Отражениe

Евгения

– Ох, Женёк, будь осторожна с мужиками. Они еще ни одну бабу, то есть девочку до добра не довели.

– Мамочка, но Белоснежку–то принц спас!

– Не верь всему, что пишут. На самом деле ее из стеклянного гроба увезли во дворец–темницу. Твоя Белоснежка до конца жизни стирала бельишко принца, пока этот жук спасал принцесс помоложе.

Разговор на кухне, 1992 год

Только идиотка в июле выберет юг Европы. Громкие узкие улицы. Каменные стены окатывают волнами жара. Много людей, еще больше звуков. Отчаянно гудят машины, кричат, хохочут беззастенчивые местные. Урчат кофемашины, им вторят соковыжималки, и отовсюду тянет свежей сдобой. Если аккуратно пропустить через зубы горячий калорийный воздух, наверняка раздастся хлебный хруст.

Только последняя дура возьмет на прогулочный отдых босоножки на каблуках и никакой сменной обуви. Я с отвращением посмотрела на тонкие ремешки, хищно впившиеся в ступни, и устало опустилась прямо на брусчатку. Чтобы не сжечь попу, подложила под себя толстый буклет «Удивительные факты о столице мировой моды». Удивительный факт номер один: в одном месте может собраться пугающее количество любителей беспощадной жары – не протолкнуться.

Только недалекая женщина решит добраться до центрального собора в самое пекло. Семь кварталов на десятисатиметровой высоте босоножек от Джимми Чу, и тяга к прекрасному сломлена. Хочется стакан чая со льдом и крошечный кусочек тирамису. Ладно, огромный кусок этого кофейного облака, чтобы усадить на него свои подрумяненные булочки и взмыть на главный шпиль собора. Он, кстати, ехидно возвышается за перекрестком. Тем временем под короткими шортиками невозможно горячо: на чертовой мостовой можно соорудить яичницу.

Люди, глядя на меня, посмеиваются. Belleza, pazza, bella – такие слова летят со всех сторон. Языка я не знаю, хотя смысл, в общем–то, ясен. Прохожие совершенно меня не понимают, разве что не крутят пальцем у виска. Но лучше оказаться посмешищем, чем приличной леди без ног.

Только конченая тупица выберет для великой перезагрузки дорогущий, не особенно желанный уголок огромного мира. За семь дней вне дома я должна была обнулиться. Первый пункт программы – забвение Безумного Макса, так я зову директора дизайн-студии, где работала последние четыре года. И дело не в том, что он похож на Мэла Гибсона или Тома Харди1. О, нет. Просто поступки Макса не поддаются логике. А еще ему кажется, что должность и смазливое лицо дают особые права на подчиненных. На меня, например. Он долго прощупывал почву двусмысленностями, позволял себе спорные прикосновения. Я терпела, отшучиваясь, игнорируя, потому что правда любила работу, и бездействием подпитывала его сальную дерзость. На прошлой неделе Макс перешел все границы, заявив: если моя хорошенькая попка устала от офисных стульев, то пусть сядет на его лицо. Это почти дословная цитата. Я рассвирепела, влепила пощечину и уволилась по собственному желанию. Макс благоразумно не стал настаивать на двухнедельной отработке. Если выберусь живой из этого пекла, мне предстоит искать новую работу.

Второй и главный пункт программы по перезагрузке – осмыслить брак от слова «изъян». Как–то враз стало ясно, что наши с Тёмой отношения давно не развиваются и вообще держатся на честном слове. 15 лет совместной жизни встретили сначала криками, а потом отрешенным молчаливым ужином в одном модном месте. Стали теми самыми ребятами, которым настолько неинтересно друг с другом, что они залипают в телефоны даже во время еды.

После этого вечера обоюдно решили сделать перерыв, чтобы понять происходящее. Он укатил с друзьями в Анталию на ультра–все–включено. Еще раз: Тёме можно есть, пить и трахать все, что видит. А я в одиночестве приехала в адское пекло. Жаркая Европа должна была открыть путь к самой себе. К пятому дню отдыха я устало иду по дороге с билбордами «дура», осознавшая, что на самом деле просто купила очень дорогой авиабилет в ад. Беспощадное полуденное солнце заставляло щуриться. По моей оголенной спине, будто слезы, скатывались капли пота.

– Погодка огонь, – звук еще не рассеялся в воздухе, как кто–то опустился рядом.

Я медленно повернулась на голос. Когда жарко как в жерле вулкана, ничего не выходит делать быстро, даже удивляться. Слева сидело нечто юное, но удивительно крупное, загорелое и белозубое. Мускулистая рука, натянувшая рукав кремовой футболки, почти касалась моего плеча. Парень расположился на огненно горячих камнях как на диснеевской лужайке. Прослойка между ним и раскаленными булыжниками – удлиненные шорты, плюс, надеюсь, трусы. Наверняка он горел заживо, но пугающе непринужденно улыбался.

– Вы сейчас поджарите всех своих будущих детей, – осторожно заметила я и вместе с буклетом отодвинулась подальше.

Парень заулыбался еще шире, со словами: «И правда жарковато», – уселся на свой рюкзак. Снова оказался очень близко. У меня закружилась голова от терпкого запаха сандала и горького шоколада. Запрещает ли закон женщине 36 лет наслаждаться тем, как пахнет очень молодой (и во всех смыслах горячий) человек? Фоново задумалась, чем же пахнет от меня. Подуставшим Диором, п’отом и разочарованием.

– Личное пространство, уважение чужих границ, безопасность – знакомы ли вам какие–то из этих слов? – сказала строго и снова попыталась отодвинуться.

– Mi scusi, non capisco2, – подражая эмоциональности местных, всплеснул руками наглец и одним движением снова сократил между нами расстояние до нулевого. – А известно ли тебе, что в исторической части города нельзя быть настолько горячей? – передразнив учительский тон, он дотронулся до моей влажной спины и, будто обжегшись, затряс своей рукой.

Я закатила глаза. В нормальных обстоятельствах ответила бы разумно, саркастично, выдала что–нибудь про подкат сына маминой подруги. А пока все силы организма брошены на борьбу с перегревом. Но, кажется, системы охлаждения полетели к чертям: внутри поднялась бесконтрольная волна жара, когда парень, взъерошив каштановые волосы, лениво улыбнулся. Эта улыбка обещает: тело сведет болезненно–сладкой судорогой, если (когда?) его рот окажется между моих ног… Избавляясь от видения, я тряхнула головой.

Обстановку дополнительно накаляло воздержание в последние полгода. С Тёмой мы давно даже не целовались. Пропало желание, потому что постепенно стало ясно: из общего у нас только счастливое студенческое прошлое и любимая двушка за МКАДом. Остальное – по отдельности, даже оргазмы. Особенно они, потому что случаются только наедине с собой и жужжащим розовым зайчиком.

Прямо сейчас я, истекая п’отом, умираю от обезвоживания и досады, а очень молодой сын дьявола все не сводит с меня своих кофейных глаз. Если бы взгляд мог обжигать, давно бы сверкала, как бенгальский огонек .

– Сколько тебе лет, юморист? – спросила, досадуя на свой слегка охрипший от возбуждения голос. А еще я покорно перешла на «ты», и он это заметил. Задумчиво прошелся взглядом по моим бедрам – они невольно сжались.

– Уже все можно. Двадцать.

С ума сойти, какой молодой. Провалилась в свое двадцатое лето. Я пахала в скромной дизайн-студии, чтобы наработать портфолио и накопить на свадьбу.  В те дни я уже была жутко влюблена и знала, что через год выйду замуж за Тёму. Срочно сменить тему.

– Ты сразу заговорил на русском. На мне что, написано «из России»?

Парень рассмеялся, и этот легкий смех захотелось поймать губами.

– Шпильки днем, идеальный макияж, который не убила жара, а еще неудобная штука на твоей голове, – он ткнул пальцем в мой тугой конский хвост. – Так умеет только вымирающий вид русских девчонок. Европейки думают о своем комфорте, а не о впечатлении, которое производят. Тебя же хочется сфоткать на глянцевую обложку нулевых и одновременно пожалеть. Шпильки по брусчатке, серьезно? – парень дотронулся до моего лба, будто проверяя, нет ли температуры. – И обручальное кольцо на правой руке, а не на левой. Из–за кольца я, честно, грущу. Хотя ты так горяча, что вполне могла оказаться вдовой какого–нибудь мафиози: они тоже таскают обручалку на правой…

Точно, как я могла забыть про кольцо! За прошедшие годы я ни разу его не снимала, наверное, мы уже срослись. Оно лаконичное, красивое и дорогое в том смысле, что заключает в себе Тёмино упорство и желание подарить мне лучшее. Мой будущий муж экономил на еде и развлечениях, брался за любые проекты, жертвуя сном, чтобы я, надев украшение в самый важный день, почувствовала себя королевой. Сегодня ощущаю себя уставшей, смещенной регентшей, а кольцо из любимого украшения превратилось в чужеродную штуку и пора освобождать пленный палец. Сделаю это, когда парень уже отстанет.

– Иди в магазин игрушек, или куда ты там шел.

Отвернулась. Не хочется признавать, но действительно задели слова о том, что пытаюсь впечатлить кого–то. На самом деле, одеваясь как лакированная блогерша, я сама для себя возводила дорогие стены – отгораживалась от нищенского прошлого. Меня вырастила мать, у которой не было денег ни на что, кроме портвейна. Или в худшие времена – водки. Если богатая женщина напивается дорогим алкоголем, ее можно считать слабой духом, но интересной, даже элегантной в этом состоянии. А вот нищая пьяная мать – тошнотворное зрелище и пожизненная прививка от алкоголизма. Все, от чего в моем организме могли появиться промилле, – кефир. Его люблю всем сердцем.

Каждый мой день проходит под знаком сопротивления генам. Брезгуя окружающей неустроенностью, я прорвалась на один из лучших факультетов интерьерного дизайна в России. Окончив его с отличием, устроилась в престижную московскую контору, куда часто обращались небедные ребята из правительства и шоубизнеса… Из мыслей вырвал очередной абсурд.

– Спорим, ты меня поцелуешь? Добровольно и с большой благодарностью.

Я резко повернулась к парню лицом. Он сверлил меня своими обволакивающими кофейными глазами, в которых не было и тени улыбки. Я расхохоталась. Идиот.

– И что ты получишь, если выиграешь спор? – скепсисом в моем голосе можно было очистить комплект почерневшего столового серебра.

