Григорий Распутин. Могилы моей не ищите

© Гуреев М.А., текст, 2024

© Оформление, ООО «Издательство АСТ», 2024

ГРИГОРИЙ ЕФИМОВИЧ РАСПУТИНЪ

Родился: 21 января 1869 г., село Покровское, Тюменский уезд, Тобольская губерния, Российская империя

Умер: 17 декабря 1916 г., Петроград, Российская империя

Пролог

«"Черный автомобиль" – до сих пор не разгаданная легенда. Этот автомобиль несколько ночей подряд мчался через Марсово поле, пролетал через Дворцовый мост и пропадал неизвестно куда. Из автомобиля стреляли в прохожих. Были раненые.

– Это распутинское дело. Здесь его рука, – приговаривали рассказчики.

– Да при чем же он здесь?

– Ему все черное, злое, непонятное выгодно…

Странные были разговоры… в те времена вообще много было странного…» – читаем в «Воспоминаниях» писателя, мемуаристки Надежды Александровны Тэффи (Лохвицкой).

Образ авто, несущегося по пустынным улицам города, безусловно, видится броским, запоминающимся и в полной мере передающим атмосферу Петербурга-Петрограда начала ХХ века.

Спустя годы, Александр Степанович Грин отзовется на эту «до сих пор не разгаданную легенду» и напишет свой самый загадочный рассказ «Серый автомобиль», в котором есть такие слова: «Когда я переходил улицу, направляясь в кинематограф, под ноги мне кинулся дрожащий, растущий, усиливающийся свет, и, повернув голову, я застыл на ту весьма малую часть секунды, какая требуется, чтобы установить сознанию набег белых слепых фонарей мотора. Он промчался, ударив меня по глазам струей ветра и расстилая по мостовой призраки визжащих кошек, – заныл, взвыл и исчез… Я всматривался каждый раз, как он появлялся, стараясь припомнить – видел я его где-либо ранее или мне это только кажется, как часто бывает при схожести видимого предмета с другим, теперь забытым. Это был металлический урод обычного типа, с выползающей шестигранной мордой, напоминающий поставленную на катушки калошу, носок которой обращен вперед. На шофере был торчащий ежом мех. Верхнюю половину лица скрывали очки, благодаря чему, особенно в условиях мелькающего изображения, рассмотреть черты лица было немыслимо, – и однако я не мог победить чувства встречи; я проникся уверенностью, что некогда видел этого самого шофера, на этой машине, при обстоятельствах, давно и прочно забытых».

Вполне возможно, что упомянутые выше события были бы забыты «давно и прочно», если бы не одно словосочетание в «Воспоминаниях» Тэффи – «распутинское дело».

И тут же воображение начинает рисовать картины яркие, почти глянцевые, ведь начиная с конца 1980-х годов ХХ века (после выхода в прокат кинофильма Элема Климова «Агония») образ Григория Ефимовича Распутина, сибирского крестьянина и целителя, «развратника-хлыста» и «царева друга», стал весьма популярен как в СССР, так и за его пределами, получив, впрочем, более черты демонические и опереточные одновременно.

Следует меж тем оговориться и сообщить, что над созданием именно такого персонажа – «чудовища, терзавшего страну», по словам княгини Зинаиды Николаевны Юсуповой, графини Сумароковой-Эльстон, начали работать еще при жизни «старца» Григория, а после 1917 года его образ прочно занял место в числе врагов советской власти, в ряду «провидцев, предсказателей, кликуш», а также мракобесов-монархистов (из виду почему-то было упущено, что именно монархистами, причем ярыми, Распутин и был убит в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года в Петрограде).

Рискнем предположить, что ни одна из опубликованных на сегодняшний день многочисленных монографий о Распутине не приблизила нас к пониманию того, кем же на самом деле был этот человек. Что, впрочем, и понятно. Основными источниками исследований являются воспоминания или его (Распутина) ярых противников, или, напротив, фанатичных поклонников.

Эмоциональный посыл всякий раз перевешивает историческую фактологию и здравый смысл, приводит к путанице, разобраться в которой под спудом лет и массы написанного уже практически невозможно.

Это стихотворное сочинение неизвестного автора было собственноручно переписано Императрицей Александрой Федоровной в своем дневнике вскоре после того, как она узнала, что «старец» убит. Пожалуй, именно в нем сконцентрировано все отечественное распутиноведение, в своей массе базирующееся на слухах и непроверенных фактах, на политическом заказе и якобы секретной информации, на мистике и на извечном противостоянии церковной и светской историографии.

