Штык ярости. Индийский поход. Том 2

Глава 1. Вот такая вот реновация

Я стоял перед полыхающим Э-куполом и терзался самыми разнообразными сомнениями.

– Не вздумай прыгать в бесову пасть! – кричал Юра и отчаянно храбрым ударом хватил силовое поле саблей.

Это было не самое мудрое решение, поскольку его ударило разрядом уж не знаю чего, квантовой энергии или просто электричеством. Мой отважный товарищ отлетел назад, выронив обе сабли.

Я подбежал к безумцу и пощупал пульс. Все в порядке, жить будет.

– Ты можешь шевелиться, гавнюк ты эдакий? – прохрипел Кеша Тырнов, мой старинный научный приятель и эксцентричный гений. – Сейчас поле замкнет и я уже не вернусь.

Ладно, если уж я как-то попал в прошлое, то наверное, что-нибудь придумаю, чтобы вернуться обратно. И никуда Ольга от меня не убежит. Решив так, я поправил ружье на плече, шагнул к куполу и с опаской коснулся лилового поля, по которому с равными промежутками времени пробегали фиолетовые полосы. Я боялся, что тоже получу удар тока, но все прошло благополучно, рука свободно прошла сквозь купол и коснулась протянутой Кешиной длани.

Поймав меня, мой товарищ крепко ухватился за мою ладонь и рванул к себе. Я успел заметить, что Кеша выглядит синим и прозрачным, как старинное привидение, а потом все перед моими глазами заволокла темно-синяя пелена.

Когда я открыл глаза, вероломный Кеша исчез, а я остался в темноте. Чимкент с горами трупов и благоухающими садами пропал, будто провалился под землю.

Я уж и забыл те самые ощущения, когда прыгал из будущего в прошлое. Помню только, что тогда немилосердно трясло, да еще и все окружающее казалось мутным, будто смотришь на внешний мир через стекло бутыли, причем сидя в ней внутри.

Сейчас мне тоже пришлось несладко. Я вроде бы стоял на твердой поверхности, но ничего не видел, хоть глаза выколи. Будто бы спишь с открытыми глазами.

Звуков я тоже не слышал, хотя потом где-то вдалеке послышалось тоненькое завывание, словно плакал ребенок. Слушать этот звук в темноте было жутковато, но я ничего не мог поделать, пришлось стоять и шевелить ушами.

Постепенно плач нарастал, при этом превращаясь в пронзительный свист над ухом, будто неистовый футбольный арбитр, раздающий красные карточки направо и налево. Это было уже слишком, мои перепонки чуть не лопнули от беспощадного шума.

Вдобавок я почувствовал, что кувыркаюсь в черном пространстве колесом, словно попал во внутрь гигантской стиральной машинки во время режима отжима белья. Эта болтанка была покруче любых ощущений, испытанных мною до этого и я чуть не развалился от нее на части.

Вкупе с оглушительным свистом этот бешеный вестибулярный тренажер вполне мог прикончить меня прямо там, во время путешествия, но я все-таки выдержал испытание. Молодец, возьми с полки пирожок.

А затем все разом закончилось. Я уже не мог стоять и просто лежал в невесомости, ожидая новых испытаний, но на этом пока все завершилось. Никаких дрожащих картин моего прыжка из Петербурга девятнадцатого века в Питер двадцать первого так и не появилось. Просто все вокруг стало ярким и солнечным, а я в один миг очутился в комнате моего друга, изобретателя этой адской машины времени, Тырнова Кеши. Оглянувшись, я увидел сзади идеально круглое отверстие, в котором виднелась солнечная улица Чимкента с обезглавленным телом Иваныча. На моих глазах отверстие быстро уменьшилось и исчезло с тихим хлопком.

Я огляделся и сразу узнал комнату в квартире Кеши, хотя в последний раз заглядывал сюда очень давно, несколько месяцев назад. Меня продолжал окружать яйцеобразный Э-купол, зловеще переливаясь фиолетовыми всполохами. Я шагнул к Кеше, сидевшему на вращающемся кресле у стола и хотел с ним поздороваться, но едва коснулся стенки купола, как пальцы обжег невидимый огонь. Я отшатнулся назад, так и оставшись в пределах силового барьера.

– Чего это там творится? – спросил Кеша. – Вылазь уже, давай, хватит прикалываться.

– Да я бы с радостью, если бы не эта чертова штуковина, – огрызнулся я.

Кеша вздохнул и нажал на кнопки пульта, что держал в руке, наведя его на купол. Кнопка пикнула, но ничего не изменилось. Круглые стенки остались на месте, по ним все также сверху вниз бежали всполохи.

Мой товарищ удивился. Поднял руку повыше и снова нажал на кнопку. Затем еще и еще. Все осталось по-прежнему.

Вскочив с кресла, Кеша подбежал к куполу и толкнул его ладонью. Ничего не изменилось, кроме того, что лицо изобретателя исказилось от боли, он отлетел назад, совсем, как Юрий недавно и ударился о стеллажи, аккуратно расставленные вдоль стены. Стеллажи с грохотом разлетелись, Кеша упал на пол в груде бумаг, пакетов, механизмов и шестеренок неизвестного происхождения.

Шатаясь, он поднялся и принялся копаться в пульте, прямо там, у подножия горы из разгромленных полок. Настроил некие квантовые приборы и опять нажал кнопку. Бесполезно, Э-купол продолжал торжествующе гудеть вокруг меня.

Кеша погладил круглый подбородок, достал из кармана белоснежного халата складную расческу и причесал растрепавшиеся волосы. Что-то я не припомню, чтобы он был таким аккуратистом.

– Ты собираешься убрать эту чертову стенку? – напомнил я. – Или мне так и торчать здесь до следующего столетия?

Кеша задумчиво прошел от стены к креслу и уселся на него. По столу рядом с ним через небоскребы бумаг и пластиковых скоросшивателей вальяжно шествовал черный кот.

В комнату осторожно вошли еще двое мяукающих животных, один белый без единого пятнышка, второй тоже черный, с белой грудкой. Или я ошибаюсь, или раньше его коты были другого цвета. Куда подевался рыжий разбойник Фрол, любивший поточить когти о мои джинсы?

– Слушай, сколько времени ты провел в прошлом? – спросил Кеша, поглядел на мой наряд и снова поправил очки. – Судя по твоему костюму, больше одного часа. Что это у тебя на рукавах, кровь?

– Я был там четыре месяца, – сказал я. – Если даже не больше.

Мой изобретательный товарищ вскочил с кресла.

– Так вот в чем дело! А я не могу понять, что случилось?! Я думал, ты был там не больше полутора часов. Ты знаешь, что в нашем времени ты отсутствовал чуть больше одного часа? Ты понимаешь, к чему это все ведет? Это же все меняет! Тогда все очень и очень непросто. Я даже не знаю, сможешь ли ты выбраться из купола.

– Ты серьезно или издеваешься? – спросил я и хотел пнуть стену купола, окружающую меня, но вовремя остановился. – Ты отправил меня в девятнадцатый век и не знал, сколько я там нахожусь? А сейчас ты не можешь вытащить меня из этой адской машинки?

– Понимаешь ли, Витя, произошла грандиозная ошибка, – Кеша начал возбужденно бегать по комнате и даже наступил на зазевавшегося кота. Зверь с визгом отскочил к стене. – Я думал, что изобрел прибор для трансформации мыслительной деятельности мозга, а получился квантовый переносчик во временную «кротовую нору». Дело в том, что мысли движутся с огромной скоростью, в некоторых случаях околосветовой. Получается, что прибор разгоняет сознание до сверхвысоких скоростей, при которых сознание и тело могут нырять в «кротовые норы», выходить с другой стороны, обгоняя текущее время и попадая в хронодыры. При этом создается эффект Геделя, при котором…

– Кеша, заткнись! – взревел я. – Просто вытащи меня отсюда! Ты знаешь, чем я пожертвовал, чтобы пойти с тобой?

– Я не думаю, что ты слишком погрузился в ту реальность, – беззаботно сказал полоумный ученый, заснувший меня в эту лиловую западню. – Я видел тебя всего дважды. Один раз ты где-то купался, а потом загорал в южном городе. Хотя, судя по крови, ты не только развлекался.

– Я воевал в Туркестанском крае, идиот! – заорал я и не удержавшись, ударил по кокону. Тут же меня отбросило назад. Корчась на земле от боли, я промычал: – Как ты нашел меня, если не знал, где я нахожусь?

– Я просто задал параметры поиска твоего сознания в текущей реальности, – сказал Кеша, пожав плечами. – Э-купол сам тебя отыскал. Видимо, частица твоего сознания застряла в той реальности и поэтому ты не можешь выйти из купола.

Все еще лежа на полу, я принялся нелицеприятно выражаться в адрес моего эксцентричного друга, по милости которого я застрял между временами. При этом я использовал и старинные ругательства, которым научился в эпоху Павла 1. Кеша с интересом слушал меня и даже повернул голову, чтобы не пропустить особо изощренные речевые обороты.

Закончив изливать душу, я поднялся и спросил:

– Что теперь предлагаешь делать, милостивый государь? Есть ли какой-нибудь выход из этой ситуации, ваше благородие?

– Ишь ты, а ты малость пообтесался в компании аристократов, – заметил Кеша. – А насчет твоего освобождения пока ничего не могу сказать. Я должен провести расчеты и изменить параметры. Ты можешь подождать пару дней?

– Я тебя застрелю, когда выйду отсюда, – пообещал я и погрозил ему штуцером. – Даю слово дворянина.

– Кстати, пока я буду искать выход из ситуации, ты, может, позвонишь своей ненаглядной? – спросил Кеша, раскрыв ноутбук на столе. – За те полчаса, что ты отсутствовал, она раз пять звонила.

– Что за ненаглядная? – в недоумении спросил я, грешным делом сперва подумав об Ольге, хотя позвонить Кеше она не могла никак, ну просто от слова вообще. – Ах да, Иринка, что ли?

– Ну да, она самая. Или у тебя другая имеется, шалун? – Кеша запорхал пальцами по клавиатуре, войдя в неведомую мне программу. На стеклах его очков отражался светлый экран ноутбука.

– А чего ей надо? – спросил я с еще большим удивлением. – Мы же с ней расстались.

– Серьезно? – рассеянно переспросил Кеша, глядя на цифры на экране. – А мне показалось, что между вами все отлично. Она сказала, что у вас сегодня годовщина со дня знакомства и вы должны были отмечать это дело.

– Странно, а как она нашла твой номер телефона и узнала, что я у тебя?

– Кто-то из твоих знакомых дал мой номер, – ответил Кеша. – Ты можешь помолчать, а то отвлекаешь меня?

Я послушался и умолк. Кеша стучал по клавиатуре, а я усиленно размышлял.

Это что же получается, Ира решила бросить своего хахаля и снова вернуться ко мне? Почувствовала, что в меня графини влюбляются и поняла, кого потеряла? Нужна ли она мне теперь?

– Кеша, дай позвонить, – попросил я, вспомнив, что мой разряженный телефон остался в 1800 году в доме Хвостова в Петербурге.

Мой товарищ настолько увлекся решением задачи, что его пришлось окликнуть еще дважды, причем очень громко. Он кинул мне мобильник и я набрал номер Иры по памяти. Когда в трубке послышался знакомый голос, который я не слышал уже несколько месяцев, у меня предательски ёкнуло сердце.

– Привет, ты звонила? – спросил я.

– Витя, ты с дуба рухнул, что ли? – послышался голос моей давней вероломной подруги. – Почему не отвечаешь на мои сообщения? Почему у тебя сотка выключена? Ты потерял телефон? У нас сегодня памятная встреча, не забыл?

– Это ты с дуба упала, – ответил я. – Иди, отмечай встречу со своим новым хахалем. Чего ты прикидываешься, будто все в порядке? Поругалась с ним и сразу обратно ко мне?

В трубке наступило продолжительное молчание, слышалась только музыка и голос диджея с радио. Скорее всего, Ирина находилась сейчас в салоне красоты, вечно она там пропадала, у них там постоянно радио крутили. Я уже хотел завершить разговор, но Ира спросила:

– Витя, ты в порядке? Про какого хахаля ты сейчас говоришь?

– Чего ты строишь из себя невинную овечку? – разозлившись, крикнул я. – Твоего нового парня, с которым ты уже давно встречаешься за моей спиной! Я уже все знаю, я звонил тебе утром, а он…

– Ты совсем спятил? – закричала Ира в ответ. – Нет у меня никакого парня, кроме тебя, и никогда и не было! Ты не хочешь встречаться, так и скажи, не надо выдумывать всякую чепуху и обвинять меня!

Теперь уже она бросила трубку, а я в ярости чуть не швырнул смартфон в стену.

– Что, милые и тешатся и бранятся? – спросил Кеша.

– Ты делай свои расчеты и молчи, хорошо? – раздраженно ответил я.

Кеша замолчал, а я поначалу кипел от бешенства, а потом внезапно задумался. Ира так говорила, будто у нее и в самом деле не было никакого другого парня. А что если на минуточку допустить, что это и в самом деле так? Что, если это шуточки пространственно-временного континуума?

Я еще раз поглядел на непривычно аккуратного Кешу и комнату со странно чистой обстановкой. Кроме разваленных стеллажей, все остальное стояло в идеальном порядке. Это вообще-то совсем не было свойственно Кеше. Когда я делал прыжок в прошлое, здесь все было по-другому. Даже Э-купол был другого цвета, бирюзового, что ли.

И коты, почему коты другого цвета и породы? Кеша утверждал, что я отсутствовал всего час или два, как за это время все могло поменяться?

– Слушай, Кеша, кто сейчас президент России? – медленно спросил я, решив пойти с козырей.

– Чего? – рассеянно переспросил мой ученый друг. – А, президент? Мишанин, конечно же. А ты чего, забыл, что ли?

– Какой такой Мишанин? – спросил я. – А где же… Как наш город называется?

– Мы в Санкт-Петербурге сейчас, – Кеша обернулся и с интересом посмотрел на меня. – Подожди, ты задаешь странные вопросы. Не хочешь ли ты сказать, что попал в другую реальность?

В моей руке зазвонил телефон. Я глянул и убедился, что это Ира. Блин, это же такое творится-то, а? Я изменил прошлое и попал в измененное будущее? Вот это реновация получилась, нежданно-негаданно.

– Ты знаешь, а ведь это все меняет, – сказал Кеша задумчиво. – Я должен срочно отправить тебя обратно в прошлое. Ты поэтому и не можешь выйти из Э-купола, что принадлежишь другой реальности. Там, в прошлом, ты своими действиями запустил параллельную реальность. И теперь тебе надо привести все в порядок.

– В смысле? – спросил я. – Пойти и остановить себя самого?

– Нет, сейчас это уже невозможно, – ответил Кеша, подумав. Телефон перестал звонить, а потом снова затрезвонил. – Как бы тебе объяснить попроще. Понимаешь ли, время такая штука, что оно течет в едином потоке. Если его потревожить, оно стремится восстановить первоначальный статус-кво. Для этого нужны определенные усилия. Там, в прошлом, ты должен завершить какие-то процессы, те, что ты запустил. Только после этого ты можешь рассчитывать на то, что время тебя отпустит.

– Ничего не понимаю, – сказал я. – Я что, должен убить Суворова, что ли?

– При чем здесь Суворов? – спросил Кеша. – Ты что, хочешь сказать, что видел его?

– Да я его спас! – закричал я. – Он умирал, а я его вылечил!

