На грани

Часть 1. Звонки ниоткуда

Не заладилось ещё в Калининграде. Через силу, медленно и неохотно 17 июля судно отходило от стенки завода, покидало док, прощаясь с сутолокой минувшего ремонта. Застоявшись, нехотя выходило оно из порта, напоминая курортника, обречённого на безрадостное возвращение к рабочему процессу. Тело судна, словно с глубокими пролежнями, как будто атрофированными мышцами механизмов не могло восстановиться после сложного хирургического вмешательства. Как-то всё не складывалось… И, как признаки каких-то патологических изменений, то тут, то там поочерёдно зажигались аварийные лампочки. Их пурпурно-алый цвет перемежался рёвом сирен, создавая психоделическую какофонию, сопровождавшую ходовые испытания. Все инженеры во главе с суперинтендантом, заслуженно прозванным Супером, настойчиво и упрямо корпели, разматывая спёкшийся плотный клубок сумбурно переплетённых символов и знаков, посылаемых нам судном. И если бы те сообщения, состоящие из последовательно выходящих из строя приборов и механизмов были прочитаны… Но, увы, этого не произошло! И далее весь переход до порта погрузки проходил в противоборстве теплохода с Супером – автором многих шедевров изобретательности и суперматериалистом, который шаг за шагом, неспешно воскрешал не желающий трудиться организм судна. Видимо, он разрушил ту сложную систему нематериальных знаков, которые оно использовало, посылая нам сигналы, пытаясь предупредить о грядущей трагедии…

В движении на север, в порт Якобстад, по левому борту судно на время оставляло загадочные узоры береговой черты шведского острова Готланд, заливаемого лучами утопающего в море летнего пурпурно-алого солнца, длинные лучи которого тянулись от острова, пронизывая судно. От этого все механизмы палубы казались сумрачными. Готланд тонул за линией горизонта и сменялся эстонским островом Сааремаа, медленно выползавшим с противоположной стороны горизонта в свете мраморного диска холодной луны. С правого крыла мостика Капитан созерцал освещённое луной море, переносился в мир далёких воспоминаний и чувствовал тоску, как и каждый раз, уходя в далекое плавание. Недолгий мертвенный свет луны постепенно гас, погружался в темноту плена налитых свинцом низких кучевых облаков, вскоре замуровавших луну. На горизонте по курсу появлялись проблески огней маяков Аландских островов, частотой мигания предупреждавших о сложностях навигации в финских архипелагах. Пейзажи Аландских остовов с изрезанными шхерами проплывали по правому борту до самого подхода 20 июля к уже ставшему родным порту Якобстад.

Затем традиционно быстро за двое суток погрузили запланированные 6700 кубометров пилолеса в пакетах и 22 июля рано утром, закрепив караван палубного груза, вышли в рейс на Алжир. И снова гипнотизирующее, усыпляюще-спокойное море с теми же пейзажами, но уже перевёрнутыми курсом на юг. Снова Аландские острова, холодное удаление острова Сааремаа, опрокинутый вверх ногами, перевернувшийся навыворот остров Готланд на этот раз появлялся по правому борту.

Благостная тишина убаюкивала Капитана, уставшего от суеты затянувшегося интенсивного ремонта и стремительной погрузки. И уже дремота одолевала сознание Капитана, нёсшего вечернюю вахту, к концу которой он всё больше погружался в какое-то странное забытьё, и недавние впечатления уже мешались с далёкими воспоминаниями, и всё двоилось. Он был в одно и то же время и штурманом, нёсшим вечернюю вахту, и Капитаном, обременённым ответственностью и за ремонт, и за погрузку, и за судно, и за жизни всего экипажа – всех 15 человек. Необходимость нести ходовую вахту тяготила. Значимость ответственности и командования возвышала, приподнимала. Томясь жаждой деятельности и власти, поднявшей бы его в собственных глазах, будучи человеком посредственным, он всегда хотел руководить. Многое из того, что прежде он подавлял в себе, теперь развернулось. И двух лет не прошло, как он стал Капитанам. Маленького роста, с уже отвисшим за время капитанства брюшком, вечно потными ладошками и бегающими глазами. Он будто лежал в постели, как только что перед вахтой, и в то же время важно расхаживал то по мостику, то по каравану палубного груза, как когда-то уже давно в порту, во время погрузки. Благоухание свежести морского воздуха мешалось с ароматом кофе, дымившегося на штурманском столике возле радара; зловещие крики озлобленных чаек, круживших за кормой, путались с погружающим в сон, наркотизирующим, плавным рокотом главного двигателя.

Шум широко открывшейся двери и появление второго штурмана вернули в реальность. После передачи вахты Капитан хотел задержаться на мостике и, как обычно, поболтать ни о чём, но язык уже прилипал к гортани и, сославшись на дела и пожелав второму спокойной вахты, капитан спустился к себе в каюту. Сон словно не прерывался.

Убаюканному шумом спокойно работающей машины и разнеженному теплотой сна, ему снилось, что он стоит перед огромной дверью чёрного цвета, не решаясь открыть её, несмотря на пронзительно-громкий настойчивый звонок. Будто парализованный, он замер в ожидании чего-то неопределённого, но значимого, и, сам не зная почему, боялся пошевелиться. Звонок разносился всё громче, настойчивее и словно не просыпаясь, во сне, он поднял трубку, не понимая, зачем звонил второй и о чём говорил, Капитан поднялся на мостик, не получив толковых объяснений, что случилось в три часа ночи. Открыв дверь штурманской рубки, Капитан увидел людей в чёрной одежде. Они не были похожи ни на кого. Почему в масках и с оружием? «Всё как-то не так. Всё-таки диковинный, невероятный, но сон», – только подумал Капитан, как подошли двое. Жёстко заломили руки за спину и повалили на пол штурманской рубки. Лицом вниз, возле двери. Оттуда шёл сквозняк, от двери дуло, по полу двигался маленький клубочек сора. Прикосновение щекой к холодному полу; боль заломленных рук; автомат, направленный в голову, и душераздирающий, звучный голос автоматчика:

– Мы из полиции. Наркоконтроль. У вас на борту большая партия наркотиков.

Тут же на полу лежали второй штурман и второй механик. Капитану казалось, что он смотрит спектакль. Всё это усилило сомнения в подлинности происходящего. Тщетность найти объяснения утомляла, бесила и бессилила. Наконец, потеряв надежду понять хоть что-то, его сознание погрузилось в транс созерцания.

– Нет. Наркотиков нет, – отрывая засохший язык от гортани, выдавил Капитан. Он боялся сказать лишнее слово, которое, как ему казалось, могло отнять у него всё, чего он добился в жизни. Он опасливо повторял про себя часто, как молитву, когда-то услышанную фразу: «сказанную глупость поправить нельзя».

Людьми в чёрном командовал некий Альфа. Угрожая расправой, он потребовал показать кнопки систем безопасности, выдать мастер-ключи. Капитан всё показал, оправдывая свой поступок мыслью о том, что «если не я – то второй. Он им покажет, а меня выбросят за борт, расстреляют, убьют. И тогда конец, конец моей жизни». Он устыдился своего поступка, а минуту спустя подумал: «Что это?» Липкий пот струйкой стекал по его спине.

Капитана подняли. Усадили в капитанское кресло возле переборки по левому борту. Связали руки пластиковыми стяжками. Потом ноги. Заклеили скотчем глаза и рот.

Раздался звонок из машинного отделения. Звонил третий механик. Альфа приказал второму вызвать его на мостик. Тот быстро поднялся. Его повалили на пол. Связали.

Наступила бесконечная тишина, мрак… Мысли Капитана путались и прерывались вопросами: «Почему в море наркоконтроль? Почему собачья кличка у главного?» Капитан пытался перебирать в памяти все известные ему случаи задержаний, арестов, захватов, но никак не мог ничего вспомнить. Спустя какое-то время через открытую на крыло мостика дверь с каравана донеслись какие-то шумы, происходили подозрительные вещи на палубе. Оттуда доносилось журчание работающего крана, шум суеты и голоса незнакомых людей. «Что они делают на караване?» Потом снова затишье, сменившееся топаньем тяжёлых башмаков и смешанное с возгласами непонятного говора поднимающихся на мостик, и крики Альфы: «Каюты готовы?.. Капитана в каюту!» Пренебрежительным жестом он приказал, чтобы Капитана увели. Его взяли под руки и потащили вниз, на палубу ниже. Затащили в каюту и усадили на кровать.

Освободили руки. Он сорвал скотч. Когда люди в чёрном выходили из каюты, он увидел на спинах внушительных размеров надпись «POLICE». Каюту заперли на ключ. Внутренняя задвижка замка была выломана. Осмотревшись, он понял, что сидит на кровати старпома. Вещи в каюте были разбросаны; занавеска сорвана с иллюминатора; на полу валялись документы.

Когда он увидел, что на настенных часах 9 часов 20 минут, то почувствовал, что у него кружится голова. Его одолел страх. Он пытался делать какие-то вычисления, придумывал какие-нибудь истории, объясняющие происходящее. Ничего не выходило: его преследовал образ главного с собачьей кличкой Альфа. Капитан почти задыхался. Подошёл к иллюминатору подышать свежим воздухом, но обнаружил, что барашки задраек спилены. В иллюминатор, выходивший на палубу, был виден караван, на котором появилась резиновая лодка тёмно-серого цвета. Сидя на кровати в чужой каюте, он слышал удаляющийся топот тяжёлых ботинок. Прекратился грохот хлопающих дверей соседних кают. В его сознании ширилась тишина. Он долго сидел с открытыми глазами, потом сознание его затуманилось, на него снова напала дремота, он быстро погружался в какое-то странное забытьё, в котором недавние впечатления мешались с воспоминаниями, и сам он двоился: был одновременно и курсантом, и женатым человеком, лежал в постели, как только что перед этим, и связанный сидел в своём кресле на мостике. Ему слышались одновременно скрип соседних дверей и дыхание спящей жены. Иногда он открывал глаза, но снова проваливался в пленительный мир своего воображения с картинками, оставшимися с последней вахты, когда быстро наступившие сумерки вдруг породили мириады звёзд, рассыпанных по ночному небу Балтийского моря до самого горизонта; а справа по курсу появлялись огни острова Готланд. И вдруг откуда-то снова вылезал поднятый кверху птичий нос Альфы с выкаченными из-под тяжёлых век глазами и впалым ртом, сложенным в злую гримасу. Он орал: «Капитана в каюту!» Снова открыв глаза, Капитан обвёл каюту глазами, как будто убеждая себя в том, что действительно находится в каюте у старпома и что не проспал свою вахту. Пугающая парадоксальность действительности вернула к сомнениям в реальности происходящего. Было тягостно. Ему казалось, будто всё вокруг заволокло какой-то чёрной мглой, чуть заметно колышущиеся предметы скромного убранства каюты окружали его, и, жалобно воя, словно зимний промозглый ветер, который накрывает, когда стоишь на крыле мостика, всё глубже оседала в его душе тоска. Это были мысли о невозвратном, и боль, которую испытываешь, как только прекратится душевный подъём, едва лишь внезапно ослабнет длительное душевное напряжение. Чёрная меланхолия и мрачное отчаяние. Капитан искал прибежища в театральной необычности всего, что произошло, окончательно отчаявшись в попытках найти объяснение.

Вдруг пугающий грохот распахнувшейся двери вернул Капитана в удивительную реальность нового бытия. На пороге стояли двое в чёрном с оружием наготове.

«Возможно ли это? Это конец? Конец всего?» – обжигающая мысль пронеслась в голове Капитана. Но Капитана всего лишь сопроводили в его каюту. Там всё было перевёрнуто: папки, ящики стола были открыты как попало; шкаф стоял распахнут со сбитыми молотком замками, а дверца шкафа, раскоряченная, повисла на одной петле; личные вещи разбросаны по каюте; ящики письменного стола, выдернутые чёрными гостями, были свалены в кучу возле кровати; папка с грузовыми документами валялась на полу; Капитан чуть было не поскользнулся, наступив на неё, и поднял. Положил книгу на стол. «Грузовое дело мне было так знакомо. И зачем я полез в капитаны», – подумал он.

Он посмотрел на всё с изумлением. Каким далёким уже казалось то время, когда он работал старпомом. «Кто же разделил огромным пространством то время и нынешний день?» – думал он. Ему дали возможность переодеться, и он, оттягивая, как ему казалось, неизбежную минуту, долго, как узник, приговорённый к гильотине, благоговейно выбрал непослушными руками белую рубашку и джинсы из сваленной на полу кучи одежды.

– показания свидетеля Зарецкого С. Н. от 12.09.2009, капитана «Arctic Sea».

…угрожая расправой, «Альфа» выяснил у него, где расположены кнопки системы безопасности «SSAS» и мастер-ключ…

..Во время захвата насилие применялось ко всем без исключения. Всех вязали с причинением физической боли, некоторых за противодействие сильно избили. Возможности покинуть судно во время захвата не было.

– показания потерпевшего Фалина Е. В. от 20.08.2009, Старпомао тх «Arctic Sea»

Во время захвата он был свидетелем того, как практикант Фазылов оказал сопротивление захватчикам. На него налетели трое. Избили. Выбили зубы. Связали руки и ноги. Нарисовали мишень на спине. Сказали, что убьют, если попытается развязаться.

24-го днём на вахте пират на него направлял автомат. Снял с предохранителя. Сказал: «Убьём, если сделаешь что-либо без приказа».

После захвата из повреждений остался лишь кровоподтёк и следы на руках и ногах от пластмассовых стяжек. Повреждения прошли. Осталось лишь онемение рук. Он считает, что захватчики до нападения жили в лесу. От них пахло дымом.

– показания потерпевшего Шумииа И. Е. от 15.09.2009 Старшего механика тх «Arctic Sea»

…24.07.2009 ночью он проснулся от того, что его сбросили на пол. Он упал лицом вниз. Ему связали руки и ноги. По тактильным ощущениям и трещоточному звуку он понял, что связали пластиковыми хомутами. Скрепили связанные руки с ногами. Заклеили рот и глаза скотчем стального цвета. Он услышал удар по системному блоку компьютера, звук перекушенных проводов. Оставили одного. На много часов. Иногда заходили. Между собой не общались. Затекли руки и ноги. Было больно. Пытался кричать. Снова зашли. Полили руки водой и ушли. Долго ждал. Неизвестно когда, но снова пришли. Разрезали стяжки, сорвали скотч. Увидел чёрную форму и шапки-маски с прорезями для рта и глаз. На голову натянули наволочку. Отвели в каюту к матросу. В иллюминаторе светало. Не понять, сколько времени. На стене от часов осталось пятно и кривой гвоздь. Втащили боцмана со связанными руками. Вскоре заволокли матроса. Освободили друг другу руки. Обсудили происходящее. Предположили, что это пираты. Тотчас те появились в проёме двери. На моряков навели оружие. Помповое ружьё с рукояткой от пистолета у одного; двуствольный обрез от охотничьего ружья у другого. Они подняли руки. Пираты молча ушли.

Вечером в сопровождении вооружённых людей повар принёс еду.

– показания свидетеля Карпенкова Н. В. от 01.02.2010 – директора «Солчарт Архангельск».

