показал на лачуги вокруг нас. – Почему они так старались, когда делали это?

Я представил себе, как умандхи своими тонкими щупальцами изгибают куски найденной проволоки или травинки в нужную форму, разглаживают их с такой тщательностью, которой никто не замечал за ними при исполнении других работ. Внезапное и сокрушительное чувство несхожести обрушилось на меня, стена непонимания, куда более крепкая, чем лингвистические барьеры. Я обогнул небольшую дюну и заглянул под кусок напольного покрытия, превращенный в нечто вроде крыши.

В моей голове возник еще один вопрос, и, поскольку Валка погрузилась в загадочное молчание, я высказал его вслух:

– Как выглядят ваши развалины? Я не нашел ни одной голограммы в инфосфере дворца.

– Калагах? – переспросила Валка. – Я думала, вы о нем не читали.

Она направилась следом за мной, когда я соскользнул с пологой насыпи в холодное тесное пространство под старым полом. Здесь оказалось суше, чем я представлял, а стены из кусков мусора, связанных между собой веревками, слегка покачивались, потревоженные нашим приходом. Я задумался о том, какими они кажутся умандхам, какая тихая музыка звучит для них в этой темной и уродливой постройке.

– Нет, я хотел сказать, что не читал о рельефном орнаменте.

– Ага, – ответила Валка, – а почему вы спросили?

– Если они построили цивилизацию еще до то того, как на Эмеше появились норманцы, я хотел бы узнать, из чего они ее строили. Здесь недостаточно земли, чтобы вырастить что-то похожее на деревья. Из камней?

Почему-то я не мог представить напоминающих деревья амфибий в роли каменщиков. Валка стояла у дверей и, прищурившись, смотрела на берег, где собрались остальные. Я не знал, что она там видит, и не получил от нее ответа.

– Доктор?

Она вздрогнула и повернулась ко мне:

– Что, простите?

– Что там? Куда вы смотрите? – спросил я, подходя к отверстию, чтобы взглянуть на Энгина и остальных.

Детеныши умандхов разошлись и теперь плескались на мелководье с пронзительным, завывающим гудением. Возможно, это был смех?

– Видите коричневые полоски вот на этом? – Она показала на старого умандха, на туловище которого были заметны темно-коричневые рубцы с тонкими линиями, завивающимися в случайном порядке, как трещины на яичной скорлупе. – Энгин истязает их.

Внутри у меня что-то сжалось, и я оглянулся. Но через мгновение решил, что веду себя как дурак. Мне доводилось встречать искалеченных людей на ступенях святилища Капеллы. Homo hominis lupus[19]. Почему это должно беспокоить меня сильней? Я заставил себя присмотреться.

– Он стегал их плетью?

Валка продолжала говорить, чистые ноты ее голоса пробивались сквозь густой туман в моей голове:

– …Думала, что заставила их это прекратить. Meonvari tebon kahnchob ne kar akrak. Нет, он не стегал их плетью. Он их связывал и долбил!

Я вздрогнул:

– Как?

Она провела ладонью по глазам и отвернулась от пляжа:

– Вы, anaryoch, одержимы болью.

За ее спиной Дориан Матаро, весело смеясь, поднял в воздух одного из детенышей умандхов. Что при этом чувствовало существо, сказать было затруднительно.

– Долбил? – повторил я, совершенно забыв про заданный раньше вопрос.

Вилик Энгин – тоже со смехом – принял из рук Дориана маленького ксенобита и с неожиданной бережностью опустил его в воду.

Валка изобразила, будто бы забивает гвоздь кулаком, и оттолкнула меня в полумрак под полом, превратившимся в крышу.

– Это все ваша проклятая Капелла!

– Капелла?

– Она оправдывает насилие. Посмотрите на себя, – она махнула рукой в мою сторону, – гладиатор.

«Мирмидонец», – мысленно поправил я, но вслух ничего не сказал. Я смотрел на плетеные веревки, свисавшие с крыши. Далеко не сразу до меня дошло, что мы сейчас освобождены от присмотра камер, этих бдительных глаз графского двора и Капеллы. И потому я заговорил не как вымышленный сын торговца и не как мирмидонец, которым был прежде, а как сам Адриан Марло, без притворства.

– То, что они делают… это гнусно.

Я чувствовал на себе ее взгляд, но избегал встречи с ним.

Должно быть, в моем голосе прозвучало что-то особенное, что-то весомое. Я стиснул зубы, испугавшись, что сказал слишком много. Мне хотелось сказать еще больше – о моем отце, о моих обязательствах перед Капеллой. Но это были обязательства Адриана Марло, а я был Адрианом Гибсоном. В какой-то момент мы напоминали два кусочка пазла, которые играющий хочет сложить вместе и понимает, что они должны сложиться, но не знает, как это сделать. Будь у нас в запасе лишний день или хотя бы час, все могло повернуться по-другому, и ее затянувшаяся неприязнь ко мне могла раствориться.

Но этому не суждено было случиться.

– Мне казалось, что говорить такие слова незаконно, – заметила она.

– Это называется богохульством, – поправил я ее и рискнул поднять глаза.

Валка стояла, наклонив голову набок, под свисавшими с потолка умандхскими веревками. Ее рубашка стала влажной от пота, волосы прилипли к бледному лицу, словно бы внезапно освещенному луной.

– Но ты можешь сказать это, если тебя не поймают, – произнес я, расправил плечи и добавил с проснувшейся во мне былой любовью к громким фразам: – И если ты можешь, то должен это сказать.

Валка кивнула, убрав со лба прилипшую прядь, и я вдруг понял желание Шекспира быть перчаткой на руке[20]. Рука ее задержалась у лица, словно в притворном испуге, а затем Валка покачала головой.

– И что, по-вашему, я должна на это ответить? – спросила она, подперев кулаком щеку.

– Это не важно, я… – искушение оглянуться на слушателей было очень велико, – я просто хотел, чтобы вы знали, что не все так думают. Жить так, как живем мы, непросто. И не все мы…

Кто? Чудовища? Варвары?

– Мы не такие, как вам кажется.

Она подошла ближе и сжала пальцами мое предплечье. На лице ее появилась слабая печальная улыбка.

– Я знаю.

Крики снаружи вернули нас к действительности, и Валка сказала:

– Так о чем мы говорили? О развалинах?

– Что? – Я все еще чувствовал ее прикосновение, понимая, что через секунду ощущение исчезнет, и страшась этого. – Ах да, Калагах! Я спросил, из чего умандхи его построили. Простите меня, но по ним не скажешь, что они способны создать нечто значительное.

Она долго смотрела на меня, обдумывая ответ и почти машинально поглаживая свисающий образец искусства умандхов. Я чувствовал ее близость, ощущал запах ее и моего собственного пота, а также слабый аромат ее волос, пробивающийся сквозь дыхание моря и вонь гниющей рыбы.

Должно быть, Валка пришла к какому-то решению и заговорила:

– Умандхи не…

– Адриан! – Анаис заглянула под покосившийся навес над нами.

Я отскочил от доктора и превратил это движение в горделивый поклон, прижав руку к груди так крепко, что влажная ткань прилипла к коже.

Девушка-палатин увидела Валку и поджала губы.

– Ваша милость! – произнесла Валка.

– Ах, доктор Ондерра, я думала, вы занимаетесь ксеносами. Разве вы не собирались сделать им прививки или что-то в этом роде?

Зубы Валки сверкнули в усмешке, как осколки стекла, однако тавросианка поклонилась, как и я:

– Я другой доктор, ваша милость.

Когда она распрямила спину, позади сестры появился Дориан и заговорил баритоном, приближавшимся к отцовскому басу:

– Ага, здесь у вас уютное гнездышко!

Его слова прозвучали неискренне. Оба они казались здесь ужасно чужими в своих костюмах из водоотталкивающего шелка с яркой расцветкой и богатой вышивкой – гупелянд[21] Дориана в особенности поразил меня как роскошью, так и неуместностью в этой лачуге.

Ко мне непрошено вернулась давняя мысль о том, что мы, палатины, не были даже настоящими людьми. Голос хихикающего Салтуса снова зазвучал в моих ушах: «Мы оба родились в инкубаторе». Я нахмурился. Нечеловек. Так называли гомункулов и экстрасоларианцев, чьи тела были осквернены машинами. Но только не имперских палатинов. Неожиданно я почувствовал тошноту.

– Ага, привет, мессир Гибсон и доктор Ондерра, – сказал Дориан, приобняв сестру за плечо, и словно бы только теперь заметил нас: – А я-то терялся в догадках, куда вы пропали!

Через мгновение появился вилик Энгин:

– Во имя Земли, что вы здесь делаете? Выходите! Выходите! Там нельзя находиться.

Он вытянул руку, явно собираясь кого-то схватить, но вовремя остановил себя, вспомнив, с кем говорит:

– Эти хижины очень ненадежны! Быстрей, милорд и миледи, быстрей!

Анаис молча обожгла взглядом доктора, словно воровку, пойманную на полпути к ее кошельку, и вцепилась в меня, вырвав из секундной задумчивости:

– Вы должны увидеть этих дикарей! Вилик пообещал, что они станцуют для нас!

Я бросил затравленный взгляд на Валку, но она с безразличным видом смотрела куда-то мимо, и ее усмешка кольнула меня, словно рыболовный крючок.

Глава 51

Слишком фамильярно

– А iudaritre – это «разреза́ть»? – спросил Дориан, переходя с джаддианского на имперский галстани, чтобы уточнить значение слова.

– Совершенно верно, милорд, – с ироничной улыбкой ответил я молодому лорду.

На самом деле правильней было бы «разре́зать» – глагол совершенного вида, но для нашего упражнения это не имело большого значения. Я дернул висевшую на шее цепочку с кольцом, которое отобрал у бригады ремонтников в первый свой день на Эмеше, целую вечность назад. Сквозь защитное поле окна можно было разглядеть космопорт Боросево у самой кромки воды – плоскую забетонированную равнину, изрытую кратерами стартовых площадок. Я поспешно вернулся к джаддианскому языку, памятуя о том поручении, что дал мне граф Матаро в обмен на мою безопасность.

– Трюк с разрезанием состоит в том, чтобы атаковать руку противника, только нужно действовать очень быстро, – продолжил я рассказ о поединке с гладиатриссой Амарей из Миры; она посетила дворец две недели назад, и Дориан все еще был поглощен мыслями о ней. – Особенно если вы вооружены коротким мечом.

Я с удовлетворением отложил карандаш и перевернул блокнот, показывая портрет молодого лорда в гладиаторском доспехе устаревшей модели наподобие тех, что носили мирмидонцы, без высокотехнологичной защиты, которой пользовались Амарей и ее товарищи.

Сын графа оценивающе изучил портрет и спросил об истоках моего таланта:

– Pou imparato iqad… rusimatre?

– Rusimiri, – поправил я и пожал плечами. – Мне всегда нравилось рисовать. С самого детства.

Я снова взял карандаш и посмотрел туда, где сидела Анаис в симуляторных очках, передающих те или иные фантазии прямо на сетчатку глаз и в уши.

– Мой отец не одобрял такие забавы, – продолжил я, показав на нее рукой. – Он говорил, что это неправедное занятие, поэтому я и занялся рисованием. Мой схоласт поддержал меня, заявив, что это классическое хобби. Достойное занятие.

По-джаддиански слово «muhjin» – «занятие» – означало еще и талант, поэтому мои объяснения можно было посчитать тонким хвастовством. Но эта тонкость ускользнула от Дориана.

– У вас очень хорошо получается! Вы должны подумать о работе придворного портретиста. Анаис, иди посмотри!

Девушка не спешила откликаться, и брат взял с тарелки вишенку и запустил в нее. Анаис вскрикнула и подняла очки.

– Адриан меня нарисовал! – гордо объявил он.

Его сестра поднялась с ленивой медлительностью, раздражение на ее прелестном лице сменилось удивлением и восторгом.

– Ах, это просто великолепно!

Она сверкнула геометрически безупречными зубами и склонилась над столом, вознаграждая наблюдателя картиной, открывающейся под верхним краем ее блузки. Покраснев, я отвел взгляд, а Анаис уселась в кресло рядом с братом.

– Не могли бы вы теперь нарисовать меня?

– Мы должны говорить по-джаддиански, миледи, – ехидно напомнил я и вставил карандаш в дешевую пластиковую точилку, выданную мне охраной графских детей взамен отобранного перочинного ножа.

Анаис надула губы и сложила руки чуть ниже груди.

– Ах да, правильно. – Она покачалась на задних ножках кресла. – Мне показалось, вы говорили о Колоссо.

– Говорили! – воскликнул Дориан и постучал пальцами по блокноту, размазав мягкие карандашные штрихи. – Поэтому он и нарисовал меня мирмидонцем.

Он повторил сестре мой рассказ о поединке с Амарей из Миры, в котором я обездвижил ее костюм, постепенно выводя его из строя мелкими разрезами.

Когда Дориан закончил, Анаис одобрительно захлопала и спросила:

– Вы не собираетесь вернуться?

– Alla… Колоссо? – перепросил я.

«На Колоссо?»

Я не знал, как называется по-джаддиански Колоссо и есть ли у них вообще такое слово.

– Да! – просияла Анаис. – Вы могли бы вернуться туда гладиатором! Это совершенно безопасно!

– Ни в коем случае!

Я вцепился в подлокотники кресла, чтобы не вскочить. Несправедливые обвинения Валки опять зазвучали в моей голове: «Скажите, мессир Гибсон, вам нравится убивать рабов для развлечения своих хозяев?» Я отвел взгляд вниз и в сторону:

– У меня много друзей среди мирмидонцев, ваша милость.

Лицо Дориана разочарованно вытянулось, а Анаис сказала:

– Что ж, долго это, конечно, не продлится…

Она не сразу поняла смысл своих же слов, и когда до нее все-таки дошло, ее смуглое лицо слегка позеленело.

– Простите, – пробормотала она, опустив глаза.

Палатин Адриан Марло почувствовал бы себя оскорбленным. Адриан Гибсон не мог позволить себе такую роскошь.

– Благодарю вас, миледи, за то, что вы понимаете мое положение.

Строго говоря, я не мог даже признать, что мне нанесено оскорбление. Она сама словно бы испугалась собственных извинений.

– Простите, ваша милость. Мнение доктора Ондерры об играх несколько… повлияло на меня.

– Доктора Ондерры, – повторила Анаис. – Стоит ли говорить об этой тавросианке? Она скоро уедет.

Я внутренне напрягся и перевернул лист блокнота, чтобы скрыть свое состояние. Скоро уедет? Конечно же, в Калагах. Исключительно мощные эмешские приливы прекратятся, и тогда из глубин моря появятся залы и пещеры развалин. Валка приехала в город только для того, чтобы поработать с умандхами, с пользой потратить период межсезонья. Как только можно будет продолжить дело всей ее жизни, она снова отправится туда.

В мои раздумья ворвался голос Дориана:

– Ее мнение об играх? У них в Демархии совсем не сражаются?

Мои губы дернулись, и я с трудом сдержал недовольство – точного ответа на этот вопрос у меня не было. Я не сомневался, что у них существуют какие-то состязания, но понятия не имел, в какой форме они проводятся.

– Просто не думаю, что у них есть настоящие Колоссо, ваша милость. Может быть, лучше спросить об этом у доктора?

– Они слишком заняты тем, что поклоняются своим машинам, – усмехнулась Анаис, перегнулась через стол и опустила подбородок на руки.

Какое-то время я изучал ее лицо, держа наготове заново отточенный карандаш. Затем принялся за работу.

– На Тавросе не поклоняются машинам.

– Все равно они еретики. – Девушка покачала головой, по-прежнему лежавшей на руках.

Я начал прорисовывать контуры ее лица.

– Не понимаю, как отец ее терпит, – добавила она.

Я скривил губы, припомнив, с какой очевидной дружелюбностью она представляла мне доктора. В наивном недоумении я задумался над этой переменой, не понимая своей роли в ней.

– Ты же знаешь, сестра, что ее экспедицию спонсирует сэр Эломас Редгрейв. Калагах – это всего лишь старые катакомбы. Почему бы не позволить внепланетнице покопаться там? Чем это может нам навредить?

– Просто она мне не нравится. Гиллиам говорит, что она ведьма и отдала себя во власть машинам, – Анаис вздрогнула, – что она уже больше не человек.

Сын графа почесал иссиня-черные волосы. От лорда Лютора ему достались высокие скулы и словно бы прищуренные глаза, хотя они каким-то образом создавали впечатление искренности, а вовсе не недоверия. Казалось, он постоянно чему-то удивляется.

– Гиллиам – священник. Он и должен так говорить. Готов согласиться, что жители Демархии странные, но в докторе нет ничего нечеловеческого. Если честно, я считаю, что она просто великолепна. Вы согласны, Адриан?

Моя рука дрогнула, и я чуть не выронил карандаш.

– Что? – Я посмотрел ему прямо в глаза. – О да.

Я не стал добавлять, что за последнюю неделю провел пару вечеров в ее обществе, обсуждая умандхов и необычные места, которые она посетила.

– Она блестящий ксенолог. Вы знаете, что она была на Иудекке и видела гробницу Симеона Красного в Атхтен-Варе?

– Правда? – Дориан приподнял ухоженные брови, широко раскрыв темные глаза. – Это невероятно!

Анаис со вздохом села и взяла свои очки:

– Не знаю, что вы в ней нашли. Внепланетники вроде нее…

Я усмехнулся и сказал с некоторым холодком:

– С позволения вашей милости, я тоже внепланетник.

У девушки хватило такта промолчать, но тут вмешался Дориан. Он склонился над столом, повторяя движение сестры:

– Скажите, я могу забрать портрет, который вы нарисовали?

Невольно я крепче сжал карандаш. Меньше всего мне хотелось вырывать листы из своего блокнота. Он был само совершенство. И все же я не мог отказать сыну лорда.

– Конечно, ваша милость.

С бессмысленной аккуратностью я оторвал плотный белый лист и подтолкнул его через стол молодому лорду. Чувствовал я себя при этом так, будто сам себе ломал кости.

– Как вы думаете, отец разрешит мне драться на Колоссо? В роли гладиатора.

Я взглянул на него поверх начатого портрета Анаис:

– Может быть. Мой отец разрешил сражаться моему брату.

Дориан мгновенно воодушевился:

– После моей эфебии я чувствую, что должен это сделать. Он не доверил мне убить сьельсина.

Я нахмурился, набрасывая контуры волос Анаис:

– Насколько я понимаю, отрубить голову не так-то просто. Понимаете, Белый меч сделан не из высшей материи. Уверен, что ваш отец просто хотел, чтобы все было сделано должным образом.

– И в любом случае эту церемонию проводила Капелла. – Анаис снова поднялась. – Старая Лигейя любит, когда все делается должным образом.

Она отвернулась, оттолкнувшись от стола, а затем снова повернулась ко мне с врожденной грацией:

– Вы должны научить нас!

Эта мысль никак не вытекала из предшествующего разговора, и я в замешательстве прищурился, глядя на нее:

– Во имя священной Земли, о чем это вы?

С многозначительным видом я положил карандаш под испорченный переплет моего блокнота.

Анаис показала на себя и своего брата:

– Научить нас драться на мечах. Вы были мирмидонцем. Отличным мирмидонцем. Я видела записи с вами.

– Разве у вас нет учителя фехтования?

– Есть, но не очень хороший – всего лишь старый сэр Престон Рау. Отвратительный человек. Вы в сто раз лучше! Дориан, скажи ему, что он лучше.

Анаис просительно посмотрела на брата и похлопала его по предплечью, застав врасплох. Молодой лорд взял вишню с охлажденного блюда на столе, сунул ягоду за щеку и сказал:

– Это может быть забавно. Почему бы не попробовать?

Я замешкался с ответом, и Анаис опередила меня:

– Мы не будем драться по-настоящему. Только учиться.

Она посмотрела на свои руки, потом со смущенным видом взглянула на меня из-под завитков темных волос. Я мысленно вздохнул, понимая, что меня переиграли.

– Но почему мы должны тренироваться во дворе? – простонал Дориан, когда я обезоружил его в двенадцатый раз.

Он отмахнулся от ликтора, пытавшегося помочь ему подняться, тоже в двенадцатый раз. Смуглый мужчина свирепо посмотрел на меня, негодуя, что я так жестоко обошелся с его подопечным.

Скользнув босыми ногами по коротко постриженной траве, я постучал пластиковым учебным мечом себе по плечу. Мы отказались от защитных поясов ради большей свободы общения. Этот шаг взволновал моих учеников почти так же, как их тревожила собственная безопасность. Я объяснил играющему желваками сержанту-охраннику, что вряд ли смог бы убить Анаис и Дориана при свете дня, на глазах у целой декурии дворцовых пельтастов, и тот наконец смилостивился.

– Ваши мирмидонцы тренируются под открытым небом, ваша милость, – заметил я, коснувшись мечом земли под ногами, и оглянулся на Анаис, чей облегающий костюм сверкал, словно белое масло. К ее чести, она не высказала никакого недовольства, предоставив эту незавидную роль брату. – Вам пойдет на пользу, если вы привыкнете сражаться в таких условиях. И когда у вас появится кондиционер, вы лучше это оцените.

Что-то подобное я слышал в детстве от сэра Робана, когда он в первый раз заставил меня бегать по замковому парку, вместо того чтобы упражняться в гимнастическом зале.

Вытирая пот со лба, Дориан переложил меч в левую руку. Парень явно проявлял огорчительную склонность к амбидекстрии, и значит, потребуется вдвое больше времени, чтобы поставить ему правильную работу ног. Анаис не обманывала меня насчет их фехтовальной подготовки. Мне не хотелось говорить ничего плохого о сэре Престоне Рау, но эти детишки были самыми необученными фехтовальщиками, каких мне приходилось видеть в жизни. Неужели сэр Феликс был таким хорошим учителем? Подумав о нем, я вспомнил и о Гибсоне – о том, что случилось с Гибсоном, – и отвернулся от своих подопечных, опасаясь, что они заметят гримасу боли на моем лице.

– Думаю, в этом есть смысл… но, во имя Земли, здесь так жарко!

– Может, ты уже прекратишь ныть? – вставила Анаис, поворачиваясь ко мне лицом. Она держала тренировочный меч под наклоном, вытянув руку вперед в стандартной защитной стойке. – Ты же сам говорил, что будет забавно.

Дориан досадливо скривился, уселся в тени увитой зеленью беседки напротив стены двора и положил меч рядом с собой.

– Я сказал: может быть забавно. А это просто… изнурительно.

– Простите, ваша милость, – обернулся я к нему, – но если вы хотите драться на Колоссо, вам придется привыкать.

– В доспехах гладиаторов есть водяное охлаждение! – возразил Дориан.

Теперь настала моя очередь недовольно скривиться. Гримаса превратилась в рычание, потому что Анаис внезапно атаковала меня, целясь во внутреннюю часть бедра. Я отразил ее выпад, даже не обернувшись, и сосредоточился на ответном ударе в плечо. Запоминающая ткань ее костюма покраснела в том месте, куда я попал, и Анаис мгновенно насупилась.

– Как вам это удалось?

– Вы предпочитаете те же самые выводящие из строя порезы, – объяснил я, имея в виду настоящий поединок. Я изобразил для нее движение в два раза медленней. – Наносите легкие удары в левое бедро, раз за разом, в одну точку. Попробуйте что-нибудь…

Анаис взревела и опустила меч, как это делает палач. Она не отличалась силой, и я без труда отбил атаку, шагнул в сторону, развернулся и прижал лезвие клинка к ее животу. Памятуя о наблюдавших охранниках, я не довел удар до конца, хотя боль быстрее научила бы ее не повторять допущенную ошибку. Она отпрянула назад, давление клинка оставило на животе красную полосу, напоминающую жестокий рубец. Я невольно пожалел о том, что у нас в Мейдуа не было таких костюмов. Если бы Феликс не придерживался традиций так строго, то Криспин не смог бы отрицать, что я поразил его.

– Вам просто нужно потренироваться.

Мы продолжили с тем же успехом, что и в предыдущий час, Дориан и Анаис по очереди сражались со мной. Ни один из них так и не задел меня, но этого и следовало ожидать. Пельтасты в золотисто-зеленой броне дома Матаро настороженно замирали при каждом ударе, но вмешивались все реже и реже, поскольку стало очевидно, что я не собираюсь убивать их подопечных учебным пластиковым оружием.

Дориан успешно отразил одну из моих атак, но споткнулся, делая ответный выпад, и упал, испачкав колени о траву. Я почтительно протянул ему руку и помог подняться, но тут в воздухе разнесся знакомый протяжный голос Гиллиама Васа.

– Ах, вот вы где, юные лорд и леди!

Увидев меня рядом с потрепанным Дорианом, он замер, и его несимметричные ноздри затрепетали.

– Опять ты?!

– Лорд и леди попросили меня позаниматься с ними фехтованием, ваше преподобие.

Я спрятал клинок за спину и поклонился:

– Уже удаляюсь.

– Нет, Адриан! – шагнула вперед Анаис.

Гиллиам Вас оглянулся на сопровождающих, которые приотстали, как только он вошел во двор.

– Мастер Дориан, леди Анаис, ваш отец послал меня за вами.

Графские дети направились к нему, а я подобрал их оружие, довольный тем, что превратился в неприметного слугу.

– Что случилось, Гил? – спросил Дориан.

«Гил?»

– Ничего особенного. Лорд Балиан желает, чтобы вы сопровождали его, – он развел руками, – полагаю, речь шла о полете на орбиту.

Гиллиам пригладил напомаженные волосы на лбу, очевидно, ему не доставляли неудобства ни жара, ни густой приторный воздух. Я попытался проскользнуть мимо, но он схватил меня за локоть неожиданно сильными пальцами:

– Одну минуту, мессир Гибсон!

– Конечно, ваше преподобие.

Я отошел в сторону с тремя мечами, зажатыми под локтем, нащупывая в кармане мои красные очки, чтобы создать хоть какой-то барьер между собой и жутким священником. Гиллиам проводил графских детей до двери и передал на попечительство пельтастов. Я остался бесцельно бродить по залитому солнцем двору, приминая босыми ногами мягкую траву.

Когда Гиллиам вернулся, я стоял в тени беседки, опираясь на один из учебных мечей, другие два лежали у ближайшей колонны.

Без всяких предисловий он ухватил меня за предплечье и наклонился ко мне:

– Что за игру ты затеял, внепланетник?

– Прошу прощения?

– Еще недавно ты был ничтожеством из колизея, а теперь… теперь ты… устроил поединок с молодым лордом.

Я недоуменно выгнул бровь над овальной оправой очков.

– Какой там поединок? Капеллан Вас, графские дети просто попросили меня показать несколько приемов из моего прошлого в бойцовских ямах. Было бы невежливо отказать им.

– Невежливо? – повторил Гиллиам, обнажив искусственно спрямленные зубы. – Невежливо?

Он отпустил меня и неуверенно шагнул назад, словно только после двукратного повторения вспомнил значение этого слова.

– Кое-кто при дворе его светлости считает недопустимым, когда человек твоего… твоего положения так близко общается с палатинским сословием, – заявил он.

В ответ я удостоил его едкой, понимающей усмешки.

– А что не так с моим положением? Граф сам велел мне заниматься с его детьми.

– У лорда Балиана не совсем традиционные понятия о приличиях, – едва ли не весело сказал Гиллиам.

Возможно, это была не случайная двусмысленность? Как известно, древние предрассудки время от времени поднимают голову даже в среде палатинов. Гиллиам покраснел, очевидно осознав свою ошибку. Эта неосторожность лишь разозлила его, и он грозно сдвинул брови над глазами разного цвета.

– Послушай, ты слишком фамильярно ведешь себя с графскими детьми. Это… непристойно. Ты понял?

И это говорил незаконнорожденный интус, мутант, живое воплощение непристойности! В самом деле, при всем моем развитом чувстве юмора такая ирония показалась мне слишком злой. Я с трудом сдержал тонкую усмешку.

– Непристойно? – повторил я, притворяясь дураком. – Если вы думаете, что я хоть раз прикоснулся к леди Анаис, то уверяю вас: у меня и в мыслях этого не было.

Что им Гиллиам, что они Гиллиаму? Или это просто строгость дворцовых нравов? Защита палатинской крови от посягательств низкорожденного, каким меня считал Гиллиам? Он был палатином, но наделенным физическими недостатками в большей мере, чем любой гомункул. Я часто замечал, что такие изгои крепче всего цепляются за символы, в которых им было отказано. Эти слабые и лишенные способностей люди обычно крайне агрессивны и хвастливы. Но он был палатином, а я, как он полагал, нет, и это было для него очень важно. Спесь, и ничего больше.

– Прикоснулся к леди Ана… – У него перехватило горло, когда он повторял мои слова. – Такой выродок, как ты, и молодая леди…

Гиллиам вздрогнул, челюсти его заходили так, будто он пытался прокусить вываренную кожу, и на мгновение мне показалось, что он меня сейчас ударит.

Опираясь на свою догадку, я очень осторожно, самым вежливым тоном произнес:

– Ваше преподобие, уверяю вас, что мои намерения в отношении молодых леди и лорда совершенно невинны. Я нахожусь при дворе только потому, что так распорядился граф. Была бы моя воля, я улетел бы с планеты на первом же корабле.

Я не стал добавлять, что сбежал из своего дома и что его светлость удерживает меня здесь, чтобы самому спастись от инквизиции. Страшно было подумать, что сделали бы инквизиторы Капеллы с этим благородным домом, приютившим такого беглеца, как я.

– Тогда объясни, зачем ты шпионил?

– Зачем я… что? – Мои глаза под красными очками ошеломленно заморгали. – Это вы о той камере в колизее?

Гиллиам волком посмотрел на меня:

– Ты пробрался в тюрьму его светлости. И не говори мне, что твои намерения были совершенно невинными.

– Еще какими невинными! – возразил я, возможно, с излишней горячностью. – Ну хорошо. Допустим, не совсем невинными, но безобидными. Я просто хотел увидеть это существо. Поговорить с ним.

В этом, по крайней мере, был какой-то смысл. Мне пришлось признать, что желание увидеть Макисомна со стороны выглядит отнюдь не невинным, и даже тот факт, что именно так все и было, служит слабым оправданием.

– Связь с врагом – это тяжкий грех, мессир Гибсон. Один из двенадцати, – прошипел капеллан, машинально осеняя себя знаком солнечного диска. – Что ты собирался узнать у этого чудовища?

– Понятия не имею. Просто хотел посмотреть на него глазами незатуманенными.

– Глазами незатуманенными, – передразнил меня Гиллиам напряженным высоким голосом, хотя по тому, как разошлись брови на его хмуром лице, я понял, что удивил его. Значит, он ожидал услышать другой ответ.

– Зачем? – холодно спросил он.

– Простое любопытство, – пожал я плечами, понимая, что этот ответ – пусть даже почти правдивый – не удовлетворит капеллана; наверное, мне следовало сказать «навязчивая идея». – Я хотел увидеть представителя единственной расы, бросившей вызов гегемонии человечества во Вселенной.

– Богохульство! – рявкнул он. – Ни одна раса не может бросить вызов человечеству!

Казалось, он сейчас снова схватит меня. Я отшагнул назад, пластиковые мечи задрожали в моих руках.

– Скажите об этом экипажу корабля, который восстанавливают на орбите, – почти шепотом ответил я. – Скажите об этом своим охранникам.

Теперь все встало на свои места. Неприязнь Гиллиама ко мне вызвана не только моим предполагаемым низким происхождением. Не только тем, что он считает меня шпионом, представляющим опасность для его лорда. Он считал меня еретиком. Вероятно, я и был еретиком, учитывая мой интерес к ксенобитам.

Капеллан скривил рот, и я почти физически ощутил, как желание ударить меня мелькнуло в его одурманенном мозгу. Но он лишь решил зайти с другой стороны.

– Насколько я понял, ты говоришь на их богомерзком языке.

– Не очень хорошо.

– Возможно, это даже к лучшему.

Гиллиам повернулся, собираясь уйти, но добавил:

– Можешь называть это невинным любопытством, если тебе так хочется, но придет время, и граф утратит интерес к тебе. Ты ведь знаешь, мальчик, какое наказание полагается за связь с врагом?

– Конечно знаю.

Несмотря на жаркий день и неприязнь к уродливому священнику, я почувствовал озноб и словно бы услышал, как катары точат керамические ножи и как шипит железо, остывая на ветру. Палачи Святой Земной Капеллы вполне заслужили свою зловещую репутацию. С еретиков, осквернивших себя общением с нелюдью, живьем сдирали кожу, потом их распинали и оставляли мучительно умирать.

Угроза прозвучала, и Гиллиам усмехнулся:

– Подумай над тем, что я сказал, и держись подальше от молодых лорда и леди.

Он уже был на полпути к двери, возле которой его ждали двое федератов, когда я окликнул его:

– Одну минуту, ваше преподобие!

Гиллиам неуклюже остановился – возможно, одна нога была у него короче другой? – и выжидающе посмотрел на меня. Не желая, чтобы известные своей раздражительностью охранники направили на меня станнеры, я остался стоять у беседки. Мне хотелось сказать капеллану что-нибудь угрожающее, что-нибудь внушительное. Хотелось припугнуть эту маленькую горгулью. Но ничего другого, кроме насмешек над его уродством, не приходило на ум, и, как бы я к нему ни относился, все же не мог опуститься до подобного поступка. Поэтому я просто шагнул вперед и снял очки, чтобы посмотреть на священника фамильным лиловым взглядом:

– Не стоит думать, будто вам все известно.

Глава 52

Небольшой разговор

Меня мало заботил Гиллиам Вас. Хоть он и был священником Капеллы – по меньшей мере капелланом, а не простым анагностом, – за проведенные на Делосе годы я хорошо изучил этих могущественных противников. Кроме того, интус появлялся редко и ненадолго. И меня постоянно отвлекали другие дела. Наши прогулки с Дорианом и Анаис продолжались. Дети графа стали гораздо лучше говорить по-джаддиански, и это меня радовало. На Эмеше в скором времени ожидали посла из Княжеств Джадда, и граф с лордом Лютором желали, чтобы члены их семьи произвели впечатление на сатрапа знанием языка и культуры Джадда.

Мне еще не приходилось видеть палатинов Джадда, знаменитых eali al’aqran. Когда-то джаддианцы были гражданами Империи. Связанные этнической общностью – их далекие предки населяли Средиземноморье и покинули Землю одними из последних, – более девяти тысяч лет назад они восстали против Форума и Императорского престола. Вопреки ожиданиям, эти некогда отсталые миры на самом краю Галактики сумели добиться независимости, а джаддианские нобили получили право самостоятельно контролировать генетическую судьбу своих детей. Несмотря на малочисленность – всего восемьдесят княжеских семейств и их преданные вассалы, – они были очень сильны армией клонированных солдат-мамлюков и крепкими традициями воинской службы, которые посрамили бы даже Турецкую империю древности. Никогда больше мятежные князья не преклоняли колени перед нашим священным императором. Освободившись из-под власти Капеллы – хотя многие в Княжествах продолжали поклоняться Матери-Земле, – джаддианские нобили совершенствовали свои кровные линии, используя евгенику так, как им ни за что не позволила бы Империя, и заявляли о превосходстве своих генетических программ и образа жизни. Они были нацией сверхлюдей, полубогов.

Я надеялся их увидеть. Истории о хрустальном дворе Альказ ду Бадра, о гареме князя Альдии, об искусстве и нечеловеческой быстроте мастеров меча маэсколов давно уже стали в Империи легендами, такими же экзотическими, как ужасные сьельсины, и странными, как слухи о Воргоссосе и прячущихся среди звезд экстрасоларианцах.

После того дня в резервации Улакиль мы с Валкой проводили вместе много времени. При всех различиях нас объединяло уважение ко ксенобитам и неприязнь к Капелле. Она поняла, что я тогда говорил искренне, на мгновение вырвавшись из-под надзора Империи. Она видела во мне мальчика, сбежавшего с Делоса, чтобы не лететь на Весперад, и не презирала меня.

Однако меня по-прежнему не выпускали за пределы дворца без сопровождения, поэтому на новые откровенные беседы с Валкой рассчитывать не приходилось. Несомненно, во дворце нашлись бы места, где мы могли бы переговорить с глазу на глаз, но знали о них только сам граф и его приближенные, а о том, чтобы спросить, где это, не могло быть и речи. И вот однажды я оказался возле двери в апартаменты Валки, не в первый и не в последний раз. Она никогда не приглашала меня войти, мы прогуливались по дворцовым колоннадам и сводчатым залам или спускались к террасовым садам, которыми изобиловала южная часть зиккурата.

Валка не открыла дверь ни на мой первый стук, ни на второй. Я долго простоял в неловком молчании, пересчитывая черные и темно-желтые плитки, выложенные «елочкой» на полу. Мимо меня прошли логофеты, сопровождавшие какого-то важного внепланетника в дюрантийском одеянии. Они едва удостоили меня взглядом, а я притворился, будто поглощен тем, что показывал голографический экран на противоположной стене: причудливые завихрения розовых и фиолетовых облаков, окутывающих геометрически строгие очертания мандарийского монастыря из белого камня. Табличка в углу туманного пейзажа сообщала, что это храм Башан на Цай-Шэнь.

Цай-Шэнь больше нет. Ее разрушили сьельсины. Я задумался о том, сохранили ли эти камни белый цвет или война превратила их в черные. Какая жестокая шутка богов или самой судьбы настроила этот экран на пейзаж Цай-Шэнь? Я протянул руку сквозь изображение и прижал пальцы к металлу стены. Затем развернулся, стараясь не думать о том, что этот храм и вся остальная планета превратились в расплавленное стекло. Экран зашипел и погас, оставив только вечерний свет, что проникал сквозь высокие окна по обеим сторонам от него. Скачки напряжения были таким обычным делом в замке, что я даже глазом не моргнул, зато решился снова постучать в дверь и подергал ручку.

– Валка?

Дверь оказалась не заперта. Может, ее специально оставили открытой? Или замок испортился из-за перебоев с питанием? В любом случае я уже открыл дверь в помещение, куда не должен был заходить.

«Ну хорошо, дружище, ты идешь или нет?»

Даже без света я заметил, что комнаты Валки богаче и просторней, чем мои. При этом здесь был ужасный беспорядок. Я остановился на мгновение, заметив зеленое нижнее белье на полу комнаты, в которую зашел без разрешения. Этот беспорядок делал Валку человечней, хотя я, как всякий юноша, цеплялся за распадающийся идеальный образ. Одежда была разбросана по полу, висела на спинке стула, лежала поверх документов и магазинных чеков на маленьком сервировочном столике и на большом обеденном столе. Мне пришлось напомнить себе, что объект моих нежных чувств – это живой человек, а не бесплотная мечта.

Собравшись с мыслями, я откашлялся и произнес слабым голосом:

– Доктор Ондерра? Дверь была не заперта, и я… Мы собирались встретиться сегодня вечером.

Ответа не последовало. Сознание того, что я проник в чужое жилище, все возрастало – и это была чистая правда, – но я уже зашел слишком далеко, чтобы отступать.

Не решаясь двинуться дальше, я снова заговорил:

– Доктор Ондерра? Валка? Это я, Адриан.

Наконец я отыскал ее, она сидела спиной ко мне на широком подоконнике, скрытая за занавеской. Обойдя забытые на полу брюки, борясь с противоречивыми эмоциями и мыслями о том, что Валка может оказаться неодетой, я осторожно подошел ближе и встал так, чтобы она увидела меня.

Она сидела одетой, но с закрытыми глазами. Задремала?

– Доктор?

Она открыла глаза, но не сразу поняла, где находится и кто я такой.

– Адриан? Как вы сюда попали?

Низко и порывисто поклонившись, я сказал:

– Дверь была не заперта. Я не знал, специально ли вы оставили ее открытой или это случилось из-за перебоев… – Я обвел рукой темную комнату. – Пора в самом деле как-то с этим разобраться. Если в комнатах посла двери будут так же не закрываться…

– Значит, – усмехнулась Валка, – мне повезло, что такой молодой человек, как вы, ворвался в мою комнату, чтобы защитить меня.

Я смутился и замолчал, пока не вспомнил, что Валка намного старше меня, что она результат генетических изменений, мало отличающихся от моих собственных. Я понял, что она подтрунивает надо мной, покраснел и счел за лучшее отвести взгляд.

– Простите.

– Прощаю, – сказала она с улыбкой на бледном лице. – На первый раз.

Именно этот момент выбрал свет, чтобы снова включиться с легким жужжанием, которого мы не замечали, пока оно не стихло. При освещении беспорядок в комнате выглядел еще ужасней. Я смущенно попятился, глядя на сервировочный столик возле дивана, накрытого скомканным одеялом. Помимо недоеденного ужина, стол занимали бумаги – как новые, так и пожелтевшие, вероятно старше меня. В отличие от обстановки в комнате почерк у Валки был поразительно аккуратный. Я не смог разобрать тавросианскую вязь, но сразу опознал эскизы рельефного письма умандхов. Валка зарисовала несколько обручей, слипшихся между собой, словно мыльные пузыри. Они мне напомнили… напомнили…

– Вы когда-нибудь видели ударитану сьельсинов?

Я похлопал себя по карманам, лишь с запозданием вспомнив, что не прихватил ни ручку, ни блокнот. Помимо обычных портретов, пейзажей, а также иллюстрированных цитат, там были образцы, которые я хотел показать.

– Еще раз, пожалуйста? – удивленно захлопала глазами Валка.

– Их письменность! – радостно улыбнулся я. – У вас, случайно, нет…

Валка, словно из пустоты, достала ручку и бросила мне. Я машинально схватил ее и угнездился на краешке дивана, затем нашел среди беспорядка чистый лист бумаги.

– Можно?

Она разрешающе махнула рукой. Чернила были плохие, но это меня не остановило.

– Бледные используют такое нелинейное письмо в искусстве. В поэзии, на монументах и так далее.

Я протянул ей листок с наскоро вычерченными значками. Пока Валка их рассматривала, я встал и подошел к занавеске, за которой она сидела, чтобы посмотреть через плечо.

– Видите, они используют относительный размер и взаимное расположение логограмм для передачи грамматической структуры, – я показал на вьющуюся цепочку знаков, постепенно уменьшающихся в размерах, – так что вся эта строка – эта фраза – подчинена одной теме.

Она посмотрела на меня, изогнув бровь. Внезапно стушевавшись, я почесал затылок.

– Возможно, я ошибся в одном из знаков, но смысл вы поняли.

– Так вы считаете, что у рельефных орнаментов умандхов такой же принцип?

Валка вернула мне листок, и я сел на прежнее место.

– Не могу сказать точно – они просто напомнили мне письменность сьельсинов. Гиб… мой наставник, когда обучал меня, рисовал рамки вокруг различных частей фразы. Выглядит очень похоже. – Я взял один из листов с переплетающимися кругами умандхов и показал ей. – Умандхи когда-нибудь связывали свои символы таким образом? Или это просто колокольчики, как те, что вы показывали мне в Улакиле?

Она посмотрела на меня, широко улыбаясь. Слишком широко.

– В чем дело?

Свет зашипел, а она протянула руку и выхватила у меня свои заметки:

– Я экономлю бумагу, придурок.

При этом она продолжала улыбаться, так что ее слова не задели меня.

– Ох, – улыбнулся я в ответ и скомкал листок.

– Не смейте! – запротестовала Валка и встала со своего места у окна.

Она притащила из другой комнаты подушку, чтобы сесть удобней, и показала жестом, чтобы я передал ей мой рисунок.

– Можно, я это сохраню? – спросила она.

Должно быть, я скорчил удивленную гримасу, и она добавила:

– Для вдохновения.

За окном снова начался дождь, а вдали, над зелеными водами, темная туша шторма терлась спиной о крышу мира, разбрасывая вокруг обжигающие молнии, словно искры из-под точильного камня.

В разговоре наступила пауза, и я спросил:

– Почему вы сидели здесь в темноте?

– Что? – повернулась она ко мне.

Очевидно, ее отвлекло что-то, чего я не видел. Это было странно, потому что она смотрела не в окно, а в пустой угол рядом с кухней.

– Простите, я просто задумалась. Вы знаете, что приливы скоро отступят от Калагаха?

Я прислонился спиной к диванной подушке. У Валки был такой же диван, как в моей комнате, роскошный, обитый коричневой кожей.

– Значит, вы уезжаете?

– Только на сезон, – ответила она, – и еще не сейчас. Он очень длинный, местный год. На Эмеше «скоро» означает не совсем то, что в других мирах.

Валка повернула палец к потолочным балкам, показывая на небо. Затем направилась на кухню, а я смотрел, как она уходила, как налила, с упавшей на глаза челкой, воду в стакан и осушила его в один глоток.

Я замечал такое движение у друзей-мирмидонцев и у себя самого после ночных пирушек по случаю очередной победы на арене.

– С вами все в порядке?

– Голова болит, – без всякого выражения сказала она, прикрыв рукой глаза. – Ничего серьезного.

– Вам что-нибудь принести? – спросил я, не зная, что еще сказать.

Улыбка возвратилась на ее лицо.

– Это мои комнаты, мессир Гибсон.

Снова наполнив стакан, она вернулась и присела на край подоконника. На фоне плоского стекла и дождя за окном она казалась выше, чем была на самом деле, – словно изящная резная статуя из моего дома.

– Вы так на мне дырку протрете.

– Простите.

Я встряхнулся, быстро опустил глаза и сказал, невольно копируя ее:

– Я просто задумался.

Не совсем так, не в прямом смысле. Я затерялся в туманных грезах, блуждая без компаса и ориентиров среди своих родных, Деметри, Кэт, мирмидонцев, Валки, членов дома Матаро и умандхов. Мой мир сделался таким большим, а я остался маленьким. Я не мог рассказать ей об этом, не мог быть самим собой, как в Улакиле, пока за мной наблюдали камеры. Вместо этого я спросил:

– Вам нравится здесь?

– Мм, – промычала она через нос, поскольку в этот момент пила воду. – На Эмеше?

Я покачал головой, и мои волосы – более темные, чем у нее, – упали на лицо.

– В Боросево, в замке.

Я положил руку на диван, словно убеждаясь в его материальности. Валка сделала еще один долгий глоток, золотистые глаза метнулись в сторону.

– Здесь все не так, как у меня дома.

– И не так, как у меня, – согласился я, не уверенный в том, что говорю правду. – Вы хотели бы вернуться домой?

– О боги, нет, конечно, – усмехнулась Валка. – Здесь же ксенобиты.

– А в Тавросе их нет? – спросил я.

– Очень мало, – ответила Валка, поставив стакан на подоконник перед собой. – Экстрасоларианцы завезли кое-кого, еще до того как кланы изгнали их, но эти ксенобиты… социализировались. Они стали своими, насколько это возможно для чужих, и у нас в Демархии нет ничего похожего на Калагах. Ничего… древнего. Это все равно… все равно…

Она умолкла и потерла глаза.

– …Нужно побывать там, чтобы понять. Эти развалины очень древние, древнее всего, построенного нами. Из-за этого чувствуешь себя… маленькой. И всех остальных – такими же маленькими.

Я не ответил. Не мог ответить. Такая постановка вопроса, помещающая человечество в один ряд с другими звездными расами, а не над ними, вызвала бы гнев Капеллы. Валка была тавросианкой, а в Демархии – этом ночном кошмаре для дипломатов – каждый взрослый человек обладал значительным весом на выборах. Она считалась одновременно как частным лицом, так и важной государственной персоной. Обвинение тавросианки в ереси было бы равносильно объявлению войны Тавросу, войны, которой графство Эмеш не желало и не могло себе позволить. Возможно, именно поэтому она казалась мне такой одинокой. Частное лицо, олицетворяющее собой государство. Она была своего рода палатином, хотя ни за что не согласилась бы с этим.

Мне пришлось потрудиться, чтобы исказить свой ответ в нечто приемлемое для камер.

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Вселенная огромна. Даже наши великие достижения порой кажутся скромными. Не настолько, как у умандхов, конечно, но все равно скромными.

– Как у умандхов? – повторила она, и ее брови сошлись к переносице, а затем взлетели вверх. – О да!

– Странно, что они не достигли большего за тысячи лет, – заметил я, найдя способ сказать правду, не произнося ее вслух. – Это как раз то, о чем писал Филемон с Неруды. Язык – необходимое условие для развития цивилизации. Если то, что вы рассказали, правда, то… песни умандхов не намного лучше тех, что были у древних дельфинов.

Тавросианка долго разглядывала меня. Я был уверен, что она вспомнит наш недавний разговор о Торе Филемоне, не записанный на камеры. В ее золотистых глазах засветился крошечный огонек, приглушенный печалью.

– Дельфины? – Она задумалась об этом давно вымершем виде. – Это удачное сравнение. Они разумней дельфинов, но, возможно, только в том смысле, что используют орудия. Вы знаете…

Вы когда-нибудь видели человека, говорящего о том, что занимает все его помыслы? Что освещает все глубины его души. Валка рассказывала с такой горячностью, что я на время позабыл обо всем. Та неприязнь, которую она испытывала ко мне при нашей первой встрече, казалось, исчезла без следа, растворившись в еще нерешительном уважении ко мне и сочувствии к моему положению. А я? Я боялся ее. Боялся того, что она символизировала собой, и того, что она думала обо мне. Боялся тайны, которую вынужден был хранить. Тайны своего имени, своего происхождения. Боялся, что она сочтет меня обманщиком, а мой интерес к ее работе – притворным, хотя все, что я проявлял по отношению к ней, было совершенно искренним. Нас всех губит то, что для нас по-настоящему важно, как важна была она для меня в моем одиночестве.

Наконец я прервал ее рассуждения – возможно, слишком внезапно, и я до сих пор слышу свой резкий голос:

– Доктор, а вы уже ужинали?

Она просияла:

– Нет, а вы хотите составить мне компанию?

Это была первая из многих наших совместных трапез – в Боросево и после него. Я чувствовал, как меняется отношение Валки ко мне. Я больше не был для нее варваром, мясником из бойцовских ям. Не могу сказать, начались ли эти изменения в Улакиле или позже, но, когда мы вернулись в ее комнаты тем вечером, она попрощалась со мной приветливой улыбкой и добрыми словами, пообещав, что завтра мы продолжим разговор.

Глава 53

Схватка змеи и мангуста

Стол графа прямо-таки ломился от яств. Даже в отцовском доме я редко видел такое изобилие. Эмеш не мог похвастаться лесами, где обитала бы дичь для дворцовых обедов. Здесь подавали культивированное мясо, которое старались поставить в дальний от семьи палатинов конец стола, где им лакомились младшие чиновники. Натуральная пища добывалась в море, отчасти это были местные виды, отчасти – терраники. Широкие подносы с запеченным лососем и устрицами закрывали собой соусницы с белым соусом и тарелки с жареным картофелем и фаршированным перцем. Главным блюдом, разрезанным на тонкие полоски, словно геологические слои на схеме, был конгрид – туземное водное существо, напоминающее угря, длиной в десять метров, зажаренное и политое соусом из голубого вина.

Статические поля на внешних арках придавали обеденному залу видимость открытого пространства. Тихая музыка доносилась не из динамиков, ее исполнял струнный квартет в сопровождении арфы в дальнем углу.

– Какой замечательный рецепт! – сказала своей жене одна из приглашенных факционариев. – Ты согласна?

Ее супруга скромно кивнула, не переставая улыбаться. Один огромный стол занимал весь зал, как было принято на официальных государственных банкетах. Такие обеды дают при дворе каждого лорда в Империи, как будто только еда способна по-настоящему объединить наше общество. Как номинальный подопечный графа, я удостоился почетного места всего за десяток стульев от сидевшего во главе стола лорда Матаро, среди последних его личный гостей, зажатый между надушенным торговцем с зеленой луны и лейтенантом легионеров по имени Бассандер Лин.

Валка сидела неподалеку, рядом со своим покровителем сэром Эломасом Редгрейвом. Справа от меня, за небольшой кучкой логофетов и схоластов, расположились гранды системы Эмеша. Архонт Перун Веиси с женой сидели слева от графа и лорда Лютора с детьми. Канцлер Лиада Огир занимала место рядом с сурового вида женщиной в форме легионера со звездами и дубовыми ветвями в петлицах. Эта была рыцарь-трибун Смайт, участвовавшая в параде на эфебии Дориана.

Представители Капеллы тоже сидели за столом, сразу за четой Веиси, так близко к правителю, как только позволяли приличия. Оставалось радоваться хотя бы тому, что мы с Гиллиамом оказались по одну сторону стола, разделенные несколькими схоластами и офицерами-наемниками из компании «Белый конь».

– Вы давно на Эмеше? – спросил Бассандер, то есть, я хотел сказать, лейтенант Лин.

Он едва заметно улыбнулся, чисто выбритое лицо смягчилось, но под улыбкой угадывалось чувство собственного достоинства, граничащее с официальностью. А еще усталость, словно он сидел не на банкете, а в только что вырытой траншее. До этой минуты лейтенант не произнес ни слова, а сосредоточился на обильной еде, как будто выполнял поставленную перед ним задачу. Он казался лишним за столом, несмотря на безупречный эбеново-черный мундир.

Вы, несомненно, слышали, что мы с ним впервые встретились, когда сражались в поединке за право командовать нашей армией. Это неправда. Нет, мы познакомились с ним в Боросево тихим вечером, сидя за одним столом. Бассандер Лин. Мой потерянный друг, мой враг. Герой мятежа на Перфугиуме, где Адриан Бессмертный потерпел поражение. Ветеран сотни сражений, рыцарь, капитан, предатель. Все это случится с ним, но позже. В тот вечер он был таким же гостем на обеде, как и я сам.

Не догадываясь о том, что нас ждет в будущем, я поставил бокал на стол в беспокойстве за серый деловой костюм, одолженный по такому торжественному случаю.

– Не очень долго – всего несколько лет. Я недавно поступил на службу к графу. Я всего лишь…

Кто? Пленник? Воспитанник? Переводчик?

– …Всего лишь наставник.

Прервавшись на мгновение, чтобы оторвать кусок от общего каравая, я задал ответный вопрос:

– А вы? Давно вы служите в легионах?

Лейтенант Лин поморщился и почесал выбритый висок:

– Смотря как считать. В активном состоянии я провел на корабле почти восемнадцать лет, но…

Он прервался, чтобы сделать глоток из бокала с водой. Вина лейтенант не пил.

– …Но если учесть время в заморозке… Боги моих отцов, прошло уже больше двух столетий!

– Целых два столетия? – По другую сторону стола Валка едва не подавилась куском фаршированного перца с привозным козьим сыром. – Вы, наверное, шутите.

Я же решил, что она сосредоточилась не на том числе – на двухстах вместо восемнадцати. Вероятно, он был палатином или патрицием такого высокого положения, что разница терялась. Внимательно наблюдая за ним, я не обнаружил рубцов, подобных тем, что обезобразили кожу канцлера Огир, или Гиллиама, или суровой дамы Камиллы, что сидела между графом и его супругом. Волосы его, не тронутые сединой, были цвета жженого дерева, а серые стальные глаза улыбались чаще, чем казалось. На самом деле ему могло быть и сто лет, но выглядел он не больше чем на двадцать.

Бассандер почтительно наклонил голову с бритыми висками:

– Нет, мэм.

Сидевшая рядом с Валкой факционарий – крупная бульдогообразная женщина – положила унизанную кольцами ладонь на предплечье доктора.

– Имперские офицеры обычно проводят много времени в заморозке.

Она наклонилась вперед, задержав ладонь на руке Валки – это не ускользнуло от внимания ее бледной миниатюрной супруги – и продолжила:

– Бравому лейтенанту остается лишь радоваться тому, что он не новобранец. Знаете, наши легионеры служат по двадцать лет. И это только срок активной службы, не считая времени, проведенного в фуге.