– Поцелуй, – пожал он плечами.

–Может, лучше Лего? Помогает развить мелкую моторику и на интеллект хорошо влияет.

Честное слово, Гудвин бы отдал мозги ему, и Страшила правда не возражал бы: здесь в сто раз нужнее.

Парень хмыкнул, покачал головой и призывно постучал пальцем по своим губам. Как назло, они будто намеренно спроектированы для поцелуев. Не слишком пухлые, не тонкие, четко очерченные. Сразу ясно: умеют целовать и мягко, и по–настоящему жестко, ломая сопротивление.

– Итого два поцелуя, – я сделала вид, что задумалась. – А если проиграешь?

– Как–нибудь себя опозорю. Хочешь, искупаюсь в фонтане у того замка? – он махнул рукой в сторону исторической площади.

Я задумалась по–настоящему. Фонтан взяли в плотное кольцо туристы, в нашу сторону тянулась змейка из желающих сфотографироваться, поэтому к воде придется прорываться. Сколько свидетелей сразу – чертовски заманчиво. И крайне подозрительно.

На первый взгляд, это может быть самым легким выигрышем в моей жизни: вопреки странным реакциям тела никого целовать я точно не собиралась. Но парень слишком уж равнодушно ждет моего ответа, как будто что-то задумал… А вообще, у меня отпуск, и я устала много думать, поэтому бесстрашно кивнула и потянулась для рукопожатия. Он крепко обхватил мою ладонь и спустя одно горячее мгновение отпустил.

– Надеюсь, карабинеры скрутят тебя жестко, но не слишком быстро, чтобы прохожие успели включить камеры на телефонах… Что это?

Он помахивал передо мной парой ужасно безвкусных приторно–розовых сланцев, которые достал из своего рюкзака. Их будто сняли с барби. С барби, которая наконец осознала, что такая дрянь, как шпильки, никого не способна сделать счастливым. А объемный воздушный полиуретан – очень даже. Я буквально почувствовала, как это безобразие обнимет ступни, шаг станет мягким, упругим. И тихо застонала от удовольствия.

Глаза парня загорелись. Этот подонок заранее все просчитал. Наверняка посмеялся про себя: дура в смертельно красивых босоножках готова отдаться за дурацкие тапки. Ноги предательски загудели, напоминая о своем плачевном состоянии.

– Я хочу их у тебя купить, – сказала без особой надежды.

Молодой дьявол, цокая, покачал головой.

– Ты знаешь единственный способ, как можно получить эти тапки мечты.

Тряхнула головой. К черту придурка и его игры. Сама себе куплю сменку, обязательно нормального нюдового цвета. Вскочила на ноги (в ступни впились тысячи иголок) и медленно двинулась вверх по улице. Достала айфон, открыла онлайн–карты и выругалась: до ближайшего обувного магазина 1500 метров. А это ровно на полтора километра больше, чем я способна сейчас пройти.

Разозлившись, рванула с себя правую босоножку, потому что решила двигаться босиком, и вскрикнула от боли, поджав ногу как цапля. Сковородки в аду раскалены не так сильно, как брусчатка. Надевая обувь обратно, огляделась: каждый чертов столик ближайших уличных кафе занят. В бессилии вновь опустилась на «Удивительные факты». Удивительный факт номер два: непролитые слезы обиды обжигает носоглотку сильнее, чем раскаленный воздух. Только бы не разреветься, только бы не разреветься…

– Поверь, эти штуки нежнее, чем песок на Мальдивах.

Ну конечно же он. Нависает надо мной, у самого серые текстильные кроссовки Prada, очень мягкие на вид. Этот мальчик наверняка многое знает о благословенном мальдивском песке. Я тоже, кстати, в курсе: была на островах с Тёмой, песок и правда удивительно мягкий.

Парень поднял розовые сланцы за их милые пластмассовые плечики и раскачивает перед моим носом. На автомате проследила за этим движением. Тапочки будто шепчут, гипнотизируя: ты не заработаешь артрит, попадешь в главный собор, наконец получишь удовольствие от отдыха.

– Я согласна, – пробормотала как безвольная голосовая помощница. Сделал вид, что не понял. Хочет, чтобы вслух расписалась в бессилии, гад. – Поцелую тебя, говорю. Добровольно и так далее.

Улыбнувшись, парень присел на корточки, аккуратно расстегнул тугие ремешки моих босоножек, отставил обувь–убийцу в сторону и начал массировать уставшие ступни. Это было приятнее, чем первая ложка подтаявшей «Лакомки» на языке, чем нырнуть в бирюзовое Средиземное море, возможно даже, чем множественный оргазм, о котором ходят легенды. Я застонала так громко, что испуганно прикрыла рот рукой. Парень самодовольно ухмыльнулся.

– Если это реакция на обычный массаж ступней, представляю, какие звуки ты будешь издавать подо мной.

Меня будто опалило, щеки зарумянились, но я предпочла сделать вид, что ничего не слышала. Пусть этот бред кончится быстрее.

Словно хрустальные туфельки, бережно надел на меня милых розовых уродцев и помог подняться на ноги. Какой же он здоровый: мои глаза на уровне его груди. И я вспомнила еще одну причину, по которой не слезаю со шпилек. Когда смотришь на людей снизу вверх, то будто подпитываешь их уверенность, теряя собственную. Гораздо правильнее общаться глаза в глаза, но с моими малогабаритными 158 сантиметрами в мире богачей, что гонятся за лучшим дизайном в Москве, необходимы дополнительные точки опоры, которые подчеркивают твердость мысли, убежденно стуча по паркету.

Моим ногам стало очень мягко и уютно, а мне самой – не по себе. Парень стоял настолько близко, что я почти не дышала. Боялась: при глубоком вдохе торчащие под шелковым топом соски коснутся его тела, и меня закоротит. Хотя чего страшиться, и так все внутри уже плавится от окутавшего пряного мускуса. Снова возникла мысль: разве можно лицу мужского пола пахнуть настолько головокружительно?

Я будто превратилась в свечу, которую слишком близко поднесли к открытому огню. Посмотрела наверх: в опасной близости гладкое, правильно очерченное лицо. На мгновение оно наполнилось волевым напряжением, как у флорентийского Давида, готового к встрече с Голиафом. Но быстро вернулась ироничная расслабленность, которой так идут непослушные удлиненные волосы. Я приподнялась на носочки и дважды прикоснулась губами к дьявольски сексуальной ухмылке. Выдохнула, развернулась и сделала шаг в сторону, расширив безопасное пространство.

– Мы в расчете, – бросила через плечо и поспешила убраться подальше.

Но меня дернуло назад, развернуло, и я впечатлилась в рельефный торс. Сильные руки впились в мою спину. Дыхание перехватило. Маска доброжелательного соседского парня из американского ситкома окончательно спала. Под ней разверзлась голодная тьма.

– Договаривались на поцелуй, а ты толкаешь паль, – процедил зло.

Приподнял меня, как куклу, и обрушился на мой рот. Раздвинул безвольные губы языком и властно проник внутрь. Поцелуй был жестким, горячим, отнимающим силы. Он кусал губы почти до крови и зализывал болезненные места. Заглатывал мои стоны и рычал в ответ. В меня уперся внушительный стояк, а мое собственное нутро сжалось в болезненном предвкушении.

Я сошла с ума. Отдалась этой борьбе, кусая, всасывая, толкаясь языком в ответ. Обхватив ногами его торс, царапала широкую спину длинными ногтями. С каждым движением его жадных губ внутри нарастало напряжение, и я вжималась в его тело, желая ощутить твердый член внутри себя…

Кто–из прохожих присвистнул, загоготал – я очнулась и с трудом оттолкнула парня. Тяжело дыша, он поставил меня на землю.

Мысли неслись, сталкиваясь, как только что разбитые шары в русском бильярде.

– Stronzo3, – прошептала единственное ругательство, которое выучила за эти дни. Парень дьявольски ухмыльнулся.

Я трахалась губами с мальчишкой и едва не кончила посреди улицы.

Очень–очень стыдно.

Он вновь притянул меня к себе, прошелся губами по щеке и неспешно провел языком по уху. Мои трусики промокли насквозь и стали ощутимо липнуть к коже. Крепче сжав мою талию, он прошептал:

– Во второй раз я поцелую твою киску, amore4, – я перестала дышать. – Но только когда ты очень хорошо об этом попросишь.

Рассмеявшись, отпустил меня, подхватил с земли рюкзак и мгновенно затерялся в разноцветной толпе.

Евгений

Время может быть разным. Тебе это станет понятно, когда подрастешь. Пять минут счастья похожи на зимнее солнце, которое приятно слепит, наполняет теплом и внезапно скрывается за горизонтом. Пять минут горя тянутся как вой оставленной собаки: кажется, так долго, пока не закончится жизнь.

Непрочитанное письмо №21, 2005 г

Плохо помню, как шел по улице. Ввалился в первую попавшуюся пиццерию, заперся в туалетной кабинке, приспустил шорты, боксеры и обхватил член, который чуть, нахрен, не разрывает от напряжения. Принялся яростно дрочить, представляя, как имею сахарный рот темноволосой куклы, которая покорно надела дурацкие розовые тапки. Она порочно смотрит снизу вверх, задыхаясь от моих размеров, и сдавленно стонет. Ласкает себя тонкими пальчиками, чтобы довести себя до оргазма одновременно со мной…

Обильно кончил не в кукольный рот, а в собственную руку – нихуя не отпустило. Ведьма. Бумагой стер сперму с пальцев и вышагнул из кабинки.

Толстяк, который мыл у зеркала руки, посмотрел на меня с антропологическим интересом. Из списка «Успеть до старости» можно вычеркивать «подрочить при случайном свидетеле».

– È stata una giornata piuttosto faticosa5, – открывая холодную воду в раковине по соседству, невозмутимо произнес я.

Мужик расхохотался.

– Ora penso che vada bene come non mai6.

– Если бы, – покачал головой и двинулся через основной шумный зал к выходу.

Распахнул дверь на улицу – ну и пекло. Видимо, стоит осесть внутри, под кондиционером с каким–нибудь среднего качества пойлом. Сейчас бы заглотить хороший выдержанный виски, а придется хлебать ледяной кампари. Этот кисло–горький местный ликер наливают на каждом углу. От него потом так жжет во рту, будто обожрался апельсинов.