В его должностные обязанности входит: формирование политики компании в области безопасности и предотвращения загрязнения окружающей среды; распределение обязанностей персонала берегового офиса; координация деятельности компании с учётом требований системы управления безопасности (СУБ); организация страхования судов от морских рисков; обеспечение капитанов необходимыми инструкциями, в том числе – по обеспечению безопасности человека, судна, груза и окружающей среды; поддержание постоянной связи с судами; оперативный контроль и анализ обстановки при экстремальных условиях плавания и при возникновении аварийных ситуаций; осуществление поиска судов, которые не вышли на связь в сроки, предусмотренные регламентом связи; подбор комсостава для судов компании; утверждение и подписание контрактов с членами экипажей судов; руководство аварийным штабом. Экипажи судов соответствуют международным требованиям. «Arctic Sea» закреплено за техническим суперинтендантом Чемакиным Н. В., который осуществляет надзор за техническим состоянием и обслуживанием судна «Arctic Sea».

Компания была создана Матвеевым В. Ю. с целью технического менеджмента судов, принадлежащих финской компании «Солчарт». Матвеев Виктор Юрьевич является Генеральным директором компании. Матвеева он знает более 20 лет. Со времён работы в «Северном морском пароходстве». У них чисто деловые отношения. Конфликтов никогда не было. Матвеева он может охарактеризовать как грамотного, целеустремлённого, трудолюбивого, порядочного человека, который держит своё слово. Между компанией и филиалом сложились деловые отношения.

24.07.2009 с утра он находился на своём рабочем месте. Рабочий день начинается в 09.00 и заканчивается в 18.00. Иногда с перерывом на обед. Каждое судно компании ежедневно в 9 часов присылает в адреса компаний «Солчарт» в Хельсинки и Архангельске диспетчерскую информацию (ДИСП). С «Arctic Sea» в этот день диспетчерская не поступила. Тревоги на начальном этапе это не вызвало. Могли быть неполадки с компьютером или со спутниковым оборудованием. Только в случае, если ДИСП не получен на 14.00, по процедуре, предусмотренной СУБом (система управления безопасностью), должен объявляться радиопоиск.

Он позвонил в Хельсинки. Оператор судна ему сообщил, что «Arctic Sea» не отвечает на их звонки, а АИС рисует необычный маршрут с отклонением от намеченного курса движения судна. После чего Карпенков неоднократно звонил на мобильные телефоны судна. Все номера были выключены. Затем он звонил на спутниковые телефоны стандарта «INMARSAT mini-M». Сигнал проходил, но никто не ответил. Он поднял анкетные данные командного состава судна. Звонил на личные номера. Телефоны были отключены.

Капитана отвели в каюту второго. Каюта была пуста. Не было даже зубной щётки. Внутренний дверной замок тоже был сломан. Дверь закрыли на ключ, а через полчаса привели второго. Капитан пожаловался, что с наступления рассвета у него начались головокружения, спросил, нет ли таблетки от головной боли. Второй, в свою очередь, обводя пустую каюту удивлённым взглядом, ответил капитану, и так у них завязалась оживлённая беседа, в которой второй рассказывал о том, как всё началось:

«После того как поставил точку местоположения судна на карте на 0200, на мостик ворвалась люди в чёрном с лицами, закрытыми масками. Прокричали «наркополиция», неожиданно повалили на пол. Связали. Заставили вызвать на мостик вахтенного второго механика. Как только тот поднялся по внешнему контуру и зашёл на мостик через крыло, его сбили с ног и тоже связали. Какое-то время чёрные что-то обсуждали, столпившись у пеленгатора правого борта. Казалось, они сомневаются в последовательности своих действий. По их жестам, по тому, как долго они переминались с ноги на ногу, я видел их нерешительность и сомнения. Не было слышно, о чём они говорят. Вернулись на мостик, и Альфа заставил позвонить вам»…

Тут кто-то ударил ногой в дверь, и она распахнулась. В каюту впихнули связанного матроса. Он упирался, демонстрируя богатырскую мощь и готовность драться за оскорблённое достоинство. Сложное сопротивление со связанными руками против двух амбалов скоро закончилось выбитым зубом.

Дверь снова захлопнулась снаружи. Капитан со вторым освободили руки матроса, и тот плюхнулся на стул. Матрос не мог удержаться, чтобы не выразить своё возмущение. Больше всего он негодовал от того, что его связали спящим. «Иначе бы я…» – яростно повторял матрос, до синевы в костяшках сжимая кулаки. Обменялись версиями происходящего, и вскоре их разговоры стали прерываться томительными минутами молчания. Повисла пауза. От долгого сидения в тесноте начали отекать ноги. Пленники поочерёдно вставали, пытаясь размяться. Второй подошёл к иллюминатору посмотреть, не видно ли гостей на палубе. И, распахивая шторку иллюминатора, неожиданно, как спасательный круг, обнаруженный тонущим в открытом море, наткнулся на свой мобильник. Видимо, в спешке чёрные не обратили внимания на гардины. Лица пленников озарило вдруг появившимся шансом, и одновременно они все широко раскрыли свои одинаково уставшие глаза. В глазах блеснула надежда, как проблеск маяка родного порта, показавшегося на горизонте после долгого плавания. Предваряя свой жест вопросительным взглядом, второй протянул телефон Капитану. И лишь опасение спугнуть появившийся шанс заставило того взять телефон. Не решаясь позвонить, капитан тягостно и мучительно долго набирал вспотевшими пальцами сообщение. То глубоко вздыхая, запрокидывал голову, таращась немигающим взглядом в потолок, как будто искал там слова, то снова, охваченный нерешительностью, опускал голову и смотрел на экран телефона. И наконец, почувствовав на себе недоумевающие взгляды товарищей, он отправил сообщение.

Тотчас перезвонил Карпенков – DPA[1]. Несколько раз прокричал: «Ответьте! Вас не слышно!», но Капитан лишь сопел, не решаясь ответить патрону. Связь прервалась. Через мгновение снова возобновилась. «Члены экипажа заперты в каютах. На судне обыск. Что-то ищут. Люди в полицейской форме…» – выдавил Капитан и сбросил звонок.

– показания свидетеля Зарецкого С. Н. от 12.09.2009

В 14 часов он случайно нашёл телефон Кузнецова, который висел на шторке иллюминатора. Написал смс, в котором он сообщил о захвате судна. Отправил в архангельский офис. Через какое-то время перезвонил Карпенков. Он подтвердил, что судно захвачено. Связь прервалась.

– показания свидетеля Карпенкова Н. В. от 01.02.2010

Когда набрал номер второго помощника капитана Кузнецова, сняли трубку, но не ответили. Он повторял в трубку: «Что происходит на судне? Обеспокоен отсутствием связи. Вас не слышно». Звонок сбросили. В 14 часов с номера Кузнецова пришло SMS: «Заперты каютах куда плывём что нашли – не знаем зарецкий». Он тут же перезвонил. Ответил Зарецкий. Сообщил, что экипаж заперт в каютах. На судне обыск. Люди в чёрном. Полицейская форма. Ищут наркотики… – и связь прервалась. Он много раз перезванивал. Никто не ответил.

Через пару минут в каюту ворвались три человека в чёрном. Пленников вывели в коридор. Перевернули всё, что осталось в каюте, опрокинули стулья, сбросили на пол настольную лампу и заставили вывернуть карманы. Забрав телефон, они удалились, а через 5 минут пришли двое с оружием и приказали подняться на мостик.

Скрестив на груди руки, в грозной позе, соответствующей моменту, посредине мостика стоял Альфа. В его озлобленном взгляде отражался гнев, который обычно нарастает в человеке от ежедневных унижений, а сквозь резкость его движений проступало то особое слабодушие, которое появляется в неудачнике, доведённом до безволия и пытающемся вырваться из пут отчаяния, тешащим своё самолюбие, отдавая приказы связанным морякам. Несостоявшийся штурман и только что потерпевший фиаско управленец никчёмной компании, он испытывал особое наслаждение, командуя Капитаном.

В левой руке Альфа сжимал конфискованный телефон второго и, выдержав театральную паузу, закричал истошным голосом: Без МОЕГО разрешения… в дальнейшем… НИКАКИХ действий!»

Капитан промолвил: «А-а!» И это было всё. Альфа достал пистолет, оказавшийся в его правой руке, и три раза выстрелил над головой и без того чуть живого Капитана. Затем приказал звонить в Солчарт…

– показания свидетеля Зарецкого С. Н. от 12.09.2009

После того как связь прервалась, минут через 5 открылась дверь, и захватчики вывели моряков в коридор. Обыскали каюту. Забрали мобильник. Завели пленных обратно. Снова заперли.

После этого через 10 минут 3 захватчика в масках вывели его из каюты и отвели на мостик. Там усадили в кресло. Все захватчики были вооружены огнестрельным оружием. Один из них показал ему на телефон и спросил, кто звонил. Он признался. Данный захватчик выстрелил не менее 2 раз. Пули застряли над его головой в переборке. Это был «Альфа». Предупредил, что если подобное повторится, застрелит. Дал ему телефон для звонка Карпенкову. Приказал сказать, что захватчики покинули судно. Он выполнил указание «Альфы».

– показания свидетеля Карпенкова Н. В. от 01.02.2010

– Через час пришло смс на английском. Просили перезвонить на судно. Он позвонил. Разговаривал с капитаном. Тот ему сообщил, что досмотровая группа покинула судно и что все члены команды живы-здоровы. Он попросил Зарецкого подробно в письменной форме доложить об инциденте.

В тот же самый день в тот же самый час в офисах Компании «Солчарт» в Хельсинки и в Архангельске шло совещание.

В Хельсинки – команда «Солчарт», состоящая из пяти гуру фрахтования и управления флотом, Мастеров превращения каждого рейса в изящное искусство судоходства, была занята анализом утренних сообщений, полученных с судов. Всё было важно: скорость судов и расход топлива; погода и прогноз на ближайшие дни; скорость погрузки и выгрузки судов, стоящих в портах; анализ фрахтового рынка и цен на топливо… Как каждый ход для шахматиста в борьбе за шахматную корону, каждая деталь, точность и своевременность информации были значимы. Анализ информации и немедленное принятие мер определяли высокую эффективность рейсов. И, вдруг, оператор судна «Артик Си» доложил: «не получен ДИСП на 09.00».

В Архангельске команда «Солчарт» состояла из двух талантливых инженеров – супермехаников, работающих в должности суперинтендантов и двух Капитанов с большой буквы, прошедших весь путь становления Компании, талантливо ожививших все ноу-хау. Команда творила шедевры оптимизации, справляясь с трудной задачей не превышать запланированные runningcosts флота, обеспечивая безотказную работу судов в странах с завышенными требованиями к их состоянию.

И так неожиданно, вдруг – непунктуальность, как нарушение закона мироздания, свалилась с небес на головы консервативных ценителей точности и порядка. В 09.00 не пришла диспетчерская с «Арктик Си». Пока повод только для беспокойства. Пока без предписанных СУБом[2] процедур, но всё же. «Вмешались технические неполадки? Может быть, глючит бортовой компьютер, пропал спутник?..» Началась суета звонков. Сначала на судно. Судно не отвечало. Тут же Хельсинки звонил в Архангельск, взывая объяснить, «что с техникой?» Затем, подливая масла в огонь, из Хельсинки продолжали: «движение судна по АИС стало необычно узорчатым, превратилось в зигзаг… судно на мониторах отклонилось от курса». Снова звонки, сообщения на судно, на все номера: мобильный финский и мобильный эстонский, на спутниковый номер Inmarsatminim… Там же, в зоне недосягаемости спрятались все личные номера экипажа, какие-то просто не отвечали. И уже трубки телефонов впивались в щеку звонящим, и в голове стоял звон от бесконечно повторяющихся фраз оператора «вне зоны действия», как вдруг номер второго проснулся. Длинные гудки. На том конце сняли трубку. Молчание. «Вас не слышно! Что происходит на судне? Ответьте!» – неистово взывал Карпенков. В ответ разочарующее сопение в трубку и снова короткие гудки. Нельзя удержаться: «твою-то мать!» Обеспокоенность от неведения нарастала.

Словно злое провидение играло в игру до 14.00. В эту минуту, по правилам СУБ должны начинать радиопоиск судна. И в эту самую минуту с номера второго пришло шокирующее смс: «заперты в каютах, куда плывём, что нашли, не знаем. Зарецкий».

Николай Карпенков – директор архангельского филиала. Прочитав, он застыл на месте, ошеломлённый парадоксальным сообщением от Капитана. И с нескрываемым волнением в голосе и долгими паузами между словами он прочитал смс коллегам. Пока гул абсурда от полученных десяти слов висел в кабинете патрона, Карпенков перезвонил на номер отправителя. Ответил Капитан: «Все члены экипажа заперты в каютах. На судне обыск. Люди в полицейской форме. Что-то ищут», – сообщил тот, и пошли короткие гудки. Дальнейшие попытки дозвониться были тщетны.

Через час снова пришло сообщение: «Please call me back». На звонок Карпенкова ответил Капитан. Как показалось Николаю, голос у Капитана был размеренным, каким-то искусственным, как у сильно выпившего человека, старающегося контролировать свою речь и поэтому говорящего спокойно, размеренно. Он доложил: «Люди, которые досматривали судно, покинули борт. Все члены экипажа живы, здоровы. Экипаж приводит в порядок служебные помещения, и судно продолжает плавание по назначению».

– Детально опишите произошедшее в письменной форме! – настойчиво потребовал Карпенков, пытаясь не нагнетать напряжение и войти в положение людей, испытавших стресс от посещения незваных гостей, и в то же время с трудом сдерживая эмоции от бестолковости смс капитана.

Распираемый негодованием, Карпенков позвонил в Хельсинки и с долгими паузами зачитал сообщение, запустив бурную реакцию обсуждения с оператором судна: «Заперты в каютах, куда плывём, что нашли, не знаем. Зарецкий». Что за текст? О чём? У нас в офисе никто не понимает, зачем Зарецкий написал так много слов ни о чём, – возмущался Николай – если предположить, что это «наркоконтроль», полиция. Не понимаю, зачем ночью забираться на идущее в море судно? Звереют.

– Не похоже на деликатных шведов. Что за структура такая – «наркоконтроль»? – сетовал оператор. – Никогда о таком не слышал, чтобы полиция ночью, на ходу, в море… чтобы забрались инкогнито на судно, всех положили на пол, связали, потом заперли в каютах! Боевик, блин, какой-то. А что береговая охрана?

– Я ещё утром звонил – те ничего не сказали. Либо не знают, либо не выдают какие-то тайны. Сказали, запросят полицию. Теперь новые вводные с судна о «наркоконтроле». Только что им звонил – разводят руками, сверяются с полицией. Так говорят. Тем временем я сообщил в администрацию флага на Мальту. Они крайнее удивлены произволом полиции. Много раз меня переспрашивали – сомневаются, не заболел ли. Но обещали выяснить по дипканалам. На очереди российское посольство в Стокгольме – готовлю запрос.

– Николай, а если это не полиция? – в задумчивости произнёс оператор, – всё как-то жёстко.

– По действиям – не полиция, но!.. смс от Капитана, разговор с ним?! Как с этим быть? И от охраны береговой, неладной, до сих пор ни хера!

– Согласен. Пиратство на Балтике? Последними были витальеры? Казнённые в 1400.. каком-то году?