Количество же независимых (официальных) источников по данной теме очень невелико и требует к себе особого отношения и навыка работы с подобного рода документами.

Перечислим некоторые из них:

1. Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. Т. 1‒7 / Под ред. П.Е. Щеголева. М.‒Л., 1924‒1927.

2. Распутин-Новый Г.Е. Избранные мысли, письма и телеграммы Царской Семье (собственноручно переписанные на память Августейшими Адресатами). М., 1990.

3. Соколов Н.А. Предварительное следствие 1919–1921 гг. // Сост. Л.А. Лыкова / Российский архив (История отечества в свидетельствах и документах XVIII‒XX вв.). Вып. VIII. М., 1998.

4. Тяжелые дни (Секретные заседания Совета Министров 16 июля – 2 сентября 1915 года) / Составлено А.Н. Яхонтовым. Берлин, 1926.

5. Маклаков В.А. Некоторые дополнения к воспоминаниям Пуришкевича и кн. Юсупова об убийстве Распутина. Париж, 1928.

6. Устав уголовного судопроизводства. Екатеринослав, 1911.

7. Косоротов Д.П. Учебник судебной медицины. СПб, 1914.

8. Косоротов Д.П. Учебник токсикологии. СПб, 1911.

9. Уголовное дело об убийстве Григория Распутина. Официальное дознание. «Былое» № 1 (23) за июнь 1917 года (это первая и последняя публикация касательно этого дела, дополнительные материалы были размещены в газете «Русское слово»).

Известно, что уголовное дело «Об исчезновении Григория Ефимовича Распутина» было возбуждено 17 декабря 1916 года по ходатайству дочерей Распутина Матрены и Варвары.

Царь Николай II пляшет под дудку Распутина.

Почтовая открытка. 1910-е

Живая карикатура на Григория Распутина и Александра Протопопова.

Демонстрации рабочих в феврале 1917 года

Расследование дела заняло всего лишь два месяца и не привело к пониманию того, кто действительно принимал участие в убийстве, кто был, говоря современным языком, заказчиком, а кто исполнителем.

Было очевидно лишь одно, что задача раскрыть преступление, установить истину и наказать виновных изначально перед правоохранительными органами не ставилась, слишком много в нем (в преступлении) было задействовано VIP-персон, чтобы приравнять дело Распутина к бытовому душегубству, которым оно и было.

Анализируя представленный выше список источников, невольно приходишь к убеждению, что, пожалуй, лишь убийство Григория Ефимовича является фактом неоспоримым и объективным. Все же остальные обстоятельства и детали, эпизоды и показания носят полуреальный, полувымышленный характер, вызывают массу вопросов, на которые ответов, увы, не существует (по крайней мере, на сегодняшний день).

Конечно, споры о том, что произошло во дворце Юсупова на Мойке в декабре 1916 года, не утихают и поныне. Однако споры эти остаются не более чем спорами, а истина по-прежнему находится где-то рядом.

Изучение материалов уголовного дела, а также погружение в эпоху (воспоминания очевидцев, фотографии, кинохроника) натолкнули на мысль, которая показалась нам неожиданной и абсолютно небанальной – предложить читателю прозаический, документально-художественный текст, описывающий последнюю ночь Григория Ефимовича, в котором вымысел и правда, явь и сновидения будут неразрывны настолько, насколько это возможно в реальной жизни.

…а пока «в густом предрассветном тумане с зажженными огнями медленно и бесшумно двигается, словно плывет, открытый черный автомобиль с четырьмя силуэтами в цилиндрах. Желтый свет фар, скользящий перед авто, растворяется в темно-серой воздушной каше. Слышно только шуршание дождя, а вместо работающего мотора откуда-то доносится неприятная тихая музыка. Но вот из тумана надвигается что-то темное и заполняет собой все окружающее пространство», – читаем в киноповести «Господин оформитель», написанной сценаристом, прозаиком и поэтом Юрием Арабовым по мотивам рассказа А.С. Грина через 70 лет после событий, о которых пойдет речь в книге.

Значит, «странные разговоры» продолжают звучать, а «странные времена» продолжают преследовать нас и на рубеже ХХ – XXI столетий.