Но пусть так, надо быстрее забыть красивую стерву и ее требовательный рот. Пухлые губы, с которых я поцелуем стер идиотскую бежевую помаду. Когда оторвался от девушки, они раскраснелись и раскрылись, как идеальный бутон не существующей в природе розы. Мой член согласно дернулся, мысли продолжили течь в расплавленном, возбуждающем направлении, но их ход прервал ощутимый толчок в спину.

– Ну ты красавчик!

Шкаф по имени Лёха подкрался сзади, обхватил меня под грудью и попытался поднять в воздух. Перегрелся, видимо, и перепутал со своими телками. Я резко откинул голову назад, попав точно по носу. Рассчитал удар так, чтобы ничего не сломать, но у Лёхи не должно больше возникать желания подобное делать. Он выругался и опустил меня на пол.

– Нос мне свернул, мудила.

– Ты уж определись: красавчик я или мудила.

– Так два в одном, – прогнусавил Лёха, держась за переносицу. – Чуть не сожрал бабу – красавчик. Но для тебя она слишком горяча, мудила.

Между нами материализовался Майкл и, обхватив обоих за плечи, повел к освободившемуся столику.

– Keep calm, bitches. Джонсон, ты реально красавчик. Долбаное солнце утомится – поищем barbiere7.

Я развалился на стуле и усмехнулся. Чуть больше получаса назад мы ехали на арендованной тачке, мечтая выбраться из душного города ближе к морю, но планы изменила кукла, которая сначала вышагивала по туристическому маршруту на своих каблучищах, будто по подиуму, а потом совсем сошла с ума от жары и расселась прямо посреди улицы. Засмотрелись втроем и чисто по рофлу решили не оставлять леди без мужского внимания. Поспорили, что один из нас должен сорвать ее вишенку. Ну типа поцеловать. Камень–ножницы–бумага – выпало мне. И теперь проигравшие должны побриться налысо. Не такой уж жесткий результат, будем честны. Легко представить, что невысокий крепкий Майкл (Михаил по паспорту) будет смахивать на Вина Дизеля в менее тестостероновой версии, а бородатый кавказец Лёха – обладатель пугающе густой шевелюры – станет кем–то вроде Джигана, но с более осмысленным взглядом.

– Какова девочка на вкус? Сладкая и пьянящая как глоток амаретто? – подмигнул Майкл.

Я облизнул распухшие, саднящие от ее укусов губы.

– Слаще.

– Требую еще один спор! Тоже хочу ее попробовать. Да и Лёха, думаю, не откажется.

Майкл глянул как рыжий Ник из «Зверополиса». Хитрый самовлюбленный лис ведет себя как обычно, но отчего–то именно сейчас меня это взбесило – как будто зажженная спичка упала на разлитый бензин.

– Только дернись в ее сторону, и твой отец получит скрины одного занятного профиля в Тиндере, – ответил голосом ледяным, как хватка короля Ночи8, уже жалея, что показываю эмоции. Ты слаб, когда серьезен и правдив даже с друзьями. Поэтому обычно я отыгрываю клоуна.

Папаша Майкла – депутат, один из ярых сторонников традиционных ценностей. Он до сих пор каким–то чудом не в курсе, что среди близких родственников есть тот, кто вообще не ограничивает себя ни в чем, особенно в удовольствиях.

Я уважал Майкла за честность (прежде всего перед самим собой), за смелость и главное – самоконтроль. Завидовал, потому что сам так не мог. Слегка расширив рамки, я превращался в конченого ублюдка. Обижал, унижал, нарушал общественный покой. И шел вперед, уничтожал других и самого себя, пока не заканчивался заряд. Захлебываясь в ненависти к себе, делал перерыв, но спустя время всегда возвращался к тому же. В девятом классе особенно увлеченно экспериментировал с количеством, качеством и насыщенностью секса, бухла и дури, а однажды чудом не сдох.

Был очередной праздник жизни на даче у дочери владельца нескольких подмосковных ТЦ. Элитное пойло лилось рекой, от сигаретного (и сигарного) дыма резало в глазах. Музыка долбила так, что можно было получить сотрясение мозга. Школьницы и студентки в общей своей массе давно уже разделись, даже дым не мог перекрыть запаха похоти. Было можно все, а хотелось большего.

Я выпил не меньше бутылки Макаллана, заполировал это таблетками и лизался со стонущей девкой, в это время у меня отсасывала вторая. Было неплохо, а глубокий минет даже тянул на четыре с плюсом. И вдруг мое сердце пропустило удар. Потом еще раз. Дыхание перехватило, в глазах потемнело, а в голову как будто залили кипящий бульон. Я расшвырял девчонок, вскочил на ноги и отключился, рухнув обратно на диван.

В голове свербило от какого–то мерзкого звука. Открыл глаза и увидел, как надо мной столпился народ. Мерзкий звук оказался визгом одной из двух девок. Музыку вырубили, леди и джентльмены замолчали. Я нащупал свой торчащий член, потому что штаны были по–прежнему спущены. Это могла бы быть самая нелепая смерть: сдох в толпе чужих, неинстересных людей, не успев даже кончить. Вместо этого организм по неясной причине перезагрузился. Перезагрузились мысли, как будто кто-то включил яркий свет, рассеяв полумрак в этом доме и в моей голове. Почти все, на что трачу свое время, – скука и мерзость. Я спрятал своего дружка и, застегнув штаны, поднялся на ноги. Театрально поклонился слегка расфокусированному зрительному залу, под неуверенные пьяные аплодисменты вышел за дверь и больше никогда не вернулся в эту компанию и к этому образу жизни.

Прошло четыре года, и пока нигде еще не выплыл видос с моим предсмертным позором. Возможно, все так офигели, что не догадались это дело подснять. Конечно, еще есть вероятность, что какой–нибудь псих хранит ролик у себя, чтобы обнародовать, когда стану президентом. Тогда ему придется испытать разочарование: политический Олимп меня совершенно не интересует.

Этот теоретический псих мог бы задать вопрос: зачем тогда поступил в МГИМО, если политика мимо? Все просто. Я выбрал место с запредельно высоким конкурсом, чтобы доказать себе – способен на большее, чем можно представить. После перезагрузки взялся за учебу и реально сделал это. Прошел в самый престижный вуз страны – да, на контракт, зато без блата от бати. Уже в универе познакомился со спортсменом головного мозга Лёхой и врожденным дипломатом Майклом. Последний, кстати, выжидательно на меня сейчас смотрит. Кажется, был какой–то вопрос.

–Дружище, да ты поплыл с этой девчонкой. Шутки разучился понимать. Меня она не интересует, веришь? Хочу знать, что собираешься делать.

Я ответил, стиснув зубы:

– Позвоню Зимину.

Лёха хохотнул.

– Видно, куколка слишком хорошо работает ртом.

– Не так хорошо, как твоя сестра, – увернулся от прямого Лёхиного удара в корпус. Он дико сильный, но предсказуемый. А я ведь даже не соврал: большегрудая аспирантка Светка и правда отлично отсасывает, и она преследовала меня больше года, прежде чем я смог в этом убедиться. К сожалению, Лёха об этом знает, как и о свободных взглядах своей близкой родственницы в целом.

Зимин – частный сыщик моего отца. Батя утверждает: лучший в стране, потому что на посредственность у него нет времени. Мой отец действительно очень занятой человек. В детстве я был уверен, что он работает президентом: строгий, в костюме, постоянно на телефоне, люди нуждаются в его решениях. А еще отец сделал себя сам и слегка на этом повернулся. В какой–то момент у него даже появился личный самолет и похожий на дворец дом. Без шуток дворец, с анфиладной планировкой, лепниной и танцевальной залой, в которой никто никогда не танцевал. В замке я чувствовал себя одиноким маленьким принцем, потому что отец чаще уезжал по делам в Европу и Штаты, чем останавливался дома. Поэтому, как только мне стукнуло 18 и батя дал добро, свалил в обычную человеческую высотку в центре. Просторная студия вмещает больше света, воздуха и тепла, чем весь гребаный дворец. К тому же отец там бывает так же часто, как в своей резиденции, то есть почти никогда.

У меня есть все, на что можно обменять отцовские возможности. Лучшее в России образование, стажировки в Европе, дорогие шмотки, путешествия по миру. Личный водитель, которого, как только появились права, я уволил, и купил себе тачку. Все мыслимые возможности и светлое безбедное будущее.

Есть и кое–что особенное. Вроде йети, в существовании которого я вечно сомневаюсь. Одобрение, вспыхивающее в отцовских глазах, когда сделаю нечто стоящее. Например, без батиной помощи поступлю в вуз. Или сдам на права, не подкинув продажным гаишникам ни копейки.

Моя жизнь охренительна, за ней в соцсети–фотоальбоме следят больше 11 тысяч человек. Видят, как я осваиваю серфинг на Голд Кост в Австралии, трюкачу на московских крышах, умираю со скуки на парах или танцую на Таймс–сквер. Одним из самых популярных постов был тот, где, обнимая горячую итальянку за талию, улыбаюсь в камеру. Снимок сделан, когда я работал в палермском консульстве РФ после первого курса. Через пару часов, как выложил фотку, итальянка дала мне в маленьком, заваленном бумагами кабинете. И это было самым продуктивным эпизодом той нудной практики.

Прекрасно понимаю, почему мои посты так нравятся нейросети и людям. Во–первых, коммерческая внешность, спасибо отцу. От него достались широкие плечи, густые каштановые волосы, улыбка и ямочки на щеках как у старика Эштона–мать–его–Кутчера. Во–вторых, неплохие локации, остроумные подписи. В–третьих, моя жизнь действительно красива. Бесконечные лайки и комменты это ощущение подпитывают.

Я сам искренне люблю то, как все устроено. Порой засыпаю с недоуменно–благодарной мыслью, отчего же лучшее (перспективы, красивые девушки и острое ощущение жизни) достается вовсе не самым лучшим. Себя я оцениваю здраво, иллюзий не питаю – вряд ли даже с натяжкой могу назваться хорошим человеком. Набор качеств и морально–духовных принципов не дотягивает до удовлетворительного.

Но если, как квадрокоптер, подняться над линией жизни и прожужжать в сторону прошлого, все становится более–менее ясно. Есть у вселенной веская причина устраивать кайфовую гиперкомпенсацию.

Мать ушла, когда мне было четыре, а второй родитель еще не стал Скруджем МакДаком всея Руси. И «ушла» не в трагическом смысле «умерла», а в самом прямом: собрала вещицы, свалила и больше не отсвечивала никак. Она не бывала на утренниках, не звонила, не кидала в личку безвкусные бумерские открытки типа «С Днем знаний» или «Светлой Пасхи». Будто и не было ее никогда.