– Я не помню точно, но он жил довольно долго, – сказал Кеша, припоминая. – После Индийского похода он вернулся в столицу и потом…

– Вот именно! – закричал я. – А в моей реальности никакого похода не было! Он умер в 1800 году!

Э-купол вдруг заполыхал лиловыми пятнами и завибрировал. Вся окружающая действительность задрожала, как в зыбком мареве каракумской пустыни.

– Скорее! – закричал Кеша. – Сейчас континуум схлопнется! Ты попадешь обратно в прошлое. Готовься!

Я с сожалением бросил ему телефон и обернулся. За моей спиной в центре купола появилось круглое отверстие с рваными краями. За ним виднелись пески, чахлые кустики, политые щедрыми лучами жаркого солнца.

– Запомни! – продолжал кричать дрожащий Кеша. – Есть высокая вероятность, что портал схлопнется и ты навсегда застрянешь в пространственно-временном континууме! Я уже не смогу вытащить тебя оттуда!

– О, спасибо, ты чертовски умеешь вдохновлять людей! – крикнул я саркастично. – Что еще может случиться? Меня перережет пополам или размажет по твоим квантовым штукам?

Кеша пожал плечами и поправил очки. Купол вибрировал все больше и низкий протяжный звон заглушал его слова.

– Теоретически может случиться что угодно! – закричал он. – Твое тело может разлететься на атомы в одну секунду.

– Ладно! – крикнул я. – Давай сделаем уже то, что надо. Еще минута разговоров с тобой и я обделаюсь от страха.

Я подошел к вибрирующему и искажающему воздух отверстию, осторожно примерился, махнул Кеше на прощание и нырнул внутрь, как в бассейн, стараясь не коснуться рваных краев.

Глава 2. Падение не в ту бездну

Кататься на американских горках, конечно же, увлекательное занятие, никто не спорит. Но не второй раз за день, причем на голодный желудок и с потревоженными ранами. Как душевными, так и телесными.

В общем, нырок в хроно-прорубь по неприятным ощущениям мог соперничать с самыми головокружительными аттракционами мира, притом, что я участвовал в них один-одинешенек.

Сначала, как водится, меня окутала полная тьма. В голове воцарилась пустота. Это уже было не так страшно, я наслаждался покоем и отсутствием мыслей.

Затем вдруг резко произошел перепад. Я завертелся вокруг оси, как спиннер, который пару лет назад целыми пачками изымал у своих учеников. Наверное, если наблюдать за мной со стороны, я, как и спиннер, тоже превратился в бешено мерцающий круг от дикого вращения.

Поначалу это не особо мешало мне, если не считать легкого головокружения. Я, можно сказать, бултыхался в самой настоящей невесомости, вокруг темнота, поэтому вращение не наносило особого вреда.

Но когда окружающая меня ночь постепенно сменилась светлым днем, я почувствовал себя гораздо хуже. Вращение не прекращалось, голова кружилась все сильнее и вскоре мой желудок взбунтовался против избранного мною способа путешествия. К счастью, вскоре кульбиты замедлились, а потом и вовсе прекратились. Я отдышался и наконец, смог оглядеться.

Мой полет через века еще отнюдь не закончился. Новые ощущения, видимо, были связаны с тем, что я мчался не только сквозь время, но и пространство.

Я видел под собой наши дороги и они быстро превращались из асфальтовых в грунтовые, по мере того, как я удалялся от советской эпохи в царский период. Немногочисленные фуры и грузовики сменились повозками и каретами. Все изображения подо мной трепетали и колыхались, будто тени над болотом.

Особенно интересно было наблюдать это движение вспять в городах и деревнях. Я проносился над дрожащими, окутанными туманом городами, где бетонные многоэтажки мгновенно разрушались, а на их месте возникали бревенчатые, изредка, каменные дома.

В деревнях это строительство наоборот проходило не так интенсивно. Многие дома почти не изменялись, только меняли крышу и стены.

Призрачным вихрем я пронесся над степями Казахстана и увидел вдали громаду Аральского моря. Если в наше время оно катастрофически обмелело, то передо мной оно предстало во всей своей полноводной красе.

Пролетев вдоль Сырдарьи, я свернул в степь и увидел вдали на западе город. Я так и не понял, что это за поселение, потому что улетел далеко на юг. Мне показалось, что это Чимкент, но я мог ошибаться. Я старался свернуть снова к городу, манящему высокими минаретами и башнями, но не мог.

Дрожание окружающей действительности из бешеной тряски постепенно превратилось в легкое колебание. Затем все вокруг успокоилось и меня вдруг обдало невыносимым холодом, будто бы сунули в морозильник. Я хотел закричать, но не имел права голоса на этой пыточной вечеринке.

Все вокруг внезапно на мгновение замерло, даже птицы остановились в воздухе. Холод продолжал сковывать мое тело, а затем с отчетливым «Хлюп!» и с явным облегчением время выплюнуло меня из «кротовой норы».

Никакого Э-купола не было и в помине. Я просто вывалился из дыры в пространстве с высоты трех метров и с воплем свалился на горячий песок. Поскольку от хроновояжа мои мышцы онемели и я не мог пошевелиться, то больше всего в это мгновение я напоминал себе мешок с мукой, брошенный небрежным грузчиком на грязную землю.

Впрочем, это оказалась не совсем земля, а бархан обжигающего желтого песка. Я свалился на него боком и отбил все кости, уцелевшие после временного путешествия.

– Что за шуточки? – заорал я во весь голос, вскочив с горячего песка. – Где я очутился? Почему я не в городе? Кеша, ты сдурел, что ли?

Но ответом была тишина. Вернее, не тишина, а безразличие. Вокруг на многие километры простиралась пустыня, с занесенными песком холмами и жалкими, стелющимися к почве растениями, похожими на узников, прячущихся от расправы палача. В воздухе порхали проворные птицы, по земле проползла змея, и ничего, хоть отдаленно напоминающее о присутствии двуногих разумных существ.

Солнце палило немилосердно и я почувствовал, что вскоре буду умолять вернуть мне недавний дикий холод.

– Твою-то ногу через забор забирайло… – пробормотал я ошеломленно, осматривая окрестности.

Как меня угораздило забраться в эти дикие пустынные края? Где ближайшее жилье? И вообще, кто-нибудь скажет мне, в каком веке и году я очутился? Это точно нужная остановка, а не новые пранки от квантовых шутников? Надеюсь, меня не забросило в эпоху Ивана Грозного или времена Золотой орды?

– Вы издеваетесь, что ли? – продолжал я бормотать, тщетно пытаясь найти признаки человеческой деятельности.

Голову сильно напекло, от песка поднялся невыносимый жар, как от нагретой сковороды и я пошел на юго-восток. До приземления мне показалось, что где-то далеко там есть город, значит нужно идти туда.

Интересно, какое до него расстояние? Смогу ли я добраться до поселения через раскаленные пески?

Вокруг негде было укрыться, и я, как самый последний идиот, просто шел на восток. Я даже не удосужился накрыть чем-нибудь голову. Ну что же, пустыня не прощает глупости и вскоре у земля в очередной раз завертелась у меня перед глазами, а затем я вдруг обнаружил, что лежу лицом вниз, набрав полную носоглотку песка.

Вдобавок песок невыносимо жег щеку и я не мог долго прохлаждаться, лежа на боку и рассматривая местные пейзажи. Я вскочил с очередным воплем и тут же чуть не свалился снова.

Земля и небо дыбились передо мной ходуном. Я потер обожженную щеку, а затем хлопнул себя по лбу и ущипнул за уши, стараясь привести себя в порядок. В голове звенело, хотелось лечь и забыть обо всем. Вот досада, это же я схлопотал солнечный удар!

Тяжело дыша, как загнанный зверь, я стянул с себя камзол и обмотал голову, соорудив на голове нечто вроде бурнуса с козырьком. Затем нашел ложбинку в земле, где осталось чуток тени и спрятался в ней. Заднюю часть, как страус, выставил наружу, а голову спрятал между локтями.

Закрыв глаза, я пытался привести мысли в порядок. Это оказалось не так просто. Перед мысленным взором полыхали яркие желтые полосы и точки.

Полежав немного, я почувствовал себя лучше. К тому же спину и задницу нагрело солнце, казалось, там можно было без проблем жарить яйца.

Со стоном поднявшись, я снова огляделся. Шутки кончились, передо мной простиралось желтое море пустыни. Гибельно опасное для таких неуклюжих новичков, как я. У меня нет воды, еды и снаряжения. Как я собираюсь добраться до поселения с такими убогими ресурсами?

Впереди и чуть в стороне я заметил углубления между барханов. Ну как, углубления, просто борозды, будто гигантская птица провела здесь хищной лапой. Зато на дне этих оврагов росла зеленая трава и стояла тень.

Дойдя до укрытия, я рухнул в укромный уголок, с облегчением ощущая, что лучи солнца больше не обжигают кожу. Полежал, дыхание успокоилось.

Как теперь быть? Подождать до вечера, когда спадет жара? Наверное, только это и остается.

Я немного поерзал на песке, поудобнее устраиваясь в укрытии. С двух сторон меня окружали невысокие, в человеческий рост склоны барханов. Я лежал на спине и смотрел на небо.

Я поерзал еще и отодвинул камень, впившийся в бок. Тут же рядом послышался тихий шорох. Наверное, камушек откатился подальше. Я лежал и глядел на жаркое голубое небо без единого облачка, когда рядом снова зашуршало. Причем совсем рядом с рукой. А затем тыльной стороны моей ладони коснулось гладкое продолговатое тело.

Я вскочил, как ужаленный. Впрочем, до того, чтобы быть искусанным и ужаленным осталось немного, так как я был уверен, что это змея. Когда я встал в полный рост, в лицо снова ударили лучи солнца.

Я успел заметить, как от моего лежбища к ближайшему склону метнулась узкая тень. Нет, это оказалась безобидная ящерица, испуганная еще больше меня. Я перевел дух и снова нырнул в тень.

Только теперь сначала тщательно осмотрелся, нет ли поблизости других ползающих и бегающих гадов, способных нанести ущерб. Вроде никого и я улегся на песок, чуточку успокоенный.

Тут же сбоку снова послышался шорох и моей руки снова коснулось длинное животное с сухой и гладкой кожей. Я опять чуть не взвился в небо, но сдержал себя, решив поймать рептилию и приготовить из нее обед.

К тому времени я уже изрядно проголодался, ведь в последний раз я перекусывал еще в лагере, когда мы готовили ночной бросок к стенам Чимкента. Жадный друг Кеша даже не подумал угостить меня обедом и теперь я чувствовал, что от голода желудок прилип к позвоночнику.

Ящерица терлась о мою руку и не думала никуда уходить. Трапезничать рептилиями мне еще не приходилось, но я так проголодался, что мог сожрать даже лягушку.

Я приготовился схватить свой бегающий обед за туловище и животное замерло на месте. Видимо, почувствовала мои намерения. Торопясь, чтобы она не убежала, я извернулся и схватил ящерицу за тонкое тело.

И чуть не откинул копыта от ужаса, потому вместо ящерицы в моих руках извивалась змея, огромная и яростно шипящая. Я действовал на автомате и тут же перехватил ее за шею, не давая укусить.

Сделал я это чертовски вовремя, потому что змея разинула пасть и рванулась уже ко мне. Я принял сидячее положение и держал извивающуюся добычу перед собой, не в силах произнести ни слова от шока.

Затем я поднялся, нашел камень и схватил его одной рукой, продолжая в другой удерживать шею змеи. Рептилия обвилась вокруг моей руки и сдавила ее. Она была необычайно сильная и мускулистая. Я прижал ее голову к земле и ударил камнем.

Голова змеи хрустнула, она извивалась еще сильнее, но я держал ее крепко. Затем ударил снова. Змея обмякла, тугие кольца распались и перестали сжимать мою руку. Я завороженно смотрел на ее остренькие изогнутые зубы, торчащие из изуродованной пасти. На кончиках застыли капельки яда.

Только отпустив змею, я ощутил, как сильно ее сжимал. Пальцы онемели от боли. Я потряс рукой и шумно выдохнул. Потом сел на песок и с полчаса не мог пошевелиться. Только когда заметил, что возле трупа змеи копошатся муравьи, понял, что надо действовать.

Ножа при мне не было. Еще в Чимкенте, сразу после боя я оставил саблю и кинжал на Смирном, своем ужасно вредном скакуне. Патроны и порох тоже остались в переметной сумке на коне. Штуцер был заряжен, но в нем осталась только одна пуля. Теперь я снял штык с ружья и отрезал голову змеи. Отряхнул от песка и насекомых и огляделся.

Солнце садилось, вечерело. Огнива у меня не было, придется жевать сырую змею. Честно говоря, мне хотелось больше пить, чем есть, но выбирать не приходилось. Надо съесть змею, пока в ней остались кровь и кое-какие другие питательные соки, это утолит жажду.

Я поднес змею ко рту, понюхал и поморщился. Ладно, надо просто представить, что это селедка. Или, например, устрица. Их можно кушать в сыром виде. Подождав минуту и справляясь с неожиданно накатившей тошнотой, я сказал себе хриплым голосом:

– Ешь, придурок. Или сдохнуть хочешь?

Мой слабый голос так напугал меня, что я тут же сунул змею в рот и оторвал от нее кусок. Затем принялся жевать.

Хм, в целом чешуйчатый ужин оказался не так уж и плох. Я вспомнил, что в некоторых странах Азии змея считается деликатесом и еще больше приободрился. Быстро проглотил кусок и отрезал штыком еще один. Из разорванного туловища пресмыкающегося сочилась буро-красная жидкость, а этого я уже никак не мог допустить. Я сунул туловище змеи в рот и принялся жадно высасывать влагу, надеясь, что это не яд.

Когда я закончил трапезу, от змеи осталась половина. Я насытился и поглядел на муравьев у своих ног. Насекомые разочарованно бегали вокруг. Я поймал одного мураша и тоже закинул в рот. Где-то я читал или смотрел, что их можно употреблять в пищу. У меня нет воды и пищи, я в крайне опасной ситуации. Чего еще ждать?

Я наклонился и начал ловить муравьев и тут же бросать их в рот. Приходилось сжимать их языком и перекусывать. Некоторые кусали меня в язык и десна, но мне было все равно. Я то и дело напоминал себе, что это делается для собственного выживания.

Вскоре муравьи закончились и я осмотрелся, разыскивая их гнездо. Солнце опустилось за горизонт.

После ужина я почувствовал себя гораздо лучше. Жажда прошла, только во рту остался металлический вкус, будто я катал зубами свинцовую палочку. Я вытянул шею, выглядывая из-за склона холма, как суслик из норы. Жара спала, можно идти дальше.

Я оглянулся на облюбованный уголок и с сожалением выполз из щели. Не знаю, попадется ли мне еще такое удобное укрытие. Может быть, утром палящее солнце застанет меня на сплошном песчаном пространстве и я не найду, где спрятаться. Живое воображение тут же услужливо показало мои белеющие на солнцепеке кости, оставшиеся после неудачного путешествия.

От страха я чуть было не забился обратно в щель, но вдруг вспомнил Суворова. Что он бы сказал, увидев меня? Что он бы сделал на моем месте?

– Ни шагу назад, тварь поганая, – яростно сказал я себе, чувствуя, как на зубах скрипит песок. – Пошел вперед, живо. И быстро.

Я поднялся по склону холма, утопая ногами в песке, поправляя ружье за спиной. Затем пошел на восток. Я решил, что лучше сдохну по дороге, чем буду сидеть в этой укромной норке, как перепуганная крыса.