Итак, в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года после 23:00 по Петрограду начинают совершать движение три автомобиля:

– Mercedes 28/95 PS (предположительно), принадлежащий члену 2-й Государственной думы от Бессарабской губернии Владимиру Митрофановичу Пуришкевичу;

– Metallurgique 40/75 фаэтон-де-люкс от Van den Plas, принадлежащий великому князю, внуку императора Александра II, двоюродному брату императора Николая II Дмитрию Павловичу Романову;

– Benz Tonneau, принадлежащий князю Феликсу Феликсовичу Юсупову, графу Сумарокову-Эльстону.

Следует заметить, что количество автомобилей в ночное время суток на улицах Петрограда в те годы было минимальным. Также известно, что большинство авто было мобилизовано для нужд фронта, а посему несущиеся по пустому городу ревущие моторы, с включенными фарами (что уже само по себе было чем-то экстраординарным), не могли не породить сплетни, а в привязке к убийству Григория Распутина и страшные слухи о ночных автомобилях-убийцах, преследующих и уничтожающих людей.

Читаем у Александра Грина: «Наконец, он выкатился с холма издали серым наростом среди живописных картин дороги и начал валиться по ее склону на зрителя, увеличиваясь и приближаясь к натуральной величине. Он мчался на меня. Одно мгновение края полотна были еще частью пейзажа, затем все вспыхнуло тьмой, оскалившей два наносящиеся фонаря, и призрак исчез, лишь тень – воображенное продолжение движения – рискнула над головой бесшумной дрожью сумерек; и вновь вспыхнул пейзаж».

Освещенный ярким светом автомобильных фар, мерцающий пейзаж был узнаваем: набережная реки Мойки и Обводного канала, Большая Нева и Малая Невка, Дворцовый и Большой Петровский мосты, Марсово поле и Невский проспект, Гороховая и Садовая улицы.

Юсуповский дворец.

Около 1890

Григорий Ефимович Распутин.

Около 1912

Впрочем, во всем этом, на первый взгляд, хаосе был свой смысл, присутствовала своя логика. Все происходило так, как должно было происходить и не могло не случиться, хотя многие эпизоды и не имеют документального подтверждения, они являются лишь логическим продолжением задокументированных фактов, не более того.

Но обо всем по порядку…

Автограф Григория Распутина. «Богатство, кротось, всемъ покой. Григорий»

Григорий Распутин на берегу реки Туры в Тобольской губернии

Григорий Ефимович Распутин

Глава 1

В начале двенадцатого на кухне, над дверью черного хода, зазвонил колокольчик.

Спавшая тут же за фанерной выгородкой Катерина Ивановна вскочила на кровати, но так и осталась сидеть неподвижно, напуганная, прислушиваясь к звукам, доносившимся с лестницы. Словно ожидала чего-то, но сама не знала чего.

Опустила ноги на деревянный пол.

Ощутила пронизывающий холод.

Звонок повторился – нервный, дребезжащий, будто его с противоположной стороны двери за медное кольцо рывками дергал человек истеричный, взбудораженный, по сторонам с опаской оглядывающийся.

Из глубины квартиры тут же донеслись шаги, и через мгновение на кухне вспыхнула электрическая лампочка.

Катерина Ивановна услышала торопливое: «Иду, иду». Подумала, что хозяин квартиры к тому моменту, видимо, уже задремал у себя в спальне, так и прилег, не раздеваясь, но поскольку ждал этого вызова, то встрепенулся немедленно, ошалело бросился в темноту коридора, зажмурился на мгновение от яркого желтого света, брызнувшего на него с потолка, почти наощупь обнаружил ключ, воткнутый в замочную скважину, и принялся его вертеть.

Ерзанье рычага и грохот засова показались Катерине Ивановне оглушительными, несоразмерными кухне и этой каморке, более походившей на глухой пенал, что была сконструирована специально для прислуги.

Закрыла ладонями уши.

Сквозь мгновенно наступившую шипящую тишину в зажатую руками голову постепенно, эхом стали пробиваться приглушенные, неразборчивые голоса. Порой они становились явными, осмысленными совершенно, а порой и совсем затихали. Можно было предположить, что хозяин квартиры и его гость то разговаривают на повышенных тонах, то бросают разговор полностью, то вновь возобновляют его в надежде до чего-то договориться. Казалось, что разговор перетекает с кухни в диванную комнату и обратно.

Плывет-плывет.