– Именно, Штёртебекер! Двухметровый, в бронзе. Стоит в Гамбурге. Он просил судей помиловать сподвижников. Тех, мимо которых он пробежит после того, как ему отрубят голову. Те дали добро. Палачи построили всех в ряд… Штёртебекеру отрубили голову…и без головы (!) тело пробежало мимо одиннадцати, споткнувшись о подставленную ногу офигевшего стражника. А отрубленные головы оставшихся насадили на колья. Вбили их на берегу. Предупреждение на будущее.

– Да, я смотрел фильм. «Stortebeker». Он вдохновил ублюдков?

– Предвкушают славу? Заклинают. В историю имя вписать хотят?

– Или за тридцать серебренников от каких-нибудь всемогущих покровителей,

– Сегодня пиратство?! Да, если где-нибудь у берегов Сомали – несомненно. Но здесь, у берегов Швеции?! Это невозможно. Более того, все версии и предположения мы строим из понимания роли Капитана, – продолжал Карпенков, – и, принимая судно, он же, прежде всего, берёт на себя ответственность за жизнь экипажа, сохранность и безопасность судна и груза. Мы можем предположить, что у него не было возможности нажать аварийную кнопку. Но была возможность написать смс – 10 слов. Как и любой здравомыслящий человек на его месте, он бы дал знать об опасности, угрожающей людям и судну.

– Бесспорно, – согласился оператор, – и вариантов много, как коротко сообщить о беде. Долго искать не надо. Можно значительно короче написать, если времени нет – от короткого SOS до «пираты на судне». Тремя словами мог обойтись…

– Именно. Мог и одним, – добавил Карпенков, – «спасайте», например. Получается, что ни людям, ни судну ничто не угрожает.

– Дай Бог!

– Всё равно на душе неспокойно. Я бы в проливах их остановил, на несколько часов. Инспекцию на рейде бы сделал. Можно в Копенгаген смотаться. На пару дней. С другой стороны – и причин-то нет.

– Плюс задержка, расходы – ты ж понимаешь! – с участием добавил оператор.

– Согласен. Тысяч на пять попадём с учётом простоя. Да и задержка под следующие обязательства (рейс). В таком случае ждём Мальту. И российское посольство должно вернуться с ответом. Экипаж русский. У них как бы новые веяния – защищать своих граждан. Надеюсь, в ближайшее время мы всё узнаем. И рапорт подробный от Зарецкого жду.

– Удачи тебе, Николай! Новости будут – звоните в любое время. Ждём!

– Вам также. До связи.

Капитан медлил с рапортом, ссылаясь на занятость по приведению судна в порядок после посещения людей в полицейской форме. Ответ от капитана пришёл лишь к вечеру следующего дня.

Тем временем рабочие дни удлинились, большая их часть посвящалась теперь «Арктик Си». Поскольку все случилось у берегов Швеции, запросили Coast Guard (береговую охрану) и полицию Швеции; поскольку грузились в Финляндии и владелец – финская компания, попросили финскую полицию сделать запрос коллегам в Швецию; поскольку русский экипаж – запрос о произволе властей отправили в посольства РФ в Стокгольме и Хельсинки; Мальтийский флаг судна обязывал незамедлительно докладывать об инциденте с полицией администрации флага на Мальту. Ждали объяснений от полиции и береговой охраны; новостей из посольств; результаты расследований от мальтийской администрации. Звонили, напоминали, упрашивали, ссылаясь на важность и срочность ответа. От всех ведомств ответ был как под копирку: «Идёт выяснение». Затянувшееся ожидание объясняли бюрократической рутиной, согласованием между ведомствами, элементарным нежеланием сообщать – кто знал, может быть, экипаж в чём-то замешан.

Ежедневно и подолгу продолжались опросы по телефону всех членов экипажа. Каждого просили объяснить – все рассказывали одинаково: «Вахтенных связали. Руки, ноги. Долго держали в таком положении. К спящим врывались с оружием в руках. Все были в масках. По судну отовсюду разносились крики «полиция», «наркоконтроль». Держали несколько часов взаперти. Что искали, неизвестно».

В разговорах с экипажем не покидало ощущение, предчувствие того, что здесь что-то не так. Но оснований для остановки судна не было.

Судно шло в порт назначения. Прошло датские проливы. Вышло в Северное море.

– показания свидетеля Зарецкого С. Н. от 12.09.2009

На мостике постоянно находились Альфа и мужчина в маске, которого Альфа звал «Папа». Папа был плотного телосложения, рост примерно 175 см, по возрасту старше «Альфы», со сколотым верхним зубом…

– показания потерпевшего Фалина Е. В. от 20.08.2009

На верхней челюсти «Папы» отсутствовали 4–6 зубов.

– показания свидетеля Зарецкого С. Н. от 12.09.2009

…Альфа был главным, Папа – его помощником. Остальные захватчики – обычные исполнители. Во время вахты на мостике его не подпускали к консоли управления судном и радиоаппаратуре. Судно шло на авторулевом. Он только наблюдал за курсом. Ход был практически полным, насколько возможно. На мостике с ним находились один-два захватчика. Мостик постоянно был закрыт изнутри.

24го в 2З часа 55 минут по указанию Альфы его сменил второй. После вахты его отвели в каюту. Процедура смены всегда была следующей: Альфу вызывали по радиостанции. Говорили: «Дэк, к мостику поднимается штурман». Тому отвечали: «Хорошо». Дверь открывали и смотрели, как поднимается штурман. Также с мостика. Говорили: «Мостик дэку, сейчас пойдёт капитан». Он спускался по трапу на палубу «С». Там его встречал один из захватчиков. Провожал в каюту второго помощника. В ней постоянно находился матрос.

На палубе «С» постоянно дежурил вооружённый захватчик. Они менялись. Контролировали коридоры всех палуб. Заводили и выводили их из кают.

В пятницу 25-го в 18:09 пришёл доклад от Капитана:

«Настоящим информирую 24.07.09 около 03.00 группа неизвестных людей 8–12 человек в форме с надписью POLICE на спинах, в чёрных масках, с автоматами и пистолетами поднялись на борт моего судна с лодки, которую мы не могли видеть. Все члены экипажа были связаны. Меня спросили о порте назначения и где находится партия наркотиков, о которой они были информированы. Я попросил предъявить документы. Они отказались. По истечении 4–5 часов члены экипажа были развязаны и заперты в каютах по 3–4 человека. Затем начали тщательный осмотр судна. Говорили по-английски с польским акцентом, но я не уверен. Всё это время они управляли судном с помощью второго механика. Они осмотрели всё судно, включая машинное отделение, помещения и частично груз. Значительных повреждений ни судового механизма, ни оборудования, ни груза не наблюдается. Некоторые косметические повреждения причинены судовому инвентарю. До сих пор проверяем на предмет возможных повреждений. Судовая касса не тронута. Около 15 часов они покинули судно на резиновой лодке чёрного цвета в восточном направлении. На лодке надпись POLICE. Опознавательных знаков, флага нет. Перед уходом я спросил о результатах поиска. Они не ответили. Были злы. Упомянули Калининград и имя директора Солчарта. В настоящий момент судно на ходу, средний вперёд. Сделаем ремонт в удобных водах, которые не связаны с гостями. КМ Зарецкий»

К парадоксально-невразумительному смс добавился сумбурный рапорт, окончательно снявший сомнения в соответствии Зарецкого занимаемой должности, подтверждая пословицу, что хороший старпом (которым тот много лет отработал в компании) не означает хороший капитан.

Карпенков не успокаивался. Расспрашивал Зарецкого, с трудом сдерживая эмоции:

– Сергей, если никто не вызывал по УКВ, не просил остановиться и не представился, значит, – это захват судна. Почему не нажал аварийную кнопку?

– Николай Валентинович, но всё произошло мгновенно: валят на пол, вяжут руки и ноги, плюс рот и глаза. Это второй. Позвонил мне ночью. Преспокойным голосом попросил подняться на мостик. Меня повалили, связали. Как тут кнопку нажмёшь?

– Как «гостям» удалось незаметно, на полном ходу забраться на пароход? – не успокаивался Николай.

– Командир захватчиков перед уходом бросил: 9 узлов и 1,5 метра надводного борта – это семечки.

– А судном кто управлял с трёх часов ночи?

– Замедлили ход. Второго поставили на руль. Судно вели по нашей прокладке на плоттере. Второго механика периодически сопровождали в Центральный Пульт Управления наблюдать за работой машины.

– Ты пишешь: упомянули имя директора. Почему не написал «Матвеев»? Как узнали его имя? Ранее в разговоре ты упомянул, что главный гость звонил Матвееву. Почему это не отражено в рапорте?

– Да, они сказали, будто звонили Матвееву, что он, мол, плохо с ними разговаривал. Были злы. Имя, возможно, увидели на мостике, в списке телефонов компании.

Вплоть до 2 августа и второго исчезновения с судна ежедневно и пунктуально приходили ДИСПы. Сигналы АИС показывали, что лесовоз движется намеченным курсом: пройдя Северное море, сложности навигации Ла-Манша и оставив по траверзу левого борта Брест, судно начало отрываться от берега в глубину Бискайского залива, и снова пропало…

2 августа – день предвкушения приёмки нового судна – проходил в ожидании звонка от супера… и вдруг телефон засветился пропущенным звонком с неизвестного номера, и снова звонок…

(разговор на английском)

– Господин Матвеев? – послышались раскаты искажённого скрамблером голоса с прибалтийским акцентом.

– Кто это? – спросил я, проваливаясь в плохое предчувствие. У меня как будто спала пелена с глаз, и я ясно увидел, что разговариваю с террористом.

– Вы должны со мной говорить – продолжал раскатистый, еле различимый голос в трубке.

– Я не разговариваю с неизвестными! – с трудом сдерживая возмущение, ответил я. – Тем более, через скрамблер. Представьтесь.

– Если вы меня не выслушаете, у вас будут большие проблемы и вы не получите судно…

– Собрался мне угрожать, гаденыш? Забудь мой номер, клоун.

Сбросив звонок, я подумал: «Не сон ли это?» Я почувствовал, как мир оседает от уродливой мысли, что теряется всё, рушится неисправимо, всё разом, буквально в мгновение ока, когда особенно всё удавалось: ничего невозможно придумать, неизвестно, как быть… И кто-то зашёл и прошёлся по дому, открыв дверь, через террасу вышел во двор, сделал несколько шагов босиком по влажной траве и, дойдя до пристани, снова вернулся. Закрыв за собой дверь, я недоумённо наблюдал за тем, что сам закрываю дверь… Сердце сжалось от навалившей тоски. Казалось, что это только начало и что за ним таится какое-то близкое, тяжкое несчастье…

Я почувствовал себя так, как будто всё остановилось, и мир вдруг затих и погас в одно мгновение, словно по команде свыше, отключили ток, повернув рубильник огромного механизма. Наступало затишье… Только свежий морской воздух, смешиваясь с криками безмозглых, внезапно озлобленных чаек, залетал в дом сквозь приоткрытую дверь и нарушал тишину, сливаясь с певучим лаем бигля, долгожданного рыжего пса с умными глазами, нового члена семьи, без умолку заливавшего благозвучием своих распевов тишину дома.

И летнее солнце снова показалось из-за туч и предпоследними лучами блеснуло над гладью серого залива перед тем, как спрятаться за крышами соседних домов, сверкало сквозь мелкие листья огромной берёзы и уже принималось разжигать маленькие радуги в хрустальных бокалах с недопитым вином, оставленных на столе накануне. До звонка всё было как-то мягко, светло и, казалось, уже уходили неправдоподобные перипетии последних дней, превращаясь в умирающие воспоминания. Звонок пронзил тишину устоявшегося уклада, заглушил и чаек, и пса, и треск берёзовых поленьев в камине, прервал воскресную сауну и разрушил идиллию воскресенья. Звонок зацепил взгляд за ещё три, пропущенных ранее с того же номера. Значит, он звонил раньше? Как так, я не слышал. Своим вторжением он подтвердил реальность всех наших чудовищно невероятных предположений и домыслов.

Я думал о моряках, рисуя себе горестные подробности их заточения на судне. Вернулись мысли, что нужно что-то предпринять, позвонить другу в Сибирь, спросить совета… Может быть, поехать в офис?..

Офис – напомнил о «дне предвкушения»: накануне завершились переговоры о покупке нового судна. Подписан контракт. Приняты все наши условия: цена, удобный порт передачи – Гамбург – и опцион предпродажной инспекции судна.

Судно, готовое к предпродажной проверке, стояло в порту в ожидании нашего супера – Павел Чильцов был в пути. Должен был позвонить…Может быть, в суете я его не услышал? Как давно мы знакомы? Сто лет. Если судить по сделанному сообща, а по календарю всего-то семь лет мы были знакомы. С 2002-го или, может быть, 2001-го года. Тогда я искал механический мозг – инженера с мозгами. И, уже потеряв надежду, познакомился с Павлом…запомнил его в очках на кончике внимательного носа. Сидя напротив меня, он разговаривал тихо, степенно. В простоте его слов, за спокойной интонацией скрывался большой опыт и глубокое знание всего, о чём я его расспрашивал. В степенности и медлительности его движений было больше глубокомыслия, силы ума, чем в болтовне, суете с другими, со всеми, с кем я беседовал раньше. Мне казалось, он понимал больше, чем я расспрашивал, но был выше того, чтобы своими ответами показать превосходство в предметной области мира машин и механизмов. Вдаваясь в подробности, он отвечал лаконично, но я видел, как будто что-то особенное, независимое от разговора, что-то более ёмкое и глубокое происходило в то же самое время в его голове. Своими короткими фразами он легко формулировал суть. Разговор показал полное наше единомыслие, и стало понятно, что именно он возглавит мой технический департамент. Получив предложение, Павел неспешно достал Chesterfield, закурил сигарету, глубоко затянулся и, с выдохом утолившего голод, в сизом облаке дыма сказал: – Будем работать.

С тех пор он – механик от Бога – талантливо воскрешал механизмы всех пароходов. Это событие привело к другому – каждый год мы пополняли свой флот, покупали суда…

Пока не вмешался ублюдок…какой-то фантом. Звонок Фантомаса… Я вынужден всё отменять. Звонить Павлу.

Набрал его номер…Чильцов, не дожидаясь того, что я скажу, ответил привычным, размеренным голосом:

– Добрый день, Виктор! Всё по плану. Я в Пулково, на регистрации. Вылет в Гамбург…

– День, к сожалению, не добрый, Павел, – прервал его я, не дожидаясь доклада по предстоящей поездке, – предположения подтвердились. Забыли про Гамбург. Всё отменяется…

– Значит, мы были правы?! Чёрт! В таком случае сдаю билеты и возвращаюсь в офис. Держись, Виктор! – его спокойствие и простота в разговоре всегда были поддержкой.

– Удачи тебе, дорогой!

Вскоре раздался звонок. Звонил Воронов. Мой заместитель. Так уж сложилось, что его нежданные звонки в выходные не предвещали ничего хорошего. Все аварии и происшествия, когда-либо происходившие, падали на эти дни. И обо всех напастях я узнавал от него. Впервые о «Кодиме», затонувшей в Английских Проливах в первые дни февраля 2002-го. В первый же рейс новой линии из Швеции на Ливию, линии, которую мы долго выстраивали и, которая обещала стать сверхэффективной, но в тот день вместе с судном погибла. И через несколько дней всё английское побережье у Брайтона было завалено досками, прибитыми к берегу исполинскими волнами, погубившими лесовоз. И только ужасные конструкции домов, сколоченные из собранных на берегу досок, долго напоминали о трагедии судна и бессилии горемычного экипажа, покинувшего непотопляемый пароход[3]. Украинский экипаж не справился с Главным Двигателем, а вместо того, чтоб отдать найтовы крепления, караван палубного груза и скинуть его в море (что предусмотрено правилами безопасной перевозки лесного груза на палубе), вызвал вертолёт береговой охраны и покинул борт судна. Оставшееся без управления, судно затонуло, оставив о Ливии только воспоминания, как о чудесной стране с самым высоким уровнем обработки судов и отзывчивыми людьми безупречной порядочности. Сердце сжималось, когда страну разбомбили.