Я не то чтобы сильно запариваюсь насчет этой истории, о матери почти не вспоминаю. Но примерно раз в месяц мне снится один и тот же занятный сон. Ростом со Смурфика, я стою в самом центре темной комнаты с кучей пыльных коробок. Вздрагиваю от звука хлопнувшей двери, понимая: остался один на один с недобрым сумраком. Дышать становится труднее, как будто воздух обрел плотность воды. Просыпаюсь раздирая горло от нехватки кислорода… Не надо учиться на психоаналитика, чтобы понять: ерунда лезет из подсознания, иллюстрируя детскую травму.

Но этот занятный сюжет наименьшая из моих проблем со сном. Сколько себя помню, живу в двух состояниях. Первое – вампир из серии блевотных фильмов для девочек–подростков, то есть вообще не сплю. Второе состояние – бурый медведь периода гибернации, который, наоборот, большую часть суток проводит в отключке. Эти дни проживаю горизонтально, в кровати, если позволяют обстоятельства, или как ходячий медведь–зомби, когда моего присутствия требует социальный протокол: школа, универ, тренировки, нормальная жизнь. Кстати, именно в полубессознании меня настигает сон с темной комнатой.

Гибернация обычно длится чуть меньше недели и, если в эти дни я вынужденно бодрствую, со стороны кажется, будто накануне что–то употребил, хотя все, что в такие периоды переваривает мой организм, – кофе и энергетики. Моя заторможенность в начальной школе веселила кое–кого из моих одноклассников до тех пор, пока не доказал, что на силу и четкость удара гибернация никак не влияет. А больше никогда и никого это не заботило. Особенно отца.

В вампирский период я, наоборот, отвратительно эффективен. В старших классах предположил, что таблетки или алкашка помогут спать нормально. Нет. Ничего не помогает. При любом раскладе примерно неделю я не сплю, и под конец внутри все начинается дребезжать от напряжения. Это означает, что приближается момент, когда меня вырубит, и надо держаться поближе к кровати.

Отец не знает об этих качелях. Ну или делает вид: так ведь проще. К тому же он вечно занят – меня с детства окружали няньки. Как только отец взлетел, появилась еще и сука Марина – жена на выход. Она его нихрена не любит, но притворяется, будто это самый важный человек в ее жизни. Ну конечно, кто бы еще позволил телке с окраины Москвы бесконечно тратить деньги, глушить кофе с ликером и цитировать статьи по психологии из бабских журналов в свободное от отдыха время.

Завидев меня, эта тощая блондинка приторно улыбается, сверля ледяными глазами, и поспешно скрывается в недрах отцовской резиденции. Такая реакция греет мое сердечко: ненавижу притворную суку. Где–то в самом начале знакомства, когда наступали периоды ночной активности, я неплохо развлекался. Пробирался к ее кровати, толкал сопящее тело и замирал с закрытыми глазами и ножом в руке. Разлепив веки, Марина визжала и ползла к противоположному краю. Отыгрывая лунатика, я медленно разворачивался и уплывал в свою спальню. Отца, как обычно, не было дома.

К третьему такому пришествию на дверь Маринкиной спальни поставили серьезный замок, который было уже лень вскрывать, а меня направили к неврологу. Этот идиот нарисовал диагноз «аномальное состояние центральной нервной системы, сомнамбулизм». «Чувак, да я вообще не сплю!» – хотелось мне ему крикнуть, но, конечно, я этого не сделал. Отца, как обычно, не было рядом.

Для официальных мероприятий папочке нужна была сдержанная, хорошо воспитанная презентабельная Марина. Но, кажется, на выходах в свет все и заканчивается. Я уверен, что отец ее не жарит. По крайней мере лицо у Маринки всегда такое, будто она откусила лимон, а довольная во всех смыслах женщина, я знаю, выглядит иначе. Наверняка грязные отцовские фантазии воплощают вереницы эскортниц. Платить за секс, конечно, зашквар, но этих он хотя бы не тащит во дворец.

В целом к бате претензий нет. Я уважаю то, как он как умеет пахать, разделять и властвовать. А еще у него почти везде охеренные связи и чувство вины за мою жизнь без матери и за кое–что еще. Кроме того, куча денег, чтобы я мог исполнить все свои желания. Например, оплатить услуги Зимина, чем нужно воспользоваться прямо сейчас.

– Здравствуйте, это Евгений Орлов. Мне нужна информация об одном человеке. Особенно интересует то, что можно получить незаконно.

Евгения

– Лучше не пожрать неделю, чем кидаться на просрочку. С мужиками то же самое, поняла?

Разговор на кухне, 1996 год

Рейс, конечно, задержали. Я всегда приезжаю заранее, и в этот раз «заранее» растянулось до «убейте меня, пожалуйста». Я устала считать тягучие минуты в аэропорту, поэтому ожидание измерила четырьмя латте по цене кожаной сумки, новой сумкой по цене шубы, десятками страниц «Ста лет одиночества» по цене утертой слезинки, тремя хвастливыми постами Тёмы из Анталии по цене сжавшегося сердца.

В автобусе, который вез до самолета, меня немного потряхивало. Не на кочках, которых нет, а изнутри. Пора бы запомнить: когда тебе ближе к 40, лошадиная доза кофеина вместо бодрости дарит тревожность и аритмию. Смогу ли вообще уснуть в полете, чтобы скорее увидеть огни любимой Москвы?

Не смогу, и причина не только в кофе. В Россию летели надменные люди–бренды, воркующие влюбленные и парни в деловых костюмах. Но, конечно же, именно мой ряд оккупировала единственная на весь салон семья с малолетним крикуном. Я сочувствовала уставшему ребенку, но себе – гораздо сильнее.

Скрывая раздражение, ободряюще улыбнулась взлохмаченной мамаше и раскрыла роман Маркеса, начатый в зале ожидания. Я как будто принадлежала семье Буэндиа, потому что, как и все ее поколения, была наделена врожденным пороком одиночества. Не в том смысле, что не умела генерировать социальные связи. Как раз наоборот. Я с детства находила способы стать центром притяжения, имела спортивный разряд по популярности. Кукольная внешность, быстрые мысли, жгучее желание быть первой, плюс искренняя доброжелательность помогали быть лучшей в классе, любимой дочерью в искалеченной, утонувшей в водке семье. Мать даже называла меня «золотая девочка», когда держалась между двумя состояниями: мертвецкая пьянь и злое похмелье.

Я вскарабкалась на школьный олимп, встав рядом с мажорами, спортсменами–активистами и длинноногими красотками. С годами мое обаяние выросло в бесконтрольную силу, как телекинез у мутанта из американских комиксов9, – порой оно включалось, когда мне совсем того не хотелось. Особенно нездоров’о получалось с мужчинами. Вот чего ко мне привязался Безумный Макс или этот молодой мальчик, который здорово целуется? Я непроизвольно облизнулась.

При всей силе притяжения человеческих душ, при том, что последние полтора десятка лет делила постель с близким человеком, я была одна. Сколько себя помню, жила с глубоко упрятанной мыслью: все сущее призрачно, ведь время перемалывает отношения, радость, боль, достижения и провалы. Все закончится и забудется. Но не забвение страшно, не то, что я, как и все люди в мире, родилась одна и умру одна. А то, что прямо сейчас никто не может разделить со мной еще не проглоченные временем мгновения жизни. Всегда есть кто–то рядом, но смотреть под моим ракурсом, ощущать остроту моего счастья, проживать мою боль ни один человек не способен. И это понимание сильно мешает. Любить, например. Главным образом поэтому не просто добрые, а настоящие отношения с Тёмой постепенно расклеились.

Кто–то остановился прямо у моего кресла. Я подняла голову и почти порезалась о холодную вежливую улыбку бортпроводницы.

– Евгения Николаевна, примите поздравления от имени авиакомпании. Класс вашего обслуживания повышен. Пройдемте, пожалуйста, со мной.

Я непонимающе моргнула.

– За что же мне выпала такая честь?

Улыбка стала еще острее.

– Бонус за лояльность нашей авиакомпании.

– Но я очень редко пользуюсь…

– Прошу вас, пройдемте за мной, – отрезала стюардесса и выжидательно на меня уставилась.

Я закрыла книгу и посмотрела на соседей. Мальчику только что отказали в печенье, и он покраснел, готовый разреветься. Сунула в хваткие ручки хрустящее бискотти, целый кулек которого закупила в семейной миланской пекарне. Под хмурым взглядом родителей встала и потянулась за ручной кладью.

Пока через весь салон тащилась за приветливой, как морозилка, стюардессой, улыбалась одной мысли. Если есть внезапное повышение класса обслуживания, то должна быть и обратная история. Отправиться из бизнеса в эконом, чтобы почистить карму. Четыре часа в компании перевозбужденного куки–монстра кого угодно заставят думать о духовных ценностях.

Приземлилась на указанное место у окна. Рядом было свободно. Я ни разу не летала в бизнесе. Казалось глупостью тратить двухмесячный заработок среднего россиянина на несколько часов за шторкой. Но сейчас это условное уединение было очень кстати. Я откинулась на мягкую широкую спинку кресла, закрыла глаза и с наслаждением вытянула ноги.

Справа заскрипело кожаное сиденье: кто–то в него опустился.

– Золушка наконец расхерачила весь хрусталь и нацепила домашние розовые тапки. Такой феминизм стоит узаконить, – раздался насмешливый голос.

Я с нежностью оглядела уютные сланцы Барби на своих довольных ступнях, натянула улыбку «засуньте свое мнение сами знаете куда» и повернулась к соседу. Скульптурное лицо, ореховые глаза и дерзкая ухмылка, от которой низ живота тянет болезненно и сладко. Тот–кто–здорово–целуется. Это, что ли, сон?

– Ты из тех девчонок, которые всегда на стиле. И все же перелезла со шпилек в тапки за десять евро. Триумф. Именно это я сейчас испытываю, amore.

Я поджала губы и презрительно вскинула бровь, а внутри начало неприятно жечь от смущения. Розовые сланцы оказались удобными до тошноты, и я не снимала их весь остаток отпуска. Тем временем три пары безупречной мазохистской красоты от Джимми Чу и Шанель убрались в чемодан. Ну почему хотя бы в самолет я не надела любимые лиловые босоножки? Черт, черт, черт.