Так повторялось несколько раз, пока наконец не наступила тишина.

Катерина Ивановна испугалась, что оглохла, и убрала ладони от ушей.

Ладони ее вспотели – «нет, не оглохла, слава богу!» – тиканье часов, скрип половиц, шуршание шагов.

Наклонилась вперед, почти достигнув подбородком уровня окоченевших коленей.

Замерла в таком неестественном положении, занемогла, заметила, как под действием гудящего с лестницы черного хода сквозняка фанерная дверь ее выгородки приоткрылась.

В образовавшуюся щель она увидела сидящего посреди кухни на стуле высокого худого господина в английском дафлкоте верблюжьего цвета, кожаной триковой фуражке, глубоко надвинутой на лицо, галифе и до зеркального блеска начищенных хромовых сапогах. Правая нога полуночного гостя подрагивала, и блик от носка сапога то пульсировал на потолке, то пробегал по стенам, то исчезал в проеме приоткрытой фанерной двери и слепил Катерину Ивановну.

«Вот не оглохла, а ослепнуть так можно», – с этой мыслью она закрывала глаза руками, боясь, что будет обнаружена, и даже переставала дышать на какие-то мгновения. Но человек на стуле оставался неподвижен, кроме своей дрожащей конечности. Казалось, что он, крестообразно сложив руки на груди, спит, издавая во сне гортанные звуки, икая.

Так они и сидели друг напротив друга, разделенные оклеенной дешевыми обоями стеной, и проходила целая вечность. Однажды подобное чувство безвременья уже посещало Катерину Ивановну, когда она, оставшись в квартире одна, зачем-то сняла трубку стоявшего в приемной телефонного аппарата и стала слушать чье-то прерывистое дыхание, доносившееся с того конца провода. Стало страшно в ту минуту, потому что дыхание это исходило откуда-то из неведомой бездны и не было никакой возможности оторваться от него, будто бы слушала саму себя, дышала сама с собой, а время тянулось медленно или почти совсем остановилось. Забытье, впрочем, тогда внезапно прервал прозвучавший из электрической вечности голос: «А ну не балуй, положи трубку!»

Роняла ее в ужасе…

Так же произошло и сейчас, когда на кухню вбежал хозяин квартиры. Он уже был в шубе, накинутой поверх голубой атласной косоворотки, вышитой васильками и перепоясанной тонким кожаным ремешком с узором.

– Заждался!? – вскричал.

И все сразу пришло в движение – Катерина Ивановна распрямилась и чуть не упала с кровати на пол, господин в триковой фуражке вскочил со стула и со словами: «Автомобиль внизу», ‒– решительно двинулся на лестницу черного хода, а лампочка под потолком задрожала и погрузила кухню в горчичного оттенка световую муть.

«Поехали, поехали скорее», – это были последние слова, произнесенные человеком в шубе. После них дверь, над которой висел колокольчик, захлопнулась.

И это уже потом Катерина Ивановна дважды провернула ключ в замке, на сей раз скрежет засова не показался ей таким оглушительным, выключила свет на кухне, а проходя мимо окна, увидела, как со двора, пятясь задом, на Гороховую выезжает авто с брезентовым верхом. Гул включенного двигателя путешествовал по двору-колодцу, волнами накатывал на оконные стекла, и они начинали дребезжать, что усиливало ощущение промозглого декабрьского холода, в который уезжали хозяин квартиры и его гость.

«Наверное, в автомобиле у него тоже будет дрожать правая нога, – почему-то подумала Катерина Ивановна, – хотя в автомобиле все дрожит», – успокоила себя.

Правая нога закинута на левую ногу, буквально переплела ее и не дает возможности пошевелиться. Так вот, оказывается, почему господин в английском дафлкоте верблюжьего цвета был неподвижен и производил впечатление спящего человека!

Когда же наконец последний отсвет фар обозначил окна первого этажа, едва виднеющиеся из-под снега, колесоотбойные тумбы, арку второго корпуса и пропал, дворник по фамилии Коршунов, все это время почтительно наблюдавший за маневрами автомобиля, принялся закрывать ворота.

За рулем мотора, летевшего по Гороховой улице в сторону Красного моста, сидел не иначе как Навуходоносор, царь Вавилонский.