Первое января 2007-го запомнилось утренним звонком. Воронов сообщил о бедствии «Арктик Си», которое, попав в ураган в Северном море, получило опасный крен от смещения каравана палубного груза. Тогда спасли, слава Богу…

И сейчас. Вполне ожидаемо. Когда он звонил – он всегда сохранял безмятежность. И при любых обстоятельствах разговор начинал с любезностей. «Какой я преданный!» – звучало, казалось, в его интонации, напоминавшей первое собеседование, интервью из девяносто седьмого… Тогда мне показалось, что он не знал, как себя держать, боялся показать своё возможное несоответствие и некомпетентность. Вместе с тем он стремился получить эту должность, которая, очевидно, ему представлялась чем-то несбыточным. Позвонив, он обычно расспрашивал о самочувствии близких, делился новостями, говорил о погоде, и только затем, будто бы ненароком, докладывал о случившемся.

В этот раз, возможно, сказалась нервотрёпка последних недель. Он был впервые взволнован.

– Виктор, пароход захватили! – хрипловатым голосом начал Воронов.

– Знаю, Володя, – стараясь сбить тон тревоги, по возможности хладнокровно ответил я.

– Мне звонил какой-то прибалт, механическим голосом, через скрамблер, просил передать угрозы, что если ты не ответишь, они расстреляют двух моряков к концу дня.

– Всё это странно, Володя. И пока непонятно, что происходит. А что думаешь ты?

– Безумие, конечно же, необъяснимо. Откуда враги? Со всеми ладим. Что будешь делать?

– Пока непонятно. Поболтаю с ублюдком. Посмотрим. Ты занимайся компанией и сообщай, если что. Будем на связи.

– Удачи тебе!

Как только закончился разговор с заместителем, экран телефона высветил пропущенный номер телефона дочери. Она училась в Хельсинкском универе и в то же время работала в компании офис-менеджером. Я тотчас ей перезвонил, чуть не выпалив «shit happens», но сдержался. Катя ответила сразу.

– Пап, я пыталась тебе позвонить, но ты, как обычно, был занят. Я хотела сказать, что мне кто-то много раз звонил с неизвестного номера. Ты ведь знаешь, я не отвечаю на незнакомые номера, тем более, номер какой-то странный.

– Ты запомнила?

– Да. Начинается с +870…

– Это инмарсат. Звонок по спутнику.

– При этом мне показалось, что звонок имеет какое-то отношение к «Арктик Си», ко всему, что вокруг нас происходит.

– Ты молодец. Правильно сделала, что не сняла трубку и не ответила. Не беспокойся, Катюш, но завтра не выходи на работу и не езди в университет. Больше того, я полагаю, что тебе будет лучше уехать на время. В Москву, например. Да, съезди в Москву. На несколько дней. И бабушке передай, чтоб она собиралось домой. Так всем будет спокойней. А я тут пока во всём разберусь.

– Ты считаешь, что всё это очень серьёзно?

– Пока не знаю. Сегодня опять не получена информация с судна, а мне недавно звонил какой-то придурок. Я не понял, откуда и что хотел. Но, как бы ни прозвучало это абсурдно, опасаюсь, что мы были правы в том, что «Арктик Си» действительно захватили.

– А что-нибудь слышно из Швеции? Из полиции, береговой охраны? От Мальты? Из русского консульства, наконец?

– Нет. Все молчат. До сих пор никаких объяснений причин посещения судна людьми в полицейской форме тогда двадцать четвёртого. На этом этапе могу лишь предположить, к сожалению, с большой вероятностью, что визит гостей в чёрном у острова Готланд имеет непосредственное отношение к сегодняшним звонкам.

– Да уж.

– Катюш, собирайся. Возьми утром такси – и на поезд. Я не уверен, что смогу тебя проводить. Пусть твой парень проводит. Да, и попытайся бабушке объяснить, что ей тоже пора ехать домой.

– Пап, ты, главное, не беспокойся. Целую.

– Целую, Катюш. И по возможности не выходи из дома.

Как только закончил беседу с дочерью, швырнул телефон. Тот смачно шмякнулся в лужу (откуда она взялась?). С трудом удержал себя, чтоб его не растоптать. Громко вырвалось: – Fuck! – Ублюдки добрались до Кати! Узнали её телефон. – Кто они?

Мысли путались, цепляясь одна за другую, сплетались в клубок, парализуя сознание. Попытки их выстроить, привести в порядок удавались с трудом. С каждым звонком опасности расширялись, становились масштабней. Проверяли на сверхчеловеческие возможности, требовали запредельной выносливости. Но их нет. Чёрт! Нельзя впадать в панику, поддаваться инстинктам. Умение владеть собой гораздо важнее, чем сила или выносливость. Важнее, чем ум, интеллект, рассудительность. Сотни, тысячи раз приходилось падать. В этом всё, как в дзюдо. Чтобы не разбиться и снова подняться, выстоять, дойти до победы, нужно технично падать. И, тем не менее, моё сознание погружалось в какое-то вязкое болото. Его трясина всё глубже засасывала мысли. От чрезмерного количества неизвестных тревога давила на грудь. Руки и ноги немели. Как будто бы их связали. Бросили в воду. На глубину. Что делать? Паниковать? Кричать «помогите»?

Попытаешься плыть, держать голову над водой – потеряешь все силы и лишь ускоришь процесс. Погибнешь. Остаётся позволить себе опуститься на дно. Затем, оттолкнувшись ногами, ждать, пока выкинет на поверхность, чтобы быстро вздохнуть. Повторять процедуру и так продержаться.

И всё же. Что мы имеем сегодня?

Первое: судно, по-видимому, захватили. И если так, то это как снежный ком, который будет расти с каждым днём. Груз на борту не будет доставлен, по крайней мере, в ближайшие дни. Получатели начнут давить на фрахтователей, заявят претензию о нарушении сроков доставки, потребуют компенсаций, поднимут шум об убытках, угрожая расторгнуть контракт. Весь вал претензий регрессом адресуют на нашу Компанию. Потребуют компенсаций – Бог знает сколько. В любом случае – огромные суммы.

На сегодняшнем вялом рынке, когда на коне Фрахтователь, – им выгодно расторгнуть контракт. Судовладельцы вокруг сидят без работы. Легко отдадутся за меньшие деньги.

У нас начнутся судебные процедуры, в ожидании решения которых флот встанет, окажется без работы. Не ждем никаких поступлений. Только расходы, которые будут расти с каждым подходом каждого судна к порту погрузки. Лавина расходов сметёт всё на своём пути.

Сколько у нас пароходов? Своих, тайм-чартерных и в управлении? На сегодня пятнадцать. Непонятно, насколько затянется сага. Пока всё не утрясётся, пока не уладим претензии, пока не докажем? Неделя, месяц, полгода? В среднем тысячи три эксплуатационных расходов на судно – 60 тысяч в сутки. На сколько нас хватит?..

Второе: сегодня же потеряли новое судно – пришлось отменить сделку, аннулировать контракт, над которым долго работал.

Третье: поступили угрозы расстрелять экипаж, ублюдки звонили Кате – но это, бесспорно, пустые угрозы. Видимо, чтоб надавить на меня. Иначе б уже открыли огонь. Тут я не способен что-либо сделать. Но, полагаю, что это не слабость, а сила. Сила в отказе от контроля процессов, находящихся вне моей власти. Происходящее шире сознания. Признаю свою ограниченность в бесконечном потоке происходящего. Время покажет. Но, странно, нет никакого страха и неуверенности…

И в 18.00 того же самого дня снова раздался звонок с того же бесовского номера.

– Алло, Виктор! – уверенный в безнаказанности и недосягаемости, откуда-то из потустороннего мира донёсся искажённый скрамблером голос ублюдка.

– Да, приятель, я здесь. Говори! – намеренно сухо ответил я, одновременно проверив, что разговор пишется.

(разговоры записаны на диктофон. Искажение скрамблером усугублялось плохой связью.)

– Вы решили поговорить со мной? – даже сквозь скрамблер были слышны самодовольные нотки в голосе мерзавца. Он не скрывал радости от эффекта угроз и от того, что с ним говорят. Скрытность и неизвестность разжигали его браваду.

– Прошу прощения, кто говорит? – ответил я, погружаясь в холодное безразличие и, хоть это мне претило, я был вынужден принять неизбежность общения с террористом.

– Вы разговаривали с Вороновым? – как бы потирая руки, спросил он.

– Представьтесь. Кто это? – настаивал я. Ни в коем случаи нельзя было уступать паршивцу.

– Вы говорили с Вороновым? – раздражённо выпалил террорист.

– Послушайте! Вы звоните на мой номер, задаёте вопросы. Кто вы?

Явно понимая, что разговор может тут же прерваться, он сократил заранее подготовленную речь и заявил угрожающим тоном:

– Я переговорщик!

– Переговорщик?! О чём?!

– О вашем судне.

– О каком из них? – стараясь не выдать то, что уже стало понятно, спросил я.

– «Арктик Си».

– И что вы собираетесь сообщить?

– Судно под контролем моих людей, – выделяя каждое слово, ответил подонок.

– Вы звоните с судна?

– Я не на судне. Но мои люди…Они на борту, – демонстрируя власть, напыщенно заявил пират, подчёркивая, что руководит, командует «людьми», захватом лесовоза и Капитаном, что вознёс себя на вершину, спрятавшись за неизвестность, упивается властью, диктует условия. Скрамблер не мог утаить экстаза завоевателя. И в этом виделась его слабость.

– Ваши люди на борту?

– Именно так. Мы ищем владельца.

– Очень плохая связь. Старайтесь говорить яснее, – мне нужна была пауза, чтобы осознать услышанное.

– Я могу говорить медленно, чётко и ясно, – подчёркнуто неторопливо произнёс мерзавец.

– Тогда вперёд.

– Вы владелец судна?

– Я кто? – «чёткость и ясность» ему не давались, фразы коверкались скрамблером, вмешивался акцент.

– Вы основной владелец судна? – скрываемый искажением голос, звучавший из неизвестности, сделался ещё гаже.

– Да, мы им управляем. Судно в коммерческом управлении нашей компании.

– А кто владелец?

– Судно в коммерческом управлении – настаивал я на своём.

Повисла пауза. Он явно был не готов к подобным ответам. И стало понятно: что-то у него пошло не по плану.

– А кто владелец? – неторопливо поинтересовался он после некоторого замешательства.

– Я вам ответил. Не слишком ли много вопросов? И для чего, чёрт возьми? – снова пауза.

– Потому что оно под нашим контролем! И если я захочу – я немедленно затоплю пароход. С грузом и экипажем. Всего за 5 минут.

– Если решите что?

– Готовы ли вы к переговорам?

– Если решите что? – снова повторил я. Нужно сбить демонический темп, накал агрессии, угроз, обдумать дальнейшие действия.

– Вы намерены вести переговоры?.. возьмите бумагу для записи правил. Правил переговоров.

– Правила переговоров?

Сказать ему «да», согласиться с ним, пойти на уступки, казалось, значит осознанно подвергнуть всех большей опасности. Я почувствовал, что лучше было не выдавать нарастающее возмущение, ничего не говорить. Всё затаить.

– Именно так.

– Хмм.

– У вас есть возможность записывать?

– Я здесь.

– Да. Тогда хорошо. Правило номер 1. У нас всего лишь пять дней.

– Пять дней для чего?

– На переговоры положено пять дней.

– Кем положено 5 дней? Я не понимаю.

– У вас есть 5 дней для того, чтоб достичь соглашения!

– О чём?

– Правило номер 2. Если в течение этих дней вы предадите огласке наши переговоры, то сумма удвоится, – сказал он раздражённо.

– Говорите яснее. О чём идёт речь? Какая сумма? За что?

– Если предадите огласке, допустите этому случаю стать публичным, – газеты, телевидение и прочее – сумма удвоится, – сказал он с каким-то диким вдохновением.

– Вы не ответили.

– Правило…

– О чём речь? Какая сумма? За что?

– Правило номер 3. Если вы начнёте предпринимать действия по привлечению властей – наша организация атакует вас и членов вашей семьи. Ваш дом под прицелом. Я видел фото вашей дочери Екатерины. Она очень красивая молодая леди. Правило номер 4. Связь. Вы должны быть доступны на этом номере 24 часа в сутки. Вам понятно?

– Что ещё?

– Пока ничего. Если нарушите правила – мы будем стрелять. Я бы хотел, чтобы вы осмыслили эти четыре правила, и после этого мы вернёмся к беседе, как только вы их поймёте. Когда я могу вам перезвонить?

– Зачем? Вы же звоните. Я весь внимание.

– Но я бы хотел быть уверен в том, что вы понимаете правила.

– Кое-что понимаю. Что вам нужно?

– Нет, нет. Прежде всего мы обсудим правила. Позже обсудим то, что нам надо. Нам не требуется много от вас.

– Тем не менее…

– Я только хотел убедиться в том, что вы поняли правила, – и после паузы, – Виктор, вы практикуете боевые искусства, поэтому вы умеете думать в тишине. Вы поняли эти четыре правила? – вопросы негодяя и его дерзость показались мне так удивительны, что я спросил:

– Для этого вы звоните? Записаться на спарринг? Есть желание попробовать?

В трубке раздались глухие раскаты хохота Фантомаса:

– Ха-ха-ха. Ну, может быть, когда-нибудь. Сейчас я бы хотел убедиться, что вы меня понимаете.

– Добро пожаловать на спарринг. Я буду ждать.

И снова зловещий смех донёсся из небытия:

– Ха-ха… Но вы поняли?

Я прервал разговор.

https://bukinist.qr1.at/vu5krw

Запись разговора

Этот абсурд отбрасывал меня в далёкое прошлое… в тот день… мысли о том, что нужен отдых, что нужно выспаться перед боем, сначала настойчиво, а затем всё дальше и реже, напоминали о предстоящих боях. Стоило закрыть глаза, мысли подхватывали и уносили в бесконечно вращающийся калейдоскоп движений на татами.

Накануне Большого дня неудержимое волнение и трепет ожидания решающих схваток овладевали, уводя в состояние нирваны. Та ночь захватила бесконечными комбинациями приёмов танцующих в спарринге бойцов, нескончаемо крутившихся перед глазами кадрами мистического кинофильма. Хитросплетения новых и новых, причудливо умных комбинаций поглощали внимание, не давали заснуть. Перед глазами, одно сменяя другое, неслись диковинные сочетания заходов на зацепы, с переходами в подсечки, подножки, сливались с многосложными затейливыми бросками, переходящими то в удушение, то в болевые приёмы. С невероятной лёгкостью удавалось увернуться ото всех контрдвижений противника, гармонично и стремительно переходить в победные комбинации, завершая движения безупречностью красоты и законченности приёмов.