Стоп. Почему вообще вся эта идиотская ситуация меня задевает? А он развалился в кресле, смотрит, обжигая, и расслабленно улыбается. Как вампир, потягивает мое волнение и слабость. Так пусть у вас случится несварение, дорогой Стефан Сальваторе10. Я придвинулась к соседу настолько близко, что голова закружилась от знакомой пряной горечи, окутывающей его тело. Едва сдержалась, чтобы не очертить языком сонную артерию на крепкой шее. Так захотелось вспомнить его вкус.

– О, как же тебя заводит дешевая уродливая обувь. Полиуретан – твой личный сорт героина11, – страстно прошептала на ухо, погладив его бицепс, который напрягся от прикосновения. С удовлетворением отметила, что парня будто парализовало. – Наслаждайся.

Резко отстранилась, скинула тапки и поднялась с места. Бортпроводница–морозилка подскочила еще до того, как я успела оправить свою ультракороткую юбку–плиссе.

– Пожалуйста, сядьте. Мы почти готовы к взлету, – буквально прошипела стюардесса.

И почему в воздухе работают такие красивые ледышки? Парень переводил взгляд с меня на нее и улыбался все шире. Мой голос тоже стал на сотню градусов ниже.

– Как раз это и собираюсь сделать. Мое место там, – Указала в сторону эконом–класса. В ответ стюардесса пробуравила меня ледяным взглядом.

– Если вы сейчас же не займете свое место здесь, мы будем вынуждены задержать взлет.

Пауза затягивалась, двигатели ревели все громче. Если буду скандалить, меня выставят из самолета, весь этот позор обязательно кто–нибудь заснимет и выкинет в интернет. Я потеряю время, деньги и собственное достоинство. Вздохнув, опустилась в кресло. Скорее в Москву.

– Знаешь, что меня заводит на самом деле? – теперь он придвинулся очень–очень близко. Я увидела крапинки на темной радужке его зрачков. – То, что ты дергаешься, сопротивляешься, отрицаешь реакцию на меня, а твое тело сдалось еще в первую нашу встречу. Даже до того, как я узнал вкус твоих губ.

Он опустился на одно колено.

– До того, как твои твердые от возбуждения соски прижались к моей груди.

Провел рукой по моей оголенной ноге от бедра к ступне. Движение ладони отдалось по всему телу, которое предательски покрылось мурашками.

Парень аккуратно обул меня в розовые сланцы и вернулся в кресло. Двигатели взревели так, что заложило уши, самолет помчался по взлетной полосе. Дальше я почти читала по губам.

– Ты сдалась еще до того, как стонала, терлась об меня и текла в самом центре города. И все это, Женя, снесло мне крышу.

Евгений

Мой сильный мальчик, не расстраивайся, когда однажды поймешь, что жизнь гораздо сильнее тебя. Некоторые обстоятельства лучше не побеждать, их вообще не стоит трогать.

Из непрочитанного письма №67, 2010 год

Полузакрытые от возбуждения глаза с пушистыми ресницами распахнулись, когда маленькая женщина поняла, что знаю ее имя.

Да, Женя запал на Женю. Если бы я верил во что–то кроме рандомной удачи и силы похуизма, то решил бы: так судьба указывает на предназначенного мне человека. Пролог дешевого сентиментального романа, которые по всему особняку раскидывает Маринка, видимо, делая намеки моему отцу. Как будто до сих пор сомневается в том, что ему в целом на ее чувства плевать.

Я увяз в Жениных глазах цвета горького шоколада и оскалился как маньяк. Да я и был вконец поехавшим. Спасибо Зимину – сейчас могу рассказать о ней больше, чем родная мать. Последней, кстати, не светит премия «Мать года», даже если она приплатит жюри. На взятку бы хватило, потому что хорошая девочка Женя отправляет домой деньги дважды в месяц. Но ставлю свой ягуар: даже в этой сгенерированной ситуации мать предпочла бы все спустить на водку.

Мы с Женей похожи, потому что оба горячие и умные. Звучит нескромно, но объективно. Правда, мне повезло быть сыном очень богатого человека, а ей пришлось расти с матерью–алкашкой. Не понимаю как, но это не раздавило ее, а сделало сильной. Женя всю жизнь была не только хорошей, но и пугающе целеустремленной девочкой: школа с медалью, вышка на бюджете, разряд по гимнастике. Судя по фоткам, которые нарыл отцовский человек, Женя своим поперечным шпагатом может смутить Чака Норриса. И свести с ума лично меня.

Она несколько лет работала в неплохой конторе, но уволилась перед отъездом, не подготовив заранее путей отступления. Не очень–то похоже на ту, кто на два года вперед планирует профгигиену зубов. Здесь надо будет копнуть глубже.

У нее аллергия на цитрусовые, а еще синдром спасателя. Поэтому гуттаперчевые Женины ноги порой шагают, уничтожая стихийные свалки в пределах Москвы и области. А доброе сердце греет бездомных собак, пару раз в месяц заглядывая в городской приют. Грета Тунберг и мать ее Тереза в одном лице.

Прямо сейчас Женя отвернулась и смотрит в окно. Аппенинский полуостров, приготовившись прощально подопнуть Сицилию, скрылся под многослойными облаками. Каникулы официально закончились, начинается наша московская история.

Наша. Охренеть формулировка. Мне стало бы не по себе, оттого что настолько далеко забегаю вперед, если бы я это делал по серьезке. Но с женщинами будущего нет, я это выяснил еще в детстве, с ними возможны только отдельные фрагменты настоящего. И в моих силах превратить некоторые из них в минуты потного горячего трения и стонов. Carpe diem12, господа.

Есть еще одна деталь, которая кому–то может показаться ключевой. Мне – нет, но совру, если скажу, что не удивился, когда об этом узнал. Женя старше на 16 лет. То есть когда я еще верил в Деда Мороза и в то, что моя мать обязательно вернется, девушка подавала документы в загс.

Еще раз: три четверти моей жизни она провела со своим однокурсником. Этот факт лично меня напрягает – с одной стороны. С другой, такие хорошие девочки, как Женя, не отвечают страстно на поцелуй парня с улицы, если у них все в порядке в личной жизни. Кто–то уже должен сообщить белобрысому лузеру, что у него проблемы. Зря он отпустил свою женщину отдыхать в одиночестве: я помогу ей почувствовать себя лучше.

Когда вырубилось «пристегните ремни», небрежно помахал зализанной стюардессе, которая так дерзко шипела на Женю. Перед полетом я отвалил кучу денег, чтобы та доставила куклу в бизнес на место, которое сам же и выкупил. Воздушная змея подскочила с приторной улыбкой и, будто случайно, прижалась бедром к моей руке на подлокотнике. С удивлением не обнаружил желания ее касаться. Отодвинулся, чтобы ткнуть пальцем в меню. Она разочарованно кивнула и пошагала в сторону бара.

Лениво разглядывал Женю. Пушкин, увидев, как может выглядеть женщина за 30, переосмыслил бы жизнь. Матушка Татьяны Лариной, насколько я помню, ровесница этой мелкой итальянки, – Александр Сергеевич про нее снисходительно писал: «проста, но очень милая старушка». Старушка, мать ее. А эта будто снимается в подростковой драме: тоненькая, с выдающимися сиськами, которые скрывает розовое худи. Сумасшедше короткая юбка чудом прикрывает белье и заставляет мой член приподняться. Легкий загар, шелковые волосы, стянутые в высокий хвост, и пухлые губы, опять замазанные какой–то телесного цвета дрянью. Хочу своим языком и зубами проявить их настоящий цвет: вишневый от грубых поцелуев. Пришлось немного привстать и поправить штаны, чтобы хоть как–то скрыть стояк. Женя заметила это – презрительно фыркнула. Сучка.

Понять, что она не моя ровесница, конечно, можно. У молодых девчонок пухлые, как будто немножко надутые лица, а у этой острые, красиво очерченные скулы. Еще едва заметные лучи морщинок вокруг глаз, их наверняка хорошо видно, когда Женя улыбается. Сейчас морщинки спрятаны: в целом ситуация ее раздражает, а не веселит. А мне до скрежета зубов захотелось согреться ее улыбкой.

Стюардесса наконец принесла шампанское. Передал Жене. Она помотала головой и попросила простой воды. Залпом опрокинула в себя целый стакан.

– Тяжелый день? – улыбнулся той ленивой улыбкой, от которой у хороших девочек обычно розовеют щеки.

– Тяжелые люди рядом, – напрочь игнорируя мое обаяние, равнодушно бросила она. – Как можно меньше видеть кое–чье лицо, для этого покрепче уснуть и как можно быстрее оказаться дома. Таков план. In vino veritas13, – пробормотала, неодобрительно покосившись на мой бокал с шампанским.

Ого. Если бы я верил хоть во что–то, решил бы, что получил еще один сигнал сверху.

Потянулся, намеренно напрягая бицепсы. Женя украдкой посмотрела на мой пресс, который выставился из–под футболки. И да, мне это польстило. Потом перевела взгляд на руки и начала смеяться. Ну привет, солнечные морщинки. Стало так хорошо, будто я уже наглотался шампанского. Женин смех надо расфасовать по бутылкам и продавать как чистый эндорфин.

– Ты возглавляешь рейтинг самых нелепых литературных отсылок, – посмотрела весело и наконец по–настоящему заинтересованно.

Она имела в виду мою татуировку на внутренней стороне плеча, которую я так ненавязчиво продемонстрировал. Там контурный безумный кролик с красными глазами тянется к бутылке вина с наклейкой «Veritas»14. Конечно, умница Женя считала пасхалку.

В 10 классе изучают Блока. У нас литературу вел Учитель года, лауреат и кандидат, который полжизни посвятил поэтам серебряного века. Он в красках и лицах передал рок–н–рольный поэтический вайб: Блок не только писал, но и умел веселиться. Обожал жену, стихи вот посвящал ей, но развлекался с другими. Талантливый, местами желчный, с двойными стандартами – кто, если не он, заслуживает того, чтобы в честь него сделали первую в жизни татуировку?

Хихикая, Женя по–кошачьи удобно устроилась в кресле. Прошло от силы две минуты, прежде чем раздалось мирное сопение.

Я выпил и свое, и Женино шампанское. В салоне стало прохладней: вентиляция выкручена на полную мощность. Если немного подождать, холод проникнет под кофту американской школьницы – под тканью проступят затвердевшие, как горошины, соски, потому что предположение первое – Женя не привыкла прятать свои сиськи в лифчик. Предположение второе – наверняка сладко и правильно они будут ощущаться на моем языке… Fuck. Я сдохну от спермотоксикоза. Первое в истории медицины заключение: медленная и мучительная смерть от идиотских фантазий.