Сходству водителя с грозным правителем из халдейской династии придавала шоферская доха с меховым воротником, имевшим вид двурогой бороды, заплетенной в косицы, а также высокая с наушниками папаха, подвязанная под подбородком, и кожаным, надвинутым на самые глаза козырьком, в который были вделаны круглые защитные очки. По этой причине лица шофера было совсем не разглядеть, разве что усы его, нахально закрученные и натертые воском, давали о нем хоть какое-то представление, поблескивали, нависали над воображаемой халдейской бородой и шоферскими крагами, намертво вцепившимися в рулевое колесо автомобиля.

– Больно уж ты, братец, на Асмодея похож, – обращаясь к шоферу, нарушил молчание пассажир в шубе.

– Чем же, Григорий Ефимович, дозвольте полюбопытствовать? – равнодушно, не отвлекаясь от управления мотором, проговорил Навуходоносор. Через стекла его очков при этом проносились отблески газовых фонарей, что придавало всему его облику вид роковой.

Князь Феликс Феликсович Юсупов.

1914

– А тем, что вид имеешь нерусский, – шуба нетерпеливо заерзала на заднем сиденье. – Тем, что колесницей управляешь сатанинской и везешь ночью меня, раба Божьего, неведомо куда.

– Очень даже ведомо, Григорий Ефимович, к Феликсу Феликсовичу едем, – задвигались в ответ усы не без внутренней ухмылки.

– К тебе, стало быть, едем, маленький? – пассажир в шубе встрепенулся и довольно бесцеремонно навалился на плечо своего попутчика в триковой фуражке и хромовых сапогах, громко расхохотался. –

Ах вот оно что! А я-то уж грешным делом подумал, что замыслили вы меня в Неве притопить – ночка-то темная, кистенем по темечку – и в воду, на корм рыбам и прочим речным гадам.

– Что за чушь! – прозвучало резко, почти истерично, в тон взвывшему мотору. – И прошу вас, Григорий Ефимович, не называть меня «маленьким»!

– Так ты маленький и есть… да удаленький, – шуба вновь рассмеялась.

Меж тем, миновав Гороховую и выехав к Красному мосту, внезапно остановились.

Со стороны, если бы в эту пору кто-то оказался здесь, на набережной реки Мойки, можно было наблюдать, как из автомобиля буквально вывалился господин в английском полупальто и облокотился на перила ограждения.

Было видно, что ему сделалось дурно.

Порывисто сняв фуражку, он делал глубокие вдохи, гортанно выдыхал, словно его выворачивало изнутри, громко стонал, что-то выкрикивал в темноту, сгребал с гранитной тумбы снег и натирал им лицо, снова стонал. Его фуражка падала на лед, но он этого не замечал. Царапал окоченевшими пальцами лицо. На какое-то время ему становилось легче, но потом все начиналось снова.

Мост через реку Мойку с видом на 3-й полицейский участок Казанской части Петрограда.

Фотография Максима Гуреева. 2023

Двигатель стоявшего рядом автомобиля монотонно и глухо работал на холостых оборотах.

Асмодей хранил молчание, полностью превратившись в истукана, уподобившись соляному столпу, смотря строго перед собой. Хотя кто там под очками его разберет, куда он смотрел.

Григорий Ефимович мрачно наблюдал за происходящим из салона, укутавшись в шубу, закрывал и открывал глаза, снова закрывал их, чтобы не видеть страданий «маленького», но при этом не испытывал к нему никакой жалости, более того, находил в происходящем истинное понимание того, как на самом деле мучается душа Феликса Феликсовича, по себе знал, что всякое душевное недомогание мучительно и полезно одновременно. Только и оставалось, что полушепотом повторять слова Иоанна Златоуста: «Страдания – совершенство и средство ко спасению, страдания – совершенство и средство ко спасению».

Наконец Феликс, окончательно обессилев, затих, его шатало, руки его примерзали к чугунным перилам, но он не отнимал их, не чувствовал в них ни боли, ни жжения.

Так и стоял на промозглом ветру, который резкими порывами налетал с реки, мел поземку по льду, швырял снежные заряды в уличные фонари, что выстроились мерцающей шеренгой вдоль Мойки.

И Григорию Ефимовичу привиделось, будто бы это он в одной рубахе стоит на коленях у края черной проруби, а оттуда, из-под воды, на него смотрит Поддонный царь, которым еще в детстве его пугала матушка Анна Васильевна.