В пустыне быстро темнело. Я шагал по все еще горячему песку и напряженно всматривался вперед. На небе показались звезды. Я хотел пройти как можно большее расстояние до того, как окончательно стемнеет.

Когда настала ночь, я так и не нашел укрытие, вроде того, где прятался днем. Ноги болели. Я отыскал небольшую ямку в песке и рухнул в нее, свернувшись калачиком, как собака.

Заснул, едва закрыв глаза. Последней мыслью была тревога, что во время сна мне за шиворот может залезть скорпион или каракурт.

Проснулся я от дикого холода. Руки свело судорогой. Живот крутило, меня сотрясали позывы к рвоте. Я закашлялся и поднялся с мерзлого, как снег, песка. Что же так холодно-то, как на Северном полюсе? Я совсем забыл, что ночью в пустыне жуткие перепады температур и все леденеет, вот прям по-настоящему.

До утра я уже не мог заснуть. Хотел спать, ложился на остывшую землю, только-только дремал и просыпался от холода. Вставал, топал ногами и махал руками, а затем очень быстро уставал.

Лучи утреннего солнца я встретил в пути. Дико хотел спать, но не мог из-за холода и когда начало светлеть, я решил, что лучше идти вперед.

С восходом солнца быстро начало припекать. Вскоре я уже чертовски жалел, что холод пропал. В горле пересохло. Вокруг стояла сплошная пустыня с гладкими холмами барханов и я в отчаянии оглядывался по сторонам, разыскивая убежище на день. Песок от ветра лежал на земле ровными аккуратными складочками. Убежища не находилось и я понял, что нашел себе на задницу самое худшее приключение из всех, что можно было отыскать.

Солнце жарило все сильнее и я напрасно облизывал языком сухие губы. Вокруг по-прежнему высились барханы и только изредка попадались небольшие желтые растения, стелющиеся к пескам.

Через какое-то время, наверное, ближе к полудню, у меня потемнело перед глазами и я просто свалился на горячий песок лицом вниз. В последний миг я успел вытянуть руки и смягчить падение. Песок обжег грудь и живот даже через одежду, но сил встать у меня уже не было.

– Вперед, – прохрипел я и пополз дальше, не разбирая направления.

Руки покрылись волдырями от ожогов, но я этого не ощущал, вернее, чувствовал, но не обращал внимания. Я просто загребал песок, отталкивался ногами и полз дальше.

Наверное, палящее солнце совсем меня доконало, потому что переползая за гребень бархана, я остановился, удивленный открывшимся зрелищем. Наверное, у меня галлюцинации от солнечных ударов, подумал я и в глазах в очередной раз потемнело.

Глава 3. Солнце слепит глазки

Когда зрение вернулось ко мне, зрелище возникло и в самом деле умопомрачительное. Только это был не дворец, утопающий в прекрасном саду и построенный на берегу полноводной реки, как можно было ожидать от видений, вызванных обезвоживанием, а то, что я искал с самого вчерашнего появления здесь.

Передо мной за барханом показался отряд казаков на горячих конях. Я усмехнулся и опустил голову в песок. Подождал чуток и поднял взгляд.

Странно, казаки никуда не исчезли, наоборот, четверо спрыгнули с коней и побежали ко мне. Приблизились, увязая в песке и схватили меня за руки.

Кажется, я бессвязно благодарил их и пытался обнять ноги. Сил стоять на своих собственных уже не было. Казаки поволокли меня за руки к отряду и спустили с холма.

– Держись ужо как-то, – приговаривал один из спасителей, пожилой казак справа, от него несло табаком и луком.

Остальные молчали, а я наконец уверился, что это вовсе не галлюцинации. Радоваться сил тоже не было, я уронил голову на грудь и позволил тащить меня куда угодно.

– Да, бедолага, сильно ему досталось, – донесся до меня знакомый голос. – Эй, браток, говорить можешь?

Нет, это все-таки мираж, причем знатно уготовленный. Такого просто не может быть. Я поднял голову и увидел Юру Уварова, адъютанта Багратиона. Мы с ним неплохо сдружились во время последнего рейда в тыл врага. Мой товарищ, спасший мне, кстати, жизнь, сидел на коне рядом с есаулом и сочувственно глядел на меня.

В следующее мгновение он тоже узнал меня и резко переменился. Загорелое на южном солнце лицо исказилось, глаза вспыхнули яростным огнем.

– Э-э, друг, – сказал я, улыбаясь и протянул к Юре руки.

– Вот он, тот самый чревовещатель и иноземный злоумышленник, про которого я вам поведал! – воскликнул мой друг, указывая на меня в ответ. – Попался, голубчик!

Казаки отпустили меня, будто прокаженного и я грузно шлепнулся на землю, как мешок с мукой. Поскольку я чуток пришел в себя, то кое-как встал поднялся на ноги и стоял, покачиваясь на ветру.

– Я не могу понять причину столь неблагоприятного отношения к себе, – сказал я, надеясь только, что не свалюсь сейчас в обморок.

– Ишь ты, как глаголет по-нашему, – подивились казаки, а тот самый, пожилой, что утешал меня во время транспортировки, взял и от души саданул локтем в живот. – Получай, скотина иноплеменная.

Я чуть не задохнулся, согнувшись пополам, а затем рухнул на обжигающий песок.

– Ну-ну, господа, он хоть и чужеземный шпион, но тоже человек, – укорил казаков Уваров.

– Эй, кончайте пленного мучать! – прикрикнул есаул. – Пущай в штабе разберутся.

Хотя моя голова по причине жары и так соображала чертовски туго, тем не менее, я догадался, что мое таинственное исчезновение в Э-куполе Юра воспринял, как сговор с иностранной разведкой. Кешу, видимо, он принял за главу резидентуры.

Эх, и ведь не объяснишь ничего, никогда не поверят. Придется ждать, пока доберемся до Суворова, уж главнокомандующий сможет решить это недоразумение.

Покорившись таким образом, злодейке судьбе, я покорно молчал, пока мне связали руки и усадили на свободную лошаденку. В конце концов, на что мне жаловаться? Хоть истощенный, обожженный и арестованный, но я все-таки достиг своей цели и вернулся в Южную армию. Кроме того, казаки невольно спасли меня от смерти в пустыне, так что я, пожалуй, должен их благодарить, даже за столь не дружелюбную встречу.

Мы поехали дальше на юг через пустыню, причем я раскачивался в седле больше положенного. Поглядев на меня, Юра сжалился и дал попить воды из жестяной фляжки. Я проглотил всю воду и чуть не захлебнулся, но все равно продолжал пить.

Опустошив фляжку, я почувствовал себя гораздо лучше. Темнота перед глазами прошла, в ушах перестало звенеть. Я благодарно отдал фляжку Уварову.

– Вот упырь перевернутый, всю воду выхлебал, – проворчал мой бывший товарищ и спрятал бутыль в седельную сумку.

Мы ехали весь день и большую часть пути молчали. Я думал о том, что снова совершил прыжок во времени на два столетия назад. Причем прыгнул уже из измененного времени.

Что теперь будет с человечеством и какие там в прошлом случились изменения, Бог весть. Жаль, я не догадался спросить у Кеши учебник истории. Если бы я прочитал его, то, получается, мог узнать историю этой реальности. Я бы узнал, удалось ли Суворову благополучно завершить поход на Индию или нет. Я бы узнал, сколько продержался Наполеон. Может быть, на пару с Павлом он захватил всю Европу, включая Англию.

От раскрывающихся возможностей захватывало дух. Большую часть дня, пока снова не пересохло горло и не засвербило в желудке, я размышлял над тем, сможет ли Наполеон справиться с этой грандиозной задачей. Во всяком случае, в том мире, где родился я, у него ничего не вышло.

Я старался не подавать виду, что страдаю от старых ран, которые все никак не зажили и недавних ожогов. Делать привал никто не собирался и от мыслей о политике я незаметно перешел на более романтические размышления. Меня приятно поразил звонок Иришки. Уже одно то, что мы, оказывается, совсем не разошлись, необычайно воодушевило меня.

Из приятных дум меня вывел толчок в плечо. Я обернулся вбок и зажмурился.

– Что, солнце глазки слепит? – спросил Юра. – Твои пронырливые хитрющие глазки? У, гнида, так бы и выколол тебе их кончиком сабли.

Из-за маниакальной подозрительности Павла в стране в ту эпоху чрезвычайно развилась охота на ведьм, вернее, на шпионов и заговорщиков. Что же, надо признать, что у Павла были все основания бояться интриг врагов, поскольку он сам от них в итоге и погиб. Вот только почему его подданные, уверившись в паранойе императора, видели козни даже там, где их не было?

Взять, к примеру, меня. Это же надо было придумать, будто бы я, невинный учитель истории и лекарь-самозванец, могу вынюхивать что-либо в пользу иностранной державы!

– Вы чего здесь потеряли в песках? – хрипло спросил я. – Заблудились, что ли?

Юра протянул мне знакомый конверт, на котором было что-то начеркано затейливыми завитушками.

– Держи, женишок, выронил из кармана во время поездки. Это ты потерялся, а не мы. Я, слава богу, не шляюсь по стране, заглядывая в каждый угол, а выполняю поручение командующего и веду дальний дозор, чтобы вылавливать соглядатаев, вроде тебя.

Я совсем забыл про письмо Ольги, дурья башка! Столько событий прошло, что поневоле и голова забудешь, не то, что послание от девушки из далекого прошлого.

– Мне что же, зубами его рвать? – спросил я недобро, указав подбородком на связанные руки. – Чего вы меня спеленали, как каторжника? Куда я денусь с этой пустыни, со скорпионами и фалангами сбегу танцевать?

Казак, ехавший рядом, вопросительно поглядел на есаула и тот кивнул, разрешая снять с меня путы. Когда мне развязали руки, я тут же, как коршун, выхватил письмо из ладони Юрия.

– Полегче, проныра! – смеясь, упрекнул он. – Не убежит твоя суженая, все равно скоро узнает, что ты разоблачен.

Пустынная местность к тому времени сменилась хоть и засушливой, но степью. Всюду, куда не кинь взгляд, до самого края горизонта росли пыльные кусты репея и полыни. Неподалеку казаки обнаружили мелкий прудик с мутной водой и решили устроиться здесь на ночлег, все равно поблизости не было других водоемов.

Пока служилые люди готовились ночевать, я уединился и вскрыл, наконец, конверт. Это что же получается, у меня теперь по женщине в каждой эпохе, самодовольно думал я, разворачивая исписанные ровным красивым почерком листы бумаги. Надо же, не ждал, не гадал, а заделался вдруг казановой и разбивателем женских сердец.

«Милый, дорогой мой друг Виктор», – писала Ольга и от этого душевного начала у меня дрогнуло сердце.

Графская дочь, как водится, не сразу приступила к самому главному. Согласно правилам этикета, сначала ей требовалось поведать все новости, что произошли в провинциальном городе за время нашего отсутствия.

Так, я вынужден был прочитать, опасаясь, что как что-нибудь действительно важное, что в Оренбурге готовятся к проведению ежегодной ярмарки, что недавно сгорела часть крепостной стены, что вытье собаки по ночам предвещает сильную беду и позавчера Ольга проснулась посреди ночи, потому что пронзительно и тоскливо выли все городские псы.

С замиранием сердца и тревогой на душе Ольга слушала собак всю ночь, гадая, к чему эта дурная примета и молила Бога, чтобы не получить утром весть о моем ранении или, того хуже, смерти. Утром обнаружилось, что от меня до сих пор нет вестей, ни плохих, ни хороших и в соседнем поместье крепостные устроили бунт, наподобие миниатюрного Пугачевского и туда спешно выслали два полка казаков из оренбургского гарнизона, которые сурово карали за малейшее неповиновение. В общем все закончилось хорошо, виновных крепостных повесили, некоторых перед смертью хорошенько мучали, предварительно отрубив руки и ноги, а затем подвесив на крючьях.

Интересное, кстати, зрелище, Ольга ходила посмотреть на сон грядущий, чтобы немного развеяться. Кроме мужчин, наказали и некоторых непокорных женщин, их били кнутами, оторвали ноздри и навеки сослали в Сибирь. После такого справедливого решения Ольга вместе с подругой, говорят, долго восторженно хлопали в ладоши.

Что же вот такие произошли основные события, писала девушка. В целом, живется в городе скучно, развлечений почти нет, раз в месяц устраивается костюмированный бал, но последний прошел недавно и там не было ничего интересного, кроме как утомительных танцев, во время которых легко можно подвернуть ногу или подхватить лихорадку.

В общем, совершенно бессмысленное занятие, Ольга никак не могла взять в толк, почему только это мероприятие приводит в дикий восторг ее подруг по пансиону, а еще для этого нужно заказывать платье. Это такое утомительное занятие, надо ехать к портнихе, сидеть в очереди с подругами, выслушивать все местные сплетни и рассказывать самой, а Ольга ненавидит так делать. Хотя перед последним балом пришлось так сделать и Ольга так засиделась, что не заметила, как настала ночь и папенька прислал камердинера, узнать, почему она так задержалась.

Папенька, кстати, все время постоянно мотается по городу, оформляет бумаги и у него совершенно нет времени поговорить с родной дочерью. Приходится ужинать все время одной, жалея, что армия уехала в поход и не осталось никого из достойных людей, кого можно пригласить на трапезу.

Кстати, недавно, чтобы немного скрасить свой скромный и однообразный быт, Ольга нас брать уроки танцев, а ее партнером оказался весьма достойный и обходительный молодой человек, он недавно приехал по делам из Петербурга. Продолжая читать про это, я и сам не заметил, как девушка перешла наконец к сути послания.

Оказалось, что этого шустрого молодого человека зовут Сергеем, что он великолепно поет и танцует, а также чертовски остроумен и весьма эрудирован. При этом свои достоинства он умудряется не выпячивать, а скромно старается избежать излишнего внимания к своей персоне.

В общем, сей столичный ферт уже который день посещает их ужины, гуляет по саду, играет на пианино, в общем, ведет себя в их доме, как в своем собственном. Так-так-так, подумал тут я, кажется, я уже слышал где-то эту историю.

Действительно, в самом конце своего многословного и пустозвонного послания Ольга, наконец призналась, что этот чертов хлыщ из престольного града весьма пришелся ей по сердцу. Она считает своим долгом сообщить мне, что дает мне отставку и надеется, что я поведу себя, как достойный человек и не буду по возвращении устраивать дикие скандалы и смертоубийственные дуэли, как это произошло с не к ночи помянутым будет Буриновым.

Засим девушка выражала надежду, что у меня все отлично со здоровьем и я слежу за тем, чтобы мне не отстрелили башку, а затем пожелала мне всяческих благ и высказала робкую надежду, что я войду в ее положение и мы останемся друзьями.

Дочитав письмо до конца, я проклял всех столичных франтов в общем и переменчивое девичье сердце моей подруги Ольги в частности. На что я рассчитывал, безмозглый осел, уезжая в поход? На то, что Ольга будет сидеть у окошка и ждать моего возвращения? Все что угодно, только не это! И тем более не такая ветреная девушка, как Ольга!

Я посмотрел на дату послания и обнаружил, что оно писано еще месяц назад, через пару недель после нашего отъезда из Оренбурга. Великие небеса, она даже не удосужилась подождать меня хоть немного! Стоило мне исчезнуть, как я выпал из ее сердца вон.