Подозвал змею–стюардессу. Соблазнительно качая бедрами (не интересно), она вернулась с пледом и порцией виски. Укрыл Женю и поцеловал в лоб, как будто я ее дед или священник. Карамель и вишня: amore пахнет очень сладко. Едва сдержался, чтобы не вобрать весь ее аромат, потому что ну очень странно обнюхивать спящего человека. Особенно того, кто соблазнительно приоткрыл свой рот.

Нет, это не хорошенькая cara15, а настоящая небесная кара. Она еще принесет мне кучу неприятностей, отвечаю. С трудом отодвинулся и наконец осушил бокал.

Евгения

– Мама, а ты боишься темноты?

– Нет, конечно. Вот ослепнуть и все время пялиться в темноту или вообще инвалидкой стать боюсь, потому что тебя поставить на ноги надо. А если вдруг выключится свет – это ерунда вообще.

Разговор на кухне, 1989 год

Во рту сухо, глаза пощипывает от туши, а еще сильно хочется в туалет. Вспомнила, где я и с кем. Повернула голову: безмятежно спит. Расслабленные губы не кривятся в ухмылке, пушистые ресницы слегка подрагивают. Сон стер неокрепший мачизм. Быть настоящим, даже беззащитным ему действительно идет.

Скинула плед и потянулась. Вот это высший класс обслуживания: безо всякой просьбы укрывают замерзающих пассажиров. Неужели ледяная стюардесса оттаяла?

Срочно в туалет. Ноги моего соседа, как шлагбаумы, поделили пространство для маневра. Пробиралась аккуратней, чем ниндзя и все же задела сначала одну ногу – ругнулась, и тут же споткнулась о другую. Замерла в неприличной позе, будто намереваюсь оседлать его бедро. Вгляделась в лицо: не проснулся ли. Вроде, все тихо. Чудом выбралась из лабиринта длинных спортивных ног и проскользнула за пластиковую дверь.

Сделав все необходимое, посмотрела на себя в зеркало. Растрепанная, кофта помялась, тушь осыпалась, помада стерлась. Так выглядит человек, который долго бежал от враждебных обстоятельств и вляпался в собственные страхи и пороки. Пороки тем временем обрели плоть, кровь, примерно 85 килограммов наглости и превратились в парня, который развалился в кресле по соседству.

С юности мой постоянный горизонт планирования – пять лет. И еще пару месяцев назад все было более–менее ясно: постепенный карьерный рост в любимой студии и стабильная семейная жизнь с Тёмой, которая обязательно наладится. Это скучное, но разумное знание поддерживало и двигало меня вперед примерно с совершеннолетия. Жить правильно, устойчиво и красиво – вот чего я желала.

А с недавнего времени в мыслях сверкает неоном один из вечных неразрешимых русских вопросов: что делать? У меня впереди нулевая видимость. Итальянская передышка не дала ответов, и теперь, кажется, впервые в жизни нет четкого плана. Может быть, и правда проектировать табуретки, как завещала одна недовольная клиентка? Хорошо бы просто добраться до дома, чтобы атмосфера наконец прояснилась.

Подняла глаза – из зеркала на меня снова взглянула потасканная женщина. Терпеть не могу внешнюю неаккуратность, ведь она отражает тот хаос, который прячется внутри. Не хочу, чтобы хоть кто-то знал о моих сомнениях, для внешнего мира у меня внутри полный порядок, все чисто, отсортировано и распределено по секциям. Как хорошо, что я прихватила с собой в косметичку! Поправила макияж, расчесалась, вновь стянула волосы в аккуратный хвост, разгладила кофту. Сносно. Открыла дверь и врезалась в стену, слишком теплую, чтобы быть безразличным пластиком.

– Наконец–то, – сказал мой преследователь и втолкнул меня обратно.

С щелчком замка, который закрыли изнутри, перехватило дыхание. Моя сексуальная фантазия последних дней пугающе реальна, у нее тренированные мышцы, дикие от желания глаза и разрушающая энергетика. Попыталась отодвинуться, но зад впечатался в умывальник. В самолетах очень маленькие туалеты.

Он уперся руками справа и слева от меня – заключил в клетку. Глядя в глаза, дышит так тяжело, будто только что покорил Этну. Мне самой не хватает кислорода: я рядом с ним там, где воздух разрежен и кружит голову. Именно этот дьявольски горячий парень столкнет меня в жерло вулкана.

Поднял руку к моему лицу и погладил по щеке. Большим пальцем стер помаду с губ, размазывая ее по подбородку и щекам. Это грязно и неправильно. Мне такие вещи совсем не нравятся, но тело отозвалось как последний предатель. Бедра подались вперед. Рот приоткрылся, ожидая, что палец протолкнется внутрь, чтобы я могла облизывать и сосать. Внизу живота начал пульсировать напряженный комок. Парень хрипло рассмеялся, считав сигналы моего глупого тела, и покачал головой. Провел рукой по скулам, подбородку, спустился вниз и остановился на шее, слегка ее сжимая. Мои бедра сжались в ответ.

– Распусти волосы.

И это не просьба: слишком жесткий и напряженный у него голос. Будто говорит не мальчик–подросток, а зрелый мужчина, чьи действия направляет опыт и порок. Почувствовала, будто это я младше на полтора десятка лет и покачала головой, мысленно топнув ногой, как ребенок: ни за что. Всегда ношу тугие прически, даже дома, даже во время секса и даже на ночь мои волосы убраны. Они так привыкли к собранному положению, что теперь их тянет, а кожа головы саднит, когда оказываются на свободе. Это мой способ самоконтроля, напоминание о том, что жизнь – свод ясных правил, многие из которых я сама же и установила. Происходящее сейчас – антитеза безопасной нормальности, хаос в чистом виде. А я участница этого безумия.

– Сними. Чертову. Резинку, – сжал шею сильнее.

Моя кожа покрылась мурашками, изо рта вырвался стон. Его властная интонация проникла сквозь мои поры и заставила клетки, ткани, органы переродиться и жить по новым правилам. Кажется, я покраснела: так позорно и просто сломлено сопротивление. Будто во сне, сделала, как он велел. Волосы рассыпались по спине и рукам.

– Русалка.., – пробормотал, одной рукой пропуская мои пряди сквозь пальцы, другой поглаживая шею. – соблазнишь, а потом утянешь на дно.

Тело мое сошло с ума от того, как резко бархат сменил сталь. Его бедра качнулись вперед, и я через ткань ощутила силу его желания. Глядя в мои глаза, он терся своей выпуклостью на штанах о мой живот, а я мечтала, чтобы твердый, горячий член заполнил ноющую пустоту.

Утягивая в темноту своего взгляда, он втиснул свое мускулистое бедро между моих ног – заставил их расставить шире. Взял мою руку в свою и поцеловал ладонь – я дернулась от острого удовольствия. Языком очертил круг и двинулся по внутренней стороне предплечья к локтевому сгибу. Сгорая от желания и стыда, я попыталась потереться о его ногу. Он не позволил: обхватил мои бедра, обездвижев.

– А теперь представь, что мои губы втянули твой клитор.

– Что? – выдохнула, испугавшись своих ощущений: между ног заныло, я стала неприлично мокрой. – Что ты делаешь?

Считывать и озвучивать мои собственные фантазии – запрещенный прием. Тело так сильно жаждало разрядки, что я совсем перестала себя контролировать. Уперлась в его грудь руками и, постанывая, снова попыталась потереться о его бедро. Он покачал головой, сжал мои бедра сильнее, продолжая говорить.

– Я его посасываю, а затем провожу языком между твоими губками вниз, к отверстию.

Слова были медленными, мучительно дразнящими. Я как будто телепортировала обратно в раскаленный европейский город: мне невозможно жарко, во рту пересохло. Горячая волна начала подниматься от пальцев ног к месту ноющего напряжения.

– Языком проникаю внутрь и трахаю так глубоко, что твоя влага стекает по моему подбородку. Пальцами массирую набухший клитор. Ты извиваешься и стонешь.

Я взорвалась, выгнувшись навстречу его грязным словам. Мои глаза закатилась, дыхание сбилось. Стало так легко и невесомо, как будто я ящерица и скинула старую узкую кожу. Так вот как это: дышать полной грудью.

– Кончив, сжимаешь мой язык настолько сильно, что я думаю: он, нахрен, отвалился. Когда наконец отпустишь, шепчу твоей киске, какая она сладкая.

С довольной ухмылкой он убрал свое бедро, поцеловал тыльную сторону моей ладони и отпустил руку.

– Готов поспорить на эти памятные шорты, ты впервые кончила вот так. И это был лучший оргазм в твоей жизни, – протянул он, с интересом разглядывая большое влажное пятно на своих бежевых бермудах. Моя влага, просочившаяся сквозь кружевные трусики, останется с ним до конца полета – черт.

Если бы мои щеки и так уже не пылали, я бы густо покраснела. Он прав: самый сильный оргазм в моей жизни получила без стимуляции клитора. Без проникновения. Полностью одетая.

– Не льсти себе, мальчик. Просто у меня очень давно не было секса. Я бы сейчас кончила, даже если бы на твоем месте оказался манекен без гениталий.

Он оперся спиной на дверь, сложив руки на груди, лениво улыбнулся и окинул меня темным взглядом. Мои нетвердые ноги подкосились, я ухватилась за раковину.

– Насколько давно? Неделю? Две? Месяц? – парень погладил свой член через шорты.

Что он со мной делает? Я дышала часто и неровно, захлебываясь собственной похотью. Покачала головой. Гораздо дольше.

Парень удрученно поцокал, расстегнул ширинку, взял в правую руку свой член и придвинулся ко мне. Я опустила взгляд. Слишком большой даже для моего воображения, с выступающими венами. Головка блестела от выступившей жидкости. Рот наполнился слюной – я сглотнула. Очень красиво, такому инструменту обрадовались бы в порностудии. Эта мысль меня завела почти так же сильно, как тяжелый мускусный аромат его возбуждения, который заполнил маленькое пространство.

Он начал двигать рукой. Сначала медленно, постепенно ускоряясь. Раз, два, три – я считала движения, чувствуя, как все мучительнее тянет низ моего живота. На пятом десятке сбилась, он тоже.

– Смотри, как я кончу.