«Приди ко мне, Григорий», – говорил царь из проруби, а так как он был похож на шофера в высокой папахе с наушниками и кожаным, надвинутым на самые глаза козырьком, в который были вделаны круглые защитные стекла, то получалось, что это своему пассажиру говорил водитель автомобиля – Асмодей.

Видение сластолюбивого демона, впрочем, оказалось коротким, как вспышка.

Григорий Ефимович рывком открыл глаза и глубоко, всем ртом вдохнул пахнущий бензином и сыромятной кожей воздух, чуть не закричал от ощущения чудом себя спасшимся от смертельной опасности утопления в ледяной воде.

Вовремя зажал рот обеими руками.

Безумным взором огляделся по сторонам.

Увидел, как Феликс нетвердым шагом направляется к мотору, затем садится рядом и едва слышно говорит: «Поехали».

Двигатель взревел, а решетка ограды набережной при постепенном наборе хода начинала мельтешить, расплываясь как жидкая акварель, и понеслась назад, куда-то в сторону Невского.

До поворота на Вознесенский проспект ехали в молчании.

Брезентовый навес гудел над головой, насилу справляясь с порывами ветра.

Могло показаться, что едущие в авто не только не знают, куда и зачем они едут, но и вовсе не знакомы друг с другом, оказались в салоне по воле случая и, добравшись до места назначения, расстанутся навсегда, даже не простившись, даже не узнав, как друг друга зовут.

После произошедшего с ним Феликс дремал.

Ему снился странный сон, который в последнее время уже несколько раз посещал его, и он никак не мог от него отделаться.

Вот они вместе с Великой Княгиней Елизаветой Федоровной плывут на лодке по лесному озеру. Феликс, разумеется, на веслах. Берега озера выложены черными замшелыми валунами, на некоторых из которых сидят седобородые схимники в расшитых крестами куколях.

Феликс с недоумением смотрит на Елизавету Федоровну, а она с улыбкой говорит ему, что они находятся на Соловецком острове, где живут одни монахи, и сейчас их путь лежит к одному из них, известному старцу, который прозревает будущее.

Лодка легко скользит по водной глади лесного озера.

Миновав излучину с возведенным на ней восьмиконечным поклонным крестом, Феликс и Елизавета Федоровна вплывают в узкую, чуть шире корпуса лодки, протоку, ведущую в глубь острова.

Елизавета Федоровна наклоняется, срывает растущие по берегам цветы и составляет из них букеты. Феликс с удивлением замечает, как быстро их лодка превращается в благоухающий цветник, и думает, что он попал в рай. По крайней мере, именно таким он всегда представлял себе Эдем: ярким, праздничным, цветущим.

Вскоре они пристают к берегу. Затем какое-то время идут по петляющей между кривых, низкорослых деревьев тропинке и оказываются перед входом в убогую, сложенную из бревен и камней лачугу.

Улыбка сразу же сходит с лица Елизаветы Федоровны. Она делается серьезной, взгляд ее становится тусклым, сосредоточенным. Жестом она указывает, что пойдет в келью к старцу первой.

Феликс покоряется ее решению и делает несколько шагов назад.

– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас, – громко и твердо произносит великая княгиня.

– Аминь, – откуда-то из глубины полуподземной норы-землянки доносится едва различимый ответ.

Елизавета Федоровна толкает низкую, сколоченную из толстых, грубо струганых досок дверь и входит к старцу-прорицателю.

Феликс остается один.

Он оглядывается по сторонам и понимает, что вдруг оказался в каком-то совсем другом месте: в темном, сыром лесу, где ветер раскачивает сухостой, где корни деревьев переползают от ствола к стволу как полозы, и еще совсем недавний благоухающий рай, населенный поющими птицами, закончился и превратился в сущий ад, который и был тут целую вечность.

Заканчивается лето и превращается в осень, а потом на Соловецком острове выпадает снег, на озерах встает лед, и лодка намертво вмерзает в прибрежный ил. Все это время – лето, осень, зима – Елизавета Федоровна находится в келье, и когда она наконец спешно выходит из нее, то закрывает лицо платком, чтобы Феликс не видел ее слез.

Теперь наступает его черед идти к старцу.

И снова: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас».

И снова откуда-то из глубины полуподземной норы-землянки: «Аминь».

Феликс входит в низкое закопченное помещение, углы которого теряются в непроглядном мраке.

Под единственным, завешанным нечистой занавеской оконцем, более напоминающим иллюминатор, стоит кровать, на которой лежит человек.