Я сидел и сокрушался по поводу скоротечности девичьей любви, когда подошел казак и угостил меня галетой, сухарями и водой. Я с удовольствием отвлекся от письма, затем выпил и съел все, что мне дали.

– Ну, как ваша возлюбленная, сидит и льет горючие слезы, ждет, когда вы вернетесь? – спросил Юрий, усаживаясь рядом на все еще горячий песок. – Судя по вашему сокрушенному виду, вы измучены тоской по ней. Право, Виктор, на вашем месте я бы не мучал достойную девушку. Подумайте о том, как ее сокрушит новость о вашем аресте. Вы же компрометируете ее, понимаете вы это?

– Слушай, Юрий, заткнись, пожалуйста, – сказал я устало. – Ты со своими разговорами о моей измене вот здесь мне уже сидишь. Ты что, так и не понял, что тогда случилось после того, как ты спас меня от Иваныча?

– Ого, сударь, вы нарываетесь на поединок, – сказал Юра. – А что тут понимать, скажете вы? Я собственными глазами видел иноземную диковинку, в которой сидел человек. По русски он говорил с явным акцентом, звал тебя с собой, а когда я хотел предотвратить это, меня обезвредили подлым ударом по голове сзади. Когда я пришел в себя, тебя и след простыл. Я разыскивал тебя везде и нигде не находил. Тогда я и догадался, что ты трусливо сбежал с чужеземцем, о чем и доложил в Тайную экспедицию.

– Чего? – изумился я и почесал обожженный нос, затем щеки. – Ты еще и до этого додумался? Донести на боевого товарища ищейкам? Да, Юра, я был о тебе лучшего мнения.

– Кто из нас хуже, а кто лучше, мы решим на рассвете, – сказал Юра, задрожав от бешенства. – Мне надоели ваши беспочвенные намеки и я вызываю вас на дуэль. Что касается Тайной экспедиции, то я не считаю, что поступил плохо, рассказав о тебе, куда следует. Такие, как ты, ставят под угрозу успех нашего похода. По пришествии в армию ты предстанешь перед его превосходительством Барклаем де Толли, который по совместительству и уполномочен проводить такого рода расследования по армии.

– Отлично, спасибо тебе за эту ценную услугу, – я отвесил шутливый поклон. – Что касается твоего вызова, то я бы ответил на него прямо сейчас , если бы не погорел так во время пребывания в песках. Хорошо, мы поговорим с тобой на рассвете, причем не на саблях, как ты предпочитаешь, а на ружьях.

– Мне все равно, хоть на вилах или мотыгах, я тебя все равно прикончу, – пообещал мой глупый товарищ Юра и удалился.

Господи, ну почему ты населил эту реальность такими непроходимо тупыми людьми? Сначала свою мерзкую сущность показала Ольга, а теперь и этот бывший соратник, с которым мы вместе дрались в строю.

Ладно, утром мы решим, кто из нас прав, утомленно решил я и улегся спать. Это единственное, на что я был способен тогда и я уснул, едва только смежил веки. Об Ольге я решил подумать потом, на досуге, хотя о чем еще тут можно было говорить после ее письма, ясно расставившего все по местам? А я еще считал себя местным донжуаном, идиот эдакий.

Ночью мне снились какие-то кошмары и я несколько раз просыпался. В ночи горел костер и где-то в степи выли шакалы. А может волки, черт его знает.

Утром Юрий прислал есаула и тот заявил, что уполномочен быть секундантом на моем поединке. Поскольку у меня нет своего секунданта, я могу его назначить.

– Давайте любого, я все равно согласен, – сказал я, щупая обожженные руки.

Интересно, прокатит ли у меня вторая штука со штуцерами, вроде той, что я выкинул с Буриновым. На саблях противостоять Юре я не смогу, единственный шанс выжить – это ружья.

Выслушав мои условия, есаул согласился. Без особых церемоний мы вышли с Юрой в степь подальше от стоянки и встали с ружьями в руках. Я поежился от ночной прохлады.

– Что это? – спросил есаул, заметив на вдали темную полосу. – Господа, кажется, вам предстоит повременить с выяснением отношений. Я не сомневаюсь, что это враги.

Глава 4. В кольце ядовитых змей

В самом деле, полоса быстро превратилась во всадников, скачущих к нам во весь опор. Я увидел, что они вооружены и настроены весьма серьезно.

– Чего мы ждем? – спросил я у есаула. – Пока нас порубят в капусту?

– Это дружественные нам племена, – невозмутимо ответил тот. – Они идут со стороны Чимкента. Наверняка, это киргиз-кайсаки, отправленные в разведку.

Я обернулся и еще раз поглядел на приближающихся всадников. Вроде бы действительно это союзные кочевники, но если это не так?

– Тебя как зовут, есаул? – спросил я, чувствуя, как от топота копыт потихоньку гудит земля.

Командир отряда отвел взгляд от надвигающейся конной лавы и посмотрел на меня в упор. Восходящее солнце осветило сбоку его округлое лицо с толстым картошечным носом и мясистыми губами. Большие серые глаза спокойно глядели на меня. Ростом есаул был на голову выше меня и вдвое шире в плечах, эдакий былинный богатырь, очутившийся в начале девятнадцатого века.

– Зовут меня Степан Серовский, ваше благородие, – ответил он. – А воюю я с тех пор, когда мне исполнилось десять годочков. Так что вполне могу отличить неприятеля от союзника.

Букву «г» он говорил с небольшим придыханием.

– Это хорошо, есаул, – ответил я. – Опыт у тебя, значит, огромный. А я какой-то лекаришка, да еще и под арестом, говорю тебе, что ты и твой отряд сейчас на Востоке. Здесь всё не так, как ты думаешь. И на твоем месте я лучше поостерегся бы, так, на всякий случай.

Поглядев на меня еще пару мгновений, Серовский обернулся и крикнул отряду:

– Готовься к бою!

Казаки тут же вскочили, забегали, засуетились. К тому времени, когда незнакомые конники подъехали к нам, отряд уже занял круговую оборону, спрятав коней посередине.

К тому же, и я вчера не обратил на это внимания, на вооружении у казаков имелся «единорог». Сейчас оружие быстро зарядили и канонир встал рядом с дымящимся запалом. Огромные колеса лафета придавали грозному орудию комичный вид и создавали обманчивое впечатление безобидности.

– Сейчас поговорим с туземцами, а потом продолжим нашу беседу, – сказал негромко Юра, встав рядом со мной.

– Жду, не дождусь, – ответил я, не глядя на него.

Не доехав до нас сотни шагов, конные остановились. Их было необычайно много, линия строя заняла почти все пространство перед нами. Серовский вышел чуть вперед и внимательно осматривал пришельцев.

– Их тысяч десять, не меньше, – заметил урядник. Он стоял рядом с есаулом, но я расслышал его слова.

– Это не киргиз-кайсаки, – сказал Юра, оглядывая строй. – Я не знаю, кто это такие, дьявол их раздери.

Я всмотрелся в строй всадников и тоже разглядел, что на них нет малахаев, как на большинстве кочевых воинов. Эти носили на голове красные шапочки, а на теле, под панцирями, черные и темно-серые халаты.

– Я слышал, что Ташкентом правит некий Юнус-Ходжа, – сказал я. – Может, это его войско?

– Юнус-Ходжа уже заключил с нами соглашение о мирном соседстве и доброжелательстве, – ответил Юра. – Так что, это не он.

– И что будет делать командир? – спросил я. – Поедет говорить? Я бы не стал, а дождался, пока сами приедут.

– Тебя забыли спросить, – мрачно отозвался мой жестокосердный приятель.

Впрочем, Серовский явно разделял мое мнение и не двигался с места. Строй пеших казаков ощетинился карабинами. Всадники перед нами волновались и с трудом удерживали коней на месте.

– И долго нам так стоять? – спросил я довольно громко.

Конная лавина перед нами тут же дрогнула и начала разворачиваться, образуя вокруг нас широкое кольцо. Хоть я уже участвовал в нескольких стычках, но привыкнуть к зрелищу окружающих меня всадников было выше моих слабых сил.

– Э-э, а разве нам не надо отойти к линии войск? – нервно спросил я, оглядываясь назад на спасительный прямоугольник казаков.

– Если хочешь, беги туда, – с усмешкой ответил Юра.

И я остался. Благо, что чувствовал себя сегодня получше, да и спасительный штуцер остался при мне. Правда, на ружье не было штыка, но я и не рассчитывал на его помощь при виде такой огромной кучи врагов.

Конница развернулась и за нею показались пехотные части. У этих в руках тоже были ружья, правда, допотопные фитильные, а еще я заметил несколько пушек. Пехота выстраивалась против нас, а еще подвозили ближе артиллерию.

– Ну, ты как хочешь, но я бегу обратно, – сказал я, увидев все это.

– Быстро, занять оборону! – закричал Серовский, развернулся и побежал к своему отряду. Видимо, до его богатырского ума дошло наконец, что это далеко не дружественные нам войска.

Казаки уже и сами сообразили, что дело пахнет жареным и быстро копошились, обустраивая оборонительные позиции. Они таскали ящики и мешки из обоза и быстро укрывались за ними.

Я решил не отставать от командира и бросился следом. Сзади пыхтел и лязгал саблями Юра. Мы добежали до укрытий почти одновременно и спрятались за ними. Так получилось, что казаки образовали оборону рядом с прудиком, возле которого мы ночевали, так что наш отряд не остался без воды.

– Сколько человек в отряде? – спросил я у Юры.

Тот пожал плечами, а молодой урядник ответил, злобно покосившись на меня:

– Сто двенадцать вместе с есаулом и адъютантом. А вот ты нам на беду попался, с тобой сто тринадцать получилось, чертова дюжина.

– Вы что же, верите в плохие приметы? – недоуменно спросил я и по сердитым взглядам, которыми одарили меня многие казаки неподалеку, понял, что до прогресса науки и торжества материализма еще ой как далеко. – Господа, это же смешно.

На стороне врага бахнули пушки. У неприятеля заржали испуганные кони, метнулись в сторону. Наши-то скакуны привычны к грохоту.

Ядра легли далеко от нашей позиции. Серовский приказал двадцати казакам рыть траншею. Они схватили мотыги и вгрызлись в податливую землю.

Затем ударил наш «единорог». Этот стрелял точнее и бомба взорвалась прямо посреди вражьего конного строя, благо их было много и они толпились в одну кучу.

– Получайте, твари, – азартно сказал Юра.

Канониры бросились перезаряжать «единорог», а со стороны неприятеля раздались нестройные ружейные выстрелы. Расстояние до нас было слишком большим и пули попросту не долетали до нас.

– Не отвечайте им, пусть тявкают, – сказал Серовский, шагая внутри нашего импровизированного редута. – Стреляйте, только когда приблизятся на расстояние выстрела, по моей команде. Берегите боеприпасы!

Он заметил меня со штуцером в руке и гневно спросил:

– А ты чего прохлаждаешься, ваше благородие? Ну-ка, марш копать траншею. Ты арестант, забыл что ли?

Мне всучили мотыгу, отобрали ружье и погнали на тыловые работы. Ну что же, лучше заниматься делом, чем маяться в укрытии. Как раз в этот миг снова выстрелил наш «единорог», в то время как противник до сих пор перезаряжал свои пушки.

Снова пострадав от нашей меткой стрельбы, вражьи войска подались назад, расширив кольцо окружения. Только пушки его остались на месте и вели по нам медленный и безрезультатный огонь. Я копал окопы вместе с другими казаками, высунув язык от жары. От выстрелов «единорога» и падений вражеских ядер содрогалась почва и в траншею осыпалась земля.

Мы копали до полудня, а потом нас сменили. За все это время ситуация нисколечки не изменилась. Мы продолжали обмениваться с врагами выстрелами, причем с нашей стороны «единорог» звучал все реже и реже, поскольку Серовский экономил боеприпасы.

Враги ни разу не попали по нам, только пару раз ядра ударили о ящики и перевернутые повозки, раздробили их в щепы, но вреда никому не нанесли, только подняли кучу пыли. Половина наших бойцов к этому моменту уже спряталась в траншеях.

Меня посадили по отдельности от казаков, дали галету, сухарь и воды. Я проглотил все в один миг и спросил усталого служаку, сидевшего неподалеку:

– Чего это они на нас не нападают? Боятся, что ли?

Служилый усмехнулся и отер пыльное лицо. Я вспомнил, что во время рытья окоп он старался больше всех, копая землю, как экскаватор.

– Какой там, боятся, скажешь тоже! Просто они знают, что нам некуда деваться, вот и не торопятся.

Действительно, это было похоже на правду. Враги почти не обращали на нас внимания, подняли вокруг нас походные шатры и укрылись в нем от зноя. Жара стояла такая невыносимая, что даже снаряды с неохотой летали в раскаленном воздухе. Ствол «единорога» раскалился до предела, канониры подолгу ждали, пока он остынет, не желая тратить драгоценную воду для остужения.

У противника после полудня от жары взорвались две пушки, не выдержали-таки адского пекла. После этого обмен снарядами и вовсе почти прекратился, достигнув интервала один выстрел в час.

Отдыхать после обеда, никто, естественно, не собирался. Вместо нас копать окопы отправились другие казаки, а мы сели в укрытие с ружьями в руках и следили за врагами. Солнце продолжало припекать и я укрылся от него, соорудив из тряпки нечто вроде бурнуса над головой. Ничего не происходило, вялая перестрелка почти прекратилась, меня клонило ко сну.

– Кстати, почему они так и не поговорили предварительно с нами? – спросил я у все того же казака, что копал с невиданным усердием. – И кто это такие, леший их подери?

Казак с прищуром всмотрелся в ряды врагов. Был он постарше меня и сразу видно, что намного опытней. На щеке шрам, в черных волосах седые пряди, лоб избороздили морщины. Пропустила его жизнь через крупноячеистую терку, ничего не скажешь. Наверное, как и Серовский, воевал чуть ли не с колыбели.

– А чего им с нами разговаривать? – рассудительно спросил казак. – Их много, нас мало. Раздавят, как муху и всего делов. Вот ты когда комара хлопаешь, спрашиваешь его имя?

И опять все вполне логично. Видимо, это какие-то части иррегулярные кокандцев, переодетые в другую униформу, мстят нам за поражения под Туркестаном и Чимкентом.

– А что Суворов сделал бы на нашем месте? – спросил все-таки я, немного покоробленный сравнением с комаром и мухой.

Казак снова усмехнулся.

– Вестимо, что. Он бы уже давно набежал на них и разбил бы в скоротечном бою. А потом гнал бы до самых их змеиных нор, откуда они вылезли.

– А нам что мешает так сделать? – продолжал я допрос.

Казак помахал подбородком по сторонам.

– А где ты видишь здесь Суворова? Может, он в телеге сидит, в бочке с порохом? А без него ты кукиш получишь от атаки, а не победу. Разобьют нас басурманы, это как пить дать.

– Ну, это совсем никуда не годится, – сказал я. – Разве же так учил нас рассуждать батюшка Александр Васильевич? Или вы не суворовцы? Разве же Платов Матвей и Денисов Карпыч не достойные его ученики? Может, поднимете командиров на достойный прорыв?

– Заткнись, пожалуйста, спать мешаешь, – раздался ленивый голос соседа слева. – На прорыв он тут собрался, видишь ли, Илья Муромец недоделанный.

В траве сонно стрекотали кузнечики. По вискам стекал пот.