Переворачиваясь на спину, я видел, как потолок спальни превращался в татами, на котором крутились спарринги всех тренировок, мультяшным образом превративших движения в плавный, гармоничный танец мастера. Всё менялось. Сильное волнение и неудержимая дрожь переживаний в преддверии боёв переполняли, захлёстывали, превращали всё привычное в нечто новое, находящееся вне обыденности, какой-то сложной химической реакцией меняли весь опыт на знание кармического управления.

И когда солнце уже начало подниматься и раздробленными лучами заползало в окно меж проёмов толстых гардин, я был в Кодокана тридцать первого года, в спарринге с Дзигаро Кано. И всё кружилось в бурных каскадах бросков, безудержной пляске подсечек, неукротимых па из зацепов, вращения мельниц. Гармоничная атмосфера искусства дзюдо Кодакана тепло приняла объятием мастерства, сделав частью себя и вырвав из привычных границ, стирая преграды между мной и дзюдо, перенеся в утро боёв Важного дня как продолженье минувшей ночи, приведя к восхитительному чувству победы. Победы, наполнившей мир новым смыслом, изменившей систему координат, убрав из него время. И до победы в финале я, будучи в Кодокане, в то же время присутствовал на татами, в спаррингах Чемпионата.

Время ушло безвозвратно, и его отсутствие всё свело воедино – необыкновенные комбинации бросков Кодокана тут же пленили красотой созвучия ложных заходов с победными приёмами на япон и вазари в день чемпионата.

Я был одновременно и зрителем, и автором побед во всех первых схватках, слившихся в одну.

…И уже тёплая, умиротворяющая струя душа после выматывающих четырёх боёв возвращала в реальность, медленно переносила сознание из святынь Кодокана в повседневность совка, с отвалившимися от стен душевой кафельными плитками, обшарпанным полом, как вдруг неожиданный, звучный голос Д. гулким эхом пробежал по коридору, разбивая тишину тёплой воды и таинственность возвращения в реальность. Он прокричал, что ждут на ковре и, что судьба первого места ещё не решилась, и что он желает победы. В тот же момент, вырванный из-под успокоительной струи воды, я был на татами, затягивал кушак кимоно, сидя напротив противника. Слова Д. «на татами!» стали детонатором взрыва. Напротив меня невозмутимо сидел техничный и сильный борец, которому я неизменно проигрывал на тренировках.

И всего через 9 секунд, после команды Хаджимэ, броском «О-Сото Гари» на япон и победой, я возвратил долг Мастеру, отплатив за то, что мне было дано просто так, даром, достигнув того уровня мастерства, который превращает умение в виртуозность, а труд в искусство.

Как когда-то молодое вишнёвое дерево, согнувшись почти до земли под тяжестью снежного кома, сбросило снег со своих ветвей и, снова выпрямившись, открыло принцип Дзюдо для Дзигаро Кано – «поддаться, чтоб победить!» – так мой опыт в дзюдо стал путеводной звездой в дальнейшем блуждании по метафизическим дебрям, в поисках правильного пути. Пути бесконечных преодолений усталости от изнуряющих тренировок, от десятитысячных повторений подножек, бросков, зацепов; от восстановления после долгих разочаровывающих дней травм с их мучительными болями от переломов и растяжений, к приобретению техники… Пути, принёсшему понимание, что одной только техники недостаточно.

Будто мягкая сила спустилась ко мне с небес – и произошло какое-то внезапное проникновение в сущность вещей, нечто, изменившее картину мира. Почему она снизошла на меня – я не знал. И сейчас тоже не знаю. В этом не разобраться. Главное – это случилось. После команды Мадэ (окончание схватки) моя жизнь полностью изменилась. Даже не знаю, как такое назвать. Дар? Дар от Дзигаро Кано можно назвать Кармическим управлением.

«Одно событие приводит к другому», – говорил Будда две тысячи четыреста семьдесят лет назад.

И встреча с Мастером, открывшая тайну Кармического управления, привела к другому событию – открыла секреты искусства, живущего по своим, нелинейным законам, находящимся вне обычной системы Декарта, Например, достижение результата либо приобретение опыта в системе Декарта можно отобразить в виде линии восходящего графика, где усилие для движения наверх расположено на оси ординат, а время для её достижения бежит слева направо по оси абсцисс. Тогда по мере приложения усилий и по прошествии времени график будет стремиться вверх. В своей очевидности подъём линии наверх всегда сопряжён с душевным подъёмом. Он ведёт к эйфории. Погружая в самодовольство, он расслабляет. Движение графика вдоль оси ординат вселяет уверенность, что движение вверх продолжится бесконечно. И чем дольше подъём, тем меньше сомнений в том, что он бесконечен. К примеру, в торговле на фондовой бирже, живущей по нелинейным законам – чем выше взлетает график финансового инструмента, тем больше растёт сожаление трейдера о том, что он не поверил в подъём накануне и не купил инструмент, когда тот был дешевле. Но именно в тот момент, когда уверенность в дальнейшем подъёме приходит на смену сомнениям – всё вдруг замирает, не движется выше и непременно падает вниз, в неизбежность рецессий, превращая вчерашние результаты в новые надежды.

Затяжные периоды замедлений или регрессов усиливают психологические напряжения, требуют время на восстановление.

Фаза спада приносит порой катастрофы, крушения и погружает в страдания от понесённых потерь, снося голову от разочарованья.

Таким образом, движения линии вверх либо вниз в системе Декарта вызывает бури эмоций, мешающих достижению цели, а затяжные периоды замедлений или регрессов усиливают психологические напряжения, требуют время на восстановление.

Время тянется порою невыносимо медленно. А зачем, собственно, время? А если его убрать из системы? Забыть про него?..

Тогда не будет никакого движения по оси абсцисс. Без времени график скукожится в примитивный отрезок (меж нижней и верхней точек бывшей кривой.)

Без времени – не останется никаких тревог, эмоций, и драм – то есть лишних препятствий. Всего лишь движение по прямой.

И, впоследствии, находясь в любой точке отрезка, можно уверенно утверждать, что как бы то ни было и что бы ни произошло – всегда достигнешь любого пика – попадёшь наверх либо спустишься вниз.

Именно так, без времени, происходят процессы в парадоксальных условиях, не живущих по линейным законам, – например, в судоходстве либо торговле на фондовых биржах. Суть которых одна.

Когда в экономике наступает рецессия, всё дешевеет и замедляется. Происходит падение продаж и, как следствие, объёмов перевозимого морем груза, дешевеет и фрахт. Флот становится невостребован и падает в цене. Рынок приходит в упадок, оказавшись в нижней точке отрезка – это время покупки судов.

Суда либо стоят на приколе, либо движутся экономходами для уменьшения расходов.

На высоком же рынке экономика оживает, цены растут, увеличивая продажи и объёмы для перевозки, которые, в свою очередь, поднимают фрахт. Идёт ускорение. Не должно быть простоев. Флот ходит максимальными скоростями, стремясь увеличить объём перевозимого груза по большим ставкам фрахта. И наступает момент дефицита судов, что влечёт за собой увеличение стоимости пароходов. В разы.

Своим нахождением в верхней точке отрезка рынок сигнализирует о продаже.

Таким образом, линия, проведённая от нижней точки отрезка к вершине, открыла тайну искусства преодоления трудностей, откинув эмоции, на пути в парадоксальных и сложных процессах родившись той ночью, стала законом кармического управления, а отказ от погони за целью стал правилом её достижения.

Это событие привело к открытию многих решений, позволило стать компании максимально эффективной, что, очевидно, и притянуло внимание негодяев. Рейдеры не понимают, что, захватив пароход, да даже весь флот, не смогут во всём разобраться.

В разговорах пират стал угрожать, ублюдок занервничал – значит, живёт по линейным законам. Нужно его измотать, подолгу с ним разговаривать, поддаться, чтоб победить. Верить кармическому управлению.

С этого дня так и пошло. Работа, место жительства, круг общения – всё изменилось…

В тот же день второго августа, в 21.07 всё тот же звонок, тем же голосом, но неожиданно дружелюбно:

– Виктор!

– Да!

– Приветствую вас. Как дела?

– Всё как всегда, приятель.

– Тогда хорошо. Всё отлично. Чем вы занимаетесь? – его почтительный тон вводил в заблуждение.

– Курю.

– Вы же не курите. Виктор, послушайте, я понимаю, что вас прессую, но вы должны…должны быть доступны на связи. 24 часа 7/7.Чем быстрей мы придём к соглашенью, тем лучше для нас.

– О каком соглашении вы всегда говорите? Я вас не понимаю.

– Я лишь хочу убедиться… вернёмся к условиям позже. Сейчас я хочу быть уверен, что все правила вам понятны.

– Всё-таки что с соглашением?

– Если усвоили правила, я расскажу.

– Понятно. Вперёд.

– Тогда хорошо. Начну с полутора миллионов. Евро. Наличными. Вы должны заплатить за груз, пароход и команду, но я гарантирую – мы не тронем другие ваши суда… – громадность суммы отчасти, казалось, звучала как повышение самооценки. И, замерев в театральной паузе, рэкетир, очевидно, пытался произвести определённое впечатление. И, после паузы выдавил:

– Вы меня слышите?

– Я здесь. И всё же. Что с соглашением? И потом, о каких наличных вы говорите?

– Да, да. Мне нужно наличными.

– За что наличные? Вы о чём?

– Ну, да… На вашем судне 25 человек. Таким образом, из полутора миллионов каждый получит по шестьдесят. Шестьдесят тысяч евро.

– Вы не ошиблись? На борту 25 человек?

– Верно. Шестьдесят тысяч каждому.

– Но экипаж 15!?

– 25 солдат кроме всего экипажа.

– Солдат? На борту? 25?

– Да. Так точно. Я вам должен сказать, что мы члены международной организации солдат, прошедшие горячие точки. Воевали в Чечне и Афганистане. Рисковали своими жизнями, получали увечья и ранения. Много наших друзей погибло. Наши правительства нас использовали. Посылали на защиту своих интересов, и мы безотказно служили. Потом вдруг мы стали им не нужны, и нас выбросили, как использованные гондоны. Оставили без достаточных средств, платят гроши. Не прокормить семью. Из 60 тысяч себе мы возьмём лишь половину. Всё остальное заплатим в наш фонд. Фонд поддержки семей погибших солдат – наших друзей. – Душевная тяжесть его возвращения в много раз пережитую темноту, с которой он это говорил, казалась наигранной.

– То есть всем нужно по 60?

– Правильно. Всем по 60.

– Ведь это огромные деньги!

– Но вы не бедны. Мы вас проверяли.

– Такой суммы, конечно же, нет.

– Не беспокойтесь – я здесь, чтобы вам подсказать. Я дам вам идею, где взять деньги.

– Надо же. И что за источник?

– Их много. Вот вам один – страховая компания.

– Страховая компания?

– Да, именно.

– Но, чтоб получить от страховой, нужно к ним обратиться; написать заявление, обосновать, всё официально оформить.

– У вас есть страховка военных рисков?

– Конечно же, судно покрыто…

– Ну, вот. Вот вам и источник.

Он говорил на полном серьёзе.

– Тогда я должен уведомить… всех. Всё должно быть официально.

– Да, да. Знаю… Знаю, как это работает. Мы много раз это делали раньше, – торопливо продолжил он.

– Я никогда… Мне ничего подобного делать не приходилось. Нет никаких идей. В этом могу положиться только на вас и ваш опыт.

Непонятный радостный смех эхом раздался в трубке.

– Вы их загоните в угол, Виктор, – азартно продолжал мой собеседник.

– Ещё раз? – слова мошенника, его дерзость показались мне так забавны, что я переспросил, удивлённый масштабом безумия.

– Вы их должны загнать в угол. Страховую компанию, – распирало бандита, сквозь нетерпимость голоса которого и искусственно дружеские интонации проступило то особое безразличие, которую навевает жажда властвовать над другими.

– Значит, я должен их информировать. Вы понимаете? При этом вы просили не сообщать никому ни о судне, ни о захвате.

– Нет нужды ничего сообщать. Пока нет. Но мы вам это позволим. Позже. Вам нужно с ними поговорить. Со страховой… – и снова повисла какая-то театральная пауза – Если вы сможете доказать, что у вас нет своих средств… Иначе платите сами, – продолжил он, поразмыслив.

– Такой суммы, конечно же, нет.

– Вы в этом уверены?

– Бесспорно!

– А если возьмёте ссуду? Деньги получите в банке, заложив одно из ваших судов, – фонтанировал припасёнными и явно чужими идеями Фантомас.

– Но это практически невозможно. На нынешнем низком рынке? Банк, при всём уважении, не выдаст кредит ни под залог, ни под какие проценты. Такой возможности нет. Я сожалею.

И снова повисла пауза.

– Да… Ну, в таком случае… почему не продать? одно судно.

– Я не понял.

– Почему не продать ваш пароход?

Безумие явно закипало.

– По той же причине. Нет рынка. Нет покупателей. Никто сегодня не покупает. Рынок дерьмо. Нет никакого спроса. Мировой экономический кризис. Рецессия. Все терпят убытки.

– Да, да… – он, казалось, почувствовал несуразицу своих предложений, но не мог придумать, как изменить заранее составленный план.

– Вот как-то так, приятель.

– А мне говорили, что ваши суда в очень хорошем состоянии, – помолчав, продолжил подонок.

– Вам правильно говорили, но вопрос не в техническом состоянии. Хорошее оно или плохое – это влияет на цену. В данном случае это не важно. Просто нет рынка. Рынок определяется, прежде всего, спросом и предложением. Мы можем выйти на рынок со своим предложением, но нет никакого спроса, никто не купит. Суда не востребованы на низком рынке. В условиях глобального кризиса они не востребованы.

– Виктор, но стоимость груза? – не унимался финансовый консультант. – На борту груза более, чем на миллион.

– Я могу вам сказать даже больше – на днях я получил предложение – купить лесовоз за ничтожную цену для подобного судна. Но банки мне отказали. Сегодня нет финансирования. Всё очень непросто.

– Виктор, вы думаете, что происходящее несправедливо? – уже явно не слушая и, должно быть, исчерпав все идеи, перескочил на другую тему рэкетир.

– Конечно, я так считаю. Вы не согласны?

– Да, конечно, – как-то неопределённо ответил он. Было непонятно – то ли он, думая так же, как я, не хотел обострять разговор, то ли он вообще никогда об этом не думал. После чего произнёс:

– Я, знаете ли, испытываю огромную симпатию к вам лично. И могу сделать вам предложение.

– Ещё одно? Слушаю.

– Если вы назовёте своих конкурентов, то я обещаю сделать подобное с ними. Я хорошо знаю, что на рынке жёсткая конкуренция, и очень непросто найти загрузку для флота. Много компаний бесследно пропало с рынка, обанкротилось и исчезло.

– Всё это так, что касается рынка.

– Да, вы видите – я осведомлён. И хочу вам помочь. Чтоб вы не пострадали и не потеряли своё положение на рынке… Мы можем сделать совместный бизнес… Если вы мне поможете, я сделаю всё для вас, и вы не окажетесь в одиночестве.

Своим откровенным признанием в готовности к преступлениям в отношении к конкурентам он, очевидно, хотел убедить меня в своей безупречной преданности, расположить к себе.

– Пардон, но нет никакой нужды в том, чтобы причинять кому-либо зло. И не имеет значения, конкурент это или нет. За всем стоят обычные люди. Мои конкуренты с годами стали мне друзьями. К счастью, мне удалось конфликт конкуренций изменить на сотрудничество. И нет никакого желания обсуждать действия против кого-либо.