Как будто хоть что–то, даже ядерный взрыв, могло меня сейчас от этого отвлечь. Я подняла юбку.

– Сделай это на мои трусики.

Он застонал и поступил, как я просила. Горячая сперма потекла по моему белому кружевному белью и ногам.

– В следующий раз возьмешь его в рот и заглотишь все до последней капли, – пообещал, вытирая свой (потрясающий, прекрасный) член бумагой, прежде чем спрятать в шорты.

Слова такие же горячие, как его руки. Невозможная пытка – мне снова мучительно хотелось освободиться. Я раздвинула ноги, поместила два пальца на трусики, пропитавшиеся его спермой и моей влагой, и прямо через белье стала приближать себя к оргазму. Женя горящими глазами наблюдал за моей рукой, вбирая мои стоны и втягивая носом запах нашего желания. Он сжал кулаки, а его член снова набух, было видно даже через одежду. В этот миг удовольствие накрыло меня туманной волной.

Я достала бумажные полотенца и стерла сперму со своих ног. Сняла трусики и вложила в его руку.

– Следующего раза не будет, – ответила твердо, поправила юбку и вышла из туалета.

В тот момент я правда была в этом уверена. Как и в том, что Женя, застыв с моими трусиками в руках, смотрит мне вслед.

Евгений

В жизни нет ничего абсолютного. Даже предательство не стопроцентное зло. Как минимум оно означает, что с кем–то у тебя были по–настоящему близкие отношения. Ведь если отношения поверхностные, предать не получится, разве что несерьезно ранить. Вот и получается, что предательство высвечивает огромную ценность.

Из непрочитанного письма №79, 2012 год

Как и отец, я люблю хорошие вещи. А еще производить впечатление. Кстати, часто первые помогают второму. Мой жизненный опыт показывает: по–настоящему хорошая вещь не впечатлить не может. «Хорошая» обычно равно «очень дорогая».

У бати впечатлять получается непринужденно. Например, основной его офис в Москве – бывший купеческий дом недалеко от Кремля. Снаружи это облагороженное старье, а внутри каждая мелочь говорит о большом уме и деньгах. Не в том смысле, что много сусального золота и лепнины (хотя от отца можно ждать и такого, вспомним его королевскую резиденцию). Наоборот, все очень просто, современно и дорого. Дизайн продумала британка, которая во всеуслышание обслуживает Элтона Джона, Шерлока, королевскую семью и втайне – российских олигархов. По–настоящему богатые дяди не любят шумихи.

Деревянные окна транслируют муравьиную жизнь центра Москвы. А внутри черное дерево стильно спорит со светлым мрамором, пока огромные светодиодные экраны крутят котировки и круглосуточные новости. Да, где–то еще смотрят этот шлак. И я говорю не о биржевых данных.

Маюсь в приемной, потому что у отца международный созвон, красный уровень важности. Референт, имени не помню, обычно прохладная и нежная, как сливочный пломбир, торчит над монитором колоссом Родосским. Ноги, правда, сдвинула под столом, лицо суровое. Не пропустит.

Отец выбирает одинаковых женщин, которые займут место у священного входа. Как и все перед ней, эта приторная как бьюти–блогер и хваткая как венерина мухоловка – цветок с пастью динозавра. Секретарша обязательно ее разинет, если кто–то без разрешения дернется к двери. Вот сейчас мотает головой, отказываясь меня пропускать.

– Помните: каждое «нет» добавляет морщину на живописное женское лицо. Продолжая в том же духе, можно стать картиной, которую закинули в подвал. Она блеклая и вся в трещинах.

– Ничего, милый. Запишусь к хорошему реставратору на контурную пластику, а потом схожу в солярий, – делая вид, что поправляет длинные платиново–белые волосы, она показала мне средний палец. – Нет, тебе к нему все еще нельзя.

Переругиваемся лениво, беззлобно, и меня утягивает флешбек. За пару секретарш до этой у отца работала Мария, такая же приторная и одновременно едкая. Мы трахались, и все это закончилось не очень хорошо.

Вряд ли нормальные парни меня осудят за связь с горячей секретаршей. Вот ей, в целом, можно предъявить за совращение малолетнего. Хотя кто кого совратил – вопрос открытый. Отжарить милфу было единственной мыслью в моем 14–летнем, перегруженном гормонами мозгу. Даже Нинтендо и кикбоксинг отодвинулись к линии горизонта.

Была ли она у меня первой? Да. Жалею ли о об этом? Ни разу. Попрощался с девственностью пьяный от счастья и просекко, которое так любят опытные, хорошенькие женщины под сорок.

Конечно, если жестко придираться, то мой первый секс был рандеву задрота с дорогой куклой с Алика. Слишком много неплохо скроенного силикона и моих фантазий. Я перепробовал с Марией все, чему меня научили Пьер Вудман и лысый из Brazzerz. Не уверен, что удивил хоть чем–то.

Маша на пару лет стала моей RPG. В смысле, все это было похоже на онлайн–игру, где копишь опыт, наращиваешь ресурсы, прокачиваешь навыки и постоянно проходишь миссии. Например, пытаешься не спалиться перед отцом, отмазаться от учителей и тренера, потому что постепенно забиваешь на все. Или готовишь для Марии омлет в форме сердца, а после доводишь ее до оргазма языком.

Вникнув в ролевой сюжет, научился более–менее принимать, что она не пойдет со мной в кино или ресторан, а как только кончит, то резво подкинется с кровати и свалит со съемной квартиры в закат. Забыл упомянуть: на одном из первых уровней этой ебаной игры я влюбился, а Мария нет.

Она вообще была замужем. И такое обстоятельство не мешало долбиться со школьником, а еще, внимание, виртуозно отсасывать его отцу. Последнее я обнаружил, когда без предупреждения оказался в папанином офисе после школы. Надеялся застать его перед очередным долгим отъездом и посмотреть на Марию. Застал и посмотрел. Она давилась членом, стоя на коленях в его кабинете и закатывала от удовольствия глаза. Отец повернулся ко мне и обездвижил темным взглядом. Когда я стряхнул наваждение, захохотал безумно, как Джокер. Мария от испуга чуть не откусила батин хер.

Майкл загоняет, будто секс и деньги – энергия одного уровня. Если я правильно понял, чем больше и искреннее трахаешься, тем больше денег это притягивает. Видимо, поэтому мой батя в первых строчках Форбса: он имеет всех, даже собственного сына. В тот день я отрекся от отца и блядской Харли Квинн.

Она не страдала по этому поводу, сделала вид, будто так и должно было случиться, правда, через пару недель уволилась. Отец тогда никуда не улетел, но вернулся в резиденцию и сурово спросил, есть ли то, что нам с ним стоит обсудить. Я предложил обратить внимание на проблему нехватки продовольственного сырья в странах третьего мира или что–то вроде того. Он хмыкнул и больше вопроса не поднимал.

Бухло, вещества, покорные молодые девчонки, а с ними много–много секса помогли разломать нахрен все рамки и вернуться в себя. Конечно, однажды я чуть не сдох, как уже известно. Зато все это сработало: на Марию я забил и теперь снова могу смотреть на отца без желания проблеваться, не ищу его одобрения, пользуюсь чувством вины. И все у меня хорошо.

Только мысли, как ни старайся, все равно стягиваются к сексу. Можно подумать, что в моей голове и штанах до сих пор пубертат, за что надо поблагодарить гибкую маленькую женщину. Amore, фактически не притронувшись ко мне, отымела меня во все щели.

Да, после дрочки в туалете Женя ни разу на меня не взглянула. Игнорила весь остаток полета, Снежная королева. Я должен ее трахнуть, чтобы освободиться. Ни одна женщина больше не займет мои мысли дольше, чем нужно, чтобы оказаться внутри нее. Даже если это Ариана Гранде, Кортни Кардашьян или самый горячий ангел Victoria’s secret. Так я решил в 16 и успешно следую этому принципу до сих пор.

– Женя, проходи. Он ждет. Только недолго: через полчаса у Андрея Александровича японская делегация.

Секретарша, как ее там зовут, выразительно на меня взглянула.

– Есть мэм, – отсалютовал ей и отправился к двери.

Флешбек. На следующий день после Ситуации останавливаясь здесь же, у входа к отцу, смотрю на Марию, она виновато – на меня. Бесстрастно делаю вид, будто щупаю у себя сиськи, а языком несколько раз толкаюсь в щеку изнутри и как бы давлюсь. Очень по–детски, знаю, но насколько же сильно меня бесит Мария.

Что очень странно, она тогда порозовела, а ведь я думал, что ген стыда у нее отсутствует. Что еще более странно, Мария ничего не сказала. Прошлое и настоящее схлопнулось. Подмигнул безымянной секретарше и вошел в кабинет.

Евгения

–Ой, умру сейчас от смеха! Брови нахмурила, губы сжала, смотрит исподлобья, разве что пар из ушей не валит. Запомни: ты, как я, ростом не вышла, поэтому в открытую сердиться тебе не идет. Похожа на гнома.

–Ну мама.

–А что мама? Не смеши людей – лучше злость прикрывай собственным достоинством. И достоинства тоже всегда прикрывай.

Разговор на кухне, 1997 год

Когда мне неловко или страшно, веду себя как последняя стерва.

Сегодня мой первый рабочий день. Открыв двери в офис, я шагнула в сай–фай сериал про светлое будущее: много света, стекла, все белое или пастельное, изогнутые формы и мягкие очертания предметов. Футуристический интерьер – опасная история. Если недоработать или, наоборот, переборщить с деталями, он выглядит натужным и устаревшим. Но в этом пространстве каждая мелочь ощущается по–настоящему стильной.

Я прошагала через приемную и тут же нагрубила ведущему дизайнеру. Знаю, что ничего меня не оправдывает, даже его сексистское чувство юмора. Этот здоровяк, похожий на американского Винни–Пуха, пошутил про женскую миниатюрность и гигантские амбиции. Он не только видел мое портфолио, но и две недели назад лично допрашивал на этапе онлайн–собеседования.

Кажется, тема роста – его личный пунктик. Мой тоже. С улыбкой и легкой дрожью в ожидании последствий выдала: если уж выявлять обратно пропорциональную зависимость, то кое–чьи амбиции вызывают вопросы. И выразительно взглянула на него снизу вверх. Первые десять минут на новой работе должны были стать последними. Но вместо того, чтобы вышвырнуть меня на улицу, парень расхохотался и поднял вверх большой палец. Положительный эффект обманутого ожидания.