Бассандер Лин признал это замечание справедливым.

– Я был знаком с одним центурионом, который поступил на службу еще в правление императора Аврелиана Третьего.

– Это же было тысячу двести лет назад! – потрясенно произнесла факционарий.

В это же время Валка прошипела сквозь зубы по-пантайски:

– Anaryoch.

«Варвары».

Она не смотрела на меня, но я сочувственно улыбнулся ей. Переход на пожизненную службу произошел совсем недавно. Прежде легионеров вербовали на двадцать лет. Некоторые из них служили по четыре срока. Многие палатинские дома возражали против этого изменения. И я бы тоже возражал, будь у меня выбор.

Как я позже узнал, Валка пришла в ярость. Ее народ вообще отказался от постоянной армии, полагаясь при поддержании шаткого мира на свои внушающие ужас технологии. Угроза аннигиляции планеты – или взаимного уничтожения – держала кланы в узде. Для Валки возможность гибели всех людей казалась предпочтительней реальной смерти одного человека. Я с пониманием относился к ее взглядам, хотя это и было варварством.

Факционарий рассмеялась, убрала руку с предплечья Валки и положила на колено своей жене.

– Думаю, служба в армии – работа для мужчин. Вы со мной согласны, лейтенант?

Лейтенант Лин промокнул лоб салфеткой, вероятно задумавшись над вопросом:

– По своему опыту могу сказать вам, мэм, что служба – это работа для солдат.

Словно желая подчеркнуть значимость своих слов, он сделал еще глоток с поразительным изяществом, дающимся долгой практикой. Затем сам же нарушил молчание, повернувшись к Валке:

– Если позволите, мэм. Судя по акценту, вы тавросианка?

Валка забросила выбившуюся прядь волос за маленькое ушко.

– Да.

Ухватившись за эту возможность сбежать от факционария и ее неловких вопросов, лейтенант сказал:

– Однажды мой корабль арендовала тавросианская компания. Для рейда на Матуран. Жаль, что я не смог лучше провести то время, что находился там.

Этот эпизод тавросианской истории был мне незнаком, и я уткнулся в тарелку, не видя возможности тактично вступить в разговор.

– Что привело вас на Эмеш, миледи?

– Доктор, – спокойно поправила Валка, вытерла губы белой салфеткой и посмотрела на лейтенанта, прищурив золотистые глаза. – В сущности, я здесь из-за колонов.

Ключевое слово привлекло внимание сэра Эломаса, сидевшего по другую сторону от Валки, и он прервал беседу с логофетом из Министерства социального обеспечения.

– Вы говорите об умандхах?

Он пригладил копну седых волос и небрежно положил на стол зазвеневший нож. Пожилой рыцарь двигался с паучьей неторопливостью, не расходуя энергию попусту и точно рассчитывая каждый жест. Это был отличительный признак дуэлянта со стажем длиной в целую жизнь.

– У вас не было возможности взглянуть на аборигенов, э-э… – он скосил глаза цвета морской пены на петлицы Бассандера, – лейтенант?

Разговор на какое-то время переключился на умандхов, и я, воспользовавшись случаем, доел свою порцию, сделал знак слуге, чтобы тот снова наполнил вином мой бокал, и положил новый кусок конгрида на тарелку из розового фарфора.

Тема умандхов была уже исчерпана, и разговор о них приближался к концу. Лейтенант, который, вероятно, соскучился по общению, но не желал развлекать схоластов справа от себя, повернулся ко мне:

– А какую роль вы здесь играете? Наставник, говорите?

– Адриан, – я протянул руку, как приучился в колизее, но на таком близком расстоянии жест получился неловким, – Адриан Гибсон.

– Бассандер Лин, – пожал он мою руку.

– Этот парень говорит на языке сьельсинов, – сказал сэр Эломас со странным блеском в глазах.

– Правда? – вскинул брови лейтенант, радужки его были почти белыми.

Я облизал губы и, помня о том, что великий приор Лигейя Вас и Гиллиам сидят через несколько стульев от меня, понизил голос:

– Да.

Крупная женщина-факционарий подалась вперед:

– Но зачем, во имя Земли, вы его учили?

Меня так и подмывало повторить тот ответ, который я дал Гиллиаму несколько дней назад: «Чтобы посмотреть глазами незатуманенными». Но что-то мне подсказывало, что сейчас неподходящий момент для театральных фраз. Вместо этого я продолжал исполнять роль Адриана Гибсона.

– Мой отец – понимаете, он весьма успешный торговец – нанял схоласта в наставники для нас с братом. И он должен был обучить нас джаддианскому, но у меня, с вашего позволения, открылся своего рода талант.

– Талант к языкам, вы хотите сказать? – спросил Бассандер, подзывая другую прислужницу наполнить его бокал.

Неприметная, как мышка, женщина предложила ему вина. Лейтенант Лин вежливо отказался и дождался, когда принесут воды.

– Они просто засели здесь, – кивнул я и постучал себя по голове, – даже сьельсинский. Я надеялся, что научусь общаться со здешними колонами, но доктор Ондерра уверяет, что их язык совершенно непостижим.

– Да, но сьельсины, – вступила в разговор миниатюрная жена факционария, побледнев еще сильней своего обычного желтоватого оттенка, – эти… ужасные создания. Демоны…

Казалось, она вот-вот осенит себя знаком солнечного диска.

Я выразительно посмотрел на Валку, подсознательно все еще пытаясь изменить ее первоначальное впечатление обо мне.

– Они не демоны, мадам.

Женщина все-таки сделала ожидаемый жест, приложив соединенные большой и указательный палец ко лбу.

– Знаете, – продолжил я, – когда я был маленьким…

– Простите мою жену, мессир, – рассмеялась факционарий, перебивая меня. – Она очень набожна.

Я ответил женщинам своей самой ободряющей улыбкой, внезапно почувствовав себя крохотным, как биологический образец на предметном стекле.

– Уверен, мадам, что Империи необходима вся набожность, какая только возможна. – Я сделал аккуратный глоток сухого кандаренского вина. – Что же касается моих скромных способностей, я всегда рассматривал их как вклад на будущее.

– Что вы имеете в виду?

Бассандер сдвинулся к краю стула, чтобы лучше видеть меня, и что-то в этом движении подсказало мне, что он гораздо ближе к тем двадцати годам, на которые выглядит, чем к возможным ста или около того. Может быть, ему сорок? Мысленно я никак не мог назвать его иначе, чем «молодой лейтенант».

Я развел руками.

– Вряд ли мы будем воевать вечно, не так ли? – Я почти повторил вопрос, который некогда задал Адиз Фэн. – Когда война закончится, кто-то должен будет вести переговоры с ними.

Почувствовав, что жена факционария готова возразить с удвоенной набожностью, я поднял руку и добавил:

– Хотя бы для того, чтобы добиться их капитуляции.

– Капитуляции?

При звуке этого голоса у меня за спиной я понял, что женщина по ту сторону стола собиралась не спорить, а предупредить. Словно призрак, сгорбленный временем, Лигейя Вас поднялась с места в сверкающей, как Черная Земля, сутане, ее толстая седая коса была дважды обернута вокруг плеч. Она казалась отражением своего сына, синие глаза, заледеневшие, как далекие звезды, ничем не отличались от одного глаза Гиллиама. Откуда взялся его второй – черный, я так и не узнал, да и не очень интересовался этим. Те же самые черты, которые у него выглядели извращенной пародией на человека, в сморщенном лице великого приора приобрели отточенную завершенность, словно были высечены из мрамора.

– Нам не нужна их капитуляция. – Она обращалась с этими словами ко всем, сидевшим за столом, произнося их так громко, чтобы было слышно и графу Балиану, и лорду Лютору, в их удобных креслах с высокими спинками. – Сьельсины должны быть сметены с лица Галактики. Чтобы и следа от них не осталось.

Затем она целиком и полностью преобразилась в проповедницу:

– В Гимнах сказано: «Сойди во Тьму и обладай ею, и да склонится все сущее там перед твоей властью». И еще сказано: «Демонов не оставляй в живых».

Я повернулся спиной к священнице, удивленно приподняв брови. Факционарий и ее жена склонили головы, меньшая из женщин пробормотала что-то в едва тронутую тарелку с едой. Наивно было бы считать сумасшедшей или глупой ту, кто так придирчив к лучшей еде на планете.

– Последнее изречение позаимствовано из древнего религиозного текста, – заметил я. – Насколько мне известно, в оригинале говорилось о ведьмах.

Замолчав, я расправил плечи, как человек, ожидающий удара кинжалом между лопаток. Отвернувшись, я затеял опасную игру, но дело того стоило, поскольку во взгляде Валки сверкнула короткая, но яркая улыбка.

Я услышал, как скрипнула обивка, когда пальцы Лигейи Вас вцепились в спинку моего стула, и готов поклясться, что даже бронзовокожий Бассандер рядом со мной побледнел как смерть.

– Ты тот самый демоноязыкий мальчишка, о котором предупреждал меня Гиллиам.

«Демоноязыкий» – Лигейя была первой, кто так меня назвал. Но не последней. Жена факционария, словно эхо, шепотом повторила слова священницы. Как бы там ни было, семя упало в почву.

Священница заговорила на классическом английском – языке схоластов и высших ритуалов Капеллы, – цитируя ту самую священную книгу древнего культа адораторов, распространенного в старейшей части Империи:

– Thou shalt not suffer a witch to live[22]. – И, вернувшись к обычному галстани, она продолжила: – Что означает…

– Я знаю, что это означает, – ответил я на английском, привлекая к себе взгляды всех сидевших за столом, включая лордов.

Очевидно, узнав язык, граф Матаро рассмеялся.

– А что я вам говорил, Лигейя? Этот мальчик – настоящий талант!

Приор хмыкнула, но не убрала рук со спинки моего стула:

– Тот, что был рабом на Колоссо?

– Он не был рабом, ваше преподобие, – храбро бросился на мою защиту юный Дориан. – Он был мирмидонцем. Одним из лучших.

Я окинул взглядом весь стол: Бассандера и схоластов, федератов, Гиллиама и чету Веиси. Гиллиам усмехнулся – кривая трещина на кривом лице. Припомнив древнее изречение о том, что нельзя позволять врагу видеть, как ты истекаешь кровью, я ответил ему такой же изломанной усмешкой. Это все, что я мог сделать, – продолжать улыбаться, когда Лигейя Вас протянула:

– Разве нельзя считать ведьмой того, кто говорит на языке демонов?

Воздух в зале – и так прохладный для Эмеша – стал почти ледяным. Гиллиам, будь он проклят, громко рассмеялся. Губы лорда Лютора дрогнули, признавая победу старухи.

И все же у меня был ответ на это абсурдное обвинение – я сам погрузился в абсурд и выдохнул поверх бокала с вином:

– Я бы предпочел термин «магус», если вы не против.

Эломас разразился смехом, тонким и фальшивым, но все же подхваченным соседями. Я готов был расцеловать этого человека. Шутка получилась жалкой и неловкой, но это все, что было в моем распоряжении.

– А ты крепкий орешек, парень! – гаркнул сэр Эломас, все еще усмехаясь.

Я набрался смелости и оглянулся через плечо на старуху. Несмотря на то что в обеденном зале резко потеплело, лицо великого приора оставалось ледяным.

– Будь осторожен, дитя мое!

– Непременно, ваше преподобие.

Я склонил голову и отвернулся от нее, затылком ощущая, как ее кривые, словно когти, пальцы вцепились в бронзовые шары, украшавшие верхние углы спинки моего стула.

– Очень любезно с вашей стороны так беспокоиться обо мне, – добавил я.

Казалось, этот сморщенный ледяной кристалл, заменяющий ей лицо, был не способен отразить такие эмоции, как волнение и беспокойство. Оглянувшись на перекошенную физиономию Гиллиама, я подумал, что не стоит удивляться его омерзительному характеру – он всего лишь жертва своей бессердечной матери.

И тут, словно луч солнца, пришло спасение.

– Прошу прощения, ваше преподобие, – начала Валка, откашлявшись, – но мессир Гибсон как раз собирался поведать нам историю, когда вы подошли. Вы позволите ему продолжить?

Историю? Какую еще историю? Мой разум заметался в безумном танце, пытаясь сам себя привести в порядок.

Валка любезно напомнила:

– Вы сказали: «Они не демоны, мадам. Знаете, когда я был маленьким…» А потом одна из наших друзей перебила вас.

Она кивнула на женщину-факционария. Мне послышалось или Валка в точности повторила мои интонации? Спутанные воспоминания стряхнули с меня ощущение дежавю. Я хмуро посмотрел на Валку.

И все встало на свои места. Я хотел изложить им то, как Гибсон показал мне голограмму сьельсинского воина, но передумал. Новая идея проросла в темной глубине моего разума и быстро расцветала. Кто-то внутри меня запрыгал от радости и захлопал в ладоши. Я собрался с духом и начал:

– Когда я был еще маленьким мальчишкой, мой…

Кто? Ликтор? Телохранитель?

– …Мой дядя Робан взял меня на ярмарку Свободных торговцев. В это время в нашей системе гастролировала эдоранская труппа, и мне запомнился один человек, дрессировщик, который стравливал животных между собой, а зрители делали ставки. – Я прервался на мгновение, дожидаясь, когда неприметная служанка наполнит мой бокал. – Это был странный тип. Не гомункул, но с такой же голубой кожей. Пока мы глазели на действо, он свел в поединке двух хищников – мангуста и змею.

– Кто такой мангуст? – перебил меня капитан федератов.

– Млекопитающее-терраник, похожее на кошку, как мне сказали.

Глубоко вдохнув, я продолжил, глядя на лордов и архонта Веиси:

– Я уговорил дядю, чтобы он разрешил мне сделать ставку, и поставил на змею, вопреки его советам выбрать мангуста. Пять капсумов – все мои карманные расходы на целый месяц. Животные дрались в сырой канаве на обочине дороги, а мы наблюдали за ними. Большинство зрителей остались разочарованы. Вы догадываетесь, кто победил?

Я окинул взглядом стол и приглашающе повел рукой:

– Ну, кто-нибудь скажет?

Сэра Эломаса постепенно охватывал азарт, и он, даже будучи несведущ в животных-терраниках, высказался первым:

– Змея?

Собравшиеся за столом гости дружно закивали, негромким гулом поддерживая его.

В дальнем углу струнный квартет заиграл новую, смутно знакомую мелодию, и я улыбнулся, прежде чем продолжить:

– Так думали и зрители. Очевидный выбор, на самом деле. Змея была, вне всяких сомнений, втрое тяжелей мангуста, не говоря уже о ее яде.

Я воспользовался случаем, чтобы объяснить капитану федератов и некоторым другим слушателям, что в клыках змей-терраников содержится сильнодействующий яд.

– Но нет, победил мангуст…

Я отпил вина, скроил многозначительную физиономию и развернул стул, чтобы видеть приора, все еще стоявшую за мной.

– …Зрители принялись обвинять дрессировщика в жульничестве, но разбежались, когда он припугнул их другой змеей.

– И в чем, по-вашему, мессир Гибсон, мораль этой истории? – спросила Лигейя Вас, выгнув призрачно тонкие брови.

– Никакой морали. Совсем никакой, – ответил я с кривой усмешкой, – за исключением тех слов, что сказал мне тогда дядя.

Законы искусства требовали, чтобы я замолчал на несколько секунд, выразительно приподняв брови.

– Он отметил, что поведение животных не должно нас удивлять. В конце концов, они ведь просто животные, и тигр не может сбросить свои полоски, простите за банальность. Мангуст всегда считался лучшим охотником за змеями, и каждый, кто изучал древнюю литературу, может это подтвердить. Само по себе это не странно, но эвдорец, как потом выяснилось, изменил гены своего мангуста, сделав его невосприимчивым к змеиному яду. – И я широко улыбнулся приору, надеясь, что она поймет издевку. – Видите ли, вся трудность была в том, что эвдорец и сам проявил себя своего рода змеей, смошенничав в этой схватке. Дядя сказал, что в этом-то вся проблема. Никогда не знаешь наперед, какой человек окажется змеей, а какой – мангустом. Пока не укусишь его… или он тебя не укусит.

Тишина нависла над залом, как дым, и тихие напевы скрипки и арфы лишь подчеркивали ее. Через мгновение я оторвал взгляд от сверкающих глаз приора и сосредоточился на своей тарелке. Валка улыбнулась мне, и ее улыбка была одинокой горящей свечой в море пепельных лиц. Ради одного этого уже стоило проделать весь трюк, что бы ни случилось дальше. Музыканты – как истинные солдаты – не сбились ни на одну ноту в этой ужасающей тишине. Затем граф вдруг рассмеялся и с шумным одобрением приподнял над столом свой бокал:

– В самом деле, настоящий талант! Похоже, ваше преподобие, нам не стоит заблуждаться, считая мирмидонца глупцом.

Скомканным движением великий приор обернула длинной седой косой согнутые временем плечи. Ноздри ее возмущенно раздувались, но она одарила меня прекрасным, как ей, несомненно, казалось, комплиментом:

– Из тебя получился бы хороший священник.

Глава 54

Газовые фонари

После еще одного вечернего визита к Валке я шел в одиночестве вдоль колоннады во внутреннем дворе замка. Внизу трое ярко одетых придворных сидели в чугунной беседке, забавляясь в сумерках какой-то голографической игрой. День выдался влажным, без дождя, но с густым туманом, – что было обычно для Боросево, – и одежда липла к телу, словно водоросли к утопленнику. Меня остановил логофет, и мы немного поболтали. Мое представление на званом обеде с великим приором принесло мне негромкую и недолгую известность. Похоже, Лигейю Вас здесь не слишком любили, как часто случается с элитой Капеллы. Но этот парень был любителем Колоссо и помнил меня еще по тому времени. Когда мы распрощались, он ушел с нашей фотографией, снятой на терминал, а я – с довольной улыбкой.

Я не раз убеждался, что новое место подобно новой обуви, и, прожив несколько месяцев в замке Боросево, почувствовал, что он постепенно разнашивается, становится удобней. Округлые арки колоннады и стены из бледного песчаника под черепичными крышами, изредка перечеркнутые виноградными лозами или украшенные чугунными статуями легионеров и танцующих нимф, были теплыми и уютными. Более того, проходившие мимо слуги улыбались и кивали мне. Возможно, я и оставался заключенным, но мог свободно перемещаться по своей тюрьме. И если на занятиях с Анаис и Дорианом я откровенно скучал, то вечерние исследования с Валкой были какими угодно, только не скучными. Мы распили с ней бутылку красного кандаренского вина, что уже стало традицией, и посмеялись над приором, хотя я старался не задирать слишком открыто официальную представительницу Синода на Эмеше.

Валка не находилась под подобной цензурой и потешалась вовсю:

– Какая физиономия была у этой старой развалины! Казалось, она готова была пристрелить вас, если бы только могла это сделать!

– Она могла, – рассудительно заметил я, не в силах сдержать улыбку.

У Валки был глубокий музыкальный смех, идущий от самого сердца. Он совсем не походил на скупые смешки придворных, приученных к чопорности и женственной аккуратности. Нет, она хохотала, словно штормовое небо, словно океан. И постепенно разрушала мой мрачный нрав, как волны, бьющиеся о стены Обители Дьявола.

Возвращаясь через весь замок в свою комнату, я был погружен в размышления о ней – о ее особенности и о том, почему всегда чувствую себя рядом с ней немного глуповатым.

«Может быть, порисовать час-другой перед сном? – подумал я. – Как раз то, что нужно».

Валка по-прежнему оставалась для меня загадкой. Несмотря на дипломатический статус, она вовсе не была кем-то вроде посла. Я упускал тогда из виду, что любой член любого из кланов в Демархии имеет право голоса и потому может считаться представителем этого странного далекого народа. Это было одной из множества причин, по которым тавросианских гостей с прохладцей встречали при имперских дворах. Они все усложняли.

Мои комнаты располагались на средних этажах Солнечного дворца – сравнительно новой и менее роскошной постройки на территории замка, удаленной от дипломатических апартаментов в северном крыле. Перед домом горели газовые фонари, и я прошел мимо фонарщика, державшего в руке шест с фитилем. Поначалу я считал такие фонари роскошью, поскольку приходится платить за их обслуживание, но вскоре сообразил, что это просто мера предосторожности. В энергосистеме замка регулярно случались перебои, а газовые фонари исправно освещали по ночам колоннады и дорожки вдоль стен.

Фонарщик помахал мне рукой, улыбнулся и приподнял шляпу. В одном из разбросанных по всему замку зеленых уголков защебетала птица, а вскоре в ответ затрещал орнитон. Я остановился, любуясь россыпью звезд. Мы с Паллино встречались уже несколько раз, уточняя наши планы купить космический корабль. Контракт Хлыста с колизеем почти закончился, но свой Паллино недавно продлил, а значит, у нас в запасе было около девяти местных месяцев, прежде чем он станет свободным от обязательств. Больше стандартного года, так что в интересах Хлыста было продлить и свое соглашение, чтобы заработать денег еще за год и слегка перекрыть срок контракта Паллино. Дело затягивалось куда больше, чем мне бы хотелось.

Но я решил оставить все как есть, пребывая на тот момент в сытости, удобстве и безопасности. И таил робкую, призрачную надежду, что, когда мой план осуществится и я покину Эмеш, Валка отправится вместе со мной. В этом не было ничего невозможного. Я ожидал встретить разнообразных ксенобитов в своих путешествиях между звездами. А она была экспертом по ксенобитным культурам. Разве это не прекрасное будущее? Валка уже не относилась ко мне так холодно, как при первой встрече, однако я не обольщался насчет своих мечтаний. У нее была своя дорога. Но, надеюсь, вы простите молодому человеку его фантазии. Я многое пережил и имел право немного помечтать.

– Эй, парень!

Я замер всего в нескольких шагах от дома и спасительного одиночества. Трудно было не узнать этот шепелявый, по-аристократически протяжный голос. Я не успел даже повернуться, как меня схватили за плечо. Передо мной лицом к лицу стоял Гиллиам Вас. Свет газовых фонарей отражался в его разных глазах, особенно ярко блестел голубой. Гладкие светлые волосы падали на его уродливое лицо. Он подтащил меня к ближайшему столбу, сверкнув зубами в злобном оскале, и прорычал:

– Не знаю, кем ты там себя возомнил…

Изо рта у него пахло чем-то сладким, то ли мятой, то ли верроксовым стимулятором, то ли тем и другим сразу. Я отвернулся, чтобы не закашляться.

– Возможно, граф находит твои низкопробные ужимки забавными – одной Земле известно почему, – но я не потерплю подобных оскорблений. Ни в свой адрес, ни против чести моей семьи. Заклинаю тебя, помни, кто мы такие!

Нарочито медленно я накрыл ладонью руку Гиллиама, готовясь нырнуть в пояс и сломать ему запястье, если понадобится.

– Ваше преподобие, если честь семьи висит на такой тонкой нитке, что даже я способен угрожать ей, тогда… вам стоит поразмыслить, дорого ли она стоит. – От удивления я говорил с легким придыханием.

Священник выпустил воздух через ноздри, словно бык перед атакой, и толкнул меня на столб, так что я ударился затылком и вскрикнул.

– Ты еще насмехаешься? Надо мной?..

Его кривые пальцы смяли ткань моей туники, словно это было мое горло. Он оказался сильней, чем я думал.

– Мой род древней, чем ты, выскочка из мелких плутократов, способен вообразить. Если бы ты не понадобился графу по какой-то причине и не был бы столь низкого происхождения, я бы убил тебя за оскорбление моей семьи.

Он все еще сжимал мое плечо, но я выпрямился во весь рост и посмотрел на него сверху вниз. Меня всегда поражало, что он – тот, кто, будучи интусом, должен чутко улавливать благородную кровь в окружающих, – даже не догадывался о моем происхождении. С другой стороны, рост у меня был невысокий по палатинским меркам, и любые необычные черты в моем облике можно было объяснить тем, что я внепланетник. Никто во дворце не догадался о моей тайне, так почему он должен был оказаться исключением?

– Возможно, вам и вашей семье не стоит вести себя так агрессивно. Приор ворвалась в чужой разговор со своим красноречием. И вообще, я собирался лечь спать, ваше преподобие.

По тому как заходили желваки Гиллиама, я сразу понял, что этого не следовало говорить. Его рука дернулась, а лицо приблизилось, хотя теперь он смотрел на меня снизу вверх. С такого расстояния в свете фонарей я разглядел толстый слой косметики, скрывающей рыхлость его кожи. Она была нанесена очень тщательно, но вызванный ею пот сверкающими каплями стекал по лбу Гиллиама.

– Я отпущу тебя, ничтожество, как только закончу, – заявил он и, вопреки собственным словам, разжал пальцы и неуклюже отступил на шаг.

Оказавшись на расстоянии вытянутой руки, он развернулся и наотмашь хлестнул меня по лицу. Я охнул от боли. Этот человек всю жизнь провел на Эмеше, и высокая гравитация наполнила его руки силой, подкрепленной массивным кольцом на среднем пальце.

Ничего не сказав в ответ, я вытер рукой рот и свирепо посмотрел на уступавшего мне в росте священника. На руке осталось пятнышко крови. Будь я самим собой – Адрианом Марло, сыном владетельного архонта, – я бы мог вызвать Гиллиама на дуэль за оскорбление. Но я не был Марло, больше не был. Адриан Гибсон лишь опустил голову, сжав губы в тонкую жесткую линию.

– Ты был торговцем, – прорычал священник, встряхнув рукой, – немногим лучше варвара, поэтому придется объяснить тебе.

Его голубой глаз ярко сверкнул в свете газовых фонарей, но другой, черный, только впитывал этот свет и казался глубокой ямой на восковом лице. Он снова поднял уродливую руку, словно бы занося для удара. Я вздрогнул и готов был проклинать себя за это.

– То-то же, – рассмеялся капеллан, и этот звук походил на треск разбитой скрипки.

Он потряс ладонью у самого моего лица, и на его пальце блеснуло темное массивное кольцо. Затем опустил руки и подался вперед, выпятив подбородок, как будто предлагая ударить по нему. Я словно окаменел на мгновение, парализованный социальными условностями. Оставаясь Адрианом Гибсоном, я не мог ударить его.

Все с той же гаденькой усмешкой превосходства Гиллиам проговорил:

– Ага, кажется, ты понял урок. Видишь ли, мирмидонец, здесь тебе не Колоссо. При дворе полагается соблюдать приличия, и не важно, как хорошо ты, по мнению Балиана, обучен, полудикарь останется полудикарем. Кровь скажет все.

– Разумеется, ваше преподобие – настоящий эксперт во всем, что касается полудикарей. – Я старательно выделил это «полу», намекая на его собственное положение. – Так мило, что вы опустились до моего уровня. Какое самопожертвование! Скажите, вы прямо таким и родились или заплатили косторезу за то, чтобы больше походить на таких, как я?

Не в первый раз я удивился тому огню, что пылал в этом человеке. Огню ненависти. Может быть, это уродство вынуждало его действовать в роли палатина и священника с удвоенной жестокостью? Или же он просто видел во мне низшее существо? Может быть, все палатины выглядят такими в глазах плебеев?

«Не это ли разглядел во мне Хлыст?»

Гиллиам размахнулся и снова ударил меня рукой с перстнем. На этот раз я не охнул и не вскрикнул. Волосы мои разлетелись по лицу, но я не отвел взгляда от капеллана. Кровь закипела в нем, грудь тяжело вздымалась.

– Твое счастье, что графу нравится смотреть на тебя. Иначе я велел бы своим катарам разрезать твой прелестный нос за такую дерзость.

– Что вам от меня надо, священник? – спросил я. – Мне-то от вас не нужно ничего.

Гиллиам посмотрел на меня так, словно это стул поинтересовался, почему его отодвинули от стола. Вместо очередного презрительного ответа он произнес:

– Зачем ты здесь?

– Простите, что? – растерянно заморгал я.

– Спрашиваю еще раз: зачем ты здесь? Что ты наговорил про себя графу? Чем ты подкупил его? Ты и твоя тавросианская ведьма.

Было тепло, как всегда в Боросево, но мне показалось, что мой пот внезапно заледенел и сковал меня, я не мог шевельнуться от холода. Так вот в чем дело. Вот он, наконец, ответ. Гиллиам подозревал, что мы с Валкой затеваем какую-то пакость, занимаемся шпионажем и вредительством.

Я хмуро посмотрел на интуса:

– О чем это вы?

– Ты якшаешься с демоном Бледным и увиваешься вокруг шлюхи с Задворок… – Он наклонился вперед и оскалил зубы. – Ты оскорбляешь Святую Земную Капеллу, богохульствуешь за столом его светлости и при этом считаешь всех нас настолько тупыми, что мы ничего не заметим? Я знаю, кто ты такой, еретик.

Гиллиам снова поднял руку, но на этот раз я был готов и даже глазом не моргнул, когда он ударил меня, не попытался отвернуться. Он выпучил глаза от гнева, но в них мелькнула еще какая-то искра – искра страха, вероятно.

– Почему ты улыбаешься?

– Вы и в самом деле думаете, что граф оставил бы меня на свободе, если бы все так и было? – Я сплюнул красной слюной на выложенную плиткой дорожку. – Не будьте таким наивным, ваше преподобие.

Он снова замахнулся, но теперь я был не просто готов к удару, а успел пригнуться. Его рука попала в пустоту, не встретив никакой тверди. Как бы он ни был силен, но я превосходил его в ловкости. И должен был превосходить не только потому, что в детстве дрался с Криспином, но и потому, что провел много времени на каналах и крышах города, да и в колизее тоже. Я продолжал пятиться к крыльцу, за которым ждала моя спальня. Возможно, скоро появятся стражники. Они не посмеют остановить капеллана, не посмеют даже прикоснуться к нему, но появление зрителей всегда изменяет представление. Хотя все, что мы делали и говорили, записывалось десятью тысячами камер замка, само присутствие посторонних глаз способно изменить поведение человека. За нами уже наблюдал фонарщик с вытянувшимся лицом, и со ступенек крыльца я заметил пару слуг, укрывшихся в тени колоннады, но все они были далеки, как звезды.

– Я не враг вам, священник. И я не просил, чтобы меня оставили здесь.

Гиллиам взял себя в руки, пригладил соломенные волосы и выпрямился, словно собрался уйти. Сплюнув, он предупреждающе покачал пальцем:

– Только посмей оскорбить мою мать еще раз, мальчишка, и я брошу тебя голым обратно в твои бойцовские ямы.

Я счел за лучшее промолчать.

Глава 55

Тихие

Я стоял, глядя себе под ноги и сжимая в длинных пальцах бутылку кандаренского красного вина, которую Дориан помог мне вынести из погребов замка. Кровь стучала у меня в висках, что-то маленькое и надоедливое терло ногу в левом ботинке. Тишина затягивалась, и я неловко потоптался на месте, спрятав бутылку за спиной. Только спустя полминуты, когда, казалось, уже погасли все звезды и Вселенная остыла, дверной замок провернулся с металлическим скрежетом, задвижка заскрипела, и в коридор пробился розовато-золотой свет, рассекая клином причудливый узор на паркетном полу.

Из-за двери на меня смотрел, удивленно моргая, красивый сероглазый голый мужчина и пытался прикрыться пледом.

Запинаясь, я пробормотал извинения:

– Простите, мессир, я ошибся комнатой.

На самом деле я был уверен, что не ошибся, но все-таки, тактично отведя взгляд, продолжил:

– Я думал, это апартаменты тавросианской гостьи. Она переехала?

– Мессир Гибсон? – послышался голос из глубины комнаты позади обнаженного мужчины. – Что случилось?

Мое сердце… не могу передать словами, что с ним произошло. Оно не просто упало, а провалилось к ядру планеты. Я мельком взглянул на мускулистого молодого человека в дверях. Плебея, судя по легкой асимметричности во всем остальном безупречного лица, однако был ли он слугой или придворным – этого мне определить не удалось. Это не имело никакого значения. Он был ее любовником, и она забыла о нашей встрече. Тут появилась Валка – томная и легконогая, как кошка, ее золотистые глаза блестели в тусклом свете. Она торопливо натянула через голову длинную рубашку, темно-рыжие волосы рассыпались в беспорядке. На бледных щеках вспыхнул румянец, но в нем не было никакого смущения.

Пока я боролся с безмолвным криком души и пытался что-нибудь сказать, она охнула:

– Мы же договорились о встрече!

Она прижала руку к щеке, а другой коснулась спины мужчины в дверях.

– Да, договорились.

– Который час? – спросила она, переводя взгляд с меня на своего любовника, затем выдохнула сквозь зубы и сказала: – Тогда уходи. Иди давай!

Окончательно упав духом, я согнулся в поклоне, стараясь не показать разоблачающую меня бутылку с вином.

– Конечно, ми… доктор, – едва не употребив неправильное обращение к ней, я нахмурился еще больше, – извините.

– Да не вы! – щелкнула она пальцами и спросила мужчину: – Как твое имя? Мал?

– Мало, – сладким голосом ответил тот и обнял ее за тонкие плечи.

Мне хотелось кричать, но Валка отстранилась от него. Нахмурившись в свою очередь, мужчина проскользнул мимо меня, нисколько не смущаясь тем, что он не одет. Может быть, это был один из слуг, предназначенных для утех гостей-палатинов? Я вспомнил о гареме моей матери. Конечно же, граф тоже содержал такой гарем, хотя бы как символ своей власти.

– Позвоните, доктор, если я вам снова понадоблюсь.

Валка сверкнула раздраженной улыбкой и шлепнула мужчину по ягодицам. Он вздрогнул и голым поспешил прочь по коридору… Впрочем, ничего необычного в таком виде дворцового постельного слуги не было. Я поморщился. Как только Мало ушел, улыбка Валки тоже исчезла. Я посмотрел вслед мужчине, затем снова поклонился, теперь уже более холодно и официально.

– Доктор Ондерра, – у меня внезапно пересохло во рту и перехватило дыхание, – если вам угодно, я зайду в другой раз.

– Нет, вовсе нет!

Она провела пальцами по волосам и придержала дверь для меня:

– Заходите. Это моя вина – я запуталась со временем. – Она прикусила губу. – Хотите что-нибудь выпить?

С настороженной неуверенностью я достал из-за спины зеленую бутылку:

– Доктор, с вашего позволения, я принес с собой.

В углу комнаты располагалась кухонька со столом с керамическим покрытием холодного матового цвета и газовой плитой. Я подошел к дивану со скомканными одеялами и разбросанной одеждой Валки… и Мало. Не знаю, почему это меня так нервировало. Я и сам точно так же мог бы воспользоваться дворцовыми сексуальными услугами, если бы захотел. Но я ни разу этого не делал. Темные портьеры на двух высоких окнах закрывали темно-багровое небо, пропуская лишь немного света. Шарообразные светильники, красиво развешанные под потолком, словно бумажные фонарики, горели так же тускло, как пробивающаяся из-за туч луна.

Валка посмотрела на бутылку кандаренского и показала на буфет в углу ее небольшого жилища, рядом с кухней:

– Наливайте. А я пока поищу кое-что.

Она неторопливо направилась к сводчатой двери в заднюю комнату, а я отыскал штопор и бокалы. Признаюсь, я смотрел ей вслед – как она шла, покачивая бедрами, – со смущенной откровенностью, свойственной всем молодым людям, когда они думают, что никто этого не замечает.

– Вижу, вы освоились в столице, – крикнул я со своего места возле стола.

– Что, простите? – зазвенел из соседней комнаты голос Валки, несколько напряженный из-за поисков.

– Я говорю, вы освоились в столице.

Некоторое время спустя доктор вернулась с наручным терминалом и кучкой информационных кристаллов. Положив все это на стол возле дивана, она ответила:

– Я бы так не сказала.

Она быстро привела себя в порядок и расчесала волосы, хотя по-прежнему была одета в свободную длинную рубашку. На груди и левом рукаве я заметил изображение призрачного черепа, окутанного дымом, над названием какой-то тавросианской музыкальной группы. Валка успела надеть брюки из эластичной ткани, какие обычно носят на тренировках. Они ей очень шли.

С настойчивостью, которую многие молодые и глупые люди принимают за деликатность, я уточнил:

– Я имел в виду вашего партнера.

– Что? – Валка опустила один из кристалликов в считывающий разъем терминала и включила проектор. – Ах, Мало! – Она фыркнула. – Он просто… ну да, он хорош.

Я почувствовал себя немного лучше и передал ей вино. Она приняла бутылку с благодарным поклоном как раз в тот момент, когда голограмма достигла лазерной четкости.

Закинув длинные ноги на стол, Валка подняла бокал и сказала:

– Я не нарочно заставила вас ждать, – и, положив теплую ладонь мне на предплечье, добавила: – Простите.

Кивнув, я отпил немного вина, стараясь не думать о ее партнере, будь он дворцовым слугой или кем-то другим.

– Все в порядке. Мы все порой о чем-то забываем.

– Только не я. – Она произнесла это без хвастовства, просто как неопровержимый факт. – Должно быть, я просто потеряла чувство времени.

Она искоса посмотрела на свои колени, словно показывая, что сейчас не самое подходящее время для столь щекотливого разговора. Я изо всех сил старался не покраснеть, укрепляя себя мыслями о Кэт, которые быстро справились с моей страстью, оставив вместо нее глубокое болезненное чувство вины.

– Как у вас дела?

Мы продолжали в том же духе еще две-три минуты, затем Валка взяла со спинки дивана одеяло и накрылась им.

Воспользовавшись затишьем в разговоре, я сказал:

– Меня беспокоит один вопрос.

– Только один? – Она насмешливо выгнула бровь.

– В настоящий момент, – смущенно хмыкнул я.

Мы обменялись понимающими улыбками, и я спрятался за своим бокалом.

– Вы говорили, что Калагах построен из камня, но когда мы были в Улакиле… умандхи… в общем, мне показалось, что они не способны возводить сложные сооружения.

Какое-то мгновение Валка с ледяной неподвижностью наблюдала за мной. Затем, словно паук, почуявший колебание паутины, резко поднялась, и одеяло слетело с ее плеч на пол.

– Вы ведь так и не видели мои голограммы!

Она снова вышла в дальнюю комнату, вернулась с планшетом и положила его на сервировочный столик возле дивана:

– Я собиралась показать…

Просмотрев несколько картинок, она щелкнула переключателем на корпусе прибора:

– Вот он, Калагах.

Конусная развертка лазерного луча показывала нам снятые со спутника изображения комплекса зданий, построенных в глубокой расщелине между скалами из столбчатого базальта, – следов древней эпохи давно угасшей на Эмеше вулканической активности. Валка описала мне координаты и размеры этого места, прогоняя по кругу одну голограмму за другой и лениво жестикулируя свободной рукой. Она сыпала фактами и цифрами с нарочитой небрежностью, совершенно не вяжущейся с объемом хранящейся в ее памяти информации, достойным даже схоласта.

Затем она перешла к снимкам с земли, показывающим более точную геометрию, чем природные очертания базальтовых колонн, – плоская поверхность из похожего на обсидиан черного камня выгибалась колоннами и арками, словно оживший сон безумного математика. Это выглядело… как бы точнее сказать? Развалины не казались частью окружающих скал. Словно некий архитектор-гигант расставил их здесь, следуя неисправной компьютерной программе, из-за какой-то ошибки считывания врезав фасады прямо в толщу скал.

– Это великолепно, – выдохнул я наконец; несомненно, я увидел одно из Девяноста девяти чудес Вселенной или не внесенное в список сотое. – Когда, вы говорите, его построили?

В глазах Валки вспыхнули искры, и она откинулась на спинку дивана:

– Интересный вопрос. Определить возраст довольно затруднительно. Материал построек похож на обсидиан, но гидратацию провести невозможно из-за того, что это место периодически затоплялось. И в любом случае она позволит установить лишь возраст самого материала, и там нет ни следов строительного раствора, ни органических соединений. Ни красок, ни пигментов. Ни захоронений.

– Но у вас же есть какие-то предположения?

– Да, есть. Исходя из возраста окружающих пластов, – сказала она, ободряюще улыбнулась и спросила: – А как вы сами думаете, сколько им лет?

Как-то раз, еще мальчишкой, я отправился с дядей Люцианом посмотреть на старый город, построенный колонистами в первые столетия освоения Делоса. Они не были богаты и, не считая нескольких построек из сборных конструкций, все остальное строили из местного гранита. «Знаешь, камни для строительства Обители Дьявола добывали из того же месторождения, высоко в горах», – сказал мне дядя. Но в том городе камни были грубо обработаны и плохо подогнаны друг к другу, и хотя приказом наместницы эти постройки объявили охраняемой территорией, их возраст сразу бросался в глаза. Развалины сооружений иной расы напомнили мне этот полуразрушенный город, наполненный прахом веков и призраками давних времен.

– Пять-шесть тысяч лет? – предположил я, прибавив пару тысячелетий на всякий случай.

Ксенолог покачала головой, откинула назад волосы и сказала:

– Нет.

– Больше? – удивился я. – Но конечно, не старше… двенадцати тысяч лет.

– Нет, – улыбнулась она еще шире.

– Двадцать тысяч?

– Адриан, – она произнесла мое имя, словно имя ребенка… словно я был ребенком, – этим развалинам больше семисот тысяч лет. Возможно, больше миллиона.

Я едва не задохнулся, секунд десять ловя воздух ртом, словно рыба.

– Как?

Я даже не смог сформулировать свои вопросы. Как могли развалины выстоять так долго? Из чего они на самом деле были построены? Как они пережили сезонные наводнения в течение всех этих бессчетных эпох? Я заговорил почти неосознанно, настолько поглощенный собственными мыслями, что не замечал окружающего.

– Умандхи не могли это построить. Это делало бы их… намного старше нас. Они должны были развиться больше, чем мы…

Но суровая правда продолжала смотреть на меня с лазерного изображения.

– Они не могли построить ничего подобного. У них нет нужной технологии.

Валка остановила поток моих слов:

– И поэтому мы должны вернуться к Филемону и его «Неестественным грамматикам».

– Вы же не станете всерьез утверждать, будто бы умандхи оставались статичной культурой на протяжении по меньшей мере полумиллиона лет? Нам самим не намного больше четверти миллиона, и…

Я развел руки, пытаясь показать огромный размах человеческой цивилизации, как если бы мои растопыренные пальцы могли охватить все планеты, все звезды и всю Тьму между ними. Валка огорченно пожала плечами и отвернулась, теребя край рубахи. Уже не в первый раз мне показалось, что она недоговаривает о чем-то важном. Я вспомнил нашу недавнюю встречу с работорговцем Энгином и заговорил снова:

– Возьмем, к примеру, кавараадов. Этнография Чемачандры – как она называется? – Я никак не мог припомнить название книги и в конце концов сдался. – Он описывает кавараадов из префектуры Маттар на Садальсууде как культуру, приблизительно соответствующую нашему бронзовому веку. Вот почему он настаивал на охраняемом статусе планеты, когда дом Родольфо заявил о своих правах на нее.

– О своих правах… – повторила Валка, с кислым видом отхлебнув вина.

– Но раса кавараадов всего на пятьдесят тысяч лет моложе нашей! – возразил я. – Уверен, вы не станете объяснять разницу только тем, что они говорят.

– На самом деле поют.

Валка выплеснула остатки вина с такой беззаботностью, что я невольно поморщился – эта бутылка стоила не меньше, чем флайер.

– У них нет губ, – сказала она, – и они двигают диафрагмой, будто кузнечными мехами, изменяя высоту звука.

Свободной рукой она надавила на воображаемую мембрану в воздухе, словно играла на волынке. Удачное сравнение для тех, кто никогда не слышал, как поют кавараады.

– Значит, вы их видели? – Я подался вперед с еще большим интересом, поскольку она затронула самое большое увлечение моей юности. – Видели кавараадов?

– Я провела целое лето на Садальсууде, – ответила Валка, сверкнув в темноте белозубой улыбкой, и потянулась к бутылке наполнить свой бокал. – Кстати, что это за вино? Довольно неплохое.

– Чистейшее буйо эрцгерцога Маркаряна. Полагаю, девятьсот шестьдесят девятого года. – Я взял у нее бутылку и развернул этикеткой к себе. – Точно!

– Маркаряна? – она удивленно округлила глаза. – Это же целое состояние!

– Лорд Дориан добыл его для меня из погребов своего отца.

Валка на миг ошеломленно застыла, и я оставил в покое огромную ценность вина. Этим вечером я рассчитывал на другой разговор.

– Я сказал, что это для леди.

Ее лицо помрачнело, и я поспешил добавить:

– Но не сказал: «Для доктора».

Я отвел взгляд, пряча свое смущение за длинным бокалом. Мы замолчали. Только слабое, едва слышное жужжание голопроектора Валки нарушало неловкую, напряженную тишину. Наконец мои нервы не выдержали. Возвращаясь к прерванному разговору, я спросил:

– А вы видели на Садальсууде Шагающие башни?

Вместо ответа она склонилась над терминалом и набрала несколько команд. Мгновением позже висевшая в воздухе голограмма исчезла, сменившись плоским изображением улыбающейся Валки, стоявшей с рюкзаком за плечами на гребне горы. За ней на соседнем горном хребте возвышался ряд черных каменных башен, словно шипы на спине дракона.

– Я путешествовала вместе с караваном из Маттара в Порт-Шилл, – она переключилась на следующее изображение с запряженными волами повозками, – не могу поверить, что вы все еще заставляете животных делать такие вещи.

– Именно ради этого они и были одомашнены на Земле, – ответил я, не обращая внимания на ее укор. – Наверное, это было удивительное путешествие. А внутри башен вы побывали?

Я никогда не видел голограмм этих башен, а сообщения о них, которые мне доводилось читать в детстве, по большей части не заслуживали доверия.

– О нет, – сказала Валка. – Это скорее обелиски, чем башни. Кавараады перетаскивали эти огромные глыбы из долины и устанавливали вдоль хребта.

На следующей голограмме был Гигант – ростом приблизительно в тридцать футов. Его серая кожа напоминала сырую глину, а лицо казалось одной черной ямой. Понятия не имею, как он мог видеть с этим зияющим отверстием вместо лица. Голограмма ожила, и огромное создание неуклюже зашагало в лес, быстро превратившись в карлика рядом с древовидными грибами. Голограммы начали быстро сменять друг друга, показывая картины путешествия Валки. На одном изображении был крупный план башни. Построенная из таких же черных камней, как мой дом, она казалась частицей ночи, настолько темной, что я не мог разглядеть подробности. Что-то в ней встревожило меня, но на языке уже вертелся другой вопрос, и я вернулся к прежней теме:

– При всей моей любви к Тору Филемону не уверен, что его теория все объясняет. Если Калагах действительно такой древний, как вы говорите, здесь что-то… что-то не так…

Я собирался порассуждать об умандхах, но неожиданно понял очевидный факт. Когда я снова заговорил, тихим и безжизненным, исполненным страха голосом, в моих словах прозвучала только сама суть:

– Умандхи не могли построить Калагах, так ведь?

Выражение лица Валки было совершенно непроницаемым. Я не обольщался надеждой, что мои слова удивили ее, но эта женщина всегда оставалась для меня загадкой. Они сидела с отсутствующим видом, словно поглощенная шумом в дальней комнате. Наконец она покачала головой и потянулась к бутылке буйо:

– Я так не считаю.

– Вы так не считаете? – с нажимом повторил я.

– Нет, – сказала она уже тверже, – умандхи прошли всего лишь полмиллиона лет от истоков эволюции.

Смутная тревога, возникшая при виде Шагающих башен, все еще охватывала меня, словно плащ, зацепившийся за острый выступ. Я выпрямился и заявил:

– Они одинаковые!

– Кто? – Теперь Валка уже выглядела удивленной.

– Башни, Калагах… готов поклясться, что и храм Атхтен-Вар на Иудекке. Считается, что он тоже построен из черного камня. – Я указал на Валку пальцем. – Вы были в Атхтен-Варе! Вы изучаете не умандхов и кавараадов. Вы изучаете…

Я замолчал, глядя сквозь изображение Шагающей башни Садальсууда, дерзко возвышающейся в лучах двойного солнца. На мгновение забыв о том, что говорю ересь, я выдохнул:

– Это все одна и та же культура, правильно? Одна раса.

Я словно бы погрузился в фугу, в своего рода религиозный экстаз. Говорят, наши предки, поднимая глаза к небу от лона Земли, спрашивали, одиноки ли мы во Вселенной. Мы не были одиноки. Но это. Это…

Мы не были первыми.

Краеугольный камень религии Капеллы был – и остался – ложью. Я почувствовал, как весь мир вокруг меня сжался. Я сделался мельче атома, раздавленный весом времени и пространства, и все человечество сжалось вместе со мной. Все его гордые короли с императорами, великие воины, поэты и художники, фермеры и корабельщики, все его великие свершения и не менее огромные злодеяния. Все они исчезали в свете только что сделанного вывода. И он был подтвержден, переведен для меня в непреложный закон природы всего одним освящающим словом Валки:

– Да.

Да.

Капелла все знала. Капелла обязана все знать, иначе зачем она так следила за нашими словами и нашими мыслями, во имя наших душ? Этот факт угрожал самим основам их веры, их власти, и поэтому они тщательно охраняли его, ограничивая путешествия между мирами и доступ к инфосфере. Доступ к инфосфере. Терминал Валки не был подключен к планетарной сети – секретный, неконтролируемый. Но от самой этой мысли кровь застыла в моих жилах. Мы говорили ересь.

Я представил себе, как инквизиция отрезает языки, мысленно увидел татуированные и заклейменные лбы. Вспомнил сидевших под мостами ослепленных и сгорбленных мужчин и женщин, протягивающих руки за милостыней, их лица с темными крупными надписями «ЕРЕТИК» на лбу, их содранную кожу на щеках, расцарапанных от боли. Как часто я видел и в Мейдуа, и в Боросево этих людей, чью правду вырезали ножи катаров, превратив в слухи и легенды, шепотом пересказываемые в толпе? Слишком часто. Я умолк, понимая, что непоправимое уже свершилось, что нас с Валкой скоро поведут на допрос и, по крайней мере, я сам присоединюсь ко всем этим калекам на ступенях того самого городского храма, где мы когда-то попрошайничали вместе с Кэт. Мне чудилось, что в комнату вот-вот, вышибив дверь, ворвутся стражники.

Но ничего не произошло. И Валка, несмотря ни на что, казалась совершенно спокойной. Разумеется, она отдавала себе отчет в том, что мы говорили. И должна была понимать, чем это обернется. Но она лишь улыбалась мне и попивала бесценное вино.

Это было совершеннейшее безумие. Я услышал голос – свой собственный голос – продолжавший говорить о запретном:

– Как вы их называете, – я сделал вялый жест рукой, едва не расплескав вино, – этих строителей?

Валка подняла глаза к потолку, словно читая слова, написанные на своде ее черепной коробки:

– Ke kuchya mnousseir.

– Мрачные?

– Тихие, – поправила она. – Мне не стоило вам об этом говорить.

Ее голос изменился, стал почти деревянным, как будто она все время подыскивала нужные слова.

– За дипломатическими апартаментами официально не наблюдают, но я не доверяю вашим бюрократам.

В более привычной ситуации я мог бы и поспорить. Это был дворец, резиденция палатина. Каждая комната в нем должна находиться под наблюдением. И каждый человек. Но когда угас следующий день, а за ним и следующий, но нас не схватили и не начали пытать, мне пришлось согласиться с тем, что Валка права. Однако в тот момент жажда знаний, повинуясь которой я отправился в тюрьму колизея и угодил в руки к Балиану Матаро, пригвоздила меня к дивану, словно бабочку к листу картона.

– Почему вы называете их Тихими? – Я прикусил губу, с тревогой оглядываясь на дверь. – Это звучит несколько… театрально, вы не находите?

«И я бы знал об этом».

– Потому что все их постройки – здесь. На Садальсууде, Иудекке, Рубиконе, Озимандии, Малкуте и так далее – там ничего нет.

– Что, простите?

– Ни инструментов, ни кораблей, ни каких-либо других артефактов, – говорила она, не отводя янтарно-желтых глаз от моего лица; в любом другом случае я бы этому только обрадовался, но тогда от ее взгляда у меня холодело внутри. – Только сами постройки. Они немые. Тихие.

Нас накрыла еще одна волна молчания, и, пока мы сидели в безмолвии, я усваивал ту информацию, которую Валка позволила мне усвоить. Что-то из сказанного ею расставило все по местам, и я спросил:

– Значит, никаких останков? Серьезно? – Я снова взял бокал с вином. – Как такое возможно? Куда они исчезли?

Так невыразительно пожать плечами, как это сделала Валка, нужно было еще постараться.

– Понятия не имею. Но это сильно облегчает задачу Капеллы.

– Вы подозреваете, что это они обо всем позаботились? Забрали все, что там было?

– Что? – Сверкающие глаза Валки стали большими, как блюдца. – Да нет же! Это невозможно! Мессир Гибсон, в вашей Капелле служат люди, а не боги.

Она прищурилась, а я едва сдержался, чтобы не скрипнуть зубами:

– Капелла не моя.

Слабый звук, зародыш смеха, сорвался с губ Валки.

– Как скажете, варвар.

Я уже собирался огрызнуться в ответ, но взглянул в ее улыбающиеся глаза и только тогда понял, что она произнесла это слово мягко, почти дразняще.

Застигнутый врасплох, я продолжил, заикаясь:

– Но ведь останки не могли исчезнуть. Они должны были что-то делать со своими умершими. Должны были оставить…

– Ничего, – оборвала меня Валка и снова пожала плечами. – Ничего, мессир Гибсон. Только сами постройки.

Я нахмурился, но не нашел слов и лишь отхлебнул вина, чтобы скрыть свою растерянность:

– Этого не может быть.

– Но это правда.

– Совсем ничего?

– Только резьба, – Валка махнула рукой, потом еще раз и еще, с каждым жестом меняя голограммы, – резьба, о которой я вам рассказывала и которой подражают умандхи своими цепочками узелков.

Еще одним движением руки она наколдовала изображение этой резьбы, хотя я и так хорошо ее помнил и даже зарисовал в своем блокноте.

– Совершенно не поддается расшифровке, разумеется, – пояснила она.

У меня упало сердце.

– Неужели никто не знает, как ее прочитать? И за пределами Империи тоже?

– Я ни о чем таком не слышала. Какие-то недобросовестные схоласты пытались это сделать, но не предложили никакой теории о том, как эти символы соотносятся с устной речью, а если соотносятся, то… – Она умолкла на полуслове.

– Это проблема Розетты, – заключил я.

Я заметил ее удивленно приподнятые брови и рассказал, что на Земле когда-то существовал народ, чью письменность никто не мог прочитать. До тех пор, пока не был найден монумент, на котором древние письмена сопровождались параллельными текстами на двух других, известных языках того времени. Он стал своеобразным ключом, позволившим открыть тайны письменности этой исчезнувшей империи.

– А самое странное, – торопливо добавил я, чтобы утаить бурлящие в груди эмоции, – что эти иероглифы были вовсе не идеограммами, а системой связанных логограмм с элементами алфавита… Что такое?

Валка улыбалась мне. Не только одними глазами, но настоящей улыбкой, которая продержалась всего мгновение, а затем погасла под тяжестью моего взгляда.

– Ничего, – покачала головой Валка.

– Но зачем было прилетать сюда? – Я неопределенно махнул рукой в сторону мерцающей голограммы с изображением каменных фасадов Калагаха, черных и гладких, как чистое стекло. – Есть много других мест за пределами Империи, где Капелла не обладает такой властью.