– Бизнес, знаете, бесчеловечен и беспощаден – это машина. Бизнес – нечто дурное. Без правил.

– Допустим. Возможно, вы правы. Я же смотрю по-другому. У всех достаточно своих сложностей и без того – ни к чему обострять. Жизнь всегда предоставляет возможности выбирать. Выбрать то, что для каждого естественно, что не заставит мучиться от стыда. На долгосрочную перспективу намного разумней играть по правилам. Поверьте.

– Я верю, но мы говорим не об этом. Бизнес же беспощаден, и вы знаете это. Вы ведь давно в этом варитесь. Я знаю, что вы начинали в России, в бандитские времена девяностых.

– Да, приходилось сталкиваться с дерьмом, общаться с чиновниками и ментами, спасать компанию от бандитов. Всё это опыт из девяностых, но совершенно пустой и ненужный. Мне интереснее творчество в судоходстве – это именно то, что по-настоящему вдохновляет. Это искусство. И здесь многое удалось.

– А что вы думаете об экипажах – не это ли путь к сокращенью расходов? – Снова неожиданный переход к другому сюжету.

– Да, расходы на содержание команды – это одна из самых больших статей в эксплуатации судна, но к вопросу о сокращении нужно подходить осторожно. Кроме численности – мастерство экипажа имеет значение.

– Значит, для вас экипаж не безразличен?

– Разумеется.

– В таком случае вы должны их спасти, сделать всё, чтоб найти ради них деньги.

– Нужно время, чтобы всё продумать. Решить вопросы с деньгами.

– И здесь я снова могу помочь, помочь вам.

– Вы можете или не можете? – очень плохая связь – вновь было не разобрать.

– Бесспорно, могу! Подумайте о страховой компании. Обдумайте, что и как сделать. Я поддержу вас во всём. Я не хочу, чтоб вы лично платили. Страховая компания – вот цель, вот источник. Давайте возьмёмся за страховую компанию.

– Хммммм.

– У вас честный бизнес. Вы практикуете боевые искусства. И я, знаете ли, тоже. Занимаюсь этим больше тринадцати лет. Вот видите, мы коллеги. Мы должны совместно выжать деньги из страховой. Я не хотел бы давить на вас.

– Хммммм.

И, словно извиняясь за непростительную небрежность, он произнёс:

– Между прочим, я вас заверяю, что экипаж, и судно, и груз в полном порядке. Абсолютно, – словно извиняясь за какую-то непростительную небрежность, произнёс он.

– Нет нужды угрожать экипажу. Вы сказали, что я под прицелом ваших людей. Разве этого недостаточно?

– Мы никого никогда не тронем. Мы солдаты, мы не убийцы. Мы никому не причиним вреда, если вы не сглупите. Но если мы увидим опасность, почувствуем стресс, тогда, конечно, мы расчехлим наше оружие.

– Хммммм.

– Вы разумный человек. Уверен – мы с вами поладим. Найдём решение.

– Хммммм.

– Хотите знать, почему захватили именно ваш пароход? Почему эта акция против вас?.. Но это же так очевидно. После всех новостей, в медиа и повсюду… Стало известно, что полиция захватила ваш лесовоз у берегов Швеции. Для нас это означало, что им как бы дозволено, и тогда мы решили, что можно и нам. Вы понимаете?

– Допустим.

– Для них это было так просто. Из новостей мы узнали про тихоходное судно с низким надводным бортом. Значит, легко на него забраться. Для нас это стало сигналом. Знаком судьбы, если хотите, и означало то, что мы легко сможем его захватить. Но хочу, чтобы вы знали, – наши действия не направлены против вас. Я извиняюсь, но всё это бизнес. Наш бизнес против всех страховых компаний. Ничего личного. Не направлено против вас.

– Всё же должен напомнить – коль скоро речь идёт о страховой, тогда я должен послать им уведомление. Сделать официальное заявление.

– Мы дадим вам отмашку, когда придёт время. Пока продумайте, что и как сделать со страховой компанией и о том, что вы в итоге значительно сэкономите. Я уверен, вы найдёте решение. Тут я рассчитываю на ваш большой опыт. Но в настоящий момент полагаю, что на сегодня достаточно. Я позвоню вам завтра. Виктор, берегите себя.

– Берегите команду. До связи.

– Пока, пока.

Разговор ни о чём закончился, казалось, вместе с воздухом в доме. Одевшись, я прошёл через террасу, спустился во двор вздохнуть полной грудью и, дойдя до близлежащего парка, поймал себя на желании осмотреться вокруг, увидеть стрелка, сидящего где-то в тени или на ветках деревьев и державшего дом под прицелом. Вокруг всё было по-прежнему, тихо. Из заросшего дикого парка тянуло вечерней свежестью.

Только дым камина в доме напротив, чуть вырвавшись из трубы, медленно сползал с крыши, предвещая приближение гроз, наполняя окрестности приятным запахом берёзовых дров.

Из открытых окон соседского дома слышалась хлопотня воскресных гостей. Голоса гулко раздавались в тишине, предшествующей наступлению ночи. Чувствовалась удивительная несовместимость между тяжестью на душе и окружающей безмятежностью.

Усевшись в тени вековой берёзы, сквозь мелкие листья которой ещё просачивались лучи догоравшего, долгого финского солнца, я устроился, чтоб переслушать наш разговор.

С кем же я разговаривал? Блефует безумец? Но, в то же время, судно молчит, не получены ДИСПы Капитан не выходит на связь, не отвечает на наши запросы. Нет сомнений в том, что их захватили. Бандиты, по-видимому, на борту.

Его разговор, вопросы, идеи представляли собой то сочетание банальности, и какой-то надменности, в которых обыкновенно видятся черты несостоявшейся натуры, душевный разлад, непреодолимое желание порисоваться, и которые, во всяком случае, являются признаками несколько пренебрежительного отношения к существующим правилам, что часто подкупает ведомых людей. Раньше, разумеется, приходилось слышать подобные инсинуации и из уст коррумпированных ментов, и залихватских бандитов, поэтому с трудом верилось в их искренность. За высокопарными словами о самопожертвовании в интересах угнетенных обычно скрывается заурядная личность. Он злоупотреблял моим вынужденным вниманием вплоть до того, что намекал мне, будто имеет награды. А в переизбытке комплиментов ясно обозначились всё его хитроумие и та подлость, до которой доходило его тщеславие.

Извержением своих идей, казалось, он предвкушал торжество своего невежества надо мной, над компанией. Его заявления звучали неправдоподобно. Для чего посылать 25 солдат на захват лесовоза? Во-первых, с экипажем получается сорок человек, которым просто не разместиться на маленьком судне. Во-вторых – зачем 25? Есть ли у бандитов оружие? Можно легко обойтись значительно меньшим числом, например, впятером. Цифра же 25 явно придумана, чтоб убедительней обосновать 1,5 миллиона. Поскольку, если бы он признался, что «солдат» всего пять, то тогда концепция их «нищеты» и давленья на жалость была бы неубедительной. На каждого приходилось бы по 300к, находящейся вне пределов мечтаний для обездоленных.

Слово же «нищета» он повторял слабым голосом, голосом человека, свыкшегося с душевной болью. Он молол всякий вздор.

Потом, его фразы – «загнать в угол страховую компанию» – и заявления, что они «это делали неоднократно» – здесь его знания о функции страховых компаний, видимо, ограничены получением пары сотен за утерянный телефон или сломанный телевизор. Для получения возмещения от страховой компании по полису H&M (страхование корпуса и механизмов) в судоходстве требуются тонны неоспоримых доказательств, и процедура предполагает убедительное обоснование, заключения сюрвейера, назначенного страховщиками, анализа страхового случая на основании информации, полученной из различных источников и пр. Причём бремя доказательства всегда лежит на заявителе, а страховая компания, как правило, недоплачивает. Переплатить её невозможно заставить. Поэтому его заявления о получении денег от страховой как об их постоянном бизнесе – просто блеф.

А то, как неуместно и часто он произносил слово «бизнес», показывало, насколько он далёк от его сути. По всей видимости, неудачи толкнули его на терроризм.

Будто бы для спасения своей репутации он перескакивал с одной темы на другую. Слышалось, как его фантазию, преследуемую домыслами, швыряло то туда, то сюда, как пустую пластиковую бутылку с волны на волну. Фразой о «численности экипажа» он, несомненно, хотел показать свою осведомлённость, но был знаком с судоходством лишь сквозь призму своих вожделений и в этом мало что понимал – скорее всего, он посредственный клерк, неудачник. То, как быстро он перескакивал от одной идеи к другой, говорило о кем-то заранее, пусть не очень умело, составленном списке тем для дискуссий. Они явно из судоходства, но их знания поверхностны.

Техсостояние судов так же, как экономика, рынок, знакомы для них не вполне, на уровне лишь названий.

Странное ощущение. После разговора с ублюдком осталось горькое послевкусие, как и от недавней истории о рейдерском захвате компании близкого друга.

Рейдерский захват! Подумать только! Поглощение предприятия против воли его собственника. Совсем недавно я впервые услышал это странное прилагательное – английское, но описывающее «бизнес-культуру» современной России (может быть, ещё Украины), – и оно зацепило меня своей необычностью.

RAID – Наезд! Набатом, звоном колоколов, прозвучавших из 90-х.

В те времена наезды не прекращались, были частью повседневной жизни страны; наезжали и отжимали все, хоть сколько-нибудь наделённые властью. Во главе иерархии стоял КГБ, за ним шли менты, потом – налоговые, в основании пирамиды были братки.

Словно мутация вируса, делающая его неуязвимым к прививкам, эволюция криминала со временем становилась всё более изощренной. Он приспосабливался к изменению законодательства, прошёл путь от примитивных захватов торговых палаток 90-х годов до силового захвата, враждебного поглощения предприятий в 2000-х…

От анализа слова RAID и «рейдерского захвата» внешний мир исчезал, погружая в отупляющее отчаяние, во мглу почти забытой жизни в России накануне вынужденной эмиграции…

Значит, и до нас докатилась волна безумных захватов. Если так, куда бы я ни шёл, на мне стоит крест. Откуда тянется шлейф? В 95-м (перед отъездом) коррумпированные менты чуть не загнали в угол. Поставили перед отвратительным выбором: платить под столом, либо закроют компанию, либо закроют меня. В те годы менты искусно выстраивали почти непреодолимые сложности и тут же незатейливо предлагали решение «вдруг свалившихся ниоткуда» проблем. Стоило лишь к ним обратиться.

– Господи! – невинно звучало их удивление. – Ну и времена наступили! – зажмурив глаза в наигранном недовольстве, восклицали они, покачивая головой и прицокивая языком. Обещали подумать, помочь – и чуть погодя находили решение запутанной ими же ситуации, в которой вдруг оказывалась жертва их хитросплетений.

Разумеется, за вознаграждение.

Сложность создаваемых провокаций, как и вознаграждения за их устранения, зависели от масштабов компании, которую они оплетали сетью интриг.

Грех, в котором они жили, как и те интриги, которые они творили, многозначительно называя их словом «бизнес», замаливался в новеньких, с блестящими куполами, церквушках, храмах и соборах, как грибы, растущих в то время в России на деньги бандитов. А рядом с ними в этих церквях стояли толпы людей, просивших спасения от причинённых им тягот и страданий, а прежде никогда ни о чём не просивших.

Зацепившись за слово «бизнес», я вдруг кое-что заметил. Тождество интонаций, с которыми это слово произносилось мерзавцем и ментами 90-х. Ну, точь-в-точь. Шарахнуло удивительной схожестью словоизлияний о сути бизнеса, которую и мерзавец, и менты явно знали лишь понаслышке.

И словно тягучая зелёная тина, поднятая откуда-то из глубины, из застоявшихся, почти умерших воспоминаний неожиданно налетевшей бурей, начала источать свой зловонный запах, парализуя сознание.

Бурление вдруг разгулявшихся волн становилось непреодолимым. Они всё дальше уносили от берега устоявшейся жизни, затягивали всё глубже и, погружали в пучину пережитых забвений всё вокруг: и вид спокойного моря напротив, и вечернюю свежесть близлежащего парка, ладно смешанную с благостным ароматом дыма камина, заполнившего вечернюю тишину злополучного дня. И, несмотря на всю красоту, небо, затянутое слоистыми облаками, горящими в красных лучах заходящего солнца, превращалось в знамение. Всё вокруг словно кричало, что мир дошёл до предела…

– Hyvääiltaa (добрый вечер), – вдруг послышался непринуждённый голос соседа.

Своим появлением он прервал моё затянувшееся общение с прошлым, вернул из тягостного раздумья в красоту уходящего дня. В повисшей на мгновение паузе он, улыбаясь, смотрел на меня. Неизвестно, как давно он стоял совсем рядом. Видимо, проводив хлопотливых воскресных гостей, просто прогуливался вдоль берега моря. Несмотря на некоторую отдалённость, в сумерках виднелся его, как всегда, добродушный спокойный взгляд. Сквозь мягкость его движений проступала особая твёрдость характера, которая отличает человека властного и неравнодушного. Его тактичность воспринималась как проявление симпатии, отчасти, может быть благодаря тому, что он знал обо мне значительно больше, чем все остальные. Возможно, больше, чем я сам знал о себе. Поскольку вся бухгалтерия и правовые документы, то есть всё сокровенное, все интимные стороны жизни бизнеса нашей Компании были в руках их семейного Предприятия. Все финотчёты, налоговые декларации, книги для аудита – всё таинство цифр добросовестно выверялось так же, как юридическая казуистика договоров на предмет их соответствия финским законам.

Достоверность всех цифр и правомерность контрактов были чрезвычайно важны в стране, где за неуплату налогов предусматривалось наказание значительно строже, чем за убийство. И, в том числе, благодаря мастерству филигранной разборчивости Юкки и Тапани – владельцев компании, шуринов Пекки, мы каждый год получали статус «ААА», означающий максимальную финансовую стабильность.

Благостное спокойствие Пекки, размеренность его движений и тишина голоса удивительным образом подчёркивали гармоничность его сочетания с ровной умиротворённостью финской природы, располагали к общению.

В доброте его улыбающихся глаз будто повис вопрос о чём-то особенном, отдельном от того, что он только что произнёс.

– «Что-то случилось?» – спрашивал его взгляд, смотревший на меня словно из другого мира. Рядом с ним особенно ощущалась вся немыслимость положения, в котором я вдруг оказался. И я почувствовал потребность именно с ним поделиться всем, что произошло в этот чудовищный день исполинской длины, наконец-то объяснивший кривые линии маршрута, начерченные АИСом 24 июля в прибрежных водах острова Готланд.

Я понимал, что сообщение о террористическом захвате «Арктик Си» у берегов спокойной Швеции может прозвучать как признание в шизофрении, но это не было обычным желанием поболтать. В его уверенном взгляде я почувствовал, что именно он может вмешаться и каким-то образом помочь выбраться из тупика.