Ассистентка доброго Винни, которого на самом деле зовут Алексей, поднялась со мной на этаж, задуманный для ландшафтников, чтобы показать мой личный кабинет. Да, на Олимпе российского дизайна не толкутся в опен–спейсе. Здесь даже у каждого рядового сотрудника есть персональное творческое пространство. Мне объяснили, что зоны для совещаний и командной работы с клиентами тоже имеются, но большую часть дня коллеги разделены. Спорю на черные лакированные лабутены, которые привычно сдавливают мои ступни, в студии утрируется конкурентный дух во имя количества идей. И добряк Алексей на поверку окажется гораздо жестче, чем видится на первый взгляд.

Когда двери лифта разъехались, я резко вдохнула. Не ожидала, что все будет настолько прозрачно, в прямом смысле слова. Стены в кабинетах стеклянные. В каждом из них позади рабочего стола окно в пол и щекочущее ощущение полета над суетливой Москвой. То есть мое рабочее пространство – натурально прозрачный куб. Опустила взгляд. Под ногами, хвала небесам, обычный дубовый паркет, а не стекло.

Человек всю жизнь пытается производить реплики сущего. Мои современники синтезируют пластик в виде древесины, шлепают кроссовками по гудящей ленте беговой дорожки, делая вид, что это покрытая сосновыми иголками тропинка, пшикают в туалете «лесной свежестью», которая пахнет жидкостью для мытья окон. Или, как здесь, заключают воздух в стекло. Смешно, что подделки порой кажутся натуральнее оригинала. Стеклянная офисная атмосфера значительно чище московского смога.

Я вошла в свой кабинет и села за стол. Слева еще три куба, справа больше, теряются вдали. Напротив – такие же стеклянные секции. Обстановка везде идентичная: светлый рабочий стол, невысокий комод, полки мягких оттенков, украшения. К столу прилагается человек. Я как будто между зеркал: застряла в отраженной перспективе. В каждом кубе бесцветные шторы по углам. Если все их задернуть, как будто бы можно уединиться, но никто так не делает: это привлечет еще больше внимания, чем работа за стеклом.

Беру свои слова обратно. Это не голливудский сай–фай, а «Мы» Евгения Замятина16. Среди прозрачных, как бы сотканных из сверкающего воздуха, стен живешь всегда на виду, вечно омываешься светом.

Из куба напротив мне изо всех сил машет кудрявая загорелая девчонка. Она распахнула объятия, затем прижала руки к груди. Наверное, это «добро пожаловать». Я улыбнулась и поклонилась с жестом «намасте».

Девчонка одета в мягкое трикотажное платье на несколько тонов светлее ее кожи и удобные бежевые кроссовки. Я огляделась: все сотрудники в поле моего зрения будто рекламируют новую коллекцию американской полнозадой иконы17. Оттенки нюдовые, одежда комфортная и в целом безликая.

Вокруг нет ярких акцентов, за которые уцепился бы взгляд. Кроме меня самой. В алом винтажном платье от Валентино, коротком и выгодно обтягивающем то, что этого требует, я как капля крови, размазанная по стеклышку на белом больничном столе.

Вчера вечером на всякий случай перечитала внутренний устав компании – официального дресс–кода нет. Выходит, ребята обесцвечиваются добровольно. Все вокруг – недвусмысленный месседж для клиентов: мы стильные, но простые. Думаем больше о ваших проектах, чем о собственной уникальности. Но мы не дешевки: никакой Икеи. Присмотритесь к нашей мебели от Minotti18.

Улыбаясь, я откинулась на спинку итальянского кресла. Мой зад покоится на сидении размером с первоначальный взнос по ипотеке, а справа опирается на стекло стилизованный утомленный Гермес. Очертания стильно размыты, лица на нем натурально нет. Он как будто иллюстрация офисного утра понедельника, не самого лучшего времени в жизни клерка. Но не у меня.

Обожаю утро. Обожаю понедельник. Обожаю новую жизнь.

С интерьером порядок, а вот с шумоизоляцией беда, ведь стеклянные стены – бутафория. Я окружена звуками, как будто сижу в московской высотке среднего класса, а не в главной дизайн–студии страны. В соседнем кубе молодой коллега бубнит по телефону. Из коридора доносится лающий смех, точь–в–точь как у Безумного Макса с прежней работы.

А еще на расстоянии пары десятков метров вижу бежевый деловой костюм как у Макса.

Нет.

Нет. Нет. Нет.

Он кивает двум парням в нюдовых лонгсливах и светлых брюках, ребята объясняют ему что–то, размахивая руками. Все трое движутся по направлению к лифту, для этого им надо пройти мимо моего кабинета. Попыталась стать как можно незаметней, но спрятаться негде. Даже под столом, потому что у него нет спасительной стенки, только длинные тонкие ножки.

Проходя мимо моего куба, Макс задержал взгляд на платье, ярком как флажок на демонстрации. Остановился, улыбнулся во весь свой огромный рот и распахнул дверь. Уставился на меня прозрачными глазами и протяжно изрек:

– Женечка, какая встреча. Кажется, это судьба.

У меня застучало в висках.

– Скорее, злой рок.

Сделал вид, будто задет. Уголки губ поползли вниз. Махнул нюдовым ребятам, они двинулись дальше. Макс вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.

– Что за тон, дорогая? Так и не простила моей шутки?

Холодно ему улыбнулась. Напомню: перед тем, как я уволилась из прежней студии, Макс предложил мне посидеть на его лице вместо жесткого офисного стула. Теперь я устроилась в кресле, которое в тысячу раз дороже и удобнее его наглой физиономии… Фу, конечно, понятия не имею, как это – рассиживать на его лице. И не собираюсь проверять.

– Надеюсь, так же ты шутишь и со своей мамой.

Вздрогнув, он побледнел и отвел глаза.

– Нет, не шучу. Моя мама умерла.

Мне показалось, что температура в кабинете подскочила – щеки порозовели. Сказала так сказала.

– Ох, мне очень жаль.

Макс будто бы смахнул слезу, посмотрел мне в глаза и расхохотался.

– В этой дебильной шаткой жизни есть кое–что постоянное. Это ты, доверчивая и сердобольная Женя. Как там твои бездомные собачки, еще не подохли от голода? Вот мать моя точно их всех, да и нас с тобой переживет. Она злая ведьма, говорю тебе.

Я посмотрела на него как на дерьмо моих подопечных из приюта, которое собираю лопатой, и показала средний палец. Макс примирительно поднял обе руки вверх.

– Такая острая реакция выдает глубоко неудовлетворенную женщину. Если что, я готов помочь. Сижу тремя этажами выше, где и все остальные топы. Ты ведь знаешь, что неделю как возглавляю здесь отдел международных проектов?

За что мне это.

Макс вышел за дверь, обернулся и, липко оглядев меня с ног до головы, добавил:

– Предложение посидеть на моем лице в силе. Think about it19.

Я не метнула в его затылок клавиатуру только потому, что побоялась промахнуться и разбить окружающее стекло.

Как только мне кажется, что я сильная и мудрая хозяйка своей жизни, случается вот такое. Вроде как меня жестко опускают на землю. Ну правда, какова вероятность, что человек с огромным самомнением (и, предполагаю, крошечным членом) попридержит ЧСВ, чтобы обменять престол в маленьком дизайн–государстве на факультативную министерскую должность в государстве побольше?

Нынешнее дизайн–бюро ориентировано на внутренний рынок, международные отношения – процентов десять от общего объема работы. То есть переназначение Макса – шаг вниз по карьерной лестнице. Но он все равно здесь. Маленький функционер в государстве, в котором я только сегодня получила грин–карту.

Чтобы конвертировать ярость во что–то полезное, включила служебный МакПро. У меня еще не было такой мощной машины. Свои первые лучшие проекты выполнила на верном пожилом корейце. Из–за тяжеленных программ он не всегда успевал за моей мыслью: слегка притормаживая, будто спорил с визуальными решениями. Потом у меня появился Макбук. Хорошая штука, но за десять лет ежедневного труда тоже подустал.

Местный космический корабль – последняя модель – настолько хорош и девственно чист, что, кажется, самостоятельно побывает за меня на Луне. Проверю прямо сейчас.

Первый мой кейс здесь – благоустройство элитной гимназии в центре, которая откроется в следующем учебном году.

Школа не то место, которое стоит безусловно любить. Там много глупого, несправедливого, неприятного, как запах сернистого газа в кабинете химии. Хорошее тоже есть. Портрет Александра Сергеевича, которому прежний владелец учебника по литературе пририсовал солнцезащитные очки и спортивную повязку на лоб. Плюшевый пенал медведь: чтобы достать из него карандаши, нужно вспороть мягкое пузо. Подмокший мел, который оставляет мягкий жирный след на зеленой доске.

Обрывочные воспоминания, улучшенные лакированными образами из зарубежной массовой культуры типа белозубых чирлидерш и красивых, как ухоженные, дорогие студентки МГИМО, учителей, укладываются в фундамент проекта. А над ним возвышается главная мысль. Зонировать территорию, разделив ее на четыре сектора: естественные, гуманитарные, технические и общественные науки. Цвета и материалы подбирать в соответствии со смыслами и философией предметов. Должно быть светло, стильно, видеографично. Чтобы хотелось снять себя на этом фоне и выложить в соцсети. Чтобы не отбывать здесь назначенные государством годы, а вписать свою интересную молодую жизнь в это пространство.

В такой школе я бы согласилась пройти десятилетку заново. В родной – нет, благодарю. Самым ярким объектом на ее территории была голубая трансформаторная будка, за которую все бегали курить на перемене…

Нырнув в работу, не сразу заметила, как в кабинет заглянула блондинка в приталенном белом платье. Оказывается, наступил вечер. Порозовевшее солнце запуталось в волнистых струящихся волосах девушки, похожей на эльфийку Галадриэль20. Прямо сейчас на дивном наречии она сообщит мне, что слабейший из смертных может изменить ход будущего.

Вместо этого эльфийка переступила с ноги на ногу и протараторила на грубоватом русском:

– Евгения, у вас совещание с креативным директором. Я провожу.

Волшебство пропало. О совещании, конечно, никто заранее не предупреждал. Захватила, телефон, айпад, пропуск и поспешила за блондинкой. Мы поднялись на три этажа выше. Тоже стеклянные кубы, только стены матированы, за одной из них тратит воздух Безумный Макс. От этой мысли меня передернуло. Эльфийка указала на нужную дверь и быстро удалилась.