– Тебя как зовут, суворовец? – с легкой усмешкой спросил казак. – Это ты лекарь, что ли? Едва от титьки оторвали, а туда же, врага бить хочет. Какой из тебя соглядатай чужеземный, ты же еще дите неразумное.

Я назвался и поблагодарил, что он верит в мою невиновность.

– А меня Рязанов зовут, Василий, – сказал казак. – Конечно, невиновен, это же, как пить дать. Диву даюсь, как ты до сих пор умудрился выжить с такими глупыми мыслями.

– Почему глупыми? – слегка обиделся я. – Разве Суворов не призывает командиров действовать, как он, и смело идти на врага?

– Эх ты, яйцо недолупленное! – ответил мне Рязанов. – Суворов что же, учит слепо на врага идти, чтобы голову сложить задаром? Ты видишь, что у них конницы полно, а у нас артиллерии мало? Мы сейчас рванем вперед, а они только этого и ждут. Окружат нас со всех сторон, в ближний бой вступать не будут, лишь обстреляют. А потом нас жара и жажда доконают. И выстрелы.

– Это, конечно же, так, но ведь Суворов вряд ли сидел бы так и ждал у моря погоды, – продолжал спорить я. – Он бы что-нибудь придумал против коварного врага.

Рязанов махнул на меня, как на безнадежного больного.

– Ой, да что с тобой спорить. Ты меня не разумеешь ни капельки. Суворов на то и Суворов, что сделал бы по-другому. Так доблестно и разумно, что враг бы и не понял ничего, а уже был бы разбит. Он у нас один такой, батюшка русский Марс, остальные командиры ему в подметки не годятся. Чего ты сравниваешь куриц с петухами.

– Даже Серовский? – коварно спросил я.

Казак покосился назад, промолчал, только сплюнул.

– Эй, Стоиков, ты чего там разбушевался? – раздался голос есаула. – Кровь кипит, что ли, воевать потянуло? Ну-ка, иди тогда, поработай мотыгой, раз такой удалой.

Вздохнув, я поднялся и направился к окопам. К вчерашним ожогам на руках вскоре должны были прибавиться мозоли от интенсивного копания.

В общем, теперь мне пришлось работать до вечера. Когда наступила темнота, я рухнул на месте, прямо там, в окопе, отказавшись от ужина и мгновенно уснул.

Спал я тяжко и беспробудно. Рано утром меня разбудили крики «Аллах!» и гром орудий. Я вскочил, едва продрав глаза и не сразу понял, где очутился. В волосах полно песка, на зубах скрипит пыль, из стенок траншеи торчат длинные извилистые корни растений. В окопах сидели другие казаки и ждали врага.

Неприятель решился-таки атаковать нас на рассвете. С добрым утром, так сказать. На нас разом бросилась конница и пехота врага, вооруженная древними и современными средствами убиения: ружьями, саблями и луками со стрелами. А у меня даже мотыги нет в руках, чтобы защищаться.

Однако же, до ближнего боя дело не дошло. Первым же метким выстрелом «единорог» разворотил первую линию вражеского строя, устроив ужасную мешанину из павших солдат, раненых и уцелевших. Казаки усугубили разгром, стреляя поочередно из карабинов. Нападавшие пытались накрыть нас своим густым огнем из пуль и стрел, но траншеи и баррикады из мешков хорошо нас прикрывали. Неприятель смутился, остановился, а потом отхлынул назад, оставив на земле десятки убитых.

– Это только цветочки были, скоро ягодки грядут, – сказал Рязанов и перезарядил ружье.

Я вылез из траншеи, прошел вдоль нее, не выходя из нашего лагеря и нашел Серовского.

– Дайте мое ружье, я тоже буду воевать, – заявил я есаулу.

Командир как раз хвалил артиллеристов за удачный выстрел и проворчал только:

– Ладно, возьми свое оружие. Но ежели чего подозрительное замечу, на месте пристрелю, понял?

Рядом появился Юра. Он тоже перезаряжал оружие и заверил Серовского:

– Я за ним пригляжу. Пусть только попробует переметнуться к врагу, сразу пришпилю к земле.

Ладно, лучше так, чем совсем без оружия, словно голый посреди многолюдной улицы. Недовольный пожилой урядник принес мне мой штуцер, но я заявил:

– А где мой штык? Что я буду делать, когда начнется ближний бой?

Урядник покосился на Серовского, а тот проворчал:

– Дай ему штык.

Так я вооружился и вернулся обратно на свое место в траншее, неотступно преследуемый по пятам вредным Уваровым.

Между тем враги опомнились от неудачной атаки, перестроились в колонны и снова бросились в атаку. Я поднял штуцер, тщательно прицелился и хотел выстрелить, но оружие, конечно же, оказалось незаряженным. В спешке я совсем забыл проверить его состояние.

Впрочем, наш отряд снова обошелся без моей драгоценной поддержки. «Единорог» показал чудеса скорострельности и дважды лупил по наступающим врагам. Казаки тоже стреляли почти без перерыву, осознавая, что если враг ворвется в траншеи, то перережет всех к чертям собачьим. Во время этой второй атаки враги подошли почти вплотную к нашим укреплениям, осыпая нас стрелами, но все равно не выдержали и отступили.

После этого нападения у нас появилось много раненых и несколько убитых, поскольку враги вели навесной огонь и стрелы летели на нас сверху, как смертоносный дождь.

– Эй, доктор, где ты там? – услышал я голос Серовского. – Быстро позовите доктора!

Юра хлопнул меня по плечу.

– Иди скорее, чего застыл? Помоги раненым.

Я вспомнил про свое призвание в этом мире и побежал подстреленных бойцов. Когда я закончил извлекать стрелы и перевязывать раненых, началась третья волна наступления, еще сильнее первых. Крики атакующих врагов напоминали вопли разъяренных индейцев и от этого, несмотря на раннюю жару, и вправду стыла кровь в жилах.

Глава 5. Переговоры

Хоть враги и старались устрашить нас своими криками, наш отряд бился стойко и не сдавался. Я уже приготовил штуцер и сразу выстрелил из него, тут же четко заметив, как от моей пули свалился один из скачущих на нас всадников.

Вокруг свистели стрелы и впивались в землю. Кричали раненые люди и ржали испуганные кони. Грохнул «единорог».

Часть всадников прорвалась в траншеи в отверстия между повозок. Они смогли прорваться с противоположной стороны, там, где не попали в сектор обстрела «единорога». Я находился как раз с другой стороны, там, где «единорог» наносил крошил врагов в кровавое месиво.

В очередной раз перезаряжая штуцер, я вдруг осознал, что пронзительные крики врагов и лошадиное ржание раздаются теперь слишком близко, прямо за моей спиной. Обернувшись, я увидел, что противники гарцуют на конях среди наших позиций и рубят казаков, пытающихся наколоть их на пики. Несколько всадников даже очутились в покрытом тиной пруде, служившим нам водохранилищем.

Один конник, юркий малый, на моих глазах извернулся и ударил саблей казака по макушке. Голова несчастного лопнула, как спелый арбуз, только изнутри не хлынул сок, а потекла кровь.

– Коли их, ребята! – закричал я, поскольку внезапно очутился ближе всех к проникшим к нам врагам.

Другие наши солдаты в это время как раз отбивались от наседавшего снаружи врага и не все могли прийти на помощь. Я побежал вперед с ружьем наперевес, благодаря себя за то, что вытребовал штык.

Тот самый шустрый малый уже сражался сразу с двумя другими казаками. Надо признать, что саблей он действовал довольно ловко и даже успел рассечь одному казаку лицо. Я приготовился ткнуть его сзади штыком, когда меня опередил Юра.

С криком «Он мой!» адъютант-экстремал оттеснил меня в сторону, подскочил к неприятелю и истошно завопил, привлекая к себе внимание и не желая нападать на него сзади. Честное слово, иногда я считал Юру немного чокнутым. Во время сражения этот человек превращался в дикого зверя.

Маневр моего недавнего приятеля сработал и ловкий наездник обернулся. Они со звоном скрестили сабли, враг сверху, с коня, а пеший Юра снизу, с земли. Я уже не мог наслаждаться зрелищем их поединка, так как на меня самого налетел всадник и чуть не снес голову ударом сабли.

Я успел вовремя отступить, а когда конь унес по инерции врага дальше, подбежал к противнику и ударил штыком в бок. Лезвие погрузилось в тело наполовину, а потом уперлось во что-то твердое, наверное, ребро. Я вытащил штык, а всадник застонал и грузно свалился из седла.

Оглядевшись, я увидел, что наш отряд успешно отбил нападение снаружи. Казаки добили тех всадников, что прорвались внутрь наших позиций. Юра как раз ранил своего противника быстрым ударом по ноге, а затем по шее, сумев пробиться сквозь доспехи. После этого он сплясал победный танец, размахивая окровавленными саблями.

– Ну что сказать, молодец, – раздался звучный голос Серовского за моей спиной.

Я обернулся, считая, что это он обо мне, но есаул с удовольствием смотрел на Юру и гладил себя по кончикам усов. Потом перевел взгляд на меня, скривился дернул себя за ус и буркнул:

– Вы тоже кое-что умеете, лекарь, не только порошки толочь и клистирную трубку ставить.

Вот и вся похвала. Ладно, мне не привыкать, хорошо, хоть освободили да ружье в руки дали. Я по привычке начал перезаряжать штуцер, поглядывая через окопы и завалы на толпы врагов, отхлынувшие назад за пределы попадания снарядов «единорога».

Все пространство вокруг наших оборонительных линий усеяли трупы врагов и лошадей. От жары они быстро вздувались, источая тошнотворный смрад.

Я поглядел на солнце и обнаружил, что уже почти полдень. Жара, как обычно, стояла невыносимая, в небе ни облачка. Я облизнул сухие губы и пошел спросить воды у урядника, заведующего хозяйством.

Когда я его нашел, то спросил заодно и обед. Он вручил мне сухари и остатки овощной похлебки. Затем кивнул на пруд:

– Вода вон там. Другой нет.

Я быстро проглотил то, что дали и подошел к пруду. В обычное время я бы даже и не подумал пить отсюда, но сейчас выбора не осталось.

Другие солдаты то и дело подходили к воде и хлебали ее пригоршнями. Да, если нас не прикончат враги, то дизентерия точно доконает.

Я наклонился и посмотрел на воду, темную от ила и взбаламученной грязи. Насколько я помню, во время прорыва в наши позиции сюда свалились несколько солдат и противников. Это воспоминание не прибавило мне бодрости.

Я снял с головы тряпку и накрыл ею кружку, затем зачерпнул воды через импровизированный фильтр. Я знал, что против микробов эта предосторожность не спасет, но хоть давала иллюзию очистки воды.

Набрав воду, я заглянул в кружку, снова облизнул пересохшие губы и наплевав на меры безопасности и гигиену, выпил всю воду залпом. Затем зачерпнул еще и снова выпил. Ладно, авось пронесет, что еще делать в эпоху, когда не придумали активированный уголь и хлорку?

– Эй, лекарь, ты долго еще будешь брюхо набивать? – крикнул кто-то издали. – Нужна помощь раненым.

Эх, нет мне покоя. Я встал и пошел перевязывать раненых. Надо признать, что в этот раз появилось гораздо больше раненых, чем за все предыдущие атаки. В основном все пострадали из-за стрел, но были и пулевые ранения. Убитыми мы потеряли пять человек, Серовский выделил десяток человек на рытье могил.

У меня все послеобеденное время ушло на обработку ран и перевязки. Мне помогал молодой казак Аким Чернов, статный, чернобровый и черноусый, под стать своей фамилии.

Я вымотался до предела и не сразу заметил, что в нашем укрепленном лагере наступила тишина. Когда я обратил на это внимание, то увидел, что все смотрят на троих всадников, скачущих к нам от неприятельского стана. Тот, что посередине, размахивал белой тряпкой.

– Никак, переговорщиков выслали? – спросил Аким, держа в руках чан с водою для обработки ран.

– Чего это они? – спросил я, закончил перевязывать последнего раненого и пошел узнать, в чем дело.

Четверо командиров, согласившись на переговоры, вышли в зазоры между повозками и переломанными ящиками, и встали в десяти шагах перед нашей оборонительной линией. Возле есаула находились двое урядников и Юра. Они так напряженно всматривались в приближающихся парламентеров, что не заметили моего появления.

Вскоре всадники подскакали ближе. Посередине сидел смуглый бородатый воин в позолоченной кольчуге, порванной, впрочем, в нескольких местах на груди и боку. Взгляд его глубоких пронзительных глаз, казалось, проникал глубоко в мозг. Шею его прикрывал пышный воздушно-светлый платок, переходивший на голову и служивший головным убором. Двое других по обе стороны были без кольчуг, поверх темно-коричневых халатов напялили погнутые панцири. От копыт поднялись клубы пыли.

– А как мы будем с ними разговаривать? – спросил один из урядников. – Кто-нибудь знает их язык? Или мы будем общаться жестами?

Но проблема быстро решилась с самого начала, потому что воин слева заговорил на ломаном русском:

– Эй, привьет, северный гостья. Ты чего хочьешь?

– Однако, язык все равно остался трудной задачей, – вполголоса заметил Юра.

Есаул же громко ответил:

– Это ты чего от нас хочешь? И кто вы такие, вообще?

Пришельцы тихо посовещались между собой и толмач крикнул:

– Мы тье, кто давно владеет этой землей. Мы родился здьесь и умирает здесь. А ты зачем сюда пришла?

– Ишь ты, так ничего толком и не ответил, – сказал Серовский и покачал головой. – Чего они тянут, время выжидают?

– Это, наверное, переодетые кокандцы, – заговорщицки шепнул урядник. – Видите, как они стараются избежать раскрытия своей тайны?

Я к тому времени уже разглядел знаки полумесяца и звездочки на пряжке ремня одного из посланцев. Точно такую же я видел в Туркестане, когда на меня напали Иваныч и трое местных жителей. Как раз на одном из тех аборигенов я и видел уже ремень с таким же знаком.

– Нет, это не кокандцы, – громко заметил я и все обернулись на мой голос. – Это ташкентцы.

– Ты что здесь делаешь? – зашипел урядник помоложе и даже потянулся за саблей.

– Ваш хан – это Юнус-Ходжа? – не обращая на него внимания, спросил я у представителей врага. – Лучше скажите сразу, мы ведь все равно узнаем.

Мои слова заставили переговорщиков тревожно совещаться минут пять. Урядники злобно поглядывали на меня, но есаул молчал и ждал. Юра поглаживал рукояти сабель и тоже помалкивал. Я ждал исхода импровизированного совещания вражеских парламентеров. Интересно, кто они по званию? Перед нами, скорее всего, были высокопоставленные командиры из армии хана. Сам полководец, наверное, прохлаждался сейчас в шатре в версте отсюда и ждал, какие вести ему принесут верные слуги.

– Да, твоя права, мы подданные великого хана Юнус-ходжи, – крикнул, наконец, толмач. – Откуда твоя узнала про это?

– Вот и верь после этого словам хана, – сплюнув, сказал Серовский. – Мы же с ним заключили союз нерушимый на веки вечные. Я сам видел, как он с князем Александром Васильевичем обнимался и клялся в дружбе.

– Откуда я узнал, не важно, – ответил я толмачу, подойдя ближе. Все-таки, и здесь я пригодился, не оплошал. – А вот почему хан нарушил перемирие и напал на солдатов императора Павла Первого, это нам непонятно!

– Ты куда поперед атамана лезешь, соглядатай? – свирепо спросил урядник и пожаловался начальству: – Ваше высокоблагородие, смотрите, он уже с басурманами заместо вас болтает. Вы ведь говорили, что ему доверия нет, зря только подобрали гадюку в пустыни.

Но Серовский молчал, потому что его тоже интересовал ответ подданных хана. Солнце жарило по полной, все мы стояли на палящем зное, обливаясь потом. Даже у наших противников, хоть они и были уроженцами здешних мест, тоже вспотели носы и лбы.

– Твоя сама нарушили условия доброго договора между нами. Зачем твоя пошла вся армия на Ташкент? – спросил толмач, посовещавшись с главным парламентером, сидевшим посередине.

А вот это уже что-то новенькое. Юра и есаул не сообщали мне новостей, но я и так догадывался, что Суворов не станет сидеть на месте, а скорее пойдет на юг, к горным перевалам Памира, чтобы перевалить через них в Индию. Завидев, что он выступил из Чимкента на Ташкент, местные властители, само собой, запаниковали и решили, что русские готовы их захватить. Видимо, они хотели разбить наш отряд, выживших взять в плен и хорошенько допросить о планах главнокомандующего.

Я задавался вопросом, что неужели Суворов выступил всей армией на юг, не оставив в Чимкенте даже малюсенького гарнизона? С другой стороны, если он будет оставлять по гарнизону в каждом поселении по дороге в Индию, то когда подойдет к Дели, то у него вообще никого не останется, кроме камердинера Прошки.

– Мы не идем на Ташкент, чтобы захватить его! – громко ответил Серовский. – Мы идем на юг, чтобы…

Он замялся. Раскрывать основную цель похода, конечно же, было нельзя. А как еще объяснить стремительное наше продвижение на юг?

– Мы идем, чтобы заключить союз с эмиром Хайдаром, сиятельным владетелем Бухарского эмирата, – ответил я за есаула. Урядники снова грозно зарычали на меня, но Серовский кивнул и я продолжил выдумывать на ходу. – Он попросил нас помочь в его борьбе с ханом Коканда.

Судя по всему, ташкентцы не ожидали услышать такого ответа. В конце концов, они сами находились в состоянии войны с Кокандом, который как раз перед приходом Багратиона отобрал у них Чимкент. На сей раз совещание затянулось надолго, минимум минут на сорок. Один из спутников военачальника с пронзительным взглядом ускакал спросить совета в ставку, а мы так и продолжали изнывать на солнцепеке.

По приказу есаула молодой казак принес нам воду. Мне досталось самому последнему. Вода в ковшике была затхлой и пахла тиной, по поверхности плавали черные точки насекомых, но это меня не остановило. Когда умираешь от жажды, можно выпить воду с цианистым калием.

Когда я выпил всю воду, ко мне подошел Юра.

– Надеюсь, сударь, вы не забыли, что у нас должен был состояться поединок. Не думайте, что нападение туземцев спасло вас от него, хорошо?

– Мне кажется, что это тебе повезло, мой друг, – ответил я. – А насчет поединка не беспокойся, я в любое время к твоим услугам.

Не прошло и часа, как вернулся посланец. Он сказал что-то своему предводителю и тот кивнул. Толмач прокричал:

– Наша готова уладить дело миром. Но только есть условия.

– Это какие такие условия? – спросил Серовский, погладив усы.

Толмач нервно оглянулся на своего начальника и ответил:

– Твоя воина должна сдаться и вся принять ислам. Тогда мы вас отпускает.

Серовский усмехнулся, а урядники возмущенно заверещали. Уваров наполовину вытащил саблю из ножен, а затем сунул обратно.

– Ды за кого они нас принимают, ваше высокоблагородие? – закричал урядник помоложе. – Ишь, басурмане, чего захотели, родную веру предай да новую возьми!

– Тянут время, ваше высокоблагородие, – заметил другой. – Чего ждут, непонятно.

– Я думаю, скоро у них будут подкрепления, – добавил Юра. – Прибудет артиллерия и еще пехота. Тогда они нас задавят.

Он понизил голос и сказал тихо, но я слышал:

– У нас уже боеприпасы на исходе, много раненых. Не отобьемся.

Они шептались еще пару минут, а потом толмач спросил:

– Какая твоя будет ответа?

Серовский выступил вперед и выпрямился во весь свой богатырский рост.

– Мой ответ будет: нет, не бывать этому.

Переговорщики усмехнулись и кивнули.

– Ладно, тогда твоя скоро умрет, – пообещал переводчик и все трое поскакали назад.

Мы тоже развернулись к своему лагерю, причем урядники пошли вперед, а Юра поглядел на меня и сказал:

– Наш иноземный лазутчик собрал много полезных сведений для своих хозяев. Вот ведь талант у человека, в любую дырку пролезет. Что с ним делать, ваше высокоблагородие?

Серовский пожал плечами и тяжело вздохнул.

– Оставь его в покое. Он пока что нам только помогал и ничем себя не запятнал. Я уж начинаю сомневаться в его виновности.

И направился к лагерю. Юра снова пристально поглядел на меня, увидел выражение оскорбленной невинности на моей благородной физиономии, хмыкнул и пошел за есаулом. Надо заметить, что даже здесь, после ожесточенных боев с превосходящим силами противником, он выглядел настоящим щеголем и даже умудрился завить букли на парике. Я тоже вздохнул и отправился в лагерь самым последним.

Через полчаса после окончания переговоров вражеское войско снова пришло в движение. Наши казаки уже давно лежали в окопах и за укрытиями в полной боевой готовности, поэтому им не было нужды строиться.

Враги снова начали приближаться разом со всех сторон. Я провел языком по пересохшим губам и опять ощутил невыносимую жажду. Но времени бежать к пруду уже не было.

Я поднял штуцер и начал целиться в приближающихся всадников и пехотинцев, выискивая цель посерьезней. За спиной гулко выстрелил «единорог», в ответ бахнули пушки врага. Фигуры врагов дрожали в горячем воздухе, поднимающемся от земли.

– Подвинься, – хрипло сказал кто-то рядом.

Я обернулся и увидел раненого казака с забинтованной головой, которому я недавно делал перевязку. Рядом с ним находился Аким Чернов. Обе держали в руках ружья.

– Ты чего здесь потерял? – спросил я у раненого. – Иди, отдыхай.

Перебинтованный казак покачал головой и хмуро ответил:

– Как я могу лежать? Слышал, басурмане нас истинной веры лишить хотят, так вот шиш им.

Что же весьма похвальная самоотверженность. Вот только, насколько я помнил, он был контужен осколком снаряда в голову. Сможет ли он пригодиться в бою, кто его знает? Впрочем, это его дело, мне оставалось только поднять шляпу перед его героизмом.

Поэтому я подвинулся, а мои новые соседи залегли в траншее рядом со мной. Я оглянулся и увидел, что почти все раненые, кроме лежавших без сознания, тоже встали в строй. Вернее, залегли в окопы, сжимая ружья.

Впереди, со стороны, откуда надвигался враг, раздался зловещий свист и крики ярости. Я посмотрел вперед и увидел, что противник уже находится в зоне обстрела. Я быстро прицелился, выбрал себе целью одного из наиболее наряженных всадников, в белом бурнусе и с золочеными одеждами, и дернул за спусковой крючок. Ничего не произошло и я дернул снова. Опять ноль эффекта.

Я поднял ружье и оглядел. Кажется, полка забилась порохом. Я хотел быстро почистить ружье, но сзади раздался взрыв. Меня швырнуло вперед, я ударился о повозку и едва не ослеп от боли.

Глава 6. Невыносимая стойкость

В голове гудел неумолчный пронзительный колокол. Я кое-как встал и обнаружил, что до сих пор сжимаю штуцер в руке мертвой хваткой.

Сначала я думал, что случайное ядро попало в ящик с боеприпасами и они взорвались. Оглядевшись, я увидел, что вокруг не царят разгром и уныние, а идет вполне себе ожесточенное сражение, совсем как недавно. Казаки палили по прискакавшим всадникам, а те пытались растащить наши укрытия.

Тряхнув головой и ощущая, что звон в ушах постепенно проходит, я заметил, что наш героический «единорог» лежит на земле в туче пыли и наполовину засыпанный комьями глины. Колеса орудия разлетелись в щепы. Рядом валялись канониры, один мертвый, а двое оглушенные, они стояли на четвереньках и тоже пытались прийти в себя.

Видимо, враги попали-таки в нашу единственную артиллерийскую установку и умудрились вывести ее из строя. Да, похоже, что я зря боролся с голодной смертью в пустыне. Стоило ли так отчаянно сражаться за жизнь, если я все равно найду погибель в дикой степи, под палящим солнцем, возле грязной лужи?

Однако же, поглядев, как отважно сражаются казаки, а среди них и раненые, я снова тряхнул головой, окончательно изгоняя звон и малодушие из головы. На моих глазах тот самый раненый вояка, которому я делал перевязку, проткнул пикой вражеского всадника через покосившуюся повозку.

Я тоже подбежал к нашим баррикадам и приготовился колоть врагов штыком. Через повозку буквально перелетел всадник на вороном коне, размахивая саблей и стараясь удержать равновесие в седле.

Я навел на него ружье и непроизвольно нажал спусковой крючок, не особо надеясь на успех, так как помнил о предыдущих осечках. Ружье выстрелило и самоотверженный всадник вылетел из седла, пуля пробила ему грудь.

– Ого, вы чего это, шутить изволите? – спросил я у штуцера.

Он ничего не ответил, потому что рвался в бой и жаждал отведать чужой крови. Я снова потряс головой и полез прикрывать наши укрепления, справедливо полагая, что меня тоже чуть контузило от взрыва «единорога».

Схватка, между тем, разгорелась нешуточная. Поняв, что мы остались без артиллерийской поддержки, неприятель усилил натиск. Пехотинцы врага с налитыми кровью глазами лезли на наши позиции и вскоре от нашей обороны остались только окопы. Все остальное враги разметали по земле.

Впрочем, этот успех дорого обошелся противнику, так как взамен враги потеряли много своих солдат. Трупы поверженных бойцов лежали горами, я нисколько не преувеличиваю.

Впервые в жизни я увидел, что, оказывается, из вражеских тел можно тоже строить оборонительные укрепления. Кровь, льющаяся из ран, вскоре превратила землю в красное месиво и мешала всем: и нам, и врагу.

От усталости у меня тряслись руки. Враги отступали от наших траншей, собирались с новыми силами и атаковали вновь. Я в который раз решил, что наступил наш последний час, когда услышал сзади звучную команду:

– Заряжай по самые помидоры!

Сначала я подумал, что мне послышалось и продолжал лихорадочно заряжать свое оружие. От спешки я просыпал порох и уронил патрон. Затем, когда штуцер был готов к стрельбе, я навел его на ближайшего вражеского пехотинца и нажал на спуск. И снова осечка, сколько же можно.

Я бешено потряс ни в чем неповинный штуцер и тут сзади по команде «Пли!» выстрелил «единорог». От неожиданности я еле устоял на ногах. Оглянулся и увидел нечто удивительное.

Находясь под дождем стрел, трое казаков сумели вытащить орудие из земляного плена и вручную установили его на пригорок. Снизу устроили импровизированный лафет из ящиков. Казалось, что «Единорог» на этой подставке развалится после первого же выстрела, но он держался, причем очень достойно.

Раскаленное ядро угодило прямо в центр вражеского войска, перебив целую кучу народа и коней. Казаки тут же бросились перезаряжать орудие, а напор неприятеля сразу ослаб. Почти в тот же миг у врага взорвалась еще одна пушка.

Противники растерялись еще больше, а мы стреляли из ружей с удвоенной силой. Даже мой капризный штуцер поддался общему настроению и палил по врагам без остановки. Я лично выбил из седла троих всадников, как мне показалось, с командирскими знаками отличия. По крайней мере, все они были одеты в черные шелковые халаты с золочеными кирасами, бесподобно сверкающими на солнце.

Наши новые пушкари подтащили «единорог» к краю траншеи и пальнули по врагам картечью. Этот выстрел тоже вышел неплохим и скосил разом человек десять пехоты. После этого враги отступили, сначала пехота, потом и конница. Пушки тоже утащили подальше, их у врага осталось только две.

– Фух, выстояли, – сказал Аким, вытерев пот со лба. Все лицо его было покрыто пылью и пороховой гарью. – Я уж думал все, сейчас здесь поляжем.

Я хотел ответить, что и сам думал точно также, но меня прервали.

– Ребята, подсоби, – сдавленно крикнул кто-то сбоку.

Оглянувшись, я увидел, что новоявленные пушкари пытаются сдвинуть «единорог» с места и унести вглубь наших позиций.

– Зело намаялись таскать эту махину, однако, – пояснил мне один из них, когда я подошел помогать. – Во время боя легче была, клянусь всеми святыми!

Мы утащили горячий ствол к пруду. Из артиллерийской прислуги остались трое человек, они тут же принялись чистить «единорог» и подгоняли к нему еще другие ящики, чтобы хоть как-то компенсировать отсутствие лафета. Подставка с другими ящиками, которую казаки соорудили наспех во время боя, к тому времени уже благополучно развалилась.

Не успел я перевести дух, как меня снова позвали. На этот раз солдатам понадобился врач. Раненых было много и я надолго забыл об отдыхе.

Когда я смог хоть ненадолго разогнуть спину и помыть окровавленные руки, то с удивлением обнаружил, что уже наступил вечер. За хлопотами по перевязкам и исцелению от ран время пролетело незаметно. Противники, видимо, тоже латали своих бойцов и зализывали раны, поскольку в этот день схваток больше не было.

Семерых человек спасти не удалось, они скончались у меня на руках. Хорунжий с интересной фамилией Лесовик, тот самый, что тоже обладал познаниями в медицине, тоже погиб, но еще в сражении, его убило вражеским снарядом. Теперь на весь отряд остался только один врач, это я, да и тот самозванец.

Жаль не догадался, мне хотя бы надо было взять у Кеши справочники по медицине, когда я заглянул к нему в гости на пять минут.

Погибших похоронили за нашими позициями, потому что места в траншеях не хватало. Враги тоже угрюмо ходили по месту битвы и собирали тела павших.

Среди раненых, кстати, оказался и мой бывший друг, а ныне самый ярый ненавистник Юра Уваров. Он лежал без сознания, а на его теле я обнаружил пять сабельных ран. Видимо, по своей привычке он влетел в самую гущу сражения и наверняка положил кучу вражеских солдат. Бедняга так ослаб от потери крови, что я всерьез опасался, сможет ли он перенести ранения. Впрочем, как раз, когда я глядел на него, Юра пошевелился, очнулся, открыл глаза, узнал меня и неистово шепнул:

– Мы с тобой еще не закончили. Вот дай только выкарабкаюсь и тогда скрестим клинки.

– Хорошо, хорошо, в любое время, – я не стал спорить с больным, поскольку это было бесполезно и перешел к следующему раненому бойцу, стонущему от боли.

Когда я закончил, пылающее солнце уже нырнуло за горизонт. Еле держась на полусогнутых ногах от усталости, я отправился набить чем-нибудь пустое брюхо, а потом завалиться спать. Проходя через лагерь, я увидел, как усталый Серовский разговаривает с моим знакомцем Акимом Черновым и другим молодым казаком. Тогда я не придал этому значения, а, впрочем, даже если и задумался бы, разве это что-нибудь изменило?

Перекусив малоаппетитной бурдой из сухарей, вяленого мяса и песка, я выбрал подходящее местечко в траншее и приступил к чистке ружья. За время похода я уже несколько раз чистил свой штуцер и теперь, превозмогая усталость, просто механически повторил движения.

Обойтись без генеральной уборки было никак нельзя, потому что бои могли начаться на рассвете, даже среди ночи. К концу процедуры я обнаружил себя храпящим, с головой, опущенной на грудь. Я собрал ружье, приготовил патроны и тут же улегся спать.

Ночью я несколько раз просыпался от холода, но даже не мог пошевелиться, чтобы найти покрывало, а просто свернулся калачиком и прижался к стене траншеи. Утром меня разбудил урядник.

– Вставай, азияты чего-то нам уготовили, – сказал он и двинулся дальше по окопам, тормоша остальных спящих воинов.

Я продрал глаза, потянулся, разминая мышцы и хрустя окоченевшим телом. Поглядел на позиции противника, где уже виднелось некое активное движение. Действительно, солнце еще не успело подняться, а они уже готовили нам непонятные сюрпризы.

Неподалеку от меня на краю окопа лежал пожилой казак, курил трубку и тоже глядел, что за мутную воду баламутят враги.

– Ты смотри-ка, – удивился он. – Ишь, чего нехристи хитромудрые придумали.

Я поднял штуцер, отряхивая его от пыли и присмотрелся к мельтешащим врагам. Сначала ничего не разобрал, а затем увидел посреди их строя странные прямоугольники, потихоньку движущиеся вместе с ними в нашу сторону.

– Это что еще за чертовщина? – спросил я, вглядываясь в невиданные фигуры.

– А это, кажись, они прикрытие придумали от нашего огня, – сказал казак и вдруг дернулся, схватив себя за лицо. – Вот бесовы пакости, ус себе подпалил. Жди теперь неприятностей.

– Это почему же? – рассеянно спросил я, все также всматриваясь в подвижный строй противника.

Казак продолжал чертыхаться вполголоса.

– А потому как не к добру это, ох какому аграмадному не добру.

Поскольку я молчал, упорно не желая поддаваться его суеверной панике, он добавил:

– Кохда я в прошлый раз ус подпалил, моего брата на охоте медведь задрал. А в позапрошлый раз наша деревня вся сгорела.

– Надо было не ругаться, а перекреститься, – заметил я. – Откуда они взяли эти прямоугольники?

– Азияты-то? – переспросил казак. – Так это ж телеги перевернутые, по ихнему арба называется, а вовсе не прямой уголь, как ты говоришь.

Я пригляделся и разглядел, что враги и в самом деле тащат на нас перевернутые боком телеги. На некоторых еще остались колеса. Неужели они и вправду думают, что это спасет их от пушечного ядра?

– Действительно, это телеги, – подтвердил я. – Это же сколько надо…

Дальше говорить стало невозможно, потому что сначала гулко выстрелил наш «единорог», ему ответили вражеские пушки и с обеих сторон затрещала ружейная пальба. Кроме того, к нам полетели стрелы.

Я прицелился и тоже выстрелил из штуцера. На мгновение мне показалось, что я выбил из седла давешнего военачальника с пронзительным взором, но проверить это было невозможно, так как упавший тут же скрылся под копытами коней и его поглотили клубы пыли.

Щиты из повозок и впрямь прикрывали пехоту врага от наших пуль. Ружья той эпохи были гладкоствольные, стреляли недалеко и слабо, солдаты их долго перезаряжали. Бездымный порох еще не изобрели, оружие нужно было постоянно чистить от нагара. Так что придумали они вполне надежное укрытие.

Впрочем, от «единорога» эти щиты не спасали. Одно удачное ядро попало в такое прикрытие, разнесло его в щепки и перебило кучу народа, спрятавшихся за ним. Но ташкентцы, надо отдать им должное, не дрогнули. Наоборот, ускорили шаг и бросились на нас в атаку.

Мы снова вступили с ними в схватку. Те из раненых, кто стоял на ногах и мог держать оружие, тоже помогали коллегам в бою. Я успел выстрелить только пару раз, когда враги полезли на укрепления.

В который раз их напор получился чертовски сильным. Я бил штыком лезущих на нас людей, колол ржущих лошадей, добивал стонущих под ногами раненых. Очень быстро утренняя прохлада сменилась дневной жарой, снова повсюду клубилась пыль и оседала на лицах сражающихся.

Меня тоже не миновали ранения. Я получил саблей по голове, к счастью, плашмя, затем стрела попала мне в предплечье. Здесь тоже повезло, стрела задела по касательной, я отделался глубокой царапиной.

В какой-то миг я устало огляделся и увидел, что пожилой казак лежит неподалеку на дне траншеи и глядит неподвижными глазами в небо. Тело его враги посекли саблями, на окровавленном, искаженном мукой лице трепетали от ветра подпаленные усы.

Если бы не «единорог», мы бы давно уже пали под натиском врага. Меткими выстрелами он сеял урон и панику в рядах противника и это давало нам передышку. Нас спасало еще и то, что атаковали враги хоть и колоннами, но не единым строем, а вразброс, без дисциплины. Мы же отбивались плечом к плечу, прикрывая друг друга.

Через какое-то время напор ослаб и враги снова отступили. Все пространство перед нашей оборонительной линией было усеяно трупами врага и павших коней. Наши окопы тоже завалили убитые и тяжелораненые бойцы.

В голове шумело после недавнего удара саблей. Я уселся на землю и взялся за виски, стараясь утихомирить тупую боль. Когда чуть полегчало, кто-то тронул меня сзади за плечо. Я обернулся и увидел Серовского.

– Э, соглядатай, так тебе и самому доктор нужен, – протянул он, отметив мой изможденный вид.

– Да и тебе, есаул, лекарь не помешает, – ответил я, заметив его разодранную вдребезги одежду, окровавленное лицо и обагренные кровью руки.

Он кивнул и добавил:

– Я думал тебя позвать, чтобы ты раненых осмотрел и перевязал, но, вижу, без толку это. Пропадем мы, соглядатай, так и доложи своим хозяевам. Вчера вечером отправил я двух казаков с посланием к Суворову, но что-то ответа нет. Половина бойцов из строя выбыли, скоро снаряды кончатся, «единорог» замолчит, а тогда нам…

Со стороны врагов послышались ликующие крики. Мы подняли головы. От вражеского войска отделились несколько десятков всадников, поскакали к нам, размахивая копьями.

– Не может быть, – с горечью сказал Серовский. – Только не это.

Всадники подскакали ближе и я разглядел, что на остриях пик насажены две человеческие головы. Хотя от боли они изменились почти до неузнаваемости, я все-таки распознал в них Акима и другого казака, с которыми видел вчера Серовского. Вот, значит, как провалилась миссия по доставке послания основной армии.

– Мне очень жаль, – искренне сказал я, но Серовский меня уже не слышал.

Есаул встал и приказал:

– Стреляйте по ним.

Зазвучали нестройные выстрелы, но всадники гарцевали вне зоны обстрела. Я поднял штуцер и сразу же опустил. Во-первых, я еще не успел его перезарядить, а во-вторых, дистанция до злорадствующих целей и вправду была слишком большая.

Серовский ушел по окопам дальше, а навстречу к нему уже бежали урядники. Я принялся перезаряжать штуцер, надеясь, что враги в чрезмерном бахвальстве подъедут ближе.

Этого не случилось, нагарцевавшись вдосталь перед нами, всадники вскоре умчались обратно к себе. Видимо, они заметили движение в нашем стане.

Серовский и впрямь приказал вылезать из окопов и строиться в боевые порядки. Я слышал, как он кричал в духе настоящего суворовского питомца:

– Ребята, экономьте патроны и бейте врага штыком! Лучше рискнуть и пойти на прорыв, чем погибать, как шакалы в норах!

Казаки одобрительно ворчали в ответ и строились в каре. После нескольких дней обороны пали почти все кони, пробиваться приходилось в пешем порядке. Раненых мы поставили в центр, окружив несколькими рядами. Я видел, как вместе с другими в наши ряды проковылял Юра, с обнаженными саблями в руках.

Когда все построились, есаул скомандовал:

– Вперед, ребята, – и мы двинулись на врага.

Я находился на правом фланге нашего построения и вместе со всеми остальными казаками полностью разделял намерение Серовского погибнуть в строю. Мы шли молча, полные угрюмой решимости.

«Единорог» мы заклепали, забив запальные отверстия и оставили верное орудие в окопах вместе с обозами и остальным неподъемным хламом. Вещевые мешки набили сухарями, а фляги заполнили мутной грязной водой.

Враги, полагаю, смотрели на наш маневр с удивлением. Они не двигались, может быть, полагали, что мы идем сдаваться в плен. Даже после того, как мы положили несколько сотен, а то и тысяч их солдат, они намного превышали нас числом.

Когда до их позиций осталось совсем немного, на нас посыпались стрелы и снова набросились со всех четырех сторон. Мы пальнули по врагам всего один раз, а потом отбивались штыками.

Когда мы отразили первый натиск, а враги отошли, чтобы перестроиться, наш маленький отряд, сохраняя строй, по приказу есаула потихоньку двинулся дальше на север. Враги следовали за нами, а потом снова напали.

Так и шло это дело в пустынной степи. Мы отбивали наскоки врага и с каждым разом наши силы таяли, подобно кусочкам льда, растворимых в коктейлях «Кровавая Мэри». Отставшим раненым враги на наших глазах отрезали головы, цепляли на копья и таскали их вокруг нас, причем зрелище это не придавало нам бодрости духа.

Я так устал за эти дни, что уже и не надеялся на спасение, как и все бойцы вокруг меня. Я просто бился изо всех сил, хотя их у меня осталась совсем немного.

Наконец, когда нас осталось совсем немного, около двадцати человек, случилось то, чего мы опасались больше всего.

Глава 7. Террорист, предатель и вообще распоследняя сволочь

На горизонте заклубилась темная полоса, а наши враги радостно закричали. Прибыли те самые подкрепления, которых они ждали. Впрочем, нас осталось так мало, что противник мог покончить с нами одним мощным наскоком. Но сейчас враги медлили, играя с нами, как сытый енот с куском пиццы.

– Ты смотри, – сказал Серовский, вглядываясь вдаль, а сквозь разорванную форму я видел у него раны на животе и груди. – А это точно их подкрепления?

Я оказался не самый глазастый из всех оставшихся бойцов, потому что сколько я не смотрел на постепенно увеличивающуюся лавину конников, то не мог разглядеть ничего, кроме неясных черных точек и клуб пыли. Зато другой казак, приложив ладонь ко лбу и вглядевшись пристально в надвигающуюся лавину, недоверчиво сказал:

– Кажись, там драгунские мундиры…

Я тоже вгляделся вдаль и теперь и сам мог поклясться, что вижу на всадниках форму нашей легкой кавалерии. Я почувствовал, как во мне затрепетала надежда на благополучный исход дела, робкая еще такая, сама не верящая в свое существование. Хотя, после всех потерь последних дней, я уже опасался рассчитывать на что-то лучшее.

– Как бы то ни было, они скачут с севера, – заметил я. – А это уже о чем-то говорит.

– Верно, – просветлел лицом Серовский и я увидел, что он легонько улыбается, впервые за последние дни. – Я тоже вижу, ребята, это драгуны. А вон и наш брат, казак.

Теперь уже и враги разобрались, что подкрепление пришло вовсе не к ним. Забеспокоились, зашевелились, начали быстро разворачиваться в сторону надвигающейся лавины всадников, но было уже поздно. Я видел, как колонна всадников, а это действительно оказались драгуны, сходу набросилась на перестраивающихся противников, предварительно осыпав их градом пуль из ружей и пистолетов.

Затем в дело вступили казаки. Эти действовали на другом фланге и тоже вскоре пошли в ближний бой на вражью конницу, поначалу тоже обстреляв ее на марше.

На обоих флангах вражеского войска произошла грандиозная свалка, но было понятно, что вскоре ошеломленный враг отступит. Тем более, что на севере продолжали вздыматься столбы пыли, красноречиво свидетельствующие о подходе основных наших сил.

– Ну, а мы чего стоим, ребята? – закричал Серовский. – Ну-ка, покажем супостату, что мы еще живы!

И он побежал на ближайший отряд врага, не заботясь о том, следует ли кто за ним. Впрочем, беспокоиться действительно было не о чем, поскольку за есаулом побежали все, даже раненые. Я, конечно же, не отстал от общего порыва.

Наша крохотная песчинка на весах сражения решила, наконец, исход дела. Враги дрогнули и начали отступление, под конец превратившееся в бегство под натиском нашей кавалерии.

Мы вздохнули с облегчением, глядя, как отходит враг, терзавший нас на протяжении нескольких дней. Я огляделся на измученных и окровавленных бойцов, нисколько не похожих на тех блестящих молодцев, что встретили меня в пустыне и подивился, что мы выжили.

От казачьего полка, преследовавшего неприятеля, отделились около полусотни всадников и подсказали к нам.

– Неужто это ты Степа?! – крикнул один, тоже есаул. – А мы гадали, куда твоя сотня сгинула?

Он поглядел за нашими спинами на оборонительные линии и укрепления, заваленные трупами, удивленно покачал головой и спросил:

– Это что же, вы с этой ордой все это время боролись? Это все, кто остался в строю?

– Ты Федя, сначала накорми и напои нас, а потом и расспрашивал, – ответил устало Серовский, опираясь на ружье, как на шест. – Не видишь что ли, ребята еле стоят.

Нас посадили на запасных коней и повезли из пекла сражения на север, к подходящим подкреплениям, растянувшимся по всей степи. Я привалился к шее коня и дремал на ходу, просыпаясь изредка от сильных толчков.

Проснулся я уже в армии, посреди целого моря скрипящих и тарахтящих повозок. Меня стащили с коня и отвели к одной из телег, где лежали раненые. Я повалился на солому, прикрывающую дно телеги и немедленно уснул, обливаясь потом от жары.

Проснулся под вечер, вернее, меня разбудили. Грохот колес телег так и не прекратился, мы продолжали плыть на этих деревянных лодочках по желто-зеленому океану степи. Раненые куда-то исчезли, рядом со мной по обе стороны телеги сидели двое откормленных господ, судя по мундирам, офицеры.

– А, проснулся, иноземный выкормыш, предатель и изменник отечества, – удовлетворенно отметил тот, что сидел справа, с толстыми щечками, но узкими масляными глазками. – Долго изволили дрыхнуть, ваше благородие!

– У-у-у, иуда и вражий прихвостень, – протянул второй, тоже мясистый и лоснящийся на солнце, но с широко распахнутыми голубыми глазами. – Разлегся тут, как в огороде на хуторе. Не желаете ли чайку, ваше высокопревосходительство? Может, расстегайчики за счет заведения?

– Нет, мне, пожалуйста, двойной гамбургер с жареной картошкой и молочный коктейль, – ответил я, невинно хлопая глазами. – Оплату карточкой принимаете?

Толстяки изумленно переглянулись и замолчали. Потом узкоглазый сказал:

– Ага, он опять свой балаган с юродствованием показывает. Только в этот раз тебе это не поможет, голубчик. Ты нам сейчас все расскажешь, скотина эдакая, все, что знаешь и все, что не знаешь.

– В то время, как враги нашего императорского величества денно и нощно вынашивают планы по его устранению и вовлечению страны в смуту и разруху, он здесь, видите ли, сумасшедшего из себя корчит! – возмущенно заметил голубоглазый. – Но ничего, скоро ты у нас соловушкой запоешь, дроздом белохвостым.

– У дроздов нет белого хвоста, – ответил я. – Ладно, господа, что вам угодно? Вы серьезно хотите сказать, что поверили бредням некоего Уварова и считаете, что я агент иностранной державы?

– Сигнал был и мы обязаны его проверить, – серьезно ответил узкоглазый. – А вкупе с теми данными, что поступили на вас из Петербурга, становится ясно, что вы очень непростая птица.

Я вздохнул, потому что наш разговор все время сбивался на орнитологию. Эх, умел бы я превращаться в птичку, сейчас бы взял и улетел отсюда за тридевять земель.

– Послушайте, я и в самом деле с самого детства страдаю неизлечимой болезнью психического свойства, – ответил я, решив, что в этой ситуации лучше всего косить под дурачка. – У меня бывают частые провалы в памяти, я хожу во сне и зачастую не знаю, как оказался в том или ином месте.

– Я тоже иногда хожу во во сне, особенно если перед этим в трактир заглянул, – хохотнул голубоглазый, но осекся под суровым взором напарника.

– А как же вы объясните вашу встречу с иноземным агентом в Чимкенте, который затем оглушил офицера Уварова ударом неизвестного оружия и скрылся вместе с вами? – строго спросил щелкоокий. – Тоже провал в памяти?

– Ну, как же, – вздохнул я. – Вы сами верите всему тому, что рассказал сей малоприятный субъект? Мы с ним поклялись дружить чуть ли не до гробовой доски, но Уваров предпочел оклеветать меня, кажется, из зависти.

– Это из какой такой зависти? – продолжал расспрашивать узкоглазый.

Мне надоело переводить голову с одного на другого и я встал со дна телеги. Тучные следователи тут же вцепились мне в руки, не давая пошевелиться и повисли всем своим немалым весом.

– Куда собрался, ась? – наперебой закричали они, будто поймали меня на карманной краже. – Мы тебя отпускали?

– Господа, вы разговариваете с потомственным дворянином, – солгал я и даже бровью не дрогнул. – Извольте представиться и объяснить, по какому такому праву я подвергся допросу?

Любопытные грузные господа снова удивленно переглянулись, будто и в самом деле выяснили, что я прилетел с Марса. Видимо, им нечасто перечили во время выполнения служебных обязанностей.

– Ну что же, – медленно сказал узкоглазый, оценивающе разглядывая меня. – Мы и в самом деле забыли представиться. Меня зовут Антон Бобриков, коллежский регистратор Тайной экспедиции его императорского величества.

– А я Борис Добриков, также коллежский регистратор Тайной экспедиции его императорского величества, – эхом откликнулся голубоглазый малый. – Устраивает это вас, сударь? На вас поступили сигналы, его превосходительство генерал Барклай де Толли, уполномоченный инспектор, представляющий здесь особу императора, распорядился провести следствие.

Ох, какие важные личности заинтересовались моей жалкой персоной. Ну спасибо тебе, верный друг Юра. Век не забуду услугу, что ты мне оказал. Если честно, я был удивлен, что такой отважный и порывистый человек, как адъютант Багратиона по сути своей оказался обычной шкурой, сдавшей меня органам.

– Честь имею, господа, – я церемонно склонил голову и чуть ли не щелкнул каблуками и не звякнул шпорами, да только у меня не было всего этого богатства. – Весьма польщен знакомством с вами. А теперь извините, мне надо идти, у меня масса неотложных дел.

Бобриков и Добриков горячо кивнули.

– Конечно же, сударь, просим вашего великодушного прощения за все эти неудобства, что мы вам причинили, – снова наперебой заверили они. – Но ты сейчас никуда не пойдешь, а отправишься с нами к генеральному инспектору, сучья тварь! А уж он пусть сам решает, что делать с пойманным шпионом.

Они схватили меня за руки, спустили с телеги и кликнули лошадей. Тут же появились слуги с четвероногими помощниками и меня усадили на одного из них.

– Даже не вздумай уйти от нас, – предупредил Бобриков, щеки которого тряслись, от поступи лошади.

– Сразу будем стрелять на поражение, – пригрозил Добриков и похлопал себя по пистолету на поясе. – Езжай с нами и без этих твоих шуток с юродствованием, давай.

Делать было нечего и я покорно поехал под конвоем к Барклай де Толли, без всяких этих шуток и актерских выходок.

Поход продолжался и войско непреклонно двигалось дальше на юг. Наши противники, что терроризировали нас последние несколько дней и чуть не отрезали мне голову, уже давно скрылись из глаз, превратившись в неприятное воспоминание.

Под колесами повозок и копытами коней все также клубилась пыль. Дело шло к вечеру и вдали на небе плыли пухлые облака, вселяя надежду о скором изменении погоды. Я поглядел на все это и вдруг вспомнил, что за всеми треволнениями последних дней совсем забыл о том, что Ольга дала мне отставку, а в будущем я, наоборот, снова превратился в парня Ириши.

А еще мне надо решить проблему с Э-куполом, иначе мне так и не выбраться из ловушки времени. Но перед этим я обязательно встречусь с ветреной Ольгой и собственными ушами выслушаю ее признание о том, что она меня больше не любит, свирепо решил я.

Тут мне пришлось прерваться, поскольку кто-то из бодипозитивных моих гонителей ткнул меня в спину кулачком и отрывисто скомандовал:

– Давай к вон той крытой арбе.

Я поглядел влево и впрямь увидел неподалеку телегу с высоким верхом из серой ткани.

– Туда, что ли? – спросил я. – Это там сидит наш сатрап?

Мои конвоиры грозно зарычали, оскорбившись от безобидного прозвища и я в который раз прикусил свой неразумный язык. Вечно я забываю, что понятия чести в эту эпоху слишком обострены и все люди слишком щепетильны, чтобы можно было безнаказанно трясти своим помелом, не то что в двадцать первом веке.

Мы поехали к крытой повозке, скрипящей и негодующе подпрыгивающей на ухабах. Арба была похожа на фургоны, на которых в фильмах переселенцы осваивали дикий запад в Америке. Я подумал о том, что заселение запада действительно происходит прямо сейчас, а тем временем Бобриков перелез на повозку первым и, повернувшись к нам спиной, откинул полог.

При этом он чуть наклонился и нашему взору открылось малоаппетитное зрелище его обширных ягодиц. Бобриков спросил у кого-то внутри, можно ли причинить им беспокойство нашим визитом и получив утвердительный ответ, снова повернулся к нам и махнул, призывая тоже войти в повозку.

Под бдительным надзором Добрикова я перелез на телегу и очутился Внутри крытой части. Внутри передвижного кабинета дома и впрямь оказался Барклай де Толли. Я его до этого уже видел, но беседовать чести еще не удостоился.

Надо же, никогда не думал, что меня будет допрашивать и судить сам будущий военный министр Российской империи. Впрочем, вполне может статься, что в этой реальности он погибнет от ран вместо Багратиона и так никогда и не добьется высоких постов.

Будущий высокопоставленный чиновник сидел перед маленьким столиком и изучал карты, на которых был обозначен маршрут нашего передвижения из Оренбурга. Весьма интересное занятие, я бы и сам с удовольствием занялся им на досуге.

Когда мы предстали перед ним, он поднял голову и уставился в меня серьезным внимательным взглядом. Я почувствовал себя весьма неуютно. Мне показалось, что взор сурового инспектора вскрыл мне череп и исследует самые потаенные места в мозгу, о которых я и сам уже позабыл думать.

– Как же так, сударь, вы ведь слыли доверенным лицом его сиятельства Александра Васильевича, – укоризненно заметил Барклай де Толли. – И не оправдали его доверия?

Я пожал плечами и прикусил язык, с которого было готово сорваться едкое изречение, вроде: «Что же, и на старуху бывает проруха». Вместо этого я рассудительно промолвил:

– Я уже объяснил этим уважаемым господам, что с детства страдаю неизлечимой болезнью, от которой иногда теряю рассудок и не отдаю себе отчета в своих действиях. При я вовсе не представляю из себя…

– Весьма опасное заболевание, – перебил меня генеральный инспектор. – Не знаю, насколько оно опаснее, нежели деятельность соглядатая, но находиться в таком состоянии подле главнокомандующего вам категорически запрещено. Ну, а поскольку вы к тому же еще и ищейка, которая вынюхивает наши секреты и передает их врагам, то вы, оказывается, вдвойне опасны.

– Но, позвольте, – начал было я, протестуя, но было уже поздно.

У Барклая де Толли, видимо, уже сформировалось насчет меня вполне определенное мнение и ему не было необходимости выслушивать мои жалкие оправдания. Он кивнул ликующим Бобрикову и Добрикову.

– Вывести и расстрелять этого негодяя, – распорядился вредный инспектор и я онемел от изумления. – Жаль, сударь, поначалу вы показались мне достойным юношей, но действительность показала, кто вы есть на самом деле, а в условиях военного похода я не могу рисковать жизнью и здоровьем нашего военачальника.

Затем он, морща лоб, снова склонил задумчивую голову над картами и, видимо, забыл о нашем существовании.

Мои тучные конвоиры вытащили меня из повозки и спустили на грешную землю. Затем кликнули с десяток солдат из ближайшего полка мушкетеров. Потрясая бумагами, на которых были указаны их особые полномочия чиновников Тайной экспедиции, они распорядились перед офицером полка и приказали ему отвести меня подальше в поле и расстрелять.

Все это время я молчал, раздавленный явной несправедливостью. Больше того, я вовсе не верил, что все это происходит на самом деле. Неужели меня и в самом деле сейчас выведут и расстреляют, как шпиона и предателя, по законам военного времени?

Мимо маршировали колонны пехоты, скрипели проезжающие повозки, скакали кавалеристы, а я стоял и не двигался с места, глядя на спор капитана с моими следователями. Кажется, офицер не удовольствовался словами чиновников, а требовал письменных распоряжений. Я же стоял в пыли, пеший, с непокрытой головой, жалкий и беспомощный, не способный даже к побегу, как кролик перед удавом.

Мимо проехали последние обозы, среди которых, кстати, я заметил бывших коллег по учебному цеху. Они тоже поглядели на меня, тоже узнали и начали что-то кричать, махая руками. В шуме и грохоте телег их не было слышно, но я вполне справедливо полагал, что они явно не отвешивали комплименты в мой адрес.

Бобриков примчался, наконец, с листом бумаги, на котором наверняка теперь имелось письменное распоряжение насчет моей казни. Капитан прочитал бумагу, кивнул и вместе с пятеркой стрелков направился ко мне. Я сглотнул слюну и постарался не свалиться в обморок.

Глава 8. Извольте объяснить, где вы пропадали

Мда, когда я во второй раз отправился в прошлое на проклятом кешином Э-приборе, то меньше всего рассчитывал оказаться перед ружьями расстрельной команды и смотреть в беспощадные глаза солдат, которым велено убить меня, как бешеного пса. Даже теперь, находясь на волоске от смерти, я не мог поверить в происходящее. Неужели я и вправду погибну здесь, в чистом поле, за тридевять земель и два столетия от родного дома?

– Пли! – распорядился капитан и солдаты дернули спусковые крючки.

Я невольно зажмурился, но вместо выстрелов услышал только сухие щелчки. Сердце перестало биться, а потом с робкой надеждой застучало вновь. Я открыл глаза и увидел, что солдаты сконфуженно ковыряются в ружьях.

– Приношу глубочайшие извинения, сударь, – сказал покрасневший капитан. – Произошла осечка, ружья забиты порохом.

– Э, ничего страшного, – великодушно пролепетал я. – Не беспокойтесь, я подожду, не торопитесь.

– Хватит обмениваться любезностями! – загремел Добриков. – Прикончите этого гнусного изменника, капитан! У нас еще много других дел, нам надо ехать дальше.

Чтоб тебя молнии сожгли на месте, с ненавистью подумал я, потому как после гневной отповеди чиновника солдаты копошились с ружьями в два раза быстрее. Чтоб тебе сколопендры кишечник разодрали.

В конце концов, солдаты вроде бы вычистили дула своих ручных орудий и снова навели их на меня. Я подумал, что неплохо было бы покаяться и прочитать молитву, но знал, что вряд ли мне дадут отсрочку. Слишком уж торопятся господа из Тайной экспедиции покончить с этим делом. Наверное, на обед опаздывают, с негодованием решил я, поглядывая на необъятные чрева моих инквизиторов.

Капитан поднял руку, готовясь дать команду. Нет, теперь я не буду закрывать глаза, лучше уж поглядеть в лицо смерти.

Это оказалось верным решением, потому что я увидел, как от войска отделился всадник и стремглав поскакал к нам. Капитан услышал топот копыт и оглянулся.

– Ну что там? – нетерпеливо закричал Бобриков. – Зачем отвлекаетесь на всякие пустяки?

Всадник подъехал к нам и осадил ржущего коня. Я с удивлением узнал в нем Стрельцова, адъютанта Суворова. Внутри меня затрепетала робкая надежда на благополучный исход дела.

– Что за самоуправство? – громко крикнул Стрельцов. – По какому основанию вы подвергаете казни сего благочинного государева служителя?

– Юноша, не лезьте в чужое дело, – ответил Добриков. – Мы представители Тайной экспедиции в сем походе и заботимся, дабы злокозненные посланцы из других держав не нанесли нам убытку.

Тогда Стрельцов сунул им свернутую в свиток бумагу.

– Сей человек никак не может быть вредителем похода, – сказал он. – И вот вам тому твердое доказательство.

– И кем же оно подписано? – с усмешкой спросил Бобриков, разворачивая бумагу. – Князем Италийским, главнокомандующим сего похода? Известно ли вам, что мы не подчиняемся его сиятельству и вольны сами решать, кого подвергать наказанию, а кого миловать?

Сидя на коне, Стрельцов тоже улыбнулся, причем весьма торжественно и злорадно.

– Нет, сей приказ подписан его императорским величеством.

Бобриков выпрямился и впился глазами в текст. Добриков подошел к нему и тоже принялся читать, заглядывая через плечо коллеги.

– Сие есть именной указ императора! – ошеломленно сказал Бобриков и поглядел на меня. – В отношении вот этого человека, которого мы хотели расстрелять.

– Что там написано, господа? – спросил капитан, все также стоя с поднятой рукой. – Мне продолжать казнь?

– Нет, ни в коем случае! – крикнул Бобриков. – Остановите процедуру, произошла ошибка!

– Сие есть доверенная особа государя! – изумленно пробормотал Добриков, продолжая читать бумагу. – Он специально придан императором к особе главнокомандующего, дабы следить за его здоровьем и обеспечить таким образом успех всего мероприятия. А тех лиц, кто осмелится чинить ему препятствия, надлежит придать аресту и выслать в колодках для учинения следствия. Откуда же нам было знать?

Мясистые лица изменились и затряслись от страха. Солдаты опустили ружья, а капитан облегченно вздохнул. Экзекуция откладывалась на неопределенное время.

– Простите великодушно, господин хороший, – попросил Добриков, обращаясь ко мне. – Не со зла мы действовали, а лишь по долгу службы.

– Ошибочка вышла, не извольте гневаться, – лебезил его напарник. – Бдительность наша тому виной, да охота поймать всех злодеев и злоумышленников престола Российского.

Я стоял и смотрел вдаль на заходящее солнце. Никогда бы не подумал, что закат бывает таким дико красивым.

– Это все Бобриков устроил! – пожаловался следователь. – Пойдем, говорит, соглядатая иноземного поймаем! Там всего делов-то, раз, два и все состряпал.