– Пекка, ты знаешь, только что стало понятно, что пароход захватили. Бандит угрожает его затопить, расстрелять экипаж. Выставил требования заплатить, пока непонятно кому и за что, но требуют полтора миллиона. Сказал, что держит мой дом под прицелом, а в случае обращения к прессе или в полицию негодяй обещал «расчехлить оружие», – поделился я вкратце. Полузакрытые, сосредоточенно прищуренные глаза Пекки смотрели в сторону заходящего за крыши солнца. Мой рассказ получился недолгим, поскольку в пятницу мы с ним уже обсуждали всплеск возмущения, случившийся в прессе. Он был спровоцирован долгим молчанием шведской полиции, отказавшейся как-либо комментировать свой жёсткий визит на гражданское судно у берегов злополучного Готланда.

Ещё в прошлую пятницу, встретившись со мной на парковке, с лёгкой иронией в голосе Пекка спросил:

– Что же случилось с твоим пароходом? Утром я прочитал какую-то белиберду. Одни пишут о бандитских разборках, другие – о контрабанде наркотиков. Что там на самом-то деле?

Пресса в тот день действительно бушевала, задыхаясь в коллективном бесновании. Все газеты одновременно, как по команде, вывернули наизнанку свои воспалённые мозги, влекомые лишь желаньем сплести паутину невероятных гипотез. Пусть враньё, но только чтоб хорошо продавалось.

Прошла всего пара дней, но как же всё изменилось!

Тогда я с ним поделился своим возмущением от неприличного молчания всех, кого мы тогда запросили об инциденте с «полицией» у острова Готланд. Все словно замерли: посольства России в Хельсинки и в Стокгольме; Администрация флага на Мальте; береговая охрана и полиция Швеции – все как будто бы затаились в каком-то неведомом ожидании, словно хранили безмолвную тайну, сохраняли обет коллективного неразглашения…

И вот сегодня стали понятны узоры АИСа, нашлись подтверждения наших предположений. Двадцать пять вооружённых солдат на борту, и я пока не знаю, что делать.

К концу рассказа от безмятежности Пекки не осталось следа. Он сказал:

– Ничего не делай. Я должен всё передать Катрин. Оставайся на связи, она тебе позвонит.

И действительно, вскоре позвонила его жена. Очевидно, что она усомнилась в услышанном. Да и разговор на английском этим вечером нам не очень давался. Повторив свой рассказ, я сам удивился настолько, что закрались сомнения в адекватности, но не очень понятно кого.

К счастью, сдержанность интонации и твёрдость голоса Катрин отбросили все сомнения в том, что это случилось на самом деле.

– Виктор, будь дома. Сейчас к тебе приедет фон Раббе – начальник полиции с командой экспертов.

Молниеносность её реакции меня удивила сильным контрастом с привычной медлительностью её разговоров, как и у многих финнов, которые часто длят паузу прежде, чем что-то ответить, а иногда не отвечают совсем.

В облике Катрин, в её манере держаться всегда было что-то лёгкое, простодушное, выдававшее в ней трудолюбие и добросовестность. И вдруг за обычной сдержанностью её движений, воплощением женского изящества и привлекательности обнаружилась твёрдость. Её решительный голос выдавал положение, которое она занимала в правительстве и которое позволяло ей отдавать распоряжения финской полиции…

Господи, снова полиции!..

В почти спустившихся сумерках уже слипались глаза, исполинских размеров тоска сжимала грудь, проваливая меня в сумеречное состояние. На мгновение очнувшись, в тот же миг возвращался сюда, цепляясь за мысли о том, что, видимо, где-то ошибся, сделал что-то не так, пытался подняться и снова срывался, проваливался, проваливался, проваливался…

Домой. Потащился на ватных ногах. Смутно пришли на память такие же вечера, наполненные точно такой тишиной…

Когда и где это было?

Мысленно возвращался по ступеням почти забытой лестницы, по которым уже поднимался. Давно. Снова спускался, оказывался в полумраке. Погружался в густой туман; воспоминание возвращало к чему-то, но ключ исчезал.

…Спустился, нащупал ворота и по мере того, как проходил через двор, прихожую, коридор, тревога становилась сильнее. Наконец, я зашёл в немой и холодный кабинет, где сиротливо стоял небольшой письменный стол, слева – маленькое окно, справа высился шкаф, хаотично набитый толстыми разноцветными папками.

Шныряющие глаза высунулись из-за груды бумаг, указали на ветхий стул, стоявший напротив. Сквозь сжатые губы просочилось глухое урчанье:

– Вот и встретились. Проходите. Думаю, вы к нам надолго.

Он медленно достал откуда-то и положил на стол Уголовно-процессуальный кодекс и уставился на меня своим механическим, неморгающим взглядом.

Вдруг спросил:

– Какое у вас образование?

– Я учился в Макаровке[4] и в Эдинбурге. Зачем вам моё образование? Вы меня на работу хотите пригласить?

Не обращая внимания на лёгкую подколку и уставившись на меня своим неморгающим взглядом, он спросил:

– У вас есть дети?

– Да. Дома меня ждёт дочь. – Я посмотрел в окно, за которым падали листья.

Он смотрел на меня так, словно в его глазах была рентгеновская установка. Задержав на мне взгляд, он словно наводил фокус этой установкой; пытался прочитать правильный ответ на свой вопрос с тем, чтобы установить соответствие между сказанным мной и той очевидностью, которая была ему доступна. Как музыкант настраивает свой инструмент по камертону, так же и он искал, ему было необходимо сопоставить моё поведение при ответах на простые, ни к чему не обязывающие вопросы. Искал эталонные модели моего поведения с тем, чтобы использовать их в беседе со мной.

– Чудно! – на выдохе протянул следователь, делая записи в блокноте. По всей видимости, он фиксировал моё поведение при ответе на простой вопрос с тем, чтобы использовать его как эталон моей реакции при правдивом ответе. В дальнейшей беседе мой взгляд в окно станет для него индикатором правдивого ответа. Если же посмотрю в другую сторону – будет означать ложь. «Надо же, психолог, блин, – подумал я. – В его поведении всё продумано». Дальше могу сильно не утруждать себя полемикой, ограничиться краткими «Да» или «Нет». Будет достаточно жестов.

С изумительной уверенностью в своей правоте он произнёс:

– Вы обвиняетесь в контрабанде, незаконном вывозе нефтепродуктов. Вот постановление и определение об избрании меры пресечения, – он протянул мне какой-то текст на бланке с двуглавым орлом. – Я вам советую во всём признаться. Чистосердечно… ну, вы понимаете…

– Помилуйте, – посмотрев в осенний мрак, растворённого окна, произнёс я, – но с нефтепродуктами вы не по адресу. Об этом я мало что знаю, кроме того, что, агентируя пароходы от имени судовладельцев, мы заказываем топливо у тех, кто имеет лицензию на бункеровку. Кроме того, мы занимаемся фрахтованием, логистика грузов, сюрвей – делаем весь комплекс услуг в судоходстве. Об этом могу много вам рассказать. А с нефтепродуктами вы, очевидно, ошиблись.

Я говорил неторопливо, обдумывая каждое слово. Пусть следователь подстраивается под размеренный лад. Спешить некуда. Допрос не может длиться вечно. Он демонстрировал вежливость и показной интерес – использовал весь арсенал, чтобы расположить к себе. Заглядывал в глаза. Был очень заинтересован. Задавал простые вопросы, не относящиеся к нефтепродуктам, чтобы меня разговорить и понять жесты и мимику. Задавая каверзные вопросы, пытался поставить под сомнение мою правоту. Меняя тональность, темп разговора, неожиданно перескакивая с одной темы на другую, пытался вывести из равновесия. И это ему удавалось – меня раздражали возмутительные несоответствия.

То он сидел напротив с маской искренности на недоверчивом лице: участливо качал головой, хмурил брови, цокал языком. Порой складывалось впечатление, что он с головой погружён в свалившиеся на меня неприятности, глубоко сочувствует и напряжённо ищет, чем бы помочь. В то же время, с безжалостной точностью он фиксировал не только ответы, но и взгляды, все движения. Поймав мой взгляд в окно, он в первый раз оторвался от вороха бумаг на столе и пристально посмотрел на меня. Ничего не сказал. Затем неспешно дотянулся до верхней полки, взял толстый файл и, положив его на кучу бумаг, разбросанных на столе, открыл на странице, заложенной закладкой. Выразительно вытянув губы и неловко наклоняя голову, произнёс:

– Ну… вот вам и доказательства, мил человек. Советую вам самому рассказать. Оформлю явку с повинной. Вам это зачтётся. И посмотрите! Повернувшись в сторону шкафа, он широким жестом обвёл нагромождение стоящих там папок и после таинственной паузы произнёс:

– Тут все доказательства.

При этом он отчего-то покраснел до самых ушей, и его лицо перекосилось какой-то ироничной улыбкой.

– Доказательства чего, уважаемый? Я вас явно разочарую, но я неинтересный собеседник не тему нефтепродуктов. Мне совсем нечего вам рассказать. Я просто не знаю.

– Чёрта лысого ты не знаешь! – вскрикнул он резко и раздражённо. – Если вы собираетесь разводить канитель – я вас быстро закрою. – Добавил, смягчая, с особой интонацией нескрываемой иронии:

– Вот так, уважаемый.

В повисшей паузе и глубокой задумчивости следователь перелистал страницы толстой папки, не отрывая от меня своего прищуренного взгляда. Потом, опустив глаза и уткнувшись в папку на странице с заложенной закладкой, долго смотрел, словно видел её впервые и очень хотел найти решение важной задачи.

– Так вот же! – с нескрываемой радостью воскликнул он, тыча пальцем в страницу. – Вот заявка на доставку бункера и снабжение греческого судна. На ней стоит ваша подпись. Бункер был левый, неучтённый. После окончания погрузки судно ушло за границу с контрабандным топливом на борту – вы организовали всю эту канитель и контрабандой вывезли топливо за границу.

Довольный собой и сделанным выводом, он закинул руки за спину, откинулся на спинку скрипучего стула и с каким-то высокомерным снисхождением некоторое время смотрел на меня.

– Да. Я и не отрицаю. Все финансовые документы, заказы на снабжение флота, в том числе на бункер, должен подписывать директор. Вот и подписывал. Но, простите, я не понимаю, в чём моё преступление.

– В том, что вы заказали неучтённое топливо. Вы не могли об этом не знать. Значит, вы, по крайней мере, соучастник, а скорее всего организатор преступной группы.

– Заказ, как полагается, был отправлен в «Портофлот». Они бункеруют. А происхождение топлива мне неизвестно. Да откуда мне знать?

– Я вам должен сказать, что начальник «Портофлота» уже арестован. Он дал показания. Подтвердил, что вас знает. Значит, сговор. А это потянет, по крайней мере, лет на семь.

– Я не отрицаю, что мы с ним знакомы. Но знакомство и сговор не одно и то же.

– На вашем месте я бы признался. Посмотрите. Весь шкаф завален бесспорными доказательствами вашей причастности к контрабанде.

– Помилуйте, но разве заявка на снабжение бункера является доказательством? Говорит о причастности к контрабанде? И, вообще, обращаться ко мне с подобным вопросом так же бессмысленно, как у булочника просить пиявок…

Становилось всё сложнее высказывать своё мнение так, чтобы в нём не было ни грубости, ни насмешек над очевидно не по адресу заказанным делом… наш диалог превращался в поединок, подчас зливший, а порой скучный.

В конце концов он, казалось, на меня одного перенёс ту ненависть, которая копилась у него в душе от многообразных огорчений, возможно, от происходящего вокруг беззакония, да чёрт его знает, ещё от чего… и мои попытки смягчить это чувство, высказать своё мнение, отличное от того, что он ожидал, только бесили его. Возможно, и от того, что бесплодное намерение обвинить становилось лишней причиной для отчаяния и ещё больше способствовало его раздражённости.

Всё это паясничание отчаянно мне надоело. Я даже почувствовал нечто вроде сострадания к его жалким попыткам обвинить меня в несуществующей контрабанде. Видимо, исчерпав аргументы всех «толстых томов», обращения к которым состояли лишь в его выразительных жестах, он суетливо подытожил:

– У нас достаточно неоспоримых фактов. Вот посмотрите, – он снова с нескрываемой гордостью показал на толстые файлы. – Напрасно вы отказываетесь признать очевидное. Я к вам отношусь с большой симпатией, поэтому дам вам время подумать. Для большей убедительности он даже закрыл глаза.

Ощущение, что никаких доказательств никогда не существовало, нарастало.

– Пока я вас отпускаю под подписку о невыезде. Вот подпишите.

Он протянул заранее заготовленный бланк размером с небольшой почтовый конверт, на котором от руки была вписана моя фамилия и инициалы. На бланке, как будто для придания серьёзности происходящему, красовался двуглавый орёл и стояла печать с таким же двуглавым орлом.

– Подпишите и не вздумайте уезжать. Вы должны к нам явиться по первому вызову, – прозвучало словно подсказка, что нужно делать. – Если вдруг не будете на месте, мы вас привлечём за нарушение подписки о невыезде.

С этого дня они как озверели. Обыски в компании. Что-то изъяли. Заставляли давать объяснения всего, к чему прикасались; нужно было доказывать каждую цифру. Они в ответ погружались в задумчивость, делали вид, что пытались понять, разобраться: сталия, демередж, дисбурсменты…термин «общая авария» им особенно не давался.

Рабочие дни проходили в отписках, перекрёстных допросах, очных ставках, даче свидетельских показаний…

При этом так небрежно, безучастно и нехотя они это делали, что вряд ли они сколько-нибудь верили в свои обвинения. В их безразличных лицах читалось, что это заказ. В то же время наш словарный запас с каждым днём пополнялся, а значения известных слов расширялись и умножались. Оказалось, что «возбудиться» на их языке – возбудить уголовное дело; «чистуха» – это чистосердечное признание; «закрыть» – задержать по подозрению; «катать» – взять отпечатки пальцев; «терпила» – потерпевший; «висяк» – нераскрытое дело; «дожать» – добиться признания; «застенки» – камера предварительного заключения; «колоть» – допрашивать; «спеленать» – надеть наручники… и много подобного новояза звучало последнее время.

После обысков в офисе долго стоял плотный запах кирзовых сапог вперемешку со смрадом их сигарет.

Пребывая в какой-то нудной настойчивости, они нехотя твердили о контрабанде, о кем-то сворованном топливе. Отрицание же их постулата и несогласие с тем, что подпись на заявке является контрабандой, их злило, ожесточало. Росло взаимное возмущение. Работать если и удавалось, то поздними вечерами. Все в возбуждении, с нетерпением ждали лишь неизбежной развязки. Эта вакханалия не могла продолжаться вечно, и она прекратилась. Вдруг. Неожиданно. Так же, как началась.

Под душераздирающий вопль сирены, разорвавшей дневную сумятицу на плохое предчувствие до и тревожную неизвестность после, в решётке маленького окна милицейской машины уменьшались лица моих сослуживцев, наблюдавших из окон офиса без решёток за увозившим меня в неизвестность уазиком.

В выражении глаз одних читалось смятение и беспокойство о том, что же всё-таки происходит, что будет со мной и с компанией; в других же виделось предвкушение, обещание повысить значимость их положения.

Под жуткий вой милицейской сирены домчались до мрачного здания водной милиции. Там под конвоем меня отвели в камеру и закрыли в полном уединении, словно давая возможность смириться с кем-то назначенным ожидающим адом, при входе в который на полу будет лежать полотенце, о которое (не забыть бы!) нужно вытереть ноги. И нельзя наклоняться, истолкуют как прогибание, и тогда всё пропало… ещё долго в мозгу звучали рекомендации Д. по выживанию во тьме предстоящего пекла. Впереди, возможно, ждала камера, грязные урки, допросы, тюремная баланда.