Наконец она ответила:

– Но нет таких, что не контролировались бы экстрами.

Слова прозвучали невнятно, поскольку рот ее был наполнен крепким вином дома Маркарянов. Валка ткнула в меня пальцем:

– Единственными варварами во Вселенной, которые еще хуже вашей породы.

Она фыркнула, но я так и не понял, презрительно или насмешливо.

– Моей породы? – переспросил я, прекрасно понимая, кого она имеет в виду, но эта реплика давала мне возможность отделить себя от остальных.

Снаружи, за узким окном, прошипел на заходящее солнце орнитон.

– Соларианской империи, – уточнила Валка.

Я поджал губы, зацепившись за обломанный край резца – память о схватках на Колоссо:

– Мне мало что известно об экстрасоларианцах.

Я не знал, как продолжить этот разговор, и решил свернуть в другую сторону:

– Так, значит, эти… Тихие… они и есть предмет ваших исследований, а вовсе не умандхи?

Доктор Ондерра сделала еще один, более размеренный глоток, осознавая теперь ценность вина. Затем решительно кивнула и отбросила со лба волосы, на мгновение задержав пальцы в темно-рыжих локонах:

– Как скажете.

– Я все еще не верю, что это тайна, что это правда.

– Ваши великие дома скрывают всю информацию, – сказала Валка. – Они контролируют доступ к инфосфере и ограничивают путешествия между мирами, разрешая их лишь немногим избранным, и позволяют Капелле на каждом шагу применять грубую силу. Вы и не могли ничего знать.

– Мы… Великие дома ничего не позволяют Капелле. Она действует самостоятельно. Инквизиция скорее предпочтет уничтожить планету, чем допустит распространение ереси. И у нее есть средства для этого. Эпидемии, атомики, оружие, оставшееся от мерикани. Эта штука, доктор, способна расколоть планету.

– Ересь… – гаркнула Валка совершенно не по-женски.

– Правда – это преступление[23] и так далее.

Я махнул рукой, пытаясь припомнить, откуда взял эту цитату. Гибсон наверняка сказал бы, но его больше не было со мной.

– Грех, – сказала она, и ее лицо превратилось в мрачную маску.

– Прошу прощения?

– Вы, имперцы, приравняли друг к другу грех и преступление. Вы не способны увидеть правду, даже если она будет танцевать перед вами обнаженной.

– Я способен, – с вызовом заявил я, но в манеры Адриана Гибсона прокрались остатки прежней надменности палатина Адриана Марло. Я посмотрел на все еще предательски мерцающее в воздухе голографическое изображение.

Валка поднялась, оставив пустой бокал на сервировочном столике между нами.

– Может быть, вы и способны – в этом случае.

Мгновенно отбросив всю тактичность, я спросил:

– Почему они не убили вас?

– Что, простите? – оглянулась она на меня через плечо.

– Вам известно все это! – Я показал на мерцающую голограмму. – Не могу поверить, что они позволят вам… спокойно ходить по имперской земле, дышать имперским воздухом.

– Вы считаете, что и воздух принадлежит вам?

Твердый акцент Валки усилился, делая ее еще более странной, еще более чужой.

Я отмахнулся от этого ощущения со всей возможной решительностью:

– Капелла не допустит распространения ереси. Если им известно то, о чем вы мне рассказали… – Зачем я это говорил? Разумеется, они все знали. – Мы оба должны умереть. Даже хуже, чем просто умереть.

Я с трудом удержался, чтобы не пуститься в описание того, что означает «хуже, чем просто умереть».

Валка повторила свой характерный жест, уставившись в потолок, почесала затылок и резко выдохнула. Подошла ближе и положила руку мне на шею. Я вздрогнул, но тут же расслабился.

– Они ничего не узнают, Адриан. Не беспокойтесь, – улыбнулась она, но той улыбкой, которую взрослые берегут для несмышленых детей. – Я здесь уже много лет. Я рассказала все Эломасу в этой же комнате, – ее лицо изменилось, превратившись в насмешливый лик луны, – и с ним ничего не случилось, не так ли?

Глава 56

Ведьмы и демоны

Трудно поверить, но та небольшая перепалка за обедом с Лигейей Вас расположила ко мне лорда Матаро, хотя он и заявил, что я обречен ходить по тонкому льду повсюду, где появлюсь не в компании самого графа или его детей. Думаю, лорд Матаро был из тех правителей, которых угнетал постоянный надзор Капеллы. Сколько палатинов, сколько планет держала в кулаке эта теократическая организация, заставляя вздрагивать от страха перед наказанием, перед ножами катаров? От страха перед атомным гневом инквизиции, мощным оружием, испепеляющим целые планеты, распоряжаться которым Капелла не позволяет даже императору. И все же, как сказала Валка, в Капелле служили люди, а людей можно перехитрить, обмануть, высмеять за столом.

Серокожий вилик Энгин и та женщина-факционарий, что была приглашена на обед, раскланивались и расшаркивались перед графом, когда тот в сопровождении трех вооруженных и защищенных полем ликторов вышел из конференц-зала к свите, дожидавшейся его в холле. Мы с доктором Ондеррой встали со своих мест, прервав разговор с младшим схоластом о местных животных, которых все на Эмеше называли жуками. «Вовсе не насекомых на самом деле», как он выразился. Четверо логофетов в серо-коричневой форме засуетились вокруг лорда, подготавливая голографические планшеты и аудиозаписи и делая пометки сверкающими световыми ручками.

Я шагал в ногу с Валкой, зажатый между двумя колоннами стражей в зеленых доспехах. Лигейя и Гиллиам Вас двумя тенями следовали за графом, младший из них что-то говорил его светлости сухим, монотонным голосом. Сколько раз я в детстве точно так же сопровождал своего отца? Сколько сотен раз? Перстень-печать на новой цепочке висел на моей груди, скрытый бежевой рубашкой и модным серебристым шелковым халатом, выданным мне по такому случаю. Когда беспорядочная толпа сопровождающих вытянулась в ровную линию, один из логофетов шарахнулся в сторону от меня, пробормотав: «Придворный переводчик, сэр». Не могу сказать, был ли это мой истинный титул или же этот человек просто что-то напутал. Немного смутившись, я занялся широким кушаком, стягивающим светлый халат на моей узкой талии. Жаль, что мне не разрешили надеть пояс-щит, своего рода оружие. Но только палатину позволялось носить оружие в присутствии другого палатина, а я должен был играть свою роль. Возможно, та выходка с Лигейей принесла мне симпатии графа, но она же поставила меня в опасное положение. Тор Гибсон любил повторять, что я слишком мелодраматичен. «Когда-нибудь твой язык тебя погубит». Что ж, он определенно привел меня к изгнанию, а теперь…

– Я знаю, Гибсон, вы думаете, что я ошибалась насчет вас, – сказала Валка, придерживая тяжелый пульт связи с умандхами, свисающий с ее пояса.

Мы отбрасывали выразительные тени на мозаичный пол центрального холла в здании Гильдии рыбаков с искусными изображениями людей и умандхов, вылавливающих в море рыбу, чтобы накормить голодный город. Мне потребовалось время, чтобы вспомнить, что это обращение «Гибсон» относится ко мне, словно в глубине души я надеялся, что старый схоласт с ясными, но потускневшими от возраста глазами вдруг заговорит из темного угла. Этого никогда не случится. Тут я сообразил, что слишком долго не отвечаю, но решил воспользоваться случаем и держать рот на замке, своим молчанием вынуждая доктора продолжить разговор.

Наконец она откашлялась и добавила:

– Вы не варвар.

– Не просто варвар, вы хотите сказать.

Мы остановились в тени голографической панели, укрепленной на стене. На призрачном экране демонстрировалась запись боев на Колоссо двухдневной давности. Голос диктора звучал приглушенно, но снизу шли субтитры на галстани.

Валка вздохнула, взглянув на изображение, как раз переключившееся на лицо диктора, симпатичной уроженки Эмеша со смуглой кожей, но светлыми, почти белыми вьющимися волосами.

– Здесь все варвары, но с вами все в порядке, – сказала Валка на своем родном пантайском и подтолкнула меня локтем.

– Как мило с вашей стороны, – театральным шепотом ответил я.

По моей усмешке она сразу поняла, что я ее поддразниваю, и с досадой отвернулась.

Притворяясь обиженной, доктор вздернула подбородок и добавила:

– Но знаете, вы довольно странный для имперца.

– Мы не все одинаковые, между мной и графом море различий, – вырвалось у меня еще до того, как я осознал, что говорю.

– Вы оба палатины.

– И это все, что вы заметили? – бросив на нее быстрый взгляд, спросил я. – Мое сословие. Мой пол.

– Вы такой, какой есть.

В моей душе что-то сжалось от этих слов. Разве не подобные доводы использовала Капелла, открещиваясь от сьельсинов, как от дьявольского отродья? Или мой отец, открещиваясь от плебеев. Или я сам – от Гиллиама. Двое последних в тот момент не интересовали меня, но семена этих мыслей уже были во мне, прорастая, чтобы однажды я смог их увидеть. Но тогда я сознавал лишь то, что Валка зашорена и не видит мою сущность.

– В нас есть не только это, – возразил я. – Не только то, где и как мы родились. Мы… нечто большее, – запинаясь, закончил я.

Тень набежала на ее чужое, но милое лицо.

– Что вы хотите этим сказать?

Я пожал плечами:

– О людях нужно судить по тому, что они делают, по их поступкам, а не происхождению.

Тавросианка вздрогнула, услышав это, и почесала татуированную руку. В то время я еще не до конца понимал значение повторяющегося орнамента, который украшал кожу Валки от лопатки до изящных пальцев, но в этих завитках и геометрических фигурах содержалась закодированная история ее рода. Наглядное представление присущих ей генов. Она носила на руке собственную историю и историю своего клана, записанную символами, которые я не мог прочитать. И все это отразилось на ее тонком лице в безмолвном опровержении моих слов.

– Было бы прекрасно, если бы вы проявляли благородство в отношении тех, кто не принадлежит к вашим нобилям.

– Но я так и делаю! Стараюсь делать, – сказал я.

Мы все еще говорили на пантайском, я запинался и мямлил, хотя ничуть не сомневался в том, что говорю:

– Откуда, по-вашему, берутся патриции? Это плебеи, которые были вознаграждены за свои поступки.

Я напомнил себе, что играю роль патриция.

– А сами вы были награждены за то, что родились в нужное время и в нужном месте, – парировала она.

Я стиснул зубы, но затем произнес:

– Вы попрекаете меня моими родителями? Они заработали то, что имели, приумножили доставшееся от их родителей, как и все прочие: палатины и плебеи. Я ничего ни у кого не украл.

Я резко замолчал, опасаясь, что вот-вот раскрою свое палатинское происхождение.

– Довольно об этом, – беззаботно произнесла она, следуя за схоластами, шелестевшими зелеными мантиями. – Никогда не думала, что стану свидетелем того, как имперского приора посрамят на банкете у лорда.

Перемену темы я посчитал своей победой, но не стал злорадствовать. Смущенный слабым знанием ее языка, я покачал головой:

– Там, откуда вы прилетели, все действительно настолько иначе?

– Да.

Мы шагнули сквозь статическое поле в приторную духоту снаружи. Визг флайера, приветствующего новый день, отразился от стен невысоких домов Боросево.

– Прядь так далеко отсюда, что и представить сложно, – сказала Валка.

Я посмотрел на свои ноги и подол шелкового халата:

– Хотел бы я когда-нибудь увидеть ее.

Валка остановилась на мгновение, едва не столкнувшись с логофетом, что шел следом за ней. Она взглянула на меня со странным выражением, словно я собирался уничтожить ее Демархию, а не побывать там… Или как будто именно это и ожидала от меня услышать. Она пропустила логофета вперед, и мы поспешили догонять процессию.

Возможно, иконы Капеллы существуют на самом деле. Возможно, эти духи слышат наши молитвы. А возможно, и нет. Я всегда считал себя агностиком, но, понимаете, для плебеев, сервов, ни разу в жизни не видевших императора… для них император и боги – одно и то же. Законы его величества действуют и в провинциях, даже если он сам там не никогда не появлялся. Ошибочно думать, будто бы мы обязаны знать то, что на нас влияет. Ошибочно думать, будто бы то, что влияет на нас, обязано быть реальным. Реальна Вселенная, и мы находимся в ней. И какие бы силы ни вели нас сквозь время, экскурсия на рыбные промыслы привела на тот же самый склад, где я впервые увидел умандхов целую жизнь назад.

Он совсем не изменился, словно металлические стены и шаткие мостки были музейными экспонатами и об их искусственной ветхости тщательно заботились. Едва войдя в него, я посмотрел наверх, почти ожидая увидеть скорчившуюся на мостках Кэт. Грудь сдавил внезапный приступ боли, а рука незаметно для меня самого сложилась в знак солнечного диска – дьявольски глупый, суеверный жест.

«Спи себе с миром и обрети покой на Земле».

Я едва сдержал непрошеный смех, представив, что было бы, если бы Кэт увидела меня в дорогой шелковой одежде и высоких сапогах.

Должно быть, душевное смятение вызвало румянец на моем лице, потому что Валка внимательно посмотрела на меня. От этого стало только хуже. Неужели я действительно забыл Кэт так быстро? Нет. Нет, просто жизнь продолжается. Я не аскет и не обязан оставаться один.

– Гибсон, с вами все в порядке?

«Адриан, – хотел я поправить ее, как тогда, в резервации Улакиль. – Зовите меня Адриан».

– Да, я…

Что я мог сказать? Что воровал здесь рыбу несколько лет назад?

– Простите, я всего лишь немного задумался.

– Как вам известно, ваша светлость, рабочие приходят сюда из прибрежного поселения, – сказал серолицый Энгин, само радушие и почтение.

Он был в свежевыглаженной форме цвета хаки с петлицами гражданской службы и медалями. В ней он казался более бледным, чем обычно, почти пепельным. Вилик вертел в руках фуражку, которую можно было бы принять за парадную, не будь она так скомкана его толстыми пальцами. Он нервно оглядывался туда, где его люди выстраивали стаю гудящих умандхов вдоль стены пропахшего плесенью склада.

Гиллиам прижал к лицу платок:

– Сколько этих тварей у нас осталось?

– В Улакиле?

Энгин помрачнел и скосил глаза на стоявшую рядом женщину, еще более худую, чем я.

Судя по тугим косам, спускавшимся по ее шее, родом она была из северных племен Эмеша. Гнусавый акцент лишь подтвердил мое предположение.

– Тысяча семьсот сорок три, ваше преподобие.

– А вообще?

Граф нахмурился и подошел ближе к собравшимся рабам-колонам. Балиан Матаро был немалого роста – один из самых высоких палатинов, каких я встречал в жизни, – и все же казался карликом рядом с ксенобитами, покачивающимися на трех ногах, с поднятыми вверх щупальцами и тонкими жгутиками.

– Приблизительно восемь миллионов, ваша светлость, – ответила северянка.

Солнечный свет сверкнул на ее петлицах, левая – с храповым колесом, символом ее должности, правая – с серебряной раскрытой ладонью на черном глянцевом фоне, эмблема Имперской гражданской службы. Значит, она была не помощницей вилика, а контролером из Гильдии рыбаков. Возможно, они и состояли на службе у графа, но их отчеты поступали прямо на Форум, в Имперскую канцелярию. Я задумался о двойном подчинении и о бедственном положении умандхов. Что сказал Энгин, когда мы с Валкой отправились в резервацию? Они продали часть популяции для размножения за пределами системы. Я представил, как этих существ развозят по всей Империи, лишний раз подчеркивая человеческое господство, как некоторые состоятельные люди заказывают себе жен-гомункулов, с чертами лица и фигурой, соответствующими их желаниям. Глупо, бессмысленно и жестоко. Это было предзнаменование. Я представил, что и сьельсинов ожидает такая же судьба. Человек человеку волк – и дракон для других рас.

– Численность увеличилась со времени моего последнего доклада. И значительно.

Лигейя Вас бесшумно скользнула по полу и остановилась рядом с сыном и лордом, которому она служила:

– Насколько я понимаю, вы позволяете этим существам совершать их ритуалы.

Ума не приложу, как она умудрялась не вспотеть в своей парчовой ризе, но по ней не было заметно, чтобы ее что-то беспокоило, пока приор рассматривала вилика и его помощницу сверкающими ведьмовскими глазами.

Незнакомый мне младший советник, мирянин, воскликнул:

– Их нужно привести к свету Капеллы.

Я сдержал смешок, не желая привлекать внимание к очевидной логической ошибке, характерной для набожных людей. К счастью, это сделали и без меня. Валка свирепо взглянула на него, а затем проговорила, словно никто из окружения графа еще не дорос до понимания такой простой вещи:

– Разве ксенобиты не должны дать согласие на приобщение к вашей вере?

Слово «вашей» не укрылось ни от бледной чиновницы, ни от приора и ее сына-капеллана. Лигейя и Гиллиам придержали языки на мгновение, а недалекий советник не утерпел и вмешался:

– Что, доктор… что вы хотели этим сказать?

Ноздри Валки затрепетали, казалось, она готова была ударить этого человека.

– Проще заставить крыс поклоняться кошкам, – усмехнулся Гиллиам, по-прежнему прикрывая рот платком.

Великий приор подняла костлявую руку и обернулась, обращаясь одновременно к вилику и графу:

– Полагаю, мы ясно выразили наши требования, когда давали разрешение на технологии для терраформирования, о которых вы просили, лорд Матаро?

Дело происходило больше тысячи лет назад, но Балиан знал, о чем идет речь. Груз всех этих лет давил на него, хотя сам он тогда еще не родился. Плечи его поникли, словно под тяжестью ярма.

– Да, конечно.

– Культура аборигенов должна быть уничтожена. Если понадобится, заберите детей у родителей, но нам не нужны беспорядки. Мы не потерпим никаких богов, кроме самой Матери-Земли и ее сына.

Она имела в виду императора.

Я незаметно оглянулся на Валку. Доктор стояла, заложив руки за спину, со вздернутым подбородком, как боксер провоцирует противника на удар. Я думал о том, чем она поделилась со мной тогда в Улакиле, о том, что она показала мне на голограммах. Простой и скрываемый от всех факт, пугающий и жестокий: мы не были первыми. Знает ли об этом Лигейя? Знает ли Гиллиам? Даже если о Тихих известно лишь ограниченному кругу лиц в Капелле – тем, кому поручено хранить тайну, – эта парочка, мамаша и ее незаконнорожденный сын, должна входить в их число. В конце концов, они были самыми высокопоставленными служителями Капеллы на Эмеше. Неудивительно, что старуха так настаивает. Я удивлялся лишь тому, что они не расплавили развалины прямо с орбиты, что ни один из древних городов не был уничтожен Капеллой за все эти годы.

– Лигейя, оставьте доктора в покое. – Граф Матаро положил руку на плечо приора. – Она внепланетница и не привыкла к нашим порядкам.

– Она безбожница! – вмешался Гиллиам и с ухмылкой посмотрел на Валку.

– А ты самодовольный маленький гоблин, – сказал граф, возможно все еще раздраженный напоминанием о том, как было получено оборудование для терраформирования.

Я невольно улыбнулся и опустил глаза, чтобы скрыть свои эмоции.

– Балиан, прошу вас, – шагнула вперед великий приор. – Есть же какие-то рамки приличия.

– Я лорд этой планеты, великий приор. Потрудитесь обращаться ко мне правильно.

Умандхи у дальней стены сменили тон своего гудения и запели в странном, не меняющемся ритме. Их было около полусотни, все они раскачивались, словно коралловые полипы в сильном течении. Поднялся невообразимый шум, от которого задрожали дешевые оконные стекла.

– Не мог бы кто-нибудь сделать так, чтобы они заткнулись? – Гиллиам щелкнул пальцами в сторону колонов, а затем вытер со лба выступившие капли пота.

По приказу капеллана один из лорариев ударил дубинкой ближайшего умандха, чтобы успокоить его, несомненно посчитав, что послание дойдет и до остальных, поскольку они тесно связаны друг с другом. Существо затрубило от боли, расколов на части гармонию, соединявшую его с собратьями. Я ощутил ужасный приступ дежавю, вспомнив предыдущее свое появление на этом складе. Но на этот раз, вместо того чтобы безропотно поспешить на помощь упавшему собрату, умандхи вытянули свои щупальца во всю длину, их гудение превратилось в сухой хрип, с каким воздух выходит из разорванной трахеи.

Рядом со мной Валка шумно вдохнула, сорвала с пояса планшет и растерянно уставилась на него, постукивая указательным пальцем по экрану.

– Вилик, успокойте этих чудищ, – обратился к Энгину граф, не осознавая, что звук стал немного странным.

– Разберитесь с ними и уведите обратно на корабль, да побыстрее, – рассекая рукой воздух, приказал Энгин лорариям, и те завозились со своими планшетами.

Адораторы, обитавшие в горах над Мейдуа, говорили, что величайший грех – это гордость. Я не всегда соглашался с этим утверждением и с моим другом Эдуардом, поделившимся им со мной. Но здесь так и вышло. Один умандх нарушил невидимую границу, вырвавшись из стаи сородичей, словно джаддианский дервиш, и закружился, раскачиваясь на трех ногах в странном вихре боевого танца. Гудение поднялось до пронзительного визга, и ксенобит бросился к нам, словно разъяренный хищник. Умандх обвил щупальцами одного из охранников графа и навалился на него. Люди надеялись, что их оружие и тысяча лет угнетения будут держать этих существ в постоянном страхе.

Гордость.

Плотина рухнула, и стая умандхов помчалась на нас, визжа, словно раздираемый на части в каком-нибудь глубоководном аду металл. Гиллиам попятился, но затем с поразительной скоростью развернулся, чтобы увести подальше от опасности свою мать. Остальные охранники собрались вместе, образовав заслон между внезапно взбесившейся ордой и графом. Я обернулся к Валке как раз в тот момент, когда в здание склада ворвались другие охранники – те, что несли караул снаружи. Схваченный умандхом человек с белыми полосами на зеленых доспехах, обозначавшими принадлежность к ликторам, пытался сопротивляться, но бесчисленные щупальца сжимались все сильней, обездвижив его. Из-под брони донесся хруст костей, или, может быть, мне просто почудилось. Какой-то охранник выстрелил в существо из плазмомета и выжег на его боку дымящуюся полосу. Умандх взвыл, словно трубящий слон, но продолжал сражаться, пока пятый выстрел не свалил его.

– Уведите отсюда его светлость! – Голос дамы Камиллы был усилен динамиком, встроенным в ее нагрудник.

Бросившись к нам с Валкой, она прокричала:

– Вы двое, быстро со мной!

Валка стояла с несколько отрешенным видом, склонившись над планшетом. Она не была испугана и почти не вспотела, несмотря на удушливую жару на складе. Едва не споткнувшись о перевернутый ящик с рыбой, я подошел к группе солдат.

– Дайте мне оружие! – Я сам не понимал, что говорю, но, когда солдаты замешкались с ответом, свирепо рявкнул на них: – Я не собираюсь убивать вашего лорда, дьявол вас побери, просто дайте мне что-нибудь!

Я щелкнул пальцами и протянул руку. Но тут что-то большое и чешуйчатое налетело на меня, его шершавая оболочка разорвала мой шелковый халат и оцарапала кожу на ребрах. Падая, я ударился головой об пол, и она зазвенела, словно колокол. Я зарычал, пытаясь вцепиться в твердую, как коралл, плоть. В нос мне ударил тошнотворный запах сырой рыбы, затем туда заползли тонкие щупальца, перекрывая доступ кислороду, один из отростков пробрался прямо в горло.

В глазах у меня помутилось, и от испуга я одновременно укусил и щупальце, и собственный язык. Кровь с медным привкусом наполнила рот, смешавшись с сернистой жидкостью, вытекавшей из вен умандха. Я по-прежнему задыхался, никак не мог высвободить зубы из щупальца и не мог пошевелиться.

Я не мог пошевелиться.

Он сдавливал меня со страшной мощью; я до предела напрягал мускулы и сам себе казался стеклянной колонной, расколовшейся под непомерной тяжестью. Внезапно я ослеп, потерял силы и почувствовал, как мир ускользает от меня. Если бы я погиб тогда, погиб и избавил бы мир от своего зловония! Еще один монстр, задушенный в колыбели, уничтоженный прежде, чем успел нанести непоправимый вред Вселенной. Кровь все медленней стучала в моих висках, в сопровождении топота сапог, грохота разбившихся звездолетов и шипения погасших звезд. Мир растворялся в темноте, в истинной Тьме, о которой поется в гимнах Капеллы. В этом мраке расцветали, словно цветы, белые лица, но тут же увядали и обращались в прах. Я видел отца и Криспина, Кэт и Валку, и мою мать. И Гибсона с разрезанными ноздрями, прямой спиной и незатуманенными глазами.

Он покачал головой и сказал:

– Возвращайся!

А затем слился с темнотой, оставив после себя только зеленые глаза, превратившиеся в осколки стекла. В огоньки звезд. В темноту и ничего больше.

Ничего больше.

Свет.

Вместе с воздухом он снова нахлынул на меня, и ощущение разбитого на осколки стекла сменилось саднящей болью. Валка вытащила у меня изо рта откушенное щупальце умандха.

– С вами все в порядке?

«О, доктор Ондерра, как приятно встретиться с вами в таком месте».

Моему изголодавшемуся по кислороду мозгу эта мысль показалась смешной, и я захихикал. Между ее бровями образовались две складки, и она вздрогнула, когда я внезапно приподнялся и сел.

– Да, – ответил я и крикнул, заметив кое-что: – Ложитесь!

Я ухватил ее за плечо, потянул вниз, едва снова не потеряв сознание, и перекатился через нее как раз в тот момент, когда мимо протопал еще один умандх, размахивая щупальцами. Валка замерла подо мной, от испуга широко раскрыв глаза. Двигаться не хотелось, но я со стоном поднялся на ноги. Широкий кушак, стягивающий мой халат, развязался, и одежда закрутилась вокруг тела. С рычанием я сдернул халат и остался в бежевой рубашке и брюках. Рубашка прилипала к разодранному боку, покрытому горячей кровью.

Я помог доктору встать:

– С вами все в порядке?

То, что я неосознанно скопировал ее тон, не укрылось от Валки, и она слабо улыбнулась. Я едва не пропустил эту улыбку – побелевшие губы снова плотно сжались.

– Да.

– Идемте. – Я схватил ее за запястье и направился к той самой лестнице, по которой когда-то спускался, чтобы украсть рыбу. – Поднимайтесь! Быстрее!

Где же граф? Я не сумел разглядеть его в этой сумятице дерущихся рабов-умандхов и людей, сквозь пелену дыма от плазменных выстрелов и начинающегося пожара. Валка все еще топталась на нижних ступеньках лестницы.

– Поднимайтесь, дьявол вас побери!

Со все еще круглыми от потрясения глазами она взобралась наверх. Один умандх, должно быть, услышал, как мы убегаем, и помчался на меня – девять футов твердокаменной кожи и развевающихся щупалец. По глупости я нырнул в сторону, перекатился по полу к дальнему краю открытого рыбного контейнера и ударился в следующий. Умандх сослепу врезался в ящики и опрокинул их. Я поднялся на ноги и схватил двух замороженных карпов.

Перепуганный, сбитый с толку, я швырнул рыб в ошеломленное существо и попятился, надеясь отыскать нечто похожее на оружие. Кто-либо из лорариев мог потерять свой шокер, или какой-нибудь легкомысленный портовый рабочий мог забыть монтировку между рефрижераторными контейнерами.

«Или где-то поблизости сидит в засаде Имперский легион, притаившись под всей этой рыбой».

Я оглянулся на солдат, но те были заняты схваткой возле дверей, чтобы помочь еще и мне. Их было слишком мало. Большая часть пополнения, прибежавшего на помощь тем, кто был здесь с самого начала, уже отступила вместе с палатинами. Мне показалось, что серокожий Энгин лежал ничком на бетонном полу, истекая кровью, но я не стал тратить на него время.

Умандх был уже на ногах, шипя из-под щупалец, развевающихся над ним. Прозрачная золотистая слюна вылетала у него изо рта, и, когда он наклонился вперед, я разглядел крохотные пупырчатые клыки, расположенные вокруг пасти. Теперь я понял, что отростки были вовсе не руками, а языками. Отползая в сторону, я чуть было снова не споткнулся о тушу семиметрового конгрида. Что-то металлическое застучало по ящикам. Увидев, что издавало этот звук, я едва не рассмеялся во весь голос. Это было мачете, какими в Гильдии рыбаков обычно потрошили огромных угреподобных конгридов и акул-терраников, несомненно оставленное здесь одним из беспечных лорариев или рабов, как я и рассчитывал. Расцеловал бы того, кто забыл его здесь. Схватив мачете, я повернулся лицом к противнику. Лезвие разрубило два отростка умандха, оцарапало третий и согнуло четвертый. Существо взвыло и навалилось на меня, пытаясь заплести мои ноги одной из своих. Я изогнулся и сжал в кулаке его щупальце. Затем опустил мачете и ударил ногой по внутренней стороне тонкого колена умандха.

Кость хрустнула, боевой клич колона дрогнул от боли, и он упал. Я прижал острие к костяному экзоскелету умандха, ударил ладонью по рукояти и пронзил толстую кожу. Существо застонало, издав звук, напоминающий крик бронзовых китов моей родины. Моя рука зависла в воздухе, как меч палача, моя тень, словно тень катара, легла поперек тела жертвы. Я остановился, поднял голову и увидел Валку, наблюдавшую за мной с мостков, совсем как когда-то давно Кэт смотрела на меня и лорария, избивавшего безымянного умандха.

Я отвел мачете в сторону и молча отдал им салют доктору.

И тут какой-то солдат графа выстрелил в существо у меня под ногами.

– Это все внепланетная ведьма! – завопил Гиллиам, когда я наконец-то вышел на солнечный свет.

К моему огорчению, он был цел и невредим. Одной рукой капеллан прикрывал от опасности свою мать. Великий приор, напоминавшая ведьму куда больше, чем Валка, прижалась к сыну, несмотря на жару.

– Она могла с помощью своего терминала подговорить этих… этих… тварей! – брызгал слюной он. – И одной Матери-Земле известно, на что еще она способна!

Граф вытер вспотевший лоб вышитым рукавом:

– Мы пользуемся этими приборами с первых дней колонизации. Они не имеют никакого отношения к нашей тавросианской гостье.

– Значит, она осквернила его какой-нибудь ересью! Каким-нибудь устройством с Тавроса!

Подошедшая дама Камилла невозмутимо прервала поток измышлений, родившихся в голове интуса. Она отдала салют и поклонилась лорду:

– Все мертвы, ваша светлость.

Лорд Балиан Матаро прислонился к ящику:

– Очень хорошо, Камилла. Разрежьте их на куски и бросьте в море.

Он махнул рукой, отпуская ее, рукой, отягощенной кольцами и необходимостью отдавать приказы.

Дама Камилла не двинулась с места, и я представил, как она смотрит на графа твердым, как алмаз, взглядом из-под шлема.

– А что делать с нашими покойниками?

– Сколько их?

– Трое, – ответила ликтор таким тоном, словно это было просто число. – Энгин и два его помощника.

Я оглянулся на Валку, приподняв бровь в немом вопросе: «Вы как-нибудь к этому причастны?» Она покачала головой, скорее устало, чем возмущенно, а граф обратился к одному из уцелевших надсмотрщиков:

– Что за дьявольщина там случилась?

Лорарий, женщина с седеющими светлыми волосами, вытянулась в струнку, уставив неподвижный взгляд в точку над его мощными плечами.

– Я… я не знаю, милорд. Ваша светлость. Никогда еще такого не видела. Да, иногда они приходят в бешенство и нападают. Но такого…

– Они обезумели, – сказала Лигейя Вас, освобождаясь от защищающих объятий сына. – Просто с ума сошли.

Над головами у нас гудело защитное поле Ройса. Несколько флайеров – военных транспортов, сопровождавших глянцевую иглу катера, показались вдали, падая с пестрящего облаками неба, словно кленовые крылатки в конце весны.

– Этих тварей нужно уничтожить.

– Они слышали, что вы говорили графу, – Валка вздернула подбородок и словно бы стала на целую голову выше, – именно в этот момент их гудение изменилось. Возможно, они понимают наш язык намного лучше, чем мы привыкли думать, сэр.

Кое-кто из окружающей свиты поморщился от этого излишне фамильярного обращения, но она не обратила на них никакого внимания.

Гиллиам грузно шагнул вперед:

– Обращайся к графу, как требует этикет, или совсем замолчи.

Он с умоляющим видом обернулся к лорду Матаро:

– Я же говорил вам, что во всем виновата ведьма. Кто лучше ее знает этих тварей? Кто еще может желать вашей смерти? Я вас предупреждал с самого начала, ваша светлость! Она тавросианский агент!

У меня заходили желваки на скулах.

– Капеллан, вы не сможете доказать, что в этом виновата доктор, – устало произнес граф.

Лицо его окаменело, когда первые флайеры опустились на воду неподалеку от берега и устремились к суше. Поднятые ими облака пара образовали сверкающую под лучами янтарного солнца радугу.

– Оставьте свои обвинения хотя бы до той поры, когда мы вернемся в замок Боросево, – закончил он, посмотрев на дворец, что возвышался в отдалении, словно волшебная сказка, над приземистыми домами города, пропахшими водорослями.

– Какое еще может быть объяснение? – Гиллиам заковылял к нему, вытирая блестящий от пота лоб извлеченным из рукава платком, а затем прижал его к груди. – Она внепланетница, милорд. Тавросианская ведьма.

Я скривился от этого слова, которым Капелла клеймит каждого, кто без божественного соизволения заигрывает с ненавистными думающими машинами. С какой легкостью оно слетало с губ Гиллиама!

– Это мог быть просто бунт, – выпалил я, с дежурным поклоном вмешиваясь в разговор. – Как сказала доктор, они знают, кто сидит у них на шее.

Я оглянулся на графа и великого приора и снова поклонился:

– Если можно так выразиться.

Гиллиам скривил рот, его разные глаза перебегали с моего лица на графа и обратно. Кем бы он ни был, но только не дураком.

– Видите? – Капеллан направил свой толстый палец мне в грудь. – Она подчиняет себе низкорожденных. За всем этим стоит ведьма, запомните мои слова!

Раздувая ноздри, Валка шагнула вперед, ее гибкое тело выгнулось, словно для удара.

– Скажи слово «ведьма» еще раз, священник, и ты пожалеешь об этом.

Клянусь, что Гиллиам оробел под взглядом ее золотистых глаз. Мне нравится вспоминать, как он тогда попятился. Я сдержал улыбку и, пользуясь тем, что после угроз Валки обо мне забыли, подошел ближе. Как он посмел?

– Она угрожает мне, сир! – Интус постарался распрямить сгорбленную спину и не стал отвечать Валке, а обратился к своему сюзерену: – Эта внепланетная… женщина, – он не решился произнести «ведьма», – кто еще знает, как общаться с умандхами? Я следил за ней! Я видел, как она что-то сделала со своим устройством как раз перед самым нападением! А теперь она еще и угрожает мне, сир! Эта внепланетная шлюха со своими запрещенными…

Гиллиам растянулся на земле, так и не закончив фразу. Я не собирался бить его, это случилось само собой. Я стоял над запутавшимся в собственных одеждах священником посреди бездонной тишины, потрясая ушибленным кулаком. Во мне не было ни ярости, ни ненависти, ни даже презрения. Только чувство… очищения. Чувство правоты. Справедливости.

Я потер сбитые костяшки пальцев, на мгновение забыв о ране в боку, глубоко вдохнул и выдохнул через нос:

– Для первого раза вам хватит.

Из сломанного кривого носа капала кровь. Придя в себя, Гиллиам прижал к нему платок, а свободной рукой показал на меня.

– Варвар! – взвизгнул он и с неожиданной быстротой поднялся на ноги. – Ты ударил меня!

– И могу повторить!

Я шагнул к нему, по-прежнему ощущая удивительное спокойствие. Только что я ударил священника Земной Капеллы. Честно говоря, мне положено было трястись от страха перед ножом катара, но я лишь втянул воздух сквозь зубы, сверля капеллана взглядом:

– Извинитесь перед леди!

– Мессир Гибсон! – Валка рванулась к нам, но стражник остановил ее, словно опасаясь, что мое еретическое буйство окажется заразным. – Какого дьявола вы натворили?

Священник оскалил желтеющие зубы:

– Ты заплатишь за это, ничтожество! Стража! Стража, вы видели, что сделал этот варвар? Схватите его!

Охранники переглянулись, а затем их скрытые под забралами лица повернулись к лорду. Балиан Матаро, так недавно избежавший встречи со смертью, лишь устало смотрел на меня. Боги, он выглядел в этот момент на истинный свой возраст, черные глаза сделались тусклыми и холодными.

А Гиллиам все вопил:

– Чего вы ждете? Хватайте его! Стреляйте из станнера!

Станнеры тут же появились, сверкнув голубыми жерлами, и два гоплита подошли, намереваясь взять меня под локти. Валка побледнела.

– Подождите! – крикнул я, поднимая руки. – Подождите! Этот человек нанес мне оскорбление, ваша светлость. Вы сами все слышали.

«Оскорбление» было ключевым словом, на которое мгновенно реагирует любой нобиль Империи. Я умышленно употребил именно его, надеясь привлечь на свою сторону графа, как мне прекрасно было известно, любившего поединки. На руках у меня было не так уж много козырей, но я сам выкопал себе яму. Приходилось как-то из нее выбираться.

– Я требую удовлетворения.

Это и был выход, тонкий, словно нить из моноволокна, и опасный, словно цепь на шее.

– Дуэль? – Граф приподнял бровь, но глаза его заблестели. – Но доктор, несомненно, имеет на это больше прав, чем вы.

Я долго смотрел на Валку, пытаясь разгадать чувства, запечатленные на ее лице. Гнев? Страх? Она покачала головой. Я почти услышал, как она снова пробормотала слово «варвары».

– Он сказал, что она меня подчинила, он считает меня глупцом.

Это был щит из бумаги. И возможно, я действительно показал себя глупцом, поддавшись на его подстрекательство. Теперь у меня не было выбора, не было другого пути, кроме как идти вперед. «Привет, отец». Или так, или смерть.

Прежде чем кто-либо успел помешать мне, я добавил:

– А еще раньше, милорд, этот человек дважды напал на меня…

Кое-кто удивился, но я продолжал наступать. Погибали люди, погибали ксенобиты, а этот зануда каждый раз оказывался ни при чем.

– Сначала натравил на меня охранников-федератов в колизее, а потом набросился сам после недавнего званого ужина.

– Ваша светлость, этот простолюдин не имеет права! – запротестовал Гиллиам.

– Так, значит, вы не отрицаете? – оскалил я зубы.

– Ты не можешь требовать дуэли, – сказала Лигейя Вас. – Мой сын – палатин. Ты не имеешь права вызвать его.

Я посмотрел прямо в лицо Балиану Матаро, ожидая, что тот покачает головой. Он понял. Понял, что у меня нет выбора, что его тонкая игра подошла к концу. И моя тоже.

Онемевшими пальцами я сдернул цепочку с шеи, надел перстень на большой палец и поднял руку.

– У меня есть все права, – сказал я и грозно уставился на Гиллиама, затем оглянулся на Валку и увидел изумление на ее изящном, резко очерченном лице. –   Я же предупреждал, ваше преподобие: не стоит думать, будто вам все известно.

Глава 57

Секундант

– Один час, милорд, – сказал пилот.

Он был из городского управления префектов, как и те двое охранников, что сопровождали меня всю дорогу от дворца, чтобы я не попытался сбежать из города. Мы могли дойти пешком, но мои телохранители, похоже, решили, что так у меня будет больше шансов доставить им неприятности, и мне пришлось согласиться на перелет через площадь от замка Боросево до колизея. Пилот остался во флайере, а остальные провели меня под руки мимо лорариев и службы безопасности прямо в гипогей.

Бетонные своды нависли над головой, дешевые плакаты облепили все стены над алюминиевыми койками с разбросанными повсюду грязными вещами влачащих жалкое существование бойцов. Бывшую кровать Эрдро уже кто-то занял, а моя и вовсе исчезла – без сомнения, разобранная графскими солдатами после моего… разоблачения. Один из сопровождающих откашлялся и напомнил, что время уходит. На самом деле мне просто стало страшно в последний момент. Я взбудоражил графский двор, объявил о своей благородной крови, оскорбил Капеллу, напав на капеллана, и ко всему прочему мог вызвать отчуждение Валки.

И все же… все же одну вещь я мог исправить. И это пугало меня сильней, чем все остальное, вместе взятое. Как кто-то когда-то сказал, начать войну не трудно, трудно восстановить мир.

Хлыст сидел в одиночестве за маленьким столом зоны отдыха в дальнем конце спальни, рядом со старым аппаратом, раздающим пищу и средства гигиены. Он лениво перелистывал страницы комикса. Мои охранники приотстали, так что я подошел с куда меньшим шумом, чем мог бы. Кто-то из находившихся в комнате узнал меня, и все притихли. Эта тишина и предупредила Хлыста о моем появлении.

Не знаю, возможно ли такое, чтобы лицо одновременно просияло и помрачнело, но если возможно, то именно так и случилось. Его глаза округлились, но удивление свернулось в настороженность, он приподнялся и сжал побелевшие губы в тонкую линию. Затем сел и закрыл книгу с тихим хлопком.

– Что ты здесь делаешь?

Той ночью я прокрутил в голове дюжину вариантов нашей встречи. Ни один из них не показался мне правильным. Я верил, что защищаю своего друга, скрывая от него свое настоящее имя. Страх и гордость привели меня туда, куда я не рассчитывал и не хотел попасть, и что бы еще я ни собирался сказать, одно должно было прозвучать обязательно:

– Мне очень жаль, Хлыст.

Я не поклонился и не встал на колени. Даже не опустил голову.

Хлыст посмотрел на меня и кивнул.

– Паллино рассказывал, что тебя прячут в замке. – Он многозначительно покосился на мою охрану. – Значит, тебя по-прежнему не выпускают?

– Да.

Я оглянулся через плечо на неподвижных, словно камни, префектов в форме цвета хаки и глубоко вдохнул. Я выдал свою тайну, обменял на один удар в челюсть Гиллиаму и нынешнее отчаянное положение. Больше нет необходимости скрываться, как я привык с первых дней на Эмеше. Мне еще предстоит принять то наказание, что отец и Капелла выберут для меня, но это произойдет уже после дуэли. Сначала мне нужен Хлыст, нужен человек, который поддержит меня в трудную минуту на законных основаниях.

Можно было бы попросить и Паллино, но мне не хотелось умирать, не помирившись с Хлыстом. У меня так мало друзей во Вселенной, что я не смогу обойтись без каждого из них. И я торопливо заговорил, помня о том ограниченном времени, которое отпустило на мою затею управление префектов. Это было нетрудно. Слишком о многом мне не хотелось вспоминать и упоминать.

Я рассказал Хлысту о Гибсоне и о школе Капеллы на Веспераде, о том, как я сбежал и как избил своего брата до полусмерти. О том, как мать спасла меня, и о том, как я ради ее безопасности не мог объявить о своем статусе и происхождении властям или признаться в этом Хлысту. Мне не стыдно за то, что я плакал, когда говорил об этом, снова опасаясь за судьбу матери после всего того, что натворил.

Затем я рассказал ему о своей жизни на каналах, хотя и умолчал о Кэт, об избиении, а также о той безлунной ночи в переулке. О некоторых вещах не следует вспоминать. Я объяснил, как пришел в бойцовские ямы, и он понял и принял ту глупую причину, по которой я пробрался в тюрьму колизея. Он рассмеялся, и когда мой рассказ закончился, я сообщил:

– Мне нужна твоя помощь, Хлыст.

– В чем? – заморгал он смущенно, но не оскорбленно.

– Я ударил этого интуса-священника, – просто ответил я. – Именно поэтому у меня не осталось никаких секретов. Он приказал бы казнить меня, если бы я не был…

– Палатином?

Хлыст произнес это слово так, словно выплюнул яд из раны.

– Палатином, – подтвердил я и отвел взгляд. – Я понимаю, что прошу слишком многого, но через два дня у нас будет дуэль. И я надеюсь, что ты…

– Да, – сказал Хлыст, вставая.

Должно быть, я в это мгновение выглядел полным дураком. Замер на полуслове, молитвенно протянув руки. Наконец я пришел в себя и, запинаясь, проговорил:

– Так ты это сделаешь? Ты… поддержишь меня?

– Стать твоим секундантом? – Он стиснул зубы и кивнул: – Конечно поддержу, Адр. – (Я никогда не забуду, как он меня назвал. Адр, а не Адриан. Имя мирмидонца, а не палатина.) – Но это не означает, что я больше не зол на тебя.

Я заскрипел зубами, с трудом скрыв это за кивком.

– Хлыст, что бы ни… – Я вздохнул и расправил плечи; волосы упали мне на лоб, но я не стал убирать их. – Я не такой, как другие палатины.

Он посмотрел на свой комикс и прикрыл глаза.

– Я знаю. Знаю, Адр. Ты просто не понимаешь, как это выглядит. Вы… – он затряс головой, – вы просто не замечаете нас, никогда не замечаете. Мы для вас – всего лишь часть обстановки. Вы обращаетесь с нами как с гомункулами, а это неправильно. Мы тоже люди, как и вы.

Хлыст не смотрел на меня, произнося эти слова, только опустил подбородок и ссутулился, словно ожидая удара.

– Я не такой, как они, – заверил я.

Аргументы Хлыста были палкой о двух концах, но от этого не становились неправдой.

– Я не считаю, что есть люди первого и второго сорта, – сказал я. – Просто люди, и все.

Он не ответил, лишь все так же уставился в стол, положив руки на колени. У меня не было времени продолжать этот спор. Я дернул стул на себя, так что его ножки заскребли по покрытому эмалью бетонному полу, развернул его и уселся по другую сторону стола от Хлыста. Другие мирмидонцы давно перестали следить за нами и занялись обычными делами.

– Спасибо тебе, Хлыст.

Он кивнул, все еще не поднимая взгляда, и после долгого молчания спросил:

– Почему именно я?

– А?

– Почему не Паллино? Он лучший боец.

– Мне нужен не боец, – ответил я. – Мне нужен друг рядом. И у меня нет друга лучше тебя.

– И это кое-что говорит о тебе, – сказал мирмидонец, и на его лице появилась язвительная усмешка.

Я сделал неприличный жест большим пальцем, и он усмехнулся еще шире.

– Я не стал бы ни о чем просить, если бы это было опасно для тебя. Тебе не придется сражаться. По закону мне нужен секундант, и если дело пойдет плохо…

– Оно не пойдет плохо.

– Если дело пойдет плохо, – настойчиво повторил я, – мне бы очень не хотелось, чтобы между нами осталось что-то недосказанное. – Я замолчал и в свою очередь отвел взгляд. – Понимаешь, мне действительно очень жаль.

Мой друг махнул рукой, отметая извинения:

– Что такого сделал священник, чтобы ты так взбесился?

– Что?

На какое-то мгновение я забыл, ради чего вообще пришел в гипогей.

– Почему ты его ударил?

Во всей этой суматохе, поднявшейся после того, как я сцепился с Гиллиамом на рыбном складе, Хлыст оказался первым, кто не обвинял и не упрекал меня. Он был, как я уже сказал, настоящим другом. Пришла моя очередь усмехнуться.

– Он оскорбил леди.

Хлыст хлопнул в ладоши и кивнул, потирая руки:

– Классика, классика.

И все же он воспринял мои слова как самое разумное объяснение на свете.

В моей голове прозвучал бормочущий голос Гибсона: «Мелодраматично. Дьявольски мелодраматично». Я покраснел и улыбнулся. Хлыст улыбнулся в ответ. На мгновение Гиллиам оказался изгнан из моих мыслей, словно демон, каким он и был на самом деле. А вместе с ним и Валка, и граф, и Весперад. И мой отец. Все они могли подождать до другого раза, до последних трех ночей перед дуэлью или до той поры, когда по квантовому телеграфу придет ответ либо с Делоса, либо из Капеллы. В этот момент важно было то, что мой друг вернулся и что у меня вообще есть друг.

– Она не хочет, чтобы я его убил. И я тоже не хочу. Уже нет.

Когда первоначальный пыл рассеялся, я понял, что больше не жажду крови Гиллиама. Но я нанес этот удар и сам скрепил печатью свой приговор. По имперским законам я не мог забрать назад свой вызов, и это только справедливо, когда подобное безрассудство наказывается самими его последствиями.

– Мне понадобится твоя помощь, Хлыст. Прошел не один месяц с тех пор, когда я в последний раз держал в руке меч. Считай, что я все это время не тренировался.

– Ты хочешь сказать, что ищешь человека, который намнет тебе бока?

На лице моего друга появилась самоуверенная усмешка, и я ответил ему своей кривой, хотя внутри у меня в эту минуту что-то сжалось.

Откуда он взялся, этот молодой мирмидонец, стоявший передо мной? Словно кто-то похитил моего друга Хлыста, оставив вместо него подменыша, как в тех волшебных историях, что когда-то рассказывала мне мать. Катамит по контракту исчез, заслоненный мирмидонцем. Как он вырос за какие-то несколько лет! Неужели это я сделал его таким? Но нет. Он твердо стоял на своих ногах. Я только помог ему подняться.

Хлыст тревожно свел брови:

– Адр, с тобой все в порядке?

Я продолжал смотреть. Не на него, а на лежавшую на столе книгу с изображением молодой пары, которым угрожали карикатурно уродливые сьельсины. Их тени окружали людей, женщина съежилась, а мужчина побледнел от страха. На переднем плане виднелась роза – единственное светлое пятно на контрастном фоне ночного кошмара. И рука со скрюченными пальцами, вытянувшаяся, чтобы схватить цветок. Я давно забыл название книги, но никогда не забуду эту руку и эту розу.

– Что? – Я взглянул Хлысту прямо в глаза. – Да… думаю, да.

Это был неподходящий момент, чтобы раскиснуть и выплеснуть все свои тревоги на стол между нами. Я чувствовал на себе хмурые взгляды сопровождавших меня охранников и тяжесть бетонного потолка, нависшего над головой, словно Белый меч катаров.

– В четверг я могу умереть.

– Но все же не умрешь. – Слова Хлыста не были успокаивающими или даже просто дружескими, он говорил так, будто бы это был непреложный факт. – Я видел этого священника. Он мьют. Уродливый мьют. Но пусть будет так, как ты сказал: ты не станешь убивать его. Просто ранишь один раз, но хорошенько, и на этом все кончится.

«До первой крови». Я едва не расхохотался. До первой крови, и я могу потребовать такого условия дуэли. Никто не погибнет, все требования закона будут удовлетворены, и я тоже буду удовлетворен. Хлыст внезапно повеселел.

– Таким благородством ты можешь расположить к себе твою леди. Что-то похожее я уже видел.

– Только не эту леди, – возразил я, положив подбородок на руки.

– Слишком гордая?

– Слишком… – я не смог подобрать нужное слово, – она тавросианка.

Брови Хлыста дернулись вверх.

– Из самой Демархии? Правда?

Охранник прочистил горло и объявил:

– Вам пора, лорд Марло.

Я поднял руку, признавая его правоту, встал сам и сказал:

– Если ты подойдешь к центральным воротам дворца, я смогу встретиться с тобой в барбакане. Паллино знает дорогу.

Я хотел добавить, что мы с Паллино опять говорили о корабле, получив возможность перекинуться парой слов без постоянного надзора вездесущих дворцовых камер, но что-то мне помешало. И в любом случае не стоило, едва примирившись, вспоминать о том, что поссорило нас. В знак признательности я постучал костяшками пальцев по столу:

– Спасибо тебе, Хлыст.

Не зная, что еще сказать, я засунул руки в карманы брюк, ссутулился и зашагал по направлению к двери. К дворцу. И к предстоящей дуэли.

Но Хлыст окликнул меня:

– Я все еще теряюсь в догадках – как тебя все-таки зовут? Как твое настоящее имя?

Я усмехнулся, и это была классическая кривая усмешка, острое, как нож, оправдание для моего вечно утомленного выражения лица.

– Ох, я в самом деле Адриан, – сказал я. – Адриан из дома Марло. С Делоса.

Хотя для меня было важно снова называться настоящим именем, Хлыст в ответ лишь поджал губы:

– Звучит правильно и достойно.

У меня вырвался глухой смешок, и я оглянулся на охранников:

– Оно достойное. Ты понимаешь?

– Да, – ответил Хлыст. – Думаю, что так и есть.

– Так, значит, увидимся завтра?

– Да, завтра, – он наклонил голову, – до скорого, Адр.

Глава 58

Варвары

– Вы совсем с ума сошли? – без всяких предисловий или хотя бы приветствия начала Валка, ворвавшись в закрытый стеклянным куполом садик, где я тренировался перед дуэлью. – Это вам не опера, Гибсон, – или как вас там зовут. Кто вас просил защищать мое… мою…

От волнения она не смогла подобрать слова и выругалась на пантайском.

– Вашу честь, мадам? – закончил за нее Хлыст.

После визита в колизей я оказался запертым в Солнечном дворце, но Хлыста проводили ко мне по моему требованию. Оставалось утешаться тем, что Гиллиаму тоже ограничили свободу, и стараться не думать о той цепочке из домино, которую я привел в движение.

Челюсти Валки беззвучно пережевывали слова:

– Здесь вам не Старая Земля! Я не просила вас о помощи!

Раздувая ноздри, она произнесла излюбленное, как я после выяснил, свое ругательство: «Имперцы». Уголки губ Хлыста опустились в испуганной гримасе. Я покачал головой, довольный тем, что друг вернулся ко мне, пусть даже и ненадолго.

Скрыв свое раздражение – «ярость ослепляет», – я прислонил учебный меч к белому стволу березы и повернулся к Валке. По правде говоря, удивительно было, что она не пришла ругаться раньше – у нее в запасе был вечер и половина следующего дня.

С видом человека, пытающегося избежать схватки со змеей, я сказал:

– Простите меня. Я знаю, что вы не одобряете насилие.

– Дело не в насилии! – ответила Валка, отбрасывая волосы назад. – Я сама дала бы по зубам маленькому троллю, будь у меня такая возможность, но я…

Она замолчала и подняла руку, словно собираясь откусить ноготь, но сдержалась и сжала пальцы в кулак:

– Вы не отвечаете за меня, дьявол вас побери!

Я удивленно выпучил глаза:

– Конечно же нет.

У меня не было такого намерения – или было, но не совсем такое. Я вспомнил, что происходило перед тем, как я ударил Гиллиама. Он несколько раз назвал ее ведьмой. А потом шлюхой. Мои щеки стали красней, чем волосы Хлыста. Мирмидонец тихо откашлялся, и я сказал с легким поклоном:

– Прошу прощения, доктор Ондерра. Это мой друг Хлыст.

– Добрый день, миледи, – вскинул голову мирмидонец.

– Она доктор, Хлыст, – пробормотал я, опережая традиционный едкий ответ Валки.

– Это из-за нее ты ударил священника?

Я в отчаянии сжал переносицу:

– Это ничего не меняет.

Мирмидонцу, по крайней мере, хватило такта, чтобы принять смущенный вид и надолго углубиться в осмотр собственных ботинок.

Доктор скрестила руки на груди:

– Вы, имперцы… Вы шовинисты, отсталые высокомерные kaunchau rhobsa mehar di… – Она перешла на тавросианский диалект, в котором я понимал от силы одно слово из дюжины.

– Мы не шовинисты. Моя мать однажды дралась на дуэли из-за женщины, – не подумав, выпалил я. – Ну хорошо, из-за двух женщин. Хорошо, из-за двух женщин и одной лошади. Это ничего не меняет.

Как только эти слова сорвались с моих губ, я вспомнил про синекожую женщину-гомункула, которую мать держала в своем гареме, и понял, что ничего хуже сказать не мог.

Валка едва взглянула на меня:

– Ваша мать – какая-нибудь знатная леди? Не так ли, лорд… лорд…

– Марло. Адриан Марло.

Я снова поклонился, а когда выпрямился, слегка выставил вперед подбородок. Лишь через мгновение до меня дошло, что это была ошибка – слишком много прежнего аристократического высокомерия, чтобы его могла стерпеть такая сторонница равноправия, как Валка. Я почувствовал себя дураком, кольцо на большом пальце казалось скорее позерством, чем подтверждением моей истинной личности. Как будто оно и не мое вовсе, а взято напрокат или украдено… и я полагаю, так и было. Хлыст стоял молча и не смотрел на кольцо на моей руке.

– Граф велел мне не называть мое имя. Я скрываюсь, понимаете, и…

Разговор с Хлыстом повторялся снова. Только на этот раз было еще хуже. Намного хуже. Потому что я говорил с Валкой.

– Уже нет, – сказала она.

Без упрека, без осуждения, просто констатируя факт. Я смотрел на нее, прекрасно сознавая бессмысленность своего взгляда. Вопреки ожиданиям Валка покраснела и отвела глаза:

– Простите.

На ее лице заиграло странное выражение, гнев утих и смешался с чем-то более… мягким. Я при всем желании не подобрал бы этому название.

Внезапно я понял, что не могу смотреть ей в глаза, и принялся теребить поношенную резиновую накладку на эфесе тренировочного меча.

– Вы правы. Это я должен извиниться. Полагаю, я мало чего добился, ударив этого негодяя…

Я замолчал и осмелился взглянуть на Валку. Она все еще рассматривала свою татуированную руку.

– …Причем ударил не из лучших побуждений.

Мне только показалось или она успокоилась на мгновение? Но нет, это мгновение прошло, и Валка снова стала доктором Ондеррой во всей своей красе.

– Благодарю вас, – сказала она наконец.

Правила приличия перебороли ее гнев, и она повернулась к мирмидонцу:

– Ваше имя – Хлыст?

Он поднял голову:

– Да, мадам. То есть мое настоящее имя Вильгельм – в честь императора, понимаете, – но Вильгельмов много. Хлыстом меня называли в публичном доме, пока я не ушел оттуда. Мне нравится это имя.

– Тогда пусть будет Хлыст. Значит, вы… друг лорда Марло? Из колизея?

В какой-то момент искренний характер Хлыста победил его плебейскую осторожность.

– Конечно, мы с Адром много всего пережили, – он почесал затылок, – мы хотели улететь с планеты. Куда-нибудь.

Обернувшись к Валке, я спросил:

– Так зачем вы пришли? Сказать, чтобы я отказался от дуэли? Я не могу это сделать.

– Почему? – с вызовом произнесла Валка. – Я думала, вы, палатины, вольны делать все, что вам угодно.

Я изо всех старался не рассмеяться ей в лицо.

– Все, что мне угодно? К сожалению, нет. Должно быть, вы прослушали ту часть, где я рассказывал о своей жизни под вымышленным именем. – Я показал на Хлыста, одетого в легкий рабочий костюм, какие мирмидонцы обычно носят в свободное время. – Думаете, я бы стал рисковать своей жизнью ради собственного удовольствия? Отец продал меня, доктор. Продал Капелле. Так что оставьте свои предположения при себе.

– Я не знала. – Валка поджала губы.

Ее голос – прекрасный ее голос – прозвучал еле слышно, но снова окреп, когда она возразила, вскинув голову:

– Но как это все связано с Гиллиамом?

– Я не могу отказаться от дуэли. Ни ради вас, ни ради кого-то еще. – Я покрутил кольцо на большом пальце. – По закону не разрешается отозвать свой вызов. Мне придется драться.

Я отвел взгляд, затем снова посмотрел на нее и добавил:

– И этот сукин сын приказал выстрелить в меня из станнера!

Даже с расстояния в пять шагов я слышал, как Валка скрипнула зубами.

– Пожалуй, это самый дурацкий обычай, о каком я когда-либо слышала.

– Нет! – вмешался Хлыст, делая шаг вперед и вытирая руки о штаны. – Если знаешь, что тебе придется драться на дуэли, то вряд ли… – он запнулся и оглянулся на меня, – в общем, вряд ли станешь связываться. Если ты в здравом уме…

Я перехватил его взгляд:

– Я в здравом уме, Хлыст.

– Просто решил проверить, – усмехнулся он.

Губы Валки изогнулись в улыбке, возможно немного печальной.

– И все-таки вам не следовало это делать. Даже если вы победите, эта священница станет вашим смертельным врагом. О чем вы вообще думали, дьявол вас побери?

– Мне не понравилось, что он назвал вас ведьмой. – Я потер щеку и отвернулся. – Вы это ожидали от меня услышать?

Я не добавил того, о чем на самом деле думал. Если запретить дуэли, их место займут убийства, а высокое положение Гиллиама позволило бы ему безнаказанно совершать любые подлости. При всем нашем очевидном варварстве этот дурацкий обычай давал возможность решить проблему законным путем.

Валка не ответила. Хлыст рядом со мной неловко переминался с ноги на ногу, и я отошел чуть назад. В глубине души я был бы рад, если бы мой друг-мирмидонец ушел, вспомнив о каких-то неотложных делах. Не очень справедливо, после всего того, что мы вместе испытали, и того, что по моей воле нам еще предстоит испытать. Да, я показал себя неблагодарным, но мне действительно не хотелось продолжать этот разговор при свидетелях.

– Да, милорд, – наконец сказала Валка.

С тех пор как я встретил эту женщину, она то и дело поражала меня. Своими странными привычками, этими золотистыми глазами, кожей цвета свежего пергамента, железной решимостью и очевидным недюжинным умом. Даже своей безжалостностью. Что бы вы ни подумали о моем признании, но она пела мне на алхимическом языке, далеком от поэзии. Может быть, именно это меня и привлекало в ней? В ней чувствовалась сталь и даже что-то крепче стали. Адамант, из которого делали космические корабли. Высшая материя.

«Милорд» – это слово резало мой слух. Я невольно опустил плечи и сказал:

– Адриан.

– Что? – не расслышала она.

– Зовите меня Адриан.

Валка резко выдохнула. «Имперцы». Обернувшись к Хлысту, она сказала:

– Для вашего друга будет лучше, если он не позволит убить себя.

С этими словами она резко развернулась и направилась к двери:

– Иначе я сама его убью.

Полминуты мы с Хлыстом стояли и смотрели друг на друга в немом опустошении, пока я не спросил:

– Какого дьявола это может означать?

Мирмидонец приподнял густые рыжие брови:

– Очевидно, что ты не должен умирать.

– Спасибо, Хлыст.

Мы возвратились к неловкому молчанию, ни один из нас не двинулся с места. Но потом мирмидонец дернул подбородком и проговорил:

– Иди за ней.

– Подождите!

Я догнал Валку в темной колоннаде из розового мрамора, потемневшего под губительным солнцем. И почувствовал стыд, стоя в неопрятном тренировочном костюме перед тавросианкой.

– Подождите, доктор Ондерра.

Валка обернулась, опираясь рукой об округлое бедро. В отличие от меня она казалась высеченной изо льда… Хотя не играла ли на ее губах легкая улыбка? Может быть, она смеялась надо мной? Но выхода у меня не было.

– Простите меня. Вы были правы, я ударил Гиллиама за то, что он сказал про вас. Не смог удержаться.

Перед глазами у меня вспыхнуло видение распростертого на полу бесчувственного Криспина, и на мгновение мне почудилось, будто он лежит на мраморе между нами. Где-то среди деревьев за колоннадой запела птица, пронзительно взывая к румяному полуденному небу. Я отмахнулся от образа своего брата, сжал кулак, которым ударил Гиллиама, и тихим голосом добавил:

– Это моя ошибка.

«Ярость ослепляет, – утверждают схоласты, – спокойствие прибавляет зоркости».

Они избегают гнева, как избегают всех сильных эмоций, этой мути в чистых водах разума. Возможно, это к лучшему, что я не попал на Тевкр, в Нов-Сенбер. Страх. Страх лежит в основе всего, это дракон в классическом смысле, дракон, порождающий чудовищ. Смерть рассудка. Почему я боялся? Что было в Валке такого, из-за чего привычные чувства становились странными, словно звезды в небе Эмеша?

– Совершенно верно, – произнесла она ясным голосом, тихим и мрачным, как воздух под сводами колоннады. – Это ваша ошибка.

Она ничего больше не сказала, но и не ушла. Я попытался сосредоточиться, справиться со страхом, бешено стучавшим в моих висках. Страхом перед чем? Перед тем, что Валка возненавидит меня? Уже возненавидела? Никогда не заговорит со мной снова? Во имя Земли и императора, возможно, она все-таки была ведьмой, и я попал к ней в плен.

Я откашлялся:

– Как я уже говорил, меня когда-то готовили в дипломаты…

И как дурно все это кончилось! Трудно вообразить менее дипломатичный поступок, чем ударить Гиллиама по лицу.

– Дипломат должен прощать людям их… их непохожесть. По крайней мере, попытаться понять их… со временем.

Я нес чепуху. И понимал, что несу чепуху, но продолжал барахтаться в словах, как утопающий, что надеется доплыть до берега или до обломка мачты, за который можно уцепиться.

– Я виноват, что пытался заступиться за вас, мне не следовало вмешиваться. Но теперь уже ничего не изменишь.

Она по-прежнему молчала, только барабанила пальцами по планшету, привычно висевшему на ее бедре, словно оружие в кобуре.

– Я просто… Он не должен был бросаться такими обвинениями. – И в этот момент меня настигло новое прозрение. – Вас ведь на самом деле ни в чем не подозревают?

Валка покачала головой:

– Я бы давно уже оказалась в подземельях Капеллы, с дипломатическим паспортом или без него, – она развела руками, – меня не оставили бы на свободе, если бы посчитали как-то причастной к этому бунту. Вот почему вам не следовало вмешиваться. Умандхи все сделали сами, отчаявшиеся глупцы…

Она переменила свою напряженную позу, оперлась о колонну и наклонилась, чтобы подтянуть сползающий сапог.

– Честно говоря, о моей предполагаемой роли в этом происшествии давно бы уже забыли, если бы вы не ударили мутанта.

– Но ведь кто-то должен был это сделать.

– Нет! – вспыхнула она, выпрямляясь. – Не кто-то, а я. Это мое дело, – она одернула жилет и пригладила его, по-прежнему сурово глядя на меня, – вы не имели права вмешиваться.

– Я имел полное право! Учитывая все, что случилось раньше, учитывая то, что он оскорбил нас обоих… И я не заметил, чтобы вы готовились защищаться. Или вы и не собирались?

– Нет! – огрызнулась она. – Потому что насилием ничего не решить.

– Кто вам это сказал, Валка? – спросил я, искренне озадаченный. – Если вы сражаетесь за то, чтобы решить проблему, и побеждаете, то проблема решена.

Я не понимал, что говорю, но, если бы понимал, это избавило бы меня от многих страданий, когда пришла война… или когда я пришел на войну.

– Но вы создадите семь новых проблем, которые вам тоже придется решать.

– Семьдесят семь новых проблем, – согласился я. – Вы продолжаете сражаться, потому что пока у вас есть возможность выбирать, сражаться или нет, вы сохраняете контроль над событиями. Если же вы прячете проблему в себе, она начинает гноиться… – Я покачал головой. – С момента моего появления здесь Гиллиам только и делал, что угрожал мне.

– И это дает вам право убить его? – Доктор не сумела сдержать усмешки. – Так еще хуже, милорд.

Я уже собирался сказать, что ей этого не понять, но вовремя прикусил язык. По тому, как пылали ее глаза, мне стало ясно, что это была бы роковая ошибка.

Помолчав немного, я собрался с духом и возразил:

– Это официально разрешенная дуэль, а не убийство.

Валка фыркнула в ответ:

– Okthireakham anaryoch kha.

– Возможно, мы варвары. Возможно, там, откуда вы родом, все по-другому – этого я не знаю. Но я знаю, что, если позволить такому, как Гиллиам, действовать безнаказанно, он растопчет всех на своем пути, и большинство из этих людей не могут даже надеяться на то, чтобы вызвать его. А я палатин. Я могу.

– В любом случае что это даст? – оборвала меня доктор. – И кто вы такой, дьявол вас побери?

– Я вам уже говорил: мое имя Марло. Адриан Марло. Мой отец – лорд Алистер Марло с Делоса. Я… Он хотел, чтобы я служил Капелле. А я… у меня были другие планы. Я не солгал вам больше того, что было необходимо. Больше, чем требовал от меня граф. Все, связанное с умандхами, сьельсинами… Калагахом – это мое, настоящее.

Внезапно я ощутил на своих плечах всю тяжесть того, что это означает. Древние боги, Капелла все узнает. Когда меня освободят из-под псевдодомашнего ареста – если я останусь в живых, – что, если они придут за мной? За моей матерью? Я рассказал Валке сокращенную версию своей истории – как меня выбросили на Эмеше и ограбили, вынудив вести нищенское существование на каналах.

– У меня не было другого выбора, кроме колизея. Мне нужно было добывать пропитание.

– Вы могли в любой момент прийти в этот замок. Не похоже, чтобы вас здесь сильно мучили.

– И все же, – прошипел я, – граф скрывает меня от моего отца и от Капеллы. Не знаю, по какой причине.

– Не знаете? – хмыкнула Валка.

У меня были кое-какие предположения, но ни одним из них мне не хотелось с ней делиться.

– Я здесь пленник, Валка. Неужели это трудно понять? У меня не больше возможностей улететь отсюда, чем у умандхов. Почему, по-вашему, я так старался остаться в колизее? Я не хотел… ничего этого. Не просил взять меня сюда. Не просил Гиллиама цепляться ко мне. Не просил вас… – Я замолчал, опасаясь сказать какую-нибудь глупость, и отвернулся. – Вы все усложняете.

В ограниченном аркой колоннады кусочке неба пролетел флайер. Валка по-прежнему ничего не говорила и не двигалась с места.

– Разумеется, мне искренне жаль, что все так получилось, – добавил я.

После недолгого молчания я отважился взглянуть на нее.

Тавросианка задумчиво покусывала нижнюю губу.

– Вы ведь понимаете, что сделали, не так ли, Адриан?

– Простите, что?

Я перестал разглядывать свои руки и резко поднял голову. В первый раз она назвала меня по имени.

– Вы позволили этому случиться, – сказала она и продолжила сквозь зубы: – Вы сделали это ради меня. Кто-то должен умереть, потому что вам захотелось доказать… что? Что вы мужчина? Вы боец, видят боги, и никто в этом не сомневается.

На мгновение она замолчала, взгляд ее стал неподвижным, как у трупа, сосредоточившись на чем-то не принадлежащем миру смертных.

– Я не хочу, чтобы чья-то смерть была на моей совести. Чтобы кто-то погиб из-за меня.

Я шагнул вперед, но не решился прикоснуться к ее руке, страстно желая, но одновременно понимая, что не должен этого делать.

– Вы правы. Полностью правы. Но что бы ни случилось, это случится не из-за вас. Это мое решение. Сожалею, что втянул вас. – Я отдернул руку, внезапно почувствовав, что выгляжу глупо. – Никто не погибнет на этой дуэли.

– Но ведь вы сказали…

– Мы обязаны будем драться, если секунданты не смогут договориться и уладить наши разногласия, – а они не смогут. Но драться до первой крови. Я нанесу первый удар, и на этом все кончится. Клянусь вам.

Она скривила губы:

– А как же решение проблемы? Что случилось с вашим… – Она с пугающей точностью скопировала мои интонации и повторила мои недавние слова: – «Если позволить такому, как Гиллиам, действовать безнаказанно, он растопчет всех на своем пути».

– Так нечестно, – запротестовал я. – Вы хотите, чтобы я дрался или нет? То и другое сразу не получится.

Настала ее очередь отвести взгляд. Она сложила руки на груди и ничего не ответила.

– Я уже принес свои извинения и больше ничего не могу сделать, – искренне сказал я. – Не могу отступить и не могу сбежать. Но я постараюсь все исправить.

Мои слова медленно увядали, затихая и теряя силу.

– Я надеюсь… надеюсь, что вы простите меня, – еще тише добавил я. – Я не хочу никого убивать, доктор Ондерра.

– Валка, – произнесла она наконец. – Зовите меня Валка.

Глава 59

Накануне казни

Вам когда-нибудь приходилось размышлять о собственной смерти? Запертым в камере какой-нибудь башни или в бастилии Капеллы, ожидая гибели под лезвием Белого меча. Приходилось считать бессонной ночью секунды, сыплющиеся, словно песчинки? Молю богов, чтобы не приходилось. Одно дело – умереть, и совсем другое – мучиться от страха перед неминуемой смертью и остаться в живых. Никому не желаю испытать такое. Вы стоите, словно одинокая свеча в часовне, мерцающая посреди Тьмы. Это темнота не пространства, а времени, разверзшаяся пасть пустоты, в которой отражается эхо будущего, навсегда закрытого для вас.

Утешительно знать, что солнце будет всходить вечно – то есть до тех пор, пока оно не распадется холодным пеплом, пока не исчезнет Вселенная или вы сами. Свеча гаснет. И жизнь тоже. Или кто-то может задуть ее. Для свечи в часовне это не трагедия, она не знает, когда догорит. Она просто символ, образ непобедимого солнечного света, продолжающий гореть ночью в храме Капеллы. Но человеческое пламя знает – и дрожит не от ветра, а от страха. От слабости в своем сердце. Так и я дрожал в опостылевшей постели или на полу, когда уже не мог больше лежать на скомканных простынях. Хотя мне было всего двадцать три года – ничтожно мало в сравнении со столетиями, что я отсчитал с тех пор, – тем не менее я ощущал себя стариком, ощущал призрачность и мимолетность смертного существования. Чувствовал боль в некогда сломанных костях и шрамах от ран, полученных на улицах города и во время Колоссо.

Я совершил много ошибок и намеренно сделал много ужасных вещей. Полторы тысячи лет я скитался по Галактике и пополнял запасы скорби. Возможно, Гиллиам Вас заслуживал смерти. Он не был достойным человеком. Злобный, ограниченный и жестокий, как жестока была природа к нему самому и окружающие, несомненно, тоже. Я давно перестал верить, что один человек вправе решать, чего заслуживают другие. Я видел святых, истязаемых за их добродетели, и чудовищ, прославляемых за их пороки. Сам был и тем и другим.

Не так давно я утверждал, что всегда считал себя агностиком, но верю, что человек может обладать душой. Однако так было не всегда. Когда-то я думал, что все мы просто животные, и эти мысли помогали мне оправдать тот факт, что со многими из нас обращались как с животными. Помогали не замечать уродство мира. Теперь я понимаю все куда лучше. Кем бы ни был Гиллиам – а в нем оставалось что-то доброе, – он был человеком, как и все прочие. Но мне пришлось сделать выбор, как приходится каждому из нас. Я был молод и зол, растерян и испуган. Я не хотел умирать и не хотел убивать, но больше всего не желал, чтобы Валка возненавидела меня.

Мне пришлось выбирать.

Жизнь никогда не бывает такой, какую мы заслуживаем. Не знаю, есть ли на самом деле бог и кто он такой – Мать-Земля, или икона, или кто-то из предвечных богов древности, но если есть, то лишь он один способен вершить идеальное правосудие. Оно недостижимо в нашем грешном мире. Мы можем только стремиться к нему. Возможно, Гиллиам заслуживал смерти. Возможно, ее заслуживал я. Возможно, мы должны были убить один другого или примириться, не прибегая к оружию. Это не имеет значения, и не мне об этом судить. Я сделал свой выбор и делал его еще много раз. Это все, что мы можем, а потом нам предстоит жить со своим выбором и его последствиями. Судите меня, если на то ваша воля.

Но если боги существуют, они все же могут простить меня и пощадить его душу.

Глава 60

Меч – наш оратор

«Не самое худшее место, чтобы умереть», – решил я, затягивая коричневый дуэльный камзол. Грот, нависающий над полем с белой травой, был украшен резными фигурами Слепого Правосудия, Удивленной Удачи и самой Смерти, укрытыми от дождя естественным фасадом из необработанного песчаника. Из этого же камня была построена большая часть замка Боросево. Алтарь, установленный в капище древних языческих богов, находился в узком конце овального садика, окруженного живой изгородью из тиса-терраника, с густо-зелеными листьями, почти черными в лучах испепеляющего ржавого солнца Эмеша. Они создавали приятный контраст с молочно-белой костяной травой, устилавшей ковром это странное место.

А еще там росли цветы.

Эти туземные цветы были размером с человеческую голову. Влажные и тяжелые медно-красные соцветия на золотистых лианах покрывали собой всю высокую ограду и источали такой пьянящий аромат, что прелый воздух становился вполне терпимым. И они шевелились, распускаясь и складываясь, будто сотни бьющихся сердец или сонно моргающих глаз. Я растерялся, словно сводчатые ворота в грот оказались порталом в сказочную страну или этот маленький садик был частью луинского леса, о котором мечтала Кэт.

Полученная в столкновении с умандхом рана все еще зудела. Граф Матаро позаботился, чтобы мне обеспечили наилучший уход после того происшествия на складе, и, по правде говоря, меня поразило, как быстро я восстановился. Края раны срослись, но новую кожу до сих пор покалывало в тех местах, где стояли коррективы. Почесавшись, я оглянулся на свою небольшую свиту и ободряюще им улыбнулся. Валка не пришла, и это одновременно радовало и огорчало меня, зато Хлыст был на месте и уже начал исполнять обязанности моего секунданта, обговорив детали поединка с представителем Гиллиама. Анаис и Дориан, к моему большому удивлению, тоже пришли, но стояли в отдалении вместе со своими охранниками. Еще более неожиданным было увидеть здесь сэра Эломаса Редгрейва. Старик сидел на скамье, попивая чай из крышки термоса, и о чем-то тихо беседовал с Хлыстом. Я с хмурой гримасой немного понаблюдал за ними. Это Валка попросила старика прийти? Чтобы быть ее глазами?

– Страшно, Марло?

Гиллиам мрачно посмотрел на меня с дальнего края поля белой травы, где он стоял вместе с двумя анагностами в черных сутанах. Его горгульеподобие облачился в высокие сапоги и черные брюки, и даже кожаный камзол был таким же черным. Без скрывающей фигуру тяжелой сутаны, тысячи его дефектов сделались просто вопиющими: заметный горб, ноги разной длины, походка, напоминающая балансирование на краю пропасти.

– Вовсе нет, – отрезал я, наклонив голову.

Я целый год провел в мирмидонцах, а до этого меня больше десяти лет обучал фехтованию сэр Феликс Мартин. Я был стройным и здоровым, с чистой кровью, длинными и ровными ногами. Чем мне мог угрожать этот интус? Я проследил за тем, как он по-крабьи семенит по траве.

– Дуэлянты не должны переговариваться между собой, – пропищал распорядитель дуэли, круглолицый плебей с жидкими каштановыми волосами, отброшенными с высокого хмурого лба. Его реплика помешала интусу ответить.

Хлыст заспешил ко мне, проскользнув мимо других распорядителей в форме городских префектов:

– Все почти готово. Ты в порядке?

Круглолицый распорядитель достал две одинаковые шпаги из обитого бархатом футляра. Низкорослый плебей тщательно проверил остроту клинков большим пальцем и сделал отметку в наручном терминале.

– Я нанесу первый удар, и на этом все кончится, – вздохнул я. – Доктор была права. Мне не стоило это затевать.

Гиллиам отмахнулся от своих помощников и натянул черные фехтовальные перчатки, похоже специально скроенные под его уродливые руки. Я нахмурился. Они выглядели так, будто их часто использовали.

– Само собой, Адр, – машинально ответил Хлыст. Краем глаза я заметил, как он застыл в напряжении. – Простите, сэр. Я хотел сказать «ваша милость», сэр.

– Прекрати это, понял? – Я уселся на плоский камень и расстегнул сапоги. – Я тот же самый человек, каким был всегда.

Хлыст неловко потоптался на месте и отвел взгляд:

– У меня… у меня нет такого ощущения.

Видимо, это был мой особый талант – отталкивать от себя друзей. Я снял сапоги, затем черные носки и остался босиком, с толстыми мозолями на ступнях. Хлыст видел эту процедуру сотни раз на тренировках и поэтому ничего не спросил.

– Спасибо, что ты здесь, Хлыст. Это много для меня значит. Честное слово.

Он не успел ответить, потому что в этот момент распорядитель с жидкими волосами объявил высоким гнусавым голосом:

– Дуэлянты должны подойти ко мне.

– Мне пора, – сказал я мирмидонцу, стараясь сохранить бодрый вид, но не уверен, что у меня получилось.

Босиком я прошел по траве туда, где группа чиновников собралась вокруг необходимого для дуэли палатинов оборудования. Над префектами из городского управления парили дроны-камеры, готовые записывать ход поединка. При этом одна из них снимала свидетелей, самыми важными среди которых были Анаис, Дориан и Эломас. Я оформил вызов еще несколько дней назад, в тот самый вечер, когда умандхи предприняли неудачное покушение на жизнь графа: «За угрозы и клевету в адрес моей личной знакомой, а также в ответ на оскорбление моей благородной персоны». Официальный язык раздражал, как воротник камзола. Возможно, я растерял часть имперского лоска.

Опустившись на колено, я принял от распорядителя клинок, Гиллиам проделал то же самое.

– Вы должны сражаться до тех пор, как у одного из дуэлянтов появится кровь. В этом случае его противнику предоставляется возможность закончить поединок, как предписано обычаем и закреплено в Индексе и Великой Хартии Империи еще во времена Ассумпции Земли.

Одно только упоминание родительского мира заставило Гиллиама и его спутников из Капеллы благопристойно изобразить знак солнечного диска, в то время как я, презренный вероотступник, остался неподвижен. Священник-интус заметил мою оплошность и оскалился, но сохранил молчание.

Низкорослый мужчина продолжал говорить:

– Если указанная сторона не воспользуется возможностью прервать поединок, он будет длиться до тех пор, пока один из дуэлянтов не утратит способность сражаться дальше. Это понятно?

Два «да» прозвучали в неподвижном воздухе. Два дуэлянта разошлись в разные стороны под надзором троих распорядителей-префектов. Три иконы Капеллы наблюдали за ними от искусственной стены грота. Тонкие струйки тумана поднимались над белой, словно кость, травой, постепенно густея во влажной атмосфере Эмеша. Все вокруг было окутано дымкой, как во сне. Окутано тишиной. Я не слушал распорядителя, зачитывающего официальный вызов, а следил за Гиллиамом. Его светлые волосы были напомажены и уложены назад, открывая большой уродливый лоб. Он не сводил с меня прищуренных разноцветных глаз.

Я выставил клинок вперед под небольшим углом и прижал левый кулак к груди. Это был рыцарский салют, на который я не имел права, но никто не осмелился бы меня за него осудить.

– Ты уже исповедался? – спросил Гиллиам, нарушив запрет на разговоры. – Я бы выслушал твое покаяние, перед тем как ты умрешь.

Я не ответил и не шевельнулся, только сжал пальцы ног, плотней прижимая их к влажной траве. День выдался жарким, тучное солнце цвета крови поднялось уже высоко. Я словно был статуей, запертой в этом мгновении, и каждая прожитая секунда несла меня в этот сырой грот, в это туманное утро. Принятое решение не позволяло мне свернуть с дороги. Я сделал свой выбор.

Гиллиам отважился на выпад, но я парировал его и отступил на шаг. Звон обнаженной стали – не высшей материи, а настоящих мечей – прозвучал в тишине чудесной музыкой. Я удивленно вскинул брови. Священник двигался очень быстро, намного быстрее, чем можно было ожидать при его колченогости. Техника его тоже была хороша – неожиданно правильная и уверенная, несмотря на кривую спину. Поединок обещал быть нелегким, во всяком случае, не таким легким, как я надеялся. Моя прежняя самоуверенность исчезла.

«Погибели предшествует гордость». Гибсон всегда оставался со мной, нашептывая цитаты мне в уши. Смирив свою гордость, я отступал под натиском священника. Гиллиам оскалил зубы и атаковал снизу. Я отразил удар, отвлек внимание священника и, резко выбросив вперед руку, хлестнул его по лицу. Он охнул и отшатнулся, на его щеке уже начал расцветать синяк.

Зарычав, Гиллиам снова бросился в атаку, я ушел влево, поневоле приближаясь к стене грота, возле которой сидели зрители. Какая-то женщина – Анаис? – вскрикнула, когда я со звоном отбросил меч священника. Все это казалось нереальным. Не могло быть реальным. Клинок Гиллиама метнулся к моей почке, но я отклонил его острие, развернув локоть, а затем шагнул вперед, поднял шпагу над головой и нанес ею, как саблей, скользящий удар, целясь в то место, где шея переходит в плечо.

Но Гиллиам ускользнул, развернувшись почти на девяносто градусов. Я так поразился этому, что едва сам успел отскочить в сторону. Острие шпаги чиркнуло по коричневой коже моего камзола. Неужели я так привык сражаться с тяжелым мирмидонским щитом, что утратил навыки настоящей дуэли? Хлыст присвистнул с совершенно излишним сочувствием.

Возможно, Валка была права. Возможно, мы варвары. Зачем мне все это? Если бы я не вышел из себя, возбужденный атакой умандхов на графа, если бы я не дал волю своему сердцу, своим безнадежным чувствам к Валке, ничего этого не случилось бы. Но каждый из нас порой совершает ошибки и обязан отвечать за них. Не могу сказать, стал ли поединок бо́льшим или меньшим фарсом из-за хорошей подготовки Гиллиама. Он отбил мой клинок и сделал еще один выпад. Я опередил его, отступив на длинных и прямых ногах быстрей, чем он приблизился на своих искривленных.

Поэты и либреттисты вроде моей матери ошибочно считают, что все виды вооруженной борьбы похожи между собой. Они полагают, что солдатский труд, гладиаторские игры и искусство дуэлянта ничем друг от друга не отличаются, как не отличаются все они от беспорядочных уличных или деревенских драк в тысячах разных миров. Однако есть борьба, и есть драка. Я вспомнил, как повалил Гхена на тренировочном дворе, чтобы привлечь всех остальных на свою сторону… чтобы спасти Хлыста, по сути говоря. Где теперь тот Адриан?

Я лягнул Гиллиама под колено, выбив его из равновесия, и нанес удар сверху. Затем еще один. В третий раз я зашел сбоку, но маленький гоблин отразил все атаки с ошеломившей меня силой. Теперь уже он отступал, и я мельком заметил бледные, как воск, лица детей графа Матаро. Что подумают они, если их новый друг убьет их священника на залитом кровью поле этим унылым утром? Мне нужна была первая кровь, чтобы остановить этот фарс, самим же мной и придуманный, чтобы оправдаться не только словами, но и действиями. Чтобы искупить вину перед Валкой.

Валка.

Я не заметил удара, доставшего меня, только ощутил тупую, саднящую боль в руке. Алая кровь проступила на светло-коричневой ткани разорванного рукава. Как я пропустил его? Я зашипел и отшатнулся, вполголоса проклиная все на свете на мандарийском, в отчаянии оттого, что все мои планы на первую кровь рухнули. С точки зрения медицины рана казалась пустяковой – неглубокий ровный разрез в верхней части предплечья. Но если смотреть в первопричину нашего конфликта, она была смертельной.

– Остановитесь! – Гнусавый голос распорядителя вдруг сделался сильным и глубоким, имитируя интонации сержантской команды. – Первую кровь добыл ответчик.

Он обратил к Гиллиаму круглое лицо с морщинистым лбом над круглыми зелеными глазами и спросил с убийственной важностью:

– Сэр удовлетворен?

На клинке Гиллиама не было крови, совсем не было – настолько быстро он провел атаку. Преодолевая желание зажать рану и отступить, я держал оружие наготове в жалком подобии прежнего моего салюта. Только теперь я заметил, как устал, как тяжело ходит моя грудь. Земля и император, мне следовало соблюдать режим после переселения во дворец. Видят боги, последние несколько месяцев совсем размягчили меня. Рука болела, но это было еще не самое худшее.

Я не мог ничего изменить в это мгновение, лишь ожидал ответа Гиллиама. Моя клятва, мое обещание Валке зависело от его решения. Я совершил ошибку. Я был уверен в том, что добуду первую кровь и сумею покончить с этой неприятной ситуацией, а потом откланяюсь с изяществом и достоинством. Слишком уверен. А теперь моя клятва оказалась в руках этого уродливого существа с таким же клинком, как и у меня. Я затаил дыхание, чувствуя, что весь мир затаился вместе со мной.

– Нет! – ухмыльнулся Гиллиам и снова бросился в атаку.

Будь проклят мой талант наживать себе врагов!

Я отразил первый выпад, отбив клинок вниз, туда, куда упало мое сердце. Время сжалось для меня, будущее из размытого квантового облака возможностей сократилось до двух простых выходов. В одном я стоял над трупом мьюта с окровавленным клинком в руке. Во втором мы менялись местами. Я вскинул клинок, шагнул вправо и вперед, чтобы блокировать удар, а затем уклонился от повторной атаки Гиллиама.

– Удивлен, мальчик? – спросил он сквозь стиснутые зубы. – Ты думал, это будет легко? Как это смело…

Он парировал мой выпад изящным скользящим движением клинка, шагнул вперед и атаковал сам, целясь мне в бедро. Я отпрыгнул и ответил оборонительным ударом в плечо интуса.

«Странно, что его мать не пришла», – подумал я.

– Как это смело с твоей стороны – вызвать на дуэль калеку.

Я полоснул капеллана по левому бедру. Черная кожа лопнула, Гиллиам поморщился.

– Тебе нужно было соглашаться на первую кровь. Я не повторю снова свою ошибку, – сказал я, не прекращая натиск.

Интус отступал по белой траве к стене с пульсирующими цветами, которые слабо звенели в густом воздухе. Боль обжигала раненую руку, кровотечение усиливалось при каждом шаге, но я стиснул зубы и продолжал наседать, нанося удары по голове и плечам священника. В моих ушах звучали слова правды – те, что я пытался сказать Валке: «Я не убийца и никогда им не был».

Гиллиам, яростно отплевываясь, бросился на меня. Его шпага едва не пронзила мне глаз. Я машинально отмахнулся, и только это спасло меня от слепоты или смерти, дав возможность отступить. К тому же мне повезло, быстрота моей реакции так поразила Гиллиама, что он на секунду замер. Мы стояли и смотрели друг на друга. Это был подходящий момент для переговоров, для попытки найти взаимопонимание. Но мы упустили его.

Низкорослый священник зарычал и снова ринулся на меня. Я парировал выпад, придержал его клинок, махнул своим сверху вниз и поперек, а затем уколол Гиллиама в правое бедро. Острие шпаги задело кость, и капеллан сдавленно вскрикнул. На мгновение он открыл горло для удара. Я не стал атаковать, а отступил и занял выжидающую позицию, как делал тысячу раз в поединках с Криспином. Один из распорядителей что-то пробормотал своему круглолицему товарищу. Слов я не разобрал, но тон был явно неодобрительный. Я оглянулся на зрителей. Эломас потягивал чай, но его морщинистое лицо помрачнело.

– Мог бы и прикончить его…

Я кружил перед Гиллиамом в высокой стойке, стараясь держаться правым боком к нему.

– En garde! – крикнул я. – En garde!

«Поднимайся и дерись, несчастный!»

Острие моей шпаги описывало небольшие круги перед ним. Я хотел вывести Гиллиама из себя, заставить совершить ошибку. Криспин попадался на этот прием почти каждый раз, вырабатываемые мозгом гормоны зашоривали его, словно лошадь на параде. Но здесь это не сработало. Хромающий священник стоял на месте, стиснув зубы и распрямив плечи, насколько было возможно.

Я не мог больше ждать и двинулся вперед, раз за разом опуская клинок и натыкаясь на его защиту. Теперь священник сражался с большой осторожностью. Без лихорадочных движений и быстрой работы ног, к которым я уже привык. Резким проворотом руки я отбросил в сторону его клинок, и он снова открыл для атаки свою куриную грудь.

Но я не воспользовался моментом. Не мог этого сделать. Даже не заметил самой возможности, ослепленный своими переживаниями. Я не должен был убивать его и поэтому не смог убить. Отступив назад, я занял безопасную позицию. И почувствовал беспокойство зрителей, но неправильно понял его, приняв за обычное смущение людей, знающих, что станут свидетелями чьей-то смерти.

– Я не хочу тебя убивать, – сказал я наконец, приняв низкую защитную стойку.

Гиллиам двинулся по дуге вправо от меня, я последовал за ним, ставя переднюю ногу так, чтобы носок смотрел на него.

– Адриан, вы играете с ним!

Этот голос принадлежал Анаис, высокий и напряженный. Затем наступила полная тишина. Голограмма наших жизней остановилась, зависла на мгновение. Шевелились только цветы, только они дышали.

Какая-то тень промелькнула на несимметричном лице капеллана, заползая через глаза в его душу. Невидимая, подобно гравитации, ощутимая только по ее действию. Кривые губы скривились еще больше, темный глаз стал еще темней, а голубой – застыл и словно покрылся трещинами. Каждая жила в теле священника натянулась, как тетива, и он прорычал:

– Я убью тебя, еретик. Я не позволю тебе осквернить это место. Этих людей. Моих людей.

Я долго просидел в камере на Колхиде, не написав ни единого слова. Красные чернила, которые предоставили мне хозяева, давно высохли, а свечи оплыли. Я послал за свежим пузырьком и новым светом – ночи здесь бесконечно долгие. Возможно, во всем этом есть какой-то смысл.

Гнев охватил Гиллиама, ослепил его. Он почти ослепил и меня, настолько быстро двигался клинок священника. Гнев и спешка сделали его неосмотрительным, и я мог еще трижды прикончить его: в первый раз – пронзить живот, во второй – полоснуть по горлу и наконец – проломить его уродливый череп, окрасив кровью светлые волосы. Но не сделал этого. Кому-то может показаться странным, что я, выпивший больше крови, чем иные империи, не мог убить одного человека. Повторю еще раз: одиночная смерть – это трагедия.

Вместо этого я снова ударил его в бедро, сталь чиркнула по кости. Острие моей шпаги покраснело, ярко сверкая в утреннем солнце. Гиллиам оскалил зубы, и я ожидал увидеть кровь на его деснах. Но он только выплюнул:

– Демониак! Выродок!

Что он хотел этим сказать? Я отступил, держа шпагу перед собой и стараясь не думать о крови на ее острие.

– Враг… – проговорил Гиллиам. – Шпион…

Он все еще верил, что я замешан в каком-то заговоре против его планеты, против его веры. Только потому, что я заинтересовался тем сьельсином.

Иногда не случается никакой кульминации. Что-то происходит, и на этом все заканчивается. Гиллиам сделал новый выпад, я махнул клинком перед грудью, чтобы отразить яростную атаку, а затем шагнул вперед и вытянул руку для ответного удара, направив острие в ребра священника. Металл заскрежетал по металлу, по коже, по костям. А затем на черном камзоле распустился красный цветок, а вслед за ним раздался невнятный стон.

«Красное и черное, – подумал я. – Мои цвета».

Гиллиам по инерции наскочил прямо на мою шпагу. И обмяк, превратившись в мертвый груз. Влажный хрип вырвался из его груди. Должно быть, я пронзил ему легкое. Тут уже ничего не поделаешь. Я отпихнул его и упер ногу ему в грудь, чтобы вытащить клинок. Он упал на траву со стоном, сменившимся бульканьем. Я с трудом справился с желанием выбросить свою шпагу. За мной пристально следили безмолвные зрители. Мои ноги подкосились, и я осел, опираясь на предательский клинок в своей изменнице-руке.

«Прости меня, Валка».

Шпага интуса выпала из ослабевших пальцев, и у меня хватило присутствия духа, чтобы оттолкнуть ее подальше. Обычай запрещал медицинское вмешательство. Мы выходили на поле боя, прекрасно сознавая, что нас ждет. Я непрерывно ощущал презрительную усмешку Валки. Мои руки дрожали, с каждым ударом сердце Гиллиама выплескивало кровь на землю. Горячую кровь. Слишком горячую. Капеллан медленно поднял руку, в отличие от моей она была тверда. Я решил было, что он хочет изобразить знак солнечного диска в последнем благословении. Однако священник протянул руку к зрителям, к детям графа.

– Миледи… Лорд Дориан… Не… не доверяйте…

Я резко вскинул голову и, сверкая глазами, взглянул на зрителей поверх поросшего травой поля. Анаис и Дориан стояли между Эломасом с одной стороны и префектами-распорядителями – с другой. Смуглое лицо девушки непостижимым образом побелело. Она негодующе покачала головой и метнулась к выходу. Дориан окликнул сестру, и двое пельтастов, громыхая доспехами, направились за ней. Я опустился на колени и с раскрытым ртом смотрел ей вслед.

Священник медленно умирал, его грудь вздымалась и опадала все слабее и слабее, постепенно затихая. Слабее, слабее и слабее.

И замерла.

Я тоже замер и все еще стоял на коленях возле трупа священника, когда ко мне подошли солдаты. Их командир, незнакомая высокая женщина со значком центуриона личной охраны графа на оплечье, сказала:

– Лорд Марло, вы должны пройти с нами.

Я не ответил, только прикрыл глаза и – с невероятным усилием – поднялся.

Глава 61

Разновидность изгнания

– Интус был прав, – сказал лорд Балиан Матаро, подбирая полы оранжевого шелкового халата, чтобы сесть за стол, – эта тавросианка ухватила вас за яйца.

Некоторая вульгарность, прозвучавшая из уст имперского лорда, напугала меня сильней, чем его гневный голос. Повинуясь резкому жесту графа, я сел напротив него, оглядываясь на стены кабинета из тонированного стекла.

Я вспомнил кабинет отца в капитолии Мейдуа. Между этими двумя комнатами не было почти ничего общего. Отцовский кабинет из темного камня с темными коврами и мебелью из темного полированного дерева вечно загромождали бумаги, показывая, что хозяин – человек высокой дисциплины, погруженный в свои заботы и обращающий мало внимания на остальной мир. Это помещение, напротив, отличалось плавными линиями и модной белой расцветкой. Так мог выглядеть боевой информационный пост на имперском крейсере. Я бы не рискнул ничего сказать о характере его хозяина, если бы тот не сидел рядом со мной.

– Я совершил ошибку, ваша светлость, но вы ведь знаете законы.

– Так же, как знали их вы, когда вынудили капеллана драться на дуэли, – лицо графа помрачнело, – а теперь великий приор требует вашу голову. Нет, забудьте, что я сказал, она жаждет заполучить вас живьем.

Судорожно сглотнув, я уставился на свои руки, рассеянно теребя простой бинт на предплечье. Для этого небольшого повреждения даже не потребовался корректив.

– Я знаю.

– Это был ее сын.

– Я знаю.

– Так почему же вы, во имя Святой Земли… – Граф прикусил щеку и покачал головой. – Мне придется убрать вас из города, подальше от… от всего этого, – он махнул рукавом роскошного халата, – подальше от нее. Пока все не утихнет.

Вошел слуга, очевидно, по давно заведенному распорядку, поскольку бронзовокожий молодой человек удивленно выпучил глаза, увидев, что хозяин не один, и с поклоном вышел, стараясь как можно незаметней унести с собой чайный сервиз с единственной чашкой.

– Вы же понимаете, меня самого Капелла крепко держит за кадык. Если она выступит против меня, я не смогу управлять планетой. Если я не отдам Лигейе то, что ей требуется, она будет срывать мои торговые соглашения, досматривать и конфисковывать мои корабли, арестовывать моих чиновников – что угодно и где угодно, за исключением разве что вызова инквизиции. Вы убили ее сына, дьявол вас побери!

Он ударил рукой по столу, подчеркивая последнюю фразу.

– При всем уважении, сир, – мягко сказал я, не в силах посмотреть ему в глаза, – я намеревался драться до первой крови.

Мои руки, лежавшие на коленях, тряслись, я все еще видел перед собой неподвижные глаза священника – черный и голубой.

– Но не сделали этого. – Граф сжал пальцами край стола, так что костяшки побелели от напряжения, а затем внезапно расслабился. – Если бы вы не были нужны лично мне, я немедленно отдал бы вас Лигейе.

Он оглянулся на тяжелую металлическую дверь, за которой ожидали охранники, доставившие меня сюда прямо с проклятого поля боя. С какой легкостью они протащили бы меня через весь дворцовый комплекс в храм Капеллы, чтобы предать в руки катаров и покончить с этим делом.

Я вздрогнул:

– Я мог бы сбежать. Вы могли бы…

Внезапно до меня дошел смысл сказанного графом, и я выпрямился:

– Если бы я не был нужен вам?

Граф поднял с края стола шкатулку для драгоценностей, потревожив пачку документов и голографических снимков с изображением его самого и лорда Лютора на охоте. Он покрутил коробочку в руках и сказал:

– Ну хорошо… – И откашлялся. – Я хотел сохранить это в тайне еще на несколько лет, но глупое стечение обстоятельств заставляет меня раскрыть карты.

Я буквально подскочил на месте, когда он грубо выругался и едва не раздавил шкатулку в огромном кулаке. Увидев такие бурные эмоции, я невольно подумал о грязи и низости в моих собственных генах.

– Дьявол! Я считал вас умным мальчиком.

– Смышленым, – находчиво возразил я. – Это не то же самое, что умный. Как вы сами сказали, я…

Я позволил Валке поселиться в своей голове. Она и сейчас была там, спряталась позади моих зрачков и презрительно хмурилась. Я сжал кулаки на коленях, чтобы остановить дрожь. Лицо Гиллиама все еще стояло передо мной, его остекленевшие разноцветные глаза сосредоточенно смотрели на свет, недоступный зрению смертных.

С нарочитой медлительностью граф поставил шкатулку на гладкую полированную поверхность стола и, нахмурив брови, разглядывал меня с высоты своего немалого роста – видит Земля, он был огромен.

– Я рассчитывал женить вас на Анаис после ее эфебии.

Только минуту спустя я сумел закрыть рот, а еще через минуту собрал осколки разума и, запинаясь, проговорил:

– Женить? На вашей… на вашей дочери?

На мгновение призрак Гиллиама Васа с остекленевшими глазами и рассерженное лицо Валки растаяли как дым, освободив место образу высокой и пышногрудой Анаис Матаро. Прекрасной, как ледяная статуя, и скучной, как болото.

– Или на моем сыне, если пожелаете. Но мне казалось…

– Нет! Нет, ваша светлость. – Я надеялся, что такая поспешность не оскорбит его, но решил смягчить ответ и добавил более учтиво: – Это, конечно, большая честь для меня, но…

Жениться? На палатинской леди? Я допускал, что такой вариант судьбы всегда возможен, но прошло столько лет с тех пор, как я был истинным Адрианом Марло, что все это казалось мне обманчивым сном. Ночным кошмаром. Я застрял на Эмеше, в мире, где моя жизнь разбилась вдребезги. Тысячи не до конца сформулированных возражений распускались, словно сорняки, в моей голове и, словно сорняки, душили меня, дав графу возможность продолжить.

– Это случится не раньше чем через три года, – сказал он с внезапным смущением вместо ожидаемого гнева; эта перемена насторожила меня. – Два года до эфебии и еще один – после помолвки, согласно обычаю. Я надеялся сохранить это в тайне, дать вам время привыкнуть к жизни в Боросево, познакомиться с девочкой поближе, но ваши безумные поступки…

Он замолчал, прошипев сквозь зубы.

Все еще утопая в шуме, звеневшем в ушах, я пролепетал:

– Но… я? Сэр…

Это было не совсем правильное обращение, и вспышка недовольства мелькнула на точеном лице Балиана Матаро.

– …У меня нет ничего, кроме моего имени. Как вам известно, я покинул дом с некоторыми осложнениями. И мой отец – всего лишь незначительный лорд, архонт. Наследственный, готов признать, а не назначенный, но все равно я…

– Сколько лет вашему отцу?

Не относящийся к делу вопрос поразил меня, заставил мысли крутиться в другом направлении.

– Мой отец! Поглоти меня Тьма! Ваша светлость, если отец узнает, где я, – или узнает Капелла – они убьют меня за побег!

– Сколько ему лет? – Граф поднял руку, останавливая меня.

Через мгновение я успокоился и ответил:

– Я… точно не знаю. Чуть меньше трехсот, полагаю.

– А его отцу?

– Ему было бы четыреста двадцать с лишним. Но он был убит мандарийской…

– Почему? – спросил граф, но равнодушно махнул рукой. – Это не важно. Тогда сколько вашей матери?

Я покосился на него, пытаясь пройти по причудливым поворотам его мысли к логическому завершению.

– Шестьсот… э-э… восемьдесят… два? – попытался припомнить я. – При чем здесь все это?

– А как по-вашему, сколько мне?

Он снова поднял крохотную шкатулку, спрятав ее в своем огромном кулаке.

– Двести? – наугад сказал я.

– Следующей осенью будет сто тридцать три.

– Сколько? – выпалил я, не сдержав удивления.

Это было слишком мало. В черных волосах графа уже появилась седина, складки вокруг рта плотно врезались в кожу.

Временно позабыв о недавних моих грехах, граф с простодушным расстройством развел мощные руки.

– У нас здесь молодой мир – и молодой дом, – наша кровь не так благородна, как ваша. Я сканировал ваш прекрасный геном, когда мы взяли вас во дворец. То, что вы носите здесь, – он указал на мое лицо, – стоит всех владений моего дома. Каким образом ваша семья получила в наследство такой комплект – и как ей удалось его сохранить, – вне моего понимания. Сделайте так, как я прошу, и вы станете консортом с высочайшим положением во всей системе. Все, что мне нужно от вас, – это ваши гены.

– Урановая лицензия, – просто сказал я.

– Что?

– Богатство, – объяснил я, не зная, что еще сказать. – Мы получили лицензию на добычу урана.

Это была только часть правды, я также унаследовал большое количество усовершенствованных генов от своей матери, дочери герцогини и имперской наместницы, отдаленной родственницы – семьдесят седьмая вода на киселе – самого императорского дома. Этот набор, укрепленный поколениями связей с домом Кефалосов и домом Ормундов, который управлял Делосом во времена лорда Джулиана, сделали мою кровную линию столь же привлекательной, как и родство со многими лордами более высокого положения, чем у моего отца. Разговор затих, и я опять сжал кулаки, на этот раз чтобы сдержать гнев и справиться с приступом ужаса и отчаяния из-за смерти Гиллиама. Что-то внутри меня оборвалось с тихим звоном. Я должен был знать, должен был догадаться. Глупец. Глупец. Глупец. И тут другая мысль, такая же мрачная, как и первая, поднялась из моей груди и вырвалась наружу.

– К дьяволу, я вам не племенной жеребец!

– Нет, лорд Марло! – Граф с силой хлопнул шкатулкой об стол, и я подумал, что тот пойдет трещинами, но поверхность осталась неповрежденной. – Вы будете тем, кем я скажу. У вас не настолько надежное положение, чтобы торговаться. Вы убили одного из моих приближенных.

Он оперся руками о спинку кресла, и голос его звучал все сильней с каждым словом.

Я конвульсивно сжал кулаки. На них еще сохранились после дуэли следы засохшего пота. Я посмотрел в глаза Балиана, черные, как был один у Гиллиама.

– По закону это не было убийством.

– По закону! – словно эхо, повторил граф. – Думаете, это будет иметь хоть какое-то значение для великого приора? Думаете, предписания закона защитят вас после того, что вы натворили, глупец? Вам не обойтись без моей помощи, – заявил он и неожиданно мягким и рассудительным тоном продолжил: – Я не прошу вас о чем-то неприятном. Вы должны быть довольны. Вы знаете мою девочку, и она без ума от вас, а это гораздо больше, чем можно сказать о многих брачных договорах.

Застывший взгляд Лигейи Вас преследовал меня, пока я сидел в кресле, беспокойно стуча пальцами по коленям. Я ничего не мог сделать, никуда не мог скрыться. Не мог ни отказаться, ни сбежать. Я поморщился и медленно кивнул:

– А как насчет самой Анаис? Она знает обо всем этом?

– За кого вы меня принимаете? – нахмурился граф. – Она знала с тех пор, как вы здесь появились.

Открыв наконец свою шкатулку, он вытащил из липкой связки засахаренного веррокса один лист.

«С тех пор, как я появился».

Внезапно я с полной отчетливостью увидел все ее действия со времени нашего знакомства: как она крутилась вокруг меня, приглашала на всевозможные развлечения, прикасалась ко мне, цеплялась за мой локоть. Это было так откровенно, так… расчетливо. Я почувствовал себя вещью, а не личностью, поскольку сам по себе вообще никого здесь не интересовал.

– В будущем ее дети унаследуют от вас набор генов, а внуки смогут претендовать на пэрство.

Я заметил в замыслах графа изъян и мысленно ткнул в него пальцем:

– Но ведь ваш наследник – Дориан?

– Вероятный, – на лице графа вспыхнула усмешка, – но ваша кровь стоит того, чтобы немного изменить планы. Мои дети очень молоды, у меня еще есть время выбрать из них наиболее достойного. Вы не находите?

Он положил лист веррокса в рот и разжевал. Глаза его невольно начали закрываться, но снова стали осмысленными, как только он проглотил зелье.

От его театральных слов внутри меня что-то зашевелилось, и я вскочил на ноги:

– Но мой отец, сэр?..

Я собирался обсудить этот вопрос раньше, но после внезапного поворота в сторону возраста и генного набора он вылетел из моей потрясенной головы. Мне нужно было выспаться, сосредоточиться.

– Он ни за что не согласится!

В отчаянии я готов был ухватиться за любую соломинку, за любое средство спасения, какое смогу отыскать.

Лорд Балиан Матаро достал из ящика стола лист кристаллобумаги, повернул его глянцевой стороной вверх и протянул мне. Обычно такие документы пишут от руки на пергаменте. Но это была копия, очевидно посланная на Эмеш через бескрайнюю гулкую тишину космоса с помощью квантового телеграфа. У меня заледенела кровь, когда я увидел печать под голографическими узорами рядом с текстом: прыгающий алый дьявол с поднятым над головой трезубцем на черном поле с девизом: «Меч – наш оратор». Он в точности совпадал с изображением на моем перстне и действительно был копией с такого же кольца за сотни световых лет отсюда. А под ним стояли имена: Алистер Диомед Фридрих Марло и Эльмира Гвендолин Кефалос – мой отец и моя бабушка, наместница императора.

Прошла еще одна ужасная минута, прежде чем я понял суть документа, который был ими подписан. С таким запозданием, что граф спросил своим глубоким голосом:

– Вы знаете, что это такое?

– Акт абдикации, – ответил я, пробегая глазами по изображению имперского солнца с лучами в верхней части белого листа кристаллобумаги.

Ниже было сказано:

«Именем Его Императорского Величества, нашего императора Вильгельма Тридцать Третьего из дома Авентов, Перворожденного Сына Земли и прочее, мы объявляем о разрыве всех связей, законных и родственных, с отступником Адрианом, прежде принадлежавшим к дому Марло в префектуре Мейдуа графства Делос провинции Возничего. Согласно расследованию Священной службы инквизиции, его действия…»

– «…Его действия признаны не отвечающими нормам приличия, которые следовало ожидать от человека его положения. Он предал свой дом и своего отца, опозорил свою семью и наместницу Делоса», – продолжил граф наизусть или, возможно, читая перевернутый текст. – Тяжкие обвинения.

Это было милосердно с его стороны, что он не закончил.

Я не ответил. В глазах у меня стояли слезы, и спазм сдавил горло. Я не мог говорить. Мое кольцо свинцовой тяжестью давило на палец, мертвое и бесполезное. Это был просто кусок металла. Теперь у меня не было ничего. Поистине ничего. Прежде, когда я нищенствовал на улицах Боросево, со мной оставалась внутренняя гордость за свое скрываемое происхождение и собственность, пусть даже только формально связанная с моим именем и положением. А теперь я стал настоящим нищим, не имеющим ничего, кроме генов. Матаро не ошибся. Я действительно был жеребцом, в самом неприглядном смысле, как знаменитый скаковой конь, потерявший былую резвость. Я старался не думать о Хлысте, Паллино и Эларе, о корабле, который я собирался купить за призрачную ценность моего кольца и моих басен.

Теперь это уже невозможно. Чтобы выжить, мне придется продаться дому Матаро и Анаис, стать чуть ли не проституткой.

– Сожалею, что вынужден был вам это сказать.

– Нет, не сожалеете. – Мой голос был холодным, как могильная земля; я только что видел дату документа и понял, кто это сделал со мной и как. – Вы сообщили моему отцу. Вы послали волну, как только я появился.

В тот же самый день, если я правильно прочитал дату. Он запланировал все с первой нашей встречи, когда я сидел без сознания в его кресле наверху. Вот почему он решил оставить меня при своем дворе, почему терпел мои выходки в колизее и на обеде с приором. Негодяй даже не стал отрицать этого. На его лице ничего не дрогнуло. Он знал, что победил.

– Насколько я понимаю, вы убедили его написать это. Заключили какую-то сделку, чтобы заполучить меня. Что это было? Тридцать сребреников?

– Что? – озадаченно спросил он. – Вы должны быть польщены. Вы станете моим сыном.

– Вашей шлюхой. – Я едва не задохнулся, подавив рыдание, прежде чем оно вырвалось из горла.

«Горе опустошает», – отчитал я самого себя, спрятал свое горе поглубже и вернулся к практическим вопросам:

– И что вы собираетесь делать со мной дальше?

У меня еще будет время обдумать все ужасы этого дня, заглушить их, если потребуется.

– Вы сами во всем виноваты, мой мальчик. – Граф забрал у меня акт. – Перейдем лучше к делу. После вашей женитьбы Лигейя уже не сможет ничем навредить вам, не навредив моему дому, а этого она не станет делать.

Он встал, подняв вихрь оранжевого шелка, и тревожно прошелся к арке окна – на самом деле смотрового экрана, показывающего панораму Боросево во всем его ржавом приземистом величии, с задушенными водорослями каналами.

– Проблема лишь в тех трех годах, которые отделяют нас от этого момента. Вы сами должны понимать, что нажили себе могущественного врага.

Он замолчал и заметно дрожавшей рукой взял еще один лист веррокса из связки.

– Думаю отослать вас на Бинах к Тивану Меллуану, от греха подальше.

Я уставился на свои ладони. Они тоже дрожали, но не от верроксового токсикоза. Длинные волосы упали мне на лицо, закрыв от взгляда графа. Слезы стояли в моих глазах, но не стекали по щекам. Это… это было бы уже слишком.

Наконец я поднял голову и смиренно произнес:

– Один вопрос, милорд, если позволите.

Об этом стоило спросить. Это все, что я мог сделать.

Глава 62

Золоченая клетка

Пустая винная бутылка отскочила от паркетного пола и закатилась под стол. Ну и пусть. Я собрался позвонить Хлысту по терминалу. Мне нельзя было в такой момент оставаться одному, но при этом я понимал, что не выдержу ничьего присутствия. Еще даже не стемнело; мучительно долгий день никак не желал заканчиваться. Оранжевый солнечный свет, пробиваясь сквозь узкие окна, ярче очерчивал спартанскую обстановку моей комнаты. Вина больше не было, я взял блокнот с маленького столика возле короткого дивана, с помощью панели управления поляризовал свет из окна, и мир потускнел.

Я попытался заточить карандаш, но дважды сломал грифель нетвердыми пальцами. Лицо Гиллиама продолжало преследовать меня. «Не доверяйте, – повторял он. – Не доверяйте…» Возможно, боги Капеллы существовали на самом деле. Возможно, они ненавидели меня, или я просто должен был искупить свою вину.

«Лорд-консорт Эмеша… – Я заскрипел зубами. – Для птицы не важно, что ее клетка золоченая».

Великая честь, даже если это разновидность тюрьмы. Разновидность яда. Я должен был стать лордом по титулу и по крови, более знатным, чем мой отец.

С театральной торжественностью я поднял пустой бокал, словно собирался сказать тост. Мне хотелось разбить хрустальный сосуд о стену, но я сдержался и с угрюмым видом поставил его на стол. Затем уселся на подлокотник кресла и показал – непонятно кому, возможно, камерам в моей комнате – неприличный жест. В своем опьянении я позабыл, что это не камеры Обители Дьявола.

Дверь внезапно открылась. Я запер ее, желая побыть в одиночестве. Невольно поддавшись панике, ожидая увидеть перед собой катара или нанятого Капеллой убийцу, я схватился за скальпель, которым точил карандаш, и направил на вошедшего, словно жерло плазмомета. В спешке я ударился о боковину дивана, пошатнулся и повалился в кресло. Бокал со звоном упал на пол.

– Чтоб тебя…

Я содрогнулся от рыдания, к счастью почти беззвучного. Не в силах посмотреть на Валку, я опустил взгляд к разбитому бокалу и лужице вина на паркете.

– Если вы решили утопиться, – с подчеркнутой холодностью произнесла она, – то на Эмеше можно найти место, где воды намного больше.

Я сердито сверкнул на нее глазами и опустил руку. С презрением отбросил скальпель от себя и проследил, как он улетел за столик кухонного уголка.

– Это не вода.

– Думаю, в этом и проблема.

Она наполнила стакан водой из крана и протянула мне, а затем помогла перебраться на диван:

– Пейте.

Рука Валки на мгновение коснулась моей, и я даже сквозь мутную пелену ощутил и вспомнил ее тепло. В движениях тавросианки угадывались забота и нежность, которых я не заслуживал, в особенности в этот день.

Я выпил и положил голову на спинку дивана. Валка подобрала скальпель, обернулась и, перехватив мой взгляд, приподняла крылатую бровь. Мне приходилось видеть и более ужасные статуи Венеры, хотя она, несомненно, была Палладой. Я невольно усмехнулся, посчитав эту мысль достаточно забавной. Затем наступила тишина и продолжалась добрые полминуты – ксенолог успела за это время сесть в узкое кресло у окна, – пока я наконец не выдавил из себя:

– Простите.

И повторил уже громче:

– Простите. – Я крепко зажмурил глаза и сжал переносицу. – У меня есть еще вино… где-то. Сэр Эломас прислал. Поблагодарите его от меня?

– Надо полагать, с вас достаточно.

Она бросила на меня уничижительный взгляд, словно я был просто частью дивана. Ее золотистые глаза отметили и закатившуюся под стол бутылку, и стружки от карандаша, и мою помятую одежду, и скомканную простыню, лежавшую на полу между диваном и открытой дверью в ванную.

Скрестив руки на груди, она сказала:

– Я пришла, чтобы вбить немного здравого смысла в вашу голову, но боюсь, что она уже и так пострадала.

Доктор продолжала наблюдать за мной.

– Простите…

Язык с трудом ворочался у меня во рту, не успевая за слабыми указаниями мозга.

– Валка, я собирался только ранить его, но он опередил меня, – я показал ей свою забинтованную руку, – этот негодяй опередил меня. Он оказался быстрей, чем я ожидал.

Я вздрогнул и закрыл глаза. Просто не мог смотреть на нее, будучи в таком состоянии. Может быть, если я закрою глаза, она уйдет? Но для начала, она вообще не должна была сюда попасть.

– Глупо… я…

– Вы идиот, – ответила Валка, но сказала это с улыбкой, пусть даже едва заметной. – Но вы не лжец.

– Что?

Я оторвал сонный взгляд от блокнота. Он открылся на изображении Обители Дьявола. Таким черный силуэт замка был виден с улиц Мейдуа – с той самой улицы, где я когда-то едва не погиб. Неужели это случилось всего три года назад? Или тридцать пять?

Глаза Валки превратились в щелки, сияющие в тускло-умбровом вечернем свете, но ее улыбка не изменилась.

– Вам не приходилось раньше убивать?

– Я не… Нет.

Мне хотелось заплакать, но еще больше хотелось привести себя в порядок или, по крайней мере, притвориться, что я в порядке, перед этой странной и прекрасной женщиной. Она была настоящим исполином – высокая, холодная и далекая, как звезды.

Многозначительно помолчав, она спросила:

– Это нелегко, правда?

Она была очень проницательной. А я был слишком пьян. В таком состоянии трудно сохранить убедительность, чтобы слова не расплывались, как макияж под дождем.

– Что нелегко?

– Убивать.

Я поднял голову и одеревеневшими пальцами закрыл блокнот:

– Да.

В ее голосе слышался не академический интерес, а горький опыт. Я не стал тревожить ее. Валка втянула щеку, продолжая внимательно наблюдать за мной, пока я тонул в своих мыслях. Наконец мне удалось собрать остатки разума и переспросить:

– Что?

Она покачала головой, решительным жестом придержав поток темно-рыжих волос:

– И что вы теперь намерены делать?

Я пожал плечами и потянулся к приставному столику за бутылкой, с запозданием вспомнив, что она пуста и лежит теперь на полу. Я промямлил что-то насчет женитьбы, а потом рассказал обо всем. О Гиллиаме и Анаис, о моем отце и Капелле.

– Граф хотел послать меня на Бинах. Подальше от Лигейи Вас, – я замолчал и откашлялся, – но я попросил у него разрешения отправиться с вами.

– Как? – Валка вскинула голову. – Почему?

– Я не хотел… У меня и в мыслях не было напрашиваться, просто… Я думаю, вы правы. Империя не подходит для меня.

Подавив еще один всхлип, я ударился затылком о спинку дивана. Один раз. Другой. Если и был какой-то конкретный момент, в который Валка почувствовала симпатию ко мне, то именно тогда. Я почти ощутил это, как можно услышать потрескивание кубиков льда, наливая воду в стакан. Ее холодная, сдержанная улыбка смягчилась. Вместо ответа она встала, забрала пустой стакан у меня из рук и отошла, чтобы наполнить его снова. Я остался сидеть в тишине, полминуты наблюдая за тем, как селадоновое[24] море раскачивает и бросает хрупкие лодки. В лучах вечернего солнца зеленая вода приобрела землистый цвет, и весь мир сделался неприглядным, как картина плохого художника.

«Уродство, – подумал я. – Это именно то, что Гибсон называл уродством мира».

Но возможно, мир оставался прекрасным, и только я сам был отвратителен.

Валка вернулась и, устроившись на низком кофейном столике возле дивана, протянула мне воду.

– Почему Калагах?

– Изучать иные расы, – солгал я, – их историю.

«Из-за тебя. И чтобы сбежать».

– Если вы возьмете меня. Я не хочу быть… обузой.

– А граф разрешит?

Валка выглядела встревоженной. Это выражение ей совсем не шло.

– Я не могу остаться здесь после… – я неопределенно махнул рукой, – после того, что случилось сегодня.

Кивнув, я повалился на боковину дивана:

– Простите.

– За что?

– Вы пришли отругать меня, – пробормотал я. – Правильно. Очень мило с вашей стороны.

Она скривила губы и бросила взгляд на пестро раскрашенный, отвратительный город.

– Сделаю это позже, – пообещала она и спросила: – Отец лишил вас наследства?

Я покачал головой и сразу же пожалел об этом, потому что комната закружилась передо мной. Мне пришлось закрыть глаза.

– Он отрекся от меня. И бабушка тоже, – у меня вырвался смешок, безумный, тонкий и ломаный, – я больше не Адриан Марло. Теперь я Адриан Никто.

Я сдернул с большого пальца кольцо – эта проклятая вещица втянула меня во все неприятности. Без особого усилия я швырнул его через всю комнату. Пусть дроны-уборщики заберут его, пусть отнесут в мусоросжигатель. Оно теперь все равно бесполезно, я лишен наследства. Вся моя собственность была аннулирована в тот момент, когда это произошло. Земли, которыми я владел на Делосе, возвращены префектуре Мейдуа и дому Марло.

Дом Марло.

Мне казалось, что я и есть дом Марло, но на самом деле я был лишь его отростком. Аппендиксом. Мне казалось, что наш дом состоит из отдельных людей, но даже в этом чужом мире я зависел от своего имени и своего кольца, которое символизировало, что мое имя что-то значит. Мы считаем себя хозяевами этих символов, но в действительности это они наши хозяева. Дьяволы. Сфинксы. Солнца. Я цеплялся за эту проклятую вещицу, как за талисман, надеясь, что она защитит и спасет меня. Но вместо этого она меня прокляла, сделала мои идиотские поступки непоправимыми.

– Меч – наш оратор! – прошипел я наш семейный девиз, который сам же превратил в проклятие. – Лучше бы это было ложью.

В комнате потемнело из-за слишком привычных для замка перебоев с питанием.

Без предисловий и предупреждений Валка со всей силы хлестнула меня по лицу. Звук пощечины испугал меня сильней, чем сила удара, и я ошеломленно прижал руку к щеке.

– Прекратите, – сказала Валка, сдвинув брови и наклонившись ко мне. – Хорошо, что вы переосмыслили кое-какие вещи, но теперь уже слишком поздно. Вам некого обвинять, кроме самого себя. Понятно? Это случилось не с вами, а из-за вас.

«Дурак обвиняет во всех бедах мира других. – Голос Гибсона, сухой, словно лист пергамента, прозвучал в моей голове как никогда ясно. – Истинный мудрец стремится изменить себя, и это скорее сложная, чем грандиозная задача».

Зачем мне тогда вообще нужен дом Марло? Зачем мне это бесполезное кольцо?

Лицо еще жгло от удара, но боль казалась отдаленной. Я не стал протестовать. Валка была права.

– Его глаза, Валка. Глаза Гиллиама. Я… я вижу их… и они пустые. Минуту назад он был здесь, а потом…

Мне приходилось видеть лица покойников, их глаза – как далекие, остывшие солнца… но никогда еще я не видел момент ухода. Даже Кэт, которая умерла на моих руках, уходила с закрытыми глазами.

– Это было ужасно. Ужасно…

Я представил, как его голубой глаз смотрит на меня, подернутый пеленой смерти. Глаз стервятника.

Тавросианка издала шипящий звук, призывая к долгому и успокаивающему молчанию. Я балансировал на грани мягкого и непродолжительного забытья. Балансировал, но так и не погрузился в него. Наконец я сказал:

– Можно мне отправиться с вами? В Калагах? Я не хочу… – я повел рукой в сторону кольца, – не хочу ничего этого.

– А как же Анаис? – Она скривила губы.

– А что Анаис? – хмыкнул в ответ я.

– Вы помолвлены. – Валка показала на комнату и весь обширный замок за ее стенами. – Вы должны вернуться сюда.

– Знаю, – я подтянул колени к подбородку и сдул волосы с глаз, – но я не обязан оставаться здесь.

Валка опять улыбнулась – той теплой улыбкой, которую уже продемонстрировала мне чуть раньше, а не одной из привычных холодных – и положила татуированную руку мне на щеку. Я не расслышал слово, которое она произнесла, а может быть, и вовсе ничего не сказала. Это мгновение теплого тумана осталось светлым пятном в моей памяти, когда тьма и злоключения прошедшего дня захлестнули меня.

Глава 63

Калагах

В Боросево я забыл о существовании другой погоды, кроме жары. Огромная столица располагалась всего в десяти градусах к северу от экватора Эмеша, раскинувшись вдоль берега острова, который возвышался над бескрайним, но неглубоким морем, вдалеке от единственного на всей планете южного континента. Давно угасшая вулканическая деятельность оставила там следы в виде выбросов черной магматической породы, изъеденной временем, но твердой. Побежденные впоследствии норманские поселенцы когда-то основали свой планетарный фригольд вокруг столицы Толбаран, в которой теперь находилась резиденция лорда Перуна Веиси.

За время непродолжительной остановки в замке Веиси Глубинный Источник я многое узнал о доимперской истории Эмеша; об основанной на рыболовстве культуре и сети островных башен, что господствовала над планетой от столицы до сморщенных полярных шапок; о колонистах и первых контактах с умандхами; о партизанской войне и рыбацких джонках, утащенных на дно моря туземцами-колонами. Я узнал о завоевании, о десятилетней борьбе между фригольдерами и тремя могучими имперскими легионами под предводительством первого графа Матаро – лорда Армана, именем которого названа меньшая из двух лун планеты.

А еще я узнал о самом Калагахе.

Валка оказалась хорошим учителем, а если мне не хватало информации – что случалось крайне редко, – то сэр Эломас заполнял лакуны с изысканной краткостью. То, что я женюсь на Анаис Матаро, когда она достигнет совершеннолетия, неожиданно перестало быть тайной, превратившись в постоянный повод для шуток двух моих компаньонов. Они называли меня «милордом», продолжая заложенную Гхеном традицию насмешливо обращаться ко мне в имперском стиле.

Спустя четыре местных месяца после дуэли с Гиллиамом я шел следом за Валкой и новыми друзьями из исследовательской группы от крыла нашего шаттла в сторону поросших мхом камней, что возвышались над расщелиной Калагаха. Водоросли свисали с белых конструкций из пластика и акрилового волокна, облепивших, словно моллюски, черный камень, отчего возникало впечатление, будто бы мы идем по океанскому дну, а нависшие у нас над головами золотисто-серые облака – это рябящая поверхность моря. На этой широте дули яростные ветры, прочесывая воды и разбрасывая повсюду мельчайшие капли, покрывавшие все вокруг.

Но, по крайней мере, я снова чувствовал прохладу под открытым небом. Эмеш здесь больше напоминал Делос, мою родину. После всех этих лет в дивном новом мире я перестал ощущать гравитацию и вязкий, словно желатин, воздух в своих легких.

– Бел, Марос, на расчистку водорослей! – приказал сэр Эломас, скомкав обертку дешевого шоколадного батончика, и махнул рукой в сторону стоянки. – Я хочу, чтобы через час их сожгли на пляже.

Двое техников безропотно поспешили выполнять задание, а остальные принялись за разгрузку шаттла. Я составил компанию Валке и Тор Аде, безволосой женщине-схоласту из окружения архонта Веиси, стоявшим у подножия одного из базальтовых столбов – гексагональных колонн, изъеденных временем и отбрасывающих жуткие тени на покрытые мхом скалы.

Подул ветер, и здесь, на континенте Аншар, он обжигал холодом приближавшейся зимы. Я поднял воротник короткого камзола и наклонился навстречу бризу, с трудом продвигаясь вперед. Океан, который на экваторе был густо-зеленого, почти гнилостного цвета, мерцал теперь бледным аквамарином под серыми облаками, пылавшими золотом в преломленном солнечном свете. Две женщины стояли под защитой колонны, возвышавшейся над самой расщелиной – глубокой, почти прямой раной в земле. Вспомнив голограммы Валки, я предположил, что мы находимся прямо над развалинами Калагаха и черный глянцевый фасад, впервые увиденный в комнате ксенолога много месяцев назад, врезан в ту каменную стену, поверх которой мы смотрели. От этой мысли у меня сжалось сердце, я так ждал этого момента величайшего откровения, взбираясь на гребень, чтобы взглянуть на останки иной эпохи, раскинувшиеся, словно карта, под моими ногами.

– Понадобится еще около часа, чтобы привести лагерь в рабочее состояние, – сказала Тор Ада.

Она сутулилась и прятала руки в свободные рукава зеленой мантии, пытаясь защититься от холода:

– Нужно было остаться в шаттле. Ветер просто ужасный.

– А мне нравится! – усмехнулась Валка. – Напоминает родину.

Этой родиной, как я выяснил за долгое время, проведенное вместе, были каньоны Эдды, где ветры дули гораздо сильней, чем здесь, вынуждая местных жителей селиться в таких же расщелинах.

– Во всяком случае, это лучше, чем проклятая жара столицы, – вставил я, чувствуя, как мои темные волосы хлещут меня по лицу. – Нам хватит времени сходить вниз, пока все подготовят?

– Думаю, да, – ответила Ада, переминаясь с ноги на ногу.

Мы спустились по грохочущей металлической лестнице, прикрепленной к стене ущелья. Наши с Валкой сапоги громко стучали по сетчатым ступеням, зато шаги Ады казались почти бесшумными, их заглушали завывания ветра. Пелена облаков разошлась, и рубиновый солнечный свет искрящимися полосами падал на серый базальт. Я ощутил абсурдную тоску по своему старому камзолу, который носил дома, представив, как его полы хлопали бы по ногам и какую тень я бы отбрасывал в нем на базальтовую стену слева от нас.

А потом мы пришли на развалины, более черные, чем камни, среди которых они были построены, плавно вписавшись в окружающий пейзаж. Тысячу раз я пытался зарисовать эти постройки, изобразить колонны, арки и наклонные опоры, и каждый раз терпел неудачу. В моем старом блокноте остались шрамы от вырванных листов, немые свидетельства того, что мне не хватило мастерства художника.

Я перестал дышать, воздух высосало из меня вместе с солнечным светом, потому что камни Калагаха оказались темней любого цвета, который мне приходилось видеть, – темней моих волос, темней чернейших из всего черного мундиров Имперских легионов. Вход, приблизительно триста футов в поперечнике, возвышался над западной стеной ущелья, в самой широкой его точке. Ущелье опускалось ниже уровня моря, защищенное каменным выступом, который сдерживал воду большую часть года.

Какая странная сила – или какая раса – воздвигла это величественное сооружение в столь отрезанном от остального мира месте? Исполинский проход начинался с путаницы наклонных колонн, изогнутых арок и опор – иногда толще взрослого человека, а иногда тоньше волоса, – а затем уходил под углом вглубь, слой за слоем, постепенно сужаясь с трехсот футов в поперечнике до ширины обычной двери. Взгляд отказывался охватить его во всей сложности, блуждая туда-сюда, пока не терялся окончательно, словно в дремучем лесу.

– Они… Они… – Я не находил слов.

Зачем вообще было пытаться что-то сказать?

– Я знаю. – Валка коснулась моего локтя.

«Неправильные» – слово пришло ко мне извне, пробившись в мою голову из каких-то высших сфер.

– Они неправильные.

Тор Ада поспешила вперед по песчаному подножию скалы, шлепая ногами по еще не высохшим лужам. Здесь воняло протухшей рыбой, а вокруг и в самом деле валялись тут и там скелеты рыб, либо общипанные птицами, либо брошенные гнить. Я прижал ладонь к лицу, увы, вспомнив Гиллиама и его проклятый платок, и бросился за схоластом, охваченный непреодолимым желанием увидеть эти странные, потрясающие воображение развалины.

– Неправильные? – озадаченно переспросила Валка, шагая следом за мной.

Мы остановились у подножия лестницы. Тор Ада уже скрылась внутри. Со дна ущелья не было слышно шума нашей команды, готовившей место для лагеря на вершине скалы. Весь мир исчез, вся Галактика и вся Вселенная, за исключением того, что находилось в этом ущелье.

На голограммах, которые показывала мне Валка, все углы и линии казались совершенными, прямыми, четкими. Теперь нет. Каждая арка, каждый изгиб, каждая колонна этих сооружений из темного камня были искажены, искривлены, как базальтовые столбы в скалах возле нашего лагеря.

– Их геометрия… Никакой параллельности.

– Вы заметили?

Удивленно округлив глаза, Валка расправила свой красный кожаный плащ.

Двумя пальцами я показал на фрагменты, натолкнувшие меня на эту мысль.

– Эта балка короче тех, у основания, и они скошены кверху. Видите? Они должны быть параллельными, но они расходятся. Совсем чуть-чуть, но все же отклоняются, примерно…

– На ноль целых триста семьдесят четыре тысячных градуса.

Настала моя очередь растерянно заморгать:

– Как вы запомнили…

Она постучала себя по голове, затем остановилась на мгновение, когда порыв ветра пронес по ущелью тучу мокрого песка.

– Вы хотели стать схоластом, а сами спрашиваете такие вещи. Вы не забыли, что по возрасту я гожусь вам в матери? У меня было время потренироваться.

– Моя мать втрое старше вас, – огрызнулся я.

«Ученый и схоласт…» Не то чтобы в Демархии действительно были схоласты. Эти отдаленные миры не страдали под властью мерикани и не приучились бояться своих машин-деймонов, так что схоласты им не требовались.

– И эти руины все такие? Они везде… – Я изобразил две непараллельные линии.

– Когда-нибудь потом вы мне расскажете, как поняли это.

– Никакой хитрости. Я просто увидел, – пожал я плечами и обнаружил, что так и не поднялся на первую черную ступеньку, так как от одной мысли об этом у меня холодела кровь. Это место казалось порождением сна, потому что только в бессознательном состоянии можно представить такую черноту камней.

– Из чего они сделаны?

За все эти месяцы я так и не догадался спросить. Ну хорошо, живые впечатления ничем заменить невозможно.

В глазах Валки вспыхнул загадочный свет, и она присела на ступеньки лестницы, поглаживая блестящий камень. Растрепанные ветром волосы частично скрыли ее улыбку. Не жесткую, режущую без ножа, какой она часто пользовалась, не теплую, которую мне посчастливилось увидеть вечером после дуэли, а исполненную искреннего восхищения, детского восторга, загоревшуюся на ее строгом и решительном лице.

– Понятия не имею.

– Вы серьезно? – спросил я, усевшись рядом с ней на песчаное дно ущелья.

– Его не удается просканировать. – Валка провела рукой по поверхности камня, сметая с нее песок и оставляя полосу глубокого черного цвета. – Мы не смогли отколоть образец, и полевой анализатор… тоже ничего. Совсем ничего. Он просто черный.

– Что значит «просто черный»?

Она моргнула, ее радостная улыбка сменилась легким недовольством. Осознав свою ошибку, я попытался еще раз:

– Он просто черный?

На мгновение на ее лице снова мелькнуло веселье.

– Мы не можем определить его молекулярную структуру. Похоже, он ее вообще не имеет.

Я провел рукой по ступеньке лестницы, ведущей в темноту за наклонными колоннами. Хотя на камень падали солнечные лучи, его поверхность оставалась холодной и блестящей, как вино, но по виду он не отличался от обычных камней. В его гладком материале не чувствовалось никакого намека на глубокую тайну. Я прижал к камню ладонь, словно она была хитроумным прибором, с помощью которого можно узнать правду об этом загадочном материале. Мне показалось, что он был холодней, чем в других местах, я нахмурился и снова заводил рукой по ступеньке, словно зачарованный. Внезапно я охнул, словно кто-то пригвоздил мою ладонь к камню ледяным шипом. Холод. Особый вид холода, который полз вверх по моей руке к самому сердцу, проникая в каждую пору, в каждую клетку. Я вскрикнул и прижал руку к груди.

– Что случилось? – схватила меня за запястье встревоженная Валка.

Порыв ветра задержал мой ответ, мне пришлось прикрыть рот и наклонить голову, чтобы уберечься от песка. Валка все еще держала мою руку. Пальцы занемели от холода, ужасающего и жгучего. Горького. Я положил другую ладонь на руки Валки и бережно снял со своего запястья.

– Ничего особенного, – сказал я, когда ветер стих. – Просто он холодней, чем я ожидал. Это… напугало меня.

Между изогнутыми бровями Валки пролегла морщинка. Доктор прижала ладонь к блестящему черному камню, еще сильней нахмурилась и убрала руку:

– По-моему, он кажется теплым.

Она помогла мне подняться на ноги и двинулась вверх по ступеням, покачивая бедрами. Признаюсь, я наблюдал за ней несколько секунд и отвел взгляд лишь тогда, когда она обернулась.

– Вы идете?

Взволнованный одновременно и близостью Валки, и странностью дикого места, я посмотрел на свою руку. Ее покалывало от воспоминаний о холоде, мне это не почудилось. Я снова прикоснулся к ступеньке и не почувствовал ничего, кроме тепла нагретого далеким солнцем черного камня. Мой взгляд устремился к Валке, замершей на темной лестнице десятью футами выше. Черные стены окружали вход в развалины, и, созерцая их, я испытал резкий приступ головокружения, словно это было устье бездонного колодца, а я балансировал на самом его краю. Разглядев под аркой фигуру в зеленой мантии, я на какое-то быстротечное мгновение поверил, что там стоит Гибсон, но это была всего лишь Ада.

– Что вас так задержало? – спросила она.

– Наш мальчик любовался архитектурой, – ответила Валка, прикрывая мое приближение.

– Он мог бы заняться этим и внутри.

Ада резко махнула правой рукой, поторапливая нас, ее бледные глаза нетерпеливо сверкнули.

Я следовал за Валкой в тени колонн, мимо рядов свай и опор – это напоминало прогулку в паутине. Мы спустились по короткому пролету лестницы, и стены приблизились к нам. Ворота в дальнем конце прохода были чуть уже у основания, чем в верхней части. Только мой наметанный глаз художника мог заметить эту разницу, сводившую меня с ума.

– В ущелье есть и другие залы, – сказала Валка. – По большей части намного выше. Они все пустые, но главный комплекс здесь. Мы нашли еще входы – дальше, на высокогорье. Вентиляционные шахты или что-то в этом роде.

– Но ворота только одни?

– Ворота только одни.

Мы вошли внутрь и очутились в пахнущей солью темноте. Всего месяц назад эти темные коридоры находились под водой, и отпечаток моря еще сохранился в них. Воздух был холодным, но не настолько, как камни. Я ожидал увидеть просторный зал наподобие тех, какие могли бы построить мы, – с высоким сводом и колоннами, как снаружи. Однако внутреннее пространство оказалось низким и темным, освещенным только полосами фосфоресцирующей ленты, наклеенными на стены по обеим сторонам. Мы двинулись дальше, едва не задевая головами потолок. Валка достала из камзола карманную светосферу и, встряхнув, подкрутила регулятор мощности, прежде чем выпустить ее в воздух. Вероятно, устройство было тавросианского производства и заключало в себе какую-нибудь технологическую ересь, поскольку оно сразу пристроилось над плечом Валки и сопровождало ее, озаряя золотисто-алым светом черные стены.

Необычный камень – да и камень ли вообще? – отбрасывал свет назад сияющей радугой; от мерцающих на умбровой поверхности огней коридор казался светлей, чем на самом деле.

– Здесь только тоннели?

Тор Ада обернулась, прошуршав зеленой мантией:

– Есть еще залы и боковые ответвления, но они уходят довольно далеко.

– Вам не кажется, что это… странно? – нахмурился я. – Для чего они нужны? Это определенно не город.

Мы прошли, вероятно, уже на тысячу футов вглубь, но коридор и не думал расширяться.

– Вероятно, это своего рода храм, – ответила женщина-схоласт. – Священное место.

– Разве археологи не каждый раз предполагают религиозное значение того, что не могут объяснить?

– Именно так, – рассмеялась Валка.

Схоласт не оценила моей шутки и замолчала.

– Однако предположение Тор Ады очень правдоподобно, – добавила доктор. – Вы сами увидите.

Наконец мы вошли в круглый зал, напоминающий втулку колеса, с несколькими проходами, тянущимися вглубь Калагаха. Здесь мы и остановились, решив не идти дальше из-за нехватки времени. Валка жестом приказала светосфере занять позицию под купольным потолком, и та осветила россыпь округлых символов. Они выглядели точно так же, как те рельефные узоры, которые умандхи использовали в своих поделках. Символы покрывали весь потолок, соединяясь и накладываясь один на другой, так что взгляд терялся в их переплетении, как в хаосе колонн, что стояли снаружи.

Я смотрел на них разинув рот и только теперь начал понимать, почему никто до сих пор не расшифровал символы чужаков. Тихие умели говорить, но их слова затерялись во времени. В этих иероглифах – если они были иероглифами – не чувствовалось никакой структуры, никакой логики. Их создал чуждый и непостижимый разум.

– Ничего похожего я еще не видел. Они находятся здесь почти миллион лет? – Я покачал головой, сдерживая удивление. – А выглядят как новые.

Если величественные, воздушные храмы Капеллы заставляли зрителей поднимать глаза к небу, то тяжесть этого купола – такого близкого, что до него, казалось, можно было дотянуться рукой, – придавливала к земле.

Тор Ада одним духом выпалила целый список сведений об этом месте:

– Нижний уровень до сих пор остается затопленным; помпам придется работать всю следующую неделю…

Смысл ее слов едва доходил до меня. В это мгновение я превращался из осторожного скептика в истинно верующего.

– Умандхи никак не могли построить это, – выдохнул я.

Мое заявление оборвало на полуслове монолог Тор Ады, а Валка согласилась:

– Не могли.

– Это невероятно.

Я покачал головой, безуспешно пытаясь справиться с собственными руками. Зараженные ощущением сопричастности, они нетерпеливо двигались вдоль тела, требуя немедленных действий.

– Неудивительно, что вы не спешите предавать огласке свое открытие.

Вокруг этого места должны стоять кордоны службы безопасности. Или стражей Капеллы. Кто-нибудь, кто угодно. Возможно, Эмеш посчитали незначительным поводом для беспокойства, поскольку паломничества к этому отдаленному уголку каменистого Аншара были крайне редки. Возможно, Капелла недооценила то впечатление, которое могут произвести эти развалины на человеческую душу. Возможно, они просто ничего не знали. Мне представилось, как великий приор Лигейя Вас стоит в грязи, среди дохлой рыбы, у основания этой расщелины.

Я ощутил слабые отголоски того чувства, что испытал, сидя в комнате Валки, в Боросево. Люди, сьельсины… Тихие. Мы никогда не были единственной господствующей силой в Галактике. Какими бы странными и скромными в размерах ни были эти тоннели, они сбивали с меня всю спесь, заставляли вспомнить, что я – при всей своей родословной, при всей своей долгой семейной истории – всего лишь человек. Маленький человек в огромном, чуждом и пугающем космосе.

– Да? – сказала Валка в наручный терминал, пригнув голову и отвернувшись.

Я оглянулся на нее, удивленно приподняв брови. Схоласт поступила точно так же. Валка прижала палец к виску, прислушиваясь к наушнику с костной проводимостью, врезанному в кожу прямо у нее под ухом.

– Мы скоро будем, сэр.

Закончив разговор, она посмотрела на нас и объявила:

– Это Эломас. Площадка для лагеря расчищена.

Глава 64

Большой мир

Суровая походная жизнь выглядит немного иначе, когда один из твоих спутников – рыцарь. Жилище сэра Редгрейва в нашем небольшом поселении представляло собой одноэтажную сборную конструкцию площадью около полутора тысяч квадратных футов. Внутреннее убранство живо напомнило мне кабинет графа в Боросево – белая керамика и черное стекло, только оцарапанное и испачканное за то время, что оно простояло под ударами летних бурь. И Бинах, и Арманд имели фиксированные полярные орбиты, так что приливы в этих южных широтах значительно превосходили мягкий подъем воды в тропическом Боросево. Шли недели, я сопровождал Валку и сэра Эломаса в походах на несколько миль вглубь пещерного тоннеля, больше мешаясь под ногами, чем принося какую-то пользу.

Эломас взял с собой троих слуг, когда мы уезжали из его родового владения Глубинный Источник. Первый – его внучатый племянник Картик Веиси, юноша приблизительно пятнадцати лет, исполнявший при деде обязанности оруженосца. Вторая – горничная из местных, а третий – повар – внепланетник с далекой Ашеры. Как только мы вернулись в лагерь, Картик поставил на низкий столик блюдо с жареной рыбой, помидорами и зеленью. Дом рыцаря, при своих небольших размерах, был основательно обустроен – с кухней и душевой комнатой, отделенными от столовой, которая служила одновременно и кабинетом. Пол покрывали тавросианские ковры в два дюйма толщиной, с узорами из синих и красных мандал. В юности сэр Эломас совершил много дальних путешествий, начиная от Джадда и Внешнего Персея и заканчивая самым сердцем Империи – Шпорой Ориона, а также колониями в Стрельце и Центавре. Он пролетел по огромной дуге, пересек весь заселенный сектор Галактики, а затем вернулся к семье своей племянницы на Эмеш, неподалеку от ядра Галактики, на самом краю освоенного человечеством космоса. Ах, какая у него была жизнь…

Пожилой рыцарь выдвинул стул для Валки и ловко подставил второй для Тор Ады, прежде чем схоласт успела за него ухватиться. Только когда обе женщины заняли места, а я устроился на свободном сиденье, сэр Эломас сел сам и сказал:

– Картик, принеси, пожалуйста, вина.

– Да, сэр.

Оруженосец вышел, кивнув мне на ходу и пробормотав:

– Милорд.

Такие ужины вошли у нас в привычку: Эломас, Валка и Ада – как руководители раскопок, и я – как почетный гость. Каждый вечер мы вместе проводили по два часа за разговорами, а затем расходились по своим жилищам.

– Угощение выглядит великолепно, сэр, – сказал я, взяв румяную булочку из хлебной корзинки. – Еще раз спасибо.

Сэр Эломас налил чаю из фарфорового чайника сначала себе, а затем Тор Аде.

– Я всегда считал, – начал он, произнося что-то в этом духе каждый раз, когда мы собирались за столом, – что еда предназначена для того, чтобы ее с кем-то разделить. Прошу вас, прошу.

После этого Ада пустилась в описание проделанной за день работы, которая на ранней стадии в основном заключалась в очистке затопленных участков.

– По правде говоря, – признался я, – боюсь, что от меня не больше пользы, чем от обычного туриста. Мой опыт ограничивается лингвистикой и умением становиться у кого-нибудь на дороге.

Рыцарь и обе женщины коротко рассмеялись.

– Чепуха, мой мальчик, – пророкотал Эломас. – Чепуха! Марос рассказал мне, что вы помогли запустить помпу в тоннеле В. «Я бы не справился без Марло», – сказал он. Слово Редгрейва!

Я улыбнулся и аккуратно очистил рыбу, которую Картик положил на мою тарелку.

– Очень любезно с вашей стороны, но я всего лишь перехваленный подсобный рабочий, – я отложил нож и скрыл свое разочарование за глотком воды, – и все же я хочу еще раз выразить вам благодарность за то, что пригласили меня сюда.

Пожилой рыцарь поставил чашку на стол и принялся без особых церемоний отделять рыбью голову.

– Вы определенно оживили обстановку. И после того, что вы сделали с этим негодяем-священником…

Он печально покачал головой. Его озлобленный тон явно встревожил Тор Аду, но ей потребовалось всего мгновение, чтобы вернуть свойственную схоластам невозмутимость.

– Вам известно, что я в свое время сам был дуэлянтом? Так вот, как-то раз я гостил у одного мандарийского советника. Он служил в какой-то биоинженерной фирме – ныне, рад сообщить, не существующей, – которая специализировалась на индивидуальном производстве гомункулов. Главной продукцией этой индустрии, как вы понимаете, были наложницы. – Его передернуло при этом слове, но я не стал возражать против продолжения рассказа. – Видите ли, боюсь, что я обидел за обедом одного из младших сотрудников фирмы. Просто пошутил насчет того, что он предпочитал, скажем так, работать с самим собой.

– С самим собой, сэр? – переспросил юный Картик, усаживаясь в дальнем углу стола со своей порцией рыбы.

– Намекая на то, что он клонирует самого себя, разумеется! – с самым серьезным видом ответил сэр Эломас. – Отвратительный порок, но мандари как раз и имеют дело с отвратительными пороками. Как вы сами можете представить, этот парень вызвал меня на дуэль, и… в общем, вот он я, здесь, так что…

Он наконец-то обезглавил рыбу, разрубив позвоночник, и принялся нарезать остальную часть, которая оказалась нафаршированной помидорами, шпинатом и прекрасной брынзой.

– Нет нужды добавлять, что советник стал смотреть на меня косо, после того как я убил его подчиненного. А когда мои подозрения в его автосодомии подтвердились…

– Он попытался убить вас? – спросила Валка, справившись – более аккуратно – с тонкой работой по разрезанию своей рыбы.

Доктор улыбнулась поверх стакана с водой. Как и я, Валка терпеть не могла чай. Одна из тех мелочей, которые позволяли мне чувствовать, подсознательно и глупо, что между нами больше сходства, чем различия.

Эломас энергично кивнул:

– Отравить! Можете себе представить? Как оригинально! Это хорошо, что вы здесь, Марло. Живой и здоровый. Священники любят пользоваться ядом, и у старой Лигейи долгая память.

Я доел порцию, и Картик убрал мою тарелку. Мне редко доводилось видеть таких исполнительных оруженосцев.

– Как давно вы здесь работаете? – обернулся я к Валке.

Доктор отрезала кусок – ела она медленней, чем остальные, – и сказала:

– Четыре местных года, но наводнения прерывают работу.

– После тех ужасных штормов в шестьдесят восьмом, правильно? – скривился Эломас, разрезая рыбу. – Злющие были штормы. Энергосистема Боросево так и не оправилась после них.

Валка прожевала и кивнула:

– Да, именно так.

– Но эта планета была заселена почти тысячу лет назад. Наверняка здесь уже нечего искать.

Эта мысль беспокоила меня с самого прибытия, с тех пор как у меня появилось время на прогулки по Калагаху. За прошедшие недели я не заметил в развалинах ничего интересного, кроме самих черных коридоров. В этой пещере призраков не было ни предметов культуры, которые я мог бы изучать, ни живых обитателей.

Тор Ада взялась ответить мне:

– Да, она тысячу лет находилась в руках Империи, но до этого принадлежала Норманскому Объединенному Содружеству Эмеша. Только Земля и император знают, что они увезли или распродали.

– Нет, – возразила Валка, наконец-то позволив унести то, что осталось от ее рыбы. – Нет, нигде не упоминается о вторичных артефактах, найденных в каком-либо из сооружений, построенных Тихими.

Она прокашлялась и перешла на родной тавросианский.

– Предположительно, Тихими, – поправила Ада, подняв палец. – Нам нечем подтвердить гипотезу о Тихих, учитывая то, что Капелла контролирует все сведения о вымерших расах ксенобитов в пределах своей зоны влияния. Мы можем так никогда и не узнать, правда ли это. И все, что мы здесь найдем, тоже будет конфисковано, как только Капелла дотянется сюда своими когтями. – Ее заурядное патрицианское лицо помрачнело. – Калагах – небольшой объект, и, похоже, Капелла не желает присутствия стражей здесь, в Вуали. Слишком дорого. Но это также означает, что они не видят в Калагахе большой опасности с точки зрения теологии…

Она искоса посмотрела на меня, словно опасалась, что я объявлю ее еретичкой. Я ободряюще улыбнулся.

– Их люди обследовали Калагах в первое же столетие оккупации. Они терпят нас лишь потому, что уверены в безрезультатности наших поисков. И вам не позволят уехать отсюда с какими-либо записями или заметками, за исключением того, что останется в вашей памяти.

Последние слова она адресовала Валке, которая только улыбнулась в ответ в своей загадочной манере, – словно этим двум женщинам была известна какая-то тайная шутка – и постучала длинными пальцами по столу из искусственного дерева.

– Все постройки Тихих, которые я посетила, были пусты уже в момент обнаружения. Возможно, норманцам здесь с самого начала не на чем было нажиться, разве что на продаже билетов для осмотра тоннелей.

– Точно! – согласился Эломас. – Норманцы определенно знали, как извлечь прибыль из чего угодно. – Он опустил свою чашку. – Кстати, о внепланетниках. Скоро должны прилететь джаддианцы?

Он оглянулся на Аду, та сделала торопливый глоток и закашлялась.

– Да, сэр. В ближайшие две недели, если не ошибаюсь.

– Очень хорошо. Знаете, я уже сотни лет не был в Княжествах.

Рыцарь повернулся ко мне, размахивая бокалом и указывая на него пальцем:

– Марло, вы должны побывать в Джадде или хотя бы в одном из его миров. На Самаре, например. Замечательные люди, правда.

С кухни вернулся Картик. Выглядел он непривычно подавленным. На его неприметном лице застыло отстраненное выражение, но я не сразу заметил это, увлеченный рассуждениями Валки о политике Капеллы. Они вели дело очень рационально, железной рукой контролируя знания во всей Империи и даже в Джадде, где иконы и Мать-Земля не были единственными богами. Капелла начинала как имперская пропагандистская машина и средство для обуздания лордов-палатинов, но постепенно разрослась за пределы Империи и действовала теперь бесконтрольно, не нуждаясь ни в чьем одобрении. Даже император преклонил колени перед алтарем Капеллы и получил корону и скипетр из рук служителя синархии.

– Что случилось, мальчик? – спросил Эломас, первым заметив посеревшее лицо оруженосца.

Картик замер в нерешительности, переводя взгляд со своих ботинок на рыцаря, но все же робко шагнул вперед.

– Выкладывай, Картик!

Испуганный мальчишка вытянулся в струнку:

– Волна, сэр. Орсо и Дамара слушали ее на кухне. Там… – Он мельком взглянул на Валку, а затем уставился на меня.

– Давай, мальчик, это ведь просто слова. Свяжи их вместе, и побыстрей!

– Нападение, сэр. Сражение.

Он смотрел на меня, хотя и обращался к сэру Эломасу.

Кем бы ни был старый рыцарь – франтом, дуэлянтом, но только не солдатом.

– Сьельсины? – побледнел от ужаса Эломас.

Картик только кивнул. Сколько тяжести в одном коротком жесте. Тяжести, переворачивающей миры.

– Где?

– На краю системы, – ответил Картик, дернув кадыком.

– Ты шутишь, – произнес Эломас и встал, едва не опрокинув в спешке стул, зацепившийся острыми ножками за толстый цветной ковер. – Через секунду запись будет здесь.

Мы погрузились в мрачное молчание. Годы слухов, что приносили в Мейдуа торговцы, воззвания Капеллы, сообщения, которые получали от легионов советники отца, – все они сошлись вместе в один момент, упали, словно костяшки домино, и обернулись реальностью. Я посмотрел на стол, жалея, что не могу превратить воду в вино, как магус из легенды.

Все динамики в сборном домике щелкнули одновременно, донося до нас слегка дребезжащий голос диктора, зачитывающего подправленное цензурой публичное сообщение по планетарному радио. Глубокий голос, срывающийся от нервного напряжения.

– …Тридцать три часа назад совместными действиями Орбитальных оборонительных сил Эмеша и Четыреста тридцать седьмого легиона Центавра под командованием рыцаря-трибуна Райне Смайт в гелиопаузе[25] уничтожены силы вторжения сьельсинов, ознаменовав тем самым еще одну славную победу…

Я не услышал продолжения, только тишину, словно находился в центре урагана. Валка сморщила нос, между ее выгнутых бровей пролегла складка. Признаюсь, что доля точно такого же презрения вскипела и во мне. «Еще одна славная победа». Я понимал, кто написал это сообщение, логофеты из Министерства народного просвещения. Жалкие людишки, мелкие циники, испытывающие неприязнь к ближним. Чуткое ухо без труда улавливало холодный расчет за каждым словом, как рыболовные крючки в сознании. Мы все были такими, но у большинства из нас хватило порядочности не делать на этом свою карьеру.

Сжимая стакан, я слушал трансляцию. Представлял, как поврежденные корабли сьельсинов транспортируют к Боросево, как складывают перед иконами в городском храме тела и оружия чужаков. Потом будет еще один триумф, который на этот раз пройдет через весь город, по всем улицам и каналам. Я видел, как у меня на глазах снова и снова обезглавливают Макисомна, слышал, как гремит из динамиков глубокий бас графа Матаро: «Народ мой, это великий день для Эмеша! Враг стоял у наших ворот, собираясь разрушить наш дом! Пусть это будет предупреждением для всех чудовищ, обитающих во Внешней Тьме! Мы не дадим…»

Я сидел в маленьком домике на краю света, над черными тоннелями Калагаха, и мне казалось, будто бы вообще ничего не произошло. Если бы повар Орсо не слушал планетарное радио, если бы очередной шторм заглушил сигнал, если бы приемник просто-напросто был настроен на другой канал, наш вечер бы не изменился, и все вокруг тоже. Мир огромен, а планетная система еще больше. Какой бы близкой ни была опасность, Эмеш не пострадал. Удивительно, как большой мир отбрасывает тень на нас, хотя наши мгновения быстротечны и несоизмеримы с ревущим напором времени.

– Достаточно! – крикнул Эломас так громко, чтобы слуги в задней комнате услышали его.

Динамики со щелчком умолкли, и мы утонули в тишине.

Глава 65

Не осмеливался даже мечтать

– Зачем мы продолжаем прочесывать объект, если все здесь давно уже нанесено на карты и описано? – спросил я, поднимаясь вслед за Валкой и сэром Эломасом по черным ступеням.

Мы провели в Калагахе уже несколько недель, и каждый день я спускался в ущелье вместе с Валкой, Тор Адой или Эломасом. Мы часами бродили по темным узким коридорам. Я был всего лишь гостем, любителем и поэтому в основном сопровождал Валку и схоласта или помогал техникам переносить оборудование.

Сэр Эломас остановился на верхней площадке лестницы и встряхнул флягу с чаем, чтобы активировать встроенный в нее нагревательный элемент.

– Потому что мы не уверены, что это так, мой мальчик!

Он усмехнулся, сверкнув белыми зубами, и открутил крышку. Над нами тянулись и изгибались, словно шипы, наклонные, несимметричные колонны. Пожилой рыцарь казался слишком обычным, слишком заурядным, неуместным среди этой чуждой черноты.

– Кто бы ни соорудил эти проклятые развалины… – Он покачал головой. – Мы находили с помощью нейтринных детекторов целые залы, спрятанные под многометровым слоем твердой породы. Не засыпанные, а построенные таким образом, словно кто-то разрезал скалу и проскользнул внутрь. Вот почему мои люди расставили повсюду гравитометры.

Мои мышцы все еще болели после того, как я накануне помогал переносить эти приборы. Я понимал, что они ищут новые объекты, но…

– Герметичные залы?

– Полностью изолированные. Уже построенные герметичными, – вставила Валка.

Она подняла в воздух светосферу, и та поплыла за ней следом, словно фея.

– В этих залах что-нибудь было? – спросил я, охваченный любопытством. – Или они…

– Пусты, как и все остальные, – ответила она. – Даже более пусты. Когда норманцы впервые побывали здесь, они хотя бы нашли в главных коридорах кое-какие предметы, принадлежавшие умандхам. Мы пробурили несколько скважин в породе, чтобы запустить внутрь зонды.

Не считая светосферы Валки, в тоннеле было совершенно темно. Следуя за призрачными силуэтами моих спутников от одного поворота к другому, я нащупал в кармане плаща фонарик.

– Зачем они создали эти изолированные залы?

– Мне кажется, куда интересней узнать, как они это сделали. Вы согласны? – сказала Валка, оглядываясь через плечо.

– Я, доктор, готов поклясться, что тоннели меняются, – проворчал Эломас, уперев в бока руки с чайной флягой. – Я уже заблудился.

Тавросианка снова оглянулась:

– Мы еще даже не дошли до купола, сэр.

Эломас рассмеялся, слишком громко для узкого коридора:

– Знаю, знаю, но вы понимаете, что я хотел сказать.

– Понимаю, – пробормотала она, ведя нас за собой к купольному залу, который я видел в первое посещение развалин. – Здесь нетрудно потерять направление.

Один из гравитометров стоял на треножнике посередине прохода, маятник размеренно качался взад-вперед, индикаторы мигали красным и зеленым.

Следуя за огнем Валки, мы прошли еще немного вглубь тоннеля, мимо двух техников, которые закрепляли на стене новую светящуюся ленту. Холодный воздух давил на нас, мы то и дело шлепали по лужам, там, где пол потрескался или просел от времени. Все вокруг казалось неподвижным, и тишину нарушал лишь слабый звук капающей с потолка воды. Светосфера и мой фонарик отбрасывали нелепые дрожащие тени на стены с круглыми анаглифами, похожими на те, что я видел в куполе, и на те, что нашел в лачугах умандхов в Улакиле. Я невольно представил, как слепые существа проводят щупальцами по этим отметкам, оставленным древними ксенобитами, о которых рассказывала Валка. Что думает об этом месте странный коллективный разум умандхов? О тех, кто возвел эти сооружения?

– Я до сих пор не могу поверить, что все это наяву, – прошептал я.

Мы остановились еще в одном боковом зале, низком и прямоугольном, с лесом колонн, без какого-то определенного рисунка выступавших из пола. Некоторые из них не достигали потолка, другие сужались возле самого пола, бесполезные, как сломанные пальцы.

– Вы здесь уже не первую неделю, – выдохнула Валка.

– К этому невозможно привыкнуть, – одновременно с ней произнес Эломас и поежился. – Я так рад, что Капелла не стала обстреливать это место с орбиты. Вы ведь знаете, что инквизиция обладает ужасным оружием.

Я провел рукой по колонне, ощущая неопределенный рисунок выступающих и углубляющихся линий:

– Поступив так, они признали бы, что здесь есть что скрывать. Можете считать их кем угодно, но только не дураками.

Валка фыркнула то ли насмешливо, то ли презрительно. Я направился в дальний конец зала, держа фонарь перед собой, чтобы не заблудиться среди черных колонн.

– Вряд ли их заботит, что думают несколько человек, застрявших в этих жалких скалах.

– Эй, полегче! – проворчал учтивый пожилой рыцарь. – В этих жалких скалах живу я.

Он замолчал, и я услышал скрежет откручивающейся крышки его чайной фляги.

– А впрочем, вы правы. Их заботит только торговля через гравитационный колодец. Пусть старый Эломас и внепланетная ведьма ковыряются в земле, пока не найдут что-нибудь и не начнут высовываться, – голос рыцаря звучал приглушенно, словно издалека, – и не поймите меня превратно – я не хочу высовываться. Мне нравится, когда моя кровь течет внутри меня.

Стену передо мной разрывала круглая арка, открывая проход в темноту. Я обернулся и спросил:

– Тогда зачем вы это делаете, сэр?

– Зачем я спонсирую раскопки? – уточнил Эломас.

Я едва разглядел седые волосы в ореоле сферы Валки.

– Лорд Марло, разве вы видели не те же самые развалины, что и я? – спросил он. – Мне казалось, что вы ученый. Посмотрите вокруг! И, кроме того… – он развел руками, словно пытаясь охватить весь этот лес черных колонн, – это таинственное место. Единственная тайна в этом мире, достойная того, чтобы ее разгадали. Понимаете, когда я был в ваших годах – еще до вторжения сьельсинов, прошу заметить, – то уже объездил из конца в конец весь Персей, в котором был рожден. И дальше, весь фронтир! Я видел все, что только можно увидеть. Десятки миров. А теперь я старик. Я предпочту небольшое тихое приключение на собственном заднем дворе, благодарю вас. Даже если проклятая Галактика будет разваливаться на части.

На такие слова непросто ответить, и я решил сохранить молчание, отходя в сторону от своих спутников. Остановившись возле круглой двери, я проговорил:

– Вы ведь не думаете, что война на самом деле придет сюда?

Зал поглотила такая густая тишина, что в ней можно было задохнуться. Мы все вспомнили вчерашнее сообщение по радио. Сьельсины в гелиопаузе. Внутри нашей системы. Но Валка удивила меня, заявив:

– Это не первый случай, когда Бледные вторгаются в систему. Ваши Орбитальные оборонительные силы захватили разведчика несколько лет назад, вскоре после моего прибытия.

– Вот как? Я и не знал! – воскликнул Эломас. – Где вы об этом слышали, девочка моя?

Я почти почувствовал, как Валка пожимает плечами в чернильной темноте.

– Во дворце, два сезона высоких приливов назад. Эломас, не могли бы вы подойти сюда и взглянуть?

Она сказала это небрежным, почти безразличным тоном, поэтому я не поспешил за пожилым спутником, а остался стоять, словно потерявшийся ребенок, в чуждом каменном зале. Мои слова могут показаться странными – в конце концов, я провел здесь уже несколько недель и много раз был в том самом месте, но по-прежнему не мог поверить во все это. Неведомая архитектура давила на меня, не только на сознание, но и на мои гены. Возросшая тяжесть собственной смертности ярмом повисла на мне, когда я думал о возрасте этих развалин, почти в тысячу раз большем, чем время существования человеческой цивилизации. Как они выглядели, эти древние строители и боги? Были ли они могущественней нас? Великая сила, оседлавшая звезды в эпоху их огненной молодости. Или слабее? Они колонизировали меньше миров, чем люди, и, похоже, не терраформировали ни одного. Возможно, они были просто первыми, но вовсе не великими.

Легкий ветерок, внезапно подувший в затылок и взъерошивший длинные волосы, заставил меня обернуться. За моей спиной открывался широкий проход, вдоль его стены тянулась светящаяся зеленая лента. Я нахмурился и, решив оставить Валку и Эломаса за их исследованиями, шагнул под арку в проход с округлыми стенами. Пол изгибался подо мной, поскольку это был не коридор, а скорее труба, и я шлепал по не успевшей высохнуть морской воде на ее дне. Раньше мне не приходилось здесь ходить, так что я двигался осторожно, водя из стороны в сторону лучом фонарика, который разрезал глубокими тенями анаглифы, покрывавшие все стены. Круги разного размера соприкасались один с другим, как сросшиеся мыльные пузыри. Они свивались в петли над головой и под ногами, и я оказался внутри трубчатого канала, погруженного в темноту. Выгравированные круги, выпуклые и углубленные, покрывали каменную поверхность.

Вспомнив правила безопасности, которые вдалбливал в меня Эломас во время нашей остановки в Глубинном Источнике, я крикнул остальным, сообщая, где нахожусь. Дождавшись ответа, достал из кармана светосферу и двинулся дальше. Зажав фонарь в зубах, я вскрыл пломбу и встряхнул устройство, чтобы активировать источник света и крохотный репульсор Ройса. Затем осторожно бросил сферу в коридор, проследил, как она пролетела несколько метров и остановилась, зависнув в воздухе. Памятуя о холодной воде на дне тоннеля, я пошел вдоль стены, касаясь пальцами черного камня и чувствуя гребни и борозды, вырезанные Тихими неисчислимые века назад.

За несколько минут неторопливой ходьбы я добрался до места, где моя светосфера замедлила полет и повисла в неподвижности. Схватив шар, я снова бросил его вперед, проверяя, нет ли на пути ловушек. Я повторял это упражнение через каждые две минуты, продвигаясь дальше по коридору. Но после шестого повторения решил повернуть назад.

И замер на месте.

Там, где я только что прошел, в стене зияла трещина, такая широкая, что в нее мог боком пролезть человек. Долгое мгновение я простоял совершенно неподвижно, уверенный, что не видел ее, когда проходил здесь в первый раз. Весь тоннель был чуть больше двух метров в ширину. Я не мог пропустить ее, клянусь всем своим опытом. Хлюпнув ботинком по воде, я нагнулся, чтобы поднять светосферу, а потом нерешительно направился к трещине. Всмотрелся в нее, держа светильники в обеих руках, и понял, что это вовсе не трещина.

Это был проход. Чистые глянцевые стены, не изрезанные анаглифами, отражали свет резкой белой рябью на черном камне. Это не было похоже на усталостный излом, а скорее на изначальный элемент постройки. Как я мог пропустить его? Я направил луч фонарика в проход и заметил в глубине зал и что-то наподобие лестницы. Странно, за все проведенное в Калагахе время мне не попадалось ни одной лестницы, за исключением той, что вела к развалинам. Я проскользнул в щель и огляделся. Слабый луч фонаря не смог дотянуться до потолка. Я тщательно изучил голограммы Валки и поэтому знал, что мы находились в этот момент не глубже, чем в ста футах под землей. Однако этот мрак казался мне провалом в вечную тьму беззвездного космоса, разверзшуюся над головой. Охваченный любопытством, я подбросил сферу вверх, чтобы получить больше света, хотя и понимал, что не смогу вернуть ее назад. Она поднялась выше, озарив золотисто-белым светом трапецеидальное помещение, в котором я очутился. Сияющее око уплывало все дальше и дальше от меня – и не останавливалось. Расстроившись еще сильней, я стоял и рассматривал то, что можно было рассмотреть.

Здесь была лестница, но всего в три ступеньки, и вела она к возвышению перед… изображением на дальней стене. Я успел лишь мельком взглянуть на него, потому что через мгновение светосфера погасла и упала на пол где-то в четырех метрах от меня. Вышла из строя. Такого не должно было случиться – эти сферы могли гореть несколько дней подряд, даже в бездонной темноте.

– Валка! – крикнул я. – Сэр Эломас! Вы это видели?

Я смущенно замолчал, решив, что они не слышат меня.

– Разумеется, они это видели, Марло, – пробормотал я, оглядываясь через плечо. – Они ведь давно работают здесь.

Я разговаривал сам с собой – а это всегда дурной признак. Но я должен был снова взглянуть на него. Хотя бы одно мгновение. Мой фонарик продолжал работать, и я развернул его к изображению на стене. Но даже расширив световой конус до предела, не смог охватить весь символ, высотой в пять футов.

Это тоже был круг, но он отличался от других тем, что не имел по краям никаких ответвлений, геометрических фигур или дуг. Ровный круг, за исключением одного луча, разрывавшего окружность в нижней части и переходившего в клин ближе к полу. Я направился к нему. На мгновение мне почудились шаги, и я решил, что Валка и Эломас пришли за мной, но, обернувшись, никого не увидел. Свет фонарика отражался от черного камня так, словно шел из его глубины, и я увидел свое собственное отражение, слабый, призрачный силуэт. Поднявшись по ступенькам на возвышение, я протянул руку и погладил вырезанный на стене луч. Внутри конуса ровная каменная поверхность была выдолблена на два дюйма, и я почувствовал кончиками пальцев, какая она шершавая.

Казалось, я сейчас увижу древнего строителя с его резцом, настолько четким и незатертым был рисунок на стене. Меня поразило, что весь зал был совершенно сухим. Не осушенным, как трубообразный коридор, а именно сухим, словно морская вода никогда не попадала в него. Мое дыхание затуманило воздух, и он побелел, как курящиеся благовония в храме. Как могли мы вообще думать, что одни во Вселенной? Как могли считать себя ее князьями? Какое древнее высокомерие вызвало это заблуждение и придало Капелле ее нынешний облик?

Как сама резьба, так и ее значение – значение всех этих странных камней – принижало нас всех. Еще один мой выдох замерз в воздухе, и я внезапно ощутил, как холод пробирает меня до костей. Я подумал, что слишком задержался здесь, и уже собрался вернуться к своим спутникам, как вдруг уловил краем глаза какое-то движение, или же мне просто показалось. Там никого не было. Только мое отражение. Холод завладел мной, такой же резкий и пронизывающий, как в тот первый вечер, когда я стоял на ступеньках перед входом, словно кто-то пробил ледяным шипом мою ладонь, чтобы распять. На мгновение все мысли покинули меня, даже инстинктивное побуждение отдернуть руку от стены.

Мое отражение на стене шевельнулось, ожило. Оно смотрело на меня, но глаза у него были не лиловые, как мои, а совершенно, поразительно зеленые. Хотя я и не мог сдвинуться с места, оно протянуло другую руку ко мне, и меня волной омыл холод, просачиваясь в самые глубины моей души. Боль обожгла мою плоть, не раскаленно-белая, а голубая, такая мучительная, что я даже забыл вскрикнуть, такая кратковременная, что я опоздал это сделать, хотя и понимал, что мое сердце может остановиться.

Зеленые глаза уставились на меня, и мне почудилось, что его рука прикоснулась к моей прижатой к камню ладони. Я попытался закричать, но не смог раскрыть рот. Колени мои подогнулись, но я не упал. Эти глаза. Эти ужасные зеленые глаза смотрели на меня с моего лица – если это было мое лицо. Я ничего не видел вокруг, кроме них. Они наполнили собой всю Вселенную, стали Вселенной, а за ними и сквозь них я видел бесчисленные звезды. Звезды рассыпались, как тлеющие угли, а затем гасли – все, кроме одной. И я летел к ней, к городу, чьи шпили и колокольни напоминали замок на моей родине, но все здания выглядели странно. Я слышал громкий вой, напоминающий плач младенца, стоя под сводами величественной часовни. Среди разбитых статуй находилась колыбель, я приблизился к ней, но внутри не было ничего, кроме пустоты. Изображение распалось, и я полетел назад сквозь густой туман. Когда он рассеялся, я увидел огромный корабль, уставленный статуями людей, богов и дьяволов. Он растянулся через все небо, поглотив россыпи звезд.

И еще я увидел сьельсинов, выстроившихся в шеренгу посреди черноты космоса, марширующих сквозь ночь. Как ярко сверкали их копья! А песня их была подобна грозной вспышке молнии. Там, где они проходили, звезды падали вниз, а планеты легким дымом поднимались кверху. Я заметил, что один из них был больше остальных. В серебряной короне, с серебряной инкрустацией на черном доспехе, глаза его были ужасны, а позади него горели миры. Огромный корабль со статуями заслонил собой армию Бледных и погрузился в ближайшую звезду, словно опустившийся нож.

Свет.

Он ослепил меня, хотя за этой яркостью я угадывал чье-то присутствие. Невидимые фигуры двигались, не отбрасывая теней. Я снова попытался закричать, но забыл все слова. Я ничего не чувствовал, ничего не слышал. Ничего не понимал.

За исключением трех слов.

«Так должно быть».

Я упал с возвышения рухнувшей башней и заскользил по гладкому полу, словно бы меня отшвырнули. Все тело болело от воспоминания о страшном холоде, хотя само ощущение уже полностью исчезло. Я застонал и сел, дрожа, словно опавший лист, кровь молотом стучала в моих венах. Я в ужасе выбросил фонарь и пополз по холодным камням в поисках укрытия, словно испуганное животное, выпущенное на арену, чтобы выманить аждарха или льва.

– Валка! – закричал я, от боли и потрясения совсем позабыв об Эломасе. – Валка!

Я должен был рассказать ей, рассказать о том, что увидел.

Ее не оказалось в этом лесе колонн, и Эломаса тоже, и, хотя теперь я звал обоих, они не откликнулись. Не было их и в том помещении с резным куполом, где стоял на треножнике гравитометр. Я заглянул в несколько боковых проходов, то и дело выкрикивая имена своих спутников и следуя вдоль светящихся лент или за горящими сферами, пока не потерял уверенность в том, что найду их. Тогда я решил вернуться на поверхность и двинулся по наклонному коридору к дневному свету. После долгого пребывания под землей он ослепил меня, и я стоял под слабым южным солнцем, вспоминая о недавнем холоде.

– Где вы пропадали, дьявол вас побери?

Я обернулся и увидел Валку, спешащую ко мне по песчаному дну ущелья, ее темно-рыжие волосы развевались на ветру. По мере приближения она все увеличивала скорость, а потом с резким скрежетом остановилась в нескольких футах от меня. Я попытался заговорить с ней, но она ударила меня кулаком в плечо.

– Я уже думала, что вы упали в скважину и сломали себе шею! Эломас ушел, чтобы отправить волну в Глубинный Источник и вызвать поисковую партию!

– О чем это вы говорите? – удивленно заморгал я.

Но Валка, казалось, не слышала меня.

– Вы понимаете, что сделал бы граф, если бы мы позволили вам погибнуть здесь?

В волнении она разглаживала пальцами свои спутанные волосы.

Я из предосторожности отошел на шаг от доктора и успокаивающе поднял руки:

– Да о чем это вы? Я отсутствовал не больше двадцати минут.

У нее отвисла челюсть, и мне оставалось только смотреть на эту женщину, когда она наконец заговорила:

– Адриан, вас не было шесть часов.

Я застыл в изумлении. Все возражения умерли у меня на губах, когда я взглянул на небо. Закатное солнце уже скрылось за стеной ущелья. Я покачал головой и пробормотал несколько бессвязных слов:

– Это не… Там была комната, в стороне от круглого коридора, и я…

Что я должен был сказать? В памяти опять зашевелилось мое отражение в черном камне, двигающееся само по себе.

«Так должно быть».

Я никогда еще не видел Валку такой хмурой.

– Адриан, рядом с этим тоннелем нет никакой комнаты.

– Что?

– Это проход в восточный комплекс. Там нет ответвлений.

– Есть, – покачал я опять головой, – оно там было.

И я поведал ей о большом символе над возвышением и узком проходе к нему. Валка помрачнела, подтверждая мои худшие опасения. Об остальном – голосе и моем видении – я решил умолчать, по крайней мере, на какое-то время. Я все еще был потрясен воспоминанием об этом. Тонкая жесткая линия прочертила лоб Валки между бровей, и я оборвал свой рассказ:

– Должно быть, вы прошли мимо меня.

Валка негодующе раздула ноздри:

– Прошли мимо…

Она замолчала и отвернулась.

Я опустил глаза, обдумывая ситуацию. Она испугалась за меня? Беспокоилась обо мне? Значит, ее действия продиктованы страхом? Может быть, она все еще боится? Я не хотел лгать Валке. Я помнил все, что видел: загадочный проход, слишком высокий потолок зала. Помнил, как двигалось мое отражение, помнил его глаза, удивительно зеленые и чуждые. Помнил… многое другое.

Этого не могло быть на самом деле. Должно быть, я видел сон. Мы вернулись в тоннель, где вода доходила нам до лодыжек. Четыре раза мы проходили его до самого конца, но так ничего и не нашли.

– Ерунда какая-то, – сказал я и покачал головой. – Он был здесь. Прямо на этом месте.

Я прижал ладонь к черной каменной стене, нащупал пальцами анаглифы Тихих и повторил, уже слабее:

– Прямо на этом месте.

Оглянувшись, я увидел, что Валка смотрит на меня, и свет отражается в ее золотистых кошачьих глазах. На лице доктора застыло недоуменное выражение, она пыталась одновременно нахмуриться и скривить рот.

– Я не вру.

– Никто не говорит, что вы врете, но…

– Там было возвышение, – я показал на стену, – огромный зал, размером со святилище Капеллы. Может быть… – в отчаянии продолжил я, – может быть, Эломас прав и стены движутся.

Она покачала головой и собралась идти дальше.

– Валка, я говорю серьезно! Честное слово. Здесь было… изображение. Всего один символ, но высотой в пять футов. Я прикоснулся к нему и… Помните, что произошло, когда мы в первый раз пришли сюда? Я коснулся ступени и почувствовал холод…

Валка помрачнела, но не ответила.

– Это повторилось опять. Я дотронулся до знака, и…

Я рассказал ей все. Спаси меня Земля и император, я рассказал ей.

Сначала она молчала. И это было хуже всего. Она не рассмеялась, не ударила меня. Даже не скрестила руки на груди. Валка стояла, словно статуи из моего видения, неподвижная и безмолвная. В тоннеле повисла пугающая тишина, только капающая вода и звуки дыхания нарушали ее. Она была тяжелая, как гора. Как океан, скрывающий под своим весом и мощью все то, что я видел и узнал.

Валка раздула ноздри и отвернулась, плотно сжав губы:

– Это просто непостижимо.

– Что, простите?

– После того, что вы сделали с Гиллиамом, после того, как я разрешила вам приехать сюда, в Калагах, у вас еще хватает наглости врать мне в лицо. Раз уж заблудились в тоннелях, так бы и сказали. Не нужно рисоваться передо мной. На меня это не произвело никакого впечатления. Это даже не была удачная ложь!.. – Она умолкла, чтобы не сорваться на крик. – Видение? Видение! Марло, ваши идиоты могут сколько угодно называть меня ведьмой, но это только суеверия. Я ученый, я верю лишь в то, что можно доказать, измерить. И не верю в призраков. Мы имеем дело с вымершей цивилизацией. А не… не с той фантасмагорией, которую вы пытались передо мной изобразить.

Я проглотил упрек и взмолился:

– Но зачем мне лгать? В особенности после Гиллиама.

– Потому что вы невежественный дикарь из отсталого мира, который все еще верит в сказки, – огрызнулась она. – Потому что вам здесь скучно. Трудно жить вдали от города с такими мелкими людьми, как мы, да, милорд? Вы соскучились по тонким винам и умасленным гуриям?

– Это не для меня, – почти прорычал я, и Валка, несмотря на весь свой напор, отступила на шаг.

Я не стал подчеркивать, что жизнь здесь не такая уж трудная, благодаря слугам сэра Эломаса. Не стал уточнять, что это она, а не я, пользовалась во дворце услугами наложника. Я был раздавлен, но не хотел выглядеть жалким.

– Не для меня, и вам это известно. Если вы не верите мне – что ж, чудесно. Прошу прощения за то, что рассказал вам, но, видит сама Земля, я не лгал.

Лиловые и золотистые глаза сцепились в немом поединке, но золотистые вскоре моргнули.

– Можете говорить что угодно, – усмехнулась Валка и, отвернувшись, проворчала: – Варвар.

Глава 66

Сатрап и мастер меча

– Сатрап, дорогая моя! – с глубочайшим, предельно галантным поклоном произнес сэр Эломас, когда герольды закончили объявлять титулы наших благородных гостей. – Добро пожаловать в Калагах! Ваш визит – большая честь для нас. – Он выпрямился и снова натянул на голову свою соломенную шляпу. – Это в самом деле большая честь, что вы нашли время, чтобы взглянуть на нашу маленькую яму в земле.

Долгожданное джаддианское посольство наконец прибыло.

Женщина, к которой обращался Эломас, – леди Калима Алирала Удри ди Сайиф, сатрап Убара и посланник самого князя, – была почти семи футов ростом, ее блестящая медная кожа и темные глаза олицетворяли генетическую безупречность джаддианцев. Разумеется, она принадлежала к eali al’aqran, чисторожденным, в большей степени палатинам, чем сами палатины. Это чувствовалось уже по тому, как ее ноги в мягких туфлях отталкивались при ходьбе от земли, по тому, как она едва заметно вздернула нос во время приветствия Эломаса, по напряженной линии плеч под шелковой шалью. Она была одета в парчовое янтарно-золотистое платье, золотые цепочки обвивали ее шею и лоб, висели на ушах. Ее черные, соболиные волосы заплели в тугую косу, перевитую золотыми нитями и украшенную сияющими, словно звезды, маленькими подвесками.

За ней следовали в колонну по два джаддианские мамлюки, их доспехи сверкали, подобно зеркалам, под полосатыми сине-шафрановыми кафтанами, глубокие капюшоны скрывали лица. Они двигались бесшумно, идеально слаженно. Позади них я заметил Анаис Матаро, которую окружали ликторы в золотисто-зеленых цветах ее дома. Она улыбнулась мне, и я кивнул в ответ. После происшествия в тоннеле – после реакции Валки на него – я не был способен улыбаться.

Приветствуя Эломаса, сатрап ограничилась тем, что приподняла одну бровь.

– Надеюсь, у вас здесь нечто более значительное, чем просто яма, иначе это будет напрасная трата времени.

Вместо сатрапа ответил облаченный в черное призрак, стоявший рядом с ней. Лицо мастера меча оставалось невозмутимым, улыбались только глаза – черные на черном. Рука в перчатке постукивала по пряжке пояса, который стягивал парадную мандию членов его ордена. Одежда закрывала весь его левый бок, свободно спадая с плеча до самых лодыжек и пряча руку в складках материи цвета ночной крови.

– Так вы и есть сэр Эломас Редгрейв?

– Да, это я, сэр?..

– Олорин, – ответил мечник, – Олорин Милта.

Его несвоевременные реплики удивили меня. Пусть он и был мастером меча, одним из маэсколов, но все же не имел права вступать в разговор раньше своей повелительницы. Однако она не упрекнула его, а лишь сказала:

– Простите моего слугу. Олорин… не привык к тишине.

Улыбка мелькнула на лице мастера меча, и он приподнял бровь, подражая хозяйке.

– Мы будем рады взглянуть на эти пещеры, – продолжала она. – Граф назвал их одним из чудес своего мира.

Тон сатрапа подсказал, как мало это для нее означало. Я не мог винить ее. Вероятно, она не видела здесь ничего, кроме Боросево. Не самое яркое впечатление для одной из знаменитых своим сибаритством эали. Воняющие дохлой рыбой и гниющими водорослями каналы не могли сравниться с башнями и хрустальными террасами Джадда, садами удовольствий князя Альдии ди Отранто и известняковыми бастионами Школы Огня.

– Пустяки, пустяки, – махнул рукой Эломас. – Здесь не за что извиняться. Идемте, друзья мои, идемте! Уверен, вам нужно освежиться. Мы не богаты, но у нас есть немного вина из поместья моей племянницы в восточных землях. Вы должны выпить по стаканчику! У меня припасена бутылка золотого, сладкого, как поцелуй, – вот увидите.

Он зашагал легкой походкой рядом с сатрапом, показывая дорогу и вынуждая всех остальных направиться следом.

– Боюсь, сэр, что мы не сможем задержаться у вас, – сказала эали, отбрасывая тяжелую косу и звеня цепочками на лбу и на шее. – У нас в распоряжении всего три часа. Не могли бы мы отправиться прямо к развалинам? Мне бы хотелось взглянуть на чудо, о котором рассказывал лорд Балиан.

По потускневшему голосу Эломаса я догадался, как разочарованно вытянулось его лицо.

– Э-э, ну что ж… Да, конечно. Прошу вас!

Неожиданно я очутился плечом к плечу с Анаис, та продела свою руку в мою и сказала:

– Рада видеть вас, лорд Марло.

Я ответил на ее любезность, и она продолжила:

– Насколько я понимаю, мы скоро поженимся.

О боже, она говорила так громко!

– И я слышал то же самое… хотя это случится только через несколько лет. Вам еще нужно пройти свою эфебию.

Я мечтал лишь о том, чтобы просочиться сквозь землю и стечь в море.

«Должно быть, что-то подобное ощущала Кира», – подумал я, понимая, что мне некуда бежать.

Анаис крепче сжала мой локоть:

– Вы ведь скоро вернетесь в Боросево? Лигейя не посмеет отомстить вам за Гиллиама. Я знаю, что не посмеет.

Она наклонилась так близко, что ее дыхание обожгло мне щеку, и прошептала:

– Я убью ее, если она это сделает.

Затылком я почувствовал взгляд Валки, но пошел дальше, не оборачиваясь.

Не желая спорить и обращать внимание на противоречия в ее словах, я слабо улыбнулся, как может улыбаться попавший в западню.

– Уверен, что скоро вернусь, как только ваш отец решит, что уже можно.

Служба безопасности сатрапа со сканерами и станнерами рассыпалась по поросшим мхом базальтовым скалам, прочесывая местность. Я почти физически ощущал энергетические защитные завесы леди Камиллы и телохранителя-маэскола. Мандия мастера меча колыхалась на ветру, придавая ему вид героя какой-нибудь драматической оперы. Его одежда была свободного покроя, как и предписывали традиции ордена; шелковый шнурок, завязанный под правой рукой, не позволял накидке сползти. Широкий и прямой рукав был пустым, левая рука свисала, словно плеть, а подол из красного шелка чуть ли не волочился по камням. По контрасту правая рука – и все остальное – была туго обтянута отполированной до блеска черной кожей, словно шпага в ножнах.

– Вам нравится маэскол? – спросил я Анаис. – Вы с него глаз не сводите.

– Как и вы тоже, – заметила она, уклоняясь от ответа.

Зачем я это спросил, будь оно все проклято? Ревность? Боги, неужели это была ревность? Но Анаис меня нисколько не интересовала. Почему я должен был ревновать ее?

– Ну да, – сказал я, ухватившись за подходящий ответ, – это ведь маэскол.

Один из знаменитых мастеров меча, величайших бойцов в освоенной человеком Вселенной. Кандидатов в Школу Огня подбирали в юном возрасте исключительно из чисторожденных эали и обучали в течение почти ста стандартных лет. Нет нужды развлекать вас рассказами об их доблести. Хвалу им распевают громко и непрерывно повсюду, где дышит человек. Говорят, что маэскол способен сразиться с сотней легионеров и уцелеть в этой схватке, а движения его так быстры, что сотрясают воздух. Много позже я видел, как один из них одолел троих императорских марсианских гвардейцев, даже не обнажив оружия. Они обладают неким шармом, выходящим за пределы личного обаяния.

– Да, конечно, – согласилась Анаис, в то время как мы спускались в ущелье по грохочущей металлической лестнице по двое в ряд. – Я хочу, чтобы вы улетели вместе с нами.

– Вы же знаете, что я не могу, – ответил я, глядя вниз, где маэскол сопровождал сатрапа и сэра Эломаса в окружении джаддианских охранников.

Это все, что я мог сделать, чтобы не заскрежетать зубами. Мне не хотелось возвращаться. Хотя у меня не было выбора, я не желал смириться со своей судьбой. Граф собирался использовать меня почти как племенное животное. Я невольно вздрогнул.

– Хорошо, что джаддианский флот прибыл вовремя. Я так понимаю, что Орбитальные силы ожидают новой атаки. Как долго джаддианцы пробудут здесь?

Анаис не ответила сразу, и я искоса посмотрел на нее, пока мы спускались по пластиковому переходу, который мы провели от лестницы к колоннам Калагаха. К моему удивлению, юная леди казалась печальной, замкнутой, ее стройная фигура в шелковом платье непривычно ссутулилась. Вопреки здравому смыслу, я положил руку ей на плечо.

– С вами все в порядке?

Дочь графа – будущая графиня – потерлась щекой о мою руку:

– Я думала, что война будет идти… где-то далеко, понимаете. Она не казалась реальной.

Несмотря на пустоту в моей груди, в том месте, где должны быть чувства, я не мог оставаться настолько равнодушным, чтобы отдернуть руку. Что можно было ответить девушке? Я оглянулся на базальтовые стены ущелья, на колонны из черного камня, богохульно раздирающие небо. Неожиданно они напомнили мне башни моей родины, и я ощутил часть того холода, который, должно быть, чувствовала Анаис.

– Dolá Deu di Fotí!

Услышав джаддианское религиозное проклятие, я переключил внимание с Анаис на остальных наших спутников. Один из мамлюков смотрел на меня из-под низко надвинутого синего капюшона. Его забрало представляло собой нечто вроде хромированной маски, повторяющей черты человеческого лица, и я увидел в нем свое искаженное отражение. В этом мамлюке было что-то, внушающее глубокое беспокойство, так что я вздрогнул, но попытался скрыть эту слабость, одернув свой короткий камзол.

– Какой чудесный вид! – сказала леди Калима.

Ее телохранитель молча стоял рядом, положив ладонь на рукоять одного из трех – трех! – мечей из высшей материи, что висели у него на поясе.

Доктор Ондерра начала привычный рассказ об истории этого места, осмотрительно умалчивая о его сходстве с внепланетными объектами. Я слушал, как она отмечает тонкие детали архитектуры иной расы. Ее глаза скользнули по мне и поймали мой взгляд. Уголки ее губ дернулись, и я почувствовал, что краснею. Мне пришлось отвернуться и от нее, и от Анаис.

– Интересно, что за существа построили эти сооружения? – спросила сатрап, и ее гортанный голос эхом отразился от блестящих колонн и шипов столбчатого базальта. – Ваши ксенобиты?

– Умандхи? – Тор Ада покачала головой. – Они…

– Мы не вполне уверены в происхождении этого объекта, ваша светлость, – вмешался Эломас, поднимаясь по пологим ступеням ко входу в черный лабиринт. – По этому вопросу было много споров. Результаты исследований позволяют предположить, что до умандхов на Эмеше обитала другая разумная раса. Но идемте же, спрячемся от ветра!

Я перехватил сконфуженный взгляд схоласта и сочувственно улыбнулся.

– Это возможно?

– Некоторые миры на каких-то этапах своей истории находились на грани вымирания, ваша светлость, – с осторожностью и без большого энтузиазма подхватила разговор Тор Ада. – Говорят, что до возвышения человечества на Земле царствовали драконы.

Я не слышал прежде ничего подобного, но, возможно, так все и было, потому что сатрап кивнула, прозвенев цепочками, и повела всю компанию внутрь, чем вызвала смятение у двоих мамлюков. Они рванулись мимо нее, чтобы проверить, не затаились ли убийцы среди леса наклонных колонн. Я понаблюдал за их поисками и понял, что беспокоило меня в облике этих солдат. Их руки и ноги были слишком тонкими, слишком длинными, и потому они напоминали скорее худощавых сьельсинов, чем обычных смертных. Я слышал, что джаддианцы клонируют своих солдат, но всегда считал их людьми, а не гомункулами.

Наконец мы углубились в развалины, миновали разветвляющийся проход и спустились по пологому склону в темноту главного тоннеля, смягченную светящимися лентами, а затем в зал, который Ада и Эломас именовали усыпальницей, хотя никаких доказательств его использования в тех или иных целях у нас не было.

В отличие от узких тоннелей с их низкими потолками, просторная усыпальница была унизана изящными колоннами, тянувшимися вверх от пола и стен, словно бронхи в легких. Они уходили в полную темноту, куда не могли долететь наши светосферы.

– Аборигены немногим отличаются от сорок, друзья мои, – объяснял Эломас. – Вы видели их лачуги? Большая часть из них – просто груды мусора.

– Я рада, – восхищенно оглядываясь, сказала сатрап, – что мы нашли время, чтобы взглянуть на все это.

Это была не обычная любезность. Несмотря на ее сильный отрывистый акцент, чувствовалось, что увиденное впечатлило ее.

Валка вышла на освещенный участок, подчеркнуто – и дерзко – глядя не на высокую гостью, а на сооружение в дальнем углу зала.

– Полезно вспомнить, что мы лишь малая часть Вселенной, а не центр ее, – улыбнулась она кровожадной улыбкой, ожидая возражений.

Кто-то из окружения инопланетного сатрапа – возможно, сама Анаис – предупредил леди Калиму о добром докторе, поскольку ее ничуть не оскорбили слова Валки. Хотя влияние Капеллы в разных княжествах было неодинаковым, доктрина о превосходстве человека – о нашем предначертании – нигде не подвергалась сомнению. Джаддианцы некогда были имперцами и остались ими в своей убежденности в том, что звезды безраздельно принадлежат нам. Валка, далекая от почтения к главенствующей роли человека во Вселенной, не раз заявляла, что мы не более значительны, чем умандхи или сьельсины. И даже не более значительны, чем рыбы и птицы, чем орнитоны и конгриды в морях Эмеша. «Животные среди других животных». Я, когда-то уничтоживший звезду, не нахожу это утверждение истинным. На самом деле стремление Валки принизить роль человека порождено скорее мизантропией, чем смирением. Мы занимаем свое место во Вселенной, даже если нам пришлось расчистить его для себя.

Вместо того чтобы ответить или осудить откровенно еретическое направление мыслей Валки, сатрап заметила:

– Это похоже на внутренний вид корабля сьельсинов. Не правда ли, Олорин?

Она обернулась к своему спутнику. Взгляд ее все еще блуждал в геометрической путанице у нас над головами, но внимание постепенно смещалось к алтарю и нависшему над ним огромному шипу, с трещиной на том месте, где глянцевый камень раскололся за долгие геологические эпохи под тяжестью магматических пород, давящих на свод усыпальницы. Помещение имело форму замочной скважины, а в центре его стояло сооружение, которое Валка и Ада назвали алтарем, – каменная плита, высотой по пояс человеку и шириной, достаточной, чтобы на ней могли улечься двое людей, прямо под пальцем из того же черного материала, свисавшим с потолка, словно язык спящего великана.

Вопрос леди Калимы отвлек мое внимание от этой каменной глыбы, и я тоже спросил:

– Вы были на их корабле?

Сэр Олорин, будучи рыцарем, бросил взгляд сначала на меня, потом на Эломаса:

– Кто это такой?

Я поклонился и сказал по-джаддиански:

– С вашего позволения, маэскол, меня зовут Адриан.

– Мастер меча, миледи, это молодой лорд Марло, – объявил Эломас, отбросив назад растрепанную седую гриву и улыбнувшись во все зубы.

– Ух ты! – Мастер меча хлопнул себя по закрытому доспехом бедру в знак то ли узнавания, то ли одобрения. – Дуэлянт! А я-то гадал, что они с вами сделали.

Он шагнул ближе, словно хотел лучше рассмотреть меня, а затем ответил на вопрос своей повелительницы:

– И мне кажется, что похоже.

Валка громко зацокала языком, ничуть не впечатленная высокими гостями, и мне пришлось напомнить себе, что она и сама – тоже почетный гость.

– Исключено. Этим развалинам почти миллион лет. Цивилизация сьельсинов достигла стадии космических полетов поздней, чем мы.

Не обращая внимания на ее слова, я нахмурился, бросил взгляд в темноту похожего на склеп зала и пожалел, что мы не взяли больше светильников.

– Так вы говорите, что это похоже на корабли сьельсинов?

– На первый взгляд, хотя, возможно, это просто природная пещера.

Сатрап продолжала вертеть головой, восхищаясь развалинами.

Мастер меча досадливо вздохнул:

– А они не очень-то ценили свет.

– Может быть, строители были слепыми? – предположила Валка. – Умандхи как раз слепые.

– Мне показалось, вы говорили, что строителями были не умандхи, – возразил сэр Олорин, проверяя правой рукой, удобно ли лежит рукоять его меча.

Его энергетический барьер мерцал в тусклом свете сфер.

«Странно, что он один из всех солдат носит пояс-щит», – подумал я, наблюдая за мамлюками, чьи яркие оранжево-синие халаты блестели в полумраке. Я представил себе, что они не дышат, и вздрогнул.

– У нас нет никаких археологических свидетельств о том, как выглядели строители, – просто ответила Валка. – Я только предположила, что они могли быть похожи на умандхов. В конце концов, – она остановилась, словно собираясь с силами, перед тем как солгать, – они появились из одного и того же генетического потенциала здесь, на Эмеше.

Доктор махнула рукой, словно пытаясь охватить жестом весь мир.

– Могу я спросить, badonna? – обратился я к сатрапу, подобающим образом потупив взор. – Вы сказали, что это место напоминает вам корабль сьельсинов. Когда вы его захватили?

– Несколько лет назад, – ответила леди Калима, не взглянув на меня, как и следовало ожидать от одной из джаддианских эали, в большей степени палатинов, чем сами палатины; я был для нее всего лишь мошкой. – Мы захватили их разведчика возле Обаталы. Он… Они изнутри похожи на пещеры. Там очень темно. Совсем как здесь.

Обатала. Эта планета была в маршруте полета Деметри с Делоса на Тевкр, так или нет? Я отвлекся и едва не упустил возможность ответить. После всего, что произошло со мной, я совсем забыл об исчезновении джаддианского торговца и его команды, похоронив эти воспоминания под годами нищенства и сражений в бойцовских ямах Боросево. Если сьельсины побывали у Обаталы, то, возможно, они были и во Тьме, окружавшей ее.

Я задвинул давние тревоги туда, где им и полагалось быть, и спросил:

– Значит, вы летите через Вуаль, в пространство Наугольника?

Вместо сатрапа ответил сэр Олорин:

– Мы направляемся на фронт, за Маринус, к самой границе Вуали. Здесь у нас последняя остановка перед заключительным переходом.

Убар. Обатала. Эмеш. Маринус. Я попытался мысленно расположить эти миры в темноте пещеры, словно на звездном небе. Джаддианцы описали огромную дугу, пролетев из своего отдаленного уголка Галактики, и направились по спирали через старую Империю к норманскому фронтиру, возле самого ядра.

– Насколько я понял, – продолжал Олорин, – вашему миру крайне повезло, и вы недавно отразили нападение.

Прошло всего два месяца с тех пор, как мы получили сообщение о неудавшемся рейде сьельсинов к границам нашей системы.

– Но вы, конечно, прилетели сюда не из-за нападения? – спросила Анаис. – Слишком быстро для этого, не так ли?

– Точно. – Маэскол скрестил на груди руки, просунув левую под ту половину одеяния, что прикрывала боевые черные доспехи, очевидно давая понять, что разговор закончен. – Прошу прощения, но это место, оно… У нас, в нашем уголке Галактики, ничего подобного нет. Вам поистине посчастливилось, леди Анаис, сэр Эломас, жить в мире, где есть такое чудо.

Он посмотрел вверх, на огромный потрескавшийся каменный язык, нависший над плоским алтарем в центре зала, и покачал головой.

Леди Калима шагнула вперед:

– Поистине так, но мы должны возвратиться в столицу. Это маленькое приключение было… чрезвычайно приятным. Спасибо вам.

– Должны возвратиться? – Голос Эломаса прозвучал разочарованно, но мое внимание было целиком сосредоточено на гнетущей темноте над нами и вокруг нас. – Вы уверены, что мое вино не заинтересует вас?

В темноте никто не заметил, что я задержался в усыпальнице, как раскаявшийся грешник еще долго стоит в храме после отпущения грехов. Джаддианцы были третьими внепланетными гостями, которые посетили Калагах со времени нашего прибытия, но самыми важными из всех. Как бы сильно я ни интересовался ксенобитами, но, безусловно, был не одинок в этом. Младший директор компании «Идзумо» вместе со своей семьей побывал у нас с однодневным визитом незадолго до вторжения сьельсинов в нашу планетную систему. Вслед за ним прибыла группа норманских исследователей, оказавшихся на поверку обычными расхитителями гробниц. Я устал от любезностей и надеялся, спрятавшись в пещерном зале, пропустить прощание. Хотя я и беседовал какое-то время с мастером меча, но сомневался, что он меня хватится. Кроме того, мне редко удавалось побыть одному в этих развалинах. Вдруг мне почудилось, что на меня кто-то смотрит из глубины черного камня. Вспомнив свои недавние видения, я вздрогнул. Не нужно было рассказывать обо всем Валке. Она уже несколько недель почти не разговаривала со мной, а если и обращалась ко мне, то с натянутой вежливостью и холодной официальностью, вызванными в равной степени неловкостью и презрением. «Потому что вы невежественный дикарь из отсталого мира, который все еще верит в сказки».

– Потому что я идиот, – пробормотал я, – не понимающий, когда нужно держать язык за зубами.

Растопырив пальцы, я попытался обхватить каменную стойку толщиной в руку, что уходила по дуге к потолку и там раздваивалась, соединяясь с похожей на ветку дерева наклонной балкой, поддерживающей свод. И не почувствовал ничего необычного, как уже не раз со времени моего видения. Никакого холода, просто камень.

Я нахмурился.

– А я уже решила, что вы потерялись, – прервал мою задумчивость женский голос, и я с улыбкой обернулся.

– Нет, я просто…

Это оказалась не Валка.

– Привет!

Анаис Матаро стояла у входа в зал стройным темным силуэтом в полумраке, вьющиеся шелковые волосы, словно облако над ее головой, спадали на плечи.

– Ваш друг-рыцарь повис на ушах у джаддианцев, а я решила разыскать вас.

Ее туфли на твердой подошве громко цокали по каменному полу, юбка тихо прошуршала, когда Анаис подходила ко мне.

– Вы точно не можете улететь с нами сегодня?

– И джаддианцы согласятся подождать, пока я соберу вещи? – Это был щит из бумаги. – Я не хочу зависеть от их милости.

Девушка улыбнулась, сверкнув в тусклом свете зубами молочного, почти голубого цвета.

– Нет, думаю, что не согласятся. И все же мне хотелось бы, чтобы вы вернулись.

Я улыбнулся в ответ и кивнул. Она ожидала, что я соглашусь с ней, скажу, что хотел бы вернуться в Боросево, но я не стал лгать ей.

– По правде говоря, Боросево не кажется мне сейчас безопасным местом, то есть не будет безопасным, если на нас нападут сьельсины.

– Думаете, они могут напасть?

– Кажется, наши джаддианские друзья тоже так считают. – Я оглянулся на черную массу, нависшую над алтарем. – А вы можете, после той первой атаки, искренне сказать, что не верите в это?

Боги, как холодно стало в этом тоннеле, в этом зале, в темноте под миром! Тяжесть всей каменной толщи над головой сжала мою душу в крохотный комочек. Казалось, флот сьельсинов уже подошел близко, зловещий, как изогнутые колонны построенного чужаками лабиринта. Тени разума.

Девушка подошла ко мне сзади и обняла тонкими руками. Она ничего не сказала, просто обняла. Анаис была выше меня, так что ее подбородок прижимался к моей макушке. Приятно, когда тебя обнимают… и я так долго был лишен этого. И я не сопротивлялся поначалу. Пока в темноте не мелькнуло побледневшее от болезни смуглое лицо Кэт. Я сбросил с себя руки Анаис. Это была та самая девушка, которой меня продали.

– Анаис, отпустите меня.

Дочь графа вздрогнула, но не отстранилась. Хотя дистанцию между нами можно было измерять световыми годами, парсеками.

– Отец рассказал мне о своих планах… – призналась она.

Я сжал губы, не зная, что делать. Теперь я точно понимал, что чувствовала когда-то Кира.

– …О том, то вы должны стать моим консортом.

– Вашим племенным самцом, вы хотите сказать.

– И больше вы ничего в этом не видите?..

Я почувствовал тепло ее дыхания на своем затылке.

– Так не должно быть, неужели вы не понимаете? Мы можем стать… полезными. Для Эмеша, для наших детей.

– Наших детей?..

Мысль об этом не укладывалась в моей голове. Дети. Что я должен был ответить ей? Генетические образцы можно получить и без моего согласия. Я мог доживать свой век в заточении или в летнем дворце, как моя мать. Но у меня не было власти, не было выбора. Мои мускулы под кожей обратились в мрамор, я стоял неподвижно, словно эти безобразные колонны, что поддерживали темноту.

– Анаис, я не хочу даже говорить об этом. Мой отец отказался от меня. Ваш отец охотится… за моими генами, словно я породистый жеребец.

Она по-прежнему молчала, лишь еще крепче прижималась ко мне. Дрожала? Боялась? Или боялся только я? Не говоря ни слова, она прикоснулась рукой к моей щеке и развернула меня к себе. Мое тело словно налилось свинцом, я посмотрел на ее лицо в полутьме и открыл рот, собираясь сказать еще что-нибудь, но не находя нужных слов.

И тут Анаис поцеловала меня.

Я замер.

Здесь, в этой холодной пещере, она была теплой и доступной… но я не хотел ее.

– Все совсем не так, – прошептала она.

Я вытянул руки перед собой, удерживая ее на расстоянии.

– Нет, все именно так.

– Но вы же станете властелином Эмеша вместе со мной. Можете себе представить?

Я мог представить и сказал ей об этом. Но власть подобна магниту, она действует в двух направлениях – отталкивает точно так же, как и притягивает. Мои мать с отцом были узниками своего положения и своей крови. Им не позволили сделать собственный выбор. Таким же был и я – бессильным и зависимым от благосклонного внимания Анаис. Мне вспомнилась та безлунная ночь в Боросево, когда меня со смехом вытаскивали из моего убежища. Я закрыл глаза, отгоняя видение.

«Я не хочу этого», – собирался ответить я, но вместо этого услышал неотличимый от моего голос:

– Какой чудесный это будет день!

А что еще я мог ей сказать? Как солдат перед легатом, как простой корабельщик перед капитаном или как когда-то Кира передо мной, я был беспомощен перед этой девушкой и государственной машиной, которую она представляла. Она получит меня, и что бы я ни сделал, это ничего не изменит.

– Но боюсь, ваш двор не примет меня, после того как Гиллиам…

Она прижалась ко мне, уткнувшись лицом в яремную ямку. Мое тело предательски отозвалось. Меня едва не стошнило.

– Не хочу говорить о Гиллиаме. Мы заставим их принять вас. Это мой двор, моя планета. Моя родовая планета. Мы покажем им, вы и я.

Я остолбенел на какое-то мгновение и не успел пошевелиться, как ее губы впились в мои. У них был вкус пепла.

– Адриан, я… ох!

Услышав этот голос, я оттолкнул Анаис от себя, чувствуя, как кровь приливает к моему помрачневшему лицу. Анаис, возбужденно дыша, со смешком обернулась, а мое сердце превратилось в стекло, как немного раньше мускулы превратились в мрамор, и разбилось на осколки, упав на землю.

Валка стояла у входа в усыпальницу, там же, где недавно стояла Анаис. Даже теперь я могу только гадать, нахмурилось ли ее остроскулое лицо или же на нем появилась изумленная усмешка.

– Доктор, я… Анаис пошла искать меня.

– Это я вижу, – насмешливо ответила Валка. – Джаддианцы ждут молодую леди. Пора.

Я кивнул с тяжестью на душе:

– Это не то, что… Мы не…

– Меня это не интересует, – заявила Валка.

Хотелось бы думать, что она произнесла это слишком резко, слишком поспешно. Но затем она рассмеялась:

– Идите же скорей.

Глава 67

Потерянное время

Наше пребывание в космосе превратило безграничные миры в крошечные острова. Генетические улучшения подорвали наши представления о времени. Как вы уже читали, некогда я болтался по улицам, не заботясь о его ценности. Захваченный шумом, суетой и яркими красками города, я считал потерянное здесь время сущими пустяками в сравнении со столетиями, которые гарантировала мне моя кровь. Как легко было поверить, что я могу оставаться вместе с Кэт в нашем полуразвалившемся жилище до тех пор, пока время не разрушит меня самого, как этот дом.

Тот, кто надеется на будущее, оттягивает его приближение, а тот, кто будущего боится, приглашает его войти в свою дверь.

Августин когда-то сказал, что если прошлое и будущее существуют, то они существуют не как таковые, а как настоящее в своем собственном времени. Прошлое, говорил он, существует только в памяти, а будущее – только в ожиданиях. Ни то ни другое не реально. Прошлое и будущее – наша жизнь и наши мечты – это только истории. В конце концов, и мы все тоже истории. И ничего больше. А природа истории состоит в том, что время существует и прошлое существует в будущем, а будущее существует в прошлом. Таким образом, все времена существуют в сознании и, возможно, в тех силах, что сформировали сознание. Один поэт написал, что время непоправимо[26]. То, что могло быть, – это только абстракция: нереализованные миры в квантовом пространстве, которые, в свою очередь, определяют реальные события, исключая себя из реальных событий.

Что, если бы?.. Что могло бы случиться?..

Я видел себя в пыльных коридорах атенеума на Тевкре и в сводчатом зале семинарии на Веспераде. Другие Адрианы топтали грязь других миров, неосуществившиеся, нереальные. В памяти эхом отдавались шаги по дорогам, которые я никогда не проходил, к дверям, которые никогда не открывал.

Они ничтожны в сравнении с мыслями о том, где я мог побывать.

Будущее может наступить только в свое время, однако схоласты учат, что существует множество вариантов будущего, и только разбивающиеся о вечное Сейчас волны времени и вероятности создают этот мир. Это не то будущее, что существует в Непрерывно Ускользающем Времени, а варианты будущего. Свобода – свобода мысли и действия – имеет значение и гарантирована именно потому, что будущего нет. Нет никакой судьбы, есть только вероятность. Настоящее – это не то, где мы есть, а то, что мы делаем.

Обо всем этом и о более материальных вещах размышлял я, сидя полупьяный на крутом берегу бледно-бирюзового моря. Ночь на Эмеше никогда не бывает по-настоящему темной, поскольку в любой момент времени на небе можно увидеть Бинах или Арманд, сияющие в полумраке зеленым или розовым светом. В эту ночь они появились вместе: массивный, обсаженный лесами Бинах висел низко над горизонтом, а небольшой, яркий, словно драгоценный камень, Арманд забрался высоко по небосводу и затмевал сами звезды. Ветер свистел в ущелье у меня за спиной, стонал в рельефных колоннах Калагаха и улетал в большой мир.

«Империя. Капелла. Анаис. Гиллиам. Лигейя Вас…»

Я играл с маленькими серыми камешками на черном вулканическом песке, расставляя их в одну линию.

«Джаддианцы. Сэр Олорин. Сэр Эломас. Лорд Балиан и лорд Лютор».

Все они были фигурами на шахматной доске. Я разрушил цепочку из камней.

«Сьельсины. Война».

«Неужели все, что ты говоришь, обязательно должно звучать как эвдорская мелодрама?» Эти слова Гибсона из давней истории прогрохотали в моей голове, напомнив о простых временах. Я сдержал смех, наклонил бутылку с вином и вдавил ее донышко в песок. Я ведь и правда попал в мелодраму. Или, точнее, ожидал ее, создал для себя. Я отряхнулся от этих воспоминаний и попытался закончить портрет леди Калимы, хотя уже потерял всякую надежду точно передать надменный взгляд эали. Грифель сломался, я выругался, уронил блокнот на песок рядом с собой и прислонился спиной к скале.

– С вами все в порядке?

Я испуганно вскрикнул и едва не опрокинул бутылку:

– Прекратите так подкрадываться к людям!

Затем выругался, уже тише, закрыл блокнот и поднял сломанный карандаш.

Валка стояла надо мной, опираясь ногами на два отдельных базальтовых выступа, и была похожа на мандарийского наемного убийцу, готового к нападению. Мы много раз беседовали вот так до происшествия в тоннеле, и много вечеров с тех пор я провел здесь один.

– Хм, вы сказали так, будто бы это мое любимое развлечение.

Она держала руки в карманах красного кожаного камзола, который предпочитала носить после возвращения на юг. Ночной ветер хлестал длинными полами ей по коленям.

Мое лицо вытянулось в болезненную гримасу, когда я вспомнил ее небольшую вспышку из-за моей задержки в тоннелях неделю назад. Мы почти не разговаривали с этого момента; если честно, я просто избегал ее.

– Ладно, не… начинайте.

Я скривился еще сильней. «Отлично, Марло. Очень связно». Я попытался сохранить лицо.

– Как вы узнали, что я здесь? И как давно вы пришли?

– Не очень. А вы сидите здесь каждый вечер.

Она спрыгнула с уступа, подняв при приземлении небольшой столбик пыли, и уставилась на меня из-под темной челки. В свете лун рыжий оттенок ее волос сверкнул полированной медью, вспыхнул, словно край пергаментного листа.

Думаю, она забеспокоилась за меня, увидев наполовину выпитую бутылку, потому что дальше заговорила таким тоном, каким обычно обращаются к тяжелобольному родственнику:

– Мы уже… беседовали здесь раньше. Несколько раз.

Это была правда. С момента моего приезда в Калагах мы с Валкой – а порой и в компании Ады, Эломаса или его оруженосца Картика – прогуливались милю-другую по скалам вдоль берега.

– Знаю, – я поморщился, взглянул на испачканный в песке блокнот и положил его себе на колени, – просто я… мне хотелось побыть одному, вот и все.

Я очистил блокнот рукавом. Валка не сдвинулась с места и ничего не сказала, а продолжала стоять над душой, и тогда я взорвался:

– Просто я… Мне есть над чем подумать. Вы не возражаете?

Ночное море, освещенное снежно-белым сиянием, было темно-винного цвета, описанного старым, слепым Гомером. Волосы Валки горели чистым багрянцем. Она не двигалась, не шевелилась. И не уходила. Ее можно было принять за камень, один из базальтовых шипов, если бы не давящий взгляд ее золотистых глаз. Терпение – хороший учитель, а молчание – еще лучший. Они раскрывают человеческую душу без помощи ножа.

Долгое время тишину нарушал лишь плеск темных волн, а потом я пробормотал:

– Насчет того, что я видел. Там, в пещере… Я…

– Ни к чему вспоминать об этом, – сказала она. – Мы оба говорили ужасные вещи.

– Оба…

Я стиснул зубы. Это же не так. По крайней мере, на этот раз я был ни в чем не виноват. Но из-за ее плеча на меня смотрел неподвижный, как у стервятника, голубой глаз Гиллиама, и я сдержался:

– Как пожелаете.

Пытаясь найти выход, я продолжил:

– Что же касается Анаис…

– Адриан, меня это не интересует.

Она села рядом со мной, и каким-то образом это простое движение смягчило выворачивающую душу резкость ее слов.

– Не понимаю, чего вы так стыдитесь, – сказала она, – вы ведь скоро женитесь на этой девушке. Это хорошо, что вы ее поцеловали, это больше того, на что может рассчитывать значительная часть из вас, inmane палатинов.

Я замер от оскорбления. «Бесчеловечный». Я был ошеломлен, так же как, должно быть, почувствовал бы себя пожилой человек, если бы его назвали невоспитанным ребенком.

– Лучше, чем…

«Не понимаю, чего вы так стыдитесь». Как ей объяснить? Я отвернулся и потянулся за бутылкой, жалея, то не смогу раствориться в ней, подобно джинну, и забыть обо всем на свете.

– Ну, например, как ваши родители.

Я совсем забыл, что рассказал Валке о них. Она подтянула колени к подбородку, ее каблуки прочертили глубокие борозды в каменистом песке.

– Бесчувственные. Вы понимаете, что я хочу сказать. Так что это хорошо. Лучше. Она хорошая девочка.

Я никогда не слышал, чтобы кто-то говорил такое о графской дочери, и поэтому улыбнулся.

– Могло быть намного хуже. А вы ей нравитесь, – Валка ударила меня кулаком по предплечью, и удар получился неожиданно болезненным, – к тому же она красавица.

Из меня вырвался какой-то нечленораздельный звук, но все же я сказал:

– Да не хочу я на ней жениться!

Я набрал пригоршню мелких камешков, с которыми недавно играл, и зашвырнул их в море. Они шлепнулись в ил возле самой воды. Было так приятно произнести это вслух.

– Не хочу застрять на этой планете. Я убил человека, Валка, и меня самого скоро попытаются убить. Я имею в виду Капеллу – великого приора. Это место… Вы единственная причина, по которой я…

Смутившись, я замолчал.

Не нужно никаких слов. Я просто посмотрел на море, на отражение розовой луны, играющее в черной воде, на звезды, мерцающие в небе, на волны, подгоняемые ветром и притягиваемые Бинахом и Армандом. Прекрасный вид воодушевил меня, помог на мгновение заглушить пронзительный вой хаоса. Какой хрупкой она была, эта тишина! Плескались волны, где-то в стороне прошуршала по камням ночная птица. Очень далеко, но казалось, что на расстоянии протянутой руки, огни орбитальных кораблей и спутников безмолвно прочерчивали небо на фоне россыпи звезд.

– Валка, я не должен был оказаться здесь. Так не должно было случиться.

Я вытащил из песка бутылку и открыл.

Валка выхватила ее у меня, прежде чем я успел отпить, и сама сделала большой глоток.

– Знаете, я хотела стать пилотом.

– Что? – Я забрал у нее бутылку. – Вы серьезно?

– Абсолютно. Я хотела купить корабль и торговать по всей Пряди. Может быть, перевозить пассажиров.

– И что же случилось?

– Мой отец умер, – ответила она, уставившись в какую-то точку на небе, имени которой я не мог назвать.

Я склонил голову и пробормотал извинения.

– Все в порядке. Вы не могли этого знать. – В ее голосе совсем не слышалось раздражения, но она крепче обхватила колени руками.

– Как он умер?

Валка обернулась ко мне:

– Его убили. Во время работы.

Она сделала еще один глоток, потом посмотрела на бутылку, полуприкрыв глаза:

– Это вино не такое хорошее, как в прошлый раз.

– Эломас припрятал лучшее для себя.

Продолжая разговор, я принялся затачивать карандаш скальпелем, который всегда носил в футляре для рисовальных принадлежностей. Валка немного встревоженно посмотрела на меня, словно опасаясь, что я могу порезаться, но мои руки не дрожали.

– Видите ли, я не ожидал, что у меня будет компания. – Я сложил ладони на коленях, не выпуская инструмент. – Ваш отец тоже был ксенологом?

– А почему вы точите карандаш ножом?

– Прошу прощения?

Я смущенно оглянулся на нее. Она повторила вопрос, показав на мой инструмент.

– А-а, – я поднес карандаш к глазам, любуясь его острым черным грифелем, – так получается острее.

Криспин когда-то спросил меня о том же.

Валка все еще смотрела на меня без тени улыбки:

– Глупо. Вы же знаете, что есть специальные точилки.

Неужели и Криспин говорил то же самое?

Мне оставалось только пожать плечами и опустить скальпель.

– Дело не в этом. Просто… Инструменты, которыми мы пользуемся, помогают привести мысли в порядок.

– Что вы хотите этим сказать?

– Когда мне тяжело на душе, я рисую.

Я открыл блокнот, перелистнул несколько страниц, подальше от портретов самой Валки, подробных, с тщательно нанесенными тенями.

– Иногда я сажусь и целую вечность смотрю на страницу, но ничего не вижу. Когда это случается, я стараюсь понять, что пошло не так, почему я не могу рисовать. – Я положил скальпель на футляр рядом с собой. – Чтобы снова очинить карандаш, нужно много времени, даже если в этом и нет необходимости. Это полезно для оттачивания движений. Помогает собраться с мыслями, помогает им – мне – работать лучше.

Пока я молол языком, она не проронила ни звука и ни разу не перебила меня насмешкой, поэтому я продолжил:

– Конечно, случается и такое, что рисунок приходит сам, без всяких усилий.

Я улыбнулся, положив руку на блокнот из опасений, что он может открыться, словно в глупой комедии, и показать Валке ее портрет.

Она кивнула, постучав передними зубами по горлышку бутылки. Затем, внезапно осознав всю легкомысленность этого жеста, поставила бутылку на песок между нами. При этом она не отводила взгляда от темного, как вино, моря.

– Да, он был ксенологом. Это я про своего отца. Он не поладил с вашей инквизицией во время раскопок в Озимандии.

– Это не моя инквизиция.

Мы надолго замолчали, слышны были только шум моря и слабые крики птиц. Ветер стонал в ущелье за нашими спинами, прерывистый и одинокий.

– Валка, вы ненавидите меня? – спросил я наконец.

– Да вы сами себя ненавидите, – она одарила меня легкой улыбкой, просочившейся сквозь окутавшую меня пелену, как чернила сквозь одежду, – и не нуждаетесь в моей помощи.

Нечто вроде безумия охватило меня, заклокотало где-то под горлом, и я рассмеялся, негромко и глухо. Икота прервала смех, я закрыл рот и задержал дыхание, чтобы не стало еще хуже.

– Ну, мне ответить нечем.

– Вы не тот, за кого я вас принимала, – сказала она, и эти слова засверкали, как ее волосы в лунном свете.

Я смотрел на нее, она – на меня. Ее улыбка растянулась шире, и я тоже невольно улыбнулся, чувствуя, что недавний смех вот-вот вернется.

– А за кого вы меня принимали?

Ей не нужно было отвечать. Я и так знал.

Валка долго смотрела на меня, ее золотистые глаза горели в темноте своим внутренним светом.

– Уверена, вы сами можете догадаться.

И я догадывался. Она принимала меня за Криспина. Думала, что я мясник, убийца, волк среди волков, что насилие, творившееся в нашем мире, доставляет мне удовольствие. Но хотя Империя была логовом волков, я не считал себя одним из них. Должно быть, эти мысли отразились на моем лице, потому что Валка сказала:

– Нет, вы не такой. Вы носите свою имперскую мантию как обузу.

– Так и есть.

– Почему? – спросила она. – Почему вы недовольны? Это положение… Вам дадут все. У вас и так есть все. Вы палатин, и вас хотят сделать консортом, мужем девушки, которая правит планетой. Вы понимаете, какое это безумие? Анаис Матаро правит планетой? Или кто-то другой, раз уж на то пошло.

Мы немного посмеялись. Она – над Империей, я – над Анаис. Потом я отвернулся и снова принялся играть с камушками на песке.

– Почему вы считаете таким ценным то, что у меня есть?

– Вы говорите о своих привилегиях? Может быть, вы предпочли бы стать простолюдином?

– Я был простолюдином несколько лет, – резко ответил я, с вызовом посмотрев на нее. – Валка, я жил в ливневой канализации. Я потерял свою… своего друга из-за этой проклятой серой гнили. На Колоссо я был на волосок от смерти столько раз, что сбился со счета. Я прошел через такое, что вы и представить не можете. Не попрекайте меня привилегиями. Я знаю, кто я такой. Я не выбирал такую жизнь, и не думайте, что я не страдал из-за этого. И это вовсе не привилегия – остаться здесь.

Я больше не мог смотреть на нее. Только не сейчас, не после того, что собирался сказать.

– Но Гиллиам… Гиллиам был моей ошибкой. Я искуплю свою вину и прошу у вас прощения. Я поступил неправильно. Но если вы думаете, что насильственная женитьба на Анаис Матаро не означает тюрьму для меня только лишь потому, что она красавица – это ваше слово, а не мое, – тогда вы просто не понимаете, что такое тюрьма.

К моему возрастающему удивлению, Валка не ответила, скрыв свое молчание за глотком вина.

Напряжение, появившееся на ее бледном лице, очень напоминало болезненную гримасу.

Помолчав немного, я смущенно добавил:

– Знаете, я тоже хотел стать пилотом. Мы с Хлыстом и кое-кто еще, то есть мирмидонцы, мы собирались купить корабль и, возможно, заняться торговлей. Или поступить в наемники, странствовать с одного Колоссо на другое…

Я поднял камешек и бросил его в море. Получилось не совсем удачно.

– …Я хотел стать таким, как Симеон Красный. Путешествовать между звездами, встречаться с ксенобитами… спасать принцесс, в конце-то концов.

– У вас романтические представления о Вселенной, – заметила Валка.

Она думала, что сказала что-то обидное, но я не отреагировал.

– Был бы только рад этому, – ответил я, – и мне жаль, что Вселенная не разделяет мои чаяния.

Я затылком почувствовал взгляд ее невероятных глаз, но не обернулся.

– Вы всегда говорите так театрально?

– Спросите у кого-нибудь, кто знает меня лучше.

Валка фыркнула и протянула мне почти пустую бутылку:

– Раз уж на то пошло, мне тоже жаль.

Есть еще одна проблема с основанными на здравом смысле представлениями Августина о времени: оно предполагает определенную причинную связь между прошлым и настоящим, между настоящим и будущим. Возможно, это и справедливо применительно к физике, ну а в рассказе? Нет. Истории не подчиняются Непрерывно Ускользающему Времени. Выходят за его рамки. Они вечны. В классическом английском слово «present» означает еще и «дар». Понятия не имею, как древние справлялись с такой путаницей, но в этой неопределенности есть своя красота. Каждое проходящее мгновение бесценно и потому отделено от предшествующих и последующих.

Истина? Истина в том, что я не помню, распили ли мы эту бутылку в наш последний вечер в Калагахе или в тот раз состоялся какой-то другой разговор, который не задержался у меня в памяти. Это не имеет значения. В моих воспоминаниях мы встали и пошли обратно к ущелью как раз в тот момент, когда небо обернулось громом и пламенем.

Колоссальная красно-белая вспышка заполнила собой все небо, отбрасывая глубокие тени на скалы. За ней последовали голубые, не такие яркие. Я стоял как завороженный, глядя на гаснущие огни, пересекающие небосвод. Пламя окрасило облака, превратив ночь в шутовскую пародию на закат с совершенно неестественными, даже для огромного кровавого солнца Эмеша, красками. Розовые и голубые огни – цвета плазмы – метались по небу, словно молнии.

У меня не было времени вспоминать физику элементарных частиц. Наоборот, от потрясения и благоговейного страха я забыл о здравом смысле.

Звук пришел с небольшим запозданием, и его волна сбила меня с ног. Словно пророка из древних мифов, опустившегося на колени перед ревущим голосом Бога. Это было похоже на гром, но гораздо сильнее, чем гром. Словно кто-то расколол небеса. Я зажал уши руками и застонал, но сам не слышал своего стона, поскольку все заглушил ужасный грохот. Свет угас, а следом за ним и звук, остался только звон в ушах, прерываемый хтоническим скрежетом, словно какая-то другая планета терлась об оболочку нашего мира.

– Вставайте! – закричал кто-то.

Что-то потянуло меня за руки и плечи, помогая подняться. Валка. Это была Валка. Техники выскакивали из своих пластиковых домов, одни – с паническими криками, другие бессмысленно топтались на месте и таращились в небо.

– Метеорит?! – выкрикнул кто-то совсем рядом.

– Исключено! – заявил другой голос.

– Корабль! – проорал третий. – Кто-то из наших?

– Сьельсины!

Я перестал понимать, кто и что говорит, безликий античный хор, вопящий о том, что враг у ворот.

– Это сьельсины!

Страх – странная вещь, иррациональная, но поражающая тем, что придает человеку силы быстрей, чем это смог бы сделать разум.

У меня по-прежнему звенело в ушах, а глаза резали вспышки огненных шаров. Небо над головой перечеркивали полосы света, звезды потерялись в этом хаосе, крохотные белые точки, мерцающие на куполе Тьмы. Снизу это выглядело прекрасно, поистине прекрасно: разъяренные красные башни пламени и дым, опускающийся на мир, словно меч. Без всяких объяснений я понял, что наш хор совершенно прав, понял, что это падал корабль, сбитый другими, более отдаленными кораблями. А эти крошечные точки света в небе были огнями на крыльях лихтеров – небольших судов, вмещавших не больше двух человек экипажа, поднятых для того, чтобы заблокировать воздушное пространство над Эмешем.

И я понял еще одно. Понял с горькой уверенностью и ужасом.

Сьельсины прилетели.

Нужные слова пришли ко мне с легкостью.

– Бел! – крикнул я ближайшему технику. – Бегите к Эломасу и передайте, чтобы он связался с Глубинным Источником. Нам понадобятся флайеры. И солдаты.

Вроде бы мелочь, но, вспоминая тот день, я горжусь и понимаю важность момента, когда мог бы спрятаться и упасть на землю, но остался стоять прямо и твердо и начал действовать.

Техник, женоподобный мужчина с высокими скулами и бледным лицом внепланетника, сконфуженно пробормотал:

– Что?

Весь мир содрогался у нас под ногами в сопровождении жуткого грома, словно умирало само солнце. Валка споткнулась на неровном грунте и чуть не упала на меня, но я подхватил ее.

– Дьявол…

Я посмотрел на запад, где столб огня, разрезавший небо, уже коснулся горизонта. Полосы оранжевого света все еще падали сверху, языки пламени отметили место, где пылающие останки корабля ударились о скалы.

– Бел! Найдите старика! – Я обернулся к Валке. – Нужно собрать всех и увести к берегу, подальше отсюда.

– Увести?

– Лагерь видно за много миль – это отличный ориентир!

Небо на западе задохнулось от дыма, подсвеченного снизу еще не угасшим пламенем. Вспоминая крушение, я задумался о голубых вспышках, пробивавшихся сквозь хаос. Реактивные струи? Да, скорее всего. О боги, они направлялись в эту сторону. Конечно, в эту. Они нацелились на единственный континент Эмеша и надеялись выбраться отсюда. Я пытался припомнить детали, но хаос выжег их из памяти.

– Это должен быть наш корабль. Сбитый корабль.

Валка отошла в сторону и не двигалась с места десять секунд.

– Да, возможно, и сбитый, но не человеческий. – (Не знаю, как она определила это в дыму и грохоте.) – Думаю, вы правы. Нужно увести всех к берегу.

Глава 68

Помочь

Мы столпились на узкой полоске берега, когда прилетели шаттлы, пройдя по дуге над сушей и вдоль береговой линии, а потом вернувшись к Калагаху со стороны моря. Светясь голубыми и белыми огнями, они скользили над водой почти бесшумно, поддерживаемые репульсорами Ройса. Они приближались, поднимая волну, словно древние драккары, наружные маневровые двигатели корректировали курс. Другие шаттлы пролетели мимо, прочертив в небе голубой след, и направились на запад, где упал большой корабль. В полумраке они выглядели иначе и странным образом напоминали рыб, когда, сверкая, как бронза, уносились прочь.

У той дюжины, что приземлились на берегу, были короткие ромбовидные корпуса, в высоту больше, чем в ширину. Их наклонные передние поверхности раскрылись, превратившись в сходни. Мгновение спустя солдаты в доспехах цвета ржавчины, со свернувшимися змеями дома Веиси на груди и на левой руке, высыпались наружу. Их командир – центурион, судя по поперечному гребню на шлеме, – передала свое копье адъютанту, затем сняла шлем и зажала его под локтем. Она подошла к Эломасу и юному Картику, сидевшим на низком каменном уступе.

– Сэр Эломас!

Она была пострижена почти под ноль, меднокожая и суровая, со шрамом от ожога над правым глазом. Я помнил ее по Глубинному Источнику: хороший, решительный офицер.

– Вриелл! – Картик вскочил и бросился к женщине, а та остановилась и обняла невысокого мальчика. – Вы прилетели, чтобы забрать нас?

– Да, молодой лорд!

Она взъерошила волосы пятнадцатилетнего юноши, выпрямилась и обратилась к пожилому рыцарю:

– С вашего позволения, сэр, мне приказано немедленно доставить вас в Глубинный Источник.

Эломас неподвижно сидел на выступе скалы, утопив носки сапог в песок, сбросив камзол и расстегнув рубашку на груди, и жевал непременный свой шоколадный батончик. Он выглядел измотанным, смятым, как бумага, но все же улыбнулся суровому центуриону:

– Что там происходит, Вриелл?

– Я не имею права рассказывать об этом, сэр.

– Даже мне?

– Вообще никому, – ответила она, вытянувшись в струнку и положив ладонь на рукоять короткого керамического меча – в те времена солдатам не разрешалось носить клинки из настоящей высшей материи. – Это вне моих полномочий, сэр. Приказ с самого верха.

– От отца? – спросил Картик, имея в виду архонта Веиси, вгляделся в лицо центуриона и добавил: – Или от графа?

– От рыцаря-трибуна, – ответила Вриелл, но тут же сообразила, что сказала лишнее, и сжала зубы. – Прошу вас, сэр. Все должны как можно скорее занять места в шаттлах.

Женщина шагнула в сторону и махнула рукой, показывая Эломасу, что тому следует идти первым:

– Сюда, пожалуйста.

«Рыцарь-трибун». Я всмотрелся в лицо центуриона, сидя спиной к базальтовой скале, затем оглянулся на Валку и Аду, съежившихся возле тех немногих вещей, которые техники смогли вынести из лагеря. «Рыцарь-трибун Райне Смайт?» Я вызвал из памяти образ этой женщины, которую видел на банкете и на эфебии Дориана. Круглое лицо с широкими скулами, покрытое патрицианскими шрамами, коротко постриженные, неприметные каштановые волосы. Она забрала в свои руки власть на Эмеше, ссылаясь на некую инструкцию на случай чрезвычайной ситуации, под которой, как все прекрасно понимали, даже если официально никто этого не подтверждал, подразумевалось нападение сьельсинов. Граф Балиан уступил ей, как старшему по званию офицеру Имперских легионов, право командовать Орбитальными силами. Это объясняло смешение зеленого цвета дома Матаро с красно-белым цветом легионов его императорского величества.

Над головой у меня еще сверкали огни, взрываясь и разлетаясь искрами, когда лихтеры и другие корабли поднимались и спускались с высокой орбиты на низкую, или, наоборот, перечеркивая ночное небо полосами пламени. Иногда эти крохотные точки вдруг расцветали пылающими лепестками: это погибал еще один корабль. Поэты романтизируют космические сражения, голографические оперы описывают их как буйство грохота и ярости. Даже в гуще боя это выглядит иначе, а со стороны они представляют собой только вспышки света в тишине, за исключением тех случаев, когда небо обрушивается на землю.

Я поднялся с места и вытянул шею, оглядываясь назад, вдоль береговой линии, к месту крушения, где ночной воздух помутнел от дыма, подсвеченного снизу вспышками плазмы и заревом горящего металла.

– Они далеко отсюда? – потребовал я ответа. – Сьельсины.

Центурион посмотрела на меня, и в глазах у нее сверкнуло узнавание. Шрам от ожога на лбу удивленно приподнялся.

– Лорд Марло.

– Центурион, мы знаем, что это Бледные, – сказал я.

Валка и Тор Ада размеренно двигались к флайерам, протискиваясь сквозь толпу из нескольких десятков техников и археологов.

Шрам над глазом Вриелл побелел.

– В таком случае вы должны понимать, что нам следует торопиться.

– Кто на других флайерах? – Я показал в небо.

– Джаддианцы, – ответила она, не уверенная в том, насколько мое положение обязывает ее раскрывать секреты, – и легионеры.

Я посмотрел на Валку, на Эломаса:

– Сэр, вы должны отпустить меня с ними.

– Что? – выкатил Эломас зеленые даже в таком предутреннем свете глаза. – Зачем?

– Об этом не может быть и речи, ваша милость! – запротестовала центурион, шагнув вперед и положив руку на мое предплечье. – Граф никогда не простит мне и лорду Веиси, если с вами что-нибудь случится.

Я смахнул ее руку в латной перчатке, но Вриелл снова сжала мой локоть. С какой стати меня должно беспокоить, что архонт Веиси может утратить расположение графа из Боросево? Он всего лишь региональный правитель.

– Уберите руки! – прошипел я с проблеском отцовского аристократического льда в голосе.

Вриелл явно оробела, вспомнив о том, что я палатин, и отпустила меня. То, что я стану консортом при наследнице графа, пока еще оставалось тайной и не играло большой роли, однако и моего происхождения оказалось достаточно, чтобы вызвать у нее замешательство.

– Вы отправитесь к ним на помощь, когда рабочие с раскопок будут в безопасности?

Она не ответила, а только крепче стиснула зубы и выпятила подбородок. Я посчитал этот жест подтверждением и хлопнул в ладоши:

– Отлично. Я полечу с вами.

– Но, ваша милость, я…

– Я полечу с вами.

Прошмыгнув мимо нее, я направился к другому десантному кораблю, из тех, куда не хлынули наши рабочие.

– Адриан! – пробился сквозь гул репульсоров и плеск волн голос Валки.

Я обернулся, случайно остановившись на небольшом возвышении скалистого берега, и обратился сразу ко всем, как мог бы сделать мой отец, но мои слова предназначались центуриону:

– Если кто-то из Бледных выжил, я могу поговорить с ними, убедить их сдаться.

Если Валка и собиралась что-нибудь сказать, то теперь умолкла.

– Я могу помочь, центурион! – объявил я. – Могу помочь, понимаете?

Признаться честно, я не знал, что двигало мной, что заставило сказать эти слова. Возможно, любопытство? Или гордость? Даже теперь, спустя столетия, после смерти солнца и гибели целой расы, после всего добра и зла, сотворенного мной и от моего имени во имя человечества, это мгновение все еще звучит искренне. Если искать момент – момент истины, – на котором держится вся моя жизнь, то это именно он. На том скалистом берегу на окраине мира, той ночью, когда с небес падал огонь, я обрел свое предназначение. Снова стал Марло. Словно одержимый, я стоял и нервно потирал шрам от криоожога на большом пальце левой руки. У меня больше не было перстня, я выбросил его в Боросево. А на следующее утро отправился искать, но он пропал. Подозреваю, что его стащил кто-то из слуг или же увезла вместе с прочим мусором безмозглая уборочная машина. В то время я еще не заявил о своих правах. А после того как отец лишил меня титула и владений, кольцо потеряло всякую ценность, и у меня было о чем волноваться, кроме него.

– Это может быть опасно, – покачала головой центурион и снова подошла ко мне. – Вы должны вернуться в Глубинный Источник.

– Тогда вам, центурион, придется выстрелить в меня из станнера, а потом вам придется объяснять Анаис Матаро, почему вы так обошлись с ее женихом.

Удар пришелся в цель, и лицо женщины посерело. Пользуясь удобной возможностью, я надавил еще сильней:

– Не мешайте мне отправиться туда, где я могу принести пользу.

Вриелл оглянулась на сэра Эломаса, но старик только пожал плечами. Ветер растрепал копну седых волос и закрыл его лицо.

– Я могу поговорить с ними, – сказал я, – и, возможно, остановить предстоящую бойню. Вы, конечно же, не хотите потерять никого из своих людей.

Перед моими глазами прокатилась отрубленная голова Макисомна, я глубоко втянул сквозь зубы воздух и на мгновение зажмурился, чтобы привести себя в чувство, а затем с нажимом проговорил:

– Триста лет войны, центурион, и за все это время мы никогда, ни разу не видели, чтобы сьельсины сдались. Но сейчас можно все изменить.

Глава 69

Из монстров

Даже сбегая по сходням и застегивая на себе пояс-щит, я все еще не мог поверить, что у меня получилось. Вриелл улетела с Эломасом и всеми остальными – даже Валка не возражала против возвращения в Глубинный Источник, – а я остался на попечении помощника центуриона и следующего по старшинству офицера, незнакомого мне угольнокожего опциона. Он повел меня и декурию солдат к флайеру по дикой местности, заросшей мхом и ясменником, туда, где дымился корабль сьельсинов. Чужой звездолет напоминал оторвавшийся от обугленного трупа палец и лежал в конце огромной борозды, прорытой в грунте при торможении. Я замедлил шаг, потрясенный мыслью о том, что никогда прежде не видел такого пугающе огромного корабля. В неповрежденном виде он был, вероятно, длиной в полкилометра от носа до хвоста. Теперь от него остались лишь дымящиеся обломки почерневшего от пламени металла и материала, невероятно похожего на камень. Ничего общего с ледяным замком – какой лед выдержал бы трение об атмосферу Эмеша?

Пламя еще догорало. Несколько джаддианских флайеров, круживших в воздухе, освещали черные силуэты солдат на черном фоне ночи. Над нашими головами дрожали голубые огни репульсоров. По полю двигалась причудливая смесь из джаддианских мамлюков в оранжево-синих одеяниях и имперских легионеров в кремовой броне и красных плащах, при поддержке небольшого отряда солдат Матаро в золотисто-зеленых доспехах. Прямо перед нами стоял человек в облегающем кожаном костюме и свободной накидке с развевающимся на ветру пустым рукавом.

– Сэр Олорин! – окликнул я его и, поднимая руку в приветствии, шагнул мимо опциона.

Маэскол, очевидно командующий операцией, отвернулся от стоявшего рядом легионера и посмотрел на меня. Его остроконечные брови удивленно приподнялись, а затем подозрительно сдвинулись.

– Лорд Марло?

– Он самый, доми. – Я поклонился, сложив руки перед собой.

Легионер ударил себя кулаком по нагруднику в некой пародии на салют. Забрало и удлиненные височные пластины его шлема погнулись, словно были сделаны из бумаги, и не закрывали лицо.

– Что вы здесь делаете?

– Лейтенант Лин! – Я наклонил голову уже не с таким суровым видом. – Рад видеть вас.

Бассандер Лин кивнул в ответ и провел рукой по своим нелепо постриженным волосам. На висках они были выбриты, но на макушке спутались в клубок цвета дыма. Лейтенант безуспешно пытался справиться с ними и выглядел куда более встревоженным и измотанным, чем на банкете у графа.

– Зачем вы здесь?

– Я могу помочь, – повторил я ту же фразу, что сказал центуриону десятью минутами раньше. – Я говорю на языке сьельсинов. Правда, не очень бегло, но вполне сносно. Если кто-то из них выжил, я помогу вести переговоры с ними.

– Переговоры? – помрачнев, повторил Бассандер. – С ксенобитами? Вы с ума сошли?

Олорин тепло улыбнулся, напоминая карикатуру на дружелюбно настроенного дьявола с преувеличенно резкими чертами лица. Будь на его месте менее значительный человек, такое впечатление могло бы смутить, но мастеру меча оно придавало некое сдержанное очарование.

– Мы еще не знаем, выжил ли кто-нибудь из этих монстров. Думаю, мы в первую очередь должны их остановить.

Он постучал себя по носу.

– Мне кажется, – вставил я, понимая всю сложность своего положения, – если можно избежать кровопролития, то мы обязаны попытаться.

– Ben jidaan! – произнес Олорин. – Вы считаете, что сможете убедить их?

Я оглянулся на Бассандера:

– Не могу за это ручаться, пока не попробую. Но я знаю их язык.

Маэскол скрестил руки на груди, опустив подбородок, как кулачный боец.

– Ну, хорошо.

– Нет, так не пойдет! – вмешался Бассандер, обернувшись ко мне. – Разве вы их командир? Что вы им скажете, если мы найдем выживших? «Бросьте оружие и сдайтесь этим людям?» – хмыкнул он. – Простите, лорд Марло, но с чего вы решили, что можете чем-то здесь помочь? Вы же не солдат.

– Нет, конечно, но… – И, не зная, к кому еще обратиться за поддержкой, я посмотрел на Олорина.

– Тогда что вы собираетесь делать? Уговорите их подчиниться? Ради вашего же блага возвращайтесь к своим нобилям. Предоставьте это дело солдатам.

Как ни странно, при этом лейтенант улыбнулся, затем покачал головой и бросил быстрый взгляд в небо, где пролетал один из странных джаддианских флайеров, изготовленных из органики. Бассандер повернулся к опциону, стоявшему теперь рядом со мной, и двум мамлюкам в хромированных масках.

– Солдаты, отведите лорда Марло в шаттл и не выпускайте оттуда, ради его же безопасности. Здесь неподходящее место для палатинов.

Очевидно, подчиняясь приказу офицера легионов, один из мамлюков мягко положил руки мне на плечи и развернул меня. Карбоновая ткань на жилистых, слишком длинных пальцах была очень прочной, но я все-таки вывернулся.

– Я не ребенок! Я могу поговорить с ними! Прошу вас.

Искусственно выведенное существо снова сомкнуло пальцы на моем предплечье, на этот раз крепче.

– Поговорить с ними? – переспросил Олорин. – С чего вы взяли, что они станут с вами разговаривать?

Худое лицо маэскола исказили глубокие морщины, словно бы этот вопрос сильно беспокоил его.

– Я могу поговорить с ними, – повторил я, пытаясь вырвать свою руку, но мамлюк не отпускал ее.

Тогда я резко поднял локоть и ударил существо в мягкую ткань под подбородком. Его голова дернулась, он согнулся назад, как детская эластичная игрушка, так что тело оказалось почти параллельно земле. Мамлюк не проронил ни звука, даже не охнул, и в том же молчании снова выпрямился. Я то ли отошел в сторону, то ли отпрыгнул, когда существо вернулось в прежнее положение.

– Просто дайте мне шанс.

Олорин поднял руку, подзывая слуг:

– Это не ответ, – и нахмурился еще сильней, по обеим сторонам тонких губ прорезались глубокие складки.

Я умоляюще посмотрел на Бассандера, и тот сказал:

– Мы спорим на пустом месте. У нас нет людей, чтобы выделить лорду Марло личную охрану, но мы должны обеспечить ему безопасность. Заприте его в шаттле, если это необходимо.

Мамлюки застыли в неподвижности. Тот, которого я ударил, стоял рядом, согнув пальцы, словно нащупывал мое горло. Его капюшон сполз на спину, пока мы боролись, а под ним оказался черный нанокарбоновый койф[27], закрывающий голову, плечи и уши, к которому крепилась маска. Черные зрачки смотрели на меня, мертвые, как глаза куклы. Я вздрогнул. Губы Бассандера изогнулись в сочувственную усмешку. Мамлюки были холодными, неестественными существами, и мне показалось, будто из-под маски сейчас выползет целая колония копошащихся пауков.

Выпрямившись, я попытался собрать все свое достоинство.

– Мы можем поступить лучше. – Я продолжал следить за мамлюком без капюшона, готовый к тому, что тот попытается… что-нибудь сделать. – Войну выигрывают не солдаты, сэр. Если только вы не собираетесь убить каждого врага во всей Галактике. Солдаты сражаются на войне, но выигрывают ее словами.

Я раскаиваюсь в этом своем утверждении – в его наивности – и пишу здесь об этом, мое сердце чернеет от злой иронии и горького понимания того, что я ошибался.

– Сегодня мы начнем говорить с ними.

На породистых лицах Олорина и Бассандера появилось несколько ошеломленное выражение. Земля и император, они были такими… ограниченными. Наконец лейтенант заявил:

– Это пугающе близко к ереси, лорд.

– Да, это ересь, – ощетинился я. – Вы собираетесь донести на меня?

Я оглянулся на Олорина:

– А вы?

На мгновение я отвлекся, и мамлюк сделал короткий шаг ко мне. Но я поднял руки, готовый дать отпор:

– Проклятье, прикажите своему гомункулу стоять смирно! Хватит!

Олорин прошипел что-то по-джаддиански, и солдат замер. С напряженным от решимости лицом я не сводил взгляда с чужеземного мастера меча. На его утрированно дьявольском лице засветилась ироничная усмешка, неожиданная, как молния.

– Вы сказали «лучше»? Мы можем поступить лучше?

Прежде чем я успел ответить, к нам подбежала джаддианская женщина-офицер в знакомом бронзовом доспехе и полосатом шелковом халате. Ее можно было принять за мамлюка по покрою одежды и стройности фигуры. Но изгибы бедер и груди под доспехом подсказали, что это не андрогин, а обычная женщина.

– Доми Олорин, – обратилась она к маэсколу на джаддианском, а дальше заговорила так быстро, что я ничего не разобрал.

Олорин поднял руку и ответил на родном языке:

– Будьте добры, Цзинань, снимите шлем, когда говорите со мной.

Одним движением она отделила хромированную маску от капюшона и сложила их, открыв круглое лицо с темными волосами и оливковой кожей. Тяжело дыша, она посмотрела на Бассандера, затем с неопределенной улыбкой взглянула на меня и продолжила свою скороговорку на джаддианском, с таким сильным акцентом, что я с трудом улавливал суть. При этом женщина продолжала коситься на меня и в какой-то момент прямо спросила, что я здесь делаю. Олорин будто бы и не услышал вопроса. Ее волосы с голубой шелковой лентой были сплетены в тугую косу, уложенную вокруг головы, словно корона. Тогда я еще не знал, что ее зовут Цзинань Аджар и что она заместитель сэра Олорина. Стоя рядом с Бассандером, я слушал ее речь и любовался ее высокой, стройной фигурой.

Мой капитан.

Странно думать о том, что дорогие твоему сердцу люди когда-то были чужими. Еще один человек в море прочих лиц. Еще странней думать, что мы снова с радостью встретимся, даже зная о том, какую боль принесет эта встреча.

– Что такое? – спросил Бассандер, как только джаддианский офицер замолчала. – Что случилось?

Он вцепился в рукоять керамического боевого меча, висевшего на его левом бедре.

– Это сьельсины? Донесение от ваших… – Он оглянулся на двух стоявших неподалеку мамлюков. – От ваших существ?

– Благодарю вас, лейтенант Аджар, – сказал Олорин, разгладив алую мандию и завернув ее край под воротник-стойку, чтобы плотней прикрыть тонкую шею. – Мамлюки не докладывают, – поправил он Бассандера. – Не докладывают мне. Они haqiph.

«Низшие», – перевел я, не поняв смысла. Маэскол произнес это слово без всякой злости.

– Моя группа захвата проникла на корабль. Очевидно, ни одного ксенобита на борту нет. – С этими словами он бросил на меня ироничный взгляд.

– Ни одного сьельсина? – впервые заговорил опцион. – На корабле такого размера?

– Там хватило бы места для сотен, – вздохнул Бассандер. – Это какая-то бессмыслица. Зачем им понадобилось забрасывать на планету пустой корабль?

Я затряс головой:

– Его ведь подбили?

Никто не ответил, и я решил зайти с другой стороны:

– Там есть сьельсины в фуге?

– Мертвые, – сказала лейтенант Аджар. – Только мертвые.

– Они катапультировались при входе в атмосферу, – заявил я с полной уверенностью. – Я видел голубые вспышки и принял их за маневровые двигатели, но это могли быть спасательные капсулы.

– Не бывает никаких спасательных капсул! – воскликнул Бассандер звонким от раздражения голосом. – Спасаться обычно некуда.

– Ну тогда шаттлы! – огрызнулся в ответ я.

– Мы бы наверняка засекли их, – покачал головой Олорин.

– Вы так в этом уверены? В первый раз вторгшиеся в систему сьельсины были уничтожены в гелиопаузе. Во второй раз они долетели сюда, и никто их не заметил. Разве у вас нет целого флота, собравшегося около «Непреклонного»?

Сэр Олорин неловко сместил вес с одной ноги на другую. Я щелкнул пальцами и показал на него:

– Значит, это возможно?

Я мало что понимал в астронавигации или в тактике боев на орбите, но это была простая логика.

Бассандер решительно почесал клубок спутанных волос и спросил:

– Вы сказали «голубые вспышки»?

Я подтвердил, и лейтенант закусил губу, а затем яростно выругался. Когда Бассандер отвернулся, мы с Олорином обменялись взглядами. Молодому лейтенанту потребовалось всего мгновение, чтобы успокоиться, и когда он снова посмотрел на нас, у него было обычное приветливое выражение лица, хотя и с оттенком огорчения.

– Куда они могли полететь?

Я улыбнулся, понимая, что теперь уже добьюсь своего:

– Есть только одно место, куда они могли направиться.

Потребовался почти час, чтобы найти шаттл сьельсинов – темный, похожий на паука аппарат размером с городской грунтобус. Он не излучал тепла, не был виден на экранах радаров. Какой-то вид маскирующего поля. Объяснения Бассандера прошли мимо ушей. Я прилетел сюда не за этим.

Отверстие в земле оказалось вентиляционной шахтой, пронизывающей толщу скалы. Наполовину обрушенная за почти миллион минувших лет, она тянулась на многие футы вниз и выходила к лабиринту тоннелей под Калагахом. Вероятно, Тихие нуждались в свежем воздухе для дыхания, или же шахты служили для каких-то иных целей. Их было множество, одни – такие глубокие, что упавший в них человек разбился бы насмерть, другие – достаточно безопасные, чтобы спрыгнуть вниз. Эта была ближе к первому варианту, поэтому мы потеряли немало времени, переправляя через нее четыре декурии солдат. Я мог бы оспорить такую тактику, учитывая тесноту тоннелей Тихих и сложность передвижения по ним, но Олорин уже видел этот лабиринт и не хотел слышать никаких возражений.

Я спустился одним из последних, не имея ни оружия, ни доспехов… за исключением пояса-щита. Осмотрительно включив энергетическую завесу, я почувствовал легкое покалывание, а мои волосы встали дыбом на затылке. Свет преломлялся, проходя через поле Ройса, искажая вид трапецеидального коридора.

– В какую сторону, Марло? – спросил лейтенант Лин, опуская мой титул.

Воздух под землей был неподвижен, по контрасту с ветром на поверхности. Мы спустились в один из круглых проходных залов и стояли в центре пяти расходящихся дорог. Я точно не знал, где мы высадились. Все тоннели походили один на другой, и помещения между ними тоже мало различались.

– Мы находимся сейчас намного выше главных залов, – пожал я плечами. – Я хочу сказать, что нам нужно вниз. – И показал на два тоннеля, каждый из которых заметно понижался, уходя в темноту.

– Какой из них? – снова спросил Бассандер.

Его кремово-белые доспехи светились в темноте, двойная полоса, обозначающая его звание, была такого же цвета, как засохшая кровь на рукаве.

– Мы можем послать людей в оба? В шаттле вряд ли было больше дюжины сьельсинов.

Сэр Олорин кивнул:

– Лейтенант, мы возьмем на себя правый.

– Очень хорошо.

Лейтенант отдал распоряжения несколькими отрывистыми жестами. Его солдаты немедленно отделились от мамлюков и немногих джаддианских офицеров, построились в колонну и один за другим двинулись по коридору. Все они были вооружены ручными фазовыми дисрапторами, вертикальные щели на торце которых горели красным, показывая, что оружие установлено на убойную мощность. Солдаты заходили в устье тоннеля, стараясь производить как можно меньше шума, и тут Бассандер заявил:

– Я прихвачу с собой Марло.

– Это ни к чему, мой друг, – покачал головой Олорин. – Я сам буду приглядывать за amralino.

Я стиснул зубы, борясь с желанием возразить. В конце концов, я сам вляпался в эту историю, так что не стал сопротивляться, когда мамлюки повели меня с собой.

Они двигались тише, чем легионеры, и при этом без габаритных огней на доспехах, к которым привыкли имперские солдаты. Самого Олорина темнота, похоже, нисколько не беспокоила, зато я то и дело спотыкался, спускаясь по спиральному тоннелю, уходящему вниз и влево. Когда я в третий раз едва не упал, кто-то взял меня под локоть и потащил дальше. Сначала я подумал, что это один из солдат-гомункулов, но потом различил немного неровное дыхание. Значит, человек, настоящий человек. «Кто-то из лейтенантов», – решил я. Возможно, та женщина, которую я видел раньше. Лейтенант Аджар. В компании бронированных солдат я чувствовал себя уязвимым. Оголенным, как нерв. Земля и император, во что я ввязался?

Вокруг стало свободней. Мы вошли в какой-то зал, и слабый стук шагов затих, вместо того чтобы отразиться от стен. Мы остановились, или, по крайней мере, это сделал мой провожатый.

– Свет, – прошептал я. – Нам нужен свет.

Чуть приглушенный женский голос с сильным акцентом прозвучал прямо у меня над ухом:

– Мы и так видим.

– Они должны видеть лучше.

– Если они здесь, – ответил Олорин театральным шепотом. – Замолчите.

Что-то тяжело ударило в стену позади меня, я развернулся и увидел вспышку золотистого света в темноте, отразившуюся от щита моей провожатой. Один из мамлюков лежал на полу, а сверху на нем сидело нечто массивное, темное на фоне сверкающего чернотой камня. Этот образ врезался в мою память крепче, чем хруст сломанной шеи мамлюка.

Выстрелы, словно молнии, осветили чудище. Его броня без труда отражала разряды станнеров, оно закружилось – девять футов бледных мускулов в облегающем поликарбоне, лицо, напоминающее белый череп самой Смерти, зубы словно набор стеклянных ножей. Не кровь ли была на его губах? Я повалился на спину, а лейтенант Аджар бросилась вперед и встала между мной и этим существом. Справа от меня засверкали вспышки, и я увидел еще двух сьельсинов, они мчались сквозь тьму, приближаясь с каждым новым взрывом света. Мне необходим был клинок или станнер. Хоть что-нибудь.

«Полцарства за коня, – подумал я и сам рассмеялся над нелепой неуместностью этой мысли. – Соберись. Возьми себя в руки».

Пока я отползал назад, Олорин крикнул по-джаддиански:

– Стреляйте в них, стреляйте!

Заряд станнера угодил прямо в лицо существу с окровавленным ртом, оно пошатнулось и сбилось с шага, но не упало. Волосы сьельсина сверкали в остаточном свечении энергетических импульсов: толстая седая коса, как у Лигейи Вас. Какое-то мгновение я больше ничего не видел. Второй импульс снова ударил ему в лицо. Третий. Существо опустилось на колени, застонав от боли. Я попытался подняться.

Кто-то закричал. Человеческим голосом – один из лейтенантов. Крик не прекращался, отражаясь от стен и наклонных колонн в гулкой пустоте, пока не заполнил всю Вселенную, – высокий, пронзительный и бесконечный. Если это и были какие-то слова, то я не понял их.

– Свет! – заорал я изо всех сил, полагаясь на оставшийся в легких воздух и на свой сносный джаддианский. – Fos! Fos! Свет!

Лейтенант Аджар эхом вторила мне, и белые бусины засияли на нагрудниках и рукавицах всех джаддианцев, как мамлюков, так и офицеров. Огни загорелись даже на трупах. Четверо сьельсинов – потому что на самом деле их было четверо – взвыли и отшатнулись, пораженные слепотой. Они закрыли лицо руками, слишком длинными и с излишним количеством пальцев, упали на спину и зашипели, словно вскипевший океан. В первый миг я еле сдержал усмешку. Сработало! Они остановились.

А в следующее ужасное мгновение я увидел скорчившегося, все еще кричавшего лейтенанта. Он молотил ногами, отчаянно царапал пальцами грудь и землю вокруг себя. Его крик, усиленный микрофоном в шлеме, наполнил воздух, сотрясая колонны, что поддерживали свод этого созданного чужим разумом зала. Из горла, сквозь дыру, прогрызенную в нанокарбоновом комбинезоне, хлестала кровь, почти до черноты пропитав оранжево-синий халат. Наконец крик затих, сменившись влажным хлюпаньем, смешанным со стонами и шипением сьельсинов, что продолжали защищаться вопреки слепоте и кашляющему огню станнеров.

Из дыры в горле лейтенанта показалось что-то мокрое и покрытое пеной, разъяренная белая змея со сверлом на месте пасти, которое все еще вращалось. Кто-то выругался по-джаддиански, а тварь выползла наружу и поднялась, словно жертвенный дым, в освещенный фонарями полумрак. Она была длиной с мою руку от локтя до плеча и вдвое тоньше предплечья. Змея поплыла в воздухе к ближайшей новой жертве… и упала на пол, развалившись на две дымящиеся половины.

Сэр Олорин небрежно держал в правой руке меч из высшей материи, а левая по-прежнему скрывалась под мандией. Слабо светящийся клинок мерцал и переливался, словно голубой хрусталь, словно морская вода, словно лунный свет. Подвижные микрочастицы перетекали с одного места на другое, а толщина режущей кромки не превышала диаметр атома водорода.

Двое обездвиженных станнерами сьельсинов упали на пол. Третье существо навалилось на еще одного мамлюка и стучало его головой об камни, не обращая внимания на разрывы выстрелов. Четвертое бросилось на Олорина. Маэскол, двигаясь плавно, как текущая вода, как металл его клинка, описал изящную дугу вокруг чужака, развернул запястье и нанес точный режущий удар. Он почти не прикладывал усилий, как будто просто уступил дорогу скандальному покупателю в магазине. Даже не убрал левую руку с ее привычного места под перепоясанной мандией. Готов поклясться, что он равнодушно пожал плечами, когда существо наткнулось на его клинок, затем замерло на миг с потрясенным, чуть ли не растерянным выражением на смутно знакомом лице. Затем его тело развалилось по диагонали на две части. Ноги подкосились лишь мгновением позже.

– Не убивайте всех! – крикнул я, неуверенно шагнув в ту сторону, где четверо молчаливых мамлюков пытались схватить не сраженного станнером сьельсина. – Нужно поговорить с ними!

– Поговорить? – повторил Олорин, покрутив запястьем.

Голубоватые частицы его меча пропали, оставив после себя лишь слабый запах озона в ионизированном воздухе.

Не ответив ему, я шагнул в широкий круг, образованный теми мамлюками, что боролись с последним сьельсином, и крикнул:

– Iukatta!

В этом слове я был абсолютно уверен, и потому мой голос прозвучал властно. «Остановитесь!»

Ошеломленное звуками родного языка, существо замерло, словно и в самом деле было обездвижено разрядом станнера. Оно заморгало и повернулось в мою сторону. Затем удивительно человеческим жестом наклонило набок голову в шлеме.

– Зачем вы здесь? – по-прежнему на языке сьельсинов спросил я и повторил громче: – Tuka’ta detu ti-saem gi ne?

Ответа не было.

– Где остальные? Сколько вас?

Я остановился на расстоянии удара от ксенобита, уверенный в том, что солдаты в масках сумеют удержать его на месте, хотя, даже стоя на коленях, существо было выше любого из нас. Они завели ему руки за спину, готовые сломать плечевую кость, если оно будет сопротивляться.

Сьельсин по-прежнему не отвечал, и я продолжил:

– Мои друзья убьют тебя, понимаешь?

Ничего. Серый выгнутый лицевой щиток его шлема не передавал никаких эмоций или черт лица сьельсина.

– Ответь на мои вопросы, и я клянусь, что с тобой поступят справедливо.

– Справедливо! – Нечеловеческое существо издало резкий скрежещущий звук; я не сомневался, что оно смотрит прямо на меня. – Справедливо?

– Зачем вы здесь? – повторил я. – Зачем пришли сюда? В это место? – Я оглянулся, показывая на пещеру вокруг себя. – Detu ne?

«Зачем?»

Сьельсин прорычал сквозь шлем и рванулся вперед, но застонал, когда мамлюки вывернули его тонкие руки.

– Это не для вас!

Ответ оказался настолько далек от всех моих ожиданий, что я ошеломленно застыл, не закончив жест, словно был марионеткой в руках рассеянного кукловода. По счастливой случайности, именно так и следовало поступить, потому что существо добавило:

– Это святое место.

– Вы поклоняетесь… тем, кто построил это?

Образы из моего видения вернулись ко мне: сьельсины, стоявшие среди звезд, сверкающее воинство в тени огромного корабля и свет убитого солнца.

– Это не для вас, – повторило оно.

– Что оно говорит? – спросила лейтенант Аджар.

Я отмахнулся от нее, целиком сосредоточившись на существе, которое держали передо мной.

– Что оно говорит? – спросил уже Олорин, убедившись, что мое недавнее хвастовство вовсе не было бахвальством.

Я по-прежнему не замечал никого, кроме сьельсина.

– Они хотят причинить тебе боль, – сказал я, воодушевленный первым успехом.

Шагнув в сторону, я присел над трупом мамлюка и вырвал фазовый дисраптор из его тонких, как у скелета, пальцев. Убедился, что оружие настроено на парализующее действие, и вспомнил, как префект-инспектор Джин обошелся с бандой Реллса в уличном магазинчике в Боросево. А еще вспомнил управляющую, которую я ударил ножом, и рабочего из мастерской, которому сломал руку. Я увидел окровавленного Криспина, лежавшего на полу, и мертвого Гиллиама у меня под ногами.

– Я сам это сделаю.

На самом деле я не был уверен, что смогу. Фазовый нейродисраптор – жуткая вещь. На полной мощности он сжигает все нервные клетки организма. Слабый разряд вызывает потерю сознания… или ужасную боль.

Нетрудно было представить систему герметизации древнего, более примитивного, чем наши, доспеха сьельсина. Снимая с него шлем, я подумал, что Капелла в чем-то права: сьельсины во многих отношениях были ниже нас. Только стойкость и невероятная жестокость возвысили их. Доспех был похож на те, что я видел в исторических драмах о первых космических полетах, с громоздким шлемом, изготовленным из обычных материалов. Никакого нанокарбона или керамики. Броневые пластины тоже были из настоящего металла: неудобные, тяжелые и слишком сложные по конструкции.

– Марло… – решил вмешаться Олорин, но я не смог распознать интонацию и не обратил на него внимания.

Лицом к лицу существо выглядело каким-то сморщенным. Никаких волос, роговой гребень усеян наростами. Четыре прорези ноздрей яростно затрепетали.

– Я не боюсь тебя, yukajji-do.

«Это я тебя боюсь», – хотелось ответить мне.

Я сжал пальцы, чтобы дисраптор не дрожал в моих руках, и приставил его ко лбу сьельсина:

– Где остальные?

– Больше никого нет.

Я выстрелил.

Существо отшатнулось, оскалив чистые и острые, как стекло, зубы, усыпавшие черные десны. Губы скривились в ужасной гримасе. Оно не было парализовано, скорее просто оглушено болью. Черные глаза все так же, не мигая, смотрели на меня. С презрением? С вызовом?

Я не смог определить, что это было. Мои руки затряслись. Существо заметило это – все заметили.

– Сколько вас здесь? – повторил я, но не стал дожидаться ответа, а снова надавил на спусковой крючок.

Руки сьельсина напряглись в попытке вырваться, но мамлюки крепко держали его.

– Ubimnde! – прохрипело существо, тяжело дыша.

– Одиннадцать? – повторил я по-джаддиански для людей, которые находились вместе со мной в этом зале. – Где?

Отчасти я уже поверил, что смогу обойтись и без этого, смогу понемногу продвигаться вперед, но рука, сжимавшая дисраптор, не послушалась. Я нажал на спуск в третий раз, выстрелив сьельсину прямо в лицо. Существо обмякло и застонало, а я повторил вопрос:

– Saem ne?

Я слышал истории о том, как люди умирали во время допросов, о том, как солдаты не справлялись с этой работой, действуя крайне неумело по сравнению с катарами. Такие рассказы всегда казались мне недостоверными, но именно так со мной и получилось. Оставалось только радоваться, что Валка не видит меня сейчас, и все же я чувствовал ее осуждающий взгляд и молился о том, чтобы она никогда не узнала о случившемся. Понимая, что она будет презирать меня за насилие, я опустил дисраптор. Попытался убедить себя, что это не настоящие пытки, что существо восстановит силы и не будет похоже на калек, что выстраивались возле вомитория на Колоссо, выпрашивая милостыню.

Но это была ложь.

Ложь, которой человек пытается защититься от себя самого…

Я опустил оружие:

– Где они?

Глава 70

Демоноязыкий

Мы оставили мертвых или парализованных сьельсинов за спиной и вместе с легионерами Бассандера, идущими своей дорогой, продвигались вперед, следуя туманным указаниям пленника и прекрасно понимая, что они могут оказаться ловушкой. Я все еще нес джаддианский фазовый дисраптор, теперь уже бездействующий в моих ослабевших пальцах. Бронзовый ствол сверкал в свете наших фонарей. Я наблюдал за ним до тех пор, пока не выпрямился тоннель и не появились светящиеся ленты, обозначавшие известные мне проходы.

Мы были неподалеку от усыпальницы, того самого напоминающего по форме замочную скважину зала, в котором Анаис поцеловала меня. Легионеры ожидали нас в месте соединения двух тоннелей, и после короткого рассказа о том, что произошло, Бассандер отослал четверых своих солдат обратно, на помощь лейтенанту Аджар и мамлюкам, которых Олорин оставил охранять троих пленных и труп разрубленного маэсколом сьельсина.

– С вами все в порядке, лорд? – спросил Бассандер, слышавший о моем испытании в верхней пещере.

Не могу сказать, что им двигало – беспокойство или просто собственные интересы, но я кивнул и пробормотал:

– Зовите меня Адриан. И да, я в полном порядке.

Лейтенант кивнул в ответ, лица его не было видно под выгнутой белой керамикой.

– Тогда показывайте дорогу. Вы двое, – он указал на легионеров с тяжелыми плазменными ружьями, – пойдете первыми – будете прикрывать Марло и мастера меча. У них нет необходимой экипировки. – И, словно обращаясь к самому себе, он добавил: – Что за идиотский риск!

К счастью, Олорин не слышал его.

Бассандер повернулся ко мне:

– Какой уровень зарядки у вашего щита?

Я проверил:

– Восемьдесят один процент.

– Сойдет.

К усыпальнице вел ровный коридор с немного наклоненными внутрь стенами, так что проход получался трапецеидальным в сечении, но достаточно широким, чтобы по нему могли пройти три человека в ряд.

– Просканировано, – доложил один из легионеров, остановившись, чтобы проверить встроенный в доспех терминал. – Никаких признаков жизни.

– Они спрятали целый шаттл, – напомнил Бассандер, отдав сигнал готовности и взмахом левой руки послав вперед еще нескольких солдат.

Мамлюки двинулись следом. Какой-то автономный процесс в мозгах гомункулов подсказал им заполнить бреши в строю солдат Бассандера.

Опустив глаза, я предположил:

– Сьельсинов должно быть всего семеро. То существо, с которым я говорил, сказало, что их здесь одиннадцать.

– Если только оно не имело в виду, что одиннадцать осталось, – предположил Олорин и осмотрелся. – Мне не нравится этот коридор; он ограничивает наши возможности.

Я оглянулся на пятерых солдат Бассандера, перегородивших проход, – трое в первом ряду опустились на колено, и еще двое стояли за их спинами. Где-то впереди, в зале, капала вода, которая конденсировалась из влажного морского воздуха на древних глянцевых колоннах вокруг треснувшего выступа над алтарем. Меня словно перенесло в прошлое. Рядом со мной была не цепочка солдат, а погребальная процессия моей бабушки, снова спустившаяся под землю. Странно, как подобные воспоминания довлеют над нами всю жизнь, отдаваясь эхом сквозь время даже в никак не связанных с ними событиях.

Кап-кап-кап.

За исключением этих слабых звуков и шуршания шагов, в темном коридоре стояла пугающая тишина. Как символично, что это должно случиться именно здесь, а не в какой-то другой пещере Калагаха. Тихие построили свою систему тоннелей с единым центром; множество опускающихся и поднимающихся ответвлений, петель и спиралей вели к этому тупику. Как будто все их чуждые рассуждения сводились в итоге к одному тезису, одной идее. В моей голове звенели слова сьельсина: «Это не для вас».

Для нас? Очевидно, он говорил о человечестве. Внезапно у меня возникло ощущение, будто бы я стою в центре вихря, в глазе бури, но самой ее не в силах ни увидеть, ни понять.

– Марло, идите вперед, – подтолкнул меня Олорин.

Я мог бы находиться в этот момент в полной безопасности в Глубинном Источнике вместе с Валкой и сэром Эломасом, мог бы ожидать очередной схватки в колизее или очередного мелкого воровства на каналах. Мог бы склониться над каталогом в скриптории схоластов – как сейчас, когда пишу эти заметки, – или стоять над заключенным в бастилии Весперада.

Кап-кап-кап.

Но я стоял здесь, в тоннеле, чуть ли не скорчившись под многометровой толщей базальта, возле берега изменчивого моря, охотясь на ксенобитов среди еще более чуждых человеку развалин. Мой жизненный путь никогда не был гладким, но все его разрозненные участки неумолимо сжимались к одному моменту, обусловленному всем тем, что произошло прежде, и глупыми словами, сказанными центуриону там, на берегу: «Я могу помочь». Мои руки все еще тряслись. Да уж, помочь. Однако я справился с голосом и нашел слова:

– Kavaa…

«Привет». Одно короткое слово разорвало мои нервы, и желчь поднялась к горлу при мысли о том, что произошло в пещере.

Я собрался с духом и попробовал еще раз:

– Kavaa, Cielcin-saba! Bayareto okarin’ta ti-kousun’ta!

«Привет, сьельсины! Вы окружены!»

Я шагнул вперед, так что между мной и входом в усыпальницу остался только тонкий заслон из солдат.

Перевод получился не буквальный, а с небольшими вольностями. Мне пришлось использовать пассивную форму, обращаясь к сьельсинам, которые, как я был уверен, прятались в зале передо мной. При этом я знал, что к солдатам обычно применяют активную форму, и понимал, фраза получилась грубой. Тем не менее добавил на том же сьельсинском:

– Nasca nietiri!

«Я хочу говорить».

В детстве меня учили не просто говорить, а произносить речи, а когда я вырос, мой голос обрел силу. Меня готовили к тому, чтобы сидеть на черном троне в Мейдуа, под Куполом изящной резьбы, и править целым континентом. У меня был хорошо поставленный голос, и в ту ночь он заполнил собой тихий зал, отражаясь эхом от стен. Я часто представляю себя именно таким: стоящим посреди темноты, освещенным фонарями легионеров и мамлюков. Но я также вижу, как на эту сцену падает тень, отброшенная не мной и не двумя сопровождавшими меня солдатами, а солнцем Гододина, которое я уничтожил. Иногда мне кажется, что я стоял тогда не у входа в подземный зал, а на мостике «Странника», наблюдая за тем, как взрывается звезда. В моих воспоминаниях сцену озаряли не белые огоньки фонарей, а свет гибнущего солнца, отброшенный назад во времени.

Кап-кап-кап.

Я повторил свое обращение, потом еще раз. Мой голос отражался от твердых стен просторного зала. После третьего раза я положил дисраптор на плечо и выкрикнул по-сьельсински:

– Здесь есть кто-нибудь?

– Мы здесь, – донесся из темноты ответ, словно возвещая о конце света; голос чужака был выше, чем у меня. – Вас мало. И вы маленькие. Кто-то из нас может прорваться.

– Мимо всех моих солдат? – Должно быть, я говорил примитивными фразами, «как ребенок», по словам Макисомна. – Мне не нравятся твои шансы.

Высокий холодный звук пришел из темноты, словно ветер пронесся по зубцам стен Обители Дьявола в разгар делосианской зимы. Я непроизвольно вздрогнул.

Чужак снова заговорил, начав с протяжного свиста, как будто воздух вырывался из дирижабля размером с маленькую луну:

– Canasam ji okun ti-koarin’ta ne?

«Ты угрожаешь нам?»

– Canasa ji ne? – переспросил я с искренним изумлением, не уверенный в том, что сьельсины правильно поймут мои эмоции.

«Угрожаю вам?»

– Конечно, я вам угрожаю. – Я бросил быстрый взгляд через плечо на Бассандера и Олорина. – Бросьте оружие! Сдавайтесь!

Высокий холодный звук повторился. Возмущение? Смех? Не могу сказать точно.

– Почему мы должны сдаться?

– Siajenuiagario-peryuete, akatha.

Я недоуменно развел руками, опустив оружие.

«Потому что вам некуда бежать».

– Люди не сдаются животным! – послышался другой голос, более глубокий, чем первый.

– Замолчи! – прошипел третий, а следом раздался звук, который я не смог распознать.

– Послушайте! – крикнул я по-сьельсински. – Ubbaa!

Голоса чужаков затихли. И тут на меня снизошло озарение, растущее понимание того, что они должны чувствовать.

– Что бы вы ни слышали о моем народе, какие бы истории… Я не хочу причинить вам вред.

Я старался не думать о сьельсине, которого пытал с помощью фазового дисраптора уровнем выше.

– Ты лжешь! – отозвался второй голос.

– Если вы будете сражаться, – без колебаний ответил я, – то наверняка умрете.

Я проскользнул между двумя солдатами, занявшими позицию в конце коридора, и шагнул в подсвеченный фонарями мрак.

– Вы зашли очень далеко, солдаты. Не тратьте зря силы на безумный последний прорыв. Бросьте оружие, и я сам прослежу за тем, чтобы каждый из вас вернулся домой живым.

Кап-кап-кап.

Наконец я различил одного из них. Существо вышло из покрывающей зал темноты, словно изгнанное дитя ночи, полностью упакованное в черный металл и резину, с милосердно скрытым под маской лицом. Слишком высокое, слишком тонкое, чтобы быть реальным.

– А кто ты такой, чтобы обещать?

– Оно у меня на прицеле, – доложил Бассандеру Лину ближний ко мне солдат.

– Нет! – прошипел я на галстани.

Что я мог ответить сьельсину? Как найти слова, что-то значащие для него? Я вспомнил истории, которые слышал в детстве. Истории о путешественниках, назвавших свои имена сьельсинам и попавших к ним в рабство, обманутых, как Фауст был обманут хитрым дьяволом, заставившим его продать собственную душу. Только сьельсины не были дьяволами. Им был я. И все же что-то помешало мне сразу назвать свое имя.

– Я тот, кто сражался на войне, начатой не мной. Эта война моя не больше, чем твоя, солдат. Мы получили ее в наследство от наших родителей так же, как и вы. Сдавайтесь, и мы сможем покончить с ней.

Тот же высокий, холодный звук снова заполнил воздух между нами:

– Существо, ты солдат или священник?

Кап-кап-кап.

– Просто человек! – ответил я, продолжая обдумывать свои слова. – Но я единственный здесь, кто может говорить на вашем языке.

Я использовал сьельсинское слово, обозначающее активно действующее существо.

– Человек? – послышался новый голос. – Это что, шутка?

– Никаких шуток, – сказал я и бросил свой дисраптор солдатам, стоявшим у меня за спиной. – Только правда. Вы не хотите говорить со мной?

После недолгого бормотания снова донесся четвертый голос:

– Я иду к тебе. Мы будем говорить.

Я заметил какую-то перемену, не в интонации чужака, а в выборе слов. До этого момента разговор был не равноправный, каждая сторона использовала активные формы, описывая себя, и пассивные – обращаясь к слушателю. Но в последней фразе четвертый голос – принадлежавший, как я предположил, их командиру – применил пассивную форму в отношении себя и своих солдат. Я понял, насколько показательна и красноречива эта перемена. Они потеряли инициативу. До этого момента я даже не догадывался, как языковые формы могут показать согласие, когда все говорят в одном тоне. Будущий схоласт внутри меня пребывал в безмолвном восхищении, но зазвучавший в голове голос отца заглушил этот восторг. Время для него еще найдется.

Обернувшись, я крикнул Бассандеру и Олорину:

– Я буду говорить с их командиром около алтаря.

Если они и были удивлены этой новости, то не подали вида. Через мгновение Бассандер Лин пробрался мимо своих солдат и заявил:

– Я пойду с вами.

– Да, конечно, – кивнул я и посмотрел на свои руки: они больше не тряслись. – Думаю, все должно получиться.

Вечность в молчании. В тишине мира, темноте и одиночестве сердца. В таких случаях мгновения длятся бесконечно, а четыре десятка шагов по гладкому полу превращаются в эпохи. Я шел впереди Бассандера Лина и чувствовал всю тяжесть взглядов чужаков, направленных на нас… на меня. Если сьельсины и возражали против присутствия лейтенанта, то никак не показали этого. Они хранили напряженное молчание, настороженные, как вечные звезды, что притаились где-то за каменной толщей, составлявшей крышу нашего мира. Мы с Бассандером остановились посреди империи тишины.

Затем послышались тяжелые шаги. Один, другой, третий.

Капитан сьельсинов появился из темноты и встал, тяжело опираясь на одну из наклонных колонн, окружавших алтарь. Существо держало свой шлем на сгибе длинной, почти в рост человека, руки. Приближаясь, оно поджало губы и оскалило острые зубы. Ни одно мудрое изречение схоластов не пришло мне на ум, ничего, что помогло бы сдержать ярость или страх. Но я и не нуждался в этом, потому что ярости во мне не было. Как и страха. Я чувствовал ясность. Незамутненность. Готовность. Как только я погрузился в темноту, прочь от света и порядков мира, в котором я прозябал столько лет, все проблемы этого упорядоченного мира унесло прочь.

– Я забыло, как мал ваш народ. – Голос сьельсина был сухим, как солома, как старая кость, лишенная жизненной силы.

Это существо казалось меньше ростом, чем то, в которого я выстрелил из дисраптора в пещере наверху, но все же никак не ниже восьми футов. Непривычные черты лица более заострены, чем у другого сьельсина, глаза скорее раскосые, чем круглые, волосы заплетены в косу, лежавшую на левом плече.

Я остановился, перед тем как ответить, и заметил, что существо прижимает руку к боку чуть ниже того места, где у человека находились бы почки.

– Tuka okarin ikuchem.

«Ты ранено». Я использовал пассивную форму. Существо не стало возражать.

– Eka, – согласилось оно, повернув голову вправо и вниз, а затем добавило: – Ничего серьезного. Основной удар принял доспех. Я могу говорить за свою команду.

– Я верю тебе, – ответил я и показал на лейтенанта. – Сьельсин, это Бассандер Лин, он… – я не смог найти слово, соответствующее званию «лейтенант», – он младший капитан.

Лин услышал свое имя, и мне пришлось повторить для него на галстани.

– Меня зовут Адриан Марло, – обернулся я к сьельсину.

– Адриан… – ксенобит вывернул зубастую пасть, пытаясь произнести мое имя, – Марло.

Существо снова поджало губы, и в белом свете фонаря Бассандера я различил его черные десны.

– Я Итана Уванари Айятомн, ichakta корабля, который вы сбили.

Ichakta означало «капитан». Существо указало пальцем на свод над головой, простонало, зашипев, словно раненый кот, и тяжело привалилось к колонне.

– Вы сдаетесь? – повторил я на сьельсинском.

– Ты можешь гарантировать безопасность моей команде?

Существо окинуло меня взглядом с ног до головы. Я понимал, что оно видит: маленького человека в неприспособленной для войны одежде, изможденного, с растрепанными волосами. Детали моего костюма могли привести к более ясному пониманию, перебросить мост через бездну между нашими расами. Я не был и не хотел быть солдатом.

– Нет, не могу.

Я вдруг понял, что мгновение назад сказал прямо противоположное, поэтому придержал свою откровенность и добавил:

– Но я могу попытаться. Попытаюсь.

Я оглянулся на Бассандера и передал ему озабоченность сьельсина.

Лейтенант покачал головой в шлеме:

– Марло, я не знаю, что сделает с ними рыцарь-трибун.

Перейдя на галстани, чтобы ему было понятней, я объяснил:

– Я не могу сказать ему это.

Лейтенант пожал плечами. Лица его было не разглядеть под шлемом, руки лежали на прикладе плазменной винтовки.

– А какой у него может быть выбор?

Мне показалось, будто я слышал, как поднялись под шлемом брови Бассандера.

Я повторил этот вопрос ичакте сьельсинов. Существо снова оскалило свои острые, как осколки стекла, зубы в беззлобном рычании, а потом закрутило головой в другую сторону, чем прежде.

– Выбор есть всегда. – Оно запрокинуло голову к переплетенью изогнутых колонн и черных арок, поддерживающих высокий свод. – Люди никогда не забывают о смерти, yukajji-do.

Странно было слышать от сьельсина слово «люди» в таком контексте. Они произносили его иначе, чем мы, – с твердыми, резкими согласными. С силой.

– Ты хочешь умереть? – спросил я.

Уванари посмотрело на меня с высоты своего роста, чуть растянув губы, как собака, готовая зарычать. Его ноздри затрепетали, и оно снова отвернулось.

– U ti-wetidiu ba-wemuri mnu, wemeto ji.

Это напоминало стихи, цитату из священного текста. Я замешкался с переводом: «Когда придет время умирать, мы умрем». Я сдержал восхищенный вздох. Если не стихи, то определенно цитата. Земля и император, я словно говорил сам с собой. Пока я пытался соединить новые филологические знания с моим пониманием сьельсинского капитана, оно воспользовалось моим задумчивым молчанием и добавило:

– Не самое плохое место для смерти.

И это была ошибка с его стороны – дать мне возможность ответить просто. Зная, что в темноте скрываются другие сьельсины, я сказал:

– Может быть, и так, но не сегодня! Сегодня никто из вас не умрет. Сдавайтесь!

Я постарался вложить как можно больше убедительности в свой голос, молясь не знаю кому, чтобы эмоции помогли преодолеть пропасть между расами. Пусть Платон окажется прав.

– Сдавайтесь, бросьте оружие, и мы не причиним вам вреда. Вы сможете выйти отсюда. Никто из вас не умрет здесь.

Мне хотелось объяснить им, что я лорд и могу предложить им свою защиту, какой бы та ни была. Но даже если у сьельсинов имелся эквивалент этому титулу, то я его не знал и потому промолчал.

В темноте послышался слабый шум, взволнованное перешептывание. Уванари оглянулось через плечо, произнесло какое-то ругательство и восстановило тишину. Чей-то глубокий голос ответил ему, слишком быстро, чтобы я смог разобрать.

– Что происходит? – крикнул нам от входа в зал Олорин, воспользовавшись возможностью повторить действия сьельсинов.

– Не знаю, – ответил Бассандер.

Я махнул рукой, призывая их обоих к тишине, и шагнул вперед.

– Это не наша война, капитан. Мы получили ее в наследство – ты, я и каждый из нас. Она может продолжаться лишь до тех пор, пока твои и мои люди будут согласны умирать ради нее.

– Ни один из людей не сдавался таким, как ты, за все эти поколения.

– Значит, пришло время сделать это в первый раз, – сказал я без колебаний и без раздумий, с полной убежденностью. – Вы можете пожертвовать собой, но эта жертва ничего не изменит.

А потом я сделал, возможно, величайшую глупость в своей жизни – обошел вокруг капитана и встал между ним и его спрятавшимися соплеменниками, шесть ли их там было или десять. Ошеломленный Бассандер издал странный возглас, но не последовал за мной. Оставалось надеяться, что плазменные ружья окажутся эффективней станнеров, если возникнет необходимость.

– Бросьте оружие, капитан, – сказал я. – Пожалуйста.

Уванари повторило тот высокий холодный звук, который я уже слышал раньше, и поморщилось, схватившись за бок.

Я кинулся к нему, чтобы подхватить, пока оно не упало на колени. Позади меня зашипели другие сьельсины, и один из них поспешил на помощь, несмотря на то что Бассандер вскинул винтовку и закричал:

– Назад!

Существо поняло смысл и подняло вверх длинные шестипалые руки, показывая, что у него нет оружия.

Повторяя приказ лейтенанта, Уванари прошипело:

– Lenna udeo, Tanarankih!

Сьельсин – по имени Танаран, как догадался я, – застыл на месте. В отличие от других, кого я видел прежде, это существо носило не громоздкий доспех, как у того же капитана, а плотно запахнутый халат с узкими рукавами, похожий на боевой костюм ниппонской глатриатриссы, посетившей Мейдуа в годы моей юности. Его распущенные белые волосы были грубо обрезаны на уровне плеч. Оно растерянно приоткрыло рот. Что-то в очертаниях его лица, в том, как натянулась кожа у основания костяного гребня, подсказало мне, что это очень молодое существо.

Оно продолжало стоять на месте, и Уванари повторило команду:

– Назад!

– Tuka udata ne? – спросил я, усадив капитана спиной к колонне.

– Ничего серьезного, просто сломано ребро.

Черная кровь, еще теплая и густая, пропитала одежду под твердосплавными броневыми пластинами. Доспех действительно был изготовлен по древним технологиям, на столетия отстающим от наших. Меня поразило это несоответствие. Разве раса, зависящая от космических перелетов, не должна заботиться о развитии своих технологий? Может быть, у сьельсина и было сломано ребро, но мне показалось, что это повреждение должно беспокоить его в последнюю очередь. Я не врач, но, судя по всему, что-то пронзило его доспех, кожу и мышцы и раздробило одну из прозрачных костей.

Я посмотрел на сьельсина по имени Танаран и хотел попросить у него аптечку, но не знал, как она называется.

– Panathidu! – выпалил я и протянул руку к ксенобиту, сбитому с толку моим бессмысленным бормотанием. – Лекарство! Лекарство!

Я обернулся к Бассандеру, который все еще стоял, пригнувшись, и переговаривался с солдатами, что остались у входа в тоннель.

– Принесите аптечку! Их капитан ранен!

Танаран смотрело на Уванари, сощурив большие черные глаза в узкие щелки. Оно закрутило головой и спросило:

– Что оно собирается делать?

– Он, – ответило Унавари, используя активную форму для обозначения меня, – пытается помочь мне. – Затем переключило внимание на меня. – Брось, yukajji-do, у нас ничего нет.

Оно с кряхтением постаралось выпрямиться.

– Возможно, я умру здесь, с миром или без него. – Лицо ксенобита приобрело почти по-человечески печальное выражение. – А мы были так близко…

– Близко? – переспросил я. – К чему?

Уванари закрыло глаза, перед тем как ответить, его голос спал до тонкого, призрачного шепота.

– Они не здесь… не здесь.

Оно прислонило голову к колонне, вынуждая другого сьельсина, Танарана, броситься к нему.

– Ты получишь свой мир, маленький человек, – сказало существо мне.

Танаран втянуло воздух сквозь зубы:

– Veih. Нет, капитан, ты не можешь.

– Eka de, – ответило Уванари.

«Я могу».

Оно открыло черные глаза и добавило:

– Uje ekau.

«И я хочу».

Оно сложило руки на груди. В знак салюта? Или капитуляции? А может, присяги на верность? Не могу сказать.

– Мы сдаемся, человек.

Глава 71

Инквизиция

«А мы были так близко». Эти слова с грохотом ворочались у меня в голове, повторяясь уже полмиллиона раз, с тех пор как я впервые услышал их от капитана сьельсинов. Uje ekurimi su keta. К чему близко? «Они не здесь…» Я едва не сломал пальцы, в отчаянии ударив кулаком по столешнице, и готов был пожертвовать левой рукой, чтобы получить возможность снова поговорить с Уванари и вырвать у него ответ, если получится. Нет, не вырвать. Я уже достаточно навырывал. Я посмотрел через стол совета, сделанный из окаменевшего дерева, туда, где сэр Олорин Милта сидел рядом с сатрапом, не глядя в мою сторону. Он никому не рассказал о допросе, который я устроил пленному сьельсину в тоннеле Калагаха, и я не собирался напоминать об этом.

«Они не здесь».

Они.

Уванари имело в виду Тихих? Разве такое возможно?

– …Должно быть готово через неделю и не позже, – сказала рыцарь-трибун Смайт с грубоватыми чертами лица и сосредоточенно кивнула. – Мои медики уверяют, что раны этого существа прекрасно заживают.

Разговор только что переключился с частых перебоев с электроэнергией в замке на наблюдение за сьельсинами. К моему удивлению, центурион Вриелл не ошибалась, заявив, что суровый командир легионеров управляла всем в Боросево, хотя я и не знал, произошло ли это по какому-то императорскому указу или граф сам устранился от дел. Балиан Матаро сидел в высоком кресле на возвышении перед столом совета, подперев голову кулаком, словно изваяние утомленного Зевса, высеченное из черного мрамора.

– А остальные? – спросила великий канцлер Огир, сцепив руки на животе. – Мы уже взялись за них?

Смысл этого вопроса заставил меня посмотреть на единственного человека за столом, встречи с кем я старался избегать. Лигейя Вас была облачена в обычную черную сутану. Напудренное лицо притягивало еще больше внимания к ее характерной для внепланетников бледности, седые волосы двойным кольцом обвивали худые старушечьи плечи. И что хуже всего, ее ледяной, острый, как нож-ракета, взгляд уже отыскал меня.

Не спуская с меня глаз, она ответила:

– Еще нет, уступая просьбе джаддианской посланницы.

Наконец-то повернувшись к леди Калиме ди Сайиф, великий приор пояснила:

– Она настаивала на том, чтобы отложить начало расследования до этой встречи, и мы согласились из уважения к нашим гостям и в благодарность за их помощь в поимке ксенобитов.

Судя по ее тону, только этим уважение и ограничивалось.

Я же со своего места в самом конце стола разглядывал почти божественную джаддианку-сатрапа, единственное цветовое пятно в облаке одетых во все серое логофетов. На шее и в ушах у нее сверкали рубины, множество золотых украшений висели на груди и в волосах, так что оставалось лишь удивляться, как она не сгибается под такой тяжестью. Сэр Олорин Милта стоял у нее за спиной, поигрывая рукоятями трех мечей из высшей материи, закрепленных у бедра. Взгляд его был устремлен вдаль, в открытое море, сквозь широкую арку из алюмостекла, заменявшую дальнюю стену в зале совета. Внезапно я почувствовал, что на самом деле джаддианцы поддерживают меня и тоже хотят поговорить с пленными. Хотят добиться мира.

– В любом случае, – сказала рыцарь-трибун, постучав плоскими костяшками пальцев по столу и расплескав локтем воду из стакана, – благодаря лейтенанту Лину мы заполучили десять сьельсинских пленников.

– Военнопленных, – не сдержался я. – Они сдались нам. Если бы ичакта было человеком, мы постарались бы получить за него выкуп.

Великий приор хлопнула ладонью по столу, привлекая к себе внимание:

– Еретик, это чудовище – не человек.

– Это чудовище – вражеский офицер, – сказал я, обращаясь к Райне Смайт; рыцарь-трибун сжала губы, но, как мне показалось, была готова меня выслушать. – В отношении офицера нечеловеческой расы не существует никакого официально утвержденного протокола. Но разве мы не должны обращаться с ним уважительно?

Я не поделился своими предположениями о том, что Танаран может оказаться не офицером, а кем-то другим. Кем бы ни было это молодое существо, но только не солдатом. Оно носило определенно не военную одежду. Не упомянул я также и о предполагаемой связи между народом Уванари и Тихими. Приберег эту информацию для Валки, которая должна была вернуться в Боросево в ближайшую неделю, поскольку все работы на раскопках приостановили после нападения сьельсинов, а поисковые команды усиленно трудились на обломках корабля Уванари.

Канцлер поморщилась, словно проглотила целую ложку лимонной эссенции. Она облизала зубы, ее пепельное лицо потемнело и вытянулось.

– Инмейн! – прошипела она. – Напоминаю вам, лорд Марло, что вы находитесь здесь только из снисхождения.

– Канцлер, он находится здесь потому, что единственный из всех может говорить с пленниками и понимать их, – вмешался сэр Олорин.

Я кивнул ему в знак благодарности. Он ответил тем же, отбросив назад спутанные темные волосы.

Хирургические шрамы, выдающие в канцлере Огир патрицианку, побелели, а губы плотно сжались.

– Когда мне понадобится ваша помощь, ликтор, я попрошу о ней.

– Хватит, Лиада, – сказал лорд Балиан, – довольно. Джаддианцы – наши гости.

Каким-то образом успокоившись, худощавая канцлер уступила и, казалось, увидела что-то необычайно интересное в узоре вздувшихся вен на тыльной стороне своих сморщенных ладоней. Меня тогда удивило, что сатрап сама не встала на защиту своего слуги. А сейчас удивляет еще сильнее.

Вмешательство Олорина, как вскоре выяснилось, сыграло дополнительную роль.

– Лорд Марло оказал услугу империи, – заявила Райне Смайт. – Этого нельзя отрицать. И его соображения очень важны. Если мы хотим вести переговоры с помощью взятых в плен Бледных, нам следует подумать об обращении с ними.

Чувствуя, что добился своего, я с улыбкой посмотрел на великого приора, но старая ведьма не удостоила меня взглядом.

Рыцарь-трибун снова постучала по столу:

– Однако у нас появилась возможность получить важные тактические сведения. Зачем сьельсины прилетели сюда, на Эмеш? Почему именно сейчас?

Наступило многозначительное молчание, подчеркнутое очередным стуком костяшек и взволнованным дыханием логофетов по обоим концам полукруглого розово-зеленого стола. Все понимали, что на самом деле сейчас обсуждается. Возможно, именно поэтому и молчал граф, предоставив военным и чиновникам взять ответственность на себя. Я смотрел на свои колени и крепко сжатые руки, вспоминая, как они тряслись в тоннеле, вспоминая свой страх, грозивший перерасти в панику.

– Пленных необходимо допросить, – произнесла Лигейя Вас в напряженной тишине, сцепив ладони на столе, и их неподвижность резко контрастировала с беспокойными движениями пальцев рыцаря-трибуна.

– Пленные – военнопленные – должны нам что-то рассказать, да, – раздался шепот сэра Уильяма Кроссфлейна, седоволосого старшего офицера, который сидел рядом с Райне Смайт. Она наклонила голову, чтобы расслышать его, и на мгновение закрыла глаза.

– Где находится их флот? – предположила сатрап, по-прежнему глядя на город далеко внизу.

Не смутившись этой безобидной заминкой, Райне Смайт продолжила своим грубым контральто:

– Ничего другого не остается, кроме как обсудить, какую именно информацию мы хотим получить.

– Не подвергая опасности жизнь этих существ, имеющих большую ценность как заложники, – добавил один из секретарей графа, заслужив гневный взгляд канцлера.

– Итак, – заявил схоласт Тор Владимир, со своего места в центре полукруглого стола, по соседству с графом, – мы должны сопоставить ценность наших пленных как дипломатического ресурса с их стратегической ценностью.

Тихий голос этого человека, совершенно лишенный интонаций, заполнил комнату, словно усыпляющий газ.

Я все еще не мог поверить, что такое обсуждение вообще возможно, и потому выпалил:

– Вы говорите о пытках.

– Сынок, они поступили бы так же на нашем месте, – сказал пожилой старший офицер, сидевший рядом с рыцарем-трибуном. – Это война. Мы…

Дама Райне успокаивающе положила руку ему на плечо. Он еще немного побушевал, шевеля губами между густыми бакенбардами, словно выброшенная на берег рыба:

– Сьельсины дважды атаковали нас за последние несколько месяцев. Кто может гарантировать, что они не нападут в третий раз?

Вечный спорщик сэр Олорин возразил:

– У меня возникло впечатление, что первые нападавшие были просто… как это называется? Предвестниками? Разведчиками перед второй атакой. Что это один и тот же флот.

– Один? – переспросила великий приор, наклонившись в своем кресле с высокой спинкой к джаддианскому мастеру меча. – Для человека, маэскол, вы слишком хорошо осведомлены о планах нашего врага. Возможно, ересь лорда Марло заразительна.

– В данный момент мы не обсуждаем приверженность вере лорда Марло, ваше преподобие, – вмешалась рыцарь-трибун, искоса глядя на Лигейю Вас, но не поворачивая головы. – Прошу вас отложить в сторону благочестие, пока мы не придем к какому-нибудь решению.

Она закрыла лицо руками, массируя глаза короткими жесткими пальцами. В этой женщине все было грубым: черты лица, манеры, жесты. Но она привыкла к силе: не к относительно небольшим возможностям лендлорда, а к мощному кулаку Имперских легионов. Ее власть была властью Империи, самого Соларианского престола, и она не ходила на цыпочках перед приорами и провинциальными капелланами.

Глубоко вдохнув, она проговорила:

– Не отбрасывая возможность сохранения пленных для выкупа, я все же убеждена, что они – в особенности капитан – представляют куда больший интерес для Империи за счет той информации о перемещениях сьельсинского флота, которую мы можем от них получить.

От омерзительной сияющей усмешки Лигейи у меня кровь застыла в жилах, я так стиснул зубы, что они, казалось, затрещали. Нет, нет, нет. Мне все-таки пришлось соблюдать правила игры, какими бы они ни были. Райне Смайт могла в какой-то момент сыграть на руку великому приору, сначала отчитать, а затем дать ей то, о чем она просила, чтобы успокоить ее, и тем самым сохранить последнее слово за собой и заставить священницу подчиниться своей воле. Я готов был аплодировать такой политике, хотя душа моя задыхалась от крика.

Что бы ни случилось дальше, непременно прольется кровь. Именно тогда я понял это. Всегда и везде кровь. Она не была фундаментом цивилизации – ни нашей, ни других, – но смешивалась с ее строительным раствором на каждом этаже, капала со стен. Несмотря на яркий свет в зале, я почувствовал себя задавленным со всех сторон, как будто прятался в катакомбах разума, промозглых, заплесневелых и позабытых. Когда мы думаем о войне и ее жестокости, то представляем себе, что недопустимое происходит на поле боя, в дыму и пламени. Но нет. Жестокость записывают на бумаге тихие люди в зале совета, попивая холодную воду из хрустальных бокалов. Странные мелкие людишки с пеплом в сердце. Ни стремлений, ни надежд – вообще ничего. Ничего, кроме страха. Страха за себя, за свою жизнь, за какое-то воображаемое будущее. И во имя безопасности, защищенности, благочестия они пытаются построить завтрашний рай на сегодняшнем ужасе. Но их царство небесное остается только в мечтах, в будущем, которое никогда не наступит, а их ужасное настоящее реально.

– Вы, должно быть, шутите, рыцарь-трибун, – сказала леди Калима, переключив внимание на лицо военачальницы. – Несомненно, пленные принесут нам больше пользы… э-э… нетронутыми.

Райне Смайт бросила быстрый взгляд на графа в высоком кресле, а потом наклонилась к джаддианской аристократке:

– Если у вас есть другие предложения, сатрап, я с удовольствием их выслушаю. Но планета находится под угрозой. Я понимаю, что это не ваша планета, но Империя заинтересована в том, чтобы Эмеш остался… э-э… нетронутым.

Произнося последнее слово, рыцарь-трибун постаралась спародировать, по крайней мере, интонацию сатрапа, если не ее акцент. Рука Олорина напряглась на винно-красной рукояти одного из трех мечей, готовая снять его с пояса. На мгновение я подумал, что в Боросево состоится новая дуэль, но мастер меча отпустил свое оружие, так ничего и не сказав, а секунду спустя его лицо было таким же спокойным, как у любого схоласта.

– Это было не нападение.

Все взгляды обратились ко мне, включая даже сатрапа. Добрую секунду я не мог понять почему, но затем до меня дошло. Я опять открыл свой глупый рот. Вынужденный объяснить свои слова, я заговорил снова:

– Они просто искали здесь что-то. Сэр Олорин, вы ведь были там. А вы, рыцарь-трибун, вы же солдат, у вас наверняка есть донесения. Похож ли сбитый над Аншаром корабль по своей конструкции на военный?

Никто не ответил, и я оглядел стол, разведя руками:

– Совсем не похож, правильно? Я не специалист по кораблестроению. Может быть, кто-нибудь другой скажет?

Один из младших логофетов, коренастый плебей с седеющими волосами и увядшим лицом, откашлялся и постучал пером по деревянному столу:

– Мы не нашли среди обломков судна ксенобитов никакого противокорабельного вооружения. Похоже на то…

– Никакого противокорабельного вооружения? – Я вопросительно приподнял брови.

Повторяя жест рыцаря-трибуна, я постучал костяшками пальцев по столу, обвел взглядом лордов двух народов, приора Капеллы, жаждавшую моей смерти, старших офицеров Имперского легиона и толпу логофетов, а затем продолжил:

– Возможно, никакой третьей волны не будет. Возможно, наши сьельсинские друзья понимали, что у них нет надежды на спасение. Возможно, их отступление в Калагах было отчаянной попыткой организовать последний рубеж обороны. Ичакта – их капитан – сдался только после того, как я пообещал им медицинскую помощь.

Как вы сами видите, я сказал не совсем правду, но единственными свидетелями, кроме меня самого и Уванари, способными подтвердить или опровергнуть мои слова, были лейтенант Бассандер Лин и сьельсин Танаран, ни один из которых не присутствовал в зале и к тому же не владел чужим языком.

– Ближе к делу, пожалуйста, – сказала канцлер Лиада Огир.

– «Наши сьельсинские друзья»? – повторила великий приор, и кровь прилила к ее бледным щекам.

– Это просто фигура речи, – пробормотал своим усыпляющим голосом Тор Владимир, вступаясь за меня.

Я дал возмущению приора время утихнуть, снова скопировав манеру рыцаря-трибуна постукивать пальцами.

– Послушайте, я готов биться об заклад, что уничтоженное вами на орбите судно просто прикрывало движение сбитого корабля. Он не был снаряжен для нападения.

– Что же тогда им было нужно? – прокаркал рядом с Райне Смайт старший офицер Кроссфлейн. – Они собирались шпионить?

Я уставился на него с открытым ртом. Конечно, у меня были такие подозрения. Слова ичакты все еще отдавались эхом в моей голове: «Они не здесь». Мне ужасно не хватало Валки, мне необходимо было поговорить с ней. Она должна об этом узнать. То, что прямо передо мной сидела великий приор, стервятник в черной сутане, источавшая ненависть, словно аромат дорогих духов, ничуть не помогало моему растущему воодушевлению. Балиан Матаро смотрел на меня, больше не подпирая голову кулаком. Черные глаза сверкали, словно панцири жуков, словно камни Калагаха, а губы были плотно сжаты. Мой покровитель. Мой спонсор. Мой тюремщик. Безумная усмешка грозила вот-вот прокрасться на мое лицо, но я погасил ее. «Радость – это ветер». Каждое сказанное слово навлекало на меня все большую опасность, но я сейчас играл вовсе не с Капеллой. Вспомнив об Анаис, о неофициальном брачном договоре, связывающем нас, я подумал: «Посмотрим, как ты вцепишься в меня своими когтями».

– Шпионить? – повторил я. – Не уверен, что это возможно, сэр.

По гербу с разделенным на четыре поля щитом на его черном мундире я догадался, что этот человек – рыцарь, хотя его имя оставалось для меня загадкой.

Я наклонился вперед, обращаясь к рыцарю-трибуну Смайт:

– Но если вы дадите мне время на разговор с военнопленными – в особенности с их капитаном, – уверен, что я смогу разузнать о них что-нибудь еще.

Я мог бы кое-что добавить. Мог упомянуть связь сьельсинов с Тихими, но это сообщение имело бы смысл только для одной Лигейи Вас, которая, как я прекрасно понимал, и без того была готова казнить меня за мои подвиги.

– Что-нибудь еще? – хмыкнул старший офицер, повернувшись с недоверчивым раздражением к своей более молодой начальнице. – Райне, этого парня нельзя воспринимать всерьез.

– Дайте мне попробовать! Удерживайте околопланетное пространство хотя бы… неделю. Блокируйте планету, если это поможет вам успокоиться. Дайте мне шанс! Уверен, что их капитан станет говорить со мной. Уверен, что…

– Довольно, Марло!

Граф не закричал. Даже не повысил голос. Он был таким же, как мой отец. В точности таким же. Он просто… сказал это. И покачал головой. Балиан Матаро шевельнулся в кресле с высокой спинкой, возвышавшемся над гостями и советниками, и расправил свои бычьи плечи.

– Я согласен с рыцарем-трибуном и великим приором. Врагов необходимо допросить. И больше я не хочу слышать обо всем этом.

В точности как отец. Я открыл рот, чтобы ответить, глядя на трибуна и ее офицера в черных, как погребальные одежды, мундирах. Я должен был убедить их, доказать, что могу быть полезен. Если они мне поверят, то заберут к себе прямо из-под носа у Балиана Матаро. Я хмуро покосился на графа.

– Ваша светлость… – я встал и низко склонился над розово-нефритовым столом, – простите меня. Я слишком настаивал. Приношу свои извинения.

Едва не коснувшись носом столешницы, я вздернул подбородок и посмотрел на возвышение. Какое-то мгновение даже поразмышлял о том, чтобы превратить все это в фарс: броситься на землю, бить себя в грудь и умолять о прощении. Шутовство ничем не помогло бы мне, но, по крайней мере, я бы почувствовал себя лучше.

«Неужели все, что ты говоришь, обязательно должно звучать как эвдорская мелодрама?»

«Да, Гибсон, – подумал я, – так оно и есть».

– Сядьте, лорд Марло, мы с вами еще не закончили.

Я занял свое место и опустил глаза. Граф говорил таким тоном, словно проворачивал нож, пронзивший мой живот, но я находился в сильном возбуждении и не стал долго размышлять над этим. В моей голове снова зазвучали старые поучения Гибсона: «Повиновение из преданности трону иерарха». Именно так – мое повиновение совершенно точно не было вызвано любовью к графу. Не то чтобы я ненавидел его, в сущности, он был достойным человеком. Скорее, меня возмущало то, кем был для него я. Примерно так могла бы чувствовать себя некая весьма находчивая принцесса, героиня одной из фантазий моей матери о Старой Земле, не только низведенная до роли племенного животного, но и не воспринимаемая как личность, как мыслящее существо.

Рыцарь-трибун Смайт снова взяла разговор в свои руки, словно ее никто и не перебивал:

– Я предлагаю следующее: поместить большую часть пленников в бастилию и обращаться с ними мягко. Тем временем капитана следует изолировать и передать Капелле для допросов. Согласны?

За столом поднялся ропот, но она продолжила:

– Значит, все согласны. Этого… – она посмотрела на меня, – ичакту мы отдаем Капелле. Джаддианцы будут присутствовать на допросах, поскольку они уже участвуют в этом деле, и полученная информация должна быть доступна каждой из сторон.

Она широким взмахом руки указала на лорда Балиана, леди Калиму и себя.

Перед моими глазами, словно в видеозаписи, прокрученной в сотни раз быстрей обычной скорости, промелькнули все способы унижения тела и духа, практикуемые катарами. Раны и ожоги, сломанные кости и содранная кожа, выжженные на лбу клейма и разрезанные ноздри, выпущенные кишки, отрубленные головы, изнасилования. Я представил себе крики, словно бы эхом долетевшие с Весперада, из тюремных камер со стальными стенами, распускающиеся, увядающие и зацветающие вновь, как цветы от сезона к сезону. Но все эти мужчины и женщины, сидевшие в теплом, залитом солнцем зале, хоть и не улыбались, но все же соглашались с тем, как Лигейя Вас описывала следующий этап операции.

А я оказался лжецом. Я обещал сьельсинам, что им не причинят вреда, дал слово палатина. Согласно Великой Хартии, мое слово должно было стать своего рода законом, и теперь меня вынуждали нарушить его. Это был удар лично по мне, оскорбление моего достоинства, того положения, которое я обрел в новом для себя мире, – снова Марло, но уже не из Мейдуа.

– …Разумеется, тоже должен присутствовать. Нам необходим переводчик.

Переводчик. Это слово – его особая связь, родство со мной – поднималось над трясиной поражения, которым завершился для меня совет. Переводчик. И тут до меня дошел его смысл, пронзив, словно стрелой, словно клинком.

– Нет! – едва снова не вскочил я. – Нет, я не хочу!

Лигейя Вас улыбалась. Это была ее победа, пусть даже не окончившаяся моей смертью.

– У вас нет выбора. Как вы сами сказали, никто лучше вас не подходит для этой работы.

– Нет!

Я резко встал, перепугав двух логофетов, сидевших по сторонам от меня, и с бешенством во взгляде посмотрел на Райне:

– Вы хотите сказать, что на вашем корабле нет переводчика?

Висевший на орбите «Непреклонный» был тяжелым десантным кораблем, несущим на себе десятки небольших фрегатов, с командой в тысячи человек.

– На кораблях легионов не так уж много схоластов, приятель, – ответил сэр Уильям Кроссфлейн.

В отчаянии я обернулся к лорду Балиану:

– Ваша светлость, прошу вас. Вы должны запретить это.

– Ты же хотел говорить с демонами, мой мальчик… – сказала приор, отвечая вместо лорда, которому она формально служила.

Ее бледное лицо вспыхнуло тем же оттенком, который был на погребальных масках моей семьи, а ее глаза казались лиловыми, но это была всего лишь игра света. Они засверкали и снова стали просто голубыми, как глаз Гиллиама – неподвижный, невидящий, уставившийся на то, что невозможно разглядеть обычным зрением.

– Вот и поговори с ними.

Глава 72

Бледная кровь

Помещение сверкало, словно хирургический театр, и, как я подозревал, по существу им являлось. Все комнаты для допросов под бастилией Земной Капеллы – на удивление неприметного сооружения в бруталистском стиле у основания зиккурата, на котором угнездился замок Боросево, – были построены по одному образцу и напоминали воздушные шары из нержавеющей стали, надутые внутри кубического каркаса. Пол, стены и потолок расплывались, перетекали друг в друга, а светящиеся панели наверху казались холодней самого космоса. В этом ужасном месте не было теней.

Уванари находилось спиной ко мне, когда я вошел вместе с женщиной-инквизитором в белых одеждах и двумя облаченными в черное катарами с бритыми головами и завязанными глазами. Обнаженная фигура сьельсина, с раскинутыми в форме буквы X руками и ногами, напомнила мне икону языческого бога Андрея. Хотя лицо Уванари было развернуто в сторону от меня, я видел его расплывчатое белое отражение в полированной металлической стене камеры. Следуя указанию инквизитора, я встал в углу, вне поля зрения сьельсина, рядом с тележкой, уставленной хирургическими инструментами и тускло блестевшими трубками. Мое дыхание от холода превращалось в пар, под ногами хрустел иней. Я ощущал на себе тяжесть чужих взглядов: наблюдатели – те же самые мелкие людишки с пеплом в сердце, которые приказали провести это расследование. Здесь были и Лигейя Вас, и Огир, и Смайт.

Смайт. Я лучше думал об этом офицере, бывшей плебейке.

Катары прикрепили сенсорные ленты к разным участкам тела ксенобита, затем один из них подошел к стоявшей рядом со мной тележке и прокатил ее вокруг креста, на котором висело Уванари, чтобы оно могло разглядеть инструменты. Существо испустило тонкий пронзительный вой, вызвавший усмешку на плоском, типично эмешском лице инквизитора. Она решила, что это признак боли и страха – тех самых эмоций, от которых покраснело мое собственное лицо.

Уванари рассмеялось.

– Qisaba! – выругалось оно, прервав пронзительный вой; гортанные слова сьельсинского языка резко отличались от высокого, скрежещущего нечеловеческого смеха. – Зачем вам понадобилось лечить меня?

Существо затихло и попыталось повернуть голову, чтобы осмотреться, но не смогло меня увидеть. Но оно должно было понять, что в комнате находился еще кто-то, хотя бы по расплывчатому цветовому пятну отражения на металлической стене.

Его следующие слова глубоко ранили меня:

– Raka Marlowe saem ne? – «Где Марло?» – Он обещал мне защиту.

Инквизитор оглянулась на меня в ожидании перевода. Она не разобрала моего имени в цепочке незнакомых слов. Внезапно я понял, что перестал дышать.

– Оно спрашивает, зачем вы лечили его, если снова собираетесь мучить.

Я не стал переводить фразу о защите. Какой в этом смысл?

– Марло! – Уванари закрутило головой, пытаясь взглянуть на меня. – Bakkute! Ты говорил! Ты обещал!

Его насмешки над собственным положением закончились. Оно нашло врага – меня.

– Оно спрашивает обо мне, – объяснил я инквизитору и продолжил по-сьельсински: – Asvatatayu koarin o-variidu, Uvanari-se.

«У меня не было выбора».

– Вы не должны разговаривать с допрашиваемым, а только переводить! – рявкнула инквизитор, отходя от решетки на полу под крестом, нетерпеливо дожидавшейся продолжения.

Агари включила записывающий модуль на своем наручном терминале и поднесла его к пухлым губам:

– Тринадцатое, ноль второго, шестнадцать тысяч сто семьдесят второго. Председатель: инквизитор Ка Эф Агари. Допрашиваемый: сьельсин-ксенобит, в сообщении из Калагаха названный Уванари. Ассистенты: братья Ром и Удан, а также переводчик из мирян.

Делая эти заметки, она прищурила черные глаза и опустила лицо к голографическому устройству на запястье.

– Ты был капитаном корабля, сбитого над этим миром?

Допрос начался в том же духе: холодный, отчужденный и бесстрастный, как сама эта комната. Я был при этом всего лишь прибором, заменой автотранслятора, какими привыкли пользоваться тавросиане, норманцы и экстры. Я и в самом деле старался быть чем-то меньшим, чем есть на самом деле, устраниться от этого ужасного действа.

«Просто уйди в себя», – мысленно повторял я. Не афоризм схоласта, а соломинка, за которую цеплялся молодой человек, оказавшийся так далеко от дома.

– Я Итана Уванари Айятомн, ичакта корабля «Йад Га Хигатте».

По ровному голосу существа я понял, что это был сьельсинский эквивалент представления по имени, званию и личному номеру. Мое сердце окаменело в ожидании крови, которая должна была вскоре пролиться.

Инквизитор Агари кивнула, выслушав перевод:

– Зачем вы прилетели на Эмеш?

Я заменил «Эмеш» на «этот мир», понимая, что название планеты ничего не скажет сьельсину.

К моему ужасу, Уванари в ответ лишь повторило:

– Я Итана Уванари Айятомн, ичакта корабля «Йяд Га Хигатте».

Кем бы ни была инквизитор, но только не идиотом, не способным опознать повтор. По ее знаку один из двух катаров приблизился, обошел вокруг сьельсина и включил механизм в задней части креста, повернувший руку существа так, чтобы легче было до нее дотянуться. Рука по-прежнему оставалась закрепленной, а катар – без предупреждения и без колебаний – оторвал блестящий коготь с большого пальца Уванари. Коготь был толще человеческого ногтя и сломался с сухим треском. Но строение тела не сильно отличалось, и сьельсин с трудом сдержал крик, когда кровь, еще более темная, чем сутана катара, закапала на решетку под крестом.

– Скажите ему, что у него есть еще одиннадцать пальцев.

Вместо этого я пробормотал:

– Мне очень жаль. Я пытался остановить их, но…

Что тут еще можно было сказать? Я замолчал, стараясь смотреть куда-нибудь в сторону, но отыскал взглядом лишь наше тусклое отражение в полированной металлической стене. Я представлял, как то же самое повторяется снова и снова с каждым из пленных, пока последнее существо не впадет сначала в бешенство, потом в безумие и наконец не умрет, израненное, истекающее кровью. Древние считали, что пытки – это не метод, что ими ничего не добьешься. Не скажу, что они были не правы, но сила Капеллы заключалась не в том, чтобы с помощью пыток выяснить правду, даже когда это удавалось сделать. Скорее уж они приучали к страху сильных мира сего, включая и самого императора. А теперь приучали сьельсина.

«Просто уйди в себя».

Я молил неизвестно кого и неизвестно о чем. А затем застыл на мгновение, сообразив, что не перевел последнюю фразу Агари. Не угрожал Уванари, а извинялся перед ним, но никто этого не заметил. «Никто не заметил!» Я мог говорить все, что захочу, мог идти своей дорогой, какой бы они ни была, и получить ответы. Нужно только быть очень осторожным.

– Зачем вы прилетели на Эмеш?

– Я Итана Уванари Айятомн, ичакта корабля «Йяд Га Хигатте».

– Зачем вы прилетели на Эмеш?

– Я Итана Уванари Айятомн, ичакта…

– Зачем вы прилетели на Эмеш?

– Зачем вы прилетели…

– Зачем вы прилетели…

Уванари оторвали семь когтей, прежде чем он ответил, прежде чем произнес одну-единственную фразу:

– Balatiri! Civaqatto balatiri!

«Мы прилетели, чтобы помолиться здесь».

Я выругался, а инквизитор Агари удивленно приподняла брови.

– Оно говорит, что они прилетели молиться, – объяснил я.

Вырванные когти лежали в стальном контейнере на тележке. Сквозь морозный воздух в комнате я уловил металлический запах крови.

Следующий вопрос инквизитора утонул в словах ичакты. Глубокий голос Уванари срывался от боли, но оставался разумным:

– Мы не предполагали, что здесь есть ваши люди. Прыгали вслепую. Мы не знали.

– Не знали? – повторила инквизитор, когда я перевел, и катар по ее сигналу ткнул Уванари шокером.

Существо дернулось от удара током, напрягая мускулы, связанные кожаными ремнями.

– Как вы могли не знать?

Инквизитор резко махнула рукой, и я, уже начав машинально переводить, умолк, наблюдая за тем, как она обдумывала слова сьельсина и набирала запрос на своем терминале. Алгоритм. Прокляни меня Земля, она сверяла свои вопросы с алгоритмом! Обыденность этого факта причинила мне чуть ли не физическую боль. Это была даже не религия. Просто работа.

Инквизитор помедлила еще немного и спросила у меня на галстани:

– У сьельсинов есть религия?

– Я мало что об этом знаю, – ответил я, сожалея, что их бог не может прихлопнуть этот стальной пузырь вместе со мной. – Слово, которым они называют бога, означает… «хранитель». Или «учитель». Это все, что мне известно. К сожалению.

Она взмахом руки приказала мне замолчать. Я чувствовал, как в ее мозгу охотника выстраивалась логическая цепочка. Сьельсины. Развалины. Тихие… Знала ли она об этой гипотезе? Она видела перед собой ксенобита, прилетевшего в мир других ксенобитов. Колонов. И она сделает вывод – правильный или нет. Фанатики из Капеллы, убежденные в превосходстве человека, несомненно, сожгут умандхов живьем, посчитав, что те как-то замешаны в войне сьельсинов против людей. Опять погромы, опять шествия истинно верующих.

– За вами следом должен прилететь кто-то еще?

Кровь капала с семи из двенадцати пальцев, черная, как нефть.

– Нет, – Уванари отрицательно закрутило головой.

Не в силах произнести ни слова, я тоже покачал головой. Инквизитор подняла руку, и катар, вместо того чтобы вырвать сьельсину еще один коготь, отрубил фалангу пальца, до самого сустава. Его напарник положил обрубок в стальной контейнер на скамье около дальней стены, рядом с глубоким выгнутым умывальником. Они действовали без всякой злобы, без торжественности или театральности, просто отсекли палец нажимным ножом. Я почти поверил, что хрупкие кости треснут, и Уванари развалится на части, как разбитая статуя. Но оно только закричало.

– Зачем вы это сделали? – возмутился я. – Оно же ответило вам!

– Слишком легко, – объяснила инквизитор и посмотрела в камеру, словно пророк на своего бога, словно оттуда должны пролиться ответы на все вопросы. Не меняя позы, она дождалась, пока Уванари перестанет кричать.

Когда завывания сьельсина затихли, я обратился к нему:

– Мне очень жаль. Я не знал.

Уванари обожгло меня взглядом, закусив блестящими зубами губу, тяжело раздувая щеки и ноздри. Но ничего не сказало, не захотело ничего говорить.

– Переводчик! Не разговаривайте с допрашиваемым! – снова рявкнула инквизитор.

Я гневно посмотрел на нее, находясь в таком состоянии, что уже совсем не беспокоился о том, что передо мной инквизитор Капеллы, которую, даже будучи палатином, все равно должен бояться. Последние события уничтожили все мое беспокойство. Если бы не ирония судьбы, если бы не моя мать, я сам мог бы стоять сейчас с выбритым черепом, в белых одеждах инквизитора, сам мог бы задавать эти вопросы. Признаюсь, в тот момент меня терзали именно эти мысли, а вовсе не сочувствие к истекающему кровью ксенобиту. Я испытывал странное раздвоение зрения: видел себя и на месте инквизитора, и в тоннеле Калагаха, со станнером, приставленным к голове другого сьельсина.

Инквизитор Агари немного изменила свой вопрос:

– Когда начнется следующее нападение?

Я перевел ее слова, насколько мог быстро, и добавил:

– Я верю тебе, но ты должно сообщить им что-нибудь.

Рано или поздно запись этого разговора просмотрят аналитики легиона, или, возможно, анагносты Капеллы, или логофеты императорского двора. Сделают перевод и обнаружат те слова, которые я сказал от своего имени. Но тогда обошлось без последствий.

Тяжело дыша, Уванари подалось вперед и повисло в своих путах с широко расставленными руками.

– Asvatoyu de ti-okarin, hih siajeu leiude.

– Оно говорит, что не может рассказать о том, чего не знает, – перевел я и отвернулся. От инквизитора, от Уванари и креста, от всего этого.

Краем глаза я заметил, что женщина дернула рукой, и шагнул к ней.

– Одну минуту, пожалуйста! Дайте мне одну минуту! Я попробую еще раз.

Дождавшись разрешающего кивка инквизитора, я повернулся к Уванари и произнес охрипшим голосом:

– Значит, вы не собирались нападать на нас. Ты сказало, что вы прилетели помолиться здесь? Что значит «здесь»? На развалинах?

Я чувствовал, как инквизитор сверлила взглядом мой затылок, и уже решил, что она передумала и сейчас остановит меня, но Агари сдержалась и промолчала.

Наконец Уванари проговорило:

– Ты видел эти развалины.

Его грудь тяжко вздымалась и опадала, бисеринки пота выступили на лбу под костяной бахромой, стекая по маленьким чешуйчатым бугоркам в том месте, где рог переходил в гладкую белую кожу. Я кивнул, затем понял свою ошибку и закрутил головой, имитируя подтверждающий жест, которым пользовалось это существо. Увидев это, Уванари оскалило скальпельно-острые блестящие зубы в гримасе, в которой я начал подозревать улыбку.

– Вы поклоняетесь… тем, кто создал это место?

Я не знал, как по-сьельсински сказать «строители», и поэтому вынужден был импровизировать. Забавно, что эта небольшая оплошность засела в моей памяти крепче, чем все остальное.

Агари за моей спиной недовольно зашумела, я обернулся и сказал на галстани:

– Прошу вас, инквизитор!

Уванари наклонило голову вправо – укороченный утвердительный жест у сьельсинов. Оно поморщилось, а затем повисло на ремнях. Опоры для головы у него не было, и поэтому его гребень свисал между брусьями, к которым крепились руки.

– Ичакта, прошу тебя, – сказал я. – Они пока не сделали ничего такого, что нельзя исправить. Скажи мне, этой планете грозит опасность?

– Veih! – прошипел капитан. – Нет, не грозит. Мы прилетели не к вам, а потому что они были здесь. Боги. Они создали эти пещеры, такие же, как на Se Vattayu.

«На Земле».

Я не сразу разобрался что к чему – слово vattayu означало «земля», «почва», «грунт». На мгновение я представил себе нашу Землю – Богиню Материнского Мира Капеллы, – но тут же отбросил эту мысль.

– Так называется ваша родина?

«Се Ваттайю». Это была новая информация, по крайней мере для меня. Они тоже называли свой родной мир Землей. Через мгновение все встало на свои места.

– У вас на родине тоже есть такие развалины?

Схоласты сходились на том, что сьельсины были подземными существами, и эта теория подтверждалась темным, напоминающим пещеру, внутренним устройством их кораблей и тем трюком с фонарями, который я проделал в тоннелях Калагаха.

– Что оно говорит? – потребовала ответа инквизитор.

Я не хотел отвечать, поскольку понимал, что это может навредить Эломасу и всем, кто работал на раскопках в Калагахе. Навредить Валке. Я представил, как эти неосвещенные тоннели расплавляются в шлак, как залпы атомика превращают изящные арки и неэвклидовые параллели в золу.

– Новой атаки не будет, инквизитор.

– И это все?

– Все, – солгал я.

– Не может быть, – ухмыльнулась инквизитор, сморщив широкий нос.

Она подошла к безмолвному катару, взяла у него шокер и ткнула под ребра Уванари. И продолжала так держать со звериным удовольствием, от которого мне сделалось дурно. Что с ней сделали на Комадде или в каком-то другом месте, где она проходила обучение? Или она всегда была такой ущербной?

– Что вы замышляете, инмейн? Еще одно нападение?..

Она отступила на шаг и ударила тяжелой дубинкой по лицу сьельсина. Уванари охнуло, но не шелохнулось.

– Вам нужны наши люди?

Один из катаров поспешил к Уванари и ощупал руками в перчатках лицо существа, проверяя, не получило ли оно незапланированных повреждений. Вмешательство подчиненного привело Агари в чувство, и она отошла в сторону. Я не перевел ни слова, но она этого не заметила.

Я посмотрел на потолок, мечтая о том, чтобы чей-нибудь голос – Олорина или, может быть, канцлера – зазвучал из динамиков и прекратил это ужасное действо. Но горизонты реальности ограничивались стальным пузырем этой камеры, и трудно было представить, что кто-либо мог ворваться в нее.

Катар проверил, нет ли сотрясения мозга, не сломаны ли кости, не выбиты ли зубы. Вдруг он вскрикнул и упал на руки своего собрата, прижимая к груди ладонь. Сначала я не заметил крови на темной сутане, но этот влажный блеск невозможно было ни с чем спутать, и алый ручеек, стекающий по подбородку, ничуть не напоминал черную кровь Бледных. В какое-то ужасное мгновение я различил во рту капитана два откушенных человеческих пальца. Затем они захрустели на зубах сьельсина и исчезли.