Невыносимые душевные муки, отчаяние и необратимые последствия. Чтобы выжить, один путь – забыть о прошлом и приспособиться. Жить жизнью, которую уготовила судьба, пройти весь путь испытаний. Достойно. Для того чтобы вернуться. Наперекор злой воле отправивших в эту пучину.

Чувство безысходности, отчаяния и опустошения охватывали настолько, что на какой-то миг становилось по барабану, хотелось плевать на всё, что произойдёт. «Это конец», – единственное, что удалось осознать в те минуты. Конец всему. Прошлой жизни, будущему и уж точно настоящему.

Наконец, дверь открылась, и сквозь скрип половиц обшарпанных коридоров меня провели в пустоту убогого кабинета и усадили напротив лица с взъерошенными волосами. Лицо пристально посмотрело на моё лицо, и взгляд его означал: «Надеюсь, вы всё осознали».

И тут он пустился в очень запутанные рассуждения, пытаясь мне втолковать, что им движут соображения какого-то высшего порядка, и что дел у него и без меня хватает, что, наконец, на него сверху давят… «Итак, было бы благоразумней во всём признаться. Самому рассказать», – подытожил он затянувшееся вступление. При этом уставился со странной улыбкой, сочетавшей в себе и снисходительность, и насмешку, и даже как будто бы шутку, какой-то весёлый намёк. Тут же заметил, что допустить ошибку может любой, даже самый толковый. Стараясь быть обходительным, он произнёс:

– Вижу, в историю вы попали случайно. Мы даже предполагаем, что вы ни при чём. Всем занимались ваши судовые агенты. Они всё признали. В общем, лишние статьи вам не нужны. Давайте подумаем, как выбраться из неприятной для вас ситуации.

Но сквозь мягкость его интонаций угадывалось намерение предъявить мне обвинение в организации преступной группы, действующей по предварительному сговору. А это уже отягчающие обстоятельства.

Словно прочитав мои мысли, он продолжил:

– Вы знаете, волей судьбы я знаком с вашим бывшим начальником. Куроптев Геннадий Иванович. Я с огромным почтением к нему отношусь. Он, в свою очередь, с уважением отзывался о вас, – и, секунду подумав, добавил: – мнение столь достопочтенного человека для меня имеет большое значение. Поэтому вы расскажите, как было, и пойдёте домой. Я вас на минуту оставлю.

Простившись лёгким поклоном, шаркая стоптанными башмаками, он вышел из кабинета, оставив шлейф дружелюбного тона, в первый раз прозвучавшего в этих застенках. Ещё час назад я думал, что беспредел будет продолжаться всегда. И вдруг появилась надежда.

В этой внезапности изменений было что-то непостижимое. Словно над пропастью вдруг ниоткуда появилась спасительная рука. В сильном желании за неё ухватиться захотелось ему рассказать всё, что вокруг происходит, всем поделиться. Но – чем? Обо всём рассказать. Но непонятно, о чём?

Может быть, начать с того, что на прошлой неделе, когда возвращался домой после очередного допроса, накинулись трое, сломали ребро, украв документы, а наутро звонили, требуя выкуп за якобы «найденный» паспорт. Приехали на дорогой машине, небрежно оставили её на парковке и лениво, вразвалочку направились в офис. Один был бледный, оглядывался по сторонам своими авантюрными глазками на невзрачном лице, выражавшем муки зависти ко всему, на что падал его взгляд. Другой же щеголял в кожаной куртке, в потёртых джинсах, а на узком пальце у него был золотой перстень огромных размеров; оба казались омерзительно неопрятными, и у того, и у другого воротники рубашек просалились, а рукава были слишком длинные. Один из них открыл ногой дверь моего кабинета – и оба замерли на пороге. Застыли в испуганной позе, как истуканы, увидев беспечно сидевшего в кресле напротив моего старинного спарринг-партнёра Д. Он, по-домашнему развалившись, сидел во главе стола для переговоров, закинув на него ноги, потягивал кофе. Их взгляды застыли на дерзко толстой золотой цепи толщиной с большой палец, на которой висел огромный тяжёлый крест. Как едва ли не все спортсмены, закончив карьеру, Д. сначала потерялся в завалах рухнувшей в 91-м страны. А к моменту нашей с ним второй встречи, пройдя по иерархической лестнице криминала, командовал группировкой.

Растерянность гостей отразилась в их явном испуге, застывшем на вмиг изменившихся лицах. На них проступила какая-то обречённость, полнейшее равнодушие к собственным судьбам. Они глядели осоловелыми, мутными глазами, как приговорённые к казни, и, казалось, были готовы ко всему, замерев на пороге в плебейских позах покорности. Лица вчерашних грабителей выражали полнейшую виноватость.

Потягивая кофе и доедая печенье, Д. прервал молчаливую паузу, повисшую на пороге:

– Люблю печенье. Особенно с водкой. Особенно без печенья. Ну, что за канитель, бакланы? Забыковали? Типа крутые? Развелось вас, погани всякой. Бродите, мутанты. Каким ветром вас сюда занесло? Что хотели перетереть?

– Не, ну, не душите. Мы не при делах. Нас заставили. Иначе корячился срок.

– Кто?

– Следак. Просил его имя не называть при любом раскладе.

– Вот херня, какого рожна припёрлись, придурки? По уши в дерьмо вляпались. Что за беспредел, братва? Достали, бля, бычары, в натуре. Запомните адрес, уроды, и стороной обходите. Вы попали на бабки. Счётчик включён. А сейчас убирайтесь…

А может, ему рассказать, как после дня, убитого на допросах, навёрстывая потерянное время, работал в офисе до четырёх и тёмной ночью, как только отъехал от офиса, остановили. ОМОН. Приказали покинуть машину. Повалив меня зачем-то на мокрый осенний асфальт, придавили стволом автомата. Руки за голову. Долго что-то искали в машине, и только утром смог добраться домой…

Нет – это всё чепуха, мелочи жизни, фон, на котором происходит настоящие битвы. За выживание. С бандитами можно ладить и договариваться. Они-то живут по понятным законам и поэтому вполне предсказуемы. С обострениями ОМОНа уже сложнее мириться. Они то устраивают облавы, то оцепления – под предлогом очередного спецзадания. Вот о чём стоит рассказывать, так о главном бандите – самом государстве в лице чиновников, например, о беспределе налоговой, о свирепых поборах, превышающих прибыль компании, об аресте счётов и бесконечной веренице судебных процессов. Постоянный пинг-понг с государством – арестовали счёт – незаконно, выигран процесс, разморозили – снова арестовали. Без преувеличения – любой договор, выверенный и приведённый в полное соответствие с законодательным актом кропотливым юристом компании, легко разбивался о статью другого закона. Один закон противоречил другому, и, как следствие, соблюдение одной статьи приводило к нарушению другой, не оставляя сомнений, что мудрость законов заключается в том, чтобы карать за их нарушение, либо для того, чтоб принуждать к непомерным поборам.

Юристы компании, увязшие в ворохе противоречий законодательства, докучливые бухгалтеры с их нескончаемыми вопросами – где взять средства, чтоб заплатить налоги, превышающие прибыль компании, как быть с сезонными обострениями городской администрации, в конце весны придумавшей налоги на паводок…

И совсем непонятно, по каким законам работать, как содержать компанию и прокормить семью. Платить взятки? Уйти в бандиты? Всё увести в офшоры? – любопытно, что посоветует понятливый следователь.

В тишине кабинета впервые угасало обострённое чувство строительства жизни. Высокие устремления покидали это тело, становилось понятно, ради какой такой цели судьба всё это посылала. В этой стране честным путём невозможно…

Поток мыслей прервался звуком широко распахнувшейся двери. В её проёме опять появилось жизнерадостное лицо, но уже в сопровождении человека в погонах и с хмурой строгостью на лице. «Майор С. – познакомьтесь». Он, видимо, старший по званию, занял место во главе стола. Глядя со злобой, с остервенением, точно желая меня проглотить, он, скрежеща зубами, произнёс:

– Наш дорогой бизнесмен не желает ни в чём сознаваться? Отказывается сотрудничать?

И, обращаясь к другому, добавил:

– Всё же доказано.

«Слишком много язвительной иронии и злых насмешек в их заведении», – подумал я.

Майор нервно перелистывал ворох бумаг, разбросанных на столе и время от времени, поворачиваясь в мою сторону, восклицал:

– Дак вот же, вот все доказательства!

При этом лицо его ещё больше злело, глаза темнели, а возгласы раздавались всё убедительней, настолько, что я начинал верить в свою сопричастность ко всем мыслимым и немыслимым преступлениям. В голову начинали закрадываться сомнения, не я ли на самом деле что-то организовывал. Я был уверен в их полной осведомлённости в каких-то деяниях, к сожалению, совершенно неведомых мне.

Чувство превосходства и безграничной власти переполняло майора. Очевидно, он, ведомый ментовским инстинктом, возносил себя к небесам всемогущества абсолютной власти – нахрапом и самонадеянным хамством с порога погружал посетителя в состояние растерянности и виноватости.

Он меня просил подумать о дочери, которая надолго останется без отца, о матери, которая не переживёт позора тюремного заключения сына, о судьбах работников и компании, которую они закроют… Ещё долго на его языке крутился всякий вздор.

Тем временем рабочий день подходил к концу, и в кабинет один за другим заходили и тут застревали их боевые товарищи, рассаживаясь на стульях, стоявших вдоль стены. Кто-то был в форме с погонами, кто-то заходил в штатской одежде тоже, как в форме – джинсы и свитер. Зайдя в кабинет, все закуривали и нервно поглядывали на часы, посылая в пространство сигнал, что пора расходиться. В пепельнице, стоявшей возле меня, росла куча окурков. В воздухе висел сизый смрад, и шум был похож на то, как будто вся комната наполнилась жужжанием ос. Они высказывали различные мнения. Были такие, которые уж чересчур отличались военной жестокостью. Были, однако ж, и такие, кто отличались кротостью нрава и благоразумием.

Тот первый, жизнелюбивый, со слишком добрыми для следователя глазами, уже всё реже и реже задавал один и тот же вопрос:

– Почему бы вам не облегчить душу и не признаться? – спрашивал он с мрачнеющим любопытством, – Вот увидите, я обещаю, всё разрешится.

В спускавшихся за окном сумерках и полумраке прокуренной комнаты сквозь облако дыма в мутности зеркала, что висело напротив, отражалась настольная лампа, которую майор направлял мне прямо в лицо. Она ослепительно, хлёстко била мне по глазам, отчего жизнь, вплетённая в яркие волны света, казалась частью бесконечной борьбы.

Не стесняясь в выражениях, он затянул монолог, подчёркнуто не обращая на меня никакого внимания, сыпал наболевшими возмущениями: «Эти сраные бизнесмены, «новые русские», ничего не боятся, наглецы, лезут во все щели, уничтожать их нужно. Защитить от них государство».

Так сыпал он, зажмуривая глаза для большей убедительности.

Несомненно, что «государство» для него – это бренд, с которого он получал дивиденды. Наделённый полномочиями, он мог практически всё – лишить воли, имущества, забрать компанию, а при необходимости – жизнь…

«Это какой-то бред, о чём он говорит?» – вертелось в голове, но решётки на окнах говорили о том, что всё это происходит на самом деле.

Майор стучал кулаком по столу так, что подпрыгивала пепельница, и окурки разлетались в разные стороны, стол покрывался слоем пепла, просыпавшегося через край. Во всех его движениях проступала какая-то неловкая резкость. После нескольких банальных фраз о том, что, мол, ездят на дорогих авто, за вечер в ресторанах оставляют его месячную зарплату, о том, что грабят страну, он начал высмеивать всех, кто пытался заняться делом, тем самым ставя себя выше их. Лица присутствующих с ним соглашались, не оставляя сомнений в их убеждённости в том, что если кто и работает в этой стране, так это они…

Не обращая внимания на показательные выступления человека в погонах, я не смог удержаться от того, чтобы вставить 5 копеек:

– Я, например, господа, начал с нуля. Без денег. В условиях постоянных угроз. Знаете ли, я несколько лет трудился как тысяча чертей, чтоб построить компанию. И вдруг вы меня оскорбляете, мне доказываете, что моя собственность – это кража?

Но мои рассуждения тут же были прерваны возмущением зашипевшего коллектива.

Словно поток нечистот из помойного ведра, они выплёскивали передо мной свой гнев, обнажая какой-то позор своего положения. В то же время другой, «добрый», притормаживал коллегу и, обращаясь ко мне, всё повторял свою мантру:

– Вам стоит всё подтвердить – и свободны. Не понимаю, к чему так упрямиться.

Настойчивость, с которой они твердили о воровстве, контрабанде нефтепродуктов, породила в моей голове предположение, что, быть может, они искренне ничего не понимают в судоходстве, при этом толкуют о функциях компании, которые кажутся им выражениями недосягаемой премудрости.

– Господа, заявка на бункер делается по просьбе судовладельцев. Заказ, в свою очередь, отправляется на не подвластную нам нефтебазу. Они-то и доставляют топливо на борт судна. Таким образом, мы с нефтепродуктами имели связь лишь на бумаге, соответственно, ни украсть, ни вывезти контрабандой – даже при огромном желании… – посчитал своим долгом уточнить я… Но подобная логика рассуждений была неуместна, тут же захлёбывалась, тонула в шквале их возмущения.

Майор снова ударил кулаком по столу, отчего опрокинулась пепельница, засыпав весь стол кривыми окурками и слоем пепла. Хмурый, он стал нервно ходить взад и вперёд по кабинету. Несколько раз прошёл мимо меня, бросая в мою сторону взгляды, которые никак нельзя было назвать дружелюбными. Подошёл ко мне, наклонился, уставился своими холодными, неморгающими глазами и процедил:

– Последний раз советую вам сознаться.

От близости его язвительного лица в нос шибануло катастрофической смесью ядрёного чеснока с ядовитым амбре палёной водки. Захотелось взять пепельницу, которая валялась поблизости, и запустить в него.

Я не находил слов. На языке всё время крутилось: «Кто ты такой, чтобы мне говорить, кто я такой…»

В последнем акте сильно затянувшееся действо «злого и доброго» перешло в садистское представление. Однообразие их повторений изнуряло ещё более от того, что было совсем непонятно, в чём именно признаваться.

К концу дня в помещении собралось человек семь. Они всё чаще посматривали на часы, переглядывались меж собой. Суетились. В моторике их движений, во всём их обличии выступало что-то дерзкое, пьяное и распутное. Это раздражало и в то же время разжигало в сердце безумное желание любой ценой избавиться от них, признать любую вину, согласиться со всем, что они говорили, в чём обвиняли, но было непонятно, в чём… От папиросного дыма мрачного кабинета разъедало глаза, в голове звенело. Они продолжали жужжать, уже не обращая никакого внимания на моё присутствие, спорили между собой, погрузившись в обсуждение моей дальнейшей судьбы. Одни, уже плохо владея собой, тупо и однообразно, как мантру, твердили: «Поздно. Пора по домам. В тюрьму его. Пусть подумает, и дело с концом». Звучало как «ату его, ату!». Другие, потише, пребывали в задумчивости и что-то пьяно бубнили себе под нос. Если всё уже решено, то к чему это представление? Лицедейство подходило к